Аннотация: Отрывок из романа "Боги Срединного мира"
Лети, мой дух...
IX век до н.э.
Воды Йенчуогуз - мутные, как подслеповатые глаза стариков - заполнили все ложе реки, хищно облизывая еще голый пологий берег.
Тансылу, гордо вскинув подбородок, стояла у воды, держа в поводу Черногривого. Короткий стеганый халат воительницы и сваленная из черной шерсти шапка, были оторочены двуцветным мехом горного барса, кожаные штаны согревали ноги мягким мехом овцы, такие же сапожки и рукавицы защищали руки и ноги от студеного ветра, прилетающего из степи. Две крепкие косы извивались змеями по прямой спине девушки, когда он, решив поиграть, нападал на нее то сзади, то сбоку.
Черногривый, чей век подходил к концу, грел хребет под теплой попоной из кошмы, свалянной замысловатыми цветными узорами. Из ноздрей коня то и дело валил пар. Терпеливо ожидая хозяйку, хоть и не понимая, отчего она так долго и пристально смотрит на воду, ее верный спутник то кивал головой, фырча и жуя уздечку, то по очереди расслаблял ноги, подергивая мускулами.
Берег за их спиной поднимался вверх на пригорок. Там шумело зимнее стойбище племени, разросшееся за долгое время благополучной жизни с тех пор, как они вернулись в родную степь из далекой горной долины.
Тогда степное сообщество настороженно приняло мятежное племя. Всю зиму шептались во всех стойбищах, вспоминая воинственность Тансылу и ее победу над Бурагнулом. Но потом, не заметив для себя опасности, все успокоились. Снова, как и прежде, создавались семьи, укрепляя родственными узами разрозненные племена, снова рождались дети и плодился скот. Акыны сложили песни о славной матери Тансылу, отдавшей свою жизнь за жизнь дочери, о великой битве вождей двух племен, в которой Тенгри даровал победу не осторожному и опытному воину Бурангулу, а бесстрашной и отважной девушке, взявшей в руки меч отца.
Тансылу была весела и общительна, шутила и смеялась на пирах, вместе с Аязгулом смело вела свое племя на новые пастбища, и люди поверили в то, что ее душа освободилась от зла. И только шаман смотрел на воинственную предводительницу с опаской. Прищурившись, он буравил ее взглядом, проникающим дальше того, что видели все, и его душа волновалась, чувствуя недоброе. Потому Умеющий Разговаривать С Духами часто один уходил в степь и, войдя в транс, слушал ветер, дыхание земли, говор воды в реке, пытаясь проникнуть в тайны мироздания и получить ответ о будущем степного сообщества.
А вокруг Тансылу тем временем собирались молодые воины. Они почитали за честь скакать в ее эскорте, сопровождать везде и всегда, будь то на поиск новых пастбищ, или на званый пир. Да и ее муж - Аязгул, которого уважали и почитали не только молодые, но и старики, не выказывал недовольства от общения жены с молодыми воинами. Он только молча поглядывал за всеми, тая свои думы за светлыми, но непроницаемыми глазами.
Никто из соплеменников не мог понять отношений Тансылу и Аязгула. Муж и жена, они спали в разных юртах, но во всех делах оставались вместе, и, хоть порой расходились во мнениях, в итоге все же Аязгул соглашался с женой, не позволяя никому усомниться в том, кто в племени вождь. Молодежь видела только внешнюю сторону их отношений, старики же смотрели глубже. Их вопрошающие взгляды пугали Тансылу.
Особенно она боялась шамана. Ее бы воля, и она уничтожила его, но шаман был неприкасаем, и потому Тансылу оставалось только избегать встреч с ним. Но темные струйки ненависти, затаившейся в душе, открыли путь демонам зла, которые толкали девушку на безумные поступки. Тансылу не могла противиться воле Эрлига. Она ощущала необоримую тягу к сражению и, собрав отряд бесшабашных юнцов, тайком, под прикрытием поиска новых пастбищ, выходила на торговый путь, соединивший восток и запад, и грабила караваны, убивая при этом всех свидетелей. Ее воины разбирали добычу, пряча ее в укромных местах, а Тансылу зорко следила за всеми, обещая наказать каждого, кто вольно или невольно проболтается. Уже два воина лишились языков, кто-то вообще не вернулся в стойбище.
Аязгул заподозрил что-то неладное, но расспросы ничего не дали. Воины молча опускали глаза, уходя от ответа. И тогда Аязгул решил поговорить с Тансылу.
И вот теперь она, как загнанный зверь, стояла у реки, крепко сжимая рукоять своего меча, и ждала нападения.
"Пронюхал что-то, охотник... что ж, хочешь поговорить, поговорим, только что это изменит?.." Тансылу злилась. А Аязгул все не шел. Наконец, за спиной раздался его голос, показавшийся блеяньем ягненка в шуме стремительных вод Йенчуогуз.
- Тансылу...
Она резко обернулась.
- А-а! Пришел! - по губам скользнула ухмылка.
Она больнее лезвия кинжала полоснула по сердцу, но Аязгул проглотил обиду. Не за тем он пришел сюда.
- Тансылу, тебя часто нет в стойбище. Ты уходишь без меня. Наши воины получили такие увечья, словно побывали в рабстве. А они были с тобой! Что происходит, Тансылу?
Взгляд Аязгула показался Тансылу острее колких взглядов шамана, и она пошла в наступление, забыв, кто перед ней.
- Увечья, говоришь?! Пусть держат слово! Я их за собой не зову, сами идут! А раз так, пусть сами и отвечают за себя!
Аязгул ухватил жену за плечо. Она дернулась, но хватка Аязгула была жесткой: боль сковала сустав. Тансылу зверем посмотрела в синие глаза, когда-то давным-давно восхищавшие ее непостижимой глубиной.
- Пусти... - прошипела она.
Но Аязгул не торопился отпускать. Он держал жену, как того барса за горло, шкура которого сейчас согревала ее тело.
- Успокойся. Я не сражаться с тобой пришел, я хочу знать, что ты задумала, куда ты уходишь с воинами? По степи ползут слухи о гибели караванщиков, о разбойниках - не просто грабителях, а жестоких убийцах!
- Слухи ползут, говоришь... А сам? Ты забыл, как тогда, когда мы уходили в долину за горами, убил всех? А? Тогда ты думал о жестокости? Или тебя больше беспокоили слухи? Как же! Благородный Аязгул убил караванщиков, забрал весь товар!.. - Тансылу попыталась уколоть давно прошедшими событиями, точно зная, что те дела раной кровоточили в сердце мужа.
- Тогда мы не могли поступить иначе! Я выбирал между жизнью наших людей и жизнью горстки торговцев! Да, я не мог допустить во имя будущего нашего племени, твоего будущего и моего, чтобы кто-то узнал правду!
- Вот и я не могу!
Аязгул растерялся от чудовищной прямоты, с которой Тансылу выкрикнула последние слова. Суровая правда, о которой он только догадывался, настойчиво отгоняя прилипчивые, как слепни, мысли, предстала во всей наготе.
Тансылу высвободила руку и раненой птицей отскочила назад. Черногривый оживился, подставив бок, но хозяйка не запрыгнула, она только прижалась к нему. И через попону конь ощущал дрожь ее тела, такую знакомую ему, когда она воодушевлялась на битву и, достигнув нервного предела, коршуном взлетала на него и мчалась...
- Стой, Тансылу! - Аязгул тоже хорошо знал и эту воинственную позу, и это бесстрашное выражение лица. - Тансылу, остановись! Я не могу жить без тебя... не уходи...
От этих слов Тансылу словно захватило холодное течение Йенчуогуз, тысячи жалящих иголок пронзили грудь и закрыли проход воздуха к сердцу. Открытым ртом Тансылу хватала воздух, но не могла вздохнуть.
- Тансылу... - Аязгул кинулся к ней, подхватил на руки. - Что с тобой?..
Тансылу обмякла. Дыхание восстановилось. Глаза встретились с глазами. Губы сомкнулись с губами. Мир растворился в грохоте вод, несущихся туда, куда уходит солнце. Тепло сердца мужчины растопило лед в груди женщины, и кровь горячими ручейками растеклась по всему телу.
Они дышали одними легкими, одно сердце билось в их груди, одним телом они подминали слабые ростки трав под собой. Тансылу дернулась, почувствовав твердую плоть мужа, но ужас, живший в ней с тех пор, как Ульмас жестоко взял ее, отступил перед нежной сладостью, подаренной Аязгулом. Тансылу стонала филином, выпускала коготки дикой кошкой, извивалась гюрзой, а ее тело просило: "Еще, еще!"...
Они вернулись в кишлак вдвоем. Аязгул вел Черногривого, на котором царицей воседала Тансылу. Соплеменники поняли все без слов и встретили своих вожаков, как только что пришедших в стан жениха и невесту. Тансылу смеялась и светилась от счастья. Аязгул сдержанно улыбался, отвечая шутками на намеки друзей. И следующую ночь влюбленные спали в одной юрте, ощущая себя единственными живыми существами в огромной вселенной, которая мигающими звездами заглядывала в юрту через круглое отверстие наверху.
Перед рассветом Аязгул погрузился в сон, сжимая в объятиях так долго ожидаемую женщину. Но Тансылу не спала. Она думала. И вдруг позвала:
- Аязгул, - в ее голосе прозвучали осторожные нотки.
Аязгул напрягся, как всегда бывало, когда он ожидал хитрости или обидных уколов от жены, но расслабился, еще пребывая в сладости едва улегшейся страсти, погладил Тансылу по обнажившейся руке и прикрыл шкурой.
- Аязгул, ты всю нашу жизнь хотел меня...
Как подтверждение сказанному тело мужчины напряглось, и желание вновь запульсировало в нем. Тансылу рассмеялась, почувствовав это, но вернулась к своей мысли, не дававшей ей покоя:
- Ты хотел меня, но имел других женщин...
Аязгул не повелся на ее вызов и, вместо ожидаемых оправданий, крепче обнял и сказал:
- Я мужчина, Тансылу. Ты сама видишь, что происходит даже от одного слова...
- И ты заводил женщин далеко от нашего племени! Это чтобы я не знала?
Аязгул понял, что Тансылу знает что-то большее и, возможно, то, о чем не знает он сам. Он сел, накинул шкуру на плечи, потер лицо, пряча за этим жестом тревогу.
- Что ты хочешь сказать? Говори сейчас.
- Тебе так же хорошо было с той... с девчонкой, которая жила отшельницей со стариками? Как ее звали? Ты помнишь?
- Я помню. Ее звали Айгуль. Ее уже нет, Тансылу. И мы встречались недолго. Она умерла.
Тансылу ухмыльнулась.
- Я знаю.
- Что? Что ты знаешь? - Аязгул разволновался. Он испытывал к Айгуль нежные чувства. Он и сейчас вспоминает о ее смерти с болью. Ему было хорошо с ней, уютно и радостно. Айгуль была его отдушиной в той жестокой жизни. Если бы не Тансылу, он бы не раздумывая взял ее в жены. Забрал бы и ее стариков. Но не мог. Он не знал, что делать, боялся молвы, гнева Тансылу, боялся, что она убьет Айгуль. Убьет... Страшная догадка обожгла сердце: - Это... ты?..
Тансылу достигла своей цели. Теперь она видела, что Аязгул врет ей и врал всегда. И ей хотелось уколоть его еще сильнее. Она с напускным безразличием растянулась, закинув руки за голову.
- Твоя Айгуль, падая со скалы, переломала все кости, но не кричала. Терпеливая... Я успела сказать ей, кто я... только свой перстень, помнишь, тот, который я сняла с пальца убитого караванщика, я не нашла... Ты не знаешь, где он?.. Я думала, ты подарил мой перстень ей...
Аязгул потерял контроль над собой. Сон пропал, благостное настроение улетучилось. Зарычав, он вцепился в горло Тансылу. Она ухватила его за волосы и со всей силы, на которую была способна, потянула назад. Аязгул не чувствовал боли, он сжимал тонкое горло, ощущая пальцами, как бьется в нем кровь, слыша, как из него выползают последние хрипы.
В стойле громко заржал Черногривый. Сорвавшись с места, он сделал круг по загону и перескочил забор. Из юрт выбежали люди. Зрелище, представшее их глазам, ошарашило всех.
Конь, птицей подлетев к юрте, поднялся на задние ноги и ударил копытами, издавая при этом такое злобное ржание, что оно напомнило кочевникам боевой клич. Деревянный каркас юрты не выдержал, треснул, кошма провалилась внутрь, а Черногривый снова замахнулся, но оклик выбежавшего Аязгула остановил его. Конь храпел и бил землю копытом, словно требовал чего-то. Он успокоился только тогда, когда вышла Тансылу. Простоволосая, в теплом халате она встала напротив своего коня, с восторгом в глазах любуясь им.
Аязгул положил руку на плечо жены. Она сбросила ее резким движением. Черногривый извернулся и укусил обидчика хозяйки. Пока Аязгул соображал, что делать, Тансылу вскочила на коня и, подбадривая его криками "кош, кош!" умчалась в багряное зарево утра.
Аязгул свистнул своего Белолобого и помчался в погоню.
- Скорее, Тансылу, а конь - под стать ей, такой же сумасшедший.
- Что ж им все неймется, ведь только сияли от счастья, оба, и на тебе, опять в ссоре...
- Поди, разберись в семейных делах...
- Да и не наше это дело, помирились, поругались, выспаться только не дали.
Люди разошлись, а всадники летели по просыпающейся степи, разгоняя криками ночных хищников. Сова промахнулась, не поймав мыши, волк убежал, бросив свою добычу, только демоны снова завладели той, которую у них из лап почти выдернул верный страж Тенгри...
Тансылу мчалась по просыпающейся степи, не замечая времени. Ветер хлестал ей в лицо, волосы развевались за спиной, как крылья ворона, в прищуренных глазах сверкали искры. Воительница подгоняла коня, не давая ему передыху, и Черногривый уносил свою хозяйку все дальше и дальше от обидчика. Лишь бы она скакала на нем, лишь бы она была в безопасности... Но что-то вдруг оборвалось в груди, свернулось клубком, кольнуло пикой в сердце. Конь сбавил темп, захрапел, встал и, не удержавшись на ногах, вдруг ставшими непослушными, завалился на бок, придавив ногу Тансылу.
- Черногривый!..
Тансылу выползла из-под взмокшего бока коня, кинулась к его морде, заглядывая в выпученные глаза. На губах Черногривого проступила розовая пена. Ее становилось все больше, а конь храпел, и все еще пытался встать, дергая ногами и приподнимая голову, которая бессильно падала назад.
- Черногривый... нет, нет! Что я наделала, друг мой, мой верный друг... Черногривый...
Тансылу зарыдала как в детстве, когда один из мальчишек в игре толкнул ее, и она упала, больно ударившись рукой о камень. Тогда ей было не столько больно, сколько обидно от своей слабости и вида победителя, смеявшегося над ней. Но сейчас в сердце Тансылу была другая обида. На саму себя. Лаская умирающего Черногривого, она осознала, что только она виновата в его смерти и нет ей прощения ни у него, ни у людей, ни у себя самой.
Тучи закрыли небо. Пошел дождь. Сначала редкими, но крупными каплями он упал на землю, словно предупреждая всех о стихии. И вскоре вода с неба стала стеной. Тансылу, размазывая слезы по лицу, сняла свой халат и укрыла друга. Она сидела рядом с ним, вспоминая, как они вместе росли, как открывали для себя безграничный и прекрасный мир, как сражались и побеждали врага, как Черногривый всегда оказывался рядом в трудную минуту и спасал ее.
Тансылу тихонько запела прямо в его ухо, так, чтобы ее песня была слышна ему. Черногривый повел ушами, закрыл глаза и улетел в мир своих снов, в которых он и она всегда были героями.
Вода текла струями по голове Тансылу, по ее волосам, по телу, к которому прилипла ее белая рубаха. От холода девушку тряс озноб, ее голос дрожал, но она пела и эта песнь поднималась в небо вместе с душой Черногривого. А дождь все лил и лил, пробуждая к жизни еще спящие семена в земле, даря силу ранним всходам и оплакивая ушедшего друга человека, верой и правдой служившего ему до последнего вздоха.
Аязгул долго искал Тансылу. Дождь начал стихать, когда на зеленеющем покрывале напитанной влагой земли он увидел неподвижно лежащую жену, словно белым саваном укрывшую собой погибшего коня...
Тансылу открыла глаза. Закашляла. Втянула в себя теплый воздух. В свете тусклых масляных ламп едва различались украшения стен юрты, всегда радующие глаз яркостью красок. Рядом раздался голос:
- Очнулась, красавица моя, вот и хорошо, сейчас выпьешь горячего супа и сразу станет легче!
Мать Аязгула склонилась над невесткой, поднеся к ее лицу чашу с дымящимся мясным супом. Но Тансылу отвернулась. Старая Айган покачала головой.
- Надо кушать, дочка, у тебя жар, суп согреет грудь, станет легче.
Она снова попыталась напоить Тансылу горячим варевом, но та сжала губы и мотнула головой.
- Что ж, как знаешь...
Холодный воздух влетел в открываемый полог юрты. Вошел Аязгул.
- Как она? - вглядываясь в полумрак, спросил он.
- Не хочет суп, кашляет, горит вся...
- Идите, мама, я сам, идите, спасибо.
Айган с жалостью взглянула на сына и, ничего не сказав в ответ, ушла.
Аязгул подсел поближе к жене, убрал мокрую прядь волос с ее лба. Тансылу снова закашляла, привстала на одной руке. Муж подложил подушки ей под спину.
- Так лучше?
- Да, - с кашлем выдохнула она; глубоко вздохнула и, медленно произнося каждое слово, сказала:
- Прости меня, Аязгул. Я виновата перед многими, но перед тобой больше всего, - снова закашлялась.
Аязгул поднес ей травяного отвара. Тансылу выпила его, вдыхая пряный аромат, снова напомнивший ей о степи, о Черногривом. Она подавила поднявшиеся из груди рыдания и отвернулась.
- Не плачь, Тансылу. Я уже простил тебя. Не думай об этом. Тебе надо беречь силы...
- Зачем? - она подняла голову и метнула в мужа злобный взгляд. - Зачем мне силы?
Аязгул не нашелся, что ответить. Он молчал и с жалостью смотрел на подавленную женщину, всю жизнь боровшуюся со своими демонами. Неожиданно Тансылу засмеялась.
- Жалеешь меня! Всех жалеешь... Не жалей! Мне давно пора уйти, надо было тебе отдать меня Бурангулу еще тогда...
- Успокойся, Тансылу. Жар туманит твою голову, поспи лучше...
- Нет! - оборвала она, потом задумалась и никому, а словно незримому призраку тихо сказала: - Я вижу ее всегда. Вот сейчас она стоит у озера, в такой же белой рубахе, как у меня. Озеро... оно не похоже на наши озера, оно длинное и... страшное озеро, глубокое и темное... Нет! - Тансылу закричала и заметалась в беспамятстве.
Снаружи послышались удары в бубен: шаман начал свою пляску. По его приказу разожгли много костров. Пламя металось и рвалось ввысь, дрова трещали, разрождаясь мириадами искр.
Тансылу очнулась. Услышала песню шамана. Скривилась в усмешке.
- Он думает, что силен, что один одолеет демонов Эрлига! Как бы не так!
- Тансылу, - тревожась, позвал Аязгул.
Ее лицо изменилось: бледное, оно светилось в полумраке юрты, как жемчуг, а в глазах отражались огни светильников. И еще в глазах было такое смятение, что Аязгул не выдержал, уронил голову, прижался к жене, обхватив ее руками. Она провела ладонью по его голове, погладила по щеке, приподняла подбородок, заросший редкими русыми волосами. Взгляды их встретились. Свет из одних глаз словно перетекал в другие.
- Аязгул, ты простишь меня?
Он заплакал.
- Да, Прекрасная Как Утренняя Заря! Только не уходи от меня...
- Спасибо... не знаю, может быть Тенгри тоже простит меня, но... - в глазах Тансылу снова заметался страх, - но самого важного прощения мне не получить никогда!
- Какого? Скажи мне, за чью смерть ты винишь себя больше всего, скажи и мы вместе будем молить о прощении, и тогда Умай заступится за тебя и...
- Тсс, - Тансылу прижала палец к губам, - много слов, - ее голос снова стал спокойным и рассудительным. - Не заступится. Умай не заступится за ту, которая мыслью убила свое дитя. И не сразу убила, а мучила ненавистью все время, пока она росла, здесь, - Тансылу постучала пальцем по своему животу и, вновь оживившись, спросила, заглядывая в глаза мужа: - Ты оставил ее волкам?
Старая, но никогда не утихавшая боль, снова сжала сердце Аязгула. Он сел, отвернулся.
- Я потерял ее. Хотел похоронить, сделать курган, но потерял. На меня напали волки, я тебе рассказывал. На следующий день я вернулся туда, но не нашел никаких следов.
Тансылу зацыкала; то ли понимая, то ли издеваясь, сказала:
- Бедный, бедный охотник, не нашел никаких следов... Но я ее вижу! Я вижу ее всю свою жизнь, понимаешь?! - вдруг закричала она.
Откуда только взялись силы в этом истерзанном болезнью теле?.. Тансылу затрясла Аязгула, вцепившись в него как кошка.
К голосу шамана присоединился еще один, и еще. Тансылу напряглась.
- Что это? Они провожают меня в дальний путь раньше времени? Хм... ну и пусть! Все равно Тенгри не примет меня без ее прощения. И Эрлигу не отдаст, и буду я вечность метаться между небом и землей!..
Аязгул потерял дар речи. Жена говорила чужим голосом - твердым, сильным, - и даже кашель стал другим, но, когда она перестала кашлять, то, снова потеряв силы, упала на подушку.
- Дай мне, - она показала рукой в дальний конец юрты, где стояли сундуки, - дай мне мои украшения... там кольцо с тем кровавым камнем... Ха, да, я нашла его, ты удивлен? Нет, не на твоей девке - на пальце ее отца! Он уже был мертв, смердил в своей пещере, где его бросила его же жена...
Аязгул вспомнил, как он тоже был там. И тоже видел полуразложившееся тело отца Айгуль. Старик не пережил суровой зимы и, скорее всего, умер от голода. А его жена ушла, что тогда очень удивило. Или она умерла еще раньше и волки растерзали ее тело?..
- Что ты сидишь? Дай мой сундук!
От резкого окрика туман воспоминаний рассеялся, и Аязгул поднес Тансылу небольшой сундук, окованный бронзой и украшенный бирюзой и камнями жадеита.
- Открой!
Сундук был не заперт. Аязгул открыл его и сразу же увидел то самое кольцо, которое когда-то обожгло чужой кровью сердце Тансылу. Он взял кольцо и вложил в руку жене. Она сжала его.
- Это пусть вечно будет со мной, как напоминание о первой несчастной жертве.
Аязгул хотел спросить, почему она так думает, но Тансылу сама ответила на его непрозвучавший вопрос:
- Ульмас и Бурангул - не жертвы! Их я убила за дело! А тот караванщик... перед ним я виновата.
Тансылу облизнула пересохшие губы. Аязгул дал ей еще травяного отвара. Потом подал ожерелье матери - нить крупных коралловых бус, на каждой бусине которых были начертаны непонятные знаки. И среди круглых кораллов одна длинная бусина, из полупрозрачного черного камня с белыми рисунками. Эти бусы Дойла сняла с себя и отдала Аязгулу перед тем, как покинуть этот мир. Она велела передать их дочери, но Тансылу никогда не носила их, но берегла. И вот сейчас она пожелала надеть их.
В степи давно потемнело. Эта ночь воистину отображала мрак преисподней: небо еще с вечера заволокло плотным облачным покровом, и луна спряталась. Не желал Великий Бог Неба смотреть на землю, закрыл глаза, с головой укрылся кошмой, оставив людей самим вершить свои судьбы. Но, когда добро спит, приходит время зла. Демоны Эрлига, предвкушая давно ожидаемую добычу, повыползали из всех расщелин, готовые сразу же ухватить мятежную душу, как только она освободится от тела.
И только шаманы, собравшись вместе для совершения особого ритуала, держали злых духов на расстоянии от жертвы. Костры освещали ночь, от повторяемых заклятий крепла невидимая воздушная стена, а Страж Тенгри синим облаком тумана окутал Великого Воина, потерявшего нить пути.
Когда холодные кораллы легли на грудь, Тансылу умиротворенно вытянулась на кошме, устремив взгляд в темное отверстие в потолке юрты. Снаружи слышалось потрескивание пламени. Шаманы молчали. То ли погрузились слишком глубоко в свои грезы, то ли спели все песни и теперь переводили дух. Стихия огня приняла эстафету от воздуха, распаляющего его с каждым дуновением ветра.
Аязгул не сводил глаз с лица Тансылу. Ее щеки алели румянцем, черные прямые брови стрелами, пущенными в разные стороны, очертили ровный бледный лоб. Прикрытые веки чуть подрагивали, крылья маленького носа раздувались при каждом вдохе. Тансылу облизывала губы - сухие, потрескавшиеся. Аязгул смочил их, положил руку поверх маленькой ладошки жены. Ее пальчики дернулись и затихли, и тут раздался треск. Одна из бусин лопнула. Следом вторая. Тансылу, казалось, ничего не услышала и не почувствовала - она так и лежала неподвижно. Аязгул наклонился к ее лицу, ловя горячее дыхание.
- Не бойся, я еще жива, - сухо прозвучало в тишине.
От неожиданности Аязгул вздрогнул.
- Бусы... они лопаются...
- Да... слишком... велика сила... демонов, желающих завладеть... моей... душой...
Каждое слово давалось Тансылу с трудом. А бусы лопались и вместо красивой нитки розовых бус на груди женщины зияли дырами покрывшиеся чернью камни.
Голос шамана разорвал тишину. Удары в бубны рассыпались по всему стойбищу. По коже Аязгула поползли мурашки. Сильные голоса, словно отдохнув, восславили Тенгри, и он, сбросив свой халат, воззрел на землю приоткрытым глазом: четверть луны осветила небо, облака на котором расползлись клочьями. Демоны Эрлига, проиграв эту битву, ушли, но их шипение еще слышалось в степи: "Битва не закончена, лишь на время, лишь на время..."
Тансылу открыла глаза. По ее лицу струился пот, волосы слиплись и мокрыми прядями облепили лоб и шею. Аязгул намочил кусок ткани в чаше с водой и бережно, как дитя, умыл жену, собрал ее волосы, откинул назад и увидел на груди один камень, оставшийся целым - черный, длинный, с белым рисунком.
- Тансылу, ты поправишься, смотри, одна бусина не треснула, она такая же, какой и была!
Аязгул убрал почерневшие камни, и на тонком кожаном ремешке осталась одна бусина с начертанными на ней магическими знаками. Тансылу подняла руку, муж помог ей нащупать амулет. Она зажала его в ладошке и улыбнулась.
- Мама...
Слеза скатилась из уголка глаза и тонкой струйкой потекла к виску.
- Тансылу... - Аязгул не знал, что сказать, что сделать, - хочешь покушать? - оживился он, вспомнив про суп.
Тансылу одарила его нежным взглядом.
- Дай курт и травяного отвара.
Когда Тансылу поела, то попросила:
- Расскажи мне сказку, помнишь, как в детстве...
Охотник растерялся. В памяти ожила картина вечерней степи, когда они вдвоем лежали за курганом, рядом паслись Черногривый и Белолобый, а он рассказывал любимой о Тенгри и Умай.
- О том, как Тенгри увидел Умай?
- Нет, расскажи о твоем стойбище, где ты родился.
- О Маргуше! - Аязгул обрадовался.
Давно он не вспоминал родину, которая осталась в памяти разрушенным дворцом царя, занесенными песками домами жителей... Ни войны, ни пожары не смогли уничтожить жизнь в Маргуше, но природа! Пока была вода, щедро даруемая протекающей в оазисе рекой Мургаб, жизнь вокруг кипела, но река ушла, за ней ушли люди.
Аязгул лег рядом с Тансылу, облокотившись на руку и глядя в ее лицо, и начал рассказ:
- Далеко-далеко, за бурными реками, за черными песками лежит древняя страна Маргуш. Много жило в ней славных людей, был у них царь, почитали они богов, строили хижины из глины, растили детей. Я родился тогда, когда все небо было усеяно сияющими звездами, и потому мой отец дал мне имя Аязгул - Рожденный Звездной Ночью...
Мелодичный голос Аязгула убаюкивал Тансылу. Она закрыла глаза и перед ее взором возникла прекрасная страна Маргуш - зеленый оазис на берегу реки, окруженный песками Черной пустыни. Люди - смеющиеся, работящие - и среди них родители Аязгула и он - маленький мальчик с длинными волнистыми волосами и светлыми, как безоблачное небо, глазами. Его взгляд похож на свет луны, а голос подобен воркованию голубя...
Дух Великого Воина, посланный Тенгри на помощь людям и воплотившийся в тщедушном теле девушки, оставил Тансылу под утро, когда ее мятежная душа, наконец, обрела покой. Как и просила Тансылу, муж похоронил ее на берегу Йенчуогуз, недалеко от того места, где они впервые подарили друг другу себя.
Высокий курган вырос на холме, омываемом шумными весенними водами. Тансылу спала в нем, зажав в руке перстень с гранатом, а на ее груди среди других украшений покоился агатовый амулет с двумя лунами.
По степи пронесся клич, шаманы всех кочевий собрались у Батыр-камня. Каждый начертал на нем один символ, все вместе они составили заклинание, которое на протяжении веков, пока не придет час истины, будет удерживать мятежный дух на земле, между вечностью и небытием, между добром и злом, сохраняя гармонию жизни в мире людей и во всем необъятном мироздании...
![Тансылу и Аязгул [Айгуль Хакимжанова]](/img/d/dolgaja_g_a/bsm_otrivok/krasskazuletimojkonxa.hakimzhanowa.jpg)