Мы сидели у жиденького костра, пытаясь прогнать ночной озноб.
Сырые ветки не хотели разгораться. Отец убрал мантышницу и положил на костёр сухой хвои, на подстилке из которой мы устроили нашу палатку вчера вечером.
Солнце дразнилось белым пятном сквозь быстро бегущие утренние облака. Иней на траве вокруг палатки начал медленно темнеть, стал прозрачным и наконец совсем высох.
Белое небо простиралось над топью. Тумана не было, только лёгкая дымка сохранялась в ложбинах у бережка.
Мы доедали вчерашние манты. Выпили по стопочке, и кровь немного побежала по жилам, отогревая стылые пальцы.
- Публичность, мальчик мой, особенно на севере России - это когда не только делают, но и показывают. Стремись к людям. Сейчас ты нарабатываешь свой главный капитал общения, и самое ближайшее время эти навыки пригодятся тебе в учёбе, в работе, в личной жизни. Паттерны общения и принимаемые между ними решения - это твоя ключевая дисциплина.
- Я чувствую людей. - сказал я, разглядывая холодные сырые сапоги, стоявшие в отдалении, у палатки. В эти отвратительно-резиновые сапоги мне сейчас предстояло влезть, всеми силами согревая и медленно разгоняя этот белый день.
- Вот это должно согревать твоё сердце. Учись с людьми, мальчик мой, Володенька, хороший мой сыночек!
Отец внезапно обнял меня, рыдая от умиления, потом отстранился, посерьёзнел, погрозил пальцем:
- Теперь смотри что мы будем делать...
Мы подошли к торфяной болотной кочке, которую добыли и притащили сюда вчера.
Отец взял у меня складной нож, осмотрел его, плюнул и протёр рукавом куртки. В лезвии ножа фрагментами отразилось седоватое небритое лицо.
Отец разобрал траву и отыскал в середине чёрные корни, принадлежавшие Lileum Sutatem, или Лилии Надводной, лучшей скрипачке бакалавриата Болотной Академии Музыкальных Искусств им. самца жабы Арсения Парфотьевича Киселёва, положившего начало обысканию искусств на основе обратной тяги гидравлических усилий на болоте. Иными словами, карликовые музыканты-гибриды, слившись скорее с флорой, чем с фауной болот, организуют болотный оркестр, где они растут на болотных кочках головами вниз, а ножками - вверх; скрипочки они держат под водой и играют на них там, под поверхностью болота.
Чёрные ноги-корни Лилии шевелились в воздухе. Отец пощекотал её между ножек, корни выпрямились, а снизу послышалась приятная музыка. Он пощекотал ещё. Корни снова выпрямились, а снизу снова послышалась приятная музыка. Он осторожно раздвинул корни, и провёл в серединке мизинчиком. Лилия Надводная стала играть вальс, срываясь с ритма, когда отец щекотал её в промежности.
Корешки обняли, оплели его мизинчик. Он вытащил его - корни расслабились.
- Вот смотри. Сейчас мы будем ебать болотных музыкантов. Видишь, у них ножки торчат вверх, а сами они погружены в воду, и там, в воде, может происходить их подводное выступление, которое не только порождает икру у жаб и тритонов, но и способствует наростанию берегов, уплотнения почвы вокруг водоёма.
- Папа, смотри, она плачет!
Отец остановил ласки. Скрипка под водой вскрикнула. Корешки выпрямились в последний раз - и повисли. Лилия отдыхала, а корни пустили слезу.
Я приблизил лицо и почувствовал острый, терпкий запах.
"Это что такое? Не сплю ли я? Это действительно маленький человечек с головой под поверхностью болота? С ножками в виде чёрных корней?" - и скоро убедился, что глаза не обманывают меня.
- Вот и всё, теперь вытаскиваем. Осторожно! Не обломай ей корешков.
Я взялся за вялые корни и начал почти без сопротивления вынимать существо из болотной кочки, то и дело помогая ему освободиться от наросших трав с помощью складного ножа и расхлябанных ножниц.
Когда показалась подводная часть, отец перехватил мою руку:
- Не смотри.
Я послушно отвернулся и наблюдал, как с наступлением рассвета проясняется опушка леса, проступает коричнево-синим. Стало тихо.
- Всё.
Я повернул голову обратно - и зрелище ошарашило меня.
В руке отца извивалось довольно милое существо, заключённое в крошечное женское тельце. Мокрая верхняя половинка гибрида была очень похожа на человеческую фигуру, исключение составляли только тонкие ручки, приросшие запястьями одна к грифу зелёной скрипочки, другая - к такому же смычку.
Лилия заиграла печальную каватину. Отец сжал её талию, что-то пискнуло, хрустнуло, и головка растения-гибрида упала на белую грудь. Она умерла.
У меня подкосились колени, я поднял изумлённые глаза на отца.
Отец погладил меня по макушке тёплой рукою.
- Мальчик мой. Она нам не нужна в качестве музыканта. Зато мы используем их корни для приготовления...
- Но она же была живая! - раздельно и зло перебил я.
- Тебе показалось. - после короткой паузы ответил отец. - Теперь уже нет. Не стоит поддаваться на их обаяние. При жизни пользы от них никакой. Гибриды очень эгоистичны, примитивны, даже тупы. Однако то, что мы добываем из них, умерщвляя - намного ценнее, чем сами они как живые существа. Такова простая мораль охотника, и, конечно же, вскоре ты поймёшь это и сам...
Я расстроился. Отец же стал деловито рубить корень на кругляши и скидывать в пакет. Когда пакет наполнился, отец застегнул зип-молнию и взял следующий.
Так мы извлекли и разделали все корни-гибриды; опустошенная кочка стояла теперь вертикально на берегу, погруженная краем в песок. В её торфяном решете беззвучное небо светилось ровной белизной.
Горел костёр, сложённый умелым отцом.
Вернувшись из кустов, куда я отлучался по нужде, я приблизился, сел у огня. Отец, вероятно, распознал во мне внутреннее сомнение и боль.
- Ничего, дружок. Для них это, во всяком случае, лучше, чем всю жизнь бултыхаться вниз головой и давать подводные концерты для жаб и тритонов.
- Пожалуй, да. - грустно согласился я.
- Выпей.
- Там что?
- Наша, Фоминская, на бруньках.
- За мать нашу, за Россию! - я опрокинул горлышко фляжки себе в рот, сделав несколько отчаянных глотков.
- За Лихолесье! - отец допил остальное. - Пойдём, соберём вещи, надо плыть домой.
Над водной гладью, со стороны деревни, сгустился предобеденный запах плотной, наваристой ухи. И так потянуло меня к дому, что я, забыв все сомнения, сгрёб в охапку мешок с нашей добычей и побежал к лодке, где отец уже ждал меня, держа сухое весло на коленях.
Неторопливое течение уже несло нас по знакомым местам.
- Слышишь - жарит! - восхищённо сказал отец, нюхая маслянистый рыбный аромат.
Действительно запахи плыли над рекой восхитительные.
Отец дал мне грести, а сам погрузил руку в мешок с корешками. На ладони его оказалась пара чёрных кругляшей. Он положил их в рот и разжевал, запивая ледяной водой из бутылки.
Через некоторое время его голос смягчился, а последовавшая речь возбудила во мне столь светлые и прекрасные чувства - что я не могу привести её здесь целиком.