В одной некогда могучей стране жил обычный, в общем-то, еврей. С виду ничем он от всех прочих евреев не отличался. Но это, если в одежде. А приведи его в Сандуны1, тут сразу и обнаружится нечто, выделяющее его из череды добропорядочных детей Моисеевых.
Не обрезан был наш Мойша, вот в чём дело. Родителям мальчика, как раз в решительный ритуальный момент операции брит мила2 сообщили, дескать, в визе в Землю Обетованную семейству отказано. Отказано бесповоротно и навсегда.
У папы нож, который он так долго стерилизовал в банке с уксусом, даже из рук выпал. И хватила его кондрашка, после чего ни о каком переносе процедуры речи уже не шло. Сначала долго лечили папу от хандры и безразличия к жизни. Потом ещё дольше мама приходила в себя после того, как супруг сбежал, бросив семью, в святые места, куда отправился - по уверениям соседки - пешком. И не один, а с подвернувшейся красоткой из провинциального цирка.
Следы папины стаяли буквально на следующий день, поскольку по законам жанра наступила озорная зеленоглазая весна. Больше Миша не видел своего родителя до глубокой зрелости. И про его же, Мойши, ортодоксальный изъян как-то само собой забылось.
Дни шли чередой один за другим. Парень рос, мужал и вскоре успешно окончил общеобразовательную школу имени первого партийного деятеля. Отдавать военный долг Родине Мойше не хотелось, поэтому, сложив вещички в фанерный чемодан, обтянутый дерматином подозрительной расцветки "тучи над Балтикой", засобирался в столичный город за знаниями.
Поступил Мойша в университет с первой попытки, был поселен в общежитие, кровавое от разборок с дикими клопами, и принялся постигать премудрости дипломатической карьеры.
Понятно, конечно, евреев в те далёкие времена на данную специальность принимали только по эксклюзивному звонку из партийного аппарата или... В стране существовал один очень специализированный орден, называемый шёпотом в тиши коммунальных кухонь "органами". И секретному органу сему всё тайное быстро становилось доподлинно известно. Служивые люди из его недр быстро установили, что Мойшу нельзя считать полноценным иудеем по известной причине, да и дядя по матери тоже на партийной работе промышляет. Короче говоря, "наш это еврей, не обрезанный"! Добро на поступление в ВУЗ оказалось получено, а уж знаниями Мойша буквально был переполнен. Впрочем, и не ведал парень ничего о той закулисной борьбе, которая и решила его судьбу.
Учился Михаил весело, с огоньком. Считался одним из самых лучших на курсе. Никто не мог его заподозрить ни в каких тайных, а, тем более, явных желаниях "сделать козу" своей стране, вскормившей его молоком матери, слабоалкогольными напитками крымских виноградников и более калорийными напитками столичных ликёроводочных заводов.
А меж тем, какая-то червоточинка разъедала студента изнутри, мешала слушать лекции и пользоваться благосклонностью прелестниц, коими полнились и богатели злачные заведения города. Неожиданно для себя Мойша проникся идеями иудаизма и возжелал больше всего на свете стать н а с т о я щ и м евреем. А что для этого необходимо? Правильно, необходим острый скальпель и какой-нибудь нелегальный хирург, согласившийся бы проделать известную манипуляцию с Мишиными принадлежностями.
Через знакомых, знакомыми со знакомыми дяди своей мамы Миша вышел на одного хирургического пенсионера, который "баловался" подпольными абортами и ритуальным членовредительством. Сей дедушка отечественной медицины оперировал бы в одной престижной клинике до самой глубокой старости, да однажды прокололся сильно. Рассказал анекдот про упомянутый мной орден не в той компании, да, ещё и с "картинками".
Вызвали профессора на партбюро и единогласно из партии-гегемона исключили. А уже вслед за тем и на пенсию тихонечко спровадили с мизерным вспомоществованием. Знай, мол, холоп, на кого хайло разевать. Но профессор тужить и не думал; переключил свой талант на лишение министерства обороны потенциального "пушечного мяса" посредством абортации подпольной. Теперь и на масло доходов хватать ему стало, а не только на хлеб с водой. Кругом выгода.
Вскоре и Миша наш стараниями заслуженного медика в незаслуженной отставке должен был превратиться в полноценного Мойшу. Происходило всё в небольшом частном домике с палисадником и собачьей будкой у крыльца. В сенях целеустремлённого студента встретил старичок с пегими волосёнками на босой груди.
Прошли в операционную. Первым делом Миша поинтересовался у старичка, каким наркозом тот намерен пользоваться в процессе медицинской экзекуции. В ответ же услышал такую отповедь:
- Ишь, чего удумал! Анестезию ему подавай. А где её взять на каждого страждущего, милай? Тут всё у меня под расчёт. Исключительно - для женщин, в ситуацию неприятную попавших. А тебе-то чего? Всего лишь три-четыре чика, и, вот вам, пожалуйста, готово. Обойдёшься и чекушкой водки.
Старичок мерзко кашлянул и пошёл мыть руки тёплой водой, которую ему согрела молчаливая ассистентка с глазами доброй коровы.
- А ты, парень, глотни пока вот. Да, и на стол ложись, - сказал он удаляясь.
Миша одним махом выпил стакан отвратительной тёплой "столичной" и принялся снимать брюки. Задеревеневшие пальцы не слушались, пуговицы не хотели расстёгиваться. Но он подгонял себя мысленно: "Я ведь сам х о ч у э т о г о! Сейчас свершится. Стоит немного потерпеть, и я стану одним из сынова великого народа. По настоящему стану..."
Опьянение навалилось внезапно и тяжело. Было от чего: сегодня Миша совсем не ел с самого утра, да тут ещё и переволновался здорово. Он не смог аккуратно повесить брюки на стул и просто бросил их на стареньком продавленном диване, что стоял поодаль.
Хотелось спать, но уснуть ему не давало необузданное желание посмотреть в глаза профессору перед тем, как принять на себя страдания древнего народа, сконцентрированные на кончике скальпеля.
А кстати, где же он, этот скальпель? Миша с трудом приподнял голову и на медицинской тележке увидел его. В лучах искусственного освещения сталь не блестела зловеще, как пишут в романах. Но парень очень живо представил себе, сколь ярко засверкал бы ритуальный медицинский инструмент в солнечных лучах в летний японский полдень - наподобие самурайского меча для сэппуку. От одной мысли сделалось страшно. Но чувство долга и рассосавшаяся в организме водка не позволяли молодому человеку немедленно бежать с операционного стола. "Лучше просто закрыть глаза и не думать", - решил он и провалился в тяжёлый сон.
- Эй, парень? Приступаю. Придётся немного потерпеть.
Студент с трудом приподнял веки, примерно так, как артиллеристы снимают промёрзшие влажные чехлы с орудий после морозной ночи. Захотелось выть и уносить ноги что было сил, лишь бы подальше от садиста-хирурга. Миша напрягся, вскочил со стола и помчался к выходу, прихватив скомканные на диване брюки. Только на троллейбусной остановке Миша догадался натянуть их на себя, чтобы скрыть интимные подробности от любопытных взоров посторонних людей. Во время позорной ретирады ему это просто не приходило в голову, поскольку пот струился по молодому сильному телу и не давал замёрзнуть.
Уже ночью, забившись под одеяло, Миша начал приходить в себя. Но тут его переживания были прерваны шумной компанией, подогретой угощениями ресторана "Охотничий", расположенного близ речного вокзала. Соседи по комнате в общежитии быстро извлекли рефлексирующий Мишин организм из недр видавшей ещё Ломоносова койки и налили ему кружку ароматного номерного портвейна, после чего убежали искать приключений на второй этаж. "К девкам пошли, - подумал Миша. - А меня не взяли, меня нельзя. Я сегодня струсил. Неужто мне так и не стать никогда полноценным евреем?"
Заснул он быстро и увидел волшебный и, в то же время, очень реальный сон. К нему явился сам великий Бог Яхве в цветастой толстовке и седой окладистой бороде. Матёрый старик присел к Мише на кровать и начал незлобиво корить несостоявшегося иудея:
- И что же ты, Мишаня, сбежал от профессора? Почему не довёл дело до к о н ц а? Как мне теперь тебя в рай определять, если ты необрезанный? По блату, брат, у нас не катит. Взяток я тоже не беру, ибо есть у меня всё, что душе угодно - вплоть до инструмента хирургического.
Старик выпростал руки из карманов широченных бермудов, и Миша разглядел в них синеватую грозную сталь скальпеля и бутылочку с перекисью водорода. Он попытался вскочить с кровати, но Яхве навалился на него всем телом и не давал пошевелиться.
- Решайся, парень! - громыхал он где-то возле уха оперным басом. - Не ты первый, не ты последний! Авось, удачно всё пройдет с Божьей... пардон, моей помощью.
Студент забился в истеричных попытках освободиться и... проснулся. Было холодно спине, под потолком блестел рефлектор огромной лампы. О, Господи! Операционная! Бежать, немедленно бежать! Миша вскочил со стола и, подхватив одежду с дивана, стремительным ураганом понёсся в переднюю.
Только на трамвайной остановке Миша догадался натянуть на себя брюки. Во время бега, сопровождаемого задорным лаем окрестных подмосковных собак, это просто не приходило беглецу в голову, поскольку пот струился по его молодому сильному телу, не давая замёрзнуть. Пот сознания!
Лишь поздним вечером, укутавшись одеялом, Миша начал приходить в себя, когда его переживания были прерваны шумной компанией, подогретой угощениями кафе "Метелица", располагавшегося неподалёку от городского центра. Соседи быстро извлекли подрагивающее мелкой дрожью Мишино тело из недр видавшей ещё Лавуазье кровати и налили ему кружку дешёвого вонючего портвейна с гордым именем "Кавказ" на липкой этикетке. После чего убежали искать приключений на второй этаж. "Догоняться пошли, - догадался Миша. - А я сегодня оказался трусом... лучше умереть".
И тут Миша действительно умер. Узкий и вязкий туннель с блистающим в конце светом стремительно надвигался на него своей неизбежностью. "Всё точно, как сказано в литературе, описывающей состояние клинической смерти", - невозмутимо констатировал мозг. Миша вознёсся и видел своё свернувшееся калачиком тело под тонким байковым одеялом где-то далеко внизу.
Но жалость к себе оказалась недолгой, поскольку впереди появились идеально белые двери с надписью: "Посторонним вход воспрещён!" Миша готов был поклясться, что, кроме этих дверей ничего вокруг не существовало. Ну, просто абсолютно. Н и ч е г о! Створки раскрылись, оттуда выглянула благообразная ангельская голова. Сразу стало понятно, именно она здесь за главного - весь святой Пётр до конца так и не материализовался.
- Ты чьих, сынок, будешь? - спросила голова.
- Я Мойша... - начал было умерший студент, но Пётр закричал гневно:
- Какой же ты Мойша-иудей! Ты Мишка-нехристь необрезанный. Внизу твоё место. Ступай туда, паршивая овца!
Какая-то неведомая сила подхватила бестелесный дух Миши, и бросила его вниз. "Выходит, и душа тоже имеет вес", - равнодушно констатировал догадливый студент, испытывая жуткие перегрузки в процессе полёта.
Он открыл глаза и принялся ловить ощущение боли, идущее снизу. Над ним склонилось миловидное лицо молчаливой ассистентки, которая, наконец, произнесла первые слова за весь вечер:
- Яхве Борухович, посмотрите - кажется, в себя приходит голубок наш. Всё в порядке.
В поле зрения возникла лысая голова старичка-профессора:
- Вот и всё, брат. Теперь ты настоящий еврей.
Спустя две недели новообращённый Мойша защитил диплом и получил работу дипломатического клерка средней руки в министерстве иностранных дел. Он трудился честно и добросовестно с тайной надеждой, что когда-нибудь сможет попасть на родину предков. И его час настал. Времена изменились, Михаила Абрамовича откомандировали в дипломатическое представительство Родины в Израиле.
Однажды, гуляя по Иерусалиму, Моисей Абрамович Штерн поймал себя на мысли: вот наконец-то он и добился цели всей своей жизни. Говорят, мол, счастье только на пути к нему. А когда оно достигнуто, всё исчезает. Но ничего подобного - чувство всепоглощающего фарта никак не хотело покидать Мойшу...
И тут Михаила остановил и поманил к себе пожилой мужчина. Назвал по имени. Мойша с некоторой опаской взглянул на окликнувшего его человека - он никого ещё здесь не знал, - но тот, не давая новоиспечённому помощнику консула опомниться, подошёл вплотную и сказал просто:
- Здравствуй, сынок. Я твой папа, Абрам Штерн.
Трудно передать, какие эмоции овладели Мойшей. Здесь и обида за то, что его бросили в детстве. И тёплые сыновние чувства, дремавшие в глубине души. И тихий экстаз всепрощения. Отец с сыном обнялись, после чего Абрам спросил в лоб:
- Я, надеюсь, ты стал настоящим иудеем, сынок?
Моисей охотно подтвердил и начал взахлёб рассказывать отцу историю своего обращения. Отец неожиданно предложил:
- Пойдём в сторонку. Я хочу убедиться.
- Кругом люди, папа! - опешил сын.
- Ничего-ничего, я один укромный уголок знаю. - Абрам подхватил своё когда-то брошенное в провинции чадо под локоть и потащил в тень древней арки. Мойше не оставалось ничего иного, как приспустить штаны. Отец долго не поднимал глаза, а потом закричал:
- Мишка не обрезанный! Ты посмел меня обмануть?!
Мойша посмотрел вниз и чуть не взвыл от удивления и ужаса. Он и в с а м о м д е л е был не обрезан...
*
Миша открыл глаза и принялся ловить ощущение боли. Но ничего похожего не почувствовал. Над ним склонилось миловидное лицо молчаливой ассистентки, которая, наконец, произнесла первые слова за весь вечер:
- В себя приходит голубок наш. Слышите, Яхве Борухович?
- Дайте ему ещё стакан водки, чтоб не дёргался. И начнём.
В поле зрения возникла лысая голова старичка-профессора. Он улыбался приветливо и говорил:
- Ничего, сынок, не робей. Теперь ты станешь тем, кем так долго мечтал стать...
В руке отца блеснул нож. Миша попытался вырваться, но железная хватка обездвижила его плечи. Абрам Штерн деловито старался понадёжней удержать сына колючими, будто ветка крыжёвенного куста, пальцами, но это ему никак не удавалось. Мойша дёрнулся из последних сил и побежал, придерживая брюки руками. Вслед ему кричала миловидная ассистентка:
- А водки-то не выпил!
Только на автобусной остановке Миша догадался застегнуть на себе брюки. Во время бега, сопровождаемого пронзительным лаем безродных арабских псов, ему это просто не приходило в голову. Пот струился по немолодому уже телу и вызывал ощущение мерзкой болотной жижи. Моисей Абрамович рухнул на пустую скамейку под навесом в реденькой тени старинного города; от ветхозаветной мостовой его доносился еле различимый запах сандалий римских легионеров и почти неуловимое амбре эбенового дерева - из него много веков назад делали обода для колесниц армии Александра Великого. Голова шла кругом от подобного коктейля.
Под навесом стоял одинокий палестинский парнишка с пакетом "No war! We are for peace!" С запада подходил рейсовый автобус. С востока, пронзительно крича, приближались лысый старичок-профессор с ассистенткой. Но этого Мойше увидеть не пришлось. Мальчишка не дождался скопления народа, и взрыв расколол небо, которое не замедлило осыпаться на головы...
*
Уже ночью, забившись под одеяло, Мойша начал приходить в себя. И тут его переживания были прерваны весёлой толпой, подогретой угощениями ресторана "Седьмое небо", располагавшегося когда-то в подгоревшей ныне телебашне. Соседи быстро извлекли терзаемое рыданиями тело Моисея Абрамовича Штерна из недр видавшей саму Екатерину Дашкову койки и налили ему кружку "Перцовой" с лимонной корочкой, после чего поднялись на лифте на седьмой этаж искать приключений. "К узбекам пошли, за дурью, - догадался Мойша. - Но мне ни к чему. Я сегодня оказался трусом... Лучше умереть".
Внезапно, излучая свет неземной красоты, в комнате возник Абрам Штерн, напоминающий Льва Толстого в период исхода из Ясной Поляны. Он погрозил сыну пальцем и возвестил о Страшном Суде голосом Левитана. Моисей Абрамович Штерн поспешил закрыть глаза, чтобы снова оказаться в домике с палисадником и собачьей будкой возле крыльца...
Нестерпимо пахло серой и... уксусом...
И мечта всё никак не сбывалась... А, собственно, что толку в сбывшейся мечте?
1 - имеются в виду знаменитая московская баня;
2 - Брит-мила - это вторая по счету из 613-ти заповедей Торы. Брит-мила буквально означает "обрезание [в знак] союза" - союза народа Израиля со Всевышним.