Какая-то непонятная усталость и желание заплакать давило на него с такой силой, что хотелось заорать от боли и негодования. Он уже перестал быть слабым человек, но это не значит, что он не хочет вернуться в это состояние. Состояние безмятежности, детства, счастья. Черт, какое глупо слово счастье...
Хотя, в Бутане за такие речи могли бы лишить гражданства или же дать новую квартиру, в общем, осчастливить этого страдальца, но можно ли осчастливить того, кто уже был счастлив, это как наркотик, долбанный героин или что по-хлеще. В любом случае он смотрел в пропасть своих рефлексий и не видел не только дна, но и границ.
Гроза ударила совсем рядом с домом, на мгновение осветив его скромную лачугу, где уютно приютился столик, стул, на котором он сидел, холодильник и не работающий, из-за сломанной антенны телевизор. Дивана не было, не было даже матраца, он любил спать на полу, уставившись в дырявый потолок, и допивая старый бурбон, становившийся с годами только лучше, жаль, что этого нельзя сказать о хозяине этого дома.
В голове было пусто, было только давящее ощущение, его нельзя было отнести к обычным эмоциям, оно было, словно нож точно всаженный в бьющееся сердце.
Дождь на улице не прекращался, наоборот, он только усиливался. Хотелось выпить, но бурбон допит еще вчера, а жаль, ведь он успокаивал нервы и разгонял его кровь, придавая ощущение жизни. Порой он думал, что сидит на бурбонной капельнице. И ловил от этого чертовски клеевые ощущения, хотя знал, что это херовая медицина, но он никогда не был лучшим врачом, хотя по образованию им и является.
Двадцать лет практики, он спас сотни жизней, вложил в них частичку своей души, как следствие потерял себя, растратил. Он уже не любит вспоминать о Гиппократе, работе, сменах, это в прошлом, а сейчас же он, как ребенок, познающий мир заново, вновь смотрит на этот мир своими серыми глазами, приютившимися под седыми бровями.
Руки трясутся, легкий тремор, доставшийся от любимой капельницы вернул его к жизни, словно вино пролившееся на фамильную скатерть. Теперь надо остановить приступ, это сложно, без должных препаратов, которых не было. Добыть их сейчас было крайне сложно, не из-за того, что на улице шел дождь, а до ближайшего поселка сотня километров, дело было в том, что денег уже давно нет, всем своим пожиткам он благодарен геологам, проходившим тут так давно, что уже не вспомнить.
Дверь. Стук в дверь раздался громче грозы и грома. Стук продолжался все настырней и настырней. Новые гости, явно были взволнованны, и, кажется, хотели выйти на диалог с хозяином лачуги, но последний был несколько не в презентабельной форме, для деловых переговоров, поэтому решил поставить точку в диалоге самым первым высказыванием.
-Проваливайте, мать вашу! - заорал доктор охрипшим голосом.
-Откройте, что б вас! Вы же доктор, как вы можете отказать умирающим! - раздался жалобный голос из-за двери.
-Вашу мать, идите нахер! Я не доктор уже несколько лет!
-Нет, вы доктор! Это ваше призвание, вы не можете просто завязать с этим! Ваше призвание спасать жизни! Спасите же!
Руки приходили в порядок, приступ прошел так же внезапно, как и начался. Не надо быть светилом наук, чтобы сделать такой вывод, но он не хотел обращать на это внимание. Ноги, словно деревянные, руки, как из ваты, а голова просто повисла на плечах...
-Откройте же! Мы от сюда не уйдем, наши жизни будут на вашей совести!
Эти слова ударили в мозг, сильней иглы для лоботомии, он подскочил к двери, раскрывая ее на ходу, вырываясь наружу, как тигр из горящей клетки.
-Больше никакая жизнь не будет на моей совести! Понял меня!- заорал он упершись лицом в грудь здоровенного детины, вода стекала по его плечам, словно водопад, а росту он был с баскетболиста.
-Спасибо, что открыли дверь, доктор! Спасибо вам!- заревел детина радостным голосом, протягивая свои ручищи к худым рукам доктора.
-Заходите, на улице холодно-произнес доктор, давая зайти детине в лачугу.
-Заносите его!- гаркнул детина кому-то.
В лачугу внесли носилки, на которых лежало тело, едва подающее признаки жизни.
Такое действие слегка нарушило фен-шуй, так тщательно создаваемый доктором все эти годы, но пришлось смериться с таким неудобством.
-Что с ним?- спросил доктор, смотря на детину, своими серыми глазами.
-Или его порезали...- под нос пробубнил доктор. Как вас зовут?
-Серега, а ну это Сергей Владимирович-слегка приосанившись сказал детина. А вы, доктор Хордов, да?
-Да, Петр Иванович.- учтиво произнес доктор.
-Ложите его на пол, снимите эту тряпку, я пока руки помою-произнес Хордов, уходя в дальний угол, где приютился давно не используемый умывальник.
Маленькая лампада, единственное его наследство, доставшееся от отца светила теперь на его лицо, отражающее в мутном зеркале. Он видел себя, свои широкие плечи, худые руки, узкое лицо, нос с горбинкой, длинные волосы, неумело подстриженные и впалые веки, все это его наследство, на которое он работал все свои сорок девять лет.
Вода словно возвращала к жизни, он ощущал ее, как ощущается дуновение легкого бриза в жаркий день. Она придавала ему сил, но вот кажется, приступ. Черт, только не сейчас, как не вовремя, руки затряслись с новой силой, но он сдержал приступ. Успех.
-Рассаживайтесь, где найдете место-сказал Петр Иванович, поворачиваясь к гостям.
-Ребята подождут на улице, они боятся крови - прохрипел Серега.
Хордов ничего не сказал, его взгляд теперь был прикован к парню, совсем молодому, лежавшему на его полу. Он уже около него, смотрит, осматривает рану, что-то шепчет под нос. Мгновение, он уже у окна, что-то ищет на столе, сейчас, ему кажется, не сорок девять, а девятнадцать, он снова молод. Теперь вновь у парня, делает надрез на одежде. Из рану сразу же хлынула кровь черным сгустком.
Парня пырнул ножом, задели легкое, еще пару часов и он труп, это в самом оптимистичном раскладе. Но, Хордов знает свое дело, как никто другой, он спасет этого парня, но не сейчас, сейчас он держит над зажигалкой иглу, смотря на нее, как смотрит на человека Создатель.
Время бежало, время летело, Петр Иванович спасал жизнь какому-то парню, даже не зная его имени, но это и не важно, ведь что еще делать, как спасать жизни других, после стольких лет убийства себя самого.
Час, второй. Кровь. Крови много, она уже пропиталась в пол, она уже часть его дома. Его руки тоже в крови, они стали едины с домом и жизнью этого парня, странно... Только сейчас он подумал именно об это, делая последний шов на теле этого несчастного.
-Он будет жить-сказал Петр Иванович. Но вам лучше уйти.
-Конечно, отец.- произнес Серега, доставая что-то из кармана и оставляя это на столе.
Дверь открылась вновь, в комнатку ввалились прежние гости, мерзнувшие на улице. Они забрали тело спокойно дышащего парня, вынесли его наружу.
Дверь закрылась, доктор снова один, догорает лампада, свет мерно освещает свежую кровь на полу, он смотрит на нее, она его будоражит, она вызывает в нем какие-то животные инстинкты. Удар. Руки затряслись снова, тремор был сильнее обычного. Тремор, из-за которого он убил своего единственного пациента, снова, но теперь пациент жив, но жизнь ничего не забывает, спасши одного он погубил себя сам, отдал что-то последнее, истинное.
Прихватило сердце. Он на полу. Сейчас он не думал о том, что он умрет, он думал лишь о том, что спас парню жизнь, что он вновь поспорил с Богом и выиграл, но исторически сложилось так, что Создатель ставит последнюю точку, а не его детище.
Лампада догорела, последний керосин вышел через пару часов, как кончилась гроза, подарив рассвет, столь чудный рассвет, которого не было уже несколько лет в этих краях.