Гамидов Дмитрий Евгеньевич : другие произведения.

Живой

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Жизнь на повторе, какая там фантастика, обыденность в самом широком смысле. Процедурная деятельность как по программе, доведённая до автоматизма и совершенно обессмысленная. И постоянный поиск значений и ценностей. Но вдруг всё гораздо проще, лишь стоит протянуть руку и...
  ***
  И в этот миг даже смерть не так страшна,
  
  как съедающая всё чего ни коснётся пустота.
  
  
  - ... по радио услышал песню, не знаю, никогда раньше не слышал, да и не важно... И что такого? Не знаю, мне от чего-то показалось совершенно поразительным её чистота, не пошлость. Загоняюсь? Да нет... Нет. Сегодня никак. Не знаю, слушай, давай не будем. Пого...
  
  Два коротких сигнала. Вызов завершён. Дорогу заливает светом придорожных фонарей. Жилые дома на горизонте дырявят темноту огнями зажжённых окон. 21:48. Ещё немного и ночь. В машине тепло и уютно. Бархатный запах освежителя кажется душным, и Андрей открывает окно. Тёплый ветер шёлковой лентой касается лица, мир наполняет салон жизнью. Разогретый на солнце асфальт автострады, выхлоп скользящих по дороге машин, пыль улиц. Небо пурпурного цвета, чернеющее в тонировочной ленте лобового стекла. Восемьдесят шесть километров в час.
  
  - Через триста метров поверните на право, - женский голос навигатора приглушает ритмичные музыкальные мотивы из динамиков.
  
  Значит на право. Двадцать минут и дома. Сегодня Андрей задержался, получив в награду почти свободную трассу. Никаких пробок. О чём ещё мечтать? Каких-то двадцать минут. Диетический ужин. Свежий ролик на ю-тубе. Душ. Не разложенный диван. Ночь без сновидений. Чириканье будильника. Подъём до восхода солнца. Серое утро и несладкий кофе. Чёрт, и чему тут радоваться? Двадцать минут? Два часа? Неделя отпуска? Перерывы в бесконечном цикле.
  
  Андрей родился в восемьдесят девятом. Не в столице, где-то в Воронеже. Где именно? Какая разница? Скажете, где-то слышали, знакомые есть неподалёку? Андрей уже десять лет штурмует Олимп, но пока ничем особо не гордится. Нет, на жизнь хватает. Квартира почти своя. По большей части банковская, но ещё пятнадцать лет и станет безоговорочно его.
  
  В детстве мечтал стать военным. В глубоком детстве, когда мечты ещё казались чем-то важным. В средней школе загорелся идеей подобно отцу посвятить жизнь истории, пару раз побывал на раскопках, пока родитель ещё имел возможность организовывать хоть какие-то экспедиции. К старшей школе дела стали плохи. Мама серьёзно заболела, денег вечно не хватало. Андрей винил в том папу, ссоры на фоне семейной трагедии казались чем-то естественным. Нужную сумму собрать не удалось.
  
  Андрей поступил на экономический в один из ВУЗ-ов столицы. Студенческая жизнь окончательно оборвала связи с отцом. После первого курса юноша единственный раз вернулся в родной город. Застал там не трезвеющего отца. Разругался, забрал кое-какие вещи, хранящие в себе тёплые воспоминания, и уехал обратно. Устроился на подработку. Учился. Работал. Учился...
  
  К четвёртому курсу устроился в один из крупных банков. Уйма обязанностей поглотили оставшиеся крохи времени и сил. Через два года уволился. Нашёл место в небольшой конторе. Три года спустя фирма, как и карьера Андрея, пошли в рост. Ипотека на выгодных условиях. Бессонные ночи и серое утро. Видимо тогда его и затянул этот нескончаемый хоровод бесчисленных дней.
  
  Жизнь - бессмысленное копошение в попытках обрести хоть какое-то значение.
  
  Есть повод запить, но пример отца отторгал всякую возможность такого выхода. Да и зачем? Сменить безразличие к жизни на вечный угар?
  
  Пусто. Страшно.
  
  Жутко потерять достигнутое, даже если и не знаешь, нужно ли оно тебе на самом деле.
  
  Привык он и к серости. Делать только необходимое, постепенно забывая, как желать хоть что-то за границей потребностей. Детские мечты, юношеские цели, студенческая обида на отца... Всё осталось где-то позади, всё это когда-то жгло, топило, наполняло огнём сердце, разжигало пламя мотивов, а теперь только ненужный пепел, куда не глянь, всё устлано пеплом позабытых желаний. Он должен заботиться о здоровье, должен не подвести фирму, должен сохранить место, оплатить кредит на машину, оплатить ипотеку, счета, страховку, бензин, продукты из супермаркета. Должен лечь спать пораньше, должен побриться, записаться в спортзал, прочитать пару книг, заехать на заправку, принять душ, выпить кофе, заправить или разложить постель. Взглянуть на хмурое небо за окном и с силой сжать ком в горле, задаваясь вопросом: "Зачем?".
  
  Жизнь - череда должностных обязанностей.
  
  Заглушить двигатель, закрыть дверь и поставить машину на сигнализацию. Пройти до массивных дверей подъезда, внутрь, мимо сонной консьержки, беззвучное "Добрый вечер", и двери лифта. Ухоженная кабинка с блестящими цифрами на панели выбора этажа. Утомительно резкий свет над головой. Тяжёлая голова и ватные мышцы. Тягучая боль в пояснице. Нужно заняться здоровьем. Скорей в квартиру. Скорей бы сон. И как бы хотелось, что бы ночь никогда не кончалась.
  
  ***
  
  Слышишь, кто-то внутри тебя говорит "Проснись!",
  
  маленький мальчик, вынужденный играть в жизнь.
  
  
  Пятничный вечер. Ворох незаконченных дел. Сегодня опять допоздна, с головой погрузившись в таблицы и сверку. В офисе почти никого. Слабые щелчки по клавишам где-то в соседней кабинке, шум работающих кондиционеров на стенах и кулеров на системном блоке под офисным столом. Затёкшая спина и онемевшие ноги. Андрей встал, немного потянулся. Подошёл к вешалке с чёрной сумкой на крючке. Достал личный телефон. С десяток пропущенных от неизвестного номера. Не знакомый код. Не Московский. Очередной звонок.
  
  - Да?
  
  - Андрей, алло! Андрюш, ты? Андрюш, беда случилась.
  
  - Алло, тёть Зин, Вы? - призрак прошлого, школьная подруга мамы.
  
  - Я, Андрюшка, Я. Ты только не торопись, послушай. Валера в больнице.
  
  Допился, старый дурак.
  
  - Что-то серьёзное?
  
  - Да, Андрей, да... В реанимации. Нужно в областную поликлинику перевезти, ты ведь знаешь, как у нас тут с врачами.
  
  - Знаю... Теть Зин. От меня-то что нужно? - знает он, что нужно, но не хочет становиться инициатором.
  
  - Помощь нужна, Андрюш. Вы поссорились, я знаю, он переживал сильно. Умный человек, а позвонить так и не додумался. Ты-то хоть дураком не будь, приезжай, не поможешь, так хоть отца поддержи.
  
  - Чем я его поддержу? Тёть Зин, у него одно лекарство.
  
  - Ты о чём, Андрей? Бросил Валера пить. Уже года два как бросил.
  
  Стыд. Злость. Растерянность.
  
  - И не позвонил?
  
  - Не злись на него, знаешь же отца своего.Не хуже тебя, упёртый весь.
  
  - Знаю. Слушайте, я постараюсь... Нет. Приеду, как только смогу. Сейчас деньги нужны?
  
  - Какой же ты молодец, Андрюш. Давай я тебе лучше номер Геннадия Карапетовича, заведующего поликлиники дам, он всё получше меня объяснить сможет.
  
  - Смску тогда пришлите. Спасибо вам, тёть Зин.
  
  - Ой, пришлю, Андрюш, пришлю, ты только не задерживайся. Пока, дорогой, ждём тебя.
  
  - До свидания, тёть Зин.
  
  Что-то внутри натянулось, напряглось, тяжёлым грузом упало на плечи, повалив в рабочее кресло. Цифры в таблице на мониторе перед ним внезапно обессмыслились, превратились в пустые символы. Всё пространство вокруг навалилось прозрачной, чуждой стеной. И внезапная мысль поразила безысходностью. Если отца не станет, в этом мире Андрей останется совершенно один. И какой прок жить в этом жутком одиночестве?
  
  ***
  
  Поразительная живучесть для столь пустой натуры,
  
  Цепляться за малейший смысл, ради ещё одного дня.
  
  
  В областной поликлинике помогли лишь на время. Проведённая операция дала отсрочку на очередной сбор средств, в столицу, к лучшим специалистам. А пока, десятки тысяч на лекарства. Взятый за свой счёт отпуск кончился, заботами об отце пришлось заниматься удалённо, это не сложно, только успевай переводить средства.
  
  Отец сильно постарел. Лёгкие пролысины на висках с момента их последней встречи превратились в солидную лысину. Глубокие морщины впадинами рассекли высокий лоб, и глаза... Глаза как-то потускнели.
  
  Но он крепился.
  
  В момент встречи пытался сдержать эмоции, но как только Андрей произнёс банальное "Привет, пап", мужчина разрыдался. Обнявшись, пожав друг другу руки, воссоединившиеся родственники, преодолев возникшее поначалу неловкое молчание, страстно и без остановки проговорили подряд с пару часов, пока медсестра уже в третий раз не потребовала Андрея покинуть помещение, сославшись на необходимый отдых и скорые процедуры.
  
  Он почти всю неделю провёл рядом, сначала в местной поликлинике, а позже и в областной. С трудом выцепив ещё пару дней на работе, первым посетил отца после операции.
  
  Как много времени он упустил! Как много любви скопилось в нём! Глупая обида оказалась лишь натянутой плёнкой, разорвавшейся при первой же встрече. Отец ругал себя за слабость, за упрямство, просил прощения, убеждал, что всё, что осталось у него, когда он потерял работу, это жена и сын, ответственность за которых требовала от него решительных действий, а он всё никак не мог найти дело, способное обеспечить им счастливую жизнь. Запутался, а когда любовь всей его жизни нуждалась в нём больше всего, он просто не смог ничего сделать. Возненавидел себя и чуть не потерял главное... Андрея.
  
  Деньги таяли.
  
  Накопления сгорели на глазах, и Андрею пришлось выбирать, либо кредиты, либо жизнь отца. Это и выбором-то назвать нельзя. Удалось выгодно продать машину, часть вырученных средств ушли на погашение кредита, остальное на перевозку родителя в столицу. Коллеги помогали по возможности, но всего этого хватало только на лекарства. Операция требовала гораздо больше.
  
  Отцу становилось хуже, но теперь после работы, Андрей мог каждый вечер хотя бы приезжать к нему, дома всё равно никто не ждал. Он решил, когда отец пойдёт на поправку, он обязательно поселит его у себя, нечего ему делать в родном захолустье, здесь есть и врачи, да и работу по профилю отцу найти тут гораздо проще.
  
  Понимая, что скопить нужную сумму не удастся, мужчина решился взять неподъёмный кредит, который он совершенно не представлял, как оплачивать. Но это выглядело не важным, алчным, а потому всякое сомнение обретало омерзительный окрас.
  
  Операция прошла успешно. Врачи заверяли, что теперь отец пойдёт на поправку. Всё так и было.
  
  Спустя месяц, случился новый приступ. Отца не стало.
  
  ***
  
  Настоящая боль не может быть лживой,
  
  Её кристальная искренность способна выжечь душу.
  
  
  Когда-то жизнь казалась ему цикличной: утро-кофе, день-работа, вечер-душ, ночь-сон. Всему находилось своё привычное действие. Строгий порядок, последовательность поступков, гарантирующих стабильность.
  
  Когда-то он ломал голову над вопросом: "Зачем?". Всё искал смысл, пытался придать поступкам значимость. Жаловался на пустоту. Разве он знал, что такое пустота? Разве понимал, что значит бессмысленность?
  
  Один звонок, как толчок в спину на краю обрыва, и вот он уже несётся со всей скорости в гремящую волнами бездну внизу, бьётся о ревущую воду и, оглушённый и безвольный, погружается вглубь.
  
  Столичная суета позади, похороны... Он их толком и не помнит. Всё случилось так быстро и неожиданно. Застав отца дома мёртвым, он буквально потерял рассудок. Все проблемы, трудности, грядущие опасности, от которых вновь обретённое счастье укрывало его с головой, вдруг обрушились и смяли в нём остатки всякой воли.
  
  Он бросил всё. Похоронил отца рядом с матерью и вернулся в маленький городок, на краю Воронежской области. Только когда становилось совсем невыносимо тошно, он находил силы покинуть доставшуюся по наследству квартиру родителей, что бы на последние деньги купить ещё спиртного.
  
  Иногда он одиноко плакал, подвывал в пустой квартире и видел, как в стекле книжного шкафа отражается его изуродованное жизнью лицо.
  
  Измученный организм рвало, сушило и било в лихорадке. Он кричал: "Да сдохни уже наконец!", но сильное молодое тело противилось смерти.
  
  Как-то утром, его разбудил голубь, ударивший клювом о стекло. Птица что-то клевала на грязном алюминиевом карнизе и скребла по нему когтистыми лапами. Андрей с трудом поднялся и, видя в этом влекущий знак, открыл старую деревянную раму с облупившейся белой краской и бросился вниз с высоты третьего этажа.
  
  ***
  
  Оглушённый горем разум безнадёжен,
  
  к счастью, всё ещё зрячий, он может увидеть свет.
  
  
  Она любила рисовать, постоянно слушала музыку в наушниках, двигалась легко, пластично, воздушно. Улыбалась, смеялась с медсёстрами за дверью, поливала цветы в палатах. В свете яркого солнца по утрам, её русые волосы отливали золотом, а яркие веснушки искрами сияли на лице.
  
  Его привезли почти не живого, сначала в реанимацию, потом в хирургию, спустя неделю, в терапевтическое отделение. Девчонки говорили, выпал из окна, словив горячку, не выкарабкается. А выжил. Выжил, но даже сейчас едва ли походил на живого. Реагировал на всё безвольно, со всем соглашался, не спрашивал, когда выпишут и, казалось, скажи ему "Сейчас же покиньте больницу", встанет и, прихрамывая, в чём есть, уйдёт прочь.
  
  Она пробовала заговорить с ним, но в ответ не получала больше двух трёх слов, чаще же мужчина просто молчал. "Боже, какие у него грустные глаза!", поражалась она. Подруги говорили, "Дура ты, Светка, чего ты к этому алкашу привязалась. Ничего, поработаешь с наше, привыкнешь к таким вот", а она видела, чувствовала, что они не правы, не такой перед ней человек.
  
  Как-то утром, после планёрки, заведующий поликлинике Геннадий Карапетович попросил её задержаться.
  
  - Светлана Павловна, что скажете по восьмой палате? - начал он разговор, с присущей ему лукавостью в словах. Мужчина он был рослый, в годах, с крупными чертами лица и очень тёмными глазами, видящими всё словно на сквозь.
  
  - Вы о чём, Геннадий Карапетович? - смутилась она.
  
  - О пациенте вашем, Андрее Валерьевиче Леонове, как будто вы не поняли.
  
  - А что с ним?
  
  - Это я у вас спросить хотел, Светлана Павловна. Как он?
  
  - Пациент идёт на поправку, в палате соблюдает чистоту, аппетит плохой, но лекарства принимает без нареканий. А вы его знаете?
  
  Заведующий поднялся из-за стола и подошёл к окну, отодвинув пальцами жалюзи, взглянул на зелёный прибольничный сад.
  
  - Знал отца его, Валерия Семёновича, хороший человек был. Историк. Очень интересный собеседник. Два месяца как скончался.
  
  - Так это он из-за отца запил? - с горечью догадалась Света.
  
  - Не знаю, Светочка. Может и из-за отца. Я когда с ним последний раз общался, тот из Москвы приезжал, помог отца в областную клинику перевезти, а там, вроде и до Москвы довёз. Но там случай очень тяжёлый...
  
  - Спасибо, Геннадий Карапетович. - тихо отозвалась Светлана.
  
  - За что, Светлана Павловна? - хмуро сгустив брови, спросил мужчина.
  
  - За то, что рассказали. Я ведь знала, что никакая он не пьянь, что на него...
  
  - Оставь, оставь при себе эти сплетни, Свет. Вижу я, тревожишься за него, потому рассказал. О других пациентах не забывай, поняла? Вот и хорошо, ступай давай, работай.
  
  ***
  
  Даже зрячему порой нужен проводник,
  
  в особенности, если разум его погружён во тьму.
  
  
  Что ей нужно? Кружится, глупая, как пчела. Что-то спрашивает... Какая разница? Выжил, значит не пора ещё. Да только толку то? Никого ведь в жизни не осталось. Ничего. Всё что делал, всё чего добился, все с кем общался... Всё позади, безвозвратно. Ладно работа, чёрт с ней. Коллеги, машина, квартира, долги. Пусть всё забирают, не нужно оно ему. А нечего с него будет взять, так пусть хоть прибьют...
  
  Вот мёртвых... Мёртвых не вернуть. И эта гарантированная данность буквально манила его. Его точно не вернут, никаких долгов, никаких необходимостей. Да только что-то внутри говорило: "И в смерти есть подвох".
  
  Как-то днём девчонка неожиданно заявила.
  
  - Не возражаете, если я вас нарисую?
  
  Он промолчал. Продолжил смотреть на зелёные кроны тополей за окном.
  
  - Спасибо! - радостно поблагодарила она, со скрипом подвинув стоящий у двери стул поближе к кровати Андрея, достав из нагрудного кармана карандаш, и принявшись что-то рисовать на белом листе, прикреплённому к картонному планшету в руках.
  
  А он, глупый, надеялся, что после того, как соседа по палате выпишут, сможет побыть один.
  
  - А если я хочу побыть один? - сказал он всё так же не глядя на рисующую девушку.
  
  Она промолчала. Андрей повернул голову и заметил белые наушники в ушах медсестры. Поймав его взгляд, она улыбнулась краями губ, но рисовать не прекратила. Он отвернулся.
  
  Впервые за долгое время он вспомнил о долгах, о работе, о брошенных коллегах. Он ведь подвёл фирму. Был вынужден, но всё же подвёл. Груз ответственности встревожил сознание и, к своему удивлению, эта тревога порадовала мужчину.
  
  Деревья за окном пошатывались на ветру. Из приоткрытой форточки доносились гарканье грачей, чьи-то разговоры, скрип высоких тополиных стволов. А совсем рядом тихие биты и чирканье карандаша по бумаге.
  
  - Долго ещё? - спросил он, забыв о том, что девушка его не слышит. Улыбнулся своей глупости.
  
  - Наконец-то! - раздался радостный голос медсестры.
  
  - Что? - тревожно спросил Андрей.
  
  - Вы улыбнулись! Впервые за почти три недели. Я уж подумала, что вы вовсе разучились.
  
  - Да я и сам... Признаться...
  
  - Ну ничего, мы вас научим. У нас конечно, не цирк, но смех полезен для здоровья, поэтому включён в обязательный список оздоровительных процедур.
  
  Андрей не нашёлся что ответить.
  
  - Вы дорисовали? Можно посмотреть? - сказал он, протянув руку к планшету.
  
  - Нет! - резко ответила девушка, прижав рисунок к груди. - Это ещё набросок, нужно доработать!
  
  - И сколько времени на это уйдёт?
  
  - Может и вообще не получится ничего.
  
  - Значит, зря я позировал?
  
  - Вот ещё глупость! Конечно не зря, не переживайте. Ой, что-то я совсем засиделась! Анастасия Григорьевна голову отшибёт, вы уж простите, но я побегу...
  
  - Посто... Постойте, - вымолвил Андрей, удивившись самому себе. - Слушайте, а вы придёте ещё?
  
  - Конечно, ваша палата ко мне привязана.
  
  Андрей взволновался.
  
  - Нет, я о другом. Светлана, да? Вы посидите здесь ещё, как-нибудь потом.
  
  - Ах, вы об этом... Не переживайте, я же должна закончить набросок, - улыбаясь подбодрила его она.
  
  - Я буду ждать, - сказал он и понял, что и вправду будет ждать.
  
  - Всё, не скучайте!
  
  Андрей приподнялся с кровати, бинты на груди натянулись, а сломанные рёбра больно заныли. Не торопясь подошёл к окну. Посмотрел вниз. На лавочках сидели больные с посетителями, что-то обсуждали, смеялись. Кто-то прогуливался по вымощенным тропинкам вдоль жёлтых и красных клумб. Мужчина коснулся лица руками, протирая глаза. Небритые щёки неприятно кольнули ладони. Он подошёл к тумбочке и достал выключенный телефон. Как только тот включился, набрал номер единственной близкой знакомой в городе.
  
  - Алло, тёть Зин, слушайте, а Сашка занята завтра? Да мне бы кто бритву с пеной привёз, а то ничего кроме мыла и полотенца нет. Не занята? После занятий заедет? Спасибо, спасибо, тёть Зин. Добра вам. До свидания.
  
  ***
  
  А жизнь это не долг, не игра, с ней не помиришься, не поссоришься.
  
  Жизнь это чувство, которое нужно слышать... Видеть... Осязать.
  
  
  На третью годовщину свадьбы, они с Светой поехали на море.
  
  Волны накатывали и отступали. Весь берег, усеянный тысячами мелких галек, ракушек и раковин блестел рубиновыми всполохами на фоне закатного солнца. Волны шумели и плескались, служа аккомпанементом крикам чаек, то кружащим над головами, то приземляющимся на берег следом за откатившейся водой. Света сидела выше, на зелёном холмике неподалёку, рисовала на холсте закат.
  
  Вот же, он до сих пор не мог взять себе в голову, как ей это удаётся, запечатлеть момент, образ, суть. Наполнить холст эмоциями, позволить пережить зрителю свой бескрайний спектр чувств. Говорить красками. Впервые увидев её картины, он сказал что-то вежливое, лишь бы не обидеть её. Лишь самая малость сознания, тот самый ели слышный голосок внутри произнёс: "Это глубина, которую ты не в силах постичь". И это взбудоражило его.
  
  В её жизни всюду звучала музыка. Она жила пульсом ритмов. Он видел это в её лице, в её движениях. Когда она слушала музыку, её нежное лицо становилось непостижимо прекрасным. И ему хотелось понять это.
  
  Как-то вечером, гуляя по городу, она услышала какую-то французскую мелодию, доносящуюся из уличного кафетерия неподалёку. Она схватила его за руки и начала кружиться, затягивая его с собой. Мир вокруг начал размываться, дома, деревья, светофоры, всё слилось в пёструю ленту, окружившую их. Вьющиеся на ветру волосы, счастливое, смеющиеся лицо, пульс солнца, пробивающегося сквозь густую древесную листву, отражающегося сполохами в окнах. Прохожие вокруг посмеивались, улыбались, а они кружили в ритме незнакомой песни на чужом языке. И он был счастлив, счастлив слышать эту музыку, счастлив слышать её смех рядом и шум улицы вокруг!
  
  За первые полгода, когда он выписался из больницы, он прочитал с полсотни книг, ни деловых, ни учебных, простую литературу, которую некогда считал совершенно бесполезной. Она советовала прочесть Брэдбери, Ремарка, Чехова и Сэлинджера. Он читал Набокова, Достоевского и Хаксли. И мир вокруг менялся, становился понятным и важным. С ней он обсуждал впечатления и делился мыслями, она слушала и приводила в пример книги и авторов, которых он ещё не успел прочесть. И он понимал, как безнадёжно далёк от понимания всей полноты окружающей его вселенной.
  
  Спустя почти два года, он обнаружил в работах Светы нечто удивительно пугающее. Осунувшееся лицо со смазанными, пустыми глазами, размытый рот, размалёванный мелкими грязно зелёными мазками лоб на фоне затягивающей воронкой пустоты. Резкие, словно сводящиеся в одну точку контуры обрушивались в пустоту за пределами плотного листа.
  
  - Свет... Света! - крикнул он в сторону кухни, - слушай, почему ты мне никогда не показывала эту картину? Это же гениально, какое отчаянье, какая чувственность... - произнёс он всё тише, вглядываясь в изображение в руках.
  
  - Это ты, солнце. - Выглянула из-за плеча Андрея, незаметно подошедшая Света. - там, в больнице.
  
  - Похож, - промолвил Андрей, - даже слишком.
  
  - Оставь его там, где нашёл. Я нарисую тебя нового, если позволишь.
  
  И он не смел отказать.
  
  
  
  Не понимая жизни языка,
  
  Не смей ругать её за безразличье,
  
  Раз удостоен был её пера,
  
  Попробуй осознать её величье.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"