Триумф наступил, когда собака залаяла. Для этого в демонстрационную комнату был принесен всеми любимый голубоглазый сиамский кот по имени Укуся. Лаборантка Света держала вырывающегося кота прямо перед носом у собаки и, поглаживая ему голову, тихонько приговаривала "Не бойся, мой хороший, не бойся, сейчас все это кончится...". При виде своего исконного врага Шарик, так звали собаку, видимо, на некоторое время забыл обо всех своих несчастьях и сипло почти шепотом стал размеренно произносить свои "гав". Звук был шипящий и какой-то потусторонний, от чего всем присутствовавшим в комнате стало немножко жутко. Потом Шарик тоскливо завыл и замолчал, а кот, наконец, вырвался и, прижав уши, забился куда-то в угол.
Члены Государственной Комиссии были в восторге. Некоторые с любопытством стали заглядывать в открытые дверцы широкого приземистого шкафа, из которого сверху торчала собачья голова, а сзади выходило бесчисленное множество проводов, трубок и кабелей. Каждый мог убедиться, что в шкафу не спрятано собачье туловище. Кто-то попытался погладить собачью голову, но она на него посмотрела с такой смертельной тоской, что в последний момент этот человек передумал и, одернув руку, сделал в воздухе неопределенный жест, который завершился всплеском ладошек, что, по-видимому, должно было означать "это надо же!".
Тем временем директор Института трансплантологии профессор Сергей Владимирович Кернов продолжал объяснять комиссии принципиальную схему собачьего лая: "...то, что наш Шарик захотел что-то сказать, регистрируется в виде сигналов с нервных волокон. После получения этих сигналов компьютер включает самый обыкновенный насос, который начинает подавать воздух по вот этой трубе в горло животного. Голосовые связки Шарик приводит в действие своими силами. То, что из этого получается, вы слышали. Я не могу пока сказать, что получающийся "гав" вполне совершенен. Как я уже неоднократно объяснял, в нашей работе еще имеется множество нерешенных проблем. Чтобы их решить, нужно провести массу кропотливой работы, нужно, в конце концов, просто спокойно подумать. Нужно время, и никакое, даже самое обильное финансирование здесь не поможет. А пока, мы просто дуем воздух с помощью насоса. Но в целом, как вы видите, эксперимент протекает нормально, самочувствие у Шарика хорошее, и, я думаю, жить он будет долго".
Государственную комиссию, прибывшую в Институт, возглавлял член Политбюро ЦК КПСС, которого полагалось называть Иван Иванович Иванов. Настоящее имя товарища Иванова, как впрочем и всех остальных членов Политбюро, не говоря уж об их возрасте, было засекречено. Толстый и дряхлый Иванов за все время пребывания в Институте не проронил ни единого слова. Он только с необычным блеском в глазах, почти с каким-то вожделением посматривал на Шарика, на десятки индикаторов пульта управления жизнью Шарика, иногда левой рукой потирал себе шею и причмокивал губами. Когда Кернов кончил говорить, Иванов откашлялся и, уставившись в одну точку на полу, медленно произнес: "Дорогой Сергей Владимирович, наша партия и правительство, лично товарищ Оита, внимательно следит за вашей работой. То, что вы делаете имеет важное государственное и политическое значение, и мы с большой надеждой наблюдаем за тем, что происходит в стенах вашего Института. Последний эксперимент - свидетельство того, что вы сделали новый крупный шаг на пути к достижению высокой и благородной цели, значительного продления жизни человеческой личности. Я подробно доложу об увиденном лично товарищу Оите".
Затем Иванов подошел к Кернову, пожал ему руку и двинулся к выходу. Члены комиссии устремились вслед, крепко сложенные молодые люди с каменными лицами и бегающими глазами, там и сям стоявшие в лаборатории и в коридоре, тоже пришли в движение. Каждый занял определенное, отведенное ему место в этой кавалькаде, и делегация гостей стала чинно уплывать из лаборатории. Испуганный кот, наконец, выскочил из своего укромного угла и, прижавшись к полу, стал метаться по комнате. Глаза у Шарика на несколько секунд снова оживились, что-то зашипело, потом послышалось "хаф-ф-ф", после чего Шарик тихонько заскулил и затих...
2.
Для меня вся эта история началась за несколько лет до отрезания бедному Шарику головы. Я тогда, будучи рядовым сотрудником Института теоретической физики, тихо мирно занимался статистическими моделями нейронных сетей, ни на что не претендовал, раз в год, как положено, сдавал отчеты о проделанной работе, список публикаций и т. д. Мои теоретические модели имели к реальным нейронным сетям примерно такое же отношение как механический арифмометр (интересно, кто-нибудь еще знает, что это такое ?) к современному компьютеру. В общем, я тихонько "починял примус" и никого не трогал. Нет, ну конечно же, в своих отчетах я всячески подчеркивал исключительную важность своих научных исследований и напирал на их возможную (в отдаленном будущем) практическую пользу. Ну там, распознавание образов, ассоциативная память и тому подобное. Ни о какой связи с биологией, а тем более с человеческими мозгами, там и речи не было. В лучшем случае, когда-нибудь кто-нибудь соорудит эдакий компьютер...
Подобного сорта отчеты стекались в Академию Наук тоннами, и я был совершенно уверен, что их никто никогда не читает. Увы, оказалось, что это вовсе не так. Вышло так, что мои отчеты (и не только мои) вляпались в "большую политику". Дело в том, что как раз в это время Генеральный секретарь ЦК КПСС, председатель Президиума Верховного совета СССР, верховный главнокомандующий вооруженными силами СССР всеми горячо любимый товарищ Оита, несмотря на горячую любовь всех окружающих, стал потихоньку умирать. А вы таки не поверите, но умирать он почему-то совершенно не хотел - у него, оказывается, еще были большие планы на будущее. Более того, все окружавшие его члены Политбюро, тоже категорически умирать не собирались. Но самое главное, они совершенно не хотели, что умер товарищ Оита, потому что, как они справедливо подозревали, если он умрет, то им самим еще при их жизни будет полный кырдык.
Товарища Оиту лечили и консультировали лучшие светила мировой медицинской науки. Для этого некоторых из них за огромные деньги даже приглашали поработать в Москве. Постепенно в организме товарища Оиты заменили почти все вышедшие из строя органы: сердце, почки печень, ну и так далее, а прямую кишку и мочевой пузырь из-за раковых метастаз пришлось просто удалить, так что с некоторых пор товарищ Оита писал через трубочку в левом боку, а какал через трубочку побольше - в правом. И, тем не менее, весь этот искусственный и трансплантированный "ливер" работал все хуже и хуже. Организм товарища Оиты, несмотря на все старания, жить отказывался. Разумеется, все эти страшно засекреченные подробности я узнал только когда сам вляпался в эту историю по самые уши.
А случилось так, или как говорят фаталисты, должно было так случиться, что как раз когда организм товарища Оиты стал медленно но необратимо дрейфовать "в безвестный край откуда нет возврата земным скитальцам", профессор Кернов выступил в Академии Наук с докладом о перспективах работы руководимого им Института. В своем докладе он, в частности, заявил, что эксперимент по поддержанию жизнедеятельности головы животного, а когда-нибудь, возможно, и человека, отторгнутой от туловища, - дело недалекого будущего. У большинства слушателей это заявление вызвало просто снисходительную улыбку, но нашлись люди, которые отнеслись к нему очень и очень серьезно, потому что буквально через несколько дней профессора Кернова вызвали с подробным докладом на эту тему в ЦК КПСС. Кернов несколько удивился такому вызову, но потом, вспомнив о бедственном финансовом положении Института, дал волю своей фантазии и во время доклада, не жалея красок, обрисовал грядущие перспективы и горизонты.
Он сказал, что производимые работы по пересадкам внутренних органов, по созданию искусственного сердца, почек и так далее, безусловно, очень важны и необходимы, но, тем не менее - все это полумеры. Если не считать опухолей головного мозга, то все человеческие болезни, так или иначе, связаны с выходом из строя внутренних органов или с плохой работой всего организма в целом, что обычно наблюдается в старости. А между тем все эти внутренние органы, сердце, печень, желудок и так далее, весь этот сложнейший механизм нужен только для того, чтобы поддержать жизнедеятельность одного главного органа - головного мозга, в котором где-то спрятана человеческая личность. Конечно, наше здоровое тело, особенно в молодости, доставляет нам много радости и счастья, но бывают ситуации, когда крепкий и здоровый ум, как мы говорим, человек, который молод душой, погибает раньше времени только из-за того, что его организм стал плохо работать. И вот сейчас близится время, когда люди в случае необходимости смогут существовать, и не просто существовать, а жить и работать силой своего ума и силой своей личности, обходясь без своего тела. Для этого не нужно моделировать весь организм, для работы мозга нужна лишь полноценная, насыщенная кислородом кровь. Главная проблема - это операция по отторжению головы. Ну, и, кроме того, нужно, естественно, разработать систему, при помощи которой человек мог бы говорить. По его, Кернова, мнению эти проблемы не неразрешимы.
Ответственные работники слушали серьезно, сосредоточенно и очень внимательно. Попросили назвать примерные сроки. Гупин сказал, что при нынешних темпах работ понадобится лет десять-пятнадцать.
--
Три года максимум, - сказал самый главный ответственный работник.
--
Но это невозможно, - изумленно ответил Кернов. - И почему именно такой срок?
--
Сергей Владимирович, или вы в пределах двух-трех лет нежнейшим образом отрежете голову... кому надо, или голову без всяких нежностей отрежут вам, понятно?
Далее, выдержав длинную паузу, глядя на опешившего Кернова, он добавил:
--
Шутка. Хотя и не совсем... Сергей Владимирович, так и знайте - три года максимум, может даже меньше, и это уже не шутка. Просите все, что угодно и сколько угодно - вам дадут. Всё.
3.
После этого начались чудеса. Прежде всего, у Сергея Владимировича появился заместитель по административно-хозяйственной части. Звали его довольно загадочно - Палад Петрович Конкретнов. Внешность у него была не менее экзотичной: блестящая лысина, густые черные брови и ленинская бородка. При этом он имел раскосые азиатские глаза и широкий приплюснутый негритянский нос. Палад Петрович оказался очень живым, веселым и пронырливым человеком. Себя он называл плодом интернациональной любви, потому что в своей родословной он имел, по крайней мере, двенадцать национальностей. После усреднения по этим национальностям он оказался русским, так, по крайней мере, было записано в его паспорте. По словам Палада Петровича, у него была бурная полная приключений жизнь, но теперь он надеется, наконец, обрести покой здесь, на поприще беззаветного обслуживания науки, и где когда-нибудь он, возможно, тоже расстанется со своим бренным телом, чтобы, наконец, подумать о душе. Сотрудники Института, чтобы не мучится вопросом, что конкретно подразумевает его фамилия, стали называть его просто Паладдином.
Через полгода после появления Паладдина у Института появилось здание, построенное в самом начале улицы Щукинской в тихом районе Москвы. Это было современное пятиэтажное здание, спрятанное за могучей двухметровой бетонной стеной. По верху этого заборчика были пропущены провода сигнализации, а за ним находилась вспаханная, как на границе полоса, за которой наблюдали телекамеры. Охрана этой "границы" состояла не из усатых вахтеров типа "дядя Вася", а была укомплектована стройными и ловкими молодыми людьми, которым штатская одежда очень не шла.
Кернов никак не мог понять:
--
Что это такое? Мы же не ракеты будем строить - мы медициной будем заниматься!
--
Сергей Владимирович, - увещевал его Паладдин, - поймите, ваша работа имеет важное государственное значение. То, чем занимаетесь вы, в глазах некоторых очень ответственных людей выглядит как решение проблемы бессмертия. С такими вещами не шутят.
--
Да какого, к черту, бессмертия?! Вы что смеетесь? - кипятился Кернов
--
Сергей Владимирович, - мягко но наставительно ответил Паладдин, - вы знаете, у меня была бурная жизнь, полная приключений. Один раз я даже стоял у стенки и меня хотели расстрелять, не то как марокканского, не то, как японского шпиона. Я сменил десять профессий, я был лесорубом, слесарем и кинорежиссером, эта рука помнит рукопожатие Хрущева, а эта задница помнит, как она наложила в штаны, когда меня вызвали к незабвенному Лаврентий Палычу. Я много чему научился за свою жизнь, но самое сильное развитие у меня получил один орган - вот этот нос. У меня развился необыкновенный нюх на некоторые вещи, и, кроме того, я научился иногда ничего не спрашивать, особенно в тех ситуациях, когда и так все ясно. Не я строил этот домик, Сергей Владимирович. И вообще, я всего лишь звено, соединяющее вас с суровой окружающей действительностью. Она, эта самая суровая действительность, поднатужилась и быстренько сварганила такой вот теремок. Ничего не поделаешь, она, как бы это выразиться... для себя старалась.
Кернов и Паладдин не спеша бродили по коридорам просторного здания. Весь второй административный этаж уже жил. Слышно было как стучали на машинках, иногда в коридоре показывались девочки секретарши. Проходя мимо, они говорили: "Здравствуйте, Сергей Владимирович", хотя Кернов видел их первый раз в жизни. Наконец подошли к кабинету директора, на котором уже висела табличка "С.В.Кернов". В приемной сидела средних лет женщина, которая встала навстречу вошедшим и, мягко улыбаясь, сказала: "Здравствуйте, Сергей Владимирович, меня зовут Проханой Прохоровной, я ваш секретарь".
В кабинете на столе стоял перекидной календарь-ежедневник, раскрытый как раз на сегодняшнем дне.
--
Её что, действительно зовут Проханой? - только и спросил Кернов.
--
Да нет, конечно, - хмыкнул Паладдин.
--
Ну что ж... Кое-какие преимущества у данного положения имеются, - задумчиво проговорил Кернов - А вы что, Палад Петрович, действительно будете мне доставать все, что я закажу?
--
Угу, - промычал, глядя себе под ноги Паладдин, - только вам, Сергей Владимирович, придется поторопиться. Если вы не успеете, и товарищ Оита умрет, я боюсь, что ваша биография на этом закончится. Да и мои приключения тоже.
--
Неужели они всерьез надеются..., - глаза Кернова стали округляться.
--
Сергей Владимирович, отличительной чертой этих людей является то, что они никогда не шутят, а если когда-нибудь и шутят, то эти шутки всегда очень и очень серьезны, поверьте мне.
4.
Тем временем, за пределами Института трансплантологии (который отныне полагалось называть просто "Институт" и никак иначе) также развернулась бурная деятельность. Целая армия КГБешных агентов, дипломатов и всевозможных "научных сотрудников" рыскали по всему миру и в обход американских санкций, наложенных на Советский Союз за вторжение в Афганистан, добывали всевозможное медицинское и научное оборудование. Многочисленный "друзья Советского Союза" в западных медицинских учреждениях тоннами воровали медицинскую отчетность, которая имела бы хоть какое-то отношение к проблемам трансплантации. КГБешные научные эксперты день за днём, месяц за месяцем просматривали публикации в медицинских научных журналах. Ну и, наконец, отдельная когорта "экспертов" взялась изучать отчеты о научной деятельности, которые последние годы поступали в родную Академию Наук. И вот тут-то я и запопал. Потому что термин "нейронные сети", который я употреблял в своих отчетах к месту и не к месту, прочно ассоциируется с мозгами, а мозги, как известно, находятся в голове.
Меня вызвали, как было сказано, для беседы, в так называемый Отдел внутренних сношений Академии наук. Кто не знает, в Академии Наук есть еще и Отдел внешних сношений - но он занимается командировками за границу. А вот Отдел внутренних сношений "имеет" своих научных работников на месте. Беседу со мной проводил элегантный высокий мужчина лет сорока в сером костюме в сером галстуке и с импозантной проседью в коротко стриженных волосах, от чего казалось, что он весь серый с ног до головы.
--
Виктор Степанович, ты, конечно же, советский человек?
Я вздрогнул. Подобное начало разговора не сулило ничего хорошего. Во-первых, обращение по имени-отчеству и на "ты" - это типичный КГБешный стиль, а во-вторых, вопрос про советского человека автоматически предполагает один единственный ответ "да, конечно!" (потому что, если "нет", то почему ты до сих пор на свободе?). Но если "да", то ты просто обязан согласиться на все, что попросит тебя делать твоя советская Родина. После моего "да, конечно" (мой голос, правда, дрогнул, от чего ответ получился не особенно убедительным), серый человек представился: Вадим Васильевич Голубев, зам начальника Отдела внутренних сношений. Когда он называл свою должность, на его лице мелькнула легкая ироническая ухмылка, дескать мы же прекрасно понимаем, что основное место его работы находится совсем в другом месте.
Далее Вадим Васильевич прочел мне короткую лекцию о сложном международном положении, и о том, что в связи с таким положением все мы, советские люди, должны всеми силами помогать своей Родине. Однако самого худшего не произошло - я-то уже был уверен, что он сейчас предложит мне стать стукачём - но нет, он всего-навсего сделал мне предложение, от которого, по его мнению, я не мог отказаться (опять легкая ироническая ухмылка). Затем Вадим Васильевич сделался очень серьезным, выдержал длинную паузу, чтобы я осознал, что сейчас (ввиду сложного международного положения) не до шуток, и поправил сам себя: "Это не предложение, Виктор Степанович, а уведомление - с понедельника вы переходите на работу на должность старшего научного сотрудника в теоротдел Института трансплантологии Академии Наук", после чего он сообщил мне размер моей будущей месячной зарплаты, которая превышала мою нынешнюю зарплату примерно в пять раз. Ошарашенный этой цифрой, я, тем не менее, осмелился спросить, не ошибка ли это - какое отношение мое занятие статистическими моделями неупорядоченных систем имеет к трансплантологии?
--
Вы занимаетесь нейронными сетями? - спросил Вадим Васильевич
--
Статистическими моделями нейронных сетей, - поправил я.
--
Вот и хорошо. Значит вы занимаетесь статистическими моделями мозгов. Вот и продолжайте ими заниматься, но только в Институте трансплантологии - там теоретиков очень и очень не хватает. А что конкретно от вас потребуется, узнаете на месте.
5.
Штат "обновленного" Института был укомплектован в рекордные сроки, после чего состоялось общее собрание, на которое в большом конференц-зале собрали всех сотрудников включая уборщиц. Приехал важный функционер из ЦК. В своем выступлении он сначала, естественно, рассказал о сложном международном положении, об агрессивной политике американского империализма, и что в такой обстановке долг каждого советского человека всеми силами помогать своей Родине. Далее он сообщил, что сотрудникам Института Родина доверила выполнение работы исключительной государственной и политической важности. Поэтому каждый работник Института должен осознать всю меру своей ответственности. "В этот напряженный исторический момент, - сказал оратор, - когда страна сплотилась вокруг коммунистической партии в единое целое и напрягает все силы в борьбе с империалистическим безумием, когда целые отрасли, не говоря уже об отдельных людях, испытывают острые материальные трудности, вашему Институту выделяется крупная финансовая помощь. От имени нашей партии и правительства и лично товарища Оиты, я хочу выразить уверенность, что вы с честью справитесь с возложенными на вас задачами".
После этой "пафосной" вступительной части на трибуну вышел начальник Первого отдела Института и перешел к конкретике. Он сказал, что поскольку в Институте ведутся работы исключительной государственной важности, то ни один человек вне его стен не должен знать чем вы тут занимаетесь. Отныне для знакомых и близких родственников, включая жен, мужей и детей, учреждение, в которой мы работаете называется "Институт сельскохозяйственного медобслуживания". На вопрос, где он находится, следует говорить "На окраине Москвы". На вопрос, чем вы там занимаетесь, следует отвечать: "Да так, биофизика". На вопросы самых ближайших родственников можно добавить разъяснение: "Режем лягушек и крыс и меряем скорость истечения крови" и "Есть лаборатория, где кроликов подвергают радиации и измеряют, с какой скоростью они умирают, но я в ней не работаю". И это все. Никакой другой информации об Институте вы сообщать не имеете права.
--
И последнее. Я рад вам сообщить, что ввиду чрезвычайной государственной важности приводимых вами работ, Партия и правительство приняли решение всех работников Института причислить к элитной категории "30сек". Если вы пройдетесь по коридорам этого здания, то сможете заметить синие стрелочки, которые указывают направление к ближайшему скоростному лифту, благодаря которому, где бы вы ни находились, после сигнала воздушной тревоги, вы окажитесь в бомбоубежище глубоко под землей за 30 секунд. Разумеется, эта информация также является строго секретной.
6.
Тут требуется некоторое пояснение. Дело в том, что существование таких особенностей советской жизни как, например, "номенклатура" или закрытые "распределители", хотя никогда и не признавалось открыто, но в действительности уже давно никаким особым секретом не являлись. Но вот категория "30сек", появившаяся всего за несколько лет до описываемых событий, пока что действительно была большим секретом, и сам я узнал о ней только оказавшись в Институте.
Случилось так, что один из советских спутников серии "Космос", которые всегда считались просто разведывательными аппаратами, вышел из строя и неконтролируемо упал далеко на севере Канады. И вышло так, что американцы опередили советских "дипломатов" из Советского посольства в Канаде и добрались к месту падения спутника первыми. Даже беглый осмотр на месте показал, что прилетевший из космоса аппарат обычным никак не является. Прежде всего, он был очень большим и очень тяжелым - именно поэтому он весь не сгорел в атмосфере, а большая его часть долетела до земли. Затем оказалось, что вместо обычной шпионской аппаратуры у него внутри находится "нечто" большое и тяжелое в металлической оболочке. Это "нечто" увезли и изучили, а изучив пришли в ужас, потому что это оказалась готовая употреблению атомная бомба.
Сначала ТАСС "был уполномочен заявить", что все это наглая провокация американских спецслужб, которые инсценировали падение якобы советского спутника, на место "падения" подбросили железную болванку и объявили ее атомной бомбой. И все это для того, чтобы бросить тень на миролюбивую политику Советского Союза. Затем ТАСС изменил показания и заявил, что да, был такой спутник, который сломался - что поделаешь, бывает - но это был мирный метеорологический аппарат, который был выведен на орбиту для того, чтобы помогать сельским труженикам собирать рекордные урожаи зерновых.
Тем временем американцы довольно быстро выяснили, что за последний год Советский Союз вывел на орбиту около сотни "тяжелых Космосов" такого же типа, что недавно упал в Канаде. В Америке началась истерика: оказывается над их головами уже несколько месяцев летают атомные бомбы, а как известно, каждый орбитальный спутник, если его правильно направить и правильно включить его двигатели, может достичь земли за 30 - 40 секунд. Конгресс и Сенат в срочном порядке приняли чрезвычайную программу под названием "Adequate Response" (AR) - "адекватное реагирование", выделили деньги и в скором времени американцы стали один за другим выводить в космос свои спутники с бомбами. После чего истерика началась в Кремле. ТАСС был уполномочен заявить, что последние действия американских агрессоров равносильны фактическому объявлению войны, и что наше возмездие будет сокрушительным, и что "победа будет за нами". Потом у кого-то в Кремле сдали нервы, и во всех крупных городах Советского Союза завыли сирены воздушной тревоги. Вслед за этим завыли сирены в американских городах. Началась всеобщая паника. Не находя бомбоубежищ, большинство людей ринулось прятаться в метро... Пока шли судорожные переговоры по "горячей линии" между Кремлем и Белым домом, в давках в метро в Советском союзе и в Америке погибло несколько тысяч человек.
В конце концов кризис удалось "разрулить". По заключенному соглашению в бункер, где находится управление стратегическими ядерными силами СССР, был доставлен посол Соединенных Штатов, и синхронно в центр управления стратегическими ядерными силами США, был доставлен посол Советского Союза. Между двумя центрами была установлена прямая связь. Оба посла проконтролировали и официально подтвердили, что стратегические силы обеих стран синхронно (с точностью до трех секунд!) были переведены из состояния "полная боевая готовность" в обычное для этих сил состояние "боевая готовность". После чего, по взаимному соглашению, в каждом из этих центров стал постоянно присутствовать официальный представитель противника, задача которого была контролировать и регулярно подтверждать, что состояние стратегических сил не изменялось. Это, конечно же, ничего не гарантировало, но, все же, было лучше, чем ничего. Далее начались бесконечные переговоры о сокращении и полной ликвидации ядерного оружия в космосе, которые продолжаются до сих пор. Стороны никак не могут придти к согласию, сколько у кого имеется ядерных зарядов на орбите, а главное, каким образом их можно ликвидировать: спутники с бомбами были "одноразовые" - они не были способны совершать мягкую посадку на земле.
Именно после этого кризиса в Советском Союзе стали срочно рыть сверхглубокие бомбоубежища и устанавливать для них скоростные лифты, а в обществе появилась (строго засекреченная) привилегированная "каста" особо ценных граждан под названием "30сек".
7.
Для меня на том общем собрании Института самым интересным было даже не сообщение, что меня зачислили в категорию "30сек" (отправляться в предложенную мне "братскую могилу" я в любом случае не собирался), а совсем другое обстоятельство. Слева от меня сидела миниатюрная рыжая девушка, настолько милая и с такими глазами, что в них заглянешь, и утонешь. Ну я и утонул... Уж не знаю, что она увидела во мне, но против того, чтобы я ее после собрания проводил домой, она совсем не возражала.
Ее звали Света, или Светик, как я стал ее вскорости называть. Мы настолько хорошо чувствовали друг друга, что буквально сразу же объяснились в... нелюбви к Советской власти. Потом она сделала чистосердечное признание и сообщила мне (на всякий случай, чтобы я знал), что она еврейка, хотя это и так было ярко написано на ее совершенно очаровательном личике. Ну тут я в долгу не остался, и, чтобы она не строила иллюзий, честно сознался, что я - чистокровный хохол. Это сообщение ее почему-то заинтересовало - она даже мельком осмотрела меня с головы до ног - а потом задумчиво произнесла загадочную фразу: "Может это и к лучшему...".
Я настолько успешно проводил ее домой, что в конце концов оказался у нее на кухне на девятом этаже огромной панельной многоэтажки в Кунцево. По всем правилам женской науки соблазнения (путь к сердцу мужчины идет известно через что) она накормила меня совершенно умопомрачительными котлетами, ну у меня разум, естественно, и помрачился. Хотя, чего меня было соблазнять - я и так готов был ей отдаться уже на выходе из Института. В наших взаимоотношениях и в наших взаимных желаниях наступило полное взаимопонимание. Как поется в известной песне Битлз, "Do you believe in the love at first sight? - Yes, I'm certain that it happens all the time".
Увы, имелись два нюанса. Во-первых, Светик была замужем (господи, да разве может такая очаровательная девушка быть свободной?). Котлеты - котлетами, но скоро должен был вернуться ее муж. Во-вторых, я был женат. И хотя мой брак к этому времени приобрел уже несколько условный характер, приводить домой любовницу было совершенно немыслимо.
8.
Интересное у нас со Светкой получилось сочетание. Как писал Поэт, "стихи и проза, лед и пламень не столь различны меж собой...". Я вел себя как классический зануда. Повторял, что планировать свою жизнь больше чем на несколько дней вперед, совершенно бессмысленно, потому что в любой момент с неба может свалиться Конец Света, демонстрировал любимой женщине свои дилетантские живописные полотна (все в исключительно мрачных тонах), иногда даже пытался читать свои занудные стихи, и вообще, говорил, что хотел бы отправиться на Кавказ, чтобы где-нибудь там в высокогорье провалиться в ледниковую трещину и сгинуть навсегда. А Светка была сама жизнь: она разводила цветы, писала стихи о любви, танцевала, любила вкусно поесть, обожала путешествия, ей было все-все интересно, а еще она все время строила планы на будущее и хотела бы иметь много-много детей. И вот как раз с этим последним пунктом у нее была проблема: она была замужем уже пять лет, а детей у них с мужем не было, и, судя по всему, они и не предвиделись. Светка полагала, что виной всему инбридинг (я забыл сказать, что по образованию она была биологом), а именно, долгое - несколько поколений - скрещивание близкородственных особей в пределах одной небольшой еврейской популяции. "Мы вырождаемся, - говорила она, - нам нужна свежая кровь." Именно этим объяснялось ее замечание, что может это и к лучшему, что я хохол. Надо признать, что при всей своей романтичности, в чем-то Светка была исключительно практичным человеком. Я был совершенно не против, я был только "за", но где и как?
--
Ну придумай же что-нибудь! - сказала мне Светка.
И я придумал. Я ведь ходил в горы и у меня была двухместная палатка, широкий полипропиленовый коврик (на котором можно спать даже на леднике) и пуховый спальный мешок на молнии, который легко превращается в двуспальное одеяло.
Мы встретились на "Щелковской" и отправились в глубину Лосиного Острова. Было начало осени, шёл бесконечный противный холодный дождь, и именно это обстоятельство нас и спасло от привода в милицию. Дело в том, что, как потом обнаружилось, полные нетерпения и страсти, мы, не особенно осмотревшись, поставили палатку буквально в нескольких метрах от широкой пешеходной дорожки. По случаю противной погоды в Лосином Острове не было ни души, а вели мы себя, скажем прямо, довольно шумно...
9.
Светка устроилась в Институт по знакомству, как она сама выразилась, ей помогла "еврейская мафия": один знакомый ее отца шепнул другому знакомому, а тот имел связи и мог замолвить слово, ну и так далее. Ее должность называлась "лаборантка широкого профиля". Если в какой-нибудь лаборатории планировался эксперимент, она должна была быть "на подхвате": что-то принести, что-то подсоединить, что-то продезинфицировать, и тому подобное. В общем, в отличие от меня, она была занята делом.
Мои обязанности в Институте были сформулированы крайне расплывчато. Что-то вроде "обеспечивать теоретическую поддержку планируемых экспериментов". Что это значит, никто не понимал, ни те, кто планировал эксперименты, ни, тем более, работники теоротдела, коих, включая начальника, было всего три человека. Возглавлял наш отдел классик нейробиологии, старенький академик Дональд Ольдович Хебб - когда-то давно по причине большой симпатии к Советскому Союзу он эмигрировал сюда из Канады, сразу же был принят в члены Академии Наук, и вот теперь ему, видимо, тоже сделали предложение, от которого он не смог отказаться. Дональд Ольдович был идеальным начальником, потому что по причине его весьма преклонного возраста, все происходящее ему было просто по-барабану. В отделе, кроме меня, работала (если так можно назвать нашу деятельность) еще Лиза Гарднер, умнейшая женщина, специалист по математическим моделям нейронных сетей. Как эти двое вляпались в наш Институт, я так никогда и не узнал - доверительные отношения между нами как-то не сложились.
Вся эта бодяга тянулась ни шатко ни валко довольно долгое время, пока вдруг ни с того ни с сего нашего директора, теперь уже академика, профессора Кернова, срочно не вызвали в Кремль. К Институту с воем и мигалками в сопровождении четырех мотоциклистов охраны примчался длинный черный лимузин (такие машины в народе называли "членовозами"), в него посадили профессора Кернова, и он (лимузин с Керновым) с воем и мигалками умчался.
Сергей Владимирович Кернов вернулся из этой аудиенции крайне смурным и подавленным и тут же созвал всех штатных научных сотрудников института на срочное собрание. Оно оказалось исключительно коротким. Владимир Сергеевич взял микрофон и сказал так: "Сами знаете кому сильно поплохело. Все работы, которые не имеют прямого отношения к пересадке головы, приостанавливаются. Начинаем производить реальные эксперименты. Всё." А затем, из-за того, что Владимир Сергеевич забыл выключить микрофон, все услышали, как он в сердцах, пробормотал: "Бедные собачки...".
10.
Вокруг шумела и вяло суетилась серая Москва. Этот город сильно изменился после "космического кризиса". Теперь на каждом перекрестке появились большие таблички-указатели "Убежище" (хотя, как правило, никаких убежищ рядом и в помине не было). Часто можно было встретить военный патруль, который проверял документы. Торговля в магазинах практически замерла, а возле так называемых "пищераспределителей" толкались и скандалили старушки. Поперек улиц над троллейбусными проводами можно было видеть транспаранты, гласившие: "Не выключайте на ночь громкоговорители радиотрансляционной сети!". Кануло то время, когда ежедневно в поисках пищи Москву наполняли многомиллионные толпы приезжих. Теперь продукты стали распределять только по карточкам и только по предприятиям, и только по месту жительства, что было названо "новой прогрессивной формой социалистического распределения". Для переезда из города в город требовалось получать специальное разрешение. Возродилась шестидневная рабочая неделя, что объяснялось угрозой империалистической агрессии. Страна фактически перешла на военное положение.
Я не любил этот город. Я вырос в тихой милой глубоко провинциальной Полтаве, и все крупные города, а Москва в особенности, казались мне просто язвами на теле планеты. А вот Светка, коренная москвичка, наоборот очень любила старую Москву, совершенно неизвестную мне, потому что географию этого города я до сих пор постигал в основном лишь по подземным линиям метро. Когда позволяли обстоятельства, мы, взявшись за руки, ходили по ее любимым местам, и она рассказывала, показывала и снова рассказывала. Как будто просила: запомни, запомни, пожалуйста, запомни! Потому что старая Москва постепенно, но очень быстро разрушалась и исчезала на глазах.
Нам было так хорошо вдвоем! Времени впереди не существовало, оно могло кончиться в любой момент, и потому, если нам был подарен еще один день, это уже было необыкновенное счастье. Ну и еще, если позволяли обстоятельства, я брал свою палатку, и мы прятались в глубинах Лосиного Острова (теперь уже вдали от пешеходных дорожек)...
11.
А тем временем, на орбите вокруг Земли нарастали свои проблемы. Эти злосчастные бомбы находились в космических аппаратах, которые были способны лишь на одно действие: один раз включать двигатели и почти вертикально врезаться в землю. Это было "одноразовое" оружие первого (и последнего) удара - они не были сконструированы так, чтобы долгое время поддерживать себя на орбите и поэтому все время медленно но неуклонно опускались все ниже и ниже к Земле. Теперь вся работа и советской и американской космической службы состояла в том, чтобы поддерживать эти чертовы бомбы от входа в плотные слои атмосферы, и, соответственно от разрушения и неконтролируемого падения на землю. Регулярно на орбиту вокруг Земли приходилось отправлять космонавтов, которые на специально сконструированных кораблях отлавливали слишком "опустившиеся" бомбы и поднимать их на более высокие орбиты. Все это отнимало огромные ресурсы и изматывало обе стороны. Космонавты и советские и американские стали планетарными героями: от их успешных действий зависело само существование нашей цивилизации. Их стали называть Атлантами, потому что они своими действиями поддерживали небо, правда не снизу, а сверху.
Все это время велись бесконечные советско-американские переговоры об ограничении и сокращении космического и прочего связанного с космосом оружия. Американцы предлагали для начала убрать из космоса все имеющиеся там бомбы, просто утопив их (синхронно) в Тихом Океане. Советский Союз на это не соглашался по той причине, что тогда в космосе остались бы "несбалансированными" около сотни уже размещенных там американских лазерных пушек. Американцы говорили, что они вполне сбалансированы, так как у советов на земле стоит в три раза больше лазерных пушек, нацеленных на спутники. Русские на это говорили, что наземные лазерные пушки не относятся к космическому оружию, так как они находятся на земле а не в космосе, а кроме того, на эти лазерные пушки нацелено соответствующее число американских ядерных ракет, размещенных в Европе. Американцы говорили, что эти ракеты размещены в противовес нескольким сотням советских ракет, нацеленных на города Европы. Русские на это говорили, что эти ракеты размещены в противовес объединенным ядерным силам НАТО в виде бомбардировщиков, ядерных подводных лодок и так далее. Американцы на это говорили, что объединенные ядерные силы НАТО созданы в противовес тысячам советских танков и горам обычных вооружений, размещенных в странах Восточной Европы и готовых ринуться на страны Западной Европы. И так далее, и так без конца.
За время, прошедшее после "космического кризиса" каждая сторона построила у себя по три специальных автоматических станции слежения. Каждая станция работала независимо от остальных и следила за бомбами противника. Если бы такая станция зафиксировала, что началась атака, то она отдала бы соответствующий приказ своим орбитальным бомбам. Задумано было так, что в случае если бы все три станции сработали одновременно (в пределах трех секунд), то их приказ приобретал бы силу действия, и если люди-наблюдатели не отменили бы его в течение десяти секунд, на противника с орбиты начали бы сыпаться атомные бомбы. Впрочем, при желании, приказ об атаке люди могли отдать и независимо от станций слежения.
К этому времени высокие чины в советском государстве кроме часов стали носить на руке специальный приемник, который принимал сигналы непосредственно от станций слежения. На приемнике было три сигнальные лампочки, по одной на каждую станцию и специальный зуммер, который должен был включаться, если загорелась хотя бы одна лампочка.
Все эти подробности приносил в Институт Палад Петрович. Он, как всегда, знал все на свете, вплоть до того, как громко пукнул товарищ Оита, когда его утром кормили с ложечки. А однажды он даже показал свой собственный сигнализатор с тремя лампочками. По его словам, эта маленькая "труба архангела Гавриила" ему крайне необходима, чтобы иметь хоть небольшой запас времени для приведения своей души в порядок, улыбнуться и в благостном состоянии предстать пред ликом Господьним.
12.
Ровно через полгода после того как на собрании сотрудников Владимир Сергеевич Кернов обронил свое сакраментальное "собачек жалко", в Институте трансплантации подала голос голова Шарика-Б. Это имя означало Шарик-Бессмертный. Его предложил сам Кернов и, несмотря на возражения Палада Петровича, который говорил, что "Б" может быть только Жучка, оно прижилось. Так или иначе, но через два дня Шарик-Б издох. Потом появилась голова Шарика-Б1, которая прожила неделю, потом голова Шарика-Б2 - она прожила целый месяц.
Все, кроме моего никому не нужного теоротдела, работали на износ. Светку я почти не видел. Даже флегматичный Палад Петрович и тот осунулся. Его задачей было поставлять в Институт собак (большинство из них дохли еще во время операции) и писать обязательные ежедневные отчеты в верхние инстанции. Кроме того, как человек практичный, он устроил сбыт собачьих трупов для производство мыла и наладил бесперебойное снабжение этим необходимым в быту продуктом всех сотрудников Института (нехватка мыла в Москве была в это время очень острой).
И вот, наконец, после того как один за другим скончались Шарики-Б3-10, и новая "нервная" методика, как ее назвал Кернов, была отработана, появился Шарик-В - Шарик-Вечный. Вот именно этот Шарик-В и был представлен на рассмотрение Государственной комиссии.
А через месяц стал умирать товарищ Оита.
13.
Товарищ Оита выплыл на свет во время правления Андропова. Кто он был и откуда он взялся, сколько ему лет, мы, вероятно уже никогда не узнаем. При продвижении вверх по партийной лестнице, его официальная биография также как и его имя-отчество несколько раз менялись самым радикальным образом. То он был был потомственным металлургом, то военным моряком, то хлебопашцем. И при каждом изменении его прошлого, предыдущие тиражи его биографии изымались из библиотек и уничтожались, а поскольку в свободную продажу эти книжечки никогда не поступали, то соответственно, дома ни у кого их быть не могло. Ну а газетный фонд Ленинской библиотеки в Химках был настолько "режимным предприятием", что доступ туда имели только самые-самые "посвященные". В общем - Оруэловский "1984 год" в чистом виде. Когда же товарищ Оита стал Генсеком, то его биография вообще исчезла из природы, а заодно он лишился и имени-отчества. Его следовало теперь называть просто "величайший деятель нашей эпохи горячо любимый товарищ Оита". Он ниоткуда не возник, а был, есть и будет с нами всегда. Так что умирать ему было никак нельзя. Тем более, что за долгие годы его правления накопилось много важных людей, благополучное существование которых висело на крючке, прицепленном к самой верхушке государственной пирамиды и который мог бы запросто отстегнуться, случись заменять товарища Оиту кем-нибудь другим. Этим людям нужен был живой товарищ Оита, в любом виде, но живой.
Ранним мартовским утром в кабинете профессора Кернова зазвонил красный телефон. Он зазвонил впервые за все время существования Института. Кернов прекрасно понял, что это значит. Звонил товарищ Иванов:
--
Владимир Сергеевич, к сожалению, без вашей помощи мы уже обойтись не можем. Возникла экстренная необходимость... Вы меня понимаете? Срочно примите надлежащие меры.
Кернов с тоской посмотрел в окно. За окном было серое безнадежное московское утро.
--
Вот и все, - сказал он сам себе. - Пипец подкрался незаметно, хоть виден был издалека...
Были срочно созваны начальники отделов, которые имели прямое отношение к предстоящей операции, и из них был создан, так сказать, "кризисный штаб". Мой отдел, к счастью в их число не попал, потому что он по-прежнему не имел ни к чему никакого отношения.
--
Все, ребята, - подытожил свои объяснения Кернов, - развлекательные подготовительные операции закончились. Мы вступаем в суровую действительность. Собачки теперь могут вздохнуть с облегчением. И пожалуйста, я вас всех очень прошу, перестаньте говорить, что мы отрезаем головы! Мы не отрезаем головы! - мы ампутируем тело, а это совсем не одно и то же!
Тем временем ГАИшники и милиция в спешном порядке очищали от машин и прохожих улицы на всем пути следования от Кремля до Института трансплантации. На крышах зданий обустраивались снайперы. Специальные команды "водопроводчиков" на всех улицах, где пролагал маршрут товарища Оиты, заваривали водопроводные люки. В воздухе барражировали вертолёты. В принципе, так организовывался любой визит товарища Оиты куда бы то ни было, поэтому никто не должен был заподозрить, что происходит что-то экстраординарное. Одновременно с этими приготовлениями в Институт примчалось около сотни крепких молодых людей из личной охраны "самого". Они быстро заняли все ключевые позиции в здании: на лестничных пролётах, на этажах, у дверей всех кабинетов и лабораторий, у окон - в общем, везде - даже на крыше.
Затем к Институту на огромной скорости прикатили с десяток черных лимузинов, большущий фургон и несколько специальных медицинских машин. Из фургона с помощью двух лебёдок вытащили огромный закрытый контейнер на колёсиках (в котором, как потом выяснилось, и находился сам товарищ Оита - точнее то, что от него еще оставалось) и его быстро укатили внутрь здания Института. Я с изумлением наблюдал за всем происходящим из окна своего кабинета. Как узнал я потом, к этому времени товарищ Оита страдал всеми возможными болезнями и расстройствами - всеми, кроме инсульта, а это было главное. От закупорки сосудов у него давно уже наступила полная атрофия ног; у него был рак желудка и печени; уже пару лет он дышал исключительно благодаря внешнему аппарату искусственной вентиляции легких; недавно ему удалили желчный пузырь и обе почки, от чего Вождь теперь был неотъемлем от внешней искусственной почки. Недавно он перенес два инфаркта и вот теперь случился третий, от чего его сердце просто остановилось, а вместо него теперь работало внешнее искусственное сердце. Контейнер с товарищем Оитой прикатили в операционную и "ампутация тела" началась немедленно, можно сказать, "прямо с колес".
Операция длилась больше суток и была очень и очень тяжелой. Хирурги, которые ее делали, буквально валились с ног. Моя Светка, кстати опять, в отличие от меня, оказалась при деле - что-то бегом приносила, что-то бегом относила, а один раз даже буквально кормила с ложечки и успокаивала вышедшего из операционной обессилевшего хирурга, который все повторял "как все-таки легко было с собачками, такие у них молодые и упругие сосуды, а тут - буквально труха, а не сосуды...".
Поздно вечером следующего дня все было кончено. Голова товарища Оиты, Генерального секретаря ЦК КПСС, председателя Президиума Верховного Совета СССР, Верховного главнокомандующего вооруженными силами СССР, четырежды Героя Советского Союза торчала на обширном постаменте с мигающим пультом управления как большой белый гриб с расширяющейся книзу ножкой-шей. Впервые за последние несколько дней к Оите, по-видимому, вернулось сознание. Он таращил глаза, зевал ртом, но сказать ничего не мог. Потом правда выяснилось, что это просто барахлит насосная система, ее быстро наладили, и товарищ Оита стал подавать звуковые сигналы: "А-а..., га-а..., ма-а-а..." и тому подобное.
Известие об успешном завершении операции было немедленно передано в Кремль, и в Институт примчался товарищ Иванов вместе с несколькими членами Политбюро. Серьезные и торжественные они предстали перед постаментом.
--
Товарищ Оита, - произнес товарищ Иванов пересохшим ртом, - мы очень рады, что вы выздоравливаете. Как вы себя чувствуете?
--
А-а-а... Я-а... А-а-а..., -- произнес товарищ Оита и заскулил, буквально как Шарик-В.
--
Мы верим, что вы скоро выздоровеете и снова будете с нами... в строю...
--
Да-а-а... Я-а-а...
На этом аудиенция была окончена, и высокопоставленная делегация уехала. После чего дежурившие у "постамента" санитары, чтобы не слышать эти бесконечные "А-а" и "Га-а", просто выключили насос, и звук пропал.
Палад Петрович, который всегда знал все на свете, сообщил свежие новости. Оказывается, все это время непрерывно заседало Политбюро. Они решали два главных вопроса. Первое, как обнародовать все происшедшее, и второе, что делать с телом Оиты. Первое необходимо сделать по той причине, что на Западе в полный голос стали заявлять, будто Оита умер. А дело это столь щепетильное и необычное, что было совершенно непонятно, как его представить народу. Нельзя же взять и объявить: "Вождю ампутировали тело, теперь он чувствует себя хорошо и поправляется". Полностью все скрыть, сказав, что он болел и теперь выздоравливает, тоже нельзя, все равно поползут слухи - слишком много людей уже об этом знают, да и потом нельзя же его все время прятать, нужно же когда-то и народу показать, тем более, праздники скоро. Вобщем, их лучшие умы начали сочинять текст заявления, из которого ничего нельзя будет понять. Затем будут появляться все новые и новые заявления, постепенно подготавливающие общественное мнение, и когда всем и так все будет ясно, на ура будет объявлено о новом замечательном достижении советской медицинской науки.
Со вторым вопросом тоже были большие трудности. Тела таких выдающихся людей, как товарищ Оита, вообще-то принято торжественно хоронить на Красной площади. В данном случае это делать невозможно. Просто так уничтожить - тоже не хорошо - все-таки тело великого человека. Да и потом, когда умрет и голова, что, хоронить одну голову? В конце концов, тело решили законсервировать и пока хранить в каком-нибудь секретном месте.
Теперь, когда напряжение несколько спало и товарищ Оита не умер, от Института требовалось, прежде всего, устранить пока еще многочисленные побочные эффекты (одно лишь "А-а" и "Га-а" из уст товарища Оиты Политбюро не устраивает), затем произвести "компактизацию", то есть собрать все датчики, провода, насосы, компьютеры и прочее оборудование в один, по возможности компактный ящик. Ну и наконец, нужно будет обучить обращению со всей этой электронной требухой врачей Четвертого управления и отправить товарища Оиту на сохранение в кремлевский подвал.
Эти безумные сутки закончились на радостной ноте: кто-то из лаборантов, дежуривших у головы товарища Оиты, любопытства ради ненадолго включил воздушный насос, и наш Вождь совершенно явственно произнес: "Здравствуйте товарищи!".
14.
Прошло несколько недель. Все это время ни днем, ни ночью не прекращалась работа по замене институтской аппаратуры, управлявшей жизнью товарища Оиты, которая была разбросана по нескольким комнатам, на специально изготовленные компактные приборы. Они собирались в большом ящике, на котором стояла голова товарища Оиты. При всех этих работах постоянно присутствовали его личные телохранители, которые, ввиду отсутствия тела, совершенно не понимали, что им делать и потому просто стояли с каменными лицами как истуканы. Здесь же врачам из Четвертого управления разъясняли назначение приборов и методику управления всем этим хозяйством.
Тем временем, к товарищу Оите как будто постепенно стал возвращаться разум. Худо-бедно, он стал понемногу разговаривать и теперь мучил всех своими жалобами. Поначалу он довольно долго страдал от того, что у него чешется левая пятка. Потом он с этим постепенно смирился, но зато у него заболел живот и стало жечь в груди. Манипулируя всяческими гормонами и просто химическими добавками, эти ощущения кое-как удалось погасить. После чего товарищ Оита вдруг почувствовал себя совершенно здоровым и страшно захотел есть. Он стал требовать жареной картошки, цыпленка, черной икры и коньяк. В Институте хранился совсем небольшой запас картошки, которая предназначалась только для сотрудников с маленькими детьми, а черной икры отродясь здесь не было, поэтому Кернов наотрез отказался удовлетворять эту блажь, тем более, что пропущенные через рот товарища Оиты, все эти продукты все равно уйдут в помойку. Вопрос пришлось решать на уровне Политбюро, и в результате пищу для товарища Оиты стали доставлять непосредственно из кремлевского распределителя. Невозможно было без слез смотреть, как Оита уничтожал драгоценные продукты. Пережеванная пища, которую он глотал, уходила в большой полиэтиленовый пакет, специально укрепленный ради этого внутри постамента, а затем выбрасывалась в мусорное ведро. Затем возникла новая проблема: товарищ Оита стал стонать, хмуриться и, наконец, потребовал чтобы все женщины покинули помещение. Он, видите ли, захотел в туалет. Пришлось вызвать гипнотизера, который с помощью магнитофонной записи соответствующих звуков, убедил товарища Оиту, что дело сделано.
15.
За две недели до Октябрьских праздников почти все "внутренние органы" товарища Оиты были смонтированы в ящике. Ко всеобщему удивлению, пациент чувствовал себя прекрасно, количество "фантомных ощущений" у него стало убавляться, и острота их стала притупляться. Он даже иногда стал благодушно по-стариковски шутить, что без тела жить значительно приятнее, потому что ощущается удивительная "легкость мысли". Единственно, что могло слегка настораживать, это два кратковременных случая впадения Оиты в состояние какой-то общей заторможенности, когда он почти переставал реагировать на внешние раздражители.
К этому времени было опубликовано еще два заявления ТАСС. Из первого явствовало, что советские ученые-медики добились новых замечательных успехов на поприще продления человеческой жизни, и что весь советский народ и лично товарищ Оита выражают им свою благодарность. Второе заявление гласило, что усилиями советских ученых медиков проведена уникальная операция по продлению активной жизни человека, благодаря которой товарищ Оита снова в строю и снова проводит титаническую работу на благо всего советского народа и мира во всем мире, за что весь советский народ бесконечно благодарен советским ученым-медикам.
На Запад же к тому времени уже просочилась, наконец, некоторая информация, и там впервые был произнесён термин "ампутация тела".
16.
Двадцать четвертого октября все было готово для отправки товарища Оиты в кремлевский подвал. По Институту слонялись несколько ответственных связистов из ЦК и масса разных людей в штатском. На парадной наружной лестнице был собран специальный механизм для спуска ящика с товарищем Оитой, а возле института уже стоял специальный фургон, предназначенный для его перевозки в Кремль. Возле ящика с товарищем Оитой и подъемного крана суетись люди в белых халатах. Директор Кернов стоял, оперевшись на подоконник спиной к окну и, скрестив руки на груди, смотрел в одну точку на полу. Сбежалось довольно много сотрудников. Я тоже пришел, чтобы посмотреть на этот цирк.
И вдруг что-то случилось. Появился какой-то странный тревожный звук. Люди оцепенели. В следующее мгновение стало понятно, что звук издает наручный сигнализатор-приемник тревоги на руке у Кернова и еще один такой же на руке у Палада Петровича, который, естественно был тут - пропустить такое событие, как отгрузка товарища Оиты он, конечно же, не мог. На сигнализаторах горели две лампочки, потом мигнула и загорелась третья, а сам сигнализатор продолжал вопить леденящим душу "пип, пип, пип, пип...". В городе истошно взвыли сирены. После секундного оцепенения началась паника, все бросились к дверям.
В глазах у меня потемнело и показалось, что сердце просто остановилось. Во рту появился особый отвратительный привкус леденящего ужаса. Усилием воли я пригвоздил себя на месте, и не шелохнулся, пока в зале кроме ящика с товарищем Оитой не остался только директор Кернов. Лицо товарища Оиты перекосила гримаса ужаса. Он видимо хотел кричать, но кричать у него не получалось (его воздушный насос не был рассчитан на крик), и поэтому вполне флегматично он произносил лишь: "Куда?... А я?... Стойте... Стойте... А я?..."
Потом сигнализатор на руке Кернова замолк, но сирены за окном продолжали выть.
--
А вы, что же? - взглянул на меня Кернов
--
А куда мне торопиться, ответил я.
Прошла минута, потом вторая, потом третья... В голове у меня мелькнула отчаянная надежда: "А может всё ещё обойдется?..."
Прибежал возбужденный Палад Петрович, который, как всегда уже все знал. Что-то, пока еще неясно что, произошло там на орбите, и в результате были сняты все предохранители. Точнее команда "пуск" уже дана, но пока ещё задерживается нажатием последней кнопки-блокиратора. Таким образом, небо над Землёй сейчас держалось на двух пальцах - один палец в Москве, а другой где-то в Америке. Теперь по "горячей линии" между Кремлем и Белым Домом идут переговоры, как и там и тут одновременно включить предохранители.
Послышались чьи-то торопливые шаги, дверь открылась, и в комнату вбежала моя Светка.
--
Я бежала... сюда... на улицах такие ужасы...
--
Светик, что с тобой? Почему ты не пошла в убежище?
--
Я хочу только с тобой... Я хочу, чтобы мы жили... пусть даже под землей. Я не хочу умирать!
Тут слезы хлынули у нее из глаз. На нас смотрели, но мне было плевать. Я ее обнял, прижался щекой к ее мягким шелковым волосам и стал ласково гладить по голове.
И вдруг наступила мертвая тишина. Сирены смолкли. Светка подняла голову, посмотрела вокруг широко раскрытыми глазами и зарыдала еще сильней.
--
Ладно, ребята, - нарушил тишину Кернов, - обниматься будете потом. Давайте лучше посмотрим, что тут случилось с нашим пациентом. Что-то он подозрительно затих.
И действительно, товарищ Оита, бессмысленно уставившись перед собой, не подавал никаких признаков жизни. Мне, если честно, после всего происшедшего, было в высшей степени наплевать на состояние товарища Оиты, но из уважения к Кернову, я постарался сделать озабоченное лицо (не переставая, впрочем, гладить все ещё всхлипывающую Светку). Паладдин, наоборот, выражая крайнее любопытство, два раза обошёл вокруг постамента с товарищем Оитой, попытался заглянуть в его совершенно пустые глаза, после чего обратил свой взор на Кернова и замер, явно ожидая от него откровений.
--
Это какая-то загадка, - проговорил сам себе Кернов посмотрев на пульт управления жизнедеятельностью головы товарища Оиты. - По всем параметрам он живой, все у него прекрасно фурычит, но в мозгу у него как будто произошло короткое замыкание. Вот что вы про это скажите, Виктор Степанович? - обратился он ко мне. - вы же специалист по мозгам, так ведь?
Я был поражен - оказывается Кернов, во первых, знал как меня зовут, и во-вторых, он был осведомлен, в чем я, якобы, специалист. Если бы не пережитый накануне шок, я бы, наверное, начал нести какую-нибудь высоконаучную лабуду, но совместное пребывание на грани жизни и смерти побуждает к откровенности. Поэтому я ответил так:
--
Сергей Владимирович, я специалист по статистическим моделям нейронных сетей, а это совсем не то же самое, что мозги. Как работают настоящие мозги, я понятия не имею.
--
Так я и думал, - хмыкнул Кернов.
Чтобы вывести товарища Оиту из ступора Кернов со Светкой (которая к этому времени уже пришла в себя) стали осторожно вводить ему в кровь различные возбудители и стимуляторы. Никакого эффекта не было. Тогда Светка стала осторожно похлопывать его по щекам, приговаривая: Оитик, миленький, ну очнись, ну пожалуйста". Наконец она в сердцах несильно щелкнула его по лбу. Товарищ Оита вдруг очнулся и сказал:
--
Здравствуйте товарищи!
Светка испуганно отскочила в сторону. Товарищ Оита, между тем, продолжал:
--
За отчетный период наша партийная организация успешно претворяла в жизнь решения двадцать первого съезда КПСС. В материалах и решениях съезда, в речи товарища Никиты Сергеевича Хрущева содержится глубокий анализ актуальных социально-экономических, политических и культурных проблем нашей жизни, определены задачи идеологической, массово-политической, работы партии на пути развернутого строительства коммунизма.
Сказав эту тираду, товарищ Оита замолк. Не отрывая от него глаз, Кернов тихо произнес:
--
Светлана Моисеевна, вы - нашли гениальную методику! Только как бы его теперь переключить на что-нибудь более современное?
Подождав еще немного, он добавил:
--
Ну-ка, попробуйте еще разок.
--
Я боюсь... - ответила Светка и стала испуганно пятиться от постамента.
Тогда сам Кернов очень осторожно стукнул товарища Оиту по лбу. Тишина. Он стукнул сильнее - снова никакого эффекта. Тогда Кернов дал по лбу товарищу Оите самый настоящий щелбан.
Товарищ Оита вдруг снова очнулся и сказал:
--
Мама, я хочу писять... А у Генки есть рогатка, я видел...
Подумав немного, Кернов стал рассуждать:
--
Ребята, так никуда не годится. Мы должны вернуть нашему народу нашего бессмертного вождя, только я понятия не имею как. Мне кажется, у него в мозгу в самом деле перепутались все контакты и соединения. Я давно опасался, что может случиться что-нибудь подобное. Ввиду отсутствия тела, у него в мозгу целые отделы остались без работы, они постепенно стали атрофироваться. Но мозг, это ведь цельная система. Если выходят из строя какие-то куски, значит нарушаются какие-то связи между работающими участками. Пока такие нарушения небольшие, мозг находит какие-то обходные пути, связи восстанавливаются. Но атрофия распространяется... Хотя, вполне возможно, что его мозг просто продолжает умирать в соответствии со своими внутренними биологическими часами...
Товарищ Оита вдруг удивленно заморгал глазами, его взгляд приобрел осмысленное выражение, и он с удивлением стал осматриваться.
--
Включился, кажется, - сказал Кернов. - Нужно поскорее, пока он у нас не окочурился, отправить его в Кремль.
В коридоре послышался топот ног - это бежали многочисленные телохранители, техники и лаборанты заканчивать операции по транспортировке товарища Оиты в Кремль.
17.
Причина очередного космического кризиса оказалась очень простой. В атмосферу Земли над территорией Советского Союза один за другим влетели три крупных метеорита. Сработали станции слежения и дали команду к атаке, которую вовремя остановили, нажатием кнопки-блокиратора. Американцы, тем не менее, заметили, что сработали советские станции слежения и немедленно поступили аналогично: дали сигнал к атаке и стали задерживать его последним предохранителем. В результате, как правильно заметил Паладдин, в течение полутора часов земное небо поддерживалось двумя пальцами. Все это время по "горячей" линии связи между Кремлем и Белым Домом шли судорожные и очень нервные переговоры. В конце концов была выработана тщательная процедура включения предохранителей и выключения сигнала атаки. Для непосредственного наблюдения за исполнителем этой процедуры были допущены американский посол в Москве и советский посол в Вашингтоне.
Процедура выхода из военного кризиса была примерно следующей: "12 часов 30 минут 00 секунд по Гринвичу - рука на первом предохранителе; американский и советский послы сообщают: "Подтверждаю, рука на предохранителе"; 12 часов 30 минут 30 секунд по Гринвичу - включение первого предохранителя; американский и советский послы сообщают: "Подтверждаю включение первого предохранителя"; 30 секунд проверка исполнения национальными техническими средствами; 12 часов 31 минута 00 секунд по Гринвичу - рука на втором предохранителе..." и так далее. После этого шло синхронное отключение сигнала атаки и выключение атомной тревоги.
Советский Союз немедленно обвинил во всем случившемся американцев, назвав инцидент "чудовищной провокацией" и "преступной безответственностью". Было заявлено, что, во-первых, американцы не могли не знать о приближении метеоритов, так как при их подлете Земля была ориентирована к ним Западным полушарием, и они сознательно не предупредили советскую сторону. Во-вторых, в любой ситуации защита своего воздушного пространства - суверенное право Советского Союза, поэтому, по меньшей мере, странным выглядит обвинение американцев о том, что Советский Союз первым привел в действие свою систему противовоздушной обороны. В-третьих, после того, как Советский Союз надлежащим образом отреагировал на вторжение в его воздушное пространство, американцы сознательно и с провокационной целью пошли на обострение кризиса, так как они не могли не знать, что это всего лишь защитная реакция на нарушение воздушного пространства Советского Союза. Затем пошли комментарии, выдержки из газет и высказываний различных политических деятелей о том, что всё это грязная провокация ЦРУ, которое давно уже заметило приближение метеоритов, следило за ними и поставило человечество на грань катастрофы с единственной целью - проверить надежность советской системы ПВО и ещё сильнее обострить международную обстановку, чтобы ещё больше взвинтить гонку вооружений в интересах военно-промышленного комплекса.
В ответ, американский президент Дрейк в своем выступлении заявил, что советские обвинения - это "бредовый вымысел" и назвал Советский Союз страной психопатов, с которой можно разговаривать только с позиции силы. В конце своего выступления он подтвердил свое твердое намерение поддерживать мир и стабильность во всем мире путем значительного увеличения военных ассигнований и подтвердил решимость стран НАТО разместить в следующем году на околоземной орбите четыреста шестьдесят пять новых американских лазерных пушек в ответ на уже проведенную модернизацию советских орбитальных спутников, в результате которой каждый такой спутник вместо одной теперь несет пять боеголовок.
18.
Чтобы немного придти в себя после пережитого, мы со Светкой пошли прогуляться по Москве. Последствия кризиса были вовсе не такими ужасными, как можно было ожидать. Если не считать нескольких пожаров, то всё выглядело как обычно. Пустынные улицы, редкие прохожие - в основном старушки, военные патрули. Возле распределителей снова начали собираться очереди к вечерней раздаче пайков. Пожары оперативно тушили. После первого кризиса столица выглядела совсем иначе: трупы на улицах, вопли обезумевших женщин, воинские части, безуспешно пытающиеся навести порядок, разбитые автомобили, горы трупов возле входов метро, дым, мрак... С тех пор много чему научились, много чего предусмотрели, но, главное стали постепенно привыкать к постоянному существованию на узкой грани между жизнью и смертью.
Можно было заметить, что большинство квартир в городе опустело, и лишь кое-где в домах горели редкие окна. Кто мог, правдами и неправдами покидали столицу, хотя сделать это теперь было не совсем просто. Оборонные предприятия, на которых была задействована большая часть населения, давно уже находилась на военном положении, и работавшие там считались мобилизованными. Те же, кто не имел непосредственного отношения к военной машине, если могли, то все бросали и исчезали кто куда. Ловить их, как правило, и не пытались - было не до них. Уже давно перестали обращать внимание на растущие зловонные мусорные кучи посреди дворов, а старики и старушки привыкли заниматься спортом, поднимаясь на свои этажи без лифтов.
19.
Октябрьские праздники прошли как обычно. Чтобы не подвергать людей риску, в случае неожиданного нападения, демонстрации еще после первого космического кризиса были отменены. Проводился только парад. Рядом с мавзолеем Ленина выстроили другую правительственную трибуну, на которую вожди не восходили пешком, а возникали на ней прямо из-под земли. После парада они тем же путем исчезали. Впрочем, эти нюансы по телевизору не показывали. Передний борт трибуны сделали значительно выше, так, что можно было видеть только лишь головы стоявших на ней людей. Поэтому для стороннего наблюдателя, присутствовавший на трибуне товарищ Оита, ничем не отличался от стоявших с ним рядом. Он произнес обычную краткую речь о том, что мы прошли славную историю, добились выдающихся успехов, а в будущем добьемся еще больших и вообще мы сильны как никогда. Его показывали по телевизору, и выглядел он самым обычным образом.
К этому времени уже многие знали, что произошло, а в народе ходили всевозможные слухи о том, что вождю отрезали голову и ее как фикус посадили в кадку с черноземом, пропитанным особыми питательными веществами, и он там уже пустил корни в виде рук и ног.
Тем не менее, в официальных речах и статьях был накрепко зафиксирован новый лингвистический штамп: "уникальная-операция-по-продлению-жизни-человека", и отступать от него никто не смел. Таким образов в советском новоязе появилось новое многосложное существительное, которое успешно научились склонять по падежам и использовать в самых сложных оборотах речи.
Однако, не все шло так гладко. Несколько раз Кернова вызывали в Кремль в связи с тем, что товарищ Оита стал регулярно "отключаться". Кернов, естественно, ничего посоветовать не мог, но от нейрохирургов и "специалистов по мозгам" из Четвертого управления узнал много интересного. Оказалось, что в мозгу товарища Оиты действительно прогрессировала своеобразная атрофия, которая захватывала все большие и большие участки мозга. Нервные клетки не отмирали, а перерождались, и хотя они оставались живыми, связи между ними разрушались. Разрушались клеточные отростки - аксоны, и таким образом мозг товарища Оиты постепенно превращался в "студень" состоявший из отдельных клеток непонятной природы и совершенно бесполезных для работы мозга.
Тем временем близилась очередная сессия Верховного Совета, на которой товарищ Оита обязан был произнести длинную речь - такова была многолетняя советская традиция. Выход из положения был найден - в течение нескольких недель, в короткие промежутки возврата к сознанию, товарища Оиту просили читать перед микрофоном свою речь, и таким путем вся она была записана на магнитофон.
Чтобы не шокировать публику в конструкции президиума Кремлевского дворца съездов, был сделан невысокий барьер, так что в ряду, где находился товарищ Оита, виднелись только головы сидящих людей. Другим отличием этой сессии Верховного Совета от предыдущих было то, что вожди не заходили в президиум на глазах сидящих в зале, а предявлялись публике уже в сидящем виде, после открытия специально сделанного занавеса. В конструкцию контейнера, на котором стояла голова товарища Оиты было вмонтировано нехитрое механическое устройство, которое синхронно с работающим магнитофоном, двигало вверх-вниз его нижнюю челюсть. На всякий случай воздушный насос был отключен, и таким образом вождь превосходным образом произнес свою торжественную речь.
В конце концов Кернова перестали вызывать в Кремль. Цель, к которой так стремились члены Политбюро, по всей видимости, была достигнута - товарищ Оита обрел истинное бессмертие. Все его клетки оставались живыми, а значит, был жив и он сам, и в этом состоянии он видимо мог оставаться сколь угодно долго. Если, конечно, клетки его головного "студня" по каким-либо причинам не начнут отмирать. Что же касается необходимости периодически выступать на публике, то всегда можно было слепить его очередную речь из кусков его предыдущих выступлений. Или, что, возможно, более дальновидно, постепенно приучить народ к тому, что Вождь общается с ним через посредников. Как Моисей.
20.
Тем временем жизнь в Институте стала постепенно замирать. После того, как утихли драматичные хлопоты, связанные с пересадкой головы товарища Оиты, в дальнейших перспективах работы Института наступила полная неопределённость. Дело в том, что другие члены Политбюро, увидев результат, обретать подобное "бессмертие" пока совершенно не торопились.
После всего случившегося, Кернов тоже заметно охладел к своей идее "ампутации тела", и новые эксперименты на собаках начинать не торопился, тем более, что Шарика-В постигла та же участь, что и товарища Оиту: его мозг превратился в "студень" из отдельных непонятных клеток которые когда-то были нейронами. В Институте Кернов стал появляться все реже, да и то лишь затем, чтобы поболтать с редкими сотрудниками, которые все еще зачем-то иногда приходили на работу, да еще пообщаться с Паладдином, который всегда приносил свежие новости из "высших сфер". Чаще всего, кроме Паладдина, Сергей Владимирович заставал в Институте нас со Светкой, потому что, в отличие от других, мы приходили сюда почти каждый день. Дело в том, что заявление "я ухожу на работу" было железной домашней "отмазкой" и для Светки, и для меня. А у меня здесь был свой персональный кабинет, в котором кроме рабочего стола и стеллажей с книгами, был мягкий диван, а дверь запиралась на ключ...
Иногда, когда стемнеет, мы выползали на улицу. Москва к зиме стала почти полностью вымершей, улицы совершено пустынны - ни людей, ни машин... Вечерний воздух был свеж и неподвижен, а на деревьях висели большие комья снега, готовые вот-вот упасть. Где-то далеко вверху сквозь дымку ночного неба светила луна. И среди этой притихшей природы, среди темных громадин домов и белых сугробов далеко и задорно раздавался звонкий и беспечный смех двух счастливых людей, которые гонялись друг за другом, швырялись снегом, толкались, валяли друг дружку в сугробах и с удовольствием целовались...
21.
Наступил апрель - месяц надежд. Однажды, когда мы со Светкой и с Керновым сидели втроем в кофейной комнате, и - вы не поверите - с наслаждением пили самый настоящий кофе (Кернов, как директор института высшей категории, по-прежнему иногда получал его из кремлевского распределителя), пришел Паладдин. Странно улыбаясь, он подошел к окну, взглянул на небо и сказал:
--
Ребята, хотите узнать, когда вы умрете?
--
Нет, не надо, - быстро проговорила побледневшая Светка.
--
Очень хочу, - удивленно ответил Кернов. - Для меня это была бы чрезвычайно ценная информация А что, ты, наконец, наладил прямой контакт с Богом?
--
Нет, Сергей Владимирович, - просто, в отличие от всех вас, я регулярно слушаю западное радио, - Паладдин всё так же странно улыбаясь, сел в кресло и налил себе кофе. - Так вот, я могу предоставить вам эту чрезвычайно ценную информацию. Вы все умрете примерно через час. Я, впрочем тоже.
--
И мы со Светой? - на всякий случай переспросил я.
--
Не волнуйтесь, вы умрете вместе. Даже не в один день, а в один миг.
Паладдин снисходительно поглядел на наши ошарашенные лица
--
Не волнуйтесь, я не трёхнулся, хотя, между прочим, имел бы на это полное право. Объясняю. Западное радио сейчас передало, что примерно через час Земля войдет в метеоритный поток. Их население уже полезло в убежища. Начались экстренные переговоры между Москвой и Вашингтоном.
--
Да, и еще учти, бесценный наш профессор Кернов, - добавил Паладдин, - что тебя, возможно, пригласят погостить в кремлевский подвал. И меня, кстати, тоже - уж не знаю зачем. Они там собираются уцелеть - у них выкопано достаточно глубоко, и ресурсов хватит до третьего поколения, если бы они вздумали там размножаться. За то время, пока ты тут предавался меланхолии, они туда на натащили кучу всякого медицинского оборудования и, кстати, достаточное количество молодых женщин в репродуктивном возрасте.
--
Ну это уже какой-то полный маразм. Они же видели результат. Впрочем, учту - с них станется. Спасибо за предупреждение.
Кернов о чем-то задумался, потом сходил к себе в кабинет и вернулся с бутылкой шампанского.
--
Ладно, отметим "отъезд" - все-таки событие неординарное - не каждый день на тот свет отправляемся...
22.
На этот раз не было никакой паники и эксцессов. О приближающейся катастрофе население было оповещено заблаговременно. Люди смогли спокойно дожевать свои обеденные бутерброды, собрать смену белья и, захватив небольшой запас продуктов, у кого они были, организованно, взяв за руки детей и бабушек, спуститься в убежища. Другие, у кого была возможность, рванули на своих машинах из городов поля и стали там, согласно инструкциям, рыть индивидуальные ямы. Поскольку было заранее ясно, что не спасут никакие убежища, а те, кто всё-таки случайно уцелеют, будут завидовать мертвым, вся эта подготовка, вся Земля, напоминала грандиозную Треблинку, население которой покорно выстроилось у газовой камеры, взяв с собой по кусочку мыла.
В действительности не было никакой надежды на то, что переговоры между Москвой и Вашингтоном могут что-то изменить. Теперь от людей уже ничего не зависело, ситуация была безвыходной: спускать с орбиты бомбы было поздно, а если отключить станции слежения, то каждая сторона оставалась практически беззащитной перед нападением другой. Даже если все время держать палец на кнопке блокировки команды "пуск", из-за метеоритного дождя рискуешь заметить, что ты подвергся нападению, уже только на том свете. Люди полагали за лучшее умереть всем вместе, чем допустить возможность, что половина человечества погибнет, не умертвив при этом вторую половину.
А тем временем, где-то глубоко-глубоко под землей в слабо освещенной сводчатой комнате, напоминавшей келью, куда не проникал ни один земной звук, и где температура и влажность автоматически поддерживались постоянными, стоял приземистый постамент, из которого торчала голова товарища Оиты. Тишина нарушалась лишь едва слышимым мерным стуком насоса, качавшим кровь в голову Вождя. Вдруг, впервые за последний месяц, товарищ Оита на несколько секунд очнулся. В его глазах что-то тускло засветилось и он едва слышно прошептал:
--
Здравствуйте, товарищи...
23.
Надсадно взвыли сирены. Вслед за этим Кернову позвонили из охраны Института (оказывается, охранники еще не разбежалась) и сказали, что у въездных ворот его ждет присланная за ним большая черная машина.
--
Ну что, ребята, пора, давайте расходится, - сказал Кернов, - может где-нибудь "там" наши души еще и встретятся, а пока давайте попрощаемся.
--
Палад Петрович, ты уезжаешь с ними? Скажи, что меня не нашел. Я хочу посидеть в своем кабинете.
--
Да, поеду. Уж очень хочется досмотреть эту драму до конца. Так сказать, изнутри...
--
А вы что, ребята? - обратился к нам со Светкой Кернов.
--
А мы - на крышу, - ответил я. - Обидно будет не увидеть такое феерическое зрелище.
24.
Мы стояли обнявшись, и жмурились под лучами ласкового апрельского солнца. Земля внизу уже почти освободилась от снега, деревья ещё стояли совсем голые, но повсюду раздавалось пение птиц, и в воздухе висел пьянящий запах весны. Возвратившиеся скворцы обживали свои домики и пели свои весенние песни, а воробьи весело перелетали с ветки на ветку. В Природе стояла теплая весенняя благодать, от которой сердце невольно охватывает беспричинное счастье, хотелось петь и смеяться. И даже вой сирен, казалось, здесь был тише.
--
Досик, миленький, - вдруг не выдержала Светка, - ты знаешь, я ведь беременная! Я так хочу, чтобы у нас было много детей, чтобы мы жили долго и счастливо! - она повернулась ко мне лицом и с отчаянием посмотрела мне в глаза. - Может все еще об