Аннотация: Сайд-стори к "Пока не кончится пленка". Рейтинг.
Под вечер, когда только начинало темнеть, небо затянуло тучами - мгновенно, как будто кто-то опустил жалюзи. Когда на город опустилась ночь, с неба обрушились первые тяжелые капли - это было похоже на ковровую бомбардировку - лежа на спине поверх своего пиджака на жестком настиле, я слышал, как каждая из них ударятся в жестяную крышу, и мне казалось, что они бьют без промаха - прямо в мое развороченное взрывами смеха, которого я никогда больше не услышу, сердце.
Я оставил попытки уснуть, когда стало понятно - дождь будет идти всю ночь, и только к полуночи понял, что ошибся. Дождь сменился настоящим ураганом, я слушал, как он пытается оторвать пласты железа от кровли, как озлобленно кидает пригоршни острых осколков льда в стекло ветхого окна. Я хотел подняться и поплотнее закрыть ставни - ливень грозил вот-вот выбить раму совсем - но не мог заставить себя даже пошевелиться. Сегодня была ночь урагана - и у него был повод злиться и разрушать - в конце-концов, каждый справляется с потерями по-своему.
Вот мне, например, не хватило трех бутылок дешевого портвейна, чтобы захмелеть или хотя бы уснуть. Лежать практически на полу, глядя в теряющийся во тьме потолок, было поразительно приятно - первое приятное ощущение с тех пор, как вместе с самолетом в океан рухнуло все, во что я верил. Я не чувствовал сквозняка, сырости, и только по тому, с каким трудом сгибались пальцы, когда я пытался сжать руку в кулак, я понимал, что действительно очень замерз.
Шквальный ветер за окном заброшенной мансарды, где я встретил прекраснейшие из закатов, был единственным спутником, которого я потерпел бы сегодня рядом с собой - мы с ним скорбели в равной степени. Океан забрал у нас того, с кем и ветер, и я, обретали смысл быть, и теперь я бессильно лежал на спине, слушая, как мой товарищ по несчастью разъяренно расшвыривает над Парижем пригоршни горькой воды. Это были не слезы - всего лишь океанская соль.
Шаги на лестнице - легкие, будто кто-то крался на цыпочках, но даже сквозь истерику ливня я их услышал. Шевелиться не было смысла - с моего места мне хорошо был виден чернеющий прямоугольник двери. Незваный посетитель поднялся под самую крышу быстро - так летать по ступенькам умеют только совсем юные или фамильные привидения. Я знал, кто появится на пороге еще до того, как дверь, скрипнула, пропуская гостя внутрь.
Он остановился на пороге, и я видел, как с промокшей одежды, с бледных рук, с прилипших ко лбу и шее волос, стекает каплями соль слез урагана - мне захотелось поймать каждую каплю, не дать им упасть на пол и раствориться в пыли. Гость тряхнул головой, как вымокший пес, растрепав тяжелые от воды волосы.
- Ну и погодка! Я вымок до нитки.
Я, чуть приподняв голову, наблюдал, как он расстегивает пуговицы пальто - чуть покрасневшие от холода пальцы двигались проворно и ловко, не сбившись ни разу. Гость скинул с себя пальто как тяжелый рюкзак на привале, повел плечами - я почти чувствовал, как они онемели, и как промокшая рубашка липнет к коже. Только теперь, когда, доказывая свою материальность, пальто с глухим звуком опустилось на пол, я смог приподняться на локте, а потом сесть, не сводя с гостя взгляд - чтобы назвать его по имени или подняться навстречу требовались доказательства посерьезней.
Он сделал шаг первым - переступил через темную груду пальто, под его ступней скрипнула половица - я вздрогнул, как от удара. Он ведь должен быть невесомым, половицы не должны скрипеть, он не должен мерзнуть в мокрой рубашке - но даже со своего места в почти полной темноте я видел, что шея гостя покрылась гусиной кожей. Мне захотелось коснуться ее - чтобы он вздрогнул, но потом, пригревшись, придвинулся ближе.
Оставшиеся два шага до моей жалкой постели гость проделал быстро, но не так, как это делают призраки - я следил за каждым его движением, для меня эти несколько мгновений сложились в отрезок кинопленки, на которой секунды разбиты на двадцать четыре кадра.
И лишь когда вода с волос гостя упала на мои ладони, вдруг снова познавшие чувствительность, я отважился выдохнуть его имя:
- Артюр.
Он присел рядом со мной поверх пиджака и медленно, теперь пытаясь в пуговицах, принялся расстегивать рубашку.
- У тебя не осталось портвейна? - спросил Артюр, не глядя на меня, весь поглощенный, казалось, в борьбу с пуговицами,- чертовски холодно.
- Артюр,- я почувствовал, как мои скулы начинают ныть, когда на лице моем появляется - такая забытая, такая долгожданная, такая потерявшая всякий смысл до этого момента - улыбка.
- Перестань это повторять,- он немного раздражен, я не только слышу это - я вижу, как вздрагивают его пальцы, не расстегивая - отрывая последнюю пуговицу.
У него худые острые плечи - он совсем мальчишка, не успевший по-настоящему подставить их солнцу - от этой мысли мне отчего-то становится по-настоящему горько. Я знаю, что никогда не решусь заговорить первым.
Откинув в сторону мокрый ком рубашки, Артюр улегся на мое место, и мне оставалось лишь потесниться. У меня на языке вертелась тысяча вопросов, но я лишь смотрел на него, не отводя глаз.
- Я знал, что непременно найду тебя здесь,- только сейчас я осознал, что ветер и дождь за окном притихли, тоже прислушиваясь к каждому слову Артюра - настил под ним скрипнул, когда он повернулся ко мне - я едва успел испугаться момента, когда его рука должна будет вот-вот коснуться меня, и пройдет сквозь мое тело, но ладонь Артюра легла мне на грудь, и я лишь судорожно вздохнул, вздрогнув.
- Надо было мне остановить тебя,- сам не слыша собственного голоса, заговорил я, не решаясь перехватить его ладонь, сжать в своей, ощутить каждым миллиметром кожи его настоящность, его присутствие.
- Нет,- Артюр покачал головой. - я все равно бы улетел.
- Но другой рейс, другой самолет, другой день,- я не знал, как простыми словами высказать всю мою тоску по нему, всю досаду за эту ошибку судьбы, всю злость - одну на двоих с дождем - и ревность к океану, который забрал Артюра.
- Если бы этого произошло, у нас не было бы этой ночи,- я увидел, как засветились его глаза.
- Я не верю, что ты променял бы все, что у тебя было и могло бы быть на одну эту ночь,- мой голос дрожал, кажется, холод наконец добрался до меня.
- К чему сейчас размышлять об этом,- Артюр придвинулся ближе, почувствовав, что я замерзаю - он стал сухим ветром пустыни, горячим и колючим, как песчаная буря, но в тишине пустой мансарды, в аквариуме плачущего дождем города, это было именно то, что нужно.
Я вспомнил собственную панику, когда впервые увидел и осознал, что этот мальчик, это воплощение поэзии ветра, хозяин дождливого города, влюблен в меня, и мне стало мучительно стыдно. Я вспомнил каждую секунду каждого дня, когда отталкивал его, запирался от него, убегая от необходимости находиться с ним рядом, опасаясь лишнего прикосновения или взгляда.
- Рассвет сегодня наступит рано,- Артюр уже расстегивал мою рубашку, и я, сломленный собственной памятью и обездвиженный внезапным счастьем, не сопротивлялся.- за несколько минут до падения я записал кое-что,- его руки были также реальны, как его шаги - Артюр будто никуда не улетал, все это будто не было сном или отчаянной попыткой поверить в то, что он действительно жив и рядом.
- Почитай мне,- я уже сам лежал спиной на жестком настиле, без рубашки, но больше не ощущая холода, а Артюр, устроившись сверху, улыбался.
- В сумбурности движений - свой мотив,
Своя сухая логика касаний,- я почувствовал, что его руки были сущими и чуть шершавыми - до этого момента я боялся вспоминать, сколько раз был "на грани фола" - сколько раз соприкоснулись наши ладони, сколько раз я притрагивался к нему, сколько объятий себе позволил, а теперь я готов был забыть их все, лишь бы сохранить в памяти ощущение его горячей сухой кожи на своей.
- Рука в руке, рассвет нежданно ранний -
И мягкий свет нежней цветенья слив. - он снова говорил о рассвете, и я осознал, что для нас двоих сегодня рассвет не наступит по-настоящему. Артюр так и не долетел до страны вечного солнца, а мое солнце утонуло в океане вместе с Артюром. Через каждый вздох, через каждое вздрагивание пальцев он делился со мной теми секундами наших совместных дней и ночей, которые я успел позабыть. Я вспоминал такие вещи, которые раньше даже не замечал. Когда Артюр склонился ко мне, когда его дыхание коснулось моей шеи, я вспомнил цветение каштанов на набережной, и легкую походку юноши вдоль парапета - за секунду до падения, на границе крика и смеха, на лезвии. Я не знал тогда, что не этому лезвию предстоит обрубить нить жизни Артюра.
- В сумбурности ошибок - свой резон,
Своя продуманная справедливость, - мне не хотелось в это верить, я начинал задыхаться - на этот раз не только от пальцев Артюра, расправляющихся с молнией на моих брюках, но и от нахлынувших видений. Проклятое профессиональное воображение постановщика - я видел в красках, как самолет начал падать, я слышал рев турбин и крики, я чувствовал, как поднимаются стеной брызги, когда самолет клинком ворвался в плоть океана. Но, черт возьми, я понял, что не могу вспомнить лица Артюра - только силуэт на парапете, только нервные пальцы или небрежный кивок, но не единой черты. Я захотел приподняться и посмотреть, но Артюр поцеловал меня в шею, и я, не в силах сделать ничего другого, откинулся, чуть выгнувшись, резко выдохнул и прижал его к себе.
Он продолжал говорить немного хрипло, чередуя поцелуи и слова:
- В холодном небе молоко разлилось,
И город тих, рассеян и влюблен.- я помнил это ощущение влюбленного города. Когда идешь по улице, а заря только-только начинает заниматься, все улицы залиты голубой краской предрассветных сумерек, но четко виден каждый листик, каждый изгиб мостовой, но при этом - ни одного изъяна - город готов к свиданию с новым днем. Я знал, как хорошо Артюр вписывается в эту картину. Но слишком поздно было осознавать, что я был влюблен в него также, как город.
- В сумбурности - и чувства и слова,
Мне не сложить их в четкую картину.
Я хотел просить его замолчать, но моего дыхания хватало лишь на то, чтобы не задохнуться от его несмелых, но таких восхитительных ласк. Мне пришлось закрыть глаза, подставившись под его руки, отдавшись трепету его дыхания. Если бы еще хоть на мгновение увидеть его лицо, лишь на секунду, чтобы только запечатлеть его на кинопленке моей памяти. Двадцать четыре кадра в секунду - и за эту секунду двадцать четыре раза успеть заглянуть ему в глаза.
Но он был настойчив и непреклонен - я почувствовал, что он, помогая себе ладонями, устраивается сверху. У него это было впервые, а у меня до него были только женщины. Я боялся самой мысли, что когда-нибудь окажусь в подобном положении, но теперь все мое существо устремилось ему навстречу, когда он с легким вздохом опустился, погружая меня в себя, я, распахнув веки, осознал, что смотрю на мир его глазами. Я тоже увидел падение и услышал крики, я понял, что вот-вот меня не станет, но тут же пришел покой - рожденный для солнца я готов в нем раствориться, и теперь каждый его блик на поверхности океана будет мной. Через этот выход я вольюсь в каждую реку, я растворюсь в воздухе, я стану свободным и - наконец-то - действительно превращусь в ветер. Я смогу пересечь половину земного шара одним своим порывом, я растреплю волосы на голове глядящего в небо мужчины, и он поймет, что вовсе не потерял сына, что я здесь, повсюду. Я обниму за плечи сгорбленного старика - он поймет, часы отсчитывают его секунды, а мое время превратилось в вечность. Я буду идти по следам на пыльном асфальте, оставленным Огюстом Пондю, и он захочет взобраться на парапет и, поддерживаемый мною под руку, пройтись так, балансируя на самом краю.
Мне хотелось кричать, чтобы он прекратил или остался со мной навсегда, но ни того, ни другого не могло произойти, Артюр начал вздрагивать всем телом, сжимаясь и шумно вдыхая, я почувствовал его грань ровно за секунду до того, как подошел к своей. Его движение - я должен поднять глаза, чтобы вспомнить его лицо, чтобы хранить его в сердце, чтобы наконец избавиться от навязчивой пустоты и видений.
Я готов был молить, но на это не хватило сил, в тот момент, когда мы вместе переступили грань, ветер выбил хлипкую оконную раму.
***
Когда я проснулся - не от холода или неудобной позы, просто открыл глаза - солнце просачивалось между створками окна, и в его лучах танцевала пыль. Я коснулся пальцами своего лица и почувствовал на нем влагу. Как глупо - плакать во сне. В голове был блаженно пусто, и я поднялся на ноги, озираясь по сторонам - надеясь, что пока я спал, ни один грабитель не украл мою одежду. Лишь через пару секунд я понял, что впервые за долгое время я проснулся со спокойным сердцем.
На подоконнике, прижатый моими карманными часами, лежал листок бумаги - я опасливо взял его в руки и развернул. Дождевая вода не тронула его, хотя на полу у окна собралась целая лужа. На линованной бумаге я увидел нарисованные неуверенными штрихами портрет Артюра и две последние строчки его стихотворения:
Пусть будет все прозрачным и невинным,
Как обещанье просто целовать.
Свернув листок и засунув его поглубже в карман брюк, я распахнул окно пошире и, оперевшись руками о подоконник, наклонился вперед, подставляя лицо прохладному утреннему ветру, пахнущему океанской солью.
- Я вспомнил его,- шепнул я, позволив бризу подхватить и спрятать мои слова, как я спрятал только что листок бумаги,- Пусть будет так, как ты хочешь,- ветер прошелся по моему лбу, словно целуя,- но не забудь - ты обещал.