В маленьком Мухосранске копали площадь перед президиумом и обещали реставрировать дом безвестного купца. Так как денег в казне, как всегда, не наблюдалось, дом купца передали во владение Центробанку. А так как Мухосранск издавна взрос на болоте, площадь чавкала, булькала и грозила проглотить единственный экскаватор.
Это Центробанку хорошо, где бы ни был, там и деньги печатает, а администрации что? Какукиш приватизировал энергоснабжение, айзеры - энерго и тепло сбыт, и население заворачивало краны, боясь инфляции.
Капли масла черными гранатами блестели на поршнях, членистоногие суставы дергались в легкой несогласованности, и экскаватор подрагивал на упорах, прогибая дышащую длань земли.
Уже пару раз выходил мэр из личного кабинета напротив. Он играл на солнце предательской залысиной, добавлял в рабочую копилку изощренного мата, но дело двигалось вяло.
Ожидались приезда высокого начальства из центра края. (Хоть и край, все одно, где центр - краевистее найдется.) А большущая честь выпадала редко, воизноменование юбилея. И хотя юбилеи следовали значительно чаще, чем предполагала самоуверенная хронология, делать их дозволялось не всегда.
А тут выпало! Хоть раз поперек двоевыборного срока, но по самые уши. И дата круглая и радостная как бильярдный шар. Еле-еле уговорили. А как тяжело далось. И фонды передавали, и администрацию приручали, удочки с наживкой закидывали и подсекали, ах, с каким натягом подсекали! Можно было и губы оборвать.
Тогда посрамиться никто не желал, и все наделись на чудо. Местный пророк, что ушел в хмурые таежные веси, для сих баталий не подходил, манну небесную не разбрасывал. А еще, больно речистый, претензии через край. И не позвали его. А без изюминки пирог не наваристый, вот и придумали ход новый.
Центробанк обшелушил тресканный фасад дома исторической достопримечательности, и подменил ему внутреннюю начинку. Средства угроханные были большие, но в народ опять же не выходили. (Центробанк опасался инфляции пуще, чем население, потому деньги прятал в хранилищах и жил за народный счет.)
Окна в новое денежное убежище вставили австрийского сталепластика, но пылью припорошили для пущего порядка. Все одно зеркальны, и баланса за ними не разглядеть. А баланс тот, говаривали, берегли круче собственной чести. От того же народу, вдруг изумиться и расстроится пищеварением. Цифры - они для пищеварения, хуже нет. Ими и подтираться-то страшно, а проглотить, в случае крайней необходимости, гаже дизентерии.
Начинку валютного здания утверждали по двадцать седьмой инструкции (новая не доходила). Так что внутри все пучком - и сауна, и газон под землей с теннисными кортами и тенистыми аллеями.
А площадь решили облагородить. Благо ей рода доставало. Памятники, мавзолеи - это давно приелось. Решили - забетонировать под военный плац, раскрасить новым трехполосным державным флагом. А орнаментом по периферии выбить вековечные буквы с шаржем на старшего Мишалкова и ноты Дустоевского в исполнении усопшего Баха.
Вот и копали, дабы фундамент подвести. А она огрызается, чавкает, не понимая исторической роли.
Вдруг экскаватор протяжно зачревовещал стертыми шестеренками и напружился, как свернутый в клубок удав перед неизведанностью добычи. Вместе с ковшом из земли показалось нечто тяжелое, мохнатое и похожее на древнее чудо. Бдительный мэр понял, что это памятник вождя, спрятанный хитрыми до срока почитателями, но было лучше. Из земли восставала древнейшая фигура, неведомого искусства.
Забегали людишки и пронырливые управделами. Сразу же отправили секретную шифровку прямиком в центр. Но и без ее ответа виделась первостатейная удача. По укрытому окислами бронзовому телу определили, что это третий век до н.э. Хотя лучше десятый - на следующий год можно Мухосранску праздновать трехтысячилетие со дня основания!
Подтянулись авторитетные умы из районного музея. Фигуру нежно очистили от многовековых наслоений, и порядочно набравшейся толпе предстало знамое волшебство - доисторический постамент в полный рост и радость его нынешних обладателей.
Был он похож на ангела, сидящего в позе длительных размышлений. Но смущало не библейская трактовка крыльев, и даже не маленькие стручки рогов, торчащие из темной, курчавой головы.
Слава Богу, годы массового террора церкви ушли в небытие. Новая власть относилась к идолам и обрядам не только с почтительной терпимостью, но и с завидным к вспоможению упрямством. Многие из державных людей были готовы и на крестные, и на подпольные ходы.
Смущало не это. Как видно слишком увлеченный реализмом тела, безвестный художник прилепил скульптуре между ног такую выдающуюся гадость, что выставлять ее на общее обозрение, значило бы пропагандировать гедонизм. А слова такого в Мухосранске не ведовали отродясь.
--
Е-мое! Ну, у него и штука, - вырвалось у неосторожного, а потому не титулованного местного профессора.
И уже тогда пришлось прикрывать скульптуру наспех сшитым на женской швейной фабрике балахоном. А после обеда и вовсе унести во внутренний, недоступный смертным людям дворик административного здания.
К завтрему, на паджерах поднеслось центровое около начальство. Приехала и директор краеведческого музея. Но лицезреть прямо на чудо, она отказалась, ладошкой прикрывала его бесстыдство. А мэр наседал, хотел получить ясности, призывал ученых к веротерпению и уважению старины.
После бурных исторических разбирательств, просмотра почти порнографического, но жутко научного фильма, гиганты мысли определили принадлежность скульптуры к необходимому веку и запутанному древу эллинской мифологии.
Выходило так, что в провинциальном Мухосраске - городе со статусом деревни на корню, произошло одно из самых крупных археологических открытий. Оказывается, у серокрылых Гарпий, так предательски напавших на всем известного Одиссея, существовал муж, и приходилось называть его естественно Гарпием.
--
Вы, понимаете, какая дребедень, - весом продавливал картину глава города, -вроде и скульптура неприличная, и тема не ясна, а свидетельство древности налицо!
После такого и миру явить не грех. Может, аргонавты к нам за руном стремились? А то и корни Гипербореи под нами есть. Это же социальная идея новой государственности! Непреходящее значение.
Мэр прервался на утирание последствий жары платочком. Комиссия и группа поддержки туго молчали. Одни и не подозревали существования аргонавтов, а другие уже представляли точно, что для начала фигуре той надобно кое-что спилить.
А в большинстве своем желали одного - окончить дебаты и набурдешавт. В автомашинах доставки были кондиционеры, а здесь - теплая минералка местного производства. Хотя головы могут снять и за эту гадость. Куда ж его с таким бюстом ставить? В сторону не развернешь, и не уткнуть к стенке. Площадь - она и есть площадь. Заседатели ушли в бурные размышления.
--
А если его на крышу Центробанка приладить? - вылезла вперед чья-то бойкая молодость.
--
А вдруг не выдержит? - быстро парировал Центробанк.
--
Да у вас там цельнолитье бетонное.
--
Кто сказал?! - управляющий привстал в порыве негодования. - Знать не положено по инструкции.
--
Да ладно Федорович, - прервал его мэр. - Город маленький, родственники через дом. Нашел, что прятать.
Тут загоношились хором. И отдаление в четыре этажа, и оградку можно до пояса сварить, и конфликт разрешен. Опять же безопасность - скульптура антиквариат, высокая ценность. А где ценности, если не в банке хранить? Может и прибыток для международного уставного капитала.
Опытный Федорович стрелочником быть не умел. Но когда мэр пообещал согласовать с губернатором, а высокие гости отвалили резолюций не скупясь, отлегло и у банкира. Вспомнилась галерея голых модернистов в Головном в Москве, тамошняя отделка под царские платы Годунова. А мы чем не лыком шиты? У нас и древности в семь колен. Так и согласились.
Праздник пришлось перенести. Зато удался так, как и мечтать не мечтали. И губернатор был, и пожаловал представитель президента. А иностранцев как мух в летней бане. Уж, а с размещением творилось, - чуть до международного конфликта не огреблись. Немцы с японцами сцепились прямо на людях. А еще академики...
Трансляцию праздника, - через массмедиа. Шестой канал целый воскресный час посветил, развернутое обозрение. К Гарпию лезут напролом. Им бы клубнички, а тут даже на огурцы посмотреть не дают. Сайбериан истаблешмент - рамка по пояс, зеркальное отражение от винта. Они в люльки подъемных кранов, в кинокамеры и фотовспышки. А у нас Центробанк охраняется государством, и лапать естество руками, близко воспрещено.
Пришлось отдать им фотографию и в профиль, и в фас. Но наши умельцы линзами шерудят других не хуже. Колаж не колаж, а привели естество в приличную норму и честь народную сберегли.
Уж и мэр был не рад, что такое заправил, но держался достойно и даже выучил восемь слов из английского языка. А изображение мухосранского чуда растиражировали по всему миру. И площадь в виде государственного гимна и флага, и Гарпий на высоте. Может, не попадут в книгу Гиннеса, зато с валютой теперь надолго хорошо. Туристические маршруты стороной не обойдут.
Вечерело, недолгая гроза разрядила небо, насытила озоновой свежестью, и стаи кучевых облаков разлетелись голубыми просветами. Казалось, закат принялся снизу вверх. Черные провалы дворов скрывал полумрак, а верхушки великанов тополей горели нестерпимой, яркой желтизной. Они трепетали ветром, и огненная бесконечность стремилась в небо.
Удобно расположившись на привычном постаменте Гарпий смотрел вниз и насыщал временем тело. Он отгородился от сородичей плотной завесой молчания и принимал мир.
Приходить сюда, уже давненько считалось неприличным. Но болото и долгие размышления ему надоели, вот и подставился под ковш, глотнуть свежего воздуха. Как и всем холоднокровным, Гарпиям от жизни требовалось исключительно мало. Дышали они через тысячелетия, а уж кушали со вкусом, но два раза. Один - сразу после рождения, другой - на всю вторую, оставшуюся половину.
Открытие внутреннего холодного синтеза перевело их род в ранг аскетов и научило замедлять биологические процессы настолько, что камень о них крошился трухой.
Проснувшись после очередной продолжительной медитации, они обнаружили, что их родную планету заселяют отвратительно грязные, суетливые существа в шкурах убитых животных. Попытки контакта и передачи новичкам знаний напоролись на явную недоброжелательность и гадкие суеверия.
Если быть действительно достоверным, то именно Одиссей забросал горящими стрелами и камнями корабельных орудий посланцев мира и торжества. Засим, разочарованные, но нисколько не поврежденные, они возвратились в родной стан. Именно тогда и было принято историческое решение, дать уродцам развиться в нормальных существ, а самим укрыться в земле на пять тысячелетий.
Некоторые роптали на нереальность срока. Им казалось, что за столь малый промежуток времени, ничего путного не выйдет. Ведь шагали же гомосапиенс от узловатой палки в руках, до плавильной печи четыре гарпопоколения? Но тогда победила торопливость, а мудрость ушла восвояси.
Наш же Гарпий был весьма юн. Ему от роду три тысячелетия, он еще не бывал снаружи, и побег сей, должны простить. Лишь бы не натворил, чего хуже. Пока он вкушал радость легкого прикосновения ветерка, нежился последними лучами солнца и наслаждался любовью.
А любить Гарпии умели все, что жило. Более прочего, кончено Мать и место своего обитания - Землю, но и прочим доставалось через край. Одним из элементов их своеобразной культуры было временное сожительство со всеми возможными (но реально доступными в размере) формами жизни.
Зоофилия у них не каралась, а считалась единственно верным, правильным путем эволюционного движения. Старейшины с гордостью передавали предания о превращении (путем генной, любовносексоидной мутации) хорька в опоссума, а иные добирались до зачатия первых земноводных.
Методом внутреннего подбора избранного в любви генома, гарпии предавали пришедшему в запустение виду мощный толчок, и природа баловала фауну новым жизнеспособным к развитию и гармонии организмом.
Была в этом действии некая однобокость. Их, так сказать, женская гарпополовина посещала других гораздо реже. Нет, виной тому была не их вопиющая фригидность или затрудненность деторождения. Любили дамы захватывающе и с завидной энергией, но посторонние геномы оказывались слабоваты. А испытывать на себе различные методы искусственного подбора или прочей научной статистики, считалось у них не только неэтичным, но исключительно вредным. Природу Гарпии подменять собой не собирались.
Опустилась ночь. Сигнализация на постаменте была для отвода глупых дурных глаз, но никак не смущала Гарпия. Он замкнул бдительные контакты выдержав тон сопротивления, схлопнул пространство в шар, успокоив объемники, взмахнул гибкостью широких крыльев и тут же добавил веса в постамент (холодным синтезом, а как же?).
Огромная тень с легкостью скользнула вниз и зависла в молчании. Законов физики гарпии старались не нарушать, потому и передвигались в основном в порядке левитации, а не махали крылами яки пропеллером.
Темные в электрической экономии улицы парили влажным теплом от выпавшего на асфальт дождя. Пахло свежестью зелени, тягучим ароматом редких комнатных цветов, чуть сладковатой прелостью не убранных вовремя, прошлогодних листьев.
Гарпий скользил мимо окон железобетонных сот многоэтажек и разглядывал темные провалы окон. Кто-то не спал, светилось электричество, странные индивидуумы выдыхали в форточки едкий дым, видно прочищая помещения легкими.
Он обходил их стороной, не желая смущать мирное, неподготовленное к контактам население. Правило это родилось само собой, но входило в немногочисленный гарпорегламент. Преждевременно смущать других оторопью - занятие неблагодарное, а потому вредное.
Гарпий искал женщину. Как ожидалось, она не должна быть не стара и лучше бы одинока (последнее часто забывали). Желательно, чтобы она жаждала любви, но это уж сущие пустяки. Какая женщина устоит перед любовью Гарпия?
Наконец, он увидел ее. Окутанная тяжелыми покровами одеяла, она забилась в одинокий угол огромной кровати. Усталый провал глаз темнили круги беспокойства. Ее бил озноб от легкой простуды, она была чуточку бесплодна. Но это не важно, она ждала и видела сны.
Гарпий чуть тронул сеточку спутанных ожиданием надежд, разогнал дымку одиночества и встал рядом. Звякнули щеколды, створки окна настежь распахнул ветер, но она уже не боялась. А Гарпий не торопился.
Он ждал, когда уйдут покровы горькой несбыточности. Ждал, когда скажет она, кем ему быть. Когда воплотит его тело надеждами в образ. И вдруг вспыхнула музыка. И это было внове.
Как-то пришлось, что Гарпии ее не ведали. Как-то не чувствовалась она за ржавым блеском военных литавр древних эллинов, не горела огнем военных парадов и бравурных маршей. А тут вспыхнула, заискрилась игольчатой новизной, и Гарпий понял, что сегодня зародится вселенная. Зародится из уст простой школьной учительницы музыки. Ибо так говорила ее душа - ритмом Баха, Стравинского, Грига.
Он стал юношей с копной мягких, золотистых волос, с гибким ненасытным к радости телом, с глазами выпивающими бездну звездного неба. Он увидел себя через ее глаза и полюбил их обоих.
Но Гарпий ждал, ибо у ног его стелилась вечность. Он объял тело женщины очищающим огнем, омолодил кожу, разгладил морщины, налил желанием порозовевшую сосками грудь. В каких-то отголосках своего сна она боролась с глупым целлитом. Но ты прощаешь женщине все, когда уже любишь.
Он вошел в нее нежно, ласково. Он объял ее до кончиков пальцев тягучей волной истомы, ожидания живого чуда. И оно пришло. Горячий поток подхватил их, свернул в тугой ком, разразился стонами, бранью, укусами поцелуев. Это был бред, от которого выворачивало суставы, сводило мышцы. Соленый вкус прокушенных губ, мускус пота, ершистость волос. Это было наваждение. А с утра, она не пошла в школу...
Через несколько месяцев после описанного выше события, по городу расползлись мерзопакостные слухи. В этот раз старушья беда настигла мужскую, вполне решительную половину города. Говаривали, что многих не допускали в постель. Говаривали и зримо видели, что некоторые особы явно и подозрительно помолодели.
Наконец, волнения вылились в непривычно мужскую демонстрацию единства и непроходимости. Перепитые мужики строили погром в администрации и закидали каменьями Центробанк.
Гадкое напоминание чуждого естества притягивало недобрые взгляды вверх и полнило небо гневными матерно-богохульными протестами. Мэр пытался сгладить ситуацию материализмом, зажжением в ночное время фонарей и прибавкой к минимальной потребительской корзине.
Но явные полумеры явно не помогали. Мэр и сам принялся опасаться за верность жены, заменил оконные решетки на бронированные ставни. Но хулиганства не прекращались. Да и разве приставишь к каждому подъезду и окну отдельно взятого милиционера? Тем более, когда женская половина язвит по поводу и без, с наглым неподконтрольным усердием.
Но поводом к бесчинствам послужило все же не это. Подлым инициатором международного скандала явился вполне порядочный импотент-алкаголик гражданин Ряпушкин.
Это он выскочил в толпу с криком: Моя жена беременна, а кореша тут не причем!. С этого и началось. Женщин эвакуировала милиция, а толпа мужиков, бомбанув ларек с водкой, захватила автокран и двинула на Центробанк.
Хотели сбить жар из брантсбойтов, но перевернули автомобиль и прорвали хлипкое ограждение. Быть бы народному бунту, но нарочно властям никто не хамил. Наоборот, жаждали справедливости.
И вот уже задвигали звеньями пожарных лестниц, кто-то приспособил чан для гудрона к подъему людского контингента, и напористые оказались на заповедной крыше.
Гарпий и не думал улетать - правила не дозволяли чуда... Его уже грустные глаза подернулись защитной оболочкой. Он набирал веса, думая, что с крыши его не столкнуть. Но тут случилось не поправимое. Прораб притащил кувалду, крякнул, взмахнул...
Эволюционный орган Гарпия канул в небытие. Ибо и после вакханалии остатков не разыскали. А потом разбили оградку, и озверевшие мужики принялись на раз-два, рычагами раскачивать постамент.
Фигура подалась, заскользила к пропасти, угрожающе нависла... С глухим непотребным воем тяжелая груда неведомого металла ринулась вниз. Она пробила хлипкий асфальт, булькнула болотной жижей. В последний раз видели свет глаза, да и скрылись без всякого намека на возвращение.
Гарпий сладко дремал в тинной глубине и выслушивал нотации своего далекого предка. Наращивать свое кое-что, ему предстояло еще лет триста. А там, опять на поверхность.
Предок не соглашался, приводил веские доводы и решение общего законодательного собрания. Но Гарпию не моглось без музыки. Он пытался объяснить остальным рептилиям, как она сладостна. Но никто не понимал. И Гарпий решил, что в следующий раз, он прихватит в болото и магнитофон.
Ближе к весне, на Мухосранск напала исключительно мощная волна рождаемости. Никто от нее доброго не ожидал, но дети рождались вполне здоровые и без уродливых отклонений. Отличались они ласкою, привязанностью к родителям обоего пола, послушностью к старшим.
Но кто тогда знал, что крылья у Гарпиев отрастают после тридцати лет, а настоящая любовь пробуждается еще позже.