РУСАЛКА Субботним утром неожиданный летний дождь застал бухгалтера Абрам Семёновича Гершензона на пересечении улиц Розумовской и Косвенной. Это пересечение происходит сразу за изломом, после которого Розумовская, круто наклоняясь, почти отвесно падает вниз, к одесскому автовокзалу. Поэтому во время дождя по Розумовской, вприпрыжку, несутся два почти полуметровой глубины потока воды - с каждой стороны улицы, под бордюром заполненного одесситами тротуара. Удивительно, что любители экстрима ещё ни разу не пытались промчаться мимо остановки троллейбуса номер восемь на утлых байдарках, оседлав потоки мутной от южной пыли дождевой воды. Бухгалтер Гершензон неделю назад оформил пенсию и уже написал заявление должной формы, в котором говорилось "Прошу уволить меня...". Там присутствовали и прочие, необходимые с точки зрения закона и бюрократии, слова. Но подписано директором заявление пока не было, и Абрам Семёнович всё ещё пребывал в бухгалтерах, а не в вожделенных пенсионерах - той таинственной категории людей, которая, по слухам, только и живёт настоящей жизнью. Ну, при условии, что пенсия категорически позволяет своему обладателю не работать и не требует от пенсионера побираться, разрывая горы отходов в переполненных мусорных контейнерах. Пенсия Гершензона, хоть и с трудом, но не работать позволяла. Собственно, не работать мечтал сам Абрам Семёнович. Любой человек, мало-мальски знакомый с азами бухгалтерии, легко поймёт чаяния Гершензона: умелая бухгалтерия - основа всех, без исключения, скороспелых состояний, но... Но редкий бухгалтер может похвастаться обладанием хотя бы доли в упомянутых богатствах, а вот отвечать по всей строгости и прочее - именно бухгалтеру и предстоит. И какой нормальный человек не прервёт надоевший за долгую жизнь подсчёт чужих денег и не сбежит при первой же возможности из-под дамоклова меча неумолимого для стрелочников закона? Да-да, именно стрелочников, ибо бухгалтер и есть стрелочник, переводящий денежные потоки с одних рельсов на другие. Абрам Семёнович был стрелочником вдвойне, поскольку никогда не занимал должности главного бухгалтера и всю свою трудовую жизнь исполнял только то, что ему говорили стоящие над ним главбухи и директора. Рядовой, так сказать, счетовод, которого любому начальнику становится не жалко, когда бдительный закон начинает вдруг усиленно трудиться - по причине недостаточной его, закона, смазки. В общем, оставалось всего несколько дней, в худшем случае - недель, до полной свободы Абрам Семёновича. Свободы настолько полной, что срочно приходилось искать себе дело на отмерянные Природой и прочими высшими силами пенсионные годы. Работа, как уже было сказано, не прельщала. Да, и не нужен он, Абрам Семёнович, никому на той работе. Гершензон отдавал себе отчёт, что он ничего не умеет делать, кроме сведения баланса, а бухгалтерия отпадала в его дальнейшей жизни по определению. Бухгалтерии с него было достаточно. Другие же виды трудовой деятельности оказывались недоступны либо по знаниям (компьютер, например, который Абрам Семёнович еле освоил на уровне пользователя), либо по возрасту, а, значит, и по здоровью. Скажите, кто возьмёт на работу старого еврея, никогда не державшего в руках ничего тяжелее авторучки? И что ему можно доверить делать? Землю копать? Или пристроить в охрану? Смешно, право, даже представить Гершензона рядом с лопатой, не то, что вручить ему проверенный веками инструмент. А уж защитником чужого имущества или жизни чужой его и вовсе вообразить невозможно - себя и то, пожалуй, спасти не сможет... В общем, назревал у Абрама Семёновича бесконечный пенсионный досуг, в смысле, что заняться пенсионеру совершенно не будет чем. Рыбу не ловит? Нет. И не пробовал никогда. Рыбу только ест, но не всякую - а лишь ту, что нафарширует по хитрому семейному рецепту дражайшая Циля Соломоновна Гершензон, урождённая Фарбер. В смысле, супруга Абрама Семёновича. Не рыба у неё получается - объедение. В огороде на даче копаться? Конечно же - нет! Ни дачи, ни огорода в наличии не имеется. Домино, шахматы, шашки - с соседями по дому за щербатым столиком во дворе? Ах, увольте - когда учиться этому время было? Школа, институт, работа - вот и вся нехитрая биография без малейших отклонений в сторону удовольствий. Детей, внуков, правнуков нянчить? Где там - разъехались дети по заграницам в поисках лучшей жизни, где и растят маленьких гершензончиков самостоятельно, без подмоги родительской. В гости к ним нагрянуть - на это раньше зарплаты не хватало, теперь же - маловата будет для этого пенсия. А сами дети навестить родителей не могут - куют непрерывно собственное счастье, и каждый шекель, цент или пенс ложится в его, счастья, фундамент. Не до родителей, в общем-то. Жизнь такая сейчас собачья пошла - бешенная. Телевизор, не предъявляющий зрителю ничего, кроме глупых сериалов вперемешку с такой же идиотской рекламой, никак не мог скрасить всё свободное время Абрама Семёновича. А хуже всего было то, что Циля Соломоновна получала будущего пенсионера Гершензона в полное своё распоряжение - с утра до вечера и с вечера до утра. Смесь чрезмерной заботы с бесконечной домашней работой - потому что женщина всегда найдёт дело для свободных мужских рук. Гвоздь забить, выбить ковры, наточить каждый день ножи, покрутить мясорубку и чинить, чинить, чинить - всё, что сломано, а что не сломано - обязательно проверить в ожидании поломки предстоящей. Не отдых от трудовой жизни, а каторжная тюрьма, из которой ни сбежать, ни откинуться - на тот свет, разве что... А какое в этом, извините, удовольствие? Абрам Семёнович решил мудро - подбросить своей любимой половине для постоянных забот какую-нибудь зверюшку или аквариумных рыбок, а самому спокойно подсесть на чтение. Читать классику и современную литературу, читать реализм и фантастику, литературу художественную и публицистику. Мозгу, привыкшему к постоянной работе с цифрами, нужна была пища для размышлений, и каждая прочитанная книга могла дать этой пищи в ассортименте, спасая Гершензона от отупения. Вот потому-то и оказался Абрам Семёнович этим субботним утром на углу улиц Разумовской и Косвенной. Он, как раз, возвращался со Староконного рынка, где выискивал у торговцев живностью предмет будущего обожания и заботы - в подарок Циле Соломоновне. Ну, и гарантию собственной свободы для непрерывного чтения. Необходимый выбор пока сделан не был, но и время для принятия окончательного решения ещё оставалось. Уходил с рынка Гершензон в задумчивости и не заметил, как налетел шквал, затянул небо тучами, и хлынул ливень, хоть и недолгий, но очень сильный. Хорошо, остановка троллейбуса оказалась рядом, и Абрам Семёнович юркнул под навес, где и переждал неожиданный летний дождь. Шквал пошалил немного, для острастки несколько раз громыхнув - но без молнии, и поволок тучи в сторону посёлка Котовского, а жаркое южное солнце мгновенно высушило асфальт. Остались на память о ливне лишь два потока воды, несущихся к автовокзалу, и Абрам Семёнович в нерешительности замер на краю бордюра - дорогу было не перейти, не разуваясь и не закатывая штанов выше колен. А этого делать совсем не хотелось. Мутная дождевая вода бежала у самых ног Гершензона и тяжело пахла пылью... И мелькали в потоке окурки, пачки от сигарет да конфетные фантики - какого только мусора не смыло дождём с тротуаров улицы Разумовской. Попадались даже перепрелые прошлогодние листья. Чудеса, да и только. И вдруг... Вдруг... Вдруг... Вдруг мелькнула в грязной воде тонкая девичья рука, шевеля изящными пальчиками с аккуратно обстриженными ноготками зеленоватого цвета... И Абрам Семёнович, напрочь забыв и о белых штанах, и о новых штиблетах, шагнул в середину потока, как был, и ухватился за маленькую ладошку своими двумя ладонями. Выглянула из воды девичья головка, в сосульках мокрых курчавых волос неопределённого цвета, и развернулась удивлённым личиком к не менее удивлённому Гершензону. Немая сцена длилась, наверное, бесконечность, но девица опомнилась первой: - Ладно-ладно, приятель, ты меня споймал, - томным голоском произнесла она из воды и, легко оттолкнувшись широким рыбьим хвостом, подпрыгнула и ухватилась свободной рукой за шею Абрам Семёновича. - Держи теперь крепче, мужичёк, а то - упадём. Да не за руку держи, не за руку... Носить женщину на руках - это почти что врождённый мужской инстинкт, намертво вбитый в сознание самцов ещё в легендарные времена матриархата. Для этого и нужно всего лишь правильно расставить руки, чтобы одной поддерживать хрупкую женскую спину, другой же - то, что ниже спины. Руки Абрам Семёновича расположились в пространстве правильно - рефлекс, он и в Африке рефлекс - но что-то было не так, как надо... Не такое, как надо... Не такая, как надо... И не что-то, а кто-то... Кто-то была не такая, как надо. Во-первых, девица оказалась совершенно без признаков одежды - не считать же за одежду покрытый крупной чешуёй рыбий хвост. Чешуйки начинали расти вокруг талии и ниже, оставив неприкрытыми и кокетливый пупок, с продетым в него золотым колечком, и два острых соска на девчоночьих, ещё совсем детских, грудках. Во-вторых, этот самый хвост. Ну, где, скажите на милость, вы видели на улицах городов девиц с рыбьими хвостами? Бред. Абсурд. Нонсенс. Левая рука Гершензона млела от касания бархатной кожи хвостатой девицы, а правая нервно подрагивала от неприятной шершавости чешуйчатых бёдер. В общем, держать девицу было неудобно. Да, и неловко как-то - люди... Вокруг были люди... Много людей... И становилось их всё больше. Абрам Семёнович готов был сквозь землю провалиться от стыда, оказавшись солнечным утром в окружении любознательных сограждан и гостей города-героя, в мокрых штанах да с голой хвостатой девицей на руках, которая и не думала скрывать от посторонних взоров ещё неразвитые женские прелести, расположенные выше пояса. Вместо этого томно жалась к несчастному бухгалтеру, демонстрируя окружающим необыкновенной силы любовь к старику, и звонко хлопала хвостовым плавником по дрожащим коленкам Гершензона. Счастье ещё, что чешуя прятала остальное, для женщины главное. Если оно, конечно, было в наличии, это главное, у разбитной хвостатой девахи... - У-у-у, бесстыжая, - прошипел чей-то голос в толпе. - Ишь, оголилася, злыдня... - И энтот её не лучшее, - отозвался такой же недобрый голос. - Старому козлу один блуд на уме... - Милицию надо звать - пущай посодют, чтобы другим неповадно было цицками на людях трясти... Кто-то в толпе залихватски свистнул - из озорства и для поднятия настроения. Кто-то вполголоса матюкнулся, сочно и с удовольствием. Не всем вид бесстыжей девахи на руках Гершензона мулил око, а совсем даже наоборот - нравился. Нравился, например, парню в бейсболке с надписью "Nike". До этого он ел мороженое, и теперь забытый пломбир, размочив вафельный стаканчик, тонкой молочной струйкой сбегал сначала на руку парня, а затем - и на плечо недовольной бабке с корзиной. Той самой бабке, что хотела милицию вызывать - есть, наверное, всё же справедливость: не пожелаешь другому зла, то и тебе от зла не отломится. Ни парень, ни бабка не замечали дерзкого самовольства пломбира - серебристая чешуя девицы совершенно заворожила обоих. Группка приезжих, подошедшая со стороны автовокзала, та и вовсе смотрела с восторгом: вот она, благословенная Одесса, край чудес и золотых пляжей - не успели сотни шагов пройти, а удивительное и весёлое тут, как тут. Будто на Юморину попали. Коренные же одесситы сохраняли на лицах невозмутимость - эка невидаль, этим нас не удивишь - но тоже не торопились по своим делам. Даже им, привыкшим в Одессе ко всему и всего навидавшимся, такие явления природы не показывают каждый день. - Русалка, - прошептал кто-то, дав, наконец, название, удивительному существу на руках Гершензона. - Надо же - живая русалка! - Русалка, - будто по команде выдохнула следом толпа. - Живая... Русалка в ответ скорчила рожицу и показала сборищу язык, чего, впрочем, в толпе не заметили - на лицо девахе, похоже, никто и не смотрел. Да, влип Абрам Семёнович... Так влип, как никогда раньше в своей тихой бухгалтерской жизни не влипал. И что более всего обидно - незаслуженно влип, не по адресу, можно сказать, влип. Не по чину. Хоть и не слыл он никогда знатоком еврейской мифологии, но, сколько помнилось ему, даже в книге Зогар не упоминались русалки среди демонов и нечистой силы. Было в этом нечто несправедливое - у каждого народа свои страхи и свои удивительные сказочные существа. Русалке бы за славянина уцепиться, раз уж решила миру себя явить. Вон, вокруг их сколько - стоят, глазами сверкают, а русалку взять у Абрама Семёновича не спешат. Скажите, ну при чём здесь старый седой еврей? Да, он погорячился - руку протянул. Кто же знал, что дождевая вода проносит мимо не человеческое существо, попавшее в беду, а невесть откуда взявшуюся, несуществующую в природе, русалку? Этого и предположить никак невозможно. Но избавиться от непрошенной ноши Абрам Семёновичу явно была не судьба. Поставить на землю женщину, у которой нет ног - дело неосуществимое. Не на хвосте же ей стоять! Бросить обратно в водный поток тоже не получалось: нет дождя - нет потока. Пока суд да дело, иссяк поток, сошёл до тоненького ручейка, в котором и муравью не утопиться. А сама русалка за шею Гершензона ухватилась обеими руками так сильно, что он сразу отказался от мысли усадить её на скамью остановки и оставить там, чтобы выкручивалась сама, как знает. Избавление Абрам Семёновичу пришло со стороны неожиданной - сквозь толпу протолкался сосед Гершензона Ванька. Был он задира и пьяница, как и положено простому сантехнику, пусть даже и мастеру в своём деле. Но - незлоблив и сообразителен. А в Ваньках ходил с самого детства, хоть и числился в сверстниках Абрам Семёновича. - Ну-ка, ну-ка, граждане, расступитеся, - начал он отпихивать любопытных от Гершензона. - Всё, съёмку скрытной камерой закончили, будем теперя всей Одессой ржать над вашими глупыми рожами. Семёныч, прикрой реквизит... Ванька снял и протянул Гершензону спецовку, с которой никогда не расставался, даже и в жару, и слышно было, как звякнули распиханные по карманам гаечные ключи о стеклянную тару. Ванька заволновался: - Смотри, пузырь не разбей, академик. Гершензон осторожно, чтобы, не приведи господи, не коснуться невзначай русалочьей груди, накрыл деваху от жадных глаз - один хвост снаружи остался. Та и не сопротивлялась, хотя Ванькина спецовка изрядно попахивала потом - видать, и русалке стало не по себе в любопытной людской толпе. - Где, где камера? - заволновалась бабка с корзиной, переживая, что не угодила в кадр. - Где, касатик? Не угляжу никак... - Так собрали уже камеру, бабка - на студию повезли для передачи монтировать. Не сегодня, завтра по телеку крутить будут... Толпа к русалке сразу охладела: - А - во сколько? - Да-да, в котором часу? - И по какой программе? - Да по всем одесским каналам, сразу же после новостей. Граждане, дайте актёрам пройти... - Нет, вы точное время скажите, - парень в бейсболке попробовал заступить дорогу Ваньке. Безнадёжная, честно говоря, попытка. - Что я тебе, режиссёр? - сказал Ванька, отодвигая бейсболиста. - Я, может быть, и вовсе - сантехник. Откудова мне точное время знать? Толпа дружно рассмеялась на Ванькину правду и расступилась, пропуская артистов к подвернувшемуся такси. С посадкой в машину проблем не возникло - широкая дверь иномарки легко пропустила Абрам Семёновича на заднее сидение вместе с его нестандартным грузом. Ванька же уселся спереди, рядом с водителем, как и положено ответственному за актёров и реквизит лицу. Знаменитое "поехали!" в исполнении Ваньки прозвучало не менее величественно, чем некогда у известного космонавта. Только сказано было дважды: - Поехали-поехали... - произнёс сосед Гершензона и после короткой паузы добавил: - ...шеф... Вот, собственно, и вся с космонавтом разница. Шеф немедленно тронул с места. - Нет, что-то у них концы с концами не сходятся, - пробормотал бейсболист вослед отъезжающей машине и, разобравшись, что сотворил своим пломбиром немалую шкоду бабке с корзиной, первым покинул место происшествия. Его примеру последовали остальные. Толпа расходилась с двояким чувством - чувством сожаления, что русалка оказалась всего лишь актрисой из неизвестно какого театра, и чувством облегчения, что чудес-то на самом деле не бывает. А потому нет никакой угрозы здоровой обывательской психике. Самыми счастливыми выглядели подтянувшиеся от автовокзала приезжие - надо же, не успели в Одессу приехать, а их уже развели. И они, лохи, ведь, чуть было не купились, чуть было не поверили, что русалка самая, что ни на есть, настоящая! Ай, да одесситы, ай, да шельмецы!.. Едва тронулись, Гершензон назвал водителю адрес своего с Ванькой дома. Объяснить, зачем он потащил русалку туда, Абрам Семёнович вряд ли смог бы. Пожалел? Наверное, было и это. Но, скорее всего, он ещё не пришёл в себя от случившейся с ним истории и действовал автоматически, не сознавая ни самих поступков, ни их возможных последствий. В поездке, довольно короткой, почти не разговаривали - водитель попался нелюбопытный и молчаливый, а пассажиры... Ванька задал всего два вопроса: - На Староконном купил? - прозвучало в первом. - Сколько дал? - прозвучало во втором. Гершензон не ответил ни на один, пребывая в предчувствии грядущих бед, и только у дверей своей квартиры, когда отдавал Ваньке спецовку, буркнул: - Спасибо, сосед... Чутьё Абрам Семёновича не подвело - дома его ждала встреча с Цилей Соломоновной, только что вернувшейся с Привоза, где она покупала щуку для фаршировки. Базарный выдался сегодня день в семье Гершензонов. И не только тем, что оба они, как говорят в Одессе, делали базар, посетив два рынка - Староконный и Привоз. Базар - это ещё и специфический способ выяснения отношений, мягкая форма скандала. Циля Соломоновна ситуацию ухватила сразу, не дожидаясь объяснений мужа, и доступная взору грудь русалки немало ей в этом способствовала. - Она такая же рыба, как вот эта, - Циля Соломоновна потрясла перед носом Абрама Семёновича купленной на Привозе щукой. - От неё и пахнет рыбой - неужели запаха не слышишь? Абрам Семёнович не слышал. Точнее, не мог унюхать - после ванны из дождевой воды, принятой на пересечении улиц Розумовской и Косвенной, ему, несмотря на жару, заложило нос. Насморк и на голосе Гершензона сказался: - Откуда у гыбы чеговеческая гогова и гуки? - прогундосил он в ответ дражайшей своей супруге. - Она - богше чеговек, чем гыба. - Руки он разглядел! - взвизгнула Циля Соломоновна. - Голову он разглядел! Да, что ты видишь, старый кобель, кроме её грудей? Счастье, что прочего у неё ничего нет! - Всё у меня есть, - обиделась русалка - Под пятой чешуйкой от пупка находится. Если приподнять пятую чешуйку... - Я тебе покажу пятую чешуйку! - Циля Соломоновна уже не владела собой. - И десятую покажу! И двадцатую! И... Под каждое слово жены Гершензона вздымалась рука со щукой, и хлёсткий удар щучьего хвоста обрушивался на безответного Абрама Семёновича. Перепадало и русалке, но меньше - та ловко защищалась своим хвостом, парируя удары щучьего. А Гершензон огребал по полной - занятые руки и нехватка проворства не давали ему в этой битве ни единого шанса. Наконец, он не выдержал и, сбросив увлёкшуюся войной русалку на диван, позорно бежал за пределы квартиры... Некоторое время спустя пьяный - впервые в жизни - Абрам Семёнович сидел на кухне у Ваньки и неумело хлестал с сантехником водку. Пили молча... О чём говорить, когда и так всё было ясно, без слов - беда у человека... И молча пили до тех пор, пока Гершензон, проведя рукой по волосам, не обнаружил в своей седой шевелюре чешуйку - то ли щучью, то ли русалочью. Тогда он залился горькими слезами, ибо не знал за собой никакой вины, и щукою бит был совсем незаслуженно... А в квартире Гершензонов в обнимку рыдали над тяжёлой женской долей русалка и Циля Соломоновна, предварительно осушив бутылочку заветного - для праздников - ликёра...
|