Время в пути от Суздаля к Владимиру прошло, словно в полусне. Всю недолгую дорогу Ждан пытался мне что-то растолковать, но задумываться над его словами у меня не было сил. Для Афанасия произошедшее у монастыря событие, похоже, не осталось тайной, он тоже ехал молча, лишь изредка покусывая свой ус. Если раньше я пребывал в некоторой надежде, что всё устроится само собой, без моего активного участия во властных разборках, то в нынешней ситуации рассчитывать на такое развитие событий уже не приходилось. Поскольку просто плыть по течению становилось невозможным, оставалось сделать выбор - вступать в интригу против Бориса Годунова или во всём следовать его воле. Ситуация складывалась как в поговорке - куда ни кинь всюду клин. Если бы вопрос стоял только во мне, то я бы, скорее всего, отступил, и далее покорно играл роль марионетки царского шурина и не сильно переживал бы по этому поводу. Материальная сторона вопроса меня совершенно не заботила, при всей роскоши даже царской жизни, по комфорту и количеству доступных благ она во многом не дотягивала до уровня материального состояния мало-мальски обеспеченного человека двадцать первого века. Патологическим властолюбием я тоже никогда не страдал, к возможной перспективе добиться практически неограниченной власти относился спокойно. Но меня окружали верящие в меня люди, поставившие на мою карту свои судьбы. Поскольку я никак не мог принять решение, подозвал к себе Бакшеева, одновременно отправив подальше с каким-то мелким поручением Ждана.
-Что скажешь, Афанасий? - мнение старого воина мне стоило узнать в первую очередь.
- Об чём? - попытался прикинуться пнём ветеран феодальных войн.
- Нет времени балясы особо точить, говори прямо, что думаешь.
- Мне, холопу, о княжьих делах невместно мыслить,- продолжал гнуть свою линию рязанский упрямец.
- Афанасий, коли не ты, кто скажет то?
-Правда твоя,- согласился Бакшеев.- Яз душой кривить не стану. По нраву ли мне тот путь, на который тебя родня материна Жданкиными руками вытолкнула? Нет, не по нраву. Пойду ли по твоему слову, куда велишь? Пойду, поздно мне господина менять.
- Почему поздно?
- Ты, княже, всю дорогу свои думы думал, а я свои,- хмыкнул Афанасий.- Приметил, что с утра нас выехало на двоих людишек меньше, чем вчера на ночёвку встало. Может, конечно, молодцы в Суздале загуляли, да что-то в сие не верится. Мню, мчат они уже с доносом на крамольные речи.
- Откуда знаешь про речи?
- Да по лицу твоему, на нём всё словно на белом листе всё написано, - вздохнул рязанец.- Смутил тебя Жданка, ради своей бездельной корысти!
- Дядька тут совсем не причём, - вырвался из моей груди вздох.
- Княже, сам помысли, как не причём?- начал мне зло выговаривать мой верный спутник. - Покуда жив и здоров наш великий государь Фёдор Иванович тебе от распри с первым боярином не жарко не холодно. Отчий престол тебя рано или поздно дождётся. Вдовьи царства на Руси хоть случались, да долго не держались. Вот Жданка то раскумекал, чего теряет, коли ты с царёвым шурином сладишь. Борис Фёдорович в ближние к тебе чужих не пустит, своими людишками окружит. Ведь дядька твой також к тебе во дворню всё своих сродственников да кумов тащит, чужих отодвигает. Вот коли ты завраждуешь с Годуновыми, Ждан у тебя останется первым слугой. Есть у твоего воспитателя заветная мечта - род свой до боярства довести. Он не токмо чужими, своей головой рискнёт, только бы потомки его в боярской думе сидели.
- Тучков мою благодарность давно заслужил, к тому же Годунов тоже не вечный. Так что рано или поздно получит его род свою награду, надо успокоить его,- такое у меня сложилось мнение о стремлениях Ждана.
- Вот поздно ему в тягость, ему рано охота, - хмыкнул Афанасий. - Вот от того тащит нас в распрю не подумав. Выждать надо бы, сил поднакопить.
- Нас? То есть ты тоже за заговор? - позиция удельного военноначальника меня озадачила.
- Борис Фёдорович не агнец небесный, особого добра от него ждать не следует,- разговорился Бакшеев.- Покуда ты в палатах пировал, яз ведь не токмо с тобой, но и в людских палатах сиживал. Послушал, чего Борискины холопы спьяну мелят. Сам знаешь, что у пьяного на языке, у тверёзого на уме. Много чего балакали его людишки, злыми делами бахвалились без стыда. При таком тестюшке долгие лета тебе будут, только ежели займёшься забавами пустыми. Коли, скажем, станешь ты Бога молить целыми днями напролёт, как наш великий государь, али даже пить-гулять с рассвета до первых петухов, иль с охот звериных или из опочивален бабьих не станешь вылезать - вот тогда ты Годунову станешь люб и приятен. Но коли ты самодержавно править станешь, то , мню, скоренько изведёт тебя тесть твой высокомудрый. Ведь он до правления жаден, словно пьяница до вина, и ревнив к власти, словно старец к молодой жене.
- Думаешь, он рискнёт венчаного царя погубить и престолом овладеть? Не столь он опрометчив, - не поверил я Афанасию.
- Расскажу тебе житейскую сказку, кою своим очами видел и ушами слышал, - продолжил свою речь старый воин. - Проживал в моём уезде сын боярский, поместьем его наделили по первой статье. Парень был удалой, женился на девушке-красавице. Жить бы им да добра наживать, но на полевой службе, в первый же год после свадьбы, поймал служивый стрелу татарскую. Вроде ранило легонько, но по приезду домой слёг и от огневицы помер. Детей им мужеска пола Бог не дал, поместье у вдовы отобрали. Ей нарезали землицы чуток, да и та нежилая. Пошла горемычная на дальнее богомолье, а вернулась с младенчиком. Возрастом тот ребеночек вроде прямой сын своего отца. Вдовица начала тяжбу за поместье, его ведь за сыновьями служивых оставляют. Пока челобитные шли, пока приказные думали, а государь указал - слух прошёл, дескать, помер болезнью младенчик тот принесённый. Поехали отписывать сызнова поместье, глядь - там мальчонка здоровенький бегает. Тока ранее вроде мастью был белявый, а нынче потемнел волосом, прежде казался крепышом - ныне словно тростиночка. Стали дознаваться у матери, говорит, болезнь так ребёнка поменяла. Где правда, где ложь - только Богу ведомо. Вот так осталась вдова помещицей. Такие то чудеса на Руси случились из-за двух сотен десятин, да десятка семей крестьянских. Чего из-за целого царства может статься, того даже мне на ум не придёт.
- Значит, мнишь, я сразу после свадьбы могу на свете не зажиться?
- Яз того не говорил,- усмехнулся пожилой дворянин. - Ты сам промолвил. Вот ответь на вопрос, почему я ныне рядом с тобой еду, а не в холодной землице лежу?
- Не знаю, Бог хранил, - ответ мой звучал вполне традиционно для здешних ушей.
- На Господа надейся, а сам не плошай,- Бакшеев наставительно поднял указательный палец. - Оттого, что меня ещё родитель мой покойный учил, дескать, когда собираешься в лес на оленя, не забудь и рогатину от медведя.
- Понятно, значит надейся на лучшее, готовься к худшему, - что ж, тут не находилось темы для спора, эта истина звучала непреложно во все времена.
- Вот-вот. Ты, княже, первого на Руси боярина за Агафона не держи, - Афанасий оглянулся по сторонам и понизил голос. - Мню, ныне он в такой силе, что и царь поперёк него слов не скажет. И ведь Борис Фёдорович эдакую силищу забрал не щучьим велением, а своим хотением. Так что, не обдумав сперва, сразу ввязывать с ним во прю, тоже самое, что угодить как кур во щи.
Решившись, я пересказал Бакшееву все события прошлой ночи. Практически дословно передав разговор со старухой, мне показалось уместным умолчать лишь о её высказываниях про моё происхождение. Желание выговориться оказалось настолько сильным, что я не захотел утаивать даже о гибели следившего за нами паренька.
- Вот дела,- протянул Афанасий, сдвигая на лоб шапку и почёсывая затылок. - Заварил Жданка кашу, лихоманка его забери. Теперь, волею али неволею, а все мы, твоя челядь, одним миром мазаны. Э-эх, негоже о сём горевать, но жаль, что второго соглядатая подручник твоей сродственницы, бабки Яги, упустил. Ладно. Чему быть, тому не миновать, надо нам с дядькой твоим наперёд уговориться.
- О чём уговориться? - куда клонит удельный воевода, я не понимал совершенно.
- О том, что сказывать станем, когда нас в Разбойном приказе в очи в очи ставить учнут, - буркнул Бакшеев.
Что ж, действительно, умудрённый опытом рязанец начинал готовиться к самому худшему. Непротиворечивость показаний имела в это время огромное значение. Практика пытать всех проходящих по одному делу подследственных до тех пор, пока их свидетельства не станут единогласными, приносила свои плоды.
- Мне наверно тоже стоит с вами обсудить, что рассказывать, - промямлил я растерянно.
В прошлой жизни, у меня, к сожалению, имелся опыт участия в следственных мероприятиях, причём далеко не в качестве потерпевшего. Да и к худшему развитию событий я себя вполне морально подготовил, хотя предчувствие ожидавших меня лютых методов допроса заставляло замирать сердце.
- Зачем? - искренне удивился Афанасий. - Ты чего скис, княжич? Али мнишь, что тебя с нами заедино к пытке приведут? Кто ж явно-то царскую кровь мучить решится? Сроду о таком не слыхивали на Руси. Все твои грехи на нас взыщутся. Тебе тайного злодейства беречься следует.
Именно этот короткий монолог старого служивого заставил меня принять решение. Какой именно из возможных вариантов развития событий подарит моей стране и населяющим её людям процветание, я не мог ни угадать, ни просчитать. Но то, что путь полного согласия с Борисом Годуновым сулит неприятности моим близким людям, мне удалось осознать вполне ясно. А именно они, мои удельные сподвижники, стали здесь для меня истинной семьёй. За прошедшие в новом мире четыре года я свыкся с ними, стал воспринимать их как неотъемлемую часть своего бытия. С кем я мог бы вести себя настолько искренне, как со Жданом и Афанасием? С новым окружением мне опять пришлось бы таиться, лицемерить и возвращаться в уже давно отброшенный образ несмышлёного ребёнка. К тому же, окружавшие меня ближайшие помощники оказались вполне готовы ради моих, пусть и не совсем ими правильно понятых, интересов рискнуть не только своими жизнями, но и судьбами своих детей и родных. Пусть даже мотивация их поступков не являлась полностью альтруистичной. Ждан грезил о возвышении своего рода, что ж такая мечта наверняка овладела бы большинством современных ему дворян, доведись им волею случая оказаться приближенными к наследнику престола. Афанасий не страдал частнособственническими желаниями, но он без всякого зазрения совести лоббировал интересы всей служилой корпорации, возможно даже, не отдавая себя в этом отчёт. В любом случае, их верность много для меня значила. Поэтому интриговать, пусть даже самым неблаговидным способом, против облечённого властью правителя для меня с моральной точки зрения казалось достойнее, чем предать интересы ставших близкими людей.
Нашу беседу прервал возвратившийся Ждан. Направив свою лошадь между нами, он попытался таким нехитрым манёвром оттереть от меня Афанасия. Оскорблённый таким неуважением Бакшеев потянулся за нагайкой. Я попытался остановить намечавшуюся свару, приказав им двигаться по разные стороны от себя.
- Моё место у твоей десницы, Афонька должен слева ехать, у шуйцы твоей, - начал отстаивать свои, якобы ущемлённые, права Тучков.
- Ты, стяжатель, - аж задохнулся от возмущения старый воин. - Променял нашу судьбу на звон гнутой полушки, так ещё и особого почёта требуешь?
- Чего мелешь, пень трухлявый? Совсем из ума выжил? - вступил в перепалку дядька. - Яз при царевиче служил, когда он ещё в зыбке лежал. А вот из какого болота ты вылез мне не ведомо. Живёшь только милостью нашей, а кормящую руку кусаешь, пёс!
- Сейчас яз тебя за энти речи сабелькой то попотчую,- заорал Бакшеев и стал заворачивать коня.
- Разъехались в стороны! - закричать мне пришлось во всю силу своих молодых лёгких, иначе вполне могло случиться кровопролитие.
На мой крик к нам, пришпорив своих скакунов, подлетели дворяне удельного конвоя. После небольшой сумятицы порядок восстановился, и мы продолжили путь. Занявший своё законное место справа Тучков светился улыбкой как начищенный самовар.
- Погляжу яз на тебя, как ты на дыбе радоваться станешь, - процедил сквозь зубы не отошедший от ссоры Бакшеев.
- Говори да не заговаривайся,- огрызнулся мой воспитатель. Не прекратишь лжу свою извергать, так стану царевичу челом бить, чтоб головой тебя за обиду мою выдал.
- Бесстыдная твоя рожа,- не успокоился Афанасий. - Яз сроду душой не кривил, а ты вообще прямо жить не умеешь. Чего хорохоришься? Всё мне князь Дмитрий поведал, про все твои козни рассказал.
- Неужто, правда, государь? - Ждан потрясённо смотрел на меня. - Никак обольстил тебя этот аспид? Пригрели на груди змеюку подколодную, ябеду зловредную. На серебряники годуновские польстился, Иуда?
- Не предатель он, дядька, - прервал я обличающую речь воспитателя. - Афанасий с нами заодно, в верности его нет сомнений.
- С чего бы? Потому что он такое про себя молвил? - упёрся Тучков.
- Ты, Жданка, за меня людей не суди. Судить моё право по отечеству, или ты стал выше государя себя мнить?
Я сознательно обратился к своему воспитателю уничижительным именем. Хотя Ждан испытывал ко мне явно отеческие чувства, но делегировать ему право говорить от моего имени и принимать за меня решения, не было у меня и в мыслях.
- Помилуй меня, господин мой, за вину мою, - произнёс традиционную фразу Тучков. - Корю себя, дурня неотёсанного, за то, что дерзнул перечить тебе.
Выражение лица, однако, у дядьки оставалось весьма обиженным. Говоря вполголоса, я успокоил своего воспитателя, и заверил его, что всегда буду нуждаться в его советах. За произошедшей перепалкой чуть не позабылось самое главное.
- Что делать станем, когда извет на нас подадут? - вопрос этот явно стоило задать уже давно.
- Какой извет? - встрепенулся Ждан.
- Ты что ж, только деньги считать умеешь? - съязвил Бакшеев. - Один конюх от нас отъехал невесть куда. Про второго, Митьку, уже знаю, упокоили.
- Кто сбежал? - растерялся дядька.
Пробежав глазами по нашему невеликому отряду, он шумно выдохнул. - Так Сёмку яз сам вперёд послал сеунчем, дабы известить царственную инокиню Марфу, мать твою.
- Твою мать, - слова эти я повторил одними губами, без звука, но кажется, мои спутники всё и так поняли.
Чтобы удержать в себе простонародные доходчивые слова, мне пришлось несколько раз медленно вздохнуть и выдохнуть. Не став дожидаться пока их князь переведёт дух, мои приближённые опять затеяли спор.
Нет, для них выяснение кто тут старше, кто должен командовать и кто перед кем отчитываться явно являлось вопросом первостепенной важности. Но мне стало очевидно, что с таким подходом мы каши не сварим. С такой организацией дела не то, что заговор, рыбалка на пруду окажется проваленной.
Частично своими словами, местами прозой, я пересказал своим спутникам басню "Лебедь, рак и щука".
- Когда в товарищах согласья нет, на лад их дело не пойдёт. И выйдет из него не дело, только мука, - повторил за мной Бакшеев, и, обращаясь к Тучкову, добавил. - Мотай на ус, казначей. Истинно ведь, коли станешь мне перечить, доведёшь нас с тобой до пытошных застенков.
- Энто кто чьему нраву перечит? - опять завёл свою шарманку Ждан.
Мне опять пришлось выступить третейским судьёй, и довести до своих ближайших помощников порядок определения старшинства. Моим вердиктом старшим в походах назначался Афанасий, а при нахождении дома или в иных удельных городах начальником становился Тучков. В любом случае, каждое принятое решение они были обязаны доводить до моего сведения, и за мной оставалось право принять его или отвергнуть.
Несмотря на то, что Суздаль находился от Владимира всего в сорока верстах, к окраинам древней столицы северных русских земель мы подъехали уже затемно. К тому же заморосил холодный осенний дождик, и я предложил расположиться на ночлег в стародавнем великокняжеском сельце Боголюбове.
- Государь, потерпи, - обратился ко мне Ждан. - Ещё чуток и до Княгинина монастыря доберёмся. Заночуем в тепле и сухости, отужинаем доброй пищей, а не крестьянской снедью.
- Да пустят ли нас на постой в женский монастырь?
- Кто ж Дмитрия Ивановича Углицкого не пустит?
- Разве есть там, где спать?
- Как не быть то, родимый. Челядь в людских палатах поставим, сами с детьми боярскими в келье твоей матушки разместимся.
- Да как же мы там поместимся?
- Эх, в тесноте, да не в обиде. Не кручинься, всё ладком устроим, - успокаивал меня верный дядька.
Неспешно переговариваясь, мы подъехали к самому городу. Пока я размышлял, как мы будем объяснять своё появление у ворот города, и не придётся ли нам дожидаться воеводы, для разрешения проехать за стены, навстречу нам двинулся всадник.
Не приближаясь к наверняка надёжно запертым вратам Владимира, конюх, доставивший мне своим отсутствием столько волнений, повёл наш отряд в сторону вдоль городских укреплений. В темноте стены казались неприступными, но стоило чуть приглядеться, сразу становилось ясно, что их лучшие времена далеко в прошлом. Земляные валы осели, ров местами до верха заполнился сброшенным туда мусором, деревянные городни разъехались и зияли провалами. Вдруг наш проводник остановился, и чуть подумав, направился прямо к чернеющему в полусотне шагов валу. Тут же мой дядька дал команду и моего коня крепко подхватили под уздцы спешившиеся служки. Приглядевшись, я понял, что в этом месте находчивые горожане протоптали тропинку, прямо через осыпавшиеся укрепления. Преодолеть их оказалось не сложнее, чем неглубокую балку.
Дальше наш путь лежал так же вдоль стены, но уже внутри города. Сколько я не присматривался, так и не смог разглядеть ни решёток, ни караулов. Отличие, в плане ночной охраны, от Москвы оказалось разительным.
Оставив позади пару десятков извилистых улиц и переулков, мы, наконец, приблизились к конечной цели нашего путешествия. Едва наш отряд, чавкая по уличной грязи копытами своих лошадей, приблизился к монастырской ограде, заскрипела отворяемая калитка. Пригибаясь к луке седла, я, вслед за спутниками, проехал внутрь обители. Там нас уже ждало немалое количество народа. Кто-то из ожидавших нас служек бросился принимать поводья, кто-то освещал нам путь факелом. Меня верхом, держа под уздцы, подвели к высокому крыльцу двухэтажных хором. Не успел я соскочить с коня, как ко мне в объятия, с пронзительным криком, бросилась дородная женщина.
Хоть я её не узнал, догадаться, кто это могла быть, не составляло никакого труда.
- Доброго здравия, матушка, - фраза являлась столь же заурядной, сколь и необходимой.
Хотя чем жалобней инокиня Марфа, урождённая Мария Нагая, причитала, чем горючее она рыдала, тем сильнее во мне крепла вера, что всё происходящее не более чем актёрская работа на публику. Не знаю, откуда взялось у меня это убеждение в фальшивости происходящего. То ли от того, что, не смотря на плач, моя здешняя мать ни разу не прервала свой монолог и не сбилась ни в одном слове. То ли от того, что цеплялась она за меня уверенно, фиксируя в объятьях как в борцовском захвате, не давая вырваться и убежать, как бы мне этого не хотелось.
Наконец представление с названием "встреча любящей матерью блудного сына" завершилось, и меня повели вверх по лестнице в палаты. Пройдя через несколько горниц, мы оказались в трапезной палате. Столы стояли уже накрытыми, уставленные на них яства поражали изобилием.
Посадив меня во главе стола, матушка примостилась рядом и тут же шуганула намеревавшегося усесться с нами Ждана. Вообще, оказалось, что немудрёную мебель расставили так, что расстояние от ближайшего сотрапезника до меня вышло шагов десять, да и сидели мы с матерью выше всех, на какой-то, уставленной на помост лавке.
Удивлению моему не было предела. Поразили меня кушанья. Мне и прежде доводилось питаться в монастырях, но такой разнообразной снеди и разносолов я раньше не видел.
- Как поживаете матушка?
- Как же яз могу поживать? В тягости и лишениях, света белого в своей кельюшке не вижу, всё терзаюсь как там мой сыночек, мой соколик ясный, поживает.
- Келья твоя матушка, надеюсь, не слишком мала? - меня кольнуло раскаяние за то, что эта довольно молодая женщина обречена остаток своих дней провести в каменном мешке.
- Невелика, как видишь, - вздохнула монахиня.
- Где вижу? - не понял я намёка.
- Дык вот, - бывшая царица обвела рукой.
- Эта горница? - до меня по-прежнему не доходило.
- Палаты, вот сии убогие палаты и есть моя тихая келлия, - развела руками моя мать.
У меня, в самом прямом смысле, упала челюсть. Значит вот эти-то двухэтажные хоромы, и являлись скромной кельей родительницы моего здешнего тела.
- Не так уж эти палаты и дурны,- мне хотелось сказать, что для монастыря они слишком роскошны, но я удержался.
- Да-а? - довольно склочно протянула матушка. - Ты на терем царевны Параскевы поди-ка погляди! У ней и светлицы в вышину в три рядка, и своя конюшня, и голубятня даже пристроена для потешек с птицами. А за что ей? Это ведь братец твой сводный её облагодетельствовал, раньше то она в Горицком монастыре, в курной избёнке вековала. А она-то ведь тока царевна, потому как муж ей царевичем помер, да к тому ж бесплодная. А язм есть царица, вдова царя и мать наследника престола всея Руси! А терплю такие обиды и поношения.
Инокиня Марфа после таких слов даже собралась поплакать, но, видимо, весь запас слёз она истратила ещё во дворе, потому дело обошлось лишь всхлипами да громким высмаркиванием.
Пожилой стольник почтительно поднёс к нашему столу блюдо с разделанным оленёнком. Я с удивлением наблюдал, как мать выхватила из груды жареной плоти кость с огромным куском мяса и жадно впилась в него зубами. В процессе еды она откинула за плечи свою подбитую тёмным соболиным мехом накидку - палию, явив на свет шёлковую рясу и украшенный драгоценными камнями серебряный крест.
На моих глазах оказались повергнуты в прах все известные мне устои монашеской жизни. Я ведь доподлинно знал, что в этой эпохе монашествующим строго заповедано питаться любой мясной пищей. Даже в праздничные дни их самой изысканной пищей должны были оставаться рыба и растительное масло. Крайне порицалось религиозными правилами нахождение в келье любых посторонних людей, тем более другого пола. Тут же гуляло с полсотни народа, да и, похоже, проживало с пару десятков разнополых слуг. Прислуживал гостям и собственный монахини виночерпий, причём я готов был ручаться, что разливаемый им напиток, совершенно не церковный кагор. Для полноты картины не хватало только музыкантов и скоморохов, но я подозревал, что если гости разгуляются и до этого дело дойдёт.
Утолив голод, старица Марфа приступила к просвещению своего неразумного отпрыска. За неполные полчаса на меня обрушился поток бесполезной информации. Мне поведали обо всех перенесённых за четыре года обидах, явных и мнимых, а так же довели до сведения огромный список недругов и совсем короткий перечень друзей. Не дожидаясь конца повествования, я сделал для себя несомненный вывод - моя номинальная родительница оказалась полностью поражена эгоцентризмом. Причины этого события лежали на поверхности. Местные власти, как государственные, так и церковные, явно полностью потакали высокородной инокине. Видимо, никто не желал ссор с матерью наследника престола. На этом фоне у женщины, и ранее наделённой незаурядным эгоизмом, крайне разрослось самомнение. Судя по её словам, царский трон находился от нас на расстоянии вытянутой руки, оставалось только не растеряться, вовремя свою десницу протянуть, и взять столь вожделенную власть.
- Приводили ко мне ведунью, - горячо шептала мне матушка. - Бабка та узрела, что уже к Сретению царю старому не жить. Надо тебе к этому сроку на Москве быть, сразу повелишь схватить самочинного правителя и его зловредную сестру.
Разглядев в моих глазах немой вопрос, она с прежним пылом продолжила убеждать. - Не сумлевайся, всё по-нашему выйдет, мне сие через заклятое слово в грядущем ведунья показала.
- Да кто моего приказа послушается?
- Тебе через две седмицы полных тринадцать лет стукнет, - наставительно произнесла бывшая удельная княгиня. - Твой батюшка, государь Иван Васильевич, как раз в этом возрасте самовластно на отчий престол сел. А как сие случилось?
- Как?
- Да вернувшись из-под Волоколамска с охотничьей забавы, велел своим псарям схватить первого боярина, Андрея Шуйского, да зарезать на заднем дворе, без суда и приговора. И никто не посмел твоему отцу перечить, что он велел, то челядь и сделала. Ясно, как надо с дерзким холопом поступить?
Не дождавшись от меня утвердительного ответа, инокиня разозлилась. - Что ж в тебе за заячья душонка! В чью ж ты породу таким хоронякой то вырос? До седых волос за мамкин подол прятаться станешь? Ладно, сама за тебя постараюсь. Отпишу писульку к оружничему Богдану Яковлевичу, он при оказии за тебя с делом управится. Тока, чтоб ему не смел ему перечить! Да чтоб из-под руки у него не выходил!
Разговор мне перестал нравиться совершенно, и я резко встав с лавки, потопал из трапезной. Жующие люди оторвались от еды и проводили меня изумлённым взглядом. Инокиня Марфа пошла вся красными пятнами, но от окрика удержалась. Под её яростным взглядом стихло начавшееся в зале движение и все пирующие снова склонились над своими кушаньями.
Добравшись до отведённой мне под ночлег палаты, мне пришлось кликнуть Бакшеева и сообщить ему, чтоб готовился к отъезду засветло. В сильном раздражении я сел на лавку, и прислонившись к стене моментально отключился. Мне показалось, что не прошло и пары минут, как Афанасий уже тряс меня за плечо и шептал на ухо. - Все служилые изготовились, князюшка, тебе только дожидаемся.
Выйдя из терема в сырой уличный туман, я вскочил на подведённого коня. Мне не хотелось задерживаться тут даже на минуту. Однако как только мой конь стал разворачиваться, на его пути оказалась закутанная в чёрное женская фигура. Она схватилась одной рукой за поводья, другой уцепилась за стремя, и уткнулась лицом мне в высокий сапог.
- Прости, сынок, за слова непригожие мать свою убогую, - простонала Мария Нагая.- Неужели так и расстанемся, толком не свидевшись? Не рви сердце материнское, не съезжай со двора без благословления.
Хоть мне и хотелось отпихнуть хитрую интриганку ногой, но нарушать на глазах удельного дворянства общепринятые правила приличия не стоило. Я сошёл с коня, поклонился и поцеловал спешно поднесённую икону. Потом этот образ завернули в расшитую ткань и бережно передали на сохранение Ждану. Со всеми этими обрядами выезд задержался практически на час. Всё это время инокиня Марфа старательно отыграла роль беспричинно обиженной матери. Когда мы выезжали из подворья обители, она даже рухнула на колени посреди раскисшей грязи и, протягивая ко мне руки, протяжно зарыдала, словно на похоронах.
Мне хотелось как можно скорее покинуть Владимир, но как назло, наш отряд при подъезде к земляному валу столкнулся с отрядом городского воеводы. Почтенный старец, окольничий Иван Михайлович Бутурлин, спешил засвидетельствовать своё почтение младшему брату царя. Отделаться от этого убелённого сединами заслуженного воина оказалось никак не возможно. Поэтому после упорного спора наша кавалькада проследовала к владимирскому Успенскому собору на литургию. Во время торжественного богослужения я разглядывал главный храм древней столицы северной Руси. Даже в это время, далеко ушедшее от удельного периода, Владимир считался первым среди городов русских и в государевом титуле писался впереди Москвы. Именно здесь, в этом соборе, венчались на княжение первые московские великие князья.
После церковной службы я вышел на свежий воздух. На улице распогодилось, и от стен храма открылся чудный вид. Внизу плавно извивалась река Клязьма, а за ней от горизонта до горизонта простиралась Залесская Русь.
От восхищённого разглядывания окрестностей меня оторвало деликатное покашливание сзади. Когда я повернулся, старенький воевода с трудом согнулся в поясе и, подметая улицу длинным рукавом, произнёс. - Князь Дмитрей, не побрезгуй нашим угощением, прояви милость, пожалуй к моему скромному столу отобедать.
Отказываться значило нанести серьёзную обиду, бывалый воин её явно не заслуживал. Пришлось нам опять отложить выезд и направляться к воеводскому двору. Тот находился в кремле, только вот самой городской цитадели уже практически не существовало. Стены давно сгнили и развалились, крепость выглядела как после артиллерийского обстрела.
- Что ж такой непорядок в городовом деле, - слегка попенял я Бутурлину.
- Яз токмо с сего года на воеводство сюда расписан,- сконфузился седобородый окольничий.
- Разве нельзя с Нового года хоть чего поправить?
- Так яз всего двадцать дней как на службу сюда из Ливен приехал, разве чего можно успеть?- удивился Иван Михайлович.
Я про себя чертыхнулся, вроде, сколько времени прошло, а что новый год тут начинается с первого сентября, всё никак не привыкну.
Стол у воеводы оказался действительно небогатым. Бутурлин долго извинялся, дескать, вотчинные его людишки ещё не успели подвезти припасы к новому месту службы, а от местного люда корма не велики.
- Уважь старика, говори с ним поласковей, - увещевал меня шёпотом на ухо Ждан. - Их род старый, залуженный, они сейчас с Годуновыми местничают. Судят сии споры не в их пользу, так что у Бутурлиных на род годуновский зуб ныне имеется.
Уговаривать меня особо не пришлось, грубить человеку, проведшему сорок лет в сражениях и походах, я вовсе не собирался. К тому же события прошлого меня сильно интересовали, а воеводе такое внимание к его былым ратным трудам весьма льстило. Вспоминал он неудачную Ливонскую войну, рассказывал про сражения в придонских степях с крымскими татарами и запорожскими казаками.
- Я думал, мы с запорожцами мирно живём, - отреагировал я на его сообщения.
- Все они воры, что донские казаки, что волгские, что черкасы, все одним миром мазаны,- буркнул достопочтенный воевода. - Но донцы и волжане хоть наши воры, исконные, а черкасы чужие, ляшские. Они и промеж собой секутся, за рыбные тони да звериные ловли.
- Кто сечётся?
- Донские разбойники с днепровскими, - пояснил Бутурлин.
- Ну, против татар то они заедино сражаются?
- И такое случается, - согласился воевода. - Кто их там разберёт, когда они с нехристями воюют, а когда милуются.
- Так уж и милуются?
- Всякое я видывал, - вздохнул Иван Михайлович.- Видал, как казаки жизнь свою кладут за веру православную, видал и как прямо басурманам турским да крымским служат.
Мне в очередной раз пришлось задуматься. Что-то в своём мире мне не доводилось слышать, чтоб казаки переходили на службу к своему извечному врагу. Толи и здесь имелись очередные отклонения от моей реальности, толи воевода зачем-то на вольных станичников наговаривал.
- Князь, не в обиду тебе будет сказано, ты ведь молод ещё совсем, во внуки мне годишься, - старика явно обидело недоверие. - Поживи с моё, послужи государю на полуденных рубежах лет двадцать, всякого насмотришься. Сам подумай, с чего сей воровской вольнице жить? Хлеба они не пашут, стад не пасут.
- Рыбу наверно ловят, - неуверенно произнёс я. - Ещё воинская добыча.
- Какая у ночных татей воинская добыча? - начал сердится Бутурлин. - Когда они на войну ходили иначе как наймитами? Яз сколько помню, ни упоминаю случая, чтоб казаки своей волей с ордой на прямой бой выходили. Они оттого жита не сеют и изб не заводят, чтоб на одном месте не оседать. Чуть крымское войско в степь выйдет, как все эти воры со всеми своими атаманами бросают свои пожитки и бегут в чащи, да в те, что поближе к нашим рубежам.
- Нет, ну донцы в степи бьются, охотятся на малые татарские отряды,- принять взгляд воеводы на казачью вольницу я не мог.
- Бьются, - хмыкнул окольничий. - Вор у вора дубинку скрал, вот и вся битва. Барантуют друг на друге, то бишь стада отгоняют, да мстят за обиды, как и промеж кочевыми юртовщиками случается. Все они одной масти. Как татары так же и казаки, не за честь головами рискуют, а за добро награбленное. Хоть, твоя правда, ежели бежать у них не выходит, что у тех, что у других, жизнь свою на чужие меняют задорого. Ну, так и крыса, в угол загнанная, со свирепостью невиданной бросается.
Похоже, почтенный военноначальник видел во всей этой малой степной войне лишь конкуренцию разных банд. Что ж, для человека, всю жизнь служившего московским государям, в основном, за честь и почёт, взгляд его был вполне характерный.
- Так вот, послушай, княже, старика, - горячился Бутурлин. - Поселяются сии воры, беглые холопы, рядом с купеческими шляхами. И собирают с торговых людей дань за проезд, дескать, за охрану их от разбойников. А сами-то те первые разбойники и есть, ибо тех, кто без оплаты мимо них едет - грабят и убивают. Случалось, и государевы посольства грабили. Черкасы сели на торговом шляхе из Крыма в Литву, донские казаки на пути из Азова и Перекопа на Русь, гребенские на сакме от Тамани к Астрахани, да терских перелазах переняли, через которые купчины к горским людям испокон веку ездили. Ну а волгские сам ведаешь, где балуют. Мало сих татей порубежные воеводы перевешали, они всё плодятся, словно тараканы.
Всё это время Ждан довольно сильно пихал меня ногой под лавкой. Действительно, теоритический спор о роли казаков в охране границы явно не стоил испорченных отношений с многочисленным служилым родом. Поэтому я постарался перевести беседу на более приятные для старика темы. С наибольшим удовольствием Бутурлин вспоминал о тех военных походах, в которых он осуществлял верховное командование, или по здешнему выражению, расписан на большой полк первым воеводой.
- Вот, стало быть, изменили государю пять лет назад черемисы. Яз всех бунтовщиков под корень извёл, все их деревеньки велел выжечь, а семейки крамольников вырубить. До Страшного суда меня помнить будут!
На мой взгляд, тихий марийский народ не заслуживал такого свирепого умиротворения. Хотя, с другой стороны, может эта народность и стала в будущем такой спокойной и мирной, потому что всё буйные её представители встретили на своём пути людей подобных Ивану Михайловичу.
Разговоры и воспоминания о прошедших битвах затянулись за полночь. Только ближе к полудню следующего дня наша удельная дружина оставила за собой древние Золотые ворота и выбралась на московский тракт. Общим советом с Афанасием и Жданом мы решили ехать в Москву. Такой путь, по нашему суждению, должен был снизить подозрительность центральных властей и лично, Бориса Фёдоровича Годунова.