Аннотация: По руинам среброглавого города, чье имя затерялось среди теней листьев, ходит Тха - древесный шаман.
Древесный шаман
По руинам среброглавого города, чье имя затерялось среди теней листьев, ходит Тха - древесный шаман. Шкура тигра на его плечах пробует языком воздух, перевитый лозой посох шарит в траве. Две тропинки трутся о ноги шамана. Тихая мшистая - ведает мысли камней, пыльная смешливая - шепчет секреты следов.
- Шесть обезьян играли на рассвете, - шуршит она, выгибая спину корнями деревьев. - Стайка колибри клевали просо, дождь целовал меня подле холмов, кровь людей утоляла жажду.
- Где ты посмела пить то, что лишь богам дозволено? - хмурится Тха. Чувствуя гнев шамана, посох сотней побегов впивается в тропинку. Стонет она, не понимая своей вины, хнычет, роняя слезы мелкой галькой.
- За что ты мучаешь меня, Тха? Нет вины моей. Чужаки напоили меня кровью сынов сельвы.
- Прошу, покажи мне, как это было, - чуть ослабляет нажим посоха шаман. Тха вспыльчив, но отходчив. Тропинка облегченно вздыхает, и сотни блестящих песчинок, танцуя, сливаются в зеркальный камень. Ему далеко до полированной бронзы и не сравниться с водяной гладью, и все же Тха видит в его переливах тени вчерашнего дня.
* * *
Семь войнов идут по тропе. Они выслеживают стадо оленей. Голод - их проводник. Облизываются наконечники копий, и старший охотник уже припадает к земле. Но все напрасно. Едва у водопада мелькает легкий изгиб рогов, из чащи на тропинку выбираются белые люди. Бороды - светлые, темные, рыжие - роями пчел застыли на лицах.
Сталь покрывает тела коростой. Ветви дерева зла в руках, в глазах - одержимость.
И лишь только старший охотник приподнимает копье, желая здоровья и удачи, плюются громом палки белолицых. Десятки яростных духов впиваются в обсидиановую кожу войнов, похищая жизни.
Потрясенный, прощается шаман с тропинкой и садится у камня. Боль, Гнев и Страх плещутся в его взоре. И прикрывает он глаза, чтобы не выплеснуть яд этих чувств в беспечную зелень деревьев.
Боль свила гнездо в груди древесного шамана. Души охотников не обрели покоя: мщение не состоялось. Две луны нужно Тха латать след смерти травяными заговорами, кругом камней сдерживать неупокоенных. Иначе в родную деревню вернутся они, ведь там легче всего утолить жажду мести живым.
Гнев клокочет в горле шамана - будит тигриную шкуру. Никто не смеет убивать просто так - это закон, дарованный Великой матерью. Можно отнять жизнь, чтоб утолить голод, можно в жестокой схватке, но нельзя сметать всех, кто оказался на твоей дороге. Так быть не должно.
Страх холодным ручьем струится по спине древесного шамана.
Шесть лун назад Сонный ткач подарил Тха пророчество. Снилось шаману два десятка камней, упавших с небес. С воем и криком прокатились они через сельву, ломая деревья, калеча животных, пока не достигли пещеры тункуля* Кайя. Некому было остановить их.
Но, вознеся молитву, тихо благодарит древесный шаман Страх, Гнев и Боль за указание верной дороги, а потом отпускает их от себя. И когда глаза Тха вновь открываются, они полны созревшей решимостью.
- Именем твоим, Великая мать, - шепчет Тха и сбрасывает с плеч шкуру. Примяв податливый мох, та выпускает когти и обретает тело и дух тигра. Только лап у той шкуры не четыре - шесть, а в глазах мерцают осколки синего неба. Рычит тигр, жаждет скорее испытать свои острые когти, но воля Тха держит его крепче любой веревки.
- Помни: не на детей леса ты должен охотиться. Найди чужаков - белых, как кора изару, и заставь повернуть обратно. Тех же, кто не пожелает, отведи на суд Леопарда.
Воплощенный дух, выпустив зеленый дымок из ноздрей, бросается в чащу. Стремителен и бесшумен его бег. Лапы не знают усталости, из сухого горла не вырывается ни единого хрипа. Как ветер в безоблачном небе, как ручей, что вырвался из плена скал, скользит тигриная шкура меж притихших деревьев. Каждый зверь уступает дорогу, в листве прячутся птахи. Ведь вся сельва знает: дух-охотник спешит выполнить волю Великой матери.
* * *
Под пристальным взглядом луны на ступенях исчезнувшего города роняет Тха - древесный шаман - вопросы в заброшенный колодец. Нет больше шкуры на его плечах, а посох сиротливо жмется к ногам. В глазах Тха усталость, на лице - следы резца времени. Морщины стекают с его лба и, разделившись у глаз, подступают к щекам.
Уж два раза солнце заворачивалось в плащ ночи, как Тха послал духа-охотника выгнать чужаков из леса, но тот не вернулся обратно. Птицы на кончиках крыльев принесли весть о гибели тигриной шкуры. Ветер печальный передал последний выдох. Меж расходящихся кругов от упавших вопросов видит Тха в колодце судьбу духа-охотника.
- Что? - и в изгибе волны возникает отражение тигриной шкуры. Рыком своим пугает белокожих, выдохом-дымом порождает у них виденья. Но тот, кто ведет чужаков, подобен скале в своем упорстве. Рыжая борода мечется всполохами жаркого пламени, а в глазах скалится жадность.
- Сколько? - в каплях росы, бегущих по стенкам колодца, замечает Тха алые ручейки. Пять раз клыки духа-охотника смыкаются на шеях чужаков, и земля принимает их кровь, приступая к священной трапезе. Деревья сбрасывают листья от дикого крика вождя белокожих. В бешеной злобе мечется он, проклинает сельву, но продолжает идти дальше.
- Как? - меж сверкающих чешуек ряби показалась ловчая яма и палки грома над ней. Смертью бесчестной плюются они в шкуру - и, закружившись на месте, падает дух-охотник. Гаснут глаза цвета ясного неба, лапы пробитые цепенеют. Но не огненные мухи дарят тигриной шкуре забвенье. Темная одержимость, кипящая внутри рыжебородого, - вот что рвет нить, соединяющую Тха и духа-охотника.
Тогда поднимается Тха с колен и возносит молитву Великой матери. Сомнение и Растерянность, пятясь, отступают от древесного шамана. Наступило время, о котором начертано в глазах звезд, сказано в узелках книг. Явился тот, кто достоин, чтобы под его руками зазвучал тункуль Кайя, кто продолжит узор великого ритма.
* * *
Перед зевающей пастью пещеры Кайя ждет древесного шамана ученик. Мальчик, спотыкающийся после бессонной ночи и дрожащий от поцелуев дождя, падет на колени. Он еще не сплел свой первый танец, не летал по Изнанке, не получил имени. Знаний меньше зерна маиса успел вложить в него Тха. Прячет древесный шаман Жалость под вздыхающий камень и касается посохом плеча мальчика.
- Встань, шаман. Раньше, чем думал, становишься ты посвященным, но такова воля Великой матери. Крепче сомкни зубы, как бы сильно ни жалило тебя изнутри любопытство, - Тха чуть согревает мальчика улыбкой, отбрасывая прочь холодные ладони Страха.
- Еще день не истечет до половины, переливаясь в чашу ночи, как придут чужаки, что алчут забрать Кайя. Мысли свои грязные, низкие, глупые оживить. И должен я подвергнуть дерзких испытанию. Известно мне, что сегодня появится тот, кто достоин коснуться Кайя.
Мальчик, широко раскрыв глаза, внимает хриплому голосу Тха. После долгих недель, наполненных молчанием, скупые речи древесного шамана кажутся весенним потоком.
- И после испытания ты уже не увидишь меня под этим небом. А на Изнанке мы вряд ли узнаем друг друга.
Слезы - чистые, словно капли росы, - ловит мальчик в свои ладони и протягивает Тха. Это просьба, мольба, крик. Но не может древесный шаман поднять ни слезинки, ведь они тяжелее скал, а жгутся сильнее углей.
- Ты знаешь: узор жизни у каждого проходит рядом с узором смерти. Так к чему впускать горе в сердце, если сплетены они в кольцо?
Мудрый вопрос, зацепившись хвостом за сухой корень, повисает над пропастью, но напрасно он ждет - ответ не протянет ладони. Посох древесного шамана передает посланье скал, и Тха замолкает. Бесчестные воины с белой кожей пришли на склоны горы. Травы, увядающие под их безжалостными стопами, взывают о помощи. Звери разбегаются от пожара злобы, что пылает в душах чужаков, ведь всякий огонь страшит лес.
- Мальчик, время подкралось на цыпочках. Оно здесь, - произносит Тха. - Оно касается нас, обнимает, кружит. Чувствуешь? Конечно, чувствуешь. Тебе пора идти. По течению смеющегося ручья. До камней детей пумы. Там ты останешься, пока не услышишь, как запоют сверчки. После возвращайся обратно. И... прими мой дар - твое имя. Ты теперь - Нетка. Нетка - древесный шаман.
До крови кусает губы мальчик, что обрел свое имя. Если мог, закричал бы, но обет крепче суровой нити сшивает его уста. Радуется Тха. Нетка молод, но он уже ступил на Путь. И проводив бывшего ученика, возвращается древесный шаман к пещере тункуля Кайя.
Сельва полная жизни. Ярко блестят голубые глаза-озера. Древесная кожа кипит, сражаясь за грубые ласки солнца. Тонкими прядями на ветру парят стаи птиц. Тха с высоты любуется ими. Каждый вздох его - прощальный. Каждый взгляд - прощающий.
В нем нет зла. Даже когда закованные в стальную кору и страх чужаки окружают древесного шамана, а огненнобородый разбивает ему лицо, принуждая упасть на колени, Тха лишь глубже втыкает свой посох в изголодавшийся камень. Ведь известно: уходить надо, развязав все узлы обязательств и сбросив валуны переживаний с души.
И тотчас же сотня побегов устремляется внутрь скалы, питаясь соками сердца шамана. Ноги его теперь - травы, руки - корни деревьев. В страхе бегут враги сельвы, но Тха повсюду. Гибким бамбуком пронзает им ноги, острой осокой режет горла, ветками ослепляет. Так чужаки остаются средь рощи, что расцвела от сердца Тха. Даже огненнобородый. В ярости корчится он подле пещеры, травами опутан, и застывает, лишь когда Тха прорастает сквозь глотку его секвойей. Не одержимость, ни палки грома не помогают вождю белокожих. Не о нем было пророчество.
* * *
На склоне дня по следам теней поднимается Нетка в гору. На плечах юного древесного шамана лежат заботы, руки полны слез печали. Невдомек ему, что учитель рядом - шорохом листьев приободряет, ветками трогает плечи. Но уши Нетки пока слепы, глухи глаза, а любопытство и несмиренье уже тянут к пещере. Может быть, там ждет учитель?
Не успевает Тха-роща предостеречь несмышленыша. Уже застыла зеленая кровь в корнях, папоротник выпил соки. Приподняв мрак, болотным огоньком, вспорхнувшим с ладони, Нетка входит в пещеру. Он знает, что может не найти обратной дороги, знает о духах, стерегущих Кайя, но все равно пробирается дальше. Хочет Нетка вернуть Тха. Одержимость ведет его - мимо обсидиановых глаз чупакабра**, сквозь дыхание ручья - к хрустальной пещере, где дремлет Кайя, что плетет узор сущего.
Дерзкий луч света, пробившийся сверху, обнимает деревянную грудь тункуля. Духи стоят подле завесы, рождающей звуки. Тихо гудит Кайя во сне. Слышится в звуке том смех далекого грома и перекаты цветных водопадов.
Солнцем полуденным ослепляет Нетку истина. Нет Тха в пещере, нет в сельве. Все отдал он, защищая великого Кайя. В наивном облаке мыслей юности протягивает мальчик руку к тункулю и делает шаг вперед. Ведь если Тха помог Кайя, то Кайя должен помочь Тха.
И ладонь мальчика касается Кайя. А может быть, это пламенное желание Нетки осторожно будит тункуль. Стряхнув долгий сон, гудит Кайя, сотрясает гору. Тысячу лет никто не касался его. Не приходил достойный. Вскормленный посвященным, Великую мать охраняющий. По нраву приходится его рука танкулю Кайя.
* * *
По руинам среброглавого города, чье имя затерялось среди теней листьев, ходит Тха - древесный шаман. Он кивает двум тропинкам и улыбается, увидев новую, третью. Нетка - творец ее.
Мальчишка, не умеющий слышать, видеть, но способный слушать и понимать. Только ему суждено было отыскать в горсти желаний истинное, настоящее, нужное. По воле которого Великая мать пошла по иной тропинке, спустилась в другую небесную реку. Там жив Тха, Нетка, а чужаки не ведают о тункуле. К добру ли, к худу - время покажет. Но пока бьется сердце Кайя, Великая мать жива.