Перед ним была как бы большая-большая белая комната или зал, окон не было, но свет лился откуда-то со всех сторон. Посредине стоял длинный стол, за ним сидели четыре немолодых человека. Одного из них он сразу же узнал - это был его координатор, а второй... нет, не может быть!
- Привет тебе, Норд! Мы рады встрече с тобой. Ты хотел поговорить со мной...сейчас есть такая возможность, не торопись, ты вне времени.
- Всё кончено? Я видел своё тело... Я опять не справился с заданием!!!
- Нет, к нему подключат канал, ты ещё будешь жить.
- Но какой в этом смысл, большая часть моего пребывания на Земле прошла бесполезно, а остальная... за остальную всё равно ничего не успею - тело искалечено сильно. Почему вы меня не вели?
- Мы вели тебя, Норд, вели всё твоё пребывание в Нэфоре, но ты же знаешь, мы не можем отменить законов возмездия, ты знал, на что шёл и согласился добровольно. А забрать тебя мы не можем, до развязки в этой системе осталось слишком мало, нет времени на новые воплощения. Кроме того, разве ты забыл: количество дел не определяется отрезком времени. Все удачные жизни и дела в них занимали короткие периоды. Ты ещё многое успеешь, если поторопишься, а мы будем помогать тебе, как никогда. Вот твой новый руководитель, он будет вести тебя теперь.
- Но я много сделал ошибок, нарушил много законов, у меня уже ничего не может выйти.
- Отчасти ты не виноват в этом, если бы ты в прошлый раз умер естественной смертью, то не жил бы с такой жадностью. А так ты завис почти на тридцать лет и, как большинство погибших до срока, пережил все муки прижизненных желаний, и, конечно, зациклился на этом в следующей жизни. Мы не могли поднять тебя раньше, и времени не было дать тебе отдохнуть здесь. Сроки миссии подошли, ты же знаешь, ты не мог родиться даже годом позже. И семью не мы подбираем.
- А как же убийство тех троих, я опять пролил кровь и дал пищу демонам? Снова сработает Закон возмездия, и я и в следующей жизни ничего не смогу. Или следующей уже не будет? Тогда уж лучше оставьте меня тут, хотя бы здесь я принесу пользу.
- Нет времени, Норд. А остановить тебя мы не смогли, хотя и пытались. Но ты прав, Закон опять сработает, и не может быть по другому - те трое несчастных, которых ты лишил жизни, конечно, тоже преступники, но убийство всё равно испортило твой путь и надолго отвлекло от твоего настоящего дела.
- Великий Космос! Но это же конец моей работы здесь...
- Нет. Ты можешь успеть развязать узел на Земле, хотя и встретишь ещё много врагов. Но Дух твой уже окреп, на самом деле, твой последний период не прошёл даром, он пошёл на учёбу для заключительного периода. И убийств больше не будет, даже без нашей помощи. Главное сейчас нейтрализовать того демона, которого к тебе приставили.
- Да, это ужасно, он отнял у меня 14 лет!
- Ничего, из зла, как всегда вышло добро, они хотели тебя погубить, а помогли выжить в Нэфоре. Если не поможет прямое воздействие на это существо и очищение его от подселенца, мы попросим избавить тебя от него, и создать цепочку событий, тем более,что сроки дальнейших событий уже подошли.
- Как хорошо! Но... я...
- Я чувствую, ты хочешь спросить про свою жену, что же ты стесняешься, ведь вы каждую жизнь работали вместе, и ещё два следующих воплощения, до самого конца миссии, будет так. Это решение Иерархии.
- Спасибо, Учитель...Где она? Я ведь только знал, что мы не родимся ни вместе, ни рядом, и вряд ли встретимся на этот раз. Она тут или там?
- Там. Вы уже 19 лет рядом, но не было условий, чтобы организовать вашу встречу, познакомить вас. Один раз вы даже сидели рядом на одном сеансе в кино, но не узнали друг друга, а второй раз разминулись на один день, хотя мы очень старались изменить это. Вас приглашали в гости одни и те же люди, у вас есть общие друзья. До вашей второй встречи чуть больше года, мы рассчитали это, но теперь ты смутно узнаешь её...
- А она?
- Нет. С ней работают, У неё трудная жизнь, её стережёт другой демон, не слабее твоего. Процесс уже задействован, мы готовим заключительную цепочку событий. До вашей встречи осталось около 19 месяцев.
- Оставьте мне память! Я же не выдержу там и полгода...
- Выдержишь! Ты ещё очень несовершенен, и в Десант тебя взяли из-за твоего непостижимого свойства выживания, выносливости и терпения. Ты прирождённый боец, таким ты был и на Ирионе.
- Но хоть маленькая передышка нужна и воину. Верните память, прошу Вас.
- Не считай себя великим, ты пылинка во Вселенной. На память имеют право только Великие Учителя, Большие человекодухи отчасти. Ты ни апостол, ни Будда, ты - Норд. Терпи или откажись, ты доброволец, тебя никто не просил.
- Я не могу, ты же знаешь, учитель. Мы живём борьбой тысячи циклов и много десантов. Мы в этом все одинаковые. Я никогда не уйду, приказывайте!
- Я знал, что ты так ответишь. Не бойся, в самый критический момент ты получишь прямую информацию и указы. Вот твой новый руководитель-координатор, он будет через 6-7 месяцев говорить с тобой во сне напрямую, и всё останется в памяти, ты запишешь 7 пунктов, когда проснёшься.
- Спасибо!
- Ну что ты, Норд, это наш долг, как и твой. Прости, что не могли послать твою Несс синхронно, но это не наше решение, так решила Высшая Иерархия. Она тоже зависла, ты знаешь, и тоже страдала, что вы не сможете долго встретиться. Подняли её через год после твоего ухода на землю. Она приняла свою миссию, как обычно, спасать и помогать, но теперь уже в начавшейся агонии Нефоры. А ты поможешь и ей и другим, напишешь книгу об ирианах, сам большего не успеешь, но дело будет сделано. Люди должны знать, снова вспомнить, кто такие арийцы, что они пришли с Ориона помогать людям и спасать их мир от великого Зла, от вселенских захватчиков и их генномодифицированных орудий, усердно помогающих им овладеть планетой. Что в них издревле записана программа Делания Добра, что как бы их не уничтожали, через какие бы катаклизмы, войны и страдания они ни прошли - всё равно, программа эта на генетическом уровне неистребима, они всегда будут действовать, казалось бы, в ущерб себе, а не как другие расы, для своей выгоды - и всегда побеждать. И только межрасовые браки могут повредить эту программу, внося в неё чуждый вирус корысти. И что Орион - это созвездие, а бета Ориона на самом деле называется Ирион.
- Но это невозможно!
- Великий Космос! Ты слишком долго пробыл на Земле, Норд. Для Логоса нет невозможного, всё только вопрос времени.
- Почему же мы тогда не родились синхронно, как в прошлый раз?
- Нельзя было, Норд. Я уже говорил, что её нашли через год после твоей командировки, и из-за её безопасности. Её погубили бы младенцем, как и тебя пытались умертвить ещё в детстве. И никакая защита не помогла бы от напрасной смерти, вспомни, в какой обстановке ты родился. Пока не кончилась жизнь этого чудовища, она на свет появиться не могла. Родилась сразу же, как только миновали 40 дней после его смерти, когда он окончательно ушёл на дно ада.
- Так вот оно как. Теперь я всё понял. Спасибо Вам, но я не заслужил...
- Опять ты, Норд!!! Ты действительно слишком долго был в том, Нижнем, мире и, вправду, устал. Возвращайся же обратно, крепись, время пришло, начинается твоя работа. И перестань, наконец, воевать. Твоя миссия, твоя задача - помогать устанавливать мир в этой системе. Мир! Борьба и война - разные вещи. Сдерживай себя, старайся оставаться в стороне от локальных конфликтов, хотя это трудно, порой невозможно, мы понимаем. Иногда насилию зла можно противостоять только силой...
- Да, трудно... Я постараюсь, учитель.
- Теперь Он твой учитель. У тебя есть последняя просьба? Тебе пора возвращаться...
- Да. Я бы хотел увидеть Ирион! Тоскую по нему.
- Стоит ли?
- Да, это придаст мне сил.
- Хорошо! Ты прав! И ты заслужил. Смотри!
Всё исчезло. Перед Нордом развернулась широкая панорама, появилась прекрасная, давно забытая, но такая родная картина: зелёные-зелёные холмы, в голубой дымке встающего рассвета, и белые-белые домики у подножия. Он невольно рванулся вперёд и тут же погрузился во тьму...
...Сергей открыл глаза. Он постепенно приходил в себя, но ещё не осознавал того, что с ним случилось и не понимал, где находится. Он лежал на правом боку, в лицо бил яркий свет, а левый бок пронизывала пульсирующая боль. Потом он почувствовал, что болят и грудь, и голова. Глаза застилала пелена, к горлу подступала дурнота.
-- Как вы себя чувствуете? -- спросил его кто-то.
-- Бок сильно болит, -- ещё не понимая ясно всего окружающего, машинально ответил Сергей.
-- Ну ещё бы, палец обрежешь, и то болит. А у вас такой шов. Тань, сделай ему промедол.
Сергей попытался двинуться, но не смог -- тело не слушалось, а обе руки оказались привязанными с двух сторон к койке.
-- Лежите, лежите, не двигайтесь, вам шевелиться нельзя, -- сказал другой голос, женский, но, как показалось Сергею, чем-то неприятный.
Сергей попытался оглядеться: большое помещение со стенами неприятного зелёного цвета, впереди стеклянная перегородка, справа белая небольшая перегородка с висящими на ней непонятными приборами. Сам он накрыт белой простынёй, с потолка свешивается капельница, вторая трубка тянется к его лицу и, видимо, приклеена у носа пластырем.
"Кислород", -- догадался он.
-- Где я?
-- Где надо. Не волнуйтесь, лежите.
-- А что со мной?
-- Ничего страшного, не волнуйтесь. Вы попали в аварию на автомобиле, немного разбились, вам сделали операцию, всё хорошо, обошлось.
-- Болит всё. А что с машиной?
-- Не думайте вы сейчас об этом, это всё решаемые вопросы, главное, что живы остались. Вам сейчас поправляться нужно и ни о чём больше не думать. Поняли? Ну и хорошо. Сейчас обезболивающее подействует, заснёте.
Но подействовало не очень. Руки, правда, Сергею развязали, однако следующие дни и ночи он запомнил плохо -- всё слилось в сплошную полосу боли, дурноты и страшных видений, посещавших его в редкие минуты забытья.
Через неделю Сергею стало лучше, и его перевели из реанимации в палату. Ходить, правда, ему не разрешали, он лежал под капельницей, и, хотя врачи перестали опасаться за его жизнь, боли ещё давали себя знать, особенно по ночам: разрыв селезёнки и разбитая грудная клетка всё-таки не шутки. Медленно он возвращался к жизни. Пять дней в реанимации он, конечно, ничего не ел, пил только иногда простую воду из-под крана, а на шестой день, утром, ему принесли завтрак -- больничную нехитрую еду --кашу и чай. От каши он отказался, а чая ему вдруг так захотелось попробовать, что... И тут произошло маленькое чудо, а может, кто знает, большое. Настолько Сергей за эти дни отошёл от жизни, отвык от простого человеческого, измучился и устал, так потрескались воспалённые губы и горечью наполнился рот, такими неживыми и холодными были его ладони, что этот стакан чая для него предстал настоящим чудом -- как солнечный луч в могиле. Среди реанимационной палаты, пропитанной запахами лекарств и дезрастворов, "аромат" жидкого больничного напитка, "из веника", показался до того сладостным, необычным и волшебным, а горячее стекло так приятно обожгло холодные, бескровные руки, что Сергей чуть не заплакал от щемящей боли наслаждения жизнью -- именно в такой вот простой форме. И после этого ему снова захотелось жить. На следующий день, это было воскресенье, и в палате дежурила одна сестра, он попробовал встать с койки. С первой попытки ему это не удалось, но к обеду он уже мог стоять, держась одной рукой за спинку кровати, а другой за спинку стула. Он уговорил сестру достать и принести ему станок с бритвой и, несмотря на её убеждения, медленно, держась за стул, добрёл до умывальника -- бриться. Вернулся он на койку весь выдохшийся, но счастливый: он живёт, он смог!
Когда его перевели из реанимации вниз, в хирургическое отделение, стало легче. Не было атмосферы реанимации, непонятно чем давящей, но от которой можно было сойти с ума: гнетущая тишина, неприятный зеленоватый цвет стен и что-то нехорошее, тяжёлое, затхлое, неживое, как на кладбище. Сергею мерещилось, что это страдание так напитало воздух, а может, висели души умерших тут людей.
В общей палате, внизу, было куда веселее, кроме него лежали ещё четверо человек, все нормальные ребята, целый день играло радио, то и дело заходили люди, слышались разговоры о простом, о жизни, еде, деньгах, погоде. Рассказывали анекдоты, смеялись, играли в шахматы, курили потихоньку у окна. Всё вместе это было так здорово и весело, что Сергей отверг заботливое предложение соседей выключить радио, сказал, что "нет, нет, мне не мешает, не обращайте на меня внимания". Курить ему тоже хотелось попробовать, но пока было нельзя. Словом, дни проходили относительно спокойно, он отвлекался от боли окружающей обстановкой, но вот ночами, когда всё погружалось в сон, и он заснуть не мог, ему было муторно. И мучила не только боль, мучили воспоминания. Больничная постель, да ещё ночью, это место особое, место страданий моральных, место мрачных мыслей, тоски по дому, по близким людям, по жизни. Чего только не передумаешь, лёжа на больничной койке, о чём только не вспомнишь.
"Как же это было всё на самом деле, как получилось, как я подошёл к такому финалу жизни -- ведь я только чудом избежал смерти", -- думал Сергей. И он стал перелистывать последние годы. Что он приобрёл, что потерял? Почему сейчас к нему некому даже придти навестить? Сначала он растерял друзей, из-за Алёны, конечно. Она старалась отшить от него даже мужчин, как будто ревновала и к ним. И если он терпел её характер, то они-то терпеть были не обязаны. Потом постепенное ухудшение отношений с родителями, тоже из-за неё. Они предупреждали, что всё это плохо кончится, и тоже не могли, да и не обязаны были её выносить. Жить вместе становилось всё труднее, а ему, дураку, казалось, что он любит её, не может без неё существовать. И, наконец, пришлось разменивать квартиру, по-плохому уйти от родителей и жить одному. Потому что с Алёной они тут же, в очередной раз, разошлись. Он вспомнил, как переехал в квартиру на окраине Москвы, где, в первое время, у него только и было что раскладушка, магнитофон на полу да любимая собака Булька.
Кстати, в этой новой квартире с ним, вскоре после переезда, произошёл странный случай. Сергей спал на этой самой раскладушке, дело было ночью, а в ногах у него лежала и посапывала собака. Вернее, это была уже не ночь, но и не утро, а то время, когда рассвета ещё нет, но в комнате как бы чуть-чуть светлеет. Словом, перед самым рассветом, или рассвет едва брезжит. Сергей внезапно проснулся, словно его кто толкнул в бок, и лежал минуту с закрытыми глазами. У него было ощущение, как будто он не один в комнате, как будто его действительно кто-то разбудил. Он медленно открыл глаза и увидел... нет, не привидение, привидения такими не бывают, хотя кто их знает, какие они бывают, ведь до этого Сергей читал о них только в книжках и никогда всерьёз не думал, что с ним самим может случиться что-то подобное. Дверь из комнаты в прихожую была открыта, и на пороге стояла большая фигура, напоминавшая, нет, не человека, а как бы двух рядом стоявших людей, но накрытых, как будто бы, какой-то полупрозрачной материей, вроде кисеи. И хотя в комнате было темновато, но за то мгновение, что это продолжалось, Сергей успел увидеть всё совершенно отчётливо.
Сергею никогда не было понятно, и даже смешно, поведение людей, виденных им в кино, или даже в жизни, особенно слабонервных женщин, кричавших и визжавших в минуту опасности, ибо какой же в этом смысл? Что толку кричать -- нужно действовать. Но тут, неожиданно для самого себя, он прореагировал именно подобным образом, и за который ему впоследствии даже не было стыдно -- такое непостижимое ощущение страха его пронзило, пронзило, конечно, от того, что несомненная уверенность в полном одиночестве и безопасности разбилась о такую же несомненность внезапной угрозы и ужаса. Сергей зажмурил глаза и испустил такой силы вопль, что, наверное, разбудил все 17 этажей в своём доме. Глаза он, правда, тут же открыл, рефлекторно готовясь, видимо, к отпору, но... ничего не увидел. Он тут же щёлкнул выключателем настольной лампы, вспыхнул свет, и, конечно, никого не было ни на пороге, ни в комнате. Сергей решил было, что ему померещилось, что это галлюцинация, но вдруг взгляд его упал на собаку Бульку, лежавшую у него в ногах. Она пристально смотрела на дверь. Не на разбудившего её диким криком хозяина, а на то место, где стояло... это.
На следующий день и долго потом не выходило у Сергея из ума то ночное происшествие, а вот сейчас снова вспомнилось здесь, в больничной палате, ночью. Когда он потом два-три раза пробовал кому-то это рассказывать, ему никто, конечно, не поверил. А его хороший знакомый, Алексей Нехаев, с которым он познакомился и подружился лет шесть назад, тоже в больнице, и который меньше года как умер, не то чтобы не поверил, нет, но объяснил Сергею, что это явление не такое уж редкое -- такие "глюки" бывают, и всегда в одно и то же время, всегда на рассвете. Сергей вспомнил, как ему это было обидно, ведь он очень уважал Алексея, как умного, развитого человека. Но теперь он не сердился на него, что обижаться на мёртвых? Тем более, что незадолго до смерти сам Алексей рассказал Сергею куда более удивительные вещи, и Сергей-то ему поверил безоговорочно. А рассказал он вот что: однажды в субботу он поехал на кладбище, на могилку к своей покойной матери. Чувствовал он себя плохо, лежал в этот момент в больнице, заболевание у него было тяжёлое, видимо, знал, что проживёт недолго, вот и решил, может быть в последний раз, побывать там, попрощаться да и привести всё в порядок. Могила находилась далеко от входа, и он шёл довольно долго по аллейке, ведшей вдоль кладбища. Вдоль неё тоже были могилы, кресты, памятники. Он посмотрел налево и увидел памятник с именем, фамилией и датой смерти. Дата была завтрашняя! А имя, отчество, и фамилия точно соответствовали данным одного его соседа по палате. Машинально он шёл дальше, не успев осознать того, что увидел. Дальше был второй памятник. Дата смерти на нём была тоже не прошедшая -- будущая, через несколько месяцев, а имя, отчество и фамилия принадлежали его второму соседу по палате -- Мише Баранову. Ошарашенный, он продолжал идти, как будто в каком-то столбняке. И увидел третий памятник. Надпись гласила: Нехаев Алексей Павлович. Дата смерти была тоже в будущем, кажется, в следующем году. Это был он сам! Он прошёл ещё немного и оглянулся, но ничего не было. Видения возникали, как огни вдоль дороги, прошёл и нету. Долго потом он сидел на могиле матери, не зная, что думать. Списать всё это на галлюцинации, как он всегда и делал, и считал раньше? На своё болезненное состояние? Тем более теперь ему уже казалось, что всё это померещилось. Он постарался усилием воли прогнать из головы весь этот бред, и нет, не забыть, а просто не думать об этом. В понедельник, рано утром, до обхода, он вернулся в свою палату. Койка его соседа была застелена одним одеялом, без белья. Лёша спросил Мишу Баранова, где сосед, и тот ответил: "умер!" "Когда?" "Вчера!" Баранову Алексей, конечно, ничего не сказал, рассказал только Сергею. Сергей спросил его про судьбу Баранова, жив ли он? Алексей ответил, что и он умер. Тогда, когда было написано на памятнике, день в день.
-- Лёш, а твоя дата когда была? -- несмело решился спросить его Сергей.
-- Я не помню, как-то всё смазалось. Мне кажется, летом... Вроде, июнь там был. А ещё я недавно сижу и вдруг на мгновение всё исчезает, и я вижу себя в белой комнате с ярким светом. Два раза так было, только один раз комната была пустая, а во второй раз там сидели какие-то люди... -- ответил он странным голосом, странным, но не грустным, а каким-то таким задумчивым. И замолк.
Сергей не знал, что сказать...
Умер Лёша следующим летом, в июне, как и предсказывал.
* 2 *
Сергей лежал на койке и пытался читать, перелистывая газету "Аргументы и факты", которую ему дал сосед по палате. Одна статья, другая... Наконец, он остановился на материале про зверства НКВД. Автор рассказывал о застенках, устроенных в 3О-е годы в Андроньевском и Новоспасском монастырях, о расстрелах и траншеях с трупами расстрелянных, прямо на территории монастырей. Сергей заинтересовался, так как всё своё детство прожил как раз недалеко от Новоспасского, и даже окна их квартиры выходили на монастырь. Ещё пацаном, вместе с ребятами с их двора, он облазил полузаброшенный монастырь, а каждую зиму, по воскресеньям, они ходили на монастырский пруд, и скатывались на санках или лыжах с крутого берега, над которым возвышались монастырские стены, на его замёрзшую поверхность. Детворы в хорошие солнечные дни собиралось там множество, и с одной стороны было очень весело, но с другой стороны, Сергей, даже будучи тогда ещё ребёнком, испытывал всегда какое-то странное чувство или, скорее, гнетущее ощущение. Веяло от монастырских стен чем-то таким, не то давящим, не то зловещим. Словом, один бы он туда никогда не рискнул пойти, да и в компании чувствовал себя всегда неуютно. Один раз они с ребятами забрались в монастырь, хотели залезть на колокольню, поискать ржавый "наган", по местной мальчишеской легенде якобы лежавший там. Залезть, правда, им не удалось, все пути туда были перекрыты, но по развалинам и гробницам они полазили вволю. Старинная деревянная дверь, ведущая внутрь одного из помещений, была сломана и сорвана с петель, видимо, уже давно. Но войти было нельзя, дальше проём был закрыт ржавой железной дверью-решеткой с большим висячим замком. За решёткой виден был тёмный коридор с деревянными стеллажами, идущими по стене слева и терявшимися далее во мраке. Все они были уставлены толстыми тёмными папками, покрытыми слоем пыли. Больше ничего разглядеть не удалось. Они ещё немного постояли там, и кто-то предложил идти по домам. Сергею отчего-то сделалось страшно, чем-то жутковатым веяло от этого коридора, как будто там, во тьме, пряталось что-то живое, опасное, и он рад был поскорее уйти.
Что за аура висела в том месте он понял только теперь, читая эту статью. Оказалось, что именно в Новоспасском был устроен специальный центр по уничтожению иностранных коммунистов. Всего там замучили и расстреляли более семи тысяч человек, а их трупы закапывали в крутой берег-насыпь, под стенами монастыря. Сергея даже всего передёрнуло, и мороз побежал у него по спине. Так значит там, где они так весело скатывались на санках, было зарыто семь тысяч скелетов... Далее в статье рассказывалось, что архив НКВД был вывезен из монастыря только в 1964 году.
И тут Сергей вспомнил их воскресный поход в монастырь, попытку залезть на колокольню и тёмные ряды тех папок на полках. Так вот, значит, что это было! И он это тогда каким-то седьмым чувством ощутил.
Сергею стало нехорошо. И лет прошло много, и события ещё более старые, и кончилось это всё давно, а нехорошо. Не по себе...
Мысли его невольно перенеслись в детство, к тому, что там было светлого, хорошего, и что тёмного, плохого. Он вспомнил, по аналогии с сегодняшним своим положением, как однажды так же вот тяжело болел тогда. Один раз он зачем-то залез на высокую сосну, почти без веток, скользкую от смолы, не удержавшись, упал с неё и сильно разбился. Сначала, вроде бы, ничего страшного, руки и ноги целы, но дело было за городом, и пока его довезли до Москвы, стало сильно хуже, несколько раз он терял сознание прямо в машине. На него навалилась апатия, не хотелось ни двигаться, ни говорить, ничего. Сверлила мысль -- покоя хочется, покоя, покоя... В больнице, в травматологическом отделении, поставили диагноз: внутреннее кровоизлияние. Ему срочно перелили кровь и положили в палату, обложив пузырями со льдом, а дальше он ничего не помнил.
-- На, подержи!
Сергей протянул руку и попытался взять какой-то блестящий предмет, который ему подавал неизвестный мужчина. И услышал взрыв смеха. Смеялся сам мужчина, смеялись какие-то люди, все в белых халатах, обступившие его со всех сторон. Как ему показалось, смеялись над ним.
-- Ну вот, видите, а вы не верили. Полный порядок, раз хватает, значит жить будет, -- сказал тот же мужчина и вышел из помещения. За ним по одному стали уходить и все остальные.
Сергей увидел, что лежит в той же процедурной, где ему переливали перед этим кровь, но как он туда попал? Он совершенно ничего не помнил. Кисть левой руки была почему-то забинтована и болела. Но слабость была страшная, внутри тоже всё болело, и не было сил на вопросы. На каталке его перевезли обратно в палату и положили на ту же самую койку, что и утром. И тут с ним начало происходить что-то странное. Та неотступная жажда покоя, которую он испытывал перед тем, как потерял сознание, перешла в нежелание жить, в отвращение к жизни. Всё раздражало: звуки, люди, суета, уколы, свет -- всё абсолютно, вся окружающая обстановка. Так противно всё сделалось, так захотелось закрыть глаза и ничего не видеть и не слышать, так захотелось полного покоя, забыться, уснуть, как будто он вернулся из тихого, спокойного отпуска, да где-нибудь в санатории, куда-то вроде кузнечно-прессового цеха, или, ещё хуже, на действующий фронт во время войны. Так продолжалось двое суток. На третий день дежурила молодая и очень симпатичная медсестра. Забот у медсестёр, как известно, всегда много, но эта присела у постели Сергея и сидела, почему-то, долго, пока её не позвали по неотложному делу. Сергей молчал, а она одна вела монолог, и для чего-то начала рассказывать, что приехала в Москву из Мурманска, учится тут в медицинском, а здесь, в отделении, подрабатывает медсестрой.
-- У нас, знаешь, как в городе смешно говорят? Мурманск. Мы Мурманские, не Мурманские, а именно Мурманские. А брат у меня рыбак, на сейнере ходит. У нас, знаешь, как говорят? На о говорят. "Тресочки не поешь, не поработаешь". Да, меня Мая Виноградова зовут. Мне, знаешь, как профессор наш сказал? У вас, говорит, тёплое имя и вкусная фамилия. Вот! Да, а тебе рассказали, что с тобой было? (Сергей молчал). Нет? Тебя когда после переливания крови в палату положили, никто к тебе больше и не подходил. А наша заведующая отделением, молодец, она всегда сама смотрит вновь поступивших. Ну, она к тебе подходит, а ты и не дышишь, и не известно сколько уже. Ну, другая бы на её месте -- что? Умер и умер, никто не виноват. А она нет, как заорёт -- "Все сюда! Быстро!" -- все сбежались, даже нянечки. Быстренько тебя в перевязочную, и давай откачивать! А как откачивать? Сердце стоит, гемоглобин -- ноль! Ну, наш один врач, он мужчина, здоровый такой, сильный, навалился на тебя сверху и массаж сердца начал делать, а заведующая, Зинаида Ивановна её зовут, сама тебе скальпелем руку вскрыла, добралась до артерии, и начали тебе кровь не в вену, а прямо в артерию переливать, в вену-то уже не шло. Кричит на нас на всех, всех работать заставила, остальные -- кто уколы тебе делал, кто кислород давал, кто грелки к пяткам, кто пульс щупает. Потом кричат: есть пульс! Ну, сердце, значит, забилось, задышал, а дальше что делать -- никто не знает. Видишь, какое дело... Никто не знал, сколько ты был без сознания, как заведующая-то хватилась и до того момента, как ты дышать начал -- это 2О -21 минута, по часам засекли. А сколько до этого клиническая смерть была -- этого никто не знает, не известно. И такая опасность была, что мозг за это время уже начал атрофироваться. То есть, тело-то живёт, откачали, а мозг уже не работает, ничего не соображает. Что тогда делать? И все стоят, боятся. А врач, который тебе массаж делал, и говорит: "Да всё с ним нормально, отойдёт. Вот, смотрите, сейчас хватательный рефлекс проверим". И протягивает тебе зажим, на, говорит, держи, держи! А все смотрят, в таком напряжении! Ну а ты, как ни в чём не бывало, руку протягиваешь и берёшь этот зажим! Как тут все засмеются! Сразу у всех напряжение спало. Раз рукой хватает, значит всё соображает. Вот как мы тебя спасли.
По мере оживлённого рассказа Маи, внутри Сергея всё росло и усиливалось раздражение, о чём Мая, конечно, и не подозревала. "Вот пристала, -- думал Сергей, которому всё-то окружающее было противно, а щебетание сестрички только подливало масла в огонь, -- да что же это такое..." И вдруг, спонтанно, Сергей, не то чтобы зло, а с укором произнёс:
-- А зачем вы меня спасали...
Мая Виноградова аж оторопела от неожиданности, от такой чёрной неблагодарности.
-- Как тебе не стыдно! Тебе не стыдно? -- больше она ничего не могла сказать и замолчала, уставясь на Сергея. Секунды бежали в молчании, и Сергей не выдержал -- ему действительно стало стыдно.
-- Стыдно, -- произнёс он.
Неизвестно, что было бы дальше, но обстановку разрядил вошедший вдруг врач, тот самый, который подавал Сергею блестящий медицинский зажим и сказал: "Ну вот, видите, а вы не верили". Подошёл он не к Сергею, а к другому больному, но оглянувшись в их сторону и увидев Сергея, спокойно-удовлетворённо произнёс:
-- У, да он просто цветёт.
-- Ну, до цветения ему ещё далеко, -- возразила Мая.
-- Цветёт, цветёт, -- в свою очередь возразил он ей, --позавчера он весь белый был, как смерть, и губы белые, а сейчас, вон, губы нормальные, щёки порозовели. Ну скажи спасибо нам, теперь сто лет жить будешь!
-- Спасибо, -- тихо произнёс Сергей.
-- Пошли, Мая, ты там срочно нужна. И они вышли из
палаты.
А на следующий день Сергею ужасно захотелось томатного сока. И ещё захотелось жить. Снова. Сока ему достали, он его с наслаждением выпил, конечно, его вырвало, пока он мог питаться только глюкозой из капельницы, но желание жить осталось. Так же вот, как и сейчас.
Сейчас... Да, сейчас Сергею опять хотелось жить, он стремительно поправлялся, и ничего, казалось, не предвещало беды. Он начал уже потихоньку вставать, попробовал даже, стрельнув у соседа сигаретку, курить в туалете, но... Враг никогда не дремлет. На десятый день ему сняли швы, почему-то все сразу, а не половину, как было положено. Он с радости бодро проходил весь день, а поздно вечером шов разошёлся, началось сначала слабое, потом сильное кровотечение. Дежурный хирург, уже ночью, зашил всё по-новому, но было поздно, видимо, в рану попала инфекция. Дело, по Закону Подлости, происходило в пятницу, в субботу и в воскресенье имелся тоже только дежурный врач, и Сергеем заняться всерьёз было некому. В понедельник у него поднялась высокая температура, изуродованный шов продолжал кровить и воспалился. Ещё через сутки ему стало совсем худо, температура под 4О, дурнота и боли внутри. Ничего не помогало, да и по продолжавшему действовать известному закону, им никто особо и не занимался, пока, уже к четырём часам вечера, состояние стало угрожающим. В пять часов, наконец, собрали какой-то консилиум, из не успевших уйти домой двух заведующих отделениями и трёх хирургов. "Перитонит", -- услышал Сергей шепот среди кучки совещавшихся врачей, и они все спешно вышли из палаты. Сергей лежал в жару, ему нечем было дышать, и он находился у той черты, где сознание вот-вот перейдёт в бред. Ему было уже всё равно, когда его грузили на каталку, снова везли на лифте вверх, в операционное отделение. Всё равно, когда объявили, что нужна экстренная операция. Не понравилось ему только, что, вместо укола в вену, в этот раз к лицу прижали резиновую маску и велели считать. "И так дышать нечем", -- подумал он и провалился в пустоту.
* 3 *
Ночью в Небо смотрю, где-то там есть Звезда,
Что меж звёзд в темноте затерялась.
Наша Родина там, мы ушли навсегда,
Только Память навеки осталась.
...Такая родная картина: зелёные-зелёные холмы, в голубой дымке встающего рассвета, и белые-белые домики у подножия. Ирион... Милый, любимый, родной Ирион! Картина приблизилась. Голубоватое лесное озеро, громадные зелёно-голубые деревья, обступившие его с трёх сторон. На поляне, у самой кромки воды, множество его друзей, все в свободных белых одеждах, блестящих или матовых. И только те, кто уходит, покидает Ирион, одеты в чёрные облегающие костюмы. В знак расставания, грусти, в знак трудности их Миссии. Норд вздрогнул: среди них он увидел и себя с Нэсс. Какая она красивая! Как давно он не видел её истинного облика, да и всех своих друзей. Все они теперь, за много заданий и командировок, привыкли к формам человеческих тел, в общем-то похожих на их тела, но и столь же отличающихся от них, как игрушечная кукла не походит на настоящее живое существо. Великая бесконечность! Как же давно это было, как давно! И как бы он сейчас хотел вернуться туда, домой, на милый Ирион. Нет, как и все они, он никогда не жалел о своём выборе. Они, конечно, знали, что уходят надолго, а скорее всего, навсегда. Потому что, когда кончалась одна миссия, они тут же принимали другую, и редко кто возвращался обратно. Они уже не могли жить по другому, навсегда отдав себя Пути. Да и не было смысла возвращаться назад, ведь за колоссальное время их отсутствия всё должно было измениться так, что их Дом, их Ирион, стал бы для них уже непривычным. Все они это понимали, но никто из них, шедших в Десант впервые, не понимал, по настоящему, на что он идёт. Они не понимали, что привычный им мир, в котором они так долго эволюционировали, был, по сравнению с другими мирами, захваченными силами хаоса и Тьмы - Раем. То, что для них было само собой разумеющимся, для других существ иных миров было несбыточной мечтой. КРАСОТА, БЕЗОПАСНОСТЬ, ДОБРО. Они знали, что на многих других мирах этого нет, и отправлялись туда, чтобы это было, но не могли осознать, представить себе этого в действительности, не знали, какие страдания их ждут. Они просто не могли не пойти и пошли, а потом уже не могли вернуться, потому, что у з н а л и, что значит Великое Зло, узнали САМИ. Их провожали многие, не только друзья, были и учителя, и высшие иерархи, и просто сочувствующие, но остающиеся пока здесь. Ведь и здесь кто-то должен работать, хранить и беречь этот мир, строить и защищать его. А они уходили, не зная, что их ждёт впереди, не представляя себе точно ничего, движимые только добрыми чувствами, желанием помочь, спасти, излечить. Уходили служить эволюции, созиданию, тушить пожары, бороться. Никто не чувствовал горечи, трагичности момента, не страшился будущего. Да они и понятий таких тогда не знали, печаль расставания перевешивалась радостью того, что их взяли, взяли в очередной Десант, что они заслужили эту честь своими личными качествами, что, значит, достигли уже чего-то, поднялись на очередную ступень развития. Ведь помогать могут только те, кто сам уже достиг определённого уровня. И всё тогда казалось легко, задача простой и ясной. Ведь это так просто, если вовремя, пока не поздно, вмешаться в эволюцию примитивного мира, побороть или вытеснить оттуда силы тьмы, и направить его развитие по здоровому, правильному, когда-то уже пройденному ими самими пути. И так красиво звучало название того мира, куда они отправлялись, ведь ничего не было связано с ним отрицательного, ничего зловещего. Дашаканар! Здорово! Они помогут спасти этот мир, потом пойдут дальше и дальше, по всей Галактике, вместе с братьями других миров, помогая Высшему Разуму, Свету, побороть Хаос. Жалко, конечно, покидать Ирион, но, что такое их любимая планета в масштабах Галактики - пылинка, не более. Разве это мудро, навсегда закрыться в скорлупке одного своего мира, ведь нельзя изолировать себя от эволюции Вселенной? Тем более, долг Разумных Существ, Дух Высшего разума, не позволяли им не придти на помощь другим мирам, где страдали подобные им в борьбе со Злом. А ведь были и такие места, где зло победило полностью. Но для них тогда это было скорее Абстракцией. Они ещё ничегоне знали. Не представляли будущего Пути. А если бы знали? Отказались бы они? Нет! Значит, не о чем и думать. Они делают нужное, великое дело. Они.Ведь он не один, хотя и бывает часто одинок в борьбе и противостоянии Злу. Но нет другого способа, нет выбора , а теперь уже нет и в р е м е н и. борьба подходит к концу, всё в системе Дашаканар идёт к развязке, противостояние двух начал обострилось до предела. Ничего, всё будет хорошо, несмотря на великие страдания, эволюция победит и здесь, и этот мир будет таким же счастливым, радостным и красивым как их Ирион. Ирион... Залитые Солнцем зелёные, зелёные холмы... ...Такая родная картина: зелёные-зелёные холмы, в голубой дымке встающего рассвета, и белые-белые домики у подножия. Голубоватое лесное озеро, громадные зелёно-голубые деревья, обступившие его со всех сторон.
Залитые Солнцем зелёные-зелёные холмы...
...Зелёные холмы... да, Грузия... как хорошо. Он помнит, он читал... да, совсем... недавно... "Путешествие дилетантов"... Окуджава, Грузия, зелёные холмы...
Сергей медленно приходил в себя. Он слышал голоса, кажется, женские, но глаза были закрыты и открывать их не хотелось, так ему было хорошо.
Дело в том, что в этот раз его оперировали под наркозом из закиси азота -- "веселящего газа".
* 4 *
Поправлялся Сергей медленно и трудно. Вторая операция окончательно подорвала его силы. Через два месяца, когда он станет выписываться, и всё будет позади, его лечащий врач уже честно расскажет ему, что они его еле "вытащили" с того света, что он просто чудом остался жив. Но эти два месяца ещё предстояло прожить, и не просто прожить, а прострадать, потому что ему делалось то лучше, то хуже, температуру сбивали антибиотиками, а она опять поднималась через неделю, шов не заживал, и силы, казалось, покинули совсем.
Настроение у Сергея было двойственное: с одной стороны он радовался, что не умер, а с другой было так тоскливо и одиноко, так морально тяжело. Некому было его навестить, поддержать, ободрить. Никто даже и не знал, что его оперировали. Он целыми днями лежал и смотрел в белый потолок палаты, ночью опять мучили мысли и тяжёлые раздумья, во время же краткого забытья снова, как много лет назад, начали мучить кошмарные сны, такого же содержания, как и раньше, только с поправкой на больничную обстановку: средь ночного мрака дверь в палату открывалась, входило что-то страшное, чудовищное, леденящее ужасом душу. Кто-то стоял и пристально и недобро смотрел на него, а два или три раза его "душили" во сне, он просыпался в липкой горячей испарине и долго потом не мог успокоиться.
Сергей списывал эти кошмары на своё болезненное состояние, но каким-то уголком, краешком подсознания не мог долго отделаться от реальности того, что его окружает, давит и душит что-то липкое, тяжёлое, тёмное. Дошло до того, что он радовался рассвету, как избавлению и спасению, а уже к 6-8 часам вечера на душе становилось тягостно и муторно, как будто ночью его ждала казнь. Спонтанно, не зная, что же ещё ему делать, Сергей начал молиться, впервые в своей жизни регулярно - утром и вечером, а потом и перед обедом, причём не только за себя, а и за тех, кого он много лет даже и не видел. И постепенно ему стало легче, улучшилось настроение, а потом становилось легче и физически. Болезнь начала отступать.
Первым к Сергею пришёл отец, случайно услышавший, что он тяжело болен, но только в палате узнавший, что Сергей перенёс уже две тяжёлые операции. Он не стал поминать прошлое, упрекать Сергея, он просто стал приходить почти каждый день и просиживал до вечера, когда уже посетителей выгоняли и раздевалка закрывалась. И от этого на душе становилось так хорошо и уютно, как не было уже очень давно.
Вторым, так же неожиданно, к нему пришёл его старый приятель, Виктор, с которым они и видились-то редко, но который обладал счастливой способностью появляться тогда, когда Сергею было или плохо, или трудно, или тоскливо, или просто скучно. Он никогда не сюсюкал, не заострялся на болезнях и неприятностях, но неизменно поднимал настроение, так как всегда говорил о чём-нибудь постороннем, весёлом или отвлечённом, был всегда бодр и уверен в себе, и эта уверенность передавалась другим. Кроме того он мастерски играл в шахматы и знал кучу анекдотов и разных весёлых историй, так что его приход сразу переключил мысли Сергея на жизнь за окном его палаты. Ему даже и пожаловаться Виктору не удалось, что он еле жив, потому что тот сразу, с порога, пресек эти разговоры: "Ну ты как тут? Плохо? Ну живой же! Кости целы. А чего тебе ещё надо? Поправишься! Давай вставай, и на рыбалку с тобой поедем". Больше ни про болезнь, ни про здоровье слова не было сказано, Виктор сразу начал про то, что сейчас делалось в Москве, какую новую удочку купил, как поживает его любимый кот, рассказал пару анекдотов - и всё. А уходя опять повторил, как само собой разумеющееся: "Ну, давай выписывайся (не поправляйся, а выписывайся!), созвонимся и поедем на озёра, я одно место знаю, красота - во!" Всё это было сказано так буднично и обычно, как будто они договаривались, сидя дома, пойти завтра в кино. И Сергей отвлёкся, забыв, что лежит разрезанный на койке, стал действительно думать про озёра, природу, лес. И так вдруг захотелось туда, на воздух, к воде, посидеть у костра, попечь картошки в золе, полежать на травке. И хотя Виктор больше не приходил, но дело было сделано, перелом в настроении Сергея произошел.
А третьей пришла к нему его соседка, Татьяна, женщина с твёрдым характером, с которой они и познакомились-то года полтора назад, но которая была по своей натуре человеком "общественным" и, видимо, очень отзывчивым. Она занималась всякими оздоровительными комплексами, тренировками дыхания, ходила регулярно на занятия в группу йоги, и предложила после выписки (!) организовать встречу с очень сильным экстрасенсом, чтобы он помог Сергею окончательно встать на ноги и укрепить здоровье. Сергей тогда абсолютно не верил в "эти штуки", но, чтобы не обидеть Татьяну, сказал, что он подумает, ведь ещё нужно сначала отсюда выйти. Сергей знал, что Татьяна была очень занятым человеком, но она, несмотря на это, приезжала к нему, на другой край Москвы, несколько раз, и каждый раз привозила кучу интересных книг. И от этого тоже становилось легче. Но он не ведал в то время, что Татьяна сама обладала, в какой-то степени, даром предвиденья, и на этом и базировались её уверенность и твёрдость. Она просто многие вещи точно знала. Знала, например, что Сергей скоро выпишется, но и знала, что это будет ещё не конец его испытаний, и, чтобы укрепить, старалась его к этому исподволь подготовить. Но Сергей тогда ни в чём таком не разбирался, да и не до того ему тогда было, и, конечно, ему было невдомёк, что от таких вещей нужно держаться подальше.
Однако всё проходит, как говорил царь Соломон, прошло и самое тяжёлое для Сергея. Температура стабильно держалась нормальная, и хотя шов никак не хотел заживать, ему предложили выписываться, с тем, чтобы долечиваться дома, амбулаторно. Настал день, когда Сергей, радостный и счастливый, на такси добрался до дома. Отвыкший за два с половиной месяца от свежего воздуха, он не сразу поднялся в квартиру, а присел на лавочке у подъезда: в машине его от слабости укачало, голова с непривычки кружилась, но он предвидел три вещи, которых был лишён долгое время и которыми мечтал, наконец, сегодня насладиться: горячая ванна, до которой он сейчас дорвётся00 и смоет с себя двухмесячную больничную грязь и запах лекарств, вкусный обед, и, главное, радостную встречу с любимой собакой Булькой. Вот сейчас она, не ожидающая его приезда, радостно заскулит, запрыгает в прихожей, норовя достать и лизнуть его в лицо. Вот кто его действительно любит, кто ему всегда рад, и кого любит он сам. Он знал, что всё это время собака одна, взаперти, тосковала в квартире, и что её только кто-нибудь не каждый день заходил покормить, а на улице она не была столько же, сколько и он сам.
Первое разочарование ждало Сергея в прихожей - никто не выбежал его встречать. Собаки в квартире не было. Как потом Сергей узнал, Бульку отдала знакомым Алёна, отдала всего за неделю до его выписки. Не охота было ни ей, ни кому бы то ни было другому навещать бедное животное. Как не охота и навещать самого Сергея.
В квартире повсюду лежала пыль, окна закрыты и воздух был затхлым и спёртым. Сергей открыл окно на кухне, впустил свежий воздух, присел на табуретку к столу и неожиданно почувствовал, что зверски голоден. Действительно, утром он только выпил в больнице чая, потом были хлопоты, связанные с выпиской, волнения, сборы, прощания, дорога домой - весь день у него маковой росинки во рту не было. Сергей подошёл к умывальнику, чтобы вымыть руки да и лицо умыть с дороги. "Сейчас поем чего-нибудь домашнего, вкусного, надоела эта больничная еда", -- подумал он. Но, повернув кран горячей воды, получил второй неприятный сюрприз -- вместо воды из крана послышалось только шипение. "Вот тебе и помылся!" -- уже вслух произнёс он, и тут до него дошло, что и еды в доме нет. Не то что вкусной домашней, а вообще никакой. "Действительно, откуда же ей взяться? Почему же это я решил, что меня ждёт домашний обед, откуда? Называется -- "от радости в зобу дыханье спёрло... Ворона каркнула во всё воронье горло." Ворона я и есть. Кто меня тут ждёт, кто меня тут должен встречать? От радости совсем крыша поехала. Ну ничего, завтра что-нибудь придумаю, а сейчас хоть чего-нибудь бы поесть". Сергей открыл холодильник, в тайной надежде, что там хоть что-нибудь есть. И хотя холодильник работал, морозилка обросла льдом, но там, конечно же, ничего не было, кроме каких-то давно испортившихся следов съестного. Пошарив по кухне, по полкам и шкафам, Сергей нашёл завалявшуюся банку голландского колбасного фарша, заварку для чая, немного сахара и полбатона окаменевшего и заплесневелого хлеба. "И то жизнь!" Он вскипятил чайник, заварил чай, и, размочив в кружке засохший батон, уплёл его вместе с банкой консервов. Потом лёг на тахту и задумался: "Ну, вот, как и не уезжал никуда, словно бы и не было этих двух с половиной месяцев. А что же дальше, что делать теперь? Ладно, там видно будет, пока я ещё не поправился окончательно, завтра нужно делать перевязку, нужен хирург, продукты... сигареты?" Он так давно не курил и понимал, что сейчас ему и не надо бы этого делать, и так организм ослаблен до предела... Но... Он поискал по комнате, но ничего не нашёл. Вдруг на книжной полке, среди книг, он увидел пачку индийских сигарет "Голд лайн", каким-то чудом завалявшуюся и забытую. Там же лежала и газовая зажигалка. Сергей открыл и увидел одну единственную сигарету. "А, ладно, хоть в комнате не будет так затхло". Он включил телевизор, опять лёг на тахту и закурил. По комнате пополз синий ароматный дымок восточного табака. Телевизор с непривычки, вернее с отвычки, после всего пережитого, казался какой-то экзотикой, но для одного дня и при такой слабости впечатлений было явно слишком много. Сергея потянуло от усталости в сон, и он, не раздеваясь, уснул, на этот раз без сновидений.
*5*
На следующий день Сергей почувствовал себя плохо. Ни в магазин, ни в аптеку он дойти не мог, была невероятная слабость, упадок сил. Впереди были ещё два месяца перевязок и упорной борьбы не только с болезнью, но и с самим собой. В тот же день пришла врач из поликлиники, к счастью, очень отзывчивый и добросовестный человек, и, поняв трудное положение Сергея, организовала визит хирурга. Но тот только первый раз сделал перевязку, пообещал, приходить раз в неделю, и был таков. Другого выхода не было, и Сергею пришлось всё делать самому, как на фронте или на Северном полюсе. Чем обрабатывать рану он знал, видел в больнице, но как это сделать, если она у тебя на животе, и ты её почти не видишь? В конце концов Сергей додумался: сняв со стены большое зеркало, разложил перед ним бинты, марлю, мази, перекись, спирт, и смотря на рану в зеркало, начал сам себе делать перевязки. Так продолжалось недели две-три, и хотя разрез по-прежнему не заживал, и было больно и страшновато пихать тампоны в разрезанный живот, но Сергею постепенно становилось лучше. Он начал выходить на улицу, подолгу гулять, ходил за покупками в магазин, готовил вкусную еду. Силы быстро возвращались к нему.
* *
Свободного времени у него теперь было много, и Сергей снова начал читать запоем, как будто снова вернулись те времена, когда он просиживал в читальном зале долгие часы, снова вернулся интерес к глубоким философским вещам. А когда времени у человека много, а дел, по Воле Божией, мало, он неизбежно начинает не только читать - он начинает д у м а т ь, размышлять, искать ответы на вопросы, которые он сам себе ставит. Вернее ставит-то их жизнь, только в ежедневной текучке, закрутке и замотанности нет времени подумать над ними, а у большинства людей нет времени даже эти вопросы и увидеть, и услышать. Жизнь их ставит, а никто не отвечает, потому, что даже не подозревают, что жизнь их задаёт. "Живёшь в заколдованном тёмном лесу, откуда уйти невозможно..." Люди сетуют, жалуются, обижаются на свою жизнь, вместо того, чтобы разобраться - а чему же она их учит? Но времени подумать ни у кого нет, и получается парадокс: выходит, несчастья часто человеку на пользу. Они силой отрывают от ежедневной рутины, добывания хлеба насущного, погони за мирскими благами, от ежедневных - надо, надо, надо. Как, например, думается на больничной койке Сергей уже хорошо знал. И хотя в тюрьме он никогда не сидел, но если верить рассказам тех, кто там побывал, то и в тюремной камере думается нисколько не хуже, и часто начинается переоценка ценностей. Сергей за свою жизнь встретил (особенно, почему-то, в больницах, или люди там просто более откровенны?) немало людей, которых думать и поумнеть заставили только разные несчастья - смерть близких, крупные потери, предательство, уход любимых мужчин или женщин. Правда, встречались ему на жизненном пути и те, на кого ничто не действовало, или они не умели, или не хотели сделать выводы. Но таких всё же было меньше. Видимо, есть у большинства людей внутри какая-то жилка, струна, стержень --- что-то, которые в неблагоприятной обстановке, условиях заставляют людей думать, анализировать, делать выводы и умнеть, в поисках выхода, а другим людям этого не дано. Они просто не хотят решать проблемы, искать ответы, думать. Они бегут от решений, мыслей. Бегут опять в ежедневное "надо, надо, надо", заглушают этот свой внутренний голос работой, погоней опять за благами и удовольствиями, а некоторые водкой или наркотиками.
Почему это так? Сергей пока не знал. Но знать ему хотелось, и он читал, читал, читал, но... сколько книг, столько и мнений. И он думал, думал, думал --- думал сам, как же жить правильно. Что хорошо, что плохо? Как это отличить одно от другого? Не так это просто, как может показаться тому, кто не думает. Сколько людей --- столько и мнений, это-то известно давно, значит, и столько же понятий о добре и зле, столько же критериев хорошего и плохого. А на самом деле? Не может же быть, в самом деле, много истин и много правд? И с т и н а одна и П р а в д а одна. Это очевидно, много только п р е д с т а в л е н и й об этой Истине, об этой Правде. То есть, не представлений, а, на самом деле, выходит --- заблуждений. Но если Истина и Правда --- одна, то её можно найти? Нужно только искать, искать и думать.
И Сергей думал, читал, осмысливал прочитанное и снова думал. Каким-то чудесным образом в руки шли с полок как раз те книги, в которых люди, персонажи, задавали себе те же самые вопросы, что и он сам себе сейчас задавал, и пытались на них ответить. Он снова начал перечитывать "Жизнь Клима Самгина", так это было созвучно тому, что кипело, выбраживало и теснилось сейчас у него в черепной коробке. И эпоха другая, и люди, и всё, а похоже. Тоже мучались люди, хотели З Н А Т Ь ---Правду, Истину---одну единственную, настоящую. Сергей читал, конспектировал, записывал по ходу свои мысли и вопросы---и вдруг (опять в который раз уже это---вдруг?), в один прекрасный день, у него, как в голове что-то щёлкнуло. Мысли потекли уверенно, ясно, плавно. Только бы не забыть, записать, успеть. Сергей схватил авторучку и начал, почти механически, писать, вернее записывать, не останавливаясь, с огромной скоростью --- долго. Продолжалось это недели две. Главная идея была такая:
Если проанализировать все самые простые факты нашей жизни, но посмотреть на них свежим, непредвзятым взглядом, под нестандартным углом зрения, попытаться сделать из всем известных вещей непривычные выводы, то, может быть, можно понять, царит ли в мире хаос, происходит ли всё само собой (в чём были уверены все окружавшие Сергея люди) или же всё подчинено каким-то твёрдым законам, которых люди не понимают и не знают, но которые, тем не менее, существуют и действуют помимо их воли. А если такие законы есть, то, значит, можно и ответить на вопрос: Что хорошо, а что плохо? И как нужно бы поступать в жизни, чтобы это было д е й с т в и т е л ь н о правильно, то есть х о р о ш о. Отталкиваясь от известного высказывания Достоевского, что "красота мир спасёт", он решил разобраться и объяснить смысл этого, как он сердцем чувствовал, правильного утверждения, близкого всей его душе. (То, что Достоевский имел в виду Христа, Сергею тогда и в голову не приходило). Так как его "эссе" было основано на простых, всем известных вещах, он, про себя, с улыбкой, называл его "Открыть Америку". Пришла Сергею и мысль об универсальной "мерочке", при помощи которой можно распознавать и все явления жизни. Он назвал её условно "законом Усложнения --- Упрощения", приняв за рабочую гипотезу, что он существует. Выглядело это и сформулировано было так: усложнение --- это развитие (для живой жизни и для общественной её функции), а следовательно, процесс позитивный. Раз происходит развитие, то продолжается и жизнь, и её существование. Как противоположность этому процессу берётся упрощение --- процесс негативный, т.е., ведущий к регрессу, в лучшем случае, к застою, а в конечном счёте и к распаду системы, что самое страшное. Многие вещи рассмотрел Сергей, применяя к ним схему "усложнения --упрощения": жизнь, смерть, любовь; вера, безверие, свобода; революция, экстремизм, терроризм; внутренний мир человека, тёмный, но всё это отражающий; наоборот: отражение внутреннего, мира человеческой сущности, отражение всего восприятия личности, и вида в целом, через всё это и на всём этом; "вечные вопросы"; национализм, как функция стабилизации замкнутой системы; ослабление инстинктов у людей, даже в сравнении с животными, что ведёт к деструкции человечества (инстинкт материнства, инстинкт самосохранения); плюрализм. Удивительно, но система оценок по шкале "усложнение -- упрощение", к чему бы её ни применял мысленно Сергей, действовала безотказно. Всё, что усложнялось --- вело к процветанию, духовному, физическому и моральному. А всё, что можно было считать упрощением первоначально имеющегося --- всё это --- от, скажем, убийства отдельного человека до глобальных, континентальных или национальных потрясений, бед и катастроф---всё это получалось негативным.
Как уже было сказано, писал Сергей около 2-х недель, а потом резко остановился: логическая цепочка его рассуждений уткнулась вдруг в невидимую стенку. Получалось, что не всё можно было объяснить логикой, опираясь на здравый смысл и безпристрастный анализ фактов. Не связывалось что-то в его рассуждениях, не хватало, не доставало в них каких-то звеньев. Но каких? Тогда Сергей этого не знал, он понял только, что нужно искать дальше, искать, видимо, в сфере Духа. Окончательно его в этом убедили случайно попавшиеся на глаза слова академика Вернадского: "Говорят, одним разумом можно всё постигнуть. Не верьте".
* 6 *
Нестарая ещё "старушка" на лавочке, сидевшая среди других и принимавшая участие в общей "дискуссии" о современных нравах, сказала:
-- Распустились сейчас все, вот что! При Сталине такого не было.
-- А почему при Сталине не распускались? (Вопрос был с подвохом).
-- А потому, что боялись, - последовал ответ.
-- И вы боялись? - опять с подвохом.
-- Конечно, потому и порядок был, не то, что сейчас.
-- А чего боялись-то? - крючок увяз, можно было дёргать.
Старушка сразу осеклась, видимо, поняв, куда клонится разговор.
-- Не знаю. Страх был, - прикинулась она дурачкой.
-- Ну как же так: боялись и не знали, чего боялись?
Старушка посмотрела на Сергея неприязненно и игнорировано промолчала (мол, молод ещё спрашивать), так как крыть было нечем, а про себя она всё поняла. Зато в разговор заинтересованно встрял вредный старичок-пенсионер, бывший шофёр с сорокалетним стажем:
-- Боялись, что посадят! Ведь как было? Ляпнешь чего-нибудь спьяну или сдуру и тебе десять лет дадут, а то и двадцать пять. У меня брат из лагерей не вернулся, так и не знаем, где умер. У жены отца расстреляли. А у сестры муж, Василий Петрович, пришёл в 55 году, восемь лет отсидел. Рассказывал, как пытали на Лубянке, как ноги ему в тиски зажимали. Так весь больной, покалеченный пришёл. Овчарками его травили. Пять лет пожил и умер. И туберкулёз, и малокровие, и сердце у него, и всё больное было.
Сергей невольно вспомнил по аналогии недавний рассказ отца "о дяде Коле":
"Помнишь, Серёж, тётю Аню, бабушкину сестру?" Сергей, конечно, помнил её, маленькую, всегда одетую во всё чёрное, женщину, удивительной доброты, с удивительно добрыми печальными глазами. Казалось, доброта излучалась от неё, как тепло от печки. Встречал потом Сергей в жизни много добрых людей, но таких, как тётя Аня - никогда. Запомнил Сергей и на всю жизнь, хотя ему тогда было всего 8 лет, как он её огорчил. Писали тогда перьевыми ручками, а Сергею хотелось, нет, просто жаждалось, иметь настоящую авторучку. И вот дедушка по матери ему её подарил. Настоящую, с золотым колпачком. Счастью Сергея не было предела - ребёнок, что взять, мечта сбылась. Расставаться с ней не хотелось ни на минуту, а карманов не было, когда они пошли к другой бабушке Тане в гости на 1-е мая. Погода была тёплая, и Сергей повесил авторучку на майку, откуда она проглядывала золотым колпачком. У бабушки в гостях уже была тётя Аня. Она, как обычно, ласково обняла Сергея и, вдруг, заметила в вырезе рубашки золотой блеск.
- Деточка, у тебя крестик! - радостно воскликнула она и вся осветилась - времена были самые безбожные, а за крестик могли и из школы исключить.
- Нет, - ответил Сергей, доставая авторучку, - это авторучка.
То, что произошло потом, несмотря на свои 8 лет, Сергей понял мгновенно, очень хорошо, и запомнил навсегда. Улыбка сошла с лица тёти Ани, она ничего не сказала, не произнесла ни слова, а только как-то вся сразу потухла, и даже восьмилетний ребёнок понял всю степень её разочарования и горечи. Почему, Сергей узнал от отца и понял только через 30 лет.
- Ну вот, - продолжал отец, - тётя Аня, она была замужем за священником, дядя Коля его звали, точнее Николай Мефодьевич. Они к нам в гости приезжали, ночевали иногда, он такой, знаешь, солидный был, помню, пальто хорошее, и меня учил рисовать. Приезжают, бывало, а я рисую карандашом или акварелью (отец прекрасно рисовал, но война помешала стать ему профессиональным художником, демобилизовался он только в 1948 году, с простреленной "лесными братьями" ногой - раньше не отпускали - пришлось бороться с послевоенным бандитизмом, бандеровцами и легионерами). Ну, помню, он посмотрел и говорит: "Пропорции у тебя неправильные, неверные. Вот после обеда придём, я с тобой позанимаюсь, научу, как надо". Я спрашиваю: "А вы, дядя Коля, рисовали?" "Очень много, очень много". Потом они с тётей Аней пошли на Таганку, там был букинистический магазин, понесли книги сдавать, я помню, у него была "История искусства", Гнедича. Получили деньги, купили фиников и чай с финиками пили, вот и весь обед, матери-то тоже их особенно покормить было нечем, трое детей. А потом он со мной занимался рисованием. Больше я его не видел. Теперь-то, спустя время, уже понимаю, что они прятались от ареста, скитались по людям, и у нас ночевали, жить было не на что, книги продавали. А когда я уже в 48 демобилизовался, лет 10 уже прошло, спросил: "Мать, а где дядя Коля?" Она сильно понизила голос, хотя никто не мог слышать, и шёпотом сказала: "Его забрали..." Больше никогда об этом не говорили. "Я тебе раньше не рассказывал. Жаль его, добрый был. Жалко..." Вот почему тётя Аня всегда была в чёрном, вдовьем трауре, и такая печальная. Остальное можно додумать...
Первая старушка, решив, видимо, перевести разговор на другую тему, проохала:
-- Ой, ёй, ёй, Господи, помилуй нас грешных! А вы нынче в Церковь-то ходили?
-- Ходили, -- ответили ей две её подружки, -- а как же. Ой, народу много, еле выстояли!
-- А я к ранней, дак пораньше-то посвободнее, а то душно, не выстоишь, у меня давление высокое поднимается. А праздник-то большой, нельзя не пойти...
Сергей, вышедший подышать свежим воздухом, и случайно присевший на лавочку и принявший участие в разговоре, крепко задумался:
...Христос и Сталин - совместима ли Вера в Бога с верой в Сталина? Может ли верующий человек одобрять действия Сталина? Совместимо ли одобрение насилия и, главное, ненависти Сталина с христианской проповедью добра и Любви? И речь тут идёт не только о малограмотных старушках, но и об известных "интеллектуалах", провозглашающих себя "верующими". Сам Сталин ответил на этот вопрос отрицательно, потому он и преследовал Церковь до 1941 года, пока война не началась и от Гитлера нечем было спастись кроме молитвы к Пресвятой Богородице. При нём и десятки тысяч священников истребили и даже Храм Христа Спасителя, почитай главный Храм России, разрушили. Но парадокс в том, что люди одновременно ходят в церковь, которую Сталин уничтожал, и поминают его же добром. Может они просто не знают о его злодействах? Или всё значительно сложнее и одновременно проще: вера их не истинная, чисто обрядная, без понимания сущности Христианства, и позволяет совмещать восхищение уголовником и бандитом, патологическим садистом, с посещением Храма Божия. Посещением для очистки больной совести. СОВЕСТЬ МУЧАЕТ. Не даром Достоевский сказал: "Совесть - это предчувствие доступной человеку истины". Доступной! Почему же тогда людям недоступно, непонятно, что насилие бесплодно, а принуждение бесполезно? Совести нет? Или им задурили мозги "великими идеями", "которые упрямо требуют крови", коммунизмом и марксизмом? Ведь и масоны прикрывались хорошими словами, они и лозунги - Свобода, Равенство, Братство - выдвинули, чтобы при их помощи обмануть людей и привести их вместо свободы - в рабство, вместо равенства - к мистической иерархии чёрной магии, вместо братства - к их физическому уничтожению, разрушению их городов и воцарению в мире Великого ("контролируемого") Хаоса. Да что там, нас всегда обманывали, даже Джордано Бруно сожгли на костре совсем не за то, что он обнародовал издревле известные и передававшиеся веками астрономические знания египетских жрецов, создавших Цивилизацию чёрной магии, подхваченную и насаждаемую сегодня масонами и прочими сатанистами. Его сожгли за то, что он был членом Высокого посвящения едва ли не всех тайных сатанинских обществ Европы. Впрочем, в качестве ширмы годится любая идея - для маскировки.
Вот, например, тюрьма или лагерь (зона), как модель государства, показывает наглядно беспомощность принуждения, как системы: небольшая территория, огороженная колючей проволокой, на вышках охранники с автоматами, люди заперты в бараки и лишены свободы, а порядка нет. Почему? А вот: Начальник - сам бандит, администрация разложилась, конвоиры берут взятки, а само население состоит из воров, убийц - преступников. Почему же кто-то думает, что огромная страна, с миллионами преступников, с коррумпированной властью, может управляться насилием, если вокруг неё даже проволоки нет?
Нет, тут нужно искать в сфере Духа, недаром он перестал писать и начал искать книги другого рода, не ставившие вопрос - "кто виноват?", а отвечавшие на вопрос "что делать?". Первую такую книгу он получил случайно от одной своей новой приятельницы, Ирины, с которой недавно познакомился. Книга называлась "Стучите и откроется" и стала одной из первых в длинном списке самой разнообразной "литературы", которую Сергей потом прочтёт в поисках ответа на свои вопросы. Прочтёт и выбросит. Книги к нему будут приходить самые разные, и в голове нескоро наступит прояснение, т.к. по форме всё это было, вроде бы, схоже и нелегко отличить зёрна от плевел. Духовная христианская литература, книги по оккультизму, йоге, "Роза Мира" Андреева, Агни-Йога и другие масонские книги Рерихов, Штейнера, Блаватской, Ани Безант и других старых и древних масон, книги современных масон и оккультистов, таких как Садецкий - во всех говорилось о Боге, Добре, Высшем Разуме, но почему же они тогда конфликтовали друг с другом? В чём была их непримиримость, а, значит, где же Настоящая Истина? Тогда Сергей этого не понимал.
Впрочем, ему снова сделалось не до книг, так как здоровье опять ухудшилось: самодельные домашние перевязки, конечно, не могли кончиться добром, и так и произошло - шов нагноился и окончательно отказывался заживать... Не помогали чистки и перевязки уже в условиях хирургического отделения, в котором его и оперировали, не помогали витамины, лекарства и мази. Тогда один из хирургов посоветовал ему, если есть возможность, поехать за город и, пожив там недели две, просто разбинтовывать рану и держать её на солнышке, а вместо мазей прикладывать подорожник - старое дедовское средство, но, как говорили, безотказное. Лето, правда, уже шло к концу, но погода стояла чудесная, солнечная, было даже жарко, и идея эта Сергею понравилась. Хорошо было бы и просто отдохнуть от всего пережитого на природе. Машина его, однако, была довольно сильно разбита, починить её конечно можно быстро, но нужны для этого были и немалые деньги, а заработать их Сергей сейчас не мог. Занять тоже было не у кого, оставалось лишь продать всё что можно. И хоть это тоже было нелегко, тем более время поджимало, но другого выхода не было. Сергей по дешёвке продал, что мог, а дорого только то, с чем расставался с большим сожалением - старые книги дореволюционного издания, которые он с таким трудом собирал раньше. Продать их не составило труда, желающие нашлись мгновенно, и сумма собралась сразу солидная, но жалко своих старых друзей Сергею было до слёз, и если бы не чрезвычайные обстоятельства, рука на продажу книг у него не поднялась бы никогда. Но как бы то ни было, деньги теперь были. Он договорился со знакомыми мастерами-частниками, и за неделю машину сделали. Сейчас он уже чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы сесть за руль, но присутствовал всё-таки и психологический фактор: страх не страх, но неуверенность некоторая после всего пережитого всё же была, да и отвык он уже, больше трёх месяцев (каких месяцев!), как не водил машину. Однако ехать было нужно, чтобы поправить здоровье, да и посмотреть, что там на даче делается. Пробыть там долго Сергей не рассчитывал, поэтому, купив небольшой запас консервов, яиц, хлеба, прихватив пару книг, да самые необходимые вещи, он, на этот раз ближе к вечеру, и повёл автомобиль на небольшой скорости, чтобы привыкнуть и не рисковать зря. Часа через полтора он уже был в подмосковном дачном посёлке и открывал заросшую травой калитку своего участка. Сразу было видно, что тут давно никто не был. Трава стояла чуть ли не по пояс, сирень здорово разрослась и закрывала окна дома, а прямо перед калиткой, у самого забора, стояло целое семейство подберёзовиков.
Ничего себе, "подзаборовики", прелесть-то какая! - подумал Сергей. - А как вообще здорово!
Кругом действительно было здорово, стоял тёплый летний вечер, солнце ещё не зашло и ярко светило, вся окружающая роскошная зелень пахла так сладко-одуряюще, что кружилась голова, щебетали какие-то птички, по натянутой у крыльца паутине бегал огромный паук, а издалека донеслось мычание коровы. Сергей почувствовал себя в другом мире, ему вдруг сделалось так хорошо, спокойно и счастливо на душе, что он чуть не прослезился.
"А я, дурак, ещё колебался - ехать, не ехать, - на этот раз вслух произнёс он. - Нет, это я решительно удачно попал. Благодать-то какая! И я жив остался".
Сергей ещё только успел подумать, что на такой природе и на таком воздухе он теперь обязательно скоро поправится, как чей-то голос окликнул его: "Серёж!"
Он обернулся и увидел старушку-соседку, жившую напротив его дома.
- Ой, а я смотрю, Серёж, ты это или не ты? Давно у вас что-то никто не приезжает, я уж думала, не случилось ли чего. Ты что ж всё лето не приезжал?
- Да болел, в больнице лежал, - ответил Сергей коротко, решив не рассказывать подробно того, что с ним было. Да и не хотелось ворошить сейчас тяжёлых воспоминаний, портить радостное настроение от волшебной обстановки, царившего вокруг маленького рая. Соседка, звали её Ольга Ивановна, не придав значения его словам и не подозревая того, что он мог бы вообще больше н и к о г д а не приехать сюда, к счастью и не стала ничего расспрашивать, а решила сама пожаловаться на здоровье, благо такая счастливая возможность подворачивалась не каждый день.
- Ой, не говори, я сама всё болею, давление совсем замучило. Особенно как целый день клубнику пополешь, так потом уже ничего делать не могу.
Сергей про себя улыбнулся. Ему бы такое здоровье. Он сейчас даже за готовой ягодкой нагнуться не мог.
- Ну, ничего, на воздухе всё проходит. Я вот сейчас только приехал, смотрю, до чего ж тут у вас хорошо!
- Да, и витамины всё-таки. Я тебе сейчас огурчиков своих принесу и зелени. И вот, да, Серёж, тут страховщица раза три приходила, у вас-то нет никого, спрашивала меня, а я не знаю. Так я страховку - то заплатила, сейчас квитанцию тебе принесу.
- Да ладно, Ольга Ивановна, завтра, сколько я вам денежек должен?
- Тридцать рублей.
- Вот, пожалуйста, - Сергей протянул ей три десятки, - Я тут поживу недельки две, вы заходите, поговорим. А то я ещё даже в доме не был, не знаю, что там.
- Ну, хорошо, я тогда завтра зайду.
В доме стоял такой же застоявшийся затхлый воздух, как и в его московской квартире, когда он вернулся из больницы, только с примесью сырости и плесени. Сергей открыл настежь все окна, в помещение ворвался аромат вечерних цветов и нагретой солнцем травы, запах свежести и жизни.
Скоро жизнь закипела и в доме. Сергей принёс воды, поставил греться на электроплитку чайник, перемыл пахнувшую мышами посуду и стал готовить ужин. Хоть и жалко было такой красоты, но - всё равно долго не простоят - срезал все подберёзовики и, зажарив их на сковородке вместе с яичницей, славно поужинал. Потом, напившись чаю, необыкновенно вкусного, так как он был заварен на колодезной, чистейшей, как слеза воде (не то что городская - с хлоркой), Сергей пошёл посмотреть, что делается на участке. Трава и сорняки, однако, разрослись так, что пройти было невозможно, завтра следовало прокосить хотя бы дорожку. Он присел на лавочку, посидеть, покурить перед сном, в быстро сгущавшихся сумерках, но такой был воздух вокруг, такие ароматы источала вся окружающая природа, что ему не захотелось портить всё это великолепие дымом сигареты. Он подумал, что посидит просто так часик, наслаждаясь всей этой благодатью и тишиной, которая недоступна в городе и осталась ещё только в таких вот оазисах почти нетронутой природы. Но, не просидев и 10 минут, толи от пьянящего густого воздуха, толи от накопившейся за день усталости или от всего вместе, Сергей почувствовал, что им непреодолимо овладевает сон. "Эх, жалко, ну ничего, завтра ещё посижу", - подумал он и пошёл в дом. А ещё через 10 минут он уже спал непробудным здоровым сном, каким не спал много лет.
* 7 *
Сергей посмотрел на часы: 10 утра! Вот это да! Давно ему не случалось спать по 12 часов, да ещё ни разу не просыпаясь. Вот что значит деревенский воздух!
За окном стоял почему-то полумрак и какой-то непрерывный гул, что это такое Сергей со сна понять не мог. Он выглянул в окно и увидел, что от великолепной погоды, стоявшей все последние недели, ничего не осталось - день был пасмурный, мрачный, всё небо заволокло тёмными тучами, и хлестал такой сильный ливень, что казалось, будто бы стоит сплошная прозрачная стена из воды. После вчерашний жары контраст был велик. Ветки деревьев склонились под тяжестью льющейся с неба воды, клочьями подымался туман, всё, казалось, было пропитано смесью испарений тёплой земли и мельчайших водяных брызг.
"Никак обложной, - подумал Сергей, - это, видимо, надолго. Вот влип, называется, приехал погреться на солнышке. В такую погоду даже обратно не уедешь. Льёт, как из ведра. Ну ладно, переждём, может ещё распогодится".
Он встал. умылся, вскипятил чайник и только собрался завтракать, как случилось нечто странное... В этот момент Сергей находился на втором этаже и, стоя у окна, наблюдал, как продолжает лить дождь. "Ничего, - думал он, - устроим сегодня день Лени, поваляюсь сегодня, почитаю всласть, может и высплюсь как следует, под такой дождь ох как хорошо спится". Дверь на лестницу, ведущую вниз, была распахнута.
"Серёж!", - услышал он громкий голос, звавший его снизу.
"Да!", - откликнулся он автоматически.
"Серёжааааа!", - ещё громче и протяжнее позвали его снизу, казалось, от двери, ведущей с улицы на террасу. Несмотря на шум дождя, голос был отчётливо женский, немолодой, и Сергей подумал, что это соседка, Ольга Ивановна, пришла к нему в гости, как и обещала вчера.
"Иду, иду!", - отозвался он и быстро спустился по лестнице вниз.
Дверь на улицу, конечно, была заперта (он и не выходил ещё сегодня) и перед ней НИКОГО не было. Сергей сообразил, что и не могло быть, так как калитка была заперта, а через двухметровый забор старушка вряд ли бы перелезла. На всякий случай он вышел на крыльцо и крикнул сквозь дождь: "Сейчас, сейчас, открою!" Быстро добежав до калитки, он открыл её, но и за ней тоже, конечно, никого не было. Да и какой дурак в такую погоду выйдет из дома без крайней необходимости, в такой вот ливень? Сергей снова запер калитку и быстро вернулся обратно, промокший почти насквозь, хотя был под дождём всего 2-3 минуты.
"Ничего не понимаю, кто же кричал? - подумал он, - И не из-за калитки, я ясно слышал, звали с первого этажа. Женский голос, немолодой, а главное, я бы сказал, очень знакомый. Чертовщина какая-то!" Он на всякий случай осмотрел нижний этаж, но понятно, что в запертом доме никого не могло быть. "Ерунда какая-то!" Он стоял, один, на террасе, за окнами по-прежнему шумел ливень, а в доме царила гробовая тишина. Сергей вдруг почувствовал себя отрезанным от всего остального мира, как на необитаемом острове. Необитаемом? Но у него было какое-то смутное, неясное ощущение, что он не один в доме. Он стоял, как вкопанный, напряжённо прислушиваясь, но ничего не слышал, кроме барабанящих в окно капель, и ему было не по себе. Потом ощущение чьего-то присутствия прошло. Он зачем-то проверил, хорошо ли заперта входная дверь и пошёл опять наверх. Закурив вместо завтрака сигарету, Сергей сидел и думал. Ясно было, что к нему никто не приходил, и не мог придти, но счесть всё происшедшее слуховой галлюцинацией он тоже не мог, ясно слышал, как два раза его громко звали, и оба раза он откликнулся, и даже голос, интонация, всё было знакомо, он мог бы в этом поклясться. Позавтракал Сергей в тот день только в обед, он сидел, курил, думал, но так не до чего и не додумался, не пришёл ни к какому заключению, что же это такое было?
А назавтра, когда дождь так же внезапно прошёл, как и начался и снова, как ни в чём не бывало, установилась отличная солнечная погода, к нему зашла Ольга Ивановна. Они посидели, поболтали, попили чая, переговорили о всех местных новостях и сплетнях, но Сергею не давало покоя вчерашнее, а спросить он стеснялся, вдруг соседка сочтёт его за чокнутого? Наконец он всё же решился:
- "Ольга Ивановна, а вы ко мне вчера не заходили? Мне показалось, вроде кто-то кричал - "Серёж, Серёж!"
- "Я? Да нет, ну куда, такой ливень вчера, я никуда и не выходила".
- "Странно. Вы знаете, мне показалось, что кто-то меня зовёт снизу, с первого этажа. Явственно так, я не мог ошибиться".