Ночной ветер дохнул в лицо холодом. Либия натянула одеяло, кутаясь с головой. Она пряталась от посланца Энлиля за стеной разрушенного дома, чудом сохранившейся в пустыне с незапамятных времен. Но злобный ветер, прилетевший с севера, нашел ее и там, и теперь дул и дул, словно именно для расправы с этой женщиной он собирал все свои силы.
Либия потеряла счет времени. Каждый день она процарапывала кирпич острым концом своей заколки, выводя палочку, но на следующее же утро снова считала их, за ночь забывая, сколько же дней она уже провела в одиночестве. От ночного холода замерзали мысли, днем же Либию мучил голод. Она давно съела припасенную лепешку, выпила почти всю воду из бурдюка, но никак не могла приблизиться к заветному числу "девять", означавшему выполненное обязательство, а с ним и возможность возвращения домой. Домой! Теперь это слово вызывало в ее душе чувство тепла и уюта, сытости и защищенности.
Вспоминая мужа, Либия плакала. Ее мучил стыд перед ним, ей хотелось покаяться за свой грех, и даже объятия Эншума были желанны - ведь они согревали! Либия впадала в забытье и видела себя рядом с гончарной печью, а то на ее подиуме, на которой вместо горшков и чаш сидела она - обнаженная и раскрасневшаяся от жара, пробирающего ее до костей. Очнувшись от видения, она дрожала от холода и пронизывающего ветра, и никак не могла понять, что есть явь, а что - сон.
Очередное утро растворило ночь рассеянным светом. Небо, подернутое серой дымкой, ненадолго поймало отблески розового рассвета и тут же погасло. Длинная тень от стены уползла, и свет скользнул по скорченному телу, укутанному тонким одеялом и стареньким шерстяным плащом. Но солнечный свет задержался на оголенной ступне и пригрел ее. Либия, стряхивая оковы тяжелого сна, приподнялась и, подобрав ноги, прижалась к стене. Веки никак не хотели подниматься. Они приоткрывались и вновь смыкались. На кончиках длинных ресниц подрагивали сухие корочки. Либия выпростала одну руку из-под одеяла и потерла один глаз, потом другой. После этого веки раскрылись. Солнышко заглянуло в воспаленные глаза и, словно испугавшись затуманенного взгляда, перебралось на прядь волос, упавшую на лоб лохматой волной. Либия потянулась к бурдюку. Он лежал свернутый, как брошенный плащ. Вытащив пробку, Либия подняла бурдюк и запрокинула голову. В открытый рот упало несколько капель. Либия почмокала, облизала губы, высунула язык и потрясла бурдюк. Из каких-то потаенных его частей на язык скользнула струйка воды. Проглотив ее, Либия убрала бурдюк и повернулась к стене, ища тот самый кирпич, на котором она ставила метки.
- Одна, две, три... восемь, девять, десять... - вслух посчитала она. Ее голос звучал глухо. Когда же она замолкла, осмысливая, сколько же палочек она уже прокарябала, слышалось ее тяжелое дыхание, со свистом пробивающееся через заложенный нос.
- Что-то не так, - произнесла она, поняв, что просчиталась, и, приставляя к каждой черточке палец, принялась считать снова: - Раз, два, три, че-е-тыре, - Либия глубоко вздохнула, сглотнула вязкую слюну и, переставив палец, продолжила: - Пять, шесть, семь, восемь, - в груди совой ухнуло сердце. Либия, не отрывая пальца от стены, перевалилась на колени и склонилась к палочкам, вытаращив глаза, сомневаясь в том, что видит еще одну, девятую, процарапанную вчера. - Девять!
Не веря себе самой, она посчитала еще раз и еще. Девять! Девять палочек, девять дней! Все! Можно возвращаться домой! Сухие потрескавшиеся губы расползлись в улыбке. Либия шмыгнула носом, сглотнула, поморгала веками, из-под которых на щеки покатились крупные слезинки.
Солнце, прорвав туманную завесу, обрушило яркий свет на спящую пустыню. Только одно живое существо порадовалось ему, подставив теплым лучам лицо с темными дорожками от слез. Уняв радость, от которой по жилам растекалась усталость, Либия встала. В глазах потемнело, старая стена услужливо подставила глиняное плечо. Либия легла грудью на сыпучий край, терпеливо ожидая, когда в ее голове проясниться. Сразу же заныло под ребрами, и вверх побежала тошнота. С трудом сглотнув слюну, Либия выпрямилась, на всякий случай придерживаясь за стену, и медленно вдохнула прохладный воздух. Стало легче. Не спеша собрав свои вещи, Либия похлопала стену, прощаясь или благодаря, и побрела домой.
Идти было нелегко. Либия часто отдыхала. Солнце тем временем поднималось выше и его тепло уже грело левую щеку. Вот вдалеке показались люди. Кто-то тащил на себе корявые ветви саксаула для растопки, кто-то погонял осла с нагруженными мешками, свисающими с тощих боков. Впереди замаячили стены города. Либия присела отдохнуть. Во рту пересохло, но у нее не осталось ни капли воды, чтобы утолить жажду. Она подняла руку в надежде, что кто-то обратит на нее внимание и поможет. Но люди не видели сидящей в стороне от дороги женщины и шли мимо. Либия опустила руку и прикрыла глаза. Она часто дышала. Ночной холод забрал все ее здоровье и теперь в ее груди воздух сипел и клокотал, словно потерял дорогу к выходу. Но надо идти! Либия подняла голову, промокнула взмокший лоб и попыталась подняться. Она только встала на ступни, еще опираясь руками о землю, как чьи-то руки подхватили ее.
- Либия...
Знакомый голос, знакомый запах.
- Эншум!..
- Я, Либия, я!
Муж поднял ее на руки и понес. Либия уронила голову на его плечо. Умиротворение, радость, покой... но боль в груди, в пояснице и внизу живота.
- Эншум, - шепотом прямо в ухо, - Эншум, прости меня.
- Ничего, Либия, ничего, все хорошо будет, все...
Знахарка ушла с двумя чашами, что Энщум дал ей за снадобья. Ухаживать за сестрой пришла Архабтум. Лихорадка трясла горячее тело Либии, но она сама чувствовала холод. Надрывный кашель не давал возможности уснуть. Только впадая в забытье, Либия отдыхала. А Эншум и Архабтум прислушивались к ее бреду, пытаясь из бессвязных слов понять ее мысли. Очнувшись, Либия снова кашляла. Архабтум вливала в рот настой трав, приготовленный знахаркой. Он помогал, но недолго.
Утром Эншум засобирался на работу. Проведать жену заглянул Хаташтра.
- Как она? - тихо спросил он, заглядывая в полумрак дома.
Архабтум скорбно покачала головой. Темные тени под покрасневшими глазами жены красноречиво говорили о том, что ночь была бессонной. Хаташтра принес козьего молока.
- Согрей. Либию напоишь, и сама пей!
Архабтум нежно улыбнулась в ответ на заботу мужа.
Мужчины ушли. Либия, лежа под всеми одеялами, что нашлись в доме, зашевелилась. Сестра припала перед ложем на колени, вглядываясь в осунувшееся, бледное лицо. Либия открыла глаза. Она смотрела прямо перед собой. Серый потолок. Свет, идущий из щелей прикрытой двери.
- Либия... - голос сестры.
Либия повернулась на него и, увидев родное и такое жалостливое лицо, сжала губы. Слезы наполнили глаза. Одна за другой слезинки выкатывались на щеку, на нос и дальше, не выдержав притяжения, падали на подушку.
- Архабтум...
- Тебе лучше, Либия? - сестра приложила ладошку к остывшему лбу. - Не горит! - обрадовалась она. - Ты полежи, я сейчас молока согрею, Хаташтра принес, - суетясь, тараторила она, - тебе сразу лучше станет, сразу!
Либия согласно кивнула. Но кашель снова скрутил ее внутренности. Либия еле успевала глотнуть воздуха между тяжелыми уханьями, вырывающимися из груди. Напряжение сжало все мышцы. Либия приподнялась на локте, но закружилась голова, и она снова упала на подушку. Архабтум налила в чашку остывший настой.
- Глотни, хоть раз, Либия! Глотни!
Либия послушалась, втянула в себя горькую жидкость. Холодок тонкой струйкой побежал внутрь. Сдерживая кашель, Либия держала руку на груди. Дышать стало легче. Но тут горячая влага оросила промежность. Либия вскрикнула.
- Что? Что с тобой? - пугаясь вытаращенных глаз сестры, запричитала Архабтум.
- Я... я...
Либия поняла, что произошло, и горе окатило ее жаром. Но не тем, который мучил всю ночь, а тем, что съедает сердце, сжигает чувства, от которого пропадает смысл жизни. Либия поняла всю неизбежность случившегося и приняла это как расплату за свою похоть. - Архабтум, неси воду, - в ее голосе прозвучала обреченность и смирение. - Я была беременна...
Архабтум вскрикнула и приложила ладонь ко рту. Глаза сестры источали жалость и страх.
- Либия... но как?.. Либия... я позову знахарку! - опомнилась она.
- Нет! - суровый окрик сестры остановил ее на полшага. - Нет, Архабтум. Мы справимся сами. После такого снова предстоит очищение. Я не выдержу больше. Я не хочу. Пойми, моя хорошая. Просто принеси воды. Я сама. А ты потом все сложишь в большой кувшин и закопаешь, там, на пустыре.
Прерывистая речь Либии, страх, сквозивший в каждом слове, убедили Архабтум, и она побежала разжигать очаг, чтобы согреть воды.
Ветер гнал облака по небу. Он теребил их, как собака, разрывая в клочья, и тогда из них сыпалась белая крупа. Каждое небесное зернышко летело к земле, ложилось на нее одно к другому, и ненадолго белое пушистое покрывало украшало мрачный, застывший от холода мир. Когда же сквозь тучи пробивалось солнце, оно растапливало тонкий снежный покров и темные пятна земли исходили паром.
Либия медленно поправлялась. Ее тело вновь набиралось сил, но душа молчала. Ее болезнь казалась неизлечимой. Либия дышала, ходила, хлопотала по хозяйству, но все чувства оставили ее, испарились, как снежная крупа, обнажив еще красивое, но бесчувственное тело. Эншум попытался вдохнуть в него страсть, но Либия осталась глухой к его ласкам. Она даже не сопротивлялась, как раньше. Она лежала бревном, и ни один мускул не дрогнул в ответ на ласку, ни один стон не вырвался из сомкнутых уст. Когда же Эншум заглянул в открытые и застывшие глаза, он отпрянул. В них сквозила глубина могилы, вобравшей в себя все, что раньше являла собой Либия.
Зимняя жизнь в Священном городе текла медленно. Стужа загоняла людей в дома, и редкий прохожий брел по сонным улочкам в ненастье. В домах ремесленников было не намного теплее, чем за их стенами. Только в храмах горел огонь, жадно пожирающий все, чем его кормили - от ветвей саксаула до сухих трав, припасенных еще весной.
Либия все чаще ходила в Храм воды. Подолгу оставалась там, выполняя всякую работу. Священные озера Маргуша - обмелевшие за жаркое лето - наполнялись водой, дарованной с небес. Она отстаивалась в небольшом водоеме, вырытом между стенами цитадели и дворца, и потом по трубам стекала в малое озеро. Из него жители Маргуша брали чистую воду, но, чтобы добраться до нее, пришлось нарубить ступеней в обнаженном береге.
Зачерпнув воды в кувшин с длинным горлышком, Либия водрузила его на плечо и медленно поднялась наверх. Полы старенького плаща, опоясанного куском шерстяной ткани, раскрывались при каждом шаге и холод пробирался к ногам. "Меховую юбку бы..." - подумалось Либии. О просторном и теплом каунакесе она и не мечтала. Такую дорогую одежду носили только знатные женщины Маргуша. Когда-то Либия видела царицу в каунакесе, скрывающем все ее тело от шеи до пят. В тот день ярко светило солнце. Царица в сопровождении жриц шла в Храм воды, и при каждом ее шаге подрагивали нити цветной бахромы, слоями украшавшей каунакес, а пушистые хвостики сусликов, вплетенные между ними, поблескивали от солнечных лучей. Либия, как и все, кто видел царицу, взгляда не могли отвести от нее. Гордо поднятый подбородок, огромные глаза в черной обводке, густые черные волосы, скрученные в жгут, кончик которого, сцепленный золотой скобкой, болтался у бедер. Другие украшения скрывались под толстой тканью каунакеса, и потому, вспоминая царицу Маргуша, Либия представляла только эту богатую теплую накидку, лишь догадываясь, какие браслеты и ожерелье носила царица.
Дойдя до храма, Либия заметила у входа сидящую собаку. Густая черная шерсть не хуже царского каунакеса защищала ее от холода. "Даже собаку боги одарили мехом, - с досадой подумала Либия, - только человека они создали голым. Голым и беспомощным. Почему?" Пес, словно услышав мысли женщины, повернул голову, улегся на лапы и, поглядывая извиняющимися глазами, тихонько заскулил.
Либия остановилась.
- Жалеешь меня... - она поставила кувшин на землю и погладила собаку, - постой... это ты?! - Либия узнала пса того старика, которого ей пришлось похоронить в его же землянке. - Ты нашел меня!
Либия обрадовалась собаке, как другу, с которым ее объединяла тайна, известная только им двоим.
- Это моя собака! - звонкий категоричный голос раздался рядом. Либия выпрямилась и посмотрела на девочку, стоявшую неподалеку. - Калби! - позвала она, и пес сорвался с места.
- Калби... А тебя как зовут? - спросила Либия, улыбнувшись.
В бесформенной грязно-белой накидке из шкуры козла, прикрывающей плечи и спину, в длинной шерстяной юбке, надетой поверх выглядывающей из-под нее рубахи с мокрым подолом, девочка походила на взъерошенного птенца, согнанного с гнезда.
- Я - Аруша! - приподняв подбородок, с гордостью сообщила девочка. - Меня послали сюда с поручением.
- А!
Либия изобразила понимание, а сама не без интереса разглядывала девочку: нежный овал лица, подчеркнутый грубым серым платком, натянутым по самые брови, прямой нос идеальной формы, пухлые щечки и удивительные глаза - синие, сияющие! Снова вспомнилась царица. "Кто же эта девочка?" - Либию разбирало любопытство и она, забыв о кувшине с водой, принялась ее расспрашивать.
- А кто послал тебя с поручением?
- Главный жрец Храма Огня! - отрапортовала Аруша.
- Вот как? Ты готовишься стать жрицей Храма Огня?
Аруша поджала губки, раздумывая, готовится она или нет, и решила, что нет.
- Почему ты живешь в храме? Где твои родители? - осторожно спросила Либия.
Аруша опустила глаза. На ее лице отразилась печаль, но тут же встрепенулись маленькие ноздри, и Аруша гордо ответила:
- Мой отец уехал, в Элам! Он скоро вернется и заберет меня с собой!
Либия расчувствовалась. Она поняла, как одинока девочка, и как она старается сохранять веру в лучшее. "А я сдалась!" Либии вдруг стало стыдно. Ребенок, сам того не понимая, учил ее жизни!
- Конечно, Аруша, конечно! - преодолевая волнение, Либия взяла девочку за ручку. Ей захотелось приласкать этого маленького гордого птенчика, спрятать от холода, подарить всю любовь, накопленную за долгие годы одиночества. Такую любовь, которую женщина испытывает только к ребенку! - Аруша, я отнесу воду в храм и вернусь. А потом пойдем ко мне, а? У меня есть ароматная трава и сушеные сливы... - Аруша непроизвольно облизнулась, а Либия продолжала уговаривать: - И для Калби кое-что найдется!
Пес, услышав свое имя, подошел и лизнул руку Либии. Аруша согласно кивнула.
В полутемном доме гончара было как никогда уютно. Струйка дыма поднималась от небольшого костра в центре единственной комнаты и улетала в отверстие под потолком. Языки пламени лизали кувшин, в котором парились душистые травы. Их аромат, смешанный с дымом, щекотал ноздри, и Аруша, укутанная в ворох одеял на хозяйской лежанке, громко чихала, каждый раз после этого потирая свой раскрасневшийся нос кулачком. Калби, с позволения хозяйки примостившийся у порога, отрывался от куска сухой лепешки, которую он, не торопясь, с достоинством, облизывал, растягивая удовольствие, и поглядывал на девочку, определяя своим собачьим умом, не нужна ли его помощь. Меховая накидка Аруши лежала на полу неподалеку от костерка, а с платком, то и дело спадавшем на плечи, девочка наотрез отказалась расставаться даже на время. Либия не стала настаивать. Она подумала, что девочка стесняется своих коротких волос, которые словно пучок стебельков от срезанных колосьев топорщились надо лбом.
Когда вода закипела, Либия положила в глиняную миску три сморщенные сливы и, залив их отваром трав, подала Аруше.
- Осторожно, держи двумя руками, - предостерегла она, с улыбкой наблюдая, как девочка уселась поудобней, по-хозяйски подоткнула одеяло под себя и, сосредоточившись на миске, взяла ее в ручки, как какую-то драгоценность.
Аруша смотрела на сливы, утонувшие в горячем отваре. Сладкий фруктовый дух, попав в нос, добежал до живота, и в нем заурчало. А черные сливы впитывали в себя жидкость и толстели на глазах, обретая былую плоть, высушенную на солнце почти до кожуры, множественными складками облепившей овальную косточку.
- Пей, - напомнила Либия, - потом будешь есть сливы.
Аруша поднесла миску к вытянутым трубочкой губкам и шумно втянула в себя горячую струйку отвара. Язычок распознал сливовую кислинку, и от этого Аруше еще больше захотелось сразу приняться за сливы. Но как? Они то всплывали, то снова тонули в миске; языком их не достать - горячо; пальцами тоже... Поняв, что иначе, чем сначала выпив весь отвар, до слив не добраться, Аруша, прерывисто вздохнув, снова пригубила миску.
Либия тоже пила отвар, но без слив. Она, не скрывая улыбки, поглядывала на девочку. Наконец, отвара в ее миске осталось только на самом дне, а распаренные сливы поблескивали мокрыми аппетитными боками. Аруша подхватила одну пальчиками и, обжигаясь, откусила лакомый кусочек. Кисло-сладкая плоть оказалась такой вкусной, что девочка быстро обглодала косточку и, отложив ее, достала следующую сливу.
Калби вторил своей маленькой хозяйке, причмокивая и смакуя кусочки уже хорошо размягченной им лепешки. Либия хохотнула, слушая дружный дуэт.
- Что? - проглатывая очередной кусочек, спросила Аруша и вслед за Либией посмотрела на собаку. - Калби, не чмокай! - строго приказала она.
Калби оторвался от своего лакомства, на всякий случай прижав его лапой, и с удивлением уставился на Арушу. Не поняв, чего от него надо, он вернулся к своему важному занятию и, полизав оставшийся кусочек, взял его весь в пасть и захрустел. Аруша как раз доела последнюю сливу и шмыгнула рассупонившимся от тепла носом. Калби, шумно облизнувшись, понюхал свою лапу, надеясь обнаружить еще хотя бы крошку, и принялся бережно облизывать испачканные шерстинки.
Либия забрала у Аруши пустую чашку.
- Еще пить хочешь?
- Нет.
- А сливу?
Аруша кивнула. Либия достала из почти пустого мешочка одну сливу. Задержала руку и достала еще одну.
- Держи! Спрячь, потом съешь. Только осторожно - зубки не сломай!
- Угу, - согласилась Аруша, забирая сливы и пряча их за пазухой. - Мне уходить? - выпростав ножки из-под одела, спросила она.
- Нет, что ты? Побудь еще! - Либия присела рядом и хотела было погладить девочку по головке, но та натянула платок на самый лоб и сжалась вся. - Ты меня боишься? - Либия опустила руку.
Аруша молчала. Что-то тревожное было в ее молчании и в ее боязни потерять платок. Но Либия не подала виду, умело пряча появившуюся тревогу. Она взмахнула руками, будто что-то вспомнила и, встав, подошла к нише, где лежали ее вещи.
- Смотри, у меня есть два мотка цветных нитей - красные и желтые. Давай скрутим жгут, и ты будешь повязывать его поверх своего платка, чтобы он не падал.
В голосе Либии звучали веселые, даже озорные нотки. А яркие нити выглядели такими нарядными, что Аруша не могла отказаться. Вместе они скрутили жгут. Аруша придерживала два конца, а Либия крутила. Потом она закрепила их, плотно обвязав ниткой с обеих сторон, и торжественно поднесла замеревшей в ожидании девочке.
- Вот, готово! Поправь платок, я повяжу жгут.
Аруша натянула платок на лоб. Либия уложила жгут поверх него, завела концы назад и завязала их на затылке узлом.
- Ну как? Держится?
Аруша повертела головой.
- Держится! Мне Сапар тоже так делал! - радостно сообщила она и тут же осеклась.
Улыбка соскользнула с лица Либии. Если раньше, при воспоминании о любовнике ее сердце сладостно сжималось, то сейчас его имя растревожило. Всего лишь имя... мало ли Сапаров?.. Но в голове вдруг выстроилась связь между девочкой, стариком и Сапаром. Не могло быть столько совпадений сразу!
- А кто это - Сапар? - как можно мягче спросила она, видя, что и Аруша разволновалась: опустила глаза, теребит пальчиками одеяло. Да и Калби поднял морду, услышав это имя.
- Мой отец... - поглядывая по сторонам и пряча глаза, тихо ответила Аруша.
Либия села.
- Отец?.. Сапар?..
- Да! - Аруша с вызовом вскинула подбородок. - Он уехал в Элам! Скоро вернется за мной. Он обещал! И потом мы поедем туда, в эту страну, вместе! Мы ехали туда вместе, но один человек сказал, что нам вместе нельзя! И Сапар вернул меня к дедушке. А дедушка... дедушка... он умер!
Неожиданно Аруша закрыла лицо ладошками и упала на лежанку, громко плача. Либия растерялась. В висках все сильнее и тяжелее стучали молоточки. Духота в доме, еще витающий в нем чад от потухших дров застряли в горле, не давая вздохнуть полной грудью. Либия выбежала на улицу, распахнув дверь настежь. Хмельной воздух моментально освежил лицо и при вдохе живительной струйкой побежал внутрь.
Калби встал в дверном проеме, поглядывая то на женщину, то на свою хозяйку. Аруша, почувствовав холодный воздух, перестала плакать и подняла голову. Концы развязанного платка ниспадали на ее плечи и грудь, укрывая и руки. Яркая повязка оттеняла синие влажные глаза. Оглянувшись на девочку, Либия взяла себя в руки. Что случилось-то? Ничего особенного! Просто боги смилостивились над ней и, забрав еще не рожденного ребенка Сапара, послали к ней его дочку. Но почему он бросил ее? И где ее мать? Кем был девочке старик? А Сапару? Вопросы проносились в голове, как летящая стая птиц - все сразу, и не задержишь ни одной из них, чтобы рассмотреть получше. Что ж, не все следует знать! Главное сейчас - эта девочка! Она нуждается в заботе! В ее, Либии, внимании и уходе!
- Аруша! - Либия вернулась в дом и запахнула дверь. Снова сев рядом с девочкой, она смотрела в ее необыкновенные глаза. - Не плачь... скажи, что ты делаешь в Храме Огня? Как ты туда попала?
Аруша прерывисто перевела дух.
- Я там живу. С Даяной.
- Ты живешь в ее келье?
Аруша кивнула.
- Но... Даяна... тебе не страшно с ней?
Аруша пожала плечиками. Ей бывало страшно, когда Даяна кричала во сне или смотрела на нее, то улыбаясь, то делая круглые глаза. Но Аруше некому было жаловаться, не с кем было поговорить об этом. В вопросе женщины она почувствовала участие и, как всегда подражая тону того, с кем она разговаривала, серьезно ответила:
- Страшно. А что делать?
Непосредственность ребенка и взрослый тон умилили. Эта девочка за пару часов общения стала дорога, как никто другой. И Либия решилась.
- Аруша, оставайся жить у меня. У меня есть муж - Эншум. Но он все время на работе. Мы будем с тобой почти всегда вдвоем. А спать... я тебе сооружу лежанку, вот здесь, в уголочке. Там тепло. А?
- А Даяна? - несмело спросила Аруша.
- Даяна?.. Мы пойдем в Храм, прямо сейчас, и скажем ей. Она не будет против, я уверена.
Калби, словно понимая, что и его судьба изменится, подошел к Либии и положил свою тяжелую морду на ее колени, при этом переводя взгляд с Либии на Арушу и обратно. Либия усмехнулась и похлопала пса по белому лбу.
- А Калби? - Аруша вскочила на лежанке. - Калби можно со мной? Он хороший...
- Я знаю, - перебила Либия, - конечно, Калби, - только спать будешь у порога, я тебе сухой травы положу.
Калби вернулся к двери и лег на свое место.
- Так что, идем в храм? - Либия резво встала, подняла источавшую козий запах накидку и чуть подсохшие кауши и подала девочке.
- Идем!
Аруша всунула ступни в кауши, по-хозяйски накинула свой "каунакес" и, поглядев на Либию, сдвинула бровки.
- Что ты стоишь? Плащ надевай! Там холодно!
Серое небо висело над Священным городом как саван. Без солнца и не понять - день ли, вечер. Неосвещенные башни дворца почти сливались с небом, и только слабые очертания их зубчатых верхушек маячили призраками в опустевшем городе.
- Раньше наш город был шумным, богатым, - рассказывала Либия, держа Арушу за руку, - большие караваны приходили сюда. Купцы со всего света привозили разные товары. Все, кто жил здесь, были богаты. Во всех храмах каждый день шли службы, во всех печах горел священный огонь и жарилось мясо.
- Ты видела? - спросила любознательная Аруша.
- Нет... ну, разве что немного. Сейчас только на большие праздники сюда приезжает царь и тогда загораются огни на башнях, люди собираются на площади перед дворцом, а царь в самом древнем святилище возносит молитвы богам...
- И в печах жарят даже верблюдов, - со знанием дела добавила Аруша.
- А ты откуда знаешь? - Либия наклонилась к ней, заглядывая в лицо.
- Дедушка рассказывал... и я видела! Еще когда жила в... - Аруша закрыла рот ладошкой.
- Где ты жила?
Аруша шмыгнула носом и сделала вид, что не услышала вопроса. Она помнила завет Сапара - никому не рассказывать о том, что она жила в усыпальнице.
Либия, заметив, что девочка прячет глаза, отворачиваясь, спросила:
- Что такое?
- А, ничего, - наигранно безразлично ответила Аруша и пошла быстрее, потянув Либию за собой.
Они подошли к храму. В проемах под его крышей виднелись отблески огня. В этом храме огонь никогда не угасал. Жрецы ходили по городу и забирали у жителей все, что могло стать пищей для него: сухие ветви из тополиной рощи, дрова саксаула, деревянные перекрытия из заброшенных домов. Зима выдалась суровой. Люди замерзали в своих жилищах, но не могли воспротивиться жрецам и не отдать припасенных дров, старых жердей, сушняка, который они собирали вдали от города - там, где еще сохранились деревья и кустарники, там, где еще рос корявый и прочный саксаул или водились заросли астрагала. Редкие купцы, смекнув, что Священному городу как ничто более нужны дрова, везли их и просили больше, чем за камни из далекого Многогорья.
Еще до холодов многие семьи покинули свои дома, отправившись к Новому городу, который, как рассказывали приезжие, процветал на берегах Мургаба. До него было несколько дней пешего пути. Но не это останавливало жителей Священного города. Могилы предков, древние Храмы, святость былой столицы Маргуша привязала к ней многие поколения жителей. Да и должен был кто-то обеспечивать оставшиеся храмы всем необходимым, служить жрецам, шить одежду, обувь, варить хаому, готовить праздники в честь богов.
В холодные дни к Храму Огня стекались все несчастные жители Священного города и его окрестностей. Стены храма источали тепло даже снаружи. Бродяги, нищие сидели вокруг, прислонившись к ним спинами. Их не прогоняли, но внутрь не пускали никого.
- Как же мы найдем Даяну? - Либия растерялась, увидев серо-черную копошащуюся массу людей, облепившую храм, как мухи навозную кучу.
- Я позову, - Аруша выпростала свою ручонку из ладони Либии и побежала к входу.
Калби остался, но глаз не сводил с темного проема, в котором исчезла его хозяйка. Багровые всполохи, освещающие его, беспокоили пса больше, чем люди. Было в них что-то тревожное и для Либии. После своего очищения, а может быть, после потери ребенка, которую она хранила втайне от всех, Либия избегала приближаться к Храму Огня. Ее пугали бритоголовые жрецы с пронзительными взглядами, пугала и Даяна, от которой никогда не знаешь, что ожидать. Стоя сейчас перед храмом Либия подумала о том, что она затеяла что-то не то. Отпустят ли девочку? А если попросят выкуп? Что тогда она будет делать?
Долго размышлять не пришлось. Глухой вкрадчивый голос раздался сзади, и Либия, вздрогнув, обернулась.
- К нам пришла Либия - жена гончара. Либия... Либия! Зачем ты пришла?
Даяна, мягко ступая по мокрой, зализанной сотнями ног, глиняной площади, покачивалась, то приседая, то наклоняясь в сторону. "Крадущаяся ящерица" - невольно сравнила Либия.
- Я пришла к тебе, Даяна.
Сомнения улетучились, осталась решимость и уверенность в том, что девочка уйдет с ней. Кому нужен лишний рот?!
Калби сорвался с места и кинулся навстречу Аруше, выходившей из храма. Девочка увидела Даяну и, подхватив полы рубахи, побежала, высоко поднимая ноги и ставя их на всю ступню: большие, не по размеру кауши так и норовили слететь с ног!
Даяна повернулась к своей подопечной. Лицо ее сразу изменилось: оно посветлело, даже следы безумия сгладились, и на мгновение жрица улыбнулась, как обычная женщина, которая радуется своему ребенку.
Аруша подлетела к ней и остановилась, не решив, видимо, к кому ей стоит подойти - к жрице или к Либии. Чувствительное сердце Даяны уловило сомнения девочки и тревогу женщины. Ее голова снова задвигалась, как у ящерицы - туда-сюда, туда-сюда; в глазах появился страх. Но ее страх пугал людей сильнее собственного!
- Либия... Аруша... встреча! Встреча! Ха-ха!
Безумный смешок, вырвавшийся из груди жрицы, испугал девочку; она прижалась к Либии. Две тяжелые ладони легли на хрупкие плечики, и от этого стало спокойнее.
- Даяна, позволь Аруше жить у меня. Я буду заботиться о ней.
Либия говорила спокойно. Это подействовало на жрицу умиротворенно; она опустила голову. Выражение скорби проступило на ее лице. Либия вдруг увидела несчастную женщину - одинокую, не понимаемую никем, несущую груз долга, возложенного на нее богами, замерзшую...
- Даяна... - в голосе Либии скользнула жалость.
- А? - Даяна встрепенулась. Сделав один шаг, она присела перед Арушей. Девочка отпрянула, но жрица не обратила на это внимания. Она улыбалась во весь рот и заглядывала в большие синие глаза, словно любуясь ими. - Береги девочку, Либия, береги ее. Береги от человека с синими глазами... - Неожиданно Даяна стянула платок с головки Аруши. Примятые волосы облепили головку неровными пучками. Один такой лежал на лбу. Даяна провела по нему вверх и подняла упругий ежик. - Смотри, Либия! Видишь?
Либия наклонилась. Едва заметное пятно одним краешком сползло на чистый светлый лобик. Если бы оно было белым, то можно было подумать, что загар не тронул часть лица, скрытую волосами или ободком, но пятно оказалось темнее остальной кожи.
- Родимое пятно...
- Да, родимое... такое же у него... - сообщила Даяна и, порывисто встав, обняла Арушу. - Хорошая девочка, хорошая, Даяна любит девочку, Даяна ее бережет...
Аруша скуксилась. Одной капли не хватало для того, чтобы синие озера переполнились, и слезы потекли из них реками. Либия растерялась. Странные мысли помутили ее рассудок. Даяна... любит девочку... Сапар - отец... Какой-то человек с синими глазами и с пятном?..
- О, боги! - догадка обожгла огнем.
- Тсс, - Даяна погрозила пальчиком, - тсс. Ты не бойся. Даяна будет всегда рядом. Либия - хорошая женщина. Либия позаботится об Аруше. Иди!
Жрица оттолкнула Арушу. Калби, все время стоявший неподалеку, осклабился и кинулся на Даяну, но упал рядом с ней, даже не прикоснувшись к ее руке.
- Прочь! - крикнула она псу, и он заскулил и попятился назад.
Даяна обхватила себя руками. Она дрожала от холода, переступая босыми ногами с одной на другую.
Аруша забыла о том, что собиралась плакать. Она подошла к жрице, обняла ее за талию и повела в храм.
- Идем, Даяна, там ты согреешься, там жарко, очень жарко.
Либия присела рядом с Калби. Пес тоже дрожал.
- Боишься ее, а, Калби? - женщина прижала собаку к себе. - Вот так все. Все ее боятся. Да...
Когда Аруша выпорхнула из храма, Либия протянула к ней руки, улыбаясь.
- Идем, моя девочка, идем домой!
Она поправила платок, кое-как напяленный Арушей по пути, надела поверх него жгут, взяв его из рук девочки, обняла ее за плечи. Шок от откровений Даяны прошел, оставив неприятные сомнения и догадки, но Либия отринула все, решив, раз Даяна ввела девочку с меткой в священный храм, то все это ерунда. Время изменилось. Все меняется! Ведь она тоже нарушила закон, не стала очищаться после потери ребенка, и ничего! Боги не рассердились на нее, а, может быть, Даяна права - они оставили людей Маргуша?.. Так стоит ли бояться гнева тех, кто не видит?..
- Не бойся ничего, Аруша. Теперь твоя тайна - наша общая. А я умею хранить тайны!
Либия присела перед своей девочкой, скользнула пальцами по ее гладкой щечке и поцеловала в обе. Счастливая улыбка осветила личико Аруши. Она кинулась на шею Либии, крепко обхватила ее и уткнулась носом в растрепавшийся валик волос, прихваченных простой заколкой с козленком в навершии.