Annotation

     

      1969 год. Сентябрь

      Кемеровская область. Окрестности села Ржавчик.

     – Саныч, Саныч! – запыхавшийся мужичок с измазанным сажей лицом буквально вышиб дверь вагончика, почти кубарем вкатившись внутрь.

     – Саныч, там это…! – бедолага хватал ртом воздух, как рыба, пытаясь связать сбивчивую речь в нормальное предложение, – Уфф… там баба! – развел он руками в стороны, выпятив живот, будто показывая размер улова на рыбалке.

     – Черноусов, ты опять пьяный?! – вскочил из-за небольшого стола бригадир участка угольного разреза. – Уволю к чёртовой матери! Какая баба, совсем с катушек съехал!? – ударил ладонью по столу Саныч.

     – Да баба в пласте, Саныч, вот те крест! – окинул он себя неуклюжим знамением, – Взаправдашняя девка, етить её в коромысло! – скинул Черноусов с головы каску, трясущимися руками схватил со стола графин с водой и жадно отхлебнул. – После подрыва порода вскрылась – пласт метров двадцать, а у самого основания баба! – с выпученными глазами тараторил рабочий, – В гробу, как живая! – выдохнул он наконец-то, утерев испарину со лба, размазав сажу.

     – Пошли, показывай! – скомандовал бригадир и выскочил из вагончика, подхватив с вешалки куртку.

     У основания среза породы столпились около десятка рабочих.

     – Ну-ка, расступись! – выкрикнул бригадир.

     – Саныч, погляди, какую диковину чуть не бахнули, – махнул один из подрывников в сторону ниши, образовавшейся после обвала.

     В углублении, диаметром около трёх метров, среди бархатно черного угля, на гладко шлифованной плите, стоял самый настоящий саркофаг из белого мрамора. Крышка с него была уже сброшена и лежала рядом. Бригадир медленно, с опаской, оглядываясь по сторонам, подошел ближе. На лбу выступила испарина. Саныч сделал еще шаг и вытянул шею, заглядывая внутрь. Сердце его учащенно начало биться, руки слегка затряслись.

     – Чья шутка!? – повернулся бригадир к рабочим. – Эй, вставай! – выкрикнул он уже в сторону странного «гроба».

     До краёв саркофаг был наполнен какой-то прозрачной жидкостью, а в ней лежала молодая девушка. Она выглядела спящей, на щеках даже виднелся румянец, а пышные светлые волосы до половины были заплетены в косу. Бригадир как завороженный смотрел на нее и про себя отметил необычайную красоту. Она была красивой настолько, что Саныч не мог даже сравнить ее ни с какой из женщин виденных ранее. Он вообще не мог понять этой красоты – она была невероятной, завораживающей, какой-то странной, для определения которой он не мог подобрать слов и даже мыслей. Нечеловеческая, будто несуществующая, не с этой планеты. Саныч прикрыл глаза и сразу же образ девушки исчез. Открыв глаза, он поймал себя на мысли, что ощущает ее красоту будто впервые. Снова прикрыл глаза, образа как не бывало, открыл, и вновь будто впервые. Нет, лик девушки в памяти отложился, но как только Саныч закрывал глаза, он терял ту красоту, излучаемую ею. Это было необычно, пугающе и в то же время хотелось ощущать ее как можно дольше. Саныча вдруг осенило, что подобное он где-то уже ощущал. Да, похожее было и не единожды. В его жизни несколько раз происходили мгновения некой великой музыки в голове, в сознании, где-то в глубине души. Это было мимолетным и редким явлением. Всегда происходило, когда Саныч засыпал и на границе, еще не до конца погрузившись в сновидение вдруг начинала играть музыка до того невероятная, что слушать ее хотелось вечно. Она звучала какие-то мгновения, затем исчезала, Саныч просыпался, нервно вздрагивал, пытаясь удержать ту мелодию в голове, но никогда этого не удавалось сделать. Он позднее понял, что не получится этого сделать, как ни пытайся. Пришло понимание, что нет у человечества таких инструментов, чтобы ее проиграть, но самое главное его открытие было в том, что нет у человека тех органов чувств, которые способны были бы воспринять, услышать эту музыку. Год назад, когда он слышал её в последний раз, он понял, что воспринимает ее не физическим телом, не органами слуха, не мозгом физическим, а некоей тонкой искрой. Возможно даже самой душой, которая позволяла это сделать в момент сна. Так и здесь. Неподвижное тело девушки излучало непонятную, странную красоту, сродни высшей музыки, которая была невероятна, но запечатлеть ее было невозможно.

     Бригадир сделал еще шаг к саркофагу, протянул руку, слегка коснулся камня, вскользь дотронулся водной глади жидкости, пальцы тут же онемели. Бригадир отдернул руку, попятился назад.

     – Да откуда же … – с нескрываемым удивлением бормотал он себе под нос, – Этому пласту миллионов триста!

     – Не меньше пятиста, Саныч! – выкрикнул кто-то из-за спины.

     – Бушуев, оцепите все! Никого не подпускать! – скомандовал Саныч и побежал в сторону вагончика.

     – Да не пьяный я, Иннокентий Владленович! – кричал в трубку телефона бригадир, – Девка в пласте, в жиже какой-то, как живая…. Да, оцепили…. Да, ждём, всё понял, Юрий Владленович! – бригадир положил трубку, сильно стукнув ею по аппарату, и выбежал на улицу.

     Начинал накрапывать мелкий дождик, близились сумерки. Саныч быстрым шагом поспешил к оцеплению, где уже галдела толпа местных сельчан. Весть о чудной находке разлетелась по округе молниеносно.

     – Я попрошу всех разойтись по домам, товарищи! – размахивая руками, ответственный Бушуев пытался оттеснить любопытных местных жителей.

     – Расходитесь, граждане! – подоспел Саныч, – Утром будет комиссия, будем разбираться!

     – Потом и вовсе не дадут глянуть! – выкрикнул кто-то из толпы.

     – Да-да, показывай, Саныч! – поддержали его.

     Толпа уверенно двинула на бригадира, тот расставив руки в стороны, попятился, запнулся и, размахивая руками, полетел на саркофаг. Падая, он одной рукой угодил прямо в жидкость наполнявшую гроб, резко отдернул ее, задев кисть руки девушки, тут же почувствовав сильное жжение на мгновение, которое сменилось онемением, и пока пытался подняться на ноги, всё прошло.

     – Смотрите, смотрите! – закричал кто-то, указывая в сторону гроба.

     Бригадир обернулся. Кисть руки девушки наполовину торчала из жидкости и в том месте, где не была погружена, почернела. Кожа стала морщиться, усыхать, что стали различимы костяшки пальцев. Бригадир сделал шаг назад. Никто больше не спешил на смотрины, толпа приглушенно галдела позади. Надвигаемые сумерки нагнетали на собравшихся суеверного страха. Кто-то даже неуверенно предложил сжечь «ведьму».

     Бригадир пошарил взглядом по земле, поднял продолговатый кусок угля, подошел к саркофагу и, подтолкнув им, погрузил обратно торчащую руку девушки в жидкость. Саныч почему-то был уверен, что она станет прежней и это произошло.

     – Мириканцы это всё! – закричал пожилой худощавый мужичок из толпы, – Капиталисты хреновы!

     – Да-да, они самые! – поддержали его тут же, и толпа загалдела еще больше.

     В какой-то момент послышался нарастающий вой милицейской сирены. Желтый уазик уверенно приближался, лавируя между ухабами карьера, проблесками разбавляя сумерки. Резко затормозив у среза породы, оттуда торопливо выскочили четверо в форме.

     – Кто главный! – требовательно выкрикнул один из них с капитанскими погонами.

     – Здесь я! – протиснулся сквозь толпящихся бригадир. – Наконец-то…, – выдохнул он с облегчением, трясущейся рукой утирая испарину со лба.

     В спешном порядке служители закона переписали имена и фамилии всех, кто находился в карьере и в приказном порядке отправили по домам.

     Спустя еще час прибыл «Урал» с двумя десятками вооруженных автоматами солдат. Выставили оцепление. К утру ожидался вертолет с какой-то важной делегацией.

     Саныч сидел в вагончике и нервно постукивал пальцами по столу. Напротив сидел капитан и что-то записывал в служебную тетрадь.

     Бригадир лихорадочно размышлял, пытался найти логическое объяснение произошедшему, но все догадки и выводы, приходившие на ум, никак не вязались с увиденным. Перед мысленным взором стояло лицо девушки. Саныч поймал себя на мысли, что каждый раз представляя её, он испытывал странное чувство не то спокойствия, не то благоговения, коего до этого он не испытывал еще ни разу в жизни. С каждым мгновением оно нарастало. Это чувство было новым, необыкновенным и чем больше он проникался им, тем больше боялся упустить. В какой-то момент он вдруг испугался, что начал сходить с ума. В глазах потемнело, голова сильно закружилась.

     – Э-эй, ты чего?! – подскочил со своего места капитан, пытаясь поймать падающего со стула бригадира, но тот уже ничего не слышал и не чувствовал, сознание угасло мгновенно…

     – Доктор, вы понятными словами мне скажите, что это? – Вопросительно посмотрел молодой человек на пожилого врача, внимательно разглядывавшего МРТ снимок, держа его на вытянутой руке перед собой.

     – Что я вам могу сказать, Максим? Пока ещё ничего не ясно. Новообразование имеется однозначно, но какого оно характера? – врач отложил снимок и принялся перелистывать довольно внушительных размеров медицинскую карту, – Исследования нужно провести завершающие, чтобы стало ясно однозначно что-то. Пока же я вам назначу ряд дополнительных анализов, тогда и будем говорить.

     – Да каких анализов?! – возмутился парень, немного повысив голос, – Я уже добрый месяц обиваю пороги всяких анализных центров по вашим направлениям! Да оно мне все это, как собаке пятая нога! Уже жалею, что поддался на уговоры сестры и согласился на обследование. Мне оно все ни к чему, и так времени в обрез, а тут еще беготня по больницам. Вы скажите – что со мной, дайте заключение, выпишите нужные лекарства, ну и всё, что обычно делаете, и я с удовольствием забуду дорогу к вам, договорились? Вы не переживайте, я не из пугливых, говорите прямо!

     Максим уже начал раздражаться. Это был его пятый прием к врачу, но ничего конкретного понятно не было. Последние пару месяцев его все чаще мучили головные боли вперемешку с резкой сильной усталостью. Марта, старшая сестра Максима, категорически настояла на полном обследовании, чему он поначалу сильно противился, но под женским напором нытья в итоге сдался. И вот он сидит в очередной раз на приёме у врача онколога, к которому попал по направлению терапевта, после очередного обследования. Для себя Максим решил точно, что это будет последнее посещение.

     – Хм… ну про время вы как раз попали в точку, это похоже на глиобластому, – будто выдохнул из себя доктор, отложив бумаги.

     – И? – прищурил глаза Максим, – Судя по вашему тону, это что-то не совсем хорошее?

     – Вы правы, хорошего мало. Это особо агрессивная форма опухоли мозга, молодой человек, – сухо ответил он, сложил руки перед собой, посмотрел внимательно на пациента, словно оценивая состояние того, – Где-то вторая стадия пока еще.

     – М-да… Максим прикрыл глаза, сделал глубокий вдох, выдохнул медленно, протер лицо руками и снова открыл глаза, – Ну вы даёте, – усмехнулся парень, – Хотя признаться честно, почему-то не удивлён.

     – Я дам направление, нужно сделать еще одно исследование…

     Максим запрокинул голову, облокотившись о стену, и уставился в тускло светившую лампочку посреди потрескавшегося беленого потолка.

     – Странное чувство, доктор. Мысли такие беспорядочные. Пытаюсь остановить их… вот вам сейчас это говорю, и пытаюсь мысли остановить, – усмехнулся Максим, потупил взгляд в пол, улыбнулся тоскливо, – А они быстрые такие зараза, не представляете, как сложно в кучу их собрать. Я раньше даже не предполагал, что они настолько быстры могут быть! Главное только собрать их, – перестав улыбаться, Максим вдруг резко ударил себя ладонью в лоб, сильно выдохнув, встряхнул головой, словно прогоняя наваждение.

     – Понимаю, что вам сейчас нелегко принять эту информацию, но это не приговор, теперь главное поторопиться…

     – Тсс… – перебил Максим врача жестом. Тот запнулся, говорить перестал, прекрасно понимая, что его пациент сейчас переживал не самые радужные эмоции. Понадобится очень много времени, чтобы свыкнуться с таким диагнозом, и даже не часы, и не дни.

     Максим встал со стула, сделал шаг в сторону приоткрытого окна, потянул на себя створку и медленно глубоко вдохнул весенней прохлады.

     – Вы мне только скажите, сколько осталось? – тихим спокойным голосом поинтересовался он, продолжая смотреть в окно.

     – Сложно что-то прогнозировать, но при грамотном лечении прогноз очень благоприятный, тем более, что стадия всего вторая, – попытался внести оптимизма врач.

     – Доктор! – Максим повернулся в его сторону, слегка прищурил взгляд, – Без лечения сколько осталось? Честно, как на духу! Мне очень важен честный ответ. И, я так понимаю без обезболивающих не обойтись? Выпишите рецепт на хорошие, чтобы как можно дольше не отвлекаться на эту боль.

     – Но, что значит – лечения не будет, Максим?! – возмутился врач.

     – У меня действительно теперь времени в обрез, так что, самое лучшее, что вы и вся медицина сможете для меня сделать, это выписать рецепт на хорошие обезболивающие, а лечения не будет, оно бессмысленно. Я далеко не дурак, да и вы прекрасно знаете больше моего, что все эти танцы с бубном вокруг моего взбесившегося мозга, что мёртвому припарки и только увеличат время мучений.

     – Понимаю, Максим, понимаю, – закивал головой врач, – Анальгетики соответствующие я конечно же назначу, но как только мысли ваши успокоятся, я бы рекомендовал не тянуть с лечением. Времени у вас от двух месяцев, это минимум, а там как поведет себя опухоль. Но признаюсь честно, глиобластома убивает быстро, намного быстрее, чем любая другая онкология, – он достал из ящика стола бланк и стал на нём что-то записывать, затем поставил печать, – В регистратуре вам поставят еще одну печать, – протянул он листок Максиму.

     – Спасибо, доктор! В любом случае, прощайте! – Максим забрал рецепт, улыбнулся и быстро вышел из кабинета.

     Май выдался прохладный. Сильный порывистый ветер поднимал клубы пыли с нечищеного асфальта. Максим остановился на крыльце аптеки, в которой только что отоварил свой рецепт, похлопал себя по боковому карману куртки, оттопыренному пачкой таблеток, улыбнулся удовлетворенно, – Отсчёт пошёл! – с каким-то азартом произнёс он, ехидно усмехнувшись, – Посмотрим – кто кого? Во! – выкрикнул он, выставив фигу куда-то в небо.

     – Смерть пугаешь? – вдруг послышался хриплый тихий голос, – Максим повернул голову, рядом стоял сгорбленный низкорослый старичок, слегка бомжеватого вида в сильно засаленной куртке, – Да она и сама тебя боится, – подытожил он, засмеялся, закашлялся, ударил себя в грудь. Успокоившись, медленно вдохнул, – Уф-ф, сам вот рад бы напугать, да мне и так срок пришёл уже. Когда собираешься хоть, сподмогну авось?

     – Куда? – не понял Максим.

     – Домой, куда ж ещё, – вновь он засмеялся, поперхнулся, выматерился, тяжело задышал. – Да ты таблеточки отдал бы мне, нельзя с ними, не дойдёшь, заблудишься ведь, а мне снова мучиться, устал я, – прохрипел дед, протягивая трясущуюся руку.

     – Эй, дед, ты чего?! – отшатнулся от него Максим, – На опохмел дать? Держи! – вытащил он из кармана сторублёвую купюру и сунул в протянутую руку, спрыгнул со ступеней, опасливо поглядывая на странного бомжа.

     – Не глуши чистоту, терпи, не дури, заблудишься ведь снова! – повысил голос старик, швырнул в сторону смятую сторублёвку и резво не под стать видимой дряхлости метнулся к Максиму, крепко ухватив того за запястье и довольно сильно дернул на себя.

     Максим поначалу опешил, но быстро совладав с растерянностью, дернул на себя, крутанув и перехватив руку того, одновременно резко ногой ударив старика под колено, тот подкосившись, кучей грязного тряпья рухнул на землю. Максим отпрыгнул в сторону. На тротуаре лежала просто куча грязной одежды, старика не было. Тряпьё вдруг стало заволакивать густым туманом, коротко блеснул яркий всполох, повеяло сильной сыростью, как после дождя. Через несколько секунд блеснул ещё один всполох, но уже ближе. Мимо проходили прохожие, но казалось, никто ничего не замечал, все отрешенно шагали кто быстро, кто медленно по своим делам.

     – Что за бред, что за…! – чертыхнулся он, на всякий случай ударил себя ладонью по щеке, зажмурился, еще раз ударил. Очередная короткая вспышка яркого света у самого лица ослепила на мгновение. Максим пошатнулся назад, снова ударил себя по щеке, затем еще раз, разболелась голова, сознание плыло…

     – Очнитесь, молодой человек! – послышался голос сквозь затуманенный разум. Максим с трудом открыл глаза. Он лежал на тротуаре, а какая-то женщина с определенной периодичностью била его по щекам. Рядом столпились еще человек пять, кто-то по телефону вызывал «скорую», пытаясь высмотреть на близлежащих домах адрес.

     – Где он, вы видели? – Максим приподнялся на локтях, а затем сел, озираясь по сторонам, – Вы видели, где тот старик? – посмотрел вопросительно он на женщину.

     – Да какой старик, сынок? – удивилась она, – Может и был кто, так то не при нас. Ты передо мной из аптеки вышел, я сразу следом, ты спустился со ступенек, да полетел вон на землю. Голова, аль сердце, что стряслось-то?

     – Максим встряхнул головой, кое-как поднялся, – Спасибо, я сам дальше… – бросил он и насколько мог, быстрым шагом поспешил покинуть место происшествия, не желая далее находиться в центре внимания.

     Будучи дома и приняв контрастный душ, Максим сидел в полной тишине за кухонным столом, медленно потягивая крепкий кофе. Из головы не выходило произошедшее сегодня у аптеки, но, не смотря на всю реалистичность, он понимал, что это всего лишь очередная галлюцинация с потерей сознания. Это был уже третий случай за последний месяц. Как объяснил врач, опухоль давила на определенные участки мозга, что в свою очередь и вызывало спонтанную потерю сознания, кратковременную потерю памяти, боли, бред.

     Громкая трель телефона, лежавшего рядом, нарушила тишину.

     – Да, Мартуль! – ответил Максим на звонок, включив громкую связь.

     – Макс, я до врача не смогла дозвониться, ты был сегодня на приеме, что-нибудь выяснилось? – строгим тоном поинтересовалась сестра.

     – Недавно вернулся, всё хорошо, ничего страшного – попытался он придать голосу бодрости, – Банальные мигрени какие-то. Говорит, на свежем воздухе больше бывать, а лучше в горы, там воздух хороший и пройдет всё, – соврал Максим.

     – Ну, горы он мог тебе и не советовать, – усмехнулась Марта, – Опять собрался, да? Что на этот раз искать будешь?! Макс, запомни, кроме тебя, у меня родственников нет, так же как и у тебя, кроме меня. Прошу, выходи почаще на связь! Я понимаю, что отговаривать тебя от этой затеи бессмысленно, так хоть веди себя по-человечески, а не как эгоист, я же переживаю! Заедь к нам, Лёва картину недавно закончил, говорит, ты должен оценить. Ты когда из города смотаешься? – умолкла наконец Марта.

     – Думаю дня через три-четыре. Все готово, погода устоялась. Мартуль, я тебя понял, завтра к вечеру, обещаю, доберусь до вас. Лёве привет, картину заценю всенепременно. Всё, Мартуль, обнимаю крепко, завтра увидимся, у меня вторая линия, извини! – он быстро нажал кнопку завершения разговора, и облегченно выдохнул.

     В виски вдруг резко ударило пульсирующей болью. Спустя минуту всё стихло, и затем медленно по нарастающей боль начала обволакивать всю голову. Вскрыв упаковку таблеток, не мешкая проглотил одну, запив остатками остывшего кофе, и прикрыл глаза, облокотившись затылком о стену.

     Разум не покидали мысли о смерти. Максим не понимал, боялся он этого или нет? Нет, скорее это было любопытно, но любопытно и страшно одновременно. – Страшно любопытно, – усмехнулся Максим.

     Он ясно осознавал, что ничего в этом мире его не держало. С самого раннего детства, насколько мог вспомнить, он всегда чувствовал себя чужим везде, словно на перевалочном пункте, где особо ни к чему не привыкаешь, зная, что твоя конечная дислокация еще впереди.

     Возможно, сказалось детство в детдоме. Попали они с сестрой туда, когда ему было около двух лет, а Марте ближе к четырём. Позднее точный возраст и даты рождения установить так и не смогли. Кто были их родители, не удалось выяснить до сих пор. В архивных записях тех лет значилось, что милицейский патруль обнаружил их одних на пригородной трассе, на автобусной остановке, легко одетых и порядком замерзших. Они ничего так и не смогли рассказать, чтобы прояснить, кто их родители и как они оказались на той пустынной дороге. Сейчас же они оба и вовсе не помнили тех событий.

     С тех пор минуло уже тридцать лет, и все эти годы Максим изредка замечал за собой, что тяготится этим миром, а особенно обществом, казавшимся иногда слишком чужим, словно муравья поселили в осиное гнездо. Нет, он не был нежным, выросшим в тепличных условиях, наоборот – детдом закалил в нем характер, научил с легкостью переносить любые трудности, в дальнейшем и служба в армии ему далась очень легко. Да все в жизни складывалось, и карьера сейчас уверенно двигалась в гору, но стойкое ощущение себя чужим в этом обществе, очень мешало. По этой причине часто, когда выдавалась возможность освободиться от работы, он отправлялся в горы. В основном предпочтение отдавалось Алтайским возвышенностям, Сибири и Уралу, тянуло всегда на север, в тишину, где на многие сотни километров можно было не встретить ни одного человека. Тишина природы и одиночество успокаивали, давая определенный жизненный заряд на какое-то время. На вопросы сестры, о предмете своих шатаний по безлюдной суровой тайге, Максим всегда коротко отшучивался, что ищет себя.

     В одну из таких своих вылазок в прошлом году, в районе безымянной сопки приполярного Урала, Максим наткнулся на странный гранитный куб около пяти метров в габаритах. Грани его были очень четкие, и если не обращать внимания на мелкую выкрошку, идеальны, как струна. Было ясно, как белый день, что куб рукотворен, но кто и с какой целью затащил его в безжизненные хребты приполярья? Поздняя осень и стремительное ежедневное похолодание не дали возможности задержаться, а постоянная морось вперемешку со снегом, погнала прочь на равнину, в сторону цивилизации.

     Перелопатив позднее кучу информации за зиму, ничего путного он так и не узнал о своей находке. Приходилось строить только догадки. И вот долгожданная весна. Максим как мог, тянул время, не торопясь с отъездом, зная, что в тех краях еще холодно, ошибку совершать не стоило. Мысль о тайне согревала душу. Он хотел поскорее добраться до странного куба и изучить, как следует. Максим в какой-то момент понял, что эта глыба черного гранита была ему роднее и интереснее, чем весь его ежедневный быт, работа, женщины. В чем эта связь заключалась, понять было сложно – скорее всего в своей тайне, да это особо и не важно было.

     И вот, накануне прозвучал приговор. Беспощадный, равнозначный тому, который неоднократно приходилось слышать из старых военных фильмов – «Расстрелять» – эхом разлеталось по разрушавшемуся разуму. Клетки его мозга взбесились, и остановить этот процесс не представляется возможным. Механизм самоуничтожения был запущен без права на пересмотр. – «Расстрелять» – приказал кто-то там, и он услышал, но не дрогнул, выстоял, не бросился ничком вымаливать жизнь, прощение. Он нутром чуял, что это не его жизнь, она поддельная, изготовлена каким-то умелым бутафором, а он её терпел из уважения к искусному мастеру, потратившему наверняка немало времени и сил сотворить подлог, что было достойно уважения. Нет, страшно, конечно же было, но не было страха поганого, липкого. Был трепет перед некой истиной, с которой непременно придется столкнуться лицом к лицу. Максим это знал наверняка. Он знал, что первая приходит именно она и только она является мерилом всего сущего. Поживём – увидим, а помрём – узнаем!

      ***

     – Проходи, Макс, Лёва наверху, у себя в мастерской. Я на кухню, скоро ужинать будем, у вас полчаса и можно к столу! – скомандовала сестра, впустив гостя, и скрылась за ближайшей дверью.

     Максим разулся и прошел к лестнице, ведущей наверх. Марта со своим мужем Лёвой жили в пригороде в частном доме. Лёва был художником-любителем. Рисовал, правда, не ахти, как считали его коллеги, в том числе и Марта, но Максиму нравились его картины. Он всегда выискивал в замысловатых сюжетах некий потайной смысл, понятный только ему одному, делился своими мыслями с Лёвой, тот в свою очередь каждое свое новое творение спешил в первую очередь показать именно Максиму. По сути – больше никто особого интереса к его творчеству и не проявлял.

     – Ма-а-ксик! – шагнул навстречу Лёва, невысокого роста бородатый в очках и с залысинами добродушный мужичок.

     – Привет, Лев, хвастайся, – поздоровался Максим, и присел в кресло, напротив укрытого покрывалом мольберта. Лёва всегда так делал, нагнетая важности.

     – Готов! – прищурил глаза Максим

     – Вуаля! – Лёва с грацией заправского фокусника сдернул покрывало и замер, словно в ожидании оваций.

     Максим на мгновение зажмурился, открыл глаза, снова зажмурился. На картине был изображен горный уступ на фоне восхода солнца, у основания которого находился куб. Да, тот самый куб черного гранита из прошлого путешествия. Его сокровенная тайна. Неужели Лёва срисовал откуда-нибудь из «сети» фотографию. Было обидно. Ведь буквально изрыв интернет, Максим не нашел ни одного упоминания, или же фотографии, свидетельствующих хоть о какой-нибудь известности данного места и самого куба. Он зиму жил этой тайной и тут вдруг оказывается, что и не тайна вовсе…

     Дикая боль вдруг ударила в голову.

     – Ну, что скажешь?! – С улыбкой Чеширского кота вопросил Лёва, стоя у мольберта.

     – Круто! – выдохнув с силой, произнёс Максим. Боль была настолько сильной, что он еле держался, чтобы не закричать. Обезболивающие он неосмотрительно забыл дома, и теперь было важно не выдать себя.

     «тсс..тишина..тишина..тишина-а», твердил про себя Максим, пытаясь взять себя в руки. Боль немного стихла, приобретя терпимую форму. Вдох-выдох. Тишина…

     – Откуда у тебя это, Лев? – грубым тихим голосом спросил Максим.

     – Нарисовал!? – недоумённо, даже как-то вопросительно ответил тот, с удивлением посмотрев на картину, затем на Макса и снова на картину, словно убеждаясь, что действительно нарисовал.

     – Э, нет, я имел ввиду – тему откуда взял, где видел, может фотографии такого места?

     – Да-ну, Макс, ты за кого меня принимаешь?! – слегка обиженным тоном воскликнул Лёва, – Вообще-то тебе хотел на день рождения подарить, твоя же тема, вот и нарисовал горы. Кстати северные, я все нюансы учёл, вон видишь, пихты, ёлки, всё по-честному!

     – Не обижайся, Лев, просто интересно, откуда сюжет? Знакомый больно.

     – Макс, ну ты прям по живому режешь! – уже искренне обиделся мастер и демонстративно отвернулся к окну, уставившись в вечерний небосвод.

     – Стоп, Лёва, я не докапываюсь! Просто ты всегда то абстракцию, то города рисуешь какие-то урбанистические, а здесь вдруг рассвет в горах, вот я и удивлён. А расскажи, вот эта глыба гранитная, она что означает? Мне на самом деле интересна эта картина, больше, чем все остальные. Ты же знаешь, я северные горы особенно люблю, а тут такой сюрприз от тебя, просто не ожидал, извини, если обидел!

     – Ты заметил, да!? – воодушевился Лёва.

     – Что?

     – Ну, то, что это гранит? Удалось, как точно передать, правда? – подошел он к картине.

     – Да, удалось. Ты лучше скажи, что за глыба?

     – Ну, извини, Макс, знаю, что в горах должны быть только горы, но не удержался. Но ты должен меня понять, ну как без тайны, ну хоть какая-то, – тоном провинившегося ребенка бормотал Лёва.

     – Что это?! – повторил свой вопрос Макс.

     – Ну, полагаю какой-то древний артефакт.

     – Сам придумал? – прищурился Максим, продолжая разглядывать картину.

     – Почему придумал, Макс?! Вообще, если честно, сам не понимаю, почему нарисовал это, но мне показалось, что так должно быть! – снова обиженно воскликнул Лёва, – Художники не придумывают! Мы творцы, а творцам приходит только озарение… – Полушепотом ответил мастер.

     – И?! – повел бровью Максим, вопросительно глядя на Лёву.

     – Макс, для того это и великое искусство, чтобы зритель сам нужные образы видел. Ну что я тебе, как маленькому все разжевываю… Это твои горы, твоя усыпальница… тьфу ты, извини, чепуху несу… в общем, твои горы ты и решай, что это и зачем?

     – Мальчики! – послышался командный голос Марты, – Быстро вниз, ужин готов!

     – С нашей стороны мало кто идёт. А ты что ж в одиночку то? – поинтересовался лодочник – дедок, лет семидесяти, чуть сбавив обороты мотора на крутом повороте.

     – Тишину люблю, – ответил Максим.

     – До устья Курьи дойдём точно, а далече навряд. Тем годом пробовал подняться, не вышло, одни мели. Реки уже больше на ручьи похожи, истоки повсюду. Лымень после Курьи больно узок, что игла становится, да мели одни, винтами дно цепляешь.

     Максим сидел на носу лодки, накинув капюшон, сложив руки на груди. Они шли по извилистой реке с самого утра, а уже перевалило давно за полдень. Судя по навигации, оставалось совсем немного до устья Курьи, чуть меньшей речки, впадающей в Лымень, по которому они поднимались. После устья придётся идти пешком, но это не пугало, основная часть пути преодолена.

     Четыре дня назад, сразу же после ужина у Марты, Максим заскочил домой, собрал заранее приготовленные вещи и ночным поездом покинул родной город.

     Головная боль и общая слабость усиливались с каждым днём. Ждать больше было нельзя. Хотя он и был физически очень хорошо подготовлен, но заметил, что бодрость тела словно тает. Прежняя тренированность, легкость, буквально исчезали на глазах. Максим справедливо рассудил, что такими темпами еще неделя и о пешем походе можно будет забыть. Единственное, о чём он жалел, это, что не смог попрощаться нормально с Мартой. Уходя в свои походы, Максим никогда ни с кем не прощался, даже банальное «пока» не говорил. Марта знала про этот бзик и подыгрывала, так же делая вид, что брат, словно в магазин вышел и сейчас вернется. Все свои переживания она держала в себе, зная, что как только покажет слабость, её тут же проявит и Макс, а ему как раз это ни к чему.

     Максим чувствовал себя виноватым. Он соврал, что у него всё хорошо со здоровьем, но главное его вранье состояло в том, что он понимал, что может не вернуться больше домой. Он не знал, сколько еще времени есть, но судя по тому, как уходили силы и с каждым днем увеличивались боли, допускал и такой вариант и, тем не менее, позволил себе молча уйти. Марта возможно поймёт, но потом, со временем, а сейчас это был подлый обман. Но по-другому он поступить не мог, он это понимал. Обмолвись о своём диагнозе, Марта ведь костьми ляжет, но заставит лечь в больницу, будет пичкать дорогими бестолковыми лекарствами, тратить деньги, нервы и время. И всё это будет бесполезной, суматошной, надрывной суетой, в конце которой итог будет только один. Так имеет ли вся эта суета смысл?

     Время – единственное драгоценное, что осталось в очень малом количестве и его стоило использовать максимально эффективно. Но главная загвоздка, конечно же была в страхе. В страхе окончить жизнь в каменных джунглях. Максим этого боялся даже больше, чем самой смерти. Ему казалось, что в том случае, он не будет свободен, а так же и останется заточенным в этих бетонных коробках, как в склепе. И сейчас он не испытывал никаких переживаний, кроме, как за Марту. Но сестра всегда была сильным волевым человеком, поэтому все будет хорошо. С каждым километром, приближающим его к заветной безымянной сопке, на душе становилось спокойнее. Мысль была только одна – успеть. И хотя он прекрасно понимал, что время еще есть и наверняка не мало, но лучше побеспокоиться заранее, пока есть силы. Вторые сутки в голове присутствовала какая-то тяжесть, доставлявшая дискомфорт. Иногда к этим ощущениям добавлялась и боль, порой довольно сильная. И вот сейчас снова постепенно началось это нарастание неприятной пульсации. Пока было терпимо. Максим достал из нагрудного кармана упаковку обезболивающих, повертел в руках, выломал одну, бросил в рот, проглотил, тут же зачерпнул ладонью воды за бортом, запив таблетку.

     – Пришли! – дед сбавил обороты, впереди показалась речная развилка слияния Курьи и Лыменя. – Хворый? – пронзительно посмотрел дед на своего пассажира с зажатой в руке упаковкой таблеток.

     – Есть маленько, – отмахнулся Максим, зачерпнул еще воды и умылся.

     Старик вдруг резво поднялся, сделал шаг в сторону своего пассажира, словно заправский мастер шаолиня выбросил руку вперед, выхватил таблетки у Максима и четким отточенным ударом ноги в грудь, вышиб того за борт. Метнувшись назад к корме, добавил газу, развернул лодку, причалил немного к берегу, выбросил рюкзак, оставшийся в лодке на сушу.

     Максим вынырнул из воды, взмахнул руками, пытаясь удержаться на воде, но глубина оказалась всего по пояс. Все произошло очень быстро, настолько, что Максим не сразу сообразил, как оказался в воде.

     Метрах в пятидесяти лодочник медленно отчаливал от берега, пристально глядя в его сторону. Он вдруг выставил руку вперед и демонстративно выщелкал все таблетки в воду, следом выбросив пустую упаковку. – Вдоль Курьи быстрее дойдёшь, – выкрикнул старик, засмеялся, уселся обратно в лодку, мотор взревел и, спустя минуту лодка скрылась за поворотом.

     – И ты тоже, что ли галлюцинация!? – с отчаянием в голосе выкрикнул вслед Максим и рухнул на песчаный берег, переводя дыхание.

      ***

     Довольно сильный промозглый ветер обдавал лицо. Максим открыл глаза. Яркая полная луна нависала над видневшимся вдалеке хребтом. Ночь была очень светлая, больше походившая на раннее утро, в этих краях всегда было светло по ночам, хотя на часах была уже полночь.

     Поёжившись и осмотревшись, Максим поднялся, отстегнул от лежавшего рядом рюкзака теплую куртку, накинул на себя. Костер давно погас, напоминая о себе слабым тлением углей.

     Лёгкой, но занудной болью отдавало в голову, состояние стало уже привычным. Таблеток не было, вчерашний инцидент оказался самой настоящей явью, а не как в прошлый раз тогда у аптеки.

     – Странный дед, хм… – бормотал он себе под нос.

     Какое ему дело было до его лекарств? А может религия местная? Может лекарства несли в себе какое-то оскорбление? Да, скорее всего так и было. Наверняка дед из староверов, а у них обращение к медицине и медикаментам считалось грехом сильным. Максим вполне удовлетворился подобным объяснением и, наскоро перекусив консервами, закинул рюкзак за спину, зашагал в сторону сияющего хребта, озаряемого яркой луной.

     Светлая ночь позволила идти довольно уверенно. Самочувствие, как ни странно было вполне сносным, если не считать уже привычной легкой пульсирующей боли. Слабость в теле отсутствовала со вчерашнего вечера. Это радовало, и нужно пройти как можно больше, пока она не вернулась.

     Четвертый час утра. Подножие безымянной сопки.

     Максим рухнул на колени, отдышался немного, напился воды, сменил обувь на шипованую и, не тратя более ни минуты, направился вверх.

     – Р-раз, два! – вслух начал он отсчитывать шаги подъёма.

      « – Туда, где ждёт рассвет востока,

      – Где усыпальницу мне приготовила природа,

      –Где настоящее начало моего истока,

      – Где отчий дом – мой путь

      –И вот она – последняя дорога...»

     Бормотал себе под нос Максим случайные строчки, пришедшие на ум. Он даже не понимал, сам только что придумал, или же это когда-то было услышано.

     Показалась небольшая узкая терраса. Она была больше похожа на остаток дороги или широкой тропы, опоясывающей сопку по кругу, местами заваленная оползнями.

     Вершина уже казалась совсем близкой, но до нее как раз карабкаться не нужно было, нужный уступ находился ниже метров на пятьдесят.

      « – Ты спряталась за каменной стеной,

      – Укрывшись черным бархатом, ещё дыша, живой.

      – Уснула сладким сном, в тысячелетьях растворившись навсегда

      – В надежде, что вернусь когда-то я.»

     Вновь прошептал он пришедшие на ум странные строчки. Он сейчас точно знал, что это были неизвестные стихи, но будто до боли знакомым голосом сейчас нашёптываемые в его голове.

     – Уф-ф! – выдохнул Максим, взобравшись на уступ. Он расставил руки в стороны, шагнув навстречу восходящему солнцу, яркие лучи которого тут же обожгли обветренное лицо.

     – А-а… Э-э-эй… – На душе было легко и свободно. Он подошел к гранитному кубу. Коснулся ладонью холодного камня, как бы приветствуя. Он до последнего боялся, что чудо-глыбы вдруг не окажется на месте. Эта мысль не покидала ни на минуту и беспокоила всё сильнее, по мере приближения к цели.

     Максим вдруг осознал, что действительно больше не вернется домой. Откуда-то из глубин подсознания пришло стойкое чувство, что все произошедшее с ним в этой жизни, там, внизу, в городах каменных джунглей, было каким-то тяжелым беспокойным сновидением. Жизнь настоящая начиналась именно сейчас.

     Макс бросил вещи под ноги, присел на корточки, прислонившись спиной к холодному граниту.

     Уже почти постоянная слабость организма даже не раздражала, как раньше. Он сейчас испытывал редкий контраст душевного умиротворения и паршивого физического состояния. Наступил момент, когда пришло понимание истинного осознания себя, где саморазрушающаяся оболочка все меньше тревожила. Нисколько сейчас не заботило и отсутствие обезболивающих. Главное, что успел – только эта мысль согревала сознание, хотя до конца не удавалось уловить, что же все-таки происходит, но то, что это нужное и правильно, он понимал прекрасно, хотя и не представлял, а что собственно дальше ...

     Максим поднялся, в глазах потемнело, голова сильно закружилась. Пытаясь удержать равновесие, он оперся руками об угол куба, но вместо ожидаемой опоры, гранит подался вперед, сдвигаясь ровным узким срезом. Максим отшатнулся, головокружение прошло. Нет, это были не очередные галлюцинации. Он зажмурился, ударил себя по щекам обеими ладонями, помассировал виски, открыл глаза. Горизонтальная полоса шириной сантиметров двадцать ровным четким срезом была сдвинута в сторону. Макс осторожно протянул руку, коснулся вновь этой части, надавил, гранит достаточно легко подался вперед, надавил сильнее. Узкий пласт выдвигался из общей массы, словно лезвие складного ножа. В какой-то момент, когда наружу показалась почти половина ширины глыбы, пласт остановился. Максим вернулся снова к углу, прищурился, внимательно всматриваясь в породу выше и ниже выехавшего пласта, дотронулся до верхнего края, уверенно надавил. Точно такой же пласт так же легко стал выдвигаться в сторону.

     – Вот тебе и кубик-Рубика! – восхищённо отметил Макс.

     Сердце учащенно билось в груди, волнению не было предела. Вытащив очередное «лезвие», он вернулся к углу, и уже точно зная, что нужно делать, один за другим продолжил выдвигать гранитные пласты. Каждый последующий верхний слой отъезжал чуть дальше предыдущего, образовывая некую лестницу. Некоторые произвольно делились на части, сдвигаясь, ломаясь в хаотичном порядке.

     Массивный гранит раскрывался подобно хитроумной шкатулке. Плотная подгонка деталей, монументальность и в то же время некая грация, заставляли восхищаться великим таинственным мастером создавшим подобное.

     Максим сдвинул последний подвижный пласт. Отошел чуть, чтобы осмотреть итог своей деятельности. Тяжелое сбивчивое дыхание от волнения вперемешку с усталостью немного затрудняло восприятие действительности. Вдох-выдох, реже, еще реже, стоп! Макс зажмурился, затем резко открыл глаза….

     До того мрачный кусок гранита являл собой сейчас великолепие какого-то фантастического распустившегося цветка. Некогда куб, теперь он был раскрыт с двух сторон плавными гребнями каменных волн поднимавшихся снизу вверх и сходившихся в центре чуть позади. Со стороны, где стоял Максим, было что-то наподобие входа, где гребни обрывались у самого основания.

     Сердце в груди колотилось подобно там-тамовским барабанам, с каждым ударом на такт ускоряясь.

     В центре черного цветка, на некоем постаменте не больше метра в высоту, задавая резкий контраст, покоился белоснежный саркофаг.

     Неуверенно шагнув к нему, Макс пошатнулся, облокотился о гребень. Сильная боль ударила в голову и словно электрический разряд, разлилась по телу, заставив упасть на колени. Боль пульсировала несколько секунд, затем слилась в единый поток, словно раздирая все внутри, давя на стенки черепа, пытаясь вырваться наружу. Непроизвольно брызнули слезы из глаз. Макс понимал, что он может не пережить этот приступ и все кончится вот так, бессмысленно, без итога. Он не боялся умереть, скорее даже уже желал этого, не в силах терпеть издевательства взбесившегося организма, но он боялся умереть, так и не разгадав эту тайну до конца.

     Из последних сил он поднялся на ноги, рывком бросился вперед, сделал два шага и на третьем повалился, опираясь на крышку саркофага. Затуманенный взгляд пытался зацепиться за каждую деталь, успеть запечатлеть как можно больше мелочей, казавшихся очень важными. Поверхность белоснежного мрамора, из которого изготовлен странный ящик, покрывали непонятные объемные символы. Крышка была полностью усыпана ими, словно послание. На самом саркофаге явно угадывались изображения каких-то планет. Некоторые по ранжиру тянулись вдоль основания, другие являли собой целые планетные системы.

     Откуда-то из глубин подсознания на поверхность разума начали вылезать странные видения, будто воспоминания. Максим понимал, что он знает, узнаёт это всё, вспоминает, но мишура сиюминутного сущего безжалостно давила неокрепшие обрывки тех образов, вперемешку с болью физической, создавая невыносимый бред сознания.

     Крепко стиснув зубы и, почти не видя перед собой ничего от влаги в глазах, Максим собрал последние остатки сил и, упершись ногами в гранитные гребни, попытался сдвинуть мраморную крышку. Та вполне легко подалась, скользнув, словно хорошо смазанная маслом, с грохотом упала, расколовшись надвое.

     Максим крепко вцепился в края саркофага, взглядом сумасшедшего изучая его содержимое.

     Внутри до краёв гроб был наполнен прозрачной жидкостью. Пальцы Максима, крепко державшегося за стенки, касаясь её, сильно обжигало.

     Он уже не обращал внимания на адскую боль всего тела, с каждым мгновением только усиливающуюся, не отрывая взгляда, смотрел в открытые стеклянные глаза человека, покоящегося на дне. Лицо того было, как живое. От виска через всю щёку тянулся шрамовый рубец, и взгляд такой застывший, будто всматривающийся в небо, но вот-вот перекинется на него. Максим ждал этого, словно в надежде. На мгновение даже показалось, что это он сам лежит в этом гробу и нужно во что бы ни стало проснуться, тогда исчезнет этот бред, беспокоивший многие годы, и всё встанет на свои места.

     Человек моргнул и перевёл взгляд на него.

     Макс непроизвольно улыбнулся: – Наконец-то! – выпалил он, тут же удивившись собственным словам, хотя не покидало стойкое чувство, что всё шло по его заранее составленному плану.

     Озарение пришло внезапно. Он вдруг всё понял.

     Срывая шлюзы на пути к памяти мироздания, огромным потоком хлынули воспоминания, разливаясь по разуму теплыми приятными водами, греющими душу. Максим сползал вниз, всё еще пытаясь хвататься за край саркофага, но лишь по инерции. Это уже было не важно. Ничего более было не важно, кроме того, что он наконец-то подобрал ключик к этим дверям, перед которыми топтался так много лет, не понимая, как войти и не понимая, почему они вообще закрыты.

     Мощным рывком, человек, покоившийся на дне саркофага, поднялся, сел, и сделал глубокий громкий сиплый вдох, шальным взглядом охватывая окружающее пространство перед собой.

     Максим, скорчившийся в позе младенца на земле у подножия постамента, дернулся в сильной конвульсии, перевернувшись на спину медленно с хрипом выдохнул. Сердце завершило свой ритм последним мощным ударом и затихло. В зеркале остекленевшего взгляда обращённого в небо, подгоняемые стремительными ветрами, неслись перистые облака.

     Вот она долгожданная дорога домой. Чистая энергия светлая и добрая, истинная душа яркой вспышкой растворялась в мироздании.

     Освободившаяся от оков бренного немощного тела, душа ликовала, пронизывая пространство мироздания собой. Она сливалась с каждой песчинкой на земле и с этой галактикой и даже со всей вселенной, проникая за ее пределы. Для нее не было преград, она являла собой это мироздание, она всё помнила и знала. Энергия, излучаемая ею, стремилась во все самые отдаленные уголки.

     Но душа помнила, что не всё завершено задуманное. Нити боли и страха, злобы и невежества, словно искусно сплетенная паутина, пронизывали это самое мироздание, заставляя испытывать сильную скорбь. Душа помнила, что это была часть плана, когда-то задуманного и неисполненного. Она устремилась сквозь вечность, сквозь время, продолжая свой долгий путь к преисполнению важной цели существования.

     Тишина…

     

     

     

      14-е лето от великого примирения в храме звезды.

      5495 год до нашей эры

      Предгорья Гарийского хребта. Весна

     Зор сноровисто карабкался вверх по довольно крутому скальному отрогу, с лёгкостью перепрыгивая с уступа на уступ, крепкими пальцами цепко хватаясь за попадающиеся на пути выступы.

     Молодой, почти двадцати лет от роду, высокий белокурый юноша спешил очень. Холщёвая светлая куртка, шнурованная от пояса до ворота, такого же цвета плотные штаны. Мягкая обувь с невысоким голенищем, крепко перетянутая, позволяла бесшумно ступать по камню, а плотная подошва из особого материала, не давала скользить на камнях.

     Его губ касалась легкая улыбка. Полная луна, нависавшая почти у самой вершины, отражалась в глубине больших голубых глаз. Он иногда хмурил брови, но делал это как-то по-доброму, словно размышлял о каком-то приятном воспоминании.

     Прыжок, ещё один, перехват. Оттолкнувшись от небольшого уступа, он ухватился за нависавшую над головой глыбу, подтянулся и забрался на просторную террасу, которая являлась вершиной.

     Зор встал в полный рост, вытянул руки вперед чуть в стороны и широко улыбнулся, слегка щурясь от первых лучей поднимавшегося солнца над обширной горной грядой.

     – Ур-ур-р-р! – выкрикнул он прерывисто коротко, щурясь в сторону восходящего солнца, и быстро направился в сторону огромного валуна неподалеку.

     Сгорбленная фигура, сидевшая чуть поодаль от глыбы у самого обрыва, встрепенулась. Человек обернулся, бегло взглянул на приближающегося гостя, скинул капюшон с головы и снова отвернулся, потеряв интерес, уставившись на зарождавшийся восход.

     – Уфф… успел! – выпалил подоспевший Зор и присел рядом, скрестив ноги между собой. – Я пришел, Яр! Я обещание своё старался не нарушить. Ты не сердись, что опоздал на миг, мне жаль, – с искренним сожалением посмотрел он на него.

     – Ты зря сюда приходишь, Зор, – тихим чуть хриплым голосом ответил седоволосый Яр, продолжая смотреть вдаль с легким прищуром.

     Его волосы были настолько седы, что казались абсолютно белыми словно снег. Он не был старцем, чуть менее сорока лет, с резкими ярко выраженными чертами лица. Несколько мелких шрамов и один крупный начинавшийся на щеке, петляя уходивший за подбородок, прячась за воротом, выдавали в нем определенно бойца. Но больше всего этот нюанс выдавали глаза – тяжелый, словно опустошенный с нотками отчаяния взгляд, казалось, отражал в своей глубине все виденные когда-то битвы, врагов в предсмертных судорогах. Яр тяготился этой памятью, но не мог ничего с этим поделать, лишь смириться оставалось.

     Когда-то он был так же молод, как и Зор, беззаботен, добр и наивен. Радовался каждому восходу солнца, каждому дню, пока в этот благодатный край, в котором он родился, не пришла война. Взяв в руки оружие, повергнув первого противника, он обрек себя на вечное страдание, на битву с самим собой.

     Яр и еще тысяча воинов, предводителем которых он являлся, давно обрекли себя на отшельничество. Они принесли себя в жертву четырнадцать лет назад, в великой битве с армией страны Красного Солнца – страны Дракона, как ее называл тогда правящий император Тариман.

     До того в Гарию никто с войной не наведывался, но после злополучной кровопролитной битвы, то одни, то другие с жаждой наживы начали проникать в эти тихие края. Сирхи за последние три года уже два раза приходили. Яр со своим немногочисленным отрядом с легкостью разбивал неприятеля. Они не видели сложностей в военном искусстве, оно казалось простым, но вот только очень мучительным душевно для этих людей. По природе своей гарийцы были чисты, никогда не помышляя о зле,а вот жизнь внесла свои исправления. Чтобы сохранить ту чистоту целостной, Яр и еще тысяча гарийцев, вызвались взять на себя все бремя войны, чтобы другие смогли остаться чисты, не испачкавшись в чужой крови, продолжив род. Нужно было сохранить ту чистоту любой ценой. И вот теперь Яр со своим небольшим войском, постоянно проживали в предгорьях гарийского хребта – длинной цепи горных массивов, тянувшихся с севера на юг и являвших собой своеобразную границу края. Они добровольно ушли из Гарии, искренне полагая, что более не достойны ступать по земле предков, чтобы ненароком не нарушить гармонию своим присутствием, духом, пропитанным смертью.

     Зор был сыном истинной гарийки и бывшего императора Красного солнца Амура, или как его иначе некоторые звали – Асур. Мать его погибла, недолго прожив после рождения Зора, а отец умер сразу же после войны с армией Таримана, тогда Зору было всего пять лет. В той битве Амур и Яр стояли плечом к плечу и одержали победу, вот только радости им она так и не принесла, изменив жизни одних навсегда, других завершив вовсе. Зор часто приходил с равнины в предгорья к Яру в надежде отыскать тот ответ, как-то помочь вернуться им всем в родной дом. Он из-за этого сильно переживал, но Яр был упрям и наотрез отказывался возвращаться.

     Они давно уже стали добрыми друзьями, еще с тех пор, как Зор был совсем мальцом, с момента смерти его отца. Всегда встречали рассвет солнца в полной тишине, проникаясь каждым его мгновением. Это уже стало их добрым личным ритуалом. После восхода, Яр разводил небольшой костерок и готовил вкуснейший отвар из сушеных побегов вереска, всегда припасенных на этот случай и горной еловки – красивого белоснежного цветка, придающего напитку особый тончайший аромат мёда.

     – Говори уж, вижу, не терпится, – нарушил тишину Яр, видя, как его гость неспокойно вздыхает время от времени.

     – Сон мне снился накануне, – наконец произнес Зор, ожидавший разрешения начать свой, как ему казалось важный рассказ, но не решался нарушить тишину рассвета.

     – Хм… – Яр нахмурил брови, – Былое иль грядущее? Или может разум сыграл с тобой в прятки? Гарийцам сны не снятся. Мне снятся все чаще, но я утратил искру, поэтому смирился. Ты же чист. В прошлую луну был сон, и снова? Что гложет тебя, чем разум забиваешь? – недовольно буркнул Яр, исподлобья глядя на парня.

     – Я жил в странном мире… хотя, иногда мне казалось, что это был мой друг, глазами которого, я смотрел на ту жизнь. Там много людей было, и все мы сидели в каких-то серых мрачных темницах высеченных из застывшего камня, выстроенных до небес. Их было огромное множество, и убежать оттуда не представлялось возможным. Помню, все мы ждали чего-то, и я ждал, но был рабом и все рабами были. Я убегал иногда оттуда, убегал с цветущей весной, она благосклонна была, давала мне свободу, но возвращался вскоре, не найдя выхода. И вся моя жизнь была ужасна, я не понимал, как попал в те сплетения, словно кощунами выстроенные, без выхода и входа. Люди несчастны были, болели много все...хм…. Представляешь, Яр, абсолютно все и даже я! Мое тело разрывала боль грызучая, безжалостная. Она сжигала каждую клетку изнутри, особенно наслаждаясь с упоением моим безволием. Я не мог совладать с телом, не мог настроить, понять его. Мы утоляли жажду затхлым питьем, дурманили им разум, чтобы забыться. Мы ели пищу сплошь источающую смрад, давясь плотью мёртвых. Тот мир выстроил зверобойни для утоления голода нашего. Их было столько, сколь звезд мы нынче провожаем поутру. Мы пили кровь и давились внутренностями тлеющими, дышали гарью пожаров, поддерживающих ту жизнь. Но вот однажды я нашел выход, как ни странно боль помогла. Мне удалось вновь благодаря весне цветущей сбежать. Я помню, что был здесь, в этих горах, – махнул Зор рукой в сторону простиравшегося хребта, – открыв некую тайну, я умер в том мире, но одновременно я очнулся в нем вновь в момент смерти, без возможности уйти навсегда.

     – Странный мир рисуешь, – усмехнулся Яр, поднялся, подошел к уже заготовленной охапке хвороста, достал из-за пазухи небольшой продолговатый камень, вытащил меч из ножен и четким движением, проведя камнем по лезвию, высек мощный всполох искр, тут же подхвативших пламя сухого трута. – И что же люди? Кто управлял ими, кто рабами сделал? Какую ношу тянули для хозяина своего?

     – В том и суть, что никто нас не неволил, никто рабами не делал, сами и сделали, но как, не понимаю. Я в рабстве был добровольном, сам туда пришел, повесив ярмо. Пытался убежать, но возвращался каждый раз. Ложь ношей нашей была. С ней мы просыпались и с ней засыпали. Мы лгали друг другу и себе, и чем ярче был обман, тем крепче стягивались оковы, но к этому стремились. Яр, понимаешь?! Это было главной сутью того мира! Тот, кто старался быть честным – быстро погибал. – Зор придвинулся ближе к огню и взял протянутую Яром чашу с благоухающим напитком.

     – Видать разум твой путать тебя начал. Не ходи сюда больше, ты убьешь ту чистоту, что есть в тебе по роду. Не бывать такому миру никогда, это невозможно! Мы уйдем скоро на ту сторону гряды. Сирхи зачастили, – матерый воин нахмурил брови и уставился в пламя огня, отражаемое в его глазах рыжими всполохами.

     – Нет, Яр, не разум путает мысли мои, то мы с тобой были и все гарийцы, мы все были теми рабами и будем ими снова и снова, пока не сумеем выбраться из этой круговерти. Пробудившись, я понял это явно, как так же явен этот Ра, – кивнул в сторону уже взошедшего солнца Зор.

     – Нет же, – рассмеялся Яр, – Такое даже сказители пришлые не придумают, ведь глупо. А сам рассуди, как в глупом мире жить, он погибнет тут же. Поэтому не тревожься мыслями пустыми, Зор. Не бывать такому миру никогда!

     – Скажи, Яр, ты когда-то говорил, что отец мой в самый последний миг жизни своей улыбался, так ли это?

     – Так, – коротко ответил Яр.

     – Значит, мама за ним все-таки пришла… Хм… Я порой часто думаю, смог ли он подняться к ней или нет? Почему так произошло? Почему Гарийцы сумели сохранить в себе чистоту, а другие люди не смогли этого сделать и им приходится все долго вспоминать, мучительно дорого принося горькую плату за эти воспоминания? Где та развилка, на которой мы разошлись по разные стороны?

     – Ты сложными вопросами задаешься, Зор, – ответил Яр, прикрыв глаза и глубоко вдохнув утренней прохлады.

     – Они не сложны. Важно лишь понять – когда мы разошлись, и все встанет на свои места. Я обещаю тебе, Яр, что найду этот ответ, и может быть тогда, ты сможешь вернуться домой. Все люди смогут начать возвращаться! Все, кто ушел и даже отец мой. Сирхи вернутся. Все. Абсолютно все! – воодушевленно ответил Зор.

     Яр недоверчиво усмехнулся, посмотрел по-отечески снисходительно на парня, – Знаешь, когда-то и я был таким, как ты. Верил, стремился, мечтал. Но потом мне пришлось убивать. – Яр осёкся, недовольно ещё что-то буркнул себе под нос, – Пойдём! – подхватился он вдруг со своего места, и подошел к противоположному обрыву, – Смотри! – махнул он в сторону далекой северной сопки со слегка оплывшими, но все еще четкими гранями, – Это древний путь из Яви в Правь, там и есть все ответы. Пращуры им пользовались когда-то. Таких дорог много по гряде, да и по земле всей. Никто сейчас не знает уж подробностей, да и без надобности. Нет сейчас той многомерности, которая была. По этим дорогам великие пращуры ступали сквозь время и пространство, они бы ответ наверняка указали.

     – Я все тропы здесь знаю, но путей новых не встречал. Где же они?

     – Там – вновь махнул Яр рукой в сторону далекой сопки, – Я тоже не встречал тех троп, но отец мне рассказывал о них. Они есть, их множество великое по земле. Гряда хранит эти дороги видать хорошо.

     Яр вдруг насторожился, затаив дыхание, приложил палец к губам, давая понять Зору, что бы тот тоже замер. – Стой не шевелись! – скомандовал он и медленно подошел к противоположному обрыву, где догорал костер, тихо потрескивая.

     Около двух десятков человек шустро двигались по склону к вершине в их сторону. Они уже были довольно близко.

     Весна гнала неугомонных сирхов вновь и вновь в неприступную Гарию, подстегивая жаждой наживы нетронутого края. Даже огромные потери от встреч с небольшим войском Яра не могли заставить полудикий кочевой народ отказаться от этой затеи. Сирхи были довольно искусными воинами, жадными до завоеваний. За хребтом в южной части материка от них не было продыху, что разорив множество окрестных племен и мелких народцев, некоторые добровольно устремились под покров соседних империй. С последними, сирхи не стремились конфликтовать и с каждым годом оставалось все меньше и меньше мест для порабощения. В связи с этим, почти все свои силы кочевники устремили в сторону загадочной Гарии, завоевать которую пока не получалось вот уже второе десятилетие, но упорный народ не оставлял попыток, с каждым летом предпринимая новые. Гария для них казалась спасительной тростинкой. Быстро растущие империи лишали легкой наживы. Сирхи мельчали, постепенно растворяясь мелкой пылью среди растущего могущества Красного Солнца и соседнего Дакана.

     Яр поначалу хотел вступить в схватку, тем более что пара десятков пусть и хорошо подготовленных кочевников, для него не являлись большой проблемой. Когда-то в тысячу бойцов и в две тысячи мечей, они сумели сокрушить поистине огромную армию Таримана почти без потерь. Да и позднее всегда выходили победителями в битвах с Сирхами по численности намного их превышавшими.

     Яр являлся искуснейшим бойцом. Он никогда этому не учился, но будучи по роду Гарийцем, ему с детства были доступны самые сокровенные тайны жизни. Он, как и все его родичи, мог с легкостью управлять собственным телом на уровне совершенства настолько, насколько это было возможно в самых немыслимых проявлениях движений, реакции, силы. Еще тогда придя в стан императора Амура, воюющие всю жизнь имперские генералы были поражены способностями юного гарийца. Как оказалось позднее, эти способности были абсолютно у всех жителей той загадочной страны. И сейчас Яр мог с легкостью отбить нападавших, но рядом был Зор, давно уже ставший сыном для него. Больше всего искусный воин боялся, что Зор может встать на тропу войны. Этого он допустить не мог и тем более не мог начать убивать на его глазах.

     Вернувшись обратно к противоположному склону, он молча подхватил ожидавшего юношу за руку и жестом указал следовать за ним.

     Они быстро и практически бесшумно устремились вниз по склону, испещренному остроконечными скальными выступами, сноровисто лавируя между ними.

     Яр иногда останавливался, прислушивался и снова устремлялся вперед.

     – Я могу помочь, Яр, ты не думай, у меня получится… – начал было Зор.

     – Нет! – резко оборвал его Яр, – Не приходи сюда больше, забудь дорогу! Сирхи всё больше наседают, нам придется самим на них идти вскоре, иначе не сдержим. По ту сторону гряды еще снега не совсем сошли, а они уже здесь. Никто и не ждал, видать хитреют. Рано или поздно возьмут…

     С отрога посыпалась мелкая каменная крошка. Будучи уже у подножия, Яр снова остановился, осмотрелся. Преследователи не таясь, довольно быстро спускались с этой стороны.

     – Смотри! – выкрикнул Зор, указывая на невысокий холм неподалёку, из-за которого появились еще около трех десятков кочевников, – И там! – махнул он по правую сторону, откуда из небольшого перелеска выскочил такой же отряд лазутчиков.

     – Недооценили, – раздосадовано усмехнулся Яр.

     Он сейчас понимал, что где-то просчитался, потерял хватку, перестал чувствовать природу, которая всегда на особом ему одну понятном языке предупреждала о любых грядущих неприятностях. Никогда противник вот так близко еще не подбирался внезапно, а здесь что-то происходило непонятное. Мало того, что они пришли рано в этом году, так еще и сумели незамеченными пересечь гряду.

     Все бойцы из отряда Яра сейчас должны были быть у южного перевала, в трех днях пути, неподалёку от истока Великой Вишьи. Это был самый легкий перевал через гряду и по нему пытались проходить все, начиная от Сирхов и заканчивая редкими небольшими шайками разного отребья, искавшего легкой наживы.

     – Забудь, что ты видел, Зор! – Спокойно, но требовательно произнёс Яр, обнажая чёрную сталь воронёного клинка, – Уходи в Гарию, я не дам пройти им дальше. Обо мне забудь, и неси всегда в себе искру, не дай угаснуть роду! – он сбросил на землю небольшой заплечный мешок, рассек перед собой воздух и воткнул меч в землю.

     Все три отряда, как по команде остановились, заметив, что беглецы никуда более не торопятся.

     Яр понимал, что каким бы искусным бойцом он не был, но сотню поднаторевших за время их прошлых стычек Сирхов, ему живым вряд ли одолеть.

     Погода резко переменилась.

     – Уходи! – сорвался Яр на крик, но Зор стоял, не шевелясь, будто не слышал его, а лишь слегка прикрыв глаза, размеренно вдыхал весеннюю прохладу, нагоняемую непогодой.

     Сирхи тоже замерли на своих позициях, пока не решаясь к дальнейшим действиям, неоднократно уже наученные горьким опытом.

     – Эй, гарийцы! – Выкрикнул вышедший вперед молодой рослый сирх, – Бросай меч далеко и жить будешь! Я, Борей старший, клянусь Гарудой, не знающим границ, что жизни ваши не торонут!

     Яр молча продолжал стоять, пристально попеременно следя за всеми тремя группами противника, не обращая внимания на требования. Зор присел на землю, скрестив ноги. Его дыхание было медленным, с каждым разом становясь всё реже.

     Борей поднял руку вверх, резко махнул ею, сирхи встрепенулись наизготовку и три отряда, как по команде двинулись на противника с разных сторон.

     Яр перехватил меч, сделал шаг навстречу и замер. Он не мог отвлечь внимание ни на мгновение. Непослушный Зор сейчас беспокоил больше всего. Беспокойство сильно мешало, не давало сосредоточиться, но матерый боец понимал, что эти мысли лишь помеха и старался гнать их прочь из разума.

     Зор медленно выдохнул, продолжая сидеть на земле не шевелясь, затем открыл глаза, в этот момент встретившись взглядом с тем самым Бореем. Предводитель сирхов, шагавший в наступление во главе отряда вдруг запнулся, отшатнулся назад, усилием попытался запрокинуть голову, но ничего не вышло. Он силился отвести взгляд от странного безоружного гарийца, но попытки были тщетны. Странная сила, излучаемая Зором, будто крепкие оковы искусного мастера держала опешившего сирха, с каждым мгновением закрадываясь дальше вглубь, вгрызаясь в неокрепший разум, метавшийся в растерянности, словно в пустой темнице, штурмуя прочные стены. Прошло мгновение, другое. Начавшаяся мелкая морось вдруг резко сменилась мощным проливным дождем, сопровождаемым шквальным ветром, налетевшим диким ураганом. Это произошло настолько внезапно и быстро, что никто не успел сделать еще и шага навстречу друг другу, как беспросветная стена воды буквально начала сшибать с ног сирхов и даже Яр еле держался на ногах, не видя перед собой абсолютно ничего. Небесный поток воды нещадно валил людей на землю, особо невезучим ломая кости, причиняя нестерпимую боль телу, с каждым мгновением усиливаясь. Обрывистые крики перепуганных сирхов тонули в шуме разгневавшихся небес.

     Ливень кончился так же внезапно, как и начался.

     Сирхи валялись по поляне, корчась от боли. Разбросанное оружие, порванная одежда, кто-то ползал на четвереньках, пытаясь встать, но тут же падал обессиленный.

     Яр кое-как поднялся на ноги, тяжело дыша, осмотрелся и, пошатываясь, не медля направился к Сирхам. Пытавшихся подняться, он тут же валил мощным ударом, выдергивал ремни, крепко связывая руки и ноги.

     Зор, сидевший до того на прежнем месте, с последней упавшей каплей дождя, сделал глубокий хриплый вдох и повалился на землю. Нет, он не был искалечен взбесившейся стихией. Все силы ушли на то, чтобы пропеть заветную песнь, которую нашептывала ему в детстве мама. Он помнил тот шепот звёзд из уст матери, когда-то напевавшей ему совсем еще крохотному великую песню природы, способную защитить в любой момент. Это был единственный выход, благодаря которому юный гариец пытался избежать кровопролития и это сработало. Но вот теперь ощущения были не из приятных. Он уловил один в один те же чувства, что и накануне испытал во сне, проживая ту странную жизнь. Состояние внутренней обреченности и беспомощности собственного тела.

     Зор отполз с пригорка вниз, с большим трудом поднялся на ноги, немного понаблюдал за тем, как Яр вязал сирхов. Послышались голоса вдалеке, гул земли, содрогаемой топотом лошадей. Это были бойцы Яра. Они выскочили из-за небольшого холма вдалеке и во весь опор сейчас неслись в их сторону.

     Зор не стал их дожидаться и как мог скоро направился вдоль гряды в противоположную сторону. Иногда он останавливался, переводя дыхание. Мутное состояние разума было в диковинку. Зор впервые в жизни испытывал странное чувство беспокойства. Может быть, это и есть страх, с которым он до сегодняшнего дня не был знаком? Страх противный, предательский. Страх за неспособность более контролировать свой ум и тело. И чем больше он об этом думал, тем ярче усиливались столь противные чувства. Да, это была плата за спасение, Зор это понял явно. Он старался гнать предательские мысли, пытался успокоить встревоженный ум. Усталость постепенно проходила и в тело возвращалась прежняя лёгкость, но разум все еще не спешил в присущее ему спокойствие.

     Обвальный грохот заставил встрепенуться и отпрыгнуть с тропы, по которой он шел. Сверху одного из ближайших скальников летела мелкая крошка и пара крупных валунов. Следом, сноровисто спрыгивая с уступа на уступ, друг за другом спускались человек десять. Это снова были вездесущие сирхи. Видимо в этот раз они подготовились очень хорошо и это был уже четвертый отряд за сегодняшний день, который Яр не учуял загодя, и сейчас не учуял и Зор. Сколько их еще в сплетениях гряды – оставалось только догадываться.

     Они заметили одинокого путника и уже не таясь, бежали вниз по склону в его сторону.

     Зор не медля бросился по тропе. Он впервые в жизни ощутил себя беспомощным. Появилось новое чувство – это был гнев. Его маленькие ростки будоражили сознание, стращая, требуя остановиться и встретить противника. Нет, он не боялся Сирхов, он бежал все быстрее и быстрее, но не от них, а от их смерти. Зор понимал, что просить больше природу не в состоянии, а по-другому придется убивать. Разум находился в смятении от непонимания и неспособности как-то повлиять на происходящее.

     До того молчаливые преследователи, выбежав на тропу, закричали, заулюлюкали, со всей прыти нагоняя беглеца.

     Зор бежал, не разбирая пути, пытаясь собрать воедино окончательно запутавшиеся мысли и найти правильное решение. Крики преследователей то затихали, то снова нарастали. Нырнув в расщелину и спрыгнув с небольшого обрыва, он оказался у подножия огромной горы. Ее плоская пологая грань была словно точеный клинок могучего великана, устремлявшаяся ввысь.

     Основание было местами обвалено, а у дальнего края зияла приличных размеров дыра. Зор направился к ней и почти свободно пролез внутрь, затаившись по ту сторону камня.

     Сирхи вскоре где-то вдалеке загалдели и снова затихли. Ушли они или просто замолчали, проверять не хотелось. Полумрак, царивший внутри, разбавлялся просветом входа. Зор осмотрелся. Пещера была огромная, куполом как минимум в три человеческих роста. У противоположной от входа стены был еще один лаз, но уже размерами побольше, нежели входной. Зор подошел ближе, заглянул внутрь. Длинный прямой тоннель уходил вглубь горы, где-то вдалеке слабо мерцая белым отблеском. Не думая, он шагнул внутрь и смело направился вперед.

     Долго идти не пришлось, тоннель обрывался просторным сводчатым чертогом. Его стены плавно уходили вверх, сходясь постепенно к центру, обрываясь, образовывая собой небольшое узкое отверстие, сквозь которое пробивался солнечный свет. В центре располагалась гранитная плита. На ней возвышались три идеально шлифованных столпа из чистейшего ярко синего сапфира. Они образовывали собой треугольник, где вверху покоился огромный шар всё из того же камня. Луч света упирался сверху прямо в центр сферы, обволакивая её едва заметной туманной дымкой.

     Зор подошел смело ближе, дотронулся первой колонны, второй, третьей, потянулся вверх и едва коснулся шара. Дымка была теплой. Она вдруг заклубилась и медленно стала обволакивать пространство меж столпов. Зор не знал, что это за сооружение и кем построено, но он явно понимал, что это что-то важное, но давно забытое и покинутое тем мастером, который постарался, выправляя холодный камень, придавая ему приятный блеск. Зор присел у одного из столпов, скрестил ноги меж собой и прикрыл глаза. Всё ещё взбудораженный разум не давал окончательно успокоить чувства. Он размышлял над произошедшим сегодня, и чем больше пытался осмыслить, тем больше путался. Это было впервые. Раньше все ответы на любые вопросы были очевидны, сейчас же не покидало чувство какой-то странной беспомощности, растерянности, которые всё чаще тревожили. Зору был важен ответ на заветный вопрос, которым он задавался с раннего детства. И, казалось – ответ прост, лежал где-то на поверхности, но словно укрытый маревом отводящим взгляд, не давая узреть его явно и четко. Ему было искренне жаль сирхов, жаль тех, кто нес в себе гнев и боль. Жаль было всегда и собственного отца. Он прекрасно помнил те скитания вместе с ним, помнил арену Дакана, с трибун которой кричали обезумевшие люди, жаждущие крови. Помнил обреченный испуганный взгляд зверей затравленных, загнанных человеком.

     Те события многолетней давности отложили сильный отпечаток в его душе, заставив задаться этим важным вопросом и пообещав самому себе, непременно на него ответить. Зор верил, что как только он найдет ответ, люди смогут вернуть себе ту искру чистоты, которую когда-то утратили, повесив на себя ярмо войны друг с другом и с собственным духом. Яр, за которого Зор переживал не меньше, тоже сможет сложить оружие, которым сильно тяготился.

     Постепенно мысли уносились в далекое детство, когда была жива еще мама. Её нежный ласковый голос был запечатлен в памяти навсегда, согревая своими волшебными нотами в моменты непонимания и неприятия действительности. Он помнил каждое её прикосновение, тепло нежных рук, волшебный взгляд. Погружение в воспоминание было настолько ярким, что казалось, будто он снова там – на далеком холме, в чистом храме звезды, среди пышного разнотравья, где его нежно гладили по растрепанным волосам, шепотом напевая красивую песнь.

     Голос становился чуть громче и еще чарующей. Волшебные, но уже незнакомые звуки разливались по сознанию, растворяясь и успокаивая. Зор не помнил этой мелодии, она была нова и не похожа на другие, что напевала мама, но также необычайно красива. В ней присутствовала некая своя особенность, отличавшая от всех остальных слышанных им ранее. Каждое новое прикосновение, придавало легкое ощущение полета.

     Зор старался успокоить ум полностью, очистить от посторонних мыслей, только бы дольше оставаться в этих воспоминаниях. Он явно ощущал тёплое дыхание и, даже как ему показалось, уловил легкий свежий аромат весенних горных первоцветов.

     Все эти ощущения были настолько реальны, что казалось, всё происходило наяву. Красивая мелодия вдруг кончилась, и Зор услышал легкий смешок. Он открыл глаза.

     Мощный толчок сердца, еще один. Дыхание перехватило, что не получалось вдохнуть. Сердце хаотично заходилось в каком-то безумном ритме впервые в жизни. Зор ошарашено смотрел перед собой, замерев с полуоткрытым ртом. Напротив сидела девушка, примерно того же возраста, что и он, может чуть моложе. Она ещё раз провела ладонью по его волосам, пристально глядя в глаза. На ее губах играла лёгкая улыбка. Зор по-прежнему не мог пошевелиться и выдавить из себя хоть слово. Тело оцепенело, жилы застыли на грани максимального напряжения. Он не понимал, что сейчас происходило, кто она такая и откуда взялась. Белокурые пышные волосы, огромные голубые глаза, отражавшие в себе блеск сапфира, завораживали и топили сознание в своей бездне, что появилось даже легкое, но приятное головокружение.

     Незнакомка убрала руку, склонила голову чуть набок, и пряди её волос покоившиеся на плече, рассыпались пышным водопадом.

     Зор никогда в жизни еще не чувствовал себя таким растерянным. Он смотрел в ее глаза, не в силах отвести взгляд, поймав себя на мысли, что и не хочет этого делать.

     – Я Зоран, сын Амура и Дарьяны из земли гарийской, – наконец выдавил он из себя дрожащими губами. – Прости, что нарушил покой твоего чертога!

     Девушка ничего не ответила, лишь чуть ярче улыбнулась, продолжая пристально смотреть в его глаза.

     Зор так же не отрывал взгляда, он не мог этого сделать. Ему казалось, как только он отведет взгляд в сторону, то предаст ее – её намерения и желания. Он ощущал необычайную чистоту энергии, океаном разливавшуюся по разуму, бескрайним пространством заполнявшую эти волшебные глаза.

     – Тарайя, – вдруг произнесла незнакомка тихим мягким голосом.

     Сердце Зора тут же среагировало беспорядочным боем в груди. Волнение было запредельным. Сознание откликалось совершенно неожиданно на каждое её действие, жесты, голос.

     – Тарайя, – повторил Зор.

     – Тара, дочь Дивьи и Перинея с земли Урая, – внесла она ясность.

     – Не знал об этих землях. Это за Красным Солнцем и за Даканом?

     Тарайя засмеялась, отрицательно махнув головой, жестом указала в сумеречный свод пещеры. Зор поднял голову. В отверстии свода мелькали тусклые звезды. Он и не заметил, как наступила ночь, но в каменном чертоге по-прежнему было светло. Сапфировые столпы вместе с покоившимся на них шаром, излучали голубоватый мягкий свет, а все пространство между ними было заполнено белым туманом, добавляя яркости, и все вместе это создавало приятный полумрак.

     – Это видимо очень далеко. Я просто кроме гарийцев и сирхов никого более не встречал в этих предгорьях и уж не слыхал о землях Урая, – задумчиво пробормотал Зор, вновь уставившись на девушку. Он даже поймал себя на мысли, что не до конца понимает смысл сказанного им, словно слова пустые и ответ совершенно не важен, только бы можно было смотреть в ее глаза и дальше. Зор сейчас ощущал странную красоту. Видел одно из её проявлений, которого до этого лицезреть не приходилось. Он понимал и знал красоту природы, он с ней жил. Знал красоту доброты и красоту радости, и много-много еще разных, но эта была особенная, не поддающаяся тому, чтобы полностью ее можно было прочувствовать, проникнуться. До этого казалось, что он хорошо понимал природу и понимал человека, как часть природы. Он встречал многих людей, разных, но Тарайя была другая. Он жил среди прекрасных гариек, но подобного никогда не видел, не чувствовал, не знал. А может это со временем приходит? Может быть, время пришло? Нет, это было иное, пока нераскрывшееся. Странная красивая тайна, являвшаяся чувством противоречивым, вдохновляющим и угнетающим одновременно.

     – Она одна, – вдруг вырвала девушка из раздумий мягким тихим голосом, что снова сдавило больно в груди.

     – Кто? – Не понял Зор.

     – Земля Урай. Ты говоришь, что не слыхал об этих землях, но она всего одна.

     – Да, конечно, Гария тоже одна. Ты прости, если говорю не так, я не желал обидеть твою землю.

     Девушка улыбнулась.

     – Тарайя, – неожиданно вслух произнес Зор, хотя хотел про себя, но почему-то получилось в голос.

     – Тара. – Продолжая улыбаться, поправила она, – Тарайя – имя, рождённое вместе со мной, и его не произносят, но ты говори, как нравится, тебе можно, сын Амура и Дарьяны. – Она поднялась со своего места и стала прохаживаться вдоль стен, разглядывая холодный темный камень. Тара иногда делала оборот вокруг себя, что ее белоснежное легкое платье, отшитое понизу разноцветной шелковой лентой, создавало едва уловимый порыв ветра, доносивший все тот же приятный аромат весенних горных первоцветов.

     – Почему ты одна и куда идешь? – Зор немного успокоился и осмелел.

     – Я бы хотела увидеть твою землю, Зор, – склонив чуть набок голову, тихо произнесла она, продолжая рассматривать темный камень, слегка касаясь его.

     – Ты пришла увидеть Гарию? Далеко видимо донеслась весть о земле нашей, – задумчиво пробормотал он, не сводя глаз с девушки.

     – Да, я видела много земель, но про Срединный Гард только слышала. Отец мне сказывал, что более нет путей сюда, ключи потеряны и чтобы их оживить, понадобится много времени.

     – Хм, даже Сирхи к нам дорожки, будто скатертью устланные протоптали, а уж добрых путников и подавно встретим. Странно ты говоришь, Тара. Мне неведом тот мир, который Гардом кличешь Срединным. Видимо путь не этот ведет туда, но ты не печалься, я узнаю обязательно дорогу и провожу! – искренне воодушевленно пообещал Зор.

     Девушка весело засмеялась, подошла к нему и присела вновь напротив.

     – Вот тот путь, – указала она за спину.

     Зор обернулся, окинул взглядом столпы, окруженные туманной дымкой, вопросительно посмотрел на Тару.

     – Это и есть врата к дорожкам между землями, но ты ключи подобрал, когда касался камня, мысли неся нужные и двери открылись. Я заметила это и прошла тихонечко, чтобы никто не знал. Здесь и тебя застала в воспоминаниях твоих. Гария, это твой дом, но вся земля ваша – Мидея, что означает – Срединная. Она у границы крайнего круга дома общего находится, гардой служит в приграничье, потому и Срединный Гард ваша земля зовется нами.

     – Я понял! – Воодушевился Зор, – Я знал об этом с самого рождения. Мне мама песни сказывала о землях тридевяти, о мирах за ними. Значит вот он путь, о котором Яр мне поутру ведал! Знаешь, пока я был один, в воспоминаниях гулял, и мама мне песнь там пела. Только она могла тот шепот звезд произнести. Ни от кого в Гарии более я не слыхал подобного и полагал, не услышу. Скажи, ту незнакомую мне песнь спела ведь ты, завершив тот сказ?

     Тара протянула руку, коснулась слегка его волос, – Я с детства знаю песнь ту и помочь очень старалась тебе. Я видела, как разум твой путается, в невежество погружаясь. Ты не печалься, сын Амура, не задавайся вопросами пустыми…

     – Мой вопрос важен, он не пустой вовсе! – перебил он её вдруг, – Моя мать погибла именно поэтому и сирхи сейчас травы кровью поливают, потому как нет ответа на него. Почему мы чистоту в себе сохранили, а сирхи – нет? Мой отец погиб возвращая себе эту искру, но так и не вернул наверняка. Когда мы все разошлись? Когда пути выбрали разные? Я знаю, есть тот ответ и быть может, найдя его, я часть искры отдать смогу, чтобы зажечь угасшие.

     – Тяжелы намерения твои, Зор, – Тарайя резко переменилась в лице, задумалась о чем-то, взглядом отрешившись, – Но я очень хочу помочь желанию твоему!

     Столпы вдруг резко заискрились, Тара поднялась со своего места, испуганно глядя на редеющий туман. Зор подскочил следом, не понимая происходящего, и загородил собой девушку, оттесняя её от искрившегося камня.

     – Нет! – взяла она его за руку, развернула к себе, потянулась на цыпочках и слегка коснулась его щеки своей, – Мне пора, иначе не смогу уйти, тогда отец найдёт путь этот, а оно пока ни к чему, – прошептала она ему на ухо, быстро прошмыгнула мимо и скрылась в тумане.

     Зор замешкался, рванулся следом, но никого уже не было. Туман рассеялся сразу же, как исчезла Тарайя, сапфир померк, едва отсвечивая, что стало довольно мрачно.

     Яркий луч солнца, пробивающийся сквозь отверстие пещеры, неторопливо скользил по каменному своду, отражая частицы пыли, витающие в воздухе.

     Зор открыл глаза. Он сидел у одного из столпов, прислонившись к нему спиной. Попытки поспать едва увенчались успехом лишь к самому рассвету, но немного все же удалось. Подскочив тут же с места, он в который раз стал осматривать сапфировые врата. После исчезновения Тары, каких только попыток не предпринимал, но вновь оживить этот тайный путь не удавалось никак. Зор множество раз проделывал те же движения и касания, как и в первый, но никакой реакции не следовало. В какой-то момент он даже засомневался, что всё происходило на самом деле, а не во сне, но едва уловимый аромат горных первоцветов, все еще витающий в воздухе, говорил об обратном.

     Зор понимал, что есть какой-то нюанс, какая-то маленькая, но важная деталь, которую он постоянно упускает, но уловить эту ошибку, понять, пока не удавалось. Справедливо рассудив, что дальнейшие попытки только запутают больше, он поспешил выбраться наружу.

     Солнце взошло уже высоко, рассеивая утреннюю прохладу, хотя Зор и не замечал этого, несмотря на легкую одежду. Он вообще не ощущал холода, чему способствовало умение замедлять и ускорять жизненные процессы в собственном организме, подстраиваясь под окружающие условия. Подобные и многие другие способности были с рождения присущи каждому гарийцу, и Зор знал, что они есть и в каждом человеке, но теряя искру, люди теряли данное природой.

     Не тратя времени, он бросился бежать по уже знакомой тропе, откуда вчера пришел. Зор спешил. Он обязательно должен был встретиться с Яром, до того, как они покинут гряду, отправившись на юг к истоку Вишьи. Сирхов Зор уже не опасался. Он был уверен, что если вернулись воины Яра, то близлежащие окрестности наверняка были прочесаны. Но не эта причина была главной. Он поймал себя вдруг на мысли, что испытывает странное состояние легкости, будто полета, которым хотелось поделиться даже с кровожадными сирхами.

     Перед взором стоял образ Тарайи. Зор четко помнил ее глаза и боялся упустить даже на мгновение. Этот взгляд источал необычайный поток энергии, который пронизывал сознание невероятными ощущениями, до того неизведанными.

     Перемахнув через очередной быстрый ручей, коих в этих краях было великое множество, он подбежал к отвесному невысокому скальному обрыву, прыгнул, ухватившись за выступ, взобравшись на него. Снова прыжок, еще уступ, еще один и вот долгожданная равнина, бежать можно быстро, чего очень желал сейчас Зор, стараясь скорее успеть.

     Оглянувшись назад, в сторону остроконечной сопки, он боковым зрением заметил движение, словно маленькая точка у пригорка неподалеку зависла в воздухе и со стремительной скоростью метнулась в его сторону, следом еще одна, затем третья. Мгновение, другое, Зор одернул голову, отшатнулся назад, пригнулся. Со свистом одна за другой мимо пролетели три стрелы. Молча, не производя ни звука, из-за зеленеющего холма выскочили трое.

     Зор рванулся в сторону перелеска неподалеку. Один из преследователей не останавливаясь, вложил стрелу, мощным рывком дернул тетиву. Зор услышал очередной свист раньше, чем тонкий острый прут смог достичь его, но все же не успел полностью увернуться. Остро заточенный наконечник легким касанием резанул у виска, вспоров кожу. Зор замешкался, остановился. Растерянность и непонимание происходящего вновь стращали разум. С каким-то гортанным выкриком, из рощи, к которой он как раз и направлялся, выскочили еще двое. Зор глубоко вдохнул, на миг задержав дыхание, медленно выдохнув. С обеих сторон засверкала сталь обнаженных клинков. Первый настигший рубанул наотмашь. Юный гариец отошел чуть в сторону от удара, одной рукой схватил сирха за шею, уперев ладонь в подбородок, резким движением швырнув того об землю. Для сирха это казалось настолько быстрым, что он даже понять ничего не успел, лишь почувствовал сильнейшую боль от удара. Выхватив у него меч, Зор в последний миг отбил удар следующего. Подскочил еще один. Зор метнулся к нему навстречу и чуть присев, когда тот замахивался, мощным ударом клинка вышиб меч из рук, что тот отлетел на приличное расстояние.

     Дальнейшие события развивались настолько стремительно, что даже сам Зор не мог точно припомнить их в подробностях…

     Сирхи корчились от боли, постанывая, ползая по траве. По примеру Яра, Зор снял с них все ремни и связал по очереди. Он очень волновался, и узлы его вышли слабые и неуклюжие, он вообще их вязал впервые, что же делать дальше и вовсе не понимал. Обойдя в который раз их по кругу, поднял каждого, усадив друг к другу спинами, рассудив, что так будет удобнее, а сам присел напротив.

     – Ты хороший боец, Урус, – после долгого молчания, наконец, произнес один из них, сплюнув кровью, – кто учителя твои, что воином справным воспитали?

     – Я Зор, не Урус!

     – Все одно. Коль воин, зваться можешь кем угодно. Так кто учителя твои, поклон им о земь! – горделиво вскинул голову сирх, – Отпусти, Урус, а? Развяжи путы, и я золота дам сколь скажешь! Не в честь мне воину, как ягненку связанному быть, – сыпал бородатый сирх без умолку, – Сними путы, дай умереть воином, не позорь стан мой! Не хочешь золота, дам камень лунный, смелый Урус, клянусь Гарудой Большекрылым, что камень отдам, который сам Гаруда предкам моим завещал! Либо отпусти, либо кровь пусти, но в неволю не пойду! – Бородач нервно крутил головой по сторонам, дергал руками за спиной, пытаясь освободиться. Его собратья так же нервно ерзали на месте. Зор видел, как они пытались вслепую развязать друг другу руки, но из-за неслаженности действий это у них получалось плохо, хотя и стянуто все было совсем слабо.

     Зор сидел напротив бородача, внимательно разглядывая его. Тот исподлобья сверкал недобрым взглядом черных глаз.

     – Не неволь, дай с честью смерть принять! – сорвался он на крик.

     – Каков путь твой, сирх? – негромко вопросил Зор, пристально глядя в глаза бородача. Он смотрел на него и пытался понять мысли, намерения, цели, которые гнали этот бесстрашный народ с завидным упорством и настырностью все к новым и новым завоеваниям, оставляя за собой кровавый след. Сколько Зор знал о сирхах, всегда они воевали. Вся жизнь, всей сутью их существования являлась – война.

     – Я Качудай! – гордо ответил он после небольшой паузы, – Мой путь – сталь добрая в новых землях окропленная водой жизни во славу предков и Гаруды, границ не ведающего!

     – Пустой твой путь, Качудай. Погибель несёте и за погибелью гонитесь, – отрешенно произнес Зор, поднялся, подхватил валявшийся рядом меч, одним движением разрезал ремни, стягивающие руки разговорчивого бородача, бросил короткий взгляд на того, швырнул меч на землю и быстрым шагом направился в сторону багровеющего заката.

     – Возьми золото, урус Зор! – кричал вслед сирх, судорожно развязывая ремни на ногах.

     – Оставь его своему богу, – негромко ответил Зор, перейдя на бег, но его слова, утонувшие в шуме ветра, уже никто не слышал.

     – Тогда лунный камень прими, смелый Урус, жизнь плату любит…

      ***

     Ветреная погода доносила запах дыма. Зор бежал сквозь просторную долину, разделяемую небольшой рекой и укрытою с обеих сторон зеленеющими холмами. Он бежал уже довольно долго и настолько быстро, насколько позволяли силы.

     Долина упиралась в невысокий обрыв, переходивший в очередную равнину, на котором виднелись мелькания огней костров. Внизу паслось много лошадей, это был лагерь Яра. Впереди замаячили люди, среагировав на шум из долины. Они вглядывались в вечерние сумерки, пытаясь разглядеть спешащего гостя.

     Зор взобрался на холм, чуть отдышался. Второй день голода и суматошных событий давали о себе знать легкой усталостью. Он глубоко несколько раз вдохнул вечерней прохлады, переведя дыхание, глядя в сумеречный небосвод.

     – Ты зачем здесь?! – С присущим недовольством пробурчал матерый боец, разглядывая рану у виска, – Почему в Гарию не ушел? Иль путь мой повторить пытаешься иль чего хуже – путь своего отца?!

     – Твой путь достоин, Яр! – возразил тут же Зор, – И путь моего отца был достоин не меньше! Он нашел в себе смелость и силы заплатить за всё сполна, и плату ту добровольно отдавал ради возрождения, ради света угасшего. Он не дрогнул, выдержав всё с честью до конца, завершив честно! И путь его был, может более важнее наших, и ты это знаешь лучше моего, Яр! Ты меня укрыть пытаешься чего ради? Безвольным телом, духом спящим жизнь прожить?

     – Ты искру сохранить должен!

     – Что толку от искры этой, если у других она угасла, Яр? Что за радость мне в равнодушии пустом, когда вы режете друг друга?! – Зор вновь почувствовал неприятное чувство гнева. Оно снова стремилось маленькими пульсирующими толчками пробить тропинку к разуму. Зор его попытался ухватить, чтобы прочувствовать суть, природу, эпицентр и его цели. Да, цели гнева были важны, Зор это осознавал, но чувство быстро угасло, слегка подразнив, не дав вцепиться, раскрыть своё естество.

     – Ты в этих предгорьях что делаешь, Яр? Чью искру стережешь? Чужую, оставшуюся, не угасшую! А ты попробуй новую зажечь и тогда эти стеречь не придется. Ты мою сбережешь, угаснет другая, затем еще и еще, угаснут все. Я сирхов повстречал дважды там, – махнул Зор рукой за спину, – Не сдержать их! Сдержишь этих, придут другие. Истребишь всех, на их место встанут новые. Гарийцы многие уж порываются встать с оружием в руках, потому как не видно просвета, только мгла впереди и ответа никто не знает нужного, а я отыскать его хочу! – Зор присел у костра, уставившись в пламя, – Прости, Яр! Не гони меня с гряды, я путь нашел и ответ отыщу, обещаю!

     – Где с сирхами повстречался? – Присел Яр напротив.

     – Недалеко от вершины, у которой ты путь пращуров указывал.

     – Подождём. Там братья наши нескольких уже отловили, видать не всех еще. След от встречи с ними? – кивнул он на покрывшуюся бордовой коркой рану у виска. Достал холщевый мешочек, высыпал на ладонь щепотку какой-то перетертой травы и протянул, – Вотри, уйдёт скорее.

     – Они обмануты. Я видел их глаза, там пусто, там жизни нет, Яр. С кем мы воюем? С пустотой! А пустоту как одолеть?

     – Верно толкуешь, Зор. Пустоту можно одолеть, только заполнив её светом. Отец твой всегда искал ответы, и ты ищешь, но он простые искал, чтобы самому перестать быть пустотой, ты же сложные ищешь, хочешь других вывести на свет, только погубит тебя это. Тропинка узка и сложна, а толпу по слабой тропинке не вывести, то путь великий должен быть, который удержит всех и в миг отчаяния обогреет светом своим. Твердь непоколебимая в пути том необходима, пуще камня того, – махнул рукой Яр в сторону скального утёса, нависающего неподалёку черной тучей над округой. – Даже пуще мысли, законы вершащей!

     Зор задумался, уставившись в пламя костра. Его сейчас обуревала масса чувств. Те чувства были противоречивы, необычны, среди которых больше всего довлела странная тоска по чему-то далекому, но очень родному, будто давно забытому, но пытающемуся пробиться сквозь запечатанные врата памяти истинной, изначальной.

     – Ты сын великого воина, Зор! Воина, бросившего вызов собственной пустоте, вступившего в изнурительную битву, порой кажущуюся бессмысленной и обреченной, но победившего в итоге вопреки всему. Он нашел свет свой, только жизнь за это пришлось положить. С этим светом он лишь уйти смог, но не жить. Твои мысли несоизмеримо тяжелее, готов ли ты к итогу худшему?

     – Я отыщу тот путь, Яр! Отыщу, чего бы мне это не стоило. Ну а коль не найду, новый выстрою! Я постараюсь очень, а итог меня не пугает. С отцом в те годы я был почти до последнего мига, и я понимал его суть, видел его искру, возрождающуюся из пепла тысячелетий. Я смотрел в его усталые глаза и видел, чувствовал ту боль, которую он нес в себе, не в состоянии избавиться. Он боялся дрогнуть, чтобы не дрогнул я. Но я всё это зрел, знал, только виду не подавал и старался делать так, как он хотел, это его ноша была. Он умирал уставшим, но полностью свободным. И я знал, что он исполнил свой путь до конца, покинув этот мир уже ни о чем не сожалея. Но стоило ему дрогнуть, оступиться, проявив слабость, как думаешь, Яр, доволен ли он был бы сейчас своей жизнью? Мы оба знаем ответ.

     – Я бы хотел тебе помочь, Зор, и все воины Гарии свободной, но не знаю как? – развел руками Яр.

     – Не убивай без нужды, Яр, о большем не прошу!

     Воин молча кивнул.

     Зор поднялся, подошел к склону. Солнце уже давно скрылось за горизонтом, лишь лунный свет слабо освещал долину, раскинувшуюся внизу. Он смотрел вдаль, пытаясь у мрачного горизонта отыскать заветную вершину среди множества схожих. Она была едва различима, но отличалась от остальных острой верхушкой и ровными одинаковыми склонами с обеих сторон, будто кто-то намеренно сточил все неровности.

     Яр подошел следом, сложив руки на груди, по примеру Зора уставился в сумеречный горизонт.

     – Сирхов, что прошедшим утром вязали, я отпустил. Воинов десяток снарядил увести их за хребет. Остальных, что отловим, тоже погоним, но других, кто придёт, не пощадим более, иначе не выживет Гария. Ты должен понять это, Зор! Вожак всё тебя поминал, клялся всё на чём-то, Гаруду поминал. А я не сразу понял, что ты это с дождем утворил, – усмехнулся Яр, – И меня чуть не зашибло. Не многие гарийцы на такое способны, искра тускнеет, природу теряем, а ты осилил.

     – Больше не осилю, я это понял вскоре после. А Гарудой, бога своего видимо кличут. Те, с которыми повстречался, им же клялись без стеснений. Сталь кровью пачкают и клятвы несут тут же. Знаешь, я бы не хотел быть их богом, в крови захлебнулся бы наверняка.

     – Мы за гряду уйдем вскоре, в сторону Вишьи, здесь немногие останутся. Сирхи оттуда все идут, на подходе брать будем.

     – Я путь нашел, о котором ты говорил, Яр. Я оживил его, но ненадолго и он угас. Сколько больше ни пытался, не вышло.

     – Странно… – задумчиво произнёс Яр, – Я знал, что там вход находится по сказам родичей, но не видел никогда.

     – В горе свод есть, в своде врата пути. Я их открыл, сам того не ведая.

     – У знающих выведать в Гарии надобно. Путь просто так не открывали, на то причина должна была быть весомая. Да и пользовались этими дорожками только с разрешения совета особого. Но уж сколько веков минуло с тех пор, когда еще сестрицы у нее две были, – Яр указал рукой в сторону луны, – Не думаю, что кто-то будет знать больше моего, но ты все же разузнай.

     – Возвращайся, Яр, живым! – похлопал Зор его по плечу и шагнул вниз по склону.

     Яр провожал его молчаливым взглядом, а в голове вертелся всего лишь один вопрос – встретятся ли они когда-либо ещё или уже нет? Матерый боец понимал всю тяжесть того бремени, которое решил взвалить на себя Зор. Он одобрял его порыв где-то в глубине души, но понять до конца не мог. Видимо это было то же самое, когда и он, будучи молодым, пришел в стан Амура, чтобы взять в руки оружие, встать на защиту края родного, убить искру собственную, ради сохранения ее у других. Да, это было именно так, но было просто и ясно. Замысел же Зора наоборот – сложен и непонятен, оттого пугал.

     Зор сидел под сводом напротив сапфировых столпов, глядя на редкие едва заметные клубы тумана. Утром, добравшись до пещеры, он предпринял еще несколько попыток оживить врата, но снова и снова ничего путного не выходило. Он в который раз в памяти прокручивал тот вечер, пытаясь до малейшего своего движения воспроизвести все те действия, и казалось, повторял всё в точности, но каждый раз терпел неудачу. Луч солнечного света медленно скользил по стенам свода, постепенно выравниваясь, всё ближе двигаясь к центру. Он отражался вверху от идеально полированного камня цвета стали.

     – Точно! – Воскликнул Зор. Он вдруг понял, что чем ближе солнце клонилось к горизонту, тем ближе к столпам двигался луч. Полированная плита железняка была установлена у отверстия свода кем-то специально и именно для направления света. Вот она, та незначительная деталь, которая постоянно ускользала из виду, а оказалось всё довольно просто – свет.

     Он подошел к столпам, поднял взгляд на покоившийся наверху шар. Луч коснулся сферы, туман стал обволакивать сапфир. Вскоре свет полностью накрыл его. Зор потянулся, коснулся шара, затем столпов. Туман немного обжигал, пощипывая кончики пальцев. Повторив всё в точности, он отошел немного, пристально уставившись в густеющий туман, быстро обволакивающий постамент с вратами.

     Прошло мгновение, другое. Время, казалось, тянулось неумолимо долго. Зор напряженно всматривался в проход. С каждым мигом его сердце замирало, делало несколько хаотичных ударов, снова замирало. Он ждал, и ожидание было невыносимым, мучительно долгим. Это чувство терзало, пульсируя в груди частым сердцебиением, каждый раз отдавая в голову, обдавая волнами жара, что казалось, волосы на голове шевелятся. Зор уже не боялся этого чувства, оно было хоть и странным, до конца непонятным, но чистым, и это он понимал явно.

     Вдох-выдох, еще раз, глубже… Попытки обуздать противоречивые ощущения особых плодов не приносили, а из врат никто так и не появлялся. Каждый новый миг ожидания усиливал волнительный трепет.

     Не в силах больше терпеть мучительное волнение, он шагнул на постамент, протянув руку вперед. Туман тут же окутал руку, плотно обвивая, продвигаясь к предплечью. Зор ощущал множество мелких покалываний, но его это беспокоило меньше всего. Он сделал шаг еще ближе, оказавшись вплотную к белесой дымке. Послышался отдаленный звук, похожий на голос. Сердце тут же отозвалось короткой, но сильной дробью, что пришлось крепко зажмуриться, чтобы пережить момент. Вдох-выдох, вдох-выдох. Лицо вдруг обдало теплотой, повеяв знакомым приятным ароматом весенних первоцветов, Зор открыл глаза.

     Казалось мир замер, замерло всё: движения, мысли, сердце в напряжении на пике сделать удар тоже замерло. Тарайя стояла напротив, очень близко, чуть приподняв голову, пристально глядя в глаза, дыханием касаясь его лица. На ее губах играла едва заметная улыбка. Зор пытался удержать эту невесомость сознания, но время против его воли вновь сорвалось с места и мощным ударом непокорного сердца, ознаменовало продолжение своего бесконечного течения, что даже слегка помутнело в глазах.

     Тарайя улыбнулась шире, взяла за руку Зора, продолжая смотреть в его глаза. Ощущение какой-то странной защищенности вдруг разлилось по сознанию огромной успокаивающей волной. Ритм сердца стал настолько размеренным, что казалось, оно вовсе и не бьется, будто это и не нужно. Разум наполнялся невероятным умиротворением. Мысли исчезли, мгновение замерло, но уже в спокойствии, а не перед бурей. В глубине души Зор это прекрасно понимал, как и то, что всё это исходит от Тары. Он был восхищен той мощью. Мощь казалась первородной, настоящей и простой. Ее величественность и абсолютная чистота ощущалась явно и всенепременно без малейшей тени сомнения.

     Тара вдруг засмеялась, отпустила руку Зора и прошмыгнула мимо, тут же принявшись разглядывать стены пещеры, или делая лишь вид, не спеша прохаживаясь вдоль них. Зор следил за ней неотрывно, пытаясь запечатлеть каждое движение, жест, блеск больших красивых глаз. Он понимал где-то в глубине души, что это важно, важен каждый миг в памяти, но не понимал для чего.

     В этот раз на ней было легкое светлое платье ниже колен с едва заметными отблесками изумруда. Туго стянутая пышная коса светлых волос, чуть светилась каким-то бархатистым отливом белого жемчуга. Зор следил за всем этим великолепием, грацией, чистотой, исходившей от девушки, запоминая навсегда. Эти мгновения он старался загнать как можно дальше, в самые потаенные закоулки памяти, чтобы ненароком не растерять, не забыть, и он знал, что не забудет никогда.

     – Покажешь мне землю свою, сын Амура? – Подошла она к нему ближе, заговорщицки заглядывая в глаза.

     – Конечно, да! – воодушевился и одновременно растерялся Зор. Он сначала ринулся к выходу из пещеры, затем вернулся к Таре, продолжавшей стоять на месте, и протянул руку. Девушка улыбнулась, вложив свою ладонь в его, в который раз заставив вздрогнуть сердце юного гарийца.

     Быстро добравшись до зияющего просвета выхода, Зор приложил палец к губам, жестом указав девушке обождать. Осмотревшись, он выпрыгнул наружу, прошелся вдоль скальной стены, внимательно вслушиваясь в окружающее пространство.

     – Пойдём! – шепотом позвал он Тарайю, убедившись, что в округе всё тихо.

     – Ты тревожишься? – вопросила девушка, оказавшись снаружи горы.

     – Сирхи зачастили. Яр собрал их наверняка уже, но все же…

     – Кто они?

     – За хребтом к югу станы их. С тех пор, как путь в Гарию проложили из-за хребта, вот они и не оставляют попыток проникнуть сюда. Нажива – их цель, ничего более.

     – Я поняла, у нас нечто подобное, только иначе чуть.

     – Часть гарийцев оружие в руки взяли, чтобы их сдержать… Хотя нет, оружие они взяли до этого… – Зор умолк, сложил руки на груди, уставившись на едва виднеющуюся луну, на еще светлом небосводе.

     – Пойдём! – Протянул он вдруг руку, схватив Тару за запястье и потянув за собой.

     Зор старался не спешить, но Тара довольно шустро продвигалась по каменистой местности, без особого труда преодолевая различные препятствия. Перебравшись через неглубокий ручей, они обогнули уступ и по пологому склону забрались на просторную ровную площадку. Она была останцем когда-то большой скалы, но время и ветра разрушили ее, оставив лишь часть. Останец был узкий, но длинный, обрывавшийся у большой равнины, на которой Зор накануне встретил Сирхов. Перемахнув через небольшой провал, они оказались на мягком ковре весенних пышных трав, еще невысоких, но с каждым днём стремительно тянувшихся к солнцу.

     – Туда, – махнула Тара рукой в сторону холма у края долины, – Я бы хотела встретить Ра-свет там, – она крепче ухватила Зора за руку и потащила за собой. Он мог идти конечно же быстрее, но делал вид, что запаздывает слегка, только бы она не отпускала его. Ощущения легкости, странного покоя разума при каждом ее касании были для него бесценны. Зор даже не совсем понимал – куда они идут, это было не важно, только бы идти вместе, только бы касаться…

     С вершины холма открывался вид на долину, укрытую со всех сторон величественными кедрами и пышными остроконечными пихтами. Долину разрезала надвое река, петляя извилисто, отражаясь серебристыми отблесками в свете полной луны.

     – Приветствую тебя, мой дорогой Урай! – воскликнула девушка, протянув руки к уже ночному небу, усыпанному звездами, – Твоя сестрица Мидея прекрасна! – Тарайя улыбалась, прикрыв глаза, медленно глубоко вдыхая полной грудью. Легкий ветер разносил по округе запах весеннего разнотравья, свежести и некой странной чистоты, витавшей в воздухе.

     – А где же Гария твоя, Зор? – вопросила Тара, повернувшись к нему, и слегка коснулась уже затянувшейся раны у виска.

     – Там, – указал Зор вдаль, тут же воодушевившись, – за теми холмами, в двух переходах дневных. Я покажу с радостью тебе дом наш, если захочешь, скажи только!

     – Я и так его вижу, он красив!

     – Ах, да… – улыбнулся Зор, – Я совсем позабыл…

     Тара присела, скрестив ноги меж собой, Зор не медля последовал её примеру. Они молча смотрели вдаль, на красивую долину и каждый думал о своём. Сердце юного Зора вновь начинало выстукивать ритмично, постепенно усиливая содрогания. Он медленно тянул руку к девушке и чем ближе был к цели, тем сильнее кружилась голова. Тара улыбалась еле заметно, продолжая разглядывать долину, будто ничего не замечая, но она прекрасно чувствовала намерения своего спутника, стараясь не подавать виду. Едва коснувшись руки девушки, Зор сжал несильно её ладонь в своей, Тара ответила тем же. Цель была достигнута, он снова её касался, это всё чего он сейчас желал и ничего более – просто касаться…

     Уже знакомым потоком по разуму разлилось спокойствие. Умиротворение ласкало нежно сознание, что мгновение замерло. Зор не знал и не понимал – что будет дальше, что будет поутру, через вечность, но он четко осознавал, что эту вечность дочь Дивьи и Перинея будет так же держать его крепко за руку и никогда несмотря ни на что не отпустит, где бы ни находилась. Это знание было незыблемым, оно не появилось вдруг, оно было всегда.

     – Зачем ты истоки ищешь? – нарушила вдруг тишину Тарайя.

     – Я хочу, чтобы люди искру себе вернули, чтобы сирхи не с войной, но с миром в мой дом пришли, а я с радостью их встретил. Хочу, чтобы отец мой не терял её, а мать не приносила в плату жизнь свою, чтобы он мог вновь вернуть ту искру себе.

     – Путь к истокам сложен, он погубит нас, а я не желаю твоей гибели.

     – Тот путь, по которому уже идём, погубит ещё быстрее и без возможности возрождения, – отозвался Зор.

     Тарайя придвинулась ближе, обхватила его руку обеими своими и положила голову на плечо. Её фраза всколыхнула до того неведомые чувства. Она сказала – «нас». Зор всё понял, не нужно было тысячи слов, всё стало ясно и чётко. Её не волновала своя судьба, теперь она думала и о нём, не отождествляя себя отдельно. Она стала его частью, это поняли оба без малейшего сомнения.

     Волнение новым потоком нахлынуло, что даже бросило в жар на миг. Зор ощущал себя сейчас целым изначальным существом. Пришло понимание, что сейчас он становится настоящим, обретая когда-то утерянное. Это было ново, непривычно, но в то же время было родным, до боли знакомым, оттого радостным и одновременно тревожным. Океан новых чувств обрушился на сознание: противоречивых, ошеломляющих, дарующих вдохновение и страх. Да, присутствовал страх потерять вновь обретенное. Он где-то на подсознательном уровне ощущал, что наконец-то обрел своё родное, но как теперь не совершить ошибку, ту оплошность, чтобы вдруг вновь не утратить часть своей сути.

     – Чтобы ни произошло, я буду всегда рядом, Зор! – Приподняла голову и нежно, как-то самозабвенно взглянула на него. Её глаза отражали блеск луны, звезд, красочным океаном плескавшихся в ее взгляде. И хотя они виделись всего второй раз и даже толком не говорили ни о чем, но оба знали, что жизнь каждого – теперь их общая и навсегда.

     – Давно ушли твои родители, Зор?

     – Мать я помню только в начале своего пути здесь. Говорят, что это сирхи отняли её жизнь, а отец оставил гораздо позже, пятнадцатое лето пошло уж. Он к ней стремился – пути искал, как уйти, но боялся, что заблудится.

     – Он нашел тот путь, я знаю наверняка, – прошептала Тара, прикрыла глаза, поджала под себя ноги, крепче прижавшись к нему.

     – Ты говорила, что у вас тоже нечто похожее, как наши Сирхи?

     – Боюсь, ты пока не поймешь.

     – Я постараюсь, ты поведай. Я помочь хочу очень. Я знаю, что отыщу ответ и поделюсь им с твоим народом обязательно! Мы вернем искру всем! – Не унимался Зор, искренне веря в сказанное. Его вдохновение было сейчас настолько сильным, что мысли снова стали непослушными, суматошно путаясь, озаряя разум новыми, порой безумными идеями.

     Они так сидели всю ночь, неторопливо болтая о разном, а когда, наконец, солнце стало едва появляться из-за горизонта, Тара замолчала и, прикрыв глаза, подставила лицо под теплые лучи. Она едва улыбалась, ее веки подрагивали, будто перед взором что-то происходило.

     – Мне пора, – поднялась вдруг резко Тара со своего места.

     – Куда?

     – На Урай, – засмеялась она и, не медля направилась в сторону остроконечной сопки, видневшейся вдалеке.

     Зор поспешил следом. Он сейчас был растерян и до того яркое вдохновение постепенно стало сменяться тоской и даже немного обидой. Обычной такой обидой – поганой, когда вдруг ты теряешь что-то очень тебе дорогое, что не желал бы оставлять, но реальность диктовала свои условия.

     – Я бы хотел пойти с тобой, – поравнялся он с девушкой.

     – Думаю, что – нет. Нужно открыть путь полностью, чтобы проход больше не замирал, иначе можно остаться в отражениях миров. Здесь ты открываешь, а вот на Урае открыть его в сторону Мидеи невозможно. Когда-то Раставан уничтожил один из ключей, открывающих путь к Мидее, чтобы сюда не смогли прийти дарбы-каращеи. С тех пор путь был утерян, но Мидея сохранилась, каращеи не смогли добраться до неё.

     – Раставан – кто он? И каращеи эти и дарбы?

     – Пращур мой далёкий, его нет уже давно на Урае, он за пределы миров шагнуть сумел. С тех пор Альтар уж много тысяч раз взошёл над Ураем. Дарбы – племя воителей из рода каращеев. Есть адивьи-каращеи и варры-каращеи. Адивьи – верховные правители, варры – высшие воители и собиратели земель, а дарбы – воины свирепые, они варрам служат, понимаешь? Дарбы тогда огромным войском прибыли к Ураю, успев посеять хаос на других землях. Земли были связаны путями быстрыми, что в миг шагнуть возможно было на любую, но лишь с чистыми помыслами. Путь извергнет за меру того, кто понесет в себе смрад в мыслях. Раставан великим воином был и, собрав славных урайцев, сумел защитить землю нашу, но пришлось уничтожить сферу, открывающую путь на Мидею, только врата остались. С тех пор никто не открывал их. Мне отец рассказывал про ту войну, она страшна была. Времена не лучшие настали, каращеи вновь примиряются ступить на Урай, но теперь они хитры и клятву впереди себя несут, что с миром идут, но я вижу помыслы их и они не светом покрыты, но тьмой, а цели их не ведомы. Каращеи не приходят просто так. Что-то важное в мироздании случилось, что спустя столь долгое время, они вновь явились из глубин вселенной. Да, несомненно, каращеи другие, тех больше нет, но суть у них та же осталась. Мне сложно тебе объяснить это. Если они доберутся хотя бы до одних врат, то попав сюда, смогут восстановить путь с той стороны, сотворив подобие сферы, которая находится здесь. Я поэтому незамеченной стараюсь быть, но подолгу с Урая отлучаться не могу, и рано или поздно обнаружат, что кто-то открывает путь. В первый раз я случайно заметила, что врата открылись, а во второй уже ждала, надеясь, что больше никто этого не обнаружит, я знала, что ты вновь попытаешься их открыть. Давным-давно, когда пути между землями были только выстроены, их оберегали, чтобы никто с дурными помыслами не мог ими воспользоваться. Пращуры наши – твои и мои, следили неустанно за этим, и был порядок, но с приходом каращеев всё сменилось. Путь на Мидею уничтожили, и с тех пор дорожка с твоей землёй исчезла на многие тысячи кругов Великого Ра – свет дающего Мидее. Не открывай этот путь больше, Зор, прошу тебя! Я сама сообщу, ты поймёшь, когда вновь можно будет. Пообещай, что не ступишь за пределы врат! Ты многое не понимаешь, как устроена система путей… – Тара остановилась, потянув за руку Зора, и пристально заглянула в глаза.

     – Не всё могу понять тобою сказанное, – нахмурил он брови, задумавшись.

     – Ваши сирхи покажутся добрыми старцами, степенно и мудро взирающими на закат, если дарбы-каращеи придут сюда. Пращуры твои, Зор, способны были совладать с ними, но те, кто сейчас живёт здесь – нет! Здесь другие дети Ра, утратившие не только искру, но с ней и прежний дух. Ты, конечно, преисполнен духом пращуров, но что сделаешь один на великом поле битвы? – Тарайя отпустила его руку и поспешила дальше, ловко перепрыгивая с камня на камень, быстро двигаясь и ступая на нужный клочок земли, камня, будто тысячи раз здесь ходила и знает каждую песчинку.

     Зор, погруженный в свои мысли не заметил, как они добрались до пещеры.

     Сводчатый чертог освещался голубым светом сверкающего сапфира. Туман, окутывающий столпы, слегка искрился.

     Тарайя замерла в полушаге к постаменту, обернулась. Зор стоял позади, глядя на нее каким-то стеклянным взглядом. Она чувствовала его смятение, растерянность. Зор лихорадочно сейчас соображал – как поступить, как найти выход из сложившейся ситуации, но чем больше думал, тем больше путался.

     – Не усложняй, сын Амура! – Тихо произнесла Тара, подошла, провела рукой по его волосам, потянулась на цыпочках и слегка коснулась его щеки своей, – Через два заката на третий мы встретимся, откроешь вход, я приду, – прошептала она ему на ухо, – Только сам не пытайся пройти!

     Тарайя резко развернулась и, шагнув, исчезла в тумане.

     

     

     Зор стоял у склона в долину, где они были накануне с Тарой, и внимательно вглядывался вдаль. Отряд верховых примерно в три десятка неторопливой трусцой направлялся в его сторону. Он пока не понимал – кто это. Было слишком далеко, но внутреннее чутьё подсказывало, что не бойцы Яра. Поравнявшись с крутым поворотом реки у середины долины, возглавлявший отряд всадник поднял руку вверх и процессия замерла. Он приподнялся в стременах и стал вглядываться в сторону Зора. Юный гариец не производил никаких движений, замерев у небольшого дерева, но светлые одежды всё-таки его выдали на фоне яркой весенней зелени. Всадник махнул рукой и ударил плетью коня по крупу, тот с места сорвался в галоп, чему тут же последовали и остальные. Кроме нарастающего топота, отряд больше не производил никаких звуков, что не было похоже на сирхов, а Зор теперь разглядеть мог именно их.

     Не заставляя испытывать судьбу, Зор бросился бежать вдоль края склона в сторону утеса, в надежде найти укрытие среди скал, но, несмотря на всю свою прыть, все же не мог поспорить с хорошим степным скакуном. Топот нарастал, Зор не оборачивался – всё внимание, каждый мускул были сосредоточены на беге и цели, до которой оставалось не более сотни шагов. На огромной скорости мимо пролетел всадник и, опередив беглеца, резко натянув поводья, развернув коня.

     – Мой Абардыш быстрее тебя, Урус-Зор! – оскалился в улыбке сирх, гарцуя перед ним на вороном коне. Это был тот самый Качудай, которого несколько дней назад Зор отпустил и которого видимо, упустили бойцы Яра. Спустя мгновение подоспели и остальные.

     – Я не могу в стан свой вернуться с бременем за спиной. Ты жизни оставил при нас, плату не взяв, Гаруда не простит! – Качудай вытащил из-за пазухи небольшой продолговатый сверток и швырнул под ноги Зору. Сверток упав на землю, развернулся, блеснув желтым металлом. На хорошо выделанном пергаменте были полосами вшиты и перетянуты бечевкой узкие золотые пластины с чеканным изображением разнообразных сюжетов: охоты, пиршеств, битв. – Это плата тебе моя, Урус-Зор! Бремени больше нет на мне!

     Сирхи тут же загалдели, заулюлюкали, обнажив кривые клинки, размахивая ими над головами.

     – Мне ни к чему твоя плата, Качудай! Я жизнь вам сохранил не ради платы и бремени, а ради жизни. Мне жаль, что ты несчастен, пустым забивая разум, – степенно уверенно ответил Зор, пытаясь заглянуть в глаза сирху, но тот постоянно их отводил, как только пересекался взглядом с Зором.

     – Я плату принес! – закричал Качудай, обращаясь к своему отряду. Сирхи в ответ одобрительно загалдели, дружно выставив в небо клинки, – Теперь, Урус-Зор, бремени платы нет, но есть бремя поражения. Ты хороший боец, но странный воин!

     – Я не воин!

     – Всё одно… Я бы не хотел тебя убивать, но в стан нет мне дороги, пока другое бремя не сброшу.

     – В чем бремя, Качудай?

     – А-ха-хах! – засмеялся сирх, – Плату за жизнь я отдал, теперь ты умрёшь, Урус, таковы законы. Ты жизнь без причины мою не забрал, позором окропив, Гаруда не простит! – Качудай одной рукой взмахнул плетью, хлестнув лошадь, другой замахнулся клинком для удара…

     Время вдруг словно замерло – замер всадник, оскаленная пасть коня от натянутых поводий застыла, словно в камне. Зор пристально смотрел в большие черные глаза животного, погружаясь постепенно в этот остекленевший взгляд. Разум животного был как на ладони, Зор чувствовал его подавленность, безволие, даже видел запечатленные образы: высокие сочные травы и вольная степь, крики людей, битвы, бесконечный бег в никуда. Образы сменяли друг друга очень быстро и были все однообразны, смазаны, без чувств, создающие хаос и беспокойство. Зор искренне жалел этого статного зверя, и сильным своим желанием, чистой искрой попытался успокоить тот хаос, немного поделившись светом, пока еще способный сделать это…

     Мгновение снова сорвалось с места. Сирх рубанул воздух в том месте, где миг назад стоял Зор, но тот уже прыгнул навстречу с другого бока и одним рывком вышвырнул Качудая из седла. Не останавливаясь, в несколько мощных прыжков он достиг основания спасительного утёса и быстро стал карабкаться вверх по почти отвесному склону, цепляясь за рваную породу. Опешившие сирхи кричали вдогонку всевозможные угрозы, а по зеленому ковру трав носился вороной Абардыш, за ним гонялся Качудай, но тот будто взбесился, не даваясь в руки хозяину.

     Оказавшись на вершине утеса, Зор бросил беглый взгляд вниз, чуть отдышался и бегом направился вглубь каменистой долины, поросшей мелким кустарником – в сторону, где вдалеке виднелись зеленеющие холмы. Он бежал неторопливо размеренно, сохраняя четкое дыхание. Мысли снова путались, сшибая друг дружку, не давая выстроить их в логический ряд. Зор пытался уловить смысл в действиях сирхов, но всё было столь нелепо по его разумению, что объяснений не находилось. Они его вновь пытались убить, но уже за то, что он оставил им жизни. Это было странно, хотя впервые пытались убить лишь только потому, что он чужак для них. Выходило, что любая причина вела лишь к одному. Нелепые условности, строгие, кем-то определенные границы сущего, казалось, губили на корню любые попытки изменить взгляд строптивого народа на жизнь.

     Гул погони вновь постепенно нарастал позади. Начинал накрапывать мелкий дождь, погода хмурилась. Сирхи неслись во весь опор, нагоняя беглеца. До спасительных холмов оставалось совсем немного, сразу за ними протекала бурная река, которую они с ходу не смогли бы преодолеть на лошадях, а Зор прекрасно бы с ее помощью ушёл.

     Внезапно из-за холма, на вершине появились трое пеших. Зор всмотрелся, это были не сирхи, но и не гарийцы. Они никуда не спешили, лишь наблюдали за происходящим внизу, сложив руки на груди и казалось, будто то происходящее было столь обыденным, что в их виде, действиях, взглядах чувствовалась некая безразличность. Довольно высокого роста, смуглого цвета кожи, издали даже какого-то сероватого. Одеты были однообразно: тёмно-серые с неким едва заметным блеском плащи по щиколотку – свободные ниже пояса и плотно-обтягивающие выше со шнурованными рукавами по всей длине. Зор не мог понять – кто они такие, но времени на эти размышления не было совсем.

     – Эй, урус! – Послышался знакомый окрик сзади, – Не трать силы, не уйдёшь!

     Зор обернулся, сирхи были уже в нескольких шагах во главе с Качудаем. В несколько мгновений, вороной конь сирха поравнялся с беглецом, Зор встретился с ним взглядом, животное резко дернулось, рвануло в сторону, не слушаясь крепко натянутых поводий. Качудаевский Абардыш вновь взбесился и, носясь по округе, пытался всячески сбросить с себя седока.

     Зор в этот момент уже преодолел основание холма, боковым зрением заметил замахивающегося клинком сирха, рванул чуть в сторону на небольшой гранитный валун и оттолкнувшись от него, прыгнул на преследователя, одним рывком выбросив того из седла.

     Сирхи разделились примерно пополам – одни направились вверх на холм к чужакам, другие продолжили преследование гарийца.

     Зор стремился тоже к вершине холма, отбиваясь по возможности, ловко маневрируя между лошадьми и сбрасывая одного за другим наездников на землю. Его рывки были столь мощные, что местами даже трещала крепко сшитая амуниция сирхов, а те в свою очередь не меньше удивлялись своей беспомощности, больно приземляясь о твердую землю.

     Зор рванул очередного наседавшего, метнулся снова вверх, улучив паузу и, чуть не споткнулся о катившуюся вниз оторванную голову сирха. Тому, что она была именно оторвана, свидетельствовали лоскуты кожи и рваных частей внутренностей. Подняв взгляд, он увидел, как трое незнакомцев буквально разрывали голыми руками нападавших на части. Двое действовали сообща без оружия, а третий умело взмахивал очень тонким ровным клинком, с лёгкостью разрубая лошадей и людей без разбора. Зор сейчас видя их вблизи, отчетливо понимал, что во всей округе, вплоть до Великого Дакана и Красного Солнца, он не встречал столь странных людей. Их ярко выраженные резкие черты лица в контрасте с бледным каким-то сероватым оттенком – пугали, отторгали, словно чистое сознание отторгает порочные помыслы. Действия, движения были настолько быстры, что разве гарийцы могли похвастаться подобной прытью, да и то не наверняка. Худощавые, высокие статные странные бойцы, являли собой, своим видом и действиями пугающую мощь, перед которой сирхи мгновенно спасовали, потерпев сокрушительное поражение. Даже Зор, никогда в своей жизни не испытывавший страх в том его самом мерзком проявлении и то ощущал некие пугающие нити неприятия чужаков.

     Прыжок, другой и вот он уже почти на вершине. Сирхи, поначалу резво бросившиеся на новую добычу, разбегались в диком ужасе по сторонам. Кто успел, коня развернул ещё до того, как вступить в схватку, а кто-то уже пешком, свалившийся с перерубленной лошади уползал ошарашенный, но всё же сумевший ушмыгнуть. Многим так не повезло, и они погибали быстро, даже не сумев понять произошедшего.

     Зор инстинктивно метнулся в гущу кровавой вакханалии. Он даже успел уловить некое новое чувство, но оно пронеслось мимо сознания столь стремительно, что зацепиться и прочувствовать его не вышло. Непонятные рефлексы управляли разумом и телом.

     Чужак, который орудовал странным мечом, заметил Зора и, сделав шаг навстречу, как-то изящно взмахнул клинком, будто рисуя некий невидимый узор в воздухе. В этот момент Зор уже был в двух шагах от него. Он в последний миг сумел отшатнуться в сторону от блеснувшей перед глазами стали, и со всего размаха ударил чужака в голову. Не останавливаясь, рванулся к двум другим, которые добивали не успевших ретироваться сирхов. Схватил ближайшего за руку, дернул на себя, чуть присел и мощным рывком вперед, ударом в шею свалил того на землю. Тут же последовал сокрушительный ответный удар в голову, рывок и в мгновение Зор с какой-то неимоверной отдачей ударился о землю, что казалось, затрещали кости. Было очень больно, настолько, что подобное он ощущал впервые в жизни. Это было необычно, ново, противно до искр перед глазами.

     Сирхи, кто уцелел, с ужасом в глазах наблюдали за развернувшимся поединком на вершине холма. Они видели подобное впервые, происходящее казалось нереальным. Трое чужаков и Зор, сцепились в каком-то диком безумном хаосе боя. Их движения выглядели со стороны столь молниеносными, что взгляд не успевал цепляться за какое-либо действие. Зор изворачивался, как мог, мобилизовав все возможные ресурсы своего тела. Он и сам был удивлён столь странным бойцам не меньше сирхов. Кто-то схватил его за ногу, потянул, еще мгновение, жилы натянулись, словно тетива перед дальним выстрелом.

     Зор собрался с силами, крутанулся, изловчился и, схватив обеими руками одного из них за голову, дернул со всей силы, швырнув того через себя, с хрустом ударив о землю и тут же получил несколько ударов по телу, а по руке больно полоснуло. Он отпрыгнул в сторону, пытаясь за мутной пеленой напавшей вдруг, разобрать происходящее. Один из «серых», как их прозвал про себя Зор, кое-как пытался подняться после неожиданного броска об землю. Его действия были неуверенны и слабы, но действия его товарищей стали тоже менее уверенными и более осторожными. Чужаки были даже озадачены столь необычным противником и немного терялись. На их резких безэмоциональных лицах все же появилось некое недоумение. Они разошлись в стороны, окружая.

     Орудовавший клинком, сделал резкий выпад вперед, второй прыгнул сбоку. Зор среагировал молниеносно: дернулся немного в сторону, затем вперед, четким сильным ударом ломая запястье противника. Серый боец оказался не так прост и мгновенно перехватил другой рукой выпавший клинок, тут же попытавшись достать Зора, полоснув ему по предплечью. Второй нападавший схватил за руку сзади, затем за голову, попытавшись крутануть и свернуть шею. Зор вывернулся, нырнув вниз, сжав ладонь крепко в кулак, и нанёс тому длинный мощный удар в шею, чуть сбоку. Было слышно, как хрустнула гортань. Не теряя ни мгновения, он прыгнул на другого, вновь попытавшись выбить сталь из руки. Уже увереннее увернувшись от просвистевшего у лица клинка, дернулся в сторону и сбоку всадил кулак в голову серого. Третий их собрат все-таки поднялся на ноги, неуверенно, пошатываясь направился к ним. Цепко кто-то схватил за ногу, потянув. Зор обернулся. Хрипевший с переломанной гортанью одной рукой вгрызался в дерн, второй – пытался свалить Зора за ногу. Гариец не удержался и соскользнул вниз.

     Силы были на исходе, противники, словно не знающие усталости, упорно давили его, но все же было видно, что вымотаны все. Хрипящий крепко хватал за ноги, подтягиваясь. Зор пытался вырваться, нанес один удар, другой, они сцепились уже вплотную, и не удержавшись на краю склона, покатились вниз кубарем, вскоре сорвавшись с обрыва, полетев в бурлящую воду крутого русла реки.

     Зор пытался разжать крепкую хватку, но ничего не выходило. Соперник не производил никаких действий, но держал крепко, сдавливая, что казалось, кости вот-вот захрустят. Они упорно погружались на дно, подхватываемые мощными вирами. Зор каждый раз делал огромное усилие, чтобы вынырнуть, затем снова погружение и снова движение вверх, отягощенное тяжелым грузом. Наконец удалось на одном из поворотов зацепиться за корягу и выбраться на берег. Серый мёртвым грузом повис, не реагируя ни на что и не двигаясь. Разжав кое-как цепкую хватку, Зор оттолкнулся сильно ногами от недвижимого противника, тот безвольно опрокинулся на спину, безжизненным стеклянным взглядом, уставившись в пасмурное небо. Чужак был мёртв – это Зор понял сразу, как увидел его сильно потемневшее неестественно перекошенное лицо. Рухнув на песчаный берег, тяжело дыша, Зор провожал взглядом быстро несущиеся хмурые облака. Запал боя стал понемногу спадать, и сильная боль вдруг навалилась, пронзая всё тело, сковывала, не позволяя больше двигаться.

      ***

     Зор открыл глаза. Чистое ночное небо мерцало яркими искрами далёких звёзд. Он приподнялся на локтях, сел. Тело ныло остаточной болью. Несколько глубоких порезов покрылись бурой рельефной коркой. Рваная окровавленная одежда представляла собой жалкое зрелище. Штаны еще были целы, а вот верх весь в лоскуты, больше от порезов конечно и полностью испачканный кровью. Он сбросил с себя остатки рваной ткани,

     поднявшись на ноги, глубоко вдохнул, огляделся по сторонам. Чужак лежал неподвижно у кромки воды. Зор подошел ближе, присел на корточки, внимательно посмотрев в его лицо. Сейчас он мог хоть и в свете луны, но уже внимательнее разглядеть противника. Да, черты лица были странными немного: слишком резкие, торчащие широкие скулы, тонкий острый нос и полностью исчезнувший взгляд побелевших глаз.

     Зор не испытывал к нему сейчас почти никаких чувств – ни жалости, ни ненависти, ни страха, хотя отголоски странного сожаления все же были, но это сожаление было таким же непонятным, как и этот воин.

     Он провел по его лицу ладонью, опустив веки, схватил за руки и потащил дальше от воды вверх по песчаному склону. Каждое движение, усилие – давались уже не с привычной ранее лёгкостью, а с пульсирующей болью.

     Дотащив тело до небольшого пологого холмика, уложил его в центре, обошел со всех сторон, чуть поправил, сложив ноги вместе. Осмотревшись, поднял валявшийся рядом небольшой гладкий овальный камень и положил ему на грудь, чуть отошел, критично посмотрев на тело. Немного поразмышляв, хмуря брови, поднял еще один камень, положил рядом…

     Почти до самого рассвета Зор собирал по округе камни, обкладывая ими мертвеца. Когда солнце чуть выглянуло из-за гряды, он притащил последний достаточно крупный валун и бережно водрузил его в центр на самую вершину образовавшейся горы чуть выше человеческого роста.

     Зор бросил прощальный взгляд на каменную пирамиду и быстрым шагом направился в сторону реки, нырнул в воду, поплыл на противоположный берег. Он спешил скорее ко вчерашнему месту битвы, боялся не успеть, но к чему именно – не понимал.

     Несмотря на безумие прошедших событий и измотанное тело, Зор бежал довольно быстро. В груди начинало неприятно щемить, что предательски сводило скулы, оттого он еще сильнее ускорялся, позволяя встречному ветру выбивать влагу из глаз.

     Холм встретил молчаливой пустотой. Зор взбежал на вершину, на мгновение зажмурился. Вырванный дерн из земли, невысокая – до того зеленая трава была сплошь покрыта бурой засохшей кровью и более ничего, ни останков тел сирхов, ни серых чужаков.

     Внезапно навалилась сильная усталость. Зор вдруг осознал, что убил человека. Это понимание ударило по разуму неожиданно внезапно, что стало гадко на душе. Почему он это сделал... Он только сейчас понял, что, не раздумывая бросился спасать неразумных сирхов, оказавшихся беспомощными, словно малые дети перед безжалостным матерым противником. Да, он спасал именно их – тех, кто накануне желал смерти и ему, кто устроил на него охоту. Но он четко понимал и разделял эту разницу, словно сирхи и были теми неразумными детьми – вредными, строптивыми, озлобленными, но детьми, а вот странные чужаки виделись ему как раз грозным, четко понимающим суть – врагом. Врагом чужим по сути, состоявшимся, безжалостным, видящим нужную правильную для себя цель, четко понимая причину и следствие. Да, это было именно так и для этого не нужно было каких-то доказательств, это знание шло из глубин души, он было явным и истинным.

     – Прости меня, кто бы ты ни был, – прошептал юный гариец еле слышно, мысленно обращаясь к поверженному им чужаку, и направился в сторону гряды, откуда накануне пришел. До оговорённой встречи с Тарайей оставалась еще одна ночь.

     Солнце уже скрылось за горизонтом, но все еще яркое зарево хорошо освещало долину.

     Зор почти весь день шел по следу чужаков. Он то терял, то вновь находил его, но как ни старался всё же упустил, потеряв в хитросплетениях гор. Вопросов было много – ответов ни одного. Серые почему-то не пошли за Зором, хотя первоначальный след вывел его на противоположный берег, где почти в беспамятстве он переводил дух после боя. Они какое-то время стояли у обрыва, где даже остались капли крови едва заметные, но почему-то не направились к нему – может, боялись воды? Кто знает…

     Долгий путь они проделали за разбежавшимися сирхами, кои своих следов оставили предостаточно. Чужаки шли за ними немного в стороне, будто не желали ступать по их следам, но в какой-то момент свернули и ушли в сторону гряды. Их след был не только явен, но он словно запахом витал в воздухе – запахом странным, непонятным, до того невиданным. Это не был запах чистоты или грязи, доброты или злобы, это был именно чужой запах. Потеряв их след окончательно, Зор отправился по следу сирхов и сейчас наблюдал за густым дымом костра. Судя по разносившемуся смраду по округе, сирхи хоронили своих погибших товарищей.

     Зор встрепенулся вдруг, огляделся по сторонам. Он явно почувствовал чей-то взгляд, но никого не было в зоне видимости. Негромкий фырк раздался из небольшой рощи неподалеку, затем повторился и оттуда не спеша, поглядывая по сторонам, появился Качудаевский Абардыш. Он очень медленно, будто с некой опаской или стеснением приближался к Зору, иногда останавливаясь и навостряя уши, прислушиваясь к каждому шороху. Зор тут же почувствовал его, словно проникая в разум животного. Вороной жеребец был напряжен очень – он боялся. Смятение и растерянность одолевали его разум, но он понимал впервые в жизни свою цель. Это осознание было туманным, неявным, словно за множеством одеяний, искажающих реальность, но всё же дающих возможность разглядеть хоть какую-то суть, призрачным светом замаячившую в этом мире. Зор старался мысленно его успокоить. Абардыш подошел совсем уже близко, фырча все больше от переполнявшего его волнения. Он с каждым шагом склонял голову к земле и когда оказался на расстоянии вытянутой руки от человека, почти уткнулся мордой тому в ноги. Человек провёл ладонью по гриве, затем по лоснящейся гладкой шее.

     Огромный черный Абардыш замер и ему казалось, что замерло всё: тот шелест сочных трав, дуновение ветра, зеленые гиганты не шумели больше величественными кронами. Каждое прикосновение этого странного человека погружало в необычайное спокойствие, разливающееся приятным теплом по разуму. Это чувство было настолько ярким, что влага выступила из огромных черных глаз. Тяжелый груз бесконечных битв, криков, плетей, преградой всю жизнь стоявший перед взором – таял, исчезал, растворяясь в небытии, открывая перед собой свободу. Свободу настоящую, наполненную уверенностью, даже более настоящую, чем была та, которая сопровождала его еще будучи жеребёнком. Человек потянул за широкую теплую шею, Абардыш поднял голову, встретившись на мгновение взглядом с ним. Этого мгновения хватило, чтобы уверенность и та свобода, которую удалось узреть, окрепли полностью и навсегда. Человек делился своей искрой с тем, кто с благодарностью принимал эту чистоту. Это мгновение вороной боевой конь запомнил впоследствии на всю свою оставшуюся жизнь, стремясь не предать тот свет, подаренный человеком.

     Зор подошел сбоку, дернул за ремень подпруги, потянул за седло, и оно с легкостью скользнуло, свалившись на землю, затем сбросил уздечку и хлопнул слегка по шее. Абардыш встрепенулся, едва слышно подав голос ржанием и как безумный начал носиться по округе. Он то подбегал к Зору, размашисто в стороны размахивая головой, то снова срывался в дикий галоп, мощными копытами вырывая дерн из земли. Зор улыбался, он был искренне рад за это благородное красивое животное, что смог наконец-то хоть кому-то помочь и эта помощь была принята. Это была первая победа над мраком, пусть не такая величественная, которую жаждал гариец, но она была приятна и важна.

     Багряное зарево уже почти растаяло, оставив после себя неясный блеклый небосвод. Зор бросил короткий взгляд в сторону погребального дыма и быстрым шагом направился в сторону гряды, к заветной остроконечной сопке, вскоре перейдя на бег. В его голову начали лезть предательские мысли, но он старался их гнать, и чем больше они довлели над разумом, тем быстрее прибавлял он ходу. Зор вдруг понял одну важную вещь, которую упустил из виду. Он осознал, почему серые гости казались ему настолько чужими, почему он это так явно чувствовал, и эти мысли были не радужными.

     Резвящийся до того Абардыш вдруг встрепенулся вслед удаляющемуся человеку и неспешной трусцой последовал за ним.

      ***

     Зор внимательно исследовал каменные своды, вглядывался в гранитный пол. Он помнил каждую пылинку, чувствовал запах весенних первоцветов, до сих пор витавший в воздухе, но следов хоть как-то выдававших пребывание еще кого-то здесь, кроме них с Тарой, определенно не было. Поиски продолжались уже в который раз. Удовлетворившись очередным результатом, он усаживался напротив столпов и на какое-то время отключал ум, избавлялся от всех посторонних мыслей, погружаясь в полное спокойствие, в ожидании вечера. Но долго в таком состоянии находиться никак не получалось и очередной порыв неясной тревоги разрушал границы спокойствия, тогда Зор вновь принимался ходить по пещере взад-вперед, заново вглядываясь, выискивая детали. Он часто поглядывал в центр свода в ожидании. Время тянулось очень долго, наконец, солнечный луч коснулся сферы. Зор облегченно выдохнул, подбежал к вратам и проделал уже привычные манипуляции – столпы заискрились, туман загустел.

     Мгновение, другое, никто не появлялся. Тогда он сделал уверенный шаг вперед, коснулся тумана, еще шаг. Обнаженный торс слегка пощипывало и даже обжигало. Туман окутал все пространство вокруг, что ничего было не разглядеть. Шаг, другой, внезапно туман рассеялся, и перед взором открылось бесконечное пространство, похожее на ночное небо, только Зор видел его не со стороны, не с земли привычно, а находился словно в центре, не имея точки опоры, откуда во все стороны устремлялись яркие разноцветные нити, пучки яркого света, словно солнечного, но которые не слепили глаза. Они были приятны взгляду и являли собой огромное множество. Искусная паутина опутывала все пространство. Каждый луч упирался в отдельную светящуюся сферу. Некоторые обрывались рядом, другие тянулись дальше, теряясь во мраке пространства.

     Зор сделал шаг вперед, оказавшись в одном из потоков золотистого света, который подхватив тут же, устремил его вперед. С огромной скоростью мимо проносились соседние лучи и сферы. Поток вдруг замедлился, вскоре и вовсе остановился. Зор парил перед слабой белесой, почти прозрачной дымкой, за которой медленно вращалась огромная планета. Зор с восхищением смотрел на её красочные переливы чуть зеленоватого, белого и голубых цветов. Да, это была земля, только другая, ему неизвестная. Огромный великолепный мир, раскинувшийся перед взглядом, заставлял сердце заходиться в сильном волнении.

     Юный гариец впервые видел средоточие жизни, воспринимал, как одно целое. Дух захватывало от этого зрелища, разум был преисполнен великим вдохновением. Он машинально рванулся вперед, чтобы дымка не мешала взгляду, но не смог этого сделать. Слабый туман являлся преградой, не позволяющей пройти за его границы. Зор понял, что на этой земле находились такие же врата, как и на его родной, только вот они были закрыты, о чем и ведала тогда Тарайя.

     Вспомнив о девушке, он резко развернулся и устремился обратно. Поток света подхватил, как и прежде, и в одно мгновение он оказался в том самом центре, откуда устремлялись в разные стороны яркие лучи. Зор теперь понимал, почему Тара просила его не пытаться протии сквозь врата. Дорожек и планет было великое множество и было совершенно непонятно – откуда приходила Тарайя. И тут вдруг Зор осознал, что не знает, как вернуться теперь на свою землю. Он метнулся по одному потоку, как ему показалось – нужному, но уткнулся в серую, местами почерневшую, словно уголь, будто после большого пожара безжизненную сферу. Вернулся обратно, попробовал другой путь, еще один, и снова промашка.

     Земли были разные: от мрачных темных безжизненных, до ярких красочных, поражающих воображение, что дух захватывало. Вернувшись в очередной раз в центр излучения, Зор стал внимательно вглядываться в расходящиеся потоки, в надежде найти, почувствовать, может быть, какое-то различие, ориентир, по которому можно было определить правильный путь. Вдруг что-то сжало руку, рвануло и один из потоков, подхватив, устремил к очередной сфере. Всё происходило настолько быстро, что едва удалось разглядеть мелькнувшую перед взором голубую землю, как ноги почувствовали точку опоры, темнота, туман...

     Ещё рывок, ноги запнулись и, уже падая, явился знакомый чертог, куда его втаскивала Тарайя, повалившись вместе с ним кубарем на каменный пол.

     – Успела! – Облегченно выдохнула девушка, лежа на спине.

     Зор тут же подскочил на ноги, осмотрелся по сторонам и, подав руку Таре, помог подняться. Она отшатнулась, с укором взглянув в его глаза, затем прильнула щекой к его плечу, – Я ведь предупреждала, – прошептала она, обдавая теплым дыханием, – Ты многое не понимаешь, Зор. Не пытайся идти через врата, погибнешь! – Она провела пальцами по свежему разрезу на руке, покрывшемуся бурой коркой, – Что это? – Надавила чуть, затем закрыла рану полностью ладошкой. Её прикосновение было приятным, несмотря на глубокий порез и то, что когда Зор сам задевал его случайно – становилось больно. Сейчас же боли не было вовсе, лишь тепло разливалось приятно по руке, слегка покалывая.

     – Ну вот, – улыбнулась Тара, – теперь быстрее заживёт.

     Зор посмотрел на руку – рана затягивалась буквально на глазах. Засохшая кровь словно вскипала, тут же отваливаясь маленькими кусочками, обнажая слегка вздувшийся затягивающийся рубец.

     – Пути между землями протекают вне времени и пространства. Если бы я не успела, ты бы погиб. Тело не смогло бы существовать вне законов земель, где есть подобное. Оно живет по тем законам, которыми живет земля, сотворившая его. Пути существуют по высшему закону, главенствующему над законами земель.

     – Но раз они главенствуют, значит связаны? – Перебил её Зор.

     – Нет, они иная ступень, высшая, где низшее быстро погибает, не способное быть подобным. Это как если бы ты погрузился под воду, или же прошел сквозь пламя огня – какое-то время сможешь, но затем тело погибнет.

     – Я понял, но как не запутаться в тех хитросплетениях? Их великое множество и верный как узнать?

     – Я покажу, – Тарайя потянула его за руку, в сторону портала, – только не отпускай меня!

     Зор молча кивнул, шагнув следом в белесую дымку.

     Они парили в эпицентре излучения, которое, казалось, пронзало их насквозь. Тарайя подняла вверху свободную руку, взмахнула ею и медленно стала опускать, словно толкая что-то ощутимое вниз. Пространство вдруг сдвинулось и стало опускаться. Эпицентр уходил все ниже, становясь меньше. Вселенная будто сжималась, давая возможность рассмотреть всё в масштабе. Яркая паутина становилась все меньше, и вот появились земли. Они располагались хаотично в пространстве, но к каждой вел свой луч. Паутина была огромна. Тарайя в какой-то момент перестала уменьшать светящуюся паутину, когда стала заметна некая граница из дымки по её периметру.

     – Смотри, это Круг Крайний и его земли, – обвела она дымку, в окружении которой парили разного цвета и размера сферы. – Какие-то мертвы, другие только зарождают жизнь в себе, кто-то в стремлении или в увядании. Это единое соцветие, где мы можем жить и жизнь творить. С помощью путей мы можем быстро преодолевать огромные пространства между землями, но воспользоваться ими не каждому дано и не всегда возможно. Чтобы пройти, врата должны работать с обеих сторон. Я говорила тебе, что совет специальный раньше был, который управлял путями, но теперь многое разрушено, совет исчез, врата нет возможности оживить на некоторых землях. Каращеи виной тому. На Урае есть птицы, способные преодолеть это пространство, и на некоторые земли мы летали, врата оживить чтобы, но до Мидеи путь слишком долог, она ведь гардом служит в самом отдалении, даже каращеи неспособны без путей добраться до нее. Вот, смотри! – указала Тара на голубой шарик, мирно вращающийся в пространстве, почти у самой границы туманной дымки, которого касался луч света, чуть обволакивая. – Это Мидея, узнаёшь?

     – Да, – коротко ответил Зор, завороженно разглядывая чудную взору картину.

     – А вот это Урай, – протянула она руку к такому же голубому шару, слегка больших размеров, находящемуся почти у самого центра пространства.

     – Я был у этой земли! – ткнул пальцем Зор в другой голубой шар с изумрудным отливом.

     – Это Тулея, на ней врата тоже закрыты с тех пор, как Раставан ушел, а лететь сквозь пространство столько, что жизни моей и твоей не хватит. Тулея мастеров в себе хранила всегда чудесных.

     – Могу ли побывать на всех этих землях?

     – Только на Урай путь открыт с земли, другие заперты и как их оживить, не знаю. Но ты не печалься, Зор, я обязательно проведу тебя на Урай, он красив, тебе обязательно понравится! – Тара улыбнулась и провела рукой над сферой, будто поглаживая её.

     – Но где же солнце наше, твоё где? – вопросил Зор, разглядывая золотую паутину, пытаясь отыскать глазами светило.

     – Это всего лишь пути и земли, сейчас… – Тара вновь подняла руку и, ухватившись за что-то невидимое, потянула, вращая. Паутина начала сжиматься, закручиваясь вокруг своей оси. Она становилась всё меньше и как только превратилась в маленький пучок света, запульсировала, тут же выстрелив в стороны новым пространством.

     – Это мир настоящий, смотри, вот Ра – свет дающий Мидее, а вот Альтар – Урай согревающий!

     Зор с полуоткрытым ртом наблюдал за новым чудным зрелищем, плескавшимся в пространстве перед взором. Вокруг ярких звезд кружились земли. Они были разных размеров, большинство безжизненные и блеклые, редкие – яркие и цветные. Тарайя то уменьшала, то увеличивала видение. Миры, состоящие из одного светила и нескольких земель, вращались по спирали. Какие-то больше, другие меньше. Тара отдалила их еще, и парящие спирали оказались в другой, единой огромной сфере. Она была туманна.

     – Здесь мир наш завершается, но начинаются иные. Оттуда каращеи приходят, но шагнуть за эту грань мы не можем. Там жизнь по иным законам протекает – по своим, нам неподвластным. Я знаю, что люди не выживут в тех измерениях, так же как и жизнь тех миров неспособна существовать в нашей реальности. Вот только каращеи – это загадка, которую разгадать не смог еще никто. Они из иномирья, но способны существовать и в нашем. Когда-то очень давно было всё едино и люди жили в гармонии на всех землях и создавали новые земли, открывая яркие, до того неизведанные краски света изначального. Но одни вдруг возжелали власти над другими, тогда и начался разлад. Я не знаю всей сути тех событий, ведь происходили они настолько давно, что многое искажено в преданиях, и уж некоторые земли исчезли, а другие возродиться успели с тех времен. Вот в тот момент и пришли каращеи впервые. Они внесли еще больший разлад, но в какой-то момент два враждующих правителя все-таки объединились и смогли изгнать их. Несмотря на общую победу, вернуть прежний уклад жизни уже было невозможно. Вражда снова то появлялась, то затухала. Враждующих становилось больше. Земли делить пришлось. Каращеи приходили вновь и вновь, войн становилось еще больше. Страдания окутали некоторые из земель, практически уничтожив жизнь на них. Каращеи не щадили никого. Дарбы-каращеи искусные бойцы и самые подлые воители, коих нет в нашем с тобой мироздании. Захватывая очередную землю, они добивали остатки жизни на ней, и полностью истощив, на какое-то время исчезали в глубинах вселенной. В последнее их прибытие люди были настолько раздроблены и бедны разумом, что великим трудом и огромной жертвой удалось изгнать за пределы чертогов наших. Я не знаю, какова цель конечная, но с каждым приходом этих темных воителей, мир скудеет. На многих землях уже даже не помнят сути изначальной мироздания нашего. И цель их – раздробить всю память и истощить все земли. Наши предки пытались найти их обиталище, но ничего не вышло. Великий Раставан смог пройти путями каращеев, но как потом оказалось, они приходили из иномирья. Раставан искал проходы во вселенной, куда скрывались каращеи, но не смог и никто не сможет, ведь то миры иные и они неподвластны телам нашим и разуму мира, которым владеем. Другие законы управляют теми мирами и так же, как наш закон не властен там, так и те законы бессмысленны здесь, но вот только каращеи – загадка…

     Тара провела ладонью вокруг дымчатой сферы, – Этот мир – закон один, непоколебимый, подчиняющийся свету первородному. А вот эти, – она еще уменьшила картину, явив другие соседствующие подобные сферы связанные тонкими нитями между собой, – Эти подвластны своим, иным законам. Все законы жизней этих вселенных первородны. Они начальны и непоколебимы. В каждой из этих вселенных жизнь подчинена своему закону.

     Зор не верил своим глазам. Красочная картина мироздания буквально сводила его с ума. Тара продолжала уменьшать эту причудливую вселенную, и вот показался еще один туманный шар, затем еще и еще. В каждой такой сфере были свои миры, парящие в невесомости, вращаясь не спеша, сверкая звездами. Они являли собой некие фигуры, будто пчелиные соты, сбиваясь в гроздья и образуя новые спирали. Те спирали образовывали другие, так повторялось много раз, пока не появлялась главенствующая сфера, и начиналось всё по-новой.

     Зор конечно же в глубине своей души знал об устройстве мироздания, но то, что оно такое многообразное и сложно устроенное – не ведал. Смятение, восхищение, буквально сводили его с ума. Одновременно и простота и сложность проплывающей перед глазами картины – поражали, заставляя испытывать некий божественный трепет. Собственный внутренний мир Зора ширился, рос, в такт увиденному. Некоторые границы сознания, до того крепко стоящие на множестве вопросов, тут же рушились, рождая новое видение, мироощущение. Голова вдруг сильно закружилась, перед взором всё поплыло. Картина показанного мира стала быстро возвращаться в изначальное состояние. Появилась прежняя золотая паутина, затем земли. Сознание Зора начало сильно путаться. Накатила сильная головная боль и неприятная дрожь тела. Когда они оказались в центре паутины, Тара тут же шагнула в один из лучей, потянув за собой Зора.

     Мгновение, темнота, пустота…

     С хрипом, сильно втянув грудью воздух, Зор буквально вывалился из туманной дымки врат, следом вошла Тарайя часто тяжело дыша.

     – Я же говорила, что это может убить, – опустилась девушка на колени перед лежащим на спине гарийцем. Она его немного приподняла и прижала голову к своей груди. – Сейчас всё пройдёт, – шептала она, чуть раскачиваясь, как маятник.

     Зор приоткрыл глаза, дыхание восстановилось. – Мир красив, – прохрипел он, улыбнувшись. – Я знал, знал… но не ожидал подобного! – расплылся он в довольной улыбке. – Я теперь знаю точно, что в этом вот во всём не может быть ничего плохого. Ведь есть какая-то тайна, есть этот ответ?! Не может Высшее и чистое нести в себе грубость и боль, понимаешь? Закон изначален, закон – чист! Здесь дело в чем-то ином… – не унимался он.

     – Есть наверняка твой ответ, – снисходительно заглянула Тара в его глаза. Она была в душе очень рада сейчас, что хоть как-то смогла помочь, пусть и незначительно, но это было тоже важно. Она знала, что Зор никогда не отступится от своей цели. В нем чувствовалось великое стремление, повлиять на которое было невозможно. Тара понимала всю тяжесть того бремени, которое он на себя взвалил и хотела как можно сильнее облегчить эту непосильную ношу. Она смотрела в горящие надеждой глаза Зора, затем вдруг потянулась и коснулась его губ своими. Это было неожиданно не только для Зора, но и для нее самой. Мир заискрился, что перехватило дыхание. Тара не понимала, что она делает, а Зор не понимал, что происходит, но обоим казалось, будто замер миг в своем высшем апогее счастья. Тело и разум наполнялись неимоверной мощью: чистой, красивой, изначальной, неподвластной разрушению. Время словно замерло, уступив место настоящей первородной энергии света, жизнь творящего, закону изначальному, непоколебимому – приоткрывающему завесу своей тайны.

     Удар сердца, другой, третий… Пульсация нарастала. Что-то ненужное и неприятное пыталось вырвать из эпицентра блаженства, цепко хватаясь в намерении рассеять тот свет.

     – Дарбы! – крикнула Тара, резко отшатнулась, силой дернув на себя Зора. Тот мгновенно среагировал в попытке подняться, но тут же был сбит с ног сильным ударом в спину.

     Рывок, снова удар, и снова рывок. Зор прыгнул в сторону, развернулся, отступил, упершись в холодный камень чертога. Из портала один за другим выходили те самые странные серые, которых он уже встречал, но не знал, что именно они и есть эти страшные каращеи, про которых рассказывала Тара. Около двух десятков, они быстро рассредоточились, перекрыв выход наружу и подход к столпам. Двое осторожно подходили к Зору, а двое других уверенно направились в сторону Тары, пятившейся к стене.

     Хотя они и казались почти одинаковыми, но некие различия в них все же улавливались – даже, если присмотреться, можно было понять, что кто-то старше, кто-то моложе. В общей же массе, странные серые люди были похожи друг на друга очень сильно.

     Чувство некой обиды вдруг всколыхнулось в сознании. Зор почувствовал себя загнанным, обделенным свободой – кем-то извне решившим, что должно быть именно так. Не дожидаясь, он резко подался вперед, заставив наседавших встать в оборону, но вопреки резко прыгнул в сторону Тары, крепко всадив кулак в голову одного из пытавшихся схватить девушку за руку. Удар был такой силы, что у серого хрустнула лицевая кость, он тут же обмяк. Тарайя увернулась от второго. Следом, прыгнув на него, сильным рывком Зор сломал ему шею, схватил девушку за руку.

     Незваные гости замешкались на мгновение, возможно они не ожидали такой прыти от юного гарийца. Этого мгновения почти хватило, чтобы броситься к выходу из пещеры, в надежде прорваться, но последовало несколько мощных ударов по телу, сбивших с ног. Падая, Зор увидел мельком, как на Тару уже набрасывали какие-то ремни. Девушка вырывалась, как могла, но попытки эти были тщетны. Один из вязавших, вдруг вытащил из-за пояса короткую плеть и размашисто ударил противившуюся жертву. Сознание Зора будто помутилось от увиденного. Дикая ярость мощным извержением рванулась наружу из далеких глубин подсознания. Со звериным ревом он вырвался из крепкой хватки, пытавшихся связать и его. Ударил одного, второго, третьего. Глаза доброго чистого гарийца были налиты кровью, его сердце больно сжималось в груди всё сильнее и казалось, вот-вот разорвётся от напряжения. Удары сыпались со всех сторон, сбивали с ног, но он снова поднимался, не обращая внимания на боль, попутно отвечая противнику тем же, продолжая двигаться к цели. Сильный рывок. Ещё один. Короткий хруст шеи вязавшего Тару, и тело рухнуло. Захват второго, удар в голову, еще один. Зор чувствовал, как хрустят кости – свои, или чужие, было неясно, да и не важно. Удары сыпались без остановки, захваты противников были настолько сильны, что, казалось, вот-вот сломается остов. Вырываться было всё сложнее, он не успевал отбиваться. Что-то вдруг стянуло сильно шею до удушья, в глазах резко потемнело. Зор схватился за удавку – рывок, еще один, петля лопнула. Хрипящий первый вдох. Он увернулся от очередного удара и ответным переломал руку нападавшего, что кровь хлынула из разорванной плоти излома. Зор швырял одного за другим нападавших, отбивался, бил в ответ, ломая чужакам руки и ноги. Серые не сильно уступали в силе и скорости, но они никак не могли грамотно построить свою тактику в ограниченном пространстве.

     Творившееся в каменном чертоге было похоже на какой-то дикий хаос, будто боги войны вступили во вражду и выставили своих лучших бойцов. Противник был в сильном недоумении. В рядах незваных гостей появилось замешательство. Метнувшись к Тарайе, Зор разорвал стягивающие ремни и, схватив ее за руку, бросился к выходу из пещеры. Они бежали изо всех сил, но силы были на исходе. Запал боя стал исчезать. В разум Зора неприятным толчком ударила действительность. Масса противных чувств оплетали сознание. Он сильнее подтолкнул Тару в скальный просвет и вывалился следом сам.

     Боль начинала потихоньку пульсировать во всём теле. Левая рука безвольно обвисла без возможности ею даже слегка пошевелить. С каждым мгновением боль становилась невыносимее, силы покидали. Тара поддерживала Зора, перекинув руку через свое плечо, помогая ему идти.

     Когда они взобрались по узкой тропе к обрывистому склону, внизу которого бурным потоком шумел неглубокий ручей. Перебитые ноги его вдруг подкосились, и он рухнул на землю. Тарайя пыталась его поднять, но никак не получалось.

     – Варр-русс! – послышался вдруг протяжный громкий окрик. Голос был груб и в то же время звонок, будто отточенный, яркий, без тени лишнего.

     – Это варр! – с удивлением выпалила девушка, тяжело дыша, падая рядом с беспомощным гарийцем.

     У скального прохода стоял тот самый чужак из недавней встречи на холме, а в руке держал свой изящный клинок, направленный острием в землю. Во время боя в чертоге, его не было, появился позднее. Он один имел оружие. Видимо этим и отличались вары от дарбов, по крайней мере, других отличий не было.

     Зор дернулся, попытался подняться. Рывок, еще один. На каждое хоть малейшее движение, тело отзывалось сильной болью.

     Чужак сделал шаг вперёд и медленно направился навстречу. Из пещеры следом высыпали еще несколько серых, поспешив следом.

     Отчаяние заполонило разум, сметая все мысли на своём пути. Зор с каким-то гортанным рёвом с трудом поднялся на ноги. Гнев будоражил душу, что было невыносимо и в какие-то мгновения казалось, что это дурной сон. Хотелось скорее проснуться.

     – Не трогайте его! – Выкрикнула Тара, выбежав вперед, заслоняя собой парня.

     – Я дочь Дивьи и Перинея – Тарайя! Сестра Тархана мудрого, Рода Раставана клятву понесу, но не трогайте его! – Из глаз девушки градом текли слезы. Она пыталась оттеснить, с трудом стоявшего на ногах гарийца. Его тело было грязно-бурым, один глаз не открывался, из разорванного виска пульсировала кровь. Он пытался сделать шаг вперед, оттолкнуть девушку в сторону, но сил не было совсем. Впервые в жизни, он чувствовал себя беспомощным и таким обессиленным.

     – Варр-русс! – Вновь прокричал чужак, четким движением рассек сталью воздух, кончиком задев ближайший камень, от которого тут же отлетели осколки, будто мягкая плоть, срезанная острым лезвием. Он убрал клинок в ножны за спиной и уже уверенно подошел, рывком швырнул Тару в сторону, где её тут же подхватили другие.

     Зор дернулся, но последовал мощный удар в голову от меченосца. С трудом удержавшись на ногах, гариец схватил здоровой рукой его за шею. Еще удар. В глазах потемнело, но Зор только сильнее сжимал кисть руки. Это единственное на что он был сейчас способен, держась из последних сил. Чужак стал пытаться разжать хватку на своей шее. Зору казалось, что пальцы вот-вот захрустят, лопнув, как сухой хворост. В миг, когда уже больше невозможно стало сопротивляться, он схватил серого за ворот плаща и, дернув на себя, падая, попытался увлечь за собой с обрыва. Удар, снова удар, гариец полетел с обрыва. Яркий всполох разноцветных искр разлетелся перед глазами… темнота.

     Мощный порыв ветра пронёсся у самой земли, заставив тело сильно содрогнуться. Зор лежал на мелких камнях, больно впивавшихся в спину. Совсем рядом был слышен шум воды. Слипшиеся от засохшей крови ресницы не давали возможности открыть глаза. Он приподнялся кое-как, сел. Одна рука совсем не слушалась, отдавая сильной болью. Не без труда встав на ноги, на звук подошел к шумящей воде, зачерпнул, умылся, протер веки. Один глаз плохо открывался, сильно оплыв.

     Зор осмотрел себя. Зрелище было печальное – весь грязный, в спекшейся крови, изорванные до того светлые штаны висели бурыми драными лоскутами.

     Место было знакомое. Вверх по течению ручья виднелась остроконечная сопка, но до нее было достаточно далеко, и как он сюда попал, непонятно. Память обрывалась на схватке с серым. Последнее, что удавалось вспомнить – попытка сбросить варра с обрыва.

     Напившись жадно воды, прихрамывая, Зор перешел через бурлящий ручей, вышел на узкую тропу, лавирующую меж скальных отрогов, и направился в сторону заветной горы. Он старался не думать о произошедшем накануне, но бунтующие мысли было сложно успокоить. Зор понимал, что Тара жива, иначе её убили бы сразу, как тех бедных сирхов. Судя по тому, что Урай был в положении осады каращеями, и как она рассказывала – по всему выходило, что её просто захватили в качестве весомых убеждений.

     Не без труда добравшись до основания горы, он замер, вслушиваясь в каждый шорох, дуновение ветра. В воздухе стоял едва уловимый тот самый специфический запах чужаков. Зор не опасался нарваться вновь на них. Он почему-то знал, что никого не встретит, и это было так. Шагнув в черный проход пещеры, он медленно прошел до чертога. Запах стоял уже сильно ощутимый.

     Стоп! Но если каращеи уже до этого были здесь, то, как они сюда прошли? Зор был точно уверен, что после боя на холме, будучи уже в чертоге, ничего подобного, ни одного намека на их пребывание здесь он не учуял. Да, было ясно, что те трое пришли не через этот чертог, а каким-то иным путём.

     Под купольным сводом было темно. Свет, пробивавшийся сквозь отверстие вверху, едва мог осветить нормально просторный чертог. Сапфировые столпы не светились, как раньше, а покоившаяся на них сфера, и вовсе была сильно потемневшей, больше напоминая кусок обычного гранита. Зор подошел ближе, осмотрел все внимательнее – столпы были мутными, блеклыми, а сквозь сферу тянулась, рассекая почти надвое тонкая трещина. Было ясно, что это каращеи постарались, но судя по рассказам Тары, да и по тому, что первая троица здесь оказалась явно не через него, выходило, что был еще один путь, вот только где…

      ***

     Трое медленно шли вдоль пересохшего русла ручья по небольшой долине. Один хромал, опираясь на костыль, наспех вырубленный из молодой березы. Другой шел рядом, тащил на горбу тюк с какими-то вещами, а третий шагал чуть впереди, часто останавливаясь, прикрывая ладонью взор, всматриваясь в вершину невысокого плато, преграждавшего путь. Они были сильно измождены и уже несколько дней не ели, благо воды кругом было вдоволь, что позволяло поддерживать хоть какие-то силы.

     Зор в данный момент сидел как раз на вершине этого плато, скрестив ноги меж собой, и наблюдал за неторопливой троицей. Впервые он их заметил еще накануне по утренней заре, узнав в них сирхов. Они упорно шли по его следу, и гариец понимал это, но не считал важным, продолжая свой собственный путь. Эти дети степей его сейчас интересовали и беспокоили меньше всего. Угрозы никакой они явно не представляли, наоборот, сейчас являлись сами жертвой даже для зверя.

     С момента боя в каменном чертоге уже минуло четыре дня. Раны на теле почти затянулись, сломанная рука была перетянута дикой виноградной лозой, перекинутой через шею. Зор вечерами усаживался на землю, провожая солнце к закату, и старался отключить полностью все мысли, позволив нужным процессам в организме поскорее восстановить непослушную конечность. Это удавалось довольно хорошо, что сегодня он уже мог хвататься за свисающие с песчаных обрывов корни, подтягиваясь почти без боли.

     На протяжении трёх последующих дней после боя, он не унимался и выискивал по округе, в надежде встретить чужаков, выведать место иного пути, но все было тщетно. До того наполненный жизнью горный хребет, казалось, стал молчаливее – утихомирил шелест крон деревьев, спрятал всякого зверя, прогнав со своих просторов даже птиц. Попытки восстановить треснувшую сферу так же не увенчались успехом. Было просто непонятно, как это сделать, да и можно ли что-то сделать вообще? Здраво рассудив, что ничего путного здесь больше не добьётся, он отправился на юго-восток, к холму, где распрощался с Яром. Наверняка матерый воин знал еще какие-либо пути и мог на них указать и если бы только один оказался цел, уж он-то бы смог его оживить.

     Солнце почти скрылось за далекими вершинами. Зарево было кроваво-красным, нагоняющим тоску. Зор впервые в своей жизни испытывал это странное чувство в последние несколько дней. Мысли гнать не получалось, да он уже и не старался сильно. Перед взором стояли глаза Тары – большие, красивые… Но не те, в которых чудесными переливами плескались океаны звёзд, причудливых всполохов света, а те, которые были залиты горечью отчаяния. В сознании сильно засел тот образ и слова, когда она себя в жертву каращеям отдала, чтобы ему жизнь спасти. Зор понимал её и именно такую принимал. В то же время угнетение из-за произошедшего давило тяжким грузом, что стоило особых усилий хоть на короткое время его приглушать. Нужно было разобраться во всем, понять, ответить на насущные вопросы и действовать разумно, иначе ждет быстрая погибель – это Зор понимал прекрасно. Мытарства с отцом в свое время не прошли даром, научив терпению и рассудительности.

     – Эй, Урус! – послышался окрик.

     Зор в своих размышлениях и не заметил, как сирхи уже подошли к подножию плато. Он нехотя поднялся, бросил беглый взгляд на еле стоящую на ногах троицу и неторопливо зашагал прочь от них.

     – Урус-Зор, постой! – тяжело дыша, кричал Качудай вслед. Да, это был тот самый бравый предводитель когда-то большого отряда, а теперь являвший собой жалкое зрелище. Зор его узнал, остановился на мгновение, задумался, потупив взгляд в землю, и снова продолжил путь.

     Сирхи с большим трудом карабкались по крутому склону, помогая хромому товарищу. Порода была рыхлая песчаная, часто осыпалась под ногами, норовя утащить за собой ступающего. Зор уже отошел на приличное расстояние, когда они наконец-то забрались наверх. Сирхи что-то продолжали кричать, но слов уже было не разобрать. Убедившись на собственной шкуре в коварстве степняков, он лишний раз не хотел себя обременять встречей с ними, чтобы не терять время на пустое.

     День выдался жаркий. Солнце было в зените и палило нещадно. Духота стояла такая, что уже нестерпимо хотелось пить. До того ровное плато, стало перемежаться холмами и лощинами. Впереди в одной из таких лощин показалась небольшая извилистая речушка. Спустившись, Зор плюхнулся в холодную проточную воду, жадно напился, опрокинулся на спину и какое-то время позволил потоку нести тело по течению. Вдоволь наплескавшись, он выбрался на другой берег.

     Взобравшись наверх лощины, Зор тут же прильнул к земле, замерев. Дыхание слегка перехватило от неожиданности. Укрытые дрожащим знойным маревом, с высокого холма на огромных черных лошадях неслись трое дарбов, а впереди чуть в отдалении на невысоком степном скакуне, орудуя по бокам крупа плетью, сирх. Он часто коротко оборачивался и с каждым разом всё сильнее лупцевал своего коня, у которого обильно из пасти текла пена. Чужаки быстро нагоняли беглеца. Их лошади, казалось, вовсе не напрягались даже, в темпе сокращая расстояние. Один из каращеев вдруг резко ускорился, в несколько мгновений поравнялся с сирхом.

     Два всадника создавали контраст – сирх на фоне дарба выглядел, как младенец на жеребенке. Каращей потянулся вдруг, схватил степняка за шиворот и легко сдернул с лошади. Тот гулко шлёпнулся о землю, быстро подскочил, обнажил чуть искривленный меч, оскалился. Дарб по инерции проскакав вперед, развернул коня. Двое других остановились, замерли неподалёку позади рычащего сирха. Степняк был растерян и даже напуган – он крутился на месте, выставив клинок перед собой. Сирхи не были трусами, но сейчас он был напуган неизвестностью. Он не понимал, кто перед ним был, что за странный враг? Дарб спрыгнул с лошади и уверенно направился к нему. Сирх зарычал сильнее и бросился на совершенно безоружного противника, занося меч для удара. Взмах, другой, свист горячего воздуха… Дарб изящно увернулся от сверкающей стали, поймал в замахе руку сирха, ударил в ответ, и кость с глухим хрустом обнажилась, сложившись пополам, вскрыв рваную рану. Степняк даже вскрикнуть не успел, как серый незнакомец схватил его за голову обеими руками и четким движением оторвал ее от туловища.

     – Дарб-аран-русс! – Выкрикнул он уже знакомым звонким четким голосом, схватив голову за волосы, подняв вверх. Он вдруг резко оглянулся, устремив взгляд в сторону лощины, где притаился Зор. Дарб словно что-то услышал, почуял, и какое-то время пристально вглядывался, щурясь от яркого солнца, затем так же внезапно потерял интерес. Он перевязал оторванную голову какой-то бечевкой и, запрыгнув на лошадь, повесил ее сзади, зацепив за крюк у седла. Только теперь Зор разглядел, что у двоих других уже висели чьи-то головы.

     Каращеи медленно, неторопливым шагом направили своих лошадей в сторону отрога вдалеке. Зор решил выждать, пока они скроются из виду, и хотел было направиться за ними, проследить, как вороные вдруг замерли. Один резко развернул коня, поднял руку вверх. Всадники застыли, словно истуканы, не производя ни звука, ни движений, лишь знойное марево чуть колыхало три тёмных силуэта. И тут легким дуновением ветра до Зора донесся едва уловимый затхлый запах давно немытых тел – знакомый, можно сказать уже родной запах степняков. Сирхи шли по пятам гарийца и видимо уже были совсем где-то рядом.

     Быстро перебравшись на другой берег, он взобрался вверх по склону, осмотрелся, прильнув к земле как можно ниже, скрываясь за густым невысоким кустарником. Оказавшись за небольшим склоном, скрывающим от глаз дарбов, Зор изо всех сил бросился бежать навстречу сирхам, надеясь успеть, пока те, не появились в поле зрения чужаков. Он часто оборачивался, опасаясь, что мог и себя выдать каким-либо образом.

     Троица шла по гребню длинного пологого невысокого склона, тянувшегося как раз в сторону дарбов. Двое двигались впереди, а хромой ковылял, заметно отстав от товарищей. Ветер дул от них и без труда разносил яркий терпкий запах на большое расстояние. Зор ускорился, что было сил. Нерадивые степняки совершенно не таились и, похоже, это их волновало меньше всего. Измождённые полуденным зноем, они еле плелись, часто останавливаясь, окидывая взглядом окрестности. Зор боялся, что они выдадут себя и скорее всего после этого дарбы нападут и на его след, тогда будет меньше шансов проследить за ними, а вернее шансов не будет совсем, придётся либо умирать, либо убивать. С последней мыслью гариец уже свыкся, а пленение Тараий, подстёгивало её ещё больше.

     – Урус! – Вдруг закричал впереди идущий Качудай. – Урус-Зор, стой, мы биться не хотим, за то клятву дадим, Урус… – сирх остановился, увидев грозный вид бегущего на них гарийца, явно с недобрыми намерениями. Путешественники замерли в растерянности, хромой потянулся к ножнам, трясущейся рукой пытаясь развязать походный хлястик на рукояти, удерживавший меч. Качудай стал размахивать руками, потом резко потянулся тоже к ножнам, сильно щурясь, часто дыша открытым ртом, глядя уже куда-то за спину гарийца. Тут же вытащил оружие и третий. Позади вдалеке, во весь опор неслись чужаки в их сторону. Качудай хотел было сообщить об этом и гарийцу, но тот стремительно в несколько рывков вбежал на холм и выбив клинок у первого, швырнул того с холма.

     Все происходило очень быстро – еще удар, рывок, второй меч, третий… Степняки пытались что-то кричать, но мгновение и троица кувыркалась со склона вниз, а следом и Зор. Как только все оказались внизу, он одного за другим стащил к ближайшим зарослям.

     – Тсс! – Приложил гариец палец к губам и зажал рот рукой противящемуся хромому, придавив коленом в грудь к земле.

     – Ты зачем!? – В недоумении воскликнул Качудай, в попытке подняться на ноги, тут же получил удар ладонью по шее и свалился обратно. Сильно уставшие, изможденные многодневным переходом без нормальной еды и отдыха, они не могли хоть как-то сопротивляться, да ещё и гарийцу.

     – Молчать! – рявкнул Зор. Его голос был груб, резок, а во взгляде читалась жесткость, не терпящая возражений. И тут до слуха донёсся слабый звук топота. Зор досадно выдохнул, утерев испарину со лба.

     – Туда! – скомандовал он степнякам, указав на небольшой старый провал в склоне.

     – С позором смерть принять заставляешь, Урус-Зор! – Бубнил Качудай, но повинуясь, торопился к провалу. – Зачем сталь отнял, Урус?! – обернулся он коротко, с укоризной взглянув на него. – Не тебя она касаться должна была, а бекетов черных. Как теперь смерть принять!? Позор на род мой! Гаруда не простит, не примет в объятия свои, крылья не позволит обрести… – всё продолжал скулить предводитель сирхов, досадуя об утерянном оружии на вершине холма.

     Зор молча затолкал их в узкий провал и жестом приказал не производить ни звука, а вот звук погони нарастал всё сильнее. Степняки вжались в породу, затаив дыхание. Какими бы безрассудными и отважными они не были, но сейчас каждый понимал, что сопротивление было бессмысленным, а уж без оружия в руках и вовсе никто не хотел умирать – этого сирхи боялись даже больше самой смерти. Повисла мертвая тишина, и даже шум погони стих. Зор осторожно высунулся наружу, как вдруг земля сверху осыпалась огромным пластом, завалив провал позади. Гариец по инерции прыгнул вперед, развернувшись.

     Над обвалом перебирая с ноги на ногу, стоял черный, как уголь жеребец, на котором сидел дарб, пристально глядя на Зора. Он дернул резко поводья на себя и вороной, чуть приподнявшись на дыбы, со всей силы ударил передними копытами о землю, обрушив еще один пласт, окончательно засыпав сирхов. Одновременно с этим, стремительным галопом из-за соседнего пригорка вынырнули двое других. Дарбы неслись, пригнувшись к холкам своих вороных – холодные серые сосредоточенные лица без тени эмоций, в четком движении к цели.

     Да, в иной момент этими воинами можно было даже восхититься, и они явно были преисполнены чем-то поистине важным, заставлявшим без тени сомнения служить неким стремлениям. Лошади безжалостно копытами вырывали большие куски дёрна, поднимая клубы пыли. Зор впервые видел таких статных сильных животных в полном симбиозе со своими наездниками, дополнявшими друг друга. Конечно, теперь и сомнений не возникало, что они не были обитателями этой земли – здесь таких не водилось точно, он это знал наверняка.

     Один обогнал другого и как только поравнялся с Зором, чуть наклонился, вытянув руку вперед в намерении схватить жертву, но гариец был готов и, дождавшись максимального сближения, увернулся, ухватил противника за ту же руку, мощным рывком сдернув с лошади. Тут же нырнув ко второму, дернул ремни подпруги, отпрыгнул в сторону, седло скользнуло вместе с наездником, но тот среагировал, удержавшись на ногах.

     Не желая в этот раз дожидаться нападения, Зор рванулся к первому, но тот был быстрее – он увернулся и гариец оказался в крепком захвате сзади. Дарб сильно дернул, попытался крутануть его голову, но Зор сумел вырваться, попутно ломая руку молчаливому каращею. Прыжок второго, удар в ответ, еще один в голову, в грудь, его ребра хрустнули – это было отчетливо слышно даже в запале боя. Зор начал молотить его в какой-то дикой ярости, затем схватив одной рукой за затылок, а второй за подбородок, со всей силы дернул в сторону. Голова тут же обвисла, и чужак рухнул на землю с коротким хрипом. Дарб со сломанной в локте рукой и с перекосившей лицо гримасой боли, пытался вывернуть ее обратно. Зор подскочил к нему и тем же уже отточенным движением уложил второго.

     Свежая осыпь недавнего обвала зашевелилась, земля вспучилась и наружу показалась рука, затем голова. Один из сирхов пытался вылезти. Он тяжело дышал, сильно сопя.

     Третий дарб, наблюдавший за боем, спрыгнул с лошади, спустился к обвалу и легким движением свернул степняку голову, тот обмяк тут же. Каращей уверенно направился к гарийцу. Он с каждым шагом ускорялся. Его взгляд был пронзающий, пугающий, будто обволакивающий сознание, в попытке отнять волю.

     – Дарб-аран-русс! – прокричал каращей, и стремительно побежал на противника.

     Зор не отводил глаз, в попытке уловить хоть какую-то суть в глубине черных широких зрачков чужака, но натыкался на неприступную преграду, крепко оберегавшую от непрошеных гостей. Когда дарбу оставалось всего один рывок, Зор сделал шаг в сторону и мощным ударом сбоку в шею, переломал её, что даже лопнула гортань, характерно хлопнув. По инерции пролетев вперед, каращей сунулся об землю, не произведя более ни звука.

     – Великий воин Урус-Зор! – Послышался крик. Качудай пытался вылезти из-под завала – он часто дышал, пыхтел, разгребая преграду, освободившись уже по пояс.

     Зор бросился к обвалу и принялся остервенело рыть землю руками рядом с мертвым сирхом. Качудай тут же присоединился к нему, как выбрался сам. Показалась рука. Еще немного раскопав и ухватившись за нее, Зор потянул, Качудай еще сильнее начал рыть, появилась вторая рука, потащив уже за обе, третий степняк оказался на свободе. Лицо его было побледневшим, а рот набит землёй – он был мертв. Качудай поняв, в чем дело, на мгновение растерялся, затем подскочил на ноги и бегом направился на вершину холма, с которого они накануне кувыркались. Быстро отыскав утерянное оружие, вернулся и вложил каждому погибшему в руки меч.

     – О Гаруда Большекрылый! – запричитал Качудай, упав на колени перед мертвыми товарищами. – Прими воинов твоих верных, ни словом, ни боем, не предавшие твой великий полёт в вечном забвении!

     Запал стал быстро проходить, Зор вернулся назад к месту боя и уселся на землю рядом с мёртвым дарбом, скрестив ноги между собой. Трясущимися руками утер лицо, глубоко тяжело вздохнул. Сознание начало путаться сильно – он вновь не понимал, что происходит и как это всё принять, отыскать оправдание самому себе. Противный гадкий страх окутывал, будто отнимая возможность полёта, некой лёгкости жизни, как это было раньше. Стремительные события последних дней и увеличивающееся количество смертей – всё это огромной тяжестью оседало, давило очень больно, что хотелось обернуть всё вспять, лишь бы этого не происходило. Чувство вины за потерю Тары росло с каждым днём, мгновением, что особых усилий стоило раз за разом его подавлять, чтобы не наделать ошибок.

     – Гаруда крылья тебе дал при жизни, Урус! – подошёл сирх, – Только с крыльями Гаруды можно без оружия черных бекетов сломить. Ты не думай, что Качудай слово не держит, Качудай помнит всё и сдержит, иначе Гаруда не простит… – тараторил сирх, усевшись рядом.

     – Это каращеи из рода дарбов, – продолжая смотреть в одну точку, ответил Зор

     – Кто? – не понял Качудай.

     – Они, – кивнул гариец на трупы.

     – Черные бекеты – каращеи?! – недоверчиво переспросил сирх, прищурившись.

     – Да, это дарбы, есть ещё адивьи и варры. Адивьи – они, как жрецы ваши, войной не ходят, лишь жатву собирают, а вот одного варра я уже встречал и он не ровня дарбам. Понимаешь, сирх?! – Зор пристально посмотрел в глаза Качудаю, надеясь в отблесках темных зрачков увидеть то самое понимание грядущего, но кроме растерянности там ничего не было.

     – Сказывают у нас стих один. Еще со времен льда большого тот стих поётся, что бекеты черные придут, коих дарбами кличешь. Тогда мир от моря до моря погибнет, – вещал Качудай полушепотом, указывая в небо перстом, с благоговением, будто старец со сказом – чумазый, в изношенной засаленной одежде из дубленых кож, сам заросший беспорядочной щетиной, – Но мы – сирхи, под крылом Гаруды, границ не ведающего! Нам бы слово нести жрецам великим о бекетах. Воинов лучших выставит Сарихафат степной.

     – Уймись, сирх! – оборвал его резко Зор.

     Он поднялся и одного за другим оттащил тела дарбов к обвалу. Уложив их вместе с двумя степняками в одну яму, засыпал землей, бросил беглый взгляд на образовавшийся холм и поспешил прочь.

     Степняк в это время начал гоняться за дарбовскими лошадями, но вороные оказались очень строптивы, и будто поняв, что родных наездников ждать не стоит, покружили немного и неторопливой трусцой скрылись, перемахнув ближайший холм.

     – Урус-Зор, я долг тебе кровью данный верну, ты верь Качудаю, зла не держи! Постой, Зор! – кричал степняк вдогонку, поспешив следом, так и не сумев поймать себе коня, от чего был расстроен, потому как не был привычен к пешим переходам, проведя всю жизнь в седле.

     Зор не гнал сирха от себя. Во всяком случае, врага он в нём уже не видел, да признаться честно – не видел никогда, а не только сейчас. Он вообще никогда в своей жизни не испытывал чувства ненависти или злобы до недавнего момента, пока не появились каращеи. Теперь же новые обретенные ощущения будто придавливали разум, огрубляя его, прерывая путь высшей энергии, которой он всегда мог касаться: всё прежнее таяло, растворяясь в странных чуждых ощущениях – навязанных, наспех слепленных из грубой материи и по принуждению обретённых, от которых нельзя было отказаться. Казалось, что иногда становилось трудно дышать, и однажды он даже прочувствовал это явно – в момент пробуждения, на границе яви грудь так сильно сдавило, что никак не получалось вдохнуть, а когда удалось, жадные глотки воздуха показались будто пустыми пресными и воздух такой спёртый, чужой, не родной. Краски мира смазывались, тускнели, хотя это, наверное, только казалось. Зор полагал, что теряет свою искру и больше всего боялся, что «ослепнув», не сможет уже воплотить задуманное никогда – это в свою очередь угнетало еще сильнее. Он понимал, что попал в какой-то замкнутый круг, хитроумный капкан, выставленный искусным охотником, в который угодил и угодил сознательно, не имея права не попасться. Капкан сжимал свою хватку всё сильнее при каждой попытке высвободиться, от чего становилось еще паршивее.

     – Ты хороший боец, Урус-Зор! – догнал его Качудай, пыхтя от изнуряющей жары, – но вот доспехи где твои?! Не красит воина голь, что даже сталь лунную некуда приладить.

     – Я не воин, сирх! И что ты всё время меня Урусом называешь? – остановился Зор, сложив руки на груди, заглянув в прищур глаз степняка.

     – Ну как же, гляди какой урусный, – указал степняк на его цвет волос, – бель самая, что чуть не снежная. Да вы все урусы, – махнул он рукой, хмыкнув, и зашагал быстрее.

     Грязный, невысокий, в рванье степняк с черными, как смоль волосами и высокий белобрысый полуголый, в одних драных штанах гариец – они создавали контраст двух странных путников, которым удивились бы и сирхи и даже гарийцы.

     Они шли до самого вечера без остановок, на что степняк постоянно возмущался, бубня себе под нос недовольства и сетуя на отсутствие коня. Зор шагал без устали, не обращая почти никакого внимания на суетного сирха. Учтя сегодняшний урок, он заставил его искупаться в первом попавшемся ручье, чтобы хоть как-то избавиться от запаха, которым тот был пропитан насквозь, попутными ветрами разносившими его по округе. Сирх противился поначалу, но подталкиваемый тяжелой рукой своего спутника, все же не стал спорить и, усевшись в быстром ручье, старательно шуровал одежду, в попытке отстирать застарелую грязь.

     С наступлением плотных сумерек пришлось останавливаться на ночлег. Зор мог идти без устали еще очень долго, но вот заметно притихший Качудай уже еле волочил ноги и силы его были на исходе. Он часто останавливался, тяжело вздыхал, кряхтел, собирался с силами и плёлся следом, заметно отставая...

     

     

      Зор стоял на вершине холма и любовался странной картиной, раскинувшейся внизу. Холм будто был оторван от земли и парил в небе. Мягкая, серебристого цвета пушистая трава, похожая больше на перья каких-то дивных птиц приятно щекотала босые ноги. Она подавалась в разные стороны от легких дуновений ветра, ласково касаясь обнаженной кожи. Воздух тоже был особенный – с приятным ароматом, теплый, но теплый иначе, не как от палящего солнца. Та теплота мягко обволакивала, оставляя во рту необычайный привкус и, казалось, им невозможно было насытиться, что каждый вдох хотелось сделать еще глубже, насыщеннее, от чего дыхание в жажде сбивалось.

      Холм парил над золотистой рощей невероятно красивых деревьев. Их пышные раскидистые кроны сверкали, переливаясь разными оттенками золота, но это была не осень, нет, это был цветущий сад в самом своем апогее. Зор вслушивался в тот шелест листьев, и его разум замирал в мгновении странного блаженства, в мгновении красивой мелодии, создаваемой этим шелестом. Роща с одной стороны заканчивалась крутым обрывом, с которого мощным потоком струился изумрудный водопад. Он разливался далеко внизу большим озером, постепенно превращающимся в извилистую реку. Та река шустро несла свои воды к подножию высокой горы, огибая её с обеих сторон. Пологие склоны были усыпаны золотистыми листьями – мягкими отблесками, сверкавшими в пространстве.

      На вершине горы, точно в центре росло одно единственное дерево, источающее приятный теплый блеск. Величавое, с мощным, чуть волнистым стволом, оно тянулось высоко к небу, огромной кроной касаясь ночной облачной дымки, плескавшейся в небе. Зор вдруг осознал, что сейчас ночь. Небосвод был засеян мириадами звезд, но то, что он наблюдал сейчас, никак не походило на тьму. Было очень светло, будто окружающий мир сам себя освещал, пока солнце отдыхало и то, что оно обязательно должно взойти, он не сомневался.

      Где-то в глубине души Зор чувствовал, что ему нужно попасть на ту гору во что бы то ни стало, но как это сделать, не понимал. Растерянность, творившаяся внутри, никак не давала сосредоточиться. С холма, на котором он находился, не было спуска вниз, земля обрывалась внезапно по всему периметру, не давая возможности его покинуть.

      Зор опустился в траву. Завороженный необычайным зрелищем, он попытался подавить растерянность и погнал ненужные мысли прочь. Ощущение странной реальности волновало разум – никак не удавалось уложить в сознании увиденное, и в то же время он будто проникался этим необычным миром, который дарил некое спокойствие, давая возможность коснуться его красоты, сути.

      Зор внимательно смотрел на вершину горы, следил за каждым золотистым листом, отрывающимся от кроны, парящим в красивом полете, словно в танце, где каждое движение являлось отточенным, умелым, в порыве, творящем единый образ.

      Над самой верхушкой этого волшебного дерева появился неясный силуэт человека, замерев в ночной туманной дымке. Он так же, как и всё здесь испускал сияние, но уже более холодное, словно сталь в зимнем свете. Он вдруг распахнул огромные, невероятных размеров крылья и стремительно спикировал вниз со склона. Пролетев у самой кромки изумрудного озера, едва коснулся мощным стальным оперением водной глади, создав красочный всплеск, и резко взмыл вверх к холму, на котором сидел Зор.

      Разум гарийца ликовал – он находился в некой блаженной неге, будто перед откровением, которое жаждал, словно путник в палящей зноем пустыне – ждал всю жизнь, стремился, которое являлось крайне важным, но всегда таким недосягаемым и порой казавшимся нереальным.

      Странный гость достиг холма и, замерев в воздухе напротив, пристально посмотрел гарийцу в глаза. Он был гораздо больше Зора: высокое стройное, крепко сложенное тело цвета стали выглядело абсолютно совершенно. Серебристый блеск его глаз источал проникновенный чистый взгляд, несущий в себе истину, но вот понять её, принять, казалось было невозможно – сознание требовало стерильной чистоты. Взгляд глубокий настолько, что разум против воли погружался в него, растворяясь, проникаясь покоем, в котором хотелось находиться всегда. Его крылья были огромны, они сверкали в ночи, но одно испускало темное иссиня-черное сияние, а другое сверкало каким-то белым серебром, словно два антипода, но это не казалось странным, это казалось самым настоящим, правильным, что так и должно быть всегда и во всём.

      Гость вдруг сложил крылья за спиной, что могло показаться, будто и не было их вовсе. Зор смотрел пристально в ответ, стараясь запечатлеть каждый миг этого чистейшего потока, излучаемого его взглядом, присутствием, напитываясь дивной чистотой.

      Он вдруг подался вперед и шагнул на холм, подошел, встав сбоку, присел рядом, устремив взгляд на гору, с которой спустился.

      Зор хотел было повернуться, что-то спросить, но тело не слушалось, язык словно отнялся, и в полном молчании они уже вдвоём продолжили смотреть вдаль на волшебное дерево. Время будто замерло и ожидание исчезло. Зор больше не ждал ничего, он погрузился в гармонию момента впервые за долгое время. Позабытое ощущение вселяло уверенности, даря защиту и вдохновение.

      – Не думай о грядущем и минувшее не оплакивай – оно путь, тобой выбранный, свет рождающий, тьму в жизнь творящее, – мягким бархатным голосом вдруг заговорил незнакомец.

      Зор хотел было тут же ответить, спросить, но язык не слушался и каждый мускул заиндевел, не давая возможности заговорить и даже повернуться.

      – Не думай, это пустое… – продолжил гость, – в пути важно лишь одно… – он вдруг замолчал, прикрыл глаза, слегка улыбнувшись, подставив лицо под мягкий теплый ветер, обволакивающий, дурманящий волшебным ароматом, ярко бьющий в разум. Незнакомец поднялся, подошел к обрыву, замерев. На его спине сверкали два луча, светлый и темный, они вдруг ярко вспыхнули, ослепив на мгновение, и расправились все теми же красивыми крыльями. На одном оперение переливалось разными оттенками серебра, словно водная гладь в яркий солнечный день, а на другом крыле искрилось золотыми всполохами на темном бархате. Незнакомец ухватился за одно перо и резко дернув, вырвал его из крыла. Перо было длинным, узким, четким, ровным, словно отточенная сталь, справленная в искусной кузнице. Он со всего размаха воткнул его в землю, что даже искры рассыпались в разные стороны, обжигая пышные травы.

      – Не думай… – коротко бросил гость и взмыл резко в небо.

      – Что в пути важно?! – обретя, наконец, возможность говорить, выкрикнул вдогонку Зор.

      – Пройти его… – далеким эхом раздалось на небосводе, когда крылатый гигант уже превратился в недосягаемую еле заметную точку.

      Зор подошел к сияющему перу, коснулся, по телу пробежала легкая дрожь, разливаясь приятным теплом. Он потянул, легко вытащив из земли странный подарок, и в это мгновение небо озарила яркая вспышка.

      – Уру-ус! – разнеслось раскатисто где-то в небе…

      ***

     – Урус-Зор… Уру-у-у-с… – резануло визгливым криком по слуху.

     Зор подскочил на ноги, озираясь по сторонам, не понимая, где сон, где явь.

     Качудай бежал изо всех сил со склона, размашисто орудуя руками, будто веслами отталкиваясь от воздуха. Следом из-за пригорка вынырнул серый всадник. Он подстегнул коня и галопом помчался за беглецом.

     Не мешкая, Зор рванул навстречу степняку. Дарб выхватил из-за спины что-то похожее на плеть с множеством мелких круглых шариков на конце и, поравнявшись с сирхом, наотмашь ударил ему по спине, что тот, споткнувшись, носом полетел в землю, сдирая в кровь лицо об жёсткий каменистый дерн. Дарб натянул поводья, спрыгнул с лошади. Качудай быстро поднялся, бросив руки за спину, и обнажил короткие кривые мечи. Дарб в мощном прыжке достиг сирха, выбив оружие из рук, попутно всадив кулак в грудь, что степняк и опомниться не успел, как вновь лежал на земле, пытаясь сделать вдох, хватая ртом воздух, как рыба, превозмогая боль от бешеного удара. Зор стремительно приближался, прыжок, другой, еще рывок… Дарб схватил сирха за волосы, поднял, затем вдруг дернулся, захрипел, повалившись на землю. Качудай снова и снова вонзал короткое широкое лезвие небольшого сапожного ножа в шею серого. Сирх стиснув зубы рычал, остервенело кромсая врага, практически уже отрезав голову хаотичными ударами.

     Подоспевший Зор схватил того за руку и вырвал нож. Степняк, словно не замечая этого, продолжал колотить. Зор разжал мертвую хватку каращея и, схватив Качудая за волосы, оттащил от окровавленного тела.

     – Я сразил бекета! – истерично смеялся сирх, пытаясь подняться на ноги – ах-ха-х… Урус, ты видел!? Гаруда силы дал, хвала Большекрылому! – Он часто дышал, не сводя опасливого взгляда с мертвого дарба, утирал рукавом окровавленное лицо, не веря своему счастью – не то от того, что просто выжил в схватке с каращеем, не то от того, что одержал победу над столь серьезным противником.

     – Бегом! – Скомандовал вдруг Зор, схватив степняка за шиворот, потащил за небольшую бровку.

     – Постой, Урус! – Качудай вывернулся, подобрал утерянное оружие, вложил в ножны и они бегом направились прочь от этого места.

     Где-то вдалеке уже слышался топот множества лошадей. Степняк сильно отставал и гариец часто останавливался, оборачивался, подталкивая его.

     Перемахнув бровку, они бросились к утёсу неподалёку. Топот нарастал, беглецы то и дело оборачивались – двое дарбов неслись уже совсем близко, сокращая расстояние.

     – А-а-а..! – кричал степняк, ошалело глядя на отвесную стену камня перед собой, понимая, что он ни за что в жизни на нее не заберется столь быстро, чтобы уйти от погони.

     Гулкий топот становился четче, пара рывков отделяло беглецов от утеса и столько же от преследователей. Прыжок, другой, Зор схватил сирха за руку и швырнул в сторону со всей силы, что тот, кувыркаясь, покатился по земле, повторно за сегодняшний день сдирая в кровь свежие раны на лице. Дарбы по инерции пролетели мимо. Они практически одновременно, с небольшим запозданием достигли основания утеса. Зор, не останавливаясь, рванул на скалу, оттолкнулся от небольшого уступа, еще выше, еще уступ и резкий прыжок назад… Словно птица, расправив крылья, он раскинул руки в стороны и спикировал на первого дарба, хватая того за голову и крутанувшись в воздухе через себя, мощным рывком сломал шею серому, свалив с лошади, тут же получил удар от второго. Каращей прыгнул, пытаясь плетью с шарами достать в голову гарийцу, но тот мигом увернулся и уже отточенным крепким ударом сломал несколько ребер, следующим же переломал гортань.

     Качудай бежал с оскаленной пастью, весь в крови, размахивая клинками. Не сразу поняв, что оба дарба были уже мертвы, он таки успел рубануть по шее одного из них, что брызнула кровь фонтаном, подталкиваемая последними ударами еще не успевшего остановиться сердца. – Мы великие воины Гаруды Большекрылого! – нагнулся он, рявкнув в мертвое лицо каращея.

     Зор тяжело дышал, судорожно озираясь по сторонам. – Молчи, сирх! – приказал он, подняв руку в характерном жесте. Степняк заткнулся, в ожидании глядя в ответ. – Туда! – Скомандовал Зор, подтолкнув его в спину, и они побежали в обход утёса, в сторону видневшегося вдалеке хребта. Небольшими перебежками, внимательно осматриваясь, достигли ближайшей невысокой гряды и, переведя дыхание, быстрым шагом устремились вглубь хребта.

     Зор понимал, что дарбы уже многим числом проникли на землю, и нужно было, как можно скорее найти Яра, который ушел почти всем войском за хребет, останавливать сирхов на подходах. Небольшие отряды должны были остаться в охранении, через них можно было оповестить основное войско. Зор понимал, что в тысячу клинков, они смогут на начальном этапе дать сильный отпор и задавить дарбов, поэтому нужно было торопиться, пока их численность не стала запредельной, или же чего еще хуже – не пришли варры. Необходимо было остановить вторжение в пределах хребта, не допустить, чтобы они проникли в Гарию, или же шагнули вовсе за хребет к Дакану, Красному Солнцу и степному Сарихафату. Насколько велика мощь каращеев, Зор до конца не понимал, но он был где-то в глубине души уверен, что ни Красное Солнце, ни тем более Дакан с Сарихафатом не устоят долго против них, а следом падет и Гария. Эти далеко не радужные мысли не давали покоя, тревожа разум, мешая сосредоточиться, не позволяя перевести дух, остановиться.

     Дикий страх за неясное будущее гнал двух путников вперед, без права на отдых. Качудай всё чаще тревожился о своём стане, даже в иные моменты можно было разглядеть тени страха в глубине щурившихся глаз. Зор каждое мгновение думал о Таре, тоскуя по ней, чувствуя свою вину. Он знал, что сломя голову не сможет отыскать новый путь через земли, а просто рано или поздно погибнет в бесконечных стычках с каращеями, и как мог себя останавливал от глупых идей, пытаясь рассуждать четко, холодно, ведь права на ошибку не было. Он также не понимал, как теперь быть дальше – его мечты о том, чтобы вернуть искру людям, разбились о коварность мироздания, и теперь цель была одна – выжить, остановить каращеев и спасти Тарайю, не мечтая о большем.

     – Урус-Зор, ты поистине дикий воин и великий боец, коих я встречал во всём могучем Сарихафате! – Качудай вытащил клинок, взмахнул им, разрезав горячий воздух, убрал обратно. – Мы великие бойцы! – Добавил он, вздернув подбородок, поджав нижнюю губу. – Чёрные бекеты зря пришли в наши земли, да Урус-Зор?! Они с двумя могучими воинами совладать не в силах, а коль Сарихафат выставит своих бойцов, да Гария покажет им воинов могучих, а, Урус-Зор?! – Бравадствовал сирх, тем самым гоня от себя дурные мысли, мелко семеня следом, часто, с надеждой заглядывая в лицо гарийцу, будто ожидая подтверждения своим словам. Сирх впервые в жизни боялся, но не за себя, а больше от неизвестности. Раньше всё было ясно и понятно – там враги, там свои, там добыча, там запрет, а что сейчас? Сейчас привычный мир степняка рушился. Рушился его дом, да, где-то в глубине души он чувствовал неясную тревогу за всех и даже за тех, на кого сам ходил войной. Это было его родное – своеобразное, противоречивое, может быть странное, но родное и этот мир пошатнулся, разваливался на глазах, нагоняя страха неизвестности.

     – В том моя вина, Качудай, что каращеи в мир наш пришли, – Зор остановился, прикрыл рукой взор от вечернего солнца и осмотрелся, – я путь нашел и неумело им воспользовался.

     – Как это? – не понял Качудай.

     – Вот так! Оживил древнюю тропу, по которой предки наши ходили к землям родственным, родичей навещали и здесь привечали, но укрыли пути вскоре, когда каращеи на земли наши войной пошли. Понимаешь, сирх, я укрытые врата открыл, не ведая…

     – Да я не об этом! – перебил Качудай. – Как может быть вина воина в пустом, Урус-Зор? – С прищуром посмотрел он в глаза гарийца. – Вина воина может быть только в трусости, духе слабом, всё остальное пустое! Ну, еще конечно к Гаруде Большекрылому в путь великий если он отправится без оружия, тут, стало быть, тоже вина есть… хм… Эй, Урус-Зор, в чем твоя вина, в чём вина вышнего воина? Её не может быть, иначе ты не стал бы, а ты им стал Урус! – Сирх почесал подбородок, исподлобья глядя на Зора, изображая важность всем своим видом. – Да самый смелый воин Сарихафата трус по сравнению с тобой! Я ведь в памяти храню, как ты на холме бился с каращеями. Ты не думай, стан мой помнить будет Уруса великого, верь Качудаю и зла не держи, Качудай долг вернет, что обещал! – ударил он себя кулаком в грудь.

     – Ах-хах! – Усмехнулся Зор, – Шагай шире, а то к Гаруде раньше времени поспешишь! Странные вы, то войной идете, то в памяти уложить клянетесь, где правда ваша, Качудай? – Вопросил он риторически, и не дожидаясь ответа, зашагал быстрее.

     – Зря обиду таишь, Урус, ты жизнь мне не единожды спас и дети мои помнить тебя будут, Сарихафат помнить будет, ибо стан мой в совете Сарихафата, верь Качудаю! – Сирх бежал следом, никак не поспевая за быстрым и широким шагом своего спутника. На его лице явно читалась досада. Казалось, что Зор его презирал, а может и вовсе не воспринимал всерьёз, и это сильно его беспокоило сейчас. Качудай поистине был восхищен гарийцем без каких-либо умыслов, выгоды – это восхищение было вопреки, и оно было честным. Он всю сознательную жизнь, сколько себя помнит – воевал, и жизнь неслась в бесконечном состязании, а сейчас он впервые видел бойца, которому не было равных не только в бою, но и в духе преисполненном, который сирх ощущал всегда, находясь рядом. Эта мощь витала буквально в воздухе, являясь неотъемлемой частью Зора, и Качудай хотел быть причастен к этому непременно, хотел быть благодарен, вопреки устоям своего народа, вопреки всему. Каждое мгновение Качудай проникался каким-то умиротворением, некой странной новой истиной, находясь в компании гарийца. Ему начинало казаться, что он приоткрывает завесу тайны древних богов-воинов, оставшихся в памяти лишь в легендах его народа, и сейчас судьба удостаивала чести быть свидетелем, соучастником некоего великого действа, которое никак нельзя было упустить, опорочить своим невежеством. И если уж придётся погибать, то в одном бою с таким воином, как Зор – это была бы лучшая смерть, которой позавидует каждый сирх!

     – Постой, Урус! – обогнал его степняк, вынудив остановиться, – Не таи обиду, Зор, я не мог иначе в стан вернуться, не спросив с тебя за позор мой тогда перед боем с бекетами. Не держи гнев, я долг верну…

     Зор вдруг резко схватил сирха за плечо и швырнул на землю, упав и сам.

     – Тсс, – приложил он палец к губам и жестом указал в сторону гранитной глыбы неподалёку. Степняк всё понял без слов и шустро пополз к камню.

     – Что там? – Часто дыша, поинтересовался он, спиной вжимаясь в холодный гранит.

     – Дарбы, и их много, – шептал Зор, едва выглядывая из укрытия.

     Качудай опасливо выглянул следом, но никого не было видно, как ни старался разглядеть, а вот слабый шум удалось расслышать, и это был шум боя, но боя странного, без криков и лязга оружия. Зор насторожился, вслушиваясь, встрепенулся, встал во весь рост, напряженно глядя в сторону, откуда доносились глухие звуки. Сирх, кривя лицо, будто вот-вот их заметят, вопросительно умоляюще смотрел на гарийца, не понимая, что тот делает. Зор вдруг занервничал, часто глубоко задышал, а на висках стали проявляться вздувшиеся вены, кулаки крепко сжимались, что послышался хруст костяшек. Качудай видел такое впервые у гарийца, ему даже стало страшно на мгновение, он боялся пошевелиться. Сирх чувствовал исходящий гнев – настоящий, первобытный, неподдельный, которого раньше и не ощущал никогда, и больше всего он сейчас желал быть незамеченным не только для дарбов, но и для гарийца. Зор вдруг издал какой-то утробный короткий рык, будто звериный и, сорвавшись с места, изо всех сил бросился в ту сторону. Качудай замешкался, занервничал ещё больше, на мгновение растерялся и, сам не понимая, что делает, сорвался следом.

     Степняк сильно отставал, а Зор с каждым мигом отдалялся дальше. Он стремительно бежал, лавируя меж каменных глыб, перепрыгивая некоторые. Перемахнув небольшой овраг и оказавшись у обрывистого отрога, не мешкая ни мгновения, спрыгнул вниз. Оставалось совсем немного. Молчаливая битва вершилась у кряжистого уступа. Десяток дарбов пытались сломить одного единственного человека, и человек тот был гарийцем, воином из войска Яра. Зор почувствовал родственную душу еще там, задолго и не мог поступить иначе, как без оглядки броситься, стараясь успеть на помощь. Человек был сильно измотан. Он с большим трудом отбивался, одежда на нём была изорвана, свисая клочьями, а тело всё в крови. Неподалеку лежали четверо убитых им дарбов. Откинув одного противника, другого, от следующего получил сильный удар в висок. Двое схватили за руки с обеих сторон, еще один прыгнул сзади, вскочив на плечи коленями и в четком движении, схватив за голову, крутанул её, дёрнул, хрустнули шейные позвонки, дернул ещё – хлынула кровь из разрываемой артерии. Дарб поднял оторванную голову за волосы, – Дарб-аран-русс! – Выкрикнул он и отшвырнул её в сторону, заметив стремительно приближающегося незваного гостя.

     Зор влетел в гущу дарбов, первым же ударом ломая хребет одному, другому следом сворачивая шею. Он буквально не видел ничего перед собой, пелена гнева застилала разум, неистовая буря наполняла сознание, напряжение было таким, что казалось, разорвёт голову от противной пульсации, но он уже не мог остановиться. Он хватал их одного за другим и кому ломал руки, ноги, а кому сворачивал голову, абсолютно отбросив жалость и какое-либо сострадание. Не было ни мыслей, ни чувств, только цель и действие. То действие с каждым мигом становилось чётче, ярче, лучше. Изначальная первородная ярость – чистая, оттого безжалостная, обрушилась на врага.

     За всем этим безумием наблюдал поспевающий сирх, разинув рот в недоумении. Он неуклюже пытался спуститься с отрога и то и дело поглядывал на дикую бойню. Степняк много повидал битв, в коих участвовал сам, но такое видел впервые, и это была не битва, а самая настоящая бойня. Словно какой-то вихрь, ураган, выпущенный разгневанными богами, дикий воин рвал в клочья каращеев – этих грозных и почти непобедимых бойцов тьмы, как полагал сирх и как о том говорили легенды, да чему он и сам уже успел убедиться. Зор буквально разрывал их на части, будто не зная устали. Всё происходило настолько быстро, что взгляд не успевал за этим безумным действом. Качудай наконец спустился вниз, обнажил клинки и как-то неуверенно стал приближаться к дерущимся. Нет, он не боялся. Трусость сирх презирал, но он был настолько растерян увиденным, что не понимал, будет ли хоть какая польза от него или же лишь помеха. Отбросив все предрассудки, он все же врезался в гущу боя, хотя гущей это назвать было уже сложно. Трое дарбов, оставшихся в живых, еле стояли на ногах, отступали, из последних сил отбиваясь. Качудай подскочил сбоку к одному и, рубанув наотмашь, снял голову острой сталью. Зор ударил другого, третьего, удар, рывок, хруст ломаемых позвонков… последний удивлённо моргнул, его тело обмякло, сунувшись в землю.

      ***

     Качудай жался ближе к костру, изредка вздрагивая, не то от промозглого ветра, не то от напряжения, которое не давало успокоить мысли, расслабиться хоть как-то и уснуть. Он всё чаще бормотал себе под нос что-то о своём стане, стоявшем по ту сторону хребта: сетовал на дарбов, беспокоился о сыновьях, об утерянном скакуне и о табуне молодняка, из которого обязательно подберет себе нового, лучшего коня. Зор сидел с противоположной стороны, прикрыв глаза и было непонятно, спал он или нет. Ночной северный ветер гнал на гряду полчища туч, пока изредка покрапывающих ледяными каплями дождя, но грозящих вот-вот разрядиться мощными потоками, будто оплакивая первого погибшего из рода гарийского.

     – Сон я видел накануне, Качудай, – тихо вдруг произнёс Зор бархатным мягким голосом, настолько умиротворенным, как показалось степняку, что он вздрогнул от неожиданности, потянул шею участливо вперед, воодушевленный в один миг тем событием, что с ним заговорили наконец-то по-иному.

     Зор распахнул веки, в отблесках пламени сверкнув пронзительным глубоким взглядом. Сирх вдруг себя почувствовал нужным, важным. Неясное ощущение прокатилось по сознанию – чувство некоего вдохновения, легкой радости, которое было ново для степняка, чувство причастности к великому, чистому и светлому. Ему на какое-то мгновение даже захотелось броситься на врагов, чтобы очистить мир от зла, от помех, дать возможность этой необычайной энергии разлиться дальше, чтобы ничего ей не мешало на таком великом пути. Воодушевление было мимолётным, но таким ярким, что всколыхнуло в душе степняка что-то забытое, чистое, честное и это было ошеломляюще.

     – …Будто мир я посетил красивый и видел дерево жизни в мире том, – продолжил Зор, пронзительно глядя по ту сторону костра в глаза Качудаю. – Там был покой, там суть была, и мир тот поистине чистотой сиял, я ощущал это явно. И видел я человека. Он крыльями могучими был наделен, говорил со мной и навет дал, что мысли путает мои теперь, а ещё он в дар часть себя отдал. Я никак не могу вспомнить, но я знал когда-то его, и то дерево мне знакомо, оно ответ на вопросы все, понимаешь, Качудай!?

     – Что же за навет он мог дать Великому Урусу?! – Сирх с присущим ему прищуром воодушевленно смотрел сквозь языки пламени, ловя каждое слово своего вновь обретенного товарища, боясь упустить важное.

     – Всё дело в пути, сирх. Ступив однажды на выбранный, его нужно всего лишь пройти. Пройти без оглядки, четко твердо ступая, не свернув несмотря ни на что… Просто пройти, хм… – усмехнулся он.

     – Да, Урус-Зор, путь главное пройти, не запнувшись – так завещал Гаруда Большекрылый! – многозначительно поднял он руку вверх, подчеркивая важность сказанного. – Это Гаруда сон твой озарил своим прибытием. Ты, Урус, теперь крылом одарённый, если уж сам Большекрылый навет тебе давал! Даже самым главным жрецам Сарихафата, Гаруда никогда не приходит, посылая других, а к тебе пришел! – с благоговением в голосе вещал Качудай, и снова по его сознанию пронеслось ощущение великой причастности. Ему казалось, что он приблизился к некой истине, смыслу жизни и чувства были настолько красочны, что он даже не знал, как реагировать, выдавая иногда выражением лица лёгкую придурковатость.

     Зор улыбнулся. Он погружался в воспоминания сна, проживая заново те странные ощущения, старался уловить каждую деталь, разгадать, узреть тот ответ, который был на поверхности, но скрыт за пеленой тумана, с каждым днём все больше укрывающего разум от проникновения нужного и так важного света. Качудай внезапно ощутил все то же самое. Гариец излучал потоки мощной энергии сонного мира, будто проводник, и сирх впитывал эти потоки, замерев с полуоткрытым ртом, ошарашено глядя перед собой, с трудом улавливая суть происходящего, но от того не менее восхищаясь.

     Внезапно все прекратилось, и Зор открыл глаза, глубоко вдохнув ночной прохлады.

     Качудай какое-то время сидел без малейшего движения, как истукан гранитный, затем резко тряхнул головой, прогоняя странный дурман, подскочил, как ошпаренный на ноги. Он шустрым движением вытащил оба клинка, и воткнул их в землю перед собой, встал в полный рост, приложив руку к груди, гордо вздернув подбородок:

     – Прими мою клятву, Урус-Зор! И пусть Сарихафат Степной тому порукой будет!

     – Ты снова клянёшься, Качудай? – Усмехнулся Зор, – Солнце реже восходит, чем ты клятвы даёшь, смотри не прокляни потомков. Я не беру клятв, ни к чему они, сирх. Хочешь, что бы верил? Знай – верю, и вера моя честна будет, но клятвы ни к чему, оставь их своим богам, им нужнее, но не мне!

     – Прими, Зор! – Качудай бухнулся на колени, схватил один клинок, свободной рукой упёрся в землю, приставив к запястью лезвие, как рычаг таким образом, что если надавить, то можно было легко отрезать кисть. – Клятва Зору, крылом Гаруды одарённого! Клятва от Качудая, высшего куфира стана Акбулая, Великого Степного Сарихафата! – С последним словом сирх напрягся, приготовившись, чуть коснулся острием запястья, затаил на мгновение дыхание, зажмурился…

     – Отчего куфиром себя называешь? Уж больно имён много у тебя, сирх. Кем казаться желаешь, что личины носишь разные?

     – Куфир станом правит, а стан подчиняется Сарихафату. Станов множество и у каждого свой правитель-куфир. Я по роду куфир стана Акбулая. Акбулай – мой пращур великий, что стан тот собрал во единое, силой и смелостью доказав своё право на великом круге!

     – Будь по твоему, – тихо произнёс Зор, не желая знать, что должно было произойти дальше, хотя слыхал ранее от Яра, что когда Сирхи приносили клятву своим правителям, а тот, у которого не принимали ту клятву, отрезал себе руку. Было ли это так на самом деле, или же выдумки, выяснять не хотелось.

     Качудай выдохнул, убрал клинок и как ни в чем ни бывало, прилег обратно к костру, закрыв глаза, ту же размеренно засопев.

     

     Дарбов в округе оказалось довольно много и с каждым днём они всё больше наседали, буквально следуя по пятам. Их тактика была пока неясна. Каращеи то появлялись, прочесывая окрестности, то внезапно исчезали, не двигаясь вперед за пределы гор к равнинам.

     Зор с Качудаем преодолевали хребет в основном ночами, днём таились, не рискуя лишний раз. Однажды наткнулись на пешую группу из трёх серых – столкнулись нос к носу, не ожидал никто. Бой был быстрым, но так казалось только Качудаю, который не всегда успевал даже взглядом за движениями своего товарища. Зор с каждым разом всё легче справлялся с противником, словно очередной бой открывал в нем новые навыки, большую мощь, будто тело вспоминало потихоньку, приближалось к тому изначальному идеальному танцу смерти, перед которым не устоит никто. К танцу, который сознание до этого старательно прятало, в надежде не воспользоваться им никогда. Зор мучительно долго переживал в себе эти стычки, но ничего поделать не мог, часто твердив про себя, что путь нужно всего лишь пройти, успокаивая тем самым бунтующий разум, не совсем до конца понимая суть этой простой истины, да и истины ли? Сирх старался тоже вносить свою лепту в каждую такую маленькую победу, полагая, что в противном случае Зор начнёт его презирать, и никогда не думал о смерти – смерть степняка волновала меньше всего – «главное с оружием, главное с Урусом» – вертелось всегда в голове, остальное он считал незначительным. Сейчас к страху Качудая добавился ещё один – страх погибнуть не только не в бою, но не в одном бою с Зором. Ему казалось, что смерть в том случае уж точно отправит его прямиком в великий полёт с Гарудой, а о большем и нет смысла мечтать, ведь что может быть важнее великих крыльев, одним взмахом вершащих судьбы миров…

     – Урус! – закричал Качудай, взобравшись на вершину, указывая в сторону реки, отделявшей хребет от холмистой степи. – Урус-Зор, смотри, там стан мой! Мы дошли! – Как ребенок радовался степняк, бегая взад-вперед по узкой бровке крутого склона.

     Зор поднялся следом, осмотрелся, – Вишья-река, – улыбнулся он. Может Яра удастся отыскать?

     – Отыщем, Зор, слово Качудая! Поспешить надобно, в стане сотня лучших воинов под рукой моего сына старшего, да табуны быстрых коней. В Сарихафат слово отправим, а сами дарбов бить вернёмся, а Урус-Зор?!

     – Не думаю, что стан дожидается тебя, Качудай, – Зор шагнул вниз с холма.

     – Это что же? – догнал его степняк. – Я же куфир, без моего слова не двинется с места ни одна кляча под страхом смерти, – усмехнулся он, – ну если только Гаруда призовёт к себе, тогда уж да, там сын словом владеть будет.

     – Яр ушел вас изгнать от хребта совсем, и наверняка стан твой давно нашел, хотя он к верховьям Вишьи уходил, может и обошлось пока.

     – Хм… Не ходили вы раньше за хребет, – хмыкнул Качудай, быстрым шагом лавируя меж мелкой каменной осыпи.

     – Вы выбора не оставили. Скажи, Качудай, зачем вы воюете всю жизнь? Зачем смерть несете и сами гибнете в пустом безвольном скоротечном круге жизни?

     – Мы воины и путь наш – сталь в новых землях водой жизни окроплённая во славу Гаруды! – гордо ответил он уже знакомо.

     – Запомни, сирх… – Зор замолчал, остановился, задрав голову к небу, глубоко вдохнув вечерней прохлады. Качудай обернулся, остановился тоже, щуря взгляд от клонящегося к горизонту солнца.

     – Я клятву тебе отдал, Урус-Зор, помнить буду слово каждое, что говорить решишь, и стан мой помнить будет! Скажи, что должен помнить, и буду хранить это, пока дышу!

     Зор хотел было продолжить, но вдруг потянул носом воздух, встрепенулся, завертел головой. Слабый ветерок доносил от реки резкий неприятный запах. Зор подбежал к огромному валуну в два его роста и в пару прыжков легко взобравшись, приложил ладонь козырьком ко лбу, всматриваясь вдаль. Качудай тоже принюхался.

     – Э-эх! – расплылся в довольной улыбке степняк, прикрыв глаза в блаженстве, уловив знакомые запахи. – Ты пробовал когда-нибудь алдык-бай, Зор? Мм… Вот в стан придём, прикажу к утру сделать, ты должен это испить.

     Зор ничего не ответил, спрыгнул с камня и быстрым шагом поспешил в сторону реки.

     – Это волшебное зелье, – бежал следом степняк, расписывая прелести некоего питья, которое позволяет даже иногда видеть богов, разговаривать с духами умерших, но это если много выпить, а если чуть-чуть, то просто расслабиться можно. – А ещё, дорогой Урус, чапат-шарам прикажу испечь, он сейчас особенно хорош! Знаешь, если туда добавить соцветий степной ардении, слюна так норовит, так и норовит, эх… Ты не думай, Урус, знаю мысли твои, дойдём вот, всех в воду отправлю, и запах дарбов не приманит. Всё сделаем, а дарбов сталью охладим, – тараторил без умолку Качудай.

     Зор его почти не слушал и вскоре ускорился, перейдя на бег. Не останавливаясь, он прыгнул в реку, переплыл и еще быстрее побежал к невысокой гряде холмов, за которой начиналась степь. Качудай заметно отстал, совсем не поспевая за быстрым гарийцем. Несмотря на приподнятое настроение в предвкушении хорошего отдыха и пищи, он всё же был сильно вымотан и последние силы вот-вот отступят. По лицу струился пот, застилая глаза мутной пеленой. Степняк остановился в очередной раз, тяжело дыша. Оставалось перемахнуть холм и там, в укромной лощине был стан, он там, он знал, он его чувствовал и запахом разносимым легким вечерним ветром и своим сознанием, каким-то внутренним «Я», которым мать всегда учует дитя. Качудай ощутил приятный трепет в сердце, волнение, он улыбался и улыбка была той самой – неосознанной, изначальной первородной настолько, насколько её хранила память в своем первичном проявлении, чистой, без напускных личин. Качудай даже поймал себя на мысли, что впервые в жизни так радуется возвращению, раньше такого не случалось точно, он бы запомнил. Да, это дорогого стоило. А может и был во всем тайный смысл?

     Может это и являлось той важной тропинкой, передышкой на великом пути, когда можно перевести дух и оказаться у порога родного стана, сделав глоток свежего воздуха и снова отправившись в долгий бесконечный путь, в надежде когда-нибудь вот так вдохнуть родного аромата, оберегая ту тропу, ведущую домой. Да, всё было непременно так, и Качудай ощутил это особо сильно сейчас, что даже никогда раньше подобного с ним не случалось. Глубоко вдохнув, воодушевлённый необычайными чувствами, он уверенно зашагал вверх по склону. Качудай видел Зора. Тот стоял на вершине, глядя на ту самую укромную лощину, затем присел, скрестив ноги между собой, замерев красной бронзой, освещаемый в спину багряным заревом. Степняк из последних сил взобрался на холм, с его губ не сходила улыбка. Он рухнул на колени, пытаясь отдышаться.

     – Смотри, Урус-Зор, стан мой – лучший во всём степном Сарихафате! – Утирал он лицо от пота, пытаясь смахнуть влажную пелену с глаз, за которой видел лишь размытые очертания походных шатров.

     Зор смотрел отрешённым взглядом куда-то вдаль, поверх серых куполов и вьющихся дымок от не так давно затухших костров и молчал, никак не реагируя на шебутного товарища. Зор давно всё понял.

     – Идём же, Урус-Зор! – радостно воскликнул Качудай, избавившись от потной пелены с глаз, бросил короткий взгляд на него, обернулся, – Идём..! – махнул он рукой, осёкся в полушаге, протер глаза снова.

     Качудай вдруг тяжело задышал, глубоко набирая воздуха в грудь, слегка засипев, ноги подкосились, и он медленно опустился на колени рядом с Зором. Руки степняка заметно затряслись, нижняя губа подрагивала. Сирх отворачивал голову в сторону, но против воли тут же возвращал взгляд, заставляя себя через силу смотреть вниз.

     В лощине стояла зловещая тишина. Кое-где шатры были свалены в кучу, некоторые тлели, разнося неприятный запах горелой шерсти. Множество мертвых тел устилали лагерь. Почти у всех были оторваны головы, которые валялись тут же рядом. Дети, женщины, воины, все без исключения были убиты, даже лошади, которые в тот момент были в лагере.

     Степняк по привычке щурил взгляд, хотя заходящее солнце светило в спину, добавляя лишь мрачности, раскинувшейся внизу трагедии. Это был первый в жизни закат, который Качудай ненавидел и больше всего сейчас желал, чтобы скорее наступила темнота, чтобы ничего не видеть. Мир степняка снова рушился, больно хлестая разум, словно в бешеной скачке кнут судьбы остро врезался в душу, не то желая уничтожить, не то придать сил, чтобы ступить на нужный путь.

     Нет, Качудай всегда был готов к смерти своей и смерти своих близких, друзей, воинов. К поражению был готов каждый сирх. Жизнь была войной, бесконечной гонкой со смертью, но именно сейчас он чувствовал какую-то неприятную тоску, которая росла, скребла где-то внутри, противно и больно раздирая в груди, что скулы сводило, и степняк держался, как мог давил странное чувство, впервые в жизни накрывшее разум. Слишком многое происходило впервые за прошедшие дни, и Качудай терялся, не зная, как всё это воспринимать и даже эта растерянность была впервые…

     – Прости, Качудай, – тихо произнёс Зор, продолжая неподвижно сидеть, – Я обязательно отыщу тот ответ, обязательно пройду путь… Обязательно! – Он стеклянным взглядом смотрел в сторону мертвого стана сирха и вновь в мыслях пытался найти ту ошибку, которую совершил.

     Где было то неловкое движение, приведшее к череде случившегося? Он был уверен, что это всего лишь малая часть того хаоса, и дальше будет только хуже – это Зор ощущал всем своим естеством, знал, словно истину. Он хотел вернуть искру людям, а впустил в этот мир смерть, которая с упоением степенно с тактом начинала пожирать всё, что еще можно было возродить, сохранить. Нужно было понять лишь причину и тогда всё разрешилось бы. То, что он открыл врата между землями, это не являлось причиной, а было уже следствием, а вот какова причина? Ответ неясен. Желание было изначально искренним, чистым, противоречащим боли, разрушению, страданиям, но случилось совершенно неожиданное и обратное. А может быть он просто не успел, и то, что произошло, должно было произойти вопреки? Возможно… Возможно просто не успел… Но ведь именно он открыл врата и этот факт сбивал все мысли с нужной тропинки.

     Качудай молчал, раскачиваясь из стороны в сторону, как болванчик. Зор поднялся, осмотрелся и, не тревожа его, быстрым шагом поспешил вниз. Степняк ещё какое-то время просидел в отрешении, свыкаясь с реальностью, медленно вдыхая вечернюю прохладу вперемешку с запахом гари. Он с трудом поднялся на ноги, обернулся, бросив короткий укоризненный взгляд кроваво-красному закату, и неуверенной шаткой походкой отправился следом вниз.

     Зор ходил по безжизненному стану и собирал тела умерших, по одному относил их на свободную от шатров площадку в центре, укладывая рядом друг с другом. Качудай растерянно поначалу бродил среди этого хаоса, а затем присоединился к гарийцу.

     Когда стемнело, сирх разжег найденные факелы, привязал к столбам, вбитым в землю тут же в центре. В полном молчании они долгое время собирали погибших. Степняк притащил несколько разваленных шатров и разнообразного тряпья, сделав что-то наподобие подстилки, на которую тащил все, что хоть как-то могло гореть, а в дальнейшем нужно было всех уложить на такой настил. Каждого Качудай накрывал тут же найденной мешковиной, поливал маслом из бочки, которую прикатил откуда-то. В ход шло всё, что можно было найти в развороченном лагере: переломанные оглобли от повозок, остовная лоза, костровой хворост, заготовленный сирхами еще при жизни.

     – Сын мой старший, – рухнул почти без сил на колени Качудай, бережно опустив последнего найденного. – Скажи, Урус-Зор, Гаруда ведь его забрал в полёт? Он меч крепко сжимал в руке, стало быть в бою покинул мир, а Урус, так ведь?! – В надежде, с мольбой в глазах вопрошал Качудай, поправляя ему клинок, рукоять которого была крепко сжата мертвой хваткой молодого бойца. Его голова не была оторвана, как у многих других, но в груди зияла огромная дыра, из которой торчали выломанные ребра и ошметки внутренних органов. На молодом совсем, еще юношеском лице застыла едва заметная улыбка. Качудай провел рукой, опуская широко распахнутые веки, еще раз поправил меч, проверил, сжал крепче кисть, будто опасаясь, что окаменевшие жилы вдруг ослабнут.

     – Гаруда с радостью принял его, знай это точно! – Присел рядом Зор в свою излюбленную позу. Он обязательно хотел утешить Качудая, облегчить хоть как-то боль его разума и он не обманывал. Зор сейчас почему-то знал с уверенностью, что молодой сирх ушёл туда, куда стремились степняки с самого своего осознания жизни на этой земле.

     – Спасибо, Урус-Зор! – степняк перестал без конца поправлять оружие и прилёг на землю, придвинувшись к мертвому воину, подложив руку себе под голову, – Я знал, что Большекрылый не оставит. Это был первый его бой. Спасибо, Урус-Зор, я помнить буду обязательно… – Качудай прикрыл глаза, и обессиленный разум тут же отправил сознание спать.

     Утро было ясным. Качудай резко подхватился, часто дыша, завертел головой испуганно, огляделся, обреченно как-то выдохнул и, кряхтя, поднялся на ноги.

     – Уходить нужно, – открыл глаза Зор. Он сидел в той же позе на том же месте, что и накануне ночью. Степняк не понимал, спал Зор вообще или нет, но это было не особо важно для одаренного крылом Гаруды, полагал он. Качудай на самом деле думал, что отважный Урус вообще не знает устали, поэтому может себе позволить не отдыхать вовсе.

     – Да, Урус-Зор, как скажешь, – он поднял тело сына на руки и уложил его к остальным, накрыл кучей тряпья какого-то, вылил остатки масла.

     – Чистого полёта всем и пусть каждый будет одинаково удостоен крыла Великого! – Выкрикнул Качудай, бросил факел, и огромный погребальный настил вскоре вспыхнул жарким пламенем.

     Зор бросил короткий прощальный взгляд на уходящих в забвение и не спеша направился к сопке, что возвышалась тут же с северной стороны. Выбравшись из лощины, он поднялся на невысокую гряду, оглядел окрестности, всё было относительно тихо. Вернувшись, снова окликнул степняка. Качудай же, завороженный тоской яркого пламени застыл как вкопанный, не обращая внимания. Большой костер обязательно приманит серых – этого Зор опасался сейчас больше всего, но и потревожить степняка в миг скорби не мог.

     – Прости, Урус-Зор, – опомнился вдруг сирх, подхватил большую вязанку какого-то тряпья, которое приготовил еще накануне, порывшись в вещах одного из шатров, закинул ее на плечи и мелко засеменил следом.

     – Табуны найти нужно, а, Урус-Зор? Твои ноги длинны и крепки, мои же не поспевают следом, – бубнил Качудай, сидя у костра, нервно сжимая тюк тряпья, который волочил с собой от стана.

     Солнце уже исчезло за хребтом, и плотные сумерки накрыли округу. Двое путников отдыхали после дневного перехода. С момента, как покинули лагерь степняка, шли на север в надежде отыскать следы Яра, ушедшего к истокам Вишьи. Качудай был немного слаб, не то от болезни, не то от навалившегося груза событий за прошедшие дни, но даже Зор заметил, что порой веселый, с привычной улыбкой степняк заметно поник, и от прежнего задора не осталось и следа.

     – Прости, Урус, что обманул! – бурчал насупившись Качудай.

     – В чем же? – приподнял бровь Зор, про себя обрадовавшись, что степняк наконец-то заговорил. Весь день он хранил полное молчание, что было ему не свойственно и Зор уже начал переживать.

     – Чапат-шарам ты так и не испробовал и алдык-бай не испил, но я обещаю, Урус-Зор, если в Сарихафат попадём, отведаешь самый лучший, верь мне!

     – Верю, Качудай, верю, – улыбнулся Зор. Ему было сейчас особенно жалко сирха. Он чувствовал, что тот старался искренне оправдать себя, исполнить хоть одно своё обещание, которых скопилось уж множество, но никак не выходило, словно кто-то решил посмеяться над словом степняка, и это сильно задевало его чувства.

     – И ещё один раз прости, Урус… – Сирх осекся, чуть задергалась щека под левым глазом. Он тяжело вздохнул, утер лицо чумазой рукой, – Прости, Зор, что стана моего нет больше, и он не сможет подняться против бекетов черных, – голос Качудая чуть дрожал, а взгляд он прятал в землю, рыская по гранитно-угольной крошке, устилавшей подножие горы, у которой они остановились на ночлег.

     – Твоё слово свободно, Качудай, не неволься им, верь и ты мне…

     – Нет! – коротко отрезал степняк, – Я слово дал, и суть мне не нести, коль не смогу слово данное сберечь, Урус! Я обещал тебе отплатить, когда золото моё ты не принял за жизнь оставленную, я слово дал, хоть ты и не поверил. Знай, великий Урус, что сирх всегда слово несет до конца, пока не исполнит его и только Гаруда вправе нарушить то слово, призвав к себе до его исполнения! – Качудай заметно нервничал, сжимая крепко тюк, лежавший на коленях, – Ты отказался от всего и я словом не связан был больше. И знаешь, Урус-Зор, никогда в жизни никому не отдал бы это, но почему-то тебе тогда предложил, а теперь понимаю, это Гаруда устами моими говорил, и это твоё изначально, Великий Урус! – Качудай медленно стал разворачивать тюк – тряпицу за тряпицей, отвернул, убрал, бережно складывая рядом замасленные тряпки, мелкие шкурки каких-то зверьков. Появилась хорошо выделанная беленая кожа, перевязанная бечевкой, она была уже чиста, будто только из дубильни. Скользнули петли, еще слой, другой. Обёрток было много, и с каждой, огромный тюк медленно уменьшался в размерах, а сирх всё разматывал и разматывал, словно проникаясь моментом, будто совершая одному ему известный ритуал. Он медленно каждую поглаживал, затем аккуратно отворачивал и снова гладил. Наконец скользнула последняя, оставив в руках длинный белый камень, толщиной с ширину ладони, сплошь украшенный какими-то символами, узорами. В пламени костра тот камень создавал красивые отблески, переливаясь с белого на едва заметный голубоватый цвет, и казался полупрозрачным, едва проявляя расплывчатый темный силуэт в своей толще.

     – Прими Урус-Зор своё по праву! – Качудай поднялся и на вытянутых руках поднёс подарок гарийцу, сидевшему у противоположной стороны костра, положив рядом. – Знай, Урус, Качудай слово несет, пока не исполнит! – Сирх уселся на свое место и внимательно уставился на Зора, в ожидании и будто в каком-то предвкушении.

     – Что это?

     – Лунный камень! – Шепотом, полным благоговения ответил сирх, – Сам Гаруда крыло своё приложил к нему и в дар пращуру моему оставил, наказав хранить до прихода Великого Собирателя Земель! Кто тот Собиратель, неведомо мне ныне, да и дарбы уж рьяно топчут наши травы, поэтому не смогу сохранить, уж лучше ты, Зор, прими. К тому же слово я отдал тогда тебе и Гаруда за ложь не простит, а я отвечу, коль спросит Большекрылый, не убоюсь в трепете, а в смелости поведаю, что Урус не менее достоин был, он поймёт, ты не думай, – усмехнулся Качудай. – Мне отец его передал, ему дед, тому прадед, а я уж сыну должен был оставить с наказом, да видать не судьба... Недаром тогда тебе пообещал в плату, когда ты жизни нам оставил, точно Гаруда за язык словно потянул и ведь прав был, а, Урус? – Сверкал зрачками степняк в отблесках пламени, довольно улыбаясь, что наконец-то исполнил хоть одно своё обещание и был сильно горд от этого.

     Зор внимательно разглядывал идеально отполированную поверхность длинного бруска. Он всматривался в каждый символ, в мельчайшие детали и понимал, что видит ту самую картину, которую ему показывала Тарайя – карту мироздания, где были пути и земли, где миры соприкасались и разделялись. Изображение было примитивным, по сравнению с тем, что довелось видеть вживую, но суть была ясна. Зор касался узоров и пальцы слегка покалывало. До того прохладный камень вдруг стал теплеть и еще ярче светиться. Будто зная, что нужно делать, Зор дотронулся вскользь каждой путеводной нити, прижал ладонь к центральному излучению, слегка надавил и камень, разделившись надвое, раздвинулся. Верхняя часть скользнула тонкой крышкой, Зор ее отложил в сторону, восхищенно разглядывая содержимое. До краёв длинный ларец был заполнен прозрачной жидкостью, а в ее толще покоился клинок в ножнах с изящной тонкой рукоятью.

     – Урус-Зор, Гаруда поистине благоволит тебе! – Подскочил со своего места Качудай, – Никто еще не смог так сделать, а ты смог! Тебе Большекрылый ответ даровал! От самого первого пращура, которому достался лунный камень, мы все пытались его вскрыть, но ни у кого не получилось, – Качудай был восхищен увиденным. Он подсел ближе к Зору. Часто дыша от волнения, протянул руку, коснулся прозрачной жидкости, тут же отдернул назад, – Эх-ты! Будто пламень, а не вода, – судорожно дул он на обожженный покрасневший палец и тряс им. Ожег был самый настоящий, но спустя мгновение он исчез вдруг. Степняк удивленно разглядывал руку, не понимая ничего и не усвоив урока, снова сунул её в жидкость. – А-ах! – вскрикнул он снова, тряся покрасневшей кистью.

     – Уймись, сирх! – тихо, но требовательно рявкнул Зор.

     Кристально прозрачная жидкость абсолютно не имела запаха. Её водная гладь была покрыта легкой рябью, почти незаметной. Зор протянул руку, задержав над поверхностью на мгновение и уверенно погрузил. Несмотря на неудачные попытки Качудая, он был почему-то уверен, что ничего подобного с ним не произойдёт, это было очередной истиной внутри разума, не знанием, а именно истиной, новой и не первой за последнее время. Он знал, что должно быть именно так, а почему, совершенно не имело никакого значения, ибо истина не нуждается в вопросах и ответах, она просто есть.

     Жидкость вдруг заискрилась мелкими яркими всполохами и стала быстро исчезать, будто проникая в кожу и Зор даже что-то такое почувствовал. По всему телу начиная от руки, прокатилась мелкая приятная дрожь, исчезнув вместе со странной водой.

     Ножны были угольного цвета, с синеватым отливом, а всю поверхность покрывали тонкие золотые нити, повторяющие точь-в-точь карту, что и на каменном ларце, только гораздо мельче, что чтобы их разглядеть, приходилось тщательно вглядываться, а издали казалось, словно уголь искрится золотыми жилами. Такая же иссиня-чёрная рукоять была бархатистой на ощупь, приятно ложась в руку. Зор потянул, с характерным звуком показалось основание лезвия, сверкнув в отблеске пламени. Он медленно вытащил весь клинок, выставив перед собой остриём в небо. Меч был чуть длиннее, чем у степняка, но прямой, как стрела, гораздо тоньше и очень легкий, словно и не из металла выкован. Он был чем-то похож на меч варра – такой же тонкий длинный, но цвета необычного. Качудай с открытым ртом наблюдал за этим, как ему казалось сакральным ритуалом, и старался запомнить каждый миг, запечатлеть в своей памяти хоть малейшее движение, образ, это было важно для него.

     – Лунная сталь! – прошептал степняк, жадно всматриваясь в блеск странного темного метала. Было ли это железом, или каким невиданным материалом, в том он не был уверен. Лезвие отдавало черным блеском, что такого Качудай даже припомнить не мог никогда, и был ли это блеск?

     – Перо из моего сна, – Зор коротко взмахнул им, свистнул рассекаемый воздух и убрал обратно в ножны. – Я видел его в том сновидении. Тот человек выдернул его из своего крыла и воткнул передо мною в землю, оно было точно таким же, я это четко помню.

     – Перо Гаруды Большекрылого – сталь лунная, – отозвался тут же сирх и бухнулся на колени, уткнувшись лбом в землю, затем поднялся, протянув руки к ночному небу, – Хвала не ведающему границ, хвала Гаруде, миры вершащему! – Он снова бухнулся, поднялся, – Дожил! Наконец-то! Не посрамим родную землю, Урус-Зор! Костьми ляжем, но исполним заветы, данные нам свыше! – Кричал Качудай в темноту и снова кланялся, поднимался, а его глаза блестели, они горели жаждой познания и свершений, самоотдачи. В этот миг он готов был на всё, в этот миг сирх испытывал некое откровение, за обладание которым, готов был незамедлительно пожертвовать жизнью.

     Зор наблюдал за ним с легкой улыбкой и радовался. Он буквально видел, ощущал чувства степняка, и они были впервые чисты, самозабвенно жертвенны. Зор ещё не совсем утратил свои способности видеть истинную сущность человека и ощущал дух степняка очень явно сейчас, и этот дух впервые проникался маленькой искоркой, словно откуда-то из собственных глубин к нему пробивался едва различимый тусклый свет, но он был – свет, а это главное. Пусть не совсем то, что хотел, не совсем так и не в тех условиях, но это происходило, это было маленькой победой, очень трудной, оттого особенно важной.

      ***

     – Ты только скажи Яру вашему, чтобы не сильно гневался на Сарихафат. Сейчас дарбов если не остановим, туго придется, – Качудай мелко семенил следом за Зором, как всегда не поспевая и всё утро без умолку говорил.

     – Не тревожься, гарийцы гневаться не умеют, – усмехнулся Зор.

     Они шли по невысокому гребню зеленых холмов на север, иногда спускаясь в низину к границе степи, какое-то время двигались по равнине и снова поднимались, осматривая окрестности. Зор сжимал в одной руке своё новое оружие и постоянно пытался его как-то поудобнее приладить, но все было тщетно, так как до сих пор на нем из одежды были только штаны.

     – Я давно уж ничего не боюсь, Урус, и путь мой один, будь, что будет. Сам Гаруда направлял стопы мои следом за тобой, но я глуп был и не понимал явного, теперь же разум мой чист, как капля алдык-бая! Эх, Урус, а мы так и не испили этого благодатного напитка, – раздосадовано качал головой сирх, – И Большекрылый наши стопы правил в Гарию не просто так. Он знал обо всём, и не мог сыновей своих храбрых оставить без священной битвы!

     – Вы смерть несли в Гарию, и путь пустым был, помни всегда это, сирх, помни обязательно, это очень важно! Я не хочу тебя винить и не сделаю этого никогда, я лишь хочу, чтобы ты не забывал об этом. – Зор остановился и пристально посмотрел в глаза степняка, схватив будто клещами взгляд того против воли, что Качудай на какое-то мгновение испытал некий странный страх. Чувство было новым, до того неведомым разуму сирха и оно было даже противнее страха обычного – оно побуждало спрятаться, убежать, стать маленьким и невидимым, только бы о нем все забыли. Впервые в жизни сирх испытывал стыд…

     – Я буду помнить, Урус-Зор… – сквозь зубы процедил Качудай, нервно хмыкнул, отвернув взгляд, что-то забурчал себе под нос. Было видно, что такие разговоры ему не по душе. Он изо всех сил старался угодить своему первому в жизни другу и слова гарийца сильно тяготили, злили. Он злился на Зора, злился на себя, ощущая какую-то беспомощность, но не знал, как избавиться от этого противного чувства, и лишь желал, чтобы Зор поскорее перестал такое говорить.

     – Мы, может, и хотели свет тот видеть, да не знали как. От того и шли на Гарию. Ваши мужи сильны, а девы свет тот испускают, что не налюбуешься…

     – Не говори так никогда, Качудай! – Оборвал его резко Зор. – Помни, о чём сказал, помни о том, с чем шли! Помни храм звезды, в котором свет убивали – помни до последнего вздоха! – Зор вдруг ощутил приступ мимолетного гнева. Это чувство быстро прошло, но вновь оставило тот противный неизгладимый отпечаток. Он грубел, терял искру, и он это понимал, больше всего боясь не успеть совершить задуманное, когда станет совсем уже поздно и память забудется в крепком сновидении, погрузившись в забвение, придавленная грубостью насущного.

     – О каком храме звезды толкуешь, Урус-Зор?

     – Когда Тариман с моим отцом ещё живы были, вы девушку убили в роще на холме, у излучины Вишьи. Тот холм и есть «Храм Звезды». Там позднее клятву давал брат моего отца, Варг, когда Красным Солнцем править стал.

     – Так, постой, Урус-Зор! – сирх закашлялся, остановился, – Ты неужто сын Амура?!

     – Да, он отец мне.

     – Ас-Сур-Амарун-Ра-Амур твой отец?! – Снова вопросил Качудай, придурковато глядя в ответ, будто не понимая.

     – Отец.

     – О небеса и вершитель ваш, границ не ведающий! – Качудай плюхнулся на колени, с отмашкой стукнувшись головой в мелкую мягкую крошку, – До конца мига последнего помнить буду благодать, снизошедшую и после не забуду!

     – Идём, Качудай, не время мольбы нести, нужно спускаться к подножию, темнеть скоро начнёт.

     Тот быстро подхватился следом.

     – Ас-Сура-Амура кто же не знает? Его в Сарихафате почитают и помнят в каждом стане, как великого бойца. Смотри, Урус! – Качудай догнал его и, достав из-за пазухи жёлтую бляху, протянул, – Смотри, это он!

     Начищенный до блеска тонкий кругляш, чуть меньше ладони, сверкал на солнце. Чеканка была искусной и очень подробной, где на одной из сторон был изображён всадник с копьём в руке, пронзающий грудь человека с драконьим лицом.

     – Я видел такие, из Дакана приносили. Пустое это.

     – Ничего не пустое! – Буркнул степняк и спрятал бляху за пазуху. – Не каждый воин способен на такой бой. Супротив сотен тысяч, да в тысячу мечей… На такое только боги способны, Урус! Ну, оно теперь понятно, откуда уродился. Ты не такой, как все гарийцы, в тебе есть та хватка, что не присуща вам остальным, я это сразу же приметил еще тогда, когда ты вязал нас. Взгляд твой хоть и ясен, но крепок уж больно. Так смотрят только цари, воины по роду. Даже у Яра вашего нет этого блеска во взгляде, словно сталь секущего. Я знал про сына Амура, но то, что он гариец… ну то, что это ты, не ведал даже мыслями далекими. Сирхи разное конечно сказывали. Одни говорили, будто ты даканец – сын Черной Камири, другие вещали, что в Красном Солнце на троне империи правду от кривды разделяешь, а ты вон гарийцем оказался. Поистине Ас-Сур-Ра был велик и еще величественнее его дети! Благословенна та гарийка, что подарила ему наследника, собравшего в стане своём лучшее! Благословенны те дни, когда я, куфир стана Акбулая вступил на путь, по которому в твердом шаге ступая, творит великое Урус, сын Ас-Сура! – Качудая переполняли чувства, которые он едва сдерживал. Столько событий за короткое время, событий знаковых, о которых можно только мечтать простому воину степному, но так в мечтах и раствориться среди степных трав, кануть в забвение без памяти, а здесь творилось каждый новый день такое, что голова кружилась от неверия во всё. Сирх не сдержался и снова бухнулся на колени, обратившись в сторону клонившегося к закату солнца, выкрикнув очередную благодарность за великий путь, по которому ему дозволили идти.

     – И каков же твой путь сейчас? Или ответ я уже слышал? – Остановился Зор, пристально посмотрев в глаза степняка, когда тот поднялся.

     – Мой путь – твой путь, Урус-Зор! Другого и не надо! Мой путь – жизнь отдать, чтобы свершился твой!

     – Твой путь – от пустого отречься, свет в разум впустив, остальное не важно! Помни это, Качудай, всегда помни, и днём и ночью и в миг смерти помни, тогда сам станешь светом, и вопросов не останется! А гарийка та, что матерью мне стала, это она в Храме Звезды жизнь отдала вашей стали. Меня тогда Берьян спас, я мал был, только народившись... – Зор вдруг осёкся, остановился, потянул воздух ноздрями, встрепенулся, озираясь по сторонам. Степняк тут же схватился за рукояти мечей, вертясь в разные стороны, но упорно ничего не видел и не слышал, хотя уже понимал, что если Зор что-то учуял, значит, так оно и есть.

     Зор глубоко часто задышал, зрачки его глаз то сужались, то расширялись, будто концентрируясь на чем-то.

     – Что там, Урус-Зор? – почти шепотом, в ожидании глядя, поинтересовался Качудай, но по взволнованному виду гарийца, он уже знал и так ответ.

     – Каращеи там, но сложно понять пока, – Зор медленно зашагал в сторону невысокой сопки, вдоль гряды, как вдруг из-за горизонта, со степи, в освещении алого заката, покрытые вечерним маревом появились верховые. Они неслись во весь опор, с огромной скоростью в сторону той же сопки. Это были каращеи, спутать их было невозможно ни с кем более. Небольшой отряд в десяток всадников создавал такую дрожь земли, словно это неслось войско, как минимум в тысячу мечей. Зор всё понял и, не раздумывая бросился туда же. Качудай бежал следом, но его прыти не хватало, отчего он сильно отставал.

     Зор не таился, наращивая темп. Его задача достичь сопки, как можно быстрее, но и цель всадников была та же. Едва уловимый шум боя уже доносился обрывисто до слуха сквозь встречные порывы ветра. По мере приближения к сопке, где у подножия уже были видны дерущиеся, Зора все-таки заметили из конного отряда и от них отделился один, направившись к нему наперерез. Зор продолжал бежать изо всех сил, попутно не сводя взгляда с приближающегося дарба. Он не мог на него отвлечься, нужно было быстрее, во что бы то ни стало быстрее, ведь там погибали его братья. Теперь он был уверен в том, что каращеи напали на гарийцев и скорее всего это были воины Яра.

     Дарб приближался. Сотня шагов… пятьдесят… двадцать… десять…

     Он замахнулся плетью с шарами – удар, холостой свист. Зор не сбавляя хода, прыгнул, оттолкнувшись от первого попавшегося камня. Чётким, будто отточенным годами в тренировках движением, обнажил меч и коротким взмахом снес голову серому чужаку. Идеально заточенное лезвие сделало то, для чего его готовили настолько легко, что рука даже не почувствовала никакого сопротивления, словно и не плоть была вовсе, а воздух. Всё произошло стремительно и Зор не останавливаясь, побежал дальше. Он понимал и принимал эту смерть уже как данность, как восход и закат солнца, отпустив те мысли, тут же заставив разум забыть о произошедшем, ведь только так можно было пройти тот пресловутый путь, о котором вещал крылатый гость во сне.

     Отряд черных всадников уже влетел в гущу боя, тут же переломив его исход. Зор видел это, но до подножия сопки оставалось ещё около сотни шагов, а сейчас всё решали мгновения. Смерть стремительно забирала души с обеих сторон. Да, это были воины из войска Яра, Зор не ошибся, он узнал их издали. Десяток светловолосых бойцов яростно оборонялись от наседавших каращеев, коих с приходом верховых оказалось в три раза больше. Все они рубились неистово из последних сил. Никто не кричал, не стонал, с обеих сторон изможденные бойцы наносили сокрушительные удары друг другу. Гарийцы острыми мечами вершили свой танец смерти, каращеи искусно уворачивались, по двое нападая на одного, и уже знакомым образом отрывали голову у побежденного. Всадники рубили стальными плетьми, доставая иногда, разбивая черепа, словно лёд, рассыпаясь в разные стороны.

     С сирхами чужаки расправились бы быстро, с гарийцами никак не выходило, и битва затянулась. Поначалу Гарийцы видимо одерживали победу, потому как убитыми каращеев валялось человек пятнадцать, но с появлением верховых всё изменилось.

     Рывок, еще один, Зор в длинном прыжке обнажил меч и первым же ударом разрубил надвое серого, оказавшегося вблизи. Взмах, удар, еще одна голова глухо стукнулась о каменистую крошку. Он быстро продвигался в самую гущу боя, где в кольце были зажаты двое, последние оставшиеся в живых. Несколько всадников тут же переключились на Зора. От первого он увернулся и мощным рывком сбросил того с коня. Взмах меча и каращей приземлился уже мертвым.

     Зор, как искусный боец орудовал мечом, монотонно, со знанием дела продвигаясь вглубь. Серые наседали со всех сторон, но осторожно уже, не так рьяно. Перо Гаруды в руках молодого воина словно почувствовав вкус крови, с каждым его взмахом не давало шанса даже на призрачное спасение. В драных штанах, с голым торсом, светловолосый, совсем ещё молодой Зор творил свой танец смерти впервые в жизни без посторонних мыслей, без эмоций. Древние боги вновь выпустили на арену битв своего матерого и беспощадного бойца, умение и силы которого множились с каждым поверженным врагом.

     Каращеи стали терпеть поражение, несмотря на превосходство в численности. Они гибли один за другим. Двое гарийцев, оставшихся в живых, вдохновенно пытались вырваться из кольца. Из обороны они перешли в наступление, прикрывая друг друга, тратя последние драгоценные силы на этот решающий прорыв. Чужаки сильно сдали свои позиции. Зор неутомимо рубил податливую плоть, словно войдя в какой-то кураж, не зная устали, остервенело, даже с неким азартом.

     – Во имя Большекрылого! – послышался крик подоспевшего Качудая, – А-а-арх! – Рубанул он кривым клинком пытавшегося подняться раненого каращея, затем второго и тут же получил удар плетью по спине от другого, но тоже с трудом стоявшего, поэтому вполсилы, а для сирха и такой удар был сокрушительным, свалившим с ног. Превозмогая невыносимую боль, степняк поднялся, ринувшись дальше. Он дал себе зарок ещё на подходе, что должен, во что бы то ни стало оправдать себя, свой статус воина, чтобы Зор не сомневался в нём и если нужно, погибнуть, без оглядки, без сомнений. Собственная жизнь его волновала сейчас меньше всего, он лишь хотел не подвести, исполнить своё главное слово – положить жизнь, за путь Зора, за Гаруду Всевышнего. Качудай прекрасно понимал, что один чужак способен разорвать с десяток таких, как он, но и это его не волновало. Еще на подходе, изо всех своих сил в стремлении за Зором, он видел, как молодой гариец вершил эту битву и в очередной раз был поражен картиной того вихря, который создавался в молниеносных красках легких стремительных движений, росчерков острого пера Гаруды, и он непременно желал быть частью этого вихря.

     – Варр-русс! – раздалось эхом громогласно, когда Зор уже порядком измотанный почти прорвался к своим.

     У уступа неподалёку возник тот самый варр. За его спиной находился внушительный отряд дарбов. Они не производили ни звука, ни движения, в ожидании. Варр поднял руку в жесте и шагнул, дарбы остались стоять не шелохнувшись.

     Чужак ускорился, побежал. Сдерживавшие гарийцев расступились, как по команде. Вар подлетел стремительно и, обнажив свой тонкий сверкающий клинок, искусным, даже каким-то изящным движением с лёгкостью обезглавил обоих. Зор рванулся, ударил одного, второго, следующему отсёк обе ноги, сзади получил глухой удар в голову, но устоял, развернулся и в последний момент, уворачиваясь, кончиком лезвия вскрыл артерию на шее серого, из которой бурно хлынула кровь. Это был последний из прежнего отряда. Хаос на мгновение прекратился, утих шум боя, даже ржание раненых и напуганных лошадей стихло.

     – Варр-русс! – пронеслось раскатисто.

     Зор развернулся. Его глаза были налиты кровью, он тяжело дышал, оскалившись, глядя исподлобья. Взгляд был другим – он больше не источал то тепло, не искрился чистотой, это был взгляд не человека, но уже бойца сильного, матёрого, беспощадного.

     Варр в несколько стремительных прыжков сократил расстояние, разделявшее их, обрушив свой меч. Зор отбил удар ножнами, разлетелись черные искры. Хоть и не до того было, но сейчас он смог хорошо рассмотреть меч чужака – он был точно такой же по форме, как и его, словно брат близнец, только с одним отличием, что сверкал будто водная гладь на солнце, против его абсолютно черного и мрачного.

     Зор рванулся в бок, рубанул сверху, теперь серый отбил и тут же крутанувшись, взмахнул клинком сбоку снизу, достав самым кончиком, вспорол предплечье по всей его длине, брызнула кровь.

     – А-а-рх! – выдохнул гортанно вдруг подскочивший Качудай, рубанув варра сбоку, но тот с легкостью отбился, ответным ударом ноги в грудь отправил степняка в полет, лишь по счастливой случайности из-за плотных одежд, не сломав тому грудную клетку. Степняк гулко бухнулся о камни, первые мгновения не имея возможности вздохнуть от дикого спазма лёгких.

     Заминки хватило, Зор дернулся в сторону, взмах, удар, серый увернулся, но плотная черная ткань его плаща вскрылась от острой стали. Еще удар и лицо варра перекосил глубокий порез от виска до подбородка.

     Два могучих воина рубились неистово, высекая всполохи искр сталью, достойной мощи их обладателей, но ни один удар больше не достигал цели. Они умело отбивали выпады друг друга, будто каждый наперед знал маневр другого.

     Качудай кое-как отдышался, поднялся на ноги, дернулся было снова на помощь, но замешкался, озираясь по сторонам. Степняк понимал, что второго такого удара он может и не пережить, а то и вовсе попасть под меч варра, тогда точно каюк. Дарбы, молчаливо наблюдавшие за боем своего предводителя, на Качудая совершенно казалось, не обращали никакого внимания. Он лихорадочно размышлял, как поступить и готов был погибнуть без колебаний, но хотел это сделать с большой пользой и для Зора и для своего будущего путешествия к Гаруде. В голову совершенно ничего не приходило, и впервые в жизни воин вольной степи почувствовал себя беспомощным и бесполезным. Это сильно угнетало, что сердце дико билось в груди, не давая разумный ход мыслям. Он должен был что-то сделать, обязательно как-то помочь Урусу, но как? Лошади чужаков нервно гарцевали рядом и степняка осенило. Он ринулся к ближайшему, схватил за поводья, но тот сразу же вырвался, мощным взмахом головы увлек за собой степняка, что тот плюхнулся в пыльную крошку. Качудай выругался, подскочил на ноги и, вытащив из сапога плеть, со всей силы зарядил строптивому животному по морде. Лошадь утробно заржала, пятясь назад.

     – А-ах! Что, не по нраву?! – Оскалился Качудай, снова взмахнул, свистнул стальной наконечник, еще удар и еще… – Он подхватил повод, вцепился в гриву и резво запрыгнул на высокого дарбовского скакуна.

     Тем временем вихрь из двух хищников кружился в диком хаосе боя у подножия сопки, не желая прекращаться. Зор вдруг вложил меч в ножны, бросился под ноги чужака, поднырнул к нему и мощным ударом снизу в челюсть свалил того на землю, наконец-то сдвинув битву с мертвой точки. Произошедшее стало каким-то призывом к действию и отряд дарбов до того молча наблюдавший за поединком, как по команде сорвался с места на помощь своему командиру.

     Зор успел только впечатать кулак в грудь пытавшегося подняться варра, и хотел было замахнуться клинком, но первый подскочивший дарб размашисто обрубил это намерение, ударив по руке со всей силы, что даже показалось, будто хрустнула кость. Коротко резануло болью, Зор отскочил назад и четким движением снял голову нападавшему.

     Каращеи со свежими силами резво двинули на одинокого грозного, но сильно измученного и раненого бойца. Он отбивался от них уже как мог, словно раненный загнанный зверь, в попытке вырваться из западни, лишь изредка делая попытки наступления, но запал уже прошел и тело начало давать сбои, отзываясь часто сильной болью, мешающей сосредоточиться и хоть как-то держать схватку.

     – Урус-Зор! – Послышался крик сзади. – Урус!.. – Качудай подскочил на вороном ближе. Зор сделал несколько выпадов, ранив двоих, развернулся, прыгнул назад, вцепился в гриву, запрыгнув, перевалившись через холку.

     – Э-хей! – выкрикнул степняк, от души стеганув по крупу, и вороной сорвался с места в галоп.

      Лоснящиеся под ночным светом травы подавались в стороны от лёгкого дуновения ветра. Их тихий шелест приятно ласкал слух, а источаемое тепло согревало, но каким-то особым образом, словно пробирая всё тело изнутри, из самого центра солнечного сплетения разливаясь во все стороны.

      Зор сидел на парящем в небе острове, слегка щурясь от необычного приятного цвета пространства вокруг, и наблюдал за бесконечным листопадом с одинокого дерева на вершине горы напротив. В разуме царила ясность и чистота. Мыслей не было совершенно никаких, не было ничего, что хоть как-то будоражило бы сознание. Была лишь гора, было дерево и были золотистые листья. Казалось, что концентрация, эпицентр всей сути вселенной был именно в этом листопаде, он и являлся сутью. Чистейшее восприятие мироздания таким, каким оно являлось на самом деле, пришло внезапно, изгнав все мысли, всё пустое, всё… Разум погружался в нирвану, в вечное созерцание чистого сияния, творения света, творения жизни из света.

      Сверкающая крона вдруг вспыхнула ярко, осыпавшись бурным листопадом и из за её верхушки взмыл вверх человек. Мысли тут же заполонили разум, выбив из приятной неги, мгновенно заставив позабыть опыт этой странной вечности. Уже знакомый крылатый человек на долю мгновения замер в ночном небе и резко спикировал вниз. Как и в прошлый раз, он пролетел над водной гладью, воздушными потоками создавая на ней рябь, поднялся, замер напротив Зора, затем сложил свои мощные крылья за спиной, шагнул на парящий остров. Подойдя к Зору, он присел рядом, так же устремив свой взгляд на гору.

      – Ты правильно понял, – нарушил тишину гость.

      – Возможно. Но я забыл, что понял, – ответил Зор, не сводя взгляда с золотого дерева, – Зачем мне оно? – кивнул он на черное стальное перо, оставленное в прошлый раз.

      – Чтобы путь пройти так, как ты желал того искренне. – Тихим бархатным голосом ответил гость.

      – Я не этого желал, а лишь искру людям вернуть хотел. Не мои это стремления, чужды и далеки они. Скажи, у него тоже твое перо, верно? Но оно другое, из светлого крыла, я понял это. Каков путь его? Почему ты это сделал?

      – Я ничего не делал. Всё, что ты имеешь, всё, чем дышишь – это сделал ты и никто другой. Суть лишь в том, какими дорогами двигаться по этому пути. Его путь таков же, как и твой. Ваш путь един. Путь всегда един. Путь – истина, истина – свет. Истина в единстве! Другого не дано, ведь истина бывает только раз и только навсегда, она не может иметь развития, не может иметь партенторы, изменений, она есть и в ней есть мы. Существуем, в попытке объять её со всех сторон, воспринимая, согласно взору, устремленному в тот момент на неё, различая нужное, разное, противоречивое, но по сути – единое.

      – Я пока не понял этого, но обязательно буду стараться и возможно пойму, я буду помнить об этом! Но мир странен, ты согласишься? Я это стал понимать вскоре после исхода скорби на мою землю.

      – Я верю, – улыбнулся гость. – Ты волен воспринимать мир, как разум велит, но это будет лишь тропой на пути, но не истиной, не будет путём таковым. Это лишь отражение мира в тебе, а не сам мир. Когда ты был совсем мал, тебе казалось, будто вершина склона, на которую ты смотрел вечерами, недосягаема, но повзрослев, ты с легкостью покорил её покой, она перестала быть далёкой. Время изменило тебя, но мир остался таким же, изменив лишь твоё восприятие. Так и в остальном. Вы изменили своё восприятие настолько, что давно уже не способны узреть мироздание настоящее, довольствуясь лишь грубой материей, с каждым мигом загоняя себя в большее невежество, теряя зрение изначальное. В тебе горит жажда подняться туда? – Кивнул гость в сторону золотистого дерева, встал, сверкнув своим стальным телом, лоснящимся под ночным светом, подошел к обрыву.

      – Я не знаю, как сдвинуться с места, но я смогу обязательно, ты верь мне!

      – Это не сложно. Измени взор на путь, тогда движение придёт.

      – Моё имя – Зор, твоё – Гаруда?

      – У меня нет имен, но ты волен звать, как считаешь нужным, я обязательно отзовусь.

      – Мой друг верит, что его сын после смерти удостоился полёта с тобой. Скажи, так ли это?

      – Каждый удостаивается того, во что верит, того, к чему стремится, не более и не менее, но стремится не телом, а духом, тем настоящим, честным, изначальным, не каждый только это понимает. Вот и он уже – друг, не враг… Взор на истину меняется всегда, истина неизменна! – На его спине запульсировали две тонкие линии, вспыхнув вдруг могучими крыльями. Они появились буквально из ниоткуда, как и в прошлый раз.

      – Ты просто забыл, как всё начиналось… – снисходительно, как-то по-отечески сказал он и взмыл в ночное небо, исчезнув вскоре вовсе.

      Зор прикрыл глаза. Спокойствие больше не шло, сознание стало путаться, вдруг погрузившись в беспокойную тьму…

     ***

     – Вот, Урус-Зор, чистейшая – матушка степи вольной, испей, – Качудай промокнул пучком травы, смоченным в воде глубокий порез на предплечье Зора и, увидев, что тот проснулся, протянул ему чашу напиться.

     – Твой сын в великом полёте Гаруды, как ты и хотел, Качудай, знай это, –

     Прохрипел Зор, разлепил веки. В глаза ударил яркий свет солнца. В горле стоял ком, тело ломило от боли. Поднявшись на локтях, сел, взял протянутую чашу и медленными глотками осушил.

     – Верую каждому слову, Урус, изреченному устами твоими! – Степняк налил еще, Зор отрицательно махнул головой, поднялся, осмотрел себя. Порез на предплечье был покрыт уже рельефной бурой коркой, края его набухли и сильно покраснели. Другая рука, по которой пришелся сильный удар дарба, была посиневшая, противно ныла пульсируя. Вообще ныла каждая клетка тела. В пылу боя отбито, порезано и поломано было казалось всё, что только можно, но тогда это не ощущалось, а теперь давало о себе знать, но сейчас уже были запущены восстановительные процессы тела, которые оно еще не утратило и это хоть как-то спасало Зора. За ночь затянулась рана, легкие трещины костей срастались, синие кровоподтёки рассасывались, желтея постепенно.

     – Поистине боги вложили в тебя мощь вселенскую! – Качудай сидел скрестив ноги с пустой чашкой, полуоткрытым ртом и в который раз поражался той дикой выносливости этого молодого гарийца, что снова гордость охватывала разум от причастности ко всему.

     – С такими ранами сильный воин лежал бы бревном, а другой и издох бы вовсе…

     – Где мы? – обернулся по сторонам Зор, осмотрев окрестности. Кругом, что хватало взгляда, простиралась холмистая равнина, сплошь покрытая невысокими бархатистыми травами.

     – Степь могучая охранит нас, Урус-Зор, а дарбовский скакун могуч был, что унести смог далеко, жаль, что удержать не удалось такого вороного. Чужие мы для него. Здесь колодцы путей Сарихафата, стан воины добрые делают – коней поить, отдых вершить перед битвой. Здесь нас никто не отыщет, а ты раны сможешь залечить.

     – Нужно на гряду возвращаться, – Зор присел, превозмогая боль, шипя сквозь зубы, – Яра сыскать надобно и врата, через которые приходят каращеи. Тарайя сказывала, что они поначалу примеряются, выведывают, а затем большим войском могут шагнуть, что не удержит никто. Пока можно попытаться силами гарийцев остановить ещё, но потом поздно будет, знай это, Качудай!

     – Эх… Ведаю, о чем толкуешь, Урус, ведаю, – степняк тяжело вздохнул, запрокинув голову к небу, глядя на редкие облака, по обыкновению сильно щурясь, – Дожди будут, небо несет воды много, далеко не уйдём. Да пора справить тебе одежды, достойные воина великого, а то, Урус-Зор, ты нагой вскорости останешься, – кивнул он на измызганные драные штаны гарийца. – Да коня бы ещё такого... Эх, Зор, уж сколько я повидал лошадей, уж сколько прытких, сильных, но таких впервые вижу! Будто устали не знают, вот бы табуны таких в Сарихафат пригнать, цены бы им не было, а Урус?

     – Тсс! – Приложил вдруг Зор палец к губам, глядя в землю, вслушиваясь во что-то, затем поднялся, подхватив свой меч и, прихрамывая, поднялся на небольшой пригорок. Качудай подошел сзади. В окружении горячего марева, в их сторону пешим шагом на лошадях двигался внушительных размеров отряд сирхов.

     – Воины Сарихафата, – протянул тихо степняк, – Чей же стан это? Хм, коней в триста, не меньше. К воде идут. Сирхи, братья… – последнюю фразу выговорил как-то неуверенно, обрывисто, шагнул вперед, коротко обернулся, бросив виноватый взгляд. Он спустился с пригорка навстречу и замер в ожидании. Сирхи их заметили, отряд встал, послышался гул голосов, предводитель поднял руку вверх, махнул ею, выехал один всадник и галопом направился в их сторону. Он стремительно подлетел, почти не сбавляя скорости, обогнул пригорок, внимательно вглядываясь сильным щуром в странных путников, умчавшись тут же обратно. По возвращении дозорного, сирхи снова загалдели, предводитель вновь махнул рукой, и степняки двинулись вперед, подгоняя лошадей легкой трусцой.

     Зор не знал, что ожидать сейчас от сирхов, но вариантов не было никаких, оставалось только ждать, и надеяться на лучший исход. Он чувствовал, что Качудай сильно нервничал, что было ему не свойственно, будто был не рад своим соплеменникам. Степняк переминался с ноги на ногу, судорожно сжимая-разжимая кулаки, и чем ближе были сирхи, тем сильнее было его волнение.

     – Тпрууу! – Натянул поводья, ехавший впереди вожак, поднял руку вверх, отряд замер, как вкопанный. Никто не галдел, только редкий лязг сбруи и оружия нарушал тишину.

     – Ах-ах-ха! Ты ли это, Качудай?! – Засмеялся воин, подъехав чуть ближе. Он опёрся на луку седла в виде небольших расправленных крыльев, оценивающе посмотрел на Зора, хмыкнул, перевел взгляд обратно, – Что ж ты, куфир, стан свой сгубил!? Хотя какой ты теперь, куфир? Так, собака степная! – Засмеялся он и к нему тут же присоединились сотни глоток, разразившись громким гоготом. Вожак поднял руку, потребовав тишины.

     – Ты в рабы гарийца взял? Достойно воина, Качудай, достойно, никто еще не брал! – похлопал он в ладоши, разглядывая Зора, – Хотя мне он знаком будто… Точно! – Ударил себя в лоб ладонью рослый молодой сирх, – Это же он тогда был с Яром, что гнев богов навлек на нас! Эй, гариец, вот и свиделись! ¬– Крикнул он Зору, расплывшись в широкой улыбке.

     – Не произноси слов таких, Борей, и я жизнь тебе дарую! – Сквозь зубы процедил Качудай исподлобья глядя на того. – Он не раб и рабом быть не может! За собаку степную я прощение тебе дарую, за раба же смерть приму, если нужно, не убоявшись стана твоего! Урус-Зор – воин великий… Мы – воины всевышнего на пути бесконечного полёта, знай это, Борей, и помни всегда и когда издох последний делать будешь!

     – Ахах-хах! – Вновь засмеялся Борей, гарцуя перед воинами. – Вы слыхали? Этот голодранец думает, что Всевышнему нужны такие! Эй, Качудай, да Гаруда давно уж гнев свой обрушил, что стан твой забрал себе. Или ты думаешь, что самый хитрый и изворотливый?! Ты воинов справных своих в степи растерял! Ладно… Я воин честный, ты знаешь, Качудай. Иди в стан мой, а раба я забираю! Кстати, где твой Абардыш? Хороший конь ведь был, его тоже угробил? А я ведь золота давал тебе за него хороший буртук, – Усмехнулся сирх.

     – Ты не слышишь, что говорю, Борей, хотя уши тебе боги даровали, когда из утробы лез! – Качудай стал медленно пятиться назад на пригорок к Зору, нервно озираясь по сторонам. – Каращеи травы наши топчут! Не время распри нам устраивать. Вам не выжить на гряде, если туда собрались. Лучше клятву понеси Урусу и встань под его крыло, наветы внимай, ни слова не упуская! Верь мне, Борей, и вы жизни сохраните, и наши дети род продолжат! Не услышишь – погибель понесёте!

     Зор молча наблюдал за перепалкой двух сирхов и четко понимал, что видел сейчас совершенно другого Качудая. Он был не тот степняк, которого он вязал тогда на гряде, когда они на него напали. Не волк в поисках очередной добычи, а настоящий воин Земли. Пусть грязный, уставший, сильно измотанный многодневными переходами и стычками с каращеями, представлял собой жалкий вид, но сутью был велик и порывы его высились над ним многократно. Качудай был готов к смерти без оглядки, без тени сомнения. Он был готов умереть за него, за гарийца по крови, но самое важное было в том, что он готов был жизнь отдать не за добычу, не за свою шкуру, а за волю, за род будущий, за Землю общую. Разум Зора ликовал, несмотря на паршивое положение, что он невольно улыбнулся своим мыслям, чему удивился пятившийся Качудай, обернувшись и заметив это.

     – Ты разумом тронулся, Качудай? – Уже не весело вопросил Борей. – В путы обоих! ¬– Скомандовал он, и четверо направили своих коней к пригорку.

     Качудай обнажил мечи, оскалился. – Прости, Урус-Зор, сирхи не ведают, что творят…

     Четверо спешились, приготовив веревки, к ним подскочили на помощь еще четверо, обнажив мечи.

     – Стойте! Он сын Ас-Сура-Ра-Амаран-Амура! – Закричал Качудай, выставив перед собой клинки.

     Земля вдруг мелко задрожала, все замерли на своих местах, озираясь по сторонам.

     У видимого горизонта клубился большой столп пыли, с огромной скоростью летевший в их сторону. Он понемногу рассеивался по мере приближения, проявляя очертания всадников. Топот копыт стал уже явно слышен. Огромные вороные несли своих седоков не зная устали. Их было около десятка, может чуть больше.

     – Эх, по следу вышли всё-таки, – раздосадовано пробурчал Качудай.

     – Кто они? Гарийцы? – Неуверенно вопросил Борей, заметно занервничав.

     – Уходите! – Выкрикнул Зор, обратившись к сирхам. – Уходите, и жизни сохраните!

     – Борей, дай коней, нам не уйти, Урус телом хвор после боя вчерашнего! – Закричал Качудай. – То каращеи, ну черные бекеты которые!

     – Ты явно умом болен, бывший куфир! Бекеты в сказаниях лишь, откуда им здесь взяться?

     – А-ах! – махнул рукой Качудай, рванулся к одному из верховых, схватил того за руку и четким движением выбросил из седла. – Сюда, Урус-Зор! На нём уйдёшь! – Кричал он, но Зор не слышал, а на бывшего куфира уже набросились с веревками.

     Молодой гариец ничего уже не слышал, он медленно выдохнул, прикрыл глаза. Вокруг него заклубился небольшой вихрь ветра, что сирхи в суеверном страхе отпрыгнули в сторону. Далёкая, давно позабытая песнь звучала в его сознании, пробиваясь из потаённых закоулков памяти. Знакомые звуки из детства успокаивали. К ним вдруг присоединился красивый и невиданный до того шепот звезд, голос Тараий коснулся разума. Песни переплетались, создавая невероятный симбиоз, наполненный потоками жизни, возрождающего света, что стало так хорошо, будто мир явился истинным своим проявлением. Не только разум, но и тело отзывалось благодатью созидания. Животворящие реки неслись с невероятной скоростью, залечивая каждую клетку раненой плоти.

     Сто шагов, пятьдесят, двадцать, десять… Зор открыл глаза, когда первый дарб уже замахнулся для удара плетью. Мгновение, вдох, прыжок в сторону, рывок и вот он уже летит на землю. Серых было полтора десятка. Они явно не готовились ко встрече с сирхами, а искали беглецов, но никоим образом это их не остановило и тем более не испугало. Казалось, что привычный страх этим странным чужакам и вовсе был неведом. Сходу они врезались в ряды степняков, четкими ударами своих мощных плетей разбивая в брызги головы. Сирхи поначалу не восприняли всерьез противника, немного растерялись даже, а теперь в их стройных рядах творился хаос. Каращеи разделились поодиночке и быстро в едином такте рядили стан Борея. Зор лавировал между этим хаосом лошадей, людей, так же монотонно со знанием дела охотясь уже на каращеев. Он нагонял одного, сбрасывал с лошади, отточенным движением сворачивал шею и, не медля устремлялся к следующему. Рывок, удар, ответный удар, снова рывок, хруст ломаемых позвонков и очередной серый обмяк.

     Степняки запаниковали в какой-то момент. Они не понимали, что происходило. Словно множество безумных смерчей носилось средь степных воинов, отнимая одну за другой жизни, лишая возможности хоть как-то дать отпор. В их глаза всё происходило неимоверно быстро, что даже взгляд не успевал за буйным действом чужаков.

     Тем временем Качудай, вырвался из слабо стянутых пут, бросился следом за Зором. Оказавшись на пути серого, чудом увернулся от летящих стальных шаров, снесших тут же голову другому. Он проскочил под конем дарба, дернул с другой стороны того за ногу, в надежде сбросить на землю, но в ответ получил сильный удар по лицу. Отлетев, поднялся, снова бросился к нему и, уже выработав тактику, лавируя из стороны в сторону, прыгнув, взмахнул кривым мечем, отрубил каращею руку. Оказавшийся рядом Борей, воспользовался заминкой серого и размашистым ударом снёс тому голову.

     – Там Урус… Туда! – Закричал Качудай Борею, указывая в сторону, где Зор рубился с пятерыми, трое из которых уже были пешими. Еще пятеро верховых на их пути продолжали уверенно истреблять степняков, словно не зная устали и не давая никому хоть призрачного шанса на спасение, кого касались их грозные плети.

     Зор, какое-то время держал оборону, отбиваясь от окруживших, но затем словно собравшись с силами, хладнокровно, одного за другим стал валить на землю. Почти каждый удар гарийца достигал цели, отнимая конечность, или вовсе голову. Взмах, удар, плеть разлетелась на части от острой стали. Удар ногой в грудь и последний гулко грохнулся о землю. Прыжок и острое лезвие вгрызлось в горло серого.

     Зор метнулся к остальным, оставалось уже трое. Двоих до этого кое-как сирхи все-таки задавили массой, чему способствовал Качудай, который понял наконец-то ту тактику, с которой хоть как-то можно было противостоять этим грозным и быстрым бойцам. Несмотря на растерянность и суматоху в рядах степняков, окончательной панике они все-таки не поддались, попытавшись мобилизовать силы. Сирхи не были трусами, но то, что творил этот безмолвный враг, сильно деморализовало их на время.

     Подскочив к ближайшему, Зор снес ему голову в тот момент, когда плеть его уже коснулась очередной жертвы.

     Ржание лошадей, крики людей, бессмысленный лязг оружия создавали дикую какофонию в степи, и любому наблюдавшему со стороны наверняка показалось бы, что степное войско сошло с ума, где один за другим падали замертво эти матерые воины, словно боги обрушили на них свой гнев.

     Зор оттолкнул со своего пути дико оравшего сирха с оторванной рукой. Дарб словно почувствовал, развернул коня, выхватил из-за спины вторую плеть, ударил коня в бока и, рванувшись на встречу, ударил одной и следом второй, выбив меч из рук гарийца. Зор пролетел мимо, поднялся, дарб замахнулся снова. Рывок в сторону, прыжок. Зор оказался быстрее, схватил его за шиворот, сбросил с коня, и мощным ударом кулака пробил гортань, что та характерно хлопнула мелким хрустом. Это был последний…

     …Стояла зловещая тишина. Сирхи растерянно бродили среди убитых, собирая оружие, стаскивая тела и отдельные конечности в одно место. Из трех сотен, убитыми степняки потеряли почти половину, и ранеными оказалось ещё человек пятьдесят, в том числе и Борей – его голова была разбита сильно, что волосы превратились в один грязно бурый слипшийся комок. Полтора десятка дарбов с легкостью расправились бы и с остальными, если бы не Зор, за что Борей сейчас и винился перед гарийцем. Он был очень слаб, лежал на овечьих шкурах и еле слышно говорил.

     – Ты не держи зла, Урус! Слово моё, что не встречал я бойцов более грозных, что бекеты эти…

     – Дарбы это, из рода Каращеев, что из чертогов темных приходят, – поправил его Качудай важно со знанием дела, прижимая к разбитому лицу промоченный пучок травы.

     –… Слово, что не видал никогда на пути своём столь сильных и быстрых бойцов, но воина под стать тебе и вовсе наверняка не повстречаю никогда, Урус! Ты, видать вахр какой, что сила в тебе, будто Большекрылым одарена!? Ты не гариец, Урус, или же своих лучших воинов вы бережете, не дозволяя им битву. Уж как искусен ваш Яр, что каждый сирх с радостью уважит такого справного бойца в стане своем, но далеко ему тягаться с мощью в твоих жилах. Воистину Большекрылый тебя ниспослал супротив них, – Борей тяжело с хрипом задышал, закашлялся, сплюнул кровью. – Ты жизни даровал мне и воинам моим! Я, куфир стана Сабарчана, великого степного Сарихафата слово несу, что отплачу за жизни золотом звонким! Буртук хороший даю за каждого живого!

     Качудай усмехнулся словам Борея, досадно покачав головой, указал бойцу, чтобы сменил воду в миске на чистую.

     – Не вахр я, – тихо, почти шепотом ответил Зор. Он сидел в своей излюбленной позе, рядом, скрестив ноги меж собой, и смотрел в пасмурное небо, затягиваемое постепенно хмурыми тучами. – Ты не слышал моих слов, Борей, когда уйти вас просил. Что говорил я, пустое было, а теперь своё слово нести пытаешься? Отчего я верить должен? – Зор опустил голову и заглянул в глаза молодому степняку, цепко схватившись взглядом, что тот дернулся, отшатнулся, запнувшись, снова закашлявшись. Пронзительный взгляд испугал его. Он не понимал, что произошло, но почувствовал мимолетный стыд и беспомощность, на мгновение безвольно утонув в ярком калейдоскопе, потоком неимоверной мощи, обрушившимся на его разум.

     Дробный топот копыт, заставил встрепенуться всех. Одинокий степняк во весь опор нёсся в их сторону, лупцуя постоянно своего коня по бокам короткой плетью.

     – Где Борей!? – подлетел он к сирхам, – Борей где!? – Нервно кричал, разглядывая поле боя, сильно натягивая повод, и по привычке подстегивая своего скакуна, что тот дико ржал, не понимая чего от него хотят.

     – У колодцев, – махнули ему в ответ, тот тут же сорвался к одинокому пригорку, где находилась троица вместе с искомым.

     – Боре-ей! – Продолжал надрывать он глотку. Подскочил, почти на ходу спрыгивая с загнанной лошади, изо рта которой уже обильно текла пена. – Уф-ф, стан Урчака, брата твоего кровного погибель нашел у северных переходов Самарадана!

     – Кто!? – Прохрипел Борей, нервно заглядывая в глаза того, будто готов был разорвать его сейчас за такие вести.

     – Не ведаю я, куфир, но ещё стан Куван-Дары разбит и стан Мехдиса, твои дети и жены, которых ты станом оставил у брата, все убиты! Сарихафат вести собирает по оставшимся станам. Ведомо, что не гарийцы это, они тоже гибнут. Уж больно шибко бьют, никому жизни не оставляют. Всех до единого! Даже куфиры убиты, и брат твой тоже ушел в полет к Большекрылому. Слово несу, как есть, не утаю ни вести, ни намерения!

     – Свободен! – коротко отрезал Борей. Его глаза забегали, в растерянности гневно рыская взглядом вокруг себя. Он хотел подняться, но не мог, каждое движение отдавало сильной болью и мутью перед глазами.

     К этому моменту уже собралась толпа сирхов. Стоял возмущенный гвалт, а по растерянным лицам степняков было видно, что они совершенно не понимали, с кем столкнулись и что делать дальше. Вести о разбитых станах, уже четырех известных, включая стан Качудая, выбили из привычного русла жизни, и суеверный страх навис плотно над лагерем выживших воинов Борея.

     – Ну как, куфир, что теперь скажешь?! – съязвил Качудай, – Смотри, а то пополнишь мои ряды, недолго насмехаясь! Да и пополнил бы, а то и вовсе к праотцам отправился, если бы не Урус-Зор! Неси клятву Урусу! – Он подскочил на ноги, вытащил из ножен свои клинки и воткнул перед собой в землю.

     – Уймись, Качудай! – грозно прикрикнул на него Зор.

     – Урус-Зор крылом Гаруды одарённый! – Заорал степняк во всю глотку, обращаясь уже ко всем остальным, схватил за повод рядом стоявшего коня, запрыгнул в седло и стал тихонько гарцевать на месте. – Только он может быть высшим куфиром выживших, и только он вершит путь настоящий, путь истинный! Каждый из вас охранял свои собственные шкуры и не охранил бы, а он ваши сберёг без оглядки, потому что вы все ничто и никто! Вы не способны сберечь себя, и он сделал это за вас, сирхи! Он землю хранит нашу, а вы…? Куда идёте? Каков путь ваш, сирхи?! Каков путь великого воина степи?! Ты, Борей, куда шёл?! на гряду? Зачем? Зачем вы шли на гряду?!

     – Наш путь – сталь в степи вольной, водой жизни окроплённая! – захрипел Борей в ответ и гвалт одобрений не заставил себя ждать.

     – Пустой ваш путь, Сирхи, потому, что вы никто и ничто – помните об этом, знайте об этом, живите с этим! – продолжал надрывать глотку Качудай.– Погибель несёте и за погибелью гонитесь! Каждый из вас знает про сказ о бекетах черных, но никто не верил, а они уже топчут наши травы. Оглянитесь, сирхи! Оглянитесь и посмотрите! Боги обрушили свой гнев за путь пустой на вольного воина степи, и многих уже призвали к ответу, оставив самых лучших, в надежде, что они ступят наконец-то на путь настоящий, на путь света, жизнь творящий! А всё почему? Потому что вы снова никто и ничто! Смотрите, сирхи, вокруг себя, любуйтесь маревом черным, ощутите миг бессилия, длиться который теперь будет вечность! Вы станом ходили от лета к лету, а теперь половины, как не бывало и если бы не Урус, то небывало бы всех, уж верьте Качудаю! Урус-Зор слово Гаруды несет и только по его велению вы живы, но жизни ваши ничто, пока делом не укажите, что хоть каплю алдык-бая они стоят, а доказом тому станы Куван-Дары и Мехдиса – их больше нет, ваших женщин нет, ничего скоро не будет! Вам честь выпала дань уплатить Большекрылому. Если не остановим Каращеев сейчас, растворится Сарихафат в летах и даже вспомнить некому будет о нас, потому, как не будет никого, каращеи истребят всех!

     Качудай спрыгнул с лошади, подхватил мечи.

     – Прости, Урус-Зор, что ослушался, но сирхи сиротеют, им выбор держать нужно.

     Зор молча сидел с закрытыми глазами рядом с раненым Бореем, положа свою ладонь тому на лоб. Он был погружен в глубинные потаенные закоулки своего сознания и пытался оттуда вытащить те волшебные волны, звуки, которые ощущал, слышал когда-то от матери. Он пытался хоть как-то помочь раненому сирху – облегчить боль, передать часть своей искры, чтобы тело легче могло залечить свои раны. Борей поначалу тяжело дышал, затем дыхание успокоилось, боль стихла и он уснул. Этого было достаточно и это было всё, что Зор мог сделать в своем нынешнем состоянии.

     – Не гневайся, Урус-Зор! – повторил Качудай.

     – Не будет никакого выбора! – коротко отрезал молодой гариец, поднялся и направился к воде.

     Всё его тело снова начало ломить от боли, навалилась усталость. Новая стычка потрепала вчерашние раны, хоть и заживали они довольно быстро. Подойдя к одному из колодцев, он наклонился, зачерпнул пригоршню воды, умылся, утолил жажду. Зор находился в растерянности. Он вновь находился в смятении, не понимал, что происходило и как это остановить. Глядя вокруг, на десятки растерзанных тел, разум то и дело охватывал мимолетный страх. Страх за происходящее, страх за неспособность остановить этот хаос. Неужели это был тот самый путь, о котором толковал тот гость в сновидении? Неужели все эти смерти и были той пресловутой истиной, которая являлась настоящим мирозданием, и которую он так и не мог хоть сколько-нибудь понять?

     – Не гневайся, Урус-Зор… – Тихо подошёл Качудай. – Смотри, я ремни справил хорошие для меча твоего, давай приладим? – Зор кивнул, и степняк взялся вязать два длинных ремня к ножнам, крепко перетягивая их по краям тонким кожаным жгутом. – Сирхи народ простой. И знаешь, не сирхи тогда смерть принесли в Звездный Храм, что у излучины Вишьи, то Тариман с драконами своими. Я юн тогда был еще и станом отец мой правил, когда Драконы Красного Солнца в Сарихафат пришли и большой буртук золота несли, чтобы мы войском на Гарию пошли. Нам-то всё одно на кого идти, а о Гарии и вовсе не ведали тогда. Но ты знай, Зор, что сирх никогда меч свой не поднимет супротив жены хоть своей, хоть чужой, и это был главный уговор. В рабство увести могли, но кровью жён оружие сирх никогда не кропил, ведь Гаруда не простит… Тогда Тариман в одежды наши однажды воинов своих рядил, мечи да луки наши брал и ходил несколько раз малыми отрядами куда-то. После одного такого похода и принес он отрез красный, да на руку повязал себе. – Качудай привязал хлястик, удерживающий рукоять меча, чтобы тот не выскользнул без надобности и протянул Зору, – Готово!

     – Ты хороший мастер, Качудай! – Взял он своё оружие, разглядывая обновку. Два ремня были привязаны к основанию и краю ножен таким образом, что меч теперь можно было носить за спиной, и он не мешал в пешем походе.

     – Верь мне, Урус-Зор! Но ты знай, что я все равно буду помнить, как жизнь погибала в том Храме, как свет убивали, хоть я и не видел этого. Всегда буду помнить и в миг смерти не забуду, на том зарок мой и слово Качудая!

     – Верю слову твоему! ¬– поднялся Зор от воды и похлопал друга по плечу, тоскливо улыбнувшись, – А родичей своих отправляй в Сарихафат, пусть там силы крепят. Ты сам видел, что с чужаками им не совладать, только погибель найдут. Мне к хребту нужно уходить, врата вторые отыскать, только так есть возможность их остановить, но не в бою. Даже гарийцы гибнут, а значит, каращеи все большим числом на землю нашу ступают. Вскоре и вовсе устоять не сможем. Нет больше времени, погибель по следу идёт. Яр знает уже обо всём наверняка и делает, что в его силах, но видать не всё так хорошо, что каращеи в степь уж вышли. Путь мне выведать осталось, что земли соединяет. И ты уходи, Качудай. Я не всегда могу рядом оказаться, а каращеи не пощадят, не будет еще одного шанса.

     – Станы гибнут, Урус-Зор… Воин степи гибнет, гарийцы гибнут, – присел Качудай, уставившись на воду. Его вид вдруг стал настолько усталый, что будто это не он только что воинствующий, воодушевленный держал речь перед сирхами. – Не гони, Зор. Куда я теперь? Стана моего нет больше, детей нет, жены нет, всё кануло в забвение. Мой путь иной теперь – он крепко повязан с твоим, что нет мне больше жизни, пока землю не очистим. Пусть я погибну завтра, пусть меня больше не станет, но я это сделаю не зря, понимаешь, Урус? Что жизнь моя? Она не стоит ничего нынче. Эта вода дороже моей жизни, – кивнул он на колодцы. – А всё почему? Да потому что путь пустой был в пропасть, а когда пропасть объявилась и цена жизни возвестилась. Я только жить начал и только узрев путь, который ты светом своим озаряешь, понял, что хоть еще мгновение проживу, но теперь не в пустую, и это мгновение будет ценнее всей моей прожитой жизни, а коли растянется мгновение, то и вовсе путь счастливым станет! Понимаешь, Урус-Зор? Поэтому неважно, сколько Всевышний мне отмерял рассветов встретить, ничего более неважно, главное теперь не терять тот свет, который узреть мне посчастливилось. Я слово отдал свое тебе, Зор, и клятву эту понесу до конца, пока не исполню, в том отныне и в века веков грядущие будет исполнен мой мараджават-священный бой! Ты верь мне, Зор – ни словом, ни делом не понесу нечестивости, что хоть как-то падёт на твой лик или даже тень.

     – Верю, Качудай! Поступай по совести с тобой говорящей, остальное неважно.

     Почти незаметно подошел к ним сирх, и указал в сторону уже разбитого лагеря с кострами. – Борей приглашает тебя, Урус, к теплу и угощеньям, что Всевышний послал!

     – Вода с неба, – задрал Качудай голову вверх, подставив лицо под капли начинающегося дождя. – Пойдём, Урус-Зор, темнеет, сирхи костры теплые держат и наст от воды не помешает. Устали все, нужно сон крепкий принять, ведь наш мараджават ещё впереди, идём.

     Зор не стал спорить, он впервые видел Качудая таким уставшим, словно утратившим свой задор, который не покидал его практически никогда, а сейчас и вовсе на него смотрели глаза старика. Коротко кивнув в знак согласия, они направились к очагу Борея.

     Качудай открыл глаза. Первый миг после пробуждения он растерянно смотрел в свод дырявого купола походного шатра Борея, затем резко подскочил на ноги, испуганно озираясь по сторонам.

     – Крепок сон твой, Качудай, хоть путы вяжи, хоть воду жизни пускай, – засмеялся хозяин шатра, тут же поморщился от боли. – Чистейший! – Борей протянул ему чашу с напитком. Он сидел на толстом цветастом ковре, отшитым густой бахромой по краю и потягивал неспешно чуть дымящийся алдык-бай из низкой широкой чаши. Голова его была перевязана пропитавшимися кровью белыми отрезами, а лицо было похоже на большой синяк, но как ни странно, он чувствовал себя сносно, не по ранам, чему был несказанно рад.

     – Где, Урус!? – застегивая ремни походной сбруи, нервничал степняк.

     – Да кто ж его ведает? Не горячись, Качудай, что с ним станется? Да что ты, в самом деле, увязался за гарийцем? Не пристало вольному воину степи в услужении быть, – усмехнулся Борей. – Да, хвала богам, что он послал нам столь умелого воина, что жизни при нас теперь, но он ведь гариец, а ты сын Сарихафата!

     – Меч Всевышнего да на твой язык, Борей! Или память твоя коротка, что уж не вспомнишь, как он стан твой от гибели уберег и тебе боль убрал? – Качудай гневно зыркнул на неблагодарного куфира и выскочил из шатра, суматошно рыская взглядом по сторонам.

     Раннее пасмурное утро было чуть промозглым, туманной дымкой устилая землю в низинах. По округе горели редкие, но яркие костры. Сирхи возили с собой запас дров небольшой – каждый брал по несколько поленьев, вязали с походными тюками, но этой ночью жгли нещадно, прощались с погибшими. Некоторые уже седлали коней, наполняли бурдюки водой. Качудай заметался по округе, выискивая знакомый силуэт, но никого похожего не было.

     – Эй, черуты*, гарийца видели? Куда ушел?!

     – Так вот же! – Махнул один в сторону далекого пригорка, где в окружении тумана был едва виден человек.

     Качудай сломя голову бросился туда, по пути пару раз споткнувшись о кучи вещей, чуть не разбив себе лицо на пустом месте.

     Зор внимательно всматривался вдаль, сквозь редкие слои тумана, пытался вслушаться, напряженно сосредоточившись.

     – Уф! Я уж подумал, что Всевышний надо мной насмехается и Урус ушел один вершить священный мараджават! – Радостно закричал Качудай, подбегая.

     Зор тут же схватил его за рукав и жестом приказал замолчать.

     – Опять что ли? – Прошептал испуганно степняк, пытаясь тоже куда-то вглядеться, но ровным счётом ничего не видел и не слышал.

     Зор насторожился, встрепенулся и схватив Качудая, швырнул того со всей силы на землю, в момент, когда перед его лицом что-то пролетело, свистнув, обдав щеку горячим воздухом.

     – Стрелы? – недоуменно заозирался Качудай, четко понимая, что ни у гарийцев, ни у каращеев ничего подобного никогда не видел.

     – Бегом! – Заорал Зор, подхватил Качудая за шкирку, толкнув вперед, в сторону лагеря, как вновь что-то просвистело, вспоров край рукава на куртке степняка.

     Зор бежал сзади, подталкивая его в спину, что тот иной раз чуть не падал, но понимал эти тычки правильно и по мере сил ускорялся.

     – Подъём! Уходите все! – Орал во всю глотку гариец, подбегая к лагерю сирхов.

     Сирхи поначалу ничего не поняли, растерянно глядя на бегущих, но вдруг в воздухе свистнуло несколько раз и трое замешкавшихся обмякли один за другим, свалившись на землю с пробитыми насквозь черепами.

     Не заставляя себя упрашивать, степняки бросились сооружать хоть какие-то укрытия из подручных вещей, сообразив, что кто-то ведет лучный обстрел и готовясь к обороне.

     – Уходите! Качудай, вразуми своих родичей, что никто не выживет, если останется! – Продолжал надрывать глотку Зор.

     Качудай бросился к нескольким лошадям, привязанным у колодцев, дико ржавших и метавшихся на месте. Двое из них уже лежали мертвые, в быстро разливающихся лужах крови, выбиваемой последними ударами сердца. Выхватив клинок, он обрубил поводья, и животные сорвались с места в разные стороны.

     Борей выбежал из своего шатра, испуганно глядя по сторонам и тут же получил хороший пинок в бок от подбежавшего Зора, а по руке полоснуло чем-то горячим, постепенно разлившись острой болью.

     – Седлайте коней, уводи всех, Борей! – Заорал ему почти в ухо падающий следом гариец.

     – Это снова бекеты? – Как-то придурковато вопросил куфир, словно до сих пор в них не верил. Он посмотрел на дырку в запястье, из которой хлестала кровь, стиснул зубы, достал из-за пазухи тонкий ремень, перетянув чуть выше раны.

     – Какие чудные стрелы, хм… – вытащил он из земли тонкий короткий воронёный прут, вдвое короче обычной стрелы и полностью по всей своей длине имевший четыре грани, сводящиеся в тонкое острие с обеих сторон и абсолютно без оперения.

     – Отдай команды, Борей… Никто не выживет! Уходите все, далеко уходите и в Сарихафат весть несите и в Дакан и в Красное Солнце. Это другие дарбы, я знаю это точно, не чета прежним!

     Борей ползком стал пробираться от своего шатра к выставленному наспех заслону из подручных вещей. Странные стрелы прилетали редко, но почти всегда в цель. Бронебойные граненые лезвия без труда пробивали тот заслон, за которым пытались прятаться степняки, прошивая насквозь очередного несчастного точно в голову. Складывалось впечатление, будто кто-то невидимый находился рядом и направлял их четко в цель. Качудай мелкими перебежками спешил к шатру Борея, где в яме, едва скрывавшей его, лежал Зор, вжимаясь в землю. Он осторожно выглядывал из своего укрытия, пытаясь вглядеться в сторону, откуда велся обстрел. Туман потихоньку рассеивался, оставаясь лишь в низинах, открывая хороший обзор, но, сколько хватало взгляда, степь была пуста.

     Качудай прыгнул и кубарем свалился в небольшую яму рядом.

     – Урус-Зор, что делать будем? – Часто дыша, выкрикнул степняк.

     – Уходить нужно!

     – Не уйдут. Сирхи никогда не бегут. Гаруда не простит трусости.

     – Глупости не прощает жизнь, помни и это! Я даже не вижу их. Чувствую, но не вижу. Они очень далеко, дальше, чем ты можешь представить.

     – Отчего же не могу? Если тетива справная, то шагов триста бьёт хороший лук.

     – Нет, Качудай, гораздо дальше…

     Сирхи в растерянности галдели за своими укрытиями, периодически выпуская по несколько десятков стрел наудачу в слепую, которые падали неподалёку в пустую степь. В лагере нарастало беспокойство. Каждый новый выстрел неприятеля отнимал чью-то жизнь. Степняки не понимали с кем сражаться и как. Медленно, но верно стан Борея редел.

     Зор напрягал зрение, пытаясь взглядом продраться сквозь остатки молочной утренней дымки, и наконец-то заметил у самого горизонта едва различимые три силуэта. Они двигались в их сторону, периодически останавливались, взмахивая некими продолговатыми предметами, словно в броске и снова продолжали путь. Каждый такой взмах выпускал на волю смертельное жало, которое буквально через мгновение обретало свою цель. Зор никогда не видел подобного оружия, и сейчас их положение было скверным. Сирхи гибли один за другим, но в ответ сделать ничего не могли, и даже он сам не знал, как быть. Никакая защита не спасала, черные лезвия прошивали без особого труда любую преграду на пути, врезаясь точно в голову очередного степняка. Могло даже показаться, что чудные стрелы были наделены разумом и знали, когда стоит прекратить свой разящий полёт. Каращеи наращивали свои силы, впуская на землю все более искусных своих воинов и, несмотря на всю ту мощь, которую они проявляли на данный момент, Зор четко понимал, что это всего лишь незначительная часть сил, которые пришли только разведать.

     Зор постарался расслабиться, максимально избавиться от создающих суматоху мыслей. Он даже не надеялся, что в этот раз получится. С каждым днём всё больше мешало ощущение грубости собственного сознания. Не сразу, уже довольно сложно, но все же удалось успокоить разум, постепенно очистив его от мешающего груза насущного. Время словно замедлилось, но не для всего, а лишь для нужного. Зрение обострилось, что удалось разглядеть противника уже подробно – такие же холодные серые лица с резкими чертами не излучали никаких эмоций. Пронзительный взгляд глубоко посаженных огромных глаз был сосредоточен. Примерно через каждый десяток шагов взмах оружием, стремительный полет лезвий, трое очередных погибших...

     Зор поднялся из своего укрытия и шагнул в их сторону. Он постепенно ускорялся и вскоре перешел на бег. Позади что-то кричал Качудай, но гариец ничего уже не слышал, сосредоточившись на противнике. Он вообще не слышал ничего из окружающего мира, полностью концентрируя внимание на серых. Каждый их шаг, движение зрачков глаз, дыхание и даже биение сердец он ощущал, как свои собственные. Каращеи тут же почувствовали пристальное внимание и, взмахнув очередной раз своим чудным оружием, пустили смертоносные жала в его сторону. Зор видел, словно в замедленном действе, как три черных огранка синхронно летели прямо ему в лицо. Они приближались то медленно, то ускорялись. Уже едва хватало сил удержать ту концентрацию и отрешенность, тот контроль, что хотелось сдаться, отпустить всё и упасть, отдышаться жадно, но Зор терпел. Каждое такое мгновение давалось с огромным трудом, отнимая кучу сил, предательски где-то звеня на задворках сознания противным зудом, заставляя обратить на себя внимание, обратить внимание на мир. И вот они уже совсем рядом, совсем близко, что желание прекратить всё, буквально разрывало изнутри. Зор вытащил свой клинок из-за спины, коротким движением рассек перед собой воздух и, не останавливаясь, продолжил изнурительный бег, а три граненых жала рассыпались, разрубленные лунной сталью.

     Троица серых замерла вдруг, определенно не понимая, что происходит. Снова взмах, выстрел, и снова неудача. Зор бежал изо всех сил и мысли начинали пробиваться постепенно сквозь преграду, удерживаемую на последнем издыхании, и он уже понимал, что на третий такой выпад его просто не хватит.

     – Дарб-аран-русс! – выкрикнул вдруг один из чужаков и как по команде из-за ближайшего горизонта появились еще дарбы – немного, всего пятеро, но уже на лошадях. Они сразу же перешли в бешеный галоп, ознаменовав о своём присутствии мелкой дрожью земли. Пешая троица убрала свое оружие в чехлы за спинами, сменив его на уже знакомые плети со стальными шарами. В этот момент мироздание вдруг ожило для Зора и обрушило на него массу звуков, чувств, мыслей, что даже слегка помутнело в глазах. Пешие дарбы ускорились, тоже перейдя на бег. Троица неслась навстречу одинокому гарийцу, и тут позади него послышался разномастный боевой клич. Бегло обернувшись, он увидел, как сирхи седлали лошадей, и стремительно срывались в его сторону, а впереди, на невысокой пегой лошадке несся, держа на вытянутых руках перед собой два кривых меча, Качудай. Он сорвался за Зором почти следом, как только поймал первого попавшегося коня. Качудай не мог себе уже позволить оставаться без гарийца, и его совсем не волновало, каков будет исход, не пугали стрелы чужаков, да и вообще страх у Качудая был теперь один – струсить, не успеть за Зором, и если смерть, то только под чистым взором этого великого воина. Накануне впервые за долгое время, встретившись со своими соплеменниками, он вдруг понял где-то в глубине души, насколько ошибался во всём в своей жизни, топтался на месте, словно вольный степной рысак в путах. Нет, он конечно понял это еще раньше, но осознать до конца не удавалось, теперь же все стало предельно ясно и его тайные мысли только утвердились. Этого короткого ночлега среди сирхов хватило, чтобы взглянуть на всё иначе. Качудай вдруг осознал в себе жалость к ним всем, к себе. Некое искреннее сочувствие поселилось в душе, но в то же время пришла и радость от того, что удалось это всё осознать, прочувствовать в себе и он непременно желал, чтобы и каждый сирх испытал подобные чувства, ради которых не стоило бояться какой-то там смерти. Он начинал видеть мир другими глазами, чувствами. С каждым днём вера степняка крепла, и он знал, что действительно шагнул на некий великий путь, который озарял перед собой этот бесстрашный Урус.

     Зор сцепился с пешей троицей за несколько мгновений до того, как пятеро грозных всадников и сотня степняков, столкнулись в бешеной скачке друг на друга.

     Уже привычным росчерком клинка, Зор разрубил самого первого, увернулся от стальной плети другого и третьему снес голову. Последний дарб сумел увернуться от очередного взмаха гарийца и в ответ достал скользящим ударом в лицо, вспоров кожу от виска до подбородка – это было последнее, что он успел сделать, перед тем, как из его шеи хлынула кровь, по которой рубанул подскочивший сзади Качудай.

     – Э-хей, Урус-Зор, смерти нет, пока мы живы! – Выкрикнул он, скалясь в довольной улыбке. Он хотел развернуть коня, и тут же получил удар стальным шаром в спину, свалившись с лошади. Зор, до этого заметивший скачущего следом за Качудаем дарба, рванулся вперед, прыгнул, и, схватив за шиворот, швырнул его на землю, быстрым ударом вслед сломав гортань. Качудай хрипел, пытаясь подняться, не в состоянии сделать вдох. Ему казалось, будто легкие кто-то сдавил сильно, и не было возможности раздуть эти меха, наполнив живительным воздухом. В глазах темнело, противным зудом раздаваясь по всему телу, а вдох так и не давался. Степняк остервенело вгрызался пальцами в дерн, судоржно выгибаясь. В момент, когда перед взором уже поплыли темные блики, спазм отступил, и долгожданный громкий вдох наполнил легкие кислородом.

     Зор хотел было прийти на помощь, но на него уже летел другой, а трое оставшихся нещадно рубили сирхов, неспособных хоть как-то противостоять в десятки раз превосходящим по силе и ловкости каращеям. Степняки пытались жадно рубиться, но их выпады, движения, действия, выглядели какими-то неумелыми, неуклюжими и даже детскими на фоне скорости и грации противника. Дарбы стремительным вихрем лавировали между беспомощными степняками, мощными ударами своих плетей разбивая тем головы.

     Зор уже справился с нападавшим, и бросился в гущу основного боя. Сирхи смогли ранить коня одного из дарбов, и тот уже пешим вел схватку, но это никак не облегчило задачу, потому как приблизиться хоть как-то к нему было невозможно. Чужак со скоростью степного смерча орудовал плетью, молниеносно перемещаясь между неуклюжим противником, продолжая монотонно разбивать черепа всем попадавшимся на пути.

     Подоспевший Зор увернулся от пролетающей мимо глаз темной стали, отрубив первым же взмахом пешему дарбу руку, а вторым снял голову. Он уже чувствовал, что сзади на него летел следующий и не оборачиваясь, дернулся в сторону, развернулся и, прыгнув, схватив пролетающего мимо всадника, сбросил того на землю, вдогонку рубанув мечем почти не глядя.

     Видя, что исход боя вдруг переломился, сирхи воспряли духом, загорланили и, накинувшись на последнего, все-таки сумели задавить его массой, потеряв в момент этой атаки еще пятерых.

     В какой-то момент воцарилась тишина. Сирхи ошарашенно в суеверном испуге озирались по сторонам, но больше никто не нападал.

     Облегченно выдохнув, вымотанный Зор бухнулся на колени. Измотанное тело требовало восстановления. Больше всего он потерял сил в момент концентрации, когда бросился на пеших стрелков. Последние дни, он вообще не знал отдыха, и каждый новый восход великого Ра, приносил новую битву, новую преграду на пути. Из разорванной раны на лице пульсировала потихоньку кровь, измазав все тело грязно-бурой грязью.

     Зор поднялся, не давая себе расслабиться, выискивая взглядом Качудая. Тот сидел неподалёку, пытался в очередной раз подняться. Поднимался с трудом, делал несколько шагов и снова опускался на землю, кривясь лицом от боли.

     – Хвала великому воину Урусу! – Прокричал кто-то из толпы ликующих сирхов.

     – Хвала Всевышнему! Хвала Гаруде Большекрылому! – Степняки скандировали поочередно восхваления то одному, то другому, размахивая оружием над головами, от души радуясь победе над каращеями, как вдруг пятеро из них, один за другим попадали с лошадей.

     Зор замешкался… мгновение, и еще пятеро обмякли.

     – В степь! В степь! – Заорал Зор, размахивая руками, пытаясь вразумить неугомонных степняков.

     В запале ликования сирхи не сразу поняли, что произошло, но когда опомнились, потеряли еще несколько. Новые стрелы дарбов били чаще, по прежнему не щадя никого, не позволяя себе хоть одного промаха.

     Укрытия теперь никакого не было, да оно бы и не спасло. Открытая степь делала полностью беспомощными суматошных своих детей, что в этот раз ничего другого не оставалось, как ретироваться. Сирхи пришпоривали лошадей в сторону колодцев, наспех подбирали раненых, кто еще хоть как-то подавал признаки жизни, и срывались в галоп.

     Зор бросился к Качудаю. Почти в последний момент заметил приближающуюся черную точку, отшатнулся, но граненое лезвие глубоко вспороло плечо у самого края. Не обращая внимания на это, он подбежал к степняку, тот делал попытки подняться, но боль была слишком сильной и он вновь каждый раз падал.

     – Эй, урус, держи коня, степь охранит! – Подскочил бородатый сирх, держа на поводу вороного. Он бросил повод, гариец тут же подхватил Качудая на руки и забросив того в седло, шлепнул ладонью по крупу, вороной не заставил себя долго упрашивать, споро нагоняя остальных степняков.

     – Не сворачивай с пути, Качудай! – выкрикнул Зор вдогонку, развернулся и легкой трусцой устремился в сторону хребта, навстречу несущим смерть огранкам.

     Он бежал не торопясь, размеренно, не тратя последние силы понапрасну. Внимание и реакция – единственное, что было сейчас у него из обороны. Зор периодически уворачивался от стрел каращеев – часто почти в последний момент, что одна все-таки задела второе плечо, и теперь оба были распороты. Молодой организм боролся, как мог, мобилизовав все свои силы, каждый раз включаясь в новую брешь, второпях генерируя ткани, тромбуя раны, желая только сберечь в себе ту искру, которая разжигала в нём огонь жизни.

     Давно стих шум беспокойных сирхов, а сами они скрылись за горизонтом и Зор был этому рад. Он наконец-то успокоился мысленно за них, что словно бремя свалилось с плеч, переживания отступили, как за неокрепших детей. Разум слегка охладел и, сконцентрировавшись только на цели, стал более ясным.

     Каращеи перестали впустую выпускать стрелы и теперь лишь встречный ветер, да стук собственного сердца разбавляли тишину.

     Бег продолжался уже довольно долго, что вдалеке показались очертания хребта, но каращеев до сих пор видно не было. Зор уже не чувствовал усталость – он просто к ней привык, приняв, как данность, как новое осознание собственного бытия и это перестало быть важным, хоть сколько-нибудь беспокоящим разум.

     Резкий свист коснулся слуха – стальное жало пролетело мимо, а Зор даже не заметил, как по инерции увернулся от него. Реакция тела на внешние раздражители начинала жить своей собственной жизнью. Было это хорошо или плохо – совершенно не волновало. Тело теперь самостоятельно училось выживать в бесконечном поединке за жизнь, вырабатывая нужные рефлексы, новые навыки. Израненное, измотанное, обветренное – оно грубело, каждое мгновение своего существования закалялось под голубым небосводом Мидеи.

     Очертания хребта стали более четкими, солнце поднялось высоко и палило нещадно, развеяв утреннее ненастье, а юный гариец продолжал свой монотонный бег к цели, не смея остановиться, перевести дыхание. Он уже видел тех пятерых, неспешно шагавших ему навстречу, изредка выпускающих стрелы. Тело отрабатывало идеально и даже как-то играючи. Уже не нужно было концентрироваться – молниеносная реакция теперь была постоянной, но разум грубел. Чувство было странным и довольно ярким. Зор ощущал границу этой грубости и, находясь в этом странном приграничье собственного подсознания, пытался зацепиться за разницу, прочувствовать на собственном опыте тот переход, когда искра оборачивалась в степенное угасание.

     Каращеи ускорились, зашагав вдвое быстрее, как вдруг позади сбоку отчетливо послышался топот. Зор обернулся, остановился, сбив дыхание. Одинокий всадник несся во весь опор, пригнувшись к гриве своего коня. Полуденное марево слегка колыхало, своим плеском приглушая его образ. Это был Качудай. Он еле держался в седле, крепко вцепившись в гриву, и летел прямо на каращеев. Зор замешкался, озираясь то на каращеев, то на нерадивого степняка и бросился последнему наперерез. Качудай приподнялся в седле, обнажил один из своих клинков, бросил косой взгляд на приближающегося гарийца и сильнее пришпорил коня, у которого уже изо рта валила пена.

     Зор понял, что не успевает и, не став тратить силы, со всей прыти бросился к серым, в надежде хоть к ним быть первым.

     Степняк и гариец двигались параллельно друг другу. Качудай ускорялся, нагоняя и вскоре они поравнялись. До каращеев оставалось совсем немного – уже можно было отчетливо рассмотреть их сосредоточенные строгие серые лица.

     Как бы Зор не старался и как бы прыток ни был, но со степным скакуном он все равно тягаться не мог.

     Двести шагов, сто, пятьдесят – Качудай не сбавляя скорости налетел на каращеев. Один из них размашисто взмахнул плетью, конь пролетел по инерции дальше и, подкосившись, рухнул, подняв клубы пыли.

     Зор на ходу обнажил свое тонкое черное лезвие и врезался в группу рассредоточившихся полукругом противников. Он вложил в этот бросок всё своё умение, мощь, силу, данные по роду гарийскому, что не имел право на осечку. Шанс был только один, рывок был один и одним все должно кончиться. В первое мгновение обезглавив двоих, следом рубанул третьего по шее, четвертому отсек ногу и пятого разрубил наискосок от плеча до пояса, но в последний момент получил все-таки удар в голову стальным шаром… Темнота

     В горле все пересохло настолько, что каждый вдох был терпким и каким-то шершавым. Зор разлепил кое-как слипшиеся от крови веки, поднялся, сел. Солнце нависало большим рыжим шаром над горной грядой хребта, клонясь к закату.

     Болело все до кончиков пальцев на ногах. Уже давно привыкнув к подобному состоянию, поднялся, стараясь не обращать внимания на ноющее тело, осмотрелся бегло и зашагал в сторону лежавшего неподалеку коня.

     Качудай не подавал признаков жизни, и казалось, не дышал, а его нога была придавлена мертвой тушей животного. Не без труда удалось высвободить степняка, тот сразу захрипел, очнувшись, попытался открыть глаза.

     – Гаруда, прими верного воина Качудая ... – хрипел он в бреду.

     Зор молча подхватил его на руки, перебросил через плечо и неуверенной походкой направился в сторону гряды.

     Утро было ясным и чуть прохладным. Зор сидел на узкой зеленой террасе невысокого холма. Его глаза были прикрыты, а ладонь он прижимал к голове лежащего рядом Качудая. Степняк размеренно тихо сопел, иногда коротко вздрагивал, но продолжал спать крепким сном, даже несмотря на то, что лучи солнца уже довольно сильно щипали обветренное лицо. Зор как мог, как помнил, делился своей энергией, еще не до конца угасшей. Организм Качудая реагировал с благодарностью, залечивая раны настолько быстро, насколько это было возможно. Силы гарийца иссякали. Он уже не мог, как раньше проделывать это без последствий для себя. Тело было ватным, к тому же свои собственные раны добавляли дискомфорта, но он терпел, иначе степняка ждала бы верная смерть. Уже второй восход солнца они встречали на этом холме, и за все это время Качудай ещё ни разу не открыл глаза. Поначалу он впадал в беспамятство, часто бредил, а когда стало чуть легче, успокоился и уснул. Зор не спал с того самого туманного рассвета в лагере сирхов и сейчас уже еле держался.

     Степняк вдруг зашевелился, закашлял, открыл глаза, удивленно глядя перед собой, первое мгновение ничего не понимая.

     – Ты не Гаруда?! – прохрипел он не то вопросительно, не то утвердительно.

     Зор улыбнулся, обрадовавшись, что тот наконец-то очнулся, отрицательно махнул головой и не в силах больше оставаться в сознании, повалился набок.

      ***

     – Не подходи! – хриплым надсаженным голосом кричал Качудай, выставив перед собой меч на вытянутой руке.

     Он топтался на месте чуть ниже террасы, где не то в беспамятстве, не то в крепком сне лежал Зор. Степняк судорожно сжимал рукоять клинка, медленно пятясь назад, прихрамывая сильно.

     Здоровенный, просто огромный по меркам сирха незнакомец медленно приближался, никак не реагируя на выпады в свой адрес, исподлобья гневно глядя на того.

     Этот здоровяк появился со стороны степи на вьюченном высоком белом коне. Оказавшись у подножия холма, он спешился и уверенно направился вверх. Вид у него был сильно потрёпанный, но это нисколько не умаляло его грозности.

     Качудай его заметил довольно далеко, пытался растолкать Зора, чтобы ретироваться от греха подальше, но тот впервые находился в таком крепком забвении, что поднять его было невозможно и теперь ничего не оставалось, как выйти на странного верзилу в открытую. Одно радовало, что это был не каращей, и Качудай надеялся, несмотря на свое паршивое состояние хоть как-то навредить незваному гостю. То, что перед ним был боец, сомнений не возникало. Сосредоточенный цепкий взгляд заставлял считаться, а выветренное лицо, испещренное шрамами вдоль и поперек, вызывало искреннее уважение. К какому роду принадлежал чужак, понять было сложно, но он не был ни гарийцем, ни сирхом, ни даже даканцем, коих Качудай повидал на своем веку достаточно много. Неопределенного возраста, скорее всего, гораздо старше него – это выдавали полностью седые до белизны волосы и такая же густая коротко стриженая борода. Из одежды на нем были высокие шнурованные сапоги из бурой кожи, такие же штаны, сильно истертая коричневая куртка с высоким воротом, перетянутая оружейной сбруей.

     – Убери сталь, сирх, уйди с пути и я не стану отнимать твою жизнь! – тихим басом в приказном тоне заговорил здоровяк, глядя исподлобья на тяжело дышавшего степняка.

     – Уходи! – выкрикнул Качудай, обнажил второй клинок, – Уходи, кто бы ты ни был, и я клянусь Всевышним, что не пролью твою воду жизни!

     Дыхание Качудая сильно сбивалось, одно веко подрагивало, мышцы налились тяжестью. Придавленная конем нога плохо слушалась, и приходилось стоять практически на одной, а передвигаясь, сильно подволакивать другую. Он был в смятении, понимая, что в нынешнем состоянии просто не выстоит против этого здоровяка. Его разум обуревала обида, отчаяние от бессилия перед ситуацией. Неужели все вот так закончится и Зор не сможет пройти тот путь, который завещал Гаруда? Неужели он сам – достойный воин степи, не сможет охранить великого Уруса в момент, когда ему так нужна помощь? Качудай себя ощутил вдруг жалким и беспомощным, опустошенным в миг – бесполезным тогда, когда его участие так стало важным, а он стоит сейчас перед погибелью и не может абсолютно ничего поделать. Он предал Зора, предал его намерения, предал не свершенное великое, которое должно было обязательно произойти, если бы он сейчас смог…

     – В последний раз говорю тебе слово, сирх – уйди с пути, мне нужен лишь тот гариец! – кивнул он ему за спину. – Слово мое, что жизнь твою не трону, можешь уйти без опаски!

     Качудай оскалился, зарычал, словно зверь сквозь стиснутые зубы, рассек мечем воздух перед собой, шагнул навстречу. Их разделял всего какой-то десяток шагов. Здоровяк досадно выдохнул, медленно вытащив из-за спины свой меч.

     – Постой! Что ты хочешь? – в надежде вопросил степняк, – Золото есть, вот, возьми! – он достал из-за пазухи сверток пергамента и бросил ему под ноги.

     – Здоровяк усмехнулся, взмахнул мечем, кончиком разрубив пергамент, отрицательно качнул головой, сделав шаг навстречу.

     – Стой! Оставь слово своё, что если одолеешь меня, то не отнимешь жизнь у Уруса, пока тот в явь не вернется! – отчаяние степняка бурлило, и он не знал, как выпутаться из этого, как не предать веру в себя. Оставалось хоть слово выпросить в надежде, что Зор легко сможет справиться с ним, когда очнется.

     Незнакомец посмотрел на степняка, удивленно нахмурив брови, а затем расхохотался, запрокинув голову к небу.

     Качудай не понимал столь странной реакции и поначалу растерялся но, все же воспользовавшись моментом, прыгнул вперед, взмахнув клинком. Противник среагировал мгновенно, отбив удар хоть и в последний момент. Качудай упал, споткнувшись на поврежденной ноге, поднялся, рыча от боли, которая пронзала все тело от резких движений, извернулся и снова сделал выпад, все же сумев самым кончиком достать по руке, но тут же получив удар кулаком в голову, свалился снова. Сил подняться больше не было. Качудай тяжело дышал, злясь на себя за беспомощность, что был слышен даже скрежет его зубов.

     – Ты ли, сирх, за жизнь гарийца вступаешься или мне почудились слова твои? – Здоровяк наступил степняку на горло, придавив к земле. – А я думаю всё, отчего не спится мне последние ночи, а это сирх встал на защиту гарийца! – Он вновь засмеялся, будто это была какая-то хохма, и тут же почувствовал резкую боль в ноге.

     Качудай из последних сил потянулся к сапогу и, достав оттуда нож, всадил его в ногу противника, но слегка промахнулся и только вспорол кожу на бедре, откуда тут же брызнула кровь.

     Здоровяк досадно ухнул, влепил неугомонному сирху ладонью по лицу, что у Качудая потемнело в глазах на мгновение.

     – Слово моё, что ни помыслов, ни поступков черных не будет гарийцу! Ты понял, сирх?! – пристально посмотрел он на того, перевязывая наскоро порез лоскутом, достав его из-за пазухи.

     Здоровяк подхватил сирха за грудки, поднял на ноги, тот скривился от резкой боли.

     – Я не враг ему, сирх!

     – Кто ты?

     – Маргас! А вот кто ты и каковы твои намерения? – он с прищуром недоверчиво посмотрел степняку в глаза.

     – Маргас! – послышался окрик.

     Здоровяк обернулся, расплылся в улыбке и, бросив степняка, прихрамывая направился наверх

      ***

     – Ты не гневайся на меня, сирх, я же не знал твоих намерений, – извинялся Маргас перед степняком.

     Они втроем сидели у костра все у того же холма, в преддверии заката. Зор был немного слаб, но крепкий сон, в который он себя загнал, все же придал сил, оставался только вопрос времени и прежняя бодрость постепенно возвращалась. Он отдал последние силы для того, чтобы Качудай не умер и чуть не поплатился за это сам. Раньше он, возможно, смог бы это сделать с легкостью, но теперь, когда его собственная искра тускнела, он уже был не в состоянии так легко воспользоваться всеми дарами данными природой, которые были присущи гарийцам, не ведавшим зла. Он словно забывал эти чувства, переставал видеть, ощущать те потоки энергии, которыми всякий чистый человек мог повелевать и пользоваться во благо. Теперь он с каждым днем будто слеп, теряя то важное внутренне зрение, озарявшее жизнь, даруя яркие краски мироздания.

     – Я Качудай! – буркнул в ответ степняк, – Нет гнева моего, и ты прости за нож! – кивнул он на перевязанную ногу.

     – Пустое все, заживёт, – усмехнулся здоровяк, – Думал ты с дурными помыслами пришел, как вы всегда ходите. Не ведал я, что путь твой не по роду вашему теперь. Хотя нет в том моего удивления, это ведь Гария! – расплылся он в улыбке, чуть прикрыв глаза, обводя простор рукой, – Гария дарует путь каждому, кто согласится услышать её сказ. Дарует, выводя к свету с тернистой узкой тропы, на которой ползти уж сил нет, так ведь, сирх!? – с хитрецой взглянул на него Маргас. – Протягивает крепкую сильную руку, вытаскивая из бездны невежества. Ты поначалу противишься, упираясь изо всех сил, а затем в какой-то миг, словно зрячим становишься. И глаза те только правду видеть могут. И вот смотришь ты дарованным зрением вокруг себя, смотришь на жизнь свою, на себя смотришь, и видишь лишь смрад кругом, что страшно становится от взора такого болючего, но всё, по-другому нельзя, и только так теперь будешь смотреть на мир всю свою оставшуюся жизнь и ничего поделать с этим не сможешь. Но ты все равно рад тому, что смог открыть глаза, несмотря ни на что рад, что довелось тебе ощутить ту искру, узреть её красоту, ради которой можно и потерпеть. И вся твоя жизнь становится тем путем – страшным, непосильным часто, порой толкающим на предательство, или на жертву, кому как, но ведущим к искре изначальной, к тому свету первородному, но такому недосягаемому… – Маргас покачал досадно головой, уставившись в пламя костра.

     – Я рад видеть тебя, Маргас! – улыбнулся Зор, – Только не в то время ты пришёл. Мрак над Гарией нынче, что просвета не видать. Да и не только над Гарией, над всей Землёй…

     – И я рад, Зоран! А коли мрак, так это вовремя я значит, – усмехнулся он, – Как же долго я здесь не был, но словно и не уходил никуда. Ты взрослый теперь уж совсем. Глаза у тебя от матери, а взгляд от отца. Смотрю и будто его взор встречаю…

     – Вот! – многозначительно поднял руку вверх Качудай, – Я сразу заприметил тот взгляд. Не смотрят так гарийцы – то другой взор, вперемешку стало быть. Велик Урус-Зор во всём и во взоре своем преисполнен!

     – Никогда бы не подумал, что сирх так изрекаться станет, да и жизнь чуть не положил… – вновь усмехнулся Маргас, – Хотя о чем это я? Все время забываюсь, где мы находимся… Я стар, дни мои недолги. С той поры, как пришлось покинуть Красное Солнце, нет покоя нигде. Понимаешь, Зор? Как не стало Амура, не могу найти место свое в жизни этой. Будто размазали меня по земле, и собрать всё воедино не выходит. Мечусь из края в край, из дола в дол, все пытаюсь отыскать ту, свою дорожку, которая выведет меня наконец-то, но нет её. И путь я вижу четко, что вот он, руку только протяни, но нет, не дается то прощение мне, которого был удостоен Амур, он смог. Ему открылось откровение, и знаете, завидую я ему – завидую той яркой, пусть мучительной вспышке, что озарила мир перед ним в миг смерти, а я знаю, что было именно так и не иначе.

     – Он плату отдал за то, несоизмеримую с жизнью, – почти шепотом, произнёс Зор, отрешенно глядя в пламя огня, – А я больше всего боялся, что он дрогнет, не сможет устоять, не выдержит всего того, что встало преградой перед освобождением. Боялся, что не выстоит, взирая на самого себя тем взором, о котором говоришь. Но он держался, а я был горд, радовался каждой его победе в борьбе с самим собой… И когда он ушёл в империю, я уже знал, что больше никогда не увижу его. Я чувствовал его освобождение, и оно было для меня одновременно радостным и скорбным. Я искренне ликовал, что наконец-то он достиг своей тропы, но и печалился, зная, куда тропа та приведет, чтобы шагнуть на путь великий. Я раньше не задавался вопросами этими, зная ответы все, но теперь эти вопросы гнетут мой разум, и ответов нет больше.

     – Всё так, Зор. Я много где по миру хаживал, искал ответы свои собственные, внимал речам разных мудрецов и слог их сладок был, но упокоения они не давали. Вот я и вернулся туда, где жизнь моя другой стала, так может здесь она и закончится? Устал я от этих поисков пустых. Я давно порывался вернуться, но смелости не хватало, вот набрался наконец-то. Гляжу, ты за оружие взялся, – кивнул он на клинок в черных ножнах, лежавший рядом. – Боялся этого Амур больше всего. Но значит нельзя иначе, знаю. Принёс я кое-что, – Маргас потянул к себе один из тюков, что до этого были навьючены на его коня, достал оттуда сверток протянул Зору, – Отец твой наказ оставил перед тем, как покинул Красное Солнце. Он тревожился, что не может тебе достойное наследие оставить, знал, что ты не поймешь и не примешь ничего, ведь ты гариец по роду. Тревожился, что сам не достоин тебя и желал, что бы ты простил его за всё и просил меня сберечь это для тебя. Уж которую Луну он в сновидениях ко мне является и перстом своим указывает на солнце, а я поначалу не понимал, а потом вдруг осенило, что время пришло. Позабыл я совсем, а он напомнил. Тем более, что сейчас самый подходящий момент, как я погляжу, ¬– улыбнулся здоровяк, внимательно наблюдая, как Зор разглядывал сверток. – Не удивительно, что первый встреченный мною гариец это ты. Амур стопы мои правил по нужному пути, теперь я точно это знаю!

     Зор расстегнул ремни, которыми сверток был крепко перетянут, развернул медленно грубую кожу, под ней оказался синий атласный шелк.

     Все замерли в ожидании. Качудай тянул шею вперед, с любопытством следя за каждым движением, Маргас утвердительно кивнул на вопросительный взгляд гарийца. Он медленно отвернул один край ткани, другой. Сердце учащенно забилось в груди. Откинув последний подворот, Зор достал оттуда сначала штаны, а следом куртку – ту самую, заветную, которую отец бережно хранил, которая являлась для него чем-то большим, чем просто парадная боевая одежда императора. Это одеяние было сакральным, особо дорогим для него. Зор расстелил её перед собой. Каждая деталь, каждый штрих золотых нитей, которыми было вышито солнце, больно били по разуму. Он осторожно коснулся пальцами золотых лучей, навалилась вдруг тоска. Память против воли уносила сознание в детство. Он помнил, как они сидели с отцом у красивого раскидистого дуба, а он также еще совсем даже не умеющий толком ходить, гладил эти лучи, смотрел в уставшие глаза родителя и улыбался искренне, беззаботно. Он любил его несмотря ни на что, восхищался им, гордился тем духом, благодаря которому он не дрогнул, выстояв до самого конца под особо болючими ударами судьбы.

     Зор недолго думая, накинул на себя куртку, зашнуровал умело, будто носил её всегда и давно. Золотые нити сверкали в отблесках пламени костра, переливаясь разными оттенками.

     – Поистине искусные мастера творили эти одеяния достойные самых великих воинов и даже правителей! – Восхитился Качудай. – Теперь, Урус¬-Зор, ни у кого сомнений не возникнет – кто перед ними, а то ходишь, будто волкодлак какой, пугаешь степных сынов, кровь хоть с тела смыл, уже хорошо, – засмеялся сирх, следом и Маргас. Настроение вдруг стало у всех приподнятое, словно разрешились насущные вопросы, и неловкость вся исчезла.

     Зор снял куртку, еще раз внимательно осмотрев вышитый на ней сюжет, вывернул наизнанку и надел обратно однотонной стороной. Теперь он практически не выделялся ничем от Маргаса, на котором была похожая одежда.

     – Ты зачем, Урус-Зор? – не понял степняк его действий.

     – Не время, Качудай, не время…

     Степняк понимающе кивнул. Он уже знал, что если Зор что-то делал, то значит так должно и быть, а вопросы ни к чему.

     Они еще долго проводили время в уже ночном разговоре, делясь вестями. Теперь Маргас был в курсе всех произошедших событий, но не удивился нисколько, а лишь утвердился, заявив, что теперь ясно стало, почему на пути его, станы сирхов разбитые попадались. Думал, что гарийцы так куражились, но уж больно жестоко, оттого непонятно, кто такое мог сотворить.

     Воспоминаний было много, вопросов Качудая еще больше. Сирх внимательно слушал каждое слово, о чем говорили молодой гариец и старый воин, запоминая всё старательно, жадно, будто проникаясь каждой деталью прошлого этих людей. Людей совершенно разных по Роду, но таких близких, что в тот миг степняк понял еще одну истину – «неважно под каким кустом ты свет рождения увидел, важно с какими помыслами ты жизнь вершишь и с каким духом ты её окончишь, того и будешь удостоен в вечном забвении». Он толком не понимал, почему ему пришли столь странные мысли, но четко улавливал их смысл где-то в глубине души и в этот момент улыбался, глядя на товарищей. Качудай ощущал внутри непонятную радость, словно он обретал нечто, чего в его жизни никогда не было. Будто он всю жизнь был сиротой, а теперь вдруг встретил своих настоящих родичей, братьев и это чувство было бесценно, приятным теплом разливаясь по сознанию, в трепете разжигая внутренний огонь, становившийся его стезёй.

      ***

     – Сирхи. – равнодушно буркнул Маргас, всматриваясь в равнину, по которой медленно двигался отряд верховых числом около сотни. – Качудай, твои родичи. С чем идут, с войной аль с нуждой?

     – Да кто ж их знает, – ответил степняк, сильно щурясь по привычке, – Далеко, плохо видать, но знакомые кони. Сдаётся мне, что с войной нынче никто не пойдет. Что их к хребту гонит?

     Отряд сбавил шаг и вовсе остановился. Оттуда отделился всадник и резвым галопом направился в сторону холма, на котором находилась троица. Никто не таился, да и смысла не было. Рассвет только занимался, коня Маргаса давно поди заметили.

     Разведчик резво подлетел на расстояние десятка шагов, окинув быстрым взглядов всех, кивнул головой, глядя на гарийца и стремительно ускакал обратно.

     Отряд какое-то время топтался на месте, затем двинулся к холму. К некоторым лошадям были впряжены волокуши, на которых лежали не то мертвые, не то раненые, понять пока было сложно, но судя по редким стонам, это были все же раненые.

     – Стан Борея, – резюмировал Качудай, когда они приблизились к основанию холма.

     – Какая нужда вас гонит сюда, черуты!? – Крикнул Качудай, выискивая взглядом Борея, но того нигде не было.

     – Эй, Качудай, нам гарийцу слово нести надобно! – выкрикнул один из сирхов с перевязанной рукой грязным отрезом, пропитавшимся кровью. Процессия остановилась, оратор выехал вперед, – Урус-Зор, дозволь слово нести! – продолжил раненый.

     – Говори, сирх! – вышел вперед Зор.

     – Я Размид! Мы, воины степного Сарихафата, стана Борея, слово несем тебе, Урус-Зор, прими его, не отвергнув! Темных мыслей не держим, и ты не держи про нас, а мы в ответ ни в ночи не убоимся, ни при свете не дрогнем, пока ступаешь впереди нас, травы очищая от поступи бекетов черных. Прошли мгновения пустых распрей, наступили долгие лета мараджавата во имя Большекрылого. Ты воин, коих степь не ведала ещё, на том убеждение наше было и есть непоколебимо, как гряда, что за спиной твоей! Ты взращен был в колыбели этой, впитав силу камня лунного, камня земного и нет в том нашего неприятия! Куфир наш, всевышним одаренный, был призван к нему вчерашним закатом Ра Великого. Наши жены забвение познали, наши дети покоя удостоены под крылом Гаруды и братья уходят в великий полет! Мы немногие, кто уцелел, но тоже к полету готовы, потому как нет силы против бекетов. Не было скорби большей со времен великой стужи. Укажи Урус-Зор нам знание то, коим врага одолеть сможем, научи, и не дрогнем! Мы – степные воины Сарихафата Великого клятву понесем, за что куфиром ты нам будешь, и ни один сирх не познает позора за твоей спиной, а коль случится такое, то будет он навечно в навьих омутах без права на полет великого воина! Мы, сыны степи вольной почитаем Ас-Сура-Амаран-Амура - воина, не убоявшегося рати необъятной, совладавшего с той ратью не дрогнув ни единой жилой, так и укрепи ты по подобию силы наши на пути мараджавата великого, как плоть его и дух его! – Сирх закончил свою речь, спрыгнул с лошади, обнажил меч и, упершись рукой в землю, коснулся лезвием основания кисти, приподняв голову, глядя исподлобья на Зора. – Прими, Урус-Зор, клятву от Размида, вольного воина степи! – степняк замер в ожидании, прищурившись сильно.

     Зор больше всего боялся подобного исхода и сейчас лихорадочно размышлял, как поступить. Степняки вдруг один за другим стали спрыгивать с лошадей и следовать примеру Размида.

     – Прими клятву, Урус-Зор! ¬– вразнобой закричали степняки, каждый произнося своё имя.

     – Мдаа…! – Протянул удивлённо Маргас. – Расскажи мне в самом страшном сновидении, что сирх клятву понесет гарийцу, ни за что в жизни не поверил бы, а тут… Воистину боги войну между собой затеяли, что привычный уклад под небесами рушится!

     – Прими, Урус-Зор, – негромко произнес Качудай, искоса поглядывая на друга, – Ты же не хочешь увидеть сотню одноруких воинов?

     – Не могу, – прошептал Зор – Я не воин и никогда им не буду, а уж тем более куфиром сирхов.

     – Сирхи! – выкрикнул Зор, – Клятву вашу я принимаю, но куфиром вашим будет Качудай! Он охранитель мой и только он куфиром быть должен! Я знаю, как одолеть каращеев, но я рожден с этим знанием, а Качудай это знание принял от меня и вас научит! Я же сделаю всё, что смогу, что бы ваш род встречал вас от труда в миру, а не от брани на войне, а кони смогли встречать рассвет в травах, рожденных в новом лете, детей ваших нося по степи! Мой путь лежит далеко за пределы земли, но вы охранить меня должны здесь, оттого куфир ваш будет Качудай и по уму и по роду!

     Сирхи загалдели, но попрятали оружие, поднявшись, а удивленный Качудай развел руками, переглядываясь то на Зора, то на своих собратьев.

     – Мы согласны, Урус-Зор! – выкрикнул Размид, – Отныне мы, воины вольной степи, есть охранители Уруса на пути священного мараджавата, пока стоим твердо и пока взор ясен! Да озарит путь наш Всевышний, в полете вечном и не даст усомниться в свете Ра Великого, тропу освещая, перед бекетами путь омрачая!

     – Ар-ра-ур-ра! – выкрикнул кто-то и остальные подхватив, размахивая оружием над головами несколько раз проскандировали боевой клич, завершив его очередным восхвалением Гаруде и Зору.

     Начинался новый день, а под голубым небосводом зарождалось новое, до того невиданное обитателям этой Земли. Зор собирал под свою руку давно утраченное, в надежде уже не сохранить, а возродить из пепла давно позабытое...

     Солнце нависало низко сбоку, и тень приобретала сильно вытянутую форму, падая за выступ на открытую площадку, где стоял дарб. Она практически касалась его собственной тени. Зор только что заметил этот досадный нюанс и, затаив дыхание, вжавшись в холодную породу, старался не произвести ни звука, только чтобы дарб не повернулся и не заметил эту злосчастную тень.

     Зор выслеживал группу из пятерых дарбов с самого утра и не заметил, как подобрался слишком близко. Один из них стоял сейчас сразу за выступом, сконцентрировавшись взглядом на каком-то движении вдалеке внизу в долине. Четверо рассредоточились вдоль каменистой бровки, так же всматриваясь в окрестности.

     Стычка никак не входила в планы, и необходимо было довести серых до исходного лагеря, откуда каращеи приходили. Они, скорее всего каждый раз не возвращались во врата, но наверняка были те, кто непременно привел бы его к вратам.

     Зор еле отвязался от Качудая, который в новом порыве и на правах куфира уже было помышлял чуть ли не в открытую идти отлавливать небольшие группы каращеев, но был одернут строго с напоминанием, что и десяток дарбов с легкостью разобьют эту неподготовленную сотню степняков. Качудай сетовал, что если Зор вдруг погибнет, то весь смысл для него будет потерян, поэтому строго настрого запретил гарийцу погибать, потому, как первым должен погибнуть он и обязательно в одном бою с Зором. Качудай верил, что в этом случае он точно обретет тот великий смысл и будет одарен крыльями Гаруды.

     Они встали лагерем там же у холма, где повстречались с остатками стана Борея, и Качудай, чтобы не терять время начал незамедлительную подготовку бойцов хоть к какому-то сопротивлению каращеям. Для начала он заставил всех выстирать всю одежду в ближайшем ручье и вымыться самим, помня печальный случай на собственной шкуре. Затем стал учить сирхов тому единственному маневру, который понял сам, в тех редких стычках с серыми. Они всегда били напрямую, а Качудай не единожды смог сманеврировать резким прыжком в сторону, а затем атаке сбоку в боях с ними, когда помогал Зору, да Зор и сам пользовался этим маневром всегда и он был действенный. В качестве противника вызвался постоять Маргас. Он был хоть и в годах уже, но прыти его позавидовал бы любой степняк. Его, как сильного бойца и решено было использовать в тренировках. Так же Маргас был оставлен следить, чтобы шебутные степняки не наделали чего в горячке, бросившись мстить чужакам в очередном запале боевого азарта, коих случалось у них немало.

     Зор же в свою очередь велел на несколько сотен шагов выставить дозорных и внимательно следить за окрестностями, чтобы не быть застигнутыми врасплох. Оно даже если и не врасплох, нисколько не оптимистично, но хоть шанс был призрачный, а уж если внезапно, то считай и рассчитывать было не на что.

     Необходимо было во чтобы то ни стало выяснить откуда приходили каращеи и уничтожить те врата, чтобы предотвратить вторжение основных сил.

     Зор ушел с вечера, шел всю ночь вглубь гряды и к утру наткнулся на группу из пятерых пеших – они двигались с северной стороны степи и, судя по трофеям, возвращались с очередной вылазки к основному месту своего пребывания на Земле. И вот уже близился вечер. Дарбы всматривались в зеленую долину, в которой встречались два небольших ручья, соединяясь в узкую речушку.

     Зор несмотря на то, что старался не шевелиться даже, все же пытался тоже разглядеть источник движений, который привлек чужаков. У небольшого дерева вдалеке был однозначно человек. Судя по тому, что он пытался спрятаться за тонким стволом одинокого дерева, говорило о том, что он тоже их заметил. Но кто это мог быть? Однозначно не степняк, те вели себя, как слепые по отношению к каращеям, потому точно не из сирхов.

     Один из дарбов поднял руку вверх и, сделав круговой пасс, шагнул уверенно вниз, остальные последовали его примеру.

     Зор выдохнул сначала облегченно, когда они спустились в долину, но затем напрягся ещё больше. Дарбы уверенно быстрым шагом направлялись к тому одинокому дереву, а Зор лихорадочно размышлял, что же делать? Но выхода другого не было и он, уже не таясь, бросился вслед за ними. Весь день слежки был впустую. Он понимал, что дарбы шли убивать очередную жертву, но допустить этого не мог, и пришлось открываться.

     Человек у дерева понял, что его заметили, и сорвался с места в противоположную сторону, туда, где с невысоких уступов шумел в небольшом потоке маленький водопад одного из ручьев. Впереди шедший дарб выхватил из-за спины какой-то продолговатый предмет и, взмахнув им коротко, убрал обратно. Выпущенный черный огранок свистнул в воздухе, преодолев в одно мгновение расстояние до уступа.

     – Дарб! – Выкрикнул Зор, видя, что серые своими стрелами могут достать его раньше, понимая, что может не успеть и нужно было принимать бой.

     Вопреки ожиданиям, беглец легко увернулся от острого жала и, пролетев мимо его головы, оно выбило мелкую каменную крошку в скальной породе у водопада. Беглец был очень прытким и действия, так же, как и одежда не выдавали в нем ни сирха, ни гарийца.

     Дарбы обернулись на крик, двое из них остановились, а трое продолжили преследование. Беглец, прыгнул на отвесную стену, ухватился за попавшийся уступ, подтянулся, рыхлый камень осыпался в руке и человек свалился вниз, падая, стукнувшись, разодрав лицо об острые камни. Один из серых рванул с места к нему.

     Зор ускорился. Не сбавляя хода, вытащил меч и двойным маневром – сначала обманным рывком в одну сторону, затем в другую, заставил растеряться серых, но в итоге пронесся прямо на них, четким росчерком пера, обезглавив обоих. Рывок, ускорение и двое других сунулись в пышную траву, заливая ее багряной кровью. Последний почти настиг беглеца, выхватил плеть, замахнувшись, человек в это время пытался подняться, но не успевал. Зор остановился вдруг и со всей силы швырнул клинок вдогонку дарбу, тот видимо почувствовал, обернулся, но не успел мгновение, как лезвие с легкостью вошло в спину, от инерции свалив серого в воду.

     Подбежав, он вытащил меч из мертвого тела, смыл кровь, подставив под потоки воды.

     – Ты не из этих предгорий, не гариец и даже не из степи! – Утвердительно констатировал Зор, чуть запыхавшись, подошел к человеку. Тот пятился назад, пытался подняться, растерянно испуганно глядя то на Зора, то на его оружие.

     Высокий, белокурый, совсем юный еще с ярко-зелеными глазами и растрепанными во все стороны волосами. Одетый в светлые, шнурованные по бокам штаны, невысокие мягкие сапоги, почти белоснежного цвета, но порядком замызганные грязью и куртка нижа пояса с высоким воротом, так же шнурованная зеленой бечевкой спереди и по рукавам – она была точь-в-точь цвета его глаз и создавала интересный симбиоз.

     Зор видел такие глаза впервые – большие, яркие, словно гладко полированный хризолит на солнце, они испуганно рыскали по сторонам, будто в поиске спасения, но и в каком-то смятении, недоумении.

     – Как имя твоё? Что привело тебя на гряду? Не бойся, я лишь помочь хотел, они охотились за тобой, – кивнул Зор на лежавшее рядом тело, – Я заметил это давно, прости, что раньше не остановил их, и ты раны получил, но не тревожься, они заживут вскоре, я помочь могу! – Зор подошел ближе, протянув руку незнакомцу, тот фыркнул, словно рысь, дернулся назад, с опаской озираясь на меч, на протянутую руку.

     Зор хмыкнул, убрал клинок в ножны за спиной, – Не бойся, я помогу тебе! – Вновь протянул он руку.

     Незнакомец осторожно протянул в ответ свою, гариец сжал ее крепко и помог подняться.

     – Ты можешь омыть раны, – кивнул Зор на ручей, – Я не причиню тебе вреда, не бойся за это даже самыми далекими мыслями!

     Тот подошел к ручью, зачерпнул прохладной воды, умыв ею лицо. Его небольшая рана уже не кровоточила и была стянута по краям, являя собой красный надрыв, который, казалось, был давно застарелым.

     Странный юноша был чуть выше. Он пристально посмотрел в глаза гарийца, и в какой-то момент Зор почувствовал волну непонятной энергии. Та энергия цеплялась, словно клещами за его разум, но осторожно, будто спрашивая разрешение – изучая, разговаривая на ином языке и даже на ином уровне, не словами, а образами, формами каких-то цветных потоков, переплетавших друг друга. Эти потоки были столь приятны, что гариец ощутил некое спокойствие, которого не ощущал уже давно, с тех самых пор, когда исчезла Тара. Зор чувствовал намерения, мысли, стремления этого человека. Юноша делился спокойствием, будто не он, а Зор был сейчас напуган и Зор это вдруг осознал – да, он был действительно напуган, загнан в ловушку собственным отчаянием. Он смотрел на себя самого словно со стороны и ответы, давно исчезнувшие из разума вдруг стали возвращаться, напоминая о себе теми странными формами восприятия иной, совершенно незнакомой энергии.

     – Я хочу простить… – Тихим, мягким, бархатным голосом вдруг заговорил незнакомец и осекся на последнем слове, задумался, приложив руку к подбородку, чуть нахмурив брови, – … Нет! – воскликнул он, словно в озарении, – Хочу, чтобы ты простил! – Улыбнулся юноша, удовлетворившись сказанным.

     – За что я должен тебя простить? ¬ – удивился Зор.

     – Посмею беспокойство я ум тебя… – бессвязно произнёс гость, и снова нахмурив брови, задумался, словно подбирая правильные слова, – Я не посмел бы беспокоить твой разум, прости, но мне необходимо изъясниться с тобой, и выбора не было, прости меня за это! – Вновь улыбнулся он удовлетворенно.

     – Странно ты говоришь, но у меня нет обиды к тебе, кто бы ты ни был!

     – Я рад нужно ждать прости немного … – выдал он очередную бессвязную тираду, и вновь пристально посмотрел в глаза Зору, что тому даже показалось, будто его ярко-зеленые зрачки на какой-то миг вспыхнули, как две звезды. Он вновь коснулся разума гарийца, но уже не так явно, а словно вскользь. Гость будто вытаскивал слова из его головы, принципы и манеры общения, учился. Это Зор понял явно, да – незнакомец учился говорить так, как говорил он сам, он буквально вытаскивал из головы все это, познавая тут же.

     – Прости, что разум твой смею беспокоить, но по-другому я не смог бы изъясниться с тобой. Мне чужд твой голос, твои глагольцы, в которые ты формы складываешь, и только так я мог научиться их понимать и тебе доносить, – наконец-то связно и понятно заговорил он.

     – Я, Зор из рода гарийского, сын Амура и Дарьяны! Ты искру хранишь в себе сильную, но ты не гариец, кто ты? И в разум мой проник с легкостью, хоть на то я и не противился, видать издалека ты и как на гряду попал? Ни сирхи, ни даканцы не способны на это давно уж, а ты можешь и искра твоя ярка, но она иная, я вижу это ясно, пока могу ещё узреть.

     – Прости… – вновь начал извиняться юноша. Видимо это слово ему так пришлось по душе, что он его использовал при каждом случае. И это было действительно так – этот чужак старался по смыслу говорить на понятном языке и, почувствовав, что в это слово было вложено некое уважение, расположение к себе, пытался им показать свое участие и понимание.

     – Я Ильм, родов тулейских, рожден был Сваргом и Ладеей, во времена исхода в круг крайний, гардом служивший по другую сторону света, жизнь творящего!

     Зор удивленно повел бровями, услышав знакомые названия и начал наконец-то соображать, что к чему.

     – Прости, что нарушил покой твоей земли, без права вышнего ступив в её чертоги, на то случайность нелепая случилась.

     – Стало быть, твоя земля зовется Тулеей?

     – Да, это она, – улыбнулся Ильм.

     – Я видел однажды твою землю, но она запечатана была. Ты знаешь, где находятся врата к путям на моей земле?

     – Знаю. Я сферу на Тулее уничтожить пытался, но не успел. Рискуя быть застигнутым каращеями, пришлось пройти путем ближним, и здесь чуть не попался. Как вернуться, теперь не знаю. Великие воители льстивыми помыслами пришли на нашу землю. Они путь распечатали один и открыли к вам дорожку. Каращеи огромным войском смеряются ступить на Тулею, когда все врата готовы будут. Путей много, но ключи к ним уничтожены много времени назад, когда каращеи приходили в прошлый раз. Они лучших наших мастеров пленили и принуждение творят над ними, чтобы те врата все оживили и пути вновь открылись без преград.

     – Значит вот как каращеи пришли сюда и им не нужны были те врата, через которые приходила Тарайя, – задумчиво пробормотал Зор, затем встрепенулся, озираясь по сторонам, – Нужно уходить. На одном месте опасно оставаться. Ты можешь мне показать, где находятся врата, откуда приходят каращеи?

     – Могу, но ты жизнь отнял у их воинов и они не простят это, – с сожалением отметил Ильм. – И сам себя ты не простишь…

     – Раньше я бы задумался над речами твоими, но теперь пустое все и меня это больше не беспокоит, может к счастью, а может, к сожалению… – усмехнулся Зор, – Ночлег нужно искать, – кивнул он на почти спрятавшееся за грядой солнце.

     – Я покажу врата. Ты охранил жизнь мою, за что благо дарю тебе своё, Зор! – Ильм коснулся кончиками пальцев своего лба, прикрыв глаза, затем коснулся этой же рукой лба Зора, вновь пристально взглянув в глаза, отчего тот даже почувствовал некую странную волну дрожи, прокатившуюся от головы вниз до пят и вновь вверх. Та энергия будто замерла у самой макушки маленьким вихрем, что даже казалось, волосы зашевелились. Ощущение было необычным, но приятным и даже настроение стало каким-то другим, словно восприятие жизни немного изменилось . Цвета приобрели другой тон – более яркий, четкий, а в воздухе разносился терпкий аромат, приятным привкусом оседавший на губах и в носу.

     – Что ты сделал?! – удивленно вопросил гариец.

     – Я отдал благо тебе, Зор, – буднично ответил он, будто это был какой-то сущий пустяк, – Идем же! – махнул он призывно рукой и, перепрыгнув ручей, направился в противоположную от заката сторону. Они вскоре выбрались из долины, попав на выщербленное каменными отвалами плато, как вдруг Зор заметил едва уловимое движение за редким кустарником. Остатки заката освещали пространство впереди, и заметить хоть малейшее движение было не сложно, тем более, что сейчас он воспринимал мир немного иначе, более четко и явно. Это странное восприятие не спешило проходить, и Зор старался его прочувствовать, как можно более явно – понять, уловить суть, да и просто насладиться.

     – Стой, Ильм! – потянул его Зор за плечо, жестом указав на кустарник вдалеке. Темнота почти уже полностью окутала гряду, но зрение не подводило, и Зор ощущал, что оно все-таки стало четче даже впотьмах.

     Тулеец замер, его глаза вспыхнули вновь ярко, что Зор увидел эти вспышки сбоку, значит, в прошлый раз ему не показалось, как вдруг притаившийся за кустом выскочил и, взмахнув резко рукой, выпустил черный огранок. Зор дернул Ильма, свалив на землю, следом упал сам.

     Юноша тут же вырвался, сел, вновь уставившись на каращея. Серый боец хотел было замахнуться вновь, замешкался, дернулся было к ним, но вдруг развернулся и бегом направился прочь, скрывшись в сумерках.

     – Не выходит… – досадно выдохнул тулеец.

     – Мне знакомо это, – улыбнулся Зор, снисходительно хлопнув по плечу ему, поднялся, – Идем, Ильм, вскоре они на нас выйдут, нельзя было его отпускать.

     – Я лишь хотел образумить его, но не выходит это с каращеями никак, будто суть другая у них – иная ипостась, неподвластная расам земель. Их разум сокрыт, словно потоками чуждыми протекает.

     – Не пытайся, не выйдет. Я так же когда-то пытался сначала сирхов образумить… и все пытался, пытался… а вышло что? А вышло вот что, – кивнул он на руки, выставив перед собой, разглядывая ладони.

     – Что? – не понял Ильм.

     – В крови все, вот что! – Буркнул Зор и ускорился.

     – Не кровь то, но путь большой и жертва великая – твоя жертва и путь твой, тобой самим уготованный.

     – Поживём – увидим, ну а погибнем – узнаем, – усмехнулся Зор, – Другого пути нет, и не будет уже никогда, знай это!

     – Будет тот, который сам себе уготуешь, и других не будет.

     – Хм… Ты ли путь себе готовил тот, что каращеи землю вашу скверной омрачают? Ты ли из дома своего, что Тулеей зовешь, спешил сюда прийти и чуть не погиб? Ты ли этот путь готовил себе? – указал Зор под ноги, на выщербленные редкие травы небольшого участка мелкодробленого гранита под ногами, – Твои родичи далеко, а ты здесь…

     – Я понимаю, о чем ты. Позволь ответ дать тебе позже, когда он понятен станет мне и тебе.

     – Что мешает сейчас его дать, если он есть у тебя?

     – Есть. Ответ всегда есть, но он странен и для меня и для тебя. Он чужд, и только вопросы новые породит. Ответы есть всегда и на всё. Если есть вопрос, значит, вместе с ним существует и ответ, иначе быть не может. Вопрос не рождается без ответа – вопрос и есть ответ. Разница лишь в том, что для взора на ответ, нужно сквозь излом света взглянуть на него, сквозь ту призму, меняющую свет в материю и обратно, путь к нему проделать, тогда он явен станет и вопросом быть перестанет.

     Лошадиный фырк вдруг нарушил ночную тишину, следом осыпалась каменная крошка где-то неподалеку. Зор ожидал чего-то подобного, стал вертеться по сторонам, потом схватил Ильма за локоть и буквально швырнул вперед, что тот чуть не повалился, но поняв всё без слов, бросился бежать сломя голову.

     Несмотря на кромешную тьму, Зор прекрасно ориентировался и видел все по-новому более ясно. Они бежали по открытой местности. Скальник, в котором была возможность затеряться, остался сбоку, и до него бежать не было смысла, все равно не успели бы.

     Отряд верховых сорвался следом, уже явно ознаменовав о своем присутствии, громогласно разнося звуки топота по окрестностям. Дарбов было на этот раз много, почти полтора десятка и Зор опасался, что может не суметь постоять хотя бы не за себя, а за Ильма. Тулейский гость сейчас был обузой – сражаться он не мог или не умел, судя по предыдущей стычке еще вечером, оттого его нужно было оборонять в первую очередь, и этот факт сильно снижал шансы в бою. Зор лихорадочно размышлял, что же делать, как поступить, и тут навстречу выскочили еще пятеро. Теперь шансов не было точно никаких. Зор верил в себя, но два десятка дарбов ему еще не попадалось ни разу. Это был самый большой отряд, который он встречал с тех пор, как они пришли на землю. Значит, численность их росла постепенно.

     – Туда! – крикнул Зор и потянул Ильма в сторону, откуда был еле слышен поток воды, – Не останавливайся, там река, по ней уйдем! – Гариец подтолкнул его для пущей уверенности.

     Топот нарастал. Зор понимал, что не успеют, и он остановился, развернувшись, выхватив меч из-за спины. Первый подскочивший дарб размашисто жахнул воздух плетью, гариец увернулся, вдогонку отрубив тому руку, следом прыгнув в сторону от следующего.

     Из-за пригорка вдалеке выскочили еще коней двадцать. Зор не понимал, что происходит, он маневрировал, как мог среди огромных животных, свалив уже троих дарбов, как вдруг разглядел, что новая группа были не дарбы.

     Разномастные кони, всего немного уступавшие дарбовским в росте, стремительным галопом неслись навстречу, это были гарийцы и Яр впереди них. Они врезались клином в темную конницу. Гарийцы умело орудовали острыми мечами, первым натиском сходу уменьшив численность противника ровно наполовину. В успехе боя сомневаться больше не приходилось и Зор, воспрянув духом с удвоенной силой начал рубить серых.

     Совсем немного прошло времени и ни одного дарба в живых уже не было, а среди гарийцев один лишь с раною легкой.

     – Это Ильм, он с Тулеи! – Зор подвел к костру промокшего зеленоглазого гостя.

     – Вот присаживайся и одежды просохнут твои, тепло согреет вскоре! – жестом пригласил его Яр, и остальные подвинулись, освободив место.

     – Тулея, значит… – задумчиво с интересом произнес Яр.

     – Я сказывал, что путь между землями нашел, помнишь? Вот он одним таким и пришел, – напомнил Зор.

     – Открылись дорожки, стало быть. Но мы уж поняли об этом давно. Как первый стан сирхов обнаружили в верховьях Вишьи, а он гиблый от мала до велика, и кровью земля напитана, что в дождь хороший. Да и родичей много сгинуло наших за оборот полного месяца. Столько со времен нашествия Таримана не гибло. Мы столкнулись с ними у далеких переходов Самарадана, их сотня была, еле сдюжили, но то оттого, что не ждали подобного. Потом уж без бравады встречали малыми отрядами, и сколько бы их ни было, обязательно гибли гарийцы. Они искусны, что никогда на своей памяти я не припомню за столь умелых воинов.

     – Моя вина в том, Яр! Я ведь врата открыл, что каращеи смогли шагнуть на землю.

     – Нет, Зор, если они пришли, то нашли бы путь и без тебя, как находили в иные времена, – заговорил Ильм. – Они и к нам пришли, хотя ни один путь хожим не был, все заперты, без права на отворение кем-либо.

     – Верно толкуешь, нет вины в том ни чьей! – поддержал его Яр, – Есть предание давно позабытое, когда их три было, – указал он в сторону полумесяца на небосводе. – Мне прадед сказывал малому еще. Много тысяч лет назад у Месяца сестрицы обращались вместе и на одну из них Каращеи прибыли, но не путями земными, а сквозь пространство тьмы. Они могли так поступать, и птицы их несли великие в безмолвии темном и ходили они вратами могучими, что не земли, а соцветия земель объединяли. Те пути не были подвластны никому из людей, и как ими воспользоваться не знал никто, только устроители древние, которые оставили их. Раса устроителей древних знания те унесли с собой, не оставив потомкам своим и все уж позабыли о дорожках, соединявших соцветия в самых разных закоулках меры нашей. И вот однажды из небытия вдруг возникли сотни птиц диковинных, светом ярким исходивших, которые несли в чревах своих каращеев прямо на землю нашу. Тогда предки мощь неимоверную имели, не то, что мы сейчас. А чтобы ты понял какую, то представь будто перед тобой в бою вдруг выступит младенец, у которого в руках стебель того вереска оружием будет! Понимаешь?

     – Знаю, Яр, мне мать песни сказывала похожие, но я уже плохо их помню, что мал совсем был.

     – И предки наши своих птиц пробуждали, сталью могучей сверкавших не менее от света Ра Великого. И не пустили воителей темных на Землю-Матушку, но жертвы понесли огромные. Каращеи сильны были, под стать предкам нашим. Осели они тогда на одной из сестриц месяца нашего и готовились, силами крепясь, обрастая все новыми воинами, которые шли на помощь им. И когда собралась рать огромная, решил совет великий тогда – в жертву принести сестрицу месяца, не видя исхода иного. Собрали пращуры потоки великой энергии и укрыли новое обиталище воителей тех, что рассыпалось все на мелкие кусочки. Жертвой этой победа была ознаменована, но не обошлось все без следа и вскоре испарились воды в небеса, а затем пали потоками большими, потоп учинив, что не многие спастись смогли. Позабыли уж все об этом, а другие и вовсе памятью осиротели, Родов не помня, в вечном забвении предавшие.

     – Кто же были те устроители?! – спросил Зор, а взгляд его горел от любопытства сильного, – Они наверняка могли знать, как пути те открыть и куда они вели, откуда Каращеи приходили? Тогда возможно и вышло бы одолеть их, знания подобные узрев.

     – Ушли они на заре зарождения земель, что в соцветии звезд наших, – подал голос Ильм, – Я слыхал сказы такие на Тулее. Мои родичи могут знать о тех далеких событиях многое, но мне то неведомо.

     – Я должен это знать четко до последней мысли! – поднялся Зор и стал расхаживать взад-вперед.

     – Мало знать, – удрученно усмехнулся Яр, – Необходимо это понять. Что даст знание без понимания? Ничего! Ты знаешь, что есть каращеи? Знаешь! Вот они! Но ты их не понимаешь, и никто не понимает – ни я, ни братья наши, ни тем более сирхи и даже Ильм, хранящий искру в себе немалую, которую я вижу явно, и он тоже не понимает.

     – Я пойму обязательно, если так надобно, а не под силу если станет, значит, жертву понесу, но пойму все равно!

     – Ты, Зор, упрям, как был упрям твой отец, но ты гариец и, наверное, я не смею тебя переубеждать. Я не сумел тебя оградить от оружия, что теперь ты с ним слился и мне искренне жаль об этом. Наше войско поредело на треть, пока мы собирали всех и добирались до гряды. Нет времени на то понимание, нужно к вратам идти, откуда каращеи приходят и любой ценой те врата уничтожать, иначе нас скоро не останется, тогда не сможем ничего, когда их вовсе много прибудет. Я смел гонцов снарядить в Красное Солнце и в Дакан. Они весть несут их правителям о каращеях, хотя возможно каращеи уже сами о себе те вести разнесли. Мы разрознены все и нелегко собраться воедино, чтобы ратью общей выступить, ладно хоть сирхи перестали мешать.

     – Сирхи гибнут станами, Яр, они вовсе неспособны противиться им хоть как-то.

     – Теперь-то да. Жаль их все же, а ведь могли бы жизни многие сохранить, если бы с упорством не лезли на гряду, они первые удар и приняли от неугомонности своей, – бурчал Яр по стариковски, но было видно, что несмотря ни на что, злобы к ним он не испытывал, лишь жалость с какой-то обреченностью.

     – Ты не печалься, Ильм, я обещаю, что на Тулею провожу тебя! – повернулся Зор вдруг к зеленоглазому гостю, – Врата будут живы до тех пор, пока не уйдешь в чертоги родные.

     – Да, Зор, прости, что так вышло, – удрученно ответил тулеец, не моргая глядя в тихое пламя огня своими яркими хризолитами.

     Небосвод степенно прояснялся, знаменуя скорый рассвет, как вдалеке со стороны степи, где были выставлены Яром дозоры, послышался шум голосов. Они усиливались и уже слышны были недовольные крики. Яр запрыгнул на коня, хмуро глядя в сумеречную даль, в попытке разглядеть хоть что-то. Зор тут же подхватился с места и бросился в ту сторону. Он нутром чуял, что произошло, и спешил скорее…

     У узкого прохода меж двух холмов друг напротив друга в отдалении сотни шагов топтались на лошадях степняки и с другой стороны несколько гарийцев.

     – Тебя, Маргас, мы с великой радостью встретим и обогреем, но Яра ждать нужно, пусть разрешится всё! – твердил один из дозорных Яра, стоя с мечом наизготовку, преградив путь нескольким сотням сирхов во главе с Маргасом и Качудаем.

     – Пусти, гариец, нет темных помыслов, Гаруда свидетель тому! – надрывался Качудай, гарцуя на своем коне перед ними, – Мы мараджават несем впереди себя по велению Зора и под крылом Гаруды, ты не можешь путь этот преграждать!

     – Обожди, сирх, явится Яр, тогда решение будет!

     – Урус-Зор решение держать должен, только под его рукой вершится великий мараджават! – не унимался степняк. – Я знаю, что он здесь, вели звать его!

     Маргас стоял чуть в стороне и снисходительно улыбался, наблюдая за перепалкой. Старый воин не переставал удивляться тому, как сильно и за короткое время изменилась жизнь. Он не мог до сих пор свыкнуться с тем, что сирхи беспрекословно слушают Зора, хотя и понимал это где-то в глубине души, однажды сам попав в похожую ситуацию давным-давно.

     – Урус-Зор! – Заорал Качудай радостно и, проигнорировав преграду из гарийцев, дал в бока коню.

     – Пустите! – крикнул Зор, подбежав.

     – Урус-Зор! – спрыгнул с лошади Качудай, раскинув руки в приветствии, хлопнув по плечу, обняв того коротко, – Ты молодец, Урус-Зор, что не погиб без меня! Учти, я первый! – засмеялся степняк, воины за спиной заулюлюкали.

     – Почему не слушал, что я говорил? Зачем ушли следом?! – Нахмурился Зор, строго глядя в глаза тому.

     – Посмотри Урус-Зор! – повернулся он, проведя рукой перед собой, показывая на войско, где было не менее четырех сотен бойцов, – Вольные воины степные примкнули к нашим рядам, чьи станы погибли, и они хотят вершить мараджават, чтобы дети их, как ты сказывал, могли лета новые встречать в радости! Я обещал тебе, Урус-Зор, что сирхи встанут с оружием против каращеев, я несу то слово! – гордо отрапортовал Качудай, – Поэтому не держи гнев на нас, что ушли по следам твоим. На нас трое дарбов вышли и многие смерть приняли, прежде, чем мы одолели их, поэтому оставаться нельзя было нам на одном месте. Гляжу, Яра встретил ты? – кивнул он на неспешно подъезжавшего седоволосого воина, – Это добрые вести, и ждать уж более нельзя!

     – Да, Качудай, в этом ты прав, ждать более нельзя.

     – Вот! – поднял руку вверх Качудай.

     – Однако… – В удивлении произнес Яр, спрыгнув с лошади. – Ты что с ними сделал?! – вопросил он, глядя на смиренно ожидавших сирхов.

     – Каращеи сделали. Жить все хотят, они тоже хотят, несмотря на распри.

     – Урус-Зор велик! – встрял Качудай, с укоризной глядя на Яра, – Он Гарудой послан!

     – Тебя-то я помню, Качудай, – усмехнулся Яр, – Но не думал, что вновь повстречаю.

     – Не таи обиду, Яр! – приложил Качудай руку к груди, – То споры пустые были на мгновения короткие, а теперь мараджават великий наступил на лета долгие, верь мне, Яр, как я верю тебе, верю Зору, степи верю!

     – Будь по-твоему, Качудай, но веру мою не смей предать! – прищурившись слегка, ответил Яр и дал указания бойцам пустить сирхов в лагерь.

      ***

     Ильм шел уверенно впереди вместе с Зором, Маргасом и Качудаем. Позади, в хорошем отдалении под предводительством Яра двигалось сборное войско – четыре сотни сирхов и пять сотен гарийцев. Качудай отказался оставаться без Зора, по обыкновению своему, боясь, что тот вдруг погибнет без него и ушел впереди вместе с ним. Яр с недоверием отнесся к такому раскладу дел, когда пришлось объединяться, но поделать ничего не мог, понимая, что по-другому нельзя. Заклятые враги когда-то, теперь имели одну цель, поначалу искоса поглядывая друг на друга, но природное радушие гарийцев и их расположение к себе все же сделали доброе дело и со временем сирхи перестали настороженно коситься, уже от любопытства заводя беседы с новыми соратниками.

     

     Связь держали гонцами.

     Зор должен был разведать все подходы, а Ильм указывал направление в сторону врат, откуда сам пришел.

     По пути трижды обошли верховых дарбов. Обходили большим крюком, чтобы не столкнуться, оставляя их позади на откуп Яру, но один раз все же нос к носу столкнулись с малой группой в пятерых пеших, где в скоротечном бою, Качудай впервые без помощи Зора одолел одного сам, чудом сохранив жизнь Ильму, на которого была нацелена плеть серого воина. Не без помощи Маргаса это вышло сделать, который все-таки мог еще дать отпор чужакам. Старый воин империи удивлялся прыти каращеев, и как ему показалось – своей немощности.

     «То воины сильны не по мере нашей, а не ты стар» – усмехался Качудай, посетовав на то, что он и вовсе с большим трудом может с ними тягаться.

     За спасение тулеец по своему обыкновению одарил Маргаса с Качудаем тем самым благом, которого удостоился до этого Зор. Степняк со здоровяком потом долго шли, удивляясь всему вокруг, часто с открытыми ртами глядя на окружающее пространство, будто впервые его видя и восхищаясь каждым камнем под ногами, небом, деревьями, вдыхая ставший необычным воздух. Качудай в очередной раз был ошеломлен новыми чувствами, ощущениями. Он не понимал, радоваться сейчас или грустить. Вся жизнь до момента встречи с Зором протекала в едином однообразии, растягиваясь в стужах и летах, возвращая каждый раз в одну и ту же точку, без права сойти с этой круговерти. Теперь каждый новый день буквально сводил с ума от новых событий, познаний, открытий, которые меняли суть степняка – меняли навсегда, бесповоротно, окончательно, без права на прежнюю жизнь и в глубине души он был этому безмерно рад, совершенно не волнуясь о будущем. Он понимал, что достиг того апогея, который даже невозможно было до этого вообразить и внутреннее стремление его теперь было нацелено на полную самоотдачу – жертву, которую он только мог принести, в благодарность за причастность ко всему тому, что происходило с ним в последнее время.

     Маргас же степенно смаковал новые ощущения, боясь их спугнуть. Впервые за много лет, со времен смерти Амура, он вновь почувствовал жизнь в себе. Ощутил приятное тепло, окутавшее разум, словно все эти годы был нудный неприятный сон, а теперь настигло долгожданное пробуждение, явив взору мир новыми яркими красками, не скупясь в благодарность за смиренное ожидание.

     Маргас улыбался впервые за двадцать лет по-настоящему и начинал понимать, что истина не в словах мудрецов, которых он раньше так усердно искал, жаждал, и к которым он не был готов нутром своим. Истина была в познании не умом, но сознанием скрытым, с которым говорить невозможно, как сказал им Ильм – «звуками, в которые были обернуты непонятные формы». Да это было так, это были всего лишь слова, форма которых не воспринималась сознанием настоящим, требуя опыт, требуя повернуть ту злосчастную призму, и взглянув сквозь иные изломы света на мироздание. Маргас был рад, как малое дитя – искренне, неподдельно, что наконец-то замаячила та дорожка, которую он так долго пытался отыскать.

     

     Зор поднял руку вверх, замерев на месте. Все остановились, прильнув к земле.

     Гариец осторожно подошел к бровке, переходящей в невысокий обрыв. Внизу раскинулась огромная долина, у края которой находилось русло Вишьи, а по ту ее сторону высилась гранитная гора точно такой же остроконечной строгой формы, что и прежняя с чертогом и сапфировыми столпами. В основании этой пирамиды зиял темный проход, перед которым стоял варр тот самый, с клинком за спиной и по одному пропускал дарбов, кто на лошадях, кто пешим. В долине их было около двух сотен. Такое количество Зор видел впервые.

     – Путь мал слишком и они пока не могут пройти большим войском, – подполз следом Ильм, – Но если мастера наши будут сломлены и откроют остальные пути, тогда каращеи хлынут тысячами сюда.

     – И неизвестно в каком уголке земли они появятся, – прошептал Зор, – Яр говорит, что путей было много и они по всей земле строились тогда.

     

     Варр вдруг повернулся резко, пристально уставившись на далекий обрыв, за бровкой которого те прятались. Он словно почувствовал на себе чужое внимание, хотя расстояние было приличным, и видеть явно он их не мог.

     – Варр-русс! – Крикнул он четким голосом, выхватил из-за спины меч, направив его в сторону обрыва.

     Трое на лошадях тут же с места сорвались в галоп.

     – Маргас, уводи Ильма! – выкрикнул Зор, – сейчас не пройти и не охранить жизнь его!

     Здоровяк схватил тулейца, и буквально швырнул, подгоняя тычками в спину, а навстречу уже неслась во весь опор земная рать.

     Зор не стал дальше таиться, а прыгнул вниз, обнажив клинок.

     – Стой, Урус-Зор! – кричал Качудай, прыгая следом, – Я первый, даже не смей!

     Зор его уже не слышал и, забравшись внизу на большой валун, замер в ожидании стремительно приближающихся дарбов. Он прыгнул высоко вперед, насколько мог, когда троица почти подлетела к нему и, приземлившись уже за ними, оставил двоих обезглавленными. Перо Гаруды в его руках словно ожило, ощутив вкус крови и требуя как можно больше жертв.

     С обеих сторон обрыва по пологим склонам стремительно спускались гарийцы вперемешку с сирхами.

     Дарбы не ожидали такой встречи на земле и поначалу слегка растерялись, но ненадолго, сообразив, что к чему, рванули в контратаку.

     Конь Яра нёс его бешеным галопом, словно понимая намерение и важность момента, как тогда в самом первом бою с армией Таримана. Скакун был уже стар и, мобилизовав все свои силы, с самоотдачей служил своему человеку, словно в последний раз. Яр держал на вытянутых руках два коротких меча, устремив их острием вперед. Он влетел в ряды противника и, увернувшись от первых стальных плетей, снёс голову первому, второму, третьему. Матёрый воин Гарии на одном дыхании рубился с достойным противником, не позволяя себе дрогнуть, расслабиться, спасовать. Он погнал все свои мысли, очищая ум от постороннего, и время слушалось, замедлялось, даря победу за победой, отчего его действия становились ещё четче, точнее.

     Зор пешим влетел следом, рубанул одному по шее, другому отсёк ноги, увернулся от следующего и тут же обезглавил другого. Он носился словно безумный вихрь среди каращеев, не давая им даже малейшей возможности на успех.

     Два войска наконец-то столкнулись в оглушительном ударе. Бойцы всех мастей остервенело рвали друг друга. Гарийцы первыми влетевшие в гущу противника, самозабвенно рубили непрошенных гостей. Сирхи следом добивали раненых. Они не менее рьяно, под стать гарийцам отважно сражались, как в предсмертном великом порыве – и каждый из них определил для себя этот порыв последним, что не имел права дрогнуть, не устоять. Только смерть освобождала от боя – это знал каждый сирх, с оскаленным лицом летевший на врага.

     Степнякам доставалось больше всего, но их это нисколько не беспокоило, они словно слились в едином бою с гарийцами и терять им было нечего, оставалась лишь одна надежда на то, что хотя бы те немногие уцелевшие, взрастят их потомство, а оно сумеет возрадоваться новому чистому безоблачному свету.

     Зор прорывался сквозь наседавших дарбов к горе, к варру, который почти равнодушно наблюдал за происходящим, стоя у входа в пещеру, не вмешиваясь. С каждым новым выпадом противника, Зор наращивал темп, удерживал его, затем снова увеличивал. Яркость восприятия окружающей действительности, дарованная Ильмом, придавала сил, как никогда. Он четче видел, более ясно слышал, быстрее реагировал, это состояние вдруг переросло в какой-то дикий экстаз первобытного боя, которым Зор упивался, двигаясь в танце умелого воина, самого первого, самого настоящего, того, который давно оставил эту вселенную, не найдя в ней противника достойного себе. И Зор чувствовал этот танец, где каждое движение было порывом, от которого рождалась очередная истина.

     Дарбы терпели поражение, но их это нисколько не останавливало, и они упорно рвались в бой, словно за их спиной находилась целая армия. Гарийцы наседали все сильнее, перевес был явный. Сирхи, как могли в меру сил помогали, к этому моменту потеряв добрую половину своего нового стана.

     Яр был уже пеший, а его конь лежал с разбитой головой в самом эпицентре этой вакханалии затаптываемый дарбовскими лошадьми. Сам предводитель гарийцев был сильно ранен, подволакивал ногу, но продолжал упорно рубиться, словно в лабиринте лавируя между серыми бойцами. Он не заметил, как прорвался сквозь всех, оказавшись прямо перед варром.

     Зор уже был близко. Он свалил ещё двоих, а прыгнувшему на него с коня дарбу, ударом кулака свернул челюсть, всадив следом в грудь лезвие.

     – Варр! – закричал Зор, буквально вырвавшись из гущи боя, стремительно рванувшись к тому. Каращей сделал шаг навстречу приближавшемуся Яру.

     Зор кричал что-то в отчаянии, видя, что не успевает.

     Яр сделал выпад, но неуверенно как-то, что варр легко увернулся, отойдя в сторону. Серый чужак внимательно посмотрел на Зора, на мгновение встретившись с ним взглядом, и в своей манере, изящно взмахнул тонким клинком перед очередным выпадом Яра, будто в танце развернулся, свистнул коротко воздух, и Яр опустился на колени, а из перерубленной шеи водопадом хлынула кровь.

     Каращей вложил свой меч в ножны, развернулся и исчез в темном проходе пещеры.

      ***

     Сотни мертвых тел устилали красивую долину у излучины Вишьи. Сильно уставшие воины Земной рати собирали погибших товарищей, готовя для них последние прощальные костры.

     Гарийцев погибло три десятка человек, сирхов две сотни и столько же дарбов. Собирали всех без разбора, стаскивая в одно место, стараясь не оставить никого, дабы не осквернить землю плотью мертвой.

     Погребальные огни готовили два дня.

     К вечеру второго дня все было собрано и измотанные бойцы собрались у берега.

     Зор стоял на берегу у настила, на котором лежал мертвый Яр, а вокруг, в ожидании стояли гарийцы и сирхи. Яр лежал на спине, в его руке был меч, лицо сильно потемнело, глаза впали, а седые волосы, казалось, побелели еще сильней. Зор стоял у его погребальной колыбели уже достаточно давно, в памяти проносилась вся их дружба. Он вспоминал каждое мгновение, которое они проводили вместе, угощаясь ароматным отваром, встречая рассветы. Эти сакральные ритуалы были очень важны для обоих. Великий боец, когда-то два десятка лет назад принесший себя в жертву ради Гарии, наконец-то завершил свой тернистый путь и Зор верил, что теперь он был освобожден, что его искра непременно вспыхнет в новой жизни ярким светом. Иначе быть не могло. Яр принес себя в жертву ради других, это смывало с него всю ту кровь, которую он посмел пролить.

     – В добрый путь, Яр! – тихо произнес Зор, поднес к настилу факел. Сухой хворост у основания тут же занялся стрекочущим пламенем. Он оттолкнул настил в воду, где его скоро подхватило течение могучей древней реки.

     – В добрый путь, Яр! – Выкрикнул Зор, а по его щекам текли слезы, – Я обязательно найду тот ответ, верь мне воин, верь…!

     Рядом стоял Качудай, опираясь на толстую палку. Его одна нога была сильно перебита, и стоял он с трудом, крепко до скрежета сжимая зубы. Первый сирх скорбел по первому гарийцу, это дорогого стоило. Никто ничего не делил, не было завоевательных походов, не было вражды, исчезло всё, сметя шелуху грубости, оставив лишь тот самый священный мараджават, о котором постоянно твердил Качудай.

     Сумерки накрывали округу, а полноводная Вишья уносила Яра в последний путь на этой земле.

     – В добрый путь! Теперь это твоя колыбель! – выкрикнул Маргас вслед яркому пламени на реке.

     – Вишья Яра! – Подхватил Качудай и под вечерним небосводом раздалось громогласно – Вишьяра! – это было новое имя красивой реки, которое позднее укрепилось в сознании людей на многие века вперед.

     Острый кончик пера Гаруды скользил по холодному камню внутри сводчатого чертога. Зор медленно расхаживал вдоль стен, рисуя лезвием беспорядочные линии на них. Он ждал, готовился, собирался с мыслями. Как только Ильм шагнет в туманность столпов, то сферу, покоившуюся, словно в невесомости над ними следовало уничтожить. Это было сделать совсем не сложно, Зор уже испробовал свой клинок и он с отменной легкостью рубил камень, будто тот был и не камень, а плоть податливая. Он помнил, как тогда варр случайно отсек от глыбы кусок и, зная о происхождении стали, решил испробовать свой меч. На удивление лунная сталь без каких-либо сложностей рубила любую породу.

     Чертог этот был точно таким же, как и тот с сапфировыми вратами. Все один в один: столпы, сфера, постамент, отверстие в центре купола, кроме цвета камня из которого были изготовлены врата – зеленый с белыми туманными проливами и редкими красными вкраплениями.

     За те дни пока охраняли вход, ожидали каращеев, как ни странно никто так и не появился в те моменты, когда сфера оживала и проход открывался. Наверняка каращеи все понимали и просто не видели смысла сюда идти, или же чего хуже – были готовы другие проходы, которыми они уже пользовались.

     Сборное войско гарийцев и сирхов в ожидании находилось в становом положении здесь же в долине, а частые дозоры разъезжали по ближайшим окрестностям, разведывая обстановку. Все были в ожидании уничтожения сферы. Как только это произойдет, в планах был крупномасштабный поход по гряде на север и к соседним империям с целью выведывания новых чертогов.

     – Маргас! – окликнул Зор здоровяка, который вот уже долгое время стоял напротив столпов и как заколдованный жадным взглядом смотрел на их красочные переливы. Под куполом находились еще трое: Ильм, Качудай, Размид. Все напряженно ждали, когда можно будет уже оживить проход. По сути, только Зор и Ильм понимали, что это такое, для остальных же было всё в диковинку.

     – А? – Очнулся от созерцания Маргас.

     – Уйду я вместе с Ильмом.

     – Это еще зачем?! Каращеев прогнали, камень этот утихомирим, другие отыщем… Эх, жаль, красивый он какой!

     – Там Тарайя осталась. Она клятву понесла каращеям, чтобы меня спасти и ту клятву нужно прекратить. Да и пути выведать надобно у тулейцев, что устроители древние оставили. Каращеи тулейцев неволят, а урайцев лживыми клятвами льстят или вовсе воюют уже, кто знает. Если мы все уничтожим здесь, они найдут способы проникнуть иначе. Пока есть пути в пространстве темном, проносящие помимо чертогов земных, они смогут прийти. Я должен знать все это, должен понимать и только так есть способ сохранить народы земель. Тарайя сказывала, что каращеи просто так не приходят, на то причина всегда бывает весомая. У них есть цель, и цель не праздная – не просто людей уничтожить, земли захватить, а в чем-то ином смысл, понимаешь?! Они пришли на Тулею, несмотря на то, что она заперта давно была, но все же сумели и Тулея лишь привалом служит. Они к нам стремятся, здесь их цель, я понял это не так давно, но понял явно. Остановить их можно только на подходах или же вовсе добравшись до варров, а лучше спрос иметь с адивьев главных, тогда и вопросы разрешатся. Ты же, Маргас, передай вести Мерьяну, что армией Солнца Красного правит и Кубаю, что в Дакане воинов растит смелых, чтобы они силы крепили, если я не успею в срок ответы те выведать.

     – Ты знаешь, что делаешь и не мне тебя учить, но тебе меня! – Ответил Маргас, приложив руку к груди в знак солидарности, – Сделаю, что в моих силах, но только там, где помощь моя будет важнее. С тобой, Зор, позволь пойти, охранить если смогу в миг трудный и то лучше будет, чем речи буду говорить Мерьяну, да Кубаю. Их и без меня донесут, не утаив ни мысли, в том сноровки большой не надобно. На Земле не нашел я места себе, так может место моё там? – кивнул он на столпы.

     – Урус-Зор, без меня тоже ходу тебе не будет, ты знаешь! – Исподлобья посмотрел Качудай. Он сидел на принесенном пихтовом лапнике, ноги его еще были слабы, но уже гораздо лучше, чем в первые дни после боя, – Размид станом управится. Верно, Размид?!

     – Управлюсь, только мы все охранители Уруса, что под крылом Гаруды. Мы клятву несем и помним об этом в миг каждый яви нашей! Уйдёте вы – что сирхи делать будут, куда пойдут? Осиротели воины степные, нет больше нас, нет степи вольной, что водой жизни окроплена. Посмотри, Урус-Зор, как сирхи смотрят высоко! Никогда сирх такого взгляда глубокого не имел! Никогда на памяти моей сирх мараджават такой не нес, а все потому, что нет нас больше, и не будет никогда! То взгляд предсмертный, но яркий, будто восход Ра Великого в ясное утро. Мы воздух одним глотком вдыхаем, и как только прекратится вдох тот, так и мараджават исполнен будет, так и падет последний сирх, выдохнув навсегда, очи карие сомкнув, чтобы полет великий видеть, в полете том раствориться! Посмотри, Урус-Зор, как сирхи полны вдохновения! Они все, кто живы сейчас, видели тот танец, что ты смерти посвятил и цель их – путём идти, что выбрал ты, ибо мараджават тот провозглашен тобой и тобою положено ему начало! Оставишь нас – мы предательство совершим по отношению к себе, прервав тот священный бой, на который нас правил Всевышний! Поэтому дорожка наша – следом ступать, священный бой вершить за братьев наших, за жен, за детей, что никогда не увидят новые лета; за степь, за гряду и за леса твои, что колыбелью воину такому были!

     – Размид дело говорит, Урус-Зор, – кряхтя поднялся Качудай, прихрамывая подошел к столпам, – Туда нам нужно! – на его лице растянулась улыбка, а взгляд горел азартом, – Здесь воины Гарии останутся, да и вести уже наверняка достигли соседних империй. Гарийцам нет равных в бою, да и каращеев меч гарийский сечет отменно, а нам смерти уготованы, но смерти те пустыми быть не должны, чтобы стыдно не было перед Всевышним представая!

     Зор усмехнулся удрученно, задрал голову вверх, посмотрев в узкое отверстие купола, прикрыл глаза. Не так давно он с Яром пил вкусный отвар на высоком уступе и радовался очередному рассвету, а заботой была всего лишь незначительная вещь – сирхов от гряды отвадить. Но даже в самых далеких своих мыслях и подумать не мог, что вскоре Яра не станет, а он будет стоять на развилке миров с оружием в руках, во главе тех же степняков, которые будут слушать каждое его слово. Не думал, что будут руки его в крови чужой утопать, и не будет понимания – что мир творит в себе? Зачем творит…

     – Урус-Зо-о-р! – послышался протяжный крик. В чертог вбежал сирх, что стоял у входа в дозоре, – Посланники там из Красного Солнца!

     Зор убрал клинок в ножны, которым уже исчертил все стены и вышел наружу, за ним последовали остальные.

     Со стороны реки медленной процессией двигались около двух десятков всадников в однотипном походном обмундировании, хорошо шитом, справно прилаженным на каждого. Их сопровождали несколько гарийцев, встретивших на подступах.

     – Зор, вести из империи, – быстрой трусцой подъехал и спрыгнул с лошади один из гарийцев, – С тобой говорить хотят. Слово несут, что умысла дурного не имеют.

     – Пусть несут, мы каждому рады и встретим добром, кровом делясь! Ты, Елей, отдых дай путникам, да питьё и пищу с дороги долгой! – Зор поднял голову, посмотрев в небо на солнце, клонившееся к закату. Он немного нервничал, столпы вскоре должны были ожить, и нужно не упустить этот момент, иначе придется ждать до следующего заката, а каждый новый день ожидания, давал каращеям очень большое преимущество и это гариец понимал очень чётко.

     – Ты ли – Зор?! – грубым басом, чуть хриплым голосом вопросил один из процессии, когда все приблизились. Он спрыгнул с лошади, гремя своей походной сбруей, сделал шаг навстречу. Сирхи, стоявшие по бокам Зора дернулись вперед, схватившись за рукояти мечей. Гость замер на месте.

     – Да, я Зор.

     – Меня зовут Макниминтир! – он коротко кивнул, окинул цепким взглядом собравшихся, особенно насторожившихся сирхов, достал медленно из-за пазухи свиток, развернул, уставившись в него, откашлялся, – Гарийцам вести, что за грядой холмы населяют! – начал он, хмурясь в грубый пергамент, – Зору, сыну Амура, брата почившего! От Варга – императора Солнца Красного! Вести имеем о темных воителях. Войско, золотом знамен сверкающее под верной рукой Мерьяна Ликого в Луну полную походом к гряде ступает, помыслы добрые неся, подмогой поспешая! Послы мир несут и с миром уйдут, не тронуты, не посрамлены, ибо вестники благие и беспристрастные! На том слово наше крепко! – он свернул свиток обратно и протянул Зору.

     – Добрые вести! – подал голос Маргас, подошел, хлопнул по плечу посла и обнял коротко. – В луну полную ушли, стало быть, на полпути уж будут.

     – Спасибо, Макниминтир! – поблагодарил Зор, – Отдыхайте с дороги!

     – Знатная битва будет… – задумчиво пробормотал Качудай, щурясь от багряного зарева.

     Все разошлись, гостей проводили отдыхать. Зор успокоился немного, зная, что армия во главе с Мерьяном уже направлялась к гряде, это вселяло надежды и уже смело можно было отправляться в путь со спокойной душой. До этого же не покидало стойкое чувство дикой ответственности, которое мешало оставить гряду, нагоняя нервное состояние.

     – Воины великого мараджавата! – вдруг раздалось позади.

     Зор обернулся. Качудай верхом на пегой невысокой степной лошадке заехал на низенький холм неподалеку и, подняв на кончике меча над головой красную ткань, стал ею размахивать, чтобы привлечь внимание, – Сирхи, гарийцы, слово моё последнее имею отдать вам на земле этой!

     Занимавшиеся приготовлением ко сну и к дозорам, все, кто был в долине стали стягиваться к холму – гарийцы сосредоточенно молча подходили, кто пешком, кто на лошадях, внимательно глядя на щурящегося степняка, а сирхи галдя от любопытства, спешили скорей, боясь пропустить что-то важное.

     – Урус-Зор, я речь хочу нести последнюю в этом мире, дозволь, чтобы все слышали, верь мне! – повернулся степняк к подошедшему Зору.

     – Твоя воля, Качудай, – кивнул в ответ он, сложив руги на груди.

     – Воины великого мараджавата, слово несу вам последнее на земле этой, не утаив ни помысла, ни мысли! Урус-Зор идет в земли далекие, что мирами иными зовутся и мы – вольные степные сыны шагаем в след его, дабы лета грядущие травами пышными на земле этой шумели в трепете и дети наши летам тем радовались! Большое войско Солнца Красного уже на подходе и я смело ухожу вершить мараджават там, где каращеи только готовят свои помыслы дурные, ибо врага нужно бить там, на далеких землях, тогда наша сохранится. Урус–Зор знает, что делает и мы обязаны охранить его в миг трудный. Сирхи, гарийцы, я призываю вас всех отправиться следом и сделать всё возможное, чтобы сюда ни один темный воитель больше не ступил, а мы, если понадобится, жизни сложим за это! И не важно, где погибнем, небо все одно, оно объединит нас в миг полета вышнего, а рода наши продолжатся и в памяти доброй охранят каждого из вас! И помните, все, кто идет – нас прежних нет, все мы мертвы, нас больше нет и не будет никогда! Примите это и как только свыкнитесь с мыслью такой, тогда и победителем станет каждый и мараджават свершится истинно! Не поминайте, братья…! – Качудай развернул коня и, спустившись с холма, слез с него, молча направившись к пещере, прихрамывая.

      ***

     Сирхи, как один решили идти все. Гарийцы же здраво рассудив, отправили на Тулею сотню, остальных оставив здесь, потому как, кроме них, гряду не знал более никто, да и нельзя уходить всем, Мерьяна нужно было встречать еще. Пока временно здесь был тыл, но в любой момент он мог снова оказаться передовой, как было ранее.

     Сотня гарийцев и две сотни сирхов столпились у входа в пещеру. Проход открыли. Зор помнил – как, и труда это не составило никакого. Ильм расхаживал среди бойцов и проводил инструктаж, как себя вести и что делать. Готовили ремни, чтобы вязать к рукам. Ильм строго наказал ни в коем случае не прерывать цепь, иначе смерть. Сам тулеец шёл первым, только он знал, куда и как, а Зор решил замыкать всю процессию, чтобы быть уверенным, что все прошли и никто не потерялся, к тому же нужно было разрушить сферу. Как говорил Ильм – после разрушения проход еще какие-то мгновения оставался живым, этого вполне должно хватить, чтобы сделать последний рывок. Как возвращаться назад, уже никто не думал, это было не важно, каждый для себя решил, что пути назад нет, и каждый готов был к гибели без сомнений, а поживут за них другие.

     

     Ныряли в туман смело, быстро, никто не мешкал и даже не думал. Все шли так, словно проделывали это уже много раз.

     Цепочка двигалась быстро. Зор обнажил меч, приготовился. Как только ступил на постамент, взмахнул, рубанув по сфере и не останавливаясь, шагнул в туман, держась за ремень последнего бойца.

     Сфера вспыхнула коротким всполохом искр и угасла, помутнев тут же, оскалившись широким шрамом, в миг почерневшим. Туман среди столпов постепенно рассеялся, а камень покрылся какой-то молочной пеленой, погасив в себе былую яркость. Вторые врата на Земле были уничтожены.

     Просторная равнина, усыпанная ярко-синими низкорослыми цветами, раскинувшаяся до горизонта была абсолютно прямая, казалось без малейшего изгиба, холма или ямы. Светло-голубое небо с едва уловимым изумрудным оттенком будто колыхалось легкой волной, словно ткань шелковая. Небо иногда замирало на какое-то время, а затем снова являло легкое непринужденное движение. В самом зените светило местное солнце. Оно было раза в полтора больше родного – абсолютно белое, но никак не ранило взгляд, не вышибало слезу, и щуриться не заставляло. Свет был словно за какой-то пеленой. Создавалось впечатление, что в воздухе была плотная граница из воды, сглаживающая яркую остроту. Терпкий запах теплого воздуха немного пьянил, если вдыхать слишком глубоко. Дышать почему-то получалось очень медленно, раза в два реже, чем обычно. При попытках делать ритмичные привычные вдохи, голова начинала кружиться, как это бывает высоко в горах.

     – Смотри, Урус-Зор! – Качудай подпрыгнул на месте, оторвавшись от поверхности весьма уверенно и высоко, – Ноги не болят! – придурковато улыбнулся он, задрал голову вверх, глубоко вдохнул и тут же чуть не повалился от резкого помутнения.

     Сирхи и гарийцы удивленно разглядывали окружающее пространство, делали неуверенные шаги, делились друг с другом впечатлениями, кто–то падал при попытке дышать часто и глубоко.

     – Будто алдык-бая чашу хорошую испил, – усмехнулся Размид, растянувшись в улыбке.

     – Не зря жил, не зря ждал, уже и помирать можно! – с широко раскрытыми глазами чуть пошатываясь, стоял, опираясь на свой меч взволнованный Маргас.

     Зор с восхищением смотрел на огромную высокую четырехгранную пирамиду позади, откуда они только что все вышли. Она была матового стального цвета с широким, шагов в пятьсот основанием – тянулась всеми гранями ввысь, теряясь где-то в небе остроконечной вершиной. Она была единственным сооружением, что хоть как-то разбавляло ландшафт. Сколько хватало взгляда, везде простиралась идеальная равнина синих цветов, вдалеке теряясь за туманной дымкой, словно стеной тянувшейся в небо.

     Ильм стоял неподалеку и с легкой улыбкой наблюдал за поведением гостей, в ожидании, давая всем время привыкнуть.

     – Вы скоро воспримите Тулею, – успокоил Ильм Зора на немой вопрос об их состоянии, – Это пройдет, еще немного нужно ждать и Тулея примет блудных сыновей своих.

     – Отчего так ярко все, будто в дурмане?

     – Здесь врата в окружении семицвета, воздух другой, более живой, чем на Мидее и достаточно одного глотка вместо двух, но вы по привычке вдыхаете слишком много, оттого пьянит, но это пройдет.

     – И свет совсем не ранит, – смотрел Зор на небесное светило, не веря пока еще всему, что они видели и ощущали. Реальность была очень яркой и четкой, но какой-то волшебной, что никак не воспринималась сознанием всерьез.

     – Свет не ранит оттого, что в небе нашем, воды щитом служат от частиц Ассирия, которые мы впитать пользой не можем, и воды те оберегают всех тулейцев и всякое живое. Представь, что море плещется там, только не в том проявлении, как ты можешь это вообразить, а в виде чистых кристаллов, которые лишь тепло нужное впускают на Тулею, ненужное отсекая. Так же было и на Мидее когда-то, и Ра ваш только добрый свет давал людям. Тогда град стоял наш на Мидее, где льды сейчас лежат, а в граде том славные тулейцы мастерством в ворохе жили, нужное для людей строя. Мы мастера ведь от Рода первого общего и врата не без помощи предков моих строились. Периней Урайский тогда камни нужные со вселенной собрал и по землям определил, а тулейцы форму тем камням придали и жизнь вдохнули в них, и жили люди в достатке на землях своих сообща друг с другом, красоту созидая, делясь с далекими родичами. Ваше небо иным было, и люди жить могли многие сотни лет, не дряхлея столь быстро, но небеса излились в один момент, свои кристаллы обрушив на Мидейцев сильных и храбрых, беды учинив великие. Так происходило на многих землях, и возможно когда-то произойдёт на Тулее. Ты не печалься, Зор, Мидея рано или поздно восстановит небеса свои и люди ей в том помогут, но сначала жертва великая отдана будет человеком, которую он никогда еще не отдавал – жертва своей памяти, своей сути, своей искры, и тысячелетия пройдут, прежде чем возродится всё.

     – Да уж… – протянул Зор, по привычке вдохнул глубоко, улыбнулся, сознание на миг помутилось, но сразу же все прошло.

     

     Привыкали быстро.

     Три сотни бойцов уже довольно уверенно расхаживали по цветочному ковру, разминаясь, разглядывая небо, а некоторые из гарийцев разошлись в стороны дозорами, внимательно всматриваясь в цветочную даль. Качудай видя это, тут же отдал указания степнякам усилить гарийские дозоры.

     – Ни к чему, – кивнул Ильм на дозорных, – Каращеи сюда не могут пройти. Врата эти закрыты и ключи тулейцы пока не отдали от них. Я старался прийти именно сюда, а не в те, откуда ушел, там каращеи владеют аскрипалем.

     – Но мы ведь уже вне врат, поэтому всяко может быть, – почесал подбородок Зор.

     – Врата, это не только аскрипаль, – указал он на пирамиду, – Семицвет, есть тоже часть врат, посему не тревожься, Зор, я ведь не посмел бы вас привести в небезопасное место. Позже увидишь все сам, я не знаю, как звуки нужные подобрать, чтобы ты понял.

     – Твоя правда, Ильм! А я уж задумался, отчего это ты не опасаешься здесь каращеев? Твоя земля дивна, хоть мы и не видели её ещё, но и этого в достаток! – Зор присел, скрестив ноги, прикрыл глаза, какое-то время размеренно редко дышал, затем поднялся, – Пора идти. Веди, Ильм!

     – Туда! – указал тулеец в известном ему направлении.

     Зор молча кивнул и последовал за ним.

     – Качудай, правь бойцами, выдвигаемся! – скомандовал Маргас, поспешив следом.

     – Эх, коней степных бы… – посетовал досадно степняк, развернулся и заорал во всю глотку, чтобы все собирались.

     Гарийцы уже организованно торопились за удаляющимся проводником, сирхи суматошно подбирали вещи и шли следом. В небольшом войске царила легкая суматоха и неразбериха, не было единого порядка и это очень раздражало Маргаса, который в свою бытность много лет служил в императорской армии, где дисциплина была одним из основополагающих факторов, благодаря которым строилась сильная армия.

     – Постой, Зор! – догнал их с Ильмом здоровяк, – Они же тебе клятву принесли, усмири эту толпу, смотреть ведь тошно! – бурчал Маргас.

     – Хм, что хочешь, чтобы я сделал?

     – Объяснить нужно всем, что толпой на войну не ходят. Где послушание и строгий шаг?! Сирхи испокон веков толпой воюют, гарийцы тоже строя никогда не знали. Я нисколько не сомневаюсь в их воинском деле, но толпа всегда уязвима, в толпе нет слаженности действий. Мы должны быть готовы ко всему, но как быть готовым к чему-то, когда они все сами по себе и биться будут сами по себе. А ежели бы каждый знал свое место в бою, да действо нужное, то и победы слаще и легче случались бы. Нужно унять, Зор, толпу, послушай меня старого вояку, и строгость всегда одержит верх над расхлябанностью!

     – Ты хочешь, чтобы я в неволю каждого определил, указав действо правильное? – недоверчиво исподлобья посмотрел на него Зор.

     – Не неволя это, а ведь благо для них же. Определив для каждого по отдельности и для всех вместе строгий порядок, ты жизни сохранишь многим. Вот представь, что враг вдруг налетит, что делать будем?

     – Как и всегда – кровь лить, – буркнул Качудай.

     – Вот! И все будут биться каждый за себя, а если бы иначе? А иначе был бы строй, порядок! Враг идет, бойцы в нужную оборону сообща встают и сообща бьются и каждый спины друг друга прикрывает. Гарийцы сильны, а сирхи не ведают такого искусства боя и у нас одна половина больше уязвима перед другой, они гибнут быстро. Ты вспомни бой в долине, сколько сирхов к праотцам ушло и сколько гарийцев!? А вот если бы каждому указать, как быть, да одного гарийца на двух сирхов ставить и сообща им биться, то и целее неопытные будут, а там и опыта наберутся!

     – В том правда твоя, Маргас! – улыбнулся Зор, – Ты и научишь, ведь знаешь больше нашего об этом.

     – Поделюсь, чем смогу, ежели на пользу пойдёт.

     – Качудай, слыхал?! – повернулся к степняку Зор, – Знание берите, что Маргас поведает, в том толк будет, я знаю точно!

     Качудай приложил руку к груди и кивнул в знак согласия, на том и порешили, а Маргас тут же принялся что-то на ходу объяснять Качудаю, тот внимательно слушал, кивая, иногда переспрашивая, но старался все запоминать.

     Шли недолго. Стена странного тумана по мере приближения приобретала формы вертикальных потоков, чуть извилистых, будто водопад струился с неба. Дымка была плотная, что даже свет солнца на безоблачном небе не мог пробиться сквозь нее.

     – Здесь врата заканчиваются, – остановился Ильм, подойдя почти вплотную к туманной преграде, – Дальше просторы, где тулейцы все живут, но и каращеи в любой момент спуститься могут, поэтому пока здесь все в безопасности, но как только выйдем из врат, может произойти все, что угодно.

     – Каращеев не видали что ль? – Усмехнулся Качудай, демонстративно сложив руки на груди, – Уж насмотрелись в достаток, что и детям хватит рассказать.

     – Ты не хорохорься, Качудай, а то смерть ведь как раз таких любит, а скромных презирает, – хмыкнул Маргас в ответ.

     – Уймите речи ненужные и слушайте все, что говорит Ильм, а ты, Качудай, прежде всего, управься со всеми, чтобы порядок был, а то некому будет потомкам ведать о подвигах, при такой несобранности!

     – Не гневайся, Урус-Зор, все сделаем! Поспешая тихонько, сладимся как-нибудь…

     Ильм подошел на расстояние вытянутой руки к преграде. Дымка заискрилась, заиграла яркими всполохами, будто молниями. Они, как щупальца медленно устремились в его сторону, переливаясь синим и белым цветом. Ильм протянул руку в ответ, коснувшись пальцем одной из таких молний, она еще ярче вспыхнула, увеличившись в размерах, будто наливаясь объёмом изнутри. Тулеец поднял вторую руку, коснулся другой молнии, та так же обрела объем почти мгновенно. Ильм убрал руки, встряхнув ими сильно, а стена тумана внезапно растворилась, прибравшись подобно воротам вверх, и все это сопровождалось глухим весьма неприятным гулом, от которого поморщились, зажмурившись почти все, за исключением Ильма.

     В проеме за туманной стеной, сколько хватало взгляда, простирался красивейший пейзаж. Ярко-зеленые луга переливались водным серебром, приятно сверкавшим на солнце. Их перемежала волнистая местность, покрытая огромными по земным меркам деревьями с роскошными пышными кронами. Те деревья были похожи чем-то на дубы, хотя может они ими и являлись, а их шелест доносился до слуха легкими порывами ветра.

     Как оказалось, и потом объяснил Ильм, они находились на высоком плато, которое служило вратами, и было неприступным для несведущих, укрытое маревом этого странного тумана, через который пройти было невозможно, не имея на то нужных знаний прохода.

     Спуск шагов в триста был довольно крутой, но терпимый. Спускались тропой, которой вел Ильм, но при первом взгляде она не была заметна глазу, проявляясь лишь тогда, когда тулеец по ней ступал, хотя может она и появлялась как раз там, где он шел, и что было первичным, а что вторичным, сейчас в принципе не имело значения.

     Воздух был внизу не такой, как вверху за границей тумана, и привычное дыхание уже не пьянило, хотя может они просто привыкли, как обещал Ильм?

     Многое было знакомо: камни, трава, вода, и пенье птиц, словно родное, но деревья выделялись особенно. Стволы оказались ещё огромнее при приближении. Их невероятные размеры вызывали восхищение. В окружности не менее десяти шагов самое мелкое – они выглядели очень величественными, древними, будто умудренными тайными знаниями, опытом жизни.

     Еще одним значительным отличием был местный рельеф, где плавные зеленые волны суши перемежались с луговым мелководьем огромных пятен кристально прозрачной воды, покрытых огненно-красными распустившимися бутонами цветов. Хотя может такие места и на родной земле были, но никто из присутствующих их никогда не видел, поэтому всё было в диковинку.

     – Какова наша тропа, Ильм? – поинтересовался Зор, шагая рядом с ним, во главе отряда, – Покажи тех, кто может поведать об устроителях древних и о проходах, которыми я смогу найти дорожки к адивьям, мне важно знать это. И на Урай я бы хотел попасть, но не ведаю путей нужных.

     – В граде Урелле были когда-то те, кто знания имел, но давно уж канули в тысячелетиях они, да и нельзя нам являться туда, там каращеи в неволю всех славных мастеров пленили и теперь ключи ждут от больших врат. Те ключи у Свароднича нашего, он открыть проходы обязан к большим вратам, иначе на десятый восход тулейцы со всего града жизнями заплатят, и пойдет новая десница, после которой новый град жизни положит. Но тулейцы не отдадут ключей, ты не думай, Зор. Тулейцы зрят в грядущее и жизни отдадут с радостью, но не ключи. А нам к водам Анабараха нужно путь держать в обход градов, сквозь дубравы, которые спрячут нас в своей тишине. Каращеи в леса наши не идут, им там делать нечего, они знают, что погибель отыщут здесь и не пойдут. У стороны восхода Ассирия нашего, на неприступном кряже, в великой дубраве у залива Анабараха жизнь свою творит Еганика-Чудесная, что мастерством владеет вышним, к которому тулейцы стремятся, она-то про устроителей тех ведает, я знание о том имею.

     Они подошли к опушке пышной дубравы, где за редколесьем в глубине виднелась мрачная чаща, приятным шелестом своих крон, будто шёпотом сладким зазывая.

     – Где же Урель тот? – остановился вдруг Зор, поднял руку вверх и все замерли за его спиной.

     – Видишь отвал древний? – махнул Ильм в сторону горизонта, где виднелся длинный высокий холм, похожий на ровное высокогорное плато, – За тем отвалом древним на слиянии четырех могучих вод в расстояние одного восхода Ассирия и обустроен Урель древний, где в веках мастера славные созидание творят своё.

     – Урус-Зор, я ведь понимаю, что ты задумал… – подошел Качудай, вглядываясь в далекий горизонт, приложив по привычке руку козырьком ко лбу, хотя местное солнце вовсе не слепило, несмотря на всю его кажущуюся яркость.

     – Тулейцев неволят за нас, Качудай. Ответы потом искать будем, но что те ответы дадут, если десятого дня они погибель свою найдут? Примем ли мы те ответы?

     – Не примем, Урус-Зор, не примем… – вздохнул степняк, – Маргас, ты можешь свою дисциплину как можно раньше объяснить всем?

     – Отчего же не объяснить, конечно!

     – Так давай, не тяни, а то Гаруда не ровен час призовёт, а мы не отведавши этого чудного знания, – усмехнулся Качудай.

     – Скажи, Ильм, сколько дней осталось до исхода неволи? – Зор подошел к одному из деревьев, задрал голову, коснувшись осторожно грубого ствола.

     – Три, но это неважно.

     – Важно! Встанем здесь лагерем, нужно подготовиться, а поутру выдвигаемся на Урель.

     – Ты, Зор, с Каращеями тягаться желание имеешь?

     – Нет. Имею желание плату им ту же отдать, что они щедро раздают другим. Не тревожься, Ильм, я понимаю вас, понимаю тебя и всех вас через тебя. Моя искра еще кое-как теплится внутри, и могу ещё прочувствовать, понять намерения, нравы, желания и вашу правду и вижу, что кривды не имеете в разумении своём. Я не виню тебя и всех тулейцев, что на свою защиту не встаете, знаю почему, но лишь восхититься могу. Вы сумели сохранить в себе то, ради чего я с оружием дружен, а вы ради этого умираете. Я ваш убийца, Ильм, но сделаю все, что смогу, чтобы им не быть более. Но я так же многое не понимаю в деяниях ваших, но не понимаю лишь своим неведением, поэтому даже не спрошу и не упрекну никогда, ибо неведение мое, это печаль моя, а не ваша досада.

     – Как скажешь, Зор. Не смею путь твой словом своим вершить, он только твой! – согласился Ильм, сверкнув зеленью глаз.

     Весь оставшийся день готовились к походу на Урель. Маргас был занят формированием небольших сборных команд. На одного гарийца, ставили по двое сирхов, такая группа должна была являть собой полную боевую единицу, где каждый в троице вкруговую друг за друга был в ответе. На этих порах Маргасу казалось, что хотя бы такое, но уже сохранит многим жизни, главное донести правильно мысль. Гарийцы все понимали и без слов, и даже больше самого Маргаса, а вот сирхи поначалу противились такому раскладу, но потом уловив полный смысл, соглашаться начали охотно. Качудай попутно поучал степняков нужными речами, сам запоминая все объяснения Маргаса. Здоровяк в свою очередь пытался сделать из толпы нечто похожее на имперский ударный тантер – штурмовой отряд, которым он когда-то командовал в бытность в армии Красного Солнца. Времени конечно на это было совсем немного, но хотя бы объяснить суть почти получилось. В боях кто выживет, привыкнут и запомнят быстро, это Маргас знал из опыта. К тому же все были матерые, что степняки, что гарийцы, остальное дело времени. Он пытался формировать из мелких групп уже более крупные, которые должны были нести еще большую ударную единицу, и так по нарастающей, пока не доходила очередь до всего отряда, как единого целого. На примеры и объяснения ушел целый день, который как оказалось, был весьма длиннее земного, но усталости никто не чувствовал, может быть действительно здесь было иное течение жизни, не отнимая столько сил, сколько на родной земле. Ассирий очень медленно двигался по тулейскому небосводу, нехотя скатываясь к горизонту, едва меняя цвет от полностью белого до слегка желтоватого.

     – Странные они, Урус-Зор, – нахмурил брови Качудай, подойдя к огромному стволу, где прислонившись спиной к шершавой грубой поверхности, сидел Зор, наблюдая за тренировками Маргаса и о чем-то размышляя.

     – Нет, Качудай, это мы не всё знаем, а не они странные.

     – Они погибель готовы принять, словно ягнята на заклании, безропотно подставив свои головы под крепкие плети дарбов! Нет, Урус-Зор, они слабы, что я понять не в силах это.

     – Когда-нибудь поймешь. Они искру берегут, и её потеря будет означать гибель народа.

     – Ты, Зор, оружие крепко держишь, но искра твоя нисколько не угасла, я чувствую это, и каждый сирх слово моё подтвердит. Гарийцы без опасений на защиту встали тогда, а они? Поэтому, кроме трусости я не вижу ничего здесь.

     – Твои мысли ошибочны. Моя искра давно угасает и обязательно угаснет, как когда-то у каждого из вас, у твоих пращуров великих. Да, Качудай, искра была у всех, она есть у всех, и сейчас есть в тебе в той полной мере, в которой быть должна, ты – есть тот свет, мир творящий, но за пеленой грубости, в которую мы все себя облачаем из века в век, та искра прячется, порой за всю жизнь не сверкнув человеку ни разу, не подарив тот яркий миг симбиоза с бесконечным творением. И тулейцы знают, что утратив это творение, обрекут себя на гибель медленную, на которую они взирать будут очень долго – дольше, чем ты можешь себе представить и будут клясть себя за то предательство, что совершили когда-то, но сделать не смогут ничего, агония будет только усиливаться, и она необратима, Качудай. Поначалу они это будут видеть, тревожиться, прощать друг друга, но наступят времена, когда тот взор пеленой покроется, и память в забвение падет и вот они уже будут клясть себя в беспамятстве, что глотки друг другу перегрызть готовы станут. Они будут погружать себя в смрад тех нечистот, которыми окружат свою жизнь, по ошибке принимая те нечистоты за истину, где каждое новое заблуждение будет порождать только больший хаос. Этот ком будет расти с каждым поколением все сильнее, иногда замедляя свой натиск, но за это многих в жертвы забирая, за очищение плату кровью требуя. И жизнь каждого наполнена будет поиском искры в том изначальном виде, но и каждый убить будет готов за ту истину. Искра себя проявить может только в чистом разуме, где малейшая грубость её гасит с легкостью, что к возрождению тропа тернами устлана, и та тропа невыносима станет. Они потеряют дар творить жизнь и обретут мучительный бесконечный поиск утраченного, о чем смутно будут помнить. Вот поэтому, Качудай, им проще гибель тел принять, но жизнь общую для творения сохранить, но не для мук будущих.

     – Но если каращеи их всех истребят, вот до единого, кто же тогда творение твое нести станет?!

     – А мы на что!? Сталь при нас, и мы не дадим их всех истребить, – усмехнулся Зор, – Ведь нас больше нет, верно, Маргас? – подмигнул он подошедшему здоровяку.

     – Давно нет, ой давно… – присел Маргас рядом, – Другой раз подумаешь так, словно и не являлся я на этот свет, будто нет меня уже, а живу, как в долг уплату несу, и появиться хочется заново, скинув с себя всё это бремя, а оно порой непосильным таким кажется, томит предательски. Хочется все начать снова, но не с ноля, а с единицы, где знание останется в той единице, и знание это будет хранить в себе память, чтобы она охранила мои руки от крови, от злобы, да от кривды темной, взгляд на свет застилающей. Я, Качудай, так же многого не понимаю в этой жизни, но давно уяснил одну правду, что я слишком глуп, чтобы что-то понять, как оно есть на самом деле. Я как тот червь, упивающийся дождевой влагой в предвкушении сочной земли, не могу взять в толк муравьиную возню с совершенно бесполезными палками, которые они тащат в свои муравейники, ведь они несъедобны, и что может быть вкуснее той землицы черной… Да я вообще не могу взять в толк тех муравьев, я их наверняка не вижу и не имею знания о них, ведь сочная земля и есть моя истина, остальное ложь!

     – Хм… – почесал подбородок Качудай, и стал расхаживать взад вперед, хмуря брови, о чем-то напряженно размышляя.

     Зор еле заметно улыбался, глядя на озадаченного степняка, радуясь про себя, что тот хоть как-то пытается понять сказанное.

     – Верши отдых всем, Маргас! – буркнул Качудай, – Завтра мараджават нести нам в Урель славный, ведь, что может быть слаще, чем сохранить искру, пусть не свою, но все же… – Качудай задрал голову к сереющему в сумерках небосводу, глубоко вдохнул, расплывшись вдруг в улыбке. Вольный воин степи постигал очередную в своей жизни истину, пришедшую внезапно, словно озарение и она гласила, что погибая, оставь жизнь после себя, тогда твоя смерть станет великим творением, но не погибелью. Первый сирх впервые в жизни был преисполнен желанием сохранить совершенно чужие жизни на совершенно чужой земле и это новое знание, плавно перерастающее в непонятное чувство, разливалось приятным теплом по разуму, успокаивая каждую шальную мысль, давая вкусить той истины сполна.

     Кристально чистые блюдца луговых луж оказались наполнены наивкуснейшее водой, что однажды попробовав, бойцы на ходу теперь часто черпали пригоршни сверкавшей на солнце живительной влаги, жадно напиваясь, хотя некоторым уже не лезло, но остановиться было невозможно.

     Ильм объяснил, что вода в этих лугах пробивается из глубоких недр, а особый вкус ей придают те самые алые соцветия, роняя в воду пыльцу, делая её не только вкусной, но и полезной от хвори всякой, способной рану заживить быстро. Он говорил, что когда тулейский град стоял на Мидее, в те времена там тоже были подобные луга, где произрастал этот цветок, который распускался раз в несколько лет, и сейчас как раз было то самое время его цветения. Позднее, когда воды большие пали на Мидею, многое изменилось, и цветок исчез постепенно, луга затянулись болотами, а за цветом тем целые охочие отряды собирались, но все меньше его становилось, пока и вовсе не вымер. Дубравами подобными Мидея особенно славилась, но всё было уничтожено, и долго природа восстанавливалась, возродив многое, но не всё.

     Луга заканчивались у самого подножия кряжа, который Ильм называл древним отвалом. Он объяснил, что при первом нашествии каращеев, когда Раставан Урайский смог изгнать их, недра Тулеи были вскрыты во многих местах, откуда добывали какой-то минерал. Тулею перерыли, приведенные каращеями некие румды – странный темный народ с чуждых неизвестных чертогов. Они мощь имели огромную, с легкостью и безжалостно плоть земную вскрывая, раня без оглядки. Вот отвалы эти и остались после них, со временем окаменев.

     – Скажи, Ильм, откуда знания твои? – удивленно спрашивал Качудай, быстрым шагом поспешая следом за высоким зеленоглазым тулейцем, – Я память храню о трех пращурах моих, а еще о трех смутно уж, а ты воно как обо всём ведаешь, но не только о земле своей, но и о моей, отчего так?

     – Память о землях во мне всего рода тулейского, – улыбнулся Ильм снисходительно, – Чертоги наши родны, они в круге общем движутся, и знания о них нам с младенчества приходят от матерей наших, напитывая разум вместе с влагой материнской. Мы правду по роду принять обязаны, в жизнь плотью новой войдя, чтобы место для кривды не осталось, и она умы не стращала, оттого и знания мои. Когда-то на Мидее, когда там стоял славный град Туле, где пращуры мои мастерство творили для людей, ¬– Ильм демонстративно поднял руку вверх, указав в небо, вновь повторяя про жизнь тулейцев на земле, – Тогда и ваши пращуры в жизнь входили с памятью Рода вышнего, жизнь кривде не дозволяя в умах своих. Но теперь все изменилось. Мидейцы давным-давно память утратили, а мы пока храним и поделимся радостью этой с вами, что бы вы несли её светом добрым в чертог родной.

     – Урус-Зор! Урус-Зор! – Из широкой расщелины темного кряжа бежал сирх, и орал во всю глотку. Впереди основного отряда были высланы дозоры, десяток гарийцев и два десятка сирхов по разным сторонам, чтобы исключить внезапность встречи с неприятелем и вот один из дозорных несся сломя голову. Он бежал настолько быстро, что до этого никто не мог припомнить, чтобы сирхи так быстро бегали, хотя все бойцы отметили, как попали на Тулею, тела словно стали легче. Было ощущение более четких и быстрых движений, легкого шага, что порой приходилось с непривычки замедлять специально жесты, шаг, иначе выходило слишком быстро. Ильм на такое удивление отвечал тем, что кристаллы небесные, преградой служащие, сглаживают какую-то часть притяжения, создавая нужный баланс для живых существ, от этого и легкость такая. По привычке он упомянул, что на Мидее было когда-то так же и живые существа могли крупные жить свободно, но теперь их тела не выдержали бы столь мощной тяги и легко только тем, кто мельче.

     – Урус-Зор, там зверь! – выпалил сирх, подбежав, указывая в расщелину. Все насторожились, вопросительно глядя на Ильма. Тулеец по обыкновению улыбнулся и махнул рукой призывно, ускорив шаг.

     Пройдя под сводом глубокого отвала, отряд оказался у пологого зеленого склона, поросшего густой высокой травой, в низине испещренной множеством небольших молодых местных дубрав, плавно переходящих в густую чащу пышного леса. Вдалеке среди этих дубрав вальяжно расхаживал огромный зверь, чем-то похожий на кошку. Его иссиня черная лоснящаяся шерсть была вздыблена, и отчетливо доносилось урчание.

     – Это распар. Он мягок, как и его лапы. Красив, что летняя ночь в ярких плеядах, – объяснял Ильм, – Распары редки, и из лесов неохотно выходят, а этот вышел, он взволнован чем-то, видимо.

     Размер кошки был огромен, во всяком случае, в холке она не уступала ростом Ильму. Зор мог сравнить ее разве что с Берьяном – старым медведем из детства, да и то, когда тот вставал на задние лапы.

     Распар нервно расхаживал взад-вперед на одном месте, часто сгибая голову к груди, прижимая её к земле, словно выкручиваясь, пытаясь избавиться от некой надоедливости.

     Зор поднял руку вверх, все замолчали, притаились, наступила полнейшая тишина. Вдруг что-то свистнуло коротко, и зверь подпрыгнул вверх высоко, почти до пышных крон, извиваясь большим, но грациозным телом. Издав звонкий рев, он приземлился на лапы, начав кружиться, иногда катаясь по земле, скуля, словно от боли.

     Зор напрягся. Он будто почувствовал мысли зверя, его тревогу, чему удивился. Гариец выдохнул шумно и со всех ног бросился бежать в его сторону. Одновременно из густой чащи вылетели три тени, метнулись к кошке, попутно свистнуло что-то снова, и огромная черная сеть накрыла зверя, стянувшись тут же крепко. Зверь зарычал, пытаясь вырваться из ловушки, разорвать тонкие, но крепкие нити и чем больше он сопротивлялся, тем сильнее стягивались путы.

     Трое подбежавших к кошке, изо всех сил начали лупцевать ее длинными гибкими палками. Невысокого роста охотники, коренастые широкоплечие, они утробно выкрикивали при каждом ударе, и было видно, что это им доставляло определенное удовольствие. Они в запале охоты не сразу заметили Зора, и оставалась сотня шагов, как один из охотников обернулся, сверкнул белым блеском двух близко посаженных глаз, оскалился, гортанно выкрикнул, и троица сосредоточилась, замерев, пригнувшись, выставив палки вперед.

     Зор выхватил меч из-за спины, десять шагов, пять… странные охотники как по команде рассыпались в стороны, а затем бросились на гарийца. Вопреки ожиданиям, они были столь быстры, что даже каращеи не могли похвастаться подобной прытью, хотя учитывая местные особенности, возможно каращеи здесь были бы еще быстрее. Первый выпад Зор успел отбить, разрубив оружие пополам, следом получив удар по ребрам, вывернулся, широким взмахом, разом отсек двоим головы. Третий замешкался, бросил беглый взгляд на несущуюся толпу странных для него людей и бросился в сторону леса, но тут же получил вдогонку несколько стрел в спину от Размида, который один из первых подоспел к месту схватки.

     Зор подошел к спутанному зверю, аккуратно кончиком лезвия вспорол сеть, оказавшуюся весьма прочной из абсолютно гладких черных тонких веревок.

     Кошка часто дышала, высунув язык. Сквозь лоснящуюся шерсть местами проступала кровь в тех местах, где крепко впившиеся нити разрезали шкуру. Зверь поднялся, фыркнув громко, выдохнул. Размером не меньше хорошего статного скакуна, он был красив и вызывал искреннее восхищение. Встретившись взглядом с Зором, он чуть прикрыл веки, коротко проурчав, затем вздыбив шерсть, встряхнул ее, словно смахивая воду, и тут же сорвался с места, в пару мощных прыжков достиг опушки, скрывшись в глухой чаще.

     – Это ведь румды!? – удивленно вопросительно произнёс Ильм, нахмурившись, разглядывая погибших. Бойцы их стащили в одно место, уложив рядом друг с другом, а обезглавленным приставили к шеям отрубленные головы.

     – Те, что недра портят? – с любопытством буркнул Качудай, подцепив ногой палку, подбросил её, схватив, разглядывая внимательно странный матовый угольного цвета черенок непонятного дерева.

     – Да, те, что недра... Но они здесь были единожды и лишь при первом походе каращеев, а это почитай минуло сто пятьдесят тысяч лет тулейских – примерно столько же и на Мидее, чуть больше немного.

     – Может не они вовсе? – предположил Маргас, тоже с любопытством разглядывая странных румд. Они были совсем невысокого роста, ниже сирхов значительно, широкоплечие. Крупные скулы немного выпирали нижнюю челюсть вперед, а очень близко посаженные глаза и короткий толстый нос и вовсе делали лицо несимметричным, к тому же какого-то сильно загорелого цвета, будто подрумяненное мясо.

     – В памяти моей образы тулейских эпох с детства хранятся. Значит, каращеи снова привели их, чтобы Тулею вскрыть, – Ильм задумчиво смотрел на мертвую троицу, и казалось, о чем-то напряженно думал. Впервые со времен встречи с Зором еще там, на земле, тулеец выглядел таким задумчивым. По обыкновению своему, он относился ко всему как-то умиротворенно, а сейчас было видно, что эти гости сильно тяготили его разум, заставив сменить спокойствие на некие зачатки тревоги.

     – Сжечь? – кивнул на трупы Размид, вопросительно посмотрев на Зора.

     – Дым поднимать не будем, – решил Зор, изучая горизонт, затем молча поднял руку, указав вдаль.

     – Не трое их ведь, а Ильм? – поинтересовался Качудай, внимательно вглядываясь в сторону, куда указал Зор. У горизонта извилистого ручья, вдоль берега размашистыми шагами бежала в полном молчании внушительная толпа, человек в сто не меньше.

     – Вот они ещё… – пробормотал Тулеец, сбивчиво дыша, сильно вдруг заволновавшись. Его губы мелко подрагивали, а лицо выражало какую-то детскую отчаянную обиду.

     – В армат! – Закричал Маргас, что все, кто стояли рядом, вздрогнули от неожиданности.

     Бойцы стали перестраиваться быстро, как их до этого учил бывший генерал Красного Солнца. Отряд образовал клин, внешней широкой частью к фронту. Далее все разделились на группы по три человека.

     – Десять шагов! – выкрикнул Маргас, тройки разошлись быстро, удалившись друг от друга примерно на одинаковое расстояние в десять шагов.

     Несмотря на свой небольшой рост, румды бежали очень быстро, делая длинные прыжки вперед. Когда до столкновения оставалось не более сотни шагов, в их руках появились длинные палки, те же самые, что и у погибших.

     – Пять! – последовала новая команда Маргаса за мгновение до столкновения, и бойцы сомкнули ближе свои тройки, образовав смертельную ловушку для всех, кто попадал внутрь. Таким образом враг оказался в небольших промежутках между тройками, будто между жерновами, которые крутились, перемалывая все, что попадало между ними, где куда ни повернись, со всех сторон вкруговую на головы румд сыпалась сверкающая на местном солнце земная сталь. Крепкие палки иногда доставали до цели, но это было незначительно, а вот в ответ тут же отзывались острые лезвия степных и гарийских мечей, без труда разрубая податливую плоть. Румды оказались весьма посредственными бойцами и, несмотря на их масштабы, да крепкие удары, все было закончено довольно быстро. Они так и не поняли, что произошло, погибнув всей численностью, практически не нанеся никакого урона оборонявшимся. На грубых, чужих лицах все же можно было прочитать удивление от непонимания происходящего и столь быстрого поражения, но и на лицах земной рати удивления было не меньше, особенно это касалось сирхов. Дети степи, не веря сами себе, с легкостью рубили агрессивных чужаков, чувствуя себя при этом защищенными, как никогда.

     Зор и Качудай в бою на этот раз не участвовали, а лишь с открытыми ртами наблюдали за чудным волшебством быстрого боя.

     – Десять! – Маргас стоял на пригорке неподалёку, продолжая командовать, когда все уже было кончено, – Держать строй! Осмотреться! – Бойцы внимательно оглядели все вокруг себя, держа оружие наизготовку. – Разойтись! – Тройки рассыпались, убедившись в отсутствии опасности, и отряд смешался, приняв прежнюю вольную форму.

     Все растерянно смотрели на погибших румд, друг на друга, не веря, что всё так быстро закончилось, никто не погиб и даже не пострадал, за исключением у некоторых пары пропущенных легких ударов. Улыбки удивления стали появляться на лицах сирхов и даже на лицах гарийцев, которые впервые в жизни бились плечом к плечу с давними врагами, а теперь защищая друг друга и доверяя жизни степнякам.

     – Урус-Зор, я такого даже представить себе не мог! – удивленно протянул Качудай, с открытым ртом глядя на поле-боя. Впервые за долгое время, да наверное даже за всю свою жизнь Качудай наблюдал за такой битвой, которую и битвой-то назвать язык не поворачивался. Все было четко, быстро и безоговорочно!

     – Хей-дор, Мараджават-Зор, Газаяте-Ур! – выкрикнул Размид, выставив в небо испачканный кровью меч и двести глоток сирхов тут же подхватили: – Хе-Хей-дор, Мараджават-Зор, Газаяте-У-Ра! У-Ра! У-Ра!

     – Урус-Зор, тебе за мараджават великий, – улыбнулся Качудай, – Приветствие на древне-сарихафатском! Не каждый жрец удостоится такого приветствия!

     – Маргасу, а не мне! Знания его бесценны, что жизни все охранить смогли.

     – Этот оборонительный строй Амур ещё придумал, когда только править начинал, – подошел Маргас, утирая испарину со лба, – Уфф! Сколько лет прошло, а будто вчера всё… – было видно, что здоровяк волновался и одновременно радовался удачному исходу боя. Он выдохнул устало, и присел на землю, мысленно благодаря богов за то, что никто из землян не погиб, значит, он всё делал правильно.

     – Качудай, отдай команды, нельзя рассиживаться, в Урель затемно поспеть нужно, десница завтра истекает. Верно говорю, Ильм?

     – Верно, Зор, десница поутру наступит, – безразлично ответил Тулеец.

     – Что гнетет тебя так? – поинтересовался Зор, прищурив взгляд и не дожидаясь ответа, направился в сторону, откуда пришли незваные гости.

     – Румды здесь! – замогильным голосом полным трагизма ответил тот.

     – Каращеев ты не боишься, а румды тебя пугают? – вернулся Качудай, подобрал свой тюк, – Все готовы, уходим! Веди, Ильм!

     Тулеец подхватился, торопливо устремившись следом за Зором. Отряд потихоньку двинулся следом, дозоры по обыкновению разошлись в стороны.

     – Ответь, отчего так? – не унимался Качудай, быстро шагая рядом с Ильмом, заглядывая тому в глаза, – Они значительно слабее каращеев, но страх твой не в пример! Ты не боишься, что каращеи вас истребят, и они наверняка это смогут сделать без особого труда, а вы не сопротивляетесь и страха не имеете перед ними, но почему немеешь при виде этих?! – кивнул он за спину, где остались лежать мертвые румды.

     – Каращеи жизни отнимают, а румды землю тревожат, и могут вовсе её погубить. За себя я не тревожусь. Мы погибнем, отдадим тела наши, но вскоре возродимся непременно, продолжив мастерить на благо всех земель. Плоть тленна, но она легко из тлена обратима в новом чистом обличии, а Тулея одна, она мать наша, как и Мидея для вас всегда матерью была. Мы дети земель в этой сути, в круге жизни общем, и гибель земли, это необратимая потеря, дети которой останутся сиротами. Они будут скитаться от чертога к чертогу, в поиске дома родного, а потом и вовсе позабудут его, лишь в сновидениях и в моменты чистых откровений смутно будут пробиваться те образы, тоскливо навевая смутные картины, которые иных будут гнать сквозь круг жизни, а иных в безумцев превращая, пути предавая истинные.

     – И то верно толкуешь, хм… – согласился Качудай, нахмурив брови, – Земля, она ведь действительно матерь наша, а разве я в радости пребывать стану, коль покой её нарушат, изувечат, будто в грабеже беглом, звоном золота прельстясь. И что же румды тревожат во чреве Тулеи? Не спроста же они недра портят?

     – Камень жизни берут, что в центре ярким пламенем жизнь нашу вершит, из тлена тела даря тулейцам славным.

     – Хм… Тот камень наверняка дорогого стоит?

     – Он жизнь дарит, и если погубить его, то и жизнь завершится, а земля мраком обернется, испустив дух свой. Я лишь знаю, что когда-то румды имели свою землю в ином круге, не в нашем, и она погибла, погасив свой свет. Вот они и скитаются из круга в круг, пытаясь пламенем других земель свою возродить, только не бывать тому, это словно новую душу в мертвое тело впустить, но только она не войдёт туда, незачем ей это.

     – Ты не печалься, Ильм, мы не дадим твоей земле дух испустить, пока мараджават священный нести можем – не бывать тому! – подбодрил его Качудай и вдруг ярко ощутил в себе чувство обиды, непонятной жалости и отчаяния. Обида была на этот раз не за себя, не за свое, а за чужое, но словно за родное. Степняк давил в себе ком отчаяния за тулейца. Ему было сейчас его очень жаль, и он даже представил, как все те зеленоглазые его собратья, которых он еще пока не видел, но заочно, казалось, уже был знаком со всеми – гибнут. Они отдают жизни без права на возрождение, без права на полет под крылом Всевышнего. Эти мысли сильно взволновали Качудая, что он даже начал злиться, не понимая, как с этим совладать и хотелось непременно, как можно скорее изгнать всех румд, чтобы тулейцы более не тревожились. Качудай переживал в себе новое чувство, сбивавшее с толка – чувство сострадания, и оно добавляло чистого блеска его взгляду, твердости шагу, но подталкивало к пропасти, которую он еще не видел, но уже понимал, а пути назад не было, да он и не нужен был, теперь существовал только путь вперед. Мелкая дрожь пробежала по его телу, заставив содрогнуться, но тут же вкусив необычайное вдохновение от этих странных, порой неприятных, но чистых ощущений.

     Закат на Тулее был долгим и его золотистый свет давал в полной мере насладиться красотой здешних пейзажей.

     Отряд расположился за каменистой бровкой, за которой был крутой спуск вниз. Зор, Ильм и Качудай сидели у самого обрыва, выглядывая осторожно из-за скального выступа. Внизу протекала в спокойном течении полноводная река чуть меньше Вишьи, а вдалеке, на расстоянии около тысячи шагов, она встречалась еще с тремя такими же реками, образовывая большое кольцо воды. Внутри него высился зеленеющий остров – немного пологий, местами обрывистый, с мелкими и крупными водопадами, ниспадающими в разливающееся внизу озеро, стремящееся в те реки. В центре острова возвышалась узкая остроконечная пирамида легкого изумрудного оттенка, одной гранью сверкавшая на золотистом закате. Вокруг пирамиды были выстроены не менее монументальные строения разных форм и высот. Сложенные из огромнейших круглых брёвен, они имели причудливые окрасы по углам, были украшены разнообразной резьбой каких-то замысловатых узоров, растений, зверей, образов.

     Крыши, формой в те же четыре грани имели разную форму – одни вогнутые внутрь, другие наружу. Они словно переходили плавно друг в друга, повторявшие волну, исходившую из острого шпиля каждой, завершавшего строение. За пределами водного круга в промежутках рек росло по одному дереву, но настолько огромному, что те, которые довелось видеть ранее, были словно детвора по сравнению с этими четырьмя. По разные стороны вдалеке раскинулись уже знакомые широколиственные дубравы, и всё это на фоне золотистого заката. Зрелище было настолько завораживающим, что абсолютно все с полуоткрытыми от удивления ртами молча, будто заколдованные смотрели, не сводя взгляда уже достаточно долго.

     – Это и есть Урель, – нарушил тишину Ильм, потянул носом воздух, зажмурившись на мгновение.

     – Эх, я бы тоже тревожился, если бы румды на моей земле такую красоту испоганить попытались, – наконец высказался первым Маргас, – За такое и смерть не беда, а жизнь и дети продолжат, не велика потеря.

     – Главное оставить место, где продолжить, – поддержал Качудай, – А уж кому продолжать – найдутся. Мдаа…! Попробуй взрасти потом такое из камня? Но вот почему на защиту не встаете, я понять все же не могу. Ты не серчай, Ильм, но пока не даётся мне то знание, хотя я пытаюсь, по чести пытаюсь…

     – Не тревожь ум мыслями ненужными, придет время и понимание с ним, – одернул его Зор. – Выдвигаться пора! Если каращеи приходят с востока, как говорит Ильм, тогда нам еще закрепиться нужно на той стороне, а закат уж почти свершился, поспешать надобно. Маргас, ты знание свое крепче объясни всем еще раз, а то и два, чтобы никто и никогда…! – он сжал крепко кулак, и Маргас в ответ молча кивнул, – В тишине вперед! – Он поднялся, перескочил через каменистую бровку.

     Зор спустился довольно шустро и неторопливой трусцой направлялся вдоль берега в сторону острова, а позади слышался монотонный бег всего отряда. Заранее решено было обойти остров стороной, чтобы не потревожить здешних обитателей и уйти на восток, в надежде перехватить каращеев еще на подходе, став оборонительной линией.

     – Скажи, Урус-Зор… – нагнал его Качудай и заставил сменить бег на шаг, – Если я погибну, пообещай, что в Сарихафат весть отнесешь о том, как бывший куфир жизнь положил за землю нашу!?

     – Не к месту речи, на то другое время нужно!

     – Нет, Урус-Зор, другого может не случиться, а мне важно, чтобы ты отнёс такую весть. Отнёс с наказом, чтобы сирхи, кто жизни сохранить сумел, по чести Мидею нашу хранили в веках! Я корысть в том имею, не тая признаю, но я уже столько прошел, Урус-Зор, что смерти не убоюсь и никогда не испытывал трепета перед погибелью. Ты пойми меня, Урус-Зор – все шаги мои, они столь тяжелы для сирха, что в другой раз и не сможет сирх их одолеть. Я иду пока, и они идут, – кивнул Качудай назад, где следом двигался отряд, – Мы идём за всех сирхов, и жизни сложим за всех, но мне обидно станет, коль шаги наши утопят в невежестве, а когда ещё честь такая выпадет их свершить вновь? Посему, Урус-Зор, не серчай, а весть отнеси! Я знаю сирхов, ибо это род мой и честь нам выпала путь преодолеть за всех, но не все могут стоять здесь у рока, и рок тот не поймут, так пусть они о нашем знание примут!

     Зор остановился: – Сам отнесешь свои вести и сам поведаешь, как стоял у того рока! – улыбнулся гариец, хлопнул Качудая по плечу и тихонько побежал, а Качудай уже знал, что Зор все сделал бы и без его просьб, иначе быть не могло.

     Несмотря на неопределенное будущее и возможный скорый бой, исход которого совсем был неясен, Зор находился в приподнятом настроении. Он только что увидел в глазах Качудая полное отречение от самого себя. Степняк отдал себя в жертву ради всех сирхов, и единственным его желанием было только то, чтобы эту его жертву приняли, чтобы она не стала напрасной, это он называл корыстью, но оно таковой не являлось, потому, как не за себя он просил, а за всех. Зор искренне радовался за друга, за его помыслы и порывы, что стоили дорогого, может быть даже дороже всей его прежней жизни, а может быть вся прежняя жизнь и была тем самым мучительным ожиданием перед рывком вперед, хотя сейчас это уже не имело никакого значения.

     – Урус-Зор! Урус-Зор! – резануло по слуху визгливым криком степняка где-то позади.

     Зор словно очнулся от мыслей и в последний момент увернулся от летящей в него дубины. Он впервые в жизни не заметил опасность, настолько глубоко задумавшись, замечтавшись, что совершенно выпал из реальности на какое-то мгновение и чуть не поплатился за это. Из ближайшей рощи на него бежали с десяток румд, держа наготове свои палки. Они не издавали ни звука, лишь дробный топот сопровождал их появление. Где-то совсем далеко позади уже слышались команды Маргаса. Бойцы группировались на ходу, ускоряясь. Не дожидаясь, гариец рванул в сторону противника, как вдруг вдалеке с двух сторон в уже плотных сумерках золотистой ночи, словно из-под земли появились еще две группы румд, сравнимых по численности с их отрядом, не меньше, затем еще столько же и еще. Они появлялись в разных местах мелкими и крупными отрядами. Расхитители недр являли собой уже полноценное войско, превосходившее земную рать раз в десять как минимум. Румды тут же двинули навстречу, полностью преградив путь к острову, а несколько меньших отрядов, закрыли дорогу к отходу. Такого не ожидал никто, но удивляться уже было некогда. Гарийцы с сирхами вновь группировались в тройки, тройки в десятки и далее, создавая собой нечто похожее на множества пчелиных сот. Маргас в спешке командовал, что-то на ходу корректируя, объясняя, что не успел ранее. Оборона строилась быстро, но без суеты и растерянности.

     Зор столкнулся с первой группой, со знанием дела снося головы одному за другим. Гариец вдруг сейчас понял, что действительно на Тулее все его действия, движения, реакция, были намного четче, быстрее, чем дома, словно земля не тянула так сильно к себе, давая возможность высоко прыгать, быстро двигаться. Этого ему хватало с лихвой, чтобы без труда, хорошо сконцентрировавшись, в считанные мгновения разнести в лохмотья десятерых румд, которые даже и понять толком ничего не сумели.

     Следом за ними из той же рощи выскочили вдвое больше. Тут же коротким свистом прошелестев в воздухе, мимо пролетели стрелы степняков, свалив половину. Подскочил Качудай, орудуя двумя кривыми мечами, увернулся от летящей палки, пригнулся, и тут же отсек две коротких ноги, следом рубанув другого, вспоров живот, из которого вывалились внутренности.

     – К Маргасу уходи! – рявкнул на степняка Зор, добив последнего из этой группы, – А то вести некому нести будет в Сарихафат! – Зор вытер клинок о землю, вложил в ножны и побежал навстречу основным силам противника. Румды бежали стремительно, мидейцы же не торопились, чтобы не растерять собранный строй, в котором двигаться пока не умели быстро.

     – Твоё слово, Урус-Зор, крепко, но путь мой – твой путь, поэтому и не гони! – отдышавшись, выпалил сирх и тут же свалился, получив удар в спину, прилетевшей откуда-то палкой. Не став разбираться, быстро поднялся и побежал вслед за Зором.

     Две стороны сближались, и оставалось не более сотни шагов, тогда Маргас скомандовал и мидейцы остановились, поправив строй, разделив тройки большими промежутками, гораздо больше, чем в прошлый раз. В момент, когда румды ворвались в выстроенные строевые соты, тройки чуть сомкнулись и посыпались удары со всех сторон. Мидейцы пропускали врага, словно через жернова, перемалывая острой сталью, хотя в этот раз и не все было так гладко. Румд было слишком много, и их численности хватило, чтобы зажать мидейцев с флангов, где оборона была слабее из-за оконечности тех самых хитрых жерновов, а удары крепких палок уже весомо достигали целей, нанося урон. Румды рубились, как остервенелые звери, с оскалившимися лицами и сумасшедшими взглядами, нанося порой сокрушительные удары, от которых у некоторых мидейцев трещали кости, иногда ломаясь, как мелкий хворост.

     – Края в центр сводите! – орал надрывным голосом Маргас, пытаясь спасти положение, и не допустить гибели бойцов. Он, как и все находился в тройке, орудуя своим старым имперским мечом не хуже молодых крепких воинов, а то и лучше. Постепенно строй начал меняться прямо во время боя, когда натиск румд немного стих и значительная их часть уже полегла. Крайние тройки были сильно вымотаны, с раненными бойцами почти в каждой. Их затаскивали постепенно в середину, закрывая тылом, куда уже никого не впускали, а образовав круг, просто стояли обороной, вновь раненых отправляя внутрь. Это давало большой шанс на малые потери.

     В это время Качудай, будто сам озверев, рубился где-то в стороне с разрозненными румдами, то и дело появлявшимися на пути. Не успев добежать к своим еще до начала боя, он теперь пробивал себе путь, как мог, двумя руками, словно вихрем орудуя сталью. Степняк тоже ощутил, что на Тулее все происходило иначе и его действия были иными, более быстрыми и четкими, к тому же ясности придавала острота взгляда, реакции, которые появились с того момента, как Ильм еще тогда одарил его своим странным благом. С тех пор то чувство, то затихало, то ярче проявлялось в определенные моменты, как сейчас ярко вспыхнув, обострив все, что необходимо было в этом суматошном бою.

     Несмотря на полностью скрывшееся за горизонтом местное солнце, ночь была очень светлая, золотистого отблеска, будто едва подсвечивался воздух где-то в небе, мягко ложась приятным глазу светом на все окрестности.

     Неподалеку от основного места боя, ближе к острову находилась еще одна небольшая кучка румд – они не предпринимали никаких действий, просто молча наблюдая, стояли, сложив руки на груди, переминаясь с ноги на ногу. Их было немного, не более двух десятков, и скорее всего они являлись чем-то вроде правителей, не принимая участия во всей сваре.

     Вдруг толпа расступились, пропустив вперед ещё одного. Высокий серый воин, сильным контрастом выделялся среди этих карликов, привлекая к себе внимание. Он замер на переднем плане внимательно сосредоточенно глядя на развернувшиеся баталии.

     Зор быстро лавировал между противником, яро снося головы неугомонным румдам, делая это настолько искусно, что казалось, он тренировался до этого не одну сотню лет, и сейчас выплескивал всю накопившуюся энергию, реализовывая все приобретенные умения. Гариец уже чувствовал цепкий, давящий взгляд каращея и он точно знал, что это был варр, который скорее всего и командовал румдами, потому, как слишком организованно они шли на мидейцев, и слишком заранее ко всему были подготовлены. Да, только каращеи могли все просчитать вперед и наверняка знали о присутствии их на Тулее еще с самого первого дня.

     Зор рубанул наискось одного, второму отсек руку и сразу же снял голову третьему. Его окружили человек пятнадцать, но редели они очень быстро, что вскоре последний сунулся в вытоптанную траву, перед этим хрустнув шеей. От слишком частого и глубокого дыхания иногда накатывало легкое головокружение, но быстро проходило, а вот усталости не было совсем, будто бой только начался, а не длился невесть знает сколько.

     Окончательно прорубив себе проход сквозь румд, Зор оказался у них в тылу, и бросился бежать в сторону острова.

     – Варр-тул-урр! – вдруг выкрикнул серый предводитель, обнажив тонкий клинок, поднял, устремив острием в небо – румды восприняли это как команду, сорвавшись тут же навстречу гарийцу.

     Не сбавляя хода, Зор пролетел сквозь эту толпу, оставив пятерых лежать, рванулся еще сильнее вперед. Когда они почти столкнулись, варр сделал шаг в сторону, пригнулся от летящей в его лицо стали и ответным ударом, глубоко вспорол ногу светловолосому гарийцу. Вопреки ожиданиям, это был не тот варр, который забрал Тару. Они хоть и были почти на одно лицо и мимолетом различать их всех сложно, но у этого черты лица были будто грубее, старше гораздо и ростом он превосходил того на голову. Зор по инерции пролетел дальше, нырнул к земле, крутанулся вокруг себя, поднялся, и в последний момент, когда у самого носа свистнул кончик клинка, рубящим ударом разделил тело каращея надвое от плеча до поясницы. Толпа румд, сквозь которую он только что пролетел, с гортанными криками неслась назад на него, а позади них бежал Качудай с несколькими бойцами. Зор рванулся навстречу противнику, из раненой ноги хлынула кровь, хотя ее и так вытекло уже прилично, что сознание мутилось и норовило угаснуть. Он рубанул первого, следующим ударом еще двоих, вспорол живот четвертому и пятому отсёк ноги. Взмах, уклон, выпад, еще взмах и трое других по очереди сунулись в уже порядком бурую от крови траву, остальных уже догнали бойцы, спешившие на помощь. Перед глазами поплыло. Подбежал Качудай, протянул руку. Темные пятна постепенно стали заполонять все пространство взора, и наконец, яркая вспышка усмирила бунтующее сознание…

      Остров парил уже совсем рядом с вершиной, на которой находилось заветное дерево. Оно по-прежнему осыпало склоны золотистой листвой, но размер его был сейчас раза в два больше, чем прежде. Ствол стал мощнее, выше, что верхушка кроны терялась в вышине, пропадая из виду.

      Зор стоял у самого обрыва и размышлял над тем, как спуститься с острова вниз. Он уже понял, что добравшись до заветной вершины, пусть и не без труда, но обязательно сможет на нее взобраться. Для чего ему так нужно был это дерево, он до конца не понимал, но знал точно, что именно оно и есть ответ на все его вопросы.

      Иногда накатывало желание прыгнуть вниз, но каждый раз он себя одергивал, понимая, что это не поможет и в лучшем случае разобьется, в худшем – гора исчезнет, и весь смысл его пребывания здесь хоть живого, хоть мертвого, будет навсегда потерян.

      Зор присел, свесив ноги вниз, посмотрел в сумеречное сверкающее яркими крупными звездами небо, перевел взгляд на заветное дерево, выискивая в который раз знакомый силуэт. Он уже достаточно долго ждал своего крылатого друга, но тот почему-то давно не прилетал. Это мучительное ожидание, поиск выхода из сложившейся ситуации – порой казались неразрешимыми. Он смотрел на гору немигающим взглядом, в надежде, что вот-вот крона вспыхнет золотистым листопадом, дав свободу полёта могучим крыльям, но вновь и вновь каждое бесконечное мгновение этого никак не происходило.

      – Оно уже совсем большое, но вот вершина не под стать. Ей расти еще, и расти.

      Зор вздрогнул от неожиданности, повернул голову. Рядом, вторя ему, сидел стальной друг. Глаза его были чуть прикрыты, а на губах играла легкая улыбка.

      – Склоны могут не выдержать, тогда на новой вершине семя взращивать придётся, да и не каждая способна будет, – продолжил он, затем вовсе прикрыл глаза, потянул носом воздух, – Всё меняется, но не всё под стать друг другу, не так ли?

      – Я не совсем могу понять сказанное, хоть и стараюсь, – ответил Зор и вдохнул полной грудью. Да, всё было как-то иначе – исчез приятный аромат, воздух был пропитан легкой терпкой остротой. Она не была противна, но заставляла насторожиться, сконцентрировать внимание, повергая разум уже не в блаженную негу, а в напряженное ожидание и неясный вопрос – что не так?

      – Это как-то связано с тем, что оно слишком тяжело для этой горы? – поинтересовался Зор.

      – Всё меняется: это пространство, это дерево и эта гора – они перерождаются, становясь иными, с новыми познаниями, но в них нет гармонии. Вершина не в состоянии удержать разбушевавшийся крепнущий ствол. Поэтому ты и не можешь спуститься вниз, чтобы подняться к ним. Те ответы, что стремишься отыскать там, – кивнул он на золотистого гиганта, – Они будут искажены, потому как гармонии нет.

      – Но как теперь быть? Ждать пока вершина будет достойна?

      – Или пока она погибнет под гнетом его мощи, – усмехнулся гость.

      – Я бы хотел помочь им достичь той гармонии, но не имею в себе нужных знаний, – огорчился Зор, – Почему в них нет гармонии, почему они не могут быть под стать друг другу? Как исправить это и помочь им?

      – Гармония в единстве, а они разные! Так в себе и помоги той вершине. Она потянется, укрепится, удержит строптивые корни. Представь, что ствол этот и есть твои намерения, стремления к целям, к истине, а гора – ты сам...

      – Мне порой кажется, что так и есть, когда долго смотрю на него, – перебил Зор гостя.

      – … А теперь представь, что та гора, на которой это всё уместилось и множится – есть твоя искра, твой дух первородный, понимаешь? Фундамент твоих стремлений слаб, но пока зиждется всё это, ибо род велик наш и даже самый малый дух способен на многое, но долго не выстоять ему, если гармония та не случится! Многое выстоит только на большем, и вот тогда оно станет единым, это и будет апогеем твоего пути. В том случае не нужно будет того фундамента для стремлений, все явится в едином порыве, растворившись в главном, изначальном – имея знание полное, великое, непоколебимое, отделенное от призм. Тогда мишура вся спадет, искра вспыхнет, стремления свершив и соединив все в себе. Ведь только единое может быть бесконечным, ибо множественное имеет смерть свою. Вот так и вершина с тем деревом, которое жаждешь познать, но можешь не постичь, ибо смертны они, оттого, что единства не имеют.

      – Но искра моя гаснет, и я смирился с участью такой, на то причины имею. Я женщину свою ищу и земли наши охранить хочу, вот на поиски те и положил свет пришедший в мир вместе с моим рождением, неважно теперь, что будет…

      – Ты поймёшь, возможно, со временем. В твоем случае только оно – время мироздания способно привести либо к единству, либо к погибели, а уж что это будет – выберешь сам. Как только поймешь единство, время перестанет существовать, все будет всегда.

      – Для тебя не существует?

      – Это неважно. Для тебя неважно, ибо ничего не даст, только смятением разум наполнит.

      – Я понял!

      – Я рад, – улыбнулся гость, и лучи света тут же вспыхнули на его спине, знаменуя о скором полёте.

      – Погоди, я все спросить хочу – почему каращеи земли пытаются разрушить?

      – Я не могу ответить, так как не понимаю вопроса твоего.

      – Почему мы враги?

      – Вы такие же враги, как и ваше оружие. Оно ведь из моих перьев, их родитель един и полет они вершат единый. Ведь согласишься ты со мной, что взмах крыльев един? Они несут по единому пути, находясь по разные стороны, но создавая гармонию полёта!

      – Они земли разрушают. Зачем?

      – Взмах крыльев делает одно дело – вершит полет! Это и будет моим ответом тебе – первым, единственным и последним! – подытожил стальной гигант, его крылья вдруг вспыхнули, как всегда расправившись красивым оперением, и в мгновение ока он превратился в сверкающую точку на темном небосводе.

      ***

     Зор открыл глаза. Ясный взор загораживала какая-то густая пелена, будто был в воде. Он поймал себя на мысли, что не дышит, но это совершенно не беспокоило почему-то. Вдруг в груди сковал дикий спазм, и появилось желание вдохнуть, но приоткрыв рот, в него тут же попала эта самая вода. Зор дернулся, потянулся, сел, глубоко с хрипом вдохнув, оказавшись на воздухе. К нему тут же подбежала девушка, схватив обеими руками за голову, чуть надавив на виски.

     – Урусный Зор, ты живатма… есть плоть… здесь, – бессвязно выговорила она с трудом, ломая слог. Это была тулейка – такая же зеленоглазая, с яркими чистыми чертами лица, и практически в такой же одежде, как и Ильм, с той лишь разницей, что по краям ее костюма были расшиты синие цветки, похожие на те, что росли у большой пирамиды и дурманили сознание.

     Зор продолжал сипеть дыханием, будто легкие были чем-то забиты. Он первое мгновение ничего не понимал, затем быстро восстановил последние события в памяти, бегло осмотрелся.

     Он сидел в небольшом углублении в каменном полу, заполненном прозрачной жидкостью, в которой сейчас был по пояс и абсолютно голый. Странный чертог был светло-серого цвета, с легким блеском, будто наполированная сталь, чуть припорошенная инеем. Четыре стены, широкие у основания, вверху они сводились в одну точку, образовывая собой узкую высокую пирамиду.

     – Позволь? – девушка пристально посмотрела в глаза, сознание тут же начало проваливаться вглубь ее зеленых зрачков. Она проделывала то же самое, что и Ильм тогда при первой встрече. Зор не стал противиться. Отпустив голову, тулейка отошла к каменному постаменту, где лежали его вещи в аккуратной стопке.

     – Вот! – положила она рядом одежду, опустившись на колени, – Урус-Зор, прости, что изъясниться не могу с тобой звуками нужными. Ты живой во плоти своей, я охранила твой отдых по навету Ладеи-матушки и Сварга-батюшки! – чуть склонила она почтительно голову, улыбнулась и несколько легких белых прядей ее волос, прибранные в пышный пучок, колыхнувшись от слабого дуновения ветра, синхронно рассыпались по обеим щеками. Это было как-то странно просто, но в то же время очень красиво и даже важно. Вообще каждое действие, жест, прохладный воздух, луч света – все это казалось сейчас таким нужным, что пропади хоть что-то одно и гармония исчезнет.

     – Ты кто? – наконец спросил Зор, когда хрипы прекратились, и дыхание вернулось в норму.

     – Ирелия, дочь Сварга и Ладеи родов Тулейских.

     – Сестра Ильма стало быть?

     – Сестра. Ты не тревожься, это из живицы влага, её мастера Уреля творят и она раны твои помогла заживить, кивнула она на воду в каменной чаше.

     Зор поднялся, посмотрел на ногу. Девушка будто засмущалась, потупила взгляд в серый каменный пол.

     Широкий рубец красноватого цвета тянулся через все бедро чуть наискосок сверху вниз до колена. Боли не было, нога слушалась прекрасно. Зор поднял одежду, натянул штаны, сапоги, расправил куртку, посмотрев на вышитые золотые нити, вывернул ее и одел неприметной стороной наружу.

     – Отчего, Урус-Зор, прячешь звезду свою? – вопросила Ирелия, глядя на то, как он надел куртку наизнанку, – Открой ей пространство и она осветит его!

     – Почему Урусом называешь? – накинул он оружейную сбрую с ножнами и мечем.

     – Твой друг тебя называет так, а я как смогла прочесть в разуме вашем, так и окликаю, но ты скажи, как правильно и я обязательно сделаю, как скажешь, – виновато посмотрела она в глаза гарийца, – Его помыслы чисты к тебе, и я это видела, и подумала, что это твое лучшее имя.

     – Твоя воля, – чуть смягчился Зор, улыбнулся натянуто. Он давно заметил за собой, что стал слишком груб и строг по отношению к окружающим. Вот и сейчас поймал себя на недолжном уважении.

     – Твой друг хороший человек, он ранами тоже болен был, но стремился мощь свою тебе отдать, хотя и не понимал как, но все твердил неуёмно. Ему по нужде мощь отдали тулейцы и он в здравии уже крепком, теперь вот и ты оздоровел во славу чертогов круга нашего! – широко улыбнулась девушка, слегка закатив глаза, будто в радости.

     – Ты не серчай на меня, Ирелия, я порой груб, может, но то от усталости возможно… – присел он напротив, скрестив ноги меж собой.

     Состояние было странным, будто после сна в жаркий полдень – чуть заторможенное, с непривычной вялостью во всем теле.

     – Тебя Ильм принес и воины ваши храбрые. Большая кровь ушла, но тело справлялось, вот только долго все это заживало бы, поэтому мы решили тебя в живицу схоронить на ночь великую, чтобы силушку вернула она, искру не дав потушить понапрасну, хотя твоё тело довольно крепко, я от таких ран покинула бы уж давно плоть свою. Это наверное от того, что оно приноровилось жить на Мидее без небес охраняющих? – будто сама у себя спросила девушка, задумавшись на мгновенье, чуть нахмурив светлые брови.

     – Может быть… – пространно ответил Зор, пока не до конца улавливая реальность.

     – Ой! – воскликнула вдруг Ирелия, подскочила, схватила у постамента какой-то круглый шар, размером с кулак, – Вот! – снова присела она напротив, протянув серую сферу.

     Зор повертел шар в руках, затем недоуменно посмотрел на девушку.

     – Ой! – снова выпалила она ставшее излюбленным слово, выхватила шар и, повернув его обеими руками друг против друга, разделила сферу пополам. Положив одну половину на пол, другую протянула. В полусфере плескалась жидкость на первый взгляд похожая на воду.

     – Живица за пределы меры отправить способна, поэтому и ясность твоя не та, что в былое время. Испей, это пробудит разум.

     Зор взял странную чашу и одним глотком осушил. Вкуса не было никакого, жидкость показалась обычной родниковой водой, чуть прохладной, а вот эффект последовал незамедлительный и на мгновенье он даже ощутил чересчур быструю реакцию на внешние раздражители, но вскоре все стало, как обычно.

     – Уфф… – выдохнул гариец, немного оживился, завертев головой по сторонам, – Спасибо тебе, Ирелия! Я хотел бы знать, где друзья мои?

     – Я провожу! – с присущей улыбкой подскочила с места девушка и, схватив его за руку, потянула за собой. На первый взгляд четыре косые стены были без единого проема, но подойдя к одной из них, Ирелия провела рукой снизу вверх, и тут же образовался арочный проём от выдвинувшегося в сторону и убравшегося вверх камня. Оказалось, что своеобразная дверь очень искусно подогнана, границы которой в закрытом состоянии были просто не видны ни под каким углом, а замысловатый механизм и вовсе был невидим, будто какая неведомая сила управляла всем этим.

     – Мастера тулейские творили чертог этот очень давно, еще даже меня здесь не было, – поспешила Ирелия ответить на немой вопрос гостя.

     Зор задержался немного в проеме, разглядывая четкий ровный срез серого камня, не понимая, каким инструментом можно было сотворить такую строгость.

     – Я бы хотел знание подобное увидеть в деле.

     – Я постараюсь, чтобы так произошло, – ответила девушка, потянув его из проёма, и как только он вышел, каменный притвор опустился, встав на своё место.

     – Радость для нас, коль твоя хворь отступила! – Поприветствовал Зора незнакомец. Он стоял напротив входа, сам довольно высоко роста, даже выше Ильма, крепко сложенный, с короткой седой бородой, а рядом женщина под стать ему – она пристально смотрела Зору в глаза, чуть щурясь, будто от солнца, хотя занимались уже сумерки. Они все имели такой же зеленый цвет глаз и взгляд, словно большая теплая волна, окутывающий разум тут же.

     – Это отец с матерью моей – Сварг и Ладея, – представила родителей Ирелия. Все замерли, изучая друг друга.

     Вечерние окрестности были забиты тулейцами вперемешку с бойцами земной рати. Они живо общались, что-то выспрашивая друг у друга. Было видно, что атмосфера царила благостная, и Зор мысленно порадовался, что всё так хорошо вышло. Он больше всего боялся, что тулейцы не примут их, да и вообще не хотел навязывать свое общество этим людям и этой земле. Гариец понимал, что внутренний покой нарушить очень легко, а на примере Ильма, уже поняв, что они за люди и вовсе не хотел с ними лишний раз встречаться, за исключением только Еганики, которая могла дать нужные ответы. Зор вообще рассматривал Тулею, как короткий перевал, а целью был Урай, но вот как туда попасть, знали только жители этой земли, ведь как выяснилось – они по сути и были устроителями врат, что пути меж землями соединяли, значит наверняка знали все, что нужно для перехода.

     – Урус-Зор! – послышался громкий возглас и из-за спин встречавших выбежал Качудай. Он подскочил, схватив за плечи друга, крепко обнял, – Ты без меня смерть не примешь, я же говорил! – неуклюже широко улыбался степняк, а взгляд его горел искрами отражавшихся звезд в глубине карих глаз.

     – Никто смерть принять не должен! – улыбнулся в ответ Зор, про себя обрадовавшись, что Качудай жив здоров, – Маргас где?

     – У вод спадающих с Уреля, – кивнул степняк куда-то за спину.

     – Ладно, потом… – Зор сделал шаг навстречу высокому незнакомцу, пристально посмотрел ему в глаза, затем перевел взгляд на женщину, – Жизнь моя в вашем чертоге круг новый обрела, на том спасибо! – поблагодарил он.

     – Береги Урус-Зор её для Мидеи и для Тарайи, – мягким бархатистым голосом ответила женщина, – А за наших родичей, жизни свои сохранивших в нынешнем круге, я благо дарю своё тебе, – она подошла ближе, коснулась слегка кончиками пальцев лба гарийца. Ладея проделывала то же самое, что когда-то Ильм, но ощущения были намного сильнее и чуть иначе. Теплое приятное прикосновение было каким-то родным, на миг всколыхнувшим в памяти почти утраченный за давностью лет лик матери. Зор прикрыл глаза, проваливаясь в странное будоражащее и одновременно успокаивающее состояние. Спокойствие обволакивало сознание, что стало в какой-то миг совсем легко. Ладея убрала пальцы со лба и положила ладонь на голову, медленно проведя ею по волосам. Зор невольно улыбнулся, погрузившись в свое самоё раннее детство – в тот момент, когда его катал еще на своей спине старый бурый медведь, преодолевая тихие полные воды красивой реки у заветного холма, ставшего в будущем тем самым «Храмом Звезды».

     – Не тревожься за искру свою, – убрала руку Ладея, – О минувшем не тревожься и грядущее не оплакивай, оно – путь твой! – произнесла она знакомое изречение.

     Зор открыл глаза. Приятная золотистая ночь, пышным покрывалом окутавшая округу, казалась сейчас более яркой и четкой. Гариец испытывал странное чувство причастности ко всему живому в этой реальности, и это чувство пробирало все тело, разум приятным трепетом. Ощущение было сильным, будто некая энергия наконец-то заполнила опустошенные в боях закоулки блуждающего в потемках разума.

     – Не думай, Урус-Зор, – перебила Ладея его намерение задать вопрос, – Ты просто забыл, но вспомнив, вопросов не останется. Мы все на пути к единому, но своими тропами. А то благо, что дарить могу, это часть искры моей, но ты не тревожься, вижу, как разум твой стращают сомнения. Искра неиссякаема, поэтому я не теряю ничего, лишь тебе напоминаю, – Ладея улыбалась ласково по-матерински, склонив голову чуть набок.

     – Понимаю, – кивнул Зор, – Мне бы хотелось знания нужные получить и путь на Урай.

     – Тяжелы помыслы твои, Урус-Зор, – потупил взгляд в землю Сварг, уставившись в одну точку, – Пройдём, я угощение готовил из влаги живичной, что силы тебе придаст, утраченные в ратных трудах! Мидейцы славные Урель охранили от казни десничной, за то всем благо чистое в дар надобно и живичной влаги. Угощение тулейцы всем готовили, силы воскрепятся отныне вышние в жилах крепких, что несут тяжелое бремя стали ратной!

     Зор молча кивнул и последовал за Сваргом и Ладеей, которые направились в сторону ближайшего терема – одного из тех расписных, создававших волнами своих куполов единую волну.

     – Если откроем аскрипаль в чертог Орла, где и вершит свой круг могучий Урай, то каращеи смогут пройти сквозь них, но не это страшное, – продолжил Сварг свою речь, когда они вошли в один из домов, где посреди огромного сводчатого помещения, был расстелен пышный разноцветный ковер, а на ковре том кубки расписные. В самом центре находилась неглубокая, почти плоская чаша из белого мрамора, а в ней голубоватая жидкость до краев.

     – Астархадан велик! ¬ – приложил ладони ко лбу Качудай, учтиво склонив голову, поразившись искусно вышитому пестрому ковру.

     Ладея жестом пригласила гостей за импровизированный стол. Чаши уже были наполнены и ровно в том количестве, в котором они все сюда явились, словно хозяин все знал наперед.

     Качудай уселся по правую руку от Зора, Ирелия по левую.

     – Живица живая, но не мертвая! – поднял кубок Сварг, коснулся губами. Его примеру последовали остальные.

     Жидкость на вкус напоминала чуть терпкую сладковатую воду, слегка вяжущую во рту.

     – Прямо Алдык-бай! – изумился Качудай, – Хотя нет! – Воскликнул он, немного посмаковав жидкость во рту, по-настоящему удивившись, когда после первого глотка почувствовал невероятную ясность ума, будто он сейчас стал понимать все происходящее в разы четче, отчетливо улавливая смысл каждого действа, слова, жеста.

     Зор тоже пригубил, замер на мгновение. Ощущение было странным – казалось, что сейчас малейшее дуновение ветра имело особый смысл, а уж жесты, слова – и подавно.

     – Мне Тарайя сказывала, что каращеи давно уж на Урай прибыли. Не думаю, что им врата те нужны, – продолжил разговор Зор.

     – Аскрипали везде закрыты, а на Урай отсюда можно пройти только одним единственным, вот каращеи ждут пока его откроем и нас неволят. И стоит только его вскрыть, как они получат ключи ко всем остальным на Тулее.

     – Но ведь тот аскрипаль, сквозь который мы прошли, был открыт, и они не смогли воспользоваться другими!?

     – Нет, Зор, есть изначальный аскрипаль, и Тулея многие тысячелетия хранила тишину лишь только потому, что он находится на этой земле и, вскрыв его, вспыхнут новой жизнью все те, что на иных землях давно уж позаброшены, а так же откроются все те, что есть здесь. Так устроены дорожки эти. Был первый аскрипаль, который Пиреней основал, принеся нужный камень из глубин круга Сваржичей, и камень тот на Тулее решено было определить, от него вся сеть аскрипалей и исходит, поэтому вскрыв его, будут вскрыты все – он прародитель, если так понятнее будет. Если впустить в тот камень свет, будет запущен изначальный механизм, который задумывался для того, чтобы соединить все земли, когда в том нужда станется великая.

     – Но как тогда каращеи сюда пришли? Румды как здесь оказались?

     – На то есть иные пути, которые соединяют не земли, а малые круги земель. Попав в нужный круг, преодолеть пространство до земли очень просто. Те пути оставили еще древние устроители, когда земли творили для жизней великих, а как сотворили, так и покинули чертоги наши, пути оставив между ними. Каращеи птиц седлали стальных, и на птицах тех на Тулею приходили. И румды множеством своим в чревах птиц тех по наветам каращеев прибыли сюда. Но мы не столько страшимся погибели своей, сколько смерти Тулеи.

     – Но почему каращеи тогда не пришли через те пути к нам на Мидею, а ждали вскрытия врат столько времени? Ты, Сварг не серчай, что ум мой непослушен, и усмирить не в силах я его, но ответы нужные ищу и найти обязан.

     – Они сами тебя давно нашли, да не по ноше пока, – по-отечески улыбнулся Сварг, – Врата на Мидею закрыты все, и те, что оставили когда-то великие Устроители. Раставан урайский сумел знание обрести, и прошел однажды теми путями до предела круга большого, пытаясь отыскать обиталище серых воителей, но не смог пройти те границы, а вот над путями древними власть возымел, да закрыл некоторые, как и на Мидею.

     – Мне знать необходимо это!

     – Нет, Урус-Зор, знания те покинули миры наши вместе с Раставаном. Было ведь это почитай сотню твоих жизней назад.

     ¬– Я восхищен твоим алдык-баем, Сварг! – похвалил питье Качудай, – Но речей ваших совсем не понимаю. Откуда еще пути взялись?

     – Они всегда были, – усмехнулся Сварг, сделав глоток живичной влаги, – Те пути, которыми вы шли на Тулею, были выстроены нами по навету вышнему, чтобы в ладу все земли дружно обитали в круге великом, но когда-то земель не было… – поднял он указующий перст.

     – Ну не было, потом стали, – не понял степняк.

     – Земли наши из раскаленных ядер вершились там, где им чертоги определены были, а в чертогах тех круги малые, на тех кругах им и уготовано было жизнь творить, светом Ярил согреваемые. Так вот тогда и были пути между кругами малыми выстроены братьями старшими. Ведь то пространство, что отделяет наши земли сейчас, просто так не преодолеть – на то жизни твоей не хватит, а пути вмиг нас соединяли. Они когда строили, им и необходимо было, но как ими воспользоваться – то знание сумел отыскать лишь Раставан, да и то унес с собой за пределы меры, когда срок пришел.

     – Но каращеи ведь ими ходят! – нахмурил брови степняк, – отчего же они имеют то знание, а нам не иметь?! В полон брать их нужно и знание сразу отыщется!

     – Не все так просто. Аскрипали ведут с земли на землю, а пути устроителей древних выведут тебя в те небеса, где земля круг малый творит вокруг светила вышнего и вот с небес тех еще спуститься надобно, – кивнул Сварг вверх.

     – Как же каращеи спускаются?

     – Птицы несут их бездыханные. Адивьи владеют тем знанием, они и открывают врата древние, а варры и уж тем более дарбы, не имеют к тому никакого отношения, это еще Раставан разузнал в бытность свою, но он сумел иначе, а вот как, уже неизвестно. Каращеи дважды были здесь уже – впервые войском дарбов, которое ушло на Мидею к вам, и вот накануне второй раз румд пригнали, чтобы Тулею извести.

     – Когда в следующий раз их ждать, и где они спускаются?

     – Есть неподалеку древний пласт горный, что когда-то градом великим был, оттуда дважды приходили.

     – Адивьев искать нужно! – решил Зор, стукнув кулаком в ладонь.

     – Нет их здесь, не ходят они войнами, лишь правят в чертогах своих неведомых. Еганика поможет пролить свет на твои вопросы, но не уверен, что даже она способна. Ты пойми, Урус-Зор, что вопросы твои требуют ответов, которые уже за пределами Круга Большого. Те механизмы, те энергии, что управляют вратами устроителей, они неподвластны нам, хотя тулейцы почитай лучшие мастера всех земель и многое способны сотворить, но врата и земли строили братья наши старшие, а на то другие тела нужны, другой разум, искра яркая, не чета нашей с тобой.

     Зор поставил кубок, поднялся.

     – Идём? – подскочил следом степняк, поняв намерение друга без слов.

     – Ильм ведал, что Еганика ваша обитает у залива Анабараха. Укажи нужную дорожку, а мы как-нибудь отыщем, – обратился Зор к тулейцу.

     – В сторону восхода Ассирия идти нужно, но я провожу, – отозвалась тут же Ирелия.

     – Нет! – коротко отрезал Зор, – в том нет нужды, мы сами отыщем, не прими за невежество моё… – он не успел договорить, как вдруг сильнейшая дрожь сотрясла пол под ногами, а следом раздался глухой грохот.

     Яркая вспышка озаряла горизонт. Она постепенно таяла, последовал еще один грохот, но уже более звонкий, как от раскатистого грома, и вторая вспышка.

     Все в Уреле замерли, наблюдая за странным явлением. Никто не производил ни звука, ни движения, зрелище буквально заставляло цепенеть. Сирхи с открытыми ртами и выпученными глазами завороженно удивленно с каким-то суеверным страхом смотрели на яркое зарево. Гарийцы были охвачены смятением, растерянно, но все же с долей какого-то любопытства наблюдая за происходящим и лишь в глазах тулейцев можно было разглядеть сожаление, скорбь, вперемешку с отчаянием, душившим последнюю надежду. Резкий порыв плотного вонючего ветра пронесся по Урелю, окатив всех духотой. Земля под ногами мелко затряслась сначала один раз, потом другой. В миг всё успокоилось.

     – Румды… – обреченно произнес Сварг.

     – Гаруда проклятие шлет… – прошептал Качудай, с привычным прищуром глядя на медленно таявшие огненные вспышки.

     Никто не понимал к чему готовиться, чего ожидать, что это вообще такое и что нужно делать?

     Вдруг над округой раздался тихий свист, постепенно переходящий в громкий неприятный слуху вой. До того ясное тулейское ночное небо быстро стало затягивать плотными черными тучами. Поднялись ветра, которые носились в разные стороны, словно сами были в смятении, не понимая происходящего – их страх возрастал, увеличивая силу, с которой они дули, что вскоре стало невозможно удерживаться на месте.

     – Туда! – Закричал Сварг, указывая на высокую остроконечную пирамиду, в которой недавно находился Зор на излечении.

     В воздух поднялись огромные клубы пыли вперемешку с моросью. Небольшие смерчи начали кружить по Урелю, быстро вырастая в размерах – они вырывали мелкие деревья и, поднимая высоко в небо, роняли вниз, словно норовя пришибить кого-нибудь.

     В городе творился хаос. Тулейцы пытались пробраться к пирамиде, но мощные потоки ветра сбивали с ног, подхватывали в воздух и со всей силы швыряли беспомощные тела о землю.

     Зор лавировал между потоками разбушевавшихся ветров, а по пятам следовал Качудай, стараясь не отставать. Видимость была практически нулевая, максимум на расстояние вытянутой руки. В попытке укрыться, все постоянно сталкивались друг с другом, падали, подлетали в воздух. Укрыться не получалось практически ни у кого, а разгневанная стихия с остервенением глумилась над людьми. Ни криков, ни голосов, ничего не было слышно, кроме стрекочущего громкого воя, с каждым мгновением нараставшего, что казалось, лопнут барабанные перепонки в ушах.

     Постепенно ветер стал стихать, смерчи быстро рассыпались, выбрасывая из своих сердцевин все, что удалось собрать по земле.

     Зор оказался у самого обрыва, внизу которого плескались воды четырех урельских рек. В последний момент затормозил, чуть не сорвавшись вниз. Рядом плюхнулся Качудай, пятками вгрызаясь в дерн, а сверху на него полетела Ирелия, и сорвалась бы, но Зор схватил её за руку в последний момент, рывком втащив обратно.

     Вдалеке с востока, где уже была едва заметна белесая дымка восходящего Ассирия, размеренной неторопливой трусцой в сторону Уреля двигались всадники. Их было сотни две, но все верховые, пеших в этот раз не наблюдалось.

     – Что за кони? – пытался вглядеться в сумеречную даль Качудай.

     – Это Распары, – ответила Ирелия, – Румды с собой их тащат. У нас они остались с тех времен, как в прошлый раз приходили, но на Тулее распаров мало и они скрытны очень.

     – В строй! – Закричал где-то позади Маргас.

     Бойцы, не успев перевести дух после удара стихии, наспех собирались в нужное построение.

     – Кто они такие? – подбежал здоровяк к обрыву.

     – Румды, – вновь ответила Ирелия, – они не успокоятся, пока полностью не опустошат Тулею.

     – Да только не опустошением они почему-то заняты, а войной идут, – задумался Зор, – Странно выходит… Каращеи не идут в бой сами, а гонят румд, но румды ведь не воины!?

     – Они страх сеют в умах тулейцев, – сделал вывод Маргас, – Каращеев тулейцы не боятся, а эти коротконогие вгоняют их в тревогу пуще страха поганого.

     – И то верно! – согласился Качудай.

     – Нет. Здесь все иначе, – возразил Зор, – Их гонят каращеи, но они знают, что румды не выстоят против нас. Зачем гонят? Чтобы тулейцев устрашить? Но в чем суть, коль мы их не боимся и встретим именно мы их, а каращеи знают наверняка об этом. Если бы сами они пошли, с десяток варов, да сотен пять дарбов, наверняка мы не выстояли бы, но почему они так не делают? Я никогда не был воином и в искусстве войны ничего не понимаю, но точно знаю, что это глупо с их стороны!

     – Может, у них нет таких ресурсов, вот и изводят нас этим мясом, что когда вымотаемся, они малым числом нас и положат, – нашел быстро объяснение Маргас.

     – Да нет же, – встряла в спор Ирелия, – Не так просто путями пращуров ходить, на то энергии много надобно и времени.

     – Может и так, но мне почему-то кажется, что загадка здесь в другом, – не соглашался ни с кем Зор, хмуря лоб и почесывая подбородок, – Ладно, разберемся! Маргас, Урель нужно удержать!

     – Ляжем, не сдадим! – усмехнулся Здоровяк и побежал назад к строю, выкрикивая новые команды.

     Румды постепенно приближались. Зор пытался в сумерках разглядеть, нет ли среди них каращеев, но ни впереди, ни далеко позади никого не было. На что они рассчитывали? Или же распары играли какую-то роль в этом всём, что две сотни всадников были способны на многое? Этот вопрос не давал покоя, и его требовалось выяснить, как можно быстрее. Зор с самого своего рождения чувствовал и прекрасно взаимодействовал с животным миром, считая их своими младшими братьями, и был уверен, что распары такие же самые, в чем в принципе он уже и убедился тогда, после встречи с одним из них.

     – Я вернусь! – выкрикнул гариец, прыгая с обрыва в воду.

     – Стой, Урус-Зор!

     – Урель держите! Я скоро! – вынырнул он и поплыл к противоположному берегу.

     Качудай растерянно бегал у обрыва, размахивая руками, со страхом глядя вниз, примерялся и все же прыгнул следом.

     Гариец уже бежал навстречу грозным всадникам, хотя грозными были как раз распары. Огромные черные кошки, сверкали изумрудной зеленью в потьмах, а их размер должен был внушать страх противнику.

     Зор добежал до ближайшего невысокого пригорка, присел на вершине, скрестив ноги, закрыл глаза, вдохнул глубоко, выдохнул. Он хотел понять их намерения, погрузиться в разум зверя до того, как прольётся кровь, что возможно сохранит жизни и людей и кошек. Румды почему-то волновали меньше всего, Зор ловил себя на мысли, что они и вовсе чужие, пуще каращеев. Их чуждость была настолько яркой, что даже думать о них не выходило, будто и не существовало вовсе.

     Звери бежали медленной трусцой совсем бесшумно, мягкими лапами ступая по плотному зеленому ковру. Зор гнал мысли, мешавшие сосредоточиться, но выходило совсем слабо. Вихрь последних событий ярким калейдоскопом переливался в разуме, разрушая слабые границы гармонии спокойствия.

     – Урус-Зор, уходи! – кричал надрывно Качудай позади, спеша на холм. Несмотря на свою кажущуюся неспешность, румды приближались довольно быстро. Качудай был в растерянности, понимая, что они не успеют обратно. Зор открыл глаза, обернулся на голос степняка, досадно хмыкнул, поднялся. Ничего не вышло. Разум этих красивых зверей так и остался неподвластен.

     – Бежим, Урус–Зор, не успеем же! – почти скулил Качудай, подбежав к другу.

     Зор замешкался. Он понимал, что вступив в схватку, гибели зверей не избежать, да и гибели собственных бойцов тоже и это ему казалось самым абсурдным и бессмысленным. Наверняка воля этих кошек была полностью подавлена, и это точно был не их выбор, если только чего-то он не понимал.

     Отряд противника вдруг остановился. Вперед выехал один всадник, поднял вверх длинный шест, устремив в небо, обратным концом ткнул в бок своего распара, зверь тут же взревел, оскалив пасть, обнажив огромные клыки. Наездник натянул поводья, распар встал на дыбы, мягко опустившись обратно. Его примеру последовали другие, и долину огласил многоголосый рев двух сотен черных кошек и тут же, как по команде звери сорвались в стремительный бесшумный галоп.

     – Бежи-и-м! – заорал во всю глотку Качудай, схватил Зора за рукав, дернув за собой.

     Не успели они спуститься с холма, как сильный фырк раздался прямо за спиной. Всадник размахнулся, гариец прыгнул в сторону, увлекая за собой степняка, что тот кубарем повалился на землю. Кошка прыгнула следом и хлесткий удар по спине, свалил Зора следом за степняком. Удар был довольно сильным, ещё немного и сломались бы ребра, по которым прошелся крепкий хлыст.

     Последняя надежда на мирный исход окончательно рухнула в сознании гарийца и больше не желая рисковать, он моментально мобилизовал все свои силы, прыгнул развернувшемуся зверю под ноги, нырнул сбоку, сдернув румда на землю, коротким сильным ударом сломал тому гортань. Не мешкая, Зор запрыгнул на спину зверю и, схватившись за поводья, натянул их со всей силы, что кошка встала на дыбы, дико зарычав от боли. Зор отпустил повод, кошка сильно выдохнула через ноздри, из разорванных ран которых потекла кровь. Уздечка была сделана таким образом, что пропущенное сквозь ноздри кольцо, причиняло сильную боль при малейшей натяжке, а тонкий стальной прут был вставлен в пасть, перетягивая нижнюю челюсть и оттягивая её вниз в случае чего.

     – Урус-Зор! – Выкрикнул Качудай, оскалившись диковатой улыбкой, ошалелым взглядом оценивая друга верхом на огромной черной пантере, – Вот он – Мараджават! Ахахах…!!! – засмеялся степняк, восхищаясь всадником в предрассветных золотистых сумерках.

     Только румды промчались мимо них, как из пышной дубравы неподалёку появились еще распары, десятка два, но уже без всадников. Они были гораздо крупнее и стремительно неслись наперерез. Румды сбавили галоп, замешкались, их звери вдруг стали неуправляемыми, один за другим, поворачивая навстречу выскочившим из леса кошкам. Всадники пытались править, тянули поводья, разрывая морды распаров, лупцевали их хлыстами, но животные словно обезумели. Из Уреля в свою очередь по противнику были выпущены два залпа стрел, но особого урона они не причинили, так как в основном попадали в распаров, а шкура у тех была прочна, будто хороший доспех.

     – Смотри, Урус-Зор! – тянул руку в сторону странной заварушки степняк, уже не особо удивляясь чему-либо в этой жизни, – И там..! ¬– махнул он в другую сторону, откуда на Урель двигался еще один отряд румд, но уже пеший, человек в сто.

     Зор спрыгнул с присмиревшей кошки, кое-как распутал тугие узлы сбруи, сбросив её на землю, схватил зверя за холку, заглянул в большие глаза с огромными зрачками, – Всё! – прошептал он и улыбнулся натянуто. Распар резко отскочил от человека, встряхнул головой, фыркнул, заурчав и немного замешкавшись, сорвался с места прочь, вскоре скрывшись из виду.

     Качудай выхватил оба клинка из-за спины, направив в сторону туманной дымки, из которой появился неясный силуэт.

     – Ирелия?! – Воскликнул Качудай.

     – Я ведь обещание дала, что провожу! – немного запыхавшись, выпалила девушка.

     – Мы ведь не идем никуда! – возмутился степняк, убирая мечи, – Война идет, а ты здесь…! Женщина у очага ожидать должна, а не по степи ратной бегать! – грозно сверкнул он на нее строгим взглядом.

     – А как это? – искренне удивилась Ирелия.

     Оглушительный раскатистый грохот прокатился вдруг по округе, что заложило уши. Небо озарила яркая вспышка во много раз ярче предыдущих двух. Как и в прошлый раз поднялся сильный ветер, закружили постепенно смерчи, увеличивая свою мощь с каждым мгновением. Из земли с корнями вырывало деревья, поднимая высоко, сталкивая с другими такими же, со всей силы швыряя их об землю.

     – Сюда! – Кричал гариец, хватая обоих за руки, в попытке высмотреть хоть какое-то укрытие. Он каким-то образом мог различать границы многочисленных завихрений, которые еще не были наполнены разным мусором и оставались пока невидимы, отчего удавалось не попадать в них.

     – Крепче держись! – Кричал степняк девушке, сам вцепившись в её руку с силой кузнечных клещей, боясь отпустить.

     Стихия без разбора хватало все, что могла вырвать, поднять с земли, и румды были тому не исключением. Зор стремился в сторону Уреля, но продвигаться хоть как-то вперед было практически невозможно. Видимость быстро ухудшалась, все вокруг заволакивало кромешной тьмой, что вскоре было невозможно разглядеть совершенно ничего дальше вытянутой руки.

     Смерчи постепенно прекратились, сменившись сильными ветрами, часто менявшими направление, постоянно бьющие в лицо мелким песком, что уже было непонятно в какую сторону они шли.

     В пространстве стоял раздражающий вой, а Качудай выл в ответ, пытаясь заглушить эти противные звуки, но даже сам себя он слышал с трудом.

     Зор упорно тащил их всех в уже непонятном направлении, в надежде хоть где-то найти укрытие. На пути то и дело попадались завалы из деревьев, земляных комьев, камней и даже трое мертвых румд с разбитыми в кровавое месиво лицами вдруг показались в этой стихийной какофонии.

     Вой то усиливался, то стихал, но прекращаться и не думал. Ветра задували все пространство песком, вперемешку с мелким сором. Вскоре троица уткнулась в мягкую преграду, коей оказалась большая мертвая кошка. Её пасть была оскалена, а из пустых глазниц спускались два застывших кровавых ручья.

     Видимость стала немного лучше, но всего в радиусе с десяток шагов и это никак не облегчало задачу. Лица приходилось закрывать плотно одеждой от моросящей пыли. Качудай достал из-за пазухи стопку отрезов для ран и намотал на лицо Ирелии, укрыв, как в кокон, оставив лишь небольшую прорезь для глаз.

     Ассирий давно взошел над Тулеей, это было видно по блеклому белому пятну где-то за пеленой летающего мусора и плотных тучных облаков, опустившихся прямо на землю. Вся эта масса создавала мутные сумерки, сквозь которые было невозможно двигаться.

     Зор иногда останавливался, пытаясь вслушаться в окружающее пространство, но ничего, кроме изнуряющего слух воя, хоть и заметно стихшего, разобрать было невозможно.

     – Урус-Зор, нужен привал! – тяжело дыша, кричал Качудай, буквально силком волоча за собой Ирелию, которая заметно отставала.

     Сил действительно не было ни у кого уже. Непрекращающаяся борьба с взбесившейся стихией очень быстро их отнимала.

     Вдруг земля под ногами закончилась, и все трое полетели с невысокого обрыва в воду.

     Что была за река, и куда несла свои воды, никто понятия не имел, за исключением Ирелии, но сейчас было не до расспросов. Степняк неуклюже барахтался, сопротивляясь сильным вирам, норовящим утащить под воду. На этот раз его поддерживала девушка, а всех вместе пытался тащить к берегу Зор – он изо всех сил загребал одной рукой, другой придерживая Качудая за шкирку, в чем ему помогала Ирелия. Берега по обеим сторонам были отвесные, хоть и не высокие, но каждый раз вновь причаливая в попытке взобраться, рыхлый песок тут же осыпался, иногда увлекая за собой хороший пласт породы, норовя пришибить им.

     Сколько времени прошло, никто не понимал. Плотная атмосфера по-прежнему окутывала окрестности, лишь немного не опускаясь ниже кромки берега, что давало возможность видеть всё речное русло, хоть и в полумраке.

     Наконец показался пологий берег. Зор направился к нему, уже как балласт, волоча нахлебавшегося воды степняка. Ирелия тоже заметно сдала и было видно, как слипаются её веки от усталости, но каждый раз она усилием пыталась удержать их открытыми, чтобы не провалиться в беспамятство.

     – Твердь, кхе…твердь непоколебимая, кхе-кхе… – откашлялся Качудай, повалился, уткнувшись лицом в мокрый песок, с хрипом вдыхая тяжелый влажный воздух. Следом рухнула Ирелия, Зор бухнулся рядом на колени, вытер лицо, скинул оружейную сбрую, снял куртку, отжал. Наконец-то можно расслабить мышцы, давно уж налившиеся противной тяжестью.

     Ассирий уж скрылся за горизонтом, взошел, и вот снова клонился к закату, а на просвет в небосводе не было даже малейшей надежды. Плотная пелена темных туч низко нависала над Тулеей, давя на разум её обитателей своей мрачностью. Мелкая морось не прекращалась со вчерашнего дня, измочив землю до состояния грязной бурой каши.

     – Небо погибает, – тихо прошептала Ирелия. Поджав колени к подбородку. Она сидела на плотной кожаной куртке, которую участливо постелил ей Качудай.

     Троица остановилась на привал, обосновав себе место под раскидистой кроной хвойного гиганта, защищавшего от опостылевшего дождя. С того момента, как выбрались из реки, до самого вечера шли почти на ощупь, блуждая от одной рощи к другой, пока не оказались в горной гряде, сплошь поросшей крупными дубами и сепрами, как называла их Ирелия. Сепры чем-то походили на пихты – такие же пышные иглы, только раза в три больше, как и сами деревья с необъятными стволами, стремившимися ввысь, теряясь в мрачных тучах. Окончательно заблудившись, Ирелия тут же взяла на себя инициативу проводника, спорить никто не стал.

     – От чего же оно гибнуть должно? – удивился Качудай, высекая хорошую искру, проводя узорчатым степным кресалом по лезвию клинка, в попытке поджечь сырой трут.

     – Вода из щита уж сколько льется, а как закончится, то одни утонут, а других сожжет Ассирий.

     – Да не бывает такого! – усмехнулся степняк, – В степи у нас перед холодами по деснице льет, да так льёт, что в пору коней на ладьи менять, и ничего, живы все. Польёт, да перестанет, не печалься. Хотя ты дочь правителя, наверняка не в привычку тебе такое…

     – Мидея иначе устроена, на ней давно нет щита, но он был, а когда рухнул, то и погибло почти всё живое, а кто выжил, уж иными стали и жизни свои сократили во многое число кругов Ра вашего, – возразила девушка.

     – Ильм сказывал об этом, – поддержал её Зор, сидя с прикрытыми глазами, прислонившись к шершавому стволу дерева. Он был вымотан за эти дни настолько, что мысли путались, как никогда, заполняя разум каким-то бредом, мешая сосредоточиться на реальности.

     – Мне сложно понять такое, – вздохнул облегченно Качудай, наконец, раздув долгожданное пламя. Костерок потихоньку начал разгораться, придав немного бодрости и настроения.

     – Румды оружие принесли с собой, и небо рушат в этот раз. Все думали, что они в землю полезут камень огненный добывать.

     – Странные они, сами же и гибнут, этого я тоже не понимаю.

     – Каращеи решают.

     – Румды рабы?

     – Никто не знает, но они делают так, как решат каращеи. Раставан сказывал, что у них договор с румдами и те будут делать то, что каращеи укажут в определенное время.

     – Но почему каращеи указывают им губить Тулею, если цель их, как вы все говорите – Мидея и Урай? Причем здесь ваша земля? Причем здесь румды и недра?! Да причем здесь даже наша земля? Каращеи шли к нам, но попутно шли на Урай, а еще между делом решили вас сгубить?! – возмущался Качудай, искренне не понимая всех этих переплетений, интриг, устроенных непонятно зачем, – На моей памяти и памяти моих предков – ни один великий завоеватель не поступал и не поступил бы столь глупо. Но судя по тому, что каращеи не в первый раз приходят, а земли наши живы, то завоеватели из них так себе, хоть и воины отменные.

     – Здесь в ином суть, я это понял, как только мы ступили на Тулею, – вновь вклинился Зор в беседу, продолжая неподвижно сидеть, не открывая глаз.

     – В чем же?! – полюбопытствовал степняк, глядя на друга исподлобья, по одной хворостине подбрасывая в огонь.

     – Не знаю… Пока не знаю, но узнаю обязательно!

     – Может, и нет ничего, а они просто никудышные вояки?

     – Зор право говорит, – поддержала Ирелия, – Если бы Каращеи хотели придать забвению наши земли, скорее всего они бы это сделали очень быстро.

     – Тогда не понять мне, – хмыкнул степняк, – Может они хотят империю построить, а всех рабами в услужение, вот и не особо рьянствуют?

     Ирелия в ответ пожала плечами, поежилась, коротко вздрогнув от пробежавшей по телу дрожи.

     – Ты к очагу ближе, ближе! – подскочил тут же Качудай со своего места, в попытке помочь ей придвинуться к огню. Он вообще очень много за эти дни беспокоился об Ирелии, порой неуклюже проявляя свою заботу, сокрытую под черствостью и грубостью степного воинствующего нрава.

     – Ты сказывал, будто женщина у очага должна быть? – придвинулась девушка, пристально посмотрев на него.

     – Это же огонь просто, – засмущался степняк, а в груди сильно застучало, глаза его забегали из стороны в сторону.

     – Что же за очаг такой?

     – Дык воин уставший с брани возвратившись тепла завсегда желает. А тепло то – очаг, вокруг которого жена, да дети взращены. Это дом каждого, где отдохнуть можно в объятиях жен, да с пряной чаркой алдык-бая, – зажмурился Качудай, представив себе сейчас уютный шатер.

     – Наверняка это великое благо! – улыбнулась девушка в ответ, прочувствовав состояние Качудая в этот момент.

     – Великое!

     – И что же брань та, важна?

     – Ну, так, а как же!? – Воскликнул он, потом осёкся, хмыкнул, – Не знаю я уже. Ничего не знаю, – Качудай вдруг резко переменился во взгляде, заметно поник, уставившись отрешенно в пламя, – Раньше я думал, что лучший мир – это звон солнечной стали за пазухой, быстрый конь, да острый клинок за спиной, а теперь не знаю. Я раньше не думал о многом, а теперь думаю. Всегда думаю. Остановить порой хочу эти думы, но не могу, будто вихрь вырвался наружу, унеся мой разум в путь нескончаемый и с каждою мыслью, принесенной тем вихрем, скорбь гнетет меня пуще погибели той, что и погибель кажется благим исходом. Все было просто, а потом вдруг стало велико, а после невыносимо. Невыносимо оттого, что сделать не могу ничего со всем этим, понимаешь!?Не могу величие то объять, обнять со всей душою, но нет… нет сил для величия того, ответов нет, и только Урус-Зор ведает все те ответы, ему верю, с ним и погибель приму, не дрогнув, а в радости вышней пребыв, ибо в погибели правой свобода наша! Да и очага больше нет… – разоткровенничался вдруг степняк, пытаясь сумбурно донести свои мысли.

     Ирелия сидела рядом, склонив чуть голову на бок, глядя в выветренное уставшее смуглое лицо далекого человека с далекой земли и все прекрасно понимала, и даже то, что возможно не понимал он сам.

     – Пусть не тревожит та скорбь разум твой, – Ирелия протянула руку, положив свою ладонь на его крепко сжатый кулак.

     Качудай вздрогнул, в груди больно защемило. От растерянности он завертел головой, рыская взглядом по земле, часто сбивчиво задышал, что перед глазами помутнело, закружилась голова.

     – Хочешь, я очаг твой беречь стану, и ты будешь знать, что он есть, и вернуться к нему сможешь всегда, в любой миг, в любое мгновение пути своего! И будешь уверен, что он в уюте вышнем ждёт всегда, – улыбнулась тулейка, а степняк молчал и не знал, что ответить. Казалось, будто он забыл все слова, в горле встал ком, а на язык повесили хорошие кандалы.

     Ирелия чувствовала безмерное волнение и, поймав его растерянный взгляд, вцепилась своим взором, против воли заставив его замереть, стала тихонько гладить руку. Она мысленно погружалась в дикий растерянный блуждающий разум матерого воина с далекой Мидеи. Мягкими волнами своего света она старалась сгладить и успокоить беспокойный ход его мыслей, делясь частью своей искры.

     Качудай ощутил необычайный прилив сил и непонятной радости, граничащей с неким откровением, которое он понимал каким-то внутренним естеством, будто жившим в нем отдельно. Вдруг где-то на задворках сознания появился монотонный тихий звук, словно аюр ударил по струне у степного круга во славу воинов, вернувшихся в родной стан с победой. Звук нарастал и уже был отчетливо ощутим внутри сознания. Качудай его не слышал, он его чувствовал теми фибрами души, которые до этого спали мертвецким сном, как вдруг внезапно ожили, вбросив сознание в вихрь великого звука, дарующего нескончаемое блаженство, которое невозможно было передать словами. Достигнув своего апогея, звук разделился, раздавшись парой струн в унисон. Ощущение обострилось еще сильнее и из этой пары возникли другие, затем еще и еще. Каждый новый звук делился надвое, рождая новый, лучший и полилась песнь вселенной по заиндевевшему разуму, что слезы было не сдержать. Качудай не понимал, что происходит, да и не хотел, а из глаз его катилась влага – крупная, горькая, унося с собой всю ту тяжесть, что грузом насущного давило с самого детства.

     Ирелия потянула его за руку, обхватив, прижала голову к груди, гладя по жестким черным волосам. Качудай прикрыл влажные глаза и под непрекращающуюся волшебную мелодию тихо уснул первым спокойным в своей жизни сном.

     ***

     На пятый день морось немного стихла и даже не так сильно надоедала, хотя все просто к ней уже привыкли. Иногда случались полные затишья. Когда дождь прекращался полностью, тогда старались идти, как можно быстрее, пытаясь поймать правильное направление. По словам Ирелии, она прекрасно знала все окрестности на несколько дней хода, но с изменением погоды и очень плохой видимости, часто терялась, не понимая, куда нужно идти. Местные реки сильно прибавили, норовя выйти из берегов.

     За все это время где-то вдалеке прогремел еще один грохот, но вспышку в этот раз никто не видел, стало быть далеко это было.

     – Как думаешь, Урус-Зор, воины мараджавата выстояли?

     – Маргас грамотный генерал, он еще с моим отцом битвы вершил, а тут и подавно сладили наверняка, – подбодрил его Зор, хотя сам уже не понимал, чего ожидать от реальности.

     – Урель закрылся, наверняка, туда теперь ни зайти, ни выйти, – выдвинула свою версию Ирелия, шагая следом за Зором, а позади шел Качудай, поддерживая её в случае чего. Они уже достаточно долго двигались по восходящему ущелью, по дну которого спускалась маленькая, но очень шумная речка, бурлящими потоками поднимая брызги, обдавая путников ледяной прохладой.

     – Это как? – не понял Качудай.

     – Тулейцы мастера лучшие в соцветии тридевяти земель, и на подобный случай пращуры мои выстроили галуны укрывные, которые защитят единожды. Наверняка это было сделано. Ведь гости в Уреле были, а пролить кровь братьев наших с других земель – непоправимая утрата для всех тулейцев, поэтому совет наверняка закрыл город.

     – Так чего же от каращеев вы не укрылись тогда? – Остановился на мгновение Качудай, недоумённо посмотрев в спины друзей.

     – Каращеям это не преграда. Человек, да зверь всяк войти может, защиту получить, а стихия обойдет стороной, не причинив вреда.

     – Тогда уж и оружием могли бы обзавестись, коль мастера, – хмыкнул степняк.

     Ирелия вдруг остановилась, обернулась, с каким-то отчаянием заглянув в глаза Качудая.

     – Что? – не понял тот, растерявшись.

     – Когда-нибудь ты вернешься к своему угасшему очагу, сложишь оружие, оставив навсегда, и никогда больше не возьмешь его в руки, ни в какой из своих бесконечных жизней!

     Качудай немного оторопел от странного тона, не совсем понимая, о чем говорила тулейка.

     – Вот с того мгновения и сможешь разжечь новый, который не угаснет больше никогда! – с укором закончила девушка, развернулась и бегом поспешила нагонять Зора. Тот заметно ушел вперед вверх, не обращая внимания на спорную беседу спутников.

     Тучи немного рассеялись, дождя не было уже довольно долго, и Зору даже показалось, что забрезжил неясный свет сквозь плотную небесную пелену.

     Гариец уперся в невысокую отвесную, чуть выше его роста скальную стену. Дождавшись отстающих, он прыгнул, схватившись за острую кромку, подтянулся, взобрался наверх, помог подняться товарищам.

     – Эх ты, Гаруда всевышний и дела его великие! – Воскликнул Качудай, разинув рот в удивлении.

     – Залив Анабараха! – констатировала Ирелия, обнажив белоснежные зубы в широкой улыбке.

     Зор тоже улыбался, глядя на пейзаж, раскинувшийся перед ними. Такое он видел впервые и был удивлен не меньше Качудая, хоть и красота та предстала перед ними не во всех своих красках солнечного дня.

     Они стояли на краю невысокого утеса, который тянулся пологим спуском в обе стороны, постепенно сходя на нет.

     Сколько хватало взгляда, впереди плескалась водная морская гладь, отливаясь в своих волнах приятной бирюзой, отражая в себе хмурое небо, но оттого она не была мрачной. Слева и справа на равном удалении с порожистых кряжей спускались две стены огромных водопадов, с каким-то мелодичным шумом ударяя о спокойные воды внизу. Впереди, чуть вдалеке, прямо посреди залива тянулась, немного петляя, холмистая зеленая бровка, переходя в небольшой остров, где между вековых исполинских деревьев в самом центре покоился невероятных размеров черный шар – абсолютно матовый, с множеством золотистых прожилок, будто корни деревьев, плотно его переплетавших. Пышные зеленые кроны осторожно склонялись над ним сферически, на равном удалении, что складывалось впечатление, словно садовник поработал над ними, четко выверяв нужное расстояние. Золотые жилы, казалось, двигались, словно змеи, испуская легкое свечение. Над всем этим великолепием, по бокам острова выстроились в несколько хаотичных линий остроконечные изумрудные столпы, величиной гораздо больше деревьев, а у основания размером, наверное, с десяток шагов, не меньше. Берег залива был подковообразным, поросший сплошь цветущим семицветом, что тут же все прочувствовали на себе легким головокружением и старались держать размеренно редкое дыхание.

     – Я знаю, что ты вела именно сюда, – повернулся Зор к девушке, – Ты хорошо ведаешь свою землю…

     – Прости, что не сказала, но другого раза не будет ни у тебя, ни у нас, – виновато потупила взгляд Ирелия.

     – Это путь наш, Урус-Зор! Когда еще такое увидим? – утер испарину со лба степняк.

     Зор ничего не ответил, повернулся обратно. В памяти стали всплывать смутные воспоминания из какой-то чужой, но в то же время родной жизни. Те воспоминания не были образами, они были чувствами, вгоняя разум в неприятную тоску, скребущую с каждым мгновением все сильнее. Они, как ершистая заноза, грызли сознание всё глубже и глубже.

     – Я бы хотел спуститься… – едва слышно произнес Зор, прыгнув на уступ ниже, затем еще на один, оказался на узкой ступени. Без особого труда преодолев почти отвесный спуск, шагнул в густой ковер семицвета.

     – Стой! – раздался позади взволнованный голос Ирелии.

     – Твое право! – услышал вдруг Зор совершенно незнакомый женский голос. Обернулся, посмотрел наверх, но Качудая с Ирелией там уже не было, а откуда-то вдруг появился неясный женский силуэт. Голова сильно закружилась, пространство плыло перед глазами.

     – Качудай! – выкрикнул он, вертя головой по сторонам, но зрение не слушалось, быстро угасая.

     – Блудный, – услышал он шепот почти возле уха и почувствовал тепло чьей-то руки на своей ладони. Приятное бархатистое теплое прикосновение успокоило мгновенно, заставив раствориться все мысли. Зрение внезапно исчезло совсем, погрузив в темноту.

     – Не устал от ноши? – вновь раздался чарующий шепот в пространстве. Гариец хотел было ответить, но язык не слушался. В воздухе ощущался приятный аромат, напомнивший ему аромат детства – того короткого периода, когда была еще жива мать, затем вдруг он сменился, развеявшись весенними первоцветами, которыми благоухала Тарайя. Тоска с пущей жестокостью ударила по сознанию. Он почувствовал себя полностью беспомощным. Стиснув зубы, попытался сделать шаг, но ноги не слушались, словно налитые камнем. Рука потянула, увлекая за собой, тяжесть прошла, и он последовал, не смея противиться. С каждым шагом, казалось, что ноги обретали какую-то чувствительность и вот он уже явно понимал, что обувь исчезла вдруг, а голые пятки ступали по мягкому ковру травы. Он ничего не видел перед собой глазами, но с каждым мгновением понимал, что все вокруг становилось другим, неземным, более ярким что ли, попутно сменяясь формой, содержанием.

     – Теперь видишь? – вновь раздался голос.

     Зор хотел ответить, но вновь не сумев пересилить скованность языка, лишь отрицательно мотнул головой. Незнакомка вдруг прижала его к себе, что почувствовалось пряное дыхание, словно он находился в поле, в котором одновременно цвело огромное множество цветов, соревнуясь между собой в благоухании, наперегонки проявляя в пространстве яркие ароматы. Она обвила одной рукой шею, потянула, и Зор ощутил тепло влажных губ на своих губах. Сознание взорвалось вдруг яркими искрами…

     В пятках ног образовывался вихрь мощной энергии – он не возник из ниоткуда, а был его собственным, Зор понял это ясно. Зародившийся вихрь в ногах вдруг обдал их сильным теплом, будто рядом загорелся костер и медленно потянулся вверх. Зор чувствовал, как по мере продвижения вверх та энергия множилась, но вот движение ее было очень трудным, болезненным. Поток тепла рос, а его стремление с каждым мгновением только увеличивало напряжение движения, словно натягивалась тетива. Зор против воли провалился, как ему показалось в какое-то сокрытое собственное «Я» и уже мог созерцать ту энергию, но не взглядом привычным, а иным зрением, неподвластным простому человеку. Гариец ощущал свою собственную искру, она сияла ярче тысячи солнц, но тот свет был более приятен, чем ярче он становился. Энергия целеустремленно двигалась вверх, словно кто-то ее тянул через силу сквозь множество нескончаемых преград. Зор себя сейчас ощутил самым настоящим воином, но не тем, кто вершит смерть врагов, а воином иного уровня – того, который действительно несет тот самый мараджават, а этот священный бой длится целую вечность, и окончания ему нет. Усталость бремени давила монотонно на душу, понукая сдаться, сложить это треклятое оружие, но он терпел и уже весь истерзанный полз на стертых до костей коленях вперед, дав себе зарок, завершить этот бой, во что бы то ни стало. Но вот искра вдруг вспыхнула ярче, обдала ноги жарким пламенем и, порвав невидимую преграду, оказалась уже в груди. Чувство вдруг резко сменилось и воин исчез, ушел на другой план, стал бесполезным, бессмысленным, изжившим себя в других жизнях, а на его место встал пробудившийся жертвенник, который с таким же рвением, во чтобы ни стало пытался спасти жизнь как таковую. Этот жертвенник был раздираем дикой болью, будто сердце его терзали вечно стервятники, не давая ранам заживать, отчего то сердце было открытым и большим. Он ставил своей целью помочь всем, абсолютно всем и уготовил себя в жертву за жизни чужие, чужие ошибки, неудавшийся опыт, это и было сутью его существования – болезненного, скорбного, самоотверженного, ради других. И он терпел, умирал, позволяя сдирать с себя плоть, выклевывать большое сердце, чтобы накормить других… Искра вновь вспыхнула, переместившись к шее, разгоревшись еще ярче. Жертвенник исчез, как и вся боль его существования, а на его место встал созидатель. Рассудительный, умный, с незатухающим порывом – он стремился к творению во всем, к поиску нового, лучшего, идеального и старался изо всех сил создать идеальную жизнь, в которой не будет простаков, воинов, жертв, не будет этих ступеней, которые он вынужден был идти из жизни в жизнь. Он сочетал в себе те прежние свои качества, имел их опыт, чему был несказанно рад. Тот созидатель импровизировал, вершил красивые миры, порой идеальные, но в них всегда чего-то не хватало, и он бросался на поиски, совершенствовал своё мастерство, строя более совершенную жизнь, убирая изъяны прошлых ошибок, ведь цель его была – гармония. И вот новая вспышка озарила пространство, и энергия поднялась к голове. В поиске истины возник вдруг мудрец, который степенно взирал на мироздание. Он уже не стремился к созданию гармонии, а жил в попытке разгадать ту единственную загадку истины, над которой бились неосознанно простаки, воины, жертвенники и созидатели. Мудрец был преисполнен опытом всех их, и он уже не распалял свою жизнь на пустое, как ему казалось бесполезное, ложное. – «Все – есть ложь!» вертелось постоянно в разуме мудреца, как преграда и как отрезвляющая мантра, и он пытался всячески обойти её, разгадать секрет того притвора, чтобы суметь отворить наконец правду. Вспышка! Искра рванулась изо всех сил вверх и, оказавшись где-то над головой, стала увеличиваться в размерах, разливаясь в пространстве, сливаясь с ним в единое целое, пока не заполнила его собою. Свобода…

     Темнота… Что же стало дальше? Что дальше?! Дальше…

     Хлесткий удар по лицу заставил очнуться. Гариец сидел на земле, вертел головой.

     – Я понял! – выпалил Зор, окидывая окрестности сумасшедшим взглядом, – Понял… – уже не так уверенно повторил, – Аэхх! – ударил он кулаком по земле.

     С каждым мгновением, как он приходил в себя, из памяти стиралось абсолютно всё, что он сейчас пережил. Нет, он прекрасно помнил стремление искры вверх, но совершенно не помнил тех чувств, которые испытывал в те моменты. Единственное, что удалось вытащить с собой из этого странного дурмана, что они были чувствами откровений. Чувствами его жизней, которые он проживал, в порыве набираясь того опыта, чтобы однажды открыть эту заветную дверь, где и была истина.

     Зор поднялся, осмотрелся. Он стоял на зеленой бровке, ведущей к острову с шаром. И никого в округе. Сапоги были надеты, все цело, меч в ножнах за спиной.

     – Эй! – выкрикнул он, вертя головой по сторонам, – Ты где!? – но никакой девушки рядом и в помине не было. Он потянул носом воздух и уловил едва различимый тот самый цветочный аромат дыхания незнакомки.

     – Пусть так, – пробормотал Зор себе под нос, и зашагал в сторону утеса, коротко бросив прощальный взгляд на темную сферу. Он почему-то был уверен, что делать ему там больше нечего. Слишком рано он сюда пришёл, слишком рано…

     Качудая с Ирелией на утесе не было и в ближайшей береговой округе тоже не оказалось. Он поднялся и спустился несколько раз, обошел весь берег.

     Едва различимый шум каменной осыпи донесся мимолетом до слуха. Зор рванул бегом в нужную сторону. Шум был со стороны ущелья, по которому они двигались последнее время. Перемахнув утес, спустился по уже знакомой тропе, как вдруг наткнулся на мертвого румда, затем еще на одного – у обоих было вспорото горло. Гариец уже понимал, что произошло, и бросился бежать вниз.

     На дне ущелья, у первого поворота, который выводил на тропу к заливу, толпились с десяток румд, вокруг еще разбросано столько же мертвых, а у утёса стоял Качудай, оскалившись, с двумя окровавленными клинками в руках, рыча, как дикий зверь. Он прижимал своей спиной к с кале Ирелию, закрывая её полностью, сам в изодранных одеждах, с запекшейся кровью на лице. Двое низкорослых противников бросились в атаку. Степняк рубанул одного, вскользь полоснув по лицу, второго ударил в грудь ногой и в догонку прошелся острой сталью по руке. Румды окружили его, рассредоточившись полукругом, орудуя своими длинными хлыстами. Качудай, как мог, отбивался, иногда пропуская удары, но даже, казалось бы в этой ситуации, он делал почти невозможное. Он был уже другой. Не тот словоохотливый сирх, рубящий наотмашь караваны с товарами. Это был уже матерый боец, другой человек, переродившийся в одном теле дважды. Он бился не по степному, а самозабвенно, не за себя, а за другого, не раздумывая.

     Зор подскочил в считанные мгновения и уложил всех оставшихся, с легкостью снося крупные головы с широких плеч.

     – Уфф…, – просипел Качудай и рухнул на колени, уткнувшись обоими клинками в каменную крошку под ногами, сплюнув кровью, часто тяжело дыша.

     – Еганика наш разум отвела, чтобы не мешались. Мы и сами не поняли, как в ущелье попали, – рассказывала Ирелия, прикладывая к ранам Качудая перетертую хвою сепров.

     Степняк лежал на боку у небольшого огня, разведенного Зором возле ручья, а девушка весь вечер хлопотала вокруг него, пытаясь залечить увечья и у нее это хорошо получалось. Качудай спал, часто нервно подрагивая, а его синяки и рваные раны заживали на глазах. Тулейка буквально творила чудеса, чему не преминул восхититься про себя Зор. Досталось степняку в той драке хорошо, и неизвестно чем бы всё закончилось, хотя Зор как раз был уверен, что Качудай непременно вышел бы победителем в этой схватке. Возможно отдал бы жизнь, но победу утащил с собой. Гариец видел тот отчаянный взгляд, и четко знал уже тогда, что он не сдастся.

     – Они шли за нами, – кивнула Ирелия в сторону ущелья, – И думаю это не все. Румды никогда раньше не враждовали напрямую с людьми, их целью всегда был камень огненный.

     – Все когда-то происходит впервые, – безразлично буркнул Зор, уже перестав чему-либо удивляться. Он был полностью погружен в свои мысли, пытался понять произошедшее на берегу залива, вспомнить те ощущения, то главное, что было упущено – что же было в конце видения? Он знал, что там был скрыт тот пресловутый ответ, и от этого осознания становилось спокойнее. Теперь было ясно наверняка – ответ есть!

     – Нет, они намеренно шли именно за нами! – возразила тулейка, исподлобья взглянув на гарийца, продолжая хлопотать над спящим степняком.

     – Они ведь в услужении у каращеев, стало быть, их волю несут, – не соглашался Зор.

     – Румды в договоре с каращеями, а не в рабстве безвольном. Они выгоду в первую очередь ищут, и все действия, будь то по указке серых, так или иначе, касались главной цели румд – их земли. Если до этого они камень жизни несли с Тулеи, то сейчас и камень не трогают, по крайней мере – пока, а вот за нами идут. Странно это всё…

     – Давно ли их земля погибла?

     – Не ведаю. Раставан Урайский сказывал, что каращеи ту землю и сгубили, обманом принудив румд примкнуть к своим рядам. А круг земной в итоге прекратился, и она замерла, не в силах больше обернуться ни разу. Теперь на одной её половине вечная мерзлота, а на другой лютый жар, и лишь в одном месте, где свершилась граница тьмы и света, есть ещё живой сумрак, где ни жарко, ни холодно, ни светло, ни темно…

     – И как же румды смогли выжить там?

     – Круг не сразу прекратился, и за то время румды перебрались на свои луны, в чем им поспособствовали каращеи, выступив благом, хотя Раставан знание верное имел, что это серые остановили их землю.

     – Но зачем им камень тулейский?

     – Они верят, что смогут круг оживить. В землях ядра существуют первородные, жизнь творя. Они пламенем живым исходят, движение даря всему, от чего жизнь родится и множится. На земле румд тот камень угас, жизнь завершив, и они наш пытались добыть, веря, что свой смогут разжечь.

     – Смогут? – уже с любопытством вопросил Зор.

     – Разве можно мертвое оживить? Возродить можно, но оживить нельзя, понимаешь? В том разница большая.

     – Хм… Нужно просто понять, тогда и возрождение придёт, – уверенно констатировал Зор.

     – Что понять?

     – Изначальное зарождение понять. Ведь как-то земли рождены были, так же, как и мы с тобою, так и матери наши. Кто поймёт, тот и возродить пламень жизни сдюжит.

     – Земли наши раса устроителей древних зарождала. На то иные знания и иная реальность нужна, не чета моей и твоей. Наше сознание неспособно воспринять то проявление бытия, где происходит зарождение. То свет другой, искра другая.

     – Искра – свет?

     – Свет.

     – Как она тогда может быть другой, если это свет? – хмыкнул Зор, требовательно посмотрев на Ирелию, – Свет – единство! Свет – есть всё, в разных своих проявлениях, и даже камень этот – есть свет! Всё едино. Мы с тобою едины с землями нашими, так может и с устроителями древними едины тоже?

     – Верны мысли твои, Зор, но камень не способен творить то, что можешь ты – у него другая форма бытия, так же и ты сейчас есть тот камень по отношению к расе братьев наших старших. Придет время и камень пылью рассыплется, а пыль та, смешавшись с влагой вселенской, плоть примет иную, более тонкую и бытие обретёт высшее, понимаешь?

     – Понимаю, пусть так. Кто такая Еганика?

     – Она ключ к нашим родникам жизни, жажду утоляющим. Она существует на Тулее не одну тысячу лет и цели её неизвестны до конца. Возможно она здесь для того, чтобы страждущий вопросы свои разрешить смог, возможно, для чего-то иного. Кто она такая, никто не знает, все ощущают женщину, но явно разглядеть не смог никто еще. Все, кто когда-либо входил в её владения, видели то, что их больше всего тревожило. Мастера тулейские, кому доводилось бывать на берегах Анабараха, получали знания вещей, над которыми корпел их ум в жажде великого познания. Каждому давалось своё, и тебе наверняка твоё. Я никогда не бывала внизу, там, на зеленой тропе вечности, но знаю, что не так просто потом жить после тех видений, хотя кому-то невозможно быть и ДО.

     – Я видел много жизней разных, – улыбнулся Зор с тоскою, – И в каждой жизни мой разум искал ответ на один и тот же вопрос, который родился вместе со мной с самого начала времён. И тот вопрос был неясен, но он являлся сутью всех моих жизней, а в каждой я то приближался, то отдалялся от ответа, возвращался к истокам, затем снова бросался в пучину водоворотов бытия, иногда смирял их и двигался дальше, а иногда падал в пропасть. Мне казалось, что я проживал мириады эпох, жизней – в каждой складывая калейдоскоп событий в мост над пропастью, за которой и был тот ответ и ответ был един, он был всегда. Я почти узрел его, и даже смутно помню, что истина была проста, но сколь бы ни пытался, вспомнить ничего не могу, – досадно усмехнулся гариец.

     – Может быть не ответ искать надобно, а всего лишь нужный вопрос задать, тогда и бремя разрешится? – пожала плечами Ирелия, укрыла Качудая курткой, сама придвинулась ближе к огню, поджав колени под подбородок, задумчиво уставившись в желтые языки пламени.

     – Уже не важно. За насущное ответим, а остальное подождёт. Я рад, что ты привела меня к заливу! – поблагодарил Зор девушку, и вдруг резко подскочил со своего места, вглядываясь в вечерний сумрак.

     Ирелия вопросительно посмотрела на гарийца, перевела взгляд на степняка, тот по-прежнему спал, но уже не беспокойно, а безмятежно, значит, её старания не прошли даром.

     Зор жестом указал сидеть тихо, а сам побежал в сторону небольшого останца у обрыва неподалёку.

     Примерно в пятистах шагах на подступах к горному плато, где они находились на привале, по зеленеющей долине медленно двигался отряд каращеев. Высокие, подтянутые, по-хозяйски в чётком шаге почти два десятка бойцов. Не таясь, рассредоточившись на небольшой дистанции друг от друга они шли не спеша, внимательно вглядываясь в сумеречные окрестности, словно на прогулке или будто что-то высматривая в высокой траве и средь крупных валунов, во множестве разбросанных по долине. Но самым главным было даже не это, а то, что все они были варрами – у каждого имелся клинок и небольшое отличие одежды от дарбов. В таком количестве, да и вообще каращеев, а не румд, Зор точно не ожидал встретить. Как до этого стало понятно, на Тулее они выполняли лишь роль приказчиков румд, а здесь такой отряд, да еще и варры…

     Гариец бросился обратно. Ирелия не дожидаясь объяснений, принялась срочно будить Качудая.

     – Варры! – сквозь зубы гаркнул Зор, подхватил ничего не понимающего Качудая под руку, как мешок перекинул через плечо, и бросился в обратную от долины сторону.

     Ирелия собрала в охапку вещи с оружием степняка и бросилась следом.

     Бежали молча. Несмотря на ношу и уже почти полную темень, Зор прытко держал хороший темп, казалось, не разбирая дороги под ногами. Он сейчас как никогда понимал, что встреча с каращеями может стать роковой. Один варр стоил пятерых дарбов в бою, и совладать с таким бойцом было весьма непросто, а здесь их больше дюжины, да и раненый степняк – это приговор.

     – У-у-рру-сс–Зо-о-рр, – пытался подать голос Качудай, трясясь, как тюк, переваленный через плечо, от чего говорить ему было весьма затруднительно.

     – Молчи, сирх, варры идут! – оборвал Зор его вопросы, чтобы не сбивал ритм.

     Степняк всё понял, не став продолжать, ухая на широком плече гарийца, терпя боль и неудобства, но другого выхода не было, бежать он бы не смог с перебитыми ногами, хоть Ирелия их и залечила наспех, как смогла. Сейчас же единственным шансом на спасение были ноги Зора и его гарийская выносливость.

     Предрассветные сумерки вдруг забрезжили легким золотом. Пелена нескончаемых туч постепенно рассеивалась, давая немного света яркого Ассирия.

     Зор уже не бежал, а шел быстрым шагом, часто перекидывая степняка с одного плеча на другое. Он на самом деле уже был порядком вымотан, и держался из последних сил, но останавливаться было нельзя. Ирелия заметно отстала и еле плелась в сотне шагах позади. Они уже давно вышли на равнину и держали путь в сторону Уреля, по крайней мере так указывала тулейка. Было неясно, напали на их след серые или нет, но пока преследования замечено не было. Зор пару раз останавливался, подолгу вглядываясь в округу, но никого до сих пор не заметил и не почувствовал. Возможно варры ушли стороной и чудом не наткнулись на их костер, только это объясняло их отсутствие до сих пор.

     Уши внезапно заложило, тут же последовал резкий порыв ветра, сбивший с ног. У Качудая из ушей потекла кровь, он катался по земле, корчился от боли, зажимая руками голову. Зор пытался подняться на ноги, но еще один поток ветра, буквально поднял его в воздух и отбросил на несколько шагов. Голова раздавалась дикой болью от колоссального давления, казалось, что что-то изнутри черепа пыталось его разорвать. Усилием воли Зор все-таки смог подняться на ноги, как вдруг горизонт озарила яркая вспышка. Уже знакомое зарево ознаменовал оглушительный грохот.

     – Урус-Зо-о-ор! – Надрывно орал степняк во всю глотку, поднявшись наконец на ноги, покачиваясь, будто в дурмане, – Ирелия где?! – его лицо было в крови, она текла из рота из носа из ушей и даже, казалось, что потечет и из глаз – белки глазниц были налиты красным, норовящие вот-вот лопнуть.

     Зор растерянно огляделся, девушки нигде не было. Он бросился туда, где видел ее в последний раз, лихорадочно вглядываясь в землю под высокой травой. Степняк пытался идти следом, превозмогая боль, часто падал, поднимался, рычал сквозь стиснутые зубы, словно зверь, но упорно двигался вперед. Его сердце сильно колотилось в груди, создавая и без того предельное давление. Качудай больше всего на свете сейчас хотел увидеть тулейку живую и невредимую, но чем больше они тратили времени на поиски, тем сильнее разум степняка погружался в растерянность и страх, которые мешали здраво мыслить. Он не понимал, что сейчас происходило, но новое чувство буквально сводило с ума. Воображение рисовало образы гибели тулейки или чего еще страшнее – неволи. Безжалостные мысли вбрасывали в непослушный мозг картины одна хуже другой. Он сейчас понимал, что эта почти незнакомая девушка, с совершенно чужой земли была ему роднее всех в мире. Роднее стана, роднее сарихафата и всего золота, что когда-либо туда свозилось, роднее всех его жен и женщин, живых и мёртвых, даже степи роднее, и дышать не получалось от осознания, что дышать придётся дальше без неё.

     – Здесь! – закричал Зор.

     Качудай бросился к нему, уже совершенно не обращая никакого внимания на боль, он даже побежал, хотя до этого и стоять мог с трудом.

     Девушка лежала в густой траве с окровавленным лицом и словно не дышала. Зор дотронулся до её лба, взялся за руку. Степняк бухнулся на колени рядом, подхватил за плечи, прижав к себе крепко и зажмурился. В голове у него творился хаос, и этот хаос будто замер, остановив время. Качудай сейчас ощущал, словно его разум рушился и больше никогда не сможет выстроиться вновь.

     – Помоги, Урус-Зор… – еле слышно шептал степняк, зажмурившись и боясь пошевелиться, как вдруг почувствовал тёплое дуновение на лице.

     Ирелия пыталась открыть уже слипшиеся от крови веки, закашлялась, глубоко вдохнула, не сразу поняв, что сейчас происходило.

     – Я знал, Урус-Зор! Знал! Ты помог… – сумасшедшим взглядом смотрел он на друга, еще крепче прижав девушку к себе, – Урус-Зор, я жизнью отплачу, на том клятву понесу… – его глаза нервно дергались, а из них катилась влага, размывая багровую корку на щеках, – Ты спас, Урус-Зор, спас… – твердил он, как молитву без умолку

     Зор отпустил руку девушки, глубоко вдохнул и бухнулся на спину. Перед глазами плыли серые тучи, начиналась опостылевшая морось. Небо вновь затянуло плотным слоем синевы, скрыв яркий Ассирий от людских глаз.

      ***

     К радости беглецов, преследователей так до сих пор и не было видно. Близился очередной вечер. Шли не торопясь, держали темп Ирелии, да и Качудай не особо был еще в форме. В попытке разобраться, что за странное явление произошло утром, чуть не сгубившее их, девушка рассказала, что это проделки румд. Подобное случалось по преданиям, когда те пытались добыть камень жизни из недр Тулеи. Последовавшая вспышка уже никого не удивила, но вопреки предыдущим, сильные дожди после нее не начались, так, мелкая морось, на которую уже не обращали внимания. Раскисшая под ногами земля, добавляла сложностей, в попытке удержать ноги в липкой густой массе. В воздухе периодически стал появляться едкий запах, похожий на тот, с которым Зор сталкивался дома, вблизи жерл, извергающихся лавой. Было что-то подобное, но кругом простиралась холмистая равнина, без намека на горы, а тем более на вулканы.

     – Стойте! – выставил в стороны руки Зор, преградив путь друзьям, уставившись на высокое плато, простиравшееся у горизонта, сколько хватало взгляда, ровным своим краем, как лезвием разделяя четкую границу неба. Плато появилось внезапно, словно из ниоткуда.

     – Гаруда всевышний! – открыл рот Качудай от удивления. Напротив, над грядой в небе парила темно-серая глыба невероятных размеров. Она была вытянутой формы, немного остроконечная с одной стороны и плавной формы с другой, как речная галька. Глыба абсолютно не касалась земли, нависая над кромкой плато довольно высоко.

     – Шагов в пять сотен, не меньше! – присвистнул степняк, привыкший все расстояния измерять навскидку привычным ему способом, – Это как же так?!

     – Птицы каращеев, – сухо констатировала Ирелия, будто и не удивившись нисколько увиденному.

     – Где?! – не снимая маску удивления, завертел головой Качудай.

     – Это, – указала девушка на глыбу.

     – Какая же это птица? Боги камень двигают и в небо подняв, на головы сынам своим неверным рушить хотят!?

     – Да нет же, это великая птица вселенская. Она во чреве своём каращеев и румд приносит. На Урае подобные когда-то были, но мне неведомо остались ли до сих времен.

     – Я многое не ведаю… – задумчиво пробормотал Зор, не отводя взгляда от фантастического зрелища, – Я должен знать!

     – Разве память не оставила на Мидее дела минувших вех?

     – Я смутно помню сказания о подобном, но не знал, что оно всё вот такое… – Зор был взволнован. Он понимал, что его разум погружался в пучину нового, неизведанного, что было сложно выразить словами и, несмотря на обстоятельства, в нем множилось пламя познания – это вдохновляло, словно давая силы, укрепляя дух. Сознание требовало эволюции непременно и безоговорочно. Другой жизни не будет.

     – На Мидее когда-то существовали такие же и на Тулее, на всех землях соцветий большого круга были птицы, пространство вершащие в одно мгновение.

     – Куда же делись? – шмыгнул носом степняк.

     – В те времена пращуры ваши сильны были настолько, что Мидея гардой в приграничье служила. Никто не мог тягаться в мощи с вами. Каращеям это сильной помехой было в их непонятных целях, и они стремились мидейцев извести. Тогда мои пращуры пути закрыли, а на Мидее их и вовсе уничтожили почти все. Раставан урайский сумел-таки отправить серых восвояси, он и цели те выведал, хотя всё унёс с собою за пределы меры. С тех пор и птицы камнем обернулись, и мидейцы постепенно позабыли свои заветы, утратив простор, погрузившись в пучину насущного суетного, что память покинула вашу землю. Оттого воин в каждом мидейце все ещё живет. Тот дух не убить. Он воина рождает в каждом, кто на Мидею попадает, но из-за того, что память вы утратили, и заветы истинные мерой укрыли – друг друга пожираете в жажде боя. И бой тот грубый, извращенный, который все же когда-то убьёт вас самих. Никто так не воюет, как вы. Никто во всём соцветии. И ваше спасение, вас же и сгубило. Продолжает губить, вырождая, что возродить уж невозможно, – с сожалением констатировала Ирелия.

     – Так это как?! – удивленно вскинул брови Качудай, – Если воины отменные были, отчего каращеев не пустили к нам? Сейчас и Урус-Зор их ломает, словно детей несмышленых, а уж коли сказываешь о великих бойцах матушки нашей земли, так и подавно бы справились, скажи, Урус-Зор!?

     – Тогда на Мидею адивьи шли, что не чета ни дарбам, ни варам. Говорят они другие совершенно, и противостоять им невозможно даже таким воинам, как тогда были мидейцы. Никто не знал, что делать, и было решено запечатать все пути. Адивьи без путей не пошли сквозь темные небеса, а сразу же ушли тихо молча, не учинив беды, а вместо них войну развязали дарбы под предводительством варров. На самом деле всё странно было, и та война и поход адивьев на Мидею. Все было нелогично и непонятно. Варры привели позднее румд, и их руками в отместку уничтожили одну из земель – Фатану. Погибло всё вместе с людьми, а на Тулее румд оставили камень добывать, чтобы мы в безмолвии и бессилии наблюдали за гибелью земли своей, не в силах что-то сделать, за то, что пути закрыли. Но когда Раставан одолел их, к удивлению всеобщему адивьи не пришли на помощь, оставив всё, как есть. Говорят, что урайцы смогли добраться до прибежищ каращеев, оттого они и не ринулись мстить, а решили остановить всё, как случилось, чтобы своё сохранить. Адивьи почему-то очень желали попасть на Мидею и сейчас к вам рвутся. Варры вот путь один смогли открыть даже, а мы не понимаем – как.

     – Это я открыл, – признался тут же Зор, – Я не знал к чему это приведёт… Хотя если бы и знал, возможно теперь открыл бы тоже. Неважно уже. Значит это и есть тот путь, каким они сюда приходят? – кивнул он глыбу.

     – Да.

     – Хм… – почесал подбородок Зор, сощурив взгляд.

     – Птицу не сгубить просто так, на то свет великий нужен, что всё живое погибнет рядом, если призвать тот свет, – прервала тут же его раздумья Ирелия.

     – И призовём! – воскликнул Качудай, хорохорясь.

     Зор встрепенулся вдруг. Неподалёку появились варры в том же количестве, что и накануне предыдущим вечером. Они заметили друг друга, и никто уже не таился. Серые стояли в полном безмолвии и без движений – одни смотрели в сторону плато, другие прямо в упор на троицу беглецов. Все были словно в ожидании чего-то. Напряженная пауза затянулась, натягивая нервы, как заиндевевшую тетиву.

     – Дождались… – досадно выдохнул степняк, как никогда понимая положение вещей.

     – Бери Ирелию, она знает местность, уводи её, Качудай! Не перечь мне! Ты слаб, и жилы твои порвутся быстрее, чем меч занести для удара сможешь, а меня повяжешь по рукам, пойми верно!

     – Уходи! – процедил сквозь зубы степняк, искоса поглядев на девушку.

     – Не спорь, сирх! – гаркнул на него Зор, поняв, что тот и не думает слушаться.

     – Я не только клятвы несу перед тобой, Урус-Зор, но и мараджават великий! Не в жилах моих суть, а в том, чтобы с честью свершить мой священный бой. Не в жизни дело, а в смерти! Если я сейчас уйду, ты смерть вдруг примешь – она будет чистая и великая, но я такую больше не приму никогда, ибо предал тебя! Жить буду в ожидании той поганой слабой и никчёмной погибели? Ну, уж нет! – степняк вдруг расхохотался, повернулся к девушке, без стеснений крепко обнял её, уткнувшись в пышные светлые волосы, затем мягко оттолкнул от себя, резко взмахнув рукой, жестом требуя, чтобы та уходила.

     – Я помню про очаг твой, помни и ты это, помни в жизни и в смерти… – едва слышно прошептала Ирелия, развернулась и вскоре исчезла за склоном холма.

     Качудай смотрел ей в след, крепко до боли стиснув зубы. Почему-то ему сейчас было стыдно. Этот стыд появился внезапно, мучительно стегая по разуму, словно плетью. Память вдруг быстрыми картинами напомнила всю его жизнь, и он осознавал себя недостойным этой девушки, словно грязный червь в попытке объять красивый цветок. Степняк был обескуражен такими чувствами, но ничего поделать с этим не мог. В какой-то мере он даже обрадовался, что так всё вышло, и самое лучшее, что он сможет для неё сделать – это умереть на том тернистом пути, защитив её и её народ. Да, это было, пожалуй, сейчас лучшим исходом.

     Шум боя вдруг раздался откуда-то со стороны.

     – Смотри, Урус-Зор, воины мараджавата! – оскалился в улыбке Качудай.

     Дерущиеся медленно перемещались вдоль подножия плато. Около двух десятков румд спасались бегством от тантера Маргаса. Мидейцы уверенно наседали, острой сталью снося крупные головы с широких плеч коротконогих чужаков.

     Зор наспех пытался оценить быстроменяющуюся обстановку.

     – Держись меня, Качудай! У спины, там будут те, кого я упущу, но довершить будет несложно.

     – Верю, Урус-Зор, сделаю, как скажешь, верь и ты мне!

     Варры оживились. Пятеро уверенно шагнули в их сторону, остальные не спеша двинулись к подножию плато, и лишь один остался на месте. Он достал из-за пазухи какой-то круглый плоский предмет, больше похожий на обычный камень, провел по нему рукой, камень разделился на части, замерев в воздухе перед лицом каращея, распахнувшись веером в стороны, сформировав яркий сгусток света в центре. Варр провел по нему ладонью.

     Небесная глыба над плато вдруг заискрилась, постепенно покрываясь ореолом голубой туманной дымки. Внезапный сильный гул заставил заткнуть уши. Глыба опустилась медленно к поверхности плато, в нижней её части разверзлась огромная дыра, из которой бил яркий луч белого света, затем сменился на угольно черный и исчез. Глыба взмыла на прежнюю высоту, замерев неподвижно, как и прежде. Все стихло так же внезапно, как и началось, а с плато уже неслись верхом на распарах около трёх сотен румд и десятка три дарбов.

     Зор стремительно рванулся навстречу варрам, Качудай следом. Степняк сейчас был воодушевлен как никогда до этого в жизни. Он понимал чётко, за что идёт умирать и от этого становилось на душе тепло и спокойно. Ни страха, ни сомнений, ничего лишнего, чистый безмятежный ум направлял тело в четких и быстрых движениях.

     Варры разделились, один выступил вперед, другие быстро разбежались в стороны. Зор видел, что его хотят взять в кольцо и, не позволив этого сделать, бросился к крайнему.

     Серый прыгнул, мгновенно обнажив клинок, но не успев на долю мгновения, его тело приземлилось уже без головы. Зор рванул ко второму, взмах, удар, снова взмах. Противник был быстрым, четко со знанием отражал выпады. В какой-то момент он прыгнул в сторону и сразу же вверх, в надежде рубящим ударом лишить гарийца головы, но тот увернулся и взмахом снизу, отрубил тому ноги.

     Неожиданный звериный рёв заставил обернуться. Из долины в их сторону неслись огромные черные кошки, не меньше десятка. Судя по размерам, они были местные. Быстро сокращая расстояние, дикие распары пронеслись мимо к подножию плато, где завязывался новый бой. Одна из кошек вдруг отделилась от своих, в несколько мощных прыжков достигла ложбины между холмами, где они сейчас находились, и сокрушительным ударом огромной лапы переломала хребет одному из серых.

     Это был распар, которого когда-то освободил из капкана Зор. Он его узнал без труда. Распар прыгал из стороны в сторону, уворачиваясь от острой стали каращеев. Качудай оказался вдруг между ними и уже приготовившись умирать, к своему удивлению смог отбить неловкий выпад врага, следом кошка выбила у серого клинок из руки, переломав её, что послышался характерный хруст. Степняк воспользовался случаем и рубанул, что было сил, разделив тело надвое от плеча до живота, рассекая ребра на пути.

     Зор сцепился с последним, тот оказался более прытким. Качудай бросился на помощь. Некоторое время они рубились безрезультатно, высекая искры из стали, но в какой-то момент Зор отбил очередной взмах каращея, и ударом кулака сломал тому грудину. Варр дернулся вперед, и тут степняк снял с него голову. Распар фыркнул громко, облизал окровавленную лапу, встретился взглядом с гарийцем и, развернувшись со всей прыти бросился к гряде.

     – Бежим, Урус-Зор! – крикнул сильно запыхавшийся степняк, хотя Зор уже несся вслед за удаляющейся кошкой.

     У подножия плато творился хаос. Мидейцы были вынуждены резко перейти в оборону. Заметно уставших их сильно теснили дарбы с присоединившимися варрами. Румды же в полную силу не могли вступить в бой, потому как их остервенело рвали распары. Кошки хватали за головы, ударами мощных лап выбрасывали со спин своих далёких сородичей, а те в свою очередь напуганные бросались в бегство, в растерянности мечась по округе. Разница в размерах зверей была значительна – дикие превосходили раза в полтора своих пришлых собратьев, и на фоне этого контраста, последние больше походили на детенышей.

     Зор влетел в гущу боя, сразу же разрубив пополам тело первого попавшегося дарба, следующим ударом рубанув по лицу румду и не останавливаясь, сбросил другого с кошки, всадив кулак в грудь, что крепкие кости затрещали, а бородатый карлик издал неестественный хрип и, не давая опомниться, ударом сапога сверху, свернул толстую шею.

     Мидейцы наспех сгруппировавшись, держались, как могли. Каращеи были не чета румдам, и давили оборону тантера довольно успешно.

     – Урус-Зор, Урус-Зор! – закричал радостно кто-то из сирхов, увидев гарийца, охотившегося на серых.

     Заметив Маргаса, Зор рванулся к нему, по пути снося головы румдам. Здоровяка давили несколько бородатых карликов. Он отшвыривал одного, другому следом сёк голову, третьего бил ногой, попутно рубя следующего. К ним подлетел дарб, сходу крупной дробью хорошо поставленных мощных ударов свалив здоровяка на землю, впечатав напоследок кулаком в грудь, что Маргас ухнул, сипло выдохнув, в конвульсиях не в силах сделать вдох. Дарб хотел уже свернуть шею, но Зор был быстрее, почти в самый последний момент, раскроив череп серого надвое.

     – Негоже на чужбине умирать! – Неожиданно для себя рассмеялся Зор, приподнял Маргаса со спины, дернув резко вверх, и тот сделал наконец-то долгожданный вдох.

     – Никому негоже! – крикнул здоровяк в ответ, сходу обрушив свой меч на голову подскочившему румду.

     Зор направился дальше. Он высматривал в хаосе боя каращеев. И если с дарбами еще как-то удавалось совладать, то варры решительно редили земное войско, молниеносно орудуя клинками. Румды тоже доставляли неприятностей, работая сплоченно малыми группами, но мидейцы были быстрее – гарийцы с сирхами давно выработали общую тактику, успешно её применяя на практике. Сирхи уже мало уступали своим светловолосым товарищам и сообща они успешно рубились против превосходящего по численности врага.

     Качудай не отставал от Зора. Его ничего не волновало сейчас, кроме движений рук с зажатыми в них мечами. Степняк вдруг ощутил в себе новое, до того неизведанное дыхание жизни. Он постоянно думал об Ирелии, вернее даже не думал, а хранил её образ перед взором, и это словно придавало сил, отчего совсем не чувствовалось усталости. Он лавировал в круговороте кошек, людей, каращеев, где уже не ощущал себя слабым, достойно вырубая тропу, выстланную телами поверженных врагов.

     Зор уверенно продирался сквозь толпы дерущихся, попутно отнимая у кого-то жизнь. Его целью были варры. Некоторых, приноровившись, теснили четверки тантера, не без труда давя одного за другим, неся потери, а некоторые словно в каком-то экстазе, озверев, валили вокруг себя мертвые тела мидейцев.

     Он нагнал одного, завязался бой двух равных. Варр был настолько быстр, что даже дарбы на его фоне порой казались неуклюжими. Серый орудовал клинком молниеносно, и от той скорости даже искрился воздух. Зор не уступал ему нисколько, хотя и был порядком вымотан за прошедшие дни. Серый часто высоко подпрыгивал вверх, в прыжке обрушивая отточенный удар, в попытке достать соперника. Гариец отбивался, постоянно поглядывая на грудь серому, где на толстой черной цепи, перетянутой, как сбруя через шею и подмышки, покоился тот самый камень. Каращей увернулся от пролетающего острия и мгновенно ответным рывком полоснул по лицу Зору, глубоко вскрыв выветренную кожу от края глаза до подбородка. Зор дернулся назад, нырнул резко под ноги варру, ударом кулака снизу выбив тому челюсть, следом всадив жало острой стали в шею, тут же увернувшись от меча подскочившего его товарища, снес второму голову. Кровь заливала лицо, попадая в глаза. Два взмаха, и третьим удалось снести голову следующему. Подлетели несколько дарбов – трое бросились на Зора, а двое подхватили тело варра с камнем и потащили прочь из гущи боя.

     Гариец вдруг взбесился. Он с характерным гортанным рыком отшвырнул одного, другому отсек руку, вторую, рубанул по ногам, на землю плюхнулось кровящее туловище. Ударом пятки в грудь другому, сломал сразу же ребра, довершив все клинком. Гнев дурманил взбесившийся разум. Зор бросился вслед за беглецами.

     Будто зная намерения, наперерез ему уже неслись несколько серых, они что-то кричали на непонятном языке – хотя это был даже не язык, а какое-то гортанное рычание, и румды тут же бросались, кто мог на гарийца. Зор остервенело рубил податливую плоть на пути, уже практически не разбирая ничего перед собой – где враг, где друг… Мощные удары истребляли смердящую армию, сея панику и обреченность. Надежды не было, все поняли это. Уже и не имело значения, кто отдает команды, и кто их исполняет. Распределение обязанностей, иерархия, субординация – все к черту! Каждый сам за себя, кто первый, тот и выживет. Прыжок, еще один. Голова дарба шлёпнулась в грязную кашу под ногами. Взмах. Второй рухнул на подрубленных ногах.

     Зор прыгнул к брошенному мертвому телу варра, схватил камень с груди, рванул, что звенья цепи разлетелись и тут же ощутил сильный удар в спину, по ногам, увернулся от дубины, летящей в голову, вскочил на ноги, первым же взмахом меча, разрубив ближайшего румда пополам. Оставшиеся в живых каращеи рвались к Зору со всех сторон. Коротконогие бородачи их прикрывали. Мидейцы воспользовались внезапной суматохой, четко монотонно вырубая засуетившегося не по делу противника.

     На Зора посыпались удары со всех сторон. В одной руке он крепко сжимал заветный камень, другой остервенело орудовал клинком. Атака была шквальной, что уже стало казаться, будто это бред. Сознание бунтовало. Яркие всполохи искр возникали перед глазами, сопровождаясь дикой болью в висках. Зор закричал, не в силах выносить эту пытку, но окружающие услышали вдруг мощный звериный рёв, вместо человеческого голоса. В ответ где-то неподалёку раздался почти такой же, и разъярённый дикий распар уже летел в эту гущу людей разных рас, в эпицентре которой самоотверженно рубился гариец. Огромная кошка отрывала головы у попадавшихся на пути, ломала с легкостью хребты, буквально пополам складывая тела, да и просто отшвыривая на приличное расстояние.

     Зору даже показалось в какой-то момент, что он перестал ощущать усталость, а реакция и скорость увеличились настолько, что приходилось даже тормозить себя, иначе тело шло в какой-то дикий разнос. Врагов было так много, что каждый взмах меча достигал какой-либо цели обязательно. Наконец свободное пространство стало увеличиваться. Противник редел. Уцелевшие румды расползались в стороны, где их добивали мидейцы. Варров не осталось ни одного, а оставшиеся дарбы до последнего рвались к Зору, видимо тот камень был слишком важен.

     Зор резко выдохнул через ноздри, подобно разъяренному буйволу, сделал шаг в сторону и легким изящным взмахом меча, снёс голову последнему дарбу…

     В ушах стоял противный шум, голова разрывалась на части. Гариец стоял посреди кучи обезображенных окровавленных тел. Его ноги затряслись вдруг, что уже не получалось на них удержаться и Зор рухнул на колени, воткнув меч в землю, опираясь на него, как на клюку. Дыхание стало сиплым, сбивчивым, суматошный ритм сердца беспорядочно толкал кровь по телу, что вскрылась рана на лице, уже успевшая покрыться коркой – из неё потекла тонкой струйкой бурая влага, застилая лицо.

     – Негоже на чужбине помирать, – кричал Маргас, спеша к нему.

     Зор видел всё за мутной пеленой глаз. В голове всё кружилось в каком-то дурном ритме. Уставшее сознание плыло, клонясь, как солнце к горизонту, хотелось дико спать. Наступила вдруг тишина. Мрак.

      Огромная гора высилась над парящим островом, на котором стоял Зор. В последний раз, что он помнил, так это был слабый склон по отношению к дереву, но сейчас гора была под стать. Дерево вымахало в самую непроглядную высь, золотистой кроной закрыв весь видимый небосвод. Остров парил совсем близко у склона. Ещё чуть-чуть и можно было бы попытаться допрыгнуть до вожделенной вершины, но Зор одергивал себя, принуждая разум к терпению. «Уб-тар кумен дар, да дао джават маран…» – шептал он себе под нос поговорку, которую неоднократно слышал когда-то в другой жизни от степняка, что означало – «Мелкому да слабому и пыль – золото, а сильному и мира мало».

      Он прохаживался из стороны в сторону, в какой-то момент останавливался, поднимал взгляд в небо, замирал, вглядываясь в причудливые танцующие узоры, создаваемые блеском золотистых листьев, срывавшихся с кроны. Они в красивом полёте летели вниз и те, которые осыпались на гору, оставались на ней, замирая тусклым свечением, а те, которые летели дальше – не долетая земли, растворялись в воздухе мелкой золотой пыльцой.

      – Я понял! – выкрикнул Зор, продолжая смотреть вверх, – Они и есть мои стремления?!

      – Тебе виднее, – раздался рядом знакомый бархатистый голос.

      Зор обернулся. Позади стоял стальной гигант. Он так же замерев смотрел в сверкающее листопадом небо.

      – Стремления полностью осознанные, это они, – кивнул Зор на застывшие листья на склоне, – а те, что тают – порой непонятны и сложны. Они лишние, ненужные, пустые, мешают строить тот фундамент, высить эту глыбу разума, отнимая силы, растворяясь в конце своего полёта пылью…

      – Ничего ты не понял, – прикрыл глаза гигант, едва улыбнувшись, – Вся наша осознанность рождена из неосознанных стремлений познать одну единственную тайну. Поэтому всё, чем ты можешь укрепить склоны своего разума, есть плоды этих неясных, кажущихся пустыми познаний, но они и есть самое важное.

      – Что же за тайна эта?

      – Единственна! – усмехнулся крылатый друг, – У каждого своя, но в итоге единственная!

      – Хм, – почесал Зор подбородок, нахмурив брови, – И всё? – искоса он просмотрел на собеседника.

      – Всё! Всё в одном. Помни это и тогда сможешь прощение принести с собою к ответу главному. Без него не примешь правду, кривдой прельстившись.

      – Трудны речи твои.

      – Не сложнее твоих стремлений, – гость подошел к обрыву и, расставив руки в стороны, нырнул вниз, плавно спикировав к водной глади, у которой расправил огромные крылья, стрелой взмыл в небо, обрушив своим движением яркий листопад.

      ***

     – Урус-Зор! – радостно вскрикнул Качудай, бросившись к другу, заметив, как тот открыл глаза.

     Зор сидел на земле на коленях в той же позе, что и тогда, как только завершился бой, только вокруг уже не было ни мертвых тел, ни смрада крови.

     Степняк обхватил его за плечи, хлопнув по спине, – Сталь лунную пора и прибрать, Урус–Зор, – кивнул он на меч, крепко сжимаемый в руке.

     Зор с трудом разжал ладонь, та отозвалась резкой болью. Разжал вторую – на ней покоился тот самый заветный камень.

     – Как долго я так? – прохрипел гариец, едва выдавив из себя эти слова.

     – Уж вечер скоро, – степняк осторожно взял меч из его руки, вытер пучком травы и бережно вставил в ножны за спиной, – Ты будто уснул, замерев там, у склона, – кивнул он вниз, где вдалеке сквозь редкую туманную дымку проглядывалось место боя, с кучей мертвых тел людей и зверей. – Ну, я приказал тебя сюда доставить. Знаю ведь, что отдыхал, хотя поначалу струхнул.

     Зор завертел головой, осмотрелся. Неподалёку отдыхали бойцы в организованном наспех лагере, а чуть в стороне, все на том же самом месте парила черная глыба. Вблизи она была ещё величественнее, что захватывало дух от такого зрелища.

     – Я знал, что цель наша здесь, вот и не стали время терять, – поспешил ответить степняк на немой вопрос друга.

     – Маргас где?

     – Спят все. Маргасу руку сломали и ключицу выбили. Все вымотаны, другого такого боя, да хотя любого – никто не сдюжит.

     – Ты что ль без устали? – исподлобья глянул на него Зор.

     – Ирелия со мной и силы не унять, Урус-Зор!

     Гариец завертел головой снова.

     – Здесь! – приложил руку к груди степняк, слегка засмущавшись.

     – Вон оно что, – улыбнулся Зор, засмеялся, закашлялся тут же, поморщившись, почувствовав резкую боль в груди и на лице. Рубец на щеке был покрыт толстой коркой и пульсировал в такт ударам сердца.

     – Отдыхать нужно. Я видел, что вершилось вокруг тебя. Мы пробиться даже не могли, а ты их будто детей несмышленых сёк, да так, что самому в пору убиться было, – Качудай покачал головой, подняв глаза в небо, протянув руки в воздаянии, – Я думал, что уж всевышний в тебя вселился. Сколько повидал я битв… Да что уж там – сколько твоих битв я узреть мог, но то, что было там… – кивнул он вновь вниз, – Не видел и даже не представлял, что подобное возможно! Ты, Урус-Зор, видать весь дух предков наших воителей великих призвал, о которых Ирелия сказывала! Иначе даже не знаю как…

     – Сколько нас? – прохрипел Зор в ответ.

     – Сотня если наберется… – потупил глаза в землю степняк, вздохнув с сожалением, – Маргас сказывал, что когда мы исчезли в той буре, они Урель еще два дня держали, а уж потом погнали румд прочь. Сварг рассказал, что они отсюда приходят. Вот несколько дней с успехом их давили, но с ними не было каращеев. Основные потери пришлись на эту свару, – кивнул степняк вновь вниз, – Сирхов много погибло. Теперь примерно поровну с гарийцами осталось. Мало нас, Урус-Зор, не вытянем еще один такой бой, нужно глыбину эту порушить, чтобы не извергла она больше никого.

     – Отдыхай, Качудай, – коротко ответил Зор, сунул за пазуху камень, медленно повалился на расстеленные вещи, уставившись в хмурое вечернее небо. Он пытался вспомнить лик каждого, будь то гариец или сирх, будь он мертв или жив. Хотелось заглянуть им всем в глаза и успокоить, отдать остатки своей искры, только бы все они обрели покой – живые в жизни, мертвые в вечности. В памяти вдруг явилось детство, отец, их бесконечные скитания. Он так и не смог тогда успокоить родителя и тот умирал с тоскою. Смерть в тоске – худшее, что может произойти с человеком. Он помнил, как изо всех сил старался гнать ту тоску от отца, но ничего поделать не мог, она была сильнее, выше, быстрее, она была везде, и иногда порой казалось, её щупальца тянулись даже к нему. Вот и сейчас происходило то же самое – гнусная тоска плела свои сети и для него, в намерениях окутать, одурманить, навсегда взяв в свой плен. Нет! Он не поддастся, ни за что… Сознание постепенно проваливалось в сон, в исцеляющее забытьё, и спустя мгновение гариец наконец-таки уснул.

      ***

     – В туру! – Закричал Маргас и бойцы живо образовали строй.

     На плато поднялись пятеро тулейцев, во главе которых был Сварг. Они стояли у склона, будто в ожидании чего-то, не решаясь подойти. Затем из-за кромки появились еще с дюжину – те втащили какие-то сундуки на гору и все вместе направились к лагерю мидейцев.

     Зор вышел навстречу, Качудай и Маргас встали по обе руки.

     С момента окончания битвы прошли уже вторые сутки. Погибших похоронили. Бойцы немного отдохнули, восстановив силы разнообразными плодами, которые росли в изобилии в округе. К удивлению степняков, местная растительная пища была очень питательна и имела особый неповторимый вкус, что прежней пищи, к которой все привыкли дома, никому и не требовалось.

     Зор проснулся еще затемно, и долгое время прохаживался под парящей глыбой, вертел в руках трофей, добытый у варра, но пока так и не понял, как пользоваться этим ключом.

     Позднее был долгий разговор с Маргасом – выясняли детали прошедших дней, а так же план возможных действий. К чему-то конкретному пока не пришли, но общие намётки скорректировали. Задача стояла пока одна – вскрыть эту чертову «птицу», а там будет видно.

     – Дозволь, Урус-Зор!? – Сварг поднял вверх руку в приветствии.

     – Не тревожься более, она теперь не впустит никого, пока мы здесь! – кивнул Зор на парящий камень.

     – Птица пуста, – утвердительно кивнул Сварг, – Придут другие вскоре, но это неважно. Уходить вам надобно с Тулеи. Каращеи большой войной пойдут мстить. Мы хотели бы помочь. Мастера наши лучшие хоть никогда и не творили подобное, но всё же старались. Примите! – Сварг махнул рукой, носильщики сбросили крышки с ларцов.

     – Эх-ты! – вскинул бровь Маргас, вытянув шею, заглядывая внутрь.

     – Ваши поистрепались в делах ратных, да эти лучше и послужат хорошо, – Сварг достал из сундука меч в ножнах с приделанной заплечной сбруей, сунул руку в другой сундук, откуда вытащил головной убор, куртку странного покроя, протянул Маргасу, – Тебе на охрану живота и головы с благом!

     Тулейцы начали доставать оружие, шлемы, куртки и раздавать мидейцам. Мечи были разные по длине, какие-то изогнуты, другие прямые. Мастера будто знали кому какой нужно, вручая оружие по росту и по роду – сирхам изогнутые, взамен своих уже выщербленных, обломанных, а гарийцам прямые под стать бывших.

     Как ни странно, но доспехи подходили всем без исключения. Мечи покоились в искусно отделанных ножнах из плотной материи, чем-то напоминающей кожу, но гораздо плотнее и жестче. Головные уборы были из того же материала, вдобавок по краям и крестом к центру, закручиваясь в вихрь, отделаны блестящими желтыми пластинами с выгравированными на них мелкими узорами. Куртки же походили на рыбью чешую – крупные серебристые бляхи чудным образом были соединены меж собой, оставаясь подвижными, как тончайший шёлк.

     – Тебе только это, Урус-Зор! – протянул Сварг шлем и куртку, – Лучше твоего меча ни один тулейский мастер не справит.

     Зор принял подарок, примерил, подошло будто влитое. Он молча кивнул в знак благодарности, приложив ладонь к груди.

     – Скажи, уважаемый, как здравие дочери твоей Ирелии? – подошел к нему Качудай, улучив момент.

     – Нет её больше на Тулее. Покинула она землю нашу в лучшую жизнь, встав на путь свой! – С неким сожалением ответил Сварг, – Она сказала, что всегда тебя будет ждать и беречь твой очаг, как и обещала.

     В глазах степняка вдруг помутнело, в груди сдавило, что дышать стало невозможно. Он отошёл в сторону, стараясь успокоить непослушные мысли. Вдох-выдох, вдох-выдох. Качудай сипло вдыхал влажный воздух, его руки и ноги слегка потрясывало, и он не понимал, как это всё унять. В мозгу кипела буря гнева, которую он не в состоянии был побороть. Степняк гнал прочь все мысли, касаемые Ирелии. Он не хотел думать ни о чем, а тем более о её смерти. В конце концов, он как-то жил до этого, должен прожить и дальше. Зачем он её отпустил одну? Почему не ушел следом? Почему? «Я же воин… Я клятву несу…» Качудай выдохнул резко, взял себя в руки и попытался успокоить непослушный разум. Он смотрел в пасмурное небо, широко открыв глаза, сильно стиснув зубы до боли, стараясь не подать виду, чтобы никто, а уж тем более Зор не спросил его ни о чём. Мгновения казались вечностью. Он покорно терпел эту пытку разума, в ожидании, когда же всё закончится, а оно все только начиналось…

     Бойцы оживленно делились между собой впечатлениями, искренне радуясь столь неожиданным дарам, удивлённо разглядывая обновки. Они вообще плохо понимали, как на всё это реагировать, ведь в жизни почти каждого это были первые вещи, данные в благодарность. Чуждые к такому гарийцы, и уж тем более сирхи были сильно удивлены. На лицах многих читался неподдельный детский восторг, который был для них самих в диковинку.

     – Дозвольте слово молвить! – повысил голос Сварг.

     Зор тут же кивнул генералу.

     – В туру! – выкрикнул Маргас, и бойцы быстро построились, создав полнейшую тишину в своих рядах.

     – Вы жизни многие за Тулею сложили! – громко заговорил Сварг, – Теперь же сохраните оставшиеся за Мидею, что всегда гардом служила. За пращуров ваших сохраните их, что бились в вехи минувшие. Мы врата откроем главные, и вы сможете вернуться на свою землю. Хватит крови! Не откупиться многим, сохраните, что осталось. Каращеи вернутся месть учинять. Огромным полчищем войдут в небеса наши, что и не виделось никому доселе! Когда-то они шагнули на Мидею, и пришлось луну одну в жертву отдать, но мидейцы тогда могучими воинами были и одолели серых воителей, пусть жертвой большой, но справили победу горкую, вы же скорбь набросите извечную на чела жен и детей ваших! Поэтому совет тулейский принял решение открыть аскрипаль главный. Третьего дня от восхода Ассирия печать сорвется и тропа будет свободна. Идите в дом ваш, славные мидейцы, и сохраните, что имеете! Вы дело большое свершили и румды теперь в спор с каращеями войдут, но на Тулею остерегутся идти, отныне земля наша в покое останется, за что благо отдадим своё. Мы же не боимся уйти за меру, ибо вернёмся вскоре – мать сыра земля возродит из пепла полёт детей своих. Идите домой, братья!

     Воцарилась мёртвая тишина. Никто не производил ни звука без команды, все замерли в ожидании.

     Зор посмотрел на Маргаса, затем на Качудая, вышел вперёд, повернулся к строю, став рядом со Сваргом.

     – Сохрани искру, Урус-Зор, не взрасти месть в себе, которая вас погубит! – еле слышно процедил Сварг сквозь зубы, чтобы никто не слышал.

     

     – Воины! – выкрикнул Зор, – Мой путь далёк и возможно он завершится не так, как хотелось бы, но он не имеет оборота назад. Я лишен этого навсегда, вы же вправе вершить свой выбор по разумению своему и выбор тот будет лучшим! В добрый путь, братья, и помните – нас больше нет!

     – Хей-дор, мараджават Зор, газаяте-ур! – выкрикнул Качудай, выставив острием в небо свой новый меч.

     – Хе-хей-дор, мараджават Зор, газаяте у-Ра! У-Ра! У-Ра! – подхватили разом бойцы.

     – Прости, Сварг, ты всё сам видишь. Нет больше нас, и некому возвращаться. А искру сохранят другие, ты не печалься и не держи гнева на нас! – повернулся к нему Зор, пожал плечами, с сожалением посмотрев в изумрудные глаза, – Дай знание, как открыть камень небесный, да путями каращеев пройти. Мы сами к ним придём, чем будем дожидаться здесь.

     – Ваше право! – тихо ответил Сварг, протянул руку назад.

     Один из тулейцев бросился к сундуку и достал оттуда небольшой продолговатый ларец из черного камня, размером в пару локтей.

     – Вот! – подбежал он.

     Сварг аккуратно приподнял крышку, откинул её назад. Ларец был наполнен прозрачной жидкостью, в толще которой что-то лежало.

     – Горит, – прошептал он себе под нос, коснувшись пальцами водной глади, – Забирай, Урус-Зор, – предложил он жестом.

     – Что это?

     – Аваджара! Единственная уцелевшая с былых времен.

     Зору было до жути любопытно. Он погрузил руку в жидкость, как тут же ощутил легкое покалывание, как тогда с мечом и, как в прошлый раз, жидкость быстро стала испаряться.

     – Где-то подобное я уже встречал, – Зор держал в руке странный предмет, не тяжелее меча, чем-то отдаленно напоминающий трезубец с двух сторон, с короткой рукоятью посередине, на которой как раз умещалась ладонь. Зубцы походили на длинные листья, тянувшиеся из двух шаров по обеим сторонам, плавно сложенные в бутоны, застывшие небольшой каплей у края. На шарах в равном удалении друг от друга были инкрустированы несколько камней: бирюзовый, изумрудный, рубиновый, белый и чёрный. Камни испускали легкий ореол свечения вокруг себя.

     – На Мидее встречал, больше негде, – пожал плечами Сварг, – Им пращуры ваши владели, а мастерили их мои. Но сейчас даже лучшие тулейские мастера неспособны сотворить подобное. Мидея тогда соцветие наше хранила на границе круга крайнего…

     – Да, Ирелия ведала, что предки наши воинами были, – перебил его Зор, разглядывая с любопытством весьма странный предмет, и пока он не мог вообще понять, как им пользоваться и какая в нём суть.

     – Теперь она твоя! – подытожил тулеец.

     – Но что это?! – Задал главный вопрос Зор, подушечкой большого пальца коснулся одного из камней, как рукоять вдруг стала неестественно тёплой. Он чувствовал, как через всё тело струился странный поток, словно горячий ветер пронизывал каждую клетку. Появилась частая мелкая вибрация, и один из бутонов чуть приоткрыл свой трилистник, налившись золотистым свечением. Зор убрал палец, листья сложились, свет угас.

     – Оружие! – с каким-то укором ответил Сварг, – Это всё, чем мы способны вам помочь. Только помни – оно не даёт право на возрождение! Никогда и никому! Помни это, Урус-Зор, и рано или поздно оно убьёт и своего обладателя! – Сварг резко развернулся и поспешил прочь, в сторону склона. Остальные тулейцы незамедлительно последовали его примеру, похватав с собой сундуки.

     – Постой, Сварг! – закричал ему вслед Зор.

     – Третий восход Ассирия и мы откроем Аскрипаль… – не оборачиваясь, крикнул в ответ Сварг, и вскоре гости исчезли из виду.

      ***

     Зор без остановки, как одержимый ходил взад-вперед под парящей глыбой, подбрасывая на ладони камень варра. Что он только с ним не делал: тряс, тёр, дул, стучал по нему, но ничего не происходило. В какой-то момент даже решил его разрубить пополам, но вовремя остановился, решив, что таким способом точно ничего не произойдёт.

     Маргас в это время тренировал бойцов, добиваясь беспрекословной дисциплины и лишь Качудай в полном молчании, чуть поодаль ходил следом за Зором – хмурил брови, почёсывая подбородок, напряжённо о чем-то размышляя.

     – Скажи, Качудай, ведь ты тоже видел, как он рассыпался на части в воздухе? – повернулся к нему Зор, зажав плоскую штуковину меж двух пальцев, выставив перед его лицом, в этот момент двинув ими словно в щелчке, как упрямая штуковина вдруг разъехалась на две части, Зор замер, не веря своей удаче.

     – А? – не понял степняк, словно очнувшись и тут же подпрыгнул, будто встал на раскаленные угли, грохнулся на спину. Раскатистый грохот пронесся над плато, волной мощного ветра сбив с ног всех, кто на нём находился.

     Вечернее пасмурное небо озарилось вдруг ярким светом, из которого появилось нечто похожее на огромный наконечник копья, только в тысячи раз больше. Странная штуковина сверкала стальным отблеском, а из неё извергалось длинное яркое пламя. Огонь стремительно, в мгновение ока достигал парящей глыбы, врезаясь в нее, высекая громадные всполохи искр, сопровождаемые грохотом. Вспышка за вспышкой, огненные стрелы сыпались на «птицу» серых, словно дождь. Грохот стоял такой, что у многих носом пошла кровь.

     – Сюда! – орал Зор надрывно, размахивая руками, стоя под куполом опустившейся ниже глыбы, где снизу в центре раскрылось отверстие, из которого плотным столпом бил густой голубоватого цвета туман. Зор держал руку перед ключом, образовавшим круговорот из нескольких частей. Он пока до конца не понимал, что делать дальше, но заметил, что как только он пытается опустить руку, камень норовит сомкнуть все части.

     Бойцы в разнобой бросились в единственное укрытие. Никто не понимал, что происходит. В рядах мидейцев началась легкая паника. Серебристое нечто облетело плато по кругу и взмыв ввысь, извергло ещё одно пламя, обрушившееся в то место, где только что находились несколько человек. Разлетевшиеся комья земли и камней от удара, градом сыпались на бежавших в укрытие. Многим секло вдогонку спины, руки, ноги, но тулейские дары с успехом держали острые удары.

     – Смотри, Урус-Зор, их две! – закричал Качудай, мечась из стороны в сторону, не понимая, что делать.

     Извергавшийся огонь уже из двух небесных копий, непрерывным потоком лился на каращеевскую птицу, но казалось, не причинял этой глыбине абсолютно никакого вреда, а она лишь из невзрачного серого, наливалась медным красным цветом. Камень раскалялся. Зор это понял, как и намерение неизвестных уничтожить их вместе с птицей.

     Бойцы бежали под купол и те, кто попадал в светящийся поток, тут же исчезали.

     Камень был раскален до предела, и хватило бы одной капли влаги, чтобы расколоть его на части – так полагал Зор, уже ощущая этот жар на себе, истекая горячим потом.

     Небесные копья не унимались, обильно поливая огнём всё вокруг. Осколки летели во все стороны, накрывая, будто градом. Гариец вдруг вспомнил про тулейский дар. Не убирая ключа, свободной рукой достал из-за спины аваджару, притороченную туда несколькими ремнями, направил одной стороной в небо. Он до конца не понимал, что с ней делать, но интуитивно его пальцы перебирали драгоценные инкрустации – те засияли, рукоять потеплела. Зор остановил выбор на изумрудном камне, прижав его большим пальцем. Аваджара завибрировала очень мелкой дрожью, тело обдало холодным дуновением ветра, но словно изнутри, что даже спёрло дыхание. Трилистник резко раскрылся, обнажив иглу с небольшим с ноготь прозрачным, как хрусталь камнем. Тот вспыхнул ярким светом, ослепив на миг, и изверг из себя мощный сгусток струящегося света. В мгновение ока яркий поток достиг одно из летающих копий, разорвав того на мелкие куски, что во все стороны разлетелись огненные брызги.

     Зор ошарашено смотрел в сверкающее небо, не веря своим глазам. Он крутанул рукоять аваджары, камень под пальцем сменился. Все это Зор проделывал неосознанно, будто в тумане, словно руки знали что делать, помнили каждое движение из какой-то другой жизни. Яркий рубин обжигал палец. Дрожь… Противный ветер… Трилистник раскрылся ещё больше, у кристалла образовался ярко-алый ореол, сорвавшись в небо, по мере своего отдаления увеличиваясь в размерах. Второе «копьё» стремительно взмыло ввысь и в сторону, в попытке скрыться за густыми тучами, но ореол мгновенно окутал его и в тот же момент «копьё» остановилось, как по команде. Зор повёл рукой, ореол двинулся следом. Он медленно опустил его на плато, чуть поодаль, где до этого располагался лагерь. Убрав аваджару обратно за спину, ореол тут же исчез. «Копье» разделилось на две части, и из его недр появился варр.

     – О, Гаруда Всемилостивейший! – вымолвил Качудай, разинув рот наблюдая за происходящим, – Даже алдык-бай на такое неспособен…

     Варр стоял на месте, в упор глядя на людей. Люди в ступоре делали то же самое.

     Зор машинально опустил руку, в которой был ключ, и камень тут же нырнул в ладонь, собрав в себя все части – столп исчез, как и все мидейцы, кроме Качудая и Зора. Глыба медленно бесшумно взмыла на прежнюю высоту.

     Пауза затянулась. Варр вдруг достал из-за пазухи уже похожий камень, как он сразу же разлетелся на десятки мелких частей, образовав в воздухе некое созвездие, которое слегка светилось голубоватым светом.

     Качудай шагнул в сторону серого, схватившись за рукоять клинка.

     – Стой! – выкрикнул Зор.

     Степняк остановился, вопросительно обернувшись.

     – Уходить нужно, Качудай! Неспроста это, – он указал рукой на светящуюся паутину, по которой вар оживленно водил руками, в какой-то одному ему известной комбинации меняя местами части, которые тут же изменяли цвет с голубого на красный.

     – Бегом! – заорал вдруг Зор, в два прыжка настигнув степняка и за шиворот швырнув того вперед себя, вскинул ключ уже знакомым движением. Глыба выпустила пучок света, опускаясь ниже, – Туда, в свет! – орал Зор, подталкивая друга.

     Земля под ногами вдруг завибрировала мелко. Беглецы обернулись. Каращей по-прежнему стоял на месте, а перед ним крутился, набирая обороты огненно-красный калейдоскоп.

     Прыжок, другой, словно невидимая сила оторвала тела от земли. Они не успели ничего понять, как оказались внутри глыбы. Проход тут же захлопнулся, а в этот момент за бортом раздался оглушающий звон, сопровождаемый яркой вспышкой. От каращея и его парящей колесницы не осталось и следа.

     – Скажи, Зор, ты ведь мудрый гариец, поболее моего ведаешь… Вот сейчас живу, а не понимаю – не то сон, не то явь, аль бред какой? – замогильным басом бубнил Маргас, – А может я уж погиб давно там, в далёком бою, на далёкой родной земле, а всё вот это посмертица и вскоре закончится? – Искренне задавался вопросами здоровяк, разглядывая пространство вокруг себя.

     Подобные вопросы вертелись сейчас в голове абсолютно у всех мидейцев, и даже у Зора, который привык ко многому и знал многое. Только знать о чём-то и жить в этом пресловутом «чем-то», как оказалось – были совершенно разные вещи. Порой реальность ошеломляла дико, что становилось страшно за рассудок.

     Внутри глыбы не было ни стен, ни потолков, лишь только чёрный пол матового камня. Всё окружающее пространство Тулеи было прекрасно видно. Как поведал Маргас, они видели, как сгорали и рушились те странные «копья», и как каращей вдруг вспыхнул пламенем, что даже их новое пристанище пошатнулось. Ощущение отсутствия стен было обманчиво. Как только кто-то пытался пройти дальше, обязательно натыкался на невидимую преграду, от которой веяло лёгким теплом.

     Пол был огромен, в тысячу шагов, не меньше. По его периметру располагались множество странных лож с углублениями, повторявшими человеческие тела. Позади них возвышались столбы в два роста, и через каждую дюжину лож вместо столбов стояли огромные кубы. Всё было из камня, так казалось. В центре располагался огромный круглый алтарь, а над ним парила точно такая же глыба, в которой они находились, только размером в обхват двух рук. Сразу же над ней в воздухе была сплетена паутина светящихся нитей, шаров разных размеров и цвета. Как понял Зор, это была карта земель, похожая на ту, которую ему когда-то показывала Тарайя.

     – Это и есть птица, полет вершащая сквозь врата, что устроители древние оставили, – задумчиво резюмировал Зор. Он подошел к алтарю, с любопытством разглядывая матовый чёрный камень, сплошь испещренный непонятными символами золотистого цвета. Они были соединены между собой хаотичными тонкими прожилками, слегка пульсируя, будто в ритм сердца

     – Хороший буртук золота, однако! – присвистнул Качудай, восхищаясь искусным позолоченным полотном.

     – Это он! – Скинул Зор свою оружейную сбрую, подставив к алтарю ножны, такие же один в один матовые черные и с золотыми нитями, будто кровеносными сосудами.

     – Что делать будем? – Высунул голову из-за спин товарищей Маргас.

     Вокруг алтаря собрались все, уместившись в три ряда.

     – Дальше путь безвозвратный! – Поднял Зор голову, окидывая взглядом бойцов в собравшемся круге. – Братья, в правде вам говорю, не утаив ни намерения! Возвращаться нужно всем. Тулейцы обещали врата открыть. Те, кто останется, больше никогда не вернутся. Мы с Качудаем вдвоём идём дальше. Я не ведаю, что там, – Зор многозначительно поднял указующий перст вверх, – Но там уже моя война, а ваша доля идти на землю в помощь тем, кто остался. Вдохните ещё хоть раз степной свободы, да горной прохлады под шёпот звёзд. Возможно, мы не все врата уничтожили и каращеи все ещё могут пройти на Мидею.

     – Зачем говоришь так, Урус-Зор? – подал голос один из сирхов, – Ведь нас больше нет! Гаруда благословил на Мараджават Великий, и нет нам больше дела ни до чего. Наши жёны, братья, отцы смерть приняли нечестивую. Степную свободу пусть дети вдыхают, кто в живых остался – в них наше бессмертие. А коли сейчас воротимся назад, то кто их здесь защитит? Там воины Сарихафата, да гарийцы славные, коим равных нет на Мидее. Мы же на чужбине мараджават несём и живыми уже не вернёмся, иначе не свершится наш бой в чести! Мы давно путь выбрали, и вопросов больше нет, ничего нет – ты сам говрил, Урус! Если кто-то из нас предаст высшего воина земель – не пребывать ему в полёте с Гарудой, он не простит! Ты, Урус-Зор, делай, что нужно делать и собери все наши земли в одно соцветие, а уж мы как-нибудь тебя охраним! Пока последний черут стоит на ногах, пока брат мой гариец крепко держит меч в руке, мы все охраним тебя, ты не думай и сомнений не держи за поход этот! Наша стезя – смерть в бою с тобой, иначе не будет свободы ни нам, ни потомкам нашим!

     – В другой жизни шёпот звезд будем слушать! – поддержал его кто-то из гарийцев, – Ты брат, помни, и мы не забудем…

     Бойцы загалдели, обнажив мечи, загремели сталью, преисполненные вдохновения.

     – В туру! – скомандовал Маргас, и все тут же встали в общий строй, попрятав оружие, изобразив тишину.

     Зор протянул руку к алтарю, провёл ладонью по нескольким знакам. Золотые черты откликались ярким излучением. Он коснулся центра паутины, потянул её в одну сторону, цветные сферы закружились вокруг своей оси, подлетая ближе.

     – Что это, Урус-Зор? – вкрадчиво шептал Качудай, выглядывая из-за спины.

     – Земли. Вот только не понимаю, где Урай? Тарайя мне показывала его, я помню хорошо, но здесь иначе всё. Я видел соцветия, и они были иные, здесь же всё по-другому. Видишь, есть красные, а вот эта ближе к центру совсем черная. Хотя я помню, что Урай тоже у центра и он цвета неба нашего.

     – Может его каращеи извели уж? – выдвинул версию степняк.

     Зор задумался, нахмурил брови. Ведь Каращеи стремились именно к Ураю и к Мидее, но изначально, как рассказывала Тарайя, на Урай они пришли давно. Он коснулся темной сферы. Паутина тут же сложилась, уйдя на задний план, а выбранная земля приблизилась, увеличившись в размерах. На алтаре в этот момент высветился ярко один из знаков. Зор не думая положил на него ладонь…

     Уменьшенная копия глыбы над алтарём завибрировала, словно от напряжения. На мгновение показалось, что всё замерло и даже воздух замер. Всех, кто находился за пределами алтарного круга, подняло в воздух. Люди парили в невесомости какое-то время, затем их стало растаскивать по периметру, где находились каменные ложа, вдавливая в них сильным притяжением. Никто ничего не понимал, но и противиться не мог.

     Глыба над алтарем вдруг взорвалась, рассыпавшись в разные стороны, словно яичная скорлупа, а на её месте оказалась самая настоящая птица.

     – Смотри, Урус-Зор, это же птица Гаруды Большекрылого! – в изумлении таращился на яркий блеск Качудай.

     – Вот тебе и камень… – буркнул Зор.

     – В Сарихафате храм есть, он еще до сотворения мира стоял, как жрецы сказывали. Я был однажды там и видел стены камня цвета охры пустынной. Вот на них и были эти птицы, много птиц… Они сыновей своих славных ещё не оперившихся несут сквозь тьму к свету, где Гаруда наградит за смелость, не убоявшихся великого полёта!

     – Видать не совсем к свету они несут, коль скорбью земли возвещают...

     – Ну, тут уж не знать мне правды. Может жрецы чего напутали, а может правду и не помнит уж никто, – посетовал степняк, не отрывая взгляда от дивной птицы.

     Они поняли, что находились сейчас внутри этой диковины, но и наблюдали всё со стороны.

     Птица сверкала золотом, коего здесь было в избытке во всех вещах. Её величественный вид поражал воображение. Мощные огромные крылья были чуть загнуты, прижаты к корпусу, словно готовые распахнуться. Птица медленно вращалась вокруг своей оси, сверкая одним единственным рубиновым глазом, размером в половину головы.

     Из каменного пола вдруг материализовались два трона, тут же притянув к себе Зора с Качудаем. Круг с алтарем и находящимися на нем людьми отделился от основания, возвысившись и замерев в центре. Вообще, казалось, что всё было живым, и оно знало, что делать и делало это, согласно выбору человека. Пространство за периметром стало изменяться. Появилось движение – сначала медленное, потом чуть быстрее и вдруг в одно мгновение вокруг стало темно. Внутри царил полумрак.

     Зор сейчас видел отдаляющуюся Тулею, точь-в-точь ту, которую когда-то он наблюдал вместе с Тарайей изнутри врат. Земля становилась всё меньше и меньше, в какой-то момент став тусклой точкой. Яркий Ассирий тоже постепенно тускнел, пока не превратился в обычную звезду, коих на небосводе было неисчислимое множество. Могучая птица несла людей сквозь безжизненное тёмное поле, от созерцания пустоты которого захватывало дух, но тут же погружало в странную тоску, возвещавшую о полном одиночестве.

     Ощущение было, словно они замерли на месте, никуда не двигаясь.

     – Скажи, Урус-Зор, ты ведаешь многое, ответь – где жены наши? – вдруг спросил Качудай, отрешенно глядя в темную бездну вокруг.

     Зор вопросительно посмотрел на друга, не совсем понимая.

     – Я тут думал много и понял один важный момент, – продолжил степняк, – Вернее важным он стал в тот миг, как я о нём подумал. Я раньше никогда даже не знал, что можно о таком мыслить. Всё это было несущественным, неважным, пустым. Понимаешь, Урус-Зор – мы воины, всю жизнь в боях проводим, стремимся смерть достойную принять, чтобы забвение в вечной неге и великом полёте продолжилось. Желаем, чтобы Гаруда взял под крыло и возвестил нам наши радости, укротив печали навсегда… а куда уходят наши жёны?! Мы ведь никогда об этом не думали, и не было до этого никому дела. Мы стремимся под Крыло великого полёта но, по сути, канем в бездну. Никто! Никто и никогда из сирхов не был удостоен того великого полёта и не удостоится, ведь без крыльев не покорить те выси. Мы без крыльев, Урус-Зор! Как же сильно мы все заблуждались! Гаруда полёт дарует вместе с нашим рождением, а мы крылья те вырываем, топчем их в грязь бытия, не видя очевидное у самого носа своего. Он новые не даст, нет у него больше.

     – И что же крылья ваши?

     – Наши женщины – они и есть крылья! Это они, Урус-Зор! Они нас в мир этот приносят и они же полёт вершить даруют в смерти. А мы оберегать всю жизнь те крылья должны и чем пуще забота, тем выше полет тот будет за мерой! Я это понял вдруг точно явно, что сомнений моих в том нет нисколько. Я всю свою жизнь топтал то оперение, а когда вдруг это осознал и полёт тот ярким светом озарился, в этот миг Гаруда сам забрал те крылья у меня. Он правдой поступил, но я благодарен ему, что понять дозволил эту истину, пусть и поздно. Как думаешь, Урус-Зор, Ирелия ведь в радости великой теперь пребывает? – с надеждой в голосе, спросил Качудай, уставившись на друга.

     – Хм, вот как… – хмыкнул Зор. Он вдруг разглядел в этот миг в степняке яркую искру. Почувствовал её, как никогда раньше, что самому стало тепло от этого уж позабытого чувства. Это было столь неожиданно, что Зор улыбнулся невольно впервые за долгое время, – Я рад, Качудай, что ты это понял, и твой полёт теперь с тобой навсегда, верь мне! А Ирелия обязательно сохранит тот очаг, дождавшись тебя, она ведь обещала, ты должен верить, должен знать.

     – Скорей бы уж… – тяжело вздохнул степняк, – Нет, Урус-Зор, ты не подумай, что я смерть теперь нарочно искать буду, нет. Буду жить столько, сколько Гаруда возвестит, с честью каждое мгновение встречая, но нет во мне теперь трепета, а лишь покой и надежда, что когда-нибудь она встретит меня там… но сначала месть каращеям отнесу. Уж больно тяжела ноша!

     – Разве Сварг возвестил о смерти Ирелии? – искоса взглянул на него Зор.

     – Возвестил, – удручённо буркнул Качудай.

     Зор усмехнулся отчего-то, покачал досадно головой, ничего не ответив.

     Внезапно впереди появилась яркая белая точка, она быстро увеличивалась в размерах, проявляя из себя водоворот светящейся пыли. Птица нырнула в эпицентр этого вихря. Вокруг всё стало ярким, затем наступила темнота. Вспышка. Вынырнув из такого же водоворота пыли, они быстро приближались к тусклой звезде. Та постепенно росла, обретая свет. Впереди показалась земля, окутанная красноватой дымкой. Одна её половина была погружена в темноту, другая палимая солнцем имела чуть красноватый оттенок. Вокруг земли вращалось три луны разных размеров и ещё что-то, по форме чем-то напоминавшее их птицу в каменной скорлупе, только размерами с саму землю. Эта глыбина парила в невесомости на порядочном отдалении, но от нее тянулся едва уловимый световой след в сторону земли

     – Вселенский камень… – прошептал Качудай, – Точь-в-точь, что наш…

     – Зор, сил нет встать с этих постелей! – закричал вдруг Маргас, крепко удерживаемый невидимыми путами.

     – Потерпи, Маргас, наверняка, как только тверди коснёмся. Мы сами не можем двинуться.

     Земля быстро приближалась, и уже была четко видна небесная дымка, как вдруг из-за её изогнутого темного горизонта появились три таких же «копья», как и тогда на Тулее. Они летели сначала вместе, затем разделились резко. Двое ушли в стороны, а один стремительно несся в упор. Как по команде из их острых жал извергся яркий свет, ударивший по невидимому куполу птицы, что всё задрожало, стало невыносимо жарко, притяжение внезапно исчезло и мидейцы попадали со своих мест. Одно из «копий» не сбавляя скорости и не прекращая извергаться, врезалось в них, создав сильную тряску. Над алтарём птица покрылась алой дымкой. Противник атаковал почти в упор, испепеляя невидимый купол, очертания которого проявлялись по мере его нагрева. Никто не понимал, что делать. Людей швыряло из стороны в сторону, больно сталкивая друг с другом. Вокруг все потемнело, закружилось, уши закладывало от невыносимого гула чем-то похожего на раскатистый гром в одной непрекращающейся тональности. Яркая вспышка ослепила вдруг. Наступила звенящая тишина.

      ***

     Противная гарь била в ноздри, едким запахом приводя в чувства. Зор разлепил кое-как веки. Он лежал на выжженной земле, покрытой толстым слоем пепла. Неестественно тёмные плотные облака полностью закрывали небо. Тело болело так, что казалось, будто его прожевало в жерновах. Малейшая попытка пошевелиться отзывалась острой болью. Он перевернулся на бок, закашлялся, сплюнул кровью. С трудом, но все же удалось подняться. Качудай лежал рядом, уткнувшись лицом в землю, стонал, пытаясь пошевелиться. Ещё трое – гариец и два сирха лежали чуть поодаль с обезображенными лицами, пустыми глазницами глядя в чёрное небо. Издалека послышался стон, затем еще один. Мидейцы были разбросаны по небольшому склону, с трудом поднимались на ноги, осматриваясь, в первое мгновение не совсем понимая, где они и что происходит. Внизу, у основания склона в большом кратере покоилась их птица, вновь обретя форму камня. От кратера тянулся большой ров, который она пропахала, столкнувшись с землёй. Зор стал припоминать некоторые подробности крушения – все три копья по очереди протаранили их, после чего, птица покрылась каменной скорлупой, как только вошла в атмосферу земли и по касательной рухнула на землю, за мгновение до столкновения выбросив людей из своего чрева.

     Несмотря на странные сумерки, видимость была более-менее сносной. Сколько хватало взгляда, вокруг простиралась равнина, заканчиваясь с одной стороны высокой стеной не то гор, не то какого-то исполинского леса, понять было сложно. Равнина была после пожара и даже кое-где ещё тянулись вверх небольшие струи дыма.

     – Живы, Урус-Зор, живы, хвала Всевышнему… – простонал Качудай, кряхтя поднявшись на ноги, осматриваясь.

     – Не все, – кивнул Зор на мертвых.

     – В туру! – послышался где-то в отдалении хриплый голос Маргаса. Здоровяк пытался заползти на холм, шатаясь, падая, тяжело дыша. Бойцы растерянно бродили по пеплу, не до конца придя в себя.

     Зор достал из-за пазухи камень управления птицей, вскинул его, тот раскрылся веером, глыба тут же завибрировала в кратере, мгновенно налившись цветом раскаленного камня. Ключ сложился вдруг. Зор вновь его вскинул, камень разлетелся и мгновенно сомкнулся.

     – Сгубили птицу нашу, – удрученно буркнул Качудай, – Теперь точно не вернемся, – оскалился он в зловещей улыбке, засмеявшись вдруг.

     – Все вниз бегом! – заорал Зор, таращась в небо, откуда из-за темных облаков один за другим появились несколько летающих копий.

     Они приближались с разных сторон, из одного тут же извергся яркий свет, ударив по земле, чуть ниже склона, подняв в небо град камней и большую тучу золы.

     Бойцы бросились тут же вниз со склона, хотя было не понятно, что делать дальше. Холм был небольшой, все остальное раскинулось горелой степью вплоть до стены, что черным гребнем виднелась вдалеке. Зор тоже не понимал, куда прятаться, как память осенила вдруг и, выхватив из-за спины аваджару, о которой он уж и позабыл, направил на ближайшего летуна. Камень. Щелчок. Бутон раскрылся, сверкнув яркой вспышкой перед глазами. Ближайшее «копьё» в мгновение ока рассыпалось огненными брызгами, ярко осветив небосвод. Летевшие следом за ним, бросились в стороны, уйдя назад и вверх за облака. Мидейцы ничего не могли поделать и лишь наблюдали за происходящим с широко раскрытыми ртами и напряженными нервами.

     – Там! – заорал Качудай, указывая за спину Зора, откуда появились два летуна, тут же выпустив свои палящие струи.

     Гариец бросился вниз со склона, хватая попутно степняка за шкирку. Новый град камней и пепла поднялся в воздух, щедро осыпая людей.

     «Копья» пронеслись совсем низко над холмом, обдав жаром. Зор перевернул аваджару другой стороной, направил вслед уносящимся, коснулся первого попавшего камня, лепестки чуть приоткрылись, выпустив черное угольное облако, в миг накрывшее сразу обоих, разорвав тут же на мелкие осколки. Оставался последний. Зор перебрал все камни, выбрал нужный, которым уже пользовался. Касание. Выстрел. Алое облако накрыло «копьё», заставив замереть на месте. Зор медленно стал опускать аваджару, аккуратно приближая «копье» к земле.

     – Маргас, бегом туда, вяжите его! – закричал Зор.

     Мидейцы бросились к гостю. Зор убрал аваджару, рванув следом.

     Блестящая стальная птица приземлилась, разделилась надвое, оттуда вывалился варр. Одной рукой он выхватил клинок, другой выбросил перед собой светящуюся паутину, начав тут же передвигать на ней знаки.

     Зор понимал, что они не успевают, выхватил из-за спины меч и швырнул в серого. Бросок был такой силы, что черное тонкое лезвие, со скоростью хорошо пущенной стрелы прошелестело в воздухе, вонзившись в грудь каращея. Тот бухнулся на колени, голова обмякла, паутина зависла на том же месте с оставшимся одним единственным голубым знаком, остальные все были красные, пульсируя, словно в сердечном ритме.

     – Не успели, – тяжело дыша выпалил Маргас, подбежав к уже мертвому каращею.

     – Успели как раз! – Зор вытащил меч из тела, вытер подолом варрского плаща и вложил в ножны, – Тот раз на Тулее эта праща всё разнесла в клочья, – он подошёл к паутине, коснулся одного красного знака, поменял местами с другим таким же, оба изменили цвет. Зор уже интуитивно начинал разбираться во всех этих штуковинах, хотя пока и не соображал, какие силы всем этим управляли. Вернув знакам голубой цвет и после нескольких неудачных попыток, всё же сумел сложить веер, спрятал за пазуху.

     – Это тот самый Урай? – приложил Маргас ладонь ко лбу козырьком, вглядываясь в сумеречные окрестности.

     – Не ведаю, Маргас. Если это Урай, то плохи наши дела ратные и мараджават пеплом этим посыпан будет. Давайте его туда под угли , – скомандовал Зор, запрыгнул на стальной уступ, заглянул внутрь. Тесное углубление было разделено на две части. Впереди у острия большой сморщенный булыжник, а в его центре отпечаток ладони. Коснувшись его, верхняя половина «копья» медленно задвинулась.

     – Не сдюжить нам здесь, – прикрывая лицо воротником, морщился Качудай, – Долго этой отравой не сможем дышать, птицу нашу надобно поднимать.

     – Отдых ей нужен, – буркнул Маргас, так же прикрываясь рукавом.

     Дышать было действительно тяжело и чем дольше они здесь находились, тем сильнее ощущалась эта неприятная тяжесть. Бойцы закрывали лица, с шумом сипло вдыхая противную гарь.

     – Туда нужно идти, – махнул Зор рукой в сторону темной стены вдалеке, – Оттуда сможем осмотреться.

     Не спеша двинулись к непонятной гряде. Все до единого чувствовали, что долго здесь находиться они не смогут. Странная атмосфера будто высасывала силы, которых после крушения и так не было, а здесь ещё этот ядовитый воздух буквально отравлял лёгкие.

     – Страшно, Урус-Зор… – прошипел Качудай сквозь тряпку, едва поспевая следом.

     – Хм… Странно слышать это от тебя, – удивился Зор, остановился, коротко обернувшись.

     – Страшно вот так, в гари этой сгинуть, так ничего и не сумев. Не за себя страшно, а за землю нашу, коль судьба её ждёт подобная этой. Ты сказывал, что по весенним ручьям Тарайя приходила с Урая и вещала, будто Урай красив. Посмотри, мудрый Урус, что стало с землёй благой за то время! Урайцы не удержали, а мы осилим? На такой земле нет места нашим детям. Надобно сыскать кого, да расспрос учинить, за что так они землю сдали? Ты Урус-Зор, говорил, будто урайцы воины справные, и Раставан их предок славный, но что за сила та была, которую никто сдержать не смог? Даже мы каращеев сдюжили согнать с нашей земли и кордоны выставили. Теперь сирхи да гарийцы точно справно дозорничать будут, но костьми лягут, а серых не пустят, ну а коль протиснется чернь вселенская, так уверенность моя есть в том, что соберутся братья мидейцы, но отпор дадут! Дядья твои в Солнце Красном уж наверняка армию бурную выставили. Не каращеи это, Урус-Зор! Хоть и дюжие они бойцы, что кровь в жилах стынет от одного только взгляда стреножного, но не учинить такого, хоть несметные полчища ты их выстави!

     – А ты не на бойцов смотри, Качудай, а на колесницы их чудные, тогда и станет всё ясно. Думал ли ты когда, что сталь с камнем способны на свет разящий? – Зор достал из-за спины аваджару, повертел в руках, – Вот и я не думал никогда, и даже понять пока не пытаюсь больше, чем вижу, но пойму обязательно. А птицы их небесные, что в камень превращаются? Я лишь принимаю всё, как должное, не споря с действительностью, чтобы разум мой не помутился. Ты не печалься, Качудай, – Зор хлопнул его по плечу, улыбнулся снисходительно, – Все знания добудем, и вопросов не останется. Хотя, как утверждал один странный человек… А может и не человек вовсе… – Зор умолк, обернувшись, уставившись куда-то за спину Качудая.

     – Что утверждал, Урус-Зор?

     – Что вопрос всего один и ответ один. Эта тайна единственная во всем мире, и даже за пределами меры...

     – Что-то уж больно палит уголь этот, хотя и нечему гореть уж здесь, – возмущался Маргас, утирая испарину со лба.

     Температура воздуха поднималась, дышать становилось ещё труднее, пот застил глаза.

     – Маргас, ходу прибавить нужно! – остановился Зор, вновь уставившись в сумеречное небо позади, ¬– Птица! – заорал он вдруг, развернулся и, подталкивая вперед вечно путающегося под ногами Качудая, рванул за остальными. Повторять никому не нужно было по сто раз. Отряд ломанулся, что было сил, поднимая клубы черной пыли. До гряды оставалось совсем немного. Мидейцы бежали из последних сил. Жара усиливалась, но никто не мог понять откуда. Воздух разогревался быстро, начиная обжигать легкие, словно хорошим паром.

     Грядой оказался обширный каменный уступ, нависавший над большой пещерой, будто навес, козырьком тянувшийся на приличное расстояние. Мидейцы залетели по тень черного камня. Небо начинало медленно светлеть у горизонта.

     Огромная золотистая птица, точь-в-точь, как и та, в которой они прилетели, появилась на небосводе. Она быстро обрастала каменной скорлупой и к поверхности земли опустилась уже самая натуральная глыба. Вспыхнул световой столб. На угольной поверхности появились по меньшей мере сотни три румд. Они сначала сновали у кратера крушения, но затем в рядах румд начала твориться непонятная суматоха. У горизонта заалела заря. Воздух буквально плавился, волнами сильного марева колыхая окружающую действительность. Что происходило дальше, никто толком понять не мог. Местное солнце прокатилось очень быстро по небосводу, в считанные мгновения испепелив всё, что находилось на открытой поверхности. Человеческие тела вспыхивали, как сухой хворост. Глыба, принёсшая румд, раскалилась до красна. В какой-то момент она опустилась на землю полностью, но как только солнце скрылось, камень остыл, взмыл в небо. Рассыпавшись мелкой скорлупой, птица скрылась за мрачным небосводом.

     Мидейцы наблюдали за разыгравшейся трагедией сквозь узкие щели пещеры. Жар был настолько сильный, что горячие потоки воздуха проникали внутрь далеко под свод, сквозь лабиринты скалистых ходов. Лишь благодаря быстрому проходу местного солнца по небосводу, камень сам не успевал разогреться до критического состояния.

     – Ахргхаргхгррх, – раздался вдруг нечленораздельный басовитый вопль, разносимый громким эхом по каменным чертогам.

     Каменный свод был с пятерых ростом. Просторная тусклая зала терялась границами где-то далеко во мраке. Бойцы осторожно рассредоточились по пещере, медленно подступая к тёмной бездне, где полностью исчезал еле слабый свет от белёсых мутных кристаллов, коими были усыпаны стены ближе к выходу. Кристаллы имели разнообразные формы – от угловатых мелких с горошину, до крупных округлых с голову доброго быка.

     – Ну не каращеи ведь хоронятся, нас поджидая? – замогильным голосом шептал Качудай, чуть ли не отдавливая пятки Зору.

     – Не они, – прошептал Зор, будучи почему-то уверенным, что их как раз здесь нет, – Урайцы может, прячутся, кто в живых остался? Не успели мы… Гибнет Урай…

     – Ахрарргхагрх-а-а… – вновь раздалось где-то вдалеке за стеной кромешной темноты.

     Как только первые бойцы подступили к тёмной границе, впереди вдруг заискрился воздух, создав слабую туманную дымку, которая вполне сносно освещала окружающее пространство. Обширная зала заканчивалась, разделяясь на три небольших прохода с человеческий рост, и они вскоре соединялись в один общий.

     – Эй, Хумир, у входа половина остаётся! – отдал приказ Маргас, – Размид, через каждую сотню шагов по десятку ставь! Веньяр, вести держи со всеми!

     Внутри каменных гротов было уже не так жарко, и чем дальше вглубь они продвигались, тем становилось прохладнее, а иногда даже ощущались легкие порывы ледяного ветра из темных глубин.

     Проход постепенно расширялся, легким уклоном уходя вниз. К шелесту ветра добавился неясный шум, напоминающий водный поток. Впереди на фоне белесого кристаллического света стали изредка вспыхивать зеленоватые искры, словно брызги, разлетавшиеся в стороны, разбавляя мутную бель воздуха.

     Каждую сотню шагов оставляли нескольких бойцов, между которыми курсировали вестовые, контролируя обстановку.

     – Ахраргх… – раздалось вдруг совсем близко, прокатившись эхом над головами.

     Шедший впереди Зор поднял руку вверх, все замерли на месте.

     – Эй! – выкрикнул Качудай.

     – Тсс! ¬– приложил Маргас палец к губам.

     Впереди пещеру стеной перекрывал струящийся сверху вниз плотный туман, сквозь который иногда пробивались те самые изумрудные искры. Зор осторожно подошел к преграде, протянул руку, коснувшись прохладных потоков, и недолго думая шагнул в неизвестность. Он был изначально уверен в безопасности и осторожничал поначалу лишь наученный опытом последних жизненных событий.

     – Ахрг… – уставшим неестественным голосом буркнул человек, тяжело вздохнув.

     Бледного лица совсем старый румд, с белой пышной бородой стоял на небольшом острове покрытым каким-то синим мхом. Невысокого роста коренастый, одетый в какие-то рубища и подпоясанный широким ремнем со множеством разноцветных камней на том, он смотрел исподлобья на незваных гостей уставшим и даже казалось безразличным взглядом.

     Качудай потянулся к оружию, Маргас и несколько оставшихся бойцов с уже обнаженными клинками медленно расходились в стороны по узкой каменной бровке. Румд стоял в центре на островке в окружении небольшого изумрудного озерца, в который по стенам струились потоки странной влаги. Мелкие водопады спускались откуда-то сверху, где их начало терялось в довольно высоком затемненном своде, до которого не доходил свет. Чертог был довольно просторный, имевший вдоль стен множество всевозможных ступеней и каменных тропинок, а на противоположной стороне, у самой кромки воды, зиял темный проход.

     – Урайцев извели уж… не успели… – буркнул Качудай, медленно вытащив из-за спины тулейский клинок.

     – Агг-р-р…Аргх…Ахраргх…– эмоционально выкрикнул румд, взмахнул рукой.

     – Убери! – кивнул Зор на меч в руках Качудая.

     – Не время, Урус-Зор, с ними очами рыскать, да словесам их поганым внимать!

     – Убери! – повысил голос Зор, сверкнув недобрым взглядом на степняка. Качудай послушно с неохотой спрятал меч в ножны.

     – Хр-р-р-ргхр-р… Агхр-р-р… – тяжело вздохнув, развел руками в стороны румд.

     – Он не в силах изъясняться с нами, – сделал вывод Зор, шагнул на ступень ниже.

     Качудай с Маргасом спрыгнули следом, встав по обе руки. Маргас кивнул бойцам, те живо разошлись по кругу, оцепив чертог. Румд забурчал что-то нечленораздельное себе под нос, завертев головой, искоса поглядывая на окружавших мидейцев.

     – Родичи твои где хоронятся? – посмотрел Зор пристально в глаза старика.

     – Г-рх-х-х-р… – выдохнул безнадёжно румд, сунув руку за пазуху, – Хр-р-р… – прохрипел он, выбросив резко вперед сжатый кулак. Качудай с Маргасом дернулись в ответ, спрыгнув на последнюю ступень, выхватывая оружие.

     – Не нужно, Маргас! – Зор спустился к озерцу, шагнул в воду, где глубина оказалась всего по щиколотку.

     Низкорослый старик медленно разжал ладонь, на которой оказался разноцветный шар, словно сложенный из каменных лоскутов разных пород.

     – Агхр! – требовательно воскликнул старик.

     Зор уверенно подошёл к острову и протянул руку с раскрытой ладонью. Румд облегченно выдохнул, вложив в неё шар. В голове вдруг резко что-то зашумело, тело пронзило словно множеством игл.

     «Альметальпар-Бенатар-Бахтар-Шель! Я – царь вольный! Сторож матери нашей и с её погибелью уйду за меру мер…» – прозвучало вдруг где-то внутри сознания. Зор завертел головой, посмотрел на старика. Морщинистое лицо оскалилось в подобии улыбки, обнажив разноцветные зубы, будто они были выточены из тех же камней, что висели у него на поясе.

     – Ты… – опешил Зор.

     «Не говори слово человека, мы не поймём друг друга. Ваши слова – ложь! Твори мысль нужную, она нам обоим понятна, ибо неизменна во всём мироздании!» – вновь прозвучало внутри разума.

     – Урус-Зор, может он вахр какой? Ты осторожничай! Может в арканы его, да язык развяжем в миг? – бормотал Качудай позади, заметив растерянность друга.

     – Он слово несет, не тревожься, – Зор протянул шар, степняк осторожно коснулся и тут же резко отдернул руку.

     – Горит! – нахмурил брови Качудай, затем снова коснулся, дернулся, закатил глаза и с придурковатым видом стал озираться по сторонам, не понимая – откуда в его голове звуки?

     Зор кивнул Маргасу и тот тоже осторожно протянул руку, дотронувшись тёплого камня.

     – «Кто ты?» – мысленно задал вопрос Зор,

     – «Альметальпар-Бенатар-Бахтар-Шель! Я – царь вольный, царь без своего народа!» – повторил старик.

     – «Я – Зор! Мы – мидейцы с земли, что гардом служила когда-то. Что стало с Ураем? Зачем вы здесь?»

     – «Мне неведом Урай, о котором мысль вершишь. Ты спрашиваешь – зачем мы здесь? Кто – мы? Где – здесь?»

     – «Я понял», – Зор задумался, почесал подбородок, внимательно по-новому окинул чертог взглядом, – «Это не Урай разве?»

     – «Нет. Урай красив и величественен, а где ты здесь, Зор с Мидеи, увидел красоту? Быть может, по ту сторону камня в пепле её разглядел? Урай в круге ином, а это земля моя – Арея. Я вижу, что вы не из круга нашего. Я думал, что каращеи пришли за мной, чтобы лишить Арею своего последнего царя, но вы чужаки! Вы не нашего племени. Род чужой твой, что дух не воспринять мне никогда, будто нет вас вовсе здесь, но вы должны здесь быть! Вы пришли не за мной, за живицей, знаю», – Старик погладил свой разноцветный пояс, исподлобья поглядывая на гостей.

     – Смотри-ка, Урус-Зор, это и не Урай вовсе! – присвистнул Качудай.

     – Выходит так. Земля румд, о которой тулейцы сказывали. Она мертва и они камень жизни с других земель носят, чтобы оживить её.

     – «Нет, царь Ареи, мы всего лишь с путей сбились, что на Урай должны были вывести. Мы птицу седлали великую, она сквозь бездну нас во чреве своем несла, но видимо не ту землю указали. Скажи, царь, вы земли чужие губите зачем?»

     – «Не того круга земли указывали птице», – румд качнул досадно головой, – «А земли круга вашего моё племя губит по наветам каращеев. Они слепы и не ведают, что творят. Адивьи обманом великим сокрушили разум племени моего, и теперь румды слепы. Слепо земли губят, в надежде, что Арея возродится, засияв огнями чужими во чреве своём, но не бывать этому! Арея умрёт навсегда! Ты знай, Зор с Мидеи, что племя моё погибло большей частью, воспротивившись замыслу серых воинов иномирья, а другие, прельстившись кривдой сладкой, в услужение им ушли, уверовав в ту кривду. Они все теперь обитают на лунах наших, но жизни нет в тех лунах. А мы, кто раскусил обман, остались на Арее, укрывшись в камне вечном. Многие давным-давно уж смерть приняли, и я последний царь, кто хранит чертоги погребальные. Я каждый новый восход света нашего встречаю в надежде, что всё изменится, но ничего не меняется вот уже тысячелетия. Никто из тех, кто на лунах уж и не знает, какова была настоящая жизнь Ареи, а я в памяти храню те лета. Я бы рад был, если бы вы смерть мне принесли. Жизнь моего круга завершиться должна, устал я», – Румд посмотрел вверх, устало вздохнул, начав нервно поглаживать камни на своем поясе.

     – «Какой обман вершили каращеи?» – пристально посмотрел ему Зор в глаза, попытавшись уцепиться за разум старика, сразу же наткнувшись на странную пустоту, словно не было ничего: ни старика, ни его разума, ни сознания. Лишь откуда-то из глубин этой пустоты доносились слабые вспышки множества искр.

     – «Не делай этого!», – словно молниями в ответ сверкнул яркими зрачками румд.

     – «Прости дерзость мою, в том нет намерений дурных», – повинился Зор, тут же оставив свои попытки.

     – «Нет меня и никого из нас больше нет! Не пытайся оттого понять нас и себя не изводи, Зор с Мидеи. Помни, что скажу, и не неси гнев против детей Ареи. Когда-то был царь великий, что Ареей правил во благе вышнем. Земля наша сады чистого кристалла растила в себе, Те кристаллы живицу кругам большим даровали. Она на некоторых землях есть и сейчас. И вот в одночасье пришел из иномирья адивий грозный, светом ярким возвестив о прибытии своём, доспехом серебристым сияя, что очи слепило. Он наказал царю тому живицу великую укрыть навсегда, дабы не носить её по землям и кругам большим. Адивий ушел, не став дожидаться решения царя, а вскоре пришли каращеи, возвестив, будто Арея гибнет. Они востребовали рать огромную в своё подчинение для похода на земли иные, указав, что с живицей мы отдали и жизнь Ареи, что пришло время собрать живицу обратно во чрево родной Ареи. Они ушли, не дожидаясь ответа. Вскоре солнце наше стало пламенем жечь землю. Дни и ночи спутались, то сменяясь местами, то замирая на долгое время. Царь созвал совет десяти царей – десяти морей. Благо иссякло вдруг, а племя Ареи задумалось, и зерно раздора было посеяно. Кристалл стал меркнуть изо дня в день. Земля стужей великой покрывалась, затем на смену холоду пришел огонь. Жизнь стала невозможной на земле, тут-то снова и появились каращеи. Они луны наши обустроили для жизни, в плату за это востребовали в договор вступить с ними вечный, и что походами на земли указанные румды пойдут безропотно камень жизни добывать, чтобы Арею возродить. Но вскрыл однажды царь обман великий. В недрах тёмных, за лунами, да поясами бурь каменных притаился камень вселенский, что удерживает землю нашу, сбивая с пути нужного, не давая вершить круг жизни у солнца яркого. Тот камень – есть птица вселенская, подобна той, в которой вы пришли сюда, но гораздо величественнее и цели её другие. Она огромна, что все луны вместе взятые. Та птица удерживает Арею силою своей, оттого горит всё бесконечно и племя мое уверовало, что виной тому земли иные, на которые живица отдана была. И вот тот царь объявил племени своему, что всё подлог и обман, но племя в сомнения обратилось, разделившись надвое. Каращеи стали губить тех, кто поверил в их обман и попытался восстать против них. Многим удалось сбежать обратно на Арею, и царь тот возглавил восстание, но земля в итоге губила сыновей своих верных, находясь в плену птицы каращеевской. Серые поначалу сами пытались выследить здесь нас, но их оружие оказалась слишком сильным, что они сами гибли от этой охоты. Вскоре каращеи оставили попытки выследить мятежников. Многие румды позднее погибли, а кто сумел выжить – укрылись здесь во чреве каменном, обустроив заново жизнь, не видя света белого. Племя вольных пытались вразумить сородичей своих и даже несколько раз выступали походом на птицу каращеевскую, но всё безуспешно. Каращеи добили вскоре оставшихся вольных детей Ареи и наступили времена, когда царь остался в одиночестве. Он собрал последних погибших, кто был верен своей земле и скрыл их в живицу, что могла дать Арея, а потом и сам скрылся в той живице, когда жизнь его подошла к концу. Царь надеялся, что когда-нибудь племя на лунах воспрянет от кривды, сбросив ярмо гнёта подлых воителей иномирья, тогда и восстанут из живицы ведающие правду. Одно мне не ведомо – как вы смогли сюда пробраться? Каращеи румд спустили в охоту за вами…? Вот уже много столетий наших никто не спускался на Арею с лун. Вы птенцов варрских сгубили с легкостью, кто вы?» – старик вскинул седые брови, вопросительно глядя на троицу друзей.

     – «Нет гнева моего иль братьев моих, верь мне, Альметальпар-Бенатар-Бахтар-Шель! Я ещё на Тулее видел, что племя твое в неволе в бой идёт. Да и не воины они вовсе. Мы же с далёкой Мидеи пришли сюда и идём по следу серых. Они войной на наши земли пришли, но мы смогли закрыть все аскрипали, и отправились в поисках логова адивьев, ведь они вершат все эти войны».

     – «Значит, все-таки есть во вселенной воины, окромя каращеев…?» – румд вздохнул как-то облегченно, прикрыл глаза.

     – «Наши предки были воинами великими, мы же утратили то искусство чистого боя, враждуя меж собой. Вот если бы мы, да как они, тогда уж точно каращеям не носить серых голов!» – влез в мысленный разговор Качудай.

     Старик оскалился в подобии улыбки, обнажив сверкающие разноцветные зубы – «Вы и есть они! Они живут в вашем продолжении! Вы – нервущаяся нить одной жизни, но в разных проявлениях. Вы не можете быть хуже, только лучше – знайте это, Мидейцы! Всё, что умели они, всё это умели вы, как только свет земли узрели при рождении. Вы лишь убрали из жизни своей все те умения, дабы не разрушить друг друга до основания. Затеяв вражду с родичами своими, вы просто решили отказаться от того, что всегда – во все миги и сиги, во все мгновения и во всю вечность умели, дабы не сгубить себя окончательно! Но уж точно, если предок твой был ратником вселенским, ты никогда быть ратником тем не перестанешь, лишь отодвинешь его в дальний потаённый чертог за ненадобностью, позабыв, но помня! По-другому не бывает! Так жизнь устроена пред мерой и это главный её закон незыблемый… Да что я толкую, вы и сами это знаете, не признаёте только видимо отчего-то. Ну да ладно, не моя эта тревога, знать причины на то есть у вас».

     – «Мы видели ту птицу, что удерживает землю твою, это она?» – Зор мысленно представил в памяти ту самую глыбину, которая парила на значительном отдалении от Ареи, и от которой тянулся слабый рассеянный луч света к земле.

     – «Она. Никто узреть ее не в силах и понять. Румды так же память свою упрятали, что многие невежество породили в разуме своем. Царь Ареи последний был, кто знал об этой птице, но ему лунные румды уже не верили. Каращеи оболгали царя великого. Я верю – племя однажды воспрянет, раскрыв очи ясные. Верю, что сады возродятся, и кристаллы живицу лить станут, что всем землям, которые румды изрыли, хватит в достатке, чтобы раны залечить!»

     – «Скажи, как нам птицу нашу оживить?», – поинтересовался Зор.

     – «Каращеевские птицы сами оживают, коль не гибнут совсем. Она в скорлупе, значит, цела будет. Коль скорлупа облетит, погибнет тут же».

     – «Мы малую птицу схоронили в золе. Как её заставить лететь?»

     – «Птенца? Так же, как и большую – в них всё едино, жизнь одна правит ими».

     – «Выходит ты последний, или ещё кто есть на Арее? И кто же тогда ты, коль все сгинули и даже царь тот великий?»

     – «Никого больше нет и меня нет, но я последний царь тот самый», – старик усмехнулся, с сожалением опустив взгляд в изумрудную водную гладь, – «Ты, Зор с Мидеи, возьми живицы сколько понадобится, тебе она понадобится наверняка, я это знаю. Отнеси только весть народу моему, что семена хранятся здесь в чертогах этих. Как только Арея оживёт, пусть возрождают землю румды новые. Сделаешь все, что нужно, а мне можно уйти, устал сильно. Я ведь сколько ждал в надежде нескончаемой, что племя моё прозревшее придёт, а пришли вы. Наверное это правильно… Румды не воины, румды живицу должны добывать… а вы воины по роду, и не важно, что память свою сокрыли, оттого ими быть не перестали. Я же пред мерой тысячелетия стою, не смея шагнуть за её пределы, стало быть вас дожидаюсь, значит шагну скоро за её пределы».

     – «Погоди, мне сложно понять мысли твои. Почему тебя нет? И что нам делать с этой живицей?» – Зор посмотрел под ноги, разглядывая более внимательнее зеленоватую воду.

     – «Э, нет, это просто вода, можете жажду утолить. Водица не простая, силы крепит дюжие. Живица там, где я – последний царь, и все мы. Возьми с собою две меры, одну ему отдай», – кивнул старик на Качудая.

     Степняк удивился, совершенно ничего не понимая, о чем здесь сейчас шла речь, и тактично промолчал, стараясь не встревать своими суматошными мыслями.

     Маргас тоже ничего толком не понимал из сказанного, но зачерпнул пригоршню воды под ногами, пригубил, тут же удивленно вскинув брови. Качудай последовал его примеру.

     – Испей, Урус-Зор, такого нигде не встретишь! – изумился степняк чудесному вкусу и мгновенно накатившей ясности ума. По телу пробежала мелкая дрожь, после чего появилось ощущение легкой бодрости.

     – По одному можно! – отдал команду Маргас бойцам и они по очереди начали спускаться, чтобы утолить жажду. Нормального отдыха не было уже достаточно давно, а палящее солнце Ареи отняло почти последние силы. Чудесная влага была сейчас как нельзя кстати.

     – «Где же взять её и что с ней делать нам?» – продолжил мысленную беседу Зор.

     – «За мной пойдёшь, там и отыщешь, а меня отпустишь. Живица укрыться поможет, чтобы память сохранить, она не пустит за пределы, где суть сменяется. При памяти нужно оставаться иногда, чтобы ошибки суметь исправить. Вы видели два круга больших: один круг ваш, с соцветиями Перинея, другой круг наш – здесь всё погибло, но возродится. Есть третий круг, оттуда погибель пойдёт в наши дома, вот тогда память настоящая и пригодится, без живицы её не сохранить. Я пред мерою стою и вижу это явно и тебя вижу Зор с Мидеи. Живица нужна тебе, как никому из нас».

     – «Ответь, ты ведь видел адивьев – кто они и где земля их?»

     – «Неужто сам не ведаешь?» – Старик окинул тоскливым взглядом чертог, развернулся и скрылся в тёмном низком проёме у противоположного берега.

     Зор тут же бросился за ним, жестом указав остальным оставаться на месте, но Качудай поспешил следом, оставив Маргаса с бойцами утолять жажду.

     Проход был узкий и невысокий, что приходилось пригибать голову. Свет чертога позади быстро исчез, и наступила кромешная тьма. Степняк толкался позади, запинаясь часто, держась за стены обеими руками.

     – Шустрый старик однако, уж и след простыл, – буркнул Качудай, – Хотя живёт ведь здесь, наверняка каждую песчинку уж ведает по этим кротовьим норам, что нам и не угнаться.

     – Не живёт он здесь.

     – Как же?

     – Вот так, Качудай! Неужели ты не понял, что на этой земле давным-давно жизни нет?

     – Ну а царь Банхотрап, или как его там кличут?

     – Альметальпар… – поправил Зор и зажмурился от внезапного света.

     Ух-ты! – открыл глаза степняк.

     Четыре ровных стены шагов по сто из гладкого белого камня уходили вверх, постепенно сужаясь, сходясь в остроконечный пик. Они излучали мягкий свет, что вокруг было светло, как днём в ясную погоду. В центре залы находился постамент в пояс высотой, а на нём одиннадцать саркофагов из прозрачного полированного хрусталя.

     Зор запрыгнул на плиту. Ларцы были наполнены до краёв прозрачной жидкостью, а в её толще покоились румды – они все словно спали, но Зор понимал, что все они давно мертвы, может быть не совсем так, как представлял он, но жизни прежней в тех телах не было точно. Десять саркофагов были выстроены в правильный круг, а одиннадцатый находился в их центре. На его крышке в небольшом углублении лежало две точно таких же сферы из разноцветных каменных лоскутов. Сферы были точно такие, как и та, с помощью которой они общались с румдом, но и тот шар куда-то исчез, хотя Зор не помнил, чтобы возвращал его обратно. Гариец подошёл ближе. В главном ларце лежал тот самый старик, именовавший себя царём.

     Зор понял ещё тогда, а сейчас убедился, что они общались не с живым человеком, а с какой-то его запечатлённой, отсроченной в смерти сущностью. Удивления не было совершенно никакого. Казалось, будто всё это он уже где-то видел, когда-то знал, и даже проживал. Это волнующее беспокойное чувство странного воспоминания являло себя на уровне душевных переживаний, заставлявших ныть сердце. И эта болезненность являлась от неспособности до конца понять весь тот калейдоскоп неясных обрывочных воспоминаний. Может старик был прав, и вся суть кроется в нашей памяти? Памяти настоящей – той, что хранит в себе не образы, а чувства? Именно они были главным катализатором эволюции, и чем ярче и точнее, тем стремительнее происходила трансформация, выводившая с ложных тропинок на путь к той самой пресловутой истине – к той жемчужной бусинке на горе, к которой стремились все, но не понимали – что они вообще ищут? Стремление без памяти к неизвестности делало путь очень тернистым, и его многие бросали, не сделав даже шага.

     Зор коснулся первого шара, второго. Он сейчас чётко знал, что нужно было делать, словно это проделывал уже не единожды. Эхом в голове раздался тяжелый вздох старика. Зор взял обе сферы в руки и ларец тут же рассыпался мелкими хрустальными осколками. Жидкость разлилась и мгновенно впиталась в камень, словно в рыхлую землю. Царь, оставшийся лежать на небольшой плите, на которой стоял до этого саркофаг, начал быстро чернеть. Его лицо усыхало, обнажая разноцветные зубы. До того крепкие руки, быстро превратились в костяшки, обтянутые сильно потемневшей кожей.

     – Ну вот ты и свободен, – прошептал Зор еле слышно, глядя, как крепкое до того тело, быстро превращалось в труху.

     – Чудны дела Гаруды Всевышнего! – Качудай с широко раскрытыми глазами наблюдал за происходящим. Он часто утирал волнительную испарину со лба, и охал в удивлении.

     – Схорони! – протянул Зор ему один шар.

     – Зачем? – не понял тот, с испугом глядя на сверкающие цветом камни.

     – Живица это, – Зор сунул ему шар, а другой обеими руками повернул друг против друга в половине. Сфера вскрылась. Внутри она была полая, а на дне совсем с детскую пригоршню покоилась какая-то тягучая жидкость серебристого цвета, будто расплавленное серебро. Зор соединил обратно обе половины, повернул, и они плотно сомкнулись. И это он тоже знал. Память выдавала дозированные осколки, которые порой сложно было соединять в одну единственно верную картину.

     – Что делать с ней нам?

     – Память хранить. Уходим! – бодро скомандовал Зор, убрал сферу в карман из ремней, где покоилась аваджара, и быстрым шагом поспешил покинуть погребальный храм румд.

     Птица парила на небольшой высоте над котлованом, оставшимся после крушения. Зор вышел из пещеры, вскинул камень, тот разложился веером. Он коснулся одной части, затем другой, глыба тут же опустилась ниже, выпустив светящийся поток.

     – Живая? – подошел Маргас.

     – Ожила. Который раз пробую, ожила все-таки, как и говорил старик, – удовлетворённо буркнул Зор, сложил веер ключа и убрал за пазуху.

     – Эх, раньше нужно было посылать, – досадно покачал головой здоровяк, наблюдая за стремительно бежавшим по выжженной земле бойцом в их сторону.

     Из-за горизонта показалось солнце и стремительно понеслось по небосводу. Жар поднимался быстро. Угольная пыль, витавшая в воздухе, тут же вспыхивала мелкими искрами. Зор с Маргасом скрылись в тень пещеры, где прохладу давали те самые кристаллы, которые освещали тьму. Они были на ощупь очень холодными, что обжигали пальцы, при попытке до них дотронуться.

     – Тысяча шагов! – выкрикнул боец, влетев под свод каменного чертога, где уже наготове держали воду. Его быстро втащили вглубь, и в этот момент снаружи полыхнуло сильным жаром.

     Солнце прокатилось по небосводу и скрылось, как это уже было несколько раз, пока они пытались понять, что делать дальше.

     – Молодец, Веньяр! Пей скорее! – подхватил его Маргас за плечи, помогая удержаться на ногах.

     – Сейчас идти нужно! – попытался подойти Зор к выходу, но тут же отпрянул, обдаваемый горячим воздухом, – Ждём, пока остынет и идём. Второй короткий восход прошел, следующий длинный будет, должны успеть. Тысяча шагов – не много... Качудай!

     – Да, Урус-Зор! – вынырнул степняк из полумрака пещеры.

     – Бурдюки наполнять нужно.

     – Так уже! – хлопнул он по кожаному мешку с водой на поясе.

     – Маргас!

     – Тут! – буркнул здоровяк из-за спины.

     – Готовь команды нужные, пойдём скоро.

     – Бойцы! – тут же рявкнул Маргас, повернувшись к отдыхавшим воинам, – Уходить будем. Идём быстро но, не забивая вдох. Дышим редко. Помните – гарь ядовита! Воды берем, сколько сможем унести, как только силы отниматься начнут – пьём!

     Зор нервно расхаживал у выхода, периодически делая попытки подойти ближе по мере остывания воздуха. Он понимал, что каращеи не идут сюда только потому, что сами оказались заложниками своего оружия. Да и они наверняка понимали, что долго на Арее не выжить никому, это понимал и Зор. Они сейчас держались лишь за счёт прохлады пещеры, да чудодейственной местной воды, но долго так продолжаться не могло и любой, кто здесь задержится – обречён. После встречи с бывшим царём румд, Зор не находил себе места. Он во что бы то ни стало хотел помочь обрести румдам вновь свою землю, чтобы они воспряли памятью, как об этом мечтал старик, но гариец совершенно не понимал – как разрешить это бремя?

     Так же было совершенно непонятно, куда им лететь? Главное – оказаться внутри птицы, а там солнце не опасно, тогда можно попробовать разобраться более точно с картами земель и больших кругов. Было ясно точно одно – изначально им явился круг совершенно других земель. Карты схожи, а Арея оказалась на месте Урая в этом круге. Главным вопросом был другой – где же все-таки земля каращеев? Да и вопросов было много, а ответов ни одного.

     – Качудай! – крикнул Зор, выискивая степняка среди бойцов.

     – Ещё воды черпал, Урус-Зор… – подбежал тот.

     – Помнишь, как птицей править?

     – Ну, так… абы как… – удивился он.

     – Нужно выбрать другой круг, а на нём указать птице землю в том же месте, где и Арея находится. Это будет Урай!

     – Ты, Урус-Зор, не темни! – перебил его Качудай, с недовольным прищуром заглядывая другу в глаза, – Маргасу ведай, как той повозкой править, а я с тобой пойду! – в ультимативной форме выдал он.

     – С чего ты решил, что я куда-то иду?

     – Я слишком хорошо тебя узнал, Урус-Зор, чтобы сейчас думать иначе! Мысли твои сменились, как только тот мертвый царь с нами заговорил. И мне не нужно вахром быть, не нужно даже мысли твои зреть, чтобы понять, что они иные теперь! Или ты полагаешь, что Качудай тот степняк, плетью воздух секущий в погоне за сталью жёлтой?! Нет, Урус-Зор! Меня больше нет!

     – Не обижайся, Качудай, но я не могу уйти отсюда теперь…

     – Думаешь, я могу? Ведаю, что не можешь, а коль мог бы, тогда это был бы не ты! И если бы ты ушёл, знать путь лживый стал.

     Зор улыбнулся натянуто, хлопнул друга по плечу.

     За пределами пещеры уже было не так жарко. Арея отдалилась далеко от солнца, и вот-вот должен был начаться обратный ход.

     – Маргас, можно! – окликнул Зор генерала.

     – Выходим! – скомандовал Маргас.

     Бойцы молча похватали вещи, повязали каждый на лицо повязки из походной ткани, смоченные водой, в спешке покидая пределы каменных гротов.

     Шли сначала довольно быстро, но витавшая в воздухе гарь начинала попадать в горло, проникая сквозь плотную ткань, забиваясь даже через микроскопические щели, что дышать становилось с каждым шагом всё сложнее. Ход сбавили, стараясь реже вдыхать, иногда смачивая повязки на лицах, что кратковременно облегчало положение.

     К половине пути воздух стал заметно горячее, хотя этого не должно было сейчас происходить, как вдруг горизонт замерцал едва тусклым светом.

     – Бего-о-ом! – Заорал во всю глотку Зор.

     Вопреки ожиданиям солнце в этот раз появилось гораздо быстрее, чем в предыдущие. Возможно, был какой-то иной цикл, но на его расчёты не хватило времени.

     Бежали изо всех сил. У некоторых бойцов начался кашель. Водой обильно смачивали повязки на лицах, и это немного облегчало тяжелое дыхание.

     Солнце показалось узким серпом. Волна разогретого воздуха пронеслась по равнине, окатив сильным жаром, дышать было почти невозможно. До края птицы оставалось менее сотни шагов, как вдруг над головами раздался оглушительный громоподобный грохот. Из маленькой точки вдалеке, быстро сокращая расстояние, в небе появился сверкавший золотом огромный диск. Он испустил яркий луч, устремлённый в их птицу, та затряслась мелкой дрожью и стала постепенно двигаться следом за потоком. Диск начал удаляться вверх, утаскивая за собой серую глыбину мидейцев.

     – Маргас! – заорал Зор, бежавший позади всех, подталкивающий отстающих.

     Генерал обернулся, сбавил ход, оба остановились.

     – Держи! – бросил он ему каменный ключ, – Вскрывай!

     Маргас неуклюже попытался вскинуть чудную гальку, но с первого раза ничего не вышло. Зор ему помог и перед генералом раскрылся веер из множества частей. Пара движений осколками и птица замерла высоко в небе в попытке опуститься. Повинуясь зову ключа, она выпустила столп туманного света, но было слишком высоко.

     – Пока держишь, она не уберет его, как только руку опустишь, ключ в ладонь ляжет, и всё закроется, поэтому держи, пока сам не пройдешь!

     – Но ты-то что выдумал?! – тяжело дыша орал Маргас, истекая градом пота.

     – Уходи, потом думать будем! Помни одно – нужно выбрать другой круг, а на нём указать птице землю в том же месте, где и Арея находится. Это будет Урай… – кричал Зор, а слова его глухо тонули в раскаленном воздухе.

     Генерал спорить не стал, побежав следом за остальными. Выбора в принципе не было сейчас абсолютно никакого – назад к пещерам они не успеют, солнце быстро сожжет всех, что и половину пути никто не сможет преодолеть. Оставалось лишь только вперед и как можно скорее.

     – Что делать, Урус-Зор? – упал рядом на колени Качудай, не в силах стоять на ногах. Он тяжело дышал, скалился, истекаемый едким потом.

     Зор вырвал у него с пояса кожаный мешок с водой и сунул в лицо, жестом приказав пить.

     – Ты пей, Урус-Зор… – еле бормотал степняк, мутнея сознанием, – Мараджават нести кто будет…

     Зор плеснул ему в лицо воды и силой заставил напиться, – Туда! – швырнул он его в сторону варрского «птенца», лежавшего неподалёку, а сам выхватил из-за спины аваджару, направив в сторону диска.

     Камень, другой, третий… Он выбрал белый, коснулся, бутон раскрылся, выпустив едва заметную глазу ударную волну. Диск встряхнуло сильно, не причинив никакого вреда. Зор перевернул аваджару другой стороной, выбрал камень, коснулся. Раскрытие, всплеск яркой вспышки. Диск швырнуло сильно в сторону, его луч исчез, и птица тут же опустилась к земле, где бойцы из последних сил ныряли в туманный столп. Зор выстрелил снова. Диск отлетел еще дальше, чуть не столкнувшись вдалеке с одинокой скалой, увернулся и ушёл вверх, скрывшись

     Солнце поднялось на четверть из-за горизонта. Силы были на исходе. Зор уже начинал терять нить с реальностью. Голова сильно кружилась, ноги подкашивались. Он видел еле ползущего Качудая. Степняк приподнял голову в попытке сделать рывок и рухнул, уткнувшись лицом в угольную пыль.

     – Меня переживёшь! – прорычал Зор, схватив друга за шиворот, и побежал в сторону «птенца», волоча Качудая по земле.

     Двадцать шагов, десять, пять… Зор достал ключ, вскинул, верхняя часть тут же отделилась, обнажив внутренности.

     – Давай, Качудай, ну же! – Еле втащил он его, швырнув внутрь, прыгнул сам и убрал ключ.

     Как только верхняя часть сложилась, дышать сразу же стало легко. Прохлада и свежий воздух заполнили внутренности «птенца». Снаружи всё отлично просматривалось – казалось, что границ не было, но стоило протянуть руку, как она упиралась в препятствие. Солнце поднялось высоко и понеслось по небосводу, раскаляя воздух, заставляя искриться угольную пыль.

     Перед лицом в невесомости парила по уже знакомому принципу карта, на которой находилось много непонятных символов разных цветов, а в центре несколько фигур, среди них Зор узнал одну из лун. Он хотел направиться к той самой главной птице каращеев, что удерживала Арею, но пока не мог понять, как это сделать. Править «птенцом» нужно было ещё научиться.

     – Гаруда Всемогущий…! – бормотал позади сидевший Качудай, приходя в себя, пытаясь руками ощупать тесное пространство, казавшееся открытым.

     Зор наугад коснулся нескольких знаков, прозрачность стен тут же исчезла, сменившись на мягкую тёплую материю, чем-то напоминавшую змеиную кожу, оставив несколько брешей. Экспериментировать с остальными не стал, выбрал одну из лун, всё остальное растаяло, словно пар, а серый шар увеличился в размерах, проявив рельеф. Зор дотронулся вновь до луны, потянул в сторону, и сфера стала кружиться, проявляя на себе новые слабо различимые детали.

     – Здесь… – еле слышно буркнул гариец, ткнув указательным пальцем в границу темного и светлого участков. «Птенец» оторвался от земли, замер на мгновение и словно молния выстрелил в небо, с огромной скоростью покинув атмосферу Ареи.

     Земля румд постепенно уменьшалась в размерах, и уже можно было охватить всю её взглядом – разделенная на две части светом и тьмой, Арея выглядела гиблым местом. Луны медленно приближались. На карте сфера становилась больше, обнажая детали: одно большое озеро, горную цепь гряд, плавно переходившую в высокогорное плато и ровную границу странного леса, начинавшегося на том самом плато. Эта луна была самая крупная и отдаленная от Ареи дальше остальных двух. Только на ней одной едва виднелась тонкая дымка, обволакивающая её голубым сиянием. На приличном удалении от лун, в отражаемом свете солнца в черной бездне вселенной парила та самая громадина, от которой к Арее тянулся едва уловимый след, похожий на пылевой.

     Зор с замиранием сердца наблюдал за бесконечным темным пространством, сквозь которое они неслись. Он в какой-то момент понял, что может мысленно управлять «птенцом», ощутив, что как только они взлетели, он вдруг уловил суть направления полета и то, как этим всем править. Всё сводилось к довольно простому принципу, при котором нужно было чётко фокусировать внимание на движении – траектории и скорости. Как только Зор это заметил, не преминул тут же воспользоваться и попытался направить полёт в сторону таинственной громадины, которая была всему виной в мире румд.

     – Мы словно боги, Урус-Зор! – наконец подал голос Качудай, глядя на приближавшуюся поверхность луны, – Понимаешь, Урус-Зор?! Так только боги способны…

     – И птицы, – лаконично резюмировал Зор, пытаясь изменить траекторию, но на деле это оказалось не так просто. Обитаемая луна была уже довольно близко, как из-за её оборотной стороны появились два диска, похожие на тот, что был на Арее. Они разделились и начали быстро сокращать расстояние, приближаясь с разных сторон. Почти одновременно выпустили лучи, накрыв незваных гостей густым облаком. Зор сразу же ощутил, что больше не может подчинять своей воле птенца. Вся связь исчезла мгновенно, и как он ни пытался, ничего не выходило, даже исчезла карта, всё время до этого парившая перед взором. Диски синхронно двинулись в сторону луны, увлекая за собой «птенца».

     – Смотри, Урус-Зор, птица наша! – воскликнул Качудай, глядя куда-то в сторону.

     На приличном удалении, в охранении уже трех дисков к луне тащили их трофейную птицу.

     Поверхность луны приближалась быстро. Проявились две линии горных гряд, чётко выстроенных параллельно друг другу. Они были одинаковы, словно близнецы, и тут Зор понял, что это не горы, а земляные отвалы огромных размеров, как если бы их насыпали при возведении рвов, которые когда-то он видел в Дакане на родной земле. С внешних сторон каждого отвала тянулись каньоны, уходящие клином глубоко в недра.

     У горизонта вскоре показались огромных размеров странные звери, размерами не меньше тех гряд. Они с остервенением вгрызались в землю, набивая пасти и тут же выплёвывая содержимое, увеличивая в размерах очередной отвал. Сразу за ними начиналась равнина, похожая больше на пустыню. Небольшие серые клубы пыли кружили высоко в воздухе, сбиваясь в более крупные завихрения. Из-за горизонта стеной возникли с десяток остроконечных шпилей, выстроенных в ряд, а за ними идеально ровные кубы абсолютно чёрного камня. В огромном множестве они были расставлены в каком-то строгом порядке, напоминавшем пчелиные соты, только с тем отличием, что всё это было в объеме во все стороны, и создавалось впечатление некой странной реальности, которую сложно было принять. Она будто выбивалась из привычных вещей, раздражая мозг, и от нее хотелось избавиться, как от чужеродной, мешающей восприятию мироздания.

     Вскоре показались каменные постройки, отдалённо похожие на жилища, хотя может ими они как раз и являлись. Везде сновали люди, их становилось всё больше, и это были румды. Некоторые из них неслись большим числом верхом на распарах по серой равнине в сторону высокой пирамиды, тянувшейся высоко в небо. Её верхушка была отсечена, являя собой ровную большую площадку, на которой в центре стоял уже знакомый куб черного камня. Верховых румд становилось все больше. Они неслись со всех сторон, скапливаясь у подножия той пирамиды, а некоторые пытались карабкаться вверх, будто в каком-то остервенении, но скатывались обратно вниз. Монументальное сооружение видимо служило неким священным местом, или местом всеобщего сбора по какому-нибудь событию.

     Диски вдруг замерли на месте, что птенец оказался ровно над центром пика пирамиды. Из куба выехал пласт камня, затем ещё один и ещё. Черная громадина начала странную трансформацию, превращаясь в подобие какого-то жерла из остроконечных каменных стеблей. Излучаемый свет от дисков исчез, и на какое-то мгновение появилась карта перед лицом, но снова исчезла, а птенца начало медленно тянуть вниз.

     Зор не понимал, что происходило, он усилием воли попытался вновь восстановить ту связующую нить с «птенцом», но вдруг ощутил на пути разума что-то странное, иное. Перед духовным взором творился хаос некой непонятной энергии. Зор осознавал, что она исходила от этого самого жерла, в которое превратился куб.

     Энергия была очень мощной, но в ней что-то было не так, она словно не являлась порождением жизни, была мёртвой, пустой, но одновременно неимоверно сильной. Зор не мог понять этой метаморфозы, ведь в его понимании в мире всё было живым, хоть как-то пронзённое светом, и даже маленький хрусталик одинокой песчинки, пролежавшей миллионы лет в гротах самых потаённых пещер – был живым. Тёмные потоки струились в хаотичном движении, будто заданном каким-то неумелым мастером… Точно! Мастер! Зор понял это явно. Энергия была направленной в одно заданное действо, и поэтому не могла жить собственным потоком.

     Зор вдруг ощутил сильную обиду за нее, за эту мертвую подконтрольную кому-то силу. Ему непременно захотелось, чтобы она хоть на мгновение прониклась жизнью – тем чистым потоком света рождения изначального. Его всё еще теплящаяся искра, вдруг ощутив то безмерное желание поделиться живым, ярко вспыхнула, что свет, излучаемый ею пронзил насквозь тот тёмный хаос. Черные потоки замерли, будто в растерянности, затем вдруг резко сжались в один пучок и, завибрировав, рассыпались, явив собой размеренный огромный вихрь движения в круге, где в центре светилась маленькая искра.

     Притяжение внезапно исчезло. Перед лицом вновь появилась карта с лунами и знаками, а в центре в подробностях поверхность луны, на которой они находились.

     Зор тут же скомандовал мысленно, и их серебристое копьё молнией выстрелило в небо.

     Немного изучив карту, он направил «птенца» на затенённую сторону луны, где сейчас была ночь.

     Они пронеслись над невысокой горной грядой, прошли глубокое длинное ущелье. Зор ускорял «птенца» как мог, опасаясь, что преследователи быстро опомнятся, пустившись в погоню. Пока он смутно понимал происходящее здесь, но некую определенную суть уловил.

     – Мы не боги, Урус-Зор… – замогильным голосом напомнил о себе Качудай позади, – Ты – Бог, Урус-Зор! Ты, и никто другой!

     – Мы все боги, Качудай, помни это всегда, – усмехнулся гариец.

     – Нет, Урус-Зор! Я не знаю как, но я всё видел… чувствовал, Урус-Зор! Я это явно зрел, что трепет охватил мой разум. Ты жизнь творил, и я понимал то творение! Это был великий свет, пронзённый великим звуком, а всё, чего он коснулся – то живо стало! Я не знаю, как сказать, Урус-Зор, но, по-моему, я не достоин такого, – степняк сбивался, заикался, сильно волновался, не зная, как подобрать нужные слова, – Мне сейчас кажется, что я должен умереть тысячу раз, быть раздавлен и истязаем самыми кровожадными палачами сотни жизней, и только тогда может быть я смогу обрести достоинство зреть тот свет! Понимаешь, Урус-Зор, у меня странное ощущение, что всё, что я сейчас пронёс сквозь себя, узрев свершившееся – я это получил в одолжение, которое должен буду теперь вернуть множеством жизней, и их все одно не хватит, понимаешь? Но я готов!

     – Я рад, Качудай, что ты снова понял! – улыбнулся Зор, начав замедлять полёт, когда они уже довольно приличное расстояние пролетели по тёмной стороне луны. Внизу мелькнули странные деревья, больше похожие на какие-то раскидистые огромные лопухи на толстом стволе. Птенец почти остановился, снизился и коснувшись поверхности приземлился на окраине того самого плато, которое Зор приметил до этого на карте.

     – Это верно, Урус-Зор, что темень. Хорошие дела вершатся только так, – спрыгнул степняк на землю, вдохнул полной грудью, – Нет. Дома лучше!

     – Родные травы всегда лечат, идём!

     – Что делать-то будем, Урус-Зор? Как мы им объясним-то, что каращеи морок навели, и это обман всё?

     – Ничего мы им не объясним, это глупо. Что можно объяснить народу, который не знает – как иначе? Ничего! Вот и мы здесь не для того, чтобы слово нести.

     – Для чего тогда?!

     – Её убрать надобно, тогда и Арея оживёт, а они уж как-нибудь сами дальше, – кивнул Зор на светящуюся в ночном небе овальную фигуру.

     – Хм… Это как же мы такое утворим?!

     – Ты ведь сам сказал – мы словно боги, – усмехнулся Зор, хитро заглянув степняку в глаза, – А боги могут всё!

     – Верю, Урус-Зор, что можешь многое, и даже сомнение не имею, что адивьям тем хребет сложишь надвое, но вот это… – с искренним удивлением махнул рукой он в небо, – даже боги не все, наверное, одолеют! Хотя нет, Урус-Зор, ты всё сможешь, я это зрел.

     – Богам это ни к чему! – уже без доли юмора ответил Зор, вглядываясь в окрестности, – Это нужно людям! Нам нужно. И никто, кроме нас этого не сделает. Мы ведь потомки воинов с Мидеи, хотя я не хотел никогда быть тем воином, но видать надобно нести до конца эту ношу. Поэтому – никто, кроме нас!

     – Как скажешь, Урус-Зор! Верю слову твоему, хоть и сложно мне понять, сказанное тобою.

     – Братьев вызволять нужно. Наверняка птицу нашу туда же утащили.

     – Та пасть недобрая, – буркнул степняк, вспоминая темное жерло.

     – Всё доброе, Качудай, всё… только не помнит об этом, и мы давно позабыли.

     – Смотри, Урус-Зор! – заорал Качудай, тыча рукой в темноту, где вдалеке сверкнули те самые диски, осветив слегка небосвод, а впереди них в сторону плато неслась их птица, постепенно обрастая скорлупой.

     – Маргас! – выкрикнул Зор, машинально выхватил из-за спины аваджару, и когда мимо них пронеслись беглецы, уже отточенным движением вскинув её, выстрелил сначала в один диск, затем в другой. Камень был выбран случайный, но он оказался настолько действенным, что оба преследователя рассыпались огненным дождём, ярко озарив окрестности на короткое мгновение. Где-то вдалеке, где в темноте скрылась птица, послышался грохот. По земле прошла дрожь, а вместе с тем в небо поднялся большой столп пыли.

     – Летим! – скомандовал Зор, и уже хотел было бежать к «птенцу», как из-за горизонта появились ещё десяток таких же дисков, а впереди них сверкающие копья-птенцы. Они излучали яркий направленный на землю свет, что на плато стало светло, как днём.

     – Туда! – подтолкнул Зор друга в сторону небольшого скопления останцев неподалёку.

     Копья приблизились к каменной равнине и начали медленно прочесывать окрестности. Один из дисков подлетел к обнаруженному «птенцу» и, захватив его в свой капкан, поднялся в небо, увлекая за собой.

     – Эх, Урус-Зор, отняли всё-таки… – шептал и досадно качал головой Качудай, вжимаясь в холодный камень ближайшего останца, за которым они укрылись.

     – Тсс! – приложил палец к губам Зор, осторожно выглядывая из укрытия.

     Копья рассредоточились по плато, медленно двигаясь в сторону убежища беглецов. Каждый из них испускал широкий луч света вниз, который шерстил по камню, буквально раскаляя его, выбивая испарину из трещин, где скопилась влага. Чем ближе они подбирались, тем сильнее ощущался жар. Пыль, поднимаемая в воздух нагнетаемыми потоками, тут же вспыхивала искрами.

     – Бежим, Урус-Зор, спалят ведь! ¬– сквозь зубы цедил степняк, вжимаясь в останец с такой силой, что казалось, продавит его.

     Зор ничего не ответил, лишь махнув рукой, полностью сосредоточившись на противнике. Копий было слишком много. Он лихорадочно соображал, как поступить и нервно перебирал большим пальцем камни на одной из сторон аваджары. Вдалеке вдруг послышались крики и лязг оружия. Одно копьё перестало палить землю, медленно поднялось вверх, развернувшись в сторону, откуда доносились звуки.

     Зор выстрелил. Стальные брызги рассыпались огненным фонтаном в небе. Прыжок в сторону, еще два выстрела. Смена камня. Выстрел. В этот раз он случайно надавил на два разных кристалла…

     Объёмная волна, созданная аваджарой, окутала все уцелевшие копья разом. В пространстве появился слабый гул, постепенно усиливающийся, что становилось невыносимо. Качудай заткнул уши, Зор бросил оружие на землю и закрыл голову руками. Звук рос, и казалось, от него вот-вот разорвётся голова. Голубоватый дымчатый кокон резко сжался в одну точку, схлопнувшись со всем содержимым, будто ничего и не было. Свет иссяк, наступила вновь кромешная тьма, лишь слегка разбавляемая светящейся в небе далекой глыбиной каращеев.

     – Аа..а-а-а, – держался за голову степняк, кривясь лицом, выползая из укрытия.

     – Цел? – Поднялся на ноги Зор, глубоко вдыхая, бросил аваджару за спину, поправил ремни.

     – Хвала, Гаруде! – простонал степняк, встряхивая головой, – К нашим скорее… – не успел он договорить и рухнул на землю подкосившись. Едва различимые тени прошмыгнули где-то рядом.

     Зор молниеносно среагировал, отпрыгнул в сторону, как у лица свистнула плеть. Взмах клинка, другой. Кровь брызнула из разрубленной шеи. Удар. Взмах. Прыжок в сторону. Удар. Перо Гаруды рассекало плоть с привычной легкостью, не встречая на своём пути практически никакого сопротивления. Тень шмыгнула мимо, прыгнув сбоку. Зор пригнулся, шагнув навстречу, и размашистым росчерком разрубил тело еще одного пополам.

     Казалось, что всё стихло. Зор подбежал к степняку, помог тому подняться, как из темноты полезли румды со всех сторон. Они подбрасывали вверх какие-то шары, те вспыхивали мутным тусклым светом, падали на землю, продолжая светить.

     Качудай подскочил на ноги, отпрыгнул назад, выхватил оба клинка и, развернувшись, стал орудовать ими, словно мельница при урагане.

     Румды поднимались на плато, уверенно быстро карабкаясь по почти отвесным склонам, и тут же бросались в атаку. Пять, десять, двадцать человек…

     Гибли одни, им тут же на смену приходили другие.

     В небе замаячил варрский «птенец» – он поднялся из-за обрыва и сразу же выпустил поток огня, разорвавшего несколько каменных останцев. Осколки больно рубанули по телу, но тулейские доспехи держали острые удары. Зор машинально выхватил аваджару, выстрелил в ответ. Он уже не удивлялся абсолютно ничему, холодно рассчитывая каждое свое действие и предугадывая манёвры противника. Румды наседали всё большей массой, но неумело, неуклюже, что выдавало в них никудышных бойцов. Гариец и сирх отчаянно рубили врага, снося головы, деля тела надвое, ломая крепкие шеи.

     – Раз! – кричал степняк, разрубая широкую грудь бородатого румда, – Два! – еще удар и следующий лишился обеих ног, – Раз.. Два… Раз… Два… – Качудай вдруг ощутил в себе боевой задор, коего не испытывал до этого никогда. Нет, что-то похожее было, но сейчас всё стало более ярче, как будто этот задор приобретал черты некоего сакрального знания, возраставшего в каждом взмахе. Реальность воспринималась чётко, без лишней суеты разума. Сознание словно приоткрыло какую-то потайную дверь, выпустив до того позабытые древние умения, как глоток свежего воздуха давшие волю телу, укрепив боевой дух. На какое-то мгновение степняк расслабился, уверовав в как ему казалось неиссякаемые силы, пропустив сильный удар в голову, растерялся, еще один… запнулся, полетев на землю, падая подрубив ноги одному из нападавших, и все же сумел подняться вновь. Задор вдруг исчез, будто подразнив, оставил раздраженное разочарование.

     – За Ирелию вам! За Тулею! – в бешенстве рычал сирх, взмахами обеих клинков отсекая головы попадавшимся на пути. Звериная ярость накрыла разум, вгоняя в неистовое буйство. Румды отпрянули.

     Зор вихрем рубил заметно сдавших детей Ареи. Бородатые лунные аборигены поубавили натиск, и уже не лезли на плато, а уцелевшие, еще не вступившие в бой пятились, спускаясь обратно.

     Два диких воина кружились в безумном танце смерти, оттесняя врага к обрыву, и вот последний полетел вниз…

     Светящиеся шары заметно угасли, оставив ореол совсем тусклого свечения вокруг себя.

     – Уходить нужно скорее, – хлопнул Зор по плечу Качудая, глубоко часто дыша.

     – Угу… – буркнул тот, убрал мечи в ножны, рухнул на колени и повалился на бок, сильно захрипев.

     – Пей же! – кричал гариец, трясущимися руками пытаясь напоить степняка водой, что осталась еще с Ареи.

     Тот лежал на спине, иногда хрипел, часто в судороге дергая ногами. У виска была лишь единственная небольшая рана, да и та почти без крови. Он так лежал уже достаточно долго, а Зор всячески пытался привести его в чувства.

     Глоток, другой. Дрожь наконец-то унялась.

     – Что было…? – растерянно бормотал Качудай, приходя в себя.

     – Война.

     – Нет нигде покоя от неё, – равнодушно отметил он, усмехнувшись приподнялся, сел, сделал еще хороший глоток воды, протянул, – Пей и ты, Урус-Зор, не будет больше.

     Зор допил остатки, посмотрел внимательно на Качудая.

     – Устал я, Урус-Зор. Не знаю, как сказать. Сил словно нет. Нет. Они есть и их много очень, что до этого я не испытывал никогда в своей жизни такого. Но тогда казалось, что будь я преисполнен той мощью великого воина, которой касаюсь сейчас – это будет лучшей наградой жизни… и вот она! А услады нет. Словно груз камнем на шею повесили взамен тех сил, что удавка дышать мешает. Понимаешь, Урус-Зор? Я будто дышать по-настоящему учусь одновременно с этой силой, и вдохнуть хочу полной грудью, а не могу теперь, задыхаюсь, что влага недостойная воина порой норовит очи окропить. Они пришли вместе, но оставить нужно что-то одно. Другой раз, как будто веды достойные мудрецов просыпаются во мне, и я начинаю понимать – где мы, кто мы! И от этого знания так страшно становится. Я гибну каждый новый миг моей жизни, каждое мгновение нашего пути. Гибну, рождаясь снова. И каждый новый «Я» всё пуще не желает быть более тем воином, но не может иначе, а смерть вновь и вновь приходит. Каждое новое рождение всё больше противится оружию, а я не могу. Не могу выбросить его, не имею права на то! Я так хотел бы сложить ту сталь. Растоптал бы в вышней радости, ликуя безмерно! Я! Урус-Зор, как?! Другой раз думаю, а не морок ли всё это? Скажи, Урус-Зор, разве бывает такое?! Мне сложно это понять.

     – Мы все рано или поздно желаем содрать грубую шкуру, в надежде обнажить то настоящее, вот только шкура та крепка и иной раз сдирая её с себя – жизнью платим.

     – Я не боюсь, Урус-Зор! Смерть нисколько не тревожит давно уж. Если б знать наверняка, что избавление придёт от этой муки. Вот Мидею жаль не увидим больше никогда. Жаль...

     Вид друга был сильно уставший, даже скорее какой-то равнодушный. Таким Зор его еще не видел никогда, ну может за исключением, когда его стан погиб. Впервые за всё это время, сколько их судьба сводила вместе, Качудай вдруг поник, осунувшись во взгляде – том озорном ранее, с хитрецой в азарте. Сейчас это был тяжёлый, полный тревожной скорби взгляд совсем другого человека. Зор очень сильно желал, чтобы Качудай обязательно увидел хотя бы коротким мигом родную Мидею. Он переживал за него так же, как когда-то в детстве за отца, и даже испытал то странное чувство, всколыхнувшее память. Он видел, что степняк двигался в своём сознании к той самой погибели, к которой стремительно шёл и его отец. Видимо эта трансформация непременно выводила к краю пропасти, где нужно было суметь твердо устоять, не дрогнуть, чтобы та ноша не оказалась напрасной. Зор и сам уже смутно понимал, во что они ввязались и чем все закончится. Он старался меньше всего думать о том, увидят ли они еще хоть раз родную землю? Это уже было не главным. Он непременно хотел дойти до Урая, до адивьев, забрать Тарайю. В том, что она жива, Зор не сомневался нисколько. Всё это время он явно ощущал ту незримую нить, связывающую их обоих, и иногда в мгновения отчаяния, он касался своим сознанием этой нити, и она вибрировала, отвечая лаской и покоем.

     Усталость вдруг резко навалилась, клоня в сон. Качудай уже тихо сопел, облокотившись о холодный камень. Глаза закрывались. Зор усилием воли давил попытки сознания угаснуть, как вдруг заметил неясный силуэт неподалёку. Зор как бы нехотя закинул руку за голову, почесал затылок, осторожно потянул рукоять клинка, стараясь не выдать своей осведомлённости, и молниеносным выпадом вперёд, росчерком клинка прошёлся по материализовавшемуся каращею, но меч рассёк впустую воздух, не причинив тому никакого вреда.

     Нервы были на пределе. Он готовился, пытаясь сейчас предвидеть действия незваного гостя. Каращей вдруг покрылся какой-то моросью, стал мелькать странным образом, словно исчезая и появляясь. Зор ничего не понимал.

     – Варр-русс… – тихо, но в то же время четко обозначил себя гость, выставил медленно руки в стороны, давая понять, что не собирается нападать, и сделал несколько шагов навстречу.

     Это был тот самый варр с первой встречи на родной земле. Его Зор узнал бы среди тысячи.

     Варр медленно раскрыл ладонь, на которой лежал небольшой шар из разноцветных лоскутов, точь-в-точь, как тогда у царя Ареи, только меньший в размерах.

     – Варр-русс! – требовательно кивнул он на шар.

     Зор достал свой, он сразу же покрылся ореолом тусклого свечения. До слуха донёсся какой-то шум, и на этот раз он шёл не изнутри разума, а извне, затем шум сменился голосом.

     – Не с боем, а с вестью! – заговорил гость привычным слогом, хотя, казалось рта вовсе не открывал. Он как бы изучающее смотрел на Зора, едва заметно клоня голову то на один бок, то на другой, щуря тёмные большие впалые глаза. Голова его была полностью лысая, со множеством продольных складок, что создавало эффект водной ряби. Широкие острые скулы чуть дергались, а большие ноздри с шумом вдыхали лунный ночной воздух. Взгляд варра словно пронзал насквозь, цепляясь за каждую клетку, изучая её.

     Зор молча кивнул. Он с не меньшим любопытством смотрел на серого посланника, в попытке зацепиться за мысли, намерения того, но словно натыкался на некую пустоту – на какое-то странное огромное пространство, которое не позволяло себя изучить, словно чужеродное. Оно окутывало свои границы отторгающими потоками, являясь одновременно чем-то грандиозным, но кажущимся пустым.

     – Тебе выбор дарован! – продолжил варр.

     – Нет никакого выбора, – холодно ответил Зор.

     – Ты заблуждаешься. Выбор всегда есть, и он бесконечен в своём проявлении. Тебе же дарован наш выбор! Мы птицу вам оставим, и с восходом у склонов мангарейской выси никого не станет. Ту, которую сыскать пытаешься, вернём в здравии. На том слово моё нерушимое!

     Зор сейчас был по-настоящему удивлён. Он до этого предполагал множество разных вариантов развития событий, и все они сводились к одному более-менее прогнозируемому исходу, но то, что к ним придёт говорить варр – этого не ожидал никак. За всё то время противостояния, в которое они были ввергнуты, это был первый и неожиданный контакт с загадочными каращеями. Он не знал, как быть в столь неожиданной ситуации. Первым порывом хотелось пленить и выпытать всё, но Зор понимал, что варр не так прост, и ничего из этой затеи не выйдет. Тем более тот пришёл говорить, а вестников никогда не пленили, даже таких, как каращей. Зор не был силён в военном искусстве, но точно знал, что не имел сейчас никакого права хоть как-то навредить серому, добровольно и без оружия пришедшему в их стан.

     – В мену что хотите?

     – Вы уйдёте, и с этого мгновения укроете своё оружие печатями мёртвыми. Мы даже его вам оставим…

     – А что же с румдами будет? – перебил Зор.

     – Если не примешь этот выбор – погибель вас всех ждёт, а та, которую ищешь, жизнь свою завершит вместе с твоей.

     – Зачем вы к Ураю пришли? Зачем к нам на Мидею рвались? Румд зачем земли лишили? И главное – почему поражение готовы принять, коль в ином случае смертью грозите?

     – У тебя есть выбор забрать ту, которую ищешь, и уйти победителем в этом бою, либо сгинуть. Ты ведь за ней пришёл, так забирай! – твердил варр, не обращая внимания на вопросы.

     – Нет у нас никакого выбора, – усмехнулся Зор, – Давно нет, ибо мы его уже сделали, а дважды не выбирают!

     – Вы слишком далеко зашли! С восходом либо смерть, либо победа… – варр убрал шар, шагнул назад и растворился в темноте.

     Зор испытывал сильное смятение. Ему только что предложили на откуп Тарайю, но за что? По сути, за ней он и шёл весь этот свой путь. И вот он наконец-то сможет увидеть её, обнять, вдохнуть аромат весенних первоцветов, но только почему-то от этих мыслей не становилось легче. Они уйдут. Уйдут победителями! Каращеи признают поражение, вот так просто преклонив колени. А как же румды? Царь Ареи ушёл за меру с надеждой…

     Но, если они не примут условия варра – Тарайя погибнет, погибнут все. Это было странно. На самом деле Зор знал уже все ответы на вопросы, просто ему хотелось оттянуть это понимание, поразмышлять, чего он давно не делал, оставаясь наедине с самим собой, и сейчас был как раз тот самый момент. Он до последнего надеялся, что все же сможет хоть как-то обойти стороной участь, в которой непременно нужно принять на свою душу все те жертвы уже свершившиеся и грядущие в случае не того выбора. Они слишком далеко зашли…

     Он решил давно за себя и за Тарайю. Он знал, что их путь един. Их жизнь едина, хоть они до этого и не шли рука об руку, да это и не важно. Но было обидно за Качудая, за Маргаса, за всех тех, кто еще стоял в строю и уверенно шёл вперёд. Он должен был решить их судьбу до рассвета, даровав каждому либо меру, либо победу. А мог ли он решать? А было ли это победой…

     – Не думай за меня, Урус-Зор, – вдруг тихо пробормотал Качудай, открыв глаза, – Мне сон снился, будто ты остановился перед пропастью, остановились и все мы, – степняк поёжился, плотнее укутавшись высоким воротом куртки, задумчиво посмотрел в ночное небо, – И вот нам во чтобы то ни стало нужно перешагнуть через ту пропасть, но полёт вершить способен только ты, мы – нет. Но если ты взлетишь, мы следом устремимся, погибель в пропасти той приняв. Назад нельзя, Урус-Зор! – он перевёл взгляд и пристально прямо заглянул Зору в глаза, как никогда этого раньше не осмеливался сделать, – И если вдруг появится такая пропасть, Урус-Зор – лети! Не думай о нас, ведь нас больше нет, помни об этом…

     – Я знаю, Качудай, – кивнул Зор, тоскливо улыбнувшись.

     Они все давно обо всём знали, только делали вид, что всё еще чего-то не понимают, в душе каждый надеясь на лучшее.

     Сразу за долиной останцев, начинался подъем на невысокий пологий скальный склон, сплошь покрытый толстым слоем белых мхов. Путь обрывался широким ущельем, за которым плато продолжало тянуться вдаль.

     Зор с Качудаем подбежали к обрыву. Они торопились в сторону недавнего шума боя, в надежде успеть к своим до рассвета. Слабая заря уже занималась у горизонта.

     – Эх, не пройдём! – досадно буркнул Качудай, глядя вниз, где по дну ущелья сновали не менее пяти сотен румд, – Гаруда Всемогущий! Смотри, Урус-Зор! – воскликнул степняк, присвистнув, – такого я даже в Сарихафате разом не встречал!

     Ущелье было коротким и вскоре переходило в долину, сплошь заполоненную по меньшей мере десятью тысячами бойцов. На этот раз арейские дети имели доспехи: несколько крупных желтых пластин закрывали грудь и спину, на головах трёхрогие шлемы, начищенные до блеска. Некоторые из них были вооружены короткими кривыми мечами, а другие – секирами на длинных древках. Около сотни разъезжали по лагерю на распарах.

     – Эй! – раздался окрик, а у противоположного обрыва в тусклом свете белой зари появился человек.

     – Маргас?! – выкрикнул в ответ Зор, – Э-хей! – Улыбнулся гариец, замахав руками.

     Вслед за ним вышли остальные.

     Румды оживились, озираясь по сторонам, но вскоре их интерес угас, и они перестали обращать внимание, будто наверху никого не было.

     – Не соврал сон однако, – усмехнулся степняк, – вот она та пропасть.

     Солнце очень медленно поднималось из-за горизонта, да и ночь была не в пример слишком длинной. Зор с замиранием сердца следил за движением светила, каждый раз глубоко вдыхая от ощущения нехватки воздуха. Он никак не мог надышаться, и понимал, что хочет просто хотя бы ещё один раз вдохнуть прохлады родной земли, и от этого в разум монотонно билось чувство тоски.

     Звонкий вой пронёсся вдруг по округе, создав в ущелье громогласное эхо. Румды закопошились, начали соображать что-то наподобие строя, и не медля первые ряды бросились на штурм склона, где находился Маргас с бойцами.

     – Бежим! – скомандовал Зор, увлекая за собой Качудая вдоль обрыва в противоположную от долины сторону.

     – Куда, Урус-Зор, они же на штурм пошли?

     – Стороной обойдём. Здесь нам не спуститься. Не везде же они…

     Внезапно из предрассветных сумерек материализовались трое всадников.

     – От края! – заорал Зор, швырнув друга дальше от пропасти, куда подскочила верховая троица, в попытке натиском сбросить их с обрыва.

     Зор увернулся от самого первого, схватил всадника сбоку за руку и дернув, вырвал из седла, придав его полету ускорение, шлепнул того смачно о камень, что от удара слетел его шлем, звонко откатившись в сторону. Качудай тут же схватил осиротевшего распара за сбрую, и запрыгнул на мягкую кошку.

     – А-аа-а! – Кричал степняк, орудуя клинками. Одному он сразу же снес голову, другого рубанул в грудь, пробив доспех. Тулейские мечи оказались отменными, что в который раз отметил про себя Качудай.

     Далеко у горизонта маячили несколько птенцов, но не приближались, видимо опасаясь быть сбитыми аваджарой. Они выжидали в качестве наблюдателей, перемещаясь лишь вдоль линии горизонта.

     Румды хлынули огромной лавиной на плато по обе стороны. Зор понимал, что теперь им точно не устоять, он достал аваджару, направив на поток неприятеля. Выбрал уже знакомый камень, коснулся, бутон раскрылся, вспыхнул, но тут же погас, сложившись.

     – Хм… – буркнул он себе под нос, попробовал снова, но ничего не происходило. Он стал по очереди менять камни, но аваджара словно умерла. Тогда Зор направил остриё в сторону горизонта, где парили у самой его линии «птенцы». Камень, выстрел… Всплеск волнообразного света в мгновение ока разорвал одного из них, и остальные тут же поспешили скрыться из виду. Всё стало ясно – аваджара не действовала на людей в буквальном смысле.

     Румды полезли и с этой стороны, но не так массивно, а пока единицы. Зор с Качудаем лавировали между прущими напролом арейцами, не оставляя никаких шансов тем, кто попадался на пути. Степняк быстро приноровился править распаром, что собственно почти ничем не отличалось от управления обычной лошадью, с той лишь разницей, что громадная кошка была непривычно мягка в каждом своем движении.

     По ту сторону ущелья уже в полную силу шла жёсткая сеча. Мидейцы сгруппировались в тройки, выстроившись в одну линию, постепенно по мере натиска, формируя треугольник. Бойцы рубились столь отчаянно, как никогда до этого в своей жизни. Сирхи уже почти нисколько не уступали гарийцам в силе и опыте – видимо прав был мёртвый царь Ареи, что они действительно никогда не переставали быть воинами, и всё упиралось лишь в ту самую пресловутую родовую память.

     Мидейцы крепко держали оборону, но все понимали, что при таком натиске рано или поздно придётся сдавать позиции. Силы не бесконечны, а румды задавят не умением, так массой. Больше всего это осознавал Зор, и он сейчас лихорадочно соображал, как все-таки изменить ситуацию? В голове помимо прочего вертелся почему-то один единственный вопрос – отчего вдруг каращеи решили предложить победу и отдать Тарайю? Зор хоть и мыслил всегда прямо, но он нутром чуял, что здесь было что-то не так. Каращеи чего-то вдруг стали сильно бояться. Мы зашли слишком далеко… Зашли далеко… Приблизились…

     – Точно! – воскликнул гариец.

     – Да, Урус-Зор! – тут же отозвался Качудай, свалив очередного бородача, быстро подскочил к другу, по пути добив раненого румда, пытавшегося преградить путь.

     – Видишь ту высь? – указал Зор острием клинка вдаль, где возвышалась небольшая правильной формы гора, больше похожая на отвал, которые они встречали до этого.

     – Угу.

     – Как только я окажусь наверху, ты должен не подпустить никого ко мне. Помни, Качудай, с тех пор я перестану быть воином, я стану беспомощен, помни это… – Зор всадил кулак в лоб нападавшего, рубанул по ногам другому, следующего свалил ударом в шею.

     – Костьми лягу, но не подпущу, Урус-Зор! – кричал степняк, а Зор уже со всех ног бежал к заветной вершине.

     Качудай оживился. Он вдруг ощутил на себе всю значимость пока непонятной ему миссии, но он ясно осознавал, что чтобы ни задумал Зор, теперь он – сирх по роду в ответе за то значимое, что решил вершить Зор, а коль случится поражение, то оно ляжет полностью на его плечи. Качудай впервые за всё время прочувствовал груз той невероятной ответственности, которую на него возложили, и этот груз страшил своей тяжестью, но он являлся словно искуплением. Именно этого и ждал Качудай сам того не понимая весь их тернистый поход.

     Зор влетел на холм, бухнулся на колени, достал аваджару и стал нервно перебирать камни сначала с одной стороны, потом с другой.

     – Каков же твой замысел был… – бубнил под нос гариец, пытаясь представить себя на месте того мастера, изготовившего столь искусное оружие.

     – Так! – размышлял он вслух, – Этот камень огонь несёт. Эти два вместе… Нет, тут не ясно… Хм… – Зор глубоко вдохнул, медленно выдохнул и прикрыл глаза, положив на землю перед собой аваджару. Он попытался успокоить ураган мыслей, мешающих сосредоточиться.

     Как по команде румды ринулись в сторону возвышенности. Многие из них, кто штурмовал противоположный берег ущелья, бросились на другую сторону.

     Качудай курсировал у подножия холма, отражая атаки одиноких бородачей, что ему с легкостью удавалось. Количество румд постепенно возрастало. Они вразнобой поодиночке, иногда подвое пытались подойти к вершине, но степняк был сильнее, быстрее, а главное – он нёс свой личный мараджават перед Зором, что как никогда его сейчас вдохновляло.

     У горизонта вдруг появилась большая «птица». Она поднялась высоко в небо, постепенно скорлупа её стала слетать и серая невзрачная глыба обретала золотистые формы с ярким оперением на огромных крыльях. Её пасть раскрылась, а по небосводу пронёсся оглушительный рёв, что на миг атака прекратилась, но как только звук стих, бородачи с удвоенным рвением ринулись на штурм плато.

     Мидейцам на том «берегу» даже стало как-то полегче. Натиск стих и даже те, кто недавно настырно пер напролом, сбавили обороты, поглядывая назад, а другие и вовсе оставили попытки умереть, бросившись на другую сторону.

     Качудай краем глаза видел, как противник, словно по команде изменил свои цели и он понимал, что все они сейчас пёрли на него одного. Некоторые уже взобрались, и отбивать хоть и неумелые атаки, но становилось всё сложнее. Мидейцы не совсем понимая, что происходит, бросились вдогонку.

     Удар. Рывок кошки в сторону. Взмах, удар, другой… Качудай остервенело, с дикой яростью орудовал двумя тулейскими клинками, будто ветряная мельница в хороший ураган. Распар словно почувствовав, что им правит достойный воин, был не в пример быстрее, чем когда-либо до этого. Румды уже по пять, семь, десять человек волнообразно летели в атаки, причём каждая новая была всё увереннее и увереннее. Степняку казалось, что в нём сейчас ютилось два разума. Один был полностью отрешен от мыслей и эмоций, сосредоточившись лишь на командах телу, изобретая всё новые и новые, на которые порой даже не хватало сноровки и сил, но степняк старался, как в последний раз. Он давно себя похоронил, и каждая новая победа в схватке ему казалась невероятной, которую он мог не заслужить, но смог – выстоял и надобно ещё немного сдюжить, чего уж себя жалеть, ведь себя больше нет. Второй же разум, в лицезрении всего происходящего пытался уловить какую-то суть, следил за манёврами противника, наблюдал за неторопливым полётом сверкающей птицы, периодически издающей протяжные противные звуки. Тот разум размышлял и имел в себе сотни мыслей одновременно, порой норовящие помутить всё то складное, свершить хаос, но создавал в себе все новые и новые хитросплетения лабиринтов, по которым неслись мысли, создавая новые крепости.

     Румды уже доброй сотней бежали к вершине, а их собратья всё лезли и лезли наверх, пополняя ряды армии, против которой стоял одинокий – самый древний воин во вселенной. Этот воин был по роду, а не по статусу и отними у него справную тулейскую сталь, он все равно не дрогнет. Он – древний пехотинец с устаревшим негодным оружием выступил на поле битвы против целого мира. Его черные, как смоль волосы трепал встречный ветер, на губах играла едва заметная улыбка и тоскливый взгляд вперёд в надежде, что может быть, в этот раз всё изменится...

     Зор открыл глаза. Его взгляд был чёткий и ясный, а разум чистый, без единого вопроса. Он посмотрел вниз, где к подножию неслась армия румд, перевел взгляд вверх, на еле тусклую громадину. Местное солнце уже поднялось высоко, и каращеевская пристань в этом круге теряла ночные очертания. Зор взял в руки аваджару, направил её в рассветное небо. Камень, второй, третий… Он перебрал все камни с одной стороны, перевернул, сделал все те же манипуляции с другой. Камни слегка запульсировали тусклым свечением.

     – Вот и всё… – прошептал гариец, коснулся большого прозрачного кристалла.

     Оба бутона распахнулись. В центре первого сформировался белый светящийся сгусток, во втором – черный. Они испустили два коротких луча навстречу друг другу, и как только те соприкоснулись, в небо выстрелил яркий серебристый пучок, в один миг достигший каращеевской глыбины.

     Все замерли – кто бежал, кто дрался, и даже тот, кто умирал. Казалось, жизнь взяла паузу, чтобы не пропустить в своей круговерти самое важное действо, дарующее долгожданное воскрешение.

     Яркая ослепительная вспышка озарила лунный рассветный небосвод. В какой-то миг наступила звенящая тишина. Далеко в темной бездне космоса с огромной скоростью во все стороны разлетались мелкие осколки.

     Зор выдохнул громко, будто надрывно, опустил онемевшую руку, в ладони которой мёртвой хваткой сжимал аваджару. Чувство облегчения тесно переплеталось с ощущением какого-то опустошения и скорби. Это была победа, но абсолютно не приносящая никакой радости, лишь навевающая грусть. Было чёткое понимание, что всё совершенно на самом деле не то, чем кажется. Кто-то нарочито отводил взгляд от истины, понукая зреть сквозь навязанную призму, искажающую реальность до безобразия… А может это была его собственная призма? Да и может вовсе не существовало никакой призмы, а человек смотрел и видел то, чего был достоин? Неприятная тоска посетила на мгновение, напомнив о своём существовании. В который раз было противно от всего происходящего. Усилием воли он погнал прочь чувства и мысли, которые делали его слабым. Зор понимал, что уж если он принял правила этой игры, то должен быть максимально жёстким по возможности, иначе последует проигрыш, которого он позволить ну никак не мог.

     Свет в небе постепенно мерк. Поднялся сильный ветер с мелкой моросью. Как оказалось, это была вовсе не вода, а мелкие песчинки, которые больно били по открытым участкам тела.

     Румды начали потихоньку очухиваться от ступора и некоторые пятились назад, а другие со всех ног уже неслись прочь с плато. Одни спускались обратно в ущелье, а те, кто ещё не успел взобраться наверх, поворачивали в сторону долины.

     Зор достал арейский шар, зажал в ладони, вытянув руку в сторону отступающей армии. Среди румд вдруг поднялся гвалт – это было неожиданно, потому, как до этого они казалось, были и вовсе немы.

     – Стойте! – закричал Зор, мысленно повторяя эту команду.

     Было видно, как среди лунных детей Ареи началась ещё большая суматоха и растерянность. Одни останавливались, устремляя свой взор к вершине, где стоял гариец под редкой моросью песка, другие в какой-то панике убегали прочь от плато.

     – Остановитесь! – вновь орал Зор, надрывая и так уже хриплый голос, – Я слово несу от царя вашего Альметальпара!

     Плотные клубы пыли стали подниматься из-за горизонта, увеличиваясь в размерах, превращаясь в песчаную бурю. Вперемешку с песком с неба уже сыпались редкие мелкие осколки камней. Видимость портилась. Ветер начинал сбивать с ног.

     Зор поспешил вниз, выглядывая возможное укрытие. Он заприметил Качудая у подножия, стоявшего наизготовку, словно истукан с расставленными в стороны клинками, хотя вокруг него уже никого не было.

     – Уходим, Качудай! – кричал Зор, подбегая к другу.

     – Я сделал, Урус-Зор… – прохрипел степняк, едва открывая рот, и повалился на землю. Его лицо было всё в запёкшейся крови – не то своей, не то чужой, понять было невозможно. Он очень тяжело сбивчиво дышал, начинался сильный озноб.

     Зор подхватил его под руки, убрал мечи в ножны, перевалил тело себе через плечо и побежал к ближайшему останцу, большим выступом нависавшим низко над землёй.

     

     

     Весь день бушевала пылевая буря, лишь к середине ночи немного успокоившись, а к рассвету и вовсе стихла.

     – Можно идти, – выглянул Зор из укрытия.

     Плато было полностью занесено песком, а кое-где появились ударные кратеры от разномастных осколков, сыпавшихся с неба. Один провал находился на той единственной вершине – он был особенно крупным, а из жерла струился тонкой волной дым.

     – Урус-Зор, твой путь непременно велик! – усмехнулся заметно оправившийся от вчерашнего боя степняк, следом выглядывая наружу, – Разве могут такое утворить те, кто в кривде погряз? – обвёл он рукой вокруг. Степняк по привычке щурил взгляд, с какой-то тоской вглядываясь в безжизненные окрестности.

     – Могут, Качудай, ещё как могут. А то, что мы смогли убрать ту птицу – на том лишь твоя заслуга!

     – С чего вдруг? – смутился Качудай, пряча взгляд в песок.

     – Ты один армию держал. Не удержи – не смог бы я ничего сделать, не успел бы, – улыбнулся Зор.

     – То наши пращуры, да Гаруда Всевышний силы даровали. Без них не выстоял бы! Тысячелетия та птица Арею тревожила, не давая травы на себе взращивать, и нет её теперь, будто и не было. Знаешь, Урус-Зор, правы были тулейцы, когда аскрипали печатями мертвыми укрыли, не дав каращеям к нашей земле прийти. И теперь понимаю, о чём они сказывали, когда жизнями жертвовали и за свою землю печалились. И я бы печалился, жизнь не пожалев. Я даже представить не смею, как теперь оживить ту Арею, да и получится ли?

     – Эй, земляне! – послышался радостный окрик.

     Неподалёку из-за песчаной дюны со стороны ущелья появился Маргас. Позади него вскоре замаячили бойцы. Они поспешили скорее к останцу, лавируя между невысоких песчаных наносов.

     – Эй, Качудай! – смеясь, кричал Размид, – Справных бойцов таких, чтобы рать целую держать, еще не видывал Сарихафат степной! – Он подошёл, коротко обнял, – Покуда я жив, и коль ещё раз доведётся побывать на Мидее, обязательно эту весть пронесу в самые дальние уголки Сарихафата, брат! – заглянул в глаза Размид, искренне по-доброму радуясь этой встрече.

     – Да, Зор, славного ты воина возродил! – поддержал Маргас Размида, – Такого даже я не видывал раньше, а повидал многое! – Генерал подошёл к Качудаю хлопнул того по плечу, рассмеявшись, – Крепка Мидея-Матушка на славных ратников!

     Степняк был удивлён такому вниманию к его персоне и не привыкший хоть к каким-либо чествованиям – сильно стеснялся, пряча взгляд, клоня голову вниз. Он сейчас чувствовал ту искренность, с которой все одаривали его добрым словом и не знал, как себя повести.

     Впервые за долгое время эта встреча заставила появиться на лицах мидейцев искренние улыбки, а у некоторых они и вовсе были впервые в жизни. Они все до единого давным-давно себя похоронили, и сейчас искренне радовались встрече друг с другом, дорожа каждым вдохом тяжёлого чужого воздуха. Каждый старался запечатлеть в своём сознании те новые эмоции, которые даровал им новый миг этой странной реальности, о которой не так давно никто из них даже помыслить не смел. Горящая Арея, хмурая арейская луна – они производили гнетущее впечатление, тревогой окутывая душу, что мидейцы ещё пуще прежнего стремились форсировать события и не дать такому случиться на родной земле.

     Маргас рассказал, что птицу их захватили сразу же, как только они оказались внутри, и против воли утянули следом на арейскую луну. В какой-то момент удалось ускользнуть. Птица, словно видела мысли тех, кто был в её чреве, и старалась лететь по воле своих гостей. Но не удалось до конца совладать с побегом и здесь неподалеку их летающее пристанище благополучно рухнуло. Не по нраву ей были все-таки обиталища румд, что за короткое время она терпела уже дважды подобный крах. Но как утверждал Маргас, всё было хорошо – птица успела набрать скорлупу, и очередное столкновение с землей не причинило никакого вреда. Не успев, как следует очухаться после крушения, они столкнулись с верховыми румдами, которые непонятно откуда взялись именно в том месте на безжизненном плато. Справиться с ними было не сложно, и после быстрой победы, отправились в сторону, где пролетая, видели, как Зор с помощью аваджары отрезал преследователей. А вот на подходе к ущелью путь преградило уже знатное войско, по меньшей мере в пять сотен клинков, да и румды в этот раз оказались вооружены. Одних одолели, полезли другие, да с такой прытью, что думали – не сдюжат, но устояли. И вот пошла вторая атака, где уже все были свидетелями того переломного момента, ну и дикого безудержного боя Качудая, о котором почти каждый не преминул периодически напоминать сейчас степняку, что тот даже отстранился от всех подальше, в попытке избавиться от той неловкости, сильно стеснявшей его.

     – Сколько нас? – Зор окинул взглядом бойцов.

     – С тобой семьдесят один, – нахмурил брови Маргас, переменившись во взгляде, – Прости, Зор, мы всё сделали, что могли. Теперь их пристанище в этих песках.

     – Гаруда Всевышний! – Качудай посмотрел в хмурое небо, приложив ладони к лицу, затем к груди, – Прими к себе детей своих верных, одари крыльями великими, дозволь полёт вершить в твоём чертоге вечном!

     – С миром, братья… – прошептал Зор, глядя куда-то вдаль.

     – Поспешить бы, Урус-Зор?! – Всё ещё стесняясь, переминался с ноги на ногу Качудай.

     – Впереди вечность…

     – Урус-Зор, ведь Тарайя ещё жива, не верь каращеям, они лживы!

     – Я знаю, что ты тогда не спал, – усмехнулся Зор, – Ты меня обманул.

     – Не держи гнева за мой обман, но я не хотел, чтобы ты в жертву принёс путь наш, сохранив тела эти бренные. Они ничто, а путь велик и вступив на него однажды, мы рано или поздно достигнем вечности, и вот тогда никто не сможет нас низвергнуть в бездну. Ты сам учил меня этому…

     Воздух вдруг повело волнами, как от горячего марева. По слуху резануло громким гулом. Все насторожились, похватались за мечи, озираясь по сторонам. Неподалёку, у спуска в ущелье небольшими вихрями стали кружить пески вдоль кромки обрыва. Медленно с тихим треском из ущелья поднялся огромный шар – он был точь-в-точь лоскутный разноцветный, но в размерах необъятный. Шар замер недалеко от поверхности плато. Все присутствующие внезапно начали слышать странные неразборчивые голоса, постепенно переходящие в связную речь.

     Песчаные вихри успокоились и из-за обрыва показались румды. Человек десять, они взобрались наверх верхом на распарах. Процессия медленно переместилась ближе и замерла на месте, в сотне шагов, не решаясь двинуться дальше.

     Всем было почему-то спокойно и понятно, что румды не имели дурных намерений, поэтому особо никто не нервничал, хотя ещё одно нашествие многотысячной армии бородачей мидейцы вряд ли бы выдержали.

     – Вашими образами свершим вопросы наши! – неестественно громко вдруг заговорил румд, выехавший вперёд из процессии. Он был в золотистых латах, укрывавших плечи, грудь, колени, а в одной руке держал длинный шест, с крупным кристаллом в навершии, сильно сверкавшим множеством замысловатых граней, хотя и день был пасмурный.

     – Ты! – вытянул руку вперёд предводитель, указывая на Зора, – Что взамен возьмёшь за бога своего?

     Румды вскинули руки к небу, звонко крикнув что-то нечленораздельное.

     – Прости, что в дом ваш мы пришли не спросив! Я Зор. У нас нет никакого бога.

     Предводитель коротко обернулся. Из процессии выехал ещё один, но уже в серебристых латах. Они какое-то время молча смотрели на Мидейцев, затем серебристый вытащил из-за пазухи чёрный куб размером с ладонь, подбросил вверх и тот замер в воздухе на мгновение, а затем начал вращаться вокруг своей оси, двигаясь по небольшой орбите.

     – Он больше неподвластен сынам Ареи Великой! – указал румд на парящий куб, – Ты забрал дух его, а после, уничтожил нашего бога! – махнул он шестом вверх в небо, где когда-то таилась каращеевская глыба, – Ты – Бог!

     – Они сумасшедшие! – пробурчал Маргас, тяжело вздохнув.

     – Что ты хочешь за своего бога? Ты ведь за тем пришёл? – не унимался предводитель румд, – Нам сложно образ ваш творить для понимания, но пройдёт время, и мы знанием нужным овладеем!

     – Я не понимаю, – искренне развёл руками Зор.

     – Луна погибнет без бога! Дай нам его и мы служить верно будем – на земли, указанные тобою пойдём!

     – По-моему, они хотят, чтобы мы взамен им что-то дали, Урус-Зор?! Каращеевская птица была их богом, а мы её того… – предложил версию Качудай.

     – Арейцы! – Выкрикнул Зор и сделал несколько шагов вперед.

     Румды тут же засуетились, стали пятиться назад.

     – Не отнимай жизни наши, а бога дай, и волю свою толкуй, чтобы мы знали, чем платить! – воскликнул румд в серебристых доспехах, с опаской глядя на высокого светловолосого человека, которого сейчас боялся до жути. Румд не до конца понимал тот страх, он был чем-то новым для него, неясным, оттого пугал ещё больше.

     – Арейцы, если можете понять образы, что творит разум наш, говорю вам явно – не бога вам даруем, а землю вашу Арею! Ничто её больше не тревожит и круг возродить надобно, но всё само вернётся на круги своя! Верьте мне, сыны Ареи! Ваш царь единый первородный Альметальпар-Бенатар-Бахтар-Шель ушёл за меру с надеждой, что вы вернётесь на землю свою, и живица возродится прежняя, вернув свет в разум ваш! Снаряжайте птиц ваших, и Арею взращивайте в трепете добром, а не в гневе безмерном! Не нужно больше ходить на земли чужие за камнем жизни. Вы жили всё это время под покровом морока каращеев, но теперь свободны!

     – Что же делать нам? – вопросил золотистый, – Бога нам кто даст? – повторил он с тоскою во взгляде, словно совершенно не понимая, о чём сейчас говорил Зор.

     – Не нужен вам… – начал было Зор, но осёкся, поняв, что что-то здесь не так и они явно не понимали друг друга, как этого хотелось бы. Поначалу он подумал, что дело в шаре, который неверно толковал им образы общения, но это было глупо. Даже если бы они общались на одном и том же языке, одной и той же земли, но разных родов – они все равно не смогли бы понять друг друга. То же самое было со степняками, с даканцами, арахийцами – у них у всех был свой уклад жизни, свои взгляды на эту жизнь и никто друг друга не понимал, а здесь выходило, что до совершенно других людей, другой земли, да и каких-то других мер, что-то донести своё было вовсе невозможно. Лишь тот царь был понятлив, но это скорее происходило оттого, что он уже являлся мёртвым, во всём остальном это была другая жизнь, и чтобы её понять, понадобится здесь родиться. Даже Качудай, с которым они всегда жили бок о бок, имел своё восприятие этой самой пресловутой жизни. Зор сейчас вдруг осознал, какую фатальную ошибку они совершили своим намерением. Румды во множестве поколений воспитывались и жили этим укладом. Та каращеевская глыба имела на них сакральное влияние, воспитывая какую-то свою мораль, давая веру в силы и силы в веру. А они пришли и отняли всё. Румды не поймут этого «блага». Это всё равно, что слепому расписывать о красках радуги, только толку-то? Румды сами должны были с основ познавать ту борьбу, стремившись к ней. И тогда в сознании может быть и взрастилось то понимание победы, столь нужной для них. А сейчас они были напуганы, в полной растерянности, не понимая – как дальше быть? У них отобрали бога…

     – Я отныне ваш бог! – громко выкрикнул Зор.

     По рядам мидейцев пронёсся полный удивления возглас.

     – Наш бог с нами! – закричал серебристый румд, обернувшись к остальным. Те вскинули руки вверх, гулко ухнув.

     Спустя мгновение в ущелье раздался громогласный многотысячный возглас.

     – Твой трон в ожидании, Бог! Укажи землю, на которую мы должны идти и сыны Ареи Великой снарядят птиц тут же! – воскликнул предводитель румд в золотистых доспехах.

     – К твоим ногам чрево бога свергнутого! – взял слово второй и, схватив кружившийся куб, медленно подошёл к Зору, в почтении протянув ему вибрирующий камень, исходивший ореолом черной пылевой дымки.

     Зор осторожно коснулся камня, взял в руку. Куб был тёплый. Он заметно сильнее завибрировал, словно в некоем порыве, передавая тот трепет человеку. Гариец внезапно ощутил родную энергию, исходившую от камня, будто она была его собственной, но взрослеющей в какой-то своей вселенной. Он слегка прикрыл глаза, дав волю скрытому сознанию и всё понял. Это был тот самый куб, ранее находившийся на вершине пирамиды, служивший жерлом, которое их чуть не поглотило, но был непонятен его столь малый размер. Куб вдруг обжёг руку, Зор выпустил его и тот стал увеличиваться в размерах, действом отвечая на вопрос человека.

     Румды в ужасе шарахнулись в стороны, что-то выкрикивая нечленораздельное.

     Куб достиг огромных размеров, резко закружился вокруг своей оси, подняв клубы песка в воздух, и в один миг сжался вновь до прежнего состояния. Он завис в воздухе перед лицом человека, давшего ему начало жизни. Зор протянул руку, и камень медленно опустился в раскрытую ладонь.

     – Он признал поражение перед нашим новым богом! – Закричал румд в серебристых доспехах, и его тут же поддержали громким ором из ущелья.

     – Он жизнь признал, – еле слышно прошептал Зор себе под нос, улыбнулся и убрал странное проявление этой самой жизни за пазуху.

     – Займи трон, достойный бога, и укажи волю свою! – повторил уже ранее сказанное предводитель.

     – Где же трон тот?

     – Они приведут, – указал румд куда-то вдаль.

     У горизонта замаячили уже знакомые диски. Они уверенно пронеслись мимо и вскоре вернулись, притащив их птицу, потерпевшую крушение. Маргас не медля вскинул ключ, всё заработало и птица, прильнув к земле, испустила поток света.

     – Я ведь говорил, Урус-Зор, что ты бог, – расплылся в довольной улыбке Качудай, – Ты не думай, Урус-Зор, я тоже зреть могу ту истину, которой путь наш устлан!

      ***

     Птица парила своим центром у самого пика пирамиды. На ровной пустой площадке, где когда-то находилось темное жерло, стоял Зор.

     Он достал из-за пазухи черный куб, раскрыл ладонь, тот сразу же покрылся дымчатым ореолом и быстро стал увеличиваться в размерах. Зор уже знал что делать, и как всё было устроено. В какой-то момент он понял, что если румды могут понимать и изъясняться образами людей при помощи своих разноцветных шаров, почему бы это не сделать и ему. Стоило только попробовать, как разум вдруг стал потихоньку погружаться в мир этих людей, видеть их жизнь их же глазами, мыслям. Выходило так, что мидейцы воспринимались румдами, как нашествие воинствующих богов, пытавшихся отнять власть у каращеев, которые в свою очередь были для них теми самыми богами. По-другому эти грозные карлики просто не могли мыслить – они были взращены во множестве поколений с этой «истиной», которую впитывали в себя с самого рождения. Главная каращеевская птица, удерживавшая Арею, являлась божественным небесным телом, а жерло на вершине пирамиды было неким идолом на самой луне. Какова цель всего этого в целом, Зор пока не понимал, да не понимали по-настоящему и сами румды, слепо, как стадо овец, шествуя в окружении пастушьих собак, лишь изредка взирая на пастуха но, совершенно не понимая, что тому было нужно от них – зато явно принимая его превосходство, не смея роптать.

     Внизу, у основания пирамиды и вокруг, сколько хватало взгляда, толпились румды. Их было очень много, что даже приблизительно сосчитать не представлялось возможным. Арейцам был необходим пастух, который укажет пастбища, и все они сейчас находились в трепетном ожидании некоего откровения, которое должен был даровать новый бог.

     Было вообще странно, как они выжили в столь необычных условиях, с непривычным отношением к жизни, хотя может быть, это только казалось…

     Увеличившись в размерах, куб начал менять форму, раскрываясь тонкими пластами, принимая форму некоего дивного цветка с небольшим постаментом в центре. Зор подошёл к раскрывшемуся трону, прошёл в центр и встал на постамент, возвысившись одиноким пиком своего силуэта над многолюдной долиной.

     – Арейцы! – выкрикнул Зор, а его голос громким эхом разлетелся волной во все стороны, что казалось, услышали все, и даже те, которых не было в поле зрения.

     В ответ по плотным рядам аборигенов пронесся гулкий возглас внимания.

     – Отныне не нужно ходить на земли и нести с них камень жизни! – продолжил Зор, выдержав небольшую паузу, – Вот вам завет мой: Снаряжайте птиц своих, Арею навещайте часто, и как только солнце её перестанет жечь, жизнь новую творите! Вы свободны отныне от всех богов, и как только мы покинем луну вашу, свободны и от нас. На Арее пещера есть, в ней цари ваши спят, кто пред мерой, кто за мерой. Они вам путь нужный укажут, как возродить землю вновь и семена дадут и живицу откроют, которой предки ваши жили славные, не зная богов пришлых, а зная лишь рода свои! Почитайте родичей своих и не забывайте чтить жизнь иную, отличную от вашей… – Зор запнулся на последнем слове, уловив вдалеке боковым зрением мимолётное движение тёмной точки. Он в последний момент прыгнул в сторону, перевалившись за распахнутые грани куба, как по щеке что-то резануло, вспоров слегка кожу.

     В строю мидейцев медленно повалился один из бойцов с отверстием в самом центре лба. Следом рухнул второй, третий…

     – В птицу! – закричал Маргас, пытаясь раскрыть веер ключа, но тот выскользнул из рук, полетев вниз со склона.

     Куб стал быстро трансформироваться, выстраивая из своих пластов стену, сооружая своеобразный щит. Он будто жил с Зором одним разумом, среагировав столь быстро, как это позволяли внутренние процессы сложного механизма. Местное солнце медленно клонилось к горизонту, погружая окружающее пространство в вечерний сумрак.

     Вдалеке, сквозь хмурые тучи пробился тусклый пучок света, в один миг вдруг ярко вспыхнув, и сквозь развеявшуюся облачность в небе проявилась огромная пирамида, опускавшаяся к поверхности луны. Румды бросились врассыпную, началась паника. Пирамида была из четырёх внешних граней и четырех слабо выраженных внутренних. Она медленно вращалась, сверкая ярким золотом практически зеркальной поверхности. Её пик украшал массивный рубиновый кристалл, покрывающий золотое острие.

     – Они обманули, Урус-Зор! Обманули… – в гневе кричал Качудай, вжимаясь в теплый пласт камня.

     – Не они это, – осторожно выглянул Зор из укрытия и тут же отпрянул, а в том месте, где только что была его голова, что-то свистнуло, скользнув мимо.

     – И они тоже! – крикнул Маргас, отползая от края площадки, – Сюда лезут, да явно не с благими вестями. Эх, Зор, чужая суть – тьма для нас! И ведь не высунешься. Как бой держать? Эх… – негодовал генерал, лихорадочно соображая – что делать?

     Зор достал аваджару, выбрал подходящий по его мнению камень, выглянул сквозь небольшую расщелину между пластами, вытянул руку, бутон раскрылся, выстрел… Тёмно-алая струя в мгновение достигла пирамиды, брызгами рассыпавшись в стороны, будто виноградная вода, не причинив ей никакого вреда. Зор выбрал другой камень. Произошло то же самое. Третий, четвертый… всё было тщетно. Даже два и три кристалла одновременно не давали никакого эффекта, зато уже ощутимо создавли дрожь земли, обратной волной возвращаясь на вершину, осыпая песком и каким-то мусором.

     – Не выйдет, – констатировал Зор, утерев нервную испарину со лба. Он внимательно всматривался в сторону, где приземлилась пирамида, и откуда велся невидимый обстрел. Основная часть румд давно разбежалась, остались лишь те, кто был с оружием – одни что-то выжидали, а другие упорно ползли вверх, где сейчас находились мидейцы. В какой-то момент он разглядел вдалеке позади пирамиды, в клубах легких пылевых вихрей, как в их сторону размеренно не спеша шли каращеи. Судя по плетям, покоившимся на поясах, они все были дарбами. Около полутора сотен, может чуть больше. Двигались на приличном расстоянии друг от друга, выдерживая одинаковую дистанцию. Зор фокусировал зрение, пытаясь разглядеть детали, но сумбурный ход мыслей мешал сосредоточиться, сбивая внимание.

     – Сотня шагов! – выкрикнул Веньяр, лежа у края вершины, наблюдая за штурмом высоты бородачами.

     Бойцы кто лежал, кто сидел, потеснее вжимались в каменный щит. Все уже были готовы броситься в свой последний бой, мысленно прощаясь друг с другом. Каждый вспоминал что-то своё родное, близкое сердцу, но все они непременно думали о Мидее, с сожалением лишь в памяти пронося сквозь разум тот шелест трав, шум ветра, гик коней и свет яркого солнца днём, сменявшийся мягким шёпотом звёзд ночью.

     – Вот и всё… – равнодушно выдохнул Маргас. Он хотел было сказать что-то ещё, но понял, что смысла не было абсолютно никакого. Все всё осознавали и без слов прекрасно понимали друг друга. Воины молчали о своём каждый, и об одном и том же все вместе. Мгновение остановилось, дав ещё раз насладиться в памяти, в чувствах – всем тем, что было на самом деле важным.

     – Качудай! – позвал Зор, не отвлекаясь от наблюдения.

     – Да, Урус-Зор!

     – Отрезы ты таскаешь с собой, намотай на меч, взмахни там снаружи!

     Качудай достал из-за пазухи остатки перевязочных тканей, порядком уже измызганных, накинул на кончик клинка, медленно высунув у края щита. Свист, удар, лязг. Меч вылетел из руки.

     – Выдержала сталь тулейская! – расплылся в довольной улыбке Качудай, подняв меч, разглядывая на нём небольшую щербинку.

     – Есть! – крикнул Зор, направил аваджару в сторону каращеев, выстрелив не медля.

     Небольшой плоский диск, двигавшийся немного впереди каращеев, разлетелся мелкими осколками, осыпавшись множеством мелких игл. Именно он производил те странные выстрелы, реагируя на каждое движение, кем-то определенное для него.

     Как по команде, щит стал складывать пласты. Сформировав прежнюю форму куба. Он стремительно закружился по оси и сжался до размеров кулака, покрывшись уже привычным дымчатым ореолом. Зор протянул руку, тот лёг в ладонь.

     Первые румды достигли вершины, и мидейцы их с лёгкостью сбрасывали обратно вниз. Это была глупая атака со стороны бородачей, но видимо полное непонимание искусства боя, отсутствие тактики – приводили к быстрому поражению. Они слепо пытались задавить массой, но на такой узкой площадке с крутыми склонами это было не под силу даже тысячной армии. Возможно, такой манёвр был лишь отвлекающим, изматывающим, оставалось только догадываться.

     Дарбы подходили ближе. Они рассредоточились по равнине, по мере приближения сокращая дистанцию между собой. Пирамида осталась позади них, как вдруг раздался протяжный громкий звук, похожий на рёв походных горнов. Внешние её грани начали раздвигаться, делясь надвое, постепенно открывая внутреннее пространство, откуда исходил мягкий теплый свет, вырываясь наружу, освещая ближайшие окрестности. В центре, в окружении света стоял варр. Тот самый старый знакомый, забравший когда-то Тарайю. Он смотрел в упор на Зора и гариец как никогда ощущал этот пронизывающий насквозь взгляд.

     « Я пришёл отдать твой выбор!» – прозвучало где-то внутри сознания, заставив с силой часто забиться сердце. Зор не хотел ни о чём думать, не хотел видеть его, знать. Он то всматривался в пространство пирамиды, то отводил взгляд, затем снова подолгу смотрел, но ничего, кроме света и каращея не видел, в тайне надеясь, что и не увидит.

     «Выбор… я выбрал… выбрал… далеко зашёл…» – вертелось навязчиво в голове, бросая в жар. От осознания грядущего, о чем он не хотел думать, мелкой дрожью затрясло всё тело. Странная слабость накатила, что подкосились ноги, сделавшись ватными.

     Варр поднял руку вверх, свет позади него рассеялся небольшим тоннелем, явив невысокий постамент с длинным хрустальным ларцом на нём, исписанным искусной вязью, над которым в воздухе нависало тело девушки.

     – Тарайя… – прошептал Зор и зажмурился от резкого спазма в горле, перекрывшего дыхание.

     Девушка словно была кем-то или чем-то поддерживаема – руки сложены на груди, а длинная пышная коса свисала вниз, касаясь пола. Над ней парил небольшой сверкающий серебром шар. Он пульсировал множеством искристых игл, то слегка увеличиваясь в размерах, то уменьшаясь. Варр взмахнул рукой, повёл её слегка вниз, и шар повторил это движение, приблизившись к груди девушки, заискрившись ещё сильнее.

     Зор с силой держал веки сомкнутыми, будто они против воли пытались разомкнуться. Сумбурные мысли забивали способность ясно рассуждать, создавая невыносимую какофонию, огрубляя реальность, от которой казалось, тупело всё естество, быстро проваливаясь в забвение.

     – Нет больше нас! – выкрикнул Зор, открыл глаза, глубоко шумно вдохнул и бросился вниз.

     Он сходу отрубил двоим румдам головы, с быстротой гепарда сломя голову прорываясь вперёд.

     – Куда?! – заорал Маргас, а следом за гарийцем уже бежал степняк, раскидывая по пути назойливых бородачей.

     Румды вдруг резко надавили с противоположной стороны, а в небе вдалеке замаячил птенец, тут же выпустив из себя луч света, который врезавшись совсем рядом с вершиной, обрушил часть площадки.

     Румды давили только с одной стороны, будто пытаясь вытеснить мидейцев с вершины туда, где не спеша к ней шествовали варры.

     – Вниз! – скомандовал генерал, среагировав на манёвр птенца, предугадав атаку.

     Как только спрыгнул последний боец, позади раздался грохот, и спускавшихся мидейцев накрыло градом осколков от разлетавшейся в клочья вершины.

     Склон был почти пустой. Мидейцы бежали прямо навстречу каращеям, но больше было некуда. Несколько птенцов пронеслись мимо, мигом уйдя в точки у горизонта.

     – В армат! – кричал Маргас, прыгая с последней ступеньки.

     семь десятков бойцов быстро сгруппировались в привычные тройки, выстроив из них клин, которым тут же ударили по толпе румд, ожидавших в первых рядах, раскидывая тех в стороны.

     Зор впереди продирался сквозь кишащих румд, пытавшихся неуклюже атаковать. Обман детей Ареи то и дело напоминал о себе неприятным спазмом в груди, что хотелось поскорее забыть о нём, не позволяя противной обиде овладеть душой. Он отбросил какую-либо жалость, затолкав её в самые потаённые закоулки разума. Это благородное чувство к ближнему, в последнее время выстилало перед ним дорогу в пропасть, а он всё держался за него, в надежде, что всё сложится хорошо. А ничего не складывалось. Жизнь диктовала свои условия – она была многогранна всегда в отличии от человека, смотревшего на это пресловутое бытиё всего лишь с одной грани, да и то под кривым неуклюжим углом собственного невежества, ложно путая его с истиной, в ревности охраняя, не позволяя порушить эти устои.

     Качудай двигался следом, прикрывая тыл гарийца, умело выбивая дух из особо рьяных. Степняк наоборот – не имел абсолютно никаких мыслей сейчас, полностью сосредоточившись на атаке. Он чувствовал за собой ту громадную ответственность, которой как ему казалось, негласно был наделён свыше. Каждый взмах его кривых мечей обязательно достигал цели, не оставляя шансов никому.

     Мидейцы рубились сразу же позади, разнося разномастную толпу неумелых бородачей в «щепки». Слаженные действия под командованием старого опытного генерала все-таки дали свои плоды и Маргас про себя часто восхищался этой совсем маленькой, но армией, которой по его мнению на родной земле просто не было бы равных. И будучи по жизни человеком службы, он в иные моменты сильно сожалел, что никто никогда так и не увидит столь умелых, слаженных воинов, в становлении которых он принял непосредственное участие. Нет. Генерал конечно же давно уже тяготился войной, но то, чем они все сейчас являлись и в каком статусе – всё это для него было некой последней исповедью перед смертью. В том, что они больше никогда не вернутся на родную землю, Маргас давно перестал сомневаться, доверившись провидению, судьбе или чему-то ещё, чему он затруднялся дать определение. Он понимал, что этот удар нужно во чтобы то ни стало удержать, ибо по разумению Маргаса, возможно было единственным шансом на искупление. Они все действительно слишком далеко зашли, но не здесь, не сейчас, а там – на далёкой родной земле, ввергая свои жизни в междуусобные войны, без зазрения совести вставая с оружием брат на брата, сын на отца… А небольшая совсем хрупкая земля с красивым именем «Мидея», несмотря ни на что хранила их жизни, как могла, одинаково оберегая, каждый раз заново возрождая из тлена, в надежде, что дети когда-нибудь образумятся, и зацветут яркие сады жизни.

     Бородачи быстро редели, вскоре и вовсе закончившись в какой-то момент, оставшись недвижимыми телами под вечерним лунным небосводом.

     – Надвое! – скомандовал генерал, и строевой клин поделился пополам. Дарбы были уже совсем близко. Сто… пятьдесят… тридцать шагов. Они сомкнули ряды и стремительно рванули вперёд, будто вихри, врезавшись в крепко сбитый строй мидейцев. Они были столь быстры, что после румд, казались совершенными бойцами. Земляне едва удержали этот удар, как последовал второй, разрубив оба строя, лишив слаженности.

     Каращеи искусно орудовали своим оружием, рассекая воздух убойными наконечниками, с безумной скоростью и силой нанося сокрушительные удары.

     В другое время, и мгновения никто бы не выстоял против этих вселенских бойцов, но мир изменился, уравняв чашу весов. Мидейцы уже не были прежними, словно неоперившиеся птенцы. Они являли собой сейчас матерых древних воинов, распахнувших в какой-то момент души навстречу миру, озарившись памятью великих предков. Всё было именно так, как и говорил несчастный царь на погибающей Арее. Он видел всю истинную суть, зрел глубину, основу, не обращая внимания на поверхностную суету, ложь – сплошь дурманящую разумы. Мощь предков, всех родов сейчас пребывала в каждом воине без исключения, разрушив границы, сорвав печати и ржавые замки, позволив вырваться наружу дикой безудержной ярости.

     Зор рубился на одном дыхании, как ему самому казалось – последнем. Он сносил головы врагам, остервенело орудуя пером Гаруды, что в какой-то момент даже показалось, будто лезвие стало красным не от крови, а от жара и Зор ощущал это тепло сквозь рукоять меча. Он рвался к пирамиде, в надежде, что варр не исполнит задуманное. Он даже мысленно торговался с серым палачом, предлагая взамен свою жизнь, душу, только бы мгновение замерло, и этот глупый приговор канул в бытиё.

     Каращеи давили умело, жёстко, без тени эмоций на своих мрачных лицах. Они раз за разом дробили пытавшихся сбиться в команды мидейцев, медленно монотонно отнимая жизнь у очередного бойца, но и сами несли потери, хотя, как могло показаться со стороны – их они вовсе не волновали.

     Тулейская сталь безумным вихрем сверкала в сильных руках сирхов и гарийцев – трудно, но верно повергая очередного каращея. Безудержная схватка двух неистовых врагов, казалось, сотрясала землю. Под вечерним лунным небосводом вершилась битва, выжившие свидетели которой на многие века впишут её в свои летописи, как предупреждение потомкам и как наказ утратившим память.

     В какой-то момент, как по команде каращеи разделились на два лагеря: целью одних были остатки мидейцев, а другие пытались взять в кольцо Зора с Качудаем. Два диких бойца, два древних воина упорно пробивали себе дорогу вперёд к заветной цели – единственной, последней, утрата которой равнялась приговору всему тому, что до этого с неимоверным трудом обреталось. Они были с ног до головы в крови, чужой или своей не имело никакого значения. Казалось, что их было уже не остановить. Боги вновь выпустили на арену мироздания своих лучших ратников – простых, но беспощадных, отобрав у них самое дорогое, заставив грызть всех, кто вставал на пути, и они грызли… С безудержной яростью разрывая всех, кто осмеливался преградить тот путь, великий их мараджават – предать, остановить который можно было только с последним ударом сердца.

     Собрав последние силы, Зор рванулся вперед, каскадом молниеносных ударов уложив сразу пятерых, наконец-то вырвавшись из кольца. Каращеи редели на глазах. Произошёл переломный момент битвы. Стройный уверенный натиск серых воителей дрогнул, начав терпеть крах.

     Пирамида была совсем рядом, всего какая-то сотня шагов. Зор бросился к ней. Варр продолжал стоять недвижимо, с занёсенной рукой вверх.

     «Выбор свершён!» – громогласно разнеслось по сознанию, и варр опустил руку.

     Сгусток серебристого света тут же вонзился в грудь девушки, напоследок ярко вспыхнув. Тело содрогнулось в сильном спазме, медленно опустившись вниз.

     Прыжок, другой. Зор подлетел к варру, который продолжал молча недвижимо стоять, будто истукан, и со всей силы всадил ему кулак в голову, впечатав тело в золотистый зеркальный наст пирамиды…

     В какой-то момент вдруг всё замерло. Стих лязг оружия, шум борьбы. Зор огляделся. Неподалёку стоял Маргас посреди груды мёртвых тел. Рядом бухнулся на колени Качудай, часто громко тяжело дыша, судорожно озираясь по сторонам. Его взгляд был безумным, будто вовсе не понимающим происходящее. Немногие выжившие были кто на ногах, кто безуспешно пытался подняться, вновь падая, вовсе обессилев от ран.

     Зор обернулся, вспомнив о чём-то важном. Он вытер лицо, протёр веки от запёкшейся крови, фокусируя плывущее куда-то в сторону непослушное зрение. Накатила резкая усталость, тело пронзила невыносимая боль, ударив в каждую его клетку, что он еле удержался на ногах, чуть не закричав от начавшейся пытки. Дыхание стало прерывистым, дёргающимся. Каждый шаг давался с большим трудом. Отчаяние от бессилия буквально разрывало разум, ввергая его в хаос из бесполезных ошмётков, но он настойчиво шёл вперед, словно ребенок только научившийся ходить.

     

     

     Тарайя широко открытыми глазами смотрела куда-то вверх перед собой. Зор прижимал её крепко к своей груди, тихо раскачиваясь из стороны в сторону, а она пыталась сделать вдох, и когда удавалось, тот вдох был тяжелый и хриплый

     – Больно как… – прошептала она, перевела взгляд на Зора и еле-еле улыбнулась.

     – Тсс…не говори, – Зор уткнулся лицом в её волосы, вдохнув родной аромат весенних первоцветов. Ему сейчас казалось, что подобное уже происходило с ним… а может быть не с ним и не в этой жизни? Но это было, и даже не единожды, а словно тысячи и миллионы раз.

     – Всё-таки я смогла ещё раз увидеть твои глаза… – с большим трудом произнося каждое слово, еле слышно шептала Тарайя.

     – Это ведь не мой выбор… не мой… – твердил сквозь зубы Зор, продолжая раскачиваться, крепко прижимая к себе её и отрешённо глядя перед собой.

     – Это жизнь, мой милый Зор! Великая, честная и беспощадная!

     Лицо девушки было бледным, дыхание редким, веки норовили сомкнуться, но она держалась, как могла, оттягивая неизбежный момент.

     Зор прикрыл глаза, выдохнул, сосредоточился, попытавшись очистить ум от мыслей. Он хотел отдать остатки своей искры Тарайе, хотя уже и с трудом мог это делать. Сильное волнение, страх, гнев – всё это вместе взятое создавали в голове какой-то дикий сумбур никак не дававший сосредоточиться, и от этого Зор злился, нервничал ещё больше, что делало его задумку бестолковой.

     – Не нужно, – коснулась Тарайя пальцами его губ, – Ты не сможешь, да и я тоже… Тебя увидела вот... Жаль, что Урай больше не увижу, и как Альтар восходит над ним. А мы ещё обязательно увидимся, мой милый Зор!

     Зор понимал сейчас, как никогда, что действительно был бессилен, и этот факт наполнял разум гневом. Он должен был что-то сделать. Должен! Обязательно!

     – Маргас! – выкрикнул Зор за спину.

     – Здесь! – отозвался генерал, помогая Качудаю вязать варра, который начал приходить в себя.

     – Вода с Ареи осталась?

     – Давно уж кончилась, – развел руками здоровяк.

     – Значит, птицу поднимать скорее надобно, да на Арею. Собирай всех, кто на ногах, воду несите пещерную, сколько сможете!

     – Сделаем! – кивнул Маргас, не медля направившись в сторону вершины, где парила их птица.

     – Сейчас всё будет. Потерпи, родная… – повернулся Зор, заглянув в глаза.

     Её взгляд был блуждающий, будто в поисках чего-то. Зрачки то расширялись, то сужались, внезапно фокусируясь в одну точку на какое-то время, затем снова начиная двигаться в хаотичном порядке, и вновь замирая. Зор понимал, что она может так и не дождаться той спасительной влаги. Да и будет ли она спасительной? Этот вопрос оставался без ответа, являясь лишь правом на попытку.

     – Я скоро, – прошептал он ей на ухо, снял куртку, подложил под голову.

     Варр сидел скрестив ноги на золотистой зеркальной плите пирамиды, гордо глядя перед собой.

     – Смотри, Урус-Зор! – протянул Качудай меч каращея, – Аккурат, что твой, только в серебре весь, – жадно разглядывал степняк искусный иноземный клинок.

     Зор забрал меч. Ножны были точь-в-точь копией, как у него. Он потянул на себя рукоять, бегло взглянув на лезвие, вставил обратно.

     – Ты ведаешь исцелением?! – тихо произнёс Зор, опустившись на одно колено перед варром, пристально заглянув тому в глаза, – Ведаешь конечно же… Вот сталь твоя, а вот моя, – он достал свой клинок из-за спины и положил оба перед каращеем, – Забирай! И жизнь вот она моя, – раскинул в стороны руки Зор, – её отдаю без сожаления, только убери ту хворь… Убери! – повысил вдруг он голос на последнем слове.

     Варр прищурил веки, затем широко их распахнул, пристально уставившись на гарийца. Его взгляд был настолько глубокий, а темные зрачки глаз постоянно пульсировали, и всё это казалось какой-то бездонной пропастью, за которой не было ни сути, ни цели, ни души, лишь мириады поверженных миров, навечно канувшие в эту бездну.

     – Убери! – Заорал Зор ему прямо в лицо, что стоявший рядом Качудай отшатнулся, сделав несколько шагов назад, никак не ожидая такого от друга.

     За всё то время, сколько они вместе прошли, Степняк сейчас впервые видел проявление гнева Зора, и для него это было полной неожиданностью. Нет, он видел и чувствовал нечто похожее ранее в боях, но тогда всё было иначе, будто под контролем, не со зла, а мира ради… сейчас же Качудай впервые испытал страх, что в жизни ему было вовсе несвойственно. Но страх не за себя, за друга.

     – Ты заблуждаешься! – вдруг заговорил варр тихо, чуть с хрипотцой в голосе, но чётко, – Жизнь твоя мне ни к чему. Мне своей достаточно, а тебе своей. И выбор мой тебе ни к чему. Это всё твой выбор, Зор, и когда-нибудь ты это поймёшь, и простишь всех за это! Там нет хвори, там только выбор – понимаешь ли ты это так, как нужно – как правильно? И он полностью твой, не мой! Знай это так же, как хранишь знание выбора рождения. Там, – кивнул варр в сторону лежавшей на постаменте девушки, – Есть выбор меры и он только твой, я предупреждал! – твердил варр, повторяясь.

     – Я не выбирал вас! – со злобой сквозь зубы процедил Зор, – Я не выбирал смерть своих сородичей, смерть тулейцев, румд, урайцев! Вы пришли на нашу землю вершить чью-то волю, а теперь ты мне о выборе вещаешь?! Ты! – вновь сорвался он на крик, безумным взглядом пронзая варра, – Ты пришёл с нагим мечом в мой дом, пролив кровь братьев моих и ты мне толкуешь про какой-то выбор?! Кто ты есть, чтобы вершить судьбы наши?! – как сумасшедший орал Зор, нервно кривя лицо.

     – Я тот же, кто и ты, – без тени хоть каких-то эмоций ответил варр, – Я – твоё отражение в водной глади вечности. Твоя другая суть, которой ты стыдишься, но невзначай каждый раз надеваешь её облик на обстоятельства, которыми и вершишь тот выбор, ведь истинным собой боишься, искусно делая подлог. Ты – великий мастер перевоплощений. Я и есть твой выбор!

     – Урус-Зор, да он явно разумом болен, – нахмурил брови Качудай.

     – Ладно. Мне не понять твоих речей, да и времени на то не имею, – успокоился немного Зор, – Где хоронятся ваши правители, полагаю, тоже смысла нет спрашивать? Знаешь ли что-либо о расе древних устроителей? Мне необходимы эти ответы!

     – Везде! – расплылся в какой-то сумасшедшей улыбке варр.

     – Угу… – Зор поднялся с колен начав расхаживать взад-вперёд, хмуря брови, напряжённо о чём-то размышляя.

     Солнце уже скрылось за ровной линией горизонта, погрузив во тьму лунные окрестности, и лишь вокруг пирамиды было светло будто днём, освещаемое мягким, но ярким светом сложенных граней.

     Оставшиеся бойцы обустроили небольшой лагерь рядом. Они перевязывали друг другу раны, обильно смазывая их тягучей черной жижей, по запаху отдаленно напоминавшей дёготь. Кто-то был слегка ранен, некоторые серьёзно, а трое потеряли много крови и за ними сейчас ухаживали более здоровые, промакивая лица единственным мокрым отрезом, смоченным в последних каплях арейской воды.

     Высоко в небе появилась птица. Быстро обрастая каменной скорлупой, она медленно опустилась к поверхности. Вспыхнул луч, явив из себя десяток бойцов во главе с Маргасом. Они несли два огромных ларца из хрусталя до краёв наполненных водой.

     – Скорее всех напоить!

     Бойцы занесли лари в пирамиду и, черпая в шлемы воды, относили их раненым.

     – Эх, Зор, – запыхавшись, выпалил Маргас, – Три десятка нас от силы осталось. Долго не сдюжим так. Ну да ладно, пыль всё это – как любил говаривать твой отец. Знаешь, румды птицами многими у Ареи уж кружат. Видать не совсем из разума выжили. Арея остывает, мы в ночи как зашли, так в ночи и вышли. Ни одного восхода! Устоялся круг видать, как птицу ту проклятую ты убрал. Верный наш мараджават, Зор, и не сомневайся в этом никогда. А что румды? Да боги им мерила пусть выдают. Не гневись на них, всё пройдёт. Мы ведь с твоим отцом не лучше были, а то и похлеще.

     – Нет гнева моего, Маргас!

     – Верю, Зор, и вера та непоколебима до самой меры моей! – приложил здоровяк кулак к груди и, развернувшись, отправился к бойцам, помогать раненым, где уже во всю их отпаивали живой водой, да промывали раны.

     – Давай сюда! – подхватил Зор ларец и они уже с Качудаем перенесли его к Тарайе.

     – Если не имеешь более вопросов, могу я быть свободен? – выкрикнул варр, сидя связанный по рукам и ногам крепкими ремнями, оставшимися от оружейных сбруй погибших.

     – Дай-ка, Урус-Зор, я дурь-то подвыбью из гостя нашего, – повернулся степняк к варру.

     Зор нахмурил брови, сощурив взгляд, подозрительно глядя на пленника.

     – Значит, нет! – тихо констатировал варр, и в это же мгновение во все стороны разлетелись ошметки от порванных ремней.

     Каращей стоял во весь рост, держа в руках оба меча, которые Зор неосмотрительно оставил перед ним, впопыхах поспешив к Тарайе.

     Качудай хотел было рвануть к варру, но рухнул тут же под ударом мощного порыва ветра, не пойми откуда взявшегося.

     Варр вскинул перед собой золотистый веер огранённых жёлтых кристаллов, коснулся одного и грани пирамиды в одно мгновение сомкнулись. Она рывком взмыла в небо, стремительно отдаляясь от луны и от Ареи в сторону бездны тёмного бесконечного пространства.

     Качудай кое-как поднялся на ноги и снова рухнул. Сумасшедшее дуновение ветра в замкнутом пространстве постепенно нарастало.

     Зор изо всех сил старался преодолеть то дикое сопротивление, стремясь шаг за шагом к варру, который почему-то отдалялся, хотя и стоял неподвижно на месте. Мутная пелена, заполнявшая пирамиду, вдруг стала растворяться, являя взгляду огромную пустоту, которая двигалась. Границы пирамиды росли. Было чувство, что это именно ветер раздвигал грани в стороны подобно кузнечному горну, раздувая меха. Вокруг не было ничего, белоснежная пустота и золотистый зеркальный наст под ногами.

     Ветер вдруг стих так же внезапно, как и начался. Варр был очень далеко, напоминая о себе лишь смутным силуэтом.

     – Я иду, Урус-Зор! – кричал Качудай, наконец-то обретя возможность двигаться.

     Зор бежал к варру стремительно, изо всех сил, как никогда до этого. Он боялся, что серый враг в этот раз сотворит что-нибудь такое, что уж наверняка погубит Тарайю. Гариец ощущал собственное бессилие, что влага начинала выбиваться из глаз, выдуваемая встречным потоком воздуха. Отчаяние бушевало внутри, наполняя сознание лютым гневом, чего больше всего боялся Зор всегда. Он знал, что гнев – самое губительное чувство на свете и стоит ему предаться однажды хоть на мгновение, оно непременно пленит обманом, поселившись в душе, в итоге медленно сжигая изнутри своим горячим пламенем.

     До каращея оставалось не многим чуть более сотни шагов. Он стоял не шевелясь, с обнаженными клинками в обеих руках, устремив их кончики в золотое зеркало под ногами. Позади него зиял арочный проём с человеческий рост. Он был тёмным, но с каким-то пыльным серебристо чёрным отблеском. Серый боец в лице был полон намерения. Он защищал этот проход и Зор это понял. Он вдруг осознал, что это и есть ключ к тем ответам, что так его беспокоили в течении всей его жизни. Возможно, это и была дверь в то самое пресловутое обиталище каращеев, и только поэтому никто и никогда не мог их найти. Да, это было непременно именно так.

     Со всех сторон вдруг ниоткуда стали появляться другие варры, спеша наперерез к Зору.

     – Я идууу…! – в отчаянии кричал где-то позади Качудай, никак не поспевая за быстрым гарийцем, видя, что дела совсем плохи. Степняк уже даже не думал о смерти, не прощался с жизнью. Ему было сейчас абсолютно все равно, что будет дальше с ним, но он непременно желал помочь Зору – своему первому и единственному другу в жизни. Брату, учителю, величайшему человеку, которого он обрёл внезапно, что теперь в бесконечном порыве стремился хоть как-то помочь, облегчить его ношу, и не важно – какой ценой, пусть и ценой собственной жизни. Качудай только сейчас начинал понимать, насколько тяжела была та ноша, которую взвалил себе на плечи этот молодой гариец. Она вдруг явилась в представлении степняка чем-то непосильным, даже незыблемым, что в страшных думах было боязно осилить её, не то, что наяву. А Зор держался. Он молча нёс её, не пеняя ни на богов, ни на судьбу, ни на людей, он сам был богом – самым настоящим и честным ко всем и ко всему сущему. Это Качудай понял, как истину внутри себя, даже не смея сомневаться. Качудай ощутил вдруг в душе трепет, который прокатился огромной горячей волной, наполнив разум странной радостью.

     Счастье – новое чувство, которое вдруг разлилось мощным потоком по сознанию степняка. Он впервые в жизни испытывал эту странность, охватившую вдруг всё его естество. Качудай понял, что действительно сейчас был по-настоящему счастлив. Он мысленно благодарил богов, провидение, случай, всё, что так или иначе позволило ему окунуться в новый мир эмоций, ощутить ту безграничную значимость. Благодарил за путь, по которому довелось идти, благодарил за великого гарийца на том пути, и это было для него сейчас величайшей наградой жизни, что большего желать, казалось было нечего.

     Варрские клинки свистнули с обеих сторон. Зор прыгнул вперед, в сторону, увернулся, метнулся назад и, схватив одного из пятерых, рывком сломал шею. Хотел выхватить меч у обмякшего тела, но не успел. По плечу полоснуло. Прыжок, рывок, удар и второй гулко хлопнулся с вывернутой челюстью. Гариец сосредоточился. Усилием воли подавил весь гнев в себе, охладив ум, опустошив от посторонних мыслей. Разум руководил четкими молниеносными движениями тела, контролируя каждый выпад врага. Со стороны это выглядело, как несколько вихрей кружились вокруг одного, пытаясь взять его в кольцо, подавить, поглотить, уничтожить. Зор лавировал между взмахами вселенской стали, монотонно выбивая эти убойные звенья единого механизма кем-то настроенного на его уничтожение. Удар, захват, рывок – хруст ломаемых позвонков и последний безвольно повалился, выронив оружие из рук. Только Зор попытался поднять варрский меч, как над головой свистнуло, и появились ещё пятеро непонятно откуда. Они словно выросли из-под земли, тут же обрушив шквал ударов. Зор чудом увернулся, нырнул под ноги одному, свалив его, попутно ударом снизу вверх выбил челюсть другому, третьему всадив кулак в гортань. Ногу обдало резкой болью, а из раны запульсировала тёмная кровь.

     Варры вдруг повалили со всех сторон нескончаемым потоком. Зор отбивался уже как мог, уворачиваясь, отвечая иногда, но понимал, что выстоять в такой гуще просто невозможно. Гариец рванулся вперед, к одиноко стоявшему неподалёку варру.

     Каждый шаг давался с большим трудом, отвоевывая своё право на движение вперёд. Мечи мелькали перед глазами какой-то дурной какофонией образов и звуков, угнетавшей нормальное состояние. Хотелось скорее это прекратить, и даже в мгновения слабости проскакивали предательские нотки – сдаться… но Зор не смел. Он терпел, гоня себя к цели, не позволяя выдохнуть, задержав это единственное оставшееся дыхание – последнее, что у него было.

     Качудай настиг наконец-то первого врага и сходу обрушил свои кривые мечи на серые шеи. Он рубил, догоняя. Казалось, что на него варры не обращали абсолютно никакого внимания. Они упорно давили Зора, будто для них более ничего не существовало. Гариец уже буквально рвал каждого, кто пытался к нему приблизиться, являя из себя сейчас некий механизм убийства. Одинокий первобытный пехотинец, будто низвергшийся с великой битвы, стремился в эту битву вернуться. Это была его война, родоначальником которой он являлся.

     Уже всё тело покрывали раны, заливая водой жизни молодое могучее тело. Кровь застила взгляд, и было совершенно ничего не видно, но он пёр напролом, вырывая из жизни очередного врага, не оставляя ему никакого шанса. Зрение теперь не требовалось. Первородные инстинкты бойца вели его в чётком движении танца смерти вперёд без оглядки назад. Раненый измученный, но не сломленный, он раздирал преграду за преградой, обрывая новую и новую жизнь, и вот наступил момент, когда преграды исчезли…

     Варр был совсем близко. Двадцать, десять, пять шагов, прыжок. Серый воин напрягся, сделал шаг в сторону, прыгнул, взмахнув обеими клинками. Зор промахнулся в этот раз и проскочил мимо, получив новую рану. Варр бросился к нему сзади, рубанув наотмашь. Зор попытался увернуться, но не успел и пропустил колотый удар в бок. Взмах и по спине полоснуло, вспоров снизу доверху, задев несколько ребёр, выбросив наружу новые потоки крови. Варр по-своему изящно развернулся и, взмахом клинка целясь в шею…

     Зор прыгнул навстречу, схватил всё-таки каращея за руку, одним движением сломав её, следом ударом кулака осадив грудину, что та гулко хрустнула, сломанными ребрами пробив внутренности.

     Варр упал на золотую гладь, выронив мечи, захрипев. Зор бросился к нему, схватил за ворот, занеся крепко сжатый кулак, целясь в горло, но вдруг замер. Он остановил себя в последнее мгновение, часто дыша, нависая над поверженным врагом, истекая кровью, которая капала на каращея. Тот лежал с сильными хрипами тяжело вдыхая воздух, широко открытыми глазами глядя на гарийца. Этот взгляд вдруг обрёл смысл. Впервые за всё то время, сколько Зор встречал каращеев, всегда они смотрели бездной тёмных глаз. Сейчас же это был осознанный полный жизни взгляд, в котором проносились миры, мгновения, столетия и тысячелетия, проносилась жизнь Зора. Он не понимал, почему это происходило, но оно являлось чем-то близким, до боли родным, странным, непонятным, но уже не чужим. В какой-то момент он даже ощутил, что смотрел сейчас на самого себя. Гариец вдруг осознал себя единым с варром. Это было какое-то дикое откровение, испытываемое впервые, и оно обескураживало. Обернувшись за спину, мутным плывущим зрением он едва различал темные силуэты поверженных им врагов и жалел их всех, сожалея о содеянном, ощущая себя единством со всеми ими и испытывая смерть каждого – проживая её снова и снова. Сильная боль раскаяния разливалась медленно по разуму, крепкими клещами намертво цепляясь, сжимая невыносимо, что хотелось умереть по-настоящему, только бы не испытывать это противное чувство.

     Зор опустил кулак, отпрянул от варра. Серый боец улыбнулся, попытавшись что-то сказать, но из его горла вырвался только сильный хрип вперемешку с бульканьем крови, которую он тут же выплюнул. Варр хрипел, пальцами пытаясь вгрызться в глянцевое золото. Глаза его бегали из стороны в сторону в какой-то агонии.

     – Мы… – еле выдавил из себя варр, вновь сильно захрипев, сплюнув кровью в очередной раз, – Одного света дети… – выдохнул он, глаза его закатились, обнажив белки, мелко задрожав.

     Зор находился в смятении, он непременно хотел сейчас как-то ему помочь, но не понимал – как?

     – Прости… – тихо пробормотал Зор, с большим трудом поднялся.

     Сильно кружилась голова от потери крови, что он едва стоял на ногах. Мгновение назад неистово разрывая врагов, сейчас он еле-еле мог сделать шаг. Всё тело отдавало дикой болью, раны кровоточили. Каждая клетка организма пульсировала в сильном спазме, требуя обратить на себя внимание, поддаться, принять поражение. Но Зор терпел.

     – Я здесь, Урус-Зор! – кричал Качудай, хватая друга под руки.

     – Тарайя… – едва шевелил он губами.

     – Идём, Урус-Зор, идём… – пытался взвалить на себя почти безвольное тело, бубнил степняк.

     – Туда нужно… – повисая на плече, указывал Зор рукой в сторону тёмного зияющего проёма, – Там адивьи, я знаю…

     – Куда? – не понимал степняк, не видя вокруг абсолютно ничего, кроме золотых граней пирамиды. Он тащил Зора обратно к центру, стараясь изо всех сил, которых уже и у самого не было. Кряхтя, пыхтя, часто останавливаясь, два одиноких воина шли вперёд, а золотой чертог мчал их через вселенную.

     

     Зор снял с себя изрезанную куртку, всю в запекшейся крови. Сбросил оружейную сбрую. Его раны были многочисленны и глубоки, но он казалось, не обращал на них никакого внимания.

     – Вот, испей, – зачерпнул он пригоршню воды из ларца и поднёс к лицу Тарайи.

     Девушка пошевелила чуть губами, сделав слабый глоток, открыла глаза, каким-то пустым взглядом окинув окружающее пространство.

     – Пей, исцелит, – хрипел Зор, нависая над ней, слегка пошатываясь.

     – Мне жаль...

     – Пей! Поможет… – бубнил Зор, тяжело дыша, сам едва оставаясь в сознании.

     Гариец терпел, превозмогая дикую боль во всём теле. Его колотая рана то и дело кровоточила, будто жерло вулкана, извергая из себя потоки жизненной влаги, от нехватки которой начинал мутнеть рассудок, раз за разом всё чаще впадая в какой-то ступор на мгновение, затем в жажде жизни оживал из последних сил, продолжая сумбурное существование, начинавшее всё чаще казаться бредом.

     – Вот, Урус-Зор, у варра была, как ты и говорил! – подошёл запыхавшийся Качудай, протянув золотую бляху испещренную множеством черт, испачканную в крови, – Он жив ещё, Урус-Зор! – бухнулся степняк на пол. Он был сильно вымотан и уже долгое время без сна, что сам еле держался на ногах.

     – Пусть. Теперь это не важно, – буркнул Зор, привычным движением вскинул бляху в воздух, как та тут же рассыпалась на множество мелких осколков, замерев перед лицом, образовав несколько кругов с крупным камнем в центре.

     Зор чуть замешкался. Он интуитивно понимал что нужно было делать, словно знал это всегда, но забыл, а сейчас вспоминал, вытаскивая из лабиринтов памяти. Он стал производить ему одному понятные комбинации. Поменял несколько камней местами, как стены пирамиды завибрировали и вдруг явили в себе огромные бреши, сквозь которые было видно бесконечное звёздное пространство вокруг. Коснувшись одного ближайшего к центру осколка, тот засветился ярче других, и веер сложился, упав в ладонь.

     – На Урай! – выдохнул Зор и в край обессилев прикрыл глаза, крепко держа за руку Тарайю, уткнувшись ей в плечо.

     Впереди появилась яркая белая точка, она быстро увеличивалась в размерах, проявляя из себя водоворот светящейся пыли. Пирамида нырнула в эпицентр этого вихря. Вокруг всё стало ярким, затем наступила темнота. Вспышка.

     Они быстро приближались к яркой звезде. Та постепенно росла, обретая объём. Темный силуэт одной из земель, оказавшейся ближе всего увеличивался в размерах, пока вовсе не закрыл собою солнце, свет которого разливался светло-голубым ореолом вокруг, падая на три луны, парившие по разные стороны. Пирамида замедлила свой полёт, вскоре остановившись, замерев у тёмной стороны.

     – Урай, – совсем тихо прошептала Тарайя, а на её губах появилось подобие улыбки.

     Земля медленно кружилась вокруг своей оси, двигаясь постепенно вниз, совершая одной ей известный круг этой меры. Свет над кромкой рос, проявляя постепенно яркие краски восхода великого Альтара – звезды жизни, которую так любила Тарайя.

     Зор с трудом разлепил веки. Он часто дышал, будто в нехватке воздуха. Тело бросало то в озноб, то в жар, сменяя одно состояние другим.

     – Я не думал, что вот так вот всё… – отрешённо произнёс Качудай, находясь в какой-то прострации, с тоской глядя на яркий рассвет чужого ему солнца. Разум был раздираем массой противоречий, которые он никак не мог побороть и не знал, что с этим поделать. Оставалось лишь только покорно терпеть эту изнуряющую пытку мироздания, в надежде, что она всё же когда-нибудь закончится.

     – Никто не думал… – прохрипел в ответ Зор, не отрывая взгляда от скорбного зрелища. Край солнечного диска становился всё ярче, освещая выжженную безжизненную землю, где алыми прожилками разливались лавовые реки. Урай был мёртв.

     Зор повернулся к Тарайе в намерении сказать что-то, как вдруг сердце его дрогнуло, замерев, будто забыв свой жизненный ритм и вновь забилось, но бешено, норовя выломать грудь.

     Лицо его единственной женщины быстро бледнело, взгляд стекленел. Рука, за которую Зор держал её всё это время, стала холодеть.

     Тарайя вдруг глубоко набрала в грудь воздуха и едва слышно прошептала: – Помни наши имена… – она медленно выдохнула, больше не вдохнув ни разу.

     Дочь Дивьи и Перинея остекленевшим взглядом смотрела на свой последний рассвет, никак более не реагируя тем прежним живым блеском голубых глаз.

     Зор неимоверным усилием давил сильный спазм в груди. Он крепче прижимал её к себе, уткнувшись в пышные волосы, и медленно раскачивался, будто убаюкивая, вдыхая этот далёкий, но в то же время родной аромат весенних первоцветов. Из тех последних сил, которые оставались у него для решающего рывка, не осталось больше ничего. Гариец был опустошён полностью, не чувствуя даже остатков своей легендарной, когда-то яркой искры. Его мир рухнул в одночасье, ненавистным рассветом ознаменовав о своей кончине – такой же яркой, болючей, невыносимой… но Зор терпел, он не мог иначе – иначе было нельзя! Вдох-выдох, вдох-выдох.

     Слабые удары сердца редели, гоня остатки крови по опустошённым венам. Сознание потихоньку плыло, погружаясь в противную тягучую тёмную массу, являя перед мысленным взором какой-то бессвязный бред из странных картин.

     Качудай крепко держался за голову, как маятник качаясь взад-впёред, совершенно не понимая, что делать. Он видел, как умирал его единственный друг, но абсолютно был бессилен. Степняк начинал впадать в панику. Он подползал, хватал Зора за плечи, тряс его, пытался тормошить Тарайю. Протирал им лица водой, смачивая глубокие раны на теле гарийца, но ничего не помогало, и он снова садился, начиная раскачиваться, хватаясь за голову, по-звериному утробно рыча сквозь стиснутые зубы, каждое упущенное мгновение, погружаясь в ещё большее отчаяние. Степняк люто винил себя за то, что не успел к Зору на помощь – не смог за него постоять, не смог жизнь свою положить во имя Мараджавата Великого. И от этих мыслей он испытывал дикий стыд, не в силах с ним справиться, что едва сдерживал слёзы, не достойные воина.

     Странный звук заставил встрепенуться. Качудай подскочил на ноги. Звук был резким звенящим, словно остаточный после удара медного гонга. Он создавал противную вибрацию, которая казалось, проникала в мозг, заставляя морщиться.

     Звук прекратился внезапно, как и начался.

     От каждой грани пирамиды в его сторону двигались четыре высоких фигуры в длинных серых плащах. Они появились внезапно и непонятно откуда. Это были варры… или не варры… Качудай ничего не понимал.

     Резкие, будто иссушенные лица с безэмоциональными масками, в другое время они внушали бы страх, но степняк уже ничего не боялся. Он лишь удивлялся, но страх его совершенно не беспокоил. Варры смотрели исподлобья тёмными, казалось пустыми глубоко посаженными глазницами без зрачков и даже без глаз. Один из них остановился у ещё живого сородича, поднял оба меча, вложил их в ножны, продолжив путь к центру.

     – Я скоро, Урус-Зор! Я вас не оставлю! – закричал Качудай, оскалился в сумасшедшей улыбке, обнажил кривые тулейские мечи, выставив их угрожающе перед собой. Он был сейчас рад каращеям, как никогда в жизни и даже немного удивлялся этому, испытывая странную метаморфозу. Он был сильно вымотан, слаб и понимал, что не выстоит против этих свирепых бойцов, но был настроен решительно. Гаруда даровал ему шанс всё исправить, искупить тот позор и он непременно им воспользуется! Теперь точно не подведёт...

     – Не отда-а-м! – рычал Качудай, вертясь вокруг двух тел, с лютой ненавистью зыркая по сторонам, внимательно следя за врагами.

     Варры остановились в десятке шагов.

     – Ты достойный свет! – громким басом вдруг произнёс один из них, – Выбор свершён!

     – Я ничего не выбирал! – огрызнулся Качудай. Он часто дышал, во рту резко пересохло, а голова сильно закружилась, сбивая координацию, поводя рябью перед взором.

     – Ты должен уйти!

     – Не отдам! – Качудай прыгнул на ближайшего, решив больше не ждать, пока ещё были хоть какие-то силы.

     Варр отклонился в сторону и Качудай пролетел мимо, запнулся, но устоял на ногах, развернулся, бросился снова. Рывок, удар, другой, оружие вылетело из рук, и степняк повалился, споткнувшись. Поднялся кое-как. Перед глазами плыло.

     – Верь мне! – выкрикнул вдруг варр голосом Зора и, схватив Качудая за шиворот, заглянул тому в глаза.

     – Урус-Зор… – едва бормотал обессилевший Качудай. Он мог поклясться, что на него смотрели глаза Зора и этот взгляд успокаивал. Всё было как-то странно, туманно, будто во сне. А может посмертица это? Качудай ничего не понимал, совершенно запутавшись в своих мыслях.

     – Верь! – повторил голос, и варр отпустил степняка, тот отпрянул, сильно шатаясь, едва держась на ногах.

     Каращеи как по команде опрокинули ларцы, опустошив их от тулейской воды. Один из них взял Тарайю на руки и осторожно опустил в первый ларец. То же самое проделал и с Зором, положив его во второй.

     Порывшись в вещах гарийца и, отыскав разноцветный шар, подаренный царём Ареи, варр переломил его пополам, вылив содержимое на девушку. Жидкость стала разливаться по её одеждам, стекая вниз, увеличиваясь в объёме, быстро заполняя всё, пока не скрыла тело полностью, покрывшись сверху кристальной коркой, будто льдом. Тарайя на какой-то миг вдруг словно ожила, втянув лёгкими эту странную воду в себя.

     Варр подошёл к Качудаю, протянув руку в требовательном жесте.

     – Живица же, Урус-Зор, живица! – как сумасшедший твердил Качудай, трясущимися руками доставая свой шар, который был и у него. Манипуляции повторились.

     Каращеи обступили ларцы, устремив взгляд пустых глазниц на свои деяния. Один из них поднял ключ от пирамиды, валявшийся рядом, вскинул его, извлёк один из осколков, коснулся другого, камень вспыхнул, ключ сложился. Он порылся в вещах Зора, достал маленький чёрный куб, который тут же ожил, поднялся в воздух и по обыкновению начал вертеться вокруг своей оси, выписывая небольшие круги.

     – Выбор исполнен! – положил каращей мечи Зора и его противника перед Качудаем, бросив на них золотую бляху ключа, – Ты достойный свет! – кивнул головой варр, будто в знак согласия и процессия быстро удалилась, подхватив под руки раненого товарища, растворившись, словно никого и не было.

     Пирамида стала отдаляться от Урая, грани её закрылись в какой-то момент, и Альтар вдруг превратился в тусклую точку.

     Не в силах больше находиться в сознании, Качудай бухнулся на спину и провалился в глубокий сон.

     Блики света неприятно мельтешили где-то там за закрытыми веками и жутко раздражали. Качудай открыл глаза, сразу же зажмурился, поднялся, сел, снова открыл.

     Яркое утреннее солнце в безоблачном небе нещадно палило. Хотелось сильно пить, немного кружилась голова, но общее самочувствие было вполне сносным.

     Качудай поднялся на ноги. Грани пирамиды были сложены, словно распахнутые ворота, открывая виды во все стороны. По одну сторону начиналась холмистая степь, по другую высокие горы хребта. Родная земля доносила знакомые запахи, хотя может это только казалось, но Качудай ощущал их, как никогда ярко, и понимал, что это своё, родное и где бы он ни был, спутать это невозможно.

     Рядом на золотистом основании пирамиды стоял заиндевевший саркофаг, сквозь мутные белесые стенки которого едва просматривался силуэт. Качудай осмотрелся, но второго саркофага нигде не было. Степняк несколько раз обошел ближайшие окрестности, но даже следов, хоть как-то указывающих на чьё–то присутствие здесь, не было и в помине.

     – Я знаю, Урус-Зор, ты жив, – вслух произнёс степняк, коснувшись холодного камня, – Верь мне, Урус-Зор, я буду стараться и отыщу её, – Маленький черный куб, до этого медленно кружившийся рядом вдруг загудел, завибрировал и, увеличившись в размерах, опустился вниз, приняв форму какого-то замысловатого цветка с постаментом в центре. Он разделился на множество пластов и сейчас был раскрыт с двух сторон плавными гребнями каменных волн поднимавшихся снизу вверх и сходившихся в центре чуть позади. Грани двигались, словно были живые, они медленно подползали под саркофаг, двигая его к постаменту в центру.

     – Хочешь забрать? Знаю, хочешь … – недовольно буркнул степняк, искоса глядя на куб, – Всему своё время. – Он поднял мечи, оставленные каращеями, спрятал их под нижний пласт куба, забрал изрезанную куртку Зора, бережно сложил и сунул в свой тюк с вещами.

     До слуха донёсся быстро нарастающий гул откуда-то со стороны хребта. Вдалеке показалась неясная фигура. Она быстро приближалась, и через мгновение мимо пронеслась огромная птица, взмахом золотых крыльев создав гигантский вихрь, что степняк елё удержался на ногах от сильного порыва. Она ушла в сторону степи, быстро обрастая каменной скорлупой, и скрылась за холмами. Спустя некоторое время раздался гулкий отдалённый грохот.

     – Маргас! – выкрикнул Качудай, поднял золотую бляху, вышел за пределы пирамиды, вскинул сверкающий веер, интуитивно сменил несколько камней, грани сомкнулись.

     – Я отыщу ответ, Урус-Зор! Обязательно отыщу! Я скоро!

      ***

     Большое сборное войско сирхов и гарийцев в несколько тысяч мечей станом отдыхавшее после многодневного перехода всполошилось. Командиры спешно отдавали указания. Бойцы быстро группировали боевой строй, готовясь отразить атаку неведомого врага.

     – Да откуда они все лезут?! – негодовал коренастый сирх, стоявший в первых рядах.

     – Неведомо нам пока это, – откликнулся русый гариец, закрывавший большим щитом их обоих, – ни одного каращея еще живым не взяли ведь.

     – Возьмём! А я уж на радостях гонца в стан родной отправил, что конец войне, да видать поторопился. Эх, Гаруда не простит… – бурчал сирх, тяжело вздыхая, нервно глядя в сторону морского залива, где только что в воду рухнула огромных размеров каменная глыба, невесть откуда взявшаяся в небе.

     Крупная волна, поднявшаяся после удара неведомого небесного тела, быстро неслась к берегу. Её гребень вздымался высокой стеной, угрожающе вспениваясь по всей кромке.

     Она с громким хлопком ударила в берег, разбившись о прибрежный песок, окатив морской водой густые всходы ковыля, начинавшиеся за песчаной кромкой.

     Три десятка странных воинов оказались на берегу, как только волна отступила. Их чудные доспехи, похожие на крупную рыбью чешую, ярко сверкали на солнце, отражаясь от капель воды.

     – В бурту! – скомандовал их предводитель – бородатый здоровяк, с крупным мечом за спиной. Он дал отмашку, и тридцать три воина Великого Мараджавата сделав свои первые шаги по родной земле, чётким строем в едином шаге направились вглубь материка.

     Позднее, явление тридцати трёх воинов из пены морской ознаменовали высшим проявлением воли богов, как итог великой победы над тёмными воителями каращеями.

     Те, кто был свидетелями этого зрелища лично, особенно сирхи – раз за разом приукрашивали то, что видели на самом деле, и событие обрастало всё новыми и новыми красочными подробностями. Сказ о тридцати трёх воинах богов, спустившихся в море на небесной колеснице, довольно быстро разлетелся по всем уголкам Мидеи-Земли.

      ***

     Когда Качудай отыскал Маргаса, тот поведал, как сразу же после исчезновения пирамиды, они бросились следом, но птица, словно не понимала их намерений, кружа в пределах Ареи. Они попытались лететь на Урай, и сделали всё, как объяснял до этого Зор, но тоже все попытки были тщетны. Какое-то время пришлось дрейфовать между арейскими лунами, глядя, как румды уже без опаски начали спускаться на родную землю. А затем птица вдруг ожила и полетела. Она не реагировала ни на какие команды, пока не оказалась у Мидеи. Не то по привычке, не то ещё по какому странному умыслу, но и в этот раз птица потерпела крушение, как и в прежние. Хотя может уже вошла во вкус и ей так нравилось? Ущерба, во всяком случае, такие падения ей вовсе не причиняли никакого, как и тем, кого она несла в чреве своём.

     Пока воины Мараджавата вели свой священный бой во вселенной, на Мидее прошли годы. Пять лет длилась кровопролитная война, крепко объединившая гарийцев с сирхами. Каращеи появлялись непонятно откуда и буквально вырезали целые селения, затем снова исчезали. Драться с ними научились только к концу второй зимы, и постепенно тесня, уже грамотно истребляли, а к пятому лету войны наконец-то одолели окончательно. Серые воины все реже приходили с набегами, вскоре и вовсе исчезнув.

     На родной земле Маргас и тридцать три его воина так и остались вместе. Они ходили дозорами по далёким странам и разрешали междуусобные распри, особо ретивых призывая к жёсткому ответу. Иные и вовсе сами просили этих справедливых бойцов, как мир творящих, не видя другого выхода. Поначалу некоторые даже пробовали осадить столь малый отряд, но воинам Мараджавата не было равных. Преисполненные силы первородной, они рвали в клочья целые армии глупых кровожадных правителей диких земель. Слава о богах-воинах разнеслась по земле, и мало кто желал стать их врагом, предпочитая внять миру, предав забвению кровавые намерения.

     Раз в три луны бойцы возвращались к подножию гарийского хребта, разбивали стан у золотой пирамиды, и отдавали молчаливую дань Зору. Каждый из них мысленно общался с Великим Урусом, изменившим однажды их жизни навсегда, явив мироздание совершенно в других красках, разрушив границы личных условностей, подарив право вышнего пути, которое никто не смел теперь предать.

      ***

     Почти сразу же по возвращению, Качудай отправился в большое путешествие по миру, в поисках великих врачевателей и мудрецов, ища способ, как исцелить Зора и поднять его из предмерья, но так и не найдя внятного ответа, решил вернуться в Сарихафат, в котором не был уж много лет.

     – Эй, брат черут! – Качудай остановился.

     На невысоком вороном, лёгкой трусцой по пустынной степной дороге, лавировавшей между холмами, ехал навстречу седой сирх.

     – Ты ли это, Качудай?! – спрыгнул с коня и крепко обнял его незнакомец.

     – Я, видимо… – удивлённо ответил степняк, пытаясь припомнить былые встречи.

     – Ай, рад тебя в здравии зреть, Качудай! – расплылся в улыбке незнакомец, – Ну, не вспомнил? Это же я – Радгас! Вместе бились у врат тёмных перед тем, как вы ушли в чертог тот проклятый!

     – Точно! – улыбнулся в ответ Качудай, так и не вспомнив его, – И я рад, Радгас, что в здравии ты крепком!

     – Рад за тебя, Качудай! В Сарихафате уж ладные былины про тебя складывают!

     – Какие? – не понял тот.

     – Нда-а… Как вы с Урусом Великим врагов Гаруды Большекрылого по всей мере нашей били! А скажи, храбрый Качудай, как стан твой чудный? Небось в цвете весеннем весь уж? – хлопнул его по плечу Радгас, широко улыбаясь.

     Качудай не понял этой злобной шутки, ведь все знали, что стан его погиб давным-давно. В другое время он схватился бы за мечи, чтобы проучить острослова, но сдержался. Он вообще поклялся больше за оружие не браться без особой нужды, да и вообще оно его давно стало тяготить. Скорее таскал по привычке, каждое утро открывая глаза, моля богов, чтобы и в этот новый день оно осталось нетронутым.

     – Ты, прости, Радгас, спешу я шибко, – натянуто улыбнулся Качудай.

     – Будешь проходить мимо «змеиных гребней», что аккурат перед Сарихафатом, заходи обязательно! Там стан мой. Чапат-шарам такой отведаешь, коего никогда в жизни не пробовал! – Радгас еще раз крепко обнял его, запрыгнул на лошадку и неторопливой трусцой отправился дальше, напоследок ещё что-то выкрикивая, непременно приглашая в гости.

     Качудай ускорил шаг, чтобы скорее избавиться от этого знакомства, а в груди предательски защемило. Как смел этот Радгас над ним потешаться? Зачем?

     – Прости, Урус-Зор! – остановился степняк, подняв голову к небу, – Сирхи злобой открытой как жили, так и живут, прости…

     

     Придя в Сарихафат, Качудай посетил главную храмовую площадь. Был у жрецов и на всякий случай интересовался, не ведают ли они об исцелении, так необходимом его другу, но никто ничего не знал. А вот про стан его почти каждый, кто встречался и заводил разговор, не упускал возможности пошутить.

     Качудай не понимал этих насмешек и это жутко его расстраивало.

     Одним тихим вечером он вдруг понял, что ничего больше не держит его здесь и решил покинуть Сарихафат навсегда, отправившись в Гарию. Качудай рвался туда давно, но боялся. Быть может, там кто-нибудь укажет ему нужные ответы? А быть может они придут к нему сами, как пришла когда-то новая жизнь? Степняк давно порывался отправиться в заветные предгорья, но каждый раз откладывал это путешествие, понимая, что жутко боится. Он боялся тех мест, боялся той памяти – боялся встречи с собой прежним, когда-то оставшимся там навсегда. Но и здесь его больше ничего не держало.

     Как-то ранним утром, он собрал свои нехитрые вещи и вышел за ворота Сарихафата.

     – В стан торопишься, добрый Качудай? – Поприветствовал его очередной знакомец, который был куфиром одного из крупнейших станов, – И я бы торопился! Быстрой дороги тебе, Качудай! – выкрикнул он вдогонку, и это стало последней каплей, когда решение определилось мгновенно.

     

     Дорога была долгой. Качудай шёл пешком и всегда старался скрыться из виду, когда встречал кого-либо на пути. Он шёл часто ночами, днём отсыпаясь в укромных ложбинах. Он мог бы седлать хорошего коня в Сарихафате, но хотел идти именно пешком. Так он погружался в воспоминания, когда в те памятные скитания с Зором, молодой гариец многое рассказывал, а степняк с упоением слушал. Память – всё, что осталось у него, и чем он дорожил сейчас больше всего на свете, бережно оберегая её, стараясь не забыть ничего, ни одного жеста или слова, сказанного в тех многодневных переходах.

     В одно раннее предрассветное утро, поднимавшимся позади него солнцем впереди высветилась длинная высокая гряда. Качудай волновался. С каждым новым шагом, приближавшим его к заветным краям, сердце его начинало отбивать волнительную дробь, повергая все тело в мелкую дрожь. Всё чаще разум начинала давить противная тоска. Степняк не понимал – как теперь жить дальше? Он не умел жить этой жизнью, а как начать нужную – не знал, отчего часто погружался в сильное уныние, но всегда одергивал себя, зная, что Зор эту его слабость никогда бы не одобрил.

     Вскоре Качудай вышел к долине, где на весенних пастбищах паслись табуны лошадей. Проходя мимо них, к нему вдруг выскочил вороной жеребец.

     – Абардыш! – расплылся в улыбке степняк, расставив руки в стороны, – Когда-то его верный конь подбежал к своему прежнему хозяину, приветливо кивая головой. Они узнали друг друга, хотя и каждый из них был уже другим.

     – Эх, Абардыш… – погладил его Качудай по лоснящейся шее, – Ты уж зла не держи на меня!

     Степняк смотрел в его большие черные глаза и никак не понимал, как он мог истязать это красивое животное. Ведь он его совершенно не жалел, загоняя иной раз до пены. Ему было стыдно сейчас по-настоящему.

     – Красавец! – шептал степняк. Он хлопнул его по крупу и отправился дальше, а Абардыш шёл рядом, иногда опережая, поворачивая большую длинную голову, заглядывая в глаза человеку.

     – Теперь и у меня ноги сильные! – похвалился человек, зашагав ещё быстрее.

     Небольшая река резко поворачивала, излучиной упираясь в невысокое ровное плато, испещрённое множеством мелких рощиц и одной крупной вдалеке. Качудай помнил их ещё со времён своих набегов. Здесь он когда-то впервые столкнулся с Зором.

     Он забрался на невысокий обрыв, зажмурился, потянул носом воздух, улыбнулся и тут же встрепенулся, открыл глаза, озираясь по сторонам. По округе разносился слабый запах дыма и хлеба.

     Впереди вдалеке зеленела цветущая огромная роща, из глубины которой виднелась тонкая струйка дыма, то устремляясь в небо, то струясь в стороны.

     Качудай ускорил шаг. Он не понимал, кто бы мог поселиться в столь странном месте? Сирхи точно не стали бы, если только кто-то из гарийцев? Да и то вряд ли.

     Качудай ступал по мягкому ковру молодой травы, а сердце его отчего-то начинало нервно стучать в груди. Каждый шаг, приближавший его к этой странной роще, усиливал ритм и без того разбушевавшегося сердца, что даже голова слегка кружилась от странного волнения.

     Он подошёл к широкому проходу меж стройных рядов молодых дубов, ведущему в центр рощи. Ноги не слушались. Степняк силился, но никак не мог сделать шаг за границу зеленеющего круга. Ноги тряслись, как у юнца перед первым боем, а скулы предательски сводило, что приходилось крепко сжимать зубы. Он не понимал, что происходит, но чётко ощущал некую странную чистоту места – его неподдельную святость, и вдруг понял, что просто не имеет права нарушать эту чистоту своим образом, сплошь утопленным в чужой крови.

     Непомерное чувство раскаяния перед всем миром, перед всеми теми, у кого он отнял жизни, накрыло вдруг сознание тяжёлым грузом, который с каждым мгновением креп и множился, норовя раздавить строптивый разум.

     Он расстегнул оружейную сбрую, и вместе с мечами отбросил её в сторону.

     – Вот и всё…, – охрипшим голосом прошептал степняк себе под нос, поднялся и зашагал по зеленеющей аллее, впервые в своей жизни оставшись без оружия, нисколько об этом не сожалея.

     Он делал несколько шагов, останавливался и с замиранием сердца вслушивался в шелест молодых листьев, в попытке понять их шёпот, и казалось – понимал.

     Огромный шатёр стоял в центре просторной поляны, окружённой цветущей растительностью. Он был покрыт белоснежными, сверкающими на солнце материями, с вышитыми замысловатыми узорами, сюжетами. Таких шатров Качудай не припоминал даже у верховных правителей Сарихафата. Он вертел головой вокруг, улыбался и впервые чувствовал себя беззаботно. Странное ощущение легкости мягким теплом обволакивало разум, гоня скорбные мысли прочь.

     – Мир стану твоему, мой милый Качудай! – у входа в шатёр стояла Ирелия, держа перед собой ароматный хлеб, – Я очень старалась и сберегла твой очаг, добрый воин!

     – Наш очаг… – трясущимися губами еле выговорил Качудай, подошёл, упал на колени перед ней, крепко обняв, а из глаз его покатились слёзы…

      68-е лето от примирения в Звёздном Храме.

      49-е лето от полёта к мере Великого Уруса.

      Северная часть Гарийского хребта. Осень.

     Долгий переход от Вишьи до истоков безымянных мелководных рек на север отнял много сил и времени. Осенняя прохлада множилась с каждым днём, а кое-где на пологих склонах гор уже лежал первый снег.

     Седой сгорбленный старик, опираясь на длинный посох, обогнул последнюю встречную сопку, выйдя наконец-то к вожделенной цели. Он остановился, перёвёл дыхание, достал из-за пазухи золотую бляху, вскинул её в воздух, как она тут же раскрылась красивым веером, поделившись на множество частей. Касание, другое, и серая невзрачная, покрывшаяся снежной шапкой гора, напоминающая пирамиду, медленно стала меняться, раздвигая две своих грани в стороны, являя тёмный проход.

     Старик уверенно шагнул внутрь, прошёл к центру сумеречного чертога.

     – Мир покою твоему, дорогой Урус-Зор! – присел он рядом на один из пластов куба, в центре которого стоял саркофаг, высвечиваемый прорвавшимся снаружи дневным светом.

     Легкий ветер навевал о былом, скорбно бередя память. Качудай пальцами слегка касался холодного побелевшего камня, крепко до скрежета сжимая зубы, сдерживая влагу, стремящуюся из уставших глаз.

     – Прости, Урус-Зор, я не смог её найти, – еле выговорил он неудобные слова, которых боялся всю свою жизнь, – В том позор мой! Но ты не думай – пока дышу, буду искать, а коль за меру уйду, так я детям наказ оставил, они не отступятся, они обязательно найдут!

     Качудай замолчал, прикрыл глаза и стал погружаться в память – далёкую, дорогую, болючую, но яркую родную. Он в который раз проносил в своих воспоминаниях те недолгие времена, когда они шли с Зором по Великому Пути и в очередной раз пытался понять – где они свернули не туда? А может, и не сворачивали? Может это и была истина? Может они не дошли и путь продолжается?

     – Прости ещё один раз, Урус-Зор, но это последняя наша встреча. Я стар уже и очень слаб. Вот к тебе чуть добрёл, – усмехнулся Качудай, – Я так и не смог отыскать ответ, как тебя вытащить из этого предмерья. Чувствую, что за меру уйду вскоре, и вот пришёл проститься. Может, даже и зиму эту не переживу уже. Знаешь, Урус-Зор, я безмерно благодарен тебе, за то, что ты однажды изменил мою жизнь навсегда, одарив правом вышнего пути, на который взял с собой, не побрезговав. Никто бы не взял, а ты взял! Ты не мог иначе, я теперь это точно знаю! Я многое понял и стыжусь порой себя прежнего, хотя и понимаю, что глупо… ты бы точно так сказал. Сыновей вот трое у меня и две дочери, – улыбнулся он, глядя на заиндевевший холодный мрамор, – Внуков уж и не счесть. А стан мой красив, огромен и каждый в том стане гость дорогой. Каждый там – человек! Жаль только, что тебя там нет, Урус-Зор… жаль. Я прожил долгую счастливую жизнь благодаря тебе, благодаря твоей великой жертве, и я никогда этого не забуду! Моя скорбь о тебе велика, как велико мироздание наше! Я буду стараться помнить тебя всегда, даже тогда, когда Гаруда призовёт. Я не знаю, есть ли там память, но я сохраню её о тебе вопреки всему! И если Большекрылый справедлив, он дозволит мне её сберечь, не смотря ни на что. Прощай и прости!

     Качудай подошёл к выходу, куб загудел, пласты сложились, скрыв мраморный ларец в своей толще.

     – Прощай, Урус-Зор! Ты самый яркий свет из всех! – выкрикнул степняк и, не оборачиваясь, поспешил прочь.

     

     

     

     Шаг, другой, третий. Тёмный проём заискрился серебром. Гариец шагнул за его границу, растворившись в пыльном облаке неизвестности.

     Боль прекратилась. Мысли успокоились. Непроглядная тьма, царившая вокруг, медленно рассеивалась, разлетаясь в стороны какой-то угольной пылью, которые вспыхивали множеством искр, проявляя все краски мира.

     Великолепная, даже какая-то фантастическая осень царила вокруг.

     Зор стоял на самом пике огромной вершины, возвышавшейся над холмистой долиной. Той самой вершины, где в его редких снах росло дерево, осыпая склоны волшебной листвой. Теперь дерева не было, и листвы на склонах тоже. Всё тот же остров парил неподалёку напротив. Водопады разливались в кристально чистую водную гладь у подножия. Дубравные рощи шумели приятным слуху шелестом – их пышные раскидистые кроны сверкали, переливаясь разными оттенками золота, и это была осень – это был закат перед перерождением. Зор вслушивался в тот шелест листьев, и его разум замирал. Он чувствовал грядущее великое изменение, отчего на душе было легко. Ощущение безграничной свободы, новых горизонтов, новой жизни погружало сознание в блаженство, как вдруг Зор вспомнил, кто он есть сейчас…

     – Грань всегда мучительна, но её нужно лишь принять, как данность и это пройдёт.

     Зор повернул голову. Рядом сидел знакомый стальной гигант, скрестив ноги меж собой. Зор последовал его примеру и присел тоже. Он не испытывал никакого удивления, будто так и должно было быть. Пришло странное понимание того, что он всё это знал, а сейчас всего лишь вспоминает, и ничего в том удивительного нет.

     – Ты и есть тот самый адивий… – усмехнулся гариец, констатировав факт, не удивившись ему нисколько, – Ты адивий, Гаруда, кто ты ещё? Один из древних устроителей?

     – Вы наделили меня множеством имён, привязав к ситуациям суетного сущего, и я буду тем, кто вам нужен в данный миг. Я обязательно буду! В том или ином проявлении, но услышу братьев и сестер своих младших, не обделив никого – по силам его ношей в помощь одарив, чтобы поступь крепла, да разум ясным становился, – тихим бархатистым невероятно успокаивающим голосом говорил крылатый друг.

     – Странно всё это, – Зор прикрыл глаза, вдохнув полной грудью.

     – Что странным тебе видится?

     – Ты говоришь, что в помощь приходишь, но посылаешь воинов своих смерть и боль сеять…

     – Ты так и не понял, – снисходительно улыбнулся стальной гигант, – Не я их вам посылал, а ты этого сам желал, энергию великую того желания в мир выпустив. Ведь вспомни – ты желал исправить сирхов, найти все те ответы, что разум будоражили, вернуть искру людям... И это твоё желание было настолько огромным, что никто не мог остаться безучастным. Все братья твои узрели тот великий порыв, что ты создал и сообща отправились тебе на помощь, жертвуя своими жизнями, ради того светлого, чего ты так хотел не для себя, а для других!

     – О каких братьях ты толкуешь?

     – О тех, которых ты убил, Зор! Всех, тех, кто осмелился встать на твоём пути! Они, как только разузнали о твоём замысле, были так восхищены тем великим порывом, чистым бескорыстным желанием, которое пронизывало мироздание ярким светом, что никто не мог оставаться в стороне. Они знали, что ты отнимешь их жизни, но несмотря ни на что опустошили свои миры ради тебя, чтобы ты смог найти те важные ответы. Они все до единого желали тебе яркого чистого пути, который приведет к истине! Пути, на который ты выведешь многих других, понимаешь? Они в жертву положили свои жизни для тебя, потому как ты им дорог по-настоящему!

     – О ком ты говоришь? Каращеи мои братья?!

     – Мы все братья, Зор! Всё – есть свет! И ты, и я, все мы являемся порождением света. Мы, по сути – свет, но лишь в разных его проявлениях. И из грубого тёмного, невольно стремимся к изначальному высшему тонкому – к единству! Часто неосознанно, неумело, но все идём к одному.

     – Но почему так? Почему болью, смертью?

     – Мне сложно объяснить, чтобы ты верно понял. Боль – это сила, сжигающая все маски в человеке, которые он волей своего бытия надевает одну за другой, подменяя цели настоящие, не помня в итоге, кто он есть на самом деле. Боль и все её проявления – это высший огонь, способный сжечь те фальшивые маски. Только пройдя через боль, для каждого свою – человек осознаёт для себя новые тропинки, выводящие к истине, сбрасывая всё то ненужное, фальшивое, открывая путь к ярким звёздам, убирая призмы, преломляющие наше сияние, давая шанс простить себя, простить других, приблизиться к единству. Ты так сильно желал, чтобы сирхи прониклись добром, засияли искрами своими, что даже не заметил, как это уже произошло. Свершилось давным-давно. Не со всеми и не так, как хотел бы этого ты, но старания твои все же увенчались успехом – они отодвинули Мидею от гибели, хотя и не спасли её полностью, а это время даст возможность другим пройти по Великому Пути, ещё не принявшим рождение в том искуплении.

     – Но ведь можно было как-то иначе, не так… они бы поняли!

     – Нет, Зор! Прежде, чем что-то пожелать, важно понимать следствие своего желания – к чему приведёт действие, мысль? Ты искренне желал добра людям, мечтал, чтобы каждый воспылал ярким светом, но ты ведь прекрасно понимал, что это невозможно – они другие, ты другой, вы разные. И все равно пытался. Чтобы изменить суть человека – нужно его убить! Убить в нём то зерно, из которого он взращен, чтобы могло прорости новое. Всё закономерно в мироздании, всё гармонично. Есть сила, которая неподвластна нам, которая является фундаментальной энергией любого проявления творения. Мы её часть, но она довлеет над каждым.

     – Что за сила такая?

     – Абсолютная справедливость! Сила, которая создана нами же, которая делает жизнь свободной, но в итоге призывает к ответу за содеянное – это и является абсолютной свободой. Сила, без которой невозможна жизнь в принципе, иначе произойдёт хаос, где справедливости уже не место и жизнь тогда иссякнет, исчезнет всё!

     – Но почему гибнут те, кто не заслужил этого?

     – Не всегда то, что ты считаешь плохим или хорошим, является этим на самом деле. Если что-то происходит, оно обязательно является порождением справедливости. Ты смотришь на мир сквозь собственную призму, которая преломляет, искажает твой взор, давая узреть то, что способен воспринять лишь ты и не более. Не существует добра или зла, это лишь порождение ваших умов, как мерило граней, которые вы выстраиваете сами на пути к целям, выискивая в одних – утешение, в других – радость, в третьих – скорбь и много ещё разного, но всё вместе будет опытом. По сути – всё в мире является ложью для каждого, ибо понимание одного и того же у множества – разное, и где же правда? У кого она? А нет её ни у кого, потому, как истина – это единство всего, но смотрим мы на мир частицами, не ощущая себя единым целым. Истина – это понимание всего, как единого целого. Всё! Но я понимаю твои сомнения. Это не просто…

     – Хм… – Зор задумался, уперев кулак в подбородок, – В том самом откровении Еганики на Тулее, последним воплощением после мудреца было воплощение в единство. Вот значит, в чём была суть! – Зор покачал головой, вновь усмехнулся. – Я растворился во всём, а всё во мне. «Я» перестал быть, я стал всем одновременно, но этот опыт мне отчего-то чужд и понять я его не в силах.

     – Пытлив твой разум, Зор, – широко улыбнулся наставник.

     – Но почему так вышло, что нашу землю укрывали от каращеев всегда? Ведь они стремились на Мидею, а Тулейцы с Урайцами скрывали те проходы ценою жизней своих, охраняя нас?! Где та правда или ложь?

     – Вот это и является очередной призмой! – в восклицательном жесте поднял гигант указующий перст вверх.

     – Прости, если я много спрашиваю, но мне действительно сложно это всё понять. Где суть? Правда?

     – Никто не скрывал Мидею. Скрывали другие земли от вас, – удрученно с сожалением ответил друг.

     – Как это?! – удивлённо вскинул брови Зор.

     – Вот так, – гигант сделал медленный глубокий вдох, посмотрев в ясное ночное небо, – Когда-то, вне времени и пространства были обустроены колыбели жизней на кругах новых: Урай, Арея, Тулея, да и множество других. И вот однажды, у самой крайней круговерти объявилась жизнь чужеродная, не из вашей меры. Те создания были иными. У них была своя суть, и они уничтожали семя ваше, не оставляя шансов. Великим советом земель круга общего было решено Мидею сделать гардом на пути тех существ. И вот со всех Рас отобрали воинов по роду, отправив на эту землю всех самых достойных, в ком дух бойцов довлел. Земля эта крепостью являлась приграничной. Воины оказались столь сильны, что истребили пришлых очень быстро и легко. Пути все закрыты были, а Мидея ещё многие тысячелетия Ра Великого оставалась гардом тем приграничным и воины на ней обустроились уж навсегда. Но, знаешь ли?! Однажды встав на путь бойца, уж сложно быть им перестать. Нрав мидейцев требовал войны, и некоторые из вас прельстившись силой, пошли войной на другие земли. Тех земель уже нет давно, они погибли и больше не возродятся. Тогда другие из вас, самые мудрые решили уничтожить всё, что связывало Мидею с остальным соцветием, разрушив все пути. Вы не успокоились и пошли войной друг на друга. Мощь ваша стала слабеть по воле вашей же, чтобы совсем не выродиться. И вот спустя сотни тысячелетий вы, раздираемые распрями, бредёте во мраке вечности, давно уж позабыв род свой изначальный. Кто-то больше, кто-то меньше, но все в одной связке.

     – Я сейчас понимаю, что знал об этом всегда, – усмехнулся Зор досадно, – Не мыслями, не образами, а неким чувством. Я почти понимаю, но всегда мешает некая странная преграда, не давая схватить ту нить, чтобы распутать.

     – Всё встанет на свои места за твоей мерой.

     – Что это за чудное место? – обвёл Зор взглядом окрестности, – Я его видел в своих снах, и тебя там видел.

     – Я помню, – улыбнулся собеседник, – Это твой внутренний мир и он созрел, чтобы ты преступил грань своей меры.

     – Ответь, где моя женщина, она погибла? Неужели и она понесла расплату?

     – Ты сам её укрыл, не помнишь только. И лишь тебе ведомо – для чего ты это сделал…

     – А что будет дальше?

     – А это уже неведомо никому. Дальше высшая ступень твоего пути.

     – Что же с землями нашими будет?

     – Никто не знает, Зор. Никто!

     – Я бы многое ещё хотел спросить, но разум мой путается в волнении, что не подобрать слов.

     – Всему своё время.

     – А с мидейцами, урайцами, с румдами что будет?! Почему ты лишил румд своей земли? Я бы хотел им всем помочь. Скажи, как мне это сделать?

     – Никак. Твоя жизнь подошла к великому перерождению и её нужно завершить. Ты сам должен её завершить, чтобы уйти дальше. Ты сделал всё, что мог и даже больше. Чтобы кому-то помочь, нужно память сохранить и жизнь оставить прежней, без развития. Это великая жертва, Зор, и она по-настоящему может сгубить тебя! А румды сами себя лишили земли, просто давно позабыли об этом.

     – Но ты не понимаешь! – воскликнул Зор, – Они же все были со мной до конца! Мидейцы не все ведь услышали! Румды, урайцы, другие – они как же? Как мне это сделать, скажи?!

     – Упрям твой нрав, – усмехнулся гигант, – Твоё право велико и даже я не в силах тебе препятствовать. Ты сам уже всё сделал в этот миг, искренне пожелав того. Братья твои услышали тебя, и уже спешат на помощь! – крылатый друг поднялся, по-отечески улыбнулся, заглянул в глаза Зору, и вдруг стремительно взмыл в небо, – Ты самый яркий свет из всех! – выкрикнул он напоследок, вспыхнув белоснежной звездой в осеннем небосводе.

     Зор вдруг ощутил сильный приступ удушья. Он чувствовал, что задыхается. В груди сдавило, появился неприятный зуд во всём теле, перед глазами поплыло, как он внезапно очутился в толще воды. Темнота и вода… темнота и вода.

     Рывок.

     Свет ударил в глаза…

     

      Наши дни

      Приполярный Урал.

     Зор взмахнул руками, поднялся, сел и сделал глубокий громкий сиплый вдох, шальным взглядом охватывая окрестности перед собой. Он сидел в арейском ларце, а рядом, уткнувшись лицом в землю, корчился в конвульсиях человек. Зор спрыгнул на землю, перевернул незнакомца, заглянул в широко открытые глаза, взирающие перед собой стекленеющим взглядом.

     – Э нет, Качудай! Ты уж в который раз меру преступаешь, а я всё еще прежнюю живу! – воскликнул Зор, и мысленно стал погружаться в меркнущее сознание друга, вытаскивая его из лап смерти.

     – У нас много дел! – улыбнулся гариец, видя, как друг оживился взглядом, размеренно задышав.

      Конец.

     Алдык-бай – пьянящий напиток

     Буртук – неопределенная мера золота. Может быть, как большой, так и малой.

     Каращеи – раса темных воинов из глубин космоса.

     Дарбы – низшая каста расы каращеев.

     Варры – каста верховных воинов расы каращеев.

     Адивьи – верховные правители расы каращеев.

     Сарихафат – Столица и центр правления сирхов.

     Мараджават – Священный бой.

     Черные Бекеты – Фольклорное название каращеев у сирхов.

     Куфир – правитель отдельного стана, совокупности станов.

     Черут – рядовой боец сирхов.

     Тулея – планета из конгломерата земель.

     Урай – планета из конгломерата земель.

     Альтар – звезда, вокруг которой вращается Урай.

     Аскрипаль – пирамида-врата на Тулее.

     Ассирий – звезда вокруг которой вращается Тулея.

     Тантер – боевой штурмовой отряд.

     Аюр – бард у сирхов.

     Мера – граница между физическим и духовным миром. Смерть.

     Аваджара – универсальное оружие, способное в себе аккумулировать подобие ядерного заряда.