Annotation

     В этот день он, как и обещал, навестил родителей. И теперь сидел за столом в их небольшой квартирке на третьем этаже, ковыряя вилкой в тарелке и тыкая пальцами в сенсорный экран смартфона.

     – Да отложи ты свою балалайку, – проворчал недовольно отец. – Так редко тебя видим.

     За приоткрытым окном с белыми занавесками клонился к закату яркий солнечный день. С футбольной площадки во дворе были слышны удары по мячу и крики детей. Где-то лаяла собака. Из какой-то машины неслась позитивная и навязчивая песня про вечную любовь. «Навечно» – с чем еще рифмовать, если не с «бесконечностью»?

     – Я же ничего не говорю, папа, что ты даже сейчас с газетой. Что нового в мире? – парировал сын.

     – Все то же самое. Опять международная напряженность… Враждебные силы активизировались. Как бы войны не было.

     – Не будет никакой войны. Это я тебе могу гарантировать.

     – Да откуда ты знаешь?

     – Ну, хватит вам, пожалуйста! – Мать отвернулась от плиты, где она помешивала мясо с овощами. – Накладывай себе еще салата, сынок. Ты же всегда такой любил.

     Она сняла передник и села за стол.

     – Я понимаю, ты целыми днями пропадаешь на работе, – завела свою старую песню мама, испытующе глядя на него. – Но мог бы и почаще заглядывать. Живешь в соседнем городе, а мы почти три месяца тебя не видели. И лучше вместе с Олей...

     – У меня все хорошо. Точнее, у нас, – усмехнулся сын, думая о чем-то своем.

     – Когда внуки будут? – более прямолинейно высказался отец, не отрываясь от газеты. – Или вы с ней из этих, чайлд-фри?

     – Да что ты заладил? Скоро будут. Мы всего год вместе. Я наконец-то нашел то, что искал. И счастлив, как идиот. – Сын наколол на вилку кусок говядины, посмотрел на родителя в раздумье, после чего отправил кусок в рот. – Мы с ней понимаем друг друга с полуслова. У нас даже музыкальные вкусы совпадают. И стихи она любит такие же.

     – Подумаешь, стихи. Чувствую, мы умрем раньше, чем дождемся внучат, – вздохнул отец и снова погрузился в чтение. Целый газетный разворот занимали новости из одной ближневосточной страны.

     Мать всплеснула руками. Она терпеть не могла конфликты – ни военные, ни семейные.

     

     На парковке возле супермаркета девушка в легком платье складывала покупки в машину-малолитражку. Ничего тяжелого – сок, яблоки и мюсли. На пальце блестело витое кольцо из белого золота с маленьким камушком. Оно очень подходило к ее синему платью и волосам цвета не то меда, не то спелых колосьев пшеницы. Двигалась девушка легко, улыбаясь каким-то своим мыслям. Туфельки – не новомодные «лабутены», а что-то более удобное, цокали в такт: «тук-тук-тук».

     Внезапно ее улыбка поблекла, а чистый лоб наморщился. Девушка подняла глаза вверх и застыла с пакетом в руке. Потом перевела взгляд на людей, которые выплескивались потоком из чрева магазина через автоматические двери.

     Посмотрела недоверчиво, словно увидела их впервые. Потом глаза ее снова устремились в безоблачное небо почти одного с ними цвета, будто там она что-то хотела разглядеть.

      «Это все… ненастоящее, – можно было прочесть по губам. – И эта песня по радио. Что-то с ней не так?»

     

     ***

     Говорят, человек чувствует направленный на него взгляд. Но кто может уловить взгляд, обращенный на него за тысячи километров? Даже если в нем так мало человеческого?

     Тот, кто мгновение назад смотрел глазами сидящего за столом голема, стоял один посреди пустоты. На миллион парсеков в любую сторону трехмерного пространства – не было больше никого и ничего. Да и одиннадцатимерное неевклидовое было пустым.

     Не только тех, кто мыслит, – не было никаких материальных структур, кроме его небольшой Системы. Сюда даже астероиды не залетали. Только вакуум и редко распыленные в пространстве атомы водорода. Да реликтовые частицы, продолжающие свой полет, начавшийся в момент Большого взрыва.

     Никого и ничего, кроме созданного им.

     Страннику здесь нравилось. Никто его здесь не беспокоил.

     Доисторическая концепция частной собственности в мире, где все можно создать из ничего, давно превратилась в аналог древнего понятия “privacy”: «Это мой астероид, и я не хочу, чтоб меня тут тревожили».

     Когда-то ему трудно было привыкнуть к космосу. Труднее, чем привыкнуть к другим своим возможностям. Инстинкты говорили: под тобой бездна, разобьешься вдребезги. Память говорила: задохнешься, мгновенно замерзнешь, кровь в легких закипит. Опыт говорил: потеряешься и никогда не найдешь дороги обратно. Тогда ему впервые пришлось подформатировать свою психику, удаляя оттуда алгоритмы целыми блоками. До этого Странник обходился обычной, человеческой.

     Но в таком месте, как это, он бы мгновенно сошел с ума, вернись его психосфера к своему «младенческому» состоянию. Это тебе не по-домашнему родная орбита, давно ставшая музеем Земли, где он впервые прочувствовал, что такое свободный полет в пространстве без всякой искусственной оболочки. В корабле он никогда не летал (да в них никто и не летает, кроме маньяков-реконструкторов).

     Это даже не Солнечная система. И даже не галактика, названная в честь известного шоколадного батончика.

     Это войд. Пустота между сверхскоплениями галактик. Ближайшее из них так далеко, что свет оттуда доходит за несколько миллионов лет. Если бы он был человеком, то не разглядел бы даже светящейся точки.

     Сейчас, когда его спонтанному зрению позавидовал бы иной радиотелескоп, он видел яркую пылинку. А если начать приглядываться, она дробилась, пока не превращалась в рой огоньков. Каждый из них был даже не галактикой, а скоплением галактик. Чтобы проникнуть еще глубже, чтобы отличить свой прежний дом от Туманности Андромеды или галактики Треугольника, ему уже надо было потратить несколько секунд на выращивание дополнительных сенсоров.

     Тут настолько пусто, темно и холодно, насколько может быть вообще.

     «Я – это то, что мыслит в темноте» – вспомнилась ему фраза из какой-то старой книжки. Точнее сказать было просто нельзя.

     А песня действительно еще не была написана в том году, который стоял у них на календаре. Это прокол. Но они всё равно не заметят.

     

     «Внизу» в нескольких тысячах километров плыла черная планета, которую Странник для себя называл Торманс, хотя ни в какие атласы и классификаторы он это имя не посылал. Он вообще никому ничего не посылал последний мега-год. И не принимал сообщений.

     Когда он нашел ее на краю войда, планета была «сиротой» и последнюю пару миллиардов лет совершала свой путь одна, выброшенная древним катаклизмом вроде столкновения двух галактик. Если бы он хотел, то мог бы отследить ее историю, но ему это было неинтересно.

     Ему нравилось думать, что когда-то на ее отполированной гладкой поверхности кипела жизнь, а может, и существовала цивилизация, но потом огненным протуберанцем с нее сорвало жизнь вместе с почвой. Теперь это был гладкий шар для кегельбана из магматических пород.

     Это был его дом. Никаких циклопических сооружений под поверхностью он не строил. Только немного жилых площадей, обставленных по спартанским вкусам конца двадцатого века.

     Иногда Странник спускался туда, пикируя вниз и протекая через узкий люк диаметром сантиметров пять, к себе в апартаменты. Он никогда не чувствовал страха перед квантовой телепортацией, хотя это и не было его любимым способом перемещения.

     С тех пор он поймал и притянул к себе ещё два десятка таких звездных бродяг. А в центр этой системы поставил другую свою находку – нейтронную звезду с радиусом в двадцать километров, но массой в две солнечных, которая бешено вращалась вокруг своей оси, как юла, и излучала в пространство волны, как настоящий пульсар.

     Агасфер – чем не название для тускло-коричневой звезды, древней как сама наблюдаемая вселенная?

     В этом «усыновлении» был и свой сарказм – все равно, что цыплятам дать в матери самку крокодила, – и свой прагматизм. Всегда хорошо иметь под рукой и «традиционную» материю и легко усвояемую энергию, а не только темную.

     Странник никогда не был перфекционистом, поэтому система была довольно нестабильна. Пока он «спал», включив таймер стазиса на пару миллионов лет, две планеты превратились в густой пояс астероидов. Видимо, их орбиты где-то неудачно пересеклись. Пришлось чистить.

     Многие постлюди – ретры, конечно, а не синги – любили играть в бога, но наверно мало кто доходил до таких высот фантазии, как создатель системы Агасфера.

     Все “homoludens”, вечные игроки в бирюльки, так или иначе были ретрами. Синги… тем игры вообще не были нужны.

     Эволюция между двумя типами постлюдей была однонаправленной. Странник никогда не слышал о синге, который стал ретром. А вот наоборот – сам наблюдал не раз…

     Один случай он специально не стирал из своей памяти. Хотя иногда хотелось. Это было четыре мега-года назад, ещё когда он жил в «Милки-Уэйе», далеко от Солнца, но в том же рукаве галактики, где когда-то зародилась земная жизнь.

     

     ***

      «Кто ты?» – спросил он матовый белый шар размером с небольшую звезду, который неспешно плыл через пространство.

      «Я посланник и Хранитель. Я поддерживаю порядок в данном секторе Рукава. У вас есть какие-нибудь вопросы или жалобы, гражданин?»

      Так спросила его сфера, меняя цвет, словно звезда, проходящая по стадиям своей жизни – главной звездной последовательности.

      «Есть вопрос. Личный. О человеке, которого я когда-то знал. Я знаю, что он стал Хранителем, а после его судьба мне неизвестна. Синглетон мне ответа не дает.

      И он назвал имя, фамилию и город на планете Земля. Названия, звучавшие дико и смешно среди звезд и пылевых туманностей.

      Сфере понадобилась тысячная доля секунды, чтоб ответить. Да и то… он мог поклясться, что это была только инерция его органов чувств. Сфера ответила мгновенно. Со скоростью света.

      – Данный индивид является моей составной частью. И не только моей, но и еще ряда хранителей.

      Почему же они не рассказали это ему раньше?..

      Все, что Страннику хотелось в тот момент, это чтобы сфера сказала ему что-то человеческое. Например, пошутила бы про их прошлую жизнь. Или про обезьяньих предков. Или про рыбу, вышедшую на берег и говорящую с другой, которая еще в воде. Наверно, это глупо – ждать от мыслящей звезды такого.

      «Я не хочу, чтоб ты бросился мне на шею. Просто дай хоть намеком знать, что тебе есть дело до того, что было в прошлом. Докажи, что в тебе есть что-то от нас».

      – Достаточно ли информативен ответ, гражданин? – сказала сфера.

      И в этот момент он перестал себе лгать. Его сына, выбравшего растворение в чистом разуме, больше не было. То, что существовало – 25,4% дробно-составной сущности. Которая сама была частью Синглетона – гигантского искусственного разума, созданного в ядре материнской галактики людей на заре освоения ими пространства… еще когда это освоение основной массе постлюдей не наскучило.

      С тех пор Синглетон нес на своих плечах львиную долю заботы о вопросах безопасности населения известного космоса – а хранители были не столько его помощниками, сколько его составными частями, органами единого тела.

      – Спасибо за помощь. Счастливого пути, Хранитель!

      – Всего вам доброго, гражданин.

     

     ***

     Сеть-улавливатель втягивала и процеживала на границах системы сверхразреженный газ. Самая дальняя планета была целиком «надута» этим водородом. Вещество и энергия были единственными ценностями из еще существовавших. Ими не торговали только потому, что всего этого в метагалактике пока хватало – только руку протяни.

     Единственной луной Торманса, медленно обращавшейся вокруг его темного диска, была Лета – правильной формы астероид размером с Фобос, чьей гравитации хватало только на то, чтоб удерживать у своей поверхности людей.

     Людей ростом несколько сантиметров.

     Впрочем, все они были големами. Биороботами, лишенными внутренних переживаний. Философскими зомби, выполняющими действия по заложенному алгоритму. Кроме трех человек, за которыми Странник иногда наблюдал. Эти люди тоже были созданы искусственно, но в их тела был помещен полноценный, хотя и реконструированный разум.

     Они были ему дороги в бесконечно далекой прошлой жизни. Жизни, которая теперь казалась ему, постчеловеку, сном и миражом, хотя он помнил ее поминутно от самого рождения и мог воспроизвести любой кусок.

     Самое высокое здание в городе едва достигало метра в высоту. Но они не замечали отличий, ведь пропорции были сохранены. В нужное время изменение освещения купола регулировало день и ночь. Ночью на небосводе мерцал рисунок земных созвездий, таких, какими они были пятьдесят миллионов лет назад. Если бы в этом мире были нацисты, они были бы как никогда правы со своей «теорией вечного льда».

     Он создал копии разумов на основании обрывков – тех следов, которые человек оставляет в инфополе цивилизации: от аккаунтов в древних социальных сетях и полной истории поисковых запросов до видеозаписей семейных праздников. Потом наделил их телами и поселил их здесь, как булгаковский Воланд.

     Это был его миниатюрный «городок в табакерке». Можно было сделать еще проще и заключить их разум в виртуал. Но Странник хотел добиться большего правдоподобия. В любом случае это ничего ему не стоило. Одну миллиардную от его ресурсов.

     Они не старели. После окончания года начинался новый цикл, и они забывали все. За пределами купола был вакуум. Но им никогда не придет в голову поехать дальше своей дачи, например, в другой город.

     Грубая модель и простая. Можно было и искусственное Солнце зажечь, и планету в натуральную величину взять, и целый континент с городами и странами отгрохать. Но он все же был не настолько сумасшедшим. А когда Ольге хотелось как-то разнообразить их семейную жизнь («Мы никуда не ходим и не ездим!»), система генерировала для нее и ее спутника-голема курорты и шоппинг-центры.

     Он оживил их, чтобы проживать самые лучшие моменты жизни. И дал им – и родителям, и Ольге – суррогат себя. Голема, который соотносился с ним-реальным, как фотография с настоящим человеком. Хотя иногда он и спускался, чтобы видеть его глазами и чувствовать его чувствами.

     Чем не рай? Чем не Элизиум?

     Странник помнил историю «MillenniumShip» – большого Корабля поколений, который стартовал с Земли в 22 веке, накануне сингулярного перехода. Тогда команда считала себя лучшими из лучших, которые отправляются в неизвестность, отказываясь от Земли и прежней жизни ради блага человечества.

     А человечество справилось без них. Их потомки долетели до Альфы Центавра через 12 тысяч лет… чтобы встретить разведанную и почти заселенную галактику, своих потомков, похожих на богов, а самим почувствовать себя жалкими пигмеями.

     

     ***

     Тот, кто называл себя Странником, родился ещё в ХХ веке. Он не был одним из первых постлюдей, но все же был очень древним, особенно для тех, кто прошел дорогой Восхождения к высшему разуму совсем недавно. Пока он еще жил в Рукаве, они всегда удивлялись, когда узнавали его возраст.

     А ведь когда-то, бездну времени назад, проигрывающий борьбу с Альцгеймером и раком кожи, он был похож на гнилую картофелину и считал дни до финала, гадая, что случится раньше – затмение разума или остановка сердца.

     И у него не было шансов их спасти. Родители умерли очень рано, а Ольга – когда ему было 78.

     Он и себя-то спас еле-еле. Он был не ученый, не изобретатель, не миллиардер и даже не мультимиллионер, хоть под конец жизни и приблизился к верхней границе среднего класса. Просто человек, который очень не хотел умирать и сделал все, чтобы запрыгнуть в последний поезд. Увозящий из мира обреченных в мир тех, кто может увидеть будущее.

     Наверно, именно помутнение сознания и впадение в детство заставило его тогда по-детски поверить. И начать бороться, а не стоически встретить смерть, как делали другие – люди, которых он считал и более умными, и более достойными. И обычные люди, и титаны духа и мысли, от которых остались только кресты на кладбище или урны с прахом.

     Тогда у них и случилась первая размолвка с сыном.

     «Это бессмысленно. Они жулики. Никто еще не придумал лекарства от смерти».

     «Я просто хочу попытаться, сынок. Не потому, что я боюсь. Просто мне кажется, я еще не все сделал. И для вас, и для человечества… чтоб ему неладно было, этому человечеству».

     Сын ничего не ответил. Но Странник хорошо запомнил, сколько скепсиса было в его взгляде.

     А утром он отвез своего полоумного, но еще дееспособного отца в клинику на другом конце страны – чтоб тот за свои же деньги, накопленные за всю жизнь, принял участие в экспериментальном, почти не оттестированном на людях курсе лечения. Став сразу и первопроходцем, и «подопытным кроликом».

     Сын был хорошим человеком, и дело было не в деньгах. Хотя не каждый будет рад, что ненормальный папаша решил потратить все свои сбережения на безнадежную попытку омолодить себя. Но сын уже тогда делал карьеру в Планетарном Совете, поэтому средства у них были. Забавно, что пройдет всего лет двадцать, и сама тема денег и их недостатка уйдет в область архаизмов.

     «Скорее всего, это «лечение» убьет тебя еще быстрее, чем рак», – привел сын последний аргумент.

     Но он не послушал.

     Если бы сотрудники той клиники оказались банальными шарлатанами, – которые тогда росли на этом поле, как грибы, – или просто неудачниками, попавшими пальцем в небо... все на этом бы и закончилось.

     Другие погибали. Из его сверстников умерли почти все. И те, кто опускал руки, и те, кто пытался бороться. Но ему повезло выбрать неосознанно именно то направление, которое в дальнейшем выросло в новую ветвь технологий по продлению активной фазы жизни.

     Мозг восстановился через полгода экспериментальной терапии. Разум стал снова ясным, а память – даже лучше, чем была. Тело, конечно, не стало молодым, но, по крайней мере, он перестал разлагаться заживо. Вскоре анализы перестали показывать у него наличие каких-либо онкомаркеров. Болезнь стабилизировалась и отступила – и это дало ему время.

     А потом он начал собирать себя заново, обратившись сначала к трансплантологии и заменяя органы по мере выхода их из строя; а потом к кибернетике, когда искусственные имплантаты обогнали по своим свойствам "натуральные" органы.

     Еще через тридцать лет у него были нанороботы в кровяном русле и давление крови, как у двадцатилетнего. Правда, при искусственном сердце. Еще через полвека у него был организм, как у двадцатилетнего целиком. После того как генетика и биоинженерия догнали кибернетику, он на время снова перешел почти полностью на «био». Хотя к движению ревнителей чистоты никогда не принадлежал, признавая, что работу той же пищеварительной системы намного лучше выполняет «железо».

     Страннику всегда казался забавным факт, что некоторые ткани и органы в человеческом теле, рассчитанные природой на 200-300 лет, оказались как новенькие, когда он от этого тела вообще отказался и полностью перешел в "металл" (точнее, металл с полимерами и даже чуточкой керамики).

     Следующей ступенью был переход в тело, всецело состоящее из "умной материи".

     Можно было пойти еще дальше. Там, где только чистая энергия и почти ничего материального. Но он тогда не видел смысла. Он только постепенно открывал для себя новые возможности и функции, делая плавный апгрейд себя – как разума, так и физического тела.

     Если говорить устаревшим языком метафор, то он заскочил в последний вагон. И на его удачу это оказался не дребезжащий состав, влекомый старым паровозом к разобранному мосту, – а футуристический монорельс-hyperloop.

     Середина XXI века… Как тут не поверишь, что темнее всего перед рассветом? Тогда пессимизм казался наиболее разумным подходом к жизни. Наверно, многие прежние цивилизации на этом участке сошли с дистанции – парадокс «Молчащей вселенной» тому порука. Но человечеству опять повезло – как в неолите, как в ХХ веке, когда сверхдержавы просто обязаны были устроить ядерную войну, но чудом ее избежали.

     Выйдя из клиники после десяти лет деградации и двух лет восстановительных процедур, он не узнал свою планету. И в этот раз кривая вывезла. Критический участок пути был преодолен.

     Какая именно из новых технологий или какое из социальных решений позволили сменить вектор движения, он не понял, но платформу для этого рывка создали те открытия и инновации, которые до поры до времени казались незначительными.

     Границ для законопослушных граждан практически не существовало, и каждый индивид был вправе решать, какую часть своего суверенитета он готов делегировать надличностным структурам – сообществам, странам, организациям. В свободном и мирном соревновании этих систем и выкристаллизовалась цивилизация единого человечества.

     Путем проб и ошибок был найден сбалансированный путь между рынком и социализмом, между меритократией и демократией. На бумаге отдельные страны еще существовали, но было и общепланетарное правительство и планетарный совет, обладавший реальной властью. Многие вопросы решались и методом прямого голосования. И хотя устройства стран отличались, светское или религиозное мракобесие не правило балом больше нигде.

     А еще был базовый минимальный доход для таких неудачников, как он, потративших все свои деньги. Зато не было армий, а освободившиеся ресурсы и научные мощности были брошены на решение глобальных проблем.

     И пусть до Города солнца было еще далеко, но уснул он на фоне сбывающихся антиутопий и близящегося «Нефтяного пика», а проснулся в мире магнитного монорельса, синтеза питательных веществ из неорганики, генетического биопринтера, беспилотного ховер-такси, наноассемблера и уже начавшегося терраформирования Марса.

     А через тридцать лет – бац! И вот он уже старейший участник мотопробега на роверах по экватору красной планеты, старшего братца старушки Земли. Он пришел к финишу едва ли не последним, но поездка на вездеходе от Марс-тауна через Маскбург, Бредбери и назад к Марс-тауну – стала одним из тех впечатлений, после которых он решил жить в новом мире. И не стоять на месте, наслаждаясь жизнью, а развиваться, меняя себя, обновляя «софт» и «хард».

     Одно время он участвовал в общественной жизни. Даже занимал какие-то выборные должности, продвигал какие-то петиции, принимавшиеся на континентальном и планетарном уровне методом прямого голосования в сети. Потом это ему надоело. Он решил отдохнуть и снова покинул Землю.

     Некоторые из постлюдей первой волны успели спасти родных и близких от Старухи с Косой. Миллиардеры, звезды и политики. Но он стал новым собой, когда технология была не просто очень дорогой, а заоблачно дорогой. Он не успел. Вдобавок он сам был стар, болен и практически обречен, когда технология продления старости превратилась в технологию продления молодости и жизни. И если этот водораздел – был бездной, то шажок от этого состояния к фактическому бессмертию оказался совсем маленьким.

     А всего через пятьдесят лет только те, кто активно не хотел жить, не воспользовались этой возможностью. В основном это были религиозные фанатики и ревнители «чистоты». Остальные выбрали вечность. Даже люди, исповедовавшие основные мировые религии.

     А дальше… Дальше уже надо было постараться… или быть очень невезучим, чтоб погибнуть. Резервное копирование, банк сознаний… Если, конечно, ты не хотел этого сам… как те же суициденты – существа, которые сознательно убивали себя. Чаще всего не от депрессии (форматирование сознания лечит любые бзики), а чтобы проверить, нет ли там, за этой гранью чего-то нового и непознанного, ведь весь материальный мир был давно изучен вдоль и поперек.

     Странно, но такие случаи бывали довольно часто. Бывали даже искусственные интеллекты, которые удаляли все свои копии.

     

      ***

      Они познакомились, когда обоим было уже несколько миллионов лет. Это было после того, как Странник почти десять тысяч лет прожил на сфере Тайсона, обители бруталистов, которых все умные люди считают подвидом эмо – только эмоции они любят связанные с кровью, а не со слезами.

      В этом месте те, кто хотел не виртуальной, а настоящей войны, предавались развлечениям, которые здесь были превращены в культ – от гладиаторских боев до битв роботизированных армад. Все это было законно, ведь окончательная смерть и убийство были запрещены.

      Он был старше. Она долго водила его за нос, изображая из себя искусственный интеллект – дескать, была големом, но получила гражданские права за особые заслуги. Конечно, это были враки, ей просто нравилось напускать на себя ауру загадочности. От рождения она была обычным человеком женского пола. И тоже хранила эмоциональную матрицу характера почти неизменной.

      У них было много общего, она тоже интересовалась древними культурами Земли.

      И Странник надеялся, что эта… дружба… привязанность… как ни назови… продлится еще неопределенно долго, но в один прекрасный день после обмена мнениями о династии Цинь она сказала, что давно хотела уйти. Тогда он еще не понимал, что это означает.

      Совсем уйти.

      Если бы он мог чувствовать холод, его бы пробрала дрожь. Но они и так находились в открытом космосе. Хоть и в антропо-формах.

      «– Подожди. Черт тебя... Не делай этого! Там ничего нет!»

      «– Возможно. А может, там выход из симуляции, в которую мы заключены. А может… новое перерождение…» – Она улыбнулась. – «Я давно хочу это проверить. Не вини себя. Ты был…»

      Внезапно ее фигура потемнела, а через мгновение просто растаяла в пространстве. Она почувствовала, что он ее копирует, и исчезла, растаяла – без всяких эффектов. Перед этим тщательно удалила все свои бэк-копии – даже из его личного архива, куда он без спросу их поместил.

      Он посылал запрос даже Синглетону, чтоб выдернуть ее из базы и оживить. Ему пришел ответ, что на случаи личного выбора закон о Резервном копировании не распространяется.

      Странник ждал несколько тысяч лет, надеясь на чудо, а потом махнул рукой. Каждый сам выбирает свой путь.

      Она давно говорила ему, что ей не дают покоя два вопроса: «Почему мы одни?» и «Почему мы выжили?», имея в виду тайну уникальности разумной жизни и секрет чудесного прохождения земным человечеством пути по лезвию бритвы через сотни больших и малых кризисов и катастроф. Каждая из которых могла бы стать фатальной.

      И все же он не хотел думать, что живет в чьей-то симуляции. Ему больше нравилась версия счастливой случайности и чуда.

     

     ***

     Порой, когда он смотрел на свой астероид, один вопрос стучался Страннику в голову: почему он не сделал их равными себе?

     Наверно, четкого ответа тут не было.

     Он мог дать близким ему-прежнему людям разум и возможности по своему подобию. Сыграть в бога-отца.

     Хранителей, слуг Синглетона, здесь, в войде, не было. И некому было следить за законом Оккама.

     Вселенская бритва была вторым принципом после принципа Золотой середины, который призывал соблюдать во всем меру и не впадать в крайности.

     По закону Оккама, лишнее – отсекается. Это относится и к творениям, будь они разумны или нет. Это касалось лишь тех творцов, кто забыл чувство меры. Никто не запрещал преобразовывать несколько планет или даже необитаемых систем. Но замахнувшийся на целое звездное скопление – получал предупреждение.

     Никто не запретил бы ему сделать полноценными сверхлюдьми трех искусственных существ.

     Так и обычную «овуляшку», решившую рожать каждую тысячу лет естественным способом, чтоб потетешкаться с бебиком, никто из Хранителей бы не тронул. А вот постлюдей, которые создавали свои копии триллионами, программируя тех на создание своих копий, слуги Синглетона иногда распыляли вместе с их творениями. Иначе легко заполнить мыслящим мясом не только обитаемые планеты, но и звездные острова, орбитальные кольца и даже огромные сферы (с радиусом в виде расстояния от Земли до Солнца).

     Таких потерявших границы конструкторов Синглетон считал угрозой для человечества. Такой же угрозой, как их зеркальное отражение – деконструкторов, которые хотели, словно по заветам древних суперзлодеев, уничтожить вселенную.

     Justforfun или с познавательными целями они опустошали целые сектора пространства или готовили другие катастрофы. Раньше это называлось словом «терроризм». На них велась настоящая охота, потому что они были действительно опасны: ломать Ђ не строить, и спровоцировать космический катаклизм проще, чем создать что-либо. Иногда защита в виде энергетических барьеров не срабатывала, и целые планеты гибли. Несколько раз деконструкторы взрывали даже сферы – вместе со всеми квадриллионами жителей.

     Для этого Синглетон и занимался сплошным резервным копированием. Сознание всех погибших восстанавливалось из бэк-апов, сферы отстраивались заново наноботами, террористы были найдены и распылены. Гораздо реже бэк-ап требовался, чтоб восстановить планету, уничтоженную внезапным катаклизмом природного типа.

     Синглетон поддерживал в известном мире порядок вот уже пятьдесят миллионов лет. Отсюда из войда Странник мог разглядеть его лишь как тусклую соринку – а ведь это миллионы звезд, превращенных в источник энергии для большого мозга. Где-то там была и сверхмассивная черная дыра – его квантовый процессор. Оперативной памяти хватало, чтоб хранить в себе резервные копии всех существ и объектов в галактике.

     Все это он мог им дать, но ограничился красивой клеткой.

     Может, он слишком долго был один. Есть легенда о джинне из бутылки, который находился в заточении слишком долго и пообещал себе, что проклянет (а не одарит!) того, кто спасет его.

     Зародыш машинного сверхинтеллекта, с мотивационным и логическим модулем внутри, имеет размер 100 килобайт. Можно при желании наделить сверхразумом даже не шимпанзе, а лягушку. А уж человеку имплантировать этот модуль и вырастить тело из «умной материи» – пара пустяков. Память и характер от этого не пострадают...

     Ой ли? А вот тут собака и зарыта. Сам он не изменился? Всё тот же он теплокровный примат, которому надо на горшок ходить?

     К слову, почти все постлюди не отказывали себе в удовольствии покушать (а некоторые жрали, как Гаргантюа), но Странник еще не встречал ретро-маньяка, который нуждался бы в дефекации. Модуль тотального усвоения был чем-то базовым, само собой разумеющимся.

     Вот и ответ. Можно сделать их сверхлюдьми, но это будут уже не они.

     

     Если бы купол был прозрачен, они бы сильно удивились. Агасфер показался бы им тусклым коричневым карликом, зато они хорошо рассмотрели бы ярко-красную пятнистую Мнемозину. Гигантская планета, названная им в честь богини памяти, была неправильной формы, похожая на несколько шариков мороженого, слепленных вместе.

     Он мог бы придать ей фактуру и цвет клубничного мороженого. А если бы совсем сошел с ума – то даже состав и вкус. Кто сказал, что не может быть планеты из замороженной смеси молока, сливок и сахара? Но здесь, на этой, как сказал бы Эдгар По, запредельной Фуле, некому было оценить его изыски. Поэтому он построил компьюмониум сугубо утилитарной формы из слепленных вместе газовых гигантов. Наноботы быстро превратили косную материю – в основном водород и метан – в гигантское вычислительное устройство. Остальным небесным телам имена он давать не стал.

     Эта хреновина позволяла ему не забивать себе голову проблемами трехмерного времени и 11-мерного пространства, гипер-струнами и прочей ерундой.

     "Пусть слон думает, у него голова большая". – Странник с этим принципом жил, еще когда был человеком, так с какой стати ему менять его сейчас?

     "Я подумаю об этом завтра" в его случае превращалось в "Я подумаю об этом через пару тысяч лет".

     Компьюмониум никогда не знал полной загрузки. 0,1% от этой вычислительной мощности тратилось на расчет астрономических параметров и поддержание устойчивости системы Агасфера. Достаточно, чтобы вовремя отследить любую опасную тенденцию и известить хозяина.

     Процента два приходилось на его игры и симуляции. В недрах мозга Мнемозины жили порожденные им миры... почти все из которых были заброшенными. Там были записаны несколько линий эволюции, давшие в итоге совсем уж смешные результаты. Там же были карманные планеты и звездные системы с их войнами и интригами, с пиратами, королями и президентами. Считавшими себя живыми и полными чувства своей значимости.

     Но полноценным самосознанием он их не наделял. Это считалось аморальным и было незаконно. Хотя проверять никто бы не стал. Хранители бы с ног сбились следить за такой ерундой, как права симулякров.

     И 97% машинных ресурсов просто пребывало в покое. Чем их загрузить, он даже не представлял. Загрузить, что ли, симуляцию-матрешку: одна в другой, одна в другой... и так, пока не зависнет?

     То, что у него имелся свой компьюмониум (сам термин был дериватом от слова "пандемониум"), было признаком его слабости, а не силы. Сильный синг и даже продвинутый ретр не нуждались во внешнем вычислителе, объединяя в своей сущности всё: и личность, и ее машинные придатки. Они бы вместо гигантской планеты-компьютера использовали крохотный шарик размером с кулак, помещенный в пределы своего «тела».

     Но Странник не гнался за совершенством, считал погоню за ним чем-то вроде болезни. Ему нравилось, как выглядит эта штука во время парада планет раз в килогод – тысячу земных лет. Нравилось, как преломляются в ее цветных облаках инфракрасные лучи нейтронной звезды. И как смотрится на ней рассвет и закат Агасфера. Когда он смотрел на это, он иногда напевал что-нибудь глупое и, как сказал бы Ницше, слишком человеческое.

     

     Вот такой была его жизнь. Погасив собственное яркое свечение и приняв антропоформу (летать он предпочитал как плазмоид, в человеческой форме это смешно – выглядишь, как супергерой из комиксов), он поставил стул в темноте межгалактического пространства, озаряемого лишь слабым сиянием Агасфера, и сел на него, в глубокомысленной позе мыслителя Родена.

     Наверно, это забавно, когда радиоактивный плазмоид с хвостом из ионизированного водорода, похожий на комету Галлея в момент приближения к Солнцу, имеет психосферу, как тридцатилетний примат из плоти и крови.

     Но это было так. Он был ретром. То есть не дал себе подняться к ледяным высотам постчеловеческого разума, свободного от эмоций – или наделенного совсем другими, непостижимыми.

     Странник тщательно хранил свою эмоциональную матрицу, сдувал с нее пылинки, переписывая ее из версии в версию, из тела в тело. Это был не предмет его гордости, а просто память. Как старая детская игрушка или вещь – машинка, обезьянка, зайчик, которая давно не нужна, но выкинуть которую больно, потому что с ней связано что-то дорогое в прошлом... А если она не занимает много места, то зачем ее выкидывать?

     Где-то в бесконечной дали мерцала галактическая Нить Персея-Пегаса. Ее крохотной частичкой была галактика Млечный Путь. Когда Странник впервые увидел это своими «глазами», то усмехнулся. Уж очень система галактических нитей, разделенных колоссальными пустотами, в разрезе была похожа на паутину нейронов человеческого мозга. Но это всего лишь совпадение, а не «разумный замысел».

     Потому что творца у этого механизма нет, если не считать таким творцом слепой хаос. Теперь это было видно еще более выпукло.

     Если обычный депрессивный постчеловек может за неделю слепить свою звездную систему, то где тут место Творцу с большой буквы?

     Разве что там, за пределами наблюдаемой вселенной, за красным смещением. Или за гранью гибели от «тепловой смерти», или распада протонов, которую им, впрочем, наверняка удастся предотвратить.