Dreamwords : другие произведения.

Работы организаторов. Та

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  • © Copyright Dreamwords
  • Добавление работ: Хозяин текста, Голосуют: Номинанты
  • Жанр: Любой, Форма: Любая, Размер: от 10к до 35к
  • Подсчет оценок: Среднее, оценки: 0,1,2,3,4,5,6,7,8,9,10
  • Аннотация:

    ВНИМАНИЕ!

    СКОРО НОВЫЙ КОНКУРС!

  • Журнал Самиздат: Dreamwords. Творческая лаборатория
    Конкурс. Номинация "Работы организаторов" ( список для голосования)

    Список работ-участников:
    1 Лотош Е. Приключенец третьего уровня   18k   Оценка:7.69*15   "Рассказ" Юмор
    2 Андрощук И.К. Ханаида   25k   "Рассказ" Фантастика
    3 Ермакова М.А. Морошковый ветер Амбинголда   27k   Оценка:9.44*12   "Рассказ" Приключения, Фэнтези, Любовный роман
    4 Терехов А.С. Бд-13: И сиянье луны навевает мне сны   12k   Оценка:8.42*4   "Рассказ" Проза, Фэнтези, Сказки
    5 Аникеева А. Кодекс Единорога   31k   Оценка:8.24*9   "Рассказ" Фэнтези, Религия
    6 Сакрытина М. Добрая фея, прекрасный рыцарь   12k   Оценка:9.55*28   "Рассказ" Приключения, Фэнтези, Любовный роман
    7 Васильева Т.Н. Тайна тетушки Жанин   18k   Оценка:8.31*6   "Рассказ" Проза, Приключения
    8 Мудрая Т.А. Гусман из Тарифы   22k   "Рассказ" Проза, Фэнтези, Мистика

    1


    Лотош Е. Приключенец третьего уровня   18k   Оценка:7.69*15   "Рассказ" Юмор

    Евгений Лотош

    Приключенец третьего уровня

    Последняя версия текста доступна на страничке lotto.newmail.ru

     

    Не спрашивайте, как меня занесло в тот мир. Ни за что не скажу, потому что сам не знаю. Для простоты будем считать, что провалился в дырку в континууме. Ну, вы знаете моего дядюшку - этот старый хрыч помешан на ксенологии и на именины и день рождения требует в подарок что-нибудь этакое, иномирское. В общем, в преддверии очередных его именин я отправился по первому попавшемуся туристическому маяку, чтобы в первой же лавке найти безделушки специально для таких, как я - вернее, как мой дядюшка. Маяк, как я смутно припоминаю, принадлежал миру Кузанны, известной в узких кругах своими высококлассными кабаками. Используя метод дедукции, можно предположить, что я перебрал горячительного и открыл астральную дверь не в ту степь. Точно это уже не выяснить.

    Когда мое сознание слегка прояснилось, выяснилось, что я в засаленной одежке непонятного измерения и века сижу за колченогой конструкцией, отдаленно смахивающей на стол. Седалище ныло от здоровенной занозы, торчащей из неструганного табурета на трех подпорках, а рука сжимала покрытую отвратительной жирной грязью пивную кружку. Пустую, что характерно. В большом помещении толпился народ, активно поглощавший разноцветные жидкости, воняющие сивушными маслами даже на приличном удалении. Подозрительного вида бармены бойко плескали в кружки из больших оплетенных соломой бутылей, недоливая, судя по честным-пречестным глазам, не меньше половины. Видимо, я оказался в каком-то питейном заведении из тех, что показывают только половину прибыли, а с заявленной половины платят втрое меньше положенного. К счастью, меня если и пытались обчистить, то неудачно - телепортатор, он же по совместительству универсальный банкомат, автозамаскировавшийся под деревянный медальон, по-прежнему болтался на груди под грязной рубахой.

    Башка трещала. Нет, не так. Она ТРЕЩАЛА и пыталась развалиться на части, что неплохо ей удавалось. Собрав в кучку немногие уцелевшие мысли, я принялся думать. Итак, три основных утренних вопроса нашей интеллигенции: кто я, где я и какого черта мне здесь, собственно, нужно? С первым все более-менее понятно - склерозом я не страдаю даже после второго литра. Со вторым сложнее - телепортатор, подумав, сообщил, что местный мир в туристических каталогах и вообще на картах не значится, соглашений ни с кем не заключал, а потому он, телепортатор, рекомендует задействовать программу срочной эвакуации или хотя бы зарегистрироваться в посольстве. Впрочем, еще секунду спустя машинка почти виновато передала, что и посольства в этом мире тоже нет, а потому в целях собственной безопасности рекомендуется...

    Я заткнул глупую трещотку и попытался ответить на вопрос номер три. Итак, что мне здесь надо? Извилины, казалось, кто-то медленно сматывал вилкой в клубок, как недоваренные макароны, и мысли вели себя соответственно. Вчера... или когда? в общем, когда я двинулся в путь, мне требовались сувениры. Сувениры дядюшке. Любимому дядюшке, шоб он каждый день так жил, как я сейчас. Сувениры на Новый Год. Или нет, на День Независимости. Ощупав карманы, я пришел к неизбежному логическому выводу, что сувениров я так и не купил. Или их сперли по ходу дела. Не считать же сувениром, в конце концов, куцый ножик из скверного железа на треснувшей деревянной рукояти! Откуда, кстати, у меня в кармане ножик? Человек я мирный, если и защищаюсь, то исключительно карманным дезинтегратором. Рекомендую, кстати, модель "31-Сипнитсер-13" мощностью два гигавольта с магазином на восемьсот зарядов и... Ладно, это уже другая история. В этот раз я все равно оставил его дома. В общем, ни ножом, ни тряпкой на веревке, в которой я с изумлением опознал пращу, я не владею и обучаться не собираюсь. На подарки они тоже не тянут, разве что для музея первобытного человека.

    Еще в кармане обнаружился невесомый пакетик (из непонятного материала - бумага не бумага, пергамент не пергамент...) с песком, причем одна песчинка, выпав на стол, внезапно увеличилась до размеров приличного, с кулак, булдыгана и, свалившись со столешницы, сильно ушибла мне ногу. На пакетике что-то шевельнулось - несколько линий, которые я принял за грязные разводы, поменяли свое положение. Я попытался положить камень обратно в пакетик. Послушно скукожившись, он песчинкой упал внутрь, а линии - видимо, разновидность счетчика - вернулись в прежнее состояние. Ради эксперимента я попытался засунуть туда же пращу и нож, но те решительно отказались уменьшаться. Дело кончилось тем, что пакетик порвался и десятка два булыжников обрушилось на мою многострадальную ногу. Как следует выругавшись шепотом и немного поразмыслив, я сунул вещицу в карман. Конечно, до моего наручного портфеля на пятьсот тонн и тысячу триста кубометров веса этой мечте хулигана далеко, но как изделие кустарных промыслов штукенция может порадовать дядюшку. Впрочем, вряд ли - уж больно невзрачна.

    Последними я нащупал три блестящих кружочка с ноготь величиной, на вид - медь или золото (электротехника никогда не была моей сильной стороной). Хотя и довольно толстые, они ничего не весили и, сложенные стопкой, вдвигались один в другой, так что три кружка занимали столько же места, сколько и один. Ну что же, еще один кустарный сувенир. Интересно, что это за мир, владеющий дименсионными технологиями, пусть и примитивными, но отсутствующий в путеводителе?

    - Привет! - уныло произнес кто-то рядом. Я обернулся и увидел прилично одетого парня с бегающими глазками. За спиной у него болталась объемистая котомка. - Как дела?

    - Привет. Бывали и лучше, - настороженно откликнулся я. Жуликоватая рожа парня мне не понравилась, и я решил поостеречься. Конечно, аварийная программа без проблем эвакуирует меня домой, но уж больно нехорошо она на желудке сказывается. Учитывая мое текущее состояние, это могло обернуться лишними объятиями с унитазом. - Я тебя знаю?

    Тот уже было отвернулся от стола, но внезапно замер и медленно повернулся.

    - Ого! - с неожиданной радостью воскликнул он. - Наконец-то непись нашелся! А то задолбали меня эти тупые обыватели на три фразы. Ну-ка, фраер нетянучий, быстро колись, как тебя... Нет, это из другой роли. Лучше вот: меня зовут Фазиф Благородный, я приключенец третьего уровня, и судьба всего мира зависит от меня. Как тебя зовут?

    - М-м-м... Честун Пивохлеб! - быстро нашелся я. Называть настоящее имя этому типу совсем не хотелось. Еще окажется каким-нибудь экологом, так потом вони не оберешься - забрался в заповедный мир! наследил технологиями! испортил девушку!.. нет, это уже из другой оперы. В общем, скандала не миновать. - Я тут... выпиваю понемногу, вот и... сижу, в общем.

    - Ух ты, наконец-то поболтаю! - снова восхитился Фазиф, сбрасывая на пол вещмешок и усаживаясь на соседнюю табуретку. Впрочем, тут же, зашипев от боли, он вскочил на ноги и вытянул из штанов длинную острую щепку. Я мысленно порадовался - видно, не я один такой невезучий.

    - Расскажи о себе, - потребовал странный пришелец, не рискнув снова сесть, и выжидающе уставился на меня.

    - Чего? - поразился я. В виске снова стрельнуло болью, и внезапно я почувствовал раздражение. Пошла она, эта осторожность! В конце концов вломлю ему в челюсть, и все дела. - С какой это радости я должен о себе рассказывать? Че вообще тебе надо?

    Жулик третьего уровня озадаченно посмотрел на меня, хлопая ресницами.

    - Ну... - неуверенно протянул он. - Ты же непись, так? Значит, должен со мной говорить. А, понял! - Он хлопнул себя по бедрам. - Тебе, наверное, высокая убеждательность требуется! Вот, блин, к чему низкая харизма ведет. Сейчас...

    Он сунулся в мешок и какое-то время рылся в нем. Потом победоносно извлек невзрачное колечко и торжественно навинтил его на палец, предварительно сдернув другое, с тусклым камешком.

    - Во! - гордо показал он мне палец с кольцом. - Младшее кольцо колдуна! Харизма плюс один, убеждательность плюс десять. Спер у кого-то, а у кого - не помню. Давай, рассказывай о себе.

    - Да пошел ты со своей убеждательностью! - окончательно озлился я. - Не буду я ничего рассказывать! Щас дам в лоб - узнаешь, как к незнакомым людям приставать!

    - Наверное, диси слишком высокий... - пробормотал Фазиф, разочарованно стаскивая кольцо. - Крутой, однако, непись попался, для этой-то главы. Слышь, как тебя... Честун это... Пивогреб...

    - Пивохлеб! - рявкнул я, задетый за живое. Пусть и ненастоящее, на коленке сляпанное, а все равно имя.

    - Извини, Пивохлеб, - быстро поправился парень. - Ты только враждебным не становись. Ты хоть скажи, по профессии кто? И уровень какой?

    - Чего? - поразился я. - Врач я по профессии, за роботами медицинскими присматриваю. Людей лечу. Какой еще тебе уровень?

    - Врач? - Фазиф почесал в затылке. - Людей лечишь... А, понял, клирик, значит. А уровень... ну, сколько учился?

    - Три года в техникуме учился и еще два - на курсах, - разговор начал мне надоедать, так что я приказал телепортатору готовиться к экстренной эвакуации. Фиг с ней, с тошнотой, от этого придурка больше мутит. На одичавшего эколога он все-таки не похож, так что можно исчезнуть и у него на глазах.

    - Три плюс два - это, значит, пять! - справился с почти непосильной, кажется, для него задачей Фазиф. - Ого! Клирик пятого уровня! Не хочешь ли ты присоединиться ко мне, уважаемый клирик Честун Пивохлеб?

    - Не хочу, - буркнул я, активируя было телепортатор, но тут же сбрасывая программу. - Хотя стой! Присоединиться зачем?

    - Ну, там, по свету пошляться, бабок заработать, прибарахлиться... Мир, опять же, спасать надо. Да ты какой-то совсем темный! Из дома ни разу не вылазил, что ли?

    - Мир спасать, говоришь? - задумался я. - Слушай, ты пивнушку поприличнее знаешь? Башка болит после вчерашнего, а здесь, - я нюхнул кружку и сморщился, - болотной водой поят, не иначе.

    - А ты заклинание кастануть на себя не можешь, что ли, клирик? - подозрительно прищурился парень. - Ну ладно, ладно, шучу, не кривись. Знаю я тут один кабак, только что его обшаривал. Нехилое местечко, и бармен дружелюбный, даже ворованное скупает. Ну так что - присоединяешься или как?

    - Присоединяюсь... пока, - буркнул я, поднимаясь из-за стола. - А там - по обстоятельствам. Мне еще дядьке на именины сувениров купить надо. Не знаешь тут магазинчиков поблизости?

    Внезапно парень выхватил из-за пазухи засаленного вида записную книжку и принялся строчить в ней непонятным писалом, усердно проговаривая вслух по слогам: "Квест - клирик Честун Пивохлеб хочет найти сувениры..."

    - Слышь, а что такое - сувениры? - обратился он ко мне.

    - Ну, подарки.

    "...найти подарки для дядюшки на день рожденья", - закончил Фазиф.

    - А как они выглядят, эти подарки? - осведомился он. - Я тут нашел уже какую-то фигню, может, сойдет?

    С этими словами он вывалил на стол несколько непонятного вида вещиц из дерева, металла и, кажется, натуральной кожи. Ни одна из них не внушала доверия и не тянула на подарок.

    - Нет, спасибо, - отказался я. - Мне бы что-нибудь повнушительнее. Пошли, что ли, в твой бар, а то сушняк совсем замучил.

    - Жаль, - вздохнул парень. - А то бы огребли бы мы с тобой экспы за здорово живешь...

    Он сгреб свои вещицы в мешок, и мы вышли. Попутно мой спутник заглянул в несколько пустых пивных бочек и непонятных ящиков, выудив из двух емкостей несколько блестящих кружков и засаленный свиток. Меня передернуло. Я постарался изгнать из головы мысли о том, что еще могло попасть в местное варево, которое я, вероятно, здесь пил. Или не пил? Пришлось сделать зарубку в памяти - по возвращении проверить кишки на предмет новообретенной микрофлоры и гельминтов.

    В уличных сумерках тускло мерцали масляные лампы над дверями, от булыжной мостовой несло помоями и мочой. Похоже электричество здесь еще не изобрели. Интересно, холодильники у них есть, или пиво теплое пить придется?

    - Ты, Честун, оружие-то достань, - посоветовал Фазиф. - А то сейчас на нас нападать будут. Я тут по дороге видел троих бандитов, но в одиночку сунуться не рискнул. Теперь я из тени драться буду, а ты лечи издалека. Близко не подходи, понял? Зацепят тебя ненароком, а где я еще одного клирика найду?

    - Погоди! - я остановился. - Зачем это - драться?

    - Вот чудной! - удивился мой компаньон. - А экспу как зарабатывать? Тут за каждого пунктов пятнадцать дадут, наверное. У меня уровень низкий, повышать надо, пока из города не вышел, а то полярные волки и прочая нечисть заест.

    - Никуда не пойду! - решительно отказался я. На свежем, хотя и отнюдь не благовонном воздухе голове стало чуть полегче, и драться с какими-то бандитами совсем не хотелось.

    - Да, совсем забыл! - парень, не обращая внимания на мои слова, хлопнул себя по затылку. - Ну-ка, давай твою экипировку проверим...

    С этими словами он профессионально ощупал мою одежду и вывернул карманы.

    - А, хлам какой-то... - разочарованно пробормотал он. - Три монеты, нож, праща и дешевый медальон - курам на смех! А еще пятый уровень...

    Опомнившись, я коротко врезал ему под дых. Хватая воздух, Фазиф отлетел к стене и сполз на землю. Я подошел к нему и с наслаждением добавил ботинком по ребрам.

    - Минус семь хитов... - пискнул тот. - Ты чего бросаешься?

    - А ты чего по карманам шаришь? От людей подальше увести хотел, чтобы обчистить без помех? - Я снова занес ногу, но передумал. В конце концов, свое он получил.

    - Ты же у меня в партии! - испуганно пробормотал он. - У тебя что, ориентация злая? И какой ты клирик, если пинаешься? Это ведь только монахи...

    - Слушай, ты, головой ушибленный! - аккуратно поддернув штаны, я присел перед ним на корточки. - Я ни в какой партии не состою и даже на выборы последний раз пять лет назад ходил. И ориентация у меня самая что ни на есть нормальная. Те, кто другое говорил, давно новые зубы вставили. Я же, как доктор, и вставлял по знакомству. Ты, Фазиф, прежде чем еще раз пасть раскрыть, учти - у меня по каратэ коричневый пояс.

    - Ничего не понимаю! - заскулил он. - Ты же непись! Ты же меня слушаться должен! Приказываю - лечи меня!..

    - Щас вылечу! - с угрозой пообещал я ему, показывая кулак. Бить, впрочем, не стал - что с убогого взять? С головой у него явно что-то не в порядке.

    - Не надо! - чуть не заплакал Фазиф. - У меня же хитов всего ничего осталось, я же в трактир спать шел! Ну, хочешь, я тебе свою кольчугу дам, а? Класс брони четыре! Все равно я ее еще носить не умею. Здоровская кольчуга, подаришь своему дядьке, а? Вот!..

    Он встал на четвереньки и начал лихорадочно рыться в своем мешке. Когда из него полезла тускло поблескивающая металлическая ткань, я не поверил своим глазам. Появившаяся на свет (или, точнее, на тень) железная рубаха оказалась такого размера, что непонятно, как она вообще там, в мешке, помещалась. Взяв ее в руки, я невольно зауважал своего визави. Парень, судя по всему, был куда крепче, чем выглядел, если без труда таскал за плечами такую тяжесть. И ведь наверняка в котомке лежало что-то еще.

    - Нужна мне эта груда железа... - пробурчал я. Вернуть, впрочем, не вернул. Эта штуковина определенно тянула на сувенир для дядюшки, да еще какой! Можно было соврать, что она происходила с медиевального мира Рассектона, а это если и не штучная вещь, то и не туристическая дешевка. - Впрочем, ладно, так и быть, сегодня я добрый. Значит, беру кольчужку и забываю, что ты у меня по карманам шарил, после чего мы разбегаемся. Не тянет меня, честно говоря, бродить по темным улицам в компании грабителя, да еще и третьего уровня. - Я заколебался. Если взять и просто уйти, это слишком смахивало бы на банальное ограбление сумасшедшего, причем со мной в роли нехорошего персонажа. Подумав, я выложил к ногам парня свой нож, пращу, пакетик с камнями и еще какой-то завалившийся под подкладку и только что обнаружившийся тускло-зеленый камешек. - А это тебе. Бери-бери, классный ножик.

    - Изумруд... Настоящий изумруд! - потрясенно сказал парень, споро ухватывая камень в кулак. Кажется, он забыл про все свои проблемы. - Тысяча двести восемьдесят монет...

    - Нравится? Вот и ладненько! - одобрил я. - Чао, Фазиф. Больше не увидимся. Заранее передаю тебе спасибо от дядюшки. Он останется доволен сувениром.

    У меня старый телепортатор, а потому после активации ему требуется еще несколько секунд, чтобы разогреться и настроиться на точку назначения. Сквозь окутавшую меня туманную дымку я еще успел разобрать скрип писала по бумаге и негромкое бормотание: "Квест сдан - я нашел подарок дядюшке злого монаха-клирика Честуна...".

    До сих пор, кстати, думаю - что же такое "приключенец"?


    2


    Андрощук И.К. Ханаида   25k   "Рассказ" Фантастика

      Ханаида
      
      1.На планете Коллапсо.
      
      Это было в те давние, давние времена, когда людей во Вселенной было так мало, что каждой женщине принадлежала целая планета. Мужчинам же в ту пору вообще ничего не принадлежало, кроме звёздных кораблей, на которых они, подобно мотылькам, порхающим с цветка на цветок, перелетали с планеты на планету. От этого у женщин иногда появлялись дети. Если такой ребёнок оказывался дочерью, то он становился наследником материнского мира, если же это был мальчик, то мать растила его до определённого возраста, затем сажала в звездолёт и отправляла к звёздам.
      Жил-был человек по имени Ханай: он был сыном Китеры - той самой Китеры, о красоте и любовных подвигах которой говорила вся Вселенная. Ханай не уступал матери ни в красоте, ни в обаянии, ни в любовных авантюрах: однако помимо этих он проявлял замечательные образцы и других, сугубо мужских качеств, которые необходимы звёздным путешественникам. Победитель драконов, пожиратель сердец, гроза теней - какими только эпитетами не величали его в пространствах Млечного пути! Во всей Вселенной не было чудовища, не мечтавшего свести с ним счёты; в бесчисленных мирах не было мальчишки, который не грезил бы его подвигами; а если бы вздохи всех влюблённых в него красавиц собрать в один - получился бы ураган, задувший звёзды в шестой части Галактики.
      Приглянулся, однако, Ханай и такой красавице, которая одним взглядом своим могла погасить звезду. Звали её Коллапсо, царица Огигии.
      На крайнем западе мира, далеко от проторенных дорог и обитаемых миров летит планета Огигия. На сотни световых лет вокруг - ни одной звезды: только маленькая звёздочка Отшельник, которая вращается вокруг Огигии, дарит ей тепло и свет. Каких только страхов не рассказывают об этом колдовском мире и его царице: и про лес повешенных, и про озёра, в которых вместо воды плещется человеческая кровь, и про баштаны, на которых вместо арбузов и дынь лежат мёртвые головы. Оно и понятно: чего только не присочинят, если нет достоверной информации. А вестей из Огигии не поступало по простой причине: ещё ни один звездолётчик, направивший свой корабль на манящий огонёк Отшельника, не вернулся обратно.
      Казалось бы, всё яснее ясного - если так, если оттуда не возвращаются -то и лететь-то туда зачем? Ан нет: оплела колдунья Коллапсо чарами своими колдовскими всю Галактику, точно гигантский спрут протянул щупальца во все края мира. И горе тому, кто приглянулся прекрасной отшельнице: царица тотчас посылала в его магический кристалл своё изображение - а тот, кто хоть раз, хоть мельком видел её облик, уже не мог устоять. Никакая сила не в состоянии была удержать обречённого на её любовь - он бросал умирающего брата, любимую женщину, - порой среди любовных обьятий, - точно сомнамбула, шёл к своему кораблю и направлял его на свет далёкой, почти невидимой звезды.
      Не повезло и Ханаю: загребущий взор Коллапсо настиг его на поле сражения. Это произошло на планете Троя, где Ханай с дюжиной молодцев защищал цитадель царицы Елены - завистливая и ревнивая Поллада наслала на неё несметные полчища риплей. Мерзкие существа, похожие на младенцев с рожицами полуобезьян-полубульдогов сплошной лавиной наползали на замок, самые прыткие уже взобрались на стены. Ханай рубил со всего плеча - каждый его удар лишал жизни нескольких чудовищ. Хуже приходилось Гектору, который рубился спиной к Ханаю. Рипли облепили его по пояс: Гектор извивался, неистово вращал мечом, питаясь стряхнуть с себя эту погань; в какой-то момент ему удалось освободиться от их зубов и когтей. Он потерял равновесие и, всего на миг, обернулся к ним спиной - и в этот самый миг мерзкое белое тельце взвилось в воздух, и рипль повис, вонзив зубы в незащищенный загривок Гектора. Гектор завопил, замотал головой, затряс плечами, пытаясь стряхнуть с себя зверя - но тщетно. Ханай поспешил на помощь. Он уже занёс меч, прицеливаясь, как ударить, чтобы не задеть товарища - и в этот миг случайно взглянул на магический кристалл, который носил на запястье.
      ... Голова Гектора завалилась набок, рыцарь рухнул на колени, и волна риплей накрыла его с головой. Защитники замка дрогнули, попятились: рипли сметали их, как бурный поток сметает всё на своём пути. Вот чудовища уже в замке, жуткая белесая волна захлестнула залы, коридоры, лестницы, поднимаясь всё выше, к покоям царицы. Вот уже небо содрогнулось от отчаянных воплей Елены, зовущей на помощь. Но Ханай не слышал её, не видел он и гибели товарищей: медленно, точно повинуясь неслышному приказу, он опустил меч, засунул его в ножны и пошёл к своему звездолёту. Рипли ещё не завершили свой кровавый пир - а его прославленный "Симсим" уже оторвался от поверхности Трои и взял курс на Отшельник.
      И всё, и пропал рыцарь: околдовала его царица Коллапсо, оморочила так, что даже в её объятьях он мог мечтать только об её объятьях. Шли годы: уже товарищи сокрушённо умолкали, вспомнив его в разговоре, и женщины, помнившие его, украдкой смахивали слезу. А ему и горя мало: знай себе воркует со своей ненаглядной, в вечной любви ей клянётся. Семь лет провёл Ханай в сладком плену: когда же пошёл восьмой год, начали таять чары колдовские, проступила во взоре рыцаря иная тоска - тоска, с которой мужчина рождается и умирает, тоска по звёздам.
      Лежит он однажды и вздремнул будто, и привиделось ему: спит рядом с ним на ложе любовном не девица-краса, а ведьма старая, костлявая, синяя вся, во рту один зуб - да и тот огнём горит. Встрепенулся Ханай, прогнал дремоту - да нет, всё в порядке - вот она, его Коллапсо - разоспалась, покраснела - щёчки, как лепестки у розы. Успокоился Ханай, опять дремота повела - и снова на месте красавицы будто храпит ведьма старая, поганая! Тьфу, ты, - встрепенулся молодец - и наваждение вновь исчезло. Э, да это неспроста, - говорит себе Ханай. Встал тихонечко, боком, боком, да в сени, да со двора, да в лес, лесом, лесом - на поле, где стоял его богатырский "Симсим". Глядь - ан нет звездолёта! Только каменная скала возвышается на том месте, где он его оставил. А вокруг таких же скал - видимо-невидимо! Видать, не одну вольную душу погубила ведьма лютая...
      Нечего делать - пришлось Ханаю возвращаться к Коллапсо. "Где был, мой золотой?" - глазки-щёлочки, а из них огонь сатанинский. "Да то я... по нужде..." - прячет глаза Ханай.
      Ничего не сказала на то Коллапсо, но с той минуты не спускала с него глаз, не отпускала от себя ни на шаг - нутром чуяла ведьма лютая, что раскусил её рыцарь. А Ханай и себе на уме: на всякие чары должны быть противочары, думает он. И всё подмечает, подмечает... И не напрасно: заприметил он, что Коллапсо, ложась спать, не снимает с себя поясок чёрный из драконовой кожи, расшитый знаками золотыми. Намотал себе на ус, дальше наблюдает: на пояске том ноженки бархатные, а в ноженках - палочка блестящая, к пояску цепочкой серебряной прикована. И это намотал себе на ус, смотрит, что будет дальше. А дальше видит и вовсе чудеса! Когда они, к примеру, спать ложатся, то, если Коллапсо нужно, чтобы что-нибудь окаменело, то она коснётся одним концом палочки - и окаменеет; а если уже не нужно, то прикоснётся другим концом - и обратно раскаменеет. Так вот она в чем, хитрость колдовская! - обрадовался Ханай. Но как украсть волшебную палочку? Снять её можно только с поясом, а пояс не снимешь и со спящей - чутко спит ведьма лютая.
      И затаился Ханай, залёг на дно, что сом усатый. А сам так уже ластится к жене, так ей угождает - лишь бы усыпить её бдительность. Но и жена не дремлет: чует, что неспроста подобрел муж, ох, неспроста.
      Случился праздник. Прилетела к Коллапсо погостить её сестра - людоедка Андрогиния. Вылезла она из своей таратайки, перемигнулась с сестрой - и ёкнуло сердце богатырское: съедят!
      А что в те времена летали только мужчины, а женщины знай себе сидели каждая на своей планете, то была Андрогиния не совсем женщиной. То есть совсем, но не только. Выглядела она так: спереди женщина, а сзади - мужчина. Или наоборот. Два переда и ни одного зада. Растопили печь, села Коллапсо посудачить с сестрой - долго не виделись, а Ханай тем временем взял бутылку и подошёл к мужской половине. Выпили они, помолчали, а тогда мужская половина и спрашивает:
      - Думаете, зачем печь растопили?
      Ханай икнул - да так несмело:
      - Может, кума хотят побаниться с дороги?
      - Как бы не так, - покачал головой гость. А кума чувствует, что её головой крутят, да из-за плеча:
      - О чём это вы там секретничаете?
      - Да то мы о политике, Гинюсь, о политике! - успокаивает мужская половина.
      - Смотри мне! - кума из-за плеча.
      Пропустили ещё по стакану, закусили, помолчали.
      - Кум, - говорит Ханай. - А вы того... не могли бы уговорить свою? Ну... чтобы не ели.
      - О чём вы говорите! - сокрушённо вздохнул кум. - Вы вон к своей вроде бы и не приклеены - и то слова поперёк не молвите.А что уже мне... Одно могу обещать, кум, - расхрабрился гость. - Я вас выблюю!
      Выпили по третьей. - Немного повело.
      - Разве вот что, кум, - говорит мужская половина. - Если я хорошенько напьюсь, то и моей в голову ударит. Голова-то у нас одна... Вот если бы ещё и вашу подпоить... Помнится мне, кума Коллапсия питает слабость к черносмородиновой настойке. А у меня в загашнике припрятана бутыль - если я не ошибаюсь, как раз с такой настоечкой, - и громко, так, чтобы слышали женщины: - Кум, а не сходить ли вам в нашу таратайку? Там у меня сюрпризец для кумы припрятан...
      - Какой ещё сюрпризец? - насторожилась женская половина. Она хоть и составляла одно целое со своим, всё же ревновала - кто знает, чем он занимается у неё за спиной?
      - А-а, а вот посмотрим, - говорит кум. - Сюрпризец на то он и сюрпризец, чтобы не говорить, какой.
      Короче говоря, послали Ханая за сюрпризом. Идёт он, а сердце так и стучит: "Бе-ги, бе-ги!" Залез в Андрогинину таратайку, сел в кресла пилотские, руки на рычаги положил... Вздохнул горько - и полез в загашник. Не таким человеком был Ханай, чтобы с бутылкой улепётывать. Да и, если совсем честно, не по вкусу ему была черносмородиновая.
      Коллапсо как увидела сюрприз, руками сплеснула - и полезла к куму целоваться. Уж как ревнивая сестра не отбрыкивалась, не отползала, оттаскивая своего драгоценного - ничего не помогло! Зацеловала его Коллапсо чуть не до смерти.
      А Ханай тем временем и на стол собрал. Не успели родственнички очухаться, глядь - уже и бутыль откупорена, и стаканы налиты, и заесть есть чем. А Ханай, как образцовая хозяйка, ещё и припрашивает. Коллапсо было засомневалась: может, подождём, пока закусь поспеет? А кума - ей в голову уже ударило выпитое кумом - прямо умирает со смеху. Уж очень ей смешным показалось, что закусь сама и наливает, и припрашивает. Выпили, затем повторили, затем ещё: так, худо-бедно допились до того, что забыли, кого в печь собирались сажать. Хотели кума - да от кумы не оторвёшь, а вдвоём не пролазят. Отчитали хозяйку за узкую печь, ещё по сто - да с тем и отрубились.
      Просыпается Коллапсо с головой понятно какой, глядь: нет Ханая! Сестру будить: ах ты, такая-растакая, сама всё съела, мне ни кусочка не оставила! Кума спросонок: да не ела я, не ела, сама небось и слопала, вон - распоясалась, весь живот наружу. Коллапсо хвать себя за живот - пропал, пропал её поясок колдовской из кожи драконовой! Взвизгнула ведьма, вскочила, да в сени, да со двора, да в лес, лесом, лесом - да на поляну... Глядь - стоит целый лес кораблей - и новые, и не очень, и совсем древние, ржавчиной изъеденные... Расколдовал их Ханай, превратив обратно из камня в железо: пусть знает зазевавшийся гость, что ждёт его на Огигии. А самого Ханая и "Симсима" его богатырского уже и след простыл.
      Застонала Коллапсо, руки её опустились, ноги подломились. Села, на чём стояла, и завыла - бессильно, тонко, по-щенячьи. Поскулила она так, поскулила, затем вскочила на ноги, задрала лицо к небу, сжала кулаки и закричала:
      - Будь же ты проклят, изменник, предатель, потаскун, сучий хвост! Как мне, так и тебе. Где бы ты ни был теперь, да настигнет тебя моё страшное проклятье. Пусть же отныне каждый раз, когда ты будешь лгать, изо рта твоего выскакивает противная белая мышь! Больше не будешь обманывать бедных несчастных женщин, так твою и растак.
      А Ханаю и горя мало. Не стало ему от колдуньиных проклятий ни жарко ни холодно - только слегка икнулось.
      Давно это было - с тех пор и мужчины перешли к оседлой жизни, и женщины вроде бы отошли от занятий колдовством - однако ещё и теперь, если кого-нибудь помянут, то, будь он даже на другом конце мира, ему обязательно икнется.
      
      2. В садах Эдема.
      
      Не раз и не два облетел Ханай Галактику, прежде чем снова решился сделать посадку. И на этот раз он выбрал отшельницу - планету Эдем, летевшую в пространстве далеко от проторенных трасс. Не привлекали отважного рыцаря женщины с обочин больших дорог.
      Об Эдеме, в отличие от Огигии, не было не только дурных, но и вообще никаких слухов. Да что слухи - и слыхом никто не слыхивал о такой планете. Поэтому и Ханай, обнаружив её в невообразимой дали от всех обитаемых миров, счёл себя первооткрывателем; если бы он знал, как он в этот момент ошибался!
      Поверхность Эдема представляла собой сплошной океан. Лишь в одном месте из волн поднимался сказочный остров Эя, весь поросший садами. Диковинные деревья на острове целый год цвели и плодоносили, ибо здесь круглый год царило лето. Сады были усеяны густой сетью тропинок и ручейков. Ручьи стекали в океан, тропинки же выбегали на широкие аллеи, которые вели к дворцу царицы Сирсэи, владычицы острова.
      В отличие от других цариц, Сирсэя жила не одна на своей планете: её окружала многочисленная свита молодых женщин и юных девушек. Все они были красавицы редкие, однако сама царица эатмевала их своей красотой, как затмевает полная луна далёкие звёзды.
      Памятуя о вероломном коварстве женщин, Ханай посадил корабль на воду, далеко от Эи, а сам причалил к острову на небольшом быстроходном катерке. Катерок он тут же вытащил на берег и превратил в булыжник, прикоснувшись к нему волшебной палочкой. Едва он успел это сделать, как на него набросились полуголые красавицы, выскочившие из кустов. Ханай подумал, что его собираются насиловать, и перепуганно завопил - но красавицы схватили пришельца и потащили его к своей царице.
      Как увидел Ханай Сирсэю, спускавшуюся ему навстречу по зеркальным ступенькам хрустального дворца - сердце его забилось, как птица в силке, разум помрачился и стало нечем дышать. Отпустили его захватчицы, отошли и скрылись - а он стоит, как идол тьмутараканский, ни слова сказать, ни пошевелиться не может. Подошла к нему Сирсэя, взяла за руку - и всё, и пропал рыцарь...
      Но шли месяцы, месяцы копились и годы - и понемногу стало рассветать в окутанном сумраком страсти рассудке Ханая.
      Стал он замечать уже не только крылья белые - но и когти острые, не только любовное воркованье - но и хищный клёкот. Да и слишком неравными были силы: Ханай исхудал, стал плохо спать и есть, вокруг глаз появились тёмные круги. Все чаще прикладывался к бутыли с настойкой - из-за обилия садов её здесь пили вместо воды. Встреч с царицей пытался избегать, а если не удавалось - выезжал только за счёт волшебной палочки. Перестали привлекать его и другие островитянки: любил уединяться только с Эльпенорой, и то лишь потому, что нашёл в ней достойную собутыльницу.
      Перемены в возлюбленном не могли укрыться от глаз Сирсэи - она узнавала тоску в его глазах, видела его прохладность в отношении к себе и к своим подданным, замечала пристрастие к настойке и понимала, что всё это значит. Она видела всё это уже не в первый раз. Именно такими в конце концов становились все мужчины, которых ей удавалось заманить в свои сети. Их было много, этих мужчин, очень много - и каждый из них вёл себя именно так перед тем, как ему в голову приходила роковая мысль бежать из Эдема. Роковая потому, что от Сирсэи не сбежал ещё ни один человек.
      Но вот отношение Ханая к царице снова резко переменилось: таким он стал ласковым, таким предупредительным, так ей во всём пытается угодить! Вздохнула Сирсэя - да делать нечего. И это ей приходилось видеть уже не раз: именно так вёл себя всякий, кто принял окончательное решение и уже назначил для себя час побега.
      Пришла она к Ханаю и говорит:
      - Собирайся, Ханай: поведу тебя там, где ты не был, покажу то, чего не видел, дам отведать того, о чём не знаешь.
      Взяла его под руку и повела в заветные чащи Эи. Шли они, шли, уже не стало аллей, кончились и тропинки, вокруг - лес нетронутый, замшелый, паутиной поснованный - а они все идут.
      Долго ли, коротко ли - вышли на широкую поляну. Посреди поляны дерево растёт разлогое, вокруг него змей лежит огромный, страшный, глаза - как тарелки, зубы - что ребра. Произнесла царица заклинание - и змей отполз в сторону. Подошли они к дереву.
      - Это - древо познания, - сказала Сирсэя. - Всякий человек знает половину мудрости. Вкусивший плод этого древа узнает всю мудрость, - она сорвала два похожих на яблоки плода, один подала Ханаю, второй надкусила сама. Ханай было засомневался, но, увидев, с каким аппетитом Сирсэя расправляется со своим плодом, надкусил и себе. Царица же, заметив, что рыцарь медлит и опасаясь, как бы он не передумал, спросила:
      - Любишь ли ты меня, как прежде, золотой мой?
      - Да, - сказал Ханай, пытаясь проглотить кусок. Но не тут-то было: сбылось проклятье колдуньи Коллапсо, которое она послала ему вдогонку: "Пусть же каждый раз, когда ты солжёшь, изо рта твоего выскакивает белая мышь!" Ханай солгал, что любит Сирсэю, и белая мышь метнулась вверх по его пищеводу, чтобы выскочить изо рта. Но кусок преградил ей путь: тщетно она упиралась всеми лапами, царапалась, наскакивала на неожиданное препятствие - кусок плода познания намертво встал поперёк горла, и бедная тварь так и не смогла выбраться.
      С тех пор у каждого мужчины на горле можно увидеть маленький бугорок. И ещё одно наследство осталось нам от угощенья Сирсэи: если какому мужчине приходится сказать неправду, то ему делается не по себе, как будто что-то скребёт изнутри - это белая мышь пытается выскочить изо рта, но её не пускает "ханаево яблоко".
      Так и не пришлось Ханаю узнать всю мудрость. Что это была за мудрость, однако, он узнал в тот же вечер - когда уединился в своих покоях с юной красавицей Эльпенорой.
      К тому времени они были уже в хорошем подпитии и сидели, покачиваясь.
      - Х-ханай, - сказала Эльпенора, глядя на него в упор затуманенными глазами. - П-под-думать т-только... Т-ты, Х-ханай, гроза д-драк-конов...
      - Я, Х-ханай, - попытался подбочениться доблестный рыцарь.
      - Я... я г-грезила т-тобой, ещё к-гда б-ла м-мальчиком...
      Ханай подумал, что Эльпенора слишком много выпила и что-то путает:
      - Д-дев-чкой. Т-ты б-была к-гда д-девочкой, - поправил он.
      - Н-нет, Х-ханай. Я б-была п-парнем. Я п-рлетел сюда на корабле. Это проклятая ведьма Сирсэя сделала из меня девушку. Она из всех сделала - Эврилох, Политей, Агий, Т-тиресий, - все, все были мужчинами. Она и из тебя сделает.
      - Ч-то... сделает?!- не понял Ханай.
      - Ж-женщину.
      - К-как ж-женщ-ну?
      - Оч-нь просто, - сказала Эльпенора и поведала Ханаю, как царица мужчин в женщин превращает.
      Оказывается, и вправду очень просто: гостя, который охладевал к ней, коварная царица вела в чащи глухие, где росло дерево заветное. "Всяк живущий знает полмудрости, - говорила она ему. - Отведай плод от древа сего, и ты узнаешь всю мудрость". Съедал гость плод волшебный, и тотчас приметы мужские сходили с тела его и взамен их женские появлялись. "Ну так что, - мстительно хохотала колдунья. - Не я ль тебе говорила: отведай плод, и узнаешь всю мудрость? До сих пор ты знал только мужскую часть мудрости: теперь тебе открылась и женская..."
      Эльпенора умолкла. Взглянул, Ханай, а на ней лица нет: вмиг протрезвела красавица, глазами, полными ужаса, смотрит на что-то за его спиной. Обернулся Ханай - стоит в дверях Сирсэя, лицо злобой перекошено, зелёным пламенем горит, а взоры - взорами испепеляет:
      - Всё воркуете, голубочки? А я за тобой, Ханай. Или не рад меня видеть?
      Вскипел рыцарь, хмельная удаль ударила ему в голову:
      - Оставь меня, ведьма лютая! Ты мне уже в печёнках сидишь!
      - В печёнках, говоришь? - криво усмехнулась царица. - Попомни же слова свои, ненаглядный мой... - сказала так и исчезла, будто её и не было. Обернулся Ханай к Эльпеноре - ан и Эльпеноры уже нет! Протёр глаза, взглянул вокруг - и хмель как рукой сняло: сидит он уже не в постели пуховой, а на холодном каменном полу, не в покоях роскошных, а в подземелье глубоком - без дверей, с одним окошком - высоко-высоко, у самого потолка!
      Сидит Ханай в своей темнице, сидит день, ночь сидит - никто к нему нейдёт. Но вот наступил второй день. Сидит Ханай и замечает: тень, словно тучка набежала на окошко, набежала - и опять убежала. Появилась - и снова исчезла. А окошко-то - саженях в пяти, а то и семи от пола, никак не выглянуть, не разузнать, что там за тучки бегают! Однако смотрит Ханай: стены-то темницы неровные, камни нетёсаны, где на палец, а где и на пядь выступают! Так что если вот сюда ногу, а вот здесь держаться... И-эх!. Где наша не пропадала?. Разве только там, куда не шла. Встал Ханай, поплевал на ладони - и полез на стену. Не прошло и трёх минут, а он уже был на самом верху.
      Выглянул из окошка - и увидел лужайку перед стенами хрустального дворца. На лужайке - разноцветная стайка придворных дам. Взволнованные дамы подходят к его окошку и внутрь заглядывают - отсюда и тучки.
      - Милые дамы, - позвал их Ханай, и стайка прильнула к окошку. - Я знаю, как вас обидела подлая ведьма. Но не отчаивайтесь: на всякие чары есть противочары. Неподалёку от этих мест расположена планета Ардэбор, в глуши лесов которой растут чудодейственные кусты дамополоха, - помолчал Ханай, подождал, пока уляжется муть, поднятая в груди рвущейся на свободу белой мышью, и продолжил: - Так вот: ежели какая дама отведает орешек с такого куста, то она превратится в мужчину. Так что будьте добры, помогите мне выбраться отсюда, и я всех вас отвезу на Ардэбор.
      Несказанно обрадовались дамы этому сообщению и с той самой минуты начали рыть подкоп под дворец хрустальный. Семь дней и семь ночей продолжался подкоп: на восьмые сутки услышал Ханай - что-то шуршит за стеной, будто мыши скребутся. Позвал - и услышал в ответ радостные возгласы придворных дам. Обрадованные заговорщицы заработали ещё быстрее, и вскоре Ханая от них отдаляла только стена из мраморных глыб. Тогда коварный узник опять на хитрость пустился: забился он в дальний угол темницы и начал окликать оттуда дам приглушённым голосом, будто между ними, как и прежде, толстый слой земли. Сбитые с толку дамы порыли на голос. К вечеру они выбились из сил и отправились спать, твёрдо решив утром закончить дело.
      Ханай только этого и ждал. Едва они ушли, хитрый узник постучал обратным концом волшебной палочки по каменным глыбам в месте подкопа, и мрамор превратился в хрупкий известняк. Выломал Ханай эти глыбы из стены - и оказался в просторной норе, ведущей на свободу.
      Спустя полчаса над притихшим островом весело затарахтел мотор его катерка. Дамы, услышав грохот мотора, выбежали на берег: как же они были ошарашены, когда увидели Ханая в стремительно удалявшейся лодке!
      - А дам?! А дам?! - обиженно, разочарованно и возмущённо кричали они вдогонку. В память об этом чудовищном обмане Ханая так и называют с тех пор - Адам, и это прозвище так к нему пристало, что его настоящего имени теперь почти никто не помнит.
      Ох и неистовствовала в груди молодецкой проклятая белая мышь, когда сзади послышались крики обманутых женщин! Еле дотянул Ханай до "Симсима", который ждал его за ближайшим горизонтом. Загнал Ханай лодку в ангар, заполз по трапу в пилотскую кабину, упал в кресла, руки на рычаги положил...
      Ещё ни разу отважный рыцарь не стартовал так тяжело, с такими мучениями, как теперь. Совсем извела его проклятая мышь.
      Наконец, когда Эдем остался далеко позади и "Симсим" вышел из зоны его тяготения, Ханай не выдержал. Взял нож, распахнул одежды и сделал себе разрез под ребрами, чтобы выпустить проклятого грызуна. Внезапно разрез расширился, и оттуда вылезла...Кто бы вы думали? Нет, не мышь - ни белая, ни серая, даже не крыса какая-нибудь - а сама царица Сирсэя в полном облачении.
      Ухмыльнулась зловредно колдунья, сузила глазки и говорит Ханаю:
      - Чему дивишься, мой золотой? Не сам ли ты говорил, что я у тебя в печёнках сижу?
      - Э-вв-вв-а-а... - только и смог вымолвить Ханай.
      С тех пор Сирсэю так и зовут - Эва. И ещё говорят, что Эва вышла из ребра Адама. Но тут небольшая неточность. На самом деле она у него в печёнках сидела. Это совсем рядом, а дело давнее, так что вполне могли перепутать.
      Что было дальше... Дальше было многое - принято полагать, что бегством из Эдема всё только начиналось. Заставила Эва вконец оробевшего Адама искать необитаемую планету, дабы поселиться на ней. Нашли Землю. А так как в ту пору людей во Вселенной уже было так много, что на каждую планету приходилась целая женщина, то и Земля оказалась не такой уж ничейной - она принадлежала таинственной и горькой красавице по имени Лилит.
      Но это уже другая история.

    3


    Ермакова М.А. Морошковый ветер Амбинголда   27k   Оценка:9.44*12   "Рассказ" Приключения, Фэнтези, Любовный роман

    No
      Амбинголда болота мертвы -
      Саван вод для целой страны,
      Что хранит в себе чудеса.
      Покидают сны небеса.
      Ненадолго слетают вниз.
      Лишь исполнят мертвых каприз
      И к рассвету вернутся назад...
      (из старинной Лангаардской песни)
      
      
      Гербелин замер. Цепкие пальцы трясины только что ухватили его за лодыжку. Шевельнуться - провалиться глубже. А не шевелиться - они постепенно затянут его.
      Он огляделся по сторонам.
      Это место называли Золотой трясиной - Амбинголдом, за странное свечение, по ночам заливающее обманчиво ровную поверхность болот, за обилие морошки, за слухи о несметных богатствах, покоящихся на дне.
      Нет, помощи ждать неоткуда. Гербелин прибыл сюда выживать... Или умереть, если ищейки дядюшки Регуса разыщут его.
      "Я родом из тех мест, сынок, - сказал ему тогда егермайстер Кохан, протягивая карту на потрёпанном куске пергамента. - Амбинголд укроет тебя, покуда Регус не уймётся. А если ты исчезнешь надолго - авось, и забудет! Да и дел на него навалится - не продохнёшь. Сам знаешь, как Господина не стало, в Лангаарде разброд и шатание. Сильная рука была у его величества Альха Третьего, крепко держала узду власти! Отправляйся тотчас же, ни с кем не прощаясь. Выждешь год, а то и два. Ежели я жив буду - весной навещу тебя, расскажу, как и что. Тогда и решим, что делать. На карте мои тайные тропки пунктиром помечены. Без них не пройдёшь. Мороша тебя утащит..."
      Эх, не спросил он тогда, кто такая Мороша, а теперь поздно!
      Холодные пальцы трясины были уже под коленом. Амбинголд всегда получал своё...
      Как там говорили - вся жизнь перед глазами промелькнёт? Ну, у тех, кто от меча или, скажем, петли погибал, может, и укладывалась она в долю секунды. А у Гербелина, здорового, крепкого и сейчас абсолютно беспомощного парня разматывалась перед глазами как полотенце, вышитое матушкой...
      ...Вот отец целует его в макушку, накидывает капюшон, скрывающий лицо, и выходит на улицу. Он уходит... Он всегда уходит прочь, никогда не оставаясь ночевать.
      - Почему папа так редко бывает дома? - спрашивал мальчишка, не поднимая глаз. Не хотел видеть в ответном взгляде мамы тяжёлую, покорную грусть.
      - Он много работает, сынок. У него очень важная работа...
      
    (C) Мария ЕМА

    4


    Терехов А.С. Бд-13: И сиянье луны навевает мне сны   12k   Оценка:8.42*4   "Рассказ" Проза, Фэнтези, Сказки

    Когда звездочки стареют, им бывает тяжело держаться за небо. Непростое это дело - и светить, и на воздух опираться. Поэтому иногда они падают. Вы наверняка такое видели: уютной летней ночью, когда цикады стрекочут, как печатная машинка, теплый ветерок ерошит волосы, а голова полна неясных воспоминаний.
    Но вы же не знаете, где именно падают солнышки?
    Так я вам скажу: у Пятихолмья. Едва это случается, у маленького Сперо звонит будильник с пятачком (издавая вовсе не "дзынь-дзынь", а "хру-хру"). Ребенок быстро умывается, и, сложив в патронташ колбочки, бежит в долину. Его путь лежит через реку, зеркальный лес и лес обычный.
    Сперо приходит к упавшим звездочкам, когда те с грустью мечтают о небе и думают, какое оно красивое и далекое; когда в зеркальном лесу - в серебристых кронах весноцветов - звенит печальный дождь; когда король оленей смотрит на уходящую вдаль тропинку и луна отражается в его седине. Сперо приходит к звездочкам и играет им на саксофоне грустную рапсодию, от которой они плачут о космосе и вселенской пустоте.
    Мальчик берет колбочки и собирает слезинки. Одну за другой - пока они не покрывают последнее деление в четыре унцима. Вставляет сосуды в патронташ и возвращается домой. У Сперо обычно мало денег, мало еды и еще меньше радости в жизни, но после каждого похода наш герой кладет на тарелочку радужный щербет и ставит крыльце. Мальчик ждет своего любимого зелененького лягушонка, ждет упрямо, пока сон не закрывает усталые глазки. Щербет съеживается, покрывается капельками росы, но лягушонок так и не припрыгивает. Увы, он ушел вслед за призрачной луной и больше не вернется.
    Утром слезки застывают в красивый кристалл - голубоватый, с ниточкой седины. Он мелодично звенит, если приложить к уху, легко поддается обработке и кормит все Пятихолмье. Потому как живут здесь либо добытчики, либо ювелиры, либо свинопасы (против правды не попрешь - бывает и такое).
    Но наш рассказ (вы еще здесь?) о другом. Как и приличествует хорошей истории, он начинается в тот миг, когда все идет не по плану.
    ***
      
    - Не заставляй меня снова плакать, - говорит звездочка Сперо, едва тот начинает свою дождливую рапсодию. - Я плакала уже три раза на этой неделе, а никто даже не сказал, какие у меня хорошенькие лучики, и как я умею делать колесо. А я умею делать! Я лучше всех звездочек умею делать колесо.
    Солнышки и раньше обращались к Сперо, и, следуя наставлениям старших, мальчик обычно не отвечает. Но сейчас он устал, он голоден и продрог. И последнее время Сперо все чаще снится зеленый лягушонок, чистенький веселый лягушонок, которого нет.
       - Остальные жалуются, что плакали еще больше. Правда-правда. Если я не возьму слезки, - отвечает Сперо, - то я не поем завтра, и не куплю радужного щербета. Я так давно не кушал радужного щербета. Знаешь, каково это?
       Тут надо признать, что, как и все мальчишки (и не только), Сперо очень-очень любит радужный (и не только) щербет.
       - Конечно, я знаю, каково это. Я тоже раньше была человеком, и у меня была доченька, а я так по ней скучаю. Ой, сейчас расплачусь... Хнык! Хнык-хнык... Хнык? Нет, вот видишь, ты все равно не получишь много слезок, потому что я очень устала, - убеждает звездочка. - Лучше выполни мою просьбу.
    - Какую? - спрашивает Сперо, ибо поход, как ни крути, выходит неудачный - либо идти домой ни с чем, либо скучать вместе с солнышками по небу.
    - Когда я падала, один травник из Пустолесья загадал желание. Он захотел замок. Ты знаешь, звездочки не умеют исполнять желания. Это люди умеют, а не звездочки, но люди не стараются. Вот если бы ты исполнил это желание для меня, я бы очень обрадовалась и подарила бы тебе свою улыбочку.
       Сперо хмурится. Хотя он мальчик смышленый, но, что делать с этой штукой, не понимает.
    - Зачем мне она? Я не продам ее и не получу денег, и не куплю ни хлеба, ни радужного щербета. И как я исполню желание? Я же не волшебник. Я только лишь мальчик. Нет, зачем она мне? Вот если бы ты дала мне больше слезок...
    - Но у тебя будет улыбочка, которой ни у кого больше нет.
    - А ты бы могла, - Сперо смущается, - могла бы вернуть моего лягушонка? Он упрыгал за луной.
      - Как мячик?
      - Нет, как камушки прыгают в пропасть.
      - Нет, наверное, не могу, - звездочка вздыхает. - Но моя улыбочка светит очень ярко. Вдруг твой лягушонок заметит ее и вернется обратно?
      - Как-то это сомнительно. Это же улыбочка, а не газовый фонарь, - справедливо возражает мальчик.
       Мы, конечно, понимаем сомнения Сперо. Понимаем, почему он молча возвращается домой и кладет на место свою трубу, печальную, как и ее музыка. Понимаем, почему мальчику опять снится зеленый лягушонок, который скачет все дальше и дальше, туда, за горизонт, за моря и вулканы, за светлые пароходики и рассвет, туда, где Сперо никогда не побывать. Одного мы до сих пор не поймем - почему утром мальчик уходит в Пустолесье.
      
    Тропинка бежит через континенты и месяцы, Сперо взрослеет. Он любит свежий воздух, любит ночь и неоновый рассвет ее цветов, вот только совсем закончились монетки, и животик тихо поскуливает в ожидании еды. Горы сменяют долины, долины - пустыни, пустыни - города. Тропинка покрывается кирпичом (отнюдь не желтым, то из другой истории), превращается в мостовую, затем вновь тает среди высоких, с дом, сумрачных васильков и лунных папоротников. Сперо все идет.
    Он настигает Пустолесье спустя два года. Мальчик прибавил в росте и немножко ослеп - так бывает, когда мало ешь, - но помнит о цели путешествия. Сперо приходит в каменоломню и говорит рабочим:
    - Я хочу построить замок для травника, но не знаю, как. Вы мне поможете?
    Над Сперо, конечно, смеются. Даже травник хохочет, когда мальчик заявляет об этом.
    - Неужели ты сможешь, - спрашивает мужчина, - если уж звездочка не смогла исполнить мое желание?
    - Я постараюсь.
    Сперо смотрит, как в каменоломне добывают материал, и начинает повторять. Только ночью - когда фонарики зажигаются и на небе, и в домах, а светлячки в саду бестолково мечутся между ними.
       Что получается хорошо - Сперо приносит к дому травника, что плохо - размалывает на строительный раствор. Вот вырастает фундамент, вот крепостная стена. Один рабочий замечает Сперо и решает помочь - уж больно кособокое выходит зданьице. Затем присоединяется следующий, и скоро уже все Пустолесье строит замок. Если вы бывали там, то наверняка видели это чудо. Оно не очень красивое и не крупное, и живет внутри никакой не король, а обычный травник, но сколько людей теперь едут в Пустолесье? То-то же.
       Когда замок готов, Сперо провожает целый город. Мальчику собирают денег в дорогу (столько он никогда не видел), еды и, конечно, радужного щербета. Сперо возвращается в Пятихолмье, сияя от счастья, и во снах к юноше возвращается зеленый лягушонок и квакает, и просится на руки. Точь-в-точь, как в далеком, будто небеса, детстве.
       - Ты выполнил мое желание, - говорит звездочка. Она уже слабенькая и старая, она почти потухла из-за частых слез, но так упрямо ждала Сперо, что хочется ее расцеловать.
       - Да, - кивает юноша, и звездочка начинается светиться, ярко-ярко, будто лунная дорожка на реке, и дарит ему свою улыбку. Она проникает в сердце Сперо, чтобы остаться там навсегда. Маленькая, чуть грустная, теплая улыбка.
    - Теперь я сильная, - кричит звездочка. - Теперь я... - подпрыгивает и еле заметной точкой возвращается на небосвод. Сперо оглядывается по сторонам. Он ждет, что вот-вот появится лягушонок, прыгнет на руки и скажет "ква-ква". Проходит час, другой... Ничего. Вокруг ночь, спокойствие и плачут упавшие звездочки.
      
      ***
      
    Юноша выполняет желания солнышек одно за другим, и каждое дарит Сперо свою усмешечку или ухмылочку, и все они остаются у него в сердце мягкими огоньками. Когда бывает тяжело - заканчиваются деньги или злятся жители Пятихолмья, которых Сперо поневоле лишает пропитания, - эти огоньки помогают. Они греют и светятся в темноте людских душ, как маяк в бурю светит для кораблей, и холод, и мрак, и невзгоды обходят юношу стороной. Сперо ждет, мечтает, надеется, что лягушонок разглядит эти маячки, но, видно, свет еще тусклый, и никакого толку нет.
    Так происходит, пока не остается последняя звездочка. Она маленькая и тихая (и очень скромная) и раньше никогда не звала Сперо. Юноша спрашивает у крохи:
    - Скажи, какое желание загадали на тебя?
    Малютка краснеет и тихо говорит:
    - Его, ох-ох, нельзя выполнить, - краснеет еще больше и продолжает. - Одна девочка, Ранае, потеряла своего отца и пожелала, ох-ох, вернуть его.
    - Потеряла? - повторяет Сперо. - Как правый носок?
    - Нет, ох-ох, как ты потерял своего лягушонка.
    - Я не терял его. Он заболел и упрыгал вслед за луной. Так все делают, когда становятся старыми и больными.
    - Вот и отец этой девочки ушел за луной, - тихонько говорит звездочка. - Это желание, ох-ох, нельзя выполнить, поэтому я тебя и не просила, как остальные.
    Но Сперо отправляется в путь. Юноша начинает искать волшебников и ученых, чтобы спросить у них, как вернуть человека оттуда, откуда никто не возвращается. Конечно, Сперо отвечают одинаково:
    - Никак. Людей, как и время, нельзя вернуть.
    Сперо не отчаивается. Он месяцами, годами обходит отшельников, кудесников, ведунов и колдунов, и, конечно, мошенников. Вновь и вновь, и наконец понимает, что все тщетно.
    - Я пересек четыре континента, - говорит мужчина по имени Сперо звездочке, - я побывал у черных и белых колдунов, я пересек пустыни, где раньше люди не бывали никогда, но никто, никто во всем белом свете не смог сказать мне, как исполнить это желание.
    - Ох-ох, - отвечает она и через некоторое время повторяет: - Ох-ох. Это ничего страшного. Ты хороший человек. Когда ты сам станешь звездочкой, я очень хочу, чтобы кто-нибудь так же старался исполнить твое желание, как ты мое.
    Сперо вздыхает и уходит в зеркальный лес. Туда, где ветер звенит в кронах весноцветов, икают феи в кувшинках, а луна, эта тоненькая балерина, танцует на волнах озера. Сперо смотрит на отражение неба, подернутое рябью, тихое, и размышляет. Он ищет в своих мыслях ответ, ищет, пока нашему герою не кажется, что по воде прыгает его зеленый лягушонок и квакает, будто треснутая труба. Вдруг Сперо вскакивает и спешит обратно.
    - Скажи, - спрашивает мужчина у крохи, - все становятся звездочками, когда уходят за луной?
    - Нет, ох-ох, только хорошие люди становятся звездочками. Плохие становятся какочками.
    Сперо чешет в затылке.
    - А что, отец той девочки теперь тоже среди звезд? Он был хорошим человеком?
    - Да, ох-ох, очень. И он очень скучает по своей дочери. Вот, - указывает звездочка на точку в небе. - Видишь?
    - Да, - Сперо напрягает зрение, но видит лишь белое пятно. - А он мог бы подарить дочери улыбочку?
    - Нет, ох-ох. Он слишком стар и слаб. Но она есть у тебя в сердце, вот там... нет, чуть левее, еще левее, вот, да. Вот там у тебя его усмешечка, ты что, забыл?
    - У меня есть она? - едва не кричит Сперо. - У меня есть усмешечка!
    Он спешит к Ранае, которая давно потеряла своего отца и давно выросла, как и сам Сперо, и стала взрослой девушкой (насколько эти понятия могут быть совместимы).
    - Послушай, - говорит ей Сперо, - я не могу вернуть твоего папу, потому что людей и время нельзя вернуть. Но у меня в сердце, вот здесь... нет, левее, да. Вот здесь его улыбка. Ты видишь?
    - Да, - с удивлением соглашается Ранае, - это действительно его. И зубы торчат, и губа выпячена. Как странно.
    - А вот там, на небе, где будто штука с веслом, он сам. Он теперь солнышко в другой вселенной, потому что был хорошим человеком.
    Ранае и Сперо смотрят туда и видят, как за Пятихолмьем поднимается с земли огонек.
    - Как странно, - повторяет девушка. - Мне показалось, я только что заметила звезду, которая не упала, а вернулась на небо. Звезды не должны себя так вести, правда?
    - Ну, почему, они тоже раньше были людьми.
    Небо все сильнее загорается веселыми огнями, и Сперо с удивлением замечает на платье Ранае рисунок - зеленого лягушонка.
    Тут мы эту парочку и оставим (вы не расстроились?). Потому что к Сперо вернулся его лягушонок, потому что ква-ква и потому что каждую ночь звездочки растапливают небо и дарят людям маленькие улыбки.
    Так :)
    И вот так :)
    И даже вот-вот так :)

    5


    Аникеева А. Кодекс Единорога   31k   Оценка:8.24*9   "Рассказ" Фэнтези, Религия



    Дорога сегодня долгая. Надо бы и привал поискать. По камням тяжело так - шарк, шарк, кто это шаркает, я, что ли? Развалюха старая. Я, конечно. Никого тут больше и нет, только камни под ногами, горы вокруг да цветы над головой. Покачивают своими роскошными бутонами, смотрят тычинками на меня, пыльцу на лоб сыплют. Сплетничают, небось, между собой: что, мол, это такое забрело? Не к месту я здесь. Старый орк в окрестностях светлого Единограда.

    Палка задела о камень, стукнула. Оступился и чуть не упал, нога опять заныла, чтоб её... обеими руками за клюку ухватился, боль переждать. Воздух клоками из груди рвётся. Отпустило... и я отпустил клюку свою, ослабил судорожную хватку. Сколько уж лет этой палке. Сам строгал, на совесть, так что крепкая она. Ещё меня переживёт.

    Цветы у них тут, конечно, знатные. Что цветы, что травы - в два моих роста, листами, как крыльями, машут, разве что не улетают. Светлый Единорог, говорят, силу этой земле даёт такие махины растить.

    Ковыляют старые кости. Передохнуть бы. Пойду-ка наверх по горам, пещеру какую найду. Сил нет.

    Выше и выше шаркаю... поредели цветы, а там и вовсе пропали. Только камни шуршат да ветер легонько повеивает. Чистый тут воздух, горный, насыщенный, хоть ложкой черпай. Хорошее место, знали Высокие, где поселиться. Не то, что мы, орки...

    Девичий крик. Выше по склону.

    За ним второй, пронзительный.

    Откуда это? Ничего нет, спокойны серые скалы... А, вот оно - справа. Покатились и запрыгали по склону камешки, проползло наверх бурое и чешуйчатое. Зверь какой-то, не вижу сослепу: дракон, мантикора, виверна? Пропал из виду - снова появился. А, ну точно дракон. Хвост волочится, как верёвка, в пыли. Крылья сложены, сам он лезет, как ящерица, чуть не на брюхе, тремя лапами загребает, а в четвёртой крутится, барахтается тоненькая такая с ручками-ножками. И кричит.

    "Спасите!" Ветер полощет, развевает светлые волосы.

    Чтоб тебя... эльфийку тащит, змей летучий! Туда, наверх, в пещеру, где дыра на скале темнеет, по краям мхом изрезана и сухими колючками.

    Я сжал палку и заторопился наверх, как мог. Ещё один крик.

    "Храните мудрую расу, ибо через неё придёт к вам Свет". Это из Кодекса. Давно уже не верю я ни единому слову Кодекса, но такая это штука... за годы как грязь под кожу въедается. Из нутра по костям липнет: не хочешь, а вспомнишь. Мне от него уже никуда не деться.

    Тяжко... я вполз на площадку к пещере задыхаясь, подгребая своей третьей ногой, деревянной. Этакая старая животина, что выискала безлюдное место и пришла издохнуть. А ну не всё ли равно. Отчего не тут помереть?

    Выходи, дракон, тут вот драконоборец пришёл, желает сразиться.

    Он копошился у входа, гора бурой чешуи. На мой оклик повернул треугольную голову. Я, насколько мог, выпрямился и погрозил ему клюкой.

    - Отпусти её или будем драться!

    Глупый ты орк. Без малого три сотни лет тебе, а ума так и не нажил. Ну и умри здесь с первого удара драконьей лапы, изжарься в огненных струях со своей палкой.

    Дракон сморгнул. Растерянно повёл головой. Девчонка вдруг завелась, вылезла из-под тёмных когтей и на четвереньках зашустрила в сторону.

    Зверь догонять не стал. Да что это с ним? Я обтёр лицо - льётся со лба, да что за напасть! - и поморгал. И разглядел наконец. Чешуя тусклая, крылья рваные, будто молью изъеденные, кости чуть не наружу торчат. Ох ты ж, ну и противник мне подобрался, аккурат под мою стать.

    - Ну, - говорит он хрипло, - отпустил. Будем драться?

    Девчонка забилась под куст и смотрит голубыми глазёнками. Из-под листьев и колючек только коленки выглядывают и ручки - белые палочки. Да волосы аж до земли струятся, жёлтые, как полуденный песок.

    Дракон понуро стоит, свесив драные крылья.

    - Ты что, - говорю, - из ума выжил? Она ж из Высокой расы, да за неё с тебя шкуру спустили бы! Из-под земли достали бы, из-за облаков выцапали и чешую твою ржавую с костей - как перчатку, заживо. Слышишь?

    Он вздохнул, устало так. Поник весь, хвост совсем провис. Чешуйки все топорщатся, как на больной рыбе.

    - Да какая разница. И так недолго осталось, не всё ли равно, где помирать? С голоду я тут вот, тащу всё подряд...

    Голос у него хриплый, надтреснутый, чувствуется в нём стариковское дрожание. На мой похож.

    Девочка-эльфийка подскочила, осмелела что ли, и ручонкой своей указывает:

    - Он на меня напал! Этот дракон не чтит Кодекс. Убей его, орк!

    Убить его? Да что-то руки тяжелы, не поднимаются. Приберегу я покамест силы.

    - Зачем, Высокая, его и так приберёт скорёхонько. Иди с миром, дракон. Имя-то твоё как?

    - Кадрак, - ответил.

    Ещё раз вздохнул, развернулся, грузно ставя лапы, и поволок хвост в пещеру. Там залёг в темноте, как ворчливый голем, поворочался и затих.

    Девочка ахнула, подбежала к пещере, вернулась, руками машет, никак не уймётся.

    - Как это?! Его надо...

    - А ты, Высокая, из Единограда будешь?

    Мысли - видно - как ветер переменились, глаза по-иному загорелись.

    - Да, я у дворца живу. Я Эльфина, наследница рода Вейнар, моя мать - Арлайна Светлая, а отец заседает в Высоком Аоре.

    Вся она крутится, вьётся. Стройная, лет двенадцати девчушка, лёгкое розовое платье на ней всколыхивается, летит за руками, за изящным станом. Ножки в атласных туфельках. Волнами идут пшеничные волосы, на шее прыгает серебряный медальон.

    - Пойдём, Эльфина. Домой тебя отведу.

    Солнце жарит из безупречно голубого неба. Тяжело на палку опираюсь. Она будто вросла в руку, пустила корни в морщинистую кожу, в заскорузлую тёмно-зелёную ладонь.

    Тук - стучит по камням, тук - облачко пыли.

    Эльфина то сзади бежит, то впереди припрыгивает. Быстро топочут туфельки, волосы, как невесомые крылья, разлетаются. Такая лёгкая она, такая светлая, глаза как голубые лепестки, личико - жемчужинка.

    Смотрю я на неё, девчонку из Высокой расы, и Кодекс Единорога по жилам прямо в голову стучит. "И придёт народам большим и малым благость через расу Высокую, Мудрую расу". Не мой это завет, не от моего народа пошёл, а поди ж вытрави его теперь из сердца...

    Началось всё лет двести с лишним назад, когда я ещё орчонком был. Молоденький совсем, но не дитё; до посвящения мужей недолго оставалось. Юнец, в общем. Оркастан наш - станица орочья - как встал некогда в пустыне, так и стоял не шелохнувшись вросшей кочевничьей стоянкой. Хижины, как диковинные грибы с жёсткими шкурами, расставились по пустыне на долгие вёрсты и мало-помалу выцветали, ссыхались от солнца. И жили мы там, в песке и на жёлтых камнях, как и предки задолго до нас жили.

    И вот однажды появился под частоколом у ворот один такой, как Эльфина, пшеничноволосый и сказал, что пришёл передать нам свет истины. Мы взяли его, понятно, и убили. Вражда ведь у нас, многовековая. Потом ещё один - тоже пешком, с чистым взглядом и непокрытой головой. Встал у ворот и руки к небу: "Орки, я принёс вам слова мудрости! Отворите!" Его тоже - саблей по горлу.

    Пятого уже выслушали. Перед тем, как примериться острой сталью к белокожей шее, Рогрох кивнул: "Ну говори, откуда лезете и зачем по одному".

    Тот вскинулся и вроде улыбнулся, растерянно так. Совсем незлобиво.

    - Я шёл к вам, орки, неся в своём сердце учение света и мудрости. Старый мир живёт в страхе и ненависти, пришло время открыть себя для великой любви ко всему живому. Я пришёл передать вам слова новой веры...

    На этом Рогрох его оборвал. Потом недоумённо пожал плечами и принялся вытирать лезвие.

    Но посланники не закончились, наоборот, полезли даже чаще. То и дело оказывался под частоколом кто-нибудь с пыльными стёртыми ногами, обгоревшим носом и пустой флягой из-под воды. Их быстро и чётко резали и пристраивали волколакам. Но они всё равно шли.

    Первое, что меня тогда поразило - все они были безоружны. Не то что меча или лука, а вообще ничего, даже завалящего ножика. Я ворочался по ночам, в голове не укладывалось: вот иду я один, в далёкую даль, во вражеский стан, как же я не возьму саблю, а лучше две? Эти эльфы что, безумны все до одного? Да нет же, не лают, не воют, песка в рот не пихают, глаза ясные, говорят складно. Что тогда?

    Я выходил в ночную пустыню, бродил и слушал сухой ветер, что намывал на ноги холодного песка. По чёрному небу пересыпались звёзды, как прозрачные осколки, а из камней щетинились бледные пучки трав.

    Не боится тот, у кого сила. Эти странники отринули меч и копьё, значит, есть у них иная сила, о которой предания моего народа почему-то молчат. И я стал присматриваться к путникам, пару-тройку тщательно обыскал, с некоторыми удалось перекинуться словцом.

    А однажды пришла Айнаэль.

    Я стоял тогда на часах; перекликнулся со старшими и первым открыл ворота. Она стояла на краю пустыни, стояла просто и естественно, будто по-соседски заглянула на чай. За её спиной бушевал степной суховей, бесплодная земля стлалась трещинами до самого горизонта и далеко за ним, а при ней не было даже котомки. Запылённый плащ, трогательно опущенные руки. Сама беззащитность. Она взглянула прямо и искренне глазами нежно-голубого цвета. Лучезарно улыбнулась.

    Я растерялся. Краг и Грох подбежали и тоже замялись, но хмыкнули - приказ есть приказ - и, скрутив её, отвели к вождю.

    У колодца собрался какой-то народ, вождь Раххар бугрился, как огромная буро-зелёная глыба.

    - Кто такая? - рыкнул он, и в пустыне кустарники попригибались. - Зачем ты здесь?

    Она светло взглянула на него.

    - Добрый орк, добрые братья и сёстры, - произнесла она, - моё имя Айнаэль.

    Она не взывала с надрывом, не звенела хрустальным колокольчиком; она звучала нежно и искренне.

    - Я не иду путём одного народа, но иду путём всей земли. И он привёл меня сюда. Орки, я желаю вам добра. Я пришла помочь вам обрести свободу, снять путы злобы, что сковали вас изнутри, отпереть клетки жестокости, которые выстроили вы!

    - Нет у нас никаких клеток, мы свободный народ! - обозлился Раххар.

    Хрогрот лучше понял, о чём она.

    - Поди расскажи это сначала своим, - предложил он. - Хотят перемирия, пусть так и говорят.

    - Эльфы уже приняли новую веру, - безмятежно улыбнулась Айнаэль. - Сияющий Белый Единорог вышел из леса Истин и дал миру своё слово. И велел нести его всем на земле, всем расам разумным, ибо только вместе, сплотившись, сможем изгнать мы раздор из наших земель и зло из наших сердец...

    Народ заскучал, зашумел и разделился. Одни хотели прикончить пленницу на месте, другие предложили обождать - мол, волколаки и так в последнее время разъелись, стали медленно бегать. Я кричал за вторых, но думал совсем не о волколаках.

    Раххар махнул ручищей, рявкнул - посадите её покамест в яму - и Айнаэль отвели к частоколу, где было нарыто под такие случаи. Она покорно спрыгнула и обернулась, наивно выглядывая наверх. Грох осклабился ей и сгорбился, показывая, что лицо лучше опустить, а то песка в глаза нападает. Такая любезность. Вдвоём с Крагом, пыхтя в распаренной пыли, они придавили яму тяжеленной решётчатой крышкой. С глухим стуком вмялось в землю по краям. Тонкую эльфийскую фигуру внизу теперь полосовало на части чугунными прутьями.

    Народ постоял и начал расходиться. Я сидел у решётки, пока мы не остались одни.

    - Айнаэль, - позвал я.

    Она подняла голубые, как небо, глаза.

    - Моё имя Аркх. Скажи, зачем ты пришла сюда, к своим врагам?

    - Вы не враги мне.

    - Да ну. Сотни лет как режем друг друга. Это что, друзья?

    - Вражда закончится. Новый мир будет создан на согласии и добрососедской любви. Аркх, ты никогда не видел этого, но закрой глаза и представь... вот, смотри, все битвы исчезли. Орки больше не теряют лучших из племени, дороги чрез рощи и густые леса безопасны, дети растут в мире, страх и ненависть не отравляют души... Это ли не Кар-Гоал, прекрасный мир из ваших легенд, куда попадают после смерти?

    Она выглядывала из чугунного квадрата, тонкие пальцы едва обхватывали толстенные прутья. Внизу раскиданы камни и искорёженные железки, эльфийка подтягивалась к решётке, балансируя на ржавой бадье.

    Я возразил:

    - По смерти - да, но при жизни туда не попасть. Потому что закон таков: злом отвечают на зло. Когда эльфы убили старого вождя, мы были в ярости. И когда перекрыли Шаг-Натал и перестреляли тысячу наших - тоже. Всегда так. Вот мы кинули тебя в яму - ты злишься на нас, ведь так, да, злишься?... нет... вижу, что нет... Почему?!

    - А ты сам, Аркх, разве сердишься на маленького ребёнка, который ударил тебя? На безумца, который оскорбил тебя? Разве желаешь им мести?

    Вдалеке визгливо перекрикивались, лаяла собака. Я замялся, молчал и бессмысленно шарил глазами по белым костяшкам пальцев на прутьях.

    - Нет, - продолжала она, - потому что они неразумны. Так и я не могу держать на вас зла. Но мне грустно, потому что не могу взять за руку вас, заплутавших, и вывести к свету...

    Она протянула сквозь решётку свою руку и прикоснулась к моей. Я вздрогнул. Нежная, как молодой листочек, чуть прохладная. Трепещет... но скоро замрёт; мы прервём её биение, мы убьём её. Мы жестоки, плутаем во тьме. Прокляты злобой; она права.

    Я не мог не поверить. Передо мной были её дела; и наши. Она открыто пришла - мы схватили её. Она сказала, что желает добра - мы не выслушали её. Не опасна в Оркастане даже ребёнку - но мы бросили её в яму и закрыли железом, как дикого зверя.

    - Мудрость спасёт всех нас, - негромко, светло говорила эльфийка. - Мудрость Белого Единорога...

    Я огляделся - вроде никого - и попытался сдвинуть решётку. Ни на пядь. Упёрся, широко расставив ноги, выгнул спину, как верблюд, и тянул вверх, пока не выдохся. Намертво.

    - Не надо, Аркх, ты надорвёшься, - увещевала снизу Айнаэль. У меня сердце заныло от её слов.

    Из-за хижин показалась ребятня, у частокола прохаживалась стража; слишком опасно. Я вернусь ночью, прихвачу инструмент и сдвину чёртову крышку - так я решил. Этим нежным рукам не след тянуться сквозь прутья.

    Я весь день околачивался рядом, иногда подходил и говорил с ней, и всё яснее видел её правду. Её ответы порой оглушали меня, я застывал, осенённый, и ловил ласковый небесно-голубой взгляд из-под решётки. Вечером уплёлся домой с ворохом путаных мыслей и наверняка знал только одно - я вернусь, когда всё стихнет, и выпущу прекрасную Айнаэль на волю. Расставаясь, я признавался и горячился, а она сказала только:

    - Не волнуйся, Аркх... всё хорошо. Всё правильно. Да хранит тебя Белый Единорог.

    Я не спал всю ночь.

    В самый тёмный час, перед рассветом, я прокрался с ломом к решётке. Руки чуть не лопнули от напряжения, но я выкорчевал её и отбросил на сторону. Глухо упала пудовая крышка, разогнав песок вокруг себя. Немного просыпалось с края в темноту, на замерший свёртком плащ и белёсое скрюченное тело. Вверх, на меня, смотрели застывшие голубые глаза.

    Ночи в пустыне бывают ледяны и нещадны; хрупкая Айнаэль окоченела, сидя в яме.

    Когда я вытаскивал её, то думал о последних её словах и не понимал. Как это может быть правильно? Как? В чём тут правда? Или она просто утешала меня? Она, голодная замёрзшая пленница, утешала меня, сильного и свободного?

    Я несколько раз срывался, ссыпался на дно вместе с песком. Одной рукой прижимая холодный стан в тонком плаще, второй подтягивался к краю; можно было перекинуть тело через плечо, но я не хотел. Пусть шеи касается её ледяная щека, когда голова то прижимается от толчков, то откатывается. И её руки пусть скользят по бокам, будто она хочет обхватить меня, пытается, просто почему-то никак не может. Наконец мы выползли, и Айнаэль легла на грубую оркастанскую землю лицом к блестящим звёздам.

    Даже сейчас она, умершая, утешала меня, живого, смотря в вышину всё так же кротко, чисто, никого не виня. Этот небесный взгляд.

    Взошедшая луна высеребрила её нежную кожу, прозрачные глаза воссияли неземным светом.

    Я гладил волосы Айнаэль и клялся, что пройду путь за неё...

     

    - Скоро, скоро буду дома! - звенит Эльфина и втанцовывает в землю мягкие травинки. - Все подруги меня ждут. И отец - он любит меня безумно! - подарит блестящую брошь или диадему. Он такой великий, светлый, он среди мудрецов Высокого Аора, между прочим. А Высокий Аор всё решает, всё! Вот как!

    - Аор, говоришь... А как же королева? Правит она или так, для вида сидит?

    - Королева Лайтана, да, она тоже мудрейшая, величайшая, прекраснейшая! У неё волосы до пят, а обруч из чистого золота. И мы входим в круг её друзей, самой королевы, вот! Когда она возвращается с ночной прогулки, то заходит к нам, только к нам, к Райтаэлям не заходит, к Веркотам не заходит, а к нам - запросто. Но отец говорит, что нельзя хвалиться, поэтому запрещает рассказывать даже матери. Он такой скромный! Мудрец, он в Высоком Аоре, сама королева посадила его. Она уз-ре-ла в нём дух Единорога!

    Ну-ну. Она в нём не только дух углядела от единорога, а ещё кой-какие части, зуб даю. Последний здоровый.

    Нога поднывает, ковыляю потихоньку, ну и духота. Дорожку притеняют высоченные травы, головки клонят, обдают дурманящей пыльцой.

    - Цветы и деревья - мои друзья! - Эльфина скачет между стеблей, толстенных, как ослиный хвост, и размахивает руками. - Мы созданы едиными! Они дают силу мудрому народу!

    Засмеялась и потянула руки к пахучему чашецветнику. Обломила золотой цветок, пристроила в волосы, потом за ухо - огромная такая получилась заколка - потом вытащила и просто откинула на землю.

    - Слава Светлому Единорогу!

    Я приметил впереди кусты и тёмные, подёрнутые серебристым ягоды. Выглядывают из-под широких листов настороженно, ехидно.

    И она заметила. Вскрикнула весело, хлопнула в ладоши, кинулась вприпрыжку к кустам. Я откинул палку и заспешил, как только мог, наплевав на прострельную боль в колене.

    - Не смей! - кричу. - Отрава!

    Хоть убей не слышит, всё поёт про травы, про вечный союз с цветочками. Сорвала-таки.

    - Не ешь, дурочка!

    Она остановилась и обернулась оскорблённо так, глаза как пуговицы, даже шея вытянулась от возмущения. Тут я подоспел-таки и потянулся к её пальцам, вырвать из них волчью ягоду. Отскочила и зажала в кулак.

    - Как ты смеешь! Что такое, а?

    - Это яд, - объясняю. - Волчьи ягоды, их нельзя есть.

    Она пфыкнула. И взглядом-то каким окатила презрительным, откуда только набралась.

    - Ну да, конечно. Тебе, орк, лучше знать. Мой народ исходит от самой природы, у нас с ней вну-трен-ня-я связь. Ты и представить не можешь.

    Куда уж мне.

    Назло потянула ягоду в рот. Я шлёпнул её по руке, вышиб чёрный шарик. Ненароком задел по щеке.

    Исказилась аж, попунцовела от гнева.

    - Ты как посмел?! Я из Высокой расы, я мудрая эльфийка!

    Сиди уж, мудрая. Захочушка кудрая.

    - Тебя накажут, ты меня ударил! Фу, у тебя руки противные и грубые, как корки! Тебя побьют плетьми!

    Эх, Эльфина... Плетьми... Страсти-то какие. Идём уж, домой тебя отведу.

    Побрёл я дальше, она поутихла и сзади пристроилась, слышу - надулась. Ну ничего, всяко бывает. Пообижайся, раз душа просит.

    Быстро отошла и опять забурчала, как в котле вода закипать начала.

    - Никто меня не смеет бить. У меня отец... я играю на арфе для самой королевы... У меня арфа такая... из красного дерева. А струны - золотые.

    - Позолоченные, наверное, - сказал я. - На золоте не шибко-то поиграешь.

    - Нет, золотые, из чистого золота, самого жёлтого! У нас, у эльфов всё самое лучшее, чистое и светлое. Мой народ велик!

    Велик, говоришь. Ну правильно, твой народ велик. А мой невелик. Оттого и проиграл. Хотя нет, вру, проиграл он из-за таких, как я, молодых и неуёмных...

     

    После смерти Айнаэль я начал проповедовать. Дома за столом, потрясая ложкой, я пламенно и сбивчиво вещал о светлой расе, которая кладёт голову на алтарь истины; о нас, тянущих лямку старых идей; что, зашоренные злом, мы не видим света и мудрости. Добрая мать кивала, соглашаясь с чем угодно, и подливала супа; сестра сказала, что у меня не все дома.

    Потом я пошёл на площадь, взлез на колодезную крышку и оттуда понёс то же самое - мудрые эльфы, новая вера, свет и любовь. Народ изредка проходил; косились, но помалкивали. На площади было несколько собак, они слушали внимательно и повиливали хвостами. Я взывал до заката, потом мы с собаками разошлись.

    На второй день на меня обратили внимание. Сняли с колодца и выпороли. Мой дух укреплялся с каждым ударом, я чувствовал, что делю с Айнаэль её тяжкую ношу, и это неописуемо возвышало.

    Я опять полез проповедовать и был снят, но не унялся. Сменил место, прятался, завидев мускулистых парней в доспехах, выискивал насыпи, где полюднее, и снова вещал. Нёс слово истины, потирая отбитую спину и пониже. Приходила мать и звала, протягивая ко мне сухонькую руку:

    - А-аркх, идём домой! Волколаки не кормлены, дел по горло... Пойдём, сынок, будет тебе.

    Но меня было не унять. Я бился за умы, как дикий вепрь, и сумел-таки обратить нескольких собратьев. Мы ушли из дома, чтобы странствовать. Прибились к эльфийским паломникам и от них впитывали недостающие капли, да что там - целые потоки - веры. К тому времени кто-то уже свёл обрывки учения в книгу, нарёк её Кодексом Единорога, и мы жадно вчитывались в полупонятные, кем-то наскоро переписанные строки, попутно уча эльфийский. Помню, я сидел ночами, в каждом слове видел откровение, я повторял снова и снова, как заклинание, целыми страницами: "...и было посреди ночной темени дивное сияние, что затмевало само солнце в полуденной его славе. И пошли они на свет, и узрели, как из рощи Истин выходит единорог чистой масти, непорочно белый; грива его была из золотых нитей, а копыта серебряны. Пали ниц они, ослеплённые величием его..."

    Я вобрал в себя Кодекс без остатка - и легенду, и заповеди. Я понёс его дальше: скитался, увещевал, призывал, снова скитался, искал и бесконечно верил... И я был не один, нас постепенно прибавлялось. На глухой тропе или в прокуренной таверне, завидев такого же оборванца под недельным слоем грязи и с горящими глазами, можно было загадочно шепнуть "Аор", и на тайное слово отзывались всё чаще. Мы рассуждали о вечном, строгали грубые фигурки единорога и с трепетом вешали их на шею.

    Новая вера расползлась по миру, как корни тамарикса, стремительно и накрепко. Земля взволновалась. Кто за что, нашлись и защитники, и порицатели, вспыхивали стычки, драки, и наконец развязалась война, которую после нарекли Праведной.

    Вот это были побоища, я вам скажу, просто кровавое месиво, ничего не разобрать. Кто за, кто против, орки, эльфы, драконы понамешались, гоблинов каким-то чёртом приплело. Мы дрались за свет, и те, напротив, тоже вроде не за тьму, но думать было некогда: походы, битвы, кровь бурлит, а под конец резали уже кого попало. То побеждали, то отступали, потом опять шли вперёд. Сгинули в этой каше и мать моя, и сестра, но бедовой голове и горя не было - что есть тлен, когда впереди сияет вечное счастье. Протяни руку - достанешь. Ан нет, не так близко оказалось, ещё потянуться надо. Да что такое, опять не поймал, неужто ещё дальше, уже бежишь и бежишь, и всё никак. Да где ж оно?

    Сколько лет прошло, сколько же лет... Пока я не остановился. Пока не вздохнул, глубоко прогоняя воздух по нутру. Огляделся вокруг. Светало. По далёким деревьям пробирались лучи, всё яснее вырисовывая картину. Поле было усыпано трупами, где-то ещё дёргались раненые. Я стоял среди залитых тёмным доспехов, острых железяк, бурых пятен по рукам, ножнам, стрелам... Пшенично раскинулись волосы под ногами, из шеи рядом вязко натекало в тёмно-зелёную лужу. Повсюду остекленевшие глаза.

    Я скинул с плеча чьё-то холодное тело. Поднял взгляд к небу. Занималась заря, и всё было серо, но на востоке уже слегка, едва-едва голубело в нежном утреннем луче.

    Восход солнца. Оно насытит небеса светом. Солнце, а не дурацкий кусок железа в моей руке.

    И лишь в этом - истина.

    Я отбросил меч и пошёл, перешагивая через недругов и соратников, смиривших, наконец, свою злобу. Умолкшая суета.

    Я шёл вперёд. К солнцу...

     

    - Вон там дворец, я его вижу, наконец-то, ура, ура!

    Всё так же скачет, вот неугомонная.

    Впереди расступились травы, что сгибались, как радуги, под собственной тяжестью, и за краем обрыва, в долине, показался Единоград. Вот она, столица. Вся крышами сверкает, а на тонком, взлетающем вверх шпиле серебрится стяг с Белым Единорогом.

    - Здесь не спустимся, - кивнул я. - Пошли в обход.

    Она побежала рядом, вприпрыжку, как юркая змейка рядом с вековой черепахой. И болтает, трещит без устали:

    - Скоро мой День Воплощения, я буду совсем взрослая и смогу пить вино. Знаешь, оно какое вкусное! Я пробовала уже, с моей подружкой, она ничего родителям не скажет. И ты не говори. Мне подарили два шёлковых платья в прошлом году и медальон с Единорогом - вот, смотри, он настоящий серебряный. А сейчас я хочу диадему. У нас будет пир, отец всех пригласил и велел украсить цветами самый большой зал. Нам плетут цветочные ленты, чтобы от самого пола до потолка, их по колоннам накручивают и наверху по аркам. Такая красота!

    От жары плетусь еле-еле, слабость в ногах... Блики перед глазами, память выплёскивает картинки - я стою перед матерью с букетом маленьких фиалок, я бегал далеко к предгорьям и набрал их ночью, этих пахучих пустынных звёздочек. Протягиваю, руки мокрые от росы. Мать счастливо смеётся...

    - Большущий пир, огромадный! У нас знаешь как, такие вкусности каждый год, мы объедаемся ужасно. Однажды у меня болел живот. А у Кристаны тоже, она вообще целую неделю сидела дома. У нас оно знаешь как!

    Нет, не знаю... Я знаю другое, Эльфина. Я был в Оркастане, забрёл недавно в родные края, видел собратьев моих оголодавших. И чахлые, покосившиеся хижины - эх, не такими я их помнил. И аршинную морду наместника эльфийского видел, и дыбящегося единорога на латах его сверкающих.

    - Что ты всё молчишь, скучно с тобой! А знаешь, что говорит Кодекс? "Очисти мысли свои, и всякому живому созданию рядом дари свет и радость". Вот! А ты такой мрачный, ходишь всё, молчишь и не улыбаешься. Бука, злюка, закорюка. Это не по Кодексу!

    - Не по Кодексу, - медленно согласился я.

    - Улыбнись!

    Я шаркал всё медленнее. Нога болит, чтоб её... сегодня что-то сильно. Как разбили коленку в Праведной войне, так эта боль со мной уж до конца... Хоть так залатали, спасибо шаману...

    - Эй, ты что меня не слушаешь?

    Подбежала, в лицо заглядывает. А потом встала передо мной на дорожке и ногой топнула.

    - Орк!

    - Отойди, - сказал я.

    - Я из Высокой расы, меня надо...

    - Отойди, - повторил, - а то отодвину.

    Посмотрела на меня, и в глазах вдруг злые огоньки вспыхнули.

    - Я так и знала, - обличающе заявила она. - Ещё тогда, когда ты оставил в живых нечестивого дракона. Ты мерзкий страшный орк. Ты не веришь в Белого Единорога!

    - Твоя правда, - голос мой прозвучал отдалённо, будто вовсе и не я говорю. - Во что мне осталось верить? Вот в палку свою крепкую верю, которую сам выстругал. Да в две сотни лет, что по миру проскитался. А во что другое - на то сердце нужно другое, горячее; моё уж поостыло...

    Эльфина отскочила, пренебрежительно головкой взмахнула. Выпрямилась, опять топнула ножкой в атласной туфельке.

    - Ты против света и мудрости! Твою судьбу решит Высокий Аор. Пойдём, старый орк!

    Что же ты, милая. Кодекс наизусть знаешь, до буквы. А как же дух его, где он? Испарился, исчез. Двести лет назад угас в Оркастане вместе с кротким небесным взглядом.

    - Не смотри на меня так! Что стоишь?! - кричит уже, личико перекосило.

    "Заблудшим ниспосланы протянуть руку благую..." Видно, благость нынче плетьми вбивают.

    - Еретик! - визжала она. - Мракопоклоннник!

    Вот оно как.

    Мракопоклонник я, значит.

    Я бился за твоих предков, маленькая Эльфина. Зазубривал фамильный меч, втыкал стрелы в живую плоть. Кровь я проливал, Эльфина, алую кровь и изумрудную. Всякую.

    Забыть бы хотел напрочь, да не даёт, не пускает проклятущее колено, день и ночь ноет о былых днях. И память, как застрявшая заноза, всё саднит и гноится где-то в глубине то ли головы, то ли сердца.

    Я сражался за веру в твоё бессмертие, Эльфина. В тот свет, который ты изольёшь на этот старый мир. За мудрую светлую расу.

    За Белого Единорога.

    Но теперь... Я безверен. С меня уже ничего не взять. Еретик я, хромое тёмное отродье с заскорузлыми руками. Что ж...

    Да будет так.

    Я поудобнее перехватил свою верную крепкую палку.

     

    Сумрак уже сгущался, когда я доплёлся до пещеры старого дракона. Тяжко. Остановился. Чуть подкинул на плече лёгкое эльфийское тельце, чтоб посподручнее. Дыхание сбилось, руки подрагивают. Эх, молодость... раньше б я такую ношу и не заметил.

    Изгрызенный проём пещеры темнел в угасающих лучах.

    - Кадрак! - окликнул я.

    Он лежал у дальней стены свернувшись, будто с тех пор так и не двигался.

    - Эй, ты там живой? Клыки с голодухи не перетёр ещё?

    Гора тусклой чешуи дрогнула. Из неё поднялась треугольная голова, и я поймал усталый взгляд.

    - Смотри, что принёс, - я скинул девичье тело на пол. Ох, наконец-то, хоть кости размять. Вот так, с хрустом.

    Дракон медленно поднялся и подошёл, черпая когтями по полу. Задумчиво посмотрел вниз на копну светлых волос и тонкие ручки. Они вдруг дёрнулись, следом зашевелились плечи, раздался вздох - видать, она приходит в себя.

    Кадрак спокойно поднял лапу. Хрясь! Из перебитой шеи потекло тёмным. Прямо на медальон, нехорошо, запачкает же... Я нагнулся и снял с тела серебряный кругляшок.

    Дракон молча отвернулся и пошёл к выходу.

    Снаружи алело закатное солнце. Угасающие лучи косо падали на мшистую площадку перед пещерой. С гор потягивало ветерком, нынче к вечеру вообще зябко становится.

    Мы долго сидели рядом, глядя на закат и далёкие городские шпили.

    Наконец Кадрак шевельнулся.

    - А я ведь... не всегда им хребты ломал. Было время, в Праведной войне крылья свои рвал за них. На Чёрных горах три дня насмерть стояли - каково, а? Там и вашего брата полегло...

    Помолчали. Остро отблёскивают вдали дворцовые крыши, туманятся закатные лучи. Величественные горы тонут в прозрачном воздухе.

    - А мы, помню, в Наргольском ушелье затравили одного из драконов, отступника. Во имя мудрой расы...

    Тихо. Ничто не шелохнётся, только цветы-переростки далеко внизу ковром колышутся.

    Мы вдруг рассмеялись, на пару с драконом. В моих руках неровно содрогалась палка, Кадрак хрипло толкал воздух из лёгких. Потом вместе утихли.

    Я смотрел на покатые крыши вдалеке и сжал руку, в ладонь врезались края круглой бляшки. Медальон, да, я ж сам его снял.

    Кадрак искоса взглянул.

    - Что там, Белый Единорог?

    По серебру искусно выделано.

    - Он самый. Тонкая работа. Не пойму, потемнел что ли...

    - Дай гляну... да, давно не чистила.

    - Почернело...

    Тишина.

    Алый луч по далёкому шпилю.

    Солнце на миг в тонкую полоску - и исчезло.

    6


    Сакрытина М. Добрая фея, прекрасный рыцарь   12k   Оценка:9.55*28   "Рассказ" Приключения, Фэнтези, Любовный роман


    Добрая фея, прекрасный рыцарь

       - Меня обязательно спасут! - вопила принцесса, вышагивая от окна к двери. - Ансельм отрубит тебе голову и подарит её моему отцу! А потом женится на мне!
       - И получит полкоролевства, - вставила я. - Неплохой вклад в будущее.
       Принцесса на мгновение замерла, недоверчиво глядя на меня.
       - Неправда! Ансельм меня любит! Он такой благородный, честный, отважный, доблестный рыцарь... Да ты просто завидуешь! На такую уродину, как ты, даже самый... самый..., - принцесса запнулась, подбирая подходящего моему уродству кавалера. И, наконец, торжественно выдала. - Никто не посмотрит!
       Я хмыкнула и указала на окно, как раз выходящее на "каменный" сад.
       - Да у меня таких Ансельмов... Ставить уже некуда.
       Принцесса покосилась на окно и заметно приуныла.
       - Мой Ансельм не такой! Тебе его не победить!
       Я пожала плечами.
       - Посмотрим...
       ***
       Ансельм действительно оказался... не таким. Начать с того, что за его лошадёнку я и гроша бы ломаного не дала - к чему, если эта доходяга всё равно скоро издохнет.
       А то, что у него имелось вместо меча... Притащил бы уж лучше вилы, всё больше проку.
       Зато сам по себе - ничего. Нет, ничего такого. Но ничего...
       Я вздохнула, перевела взгляд с магического кристалла на зеркало. Права принцесса, на это никто не польстится.
       Ладно, пусть снова будет морок. Аккуратные ушки, вздёрнутый носик, большие голубые глаза, золотистые волосы до пояса.
       Почти как у принцессы.
       Осталось попросить знакомого дракона снова мне подыграть.
       ***
       Вельз ворчал, пару раз дохнул пламенем, подпалил платье, но всё-таки согласился в последний раз пустить меня в сокровищницу. С некоторых пор дракон стал подозревать мои статуи из "каменного" сада в воровстве его золотых кубков.
       А ещё говорят, мы, женщины, не логичны...
       Ждать предстояло около часа. Пока Ансельм сразится и победит (дракон обещал не убивать беднягу), пока найдёт меня...
       Что ж, посмотрим, что тут у Вельза новенького? Из кубков...
       ***
       Золотые кубки закончились. Ожерелья и диадемы я давно примерила по три и четыре штуки.
       А рыцаря всё нет...
       Прибил его там нечаянно дракон, что ли?
       Наконец, по ощущениям - где-то за полночь - послышался долгожданный звук: кто-то двигал камень, закрывающий вход в пещеру.
       Звук плавно слился с невнятным драконьим бурчанием:
       - А тут он мне ка-а-ак! Ик... А я ему ка-а-ак! Ик... А потом он ка-а-ак!
       Ответ второго голоса я и не разобрала.
       - Да вот она, тута сидит! - пропыхтел дракон, вползая в пещеру. И дохнул паром прямо на меня. О, боги, что они там пили?! - И да-а-авно тебя ждёт... Ну, ты это, в общем, заходи тоже потом, ага?
       Ещё один невнятный ответ, удаляющиеся шаги дракона, и финальный "бух" где-то у входа в пещеру.
       А я, наконец, увидела благородного Ансельма вживую.
       - Прекрасная дева, - объявил юноша, в отличие от дракона трезвый, как стёклышко. Я приготовилась, было, к обычной в таких случаях речи, но меня опередили.
       Рыцарь шагнул ближе и без предупреждения подхватил меня на руки.
       - Ты свободна!
       - Ага, - обалдело промычала я ему в плечо. - Похоже на то...
       ***
       К утру я стала сомневаться: а не перепутала ли рыцаря?
       Как-то странно он на меня смотрел. Всё время. Так эти, с мечами да в забралах, обычно на моих жертв глядят. Но на меня, пусть и с мороком...
       - Ансельм, - позвала я, пытаясь удержаться в седле. Доходяга-лошадь, несмотря на внешний вид, скакала весьма резво. - Я знаю, прекрасная принцесса Милесанта ждёт освобождения...
       - Да, - оживился рыцарь. - Говорят, её охраняет ужасное чудовище?
       Ну наконец-то мы вернулись в привычную колею! Все рыцари спрашивают про чудовище. Сейчас начнёт обсуждать преимущество копья перед мечом и лат перед кольчугой.
       Я закусила губу.
       - Тебе нечего бояться, мой прекрасный рыцарь! Я добрая фея и за то, что ты освободил меня, я помогу спасти твою возлюбленную.
       - Правда? - после паузы выдохнул рыцарь. - Да я и сам справлюсь.
       С минуту я беспомощно хватала ртом воздух, потом выдавила что-то про якобы данный обет, и про то, что не могу теперь вернуться домой, и так далее и так далее...
       Ансельм посмотрел на меня с жалостью и пожал плечами.
       ***
       Указатель рыцаря не смутил. Покрутившись туда-сюда, юноша довольно быстро выбрал из "любви", "здоровья" и "богатства" последнее.
       Я возликовала.
       Ну, сейчас мои разбойнички его сделают...
       Очень скоро посреди леса, как из-под земли, появился трактир.
       ***
       ... -А не хочешь ли, рыцарь, сыграть? - улыбнувшись частично беззубым ртом, прошипел атаман.
       Ансельм поставил передо мной пирог и выпрямился.
       - Конечно!
       ***
       - Выпивку за мой счёт! - объявил Ансельм, сгребая в кучу медные гроши и швыряя их трактирщику. - На всех! - и, поворачиваясь к разбойникам, добавил, шелестя картами. - Ну что, ещё разок?
       Разбойники просияли.
       К полуночи весь трактир был готов идти за Ансельмом вызволять его принцессу хоть на край свет.
       А я уплетала второй пирог за раз и глазам не верила.
       Хотя после того, как он умудрился напоить угрюмого дракона... чему я удивляюсь?
       ***
       Ну, русалки-то уж точно не подведут!
       Ни один рыцарь в здравом уме и потенции никогда не проедет мимо нагой речной девы. А морок водяницы ещё лучше меня накладывают.
       Так что без шансов.
       Ансельм словно специально выбрал длинную дорогу, пересекаемую аж тремя русалочьими реками.
       Я честно предупредила, чтобы по сторонам он не смотрел. А ещё лучше - заткнул уши.
       Остановились мы у первой же речки. Я решила, что это надолго, и вернулась домой - до вечера, а то и до следующего утра Ансельму уж точно будет не до его принцессы.
       ... которая, кстати, изрядно успела мне надоесть. Умаялась в башне, бедняжка, заскучала. Так, стоило вернуться, она обрушилась на меня с рассказом о платьях, ожерелье и "ой, какая у тебя коллекция кубков, даже у папы такой нет".
       И ведь профилактическая прогулка в "каменный" сад её не проняла.
       Ну вот что у них с Ансельмом общего, а?
       ***
       Под утро, как и планировала, я вернулась к рыцарю.
       Только Ансельма не обнаружила. А мечтательно вздыхающие русалки лишь отмахивались.
       И у второй, и у третьей реки то же самое.
       Ансельм нашёлся в лесу, почти на границе моей территории. И просто неприлично обрадовался, словно к нему принцесса явилась.
       И горел желанием продолжать квест в моём обществе.
       До вечера я допытывалась, как же он справился с водяницами, судорожно соображая, кого бы ему на этот раз подкинуть.
       Есть у меня тут поляна с эльфами... У них неустойка, между прочим, за три года. Вот, пусть отрабатывают, плясуны.
       ***
       Ансельму у эльфов очень понравилось! Наверное, почти как у русалок. А что - накормили, напоили, красавицами окружили...
       Вот только зачем меня-то на танец звать?
       ***
       Проснулась я на рассвете... почему-то с Ансельмом в обнимку. И долго пыталась сообразить, а точнее вспомнить, что же после вчерашнего танца было...
       Наверное, много чего, учитывая, что я сейчас "нагую речную деву" изображаю.
       Боги, как же я эльфам теперь в глаза посмотрю?
       Зато желание "окаменить" рыцаря только усилилось.
       Заколдую и в качестве исключения поставлю у себя в спальне. И буду наслаждаться. Вот.
       ***
       Орать: "Чудище, выходи на честный бой" Ансельм не стал. Нет, он терпеливо ждал, пока я марафет наведу.
       Уж я постаралась! Лапы, хвост, клыки, когти - ну прелесть просто.
       И рыцарь оценил. Уставился на меня, даже рот от удивления открыл.
       Проняло, а?
       - Нет, фея, я не буду с тобой сражаться.
       Я замерла, так и не приступив к стартовому рыку.
       А Ансельм демонстративно швырнул меч и скрестил на груди руки.
       Это... Это что ещё за новости?! Что значит, "не буду"?! Я тебе принцессу за так не отдам!
       А ну выходи на честный бой!
       ***
       К полудню я устала выколупывать рыцаря из каменного сарайчика. Морок в дверной проём не пролезал никак, а сам Ансельм только смеялся, собираясь, видимо, сидеть там до конца света.
       Я поймала себя на желании послать морок к дьяволу, взять сковородку и отходить мерзавца, который честно биться не желает, по самое "не хочу".
       Значит, как с русалками баловаться - так он герой! Как со мной танцевать... Ладно, я взрослая женщина сама за свои поступки отвечаю. Но он меня склонил!
       Каменная крыша сарайчика всё-таки не выдержала: рухнула, ослепив меня пылью.
       - Ансельм! - судорожно кашляя, прохрипела я, обходя руины. - Ансельм, ты там как?!
       - Нормально! - отозвался рыцарь, приставляя мне к горлу клинок.
       ***
       - Это не Ансельм! - завопила принцесса, обиженно глядя почему-то на меня. - Где мой Ансельм?!
       - Сейчас будет, - откликнулся рыцарь, доставая из-за пазухи кристалл портала.
       Я даже возмутиться не успела, как он швырнул кристалл и открыл дыру в пространстве... прямо у меня дома!
       Из дыры выбрался тщедушный, сморщенный, лысый старичок... и кинулся к принцессе.
       - Любовь моя!
       - Ансельм!
       Я поражённо оглянулась на рыцаря. Тот, пряча увесистый, характерно позвякивающий мешочек, пожал плечами и невинно улыбнулся.
       ***
       - Тебе нечего бояться, мой прекрасный рыцарь! Я добрая фея и за то, что ты освободил меня, я помогу спасти... твою... возлюбленную, - запнулась я, глядя в знакомые зелёные глаза. - Ты?!
       - А я сегодня Гийом, - улыбнулся рыцарь, подъезжая ко мне всё на той же "доходяге". - Знаешь, я хотел узнать, как ты по-настоящему выглядишь?
       Я зло тряхнула длинными тёмными кудрями и сняла морок.
       Да подавись!
       Долгая пауза... вот только вместо возгласа "уродина" юноша неожиданно произнёс:
       - А мне всегда нравились такие ушки. И хвостик. Это кошачьи, да?
       Я ошеломлённо шагнула назад.
       - Можно я буду звать тебя "Киса"?
       Ещё шаг назад.
       - Кис, а может, ну её, эту принцессу, покажи мне свой замок? Или снова прогуляемся к русалкам и эльфам? Хотя разбойники мне тоже понравились, хорошо играют. И кормят в том трактире отлично. Так как?
      
      

    7


    Васильева Т.Н. Тайна тетушки Жанин   18k   Оценка:8.31*6   "Рассказ" Проза, Приключения

      
      Крик был отчаянным и неожиданно знакомым. Я не сразу поняла, что это был мой, собственный крик. Пожар?!
      Полыхало и трещало где-то близко. Бросившись на лоджию, задыхаясь, с недоумением смотрела на тихую спокойную улицу, ещё погруженную в сладкий утренний сон. Ничего не понимаю. Ведь я четко ощущала запах гари, видела языки огня, лижущие высокие резные двери. Обежав квартиру и выглянув на лестничную клетку, поняла, что везде тихо. Но почему так горят мои руки?
      Налила стакан воды, жадно выпила и только тогда села в кресло, поджав ноги. Кажется, мне просто это приснилось. А что же там было ещё, в этом странном сне? К чему пожар снится? На цыпочках я вернулась в спальню и осторожно утащила ноут на кухню.
      Ох, уж это мне завещание...
      Тяжело вздохнув, заварила чашку крепкого кофе и задумалась. Было над чем. Недавно почившая в бозе престарелая тетушка моего мужа Патрика Жанин Денье составила завещание в нашу пользу - отлично сохранившийся небольшой двухэтажный домик с уютным садиком под окнами в маленьком провинциальном городе в часе езды от Тулузы. Но вот беда. Вступить в права наследования мы могли, лишь исполнив её последнее желание: положить букет цветов на могилы матери и брата.
      Тетушка Патрика, в девичестве Янина Прашкевич - родом из Беларуси, собственно, она ему никакая и не тетка, а сожительница двоюродного дяди. Тоскующая по родине, она надоедала маленькому Патрику бесконечными рассказами, мифами и легендами о старинных замках далекой Беларуси. О, если бы он знал, насколько это ему потом пригодится...
      - О рыцарских подвигах я готов был слушать, сколько угодно, но влюбленные слабонервные девицы, призраки и вонючие подвалы наводили на меня ужас и тоску, - жаловался Патрик.
      Я любила тетушку Жанин, ведь это она нас познакомила. Несколько лет назад наш танцевальный ансамбль гастролировал во Франции. Жанин уговорила Патрика проводить её за кулисы, куда она легко впорхнула, милая, чистенькая и очень элегантная, как настоящая француженка. Мадам Денье выразила свое восхищение от концерта, а мы с Патриком сразу влюбились друг в друга. Меня отговаривали, но любовь перевесила, и я вышла замуж и уехала в Тулузу. Собственно, в Беларуси меня никто не держал - выросла я в интернате, ну разве что любимая подруга Джинджер, Джин, Дашка Горяева, получившая необычное имечко от бой-фрэнда Антоши за яркую копну рыжих волос. Но Джин тогда тоже была увлечена, и потом - разве плохо иметь подругу во Франции?
       Мы довольно часто навещали мадам Жанин, я приносила бонбоньерки с конфетами - тетушка Патрика была жуткая сладкоежка - а мне доставляло настоящее удовольствие смотреть, как она, словно ребенок, смакует сладости и подолгу разглаживает морщинистыми руками конфетные обертки. А ещё она радовалась тому, что мы говорили на родном языке, но чаще подолгу молчали, мадам Денье уходила куда-то в себя, печально и мягко улыбаясь.
      Тетушка Жанин старательно расчесывала короткие кудрявые волосы, тщательно пудрила полоску темных усов над верхней губой, но гортанное мягкое "р", темные глаза и большой нос сразу раскрывали её происхождение.
      - Я - бывшая беларусская еврейка, прячущаяся под черным французским платьем, - шутила она с тулузским прононсом.
       Мы проводили мадам Денье в последний путь, а через некоторое время нас посетил её адвокат Луи Террен, чтобы ознакомить с условиями завещания.
       Оказывается, тетушкой Жанин была арендована ячейка в одном из банков Тулузы, шифр от которой она напрочь позабыла. Луи Террен развел руками, рассказывая нам об этом, и потом добавил:
      - Мадам Денье посетовала на свою забывчивость, но сказала, что, возможно, Патрику и Аннет удастся восстановить утерянный шифр. А ещё добавила, что в подземелье одного из замков Беларуси спрятано некое, принадлежащее ей богатство. Не знаю поможет ли вам то, что мадам перед смертью упоминала литовку Гражину...
       Что касается богатства, маловероятно, но я, разумеется, сразу загорелась - лишний раз побывать на родине, почему - нет? Женатый на трех "А" - "Анька - артистка - авантюристка", как прозвали меня ещё в интернате, Патрик быстро сломался. Итак, мы решили ехать!
      Сложность заключалась в том, что теткина семья сумела, проживая в СССР, сменить кучу мест в Гродненской области, рядом с которыми находились замковые постройки. Я же далее Минска и пары соседних деревень, увы, так и не побывала, поэтому о замках имела лишь представление на уровне, что где-то такие есть. Вот и приходилось сейчас торчать в интернете, чтобы узнать о них побольше. Надо сказать, была поражена - как же их много, этих старинных замков и дворцов! Легенды, загадочные и страшные, возбуждали и без того выросшее любопытство. Я закрывала глаза и мысленно уносилась в дальние эпохи вместе с тетушкой Жанин...
      
       Вот мы на балу в нарядных шелковых платьях, подолы заманчиво шуршат при каждом движении ног по роскошному паркетному полу огромной залы Мирского замка. Над нами высоко - лепные потолки, повсюду украшенные позолотой и росписью стены, на которых развешаны персидские и карелицкие ковры, полотна знаменитых художников. Играет музыка, галантный кавалер подает руку, пары кружатся в медленном вальсе. Я нахмурила брови - нет, вероятнее всего, это был полонез.
      Во время танца кавалер украдкой дарит Янине маленький, но приятный и очень секретный презент. Веер? Мешочек для духов? Ленту? Хм. Вроде бы, ленты, наоборот, кавалеры пытались украсть или выпросить у дам. Украшение? Возможно. Но принять подарок - значит, дать повод...
      
      - Анька, ты соображаешь? Какой бал? Ведь тетка Жанин родилась в тридцатые годы прошлого века! В СССР! - вернула меня с небес на землю Дашка-Джин, нарисовавшаяся в Скайпе.
      А! Жаль. Ну, тогда... Танцы на околице села? У развалин замка? О, что же она делала в подвалах? И как вообще оказалась во Франции? Очевидно, сыграла роль война? Янине в 1941 было около семи лет.
      Покупать путевки на тур надобности не было. Дашка в настоящее время жила недалеко от Лиды, города, в котором провела часть детства тетушка Жанин, и жаждала приключений.
      Так сколотилась наша поисковая группа: мы с Патриком и Джин с Антоном, взявшая курс на Гродно, Лиду, Мир и Несвижь.
      Нет, первые несколько дней мы вели себя культурно: посетили Мирский и Лидский замки, причем, Мирский - дважды, так захотелось Патрику, оказалось, не зря. Они с Антоном сумели скооперироваться с одним из работников музея - Ярославом Еленичем. О чем? Накануне мужчины изложили нам свой план.
      К вечеру банда "черных копателей" собралась, как и договаривались, у служебного входа в замок. Яр вооружил всех веревками, лопатками и фонариками, и мы, крадучись, двинулись к хитрому входу в святая святых - подземелье Мирского замка.
      Осторожно спускались по крутым, пахнущим сыростью лестницам. Фонарики тускло мерцали, звук шагов гулко отдавался под низкими сводами. Жуткой казалась окружившая нас тишина, мелькнуло в мыслях - а ну, как заблудимся в подземных лабиринтах?
      Тени дрожали на стенах, мы с Джин невольно старались держаться ближе к мужчинам. Что-то промелькнуло впереди и, вскрикнув, Джин пошатнулась, уронив фонарик. Я разглядела на стене тень от движущегося навстречу мужчины, одетого в длинный плащ, цилиндр и с тросточкой в руке.
      - Па-а-т-т рик, - заикаясь, прошептала я, вцепившись в мужнин локоть. Патрик и сам замер, резко остановившись.
      - Радзивилл, - звонким шепотом возвестила Джин, уткнувшись мне в спину. Антон успел поймать её за свитер, чтобы не сиганула обратно к выходу.
      Сердце колотилось, руки похолодели. Хотелось заорать, но я словно лишилась голоса. Прижавшись к Патрику, молча смотрела, как шаг за шагом к нам приближается призрак.
      Крутанулся световой круг, раздалось легкое шуршание и все исчезло. Что это было? Призрак Мирского замка? Или галлюцинация? Немного постояв, мы двинулись дальше. Джин, видимо от страха, решила взбодрить всех мечтами о радзивилловских сокровищах.
      - Представляете, вот мы сейчас найдем комнату, где всё это хранится...
      - Ага. С-с-скарбницу, а в ней д- д- венадцать з-зол--лотых апостолов в полный рост, - подхватила я, все ещё трясясь от страха.
      - Серебряных, - поправил Яр.
      - Золотых, - уступать я не собиралась.
      - Тише вы, вот затеяли спор ни о чем.
      Действительно, может, Радзивилл сумел вывезти большую часть сокровищ в Париж? Хотя, вряд ли, он был смертельно ранен в бою, воюя против России на стороне французского императора. Подходы же к скарбнице были взорваны слугами. Удивительно, что за столько лет ничего не раскопали. А теткино богатство? Что уж такое ценное могла она спрятать в подземелье?
       Мои размышления прервались странным стуком. Резко обернувшись, я с недоумением смотрела на Дашку, барахтающуюся в куче какого-то темного тряпья.
      - Блин, это что такое??? - в руках у подруги был черный цилиндр.
      Я и не подозревала, что у неё такой мощный голосовой диапазон. Патрик даже уши руками закрыл. А я, приподняв черный плащ, что лежал на полу, увидела под ним картонную фигуру князя Доминика Радзивилла, и отвесила челюсть...
      - Так. Признавайтесь, чей розыгрыш? - впрочем, физиономия Яра выдала его, и он начал безудержно хохотать. Ну, мы, понятно, накинулись на дурака. Шуточки, ничего себе.
      Джин решительно повернула назад. Я, в общем-то, тоже была уверена, что ничегошеньки мы здесь не найдем.
      Посмеиваясь над своей наивностью, мы выбрались наружу, уже стемнело, было неуютно, несмотря на горевшие вокруг замка фонари. Удивительно, почему не возмущается Патрик? Ах, оказалось, он, надо же, был в сговоре с Яром - экстрим нам с Джин решили устроить, придурки. Яр пояснил, что бесполезно делать попытки разыскать что-либо в подземельях - в Мирском, Лидском и Несвижском замках вовсю идут реставрационные работы, в одном будет создана уникальная комната пыток, в других - историческая панорама подземного туннеля.
      - Все для денег, все для зрелищ...
      Что ж, значит не судьба. Да, и прав был Патрик, всё это - глупо затеянная авантюра. Перед сном, принимая ароматную ванну, я нежилась и мечтала...
      
      ...Элегантная дама, опираясь на руку верной компаньонки, тайно садится в карету, запряженную нарядной лошадью. Цокают копыта в полной темноте подземного туннеля, освещаемого лишь факелами, установленными на крыше кареты. Дама спешит на свидание к любимому в Несвижь. Глаза её прикрыты, на губах загадочная улыбка. Вот карета подъезжает к Несвижскому замку, дворецкий подает даме руку...
      ...
      - Ааа, - дернулась я, ощутив холодное прикосновение. Открыла глаза, перед глазами колыхалась белая штора, а на её фоне стоял полуголый дворецкий и гладил мое плечо! Я замахала руками, вскакивая. Дворецкий отозвался голосом Патрика:
      - Что с тобой, Аннет?
      Таак. Я решила, что на сегодня беларусских призраков с меня достаточно, и гордо удалилась в спальню.
      На следующий день Патрик с Яром о чем-то долго шептались, а я хмурила брови, стараясь показать - с меня приключений хватит.
      В подвал Несвижского замка спускалась нехотя. Даже в толпе экскурсантов было жутковато, казалось, сейчас откуда-нибудь из стены появится что-нибудь жуткое, типа призрака несчастной Барбары Радзивилл.
      Вечером мы расслабились, забили на сокровища и замки, выпили хорошего вина, долго болтали с Дашкой о разных пустяках. Черт затащил нас в инет заказать на завтра пиццу и ролловый сет. Нечаянно подруга открыла мою папку с информацией о замках и уставилась, не мигая, в экран планшета. Заварив нам по чашке чая, я устроилась рядом. Увлекшись, мы случайно наткнулись на Новогрудок. И раскрыли рты. Данных о том, что тетушка Янина жила в Новогрудке, не было, потому и Новогрудский замок нас раньше не заинтересовал. Но, оказывается, он стоял на берегу озера Литовка! А в средние века новогрудская княгиня Гражина, переодевшись рыцарем, спасла город от тевтонцев, защитив тем самым и честь своего супруга княза Литавора.
      А что, если именно об этой Литовке и этой Гражине вспоминала перед смертью тетушка Жанин? И это же отсюда рукой подать! Яр согласился свозить нас.
      В общем, уже утром мы смотрели на руины. Через зияющие оконные пробелы в сохранившейся стене проходили солнечные лучи, веером рассыпаясь по Замковой горе. Было жутко и до боли грустно.
      Мужчины решили смягчить разочарование и устроить пикник. Конечно, мы расположились чуть поодаль, так как вблизи лаяла собака и, возможно, кто-нибудь охранял эту груду средневековых камней.
      - День добрый, пане, - вдруг послышалось за моей спиной.
      О, господи... Я подумала, что меня погребут в развалинах рядом с останками отважной княгини.
      Подошедшему деду Семену было лет восемьдесят с хвостиком. Приняв из рук Патрика стаканчик водки, он смачно крякнул, выпил, закусил бутербродом, стряхнул крошки с бороды и стал рассказывать о себе, о детстве, что пришлось и на военные годы. А мы не решались оборвать его воспоминания, лишь иногда прерывающиеся, чтобы пропустить ещё стаканчик.
      - Дедушка, а вы не знаете, подвалы замка во время войны, чем были заняты?
      - Так они частично затоплены были, а в некоторых уголках люди прятались и даже жили, когда дома сгорели. Лютовал у нас немец-то. Ох, лютовал. Много тогда народу погибло от бомбежек, кого в гетто расстреляли, кого повесили, а кого и так утопили в Литовке. Я пацаном был, мы долго в подвалах прятались, много там ребятишек было, некоторых родные сами в подземелье приводили, а сирот, - старик махнул рукой, подернутые тусклой пеленой усталые глаза сверкнули влагой, - ещё больше. Потом немцы устроили облаву и много детей вывезли в Германию. Мы сумели далеко в подземелье спрятаться, вот и остались на родине. Пока могу, прихожу сюда, друзей поминать.
      - А сейчас? Не знаете, что там?
      - Давно уж я там не бывал. Но ходы помню. Боюсь, что не спуститься мне, а мелькали тут эти, что сокровища ищут, как их, гробокопатели, вроде. Ничего не нашли, ругались да вон лавочку мою порушили, теперь и посидеть негде.
      Мне вдруг очень захотелось побывать в подземелье этого, последнего для нас замка - завтра мы улетали обратно во Францию. Двигаясь следом за уже шатающимся дедом, Патрик ворчал:
      - У тетки Жанин в одном месте детство играло, видать не наигралась в свое время.
      - Разумеется, Пат, - вспомни, в какие годы прошло её детство? - постаралась я смягчить раздражение мужа, спускаясь по полуразвалившимся ступеням. Воняло кислятиной, кошками, бомжами. Куча мусора. Сразу от ступенек шли несколько узких ответвлений.
       Мне послышалась немецкая речь, грохот проходящих по опустевшему селу танков - туда, где ещё много свободной земли, где ещё все живы, и не слышно воя падающих бомб. Представилось, как сельчане спешат спрятаться от бомбежки в подземелье замка, прихватив самое дорогое. Держится за мамину руку не по-детски серьезная Янина. И, конечно же, прижимает к себе или прячет в кармане платья... Что? Не одежду, нет. Игрушку? Куклу? Рисунок? Фотографию?
      В одном проходе было пристанище то ли нарков, то ли бомжей, валялись картонки, газеты, тряпье, пустые шприцы, хорошо, что нам никто не встретился. В другом мы нашли несколько разнокалиберных пуговиц, гвозди, пустые бутылки да неопределенного цвета атласную ленточку с обгоревшими концами, которую я прихватила с собой, не обращая внимания на сморщившего нос мужа.
      Уже при выходе я споткнулась и оперлась рукою о стену чуть выше пола, камень вдруг легко подался внутрь. За ним, глубоко в нише, в шерстяном, некогда ярком, а сейчас полуистлевшем грязном платке лежала небольшая жестяная банка. В ней аккуратными рядами, завернутые в чайную фольгу и потому сохранившиеся, лежали фантики. Обертки от конфет и шоколада. Я осторожно вынесла банку наружу.
      От находки пахло ржавчиной и плесенью, но внутри ещё сохранился сладковатый запах шоколада. Я растерянно перебирала обертки довоенного времени, кем-то заботливо проглаженные утюгом. Патрик метался рядом, как тигр в клетке.
      - Ты как хочешь, Аннет, а я больше по развалинам шататься не намерен. Надоело. Да брось ты эти бумажки!
      Он выхватил у меня ленточку, высыпал на землю фантики, щелкнул зажигалкой и поджег. Листочки сворачивались цветными трубочками, сохранившиеся воск и жир замедляли процесс, а я смотрела на это как завороженная. Почему-то мне было очень грустно, до слез. Подумалось, что мы жжем чью-то радость, чье-то богатство, чье-то детство. Дни, когда маленький человечек был безумно счастлив.
      Муж смотрел на огонь не мигая, играя желваками на скулах. Из пустых глазниц замковых окон выглядывала луна, слегка закрытая потемневшими облаками.
      А у меня мелькали, кружились в голове фантики, конфеты, дети. Я вспомнила морщинистую, чуть дрожащую руку, бережно разглаживающую конфетные обертки. Мадам Жанин Денье... Она очень любила сладкое, потому что оно напоминало счастливые детские годы.
      - Пат!!! - я кинулась к костру, обжигая пальцы, и начала тушить огонь.
      - Ненормальная!
      Я сидела на корточках, со слезами на глазах, ветер выхватывал у меня из рук разноцветные кусочки детства Янины Прашкевич. Я поняла, что знаю то слово, которое поможет открыть сейф.
      Рано утром мы опустили в озеро букет свежих цветов. Увы, война и годы скрыли от нас многое, в том числе и могилу Людмилы Прашкевич. Руины Новогрудского замка застыли над нами в печальном карауле.
      Что оставила нам тетушка Жанин, кроме двухэтажного дома? В банковском сейфе, рядом с кулоном из небольшого голубого топаза лежали баночка с конфетными обертками и толстая тетрадь, исписанная мелким почерком.
       История жизни Янины Прашкевич.
      

    8


    Мудрая Т.А. Гусман из Тарифы   22k   "Рассказ" Проза, Фэнтези, Мистика


    ГУСМАН ИЗ ТАРИФЫ

       Я стою на стене моей крепости, ветер развевает седые пряди волос и бороды. Погода здесь всегда отличалась ветреностью - хороша для морских прогулок. И сейчас я вижу внизу целое толпище разномастных кораблей: изящные, как ребек, яхты, узкие спортивные фелуки - и с недавних пор эти. Широкие и плоские доски под косым мавританским парусом.
       Мавры. Их земля отчётливо видна в ясную погоду, какая здесь бывает нередко: четырнадцать... как их... километров по прямой. Пять-шесть британских морских миль. Бритты обитают здесь неподалёку, гнездятся на своей скале, будто тамошние обезьяны - единственные дикие обезьяны в Европе. В мои времена и сами бритты, включая их необузданного короля Львиное Сердце, были гораздо более дикими и неприрученными. Человечество мельчает.
       Это мавры возвели здесь, неподалеку от Кадиса и Севильи, свою крепость и назвали по имени одного из главных своих грабителей: Тарифа, город Тарифа аль-Малика. За что нелегко быть благодарным: однако я благодарен.
       Один я, гранитный, стою во дворе замка с позеленевшим бронзовым клинком наперевес. Другой я, надо думать, обратился в горельеф на крышке фамильной усыпальницы: почию рука об руку с верной супругой такого же сурового замеса, что и сам. Хотя, возможно, мой прах так не перевезли из Гранады, под стенами которой я погиб: время было суровое.
       В любом случае, ни там, ни там, ни в каком-нибудь третьем месте меня настоящего нет. Привидение нередко бывает привязано к тем камням, которым отдано его сердце. И к той земле, что его пленила и опутала чарами.
       Нет, первыми были очарованы мавры, едва переплыв через узкую полосу солёной воды. Их поманила к себе богатейшая, по сути ничья земля - зелёная, плодородная, с неисчислимыми богатствами в недрах, - и они приложили все усилия, дабы извлечь её из-под власти готских королей. Ну да, почти что моих предков - только лично я такими предками не слишком горжусь. Я не королевских кровей, слава Всевышнему: всё моё добыл сам. Мои деды не облагали простой иберийский народ непомерным налогом, не бахвалились конкубинами, как король и его приближённые, и, возможно, поддержали архиепископа Севильи, когда тот благословил пришлых мусульман на войну против готских варваров, что уже порядком надоели всему оседлому населению.
       Мы, готы, ведь сами были завоевателями. Так обычно и бывает: родиной для тебя становится то последнее место, откуда тебя не вышибли силой.
       Честно говоря, я не уверен, что в моих жилах нет ни крови местных иберов, ни известной доли "чернил", то есть крови других завоевателей, мавров. Как и в жилах любого истинного испанца, предки которого скакали из веры в веру наподобие блох и нимало тем не смущались. "Очищаться, очищаться - все ослы к тому стремятся", - пели уличные мальчишки во времена сеньоров Сервантеса и Лопе да Веги, когда исконности крови стали придавать непомерное значение. В мои времена, когда властвовали "короли трёх религий", такого не было и в помине.
       Возможно, всё это отчасти объяснит историю, которую я собираюсь вам поведать, - я, градоначальник и комендант замка, или кастильо, носящего моё имя. Castillo de Guzman el Bueno. Знаменитый леонский рыцарь по имени Алонсо Перес де Гусман и по прозванию Добрый. Ныне - бессменный страж Тарифы.
       Итак, начнём - затейливыми чужими словесами, чтобы вам, мой безымянный слушатель, не было скучно.
      
       "Эта история срывается со струн всех севильских гитар, страстные хрипловатые голоса певцов фламенко возрождают её так же часто, как легенду о злополучной донье Каве, любовь к которой подняла вассала на сюзерена: последнего готского короля. И по всей Андалузии, бывшей земле Ал-Андалус, да что там - по всей Испании перелагают её в стихи, испещряют её знаками страницы книг, изображают в лицах и красках.
       Стоит недалеко от Кадиса крепость Тарифа, очертаниями своих двадцати шести башен похожая на бородку огромного ключа. Воистину это ключ ко всем испанским землям: в ворота, что он открывает, глядят Пиренеи. Двенадцать тысяч воинов понадобилось в своё время берберам, чтобы вырвать город Тарифу из христианских рук. Ибо Тарифа - то был первый их шаг по земле страны, которую они покорили и красота коей покорила их самих. Вот что писал халифу, ступив на землю Андалузии, один из его генералов:
       "По красоте неба и земли страна эта подобна Сирии, по мягкости и благодатности климата - Йемену, по своим цветам и запахам - Индии, по плодородности земель - Египту, по количеству ценных металлов - Китаю".
       В считанные месяцы открыла себя арабам и берберам страна Аль-Андалус, уставшая от распутства и кровожадности задиристых готских владык.
       Кордова, Гранада, Малага, Толедо сдались арабским войскам почти без боя.
       Вовсе не худшими владыками были мавры. Хватало им в те времена и разума, и расчёта, и милосердия, и благородства. Но поднялась против них испанская гордость - та самая, которую лишь отточили века, не могущие сломить. Непокорённой осталась Астурия - крошечный клочок горной земли. Сама Тарифа не так долго оставалась под маврами. Осадил её король Санчо с суши, генуэзцы же помогали ему с моря; выморил он прежних хозяев голодом и поставил над ней и всеми ее окрестностями верного слугу своего Алонсо. Был дон Алонсо из тех, о ком доныне говорят: "Этот из готов", имея в виду наилучшее в последних: душевную стойкость, несгибаемую гордость, отвагу на грани безумия, понятие о чести, что ценится дороже самой жизни".
      
       Хм. Кажется, повторять такое становится неловко. По крайней мере, моя супруга, которую выбрали для меня родители из такого же славного рода, как наш, была куда как скупа на похвалу. И на супружеские ласки тоже: однако сын и наследник у меня рос. Наслаждаться отцовством, как и супружеством, в полной мере не приходилось - земля, мне препорученная, пила из меня все силы, а население, коему и под маврами было неплохо, норовило сотворить то же с кровью. Именно по этой причине и, как говорят нынешние, с пропагандистскими целями я часто выезжал по делам один.
      
       "Вот едет дон Алонсо по своему уделу без свиты и охраны, с одним только верным мечом у бедра - а чего ему было страшиться! И видит у малого озерца кобылицу в полном воинском уборе: чепрак кольчужный до самых копыт, на груди забрало с рогом посередине. И драгоценное оружие приторочено к седлу, сложено на траве тоже воинское и притом не христианского дела: шишак с обмотом вокруг него, длинная кольчуга хитрого плетения, круглый щит с умбоном, тугой лук из рогов горного козла да кривая сабля вместо прямого меча.
       Не убоялся врага и лазутчика дон Алонсо, пришпорил жеребца и погнал по крутому склону к воде.
       Что же видит он?
       Погружена в чистую воду по пояс совсем юная женщина в тонкой сорочке, омывает чистой водою грудь и косы. Лицо - будто луна четырнадцатого дня, тёмные, как ночь, волосы распустились, плывут их концы по поверхности воды, губы что кармин из драгоценной раковины, брови изогнуты, словно двойной лук, а о глазах, подобных этим, мог бы сказать поэт, что влюбленный видит в них свой портрет как бы отражённым в спокойной и чистой воде, ибо сами они суть подобие незамутненного зеркала. Ибо, как сказал другой великий, Саади Ширази,

    В зерцале отражён прекрасный облик твой.
    Зерцало чисто, дивный лик пленяет красотой.

      
       Едва завидела дева дона Алонсо - быстрее молнии и проворней соколицы выбралась на берег, как на крыльях пролетела мимо его жеребца и уже одетой и вооруженной встретилась взглядом с чужими очами.... Ибо, говорят, лишь тогда осмелился рыцарь взглянуть на неё, когда стан, подобный кипарису, был скрыт кольчугой, доходящей вверху до самых запястий, внизу - до голенищ сафьянных сапог, а голова - шлемом, низ же лица был надёжно скрыт концом тюрбана.
       - И говорит девица гневно:
       - Видел ты меня с открытым лицом и нагую; многие сыны неверия платили за меньшее бесчестье своей жизнью, ибо путешествую я по захваченной ими земле, дабы карать гяуров. Скажи своё прозвание, ибо нет в том чести - убить мне безвестного и безымянного.
       - Зовусь я Алонсо Перес де Гусман, - говорит он, - и отвечаю я перед Господом моим за всю Тарифу и всех людей в Тарифе без различия в вере. Тяжело будет мне умирать с такой ношей за плечами. Но никогда не поднял я руки и не обидел ни безоружного, ни старца, ни ребенка, ни женщины; не хочу такого и впредь. Скажи и ты своё имя, дабы мне принести его к престолу Господа моего.
    - Зовусь я Амина дочь Затт аль-Химми, воительница и дочь богатырши из рода богатырей. Много христиан пало от моей руки,
    но ни один не был безоружен, ни одному не наносила я предательского удара. Хочешь биться - бейся во всю силу!
       Потупил голову Алонсо и говорит:
       - Не смею..."
      
       Описание событий, мягко говоря, странноватое. Подобное вооружение я видел под Гранадой, причём на мужчинах - и вовсе не тогда, когда меня проткнули пикой, а при окончательном штурме крепости их католическими величествами Фернандо и Исабель. Будучи далеко не в лучшей форме. Я имею в виду - газообразной или вроде того.
       А по-настоящему та девчонка была наряжена в одну подпоясанную сорочку с длинным рукавом, жилетку и штаны. И, как это ни странно, не купалась, а подстерегала. Дожидалась, пока я сойду наземь, чтобы ополоснуть лицо и шею от пота и напоить жеребца.
       Разумеется, она была вооружена: если можно так назвать дедовский меч с узким перекрестьем, который оказался направлен на меня сразу, как только я обернулся и выхватил свой верный прямой клинок.
       Что меня насторожило - тогда я ещё не знал, почему.
       Любой мужчина, мало-мальски владеющий оружием, держит меч так, чтобы тотчас отбить удар.
       Любой новичок направляет острие к горлу противника, нисколько не держа в голове, что тот может уклониться, пропустить его меч рядом со своей шеей и одновременно насадить на свой, как курчонка.
       Но эта соплячка стояла, повернув меч острием книзу, и в её позе не чувствовалось ровным счетом никакого напряжения.
       Я отлично знал такие клинки: чуть изогнутые, довольно лёгкие, с двусторонней или полуторной заточкой. Одинаково годны для того, чтобы рубить и колоть. И наносить неплохие режущие раны.
       Но таких воинов я не знал. И потому отступил на шаг-другой.
       - Не имею привычки биться с женщинами, - сказал я спокойно. - Однако будь уверена, что переступить через рыцарскую вежливость мне будет легче лёгкого. Может быть, поговорим?
       Фигура из мавританского шахтранджа не шелохнулась.
       - Наёмник убийцы сам таков, - послышалось из глубин тугого обмота, прячущего долгий волос моей чёрной королевы.
       - Я верный слуга королю Санчо, но убивать по его велению, как это делал дон Родриго Диас де Бивар, мне не доводилось, - ответил я как мог неторопливей. - И уж тем более - женщин и детей.
       Кажется, нынешние называют это "переговорщик". Вот именно: мне, бесхитростному солдату, волей-неволей пришлось выступить в роли переговорщика, защищая собственную персону.
       Потому что у меня рука не поднималась бесчестно зарубить эту храбрую малявку.
       - Он приказал вырезать всех моих в Тарифе, - процедила она сквозь зубы.
       - Я никого из них не убивал - с недавних пор только и пытаюсь оградить им подобных от произвола, - ответил я на это. - В том числе королевского.
       В конце концов, я по капле выцедил из неё всю историю. Она была родом из старинных мувалладов такого же упрямого склада, что и мои собственные предки. Раз переметнувшись из христиан к муслимам, они делом чести считали держать сторону последних в любой стычке. И, разумеется, поплатились за это.
       - Вот что, - сказал я. - Не знаю, кто тебя выучил так держать скимитар, но из тебя, даст Аллах, может ещё получиться что-нибудь толковое. Уходи, не нарывайся на моё собственное оружие. И не рыскай тут - мститель из тебя никудышный. Вот жена получится недурная: если не первая, то никак не ниже второй.
       Как оказалось, я как в воду глядел. Ту самую. Озёрную.
       Через некое время события повернулись для Тарифы весьма неблагоприятно. Дело в том, что мой сюзерен в свое время сел на престол вопреки завещанию отца, Альфонсо Десятого, опрометчиво разделившего Испанию на уделы. Внаглую перебежал дорогу другим наследникам, братьям и племянникам, сам себя, можно сказать, помазал на испанское царство и пошел войной сразу на всех, кто возмутился его политикой. За что и был ещё при жизни отца проклят. Дело прошлое, оно конечно. Старый король умер - да здравствует новый. Санчо Четвёртый Храбрый, иначе Санчо Кровавый.
       Родной королевский брат Хуан, по отцовскому завещанию - владетель Севильи и Бадахоса, тоже оказался в числе мятежников, был королем Санчо побежден и прощён. Однако не примирился - слишком жирным куском пришлось заплатить за этакое прощение. И позвал на помощь "своих мавров": обычная практика во времена, когда сам великий Сид Кампеадор работал на тех и этих.
       И вот в тысяча двести девяносто четвертом году - отлично помню дату - мавры пришли отобрать у короля Тарифу и вернуть себе. Было их немного, семь тысяч, потому что Хуан обещал открыть ворота кастильо одним хорошо известным ему способом. Отлично сработавшим при осаде Саморы. У коменданта гарнизона была родственница, у неё ребенок...
       Вот именно. Этой венценосной сволочи удалось захватить моего сына и наследника.
       В романсах поётся, что тот был совсем младенец. Ничуть. Безрассудный подросток по доброй воле и против воли отцовской принял сторону мятежного принца. Тайком от меня, разумеется. Вы, нынешние, отлично знаете, как это бывает, однако в наши строгие времена подобное было в новинку. Проблема отцов и детей, ха! Мы были заняты кое-чем поважнее.
      
       "Не было это буквальным нарушением вассальной присяги и делом бесчестным, оттого и не порушило ни в малой мере отцовской любви.
       Вот стал Хуан в виду стен Тарифы и кричит дону Алонсо:
       - Не откроешь ворота моим соратникам и моему честному королевскому имени - прямо у тебя на глазах перережу горло мальчишке,
       Вот, значит, какой был у него план...
       Но крепко помнил дон Алонсо: кто владеет кастильо, владеет и городом Тарифой. Кто владеет Тарифой, владеет судьбой всей Испании, Да, пожалуй, весь город и собрался ныне в крепости - защитить ее, потому что с недавних пор думал сходно со своим хозяином. И, почти не раздумывая, так ответил Алонсо Хуану:
       "Я растил сына для блага страны и на страх ее врагам, а не для того, чтобы он сделался игрушкой в их руках. Убей его, Хуан, это будет для меня честью, для моего сына - вратами вечной жизни, а для тебя самого - вечным позором на земле и вечной мукой на том свете!"
       А когда увидел, что смутился злодей, прибавил:
       "Что же ты медлишь? Или нож твой не остёр? На, возьми мой!"
       Снял с пояса кинжал и метнул вниз - с такой силой, что тот вонзился в землю у самых ног Хуана. А потом, как говорит предание, удалился в башню завтракать со своей супругой. Когда же поспешили к нему люди с вестью, что Хуан зарезал-таки мальчика, ответил:
       - И только? Я уж подумал, что враг ворвался".
      
       По логике предательства безрассудный юнец и так и так был обречен. Горячностью натуры, подсказавшей ему опрометчивое решение, подлостью принца, самим Богом, что устроил дело на свой обычный манер - против логики человеческой. Я полагал, что своей резкой речью и картинным жестом даю мальчику хотя бы малый шанс выжить. И ушел с поста лишь ради того, чтобы не видеть его почти неизбежной гибели, о которой меня оповестили, лишь только я сел за стол и встретился взглядом с женой.
       Но Тарифу я защитил. Разумеется - иначе бы о том рассказывали совсем в других выражениях. Мавры ушли от стен, принц Хуан - из истории. Говорят, видали его позже у стен Гранады, Собственно, надежды на хороший исход у моих противников не было: Тарифу таким малым числом народа не взять, да и жестокость Хуана потрясла всех иноверцев до единого. Кое-кто из них заколебался, я думаю, уже тогда, когда он пошёл на явную подлость и насилие. Живо представил себя на месте моего мальчика...
       Король тогда сидел в Алькала де Хенарес и был болен. Когда ему донесли о событиях он - вот диво! - извинился передо мной, что не может прибыть в Тарифу. И то сказать: я сохранил ему достояние, которое он было хотел разрушить, не имея сил оборонить. Спасли положение рыцари Калатравы, которые удерживали крепость целый год, и лишь потом я, грешный. Дважды.
       Когда я прибыл ко двору, сотни людей сбежались посмотреть на новую знаменитость. Король привстал с места, обнял меня и воскликнул: "Здесь находится рыцарь, который должен служить примером всем!"
       Что делать: когда я даю клятву однажды, я её держу. Совсем как та мувалладская девчонка и её семейство. Я оставался верным сторонником короля, а когда он вскорости умер - его вдовы и сына. Получил в управление земли между Гвадианой и Гвадалквивиром - и громкую славу в придачу. Но не прозвище, вопреки общему мнению: его я обрёл ещё на службе у короля Альфонсо. Стыдно было бы сыноубийце называться Добрым.
       "Что случилось дальше?" - часто спрашивают те, кто умеет слышать сокровенные голоса стен.
       Но стены никогда не говорят правды. Она не так романтична, как вымысел, и куда более опасна.
      
       "Всё же открыла Тарифа свои ворота маврам. Было их ровно семь всадников: шесть мощных воинов и один по виду совсем юноша, тонкий станом и узкий в плечах. Покрыты они были по голове, лицу и плечам синими обмотами, как принято в племени туарегов, и желали говорить с благородным Гусманом о мире. Также привезли они с собой в парчовом мешке голову Хуана, переложенную для пущей сохранности душистыми бальзамическими травами. Поглядел на нее Алонсо и говорит:
       - Не приму такого жуткого подарка. Ибо не к лицу христианину радоваться позорной гибели кого бы то ни было, и не вернет мне эта смерть моего милого сына.
       - Ты прав, - ответили ему. - Но погляди: вот Амина бинт Затт аль-Химми, и от девственной плоти ее, от твоего семени родятся храбрые сыновья и прекрасные дочери для колен твоей супруги, дабы соединилось в них всё лучшее, чем славны оба наших народа: пылкость и отвага, гордость и нежность, красота душевная и телесная. И пребыло таким в веках.
       Тут сдвинул седьмой всадник покрывало с лица - и глянули на дона Алонсо очи, что отразились в его душе, как в прекраснейшем зеркале текучего, как слёзы, хрусталя ..."
      
       Нет, в самом деле: хилая былинка на чужой земле распустилась великолепным цветком. Туареги дики: возможно, оттого они так высоко ставят своих женщин. Как им удалось заманить и убить Хуана - не знаю. Как договориться с маврами - не моё дело. Видится мне в моих снах нечто вроде подвига Иаиль, проткнувшей висок вражеского военачальника колышком, или самоотвержения Юдифи. Скорее последнее - из-за того меча, который Амина держала на манер будущих самураев.
       Вот только никаких наследников она не родила и рода будущих герцогов Медина-Сидония ими не продолжила. Даже наилюбимейший бастард не годится для такой роли. А уж если то сплошные девицы...
       Я обхожу дозором Тарифу дважды в сутки, воздавая честь обеим моим любовям: можно было бы и чаще - ведь никто меня не видит. Только я ведь истинный гот. Истинным готам не к лицу проявлять слабость, тем более - плакать на родных могилах.
      
      
      
    © Мудрая Татьяна Алексеевна

     Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.

    Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
    О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

    Как попасть в этoт список

    Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"