Дрюков Юрий Николаевич : другие произведения.

Приложение к бортжурналу

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "...Вы подчас ослепительно пишете любовь, чувствуя в оттенках то прекрасное, что она дарует любящим. Но затем тема внезапно соскальзывает в "голый секс", в натурализм, в грубую телесность..." Из отзыва журнала "Новый мир" от 30.07.82. Да, было время, когда даже западные журналы мод считались порнографическими изданиями. Все желающие могут сравнить жизнь Штурмана и Боцмана в реальном мире и (см. "Оборачивание") в мире фантастическом. Возможно, это интересно.
Юрий Дрюков
Приложение к бортжурналу


По ночному городу проносилась легковая машина. Она мчалась, обгоняя случайных прохожих, прерывавших свой бессонный путь и долго, с удивлением, смотревших вслед этому призраку с черными шашечками по борту, стремительно врезающемуся в ночную тьму и поглощаемому ею. Не сбавляя скорости, машина летела по пустынным перекресткам, проспектам, площадям, набережным, мимо спящих домов и скверов.
Водитель сжимал баранку, внимательно смотрел на дорогу и лишь изредка поворачивался к девушке, сидевшей рядом. А она, взволнованная и бледная, застыла на сидении и, не отрываясь, смотрела вперед, как бы пытаясь хотя бы взглядом достичь намеченной цели, и шептала снова и снова: "Скорей, еще скорей. Мне надо успеть. Я должна... Я не могу не сказать..." – и, заметив, что водитель прислушивается к ее словам, замолкала. Но губы уже самопроизвольно продолжали нашептывать: "Скорей, мне надо успеть... Надо успеть... "
– Здесь.
Машина резко затормозила.
– Я сейчас, – и девушка побежала под арку старого дома. Быстрый стук каблучков эхом отразился от стен двора-колодца и стих. А наступившую тишину разорвал отчаянный девичий крик:
– Знай! Знай! Я сейчас была с другим!..
И снова двор эхом откликнулся на стук туфелек. Хлопнула дверца. Машина сорвалась с места и, унося своего хозяина и заплаканную пассажирку, затерялась в переплетении каналов и улиц города. Вернулась тишина – боль этого крика заставила застыть и окаменеть здания...
Он сорвался с постели и бросился к окну, стараясь хоть что-нибудь увидеть в этом черном ночном месиве за стеклом. Но во дворе никого не было. Во всем доме не горело ни одно окно. Но там жил ее голос. Жил за этими стеклами, жил в его комнате, жил в нем самом. "Я была с другим... другим..."
Он не знал, сон это или явь. Кажется, он даже не спал. Лежал, лишь изредка впадая в какое-то забытье. И вдруг этот крик.
Ровно светился зеленый глазок магнитофона. Шел третий час ночи. Он сел на кровать, пытаясь хоть немного собраться и сосредоточиться, но нервы были взвинчены до предела. Этот крик снова и снова возникал в сознании. Он ясно видел все: и пустынные улицы, и летящую по ним машину, и ее рядом с водителем, и как она хлопает дверцей и бежит во двор, под его окно, как смотрит в это окно – веря и не веря в то, что она здесь, и что вот сейчас она крикнет это страшное – и видел ее лицо и слезы, блестящие, как редкие драгоценности огромного мира, и падающие на землю, чтоб раствориться в ней, и слышал, как она в отчаянии кричит: "Я сейчас была с другим... другим..." Он вздрогнул и мотнул головой, пытаясь отогнать это наваждение.
Итак, снова продолжается какой-то кошмар и впереди дикая бессонная ночь, и с этим, да и с собой, ничего невозможно поделать.
Он попробовал заснуть, но сон не шел к нему...
Зазвонил будильник. Но он лежал и не было сил, которые могли бы заставить его подняться с постели. Прошло еще полчаса. "Не хватает только опоздать на работу", – он тяжело встал, быстро ополоснулся и, не позавтракав, вышел из дома.
Солнце било лучами прямо в глаза. Деревья стояли еще зеленые. Дома четко вырисовывались на фоне голубого-голубого неба. В мире все было светло и спокойно. И он понял, что, конечно, все – дурной сон, просто не может быть не сном, а мало ли какая чепуха ворвется в наши сновидения. Они поссорились, ну и что же? Он даже был уверен, что сейчас обязательно встретит ее. Что она бросится из-за какого-нибудь угла навстречу и повиснет у него на шее. А он будет целовать ее единственное и прекрасное лицо, а потом они вместе рассмеются над кошмаром, что ему примерещился. Конечно, она тоже не может так долго без него. И если ему невыносимо тяжело от разлуки, то как трудно должно быть ей – ведь они любят!
Он вспомнил, что она работает во вторую смену: "А когда я выхожу из дома, она знает – сколько раз шли вместе и она провожала меня до проходной". Он внимательно осматривался по сторонам, чтобы сразу заметить ее – но ее не было. Он вошел в метро. Неторопливо спустился по эскалатору, вглядываясь в лица людей, подождал поезда – ее не было.
В вагоне около дверей он увидел двоих. Они смотрели друг на друга, и парень легко касался губами волос и лица девушки. Он видел девушку со спины. Одежда была ему знакома. Очень знакома. На мгновение ошеломляющая, несуразная догадка пронзила сознание: "Она!" Пальцы стиснулись в кулаки, но тут он увидел в стекле ее отражение, понял, что ошибся, и отвернулся.
У проходной он в последний раз огляделся и, вздохнув, направился в отдел. Уверенность в встрече пропала так же внезапно, как и появилась. Он напрягся, как бы заранее готовясь к долгой и мучительной борьбе, которая снова начиналась в его сознании. К борьбе с памятью...
На работе он был полностью разбит. Настроение было отвратным. Очень хотелось спать.
Телефонный звонок вывел его из оцепенения, но спрашивали другого.
Впереди был тоскливый день и еще более тоскливый вечер. Надо было брать себя в руки. Главное – не распускаться, не распускаться, не распускаться. Что-то требовалось придумать, но встречаться ни с кем не хотелось. Он вспомнил, что давно не видел интересного фильма и, хоть и без особого желания, все же позвонил в "Кинематограф". Вечером шло "Седьмое путешествие Синдбада"...
Этот фильм они смотрели вместе. В тот зимний вечер они торопились в компанию, но, проходя мимо кинотеатра, он увидел афишу, вспомнил, как в детстве смотрел этот фильм – что-то невозможно сказочное – и уговорил ее пойти в кино.
Погас свет, и по экрану заметалось чудовище, и заревело, и замерло, уставив единственный, налитый кровью глаз на людей, сидевших в зале. И тут она прижалась к нему и, закрыв глаза, зашептала: "Уведи, уведи меня. Мне страшно". Но потом уже не могла оторваться от экрана, где происходили чудеса, заставляющие ее то смеяться, то вздрагивать и вскрикивать от испуга.
А после фильма они долго сидели на скамейке в парке. Тихо падал снег и таял на лицах, а они ели конфеты и целовались. Она смеялась, и люди, проходя мимо, улыбались им.
А потом они бродили по ночному заснеженному городу и закидывали друг друга снегом, и долго-долго кружились на пустынной площади среди белых падающих хлопьев. Две белые фигуры на белоснежном покрывале зимы...
Он оглянулся. За соседними столами работали сотрудники его отдела. Писали, чертили, выстукивали на машинке, звонили по телефону, утрясая домашние и служебные дела. А он сидел перед стопкой документов и снова думал о ней, и никак не мог избавиться от этих мыслей.
Опять звякнул телефон. Он поднял голову.
– Тебя, да тебя же! Ну, иди скорей, – кричала Галка.
– Женщина? – с какой-то загнанной на самую глубину мира надеждой спросил он, подходя. -
Нет, мужчина. Бас.
Он вздохнул и взял трубку.
– Здорово, Штурман. Это я, – услышал он грубый голос Боцмана.
– Привет... рад тебя слышать.
– Заходи сегодня. Есть свежая музыка. Если свободен, конечно.
– Свободен, – он хотел добавить "и надолго", но не стал, а просто ответил: – Ладно, – не понимая, почему и зачем согласился.
– Опять по девочкам? – улыбнулась Галка, когда он проходил мимо.
– Нет... Отдохнуть надо.
– Неужели устал?
– Разве с вами устанешь? – усмехнулся он. – Одно удовольствие.
– А хмурый что такой?
– А вот это не твое дело. Или ты сама желаешь развлечь меня этим вечером? С тобой я всегда "да"!
– Какой же ты все-таки пошляк, – она надулась.
Он прошел к столу и небрежно опустился на стул. -
Ну вот, вечер на сегодня, кажется, занят, – вяло подумал он...
И был вечер, и наступило утро.
В комнате становилось все светлее и светлее. На столе, среди неубранных тарелок, рядом с переполненной пепельницей, высилась начатая бутылка вина. На полу, около батареи, стояло еще несколько, но пустых. Было тихо. Тишина лишь изредка нарушалась легким стеклянным перезвоном и негромкими шуршащими звуками.
Около проигрывателя лежал ворох пластинок. С дивана протянулась рука, наугад нашарила одну из них... Зазвучал модный шлягер.
Пора было вставать.
Штурман поднялся первым. Посидел немного на тахте, поежился, посмотрел на девушку, лежащую рядом, поправил на ней сползшее одеяло и, одевшись, вышел в большую комнату.
Он заметил, что Боцман уже не спит, подмигнул ему, пошел на кухню, открыл кран и жадно припал к холодной струе. Вскоре хлопнула дверь. Боцман подошел и встал напротив. Они посмотрели друг на друга и, не говоря ни слова, одновременно усмехнулись, скрепив улыбки рукопожатием.
Звучала музыка. Девушки лежали тихо, но уже не спали.
– Ленка? – донеслось с дивана.
– Что?
– Давай вставать.
Они возникли из простыней и сидели, глядя в маленькие зеркальца и негромко переговариваясь. Они расчесывали распущенные волосы, и те волнами спадали вниз, закрывали лица, сбегали по плечам, струились меж грудей и вдоль спин...
Это было их первое утро, а ночь тому назад был их первый вечер...
Идя к Боцману, Штурман зашел в магазин, взял бутылку вина. Хотелось хоть чуть-чуть забыться и развеяться.
Дверь открыл сам Боцман.
– К тебе можно? – как всегда пошутил Штурман.
– Сегодня можно, – как всегда ответил Боцман и, приняв бутылку, ушел в комнату.
Штурман повесил на вешалку куртку и направился следом.
Комната, всегда поражавшая идеальным порядком, была непохожа на себя. На диване, столе, тумбочке лежали газеты, книги и журналы. В серванте буйствовал беспорядок. Повсюду валялась одежда Боцмана.
Боцман, заметив недоуменный взгляд Штурмана, сгреб со стола книжную кипу и бросил на диван-кровать, но увидев, что порядка не прибавилось, закинул ее на книжный шкаф. И еще немного пометался по комнате, расшвыривая все лишнее по углам. Потом несколько раз сбегал на кухню и выставил на стол тарелки с колбасой, огурцами, помидорами, хлебом. Достал из серванта рюмки.
– Все готово, – пробасил он Штурману.
Штурман стоял у проигрывателя и перебирал пластинки, поставил одну из них и направился к столу.
– Не беспокойся ты так. Хватит нам.
– Сейчас, – сказал Боцман, – как в лучших домах, – и водрузил посередине стола вазу с яблоками.
– Вот теперь садись! – пригласил он, откупоривая бутылку и наполняя рюмки.
– Первый, как всегда, – они чокнулись, выпили, закусили.
– Что это у тебя сегодня так странно?
– Почему странно?
– Тихо!
– Мать в отпуске. Я один. За хозяина, – Штурман понял причину беспорядка, царившего к комнате.
– А ты что такой кислый? Опять поругались?
– Угадал, – негромко вздохнув, ответил Штурман.
– И не надоест тебе? Сколько раз ты с ней ссорился?
– Наверно, столько же, сколько и мирился, – отшутился Штурман, – слаб человек, а я не могу без нее. Вернее, не мог. Теперь уже могу.
– Ладно тебе. Сейчас из-за чего поссорились?
– Это не поссорились. Это – навсегда.
– Не говори красиво, друг Аркадий.
– Нет, в самом деле. Я уже без трепа.
– Тогда делись. Это помогает, как...
– Как это, – сказал Штурман и взял бутылку. – Настроение шепчет.
– Давай пошепчемся, – согласился Боцман и потянулся за рюмкой.
– А дело было так, – Штурман на секунду задумался. – На той неделе, после дежурства в ДНД, стою на остановке. Автобуса жду. Никого нет. Смотрю – девушка. Быстро идет. Можно сказать, бежит. А автобуса нет. Куда бежит? Ко мне? И в самом деле останавливается рядом. Смотрю – ничего. И даже очень ничего. Стоит и то вдоль улицы посмотрит – нет ли автобуса, то по сторонам – с испугом. Вдруг заметила что-то, вздрогнула – и ко мне. Еще ближе. Нет, ты не улыбайся, в самом деле сама. Я и слова ей не сказал. Просит: "Помогите, вон тот мужчина ко мне пристает". Вижу – бежит мужик, торопится. Щупловатый такой. Я стою спокойно, смотрю. А он подбегает и к ней руки тянет – схватить хочет. Она за мою спину спряталась. И стали они вокруг меня бегать. Вернее, она за мной прячется, этот щуплый вокруг меня носится, а я поворачиваюсь по кругу, как ясно солнышко, грудь ему подставляю, а сам в кармане в кулаке связку ключей держу, на всякий случай. Наконец надоело ему бегать. Остановился и смотрит на меня в упор. "Что уставился, – спрашиваю, – ты меня не взвешивай. Я тяжелый". Потоптался он еще немного. Девчонку "шлюхой" обозвал, мне пригрозил, я шагнул к нему, так он быстро-быстро в сторону и затерялся.
Останавливается автобус. Вхожу вместе с ней. Покупаю билеты. Один счастливый. Сели. Она просит проводить. Боится. "Эх, черт, – думаю, – ввязался". А потом знаешь, как это всегда бывает. Где наша не пропадала? Давай, кстати, за нас. Чтоб все всегда было так, как надо.
– Ну а дальше? – спросил Боцман, ставя пустую рюмку.
– Дальше? Поговорили. Я ей всю дорогу гриффитовскую "Нетерпимость" пересказывал. Слушала, открыв рот. И про Вавилон, и про Христа, и про ночь святого Варфоломея, только о гангстерах подробно не успел – приехали. Постояли у подъезда. Ей, видно, было неловко, что я с ней столько времени потерял. Пригласила к себе. Выпить чашечку кофе. Я не смог отказать... Утром допил кофе и поехал на работу.
– И как кофе? – улыбнулся Боцман.
– Замечательно, она очень хорошо его готовит, – Штурман голосом выделил слово "очень".
– А вечером встреча, сам знаешь с кем. И сам понимаешь, началось. "Где был?" Отвечаю: "В дружине". – "А потом?" – "Потом? Дома". Не могу же я ей все рассказать. Вдруг поймет неправильно. "Не ври, – говорит, – я тебе звонила". – "Я поздно приехал и..." – "А утром рано уехал и... Кончай врать. Я звонила утром, тебя не было. Может, был срочный и ночной вызов на работу?" Понимаешь? Еще и издеваться стала. Мы и поговорили по душам. Приблизительно, как и раньше, но на более высоком уровне. Оказалось, что она меня страшно любила, хотела выйти за меня замуж, хотела от меня ребенка – одной операции ей вполне достаточно. Что ей надоело мотаться туда-сюда. А потом выдала, что если я веду себя, как сволочь, то она уходит и подыщет себе другого. Ты ее видел – с ее внешностью не то что другого, мужа себе в течение дня найти можно. Решили, что нам давно пора расстаться и прекратить наши вечные ссоры и примирения. И на этом мы расстались. И все. Точка.
– Снова помиритесь, – попробовал убедить Штурмана Боцман, – ты же любишь ее. Я вижу.
– Люблю... Как там говорится? "Буду ненавидеть, пока смогу, а когда не смогу – буду вынужден любить". Но мириться... Теперь... На время – не стоит, только мучить и себя и ее, а надолго ни она, ни я уже не сможем... Давай еще. Что-то уж совсем тоскливо стало.
Они докончили бутылку. Потом посмотрели на часы – можно было успеть – порылись в карманах, и Штурман заторопился в магазин...
На улице уже стемнело, но людей было много. Впереди он увидел какие-то странные вспышки света и поспешил к ним, чтобы рассмотреть поближе.
Перед ним оказалась группа ребят. Один из них подбрасывал вверх вспыхивающие спички. Свет озарял улицу, и движение на миг застывало, как на резкой фотографии. И улица погружалась в темноту, чтобы через миг в новом кадре отразилась следующая фаза движения людей и выражение их лиц. Но ничего сверхъестественного на этой пленке не запечатлелось – только раз в толпе мелькнуло женское лицо, заставившее обратить на себя внимание – в следующем кадре его уже не было.
Идя за компанией, он дошел до магазина и, озарившись этим странным светом в последний раз, вошел в двери.
Очередь в кассу была небольшая. Перед ним стояла девушка. Она то и дело оборачивалась и смотрела на кого-то за его спиной. Девушка была по-своему красива. Его даже несколько удивило, почему она, а не ее спутник стоит в кассу. Несколько раз он встречался с ней взглядом, а один раз ему показалось, что она несколько мгновений внимательно рассматривала его. "Жаль, что не одна",– машинально подумал он. Оборачиваться и смотреть на ее спутника у него не было ни малейшего желания.
Он протягивал деньги, когда суетливая старушка попробовала опередить его. Она так торопилась выкрикнуть: "Мне только добить", – и отпихнуть его от кассы, что рассыпала деньги. Пока он собирал ее монеты, прошло время и девушка пропала. Он с удивлением оглядел магазин и заметил, что она стоит в очереди к отделу рядом со спутником, вернее со спутницей.
И другие мужчины с нескрываемым интересом поглядывали на подруг. Они выделялись – и даже очень – и одеждой, и внешностью. Он направился прямо к ним.
– Добрый вечер... Я не привык искушать судьбу... – они смотрели на него. Спутница с любопытством, а не спутница – с недоумением.
– Здравствуйте, – ответила первая. Вторая молчала.
– Я очень-очень тороплюсь, – заговорил он снова, – во всяком случае мне так кажется... Если бы вы мне помогли, я был бы очень-очень рад... А мне кажется, что вы это сделаете... Может быть, – он говорил немного сбивчиво, напрягаясь, с трудом подбирая слова. Что-то сдерживало его, не давая найти нужный тон.
– Трудно вот так сразу заговорить с незнакомыми людьми. Хотя один великий человек и утверждал, что единственная роскошь, которая дается человеку в этом мире, – это роскошь... – он выдержал паузу.
– Человеческого общения, – очень неприветливо сказала молчаливая, – но я бы добавила, что только с теми, с кем хочешь общаться.
– Возможно, – уклончиво согласился он, замечая, что народ в очереди смотрит на него неприязненно. Но когда он протянул чек продавцу, никто не шумел. Даже девушки.
Из магазина они вышли вместе.
– Если вам налево, то я буду рад сопровождать вас и хранить от опасностей, ибо мой путь тоже налево. Если вам направо, то я тоже буду рад, ибо часто дороги выбирают нас, а не мы дороги.
Девушки пошли налево. Он посмотрел на бутылку вина в их сумке, мимоходом отметил его марочность и ненароком спросил:
– А у вас какое-то торжество?
Они молчали.
– Значит, вы идете в гости?
– А вам какое дело? – медленно и иронично спросила серьезная.
– Любознательность. Природная.
– Ну тогда удовлетворяйте свою любознательность, – сказала спутница. – Моя подруга, которую вы видите перед собой, вернулась из отпуска и хочет рассказать мне, как его провела. Ясно?
– Ясно. Вы сегодня свободны! – в его голосе помимо воли появилась заинтересованность.
Девушки переглянулись: "Ну это как сказать..."
– Только вы не подумайте, что я нахал и навязываюсь к вам в компанию или что я хулиган и замыслил похитить ваше добро. Просто все так получается сегодня. Случайно. Мы тоже решили тихо посидеть, побеседовать, послушать классику, Битлов, или что-нибудь более новое, – говорил он, в то же время пытаясь спрятать за спину сетку с бутылками.
Девушки заметили это и невольно улыбнулись.
– Ну, может быть? – умоляющим голосом почти прошептал он.
– Нет, – оставалась неумолимой строгая.
– Неужели я такой страшный?
– Прямо скажем – не красавец, – согласилась с ним спутница.
– Не будем спорить. Тем более, что я вам такое сказать не могу. Сами знаете – какие вы. Другие говорили. А я не люблю повторений.
– А вы все-таки немного нахал, – с некоторым недоумением произнесла строгая.
– Да, нахал, но хороший. Кстати, вы тащите сумку, а я иду и не догадываюсь вам помочь. Давайте ее сюда, – Он мягко, но настойчиво забрал сумку. – Теперь вам остается или согласиться идти со мной, или не согласиться, идти следом и ждать, когда я паду под этой непосильной ношей. Чтобы забрать свою часть.
– Или позвать милиционера, – перебила его строгая.
– Об этом я не подумал. Но неужели вы так сильно меня боитесь, что готовы отдать в чужие руки? Вам должно быть стыдно за такое недоверие к людям. Я бы так – ни за что, ну я даже придумать не могу за что, – не сделал, – не совсем понятно даже для себя высказался он.
– А мы и не из пугливых. Подумаешь! – с вызовом сказала спутница и посмотрела на строгую. – Только ненадолго. Как только решим уйти – уходим. Ясно?
– А-га!
Они пошли дальше...
Он позвонил. Дверь открылась. На лице Боцмана на миг отразилось удивление и тут же исчезло.
– Вот и я. Знакомься – это девушки. Очень хорошие. Они даже уговорили меня пойти с ними в гости. К тебе. Их зовут... – он несколько замялся. – А вот его зовут Боцман, а меня – Штурман... – он замолчал.
Боцман стоял, ничего не понимая.
– А вот нас зовут Ира и Лена, – сказала попутчица. – Мы так и будем толпиться у дверей?
Боцман молча шагнул в сторону, пропуская девушек.
– Раздевайтесь, пожалуйста, – как-то очень застенчиво предложил он.
Они сняли плащи.
– А зеркало у вас в ванной имеется?
– Имеется, – поспешно согласился Боцман. Девушки затворились в ванной.
Боцман повернулся к Штурману.
– Как, ничего? – шепотом спросил тот, снимая куртку.
– Ничего, – так же шепотом ответил Боцман. – Где ты их взял?
– В магазине.
Боцман несколько изумленно посмотрел Штурману в глаза.
– Они, наверно, скоро уйдут. А нам будет не так скучно, – пояснил Штурман и пошел вслед за Боцманом.
Вскоре в ванной хлопнула дверь.
– Проходите сюда, – зычно пробасил Боцман, обретая свой командный голос.
Девушки появились в комнате. Они внимательно осмотрели ее убранство и, видимо оставшись более-менее довольными, присели к столу.
– За встречу людей хороших с людьми удивительными, – провозгласил Штурман первый тост. Девушки пригубили вино и поставили рюмки.
– Удивительные - это, наверно, вы, – с иронией произнесла строгая Лена.
– Конечно, не хорошие. Но какие удивительные! Ведь я, да, наверно, и вы, очень удивлены, как мы все оказались здесь. И кроме того! Вы любите бродить по дорогам?!
– Это в походы ходить, что ли?.. Кого сейчас этим удивишь, – снисходительно отозвались девушки.
– Нет! Это не ходить в походы. Это шляться! Это – дорога! Помните "Песню большой дороги"? – возвышенно продекламировал Штурман –

Я думаю, я мог бы сейчас встать и творить чудеса,
Я думаю, что ни встречу сейчас на дороге, то сразу полюбится мне,
И кто увидит меня, тот полюбит меня,
И кого я ни увижу сейчас, тот должен быть счастлив...
И кто отвергнет меня – не опечалит меня,
А кто примет меня – будет блажен и дарует блаженство и мне –

Уолт Уитмен. Вот что такое дорога, – он выдержал небольшую паузу и резко спросил: – А на Юге вам приходилось когда-нибудь бывать, как бывали мы?
– Это дикарями, наверно? – попутчица Ира сделала вид, что обратилась к строгой Лене.
– Боцман, рассказывай. Начни как всегда. А я в такой обстановке не могу. Пойду делать музыкальное сопровождение, – с наигранной обидой в голосе сказал Штурман и направился к проигрывателю.
– Так вот, – неторопливо начал Боцман. – Было такое дело. Два человека топали по Югу месяц, не имея ничего кроме большого полиэтиленового мешка, который они сами сработали. То есть – сшили...
– И вы на ночь залезали в мешок и сверху завязывали его ленточкой с бантиком, – словно озаренная догадкой, съязвила Лена.
– Верх мы оставляли открытым, чтобы нас кто-нибудь случайно не унес, – спокойно возразил Боцман.
– И никто не унес? Ни разу? – заинтересованно спросила Ира.
– Ни разу, – ответил Боцман и внимательно посмотрел на нее...
Штурман стоял у приемника и, прислушиваясь к завязывающемуся разговору, перебирал пластинки.
За окном послышалось звучание рояля. Кто-то разучивал гаммы. Раз за разом. Снова и снова. А потом, резко бросив пару аккордов, заиграл вальс. Штурман узнал этот вальс сразу. Так он не помнил его мелодию, хотя часто пытался мысленно напеть, а тут...
Он снова видел огромный, слабо освещенный зал, занимающий весь второй этаж большого здания. Колонны, поддерживающие потолок. Столы и стулья, составленные в один угол, оставляя свободным все остальное пространство. И видел стремительно летящую под музыку вальса пару...
Он случайно оказался в этом пионерском лагере. Была осень. И пионервожатые по традиции отмечали здесь ноябрьские праздники. Знакомый предложил ему съездить туда, и он согласился.
Торжественный ужин состоялся в столовой, рассчитанной на несколько сотен человек. Это было внушительное помещение с окнами в целую стену, за которыми уже опустились сумерки. У окон за праздничным столом сидела молодая и шумная компания.
А потом один из них подошел к роялю и заиграл. Начались танцы. Все знали друг друга и веселились от души, образовав общий круг. Знакомый затерялся среди этой суматохи, а он остался один.
Он стоял, прислонившись к одной из колонн, смотрел на танцующих и немного им завидовал.
Рояль замолчал. Рядом остановились девушка и парень. Парня он не помнил. Он просто не обратил на него внимания. Он смотрел на девушку. Понимал, что нехорошо вот так пристально рассматривать человека, пробовал отвести взгляд, но смотрел снова и снова. Она стояла в светлом платье, в белых туфлях. Прекрасная и стройная. Принцесса этого бала. Его удивило, что другие не замечают ее красоты.
И тут зазвучал вальс.
Принцесса потянула за руку своего кавалера, но тот отказался. И она нетерпеливо ожидала, когда ее пригласят. Из разных концов зала к ней спешили желающие вальсировать, но он стоял ближе всех и оказался первым. Она посмотрела на него с удивлением и любопытством – черный свитер, походные брюки, лыжные ботинки. Он думал, что все будет гораздо проще, и никак не ожидал попасть на бал. Она посмотрела на него, улыбнулась и согласилась.
И они вышли на середину зала, и на мгновение замерли, и закружились. Сначала медленно, потом, поняв друг друга, все быстрее, быстрее. Они летели в танце, и распался круг людей, освобождая им место. Перестали танцевать другие пары, и весь зал стал их владением. И они неслись, плыли, летели над ним – Черная и Белая птицы. Танец заворожил. Не существовало ничего, кроме музыки и этой пары, кружащейся вне времени и пространства...
И лишь когда пианист резко бросил играть, вытер пот со лба и, тяжело дыша, встал из-за рояля, всем стало как-то странно и неловко. И все потянулись к столу.
Они сели рядом. Кругом говорили, смеялись, поднимали тосты, а они все делали автоматически, почти не смотря друг на друга и ничего не говоря.
И так же молча они встали из-за стола, спустились по лестнице и вышли из здания.
Они слышали, как выбежал тот, первый, и, не найдя их, стал громко звать ее. Его голос отчетливо звучал в тишине вечера и эхом откликался над озером. Но она не ответила, и они уходили все дальше и дальше, пока не пришли к пристани.
На берегу лежали перевернутые лодки. Волны тихо плескали о доски причала. Было прохладно. Он постелил плащ. Они сели. Он обнял ее за плечи, и так они замерли, глядя на озеро, вода которого отражала ночное небо и береговой лес, и здание на холме, и светящийся второй этаж, где за окнами виднелись фигуры людей.
Они сидели в мире тишины, и он никак не мог нарушить ее. С озера потянуло ветром. Ветер стал сильнее. Холод забирался под свитер. Он почувствовал, что дрожит, пробовал бороться с этим охватывающем все его тело холодом и ничего не мог сделать, никак не мог унять дрожь.
– Ты замерз? – ее рука мягко коснулась его волос и легко погладила их.
– Нет, – ответил он, чуть не стуча зубами от холода и не решаясь посмотреть на нее.
– Подожди. Я сейчас, – она убрала руку и освободилась от его объятий.
– Ну вот все и кончилось, – промелькнуло в его сознании, – кончилось не начинаясь.
Он услышал легкий шорох одежды и не успел ничего понять, как она уже прижалась к нему, и он, повернув голову и обнимая ее, щекой почувствовал тепло и упругость обнаженной груди. Он целовал ее тело, лицо, нашел губы и слился с ними губами.
Они застыли на мгновение, как перед танцем, а потом она откинулась на спину, увлекая его за собой...
– Да сколько тебя можно звать? Ты что – заснул? Где музыка? Девушки скучают, – рядом стоял Боцман.
– Поставь что-нибудь сам, – Штурман подошел к столу, сел.
– Штурман, расскажите, что же было дальше? – услышал он Ирин голос и увидел, что девушки с нескрываемым интересом смотрят на него.
– О ночевке на Золотых песках. Это я не успел, – пробасил, подходя, Боцман. – А может потанцуем? – он пригласил Иру.
– Нет, пусть расскажет.
– Золотые пески... Ну конечно, Золотые пески, – Штурман взял рюмку, выпил, глубоко выдохнул и начал повествовать.
– И вот как-то кончился ясный, солнечный день и наступил облачный, облачный вечер. Мы на пляже. Надо устраиваться на ночь, а того и гляди хлынет дождь. Куда идти? Спросить не у кого, идти некуда. Кругом дома отдыха, рядом заповедник, окруженный колючей проволокой. Решили заночевать прямо на золотом песочке. Растянули свой мешок. Залезли в него и только приготовились заснуть, как невдалеке от нас располагается развеселая компания из Дома отдыха. Выпивают, песни поют, гуляют прямо рядом с нами. Чуть на головы не наступают. Мы лежим. Ждем, когда им ходить надоест. Как говорится: "Блаженны опьяневшие от вина, ибо они сами собой споткнутся". Думаем: "Хоть бы дождь пошел. Может быть, он прогонит тех, кто еще ходить может". Дождь пошел. Все ушли. Мы остались. Но лучше не стало. Через полчаса Боцман толкает меня в бок и говорит... Помнишь, что ты мне сказал? – обратился Штурман к Боцману, сидевшему рядом с Ирой и что-то нашептывающему ей на ухо.
Боцман помялся и ответил, что помнит плохо.
– А я запомнил, – продолжил Штурман, делая вид, что не замечает возникшей угрюмости Боцмана. – И говорит, значит, так: "Слушай. Под меня вода течет. Мне мокро", – Девушки вместе прыснули.
– Я отвечаю, что уже полчаса плаваю и прошу не мешать спать. Потому как заснуть уже трудно. Сыро и ветер поднялся. Гроза разыгралась не на шутку. Страшно. Я глаза открываю. Какие-то вспышки. Грохот. Вдруг как рванет! Вместо мешка над головой – черная бездна. Я стремглав наружу. Думаю, что все падает и рушится, что мешок, наша последняя и единственная ценность, улетает. За край ухватился. Держу. А он вырывается. А вокруг дождь хлещет. На море волны. Гребешки белые. То темно, то светло. Молнии море полосуют. С двух сторон лучи прожекторов кругами ходят. Деревья стонут. А мы совсем одни на узкой песчаной полосулечке. Жутко. Смотрю на Боцмана, а он глаза открыл и говорит мне: "Ну чего ты?" Так спокойно, чуть ли не ласково, я кричу: "Смотри, что кругом делается! " А он снова, чуть ли не шепотом: "Тише, тише не кричи. Напугаешь". Я: "Кого напугаешь? Нам пугаться надо!" Он: "Вон на дереве макака детеныша кормит. Не пугай ее, пожалуйста". Оборачиваюсь. За спиной сосна и никакой макаки. Ну, думаю, не выдержал Боцман испытаний. Тронулся! – Девушки рассмеялись, а увидев, что Боцман хотел сначала что-то возразить, но потом с улыбкой махнул рукой, рассмеялись еще громче.
– Что ты, – говорю, – какая макака? Мы на пляже. Мы на Юге. Нам хорошо. Мы у моря. Мы отдыхаем. Сейчас, – кричу, – гроза. Ты любишь грозу? – спрашиваю.
На глазах у девушек выступили слезы. Они достали платки, опасаясь, что потечет краска.
– Вам сейчас смешно. А я первый раз живого ненормального увидел. Лицом к лицу. Ближе некуда.
– Так любит Боцман грозу или нет? – Ира немного отдохнула от смеха, пришла в себя и вопросительно смотрела на Боцмана.
– Тютчев любит, – хмуро буркнул тот.
– Можно я продолжу, – вмешался Штурман. – Я его, значит, спросил про грозу, а он мне в ответ: "Да не кричи ты так, я знаю, где мы находимся". "Слава богу, – думаю, – вернулся человек в разум". А он продолжает: "Только зачем ты обезьянку испугал?" В общем выяснили, что когда я пулей вылетел наружу в своем черном свитере, ему показалось, что это обезьяна выбежала и полезла на дерево кормить детеныша. Все понимаю, но откуда он детеныша приплел – понять не могу... Успокоились. Я залез в мешок. Дождь продолжает хлестать, молнии – сверкать, гром – грохотать. Лежим в воде. Разговариваем. Решаем, какой цвет больше нравится молниям: белый или черный. Боцман утверждает: "Черный". Я: "Белый". "А мешок у нас белый," – уточняю я на всякий пожарный случай. Боцман думает. А когда кончил думать, скомандовал: "Подъем!" Мы выбрались из мешка и потащили его в кусты. Маскировать от молний. Правда, воду из мешка вылить не догадались, торопились. Но это были пустяки – все равно уснули. Утром просыпаемся – мы на свалке. Бутылки, железки и посередине мусора – мы! Отдыхаем! Мокрые и дрожащие. Спасло нас солнце и НЗ.
– Кстати о НЗ, – все повернулись на голос Боцмана. – Прервись на минутку. Надо еще чего-нибудь из закуски сообразить.
Они вышли на кухню. Боцман достал из холодильника консервы.
– Ты знаешь, а девочки мне нравятся. Компанейские, не глупые, симпатичные. Особенно Ира. Так что ты не очень насчет меня. Усек? Кто командир?
– Да это, чтоб скучно не было. А командир – ты!
– То-то. Ира очень красивая, и мне она нравится. Понимаешь? И давай без шуточек.
– Красивая, – согласился Штурман, – Самая красивая девушка, – повторил он про себя...
Она опаздывала уже на полтора часа. Снова зазвонил телефон. Он снял трубку.
– Да приедем мы, сейчас приедем. Если вам так некогда – начинайте. Мы наверстаем, – Он положил трубку, сел за стол, но потом встал и заходил по комнате.
Прошло еще томительных полчаса. Раздался звонок в прихожей. Он открыл дверь. За дверью стояла ОНА. Подавив в себе невольное "Ах!" – такой красивой она никогда еще не была – он пропустил ее в квартиру, пошел следом, захлопнул дверь в комнату. И тут же привлек ее к себе.
– Осторожно, помада, – тихо прошептала она и мягко отстранилась от него. Она стояла, а он смотрел на нее, не решаясь отвести взгляда. Крупные локоны белокурых волос подчеркивали нежный овал лица; глаза, подведенные чем-то сверкающим, губы в яркой помаде – к ней было страшно подойти. Из глубин памяти всплыло и уже не покидало сознание одно: "С кем я могу сравнить свою возлюбленную, если она лучше всех. Если все самое прекрасное в мире отразилось в ней. Если и день, и ночь только оттеняют ее красоту. Если ее нагота – создание рук божьих".
Она стояла, освещенная солнцем, а он смотрел и не узнавал ни ее, ни своей комнаты. В памяти пронеслись блестящие кадры французской ленты "Аллонзанфан" братьев Тавиани: зеленые, желтые, фиолетовые люди и апофеоз всей сцены – золотой мальчик.
А она стояла и ждала, что же он скажет ей после месяца глупой ссоры. И он хотел высказать все, что клубилось в его сознании, как он рад этой встречи, как счастлив, что она снова с ним, и какая она прекрасная, но вместо этого с губ неожиданно сорвалось:
– Опять опоздала. Ты что, позвонить не могла? Опять все по-старому? Я здесь с ума схожу, волнуюсь. Там ждут. А ты? – он не хотел говорить этого, но изнуряющее ожидание встречи взвинтило его нервы, и вот он нес всякую злую чушь.
Он говорил, а она слушала его, молчала и вспоминала. Она видела себя сначала в салоне, где мастер долго колдовал над ее прической и, закончив работу, тут же стал назначать ей свидание, потом дома, где она старательно и аккуратно наводила красоту, долго и придирчиво рассматривая себя в зеркало, потом – улицу, где все мужчины, не скрывая восхищения, оборачивались и смотрели ей вслед. Вспомнила, как смотрелась в зеркальце на лестничной площадке, в последний раз подравнивая губы помадой. Она так хотела быть красивой и понравиться ему, чтобы он забыл о размолвке, чтобы думал только о ней, любил только ее, желал ее, и видела – все напрасно. Он даже не обратил внимания, как она выглядит, и ничего не сказал. И ей стало обидно.
А он говорил и видел, что все изменяется.
Ожидание, нежность и улыбка пропали с ее лица, и померк солнечный свет. Она машинально провела рукой по волосам – и пропала прическа. Перед ним стояла обиженная девочка, прикусившая губы, а на ее глаза наворачивались слезы. Принцесса превратилась в Золушку.
Она скомкала в руках платок, а потом повернулась, открыла дверь и пошла по коридору. Он обогнал ее. Преградил путь.
– Подожди, я еще не все сказал. Просто не успел ничего сказать.
– Все, – выдохнула она и обошла его.
Он попробовал удержать ее за руку. Она с неожиданной силой высвободила руку и выбежала на лестницу.
– Стой, – крикнул он вслед, – если уйдешь, то уже навсегда!
Она остановилась, посмотрела на него мокрыми от слез глазами и побежала по ступенькам. Все быстрее. Быстрее.
– Ну и черт с тобой, беги. – Он хлопнул дверью. Вернулся к себе, подошел к окну. Двор был пуст. Он снова заходил по комнате. Зазвонил телефон. Он схватил трубку, но, услышав мужской голос, бросил ее не отвечая.
Чувство тревоги овладело им. В мыслях крутилась только возникшая откуда-то фраза: "Я хотела быть красивей всех. Красивей всех, но только для тебя. А теперь прощай!"
Он подошел к книжной полке, не глядя достал книгу. Оказались стихи Вильяма Блейка. Раскрыл их.

Я сказал, я все сказал,
Что в душе таилось,
Ах, любовь моя в слезах,
В страхе удалилась.

А мгновение спустя,
Путник, шедший мимо,
Тихо, вкрадчиво, шутя,
Завладел любимой.

Он почувствовал, что у него есть сердце, что оно страшно болит и тяжело колотится в грудь. Он представил, как она одна - красивая и печальная – идет по праздничным улицам, как смотрят на нее мужчины, как завидуют ее красоте женщины, – и выбежал из дома.
Улицы веселились, пели и сияли в честь праздника молодости. Толпа подхватила и понесла его с собой. Он пробивался сквозь нее, не обращая внимания на людей, метался из стороны в сторону. Он знал, что невозможно найти ее в этом огромном городе, и боялся в это поверить. Ему надо было искать и он искал, иначе... Он и сам еще не знал, что произойдет, если случится это "иначе"...
Они встретились.
Она шла, задумчивая и грустная, опустив голову, а рядом вертелся долговязый парень. Он что-то нашептывал и все пытался взять ее за руку. Она каждый раз отстранялась, но тот не терял надежды и все шел и шел рядом.
Она внезапно остановилась. Подняла голову. Навстречу шел ОН. Шел, ничего не замечая, шел так, что люди сторонились и уступали дорогу, не решаясь спорить и не выдерживая его взгляда. Шел прямо на нее. Остановился, как от толчка, увидел и устремился к ней. Ее попутчик быстро исчез в толпе, и они стояли вдвоем среди шума, гомона, смеха.
Он сделал еще шаг: "Я унесу тебя". И подхватил ее на руки. А она склонила голову к его плечу и выдохнула: "Унеси".
Он шагал, а она плакала и улыбалась. И люди отгородились от них зыбкой дымкой и исчезли. И они были одни. И уже вместо улиц пролегли аллеи парка, и шелестели деревья, в тени которых мерцали белые статуи. Он осторожно опустил ее на землю.
– Прости, что я нашел тебя, но я искал и если бы не нашел сегодня, искал бы завтра, искал бы всю жизнь. Чтобы еще раз увидеть тебя. Ты прости... если можешь... – с болью проговорил он и увидел, что она снова преображается, становясь самой прекрасной. "С кем я могу сравнить свою возлюбленную?.."
И молодежь, заполнившая аллеи, закружила их и увлекла за собой на набережную, вдоль которой плыла яхта под алыми парусами. Вокруг бушевало веселье праздника. И они взялись за руки, чтобы ничто не смогло разъединить их, и с головой погрузились в водоворот песен и танцев. Это был их вечер, и эта ночь была отдана только им...
Штурман обернулся. Боцман тряс его за плечо.
– Куда ты пропал? Я уже и потанцевать успел, а тебя все нет. Тащи помидоры.
Штурман увидел на столе тарелку с помидорами, взял ее и вошел в комнату.
Ира стояла у приемника и рассматривала конверты пластинок. Лена сидела за столом и делала вид, что внимательно изучает картину на противоположной стене.
Штурман заметил, что Боцман пошел к Ире, и сел за стол.
– Это наше произведение искусства. Первая и последняя проба кисти. Если внимательно вглядеться, то можно высмотреть две человеческие фигуры. Боцман считает, что одна из них – я. Я считаю, что другая – он. Узнав об этом, зрители стесняются ругать и не знают что хвалить.
– Очень похоже. Как в жизни, – немного растягивая слова, ответила Лена. – Где вы пропадали, Штурман, и из каких мест приволокли эти овощи? Тебя долго не было, – она взглянула в сторону танцующей пары. – Я уже начала скучать, одна.
– Я ходил в лето.
– А, на Юг. Что же у вас там еще произошло? Интересного?
– Сначала выпьем... За танцующих, – Штурман скользнул глазами в сторону Боцмана с Ирой. Лена кивнула.
– А дальше была другая ночь, но рассказ о ней – за танец, – он поднялся из-за стола и, протянув руку, помог Лене встать.
– Вторую ночь мы провели в заповеднике. Забрались в густой ельник. Там сухо, тепло, даже после ливня. И так хорошо нам стало – петь начали. Полчаса орали во весь голос от избытка чувств. Потом заснули. Слышу сквозь сон, как Боцман снова так спокойно-спокойно, где-то даже умиротворенно – знаешь, это когда человек уже ничему не удивляется и принимает все как должное, – говорит: "Штурман, на меня кто-то с дерева брякнулся: то ли белка, то ли кошка. Она сейчас по мне наверх бежит!" Представляешь? – спросил Штурман, видя, что Лена снова улыбается. - "Наверх бежит? Гони, – говорю, – ее назад, пока этот зверь не разорвал тебя на части и окончательно психом не сделал". "Уже убежал", – отвечает. Я тогда достал нож, раскрыл его и положил в изголовье. "Если кого увидишь или почувствуешь, – говорю, – хватай нож и бей". Отвернулся от него, а заснуть не могу. Думаю. "Сейчас он во сне черт знает что увидит, схватит нож и ударит, кого поближе, то есть, наверно, меня". Вижу – и спит он беспокойно – все дергается, вскрикивает. Я спрятал нож и тут же заснул. Вдруг Боцман трясет меня и кричит: "Где нож? Убери его к... Ты меня, спящего, уже второй раз насмерть убиваешь".
Лена слушала и смеялась.
Танец кончился. Все вернулись к столу. Боцман звал девушек за город, расписывая походы, которые они устраивали со Штурманом и их командой. Обещал взять их для начала в экипаж юнгами. Девушки не отвечали ни "да" ни "нет". А он убеждал их: "Таких песен, которые мы поем, и как их поем, вы нигде не услышите – мы сами их пишем. Нашей двойной и тройной ухи больше нигде не сможете отведать. Весной – березовый сок. А места такие заповедные – лешие табунами тропинки перебегают.
Штурман слушал и вспоминал их походы...
В тот поход Боцман пойти не смог. Остальные участники тоже так и не собрались. И когда она пришла к нему вечером, чтобы окончательно обо всем договориться, он был растерян и не знал, как ей сказать об этом. Ведь он так же, как сейчас Боцман, расписывал все прелести будущей поездки. Она целую неделю жила этим походом. Он бы пошел с ней вдвоем, но думал, что она на это не решится. Ее реакция была неожиданной: "Вот здорово! Пойдем вдвоем!" И они пошли.
Он и раньше знал это лесное озеро, расположенное в десяти километрах от ближайшей деревушки. Глухое место, где было все: лес, озеро, рыба и даже бобры.
Пришли они поздно вечером. Собрали дрова для костра, запалили его, поставили палатку и, поужинав, усталые, заснули мертвым сном.
Когда он открыл глаза, уже светало. Он лежал один. Ее не было. Он подполз к выходу и выглянул наружу.
Она сидела у костра. Обнаженная и залитая солнцем, пронизывающим насквозь редкий сосновый лес, и смотрела на огонь, изредка подбрасывая сучья. Над огнем, в котелке, варился завтрак. До него донесся дым от костра и аромат съестного. Рядом валялось одеяло и ворох одежды.
Она услышала шорох, обернулась и посмотрела на палатку. Он запомнил ее в этот миг. Красивая нагая девушка сидит у костра, солнце золотит ее кожу, высвечивая корону волос над головой, а она смотрит на него и удивленно, и настороженно, и ласково. И так же, не отводя от него взгляда, – только в глазах у нее вспыхнули веселые искорки – она протянула руку и сразу оказалась завернутой в одеяло.
Он выскочил из палатки, подбежал к ней. Она стоя ждала его. Он встретил ее взгляд. Они улыбнулись друг другу. Одеяло упало с плеч, освободив руки. И она обняла его, и прижала губы к его глазам, губам. И, не прерывая поцелуя, они опустились на землю, и бобер, тащивший в лапах зеленую ветку к себе в хатку, остановился и долго наблюдал за этими странными живыми существами...
И лес был домом для них, и луг был ложем для них, а вода ласково принимала их, омывая разгоряченные тела.
Незаметно наступил вечер. Он сделал удочки, и они вышли на берег. Он насадил на крючок червяка, закинул наживку и, дав удилище ей в руки, сказал:
– Сиди и жди поклевки. Когда поплавок утонет – тащи, я буду ловить рядом.
Не успел он сделать и несколько шагов, как громкий и радостный вопль нарушил покой озера.
– Я поймала!.. Я поймала! Беги же скорей сюда, я не знаю, что с ней делать!
Он не ожидал такой бури восторга и счастья, подбежал к ней и с улыбкой снял с крючка добычу - маленького, насмерть перепуганного окунька. Зачин был положен, и скоро она, как заправский рыболов, снимала рыбу за рыбой. Клев был замечательным.
А потом они сварили уху, и он видел, что вкуснее этого блюда она ничего в своей жизни не пробовала.
Белая ночь властвовала над миром и отражалась в недвижной глади озера. Лишь изредка по нему стремительно проплывали бобры, да плескалась большая рыба. Качались и скрипели сосны – и было немного жутко.
Они сидели у костра, завернувшись в одеяло, одни в целом мире, смотрели на озеро и были счастливы.
И она спросила: "Помнишь пристань?"
И он ответил: "Помню", – и нашел ее губы...
Их разбудило пение горна. Он был настолько неожиданен в лесу, что они ничего не могли понять. А потом лес наполнился детскими голосами, и их палатка оказалась в центре пионерского сбора.
Пионеры сидели у их костра, репетировали номера художественной самодеятельности у стен палатки. Несколько раз об ее крышу стукался волейбольный мяч.
Сначала они, подобно бобрам, попрятавшимся в свои хатки, не выходили наружу, но голод выгнал их на волю. Они снова наварили ухи, и юные гости вместе с ними вмиг опустошили целый котелок. А когда запылал большой костер, они, как почетные гости, сидели на лучших местах и смотрели вечернее представление...
Потом они еще много раз бывали в походах, и вдвоем, и с компанией, но тот, первый, запомнился больше всего...
Он не заметил, что, погруженный в воспоминания, танцевал, разговаривал, шутил, пил... И все время был вместе с Леной. Незаметно вечер сменился ночью. Боцман с Ирой, растворившись во тьме, сидели на диване, прижавшись друг к другу и слившись губами. Штурман видел, что Лена непроизвольно бросает взгляды в их сторону и сразу же отводит глаза. Он не знал: завидует она им или возмущается.
– Плохо мешать другим, – шепнул он. Ему показалось, что Лена кивнула в ответ, и он в танце увлек ее в другую комнату. Там стояла тахта. Сначала они сидели на ней. Потом лежали. Он целовал Лену, ласкал, обнимал ее, но видел перед собой ТУ, единственную. ТУ – нагую и красивую, которая смотрела на него и ласково, и тревожно, и настороженно, а в глазах ее вспыхивали веселые искорки, и солнце золотило ее кожу.
Внезапно Лена отстранилась от него и спросила:
– Ты любил когда-нибудь?
– Нет!
– А тебя любили?.. Как ты думаешь?.. Мне кажется, я бы могла тебя полюбить...
– Нет, не любили, – еще резче ответил он.
Наступило неловкое молчание. Он знал, что она ждет, надеется услышать от него хоть одно ласковое слово, но ничего не мог с собой поделать. Он снова ушел. Ушел в лето. Ушел в гул и толкотню вокзала...
Он уезжал в командировку, а она его провожала. Красивая. А на ресницах у нее висели большие прозрачные слезинки. Они сидели в пустом купе и целовались, как сумасшедшие. Он губами снимал слезы с ее глаз, но появлялись новые и новые. Пришли попутчики по купе. Она с толпой провожающих осталась по одну сторону вагонного окна, он с отъезжающими – по другую. И за миг до отхода поезда, когда и те и другие замахали на прощание руками, она торопливо вывела пальцем на запыленном стекле: "Я люблю тебя!" – и расплакалась. Поезд тронулся. Соседи с завистью посмотрели на него. "Жена?" – спросил один из них.
– Будущая, – улыбнулся он.
– Тебе, парень, жутко повезло.
А он и не спорил. И весь путь их сопровождала эта надпись на оконном стекле: "Я люблю тебя!"...
Штурман лежал и злился на себя и на весь свет, что рядом – другая. Что рядом – Лена.
– Извини, но очень хочется спать, – неразборчиво пробурчал он и повернулся к стенке...
Она пришла к нему. Зазвонил телефон, он снял трубку и услышал: "Я иду. Жди". И в тот же миг она была в его комнате, он сжимал ее в объятьях и целовал, и не решался отвести взгляда, чтобы снова не потерять ее. И она была с ним. Он любил ее и ему хотелось и плакать, и стонать от счастья, а она смеялась. Он прижимал ее к себе все сильнее и сильнее, все еще не веря, что это не сон. Она легко вскрикнула...
Он открыл глаза. Он обнимал Лену, и она обнимала его, тяжело дыша и закинув голову. Желание исчезло. Вернее, желание перемешалось со злостью, и эта волна необузданных чувств овладела им.
А потом они лежали усталые и успокоенные.
– У тебя оригинальный способ будить людей, – Лена положила голову ему на грудь и смотрела в его лицо. А он лежал, притворившись усталым и спящим, хотя до самого утра заснуть уже не смог.
И было утро.
Они вышли из дома и все вместе пошли по улице: Штурман с Леной, Боцман с Ирой. Боцман подхватил Иру, и, кивнув напоследок, они исчезли в метро. Штурман и Лена остановились у входа.
– Я пошла? – она вопросительно посмотрела на него.
– Да-да. Иди. Мы еще встретимся, – ответил он.
– Позвонишь?
– Конечно.
Она открыла сумочку и немного постояла, словно ожидая чего-то. Но он не спросил, как позвонить ей, и не дал своего номера.
– Прощай, Штурман, – и она медленно скрылась за прозрачными дверьми.
А он отправился к дому.
Мать сказала, что вчера целый вечер звонила девушка: "Она спрашивала тебя, говорила, что ей необходимо с тобой увидеться. И утром было два звонка. Тот же голос".
– Спасибо, – тихо ответил он и прошел к себе.
До самого вечера он никуда не выходил, но телефон молчал.
Он лег спать. Долго лежал. Потом встал, походил по комнате, подошел к столу, сел, положил перед собой чистый лист бумаги и взял авторучку. Через час он снова был в кровати, а на столе остался лежать судорожно исписанный листок бумаги.
"Как больно. Бросает то в жар, то в холод. Рука, поднося стакан воды ко рту, трясется, как у алкоголика. И страшная мысль – не та, что ты, может быть, сейчас с другим, а та, что ты уже никогда не будешь моей. Ты, которая так любила засыпать на моей руке. А теперь я один и не могу заснуть, боюсь заснуть. Надежда, самая маленькая, вдруг звонок – и ты.
Я понял, что люблю тебя и как люблю, только сейчас, в миг твоего ухода. И я восславил тебя за это чувство, пробужденное во мне, и проклял этот миг, который оставил память о любви, но отнял тебя.
Когда уходит любимая, понимаешь силу любви. Силу любви, ненависти и ревности.
Зверь вырвался на волю и с ним невозможно справиться – только убить, но убивая его, ты приговариваешь и себя. Значит, надо терпеть и загонять зверя обратно в клетку.
А твое лицо снова передо мной.
Как плохо. Хочется метаться и выть, ломая все, – но сидишь абсолютно спокойно. Страшно спокойно...
Мне тревожной, кошмарной, а для тебя пусть будет самая добрая и тихая ночь. И пусть, хотя бы на мгновение, в один из твоих снов прокрадусь я и хотя бы раз поцелую тебя, коснусь губ и легко поглажу твои волосы. Как часто я их гладил, просыпаясь ночью. Ведь ты так любила засыпать на моей руке.
Моя любовь!!!.."
Эту ночь он спал. Какое-то беспокойство, какая-то смутная тревога, чувство потери охватили его только под утро. Он проснулся и никак не мог понять что это. И вдруг услышал в утренней тишине чужеродный шум, который вторгся в его сновидения и заставил проснуться, – карканье воронья.
Они слетелись стаей и заполнили своим криком двор-колодец, как будто что-то хороня в этом мире.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"