Чваков Димыч : другие произведения.

Забытая рукопись, пятая глава

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
  • Аннотация:
    История об утраченной рукописи пятой главы "Евгения Онегина". Напечатана в сборнике "Unzensiert" (без цензуры) НР33, приложение к журналу "Эдита", март 2023 г.

ЗАБЫТАЯ РУКОПИСЬ

(нереальная мистическая история, основанная на реальных событиях из жизни А.С.Пушкина)

Четыре эпиграфа в начале

I.

   "Однажды Лев Пушкин получил от брата тревожное письмо, в котором Александр сообщал ему об утрате пятой главы "Евгения Онегина", при обстоятельствах, ставящих его в неловкое положение. Сначала, живя в Москве, тот проиграл ее в карты - Александр Сергеевич был заядлый игрок и даже состоял у московской полиции на особой заметке, как известный банкомёт. Играл он, главным образом, в штосс, и сев как-то за игру с тестем Льва Сергеевича, А. М. Загряжским, проиграл ему все деньги. Охваченный азартом поэт пожелал отыграться, поставив на кон рукопись пятой главы. Ставка была принята: помимо художественных достоинств, рукопись имела и реальную стоимость - издатель платил Пушкину 25 рублей ассигнациями за строку! Стали играть снова, и опять Пушкин проиграл - рукопись перешла к Загряжскому. Тогда Александр Сергеевич поставил на кон ящик с дуэльными пистолетами... И - удача улыбнулась ему: он отыграл "Онегина", свой денежный проигрыш, да еще тысячи на полторы "пощипал" Левушкиного тестя!
   Однако на этом приключения не закончились. Вскоре после карточной баталии с Загряжским Пушкин выехал в Петербург, и дорогой-то рукопись пятой главы... потерял! Хватившись пропажи, Александр Сергеевич пришел в отчаяние - он уничтожил ее черновики, а по памяти восстановить текст не мог!
   Спас его Лев Сергеевич, обладавший феноменальной памятью. Иногда он любил произвести впечатление в обществе: прочитав на глазах у всех страницу незнакомого текста, он тут же повторял прочитанное наизусть без единой ошибки! Пятую главу "Онегина" он и сам разок читал, и слышал ее в исполнении Александра Сергеевича - этого было достаточно. Несмотря на то, что со времени читки прошло порядочно времени, Лев Сергеевич в точности восстановил текст по памяти, записав его мельчайшим почерком на трех листках бумаги, которые и переслал брату".
   No Copyright: Асна Сатанаева, 2011
   Свидетельство о публикации N211080600988
  

II.

Октябрь. Девятнадцатое...

  

"бродит Пушкин в лесу

удивительно лёгкий

словно нарисован

мазками тонкими

его ангелы точно несут

он смеётся неловко

декламацией очарован

губами этнически тонкими

где-то рядом летим мы

как сопровождающие лица...

в прорези перекрёстка

тополями нисходит

лист что в зиму

зелёным стремится...

удивительно просто

Пушкин в лесу бродит"

*Октябрь. Девятнадцатое...*, Чваков Димыч (Дмитрий Иванов)

  

III.

"Слава - яркая заплата на ветхом рубище певца"

А.С. Пушкин

  

IV.

"Иные люди похожи на песенки: они быстро выходят из моды"

Франсуа де Ларошфуко

  
  
   Невидимкою луна. Мчатся тучи. Глаза закрываются сами собой. Лошади сыты, летят по накату столбовой дороги что есть сил. Только снежные искры вздымаются с новорожденных сугробов, обдавая ямщика весёлыми белыми хлопьям, и похож он, родимый, не на бородатого ухаря с большой дороги, а на огромный вареник, у которого сквозь тонкий слой теста проглядывает мясистый фарш лица.
   Летит четверик запряженных цугом лошадей по главной дороге империи. Уносным нету удержу, да и пара дышловых им под стать. Одно загляденье, а не повозка. Никаких денег не жалко, если ждут тебя в столице дела важные и приятностью отмеченные. Поспешным-то дилижансом - оно куда как быстрее. Не на почтовых, согласно табели о рангах, прогонные получать.
   Дорого? Так что с того, коли богат друзьями, способными все места в карете до самого Санкт-Петербурга выкупить.
   Кипенный морох уже почти не таял на дороге. Ранняя зима опустилась и, казалось, осела на ней основательно, завалив снегом поля и смётанные ещё по осени почтенные туши стогов, похожие на вырезанные из бумаги причудливые фигуры, побелевшие от холода.
   Снежинок чистых кто-то вязь под звонким небом вышивает. Не паст... ер... нак... И не е... сен... ин...
   Тишь.
   Красиво... но...
   "... ах, скушно, Саша, скушно... И ещё чёртов зуб ноет, и чернила грязной изморозью стынут по стенкам пузырька в дорожном саквояже. Чернила - это святое. Без них никуда. Вдруг, занятный анекдотец в голову втемяшится или строка изрядная. Жаль вот только - перьев с собой не прихватил, в спешке собираясь. Нюрнбергское же чудо, называемое графитовым карандашом, от Йозефа Хартмута довелось увидеть поэту лишь однажды, да и то в руках цензора1. А было б не худо деревянный карандаш в путешествиях при себе иметь - на морозе не стынет и ничего не испачкает, как чернила, из пузырька пролившись. Впрочем, обещал лицейский приятель по прозвищу Франт2 прислать коробку из Лондона, где служит секретарём в посольстве. Однако ж - когда сие случится - бог весть. А пока... пока имеем, что имеем.
   Однако днесь, как ни крути, проза жизненных реалий не слишком отвлекает от лирического настроя. Слова блуждают в голове, водят хороводы, складываются удивительны порядком - в волшебство законченной мысли сливаются. Скажем, вот этакой... мысли... Мчатся тучи, вьются тучи, невидимкою луна... Непременно запишу на станции... Впрочем, кого-то напоминает. Жуковский, Державин, Коленька Язы'ков? По'лно! Это ж моё. Точно моё, давеча ещё будто кто нашёптывал... А потом дрёма нахлынула, накатила тёплой волной, опутала, в свои сети ласковые прибрала.
   Надобно записать строчку, чай, на дороге не валяется... Летит над нею, словно бес. Точно, так и назову потом - "Бесы". Вот уже и дымок над рощей показался - скоро ям почтовый. Там лошадей новых дадут, возницу сменят и - снова в путь. Пе-ре-кла-ды-вать станут... А потом-то! За всё же заплачено.
   До самого Петербурга без остановок. Нынче и по ночам ездить стали, всё посветлей при раннем-то снеге. К утру до заставы доберёмся. А там - прямиком к Плетнёву, к Петру Александровичу, благодетелю3. Поболтать, помыться, перекусить неспешно и - до издателя отправляться. Дело - прежде всего, а уж дружеский обед с лафитом на вечер оставить можно. Обещал Петенька, что "Северные Цветы" Дельвиговские пятую главу "Онегина" сразу в набор отправят. Хорошо бы!"
   К сему времени император помягчел уже к своему протеже, будущему камер-юнкеру, не стал настаивать на негласном отлучении от столичных балов да приёмов. Ещё в мае позволил Александру Сергеевичу посетить Санкт-Петербург. Три недели всего на то определил, но лиха беда - начало.
   Хороша нынче дорога от Москвы до Петербурга. Ровнёхонька. Вьются тучи, невидимкою... Никакой луны за ними не рассмотреть. А ведь полнолуние нынче. И приметы народные так и норовят озадачить, а то и в смятение души грешные привесть. Но не всякого. Удалому ухарю-кучеру всё нипочём: не насторожили его две сороки, неизвестно откуда взявшиеся. Прошмыгнули они буквально под брюхом у лошадей... и унеслись, едва не цепляя хвостами индевелую обнажённость придорожных кустов. Да и в самом деле, не зайцы же. А в конце концов, хоть бы и зайцы - невелика беда? Мало ли их в лесу бегает. На всякую живность суеверий не напасёшься.
   Александр же Сергеевич задремал, укутанный шубой с оторочкой из полярной лисицы-песца да ещё и накидкой из рогожи поверху. Какие там сороки, когда в такт монотонности езды да звука колокольчиков поддужных глаза сами закрываются. А тут ещё и пригрелся. Тепло-о-о.
   Вот и станция. Ямщик уже приладился перекладывать лошадей, чтоб следом принимающий от него эстафету смог быстро заменить их новой четвёркой свежих. Чего ж не переложить, коли оплачено. Примороженные колокольцы-бубенчики под дугой откликались низким простуженным звоном на каждое движение возницы. Словно бубенец-глухарь. Александр Сергеевич сладко потянулся и, бодрым ужиком стряхивая остатки дрёмы, выскользнул из-под тёплой хламиды. Теперь бы не озябнуть, пока до двора постоялого домчишься.
   Гусей, как на грех, на почтовой станции не оказалось вовсе, впрочем, и порядочных хорошо заточенных перьев тоже. Хотя было бы странным, когда б они наличествовали. Разумеется, станционные служки писали кое-чем и кое-как, но назвать эти плохо заточенные огрызки настоящим пером для письма никак невозможно.

*

   Александр Сергеевич закусывал в романтичной рассеянности суточными щами, их подали к столу вместе с пирогом, начинённым зайчатиной; солёными груздями и пшенной кашей, залитой топлёным молоком с рыжеватым париком чуть пригоревшей пенки по ободу фарфоровой миски прусского завода "Tettau", основанного ещё при Фридрихе Великом. Пища простая, но сытная, для организма весьма изрядная. А вот миска фарфоровая, видать, трофейная, времён Семилетней войны. Такую в здешних краях покупать навряд ли б и стали - не по доходам расход.
   Соседствовал с Пушкиным за трапезой некий замызганный штабс-капитан от инфантерии, молчаливый и крайне стеснительный. Очень ему было неловко за неумение владеть столовыми приборами, как предписывают правила столичного этикета.
   Капитан всё пыхтел и ни сколько ел, сколько мучился, бедняга. Пушкин старался не подавать виду, что его раздражает поведение соседа. Александр Сергеевич углубился в мечтания, представляя: вот он заходит в гости к Петруше Плетнёву, беседует за чаркой доброго грога с дороги о том, как идут переговоры с издателем, типографией. Нет-нет, только с дороги шкалик-другой, а потом до вечера - ни-ни!
   Пятая часть романа в стихах "Евгений Онегин", надобно сказать, получилась знатная. Деревенская глава, где именье Лариных представлено точнёхонько таким, как и Тригорское. А сёстры Татьяна и Ольга списаны с сестёр же Осиповых. Характеры? Цельные! Истинные русские барышни, не смазливые субтильные дурочки, каких много при дворе. Настоящие! Кровь с молоком! Правда, немного суеверные. Но по гамбургскому счёту, в том большой беды нет. Молодые ещё девицы, мнительные, в свет ни разу не выезжали. С них станется. Да и кто сейчас не суеверен-то, покажите?!
   В сенях раздался топот и невнятное сдержанное реготанье мужиков. Погомонили, снег с себя метёлкой-голиком обмахнули и в дверь вошли, поклониться не забывши да крестное знамение в красный угол положить. Александр Сергеевич отвлёкся от трапезы, взглянул на вошедших с некоторой долей сочувствия. Подумал: "Сословное неравенство, чтоб ему. Ишь, как гнуться-то. Но с другой стороны - если уж во Франции свободные граждане носят богомерзкие штаны-санкюлоты из грубой, будто язык верблюда, ткани, то нам-то уж этот пердимонокль совсем ни к чему..."
   - Пора, барин, лошади накормлены, разогретые стоят. Как бы не застудить... - обратился к Александру Сергеевичу один из вошедших, по-видимому, ямщик или... возница. Так, кажется, стало модно в последнее время называть служащих при почтовых станциях. Европа. Хоть здесь-то своим славянским термином обошлись, не стали иноземного "кучера" или "кэбмена" к бородатым мужикам прилаживать.
   В спешке Пушкин не успел записать ни словечка из того, что ему в голову пришло в первой половине пути. Даже тем жалким подобием перьев, предложенных ему ямским служкой.
   Ничего - пару строк запомнить можно. Подобное не забывается...
   Снег белеет по обочинам, дорога накатана. Хоть и ночь почти, а видать хорошо. Мчатся тучи, вьются тучи... Невидимкою... Словно бы сани сами мелодию исполняют.
   Стоп. А если всё же попробовать записать? Прямо во время езды. Перо-то на станции прихвачено. Чернила отогреть можно. Что ж, вполне резонно. Хоть волноваться не придётся, что забудутся строки. Так-так, где-то здесь была бумага...
   Подождите, а рукопись? Куда девалась рукопись? Нет её нигде! Вы подумайте! Скандал! Потерял! По-те-рял... А почему, собственно, потерял? Оставил. Точно, просматривал черновики романа на почтовой станции... потом позвали во двор, мол, дилижанс в путь-дорожку снаряжён... Хотел перевязать бумаги да в саквояж убрать. Тут почтмейстер явился некстати с паспортом прогонным... Да, именно так. На крыльцо-то следом за чиновником вышел, а рукопись на столе осталась.
   - Стой! Поворачивай, любезный!
   - Что случилось, барин? - глаза возницы с трудом продирали корку наледи на встревоженной красномордости. Лошади, разгорячённые скорой ездой, только-только нашедшие свой ритм, недовольно храпели. - Как это вороча'ться, барин? У меня тут ещё два мешка с письмами. Первостатейной срочности, по иноземному департаменту. Почта дипломатическая. Как же так? Нельзя-с. Через сутки надобно доставить.
   - Ничего, брат. Недалеко покуда отъехали. Вернёмся на станцию, бумаги мои найдём и - снова в путь. К утру до другого яма поспеем. А к обеду - и до заставы Петербургской. Решай быстрей. Я вот тебе и пятиалтынный дам.
   - Дело понятное, барин. Бумаги ваши... оно - конечно. Да вот на посулы-то я не очень того... В общем, мне бы сразу получить без посула: лошадям на прокорм, мне на пропой, ребятишкам на свистульки, бабе на пряники. Ну-у-... того... денежку-то. Не откажите в любезности.
   - На вот тебе. И поворачивай быстрей, а то, гляди-ка, уже волки в поле показались. Нельзя нам стоять.
   - То не волки, барин. Люди сказывают, бытта бы появился в наших краях антихрист с телом человека и головой волчьей, конец света предрекал вскорости.
   - Поехали-поехали, родной. Время дорого. А конец света? Сколько раз его кликуши бесноватые предсказывали, а всё нет. Не приходит, стало быть. И два мешка писем у тебя. Да разве может быть конец света, когда Петербург без корреспонденции останется!
   - Это - да. Письма надобно в срок! Н-но, мёртвые! Чего встали?! Вороча'емся!
   Кони, почуяв, что теперь их снова повернули к жилью - в тепло, мчались, словно не по российским снегам мятным, а по плотному британскому грунту на королевских бегах в Эскоте4. Только ветер в висках у ямщика, только сквозняки по карете. И получаса не прошло, как в навалившейся, будто медведь-шатун, темноте показались огни почтовой станции.
   Пушкин влетел на порог, чуть не сшибив офицера императорской фельдъегерской службы при полном форменном облачении и с саблей на боку. Что-то в облике военного показалось Александру Сергеевичу подозрительным, но желание побыстрей найти рукопись не отвлекло его внимания от главной цели. Он лишь успел подумать вскользь: "Вот ещё один путешественник летит в ночь-полночь по государственной надобности!"

*

   Искали все. Почтовая станция блистала великолепием свечного арсенал, как, наверное, никогда прежде. Искали там, где Пушкин перекусывал, ожидая, покуда меняют лошадей. Впереди носился почтмейстер в заляпанном восковыми пятнами и следами работы личинок платяной моли гарусовом сюртуке. Он бестолково суетился и подгонял своих людишек визгливым базарным голосом прожжённого фарисея. Похоже, господину сему Господь назначил в храме негоцией заниматься, однако вот подзадержал его на скамейке запасных почти на два тысячелетия с одной ему понятной неисповедимой для смертных целью. Впрочем, в категориях Вечности двадцать веков - совсем даже недолго. Сущие пустяки для Вечности.
   Искали и там, где сидел за трапезой ухарь-ямщик, привёзший Александра Сергеевича из Москвы. Не этот ли, каналья, уворовал? Да вот же он спит на лавке. Ему с утра обратно ехать. Разбудили парня. Оказалось, ничего тот не знает. И видно было по его выпученным, как у попавшего в кипяток рака, глазам, не врёт бестия!
   - Мы этта, таво... батюшка, не видывали ничё. Святыми угодниками клянусь! - жидкая бородёнка заспанного молодого мужика напоминала Пушкину старинное мочало, с подобного толку чуть, а выбросить жалко. Обрить бы сжечь - но не своё, нельзя!
   Так-так-так, получается - если никто бумаги не трогал, они должны оставаться именно там, где им и до'лжно - на столе, на котором давеча трапезничали. Но видно, посуду убрали недавно и столешницу тряпицей влажной протирали - ещё и просохнуть не успело толком. А бумаг-то нет...
   - Где мои записки, черти?! Сознавайтесь! Вернёте - прощу, не стану наказывать и хозяину вашему не дам. Да мало того - на полтину бумаги обменяю. Говорите, коли знаете!
   - Не погубите-с, барин! Отец родной, не погубите-с! - кричал начальник станции, тренированно прикрывая рот изнанкой ладони. Но это не особо помогало, поскольку тяжкий дух браги, кизлярки (не возлюби "ерша", печоночный прелюбодей сивушный!) и перекисшей капусты, годной лишь на корм свиньям, не обходил стороной никого, с кем чинуше приходилось общаться. - Не видали мы вашей-с рукописи, как Бог свят, истинный крест православный-с!
   - Кто со стола убирал? Прикажите позвать, любезный!
   Прибежала неопрятная старуха в кацавейке, обильно линяющей не то кроликом, не то кошкой.
   - Отвечай их благородию, старая, не видала ль бумаг каких?
   - Ой, Святые угодники, были тута какие-то записи. Только я их собрать решила да в контору отнесть, тут уж их офицерское превосходительство, господин фельдъегерь ко мне подошли. Говорят, мол, давай, старая перечница, немедля все доку'менты, забытые путником. Вдруг в них крамола, какая не то, таится. Я ему, дескать, нельзя - господин вернуться могут. А они мне строго так - дескать, не тваво ума дело, дурища чухонская! Сам, де, с уса'м и предписанием от государя ампиратора.
   Почтмейстер, заправляющий на перегоне, сообразив, что искать боле ничего не надобно, быстро заметался меж столами, гася свечи, покуда освещать унылость пространства ни остался один лишь огарок, напоминающий сточенный фаллический символ народов крайнего севера. И даже не сточенный, а переломленный возле основания.
   У Пушкина всё внутри опустилось - эх, чёрт, не судьба. Где теперь того офицера искать? Его и след давно простыл, пока они по станции обыск учиняли всем миром, а в журнале гостевом - никаких записей: ни фамилии, ни чина, ни звания. Этим господам всё дозволено. Им и лошадей в первую очередь меняют, и комнаты самые лучшие для отдыха в пути... Хотя, постойте, судари мои. У него же усы были. И не просто усы, а усищи. Получается, кто-то из господ улан или гусаров - другим-то растительность на лице иметь не дозволено5. Означенное обстоятельство сужает круг поисков. Какая-то надежда! Не столь и много офицерской формы с аксельбантами. Друзья сыскать помогут.
   В каждом полку военных нерядового звания явно не сотни числится. Если отбросить штаб-офицеров (они в качестве курьеров не особо-то ездят), квартирмейстеров, адъютантов и казначеев, останется человек пятьдесят от силы. А ведь кто-то из них безвыездно в Москве сидел, службу государеву изо всех сил неся. Если уж и это в расчёт принять, то и получится... Только вот сколько тех полков-то? А почему из Москвы, кстати? Мог вполне и столичным офицер оказаться - навстречу не попался, так в пурге да тьмище тмураканской мог его и не приметить. Да к тому же, все гусары на окраинах империи служат, поближе к рубежам. Тогда улан? Кабы точно знать... Господи, помоги мне! А вдруг выбросит он рукопись по дороге как малозначимую? Нет, о подобном исходе лучше даже не думать.
   И тут неожиданно поспособствовал соседствовавший давеча стеснительный штабс-капитан. Отец Вседержитель свою волю явил? Не бывает же в миру' случайностей, давно известно. Оказалось, решил отставник не ехать на ночь-то глядя. Спать было отправился, да шум услышав, воротился.
   - Что ж вы, батюшка, так тут пылите, будто бы турка на нас войной идёт? Верно старуха вам доложила - офицер бумаги забрал да в Санкт-Петербург и умчался. Отыскать его сможете легко. Преображенского полка вицмундир на приезжем был. Да-с, именно! Отменного, хочу отметить, сукна цвета глубокого нефрита. С малиновым нагрудником мундир, подобные только у преображенцев. Ну да вы же с ним на мгновение в дверях столкнулись. Могли и внимания не обратить. А султан-то роскошный на каске, неужто не заметили?
   Султан? Да торчало что-то очень похожее на волчий хвост и пахнущее диким зверем, попавшим в дождь...
   - А как же усы? Усы ему лицо украшали... а Преображенский-то полк...
   - Господь с вами, милый мой. Уже года три тому прежний император высочайшим своим повелением разрешил гвардейцам, допреж того бакенбарды и усы не носившим, иметь оную растительность на лице. Это я со всей ответственностью вам говорю. Сам почитай последние десять годочков службы при штабе состоял - все указы да повеления через меня свою манёвру имели.
   А тот офицер проезжий - генерала-адъютанта Исленёва Николая Александровича сокол, верно говорю. Вы уж как в столицу-то приедете, сразу к генералу на приём и отправляйтесь к Камер-Коллежскому валу, где штаб Преображенского полка располагается. Там подробности и узнаете. Всё образуется, сударь мой. А пока отдохните, сделайте милость - на вас же лица нет! Офицер не иголка - без магнита сыщется.
   "А и верно. Останусь, - решил Пушкин. - Утро вечера, как говорится. Главное - не терять надежду!"
   - Всё... сил больше нет, - вымолвил поэт. - Дайте мне комнату на ночь, да чаю с вареньем малиновым, ситного хлеба, да свечей поболе. Чтоб до утра хватило - не люблю я в темноте засыпать, а пуще того - средь ночи просыпаться. В чай французской водки налейте. Есть у вас?
   - Как прикажете, барин. Как прикажете. Только больно уж та "хвранцуженка" крепка супротив нашей кизлярки цветной, - отвечал почтмейстер, стараясь услужить важному господину.
   - Говорю - французской, ты и слушай, остолоп! Мало того, что бумаги мои потеряли, теперь ещё и советы раздают: это пить, а это крепко!
   Почтмейстер вмиг растворил свои мясистые ляжки, затянутые в заплатанные рейтузы бывшего белого цвета, среди таинственных причудливых теней, создаваемых на потолке единственным (вот жмоты!) свечным огарком, налитым жёлтой пузатостью, словно созревший пшеничный колос после Ильина дня где-нибудь под Тамбовом. Ох, если свечей не дадут, устрою им здесь такое!
   Ямщик, переживавший за доставку дипломатической почты, был тотчас же отпущен, но с минуту потом кланялся и пытался поцеловать руку своему недавнему пассажиру, который не преминул присовокупить к ранее данному вознаграждению монетку в пять злотых. Досталась оная Александру Сергеевичу от Адама Мицкевича ещё в мае, когда тот провожал Пушкина в первое после ссылки дозволенное путешествие в Санкт-Петербург.

*

   Поднявшись наверх, в гостевой номер, Александр Сергеевич, не раздеваясь, принялся мерить шагами небольшую комнату. Не находил себе места!
   Подумать только - такой труд и... и... и.... Коту под хвост.
   - Эй, человек, коньяку мне! Живо!
   - О чём вы, барин? Никак в толк не возьму. Хранцузскую водку принёс к чаю, как велели-с. Вот-с, извольте... А что такое як-конь, не знаю, вот те крест! Горблюд, ли чё ли? Видал я в Тифлисском городу, когда по служебной надобности туда езживал, похожего на горбатую лошадь животную. С виду на битюга нашего похож, только весь в шерсти, и на спине горбы, бытта у карлы какого. Оттого горблюдом и кличут.
   - Эх ты, тетеря. Слышал звон... Не горблюд, а верблюд. Понятно?
   - Вам видней. Токмо, барин, мне всё одно смекнуть не выходит, что за зверь такой - этот самый як-конь? Не слыхивал допрежь. Говорят, где-то в горах живут яки, навроде наших быков, но заросшие дюже.
   - Не слыхивал, значит, и ни к чему. Ступай себе, да передай начальнику, чтоб велел к шести часам лошадей закладывать. В Петербург поеду. А до того времени - не беспокоить меня!
   - Слушаю-с, ваше сиятельство!
   - Дурак, какое я тебе сиятельство! Шинель мою не видишь? Это надо же настолько глаза залить - с генералом спутать! Понимаешь?
   - Так точно, ваш...шество...
   - Да, не вашество, а ваше благородие, чурбан. Мне сиять ни к чему, а благородства не на одного графа хватит. Впрочем, тебе сия сентенция ни о чём не скажет. Иди ужо', да смотри, чтоб лошадей сытых запряг. Мне в Петербурге завтра к вечеру быть надобно!
   И вот Пушкин остался один. Вернее, один на один со своими невесёлыми мыслями. Александр Сергеевич зажёг три свечи, принесённые начальником станции, скинул верхнюю одежду и принялся за скромный ужин путника, не желающего простудиться в дороге.
   Сначала осушив бокал с французской водкой из местечка Коньяк, что во французском департаменте Шаранта, и, заев его испанским толстокожим лимоном, принялся пить чай с ситным хлебом, то и дело погружая краюху в глубокую миску с малиновым вареньем. Всё - теперь спать, дабы не думать ни о чём плохом.
   Мысли путались, возникая из памяти лениво, ковыляя по сознанию, будто примороженные бойцы Наполеоновской гвардии по старой Смоленской дороге. Медвежья шкура, брошенная поверх пухового одеяла заботливой женой начальника почтовой станции, оказалась весьма кстати. Александр Сергеевич быстро согрелся, произошедшее с ним сегодня стало казаться чем-то далёким и второстепенным. Он закрыл глаза...

*

   Пушкин потянулся, выглянул в окно. Морозное утро за стеклом выглядело невероятно заманчиво. Мороз и солнце, чудесное утро... А ещё и день такой же предстоит. Причём, что характерно, вид поэту открылся вовсе не тот, с которым он засыпал накануне ввечеру. Странно даже.
   Перед Пушкиным суетился ранними неотложными делами двор имения в Михайловском. Помилуйте, а где ж вчерашняя почтовая станция-то, кто б объяснил?
   Александр Сергеевич накинул халат и вышел в залу, с трудом соображая, как такое могло случиться - вроде же, спать ложился в некоем богом забытом месте, а проснулся-то где? У себя в имении. Чудеса? Чудеса! А рукопись, как же рукопись тогда? Стоп! Пятая глава написана вовсе не в Михайловском, а в Москве. Как он здесь оказался-то? Свернул во время поездки в Петербург? Неужели заспал в дороге да всё путешествие-то и пропустил?
   Интересно, нашлась ли пятая глава? Или же всё сон, что до неё касаемо? И курьера от нового государя не было вовсе, требующего явиться в Москву в срочном порядке. И самого нового государя тоже... Верно-верно, ведь по старшинству-то выходит, в случае смерти Александра - быть на троне Константину. И с каких просвирок тогда Николай? Точно, сон... Привидится же такое! Вот что значит - в ссылке время проводить вдали от цивилизации. Этаким-то манером и свихнуться можно с нашим удовольствием.
   Размышления Пушкина прервала вбежавшая дворовая девка Клавдия. Она голосила громко, но прерывисто, поскольку запыхалась.
   - Батюшка барин, Ляксандра Сергеич, запил Антипка, чёрт! А заместь его барыня из Тригорского сваво кучера прислать изволили. Только вы спать легли, как от Осиповых-то вернулись, она и прислала. Повозка уже излажена, самовар закипел. Прикажете к завтраку собирать?
   - А что, Клавдия, отчего вдруг спешка-то? Рано ж ещё, я чай.
   - Но то не нам решать - вы сами вчера упредить изволили, мол, ни свет, ни заря в дорогу сбираться учнёте, чтобы до почтового яма засветло доехать. Ночи-то нынче длинные, день короток. А дороги наши такие - не приведи Господи!
   - Тогда накрывайте в столовой.
   - Уже, Ляксандра Сергеич, умываться на крыльце будете?

*

   Садясь в карету, Пушкин всё не мог понять, что же творится. Решительно не оставалось никаких сомнений, это уже с ним происходило ранее. Александр Сергеевич даже не осмелился взглянуть на календарь, догадываясь, нынче тот самый декабрьский день 1825-го...
   И он прекрасно знает, что произойдёт дальше. Не будет ему дороги в Петербург... И там в его отсутствие друзья выйдут на площадь Сенатскую, дабы открыть России путь в светлое будущее, как им представлялось. Но не случится им победить, а вместо светлого будущего вместе с Европой - белые каторжные дорожки Сибири, и пять четвертованных предводителей... Именно четвертованных, а не повешенных... Пушкин точно знал и это. Будто нечистый нашептал...
   Наваждение? Когда бы нет, то выезд обойдётся без происшествий, а в противном случае - жди слугу Божия.
   Сейчас должен появиться отец Леонтий Раевский, если ничего не меняется. А-а-а, вот и он. Спешит батюшка, суетиться, чтоб крестом осенить в дорогу... Духовный наставник поэта в ссылке, как-никак. Удержать от сумасбродного шага не в силах, а без благословения отпустить не может.
   Оцепенение, напавшее на Александра Сергеевича, всё не оставляло. А впору было кричать и отчаиваться. Бесы, не иначе бесы. Их происки.
   Вдруг отчётливо пахнуло диким зверем, и мир провалился куда-то под ноги... земля же осталась на месте. Состояние исступлённое и пронзительно мерзкое...

*

   Пушкин с огромным трудом продрал глаза - в них словно песку насыпали. Он обнаружил себя лежащим в крайне неудобной позе: лежал Александр Сергеевич на боку с поднятыми вверх ногами. Пошевелился - тело болело, будто били его розгами не только по нижней части спины, но и по самой спине, и по конечностям. "Видать, карета перевернулась", - сообразил Пушкин. Иначе, чего бы так тут лежал, а снег колючим укором проникал в полуоткрытую дверь и таял жалкими ручьями позабытого лета.
   Выбрался в сугроб. Сугроб хлипкий, неокрепший, пополам с землёй. Мигом всю одежду угваздал. Шинель - не шинель, а сплошное недоразумение. Больше на половую тряпку похожа, когда б об неё дюжина мужиков ноги обтёрла.
   Ямщика нигде не видать. Наверное, посчитал бедолага, что мёртв барин, отвязал лошадей и уехал с места прочь. Скорее всего, обратно в Михайловское. Или в это, как его... Болотное? Причём здесь Болотное? Совсем ведь в другой стороне. Всё смешалось в доме Облонских. Странно. Кто такие, Облонские? Никогда раньше не слыхивал.
   Да-а... нет же. Нет! Не может быть, чтоб его здесь бросили. Где-то рядом должен оказаться возница. Антипка! Антипка, где тебя носит, каналья?! Ах, да - его же не Антипка вёз. А напротив - Семён, дородный обстоятельный мужик из Тригорского. Этот бросить не мог. Тогда где он? Куда пропал?
   Вот... же чёрт! Лежит в снегу с проломленной головой, не дышит. Слетел с ко'зел да головой о сосну ударился. Насмерть. А вот и бревно, на которое сани налетели. Будто кто-то специально на дорогу вытащил да снегом присыпал, чтоб не видно... Лошади дёрнулись, повозку перевернуло, постромки порвались.
   Теперь - поди, найди тех лошадей.
   И вот что странно, если бы разбоем кто озоровал, то непременно б ограбили, раздели до белья. А так... Даже к карете никто не подходил. Ни следочка не видать. Выходит - не лихие люди бревно поперёк дороги выложили. А кто ж тогда? Бесы! Бе-е-сы?
   Чур меня, чур меня, чур! Матерь Пресвятая Богородица, спаси и помилуй! Знаю, грешен. Отмолю, искуплю, только не оставь одного, помоги, согрей своим участием! Отведи беду, коль нечистый крутит!
   Никого вокруг не видать, лишь ветер начинает позёмок от наката отрывать ледяными клубками. Будто вьюга затеивается.
   Нет никакого резону сидеть при дороге - здесь редко, кто ездит. Не столбовой тракт. Помощи не дождаться. Значит, надобно двигаться куда-то, чтоб не околеть. Куда же именно? Да хоть куда - дабы не замёрзнуть... для начала. До тепла бы добраться, а там видно будет.
   Голова кружилась, подташнивало. С трудом Пушкин достал из кареты саквояж. Поддел дополнительное исподнее. Взял самое необходимое и отправился в путь. Шёл в направлении, куда ехала карета. Где-то там - верстах в десяти-пятнадцати - должна находиться почтовая станция.
   Минуло четверть часа. Александр Сергеевич начал согреваться от быстроты собственных движений. Вновь приобрели чувствительность пальцы на ногах, спина перестала соприкасаться с ледяным панцирем рубахи, а, наоборот, пропитала её потом, и теперь казалось, что внутри шинели находится какой-то отдельный от зимы оазис благословенного Ближнего Востока... или, бери ближе к экватору, в прямой видимости Эфиопского нагорья, словно родина предков помогала своим посильным участием на каком-то умозрительном пределе подсознания.
   Впереди из сугробов неожиданно проклюнулось нечто, напоминающее охотничью избу. Стояло строение чуть поодаль дороги, но различить его среди занесённых снегом сосен мог лишь внимательный взгляд. "Там, верно, кто-то должен жить, - решил Пушкин, ощутив ноздрями еле различимый запах дыма и чего-то жареного. - Пожалуй, здесь можно будет и обогреться, и перждать до утра".
   Дверь в избе оказалась незапертой. Пушкин прошёл внутрь, ожидая увидеть хозяев, но никто на оклик не отозвался. Русская печь с радостью пожирала смоляные поленья, часть из которых, ещё не успела толком познакомиться с пламенем. Эти оплакивали свою участь тающим снегом. Рядом с распахнутой чугунной дверцей, слегка краснеющей императорским чугунным вензелем, покоилась другая охапка дров со снежными же заберегами вдоль надорванной коры, не иначе - невидимый хозяин жилища совсем недавно собрал её в лесу, да кинул на пол, едва войдя. Поэта сразу бросило в жар. И от ощущения тепла, и от чувства мистической недосказанности.
   По всему выходило, Пушкин должен был увидеть человека, растопившего печь, когда подходил к избе, если тот не притаился где-то рядом. А коль не увидел, значит - хозяин избы спрятался. Только зачем? Зачем прятаться? Чтобы присмотреться к незнакомцу? Пожалуй.
   Присмотрелся, пообвык? Тогда покажись - не настолько я и страшный.
   Скинув шинель на лавку, Александр Сергеевич присел к дорогому дубовому столу, плохо сочетавшемуся с убогостью остальной обстановки, и... через минуту спал, положив голову на руки.
   Ему снилось...
   ...что-то из пятой главы (ага, значит, всё-таки он её уже написал!) "Евгения Онегина". Сам Александр Сергеевич, а не Татьяна Ларина бежит, спасается от медведя... По мосткам через ручей, чуть не поскользнувшись и не упав в быстрый поток. И вот - избушка.
   Тихонько Пушкин приотворил дверь, и заглянул в образовавшуюся щель. За столом сидят странные существа, похожие на былинную нечисть в лубочном исполнении. На счастье, никто из страшилищ его появления не заметил.
   Среди присутствующих дико ярились столь удивительные экземпляры чудищ, что не в сказке сказать. Пёсьи рыла с кабаньими пятаками, бородатые бородавчатые старухи с ужасающим оскалом жёлтых клыков, бесхвостый кот-кугуар, голова которого напоминала человечью, но без ушей и на длинной, будто у жирафа шее. Скелет, принадлежащий некогда взрослому мужчине, украшала ослиная голова.
   Нечисть играла в карты на какие-то предметы... господи, да на кону же кости. Настоящие. Человеческие. Вой и ор стоял невероятный - даже ушам было больно. Верещали и лезли в драку по каждому незначительному поводу.
   И вот над головами и конечностями ужасных созданий пробежал шёпот:
   - Он идёт. Он пришёл.
   Александр Сергеевич ощутил чьё-то горячее дыхание у себя за спиной. Да, горячее, но не только. Зловонное. Страшное.
   Пушкин в ужасе оглянулся и увидел себя. Словно бы в зеркале узрел. В настоящем зеркале. Одет вошедший точно так же, кисти с нервными извивами пальцев и обгрызенным мизинцем на левой руке. Однако вместо лица - маска не то волка, не то собаки. А на голове каска офицера Преображенского полка с роскошным султаном грязно-серого цвета.
   Вошедший схватил поэта за плечи и принялся изо всех сил трясти его, видимо желая высыпать все внутренние органы опешившего Александра Сергеевича, будто зерно из туго набитого мешка пшеницы через маленькую прореху.
   Гость орал:
   - Как ты смел, ничтожный, надеть мой костюм?! Это я поэт, меня знают люди, меня они читают! А кто ты, самозванец?!
   Чудища в комнате зарычали, зашипели, завыли, засопели, зачавкали, заскрипели, заблажили, ... и ринулись к Пушкину. Тот потянулся к маске своего двойника и сорвал её. Лицо незнакомца украшали неправдоподобно большими веки и пустые глазницы под ними.
   Александр Сергеевич ещё успел осознать сей факт, прежде чем его растерзала смердящая бесовская толпа.

*

   Разбудил Пушкина посторонний звук, будто в сенях загремели чем-то металлическим - не иначе пустое ведро пошло скакать по половицам. Отдалённым раскатом грома отозвалось это в возбужденной душе поэта. Он поднял голову и обнаружил себя раздетым и уложенным в кровать. Стойте-стойте, не было в избе кровати. Одна лавка, стол да пара табуретов. Ещё кадка в углу и огромный сундук с тяжёлой крышкой и коваными углами.
   Александр Сергеевич огляделся... Вот чудеса! Он снова находится на почтовой станции. Значит, подтверждается самое скверное - рукопись всё же утрачена.
   А что до поездки из Михайловского в Петербург? Приснилось, пригрезилось? Удивительно, как всё выглядело реально, словно мо'рок кто-то напустил.
   Где шинель? Ага, в ногах брошена, не иначе - в спешке.
   Вот оно! Не пригрезилось! Так и есть - вся заляпанная шинель-то. И бок ноет, и руки в синяках, будто и в самом деле переворачивался вместе с каретой.
   Не поддаваться, не верить! Наваждение, морок! Стоит лишь покрутить головой, интенсивно, а не абы как, и всё придёт в норму, и грязь на верхней одежде окажется обманом зрения. Полстакана коньяку. Уф-ф-фф... Где-то мне ещё и лимон принесли. Вот теперь всё должно встать на места. Вот теперь.
   Извольте полюбоваться, всё точно. Никаких синяков, шинель чистая. При-гре-зилось, Саша, привиделось. Но... стоп! Это что за каска с султаном? Да не с султаном - хвостом волчьим? Не моё... точно - не моё! Нет, показалось. Всего-то что - почтмейстерский "кот учёный" пристроился на шкуре медвежьей. Вот бестия!
   Итак, нынче по календарю 1827-ой. Поздняя осень. Скоро будет два года, как открылся ресторан "ЯрЪ" в Москве и полтора - как казнены предводители декабристов. Практически совсем зима. Уже и снег летит святым укором, надменной осени стараясь вопреки. Мысль? Не моя... Строфа какого-то таинственного Чвакова. Кто он? Бог весть... Не Чаадаев, не Радищев... совершенно точно!
   Бывает и такое. В нынешний XIX-ый скандальный век. Но, Боже, отчего же пахнет изысканными восточными благовониями?
   Погодите, а тут ещё сундук имеется. Он точно был в том с а м о м сне. Сие наверняка знак, перст Судьбы. Пушкин вскочил на ноги и босиком подошёл к махине с крышкой, напоминающей щит средневековых витязей. Не там ли рукопись? Хотя - с чего бы вдруг, коли ему вчера рассказали... Рас-ска-зали-и-и? А если сейчас не явь, только сон... во сне?
   В любом случае сундук следует осмотреть, поскольку... Короче говоря, не зря же эту махину он столь обстоятельно - до мелочей! - сумел рассмотреть минувшей ночью, находясь под воздействием нахлынувшего наваждения.
   Сундук оказался полным восковыми свечами, а сверху свечного штабеля - что-то напоминающее гобелен, и на нём не то вышито тонкой нитью, не то нанесено диковинными красками изображение твари с волчьей головой... Интересный тип, существо, если угодно. Тело похоже на человеческое... Де-мон? Демон!
   Пушкин взглянул на стол. Там тоже должны быть свечи. Горящие... Нет, прогоревшие. Хотя бы одна. Странная логика, а почему ж не три, коли он все три и зажигал, когда ложился? Нет. Пуста столешница. Так что' - не останавливался он на постоялом дворе почтовой станции... на пути из Москвы в Петербург? Это приснилось? Его таки нашли в избушке и привезли сюда, когда кибитка перевернулась на лесной дороге из Михайловского? И сейчас год 1825-ый?
   Кто-то привёз! Кто-то?
   Два зайца, перебежавшие дорогу... Плохая примета - пути не будет. А всё остальное привиделось? Или один и тот же заяц... два раза. Но почему тогда ему - Александру Пушкину - известно, что произошло со столичными друзьями после выступления на Сенатской площади, ведь этого ещё не случилось?
   Не случилось?! То есть, как же, позвольте? Не в Михайловском он. Нет там подобных комнат. Хорошо, следует сосредоточиться и понять главное.
   Све-е-ча! Све-чи! Вернее, именно так - свечи! Они были точно. Освещали комнату почтовой станции, предназначенную для приезжих, когда путник ложился. Может быть, прогорели, а прислуга убрала застывший причудливым манером воск, пока постоялец спал?
   Пушкин вновь поворотился в сторону шинели. Туда, где она только что лежала. Её на месте не оказалось... Где?!
   Шинель висела на вешалке при входе, где накануне вечером сам Александр Сергеевич её и оставил. Накануне? Накануне чего? Вероятно, накануне того, как начались видения. А разве есть уверенность, будто шинель повесили до того, как возникли разного рода странности вокруг его персоны? Вовсе нет...
   Снял с крючка, взял шинель в руки, осмотрел. Она оказалась чиста. Да и висела на том же самом крючке, что и накануне (да-да, вспомнил - вешалка та самая с характерным отверстием от выпавшего сучка на задней планке), а не валялась скомканной тряпкой в кровати поверх одеяла. Слава Создателю - всё в порядке. Неужто закончились проделки бесовские, Матушка Пресвятая Богородица?
   И вдруг за спиной у окна что-то полыхнуло с ужасающим инфернальным треском, словно загорелась петарда на дворцовом празднике в Летнем дворце.
   Быстрый поворот, и вот Пушкин уже сделал шаг навстречу неизвестности.
   Свечи на столе потухли (чёрт возьми, получается, они всё-таки были; мало того - только что горели?!), и в окно сделалось явственно видно, как полная луна оторочена плотным полуночным крепом с макушки до пят, хотя буквально ещё мгновение назад казалось, будто на дворе раннее утро.
   В кавернах луны блинолицей таинственной синевой бродили тени рваных обещаний скорого снегопада. Ветер таился в складках свежеизданных грядущими святками сугробов, собираясь, как следует, с силами. Отсвет огня из дежурного помещения на первом этаже успокаивал, обещая, что всё реально, никакой мистики, а потому - непременно закончится прекрасно.
   Только поодаль, за рощицей, присыпанной белой крупой, дикий зверь еле слышно пытался вступить в диалог с широкоскулым заспанным светилом ночи, тревожно подвывая в его сторону. Дворовые псы не отвечали, видать, привыкли.
   По'лно, Саша... Перед тобой всего лишь видение. То, что так беспокоит... По'лно? Полно... луние! Вот, оказывается, в чём дело!
   Пушкин ещё раз выглянул в окно и глазам его открылась следующая картина - внизу сидит злая взлохмаченная собака чёрного окраса в - о, ужас! - подряснике и скуфейке. Ни дать ни взять - церковный служка. Или на дворе вовсе не собака, а какое-то другое существо? Су-ще-ство, а не человек - в этом-то и жуть!
   Интересно-интересно... У попа была под рясой... У поп-арта папуасы. Уп-са бы под рясой. Не мысли, а жуткий словесный мусор. Будто навязан извне. Опять бесовщина.
   Кого создание сие ему напоминает? Точно, того самого офицера фельдъегерской службы, с которым в дверях столкнулся, когда с полпути на станцию вернулся в надежде рукопись отыскать. Преображенца, как выяснилось.
   И тут снова - словно бы снова в голову сами собой чужие мысли вкладываются. Вассаго. Что это - Вассаго? Демон, не иначе. И откуда вдруг ему пришло на ум столь странное имя?
   Александр Сергеевич ощутил холод, стопы его буквально заледенели. Он взглянул вниз, ожидая обнаружить продуваемый сквозняками плотно сплочённый сосновый пол, а увидел край стола и собственные пальцы ног, выглядывающие из-под одеяла. Поэт лежал в кровати! Вертикальный мир опрокинулся относительно озадаченного постояльца почтовой станции. Пушкин мог поклясться, что ещё секунду назад стоял у окна. А тут такой конфуз. Неужели сон пришёл настолько скоро?
   Сон? Постойте, причём здесь сон. Он же определённо не мог заснуть, стоя с замёрзшими ногами у окна, а потом - просто дойти до кровати, не открывая глаз.
   Всё, тихо, без паники - отставить замешательство! Надобно расслабиться и попробовать снова отправиться в гости к Морфею. Иначе этаким-то манером недолго и разума лишиться.
   Правда. Прежде не худо бы...
   Александр Сергеевич хотел было позвать кого-то, а то деревянного "ночного" ведёрка (фарфоровые вазы в таких местах наверняка ещё не дошли вместе с прогрессом и тягой к прекрасному) в его "нумере" не оказалось. Верно, не принесли, запамятовав в суматохе из-за пропажи бумаг. Рука потянулась за колокольчиком, ступни ног синхронно этому движению кисти скрылись под пуховым раздольем одеяла. Странно, отчего ж раньше-то не умещались под ним? Колокольчик издал жалобный звук, напоминающий плач младенца, и...
   И...
   ...лунный свет залил всю комнату равномерно, будто кто-то невидимый раздвинул драпировку над театральными подмостками по сигналу антрепренёра. Хотя не было никаких занавесок и раньше, а вот подобной устойчивой яркости не ощущалось. Пушкин даже привстал от неожиданности на постели, а потом позвонил в другой раз.
   Но никто не поспешил прийти на его зов в почти музыкальной тональности. Вместо ответа за окном сверкнула молния, и послышался отдалённый раскат грома. Среди зимы! Почти наступившей зимы.
   Сделалось неуютно, жутковато и тревожно. Пушкин позвонил ещё раз.
   - По'лно-по'лно, милый Александр Сергеевич, шуметь-то почём зря. Всех мышей распугаете, кто ж вам тогда рукопись сыщет, а? Молчите? Удивлены? Не пугайтесь, пусть это будет вашим сном... Точно так-с, и путешествие ваше в декабре 25-го года тоже...
   Да-да, вот именно, - как у Татьяны Лариной. И не смотрите на меня ястребом, mon bon ami, не я ваше сокровище умыкнул! Просто знаю много. Нет у меня вашей пятой главы. Не-е-ету! Понятно? Сюжет помню, а вот рифмы так и путаются, словно на дредах у Боба Марли...
   - Вы кто? И почему позволили себе войти ко мне без стука? Я на службе его величества состою... И что за марлю вы упоминаете, сударь? Извольте говорить на русском!
   - Да знаем-знаем, какой вы, милостивый государь, служака! Покровительство император обещал, а чина всё же не′ дал! Уже двадцать восемь, а вы даже не камер-юнкер. Прозябаете... в таких-то солидных летах. Не дело гениальному литератору служить государю. Относительно специфики языка замечание принимаю. Тут спору нет. Виноват, исправлюсь. Желаете на русском? Извольте.
   Зовут меня Васс... Вассаргин Нифилим Агарестович. Демо... Демограф и географ, член Королевского Географического Общества Великобритании. Действительный тайный советник департамента Сыска и Находок Российской державы. Чиновник второго класса. Да, дорогой вы мой Александр Сергеевич, есть и такой в наших эмпиреях. Многое ещё вам неведомо, как же, как же-с.
   Александру Сергеевичу показалось, видел он совсем недавно эти насмешливые лукавые глаза, больше похожие на звериные, нежели на человеческие. Неужели? Не тот ли это офицер, с которым в дверях судьба столкнула? И не тот ли пёс, что во дворе ходил недавно тому, словно с цепи сорвавшись. Нет... Преображенец, вроде бы, помоложе выглядел. А сей господин... будто отец того императорского порученца. Летами старше значительно. Чудны дела твои, Господи!
   Или... вот. Во сне о Михайловском и поездке в столицу, когда он маску-то с незнакомца сорвал. Вот-вот, сон во сне. То же лицо, только там бельма были вместо зрачков!
   Незнакомец в маске! Точно, это он - спутать никак нельзя. Невозможно-с... Или просто плод воображения?
   - И да, и нет, дорогой мой Александр Сергеевич, - явно угадав мысленные сомнения Пушкина, заговорил человек, уютно устроившийся на краю кровати. Я и тот, и другой, и третий. Вместе с тем, я никто из перечисленных вами. Здесь всего лишь фантомы, коими я легко могу управлять, менять им форму и даже черты характера. Так уж повелось издревле, хе-хе. С кем не бывает-то.
   - А как это получилось? Вы... Вы... с нечистыми знаетесь? Или же сам... Вы - демон?
   - В некотором роде, если угодно. Однако расхожие представления сии о мироустройстве давно и безнадёжно устарели. Всё совсем не так, как вы себе навоображали. И не удивительно. Пообщаешься с подобным духовником-сатрапом, коим является ваш Леонтий Раевский, в итоге можешь получить превратное представление о чём угодно. Теолог и тюремщик, священник и лизоблюд имперских воззрений, цензор и недоучившийся философ в одном лице - чего, извините, можно ждать от такого несочетаемого сочетания, кроме полного и несомненного заблуждения относительно материального и духовного! И это не вопрос, дорогой мой Александр Сергеевич, а утверждение. Да и гуманитарный склад ума, коим вы обладаете, в данном конкретном случае не лучший советчик.
   Вот, скажем, что вы, мон шер, знаете о науках естественных? Не трудитесь отвечать, мне ведомы ваши лицейские успехи... э-э-э... в данной области. Естествознание вашему интеллекту не показано, мягко говоря, поскольку всё равно вы не сумеете запомнить ни единой формулы. Зато легко сможете произвести какие-то невидимые миру метафорические параллели и преспокойно восстановить то, что другие не смогут воссоздать никогда.
   - В том числе и похищенную вами рукопись - вы же её украли, не так ли? Вы намекаете, дескать, мне её следует переписать наново? Сначала надежду дарите, ваше сиятельство, когда на помощь мышей намекаете, а потом сами её и отнимаете. Нехорошо.
   - И опять, любезный Александр Сергеевич, вы всё неверно трактуете. Действительно, речь не о поиске, а о восстановлении утраченного фрагмента вашего романа пойдёт. Но учтите - похитил оный вовсе не я. Наоборот, стараюсь помочь изо всех сил будущему мировому классику. Осмелюсь предложить вам совершенно иной способ восстановления, а не тот, о каком вы подумать изволили. Подробности обсудим немного позже. А пока - смотрите!
   Внезапно спальное помещение преобразилось. Дальняя стена в нём завибрировала бесшумно, покрылась волнами ряби и... пропала. На её месте появился будто бы ещё один будуар, другое помещение, хотя такого попросту быть не могло - стена-то была наружной. Тем не менее, выглядела вторая комната совершенно реальной, и представлялась Александру Сергеевичу некой сценой без кулис.
   ...а там, как в театре китайских теней, только объёмно и чётко, словно в жизни... происходило нечто...
   И если б не знать, что в этом как раз месте - рубленая стена! Пушкин потерял дар речи, с удивлением и некоторым страхом всматриваясь в открывшееся новое око, проецирующее картины иного мира. В том мире отчётливо просматривался растопленный камин, обильно чадящий сизым дымом. Однако угару дымного, невесомо забирающегося под самый потолок, не имелось вовсе, точно и не дурман от чадящих поленьев кверху шёл, а эфир струился, подкрашенный каким-нибудь ловким пиротехником в ангельском облике. Лицом к очагу и спиной к Пушкину сидел господин в странном одеянии, по-видимому, иностранец, поскольку на Руси такого точно не носят: укороченный сюртук, рубаха с немыслимо длинным воротом, кусок чёрной материи поверх - обмотан вокруг шеи, и подобие мужицких штанов вместо лосин или рейтуз, но уже и изящней. На ногах - туфли, похожие на дамские, но без каблука.
   Человек нервно шевелил затылком, поправлял что-то на лице, похоже - повязку на глазу. Потом он повернулся почти анфас в сторону Пушкина-наблюдателя, и тому сделался видным лорнет. Нет, не лорнет. Две линзы, каким-то чудесным образом сидящие на носу этого господина без посредства дополнительной ручки. Ах, вот оно в чём дело - к стёклам приделаны заушники. Очень удобно. Помнится, брат Лев Сергеевич рассказывал, будто видел нечто подобное на голландском посланнике, но самому поэту такого технического совершенства видывать не доводилось. Заушники - вот, оказывается, как всё просто!
   Человек бросал скомканные листы в камин. Бумага вспыхивала ярким пламенем, но, представьте себе, не горела...
   - Эх, Михаил Афанасьевич, Михаил Афанасьевич, - сетовал некто незримый со знакомыми интонациями. - Сколько же раз вам говорить, любезный мой человек - рукописи не горят... даже когда сгорают физически. Уж вы-то могли бы, наконец, определиться! Ведь современник Вернадскому Владимиру Ивановичу, слава... э-э-э... Создателю! Неужли, ничего о ноосфере не слыхивали, голуба моя? А ещё просвещённым господином слывёте в своём кругу. Не зря, ох, не зря Сосо вас нюней и слюнтяем величал.
   В темноте отчётливо прорисовывались силуэты двоих, одного, сующего листы в очаг, и второго, пеняющего первому на его непонятливость. И тут Александр Сергеевич с удивлением констатировал, собеседник, с которым он сам совсем недавно общался, перенёсся по ту сторону, не производя никаких движений и преспокойно оставаясь рядом с ним, сидючи в кресле. Оттого и голос знаком!
   - Вы не таращитесь так, дорогой мой. Там тоже я. Но не фантом, а настоящий. Я преспокойно могу быть и там, и здесь. Только нельзя мне одновременно в одних и тех же пространственно-временных координатах находиться, оттого и фантомы появляются. Впрочем, вам до конца всё равно не понять. Лучше просто поступим следующим образом, душа Александр Сергеевич: вы отправите свою нижнюю челюсть на подобающее ей место и попробуете послушать разговор, какой наблюдаете на галосфероидном зерцале.
   Пушкин с трудом сдерживал нервную дрожь. Но отреагировать иначе, отлично от того, как попросил его Вассаргин, он не решился... Просто понял - в этих обстоятельствах лучше всего подчиниться демону... Да, точно, демону. И вовсе Вассаргин не сиятельство, а нечисть, ловко принимающая произвольную личину, оборони, Господи, от лукавого, к греху нас толкающа, да непотребствам наущаша!
   - Клянусь, Соломоном! - вскричал Вассаго по ту сторону. - Вы струсили! Вы боитесь опубликовать свой роман исключительно по причине своих, мягко говоря, нелюбезных отношений с одним замечательным горцем? Вы же потом себе не простите. Неужели вас оставит равнодушным тот факт, что никто из современников не узнает о нашем существовании... пусть даже и в настолько гротесковой манере?
   Ах, сафьяновый вы мой, не стоит мне рассказывать, что никто ваш роман не напечатает в этой стране... Ай-ай-ай, не притворяйтесь - вы наверняка прекрасно понимаете, о чём речь веду. Вот именно - за границей, там будут рады издать, если преподнести материал как следует-с, с соответствующими комментариями... А вы испугались! Так-то, сударь.
   Вассаго красовался на фоне пылающего камина, походя на заправского беса, хозяйничающего в преисподней. Он прохаживался вдоль вибрирующего водораздела между двумя мирами, поигрывал бровью, победно цыкал зубом. Фалды фрака развевались раздвоенным змеиным языком, временами напоминая причудливый хвост. Складывалось впечатление, что он исполнял номер на публику. Причём с явным удовольствием.
    - Мужчина... настоящий мужчина - стайер, которому всё время передвигают финишную ленточку! А если он ещё и беллетрист... если он гениальный беллетрист, то ему придётся бежать к самому горизонту, упираясь в его край, но никогда не достигая. А вы, Михаил, свет, Афанасьевич, вдруг отчего-то решили, что имеете возможность стать посредине пути и никуда не стремиться. Отчего-с?
   - Хорошо, вот вы говорите, мол, не горят рукописи. А как же быть со вторым томом "Мёртвых душ"?
   - А вы-сами-то видели сеанс этой литературной пиромании? Вот то-то! А может быть, и вовсе не существовало второго тома, Гоголь просто придумал его. Ну написал кое-какие наброски, а дальше кишка тонка оказалась. Вот он и тронулся, словно скорый поезд "Воркута - Ленинград", хи-хи.
   Без Александра-то Сергеевича у нас и крокодил, как говорится, не родит, ни кокос не почкуется... Верно излагаю, господин будущий камер-юнкер (Вассаргин-второй повернулся в сторону зыбкой стены воздуха разделяющей "актёров" и "зрителей"; явно был уверен, ЧТО ЗА НИМ НАБЛЮДАЮТ, и знал, КТО ИМЕННО наблюдает)? Ты смотри-ка, застеснялся. Головой задёргал. Ну уж ни к чему своим-то ребятам впаривать, дескать, не ваших чудотворных рук дело! Хотя... в каком году мы Александра Сергеевича прихватили? Конец 27-го... Тогда верно, о "Мёртвых душах" ещё и речи не шло. Это после "Онегина" уже...
   И не смотрите на меня своим ястребиным взором, милейший Михаил Афанасьевич, будто бы вам моя печень улыбнулась с Прометеевой подачи Кавказского разлива. Так оно всё обстоит, как я здесь изложил. А вы говорите, мол, Гоголь... Враки-с. И похоронен вовсе не он на Даниловском-то кладбище. Кто-кто? Двойник-с... Для чего так-то вот? Не уполномочен-с. Не пришло ещё время обо всём вам докладывать. Потерпите. Он (многозначительно скосил глаза вверх) терпел, а вы-то - чем лучше?
   Тут первый Вассаргин, щёлкнул пальцами, и стена вновь восстановилась в гостевом номере, затянувшись мгновенно. Никого, вроде, и не было вовсе в помещении буквально мгновение назад.
   - Зачастую мир умозрительного влияет на реальность больше самой реальности... - произнёс ночной гость тоном, не терпящим возражений. Даже тараканы перестали шуршать за комодом от его зловещей интонации.

*

   - Как вы это проделали? - спросил Александр Сергеевич, примерно представляя себе ответ. - Кто вы? Ответьте, прошу вас прямо. Кто вы: демон, бес, ангел, посланник Господа, Создателя нашего... сам Сатана, наконец?
   - Кто я, да кто я. Мелочи, совсем не существенно. Скажу одно: я тот, кто помогал сыграть Николо Паганини на одной струне... Своим личным синтезатором "Yamaha" пожертвовал... Впрочем, вам не понять, что такое синтезатор. Я тот самый, кто палил костры с еретиками в Толедо и учил Торквемаду петь пионерские песни. Я - это тот, кто наводил стрелу Вильгельма Телля при помощи датчика тепловых излучений, кто знакомил Казанову с дамами, влияя на них телепатическими средствами. Ни одна из прелестных особ не отказала Джакомо! Этим горжусь. Я - существо, не давшее Веничке Ерофееву загнуться раньше времени в электричке Владимирского направления и помогшее его больному воображению сверстать рецепты коктейлей не на живую нитку, а в типографской свежести офсета!
   Я - это тот, кто маскировал портрет папы Юлия Второго (в миру - Джулиано Делла Ровера), полуулыбкой Джоконды, кто почти три года позволял простой арабской труженице Шахерезаде не стать наложницей похотливого, но жалкого в своих простатических потугах Шахрияра, кто облучал... пардон, обучал Марию Склодовскую-Кюри управлению "невидимыми лучами герра Рентгена", знакомил со свойствами полония и радия, наивно полагая, что человечество станет лучше от полученных знаний.
   Впрочем, вам ничего не скажут некоторые из перечисленных имён. Извините, увлёкся - перечисленные мной люди родятся намного позже. Но продолжу, ибо поведал далеко не всё из того, что хотел.
   Я - тот, кому царь Соломон, великий повелитель демонов и победитель Китовраса, доверял самое тайное и позволил нанести на свою ЧАШУ четырёхмерные координаты пространства-времени.
   Демоны, ангелы, Создатель... Вы хотите знать о Создателе? Так я заставлю Вас содрогнуться. Какой же ОН создатель, если сам сотворен был силою ВАШЕГО, человеческого воображения! И мы тоже - и ангелы, и демоны. Мы также порождение коллективного человеческого разума.
   Мысль материальна, куртуазный вы мой Александр Сергеевич. И не просто материальна, но и способна создавать материальные объекты, которые, сами творения вашей человеческой мысли, тоже могут созидать силою интеллекта. Вы, люди, это делаете неосознанно, а мы творим то, что пожелаем, только нематериальное... умозрительное... вот беда. Осязаемое, физическое не про нашу честь. Исключительно видения. Один лишь мо'рок...
   Но мы нетленны и хотим большего. И для того, чтобы воспользоваться своими возможностями, соединив их с мыслями людей, мы, чистые и нечистые, привлекаем смертных для воплощения своих затей. Что поделать - бодливому демону рок рогов не' дал, к сожалению.
   Вы, люди, создали нас бессмертными, закрыв себе дорогу в расширенную вселенную, где время может быть изменено в обоих направлениях, как и любое другое измерение. Своими противоречиями, заблуждениями и трусостью замуровали себя в трёхмерной клетке. Теперь в четырёхмерье живут только те, кого вы явили в мир силою своего воображения. И здесь обретается ОН, якобы Творец... Но его никто никогда не видел. Демонов, ангелов, домовых, леших - сколько угодно, а ЕГО - нет. Никто и никогда не видел этого, с позволения сказать, Создателя! Понимаете, Александр Сергеевич, как же страшно, когда ты БЕССМЕРТЕН, а тебя НИКТО и НИКОГДА?.. Вот то-то и оно... Если бесконечно долго смотреть на Вечность, в один прекрасный момент начинаешь постигать - она наблюдает за тобой и потешается над твоей беспомощностью.
   Когда-нибудь наше поганое мироздание улетит в тартарары, когда кто-то из нас, нечистых, захочет прекратить своё бессмысленное существование... Но когда? Даже у бессмертных нет возможности переноситься по оси минк сколь угодно далеко. Выбрасывает назад, к точке начала путешествия. Посему нельзя достоверно установить, ГДЕ это случиться, в какой точке четырёхмерного мира.
   Ось минк, что за термин? Ох, Александр Сергеевич, не знаю, как и сказать, наивная вы душа. Если б вы о трёхмерном пространстве что-то помнили. Абсцисса, ордината, аппликата. Так вот, есть ещё и четвёртая ось - ось Минковского, сокращённо - минк. То, что вы, люди, называете временем. Время - такое же координатное понятие в четырёхмерье. Ничем от прочих не отличается. Вот поэтому мы, демоны, можем появиться в практически любой точке, как вам кажется, необратимого исторического процесса.
   Необратимость... Да, всё верно, существуют ограничения. Не позволяющие бессмертным самостоятельно вмешиваться в трёхмерные процессы людей. Наблюдать - сколько угодно, а вмешиваться не получается. Для чего? А чтобы не нарушить причинно-следственных связей, ибо транзакционными процессами мы переводим мир из одного состояния в другое не частично, а ЦЕЛИКОМ. Правда, теоретически такое вмешательство возможно, но для его активации, необходимо оказаться в пространстве Минковского кому-то из вас смертных. Раньше подобный фокус-покус умел делать царь Соломон, коему я служил в образе демона Вассаго.
   Царь Соломон очень щепетильно соблюдал табу на внесение изменений в трёхмерности из четырёхмерного пространства. И нам, демонам, спуску не давал, владея тайнами заклятий. Держал нас, невероятно ретивых, амбициозных, самоуверенных в узде при помощи древних заклинаний. Вот он-то, царь царей, понимал, что бессмертные - суть порождение смертных, их разума, который вечен. В отличие от плоти, подверженной процессам тления. Из праха в прах, как говорится.
   Вот вы, небось, думаете, mon cher, будто бы совсем невозможно прекрасно себя ощущать, коли только наблюдать дозволено (не знаю, каким уж хитрым манером, однако), когда сделать ничего невозможно. Пожалуй, да. Скукотища ещё та. Попробуй-ка, живи себе безо всяких шалостей. Так ведь и загнуться можно с тоски в одночасье. Но нет!
   Знаете, порой и наблюдение за миром смертных очень интересно. Именно оттуда я и узнал содержимое вашей рукописи. Да-да, милостивый государь, через плечо вам порой заглядывал. А потом ещё текст, тот, что в вашей рукописи в будущем, ВАШЕМ, человеческом будущем, читал. Таким образом получается, смогу я помочь, милый вы мой Александр Сергеевич.
   Вижу по огню в глазах ваших - прониклись вы моими словами, любезный Александр Сергеевич. Я всегда говорил, что вы самый настоящий гений... раз так ловко всё на интуитивном уровне осознаёте, даже не имея представления о физике пространственно-временных перемещений.
   - Вы хотите сказать, господин Вассаргин, что можете вернуться на сутки назад и забрать у меня мою рукопись пятой главы с тем, чтобы доставить её прямо сюда?
   - Нет, мой дорогой. Совсем уж просто не получится. Мне самому нельзя. Табу. Я уже объяснял...
   - Разумеется, разумеется. Не вы, а этот ваш... офицер-преображенец.
   - Верно, взял бы легко... Да и взял, собственно, но не мой то офицер и не по моему наущению, представьте себе. Кто-то из демонов подурачиться измыслил. Теперь спрячет в надёжном месте, дабы двести лет пролежала рукопись и не попортилась нимало.
   - А зачем?
   - Видать, хотят потом бесценную рукопись обменять на что-нибудь...
   - На душу?
   - Вполне возможно.
   - А вы мне поможете, стало быть, всё вернуть без потерь?
   - Не так всё просто, мой милый... Ну, допустим, заберет кто-то из мною зомбированных ваши бумаги, как только вы покинете почтовую станцию (нам-то, демонам, самим в руки материальные предметы взять невозможно, помните, надеюсь?), принесёт сюда. А дальше начнётся что-то непонятное. Подумайте, Александр Сергеевич, хорошенечко. Есть одна рукопись у нас, но есть и другая, её забрал офицер-преображенец. Но как он мог забрать то, что взяли ДО НЕГО? Не мог... Но, тем не менее. Рукопись у него... парадокс? Парадокс! И, в этой связи, неизвестно, как поведёт себя система (сиречь - мироздание наше) на переходе из одного состояния в другое.
   А если ещё и учесть, что возврат процесса развития в исходную точку станет невозможным по банальной причине: исходных точек окажется сразу две... Для пространства Минковского нет понятия раньше или позже, есть лишь две четырёхмерные точки, равнозначные... И куда будет откатываться мир в своей динамике? Вы сможете сказать? Вот и я не могу. Параллельные миры? Что ж... Гипотеза неплоха, ха-ха... Но ведь тогда всякий раз - даже при случайном откате - будут плодиться новые пространства, а, стало быть, и нас, нечистых, да и вас, смертных, станет больше. Думаете, никто допреж нас не желал бы плодить избыточные сущности? Желал, однако ж кишка тонка оказалась. Хотя... мысль сама по себе... Да-да, после соображу, как ею воспользоваться. Нет-нет, что вы, Александр Сергеевич. Это я не вам...
   Говоря коротко, не вдаваясь в подробности процесса, скажу только - напрямую перемещать физические предметы мы не станем, душа моя, и не просто по капризу демоническому, а с определённой целью - не разрушить заведённый порядок, в котором существуем.
   Таким образом, поступим мы с вами, милейший Александр Сергеевич совершенно иначе. Что называется, без каких-либо переносов материальных объектов через четырёхмерное пространство. Всё будет значительно проще.
   О способах узнать хотите? Сейчас, минуточку...
   Почему вдруг не можете от тёмных сил принять подобный подарок? И не тёмные мы, хоть и демоны. Сами же нас такими придумали, а потом боитесь. А разум у нас точно - светлый!
   Что, вы говорите, будто и чистые смогут что-то предпринять. Ах, помилуйте, Александр Сергеевич, нежнейшая вы душа. Отпетые слюнтяи, они никогда ни на что не отважатся. Будут хворать в тоске и безделье, а и кончиком крыла не пошевелят, дабы положить конец всему этому... безобразию...
   Внезапно Александра Сергеевича потянуло в сон. Он не стал сопротивляться, полагая, и в его догадках имелась изрядная доля здравого смысла, отдадим должное интуиции поэта, что в данных обстоятельствах хороший полноценный отдых - лучший способ прекратить затянувшееся общение с нечистой силой. Не стал сопротивляться, а просто смежил веки.

*

   Ночь недавно-то и минула, а словно и не с Пушкиным всё было-приключилось. Но память прихотливо и ненавязчиво предлагала свои услуги, в красках и полутонах расписывая события на почтовой станции. Да, именно тогда Вассаргин, хотя какой там Вассаргин... бес, демон по имени Вассаго, предложил свои услуги по поиску рукописи.
   Пушкин вспомнил... как задремал тогда и будто на волшебных волнах тёплого океана покачивался под монотонность голоса своего ночного гостя.
   Вассаргин Нифилим Агарестович - не даром говорят, мол, ничто человеческое и нечисти не чуждо - вдруг принялся откровенничать, вспоминая службу у царя Соломона... Оказывается, и демоны подвержены ностальгии. Хотя, причём тут ностальгия, когда ты можешь заново всё пережить. И причём "одновременно" (достаточно некорректный термин для пространства Минковского) в разных точках ноосферы? Тут, скорее, жажда похвалиться возможностями перед смертным, козырнуть перед ним своим превосходством.
   И вдруг нечистый резко сменил тон, в голосе его послышались деловые нотки, отчего Пушкин немедленно пробудился.
   - А теперь - к делу, любезный мой Александр Сергеевич. Скажите мне, готовы вы заплатить самой своею жизнью за эту рукопись? Подумайте прежде хорошо, не спешите с ответом - не на экзамене.
   - Да... если окажусь уверен, что допишу роман до конца и стану потом первым поэтом Российской империи... и проживу до тех пор, пока не появится кто-то талантливей меня.
   - Хм, смело! Очень даже. Надеюсь, вы понимаете, с кем имеете дело, мой отважный поэт? Я обладаю очень большими возможностями. Мне дозволено то, что разрешено очень узкому кругу демонов.
   - Понимаю. Только душу продать не могу.
   - Что ж, тем лучше. Будем вести разговор более предметно. Не нужна мне ваша бессмертная душа, хотя и очень знатная добыча. Этим добром пусть светлые силы приторговывают. А что у нас? Так-так... семьдесят два месяца, бонус - Болдинская осень 1830-го года. За минусом комиссионных... А потом уже, как водится, не в нашей власти. Спасибо товарищу Бенкендорфу за наше счастливое Геккеренство, хех. Не обращайте внимания, господин будущий камер-юнкер о своём, о небесном припомнил.
   А далее Вассаргин говорил что-то уж совсем непонятное. О роковой дуэли на Чёрной речке, о пистолетах от Лепажа с серебряной инкрустацией, о проникающем ранении в брюшную полость.
   - Давайте вернёмся, Нифилим Агарестович, к вопросу возвращения рукописи пятой главы. Если я верно понял, её у вас нет, но вы можете каким-то образом вернуть содержимое, то есть сам текст, правильно?
   - Верно-верно. Но не спрашивайте меня ничего о подробностях. Почему да отчего именно так. Всё равно не поймёте всех деталей, а с ума свихнуться можно будет за милую душу. Вам нужно не это, правильно?
   - Мне нужен текст, поскольку в начале следующего года предполагается печать пятой главы отдельным изданием.
   - Вот и хорошо. Давайте, пожалуй, поступим следующим образом... Слухи уже давненько ходят, Александр Сергеевича, о небывалой памяти брата вашего. Вот и не станем народонаселению, так сказать, перечить. Наоборот, потрафим Льву Сергеевичу, дадим ему возможность в веках прославиться. Это он вашу рукопись по памяти и восстановит. Как вам данный ход, уважаемый? На мой взгляд, очень даже неплохо. Для легализации, так сказать, опознания.
   - Да как же возможно, позвольте? Лёвушка всего один раз и слышал-то. Я ему сам читал. Но вокруг народу было приизрядно: вино пили, разговаривали. Да ещё и перебрали тогда немного. А в пятой-то главе "Онегина", почитай, почти шестьсот строк, не меньше. Как тут запомнить? Никак невозможно, милейший Нифилим Агарестович. Только расстраиваете меня еще сильнее, батюшка. Нехорошо.
   - Не трудитесь, дражайший мой Александр Сергеевич, техническую сторону вопроса беру на себя. Где там братец ваш нынче служить изволит? На Кавказе? В Эривани квартирует. Так и не мешкайте, письмо ему пишите. На обстоятельства посетуйте, не позволившие вам рукопись в Петербург довезти. Глядишь, всё и сладится. Да не зыркайте на меня пронзительно своим эфиопским глазом! Точно, всё хорошо будет. Клянусь семенем годовалого дракона-индиго!
   Это - во-первых. А, во-вторых, разрешите вам доложить, что ходить в чужой устав со своим монастырём, хе-хе, - совсем уж поперёк нот, любезный вы мой! Что-то не так сказал? Ах, да, может быть, и перепутал. На мой взгляд, несущественное замечание. Знаете, милый мой - если нет у вас никакого конкретного плана относительно возвращения утраченного, то лучше послушать совета старших товарищей... которые, впрочем, не совсем и товарищи, ха-ха-ха...
   Сейчас мы закончим, а затем вы проснётесь, мой неверующий Фома, и сразу припомните, что братец ваш нечеловеческой, фантастической зрительной памятью обладает. Вот-вот... именно так. И обо мне вы толком рассказать ни полслова не сможете. А через пару деньков - и вовсе позабудете. Всего лишь - ночной кошмар, лёгкое наваждение, не более того. За за'мять лет, за призрачность видений умчит меня на шёлковом коне... что называется? Не помните, чья строфа, Александр Сергеевич? Оно и понятно, коли нет. Не сталкивались с этим наглецом, автором, так называемым, выходит... хе-хе... Как говорится, Бог миловал.

*

   "Вот и на тебе. Обещал демон, что не припомню встречи с ним, а я всё прекрасно удержал в памяти, мало того - осознаю детали и понимаю их суть. Выходит, не столь уж он и всемогущий? А вот относительно рукописи... Поверить ли ему? А что ещё остаётся-то? Всё-таки сам он бумаги-то и умыкнул с ложным преображенцем. В Петербурге начнёшь искать, ничего не сыщешь, всё равно, что вчерашний день в по'дполе шарить.
   С какой целью демонам автограф пятой главы, его, Пушкина рукой написанный, вдруг да понадобился? Совсем непонятно... А надежда на её возвращение всё ж остаётся, что нечистые текст вернут, не напакостив. Правда, совсем небольшая надежда. Иначе, зачем бы им самим к нему являться, да ещё демонстрировать примерно-показательно, что не горят рукописи? Удивительно - бумага, а не горит!
   А писатель тот, сидевший давеча у камина, кажется, очень знаменит. Но не из нашего времени. Не врут, стало быть, демоны о перемещении в любую точку исторического развития. Не врут.
   Займёмся делом, однако. Пока к завтраку не накрыто можно и письмо брату написать, да отсюда со станции и отправить. Только, чёрт возьми, где перо взять приличное? Эге, так вот же лежит парочка. Благовониями от них за версту разит, будто от Вассаго. И здесь всё предусмотрено. Так-так, где-то был мой дорожный пузырёк с чернилами...
   "Дорогой, родимый брат мой, Лёвушка..." Фу, сроду братца единокровного - завзятого гулёну, любителя выпить, повесу не называл подобным-то манером... А, вот и к завтраку зовут. Успел как раз письмо закончить. Теперь - собрать вещи и вниз. Посмотреть - ничего ли не оставил часом. Всё! Присесть на дорожку с саквояжем в ногах. Удивительная всё-таки эта гостевая комната. Вот и стена, на которой видение являлось. Ничем от прочих стен не отличается, а взглянешь на неё - мороз по коже.
   Однако... Что там господин в необычном лорнете о каких-то мёртвых душах говорил. Вот тоже мне забавный анекдотец - рукопись не горит. Надо будет рассказать кому-нибудь... Сюжет можно очень даже развить. Самому-то писать недосуг. С романом бы об Онегине разобраться.
   И, кстати, кто этот... как бишь его... Гоголь... Фамилия очень странная, малоросская, похоже. Хм, не знаю такого. Не помню. У него, как я понимаю, что-то с носом... не в порядке. Сам Вассаргин будто бы говорил братцу Лёвушке, а я - словно рядом присутствовал. Впрочем, верить ли? Сон, всё сон. Но очень уж странный. Как у Татьяны. Вещий?
   Так, может быть, оно и получится? Чтоб глава романа к своему автору вернулась..."

*

   Юнкер Нижегородского драгунского полка, принимающего участие в войне с Персией за влияние в регионе и присоединение Эриванского ханства к Российской империи, Лев Сергеевич Пушкин привечал в доме гостя. Незваного гостя полуношного назвавшегося Нифилимом Агарестовичем, действительным тайным советником. Хозяин его в дверях остановить даже не успел - настолько вошедший оказался напорист и уверен в себе, в своих полномочиях.
   С формальностями покончили быстро.
   - Хан Муграб удалой, где же VISA твоя? - выводил на удивление чистым и красивым итальянским тенорком Вассаргин... или, нет, наверное, не Вассаргин. Какой ещё Вассаргин? Не бывало в дворянской среде даже похожих фамилий. Нету в высшем свете его сиятельства Вассаргина, да и департамента Сыска и Находок не существует. Ни в Санкт-Петербурге, ни в Москве.
   Лев Сергеевич был уверен в этом наверняка, поскольку по долгу службы знакомился со структурой государственного управления Российской империи - много раз видел уложение о державной службе, да и табель о рангах также ведал не понаслышке.
   Не мог действительный тайный советник, чиновник 2-го класса, сам лично заниматься столь деликатным делом, как восстановление главы из романа в стихах. Сам, а не через порученца рангом пониже. Ну, на худой конец, велел бы доставить Льва Сергеевича в сопровождении жандармов в свой кабинет департамента. А тут... Что-то явно не так. Видать, нечисто дело-то. Может быть, Третье отделение за работу взялось со всей жандармской прытью легавых псов? Не успели город от перса освободить, а эти господа уже тут как тут.
   Видит бог, тайное дело. Ох, тайное!
   Немного чиновников в ведомстве Александра Христофоровича Бенкендорфа, но дело своё знают они отменно. Не зря же сам Наполеонов победитель в походе на Париж генерал-фельдмаршал Барклай - первый, как говорится, кирпичик в основу департамента и заложил.
   Меж тем Нифилим Агарестович чувствовал себя вольно, нимало не стесняясь. Уселся на оттоманку, накрытую роскошным ковром ручной работы, и говорил что-то малопонятное:
   - Вот ведь у нас что происходит: полностью отсутствует уважение к классикам. Чего только в сочинениях школяров обестолоченных не прочтёшь... какой только ерунды не узнаешь. Вот, скажем, о Николае Васильевиче... "Нос Гоголя был наполнен глубоким содержанием..." Или, того пуще, о героине графа Льва Николаевича... "Анна спешила на электричку, сломала каблук и свалилась на рельсы..." Впрочем, вам, мой милый, пока непонятен смысл вышесказанного. Постижение глубины данного вопроса... а не носа, кстати сказать, и не глубины железнодорожных путей относительно платформы Николаевского вокзала придёт к вам позже. Не станем уточнять, когда именно.
   Или... вот ещё "шедевр художественного слова", извольте полюбопытствовать. "Ямщик сидел на ко'злах кареты. Он был закутан в шубу из овчины, а внутри сидел барин". "Барыня ездила на коляске с приподнятым задом". Как вам сей экзерсис?
   Хотя, как говорится, не удивительно это, когда литературой управляются разного рода верхогляды с техническими воззрениями на структуру душевного устройства, когда одним из существенных литературных вопросов считается такой - какого цвета платье было на Наташе Ростовой во время её первого бала. Каково? Не трудитесь отвечать, сударь - всё одно не сумеете.
   Вы не смотрите на меня, будто на свихнувшегося, любезный Лев Сергеевич. Это информация, которая вам ещё неведома. И вообще-то мне и говорить не следовало. Много я тут чего болтаю, чего бы вам знать не положено. Но характер у меня такой. И будь на моём месте дем... чиновник помельче, можно было бы заработать... на орехи, ха-ха. Помните каламбурчик: и с тех пор о нём говорят, что, мол, пропал в Пуччини, и То'ска следовала за ним?
   Вассаргин говорил без умолку, но сменил игривый тон на более официальный, лишь усилия Льва Сергеевича в процессе поиска письменных принадлежностей увенчались успехом.
   - Однако к делу! Смотрю, бумаги у вас вполне хватает, чтобы всё уместить. Приступим, помолясь, как говорится в русских селениях.
   А дальше началось испытание. До самого утра Лев Сергеевич записывал пятую главу романа 'Евгений Онегин' с дребезжащего стылой жестью на морозном ветру голоса гостя. Надобно отдать тому должное - декламатор из Вассаргина получился бы отменный. А читал он, то и дело заглядывая в светящийся прямоугольник, будто бы служивший продолжением кисти правой руки 'тайного советника'.
   Ночной посетитель тщательно скрывал от Льва Сергеевича отдающий кладбищенским светом текст, складывающийся из вереницы бегущих снизу вверх строк, которые он и переводил в акустическую плоскость хорошо поставленным чтецким баритоном. И лишь перед самым окончанием диктовки незваный гость неловко дёрнул затёкшей кистью, и Пушкину удалось различить в сиреневатом свечении непонятное выражение - что-то вроде 'Хрестоматия для 9-ых клас...'. Там было ещё что-то написано, но Лев Сергеевич уже ничего не видел, поскольку Вассаргин вертел у него перед носом указательным перстом, напоминающим сильно располневший баварский копчёный деликатес к пиву, и говорил, будто нарезал слова от неприятного вида фразы-колбасы:
   - Вот ведь как-с, милостивый государь, я к вам со всей душой, а вы подсматривать удумали! Словно мизерабль какой, прости господи! Придётся после хорошенечко ваши мозги-то промыть, батенька мой.
   С третьими петухами исчезает лишь литературная нечисть, а действительные тайные советники, пусть и подложные - никогда. Нифилим Агарестович покрутил головой, отчего-то временами напоминающей волчью, и спросил:
   - Вот что, свет мой, Лев Сергеевич, переписать изволили? Что ж - и славно. Так-так, я ведь просил вас несколько исправлений показать, позачёркивать кое-что. Для правдоподобия, повторяю ещё раз, если с первого не дошло. И гению нашему, опять же поле для вдохновения... Новые рифмы, новые образы...
   Да и оригинал, автограф гения, что называется, отличный от первого издания, дорогого стоит. Это, знаете, собственно, теоретические рассуждения. Впрочем, вам знать абсолютно ни к чему... Ни к чему, я сказал! Ох, дошутитесь у меня, Лев Сергеевич, доиграетесь! На таможне одесской как бы не очутиться с вашими-то выдающимися способностями. А там заливы, лиманы, плавни, болезни всякие: малярия, водянка, что там ещё...
   Та-а-а-к, прекрасно. Вот сия строчка мне особенно нравится. За подобного рода находку на аукционе можно... Впрочем, опять я не о том. Вы спрашиваете, что вам делать? Так ведь оговорили уже. Вот получите письмо от брата, где он вам станет на Планиду сетовать, неожиданно лишившую его пятой главы романа, сразу ему сей опус и отправляйте. А про встречу со мной забыть придётся сразу, как исполните оговоренное.
   То есть как это, не забыть похожей встречи? Не забывается такое никогда, песенный вы мой? Не смешите меня. Я же из воздуха перед вами не материализовывался, серой не вонял, давненько нас царь Сол... государь император Николай Павлович к благовониям приучал, дабы с людьми приятное общение было, а не страх животный наружу бился от мракобесия. Вошёл я, как все приличные господа, через парадный вход. Даже сторожу полушку на чай подал.
   И какого рожна, спрашивается, вы меня забыть не захотите, коли я обыкновенный чиновник... но тайный. Уловили, ущучили?
   Ладно ужо разговорами-то пространство пустопорожнить. Давайте поглядим, что вы там такое написали, всё ли ладно, всё ли замечательно. Любопытно, что у нас получилось в самом начале. Посмотрим-посмотрим... Итак...
  
   Зима!.. Крестьянин, ног ни чуя,
   На дровнях обновляет путь;
   Его лошадка, снег трамбуя,
   Влачится рысью как-нибудь;
   Бразды пушистые взрывая,
   Летит карета удалая;
   Ямщик сидит на облучке
   В тулупе, в красном пояске.
   Вот бегает соседский мальчик,
   В салазки жучку посадив,
   Собой коня изобразив;
   Шалун уж заморозил пальчик:
   Ему и больно, и смешно,
   А мать грозит ему в окно...
  
   Прелестно, право слово, прелестно! И что характерно, неточности имеются. Ай, да Лёва, ай, да... хотя, конечно, пустое. Не по чину-то честь... быть сыном кобелиной подруги. Не напрягайтесь, вам не к лицу морщинить лицо, да и Болдино не для вас на Руси выстроено.
   Ну-у-у вот, дорогой мой Лев Сергеевич, о встрече со мной вам лучше забыть добровольно. И - никому! Упаси боже - сболтнуть! Понятно? А начнёте память напрягать, дежавю, дескать, и всё прочее, предупреждаю - плохо вам придётся. Про малярию с водянкой помните? Так вот - и не забывайте!
   Мы, разумеется, сможем задуть свечу вашего излишне памятливого сознания, но подобная поспешность может впоследствии сказаться на нервах, умственных способностях и прочее. Нежелательно. Вот с братцем вашим всё проще... Он, как оказалось, сам готов всё на мистику списать. Суеверие, вещие сны, фатализм... и прочие дремучие понятия. Это нам и на руку - сам себе всё внушит, что потребуется. Вы - другое дело. Так и норовите в кулачки кинуться или наперекор выступить, когда не по-вашему выходит. Сильное противодействие всегда вызывает сильное же воздействие, порой, настолько ассиметричное, лучше б вам и не знать, мой милый!
   - Вот вы, наверное, теряетесь в догадках, дорогой мой, кто я таков на самом деле? Да не тушуйтесь, я насквозь вижу!
   И отвечу я вам, Лев Сергеевич, со всей прямотой, на какую способен. Я - демон. Нечистая сила, если рассуждать, уподобляясь обычным смертным. Видите, вы даже испугаться не в силах. А почему, спрашивается? Потому, голуба моя, что мы, демоны, по своей сути являемся порождением вашего разума, то есть - одной крови, а, вернее сказать, одной мысли с людьми. Интересно, правда? Про кровь... я так - для пущего эффекта. Не нужно никаких клятв и долговых обязательств, написанных дрожащей рукой. Это сказки для егозливых неслухов, как вы понимаете. На самом деле - всё будет иначе.
   Вассаргин сделал паузу, глотнул разок-другой, припав к принесённой с собой фляге в форме черепахи, затем, выпустив три вокальных булькающих ноты из области диафрагмы, продолжил:
   - Душа, бессмертная душа - за автограф самого Пушкина. Обмен совсем даже неплохой... Как считаете? Откуда я его, сей автограф, возьму? Со стола в той самой почтовой станции, где остановится ваш братец во время путешествия в столицу.
   Вы говорите, как я, мол, сумею? Так для нас демонов не существует понятия времени... Мы путешествуем по нему, как вы, трёхмерные, по своему весьма несовершенному и ограниченному пространству. Для нас нет проблем с перемещением назад и вперёд по данной координате... которую вы и координатой-то не считаете, почитая за нечто особенное, за какую-то субстанцию эфира. Да-да, именно о времени я и говорю. А что тут представлять-то, милый мой? Вот, скажем, будь вы двухмерным и плоским человечком, не смогли бы, небось, вообразить, как подпрыгивать поперёк себя, да ещё и вверх. Вот так и в нашем случае.
   Нет-нет, успокойтесь. Невозможно нам, демонам, вступать в материальный контакт с артефактами трёхмерного пространства. Видит око, да зуб неймёт... Так что не тронем рукопись вашего братца, не сумеем попросту... Здесь без обмана. Да и насчёт остального тоже - не извольте сомневаться, Лев Сергеевич.
   Да господь с вами, дорогой вы мой, не делайте из меня монстра. Я всего лишь один из слуг Соломоновых. Вассаго, слышали, наверное? То есть, как это - давно умер? Для меня никто не умирает. С точки зрения демонов человек существует одновременно во всех своих ипостасях - от младенца до глубокого старика. Только вот отрезок его существования по четвёртой координате всегда конечен. Ну да, ну да... Бесконечных отрезков не бывает, здесь вы верно изволили заметить.
   А относительно души пошутил я. Ну, кому, скажите на милость, нужна душа? Какая от неё может польза в хозяйстве случиться? Зачем тогда стараюсь, брату вашему помогая? Считайте, из соображений альтруистических, сиречь - меценатских. Следуя за Креативным Творцом всего сущего, а не за тем добреньким дедушкой, каким вы себе мыслите Создателя - плод человеческого воображения.
   Вот, скажем, зачем Создатель, как вы его называете, придумал для людей, для смертных - деление на мужчин и женщин? А чтобы они чувствовали эрзац-бессмертие при помощи продолжения рода, в своих потомках, так сказать. Ангелы и мы, демоны, бессмертны и потому бесполы. Нам ни к чему размножаться. Обитатели небес и геенны огненной вечны, как сама вселенная, к которой они принадлежат...
   Впрочем, и небеса эти и полыхающий жаром ад - по своей сути не более, чем художественные образы, выдуманные теологами и мракобесами... ха-ха... Бесы - суть бесы. А вот мракобесы - сиречь бесы-пустышки, квазибесы из числа смертных. Путь их во мраке, поелику знания слабы и узкоспециальны. Следите за моей мыслью, любезнейший Лев Сергеевич. Я просто один из многих.
   Глаза демона Вассаго искрились звериным блеском, а указательный и средний пальцы на обеих руках, убранных за спину, были скрещены, когда он вводил юнкера в нужное ему психологическое состояние. И он чувствовал, что в этот раз не прогадал.

*

   На сером и набухшем от обилия влаги утреннем небе Эривани вдруг возникла огненная надпись "Purchase multum prospere gesta esset"6. Она посияла с минуту-другую, никого не потревожив, поскольку увидел её один только сторож с купеческих складов мануфактуры, да муэдзин, собравшийся призвать правоверных воздать хвалу Отцу Небесному с высоты минарета, построенного в годы династического расцвета Меликов Агамалянов. Надпись ненадолго озарила окрестные дома, лабазы, дуваны и лавки, а потом исчезла, оставив после себя необъяснимый и сладкий аромат Востока.
   Сторож отнёс видение на счёт своей сонливости и того обстоятельства, что в прошлое воскресенье не пошёл в церковь на службу, перекрестил зевающий рот и отправился открывать контору - вот-вот должны были пожаловать господа управляющий, счетовод и два оптовых покупателя - интенданты русской армии Паскевича. Муэдзин же оказался настолько старым, что поразить его воображение чем-либо представлялось совершенно невозможным. Он просто приступил к ежедневной процедуре подъёма на минарет.

***

   "К двухсотлетию со дня дуэли Александра Пушкина с неким Дантесом Жоржем Шарлем, хвастуном и щёголем, состоялся специализированный аукцион Сотбис, посвящённый раритетным артефактам, связанным с жизнью и гибелью великого поэта.
   Главной сенсацией торгов стало появление в числе лотов автографа Александра Сергеевича - рукописной версии пятой главы романа в стихах "Евгений Онегин". Ранее этот автограф считался безвозвратно утраченным поздней осенью 1827-го года на одной из почтовых станций между Москвой и Санкт-Петербургом. Сам текст был позднее восстановлен по памяти братом поэта Львом Сергеевичем Пушкиным, а рукописный автограф автора объявился спустя почти двести десять лет.
   Владелец лота Leon-Serge Cannon, пролежавший по слухам длительное время в летаргическом анабиозе, по результатам торгов попал в первую сотню богатейших людей королевства, как пишет журнала "Forbes". Знатоки физиономисты обращают внимание на портретное сходство нувориша с младшим братом классика русской поэзии".
  
  
   1 имеется в виду Александр Степанович Бируков цензор Петербургского цензурного комитета, член Главного цензурного комитета в 1820-х годах. Цензурировал произведения А. С. Пушкина, литературные альманахи ("Полярная звезда", "Северные цветы") и др. За свою придирчивость был постоянным объектом эпиграмм и насмешек, его имя часто употребляли как нарицательное для обозначения непреклонного тупого цензора.
  
   2 Франт - ученическое прозвище Александра Михайловича Горчакова, выпускника Царскосельского лицея, приятеля А.С. Пушкина, посвятившего себя дипломатической деятельности, главы русского внешнеполитического ведомства при Александре II, последнего канцлера Российской империи.
  
   3 Плетнёв Пётр Александрович - русский литератор, поэт и критик пушкинской эпохи; профессор и ректор Императорского Санкт-Петербургского университета.
  
   4 В 1813-ом году, парламент Великобритании выпустил специальный акт, по которому пустошь в Эскоте близ Лондона, принадлежавшая британской короне, отныне должна была использоваться для проведения королевских скачек, открытых для широкой публики.
  
   5 Всё царствование Александра I, и царствование Николая I до 1832-го года, ношение усов в действующей армии разрешалось исключительно уланам и гусарам. В 1832-ом году высочайшим повелением предписывалось носить усы всем генералам, штабным и обер-офицерам в обязательном порядке, а с 1847-г года последовало разрешение на ношение усов и для нижних чинов. Однако, имеются данные, будто ещё в 1823-ем году государь Александр Павлович разрешил ношение усов не только гусарам да уланам, но и офицерам гвардейских Семёновского и Преображенского полков.
  
   6 Purchase multum prospere gesta esset (лат.) - Покупка была очень успешной.
  

Пара слов вместо послесловия

  
   Меня всегда удивлял один факт. Существует теософское понятие - пути Господни неисповедимы. И оно воспринимается подавляющим большинством жителей планеты безоговорочно и без каких-то сомнений. Как данность, как аксиома. Зато уж проявления Диавола со товарищи всегда находит массу толкователей и знатоков манер нечисти. Во всяком случае - в художественной литературе. Что ни читатель, то референт самого Падшего - советует автору, что и как должно быть в действиях Диавола на самом деле, ибо автор всегда что-то недопонимает, неверно трактует, нелогично объясняет в художественных "сношениях с нечистою силой". По-моему, в этом изначально таится некий неверный посыл. Действия Падшего также неисповедимы, как и деяния Создателя.
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"