Апрельские новеллы

Ракеты

- Кто это? Вы звоните Кате? Хватит, прекратите - она не может подойти, она больна! - стук, короткие гудки. Никита и слова сказать не успел.

Он выходит на балкон, свешивается вниз. В ноздреватом мартовском сугробе квадратная дыра - могила его смартфона. Наверняка полёт был последним в его короткой электронной жизни.

Она больна! Катя больна всегда - таково её свойство. Она читает медицинскую энциклопедию, и каждую неделю умирает от новой болезни. Катина мама периодически устаёт волноваться и отправляет дочь в психушку - чтобы полечить свои нервы. Железная логика!

Никита тянет руку, прихватывает за самый кончик ветку растущей у дома берёзы. Раньше ветка простиралась аж до самого окна, но когда Никита нервничает, то обдирает с неё сучки и листики. Экономно - чтобы хватило на много лет. Но всё-таки уже приходится тянуться - не улететь бы вслед за телефоном.

Никита обламывает сучок, суёт его в рот - горько. "Это - траур по моей жизни". Какая универсальная цитата! Ноги у него мокнут и мёрзнут - он стоит на снегу в носках. Но его это не волнует - он не Катя, и не заболеет от такой ерунды.

Над пустым грязно-снежным вором с криком носятся вороны. Ивы и берёзы чёрны и неопрятны. Небо серое - тоже грязное. Мерзкий месяц март - всё грязнющее, а воздух как из стекла: прозрачный, но острый и твёрдый.

Совсем недавно был февраль, ему исполнилось 15 лет. Они отмечали это событие вдвоём с Катей в туалете 15 отделения, там она написала ему на руке номер своего городского телефона. Высший знак доверия - Саша по прозвищу Энкиду, общий их друг, говорил, что на СМС и звонки на мобильный она не отвечает никогда. Но телефон у неё зачем-то есть. Одно из странных явлений жизни.

Они сидели на полу и говорили о ерунде. О серьёзных вещах в 15 отделении не поговоришь - у всех путаются мысли и едва-едва ворочаются языки. Подростков от серьёзных переживаний лечат там правильными лекарствами - ни на какие подвиги сил от них не остаётся.

Они так долго сидели и праздновали, что дверь выломали санитарки. Катю после этого мама забрала домой, а Никита торчал в больнице до середины марта - за "ужасное поведение" на две недели задержали выписку. Энкиду утешал его, что теперь их выпишут вместе, и потом они найдут Катю. Но, как обычно, сразу же пропал, как только вышел из автобуса в городе. Вот ещё один человек, купивший мобильник неизвестно зачем. Пиши, звони - никакого эффекта.

Порывом ветра с деревьев на Никиту сбросило хорошую порцию мокрого и твёрдого снега. Он стряхнул ледяное крошево с плеч и волос и укрылся в доме. Вот что надо сделать - найти Олю, Катину подругу. Её адрес знает он. А она знает Катин адрес. Всё просто. Всё гениальное - просто!

Никита обулся, набросил на плечи куртку и вышел из дому. Предстояло пройти пешком километров 8, и он на ходу стал набрасывать в голове кратчайший маршрут, наиболее удобный в это время года.

Март. Всё завалено снегом, а под ним - разливанное море талой воды. Значит, его путь лежит по главным улицам. Дворами пройти - невозможно. Зато по относительно ровному тротуару можно идти, не глядя под ноги - они сами найдут дорогу. А самому можно свободно глазеть по сторонам на любимое зрелище - весенний город.

Мокрые дома, мокрые деревья. После тёмного февраля краски мира - как нежная акварель. Пусть грязноватая, с потёками. Но в лужах и между ветвями - синяя, чистая эмаль неба. Света много. Зимой темнота скрадывает пространство, улицы - узкие подземные коридоры. А сейчас видны даже самые дальние закоулки дворов. Там дети играют в первопроходцев, проваливаясь сквозь истончившийся наст в глубокие лужи. За ними бегают мокрые клочковатые собаки. Кому-то мама кричит с балкона не очень печатные слова - и её можно понять! Первопроходец вымок с ног до головы и перемазан грязью сильнее помоечных псов.

Но вот впереди мост - мощная эстакада, шестиполосная, над железнодорожными путями. С него видны новые районы города, за ним начинается центр. Старинные дома из красного кирпича сменяются серыми советскими коробками, а потом - целая улица купеческой лепнины и штукатурки. И всё это древнее великолепие изуродовано вывесками бесчисленных кафе и магазинов. Три километра по оживлённому проспекту, поворот налево. Теперь камень сменяется деревом. Покосившиеся, утонувшие в земле деревянные дома - резные ворота, наличники, ставни.

Дом с драконами - вытянули шеи по углам крыши. Теперь направо - перейти дорогу, нырнуть в узкий переулок: за деревянными древними улицами спальный советский квартал. Гранитная лестница во двор, третий подъезд. 145 на домофоне, "Это я" - стандартный ответ всех всем. Бегом на 5 этаж, на повороте выбрасывать тело вверх, раскручиваясь на перилах.

Оля открывает дверь. Она в дурацком чёрном топике и короткой юбке. Думает, что оделась вызывающе. Никита невольно усмехается. Оля думает, что он рад её видеть. Стаскивает с его плеч куртку, в нетерпении подпрыгивает на месте - то на одной ноге, то на другой - Никита долго разувается.

Они идут на кухню. Он просит её позвонить Кате - лучшей подруге мама ответит. Или пусть скажет адрес - он пойдёт к ней.

- Никуда ты не пойдёшь! - говорит Оля, и садится ему на колени. Она тяжёлая и противная, но поделать ничего нельзя - если её прогнать, она обидится и утаит Катин адрес. Никита предлагает пойти к Кате вдвоём.

- Погуляем! - говорит он многозначительно. А сам, не особо надеясь на спасение, тащит со стола Олин телефон и набирает СМС Энкиду - приходи к дому с драконами, срочно! Оля целует его в щёку липкими от помады губами и встаёт - хочет включить музыку и поставить чайник. Никита облегчённо вздыхает. Телефон позвякивает - высвечивается ответ: Скоро буду! Дело за малым - вытащить Олю из дому.

Звучат Битлз из хриплых колонок, дребезжание на высоких нотах режет слух. Но Оля уверена, что именно это и называется "аутентичное звучание". Она намерена устроить романтический вечер - у неё всегда такие намерения, и об этом знают все. Даже 15 отделение не смогло ничего изменить. Но Никите не до "романтики". Он велит ей одеваться - нас ждут. Тебе написал Саша, он уже ждёт нас!

Какое счастье, что Оля никогда ничего не помнит и верит любой ерунде, сказанной с серьёзным видом! Она поспешно натягивает тесную курточку и высоченные сапоги, обматывает шею длинным-предлинным вязаным шарфом неведомого цвета. Она называет это модой, Никита считает это безвкусицей, но молчит - ему нет дела, пусть выглядит как дура - её полное право. В принципе, он сам в рваных кроссовках, коротких джинсах и древней куртке, сто раз заштопанной, выглядит не лучше.

Энкиду ждёт их во дворе - в такт музыке из наушников трясёт лохматой головой. Руки в карманах - перчатки забыл, а пальцы тонкие - мёрзнут. Март. Солнце светит, но всё-таки холодно.

- Веди нас! - говорит Саша Оле.

Всего два слова! И она послушно увлекает их за собой. Сашу она слушает. Никита пожимает ему руку - уже не в знак приветствия, а благодарно. Они идут быстро, поддерживая Олю за локти с обеих сторон - у её сапог скользкая подошва, а под водой на дороге - накатанный полупрозрачный лёд.

Сколько идти? Никита не знает. Они удаляются от центра, идут то ли на юг, то ли на запад. Внезапно перед ними вырастает рынок. Оля задирает голову, привстаёт на цыпочки - ищет над палатками купол часовни, ориентир. Вот он. Они сворачивают налево, идут сквозь торговые ряды строем, расталкивая всех на пути.

Пахнет рыбой, деревянной посудой, свежим хлебом, гнилыми овощами и много чем ещё - неповторимая композиция весеннего рынка. Но вот перед ними часовня. За ней - нужный дом. Оля вспоминает, что не хотела говорить Никите адрес и начинает цепляться ногами за дорогу. Но Саша уже вычислил окна, следом - квартиру и подъезд по ним (он очень умный). Они теперь волокут Олю за собой. Выглядит это так, будто она пьяна, а они тащат её подальше с людных улиц, скрывая от позора.

У подъезда Энкиду закрывает глаза - высчитывает номер квартиры. И набирает его на ощупь - 87. Цифры как в номере телефона. Звучит голос Кати:

- Кто это? Анны Львовны нет дома!

Никита кричит:

- Это я!

И рывком открывает дверь. Катя не нажимала на кнопку домофона, но сила любви велика. С косяков сыпется штукатурка, магнитный замок жалобно пищит. Все трое входят в подъезд. Этаж первый. Дверь нужной квартиры открыта, Катя стоит на пороге. Саша кланяется, здороваясь. Никита, остолбенев, стоит на месте. Оля громко целует его прямо в губы.

Они сидят в Катиной квартире, пьют из чайника красное вино - домашнее, из яблок и красной смородины. Разговор не клеится, все молчат. Саша подаёт идею:

- Давайте новости почитаем, потом обсудим их. Англичане обсуждают погоду, русские - новости. Давай, Катя, включи нам компьютер, зайди в Интернет.

В Интернете, увы, ничего хорошего не пишут. Теракты по всему миру. Наводнение в Индии, наводнение в Крыму. На Дальнем Востоке цунами смыло треть Хабаровска: Северная Корея испытывала на Японии ядерные баллистические ракеты, но попала в Тихий океан.

- Я не буду это обсуждать, - говорит Оля, - я буду бояться! Они ведь и в нас попасть могут!

Все смеются, даже Катя: до их города из Северной Кореи ничего не может долететь - слишком далеко. Но Оля думает, что Корея и Дальний Восток - это что-то вроде пригородов. Саша видит, что она боится на самом деле.

- Почитай нам книжку, Оля! - говорит он.

Никита молча завидует его умению вести непринуждённую беседу. Оля удаляется к книжному шкафу. Катя наливает всем ещё вина. Чайник опустел, и она идёт на кухню - там, в большой бутыли из толстого стекла, вина ещё вполне достаточно.

Оля раскрывает большую книгу в серой обложке наугад, читает медленно и старательно:

- От ко-това и кошкина у-ку-шения бывает зеле-ность тела! Ой, какие ужасы! И разве так пишут - укушения?

Саша кивает с умным видом:

- Пишут. Укушение - это если сильно укусит. Бывает сначала синесть и фиолетовость, а потом и зеленость, такие вот дела!

Они выпивают ещё вина. Оно лёгкое, ароматное и сладкое - можно выпить зараз целый стакан. Катя берёт у Оли книгу, открывает ближе к концу, читает с выражением:

- Трава сова страшна! - она вздыхает и засовывает книгу между подушками дивана, на котором они сидят.

Все молча потягивают вино. Оля норовит обнять Никиту, и выливает половину своего стакана ему за шиворот. Катя злится - по ней это всегда видно, у неё останавливается взгляд и белеют губы. Она встаёт и уходит в другую комнату. Саша укоризненно толкает Никиту в плечо и уходит за ней. Они остаются с Олей вдвоём, она вытягивается во весь рост на освободившемся диване, кладёт голову ему на колени. Никита не обращает на неё внимания, наливает себе ещё вина.

Проходит то ли десять минут, то ли полчаса. Из комнаты Кати раздаются звуки, которые можно понять совершенно однозначно. Никита хочет вскочить, но Оля и выпитое вино не дают - он падает, прямо на столик, валится с ним на пол. На спину ему льётся оставшееся вино из чайника, в грудь врезаются осколки раздавленного стакана.

Оля не слышит грохота - она спит, хотя и лежит теперь на полу. Никита замечает, что по его лицу катятся слёзы. Но встать он не может - вино коварно приковало его к полу. Ему горестно, больно и неудобно, но он засыпает. А может быть, просто теряет сознание.

Когда Никита приходит в себя, перед ним уже не пол, а потолок. Кто-то перевернул его. Дышать тяжело - рубашка на груди заскорузла от крови и вина, и порезы от стакана болят сильнее и сильнее от каждого вдоха. Никита приподнимает голову. Перед ним диван. Привалившись к нему спиной, сидят Оля и Саша-Энкиду. На диване лежит Катя. К раздавленному стакану, разбитому столику и разлитому вину прибавились разорванные картонки от таблеток.

Оля видит, что он проснулся, и говорит:

- Она подумала, что ты умер. Перевернула тебя, а из тебя кровь бежит.

Саша молчит и разглядывает потолок. Никита опускается на пол в полном бессилии и опустошении. Те таблетки, которые выдают завсегдатаям 15 отделения, нельзя запивать вином. Он думает о том, что зря вышел из дому. Надо было прыгать вслед за телефоном из окна. Скоро придёт Катина мама. Что мы скажем ей?

Никита произносит последние слова вслух, но никто не отвечает ему. Все молчат, никто не двигается. "Вот оно, дно жизни" - думает Никита. И больше не успевает подумать ничего. Город, нечаянная цель второго запуска корейских ракет, исчезает с лица земли в огненном вихре.

Волосы

От нечего делать она разглядывала потолок и стены. Они были грязны. Местами, там, где отвалилась штукатурка, проглядывал кирпич симпатичного красного цвета или торчала проводка. На полках вдоль стен лежали и покрывались пылью продукты. Старший продавец называла их "стандартный набор алкоголика": водка, пиво, дешёвый портвейн, хлеб, консервы, сухарики и чипсы. И шоколадки - для "дам".

Контингент в магазине бывал соответствующий. Оля сто раз хотела сменить работу, но в городе с этим был напряг, увы!

Дождь сходил на нет, в стеклянную дверь били последние, редкие и крупные капли. Ливень выполоскал окна, и стали видны: мокрая зелень - чахлая, городская; серый мокрый дом напротив; улица, по которой стекала вниз, к реке, мутная мусорная вода. Под летним солнцем всё это радостно блестело. Вернулись кассирши, сетуя, что не пошли курить попозже.

Когда Оля шла домой, солнце уже клонилось к западу. В тени новых, высоких домов было зябко: от реки поднимались волны влажного воздуха. Будь ещё чуть прохладнее, они бы стали клубами тумана.

Лифт в её подъезде не работал. Пришлось восходить на пятый этаж пешком. На его площадке в полутьме туда-сюда ходил красный огонёк. Оля замедлила шаг из осторожности - мало ли кто это.

- Здравствуйте! - раздалось сверху. - Тут все свои!

Оля узнала голос соседа по этажу, и, ответив на приветствие, прошла к своей квартире, морща нос: ну почему все кругом курят? Это вонько и противно.

Девушке вдруг почудилось, что в квартире кто-то есть. Она быстро включила свет, хотя было не так чтоб уж совсем темно: в окна бил ярко-оранжевый предзакатный свет. В комнате было пусто.

Оля, с зонтом наизготовку, заглянула в ванную. Там тоже никого. Чувствуя себя глупо, она проверила платяной шкаф. И оттуда никакой маньяк не выскочил, хотя дверцы, открываясь, скрипели очень зловеще.

Оля убрала смертоносный зонтик на место и переоделась в домашний халат. После магазинной униформы, сковывавшей движения, он показался ей удобнейшим халатом на свете.

Она набрала воды в электрочайник, поставила его кипятиться, и пошла за заварником. Но на кухонных полках, и даже в раковине, его не было. А ведь вообще-то, Оля, сторонник порядка, всегда после чая сразу мыла его и ставила на полку.

Сетуя на свою лень и забывчивость, она повернулась к комнате (кухней служил закуток в прихожей) и сразу увидела заварник. Он стоял на столе. И в косых красных лучах был виден пар над носиком и крышкой.

Электрочайник закипел и щёлкнул кнопкой. Оля протёрла глаза. Заварник стоял и дымился. Неужели она сделала чай, сразу забыла об этом, и принялась за дело снова? Оля читала в одной книжке про дежавю. Наверное, она переутомилась, и с ней случилось что-то вроде того.

Оля решила не заморачиваться. Достала печенье, сделала бутерброд, включила на ноутбуке сериал и предалась заслуженному отдыху.

После второй серии чай в заварнике иссяк. Оля пошла его мыть. И когда открыла чайник в ванной, чтоб вытрясти заварку в унитаз, за крышечкой потянулся длинный-предлинный волос невнятного цвета с приставшими чаинками. Она отбросила и чайник, и крышечку от себя подальше. Ей сделалось плохо.

Подметая осколки, Оля подумала: хорошо, что не открыла заварник в комнате. Унитаз рядом был очень кстати... Волос, правда, странным образом пропал. Среди остатков чайника и чая его не было. А ведь он был длинный и заметный...

И Оля решила, что он ей почудился. Что хочешь почудится, если сидеть неделю с девяти до девяти в маркете, где все покупатели дышат перегаром на тебя. Прибравшись, она снова села смотреть сериал, и уснула под утро. Но это было неважно - у неё начиналась неделя выходных.

Проснулась Оля днём. Комнату заливал яркий свет, скрадывая убогость обстановки: рыжий пол и выцветшие зелёные обои золотились, древние шкафы у дальней стены - цвета касторки - обрели благородный оттенок настоящего дерева. За окном были видны только пышные изумрудные верхушки тополей на фоне лазурного неба. Впереди было шесть с половиной дней свободы. Оля не спешила вставать - наслаждалась бездельным покоем.

Потом она приняла душ. Ванная, в которую солнце не светило, напоминала пещеру, чумазую, сырую и холодную. Вытираясь, Оля мельком увидела в углу вчерашний волос. Но когда спустилась на пол посмотреть поближе, его уже не было.

- Какие глупости! - сказала она вслух, и пошла готовить завтрак. Чай пришлось заваривать в кружке. Оля решила сегодня же купить чайник или хотя бы ситечко - она не любила, когда в рот попадают чаинки.

На обратном пути она заглянула в кулинарию и увидела свежее тесто. Оно было такое красивое, ноздреватое и блестящее, так заманчиво и хлебно пахло, что Оля купила целый килограмм. Она шла домой с тестом в обнимку, и думала, что же делать с такой уймой. И решила напечь пирогов и позвать соседа в гости.

Она знала его ещё по университету, и соседом он был ей ещё с общаги, поэтому внезапное чаепитие было в порядке вещей. И повод есть: проверить в деле новый заварник.

Дома Оля, ревизовав холодильник, соорудила изысканную начинку из остатков фарша, зелёной фасоли, горстки мороженых грибов, картошки и лука. Пирожки пришлось жарить - духовки не было. Оля находила это занятие утомительным, но что поделать!

Пока очередная партия шипела и плевалась маслом, она достала из коробки новый чайник. На его молочно-белом боку красовался цветок, безумный гибрид мака и сирени - фантазия художника-китайца. Но эта оригинальная флора была хотя бы приятного цвета! Остальные чайники в магазине были совсем аляповатые, а этот отличался неким диким изяществом.

Оставив эстетические мысли, Оля пошла перевернуть подгорающие пирожки. В открытое окно вливался свежий ветер, выдувая из комнаты чад.

Сосед - звали его Пётр - вернулся домой: было слышно, как он гремел ключами и дверью. Оля засекла полчаса для вежливости, протёрла пол, постелила на стол скатерть, поставила на неё тарелку с пирогами: солидная вышла горка! Завершив сервировку, она, освещая путь в подъезде телефоном, постучала в соседскую дверь.

Пётр обрадовался Олиному приглашению. Ему нравилось бывать у ней в гостях, вести за чаем легкомысленные беседы. В её квартире чувствовался уют человеческого жилья. У себя дома Пётр, где бы ни жил, уюта никак добиться не мог. Всегда было ощущение, что в этом месте сто лет никто не жил и даже не ночевал.

Была уже совсем ночь, прохладная и чернильно-чёрная: август. Они смотрели какой-то глупый исторический фильм, неправдоподобный, с ходульным сюжетом. Оле нравились в фильме манеры и костюмы. Петру нравилось сидеть в тишине и покое.

Наконец, все хорошие победили всех плохих, а над тополями всплыла луна. Пётр, раскланявшись в лучших исторических традициях, ушёл к себе. Оля включила свет и стала убирать со стола.

И в ванной повторилась вчерашняя история: в чайнике обнаружился волос, даже два! В этот раз Оля недрогнувшей рукой положила чайник в ванну. Надела хозяйственные перчатки и подцепила волосы указательным пальцем. Они были реальны. По крайней мере, она ощущала их даже через резину перчаток.

Оля нашарила в ящичке у зеркала пустой пакет и спрятала туда волосы как улику невесть какого преступного деяния.

На следующее утро Оля, как заправский детектив, с разных сторон, на просвет, рассматривала пакет с двумя длинными тёмными волосами. У неё самой шевелюра была до пояса, но имела от природы пламенно-рыжий цвет. И Оля не спорила с природой!

"Хм! А вот у Петра-то волосы тёмные, - подумала она, - И длинные. Хотя насколько - не видать, вечно он их собирает в куркуль какой-то глупый, тоже мне причёска. Но зачем ему класть волосы в чайник?"

Оля рассудила, что стоит сначала проверить сходство, а теории можно строить потом. Она убрала пакет с "уликой" в ящик стола и поспешила застать подозреваемого дома.

"Подозреваемый" сидел за компьютером в наушниках, и стук в дверь расслышал не сразу. Оля отметила про себя его промедление. Дверь открылась. Задумавшись, она выпалила сходу:

- Мне нужны твои волосы!

- Ага, и мотоцикл. Ты чего? У тебя вон вроде своих полно.

И Оле пришлось сознаться про свои глупые идеи и про историю с чайником. Пётр добродушно относился к людским причудам (до определённого предела, правда), поэтому выпростал из куркуля прядь и выдернул из неё пару волосков.

- Держи! Только зелье никакое не вари!

Оля молча взяла их и ушла к себе. Пётр, пожав плечами, вернулся к компьютеру.

Дома Оля положила волосы Петра на лист бумаги. Достала из стола пакет. Сравнила. Длина и цвет почти совпадали. Почти, но не совсем!

Она стала перебирать свои рыжие пряди: вот волос цвета зачищенной медной проволоки, вот почти каштановый, а вот светлый - скорее оранжевый, чем рыжий... Абсолютно одинаковых нет. И с длиной наверняка то же самое.

Вердикт получался неутешительный. Но зачем он складывал их в чайник?

Вспомнились общажные слухи: мол, на первом курсе Пётр лежал в психушке. Он, не отрицая, отшучивался, что косил от армии. А вдруг неправда? Оля боязливо покосилась на дверь: будто она вот-вот распахнётся, а там...

Брр. Она удивилась своей подозрительности. В конце концов, первый раз волосы примерещились в дежавю. А в этот раз они ведь сидели в темноте. Он просто кипятку долил неаккуратно, вот и всё.

Скомкав бумагу и пакет, она выбросила их прямо в окно. Вечно лезут в голову всякие глупости. Это - от глупой работы! Оля включила ноутбук и зашла на сайт вакансий.

Три дня Оля упорно ходила на собеседования, и на пятый раз ей повезло: в новом супермаркете на соседней улице нужны были опытные кассиры. Она шла домой, исполненная радости.

Ночью ей снились красочные сны с абсолютно невнятным сюжетом. Под утро они сменились странным, но стройным поначалу видением: она оказалась на другой планете, в лесу из прозрачных деревьев с синеватыми дымчатыми прожилками. Перед ней лежало серебристое озеро, сразу от берега начиналась глубина. Она вошла в воду, оттолкнулась ногами и поплыла.

Под водой росли чудныме цветы, и она нырнула к ним поближе, чтобы рассмотреть их. И тут что-то зазмеилось по её правой ноге, не то плеть подводного растения, не то какая-то странная нитка. Оля дёрнулась, и нитка обвилась вокруг щиколотки.

Оля извернулась, чтобы схватить её руками, и чуть не упала с кровати. В предрассветных сумерках она увидела, как с её правой лодыжки медленно сползает тёмный волос, длиннее прежних. Оля в омерзении дёрнула ногой, волос упал на пол и без следа исчез в щели между досками, сразу и весь целиком.

Она вылезла из постели. Перетряхнула простыню и пододеяльник. Светя фонариком, обследовала пол. Он был чистый, и вовсе не такой щелястый, как показалось ей только что. Она на всякий случай сходила подёргать входную дверь - заперта. Оля закуталась в одеяло, села в кресло, разбудила ноутбук и набрала в поисковике: ГАЛЛЮЦИНАЦИИ.

Начитавшись в Интернете всяких ужасов, девушка пребывала в дурном расположении духа. Больше всего ей не нравилась та идея, что человек, галлюцинируя, уверен, что всё реально. И сам никак не отличит галлюцинацию от всей остальной реальности. Но она-то сомневается! Правда, волосы видит и чувствует, как настоящие...

Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, Оля отправилась на прогулку. Было душно. На краю неба теснились лиловые тучи с толстыми ворчащими животами. Боясь грозы, она не уходила от дома далеко: села на качели во дворе, и, болтаясь туда-сюда, старалась скрипеть погромче. Скрежет ржавых петель почему-то казался ей звуком, утверждающим реальность мира.

Из-за угла показался быстро идущий Пётр: он возвращался из магазина. Пётр чуть замедлил шаг: на фоне грозового неба девушка с волосами цвета огня выглядела воплощением бури и молнии.

Он подошёл к ней, указывая бутылкой молока на небо. Тучи заняли там уже половину пространства, их ворчание перешло в рокот, они нетерпеливо пускали маленькие молнии.

Оля благоразумно слезла с качелей. Едва они вошли в подъезд, с небес обрушилась стена воды.

- Ты странная стала. Зову-зову, а ты не слышишь. - сказал Пётр в лифте. - Или ты решила, как в английском романе, дождём умываться?

Оля не ответила.

Дома она обнаружила, что не закрыла, уходя, окно: и стол, и пол, и кровать (хорошо хоть не вся целиком) были залиты водой. Ливень шёл минут пять, но успел устроить потоп, воспользовавшись её забывчивостью.

В следующий раз волосы явились через три дня. Оля уже и забыла про них. Она вышла из ванной и увидела посреди комнаты негустую, но очень длинную тёмную прядь. Она зажмурилась, не веря глазам, а когда их всё-таки открыла, в комнате ничего такого уже не было.

Через час, когда она варила на плитке гречку, ей почудилось, что у ног прошлась кошка. Но кошки у неё никогда не было. Оле стало страшно.

Девушка выключила огонь, накрыла гречку крышкой, чтоб настоялась, и полезла в Интернет. Через час, вспомнив, что надо бы поесть, она достала любимую тарелку - синюю пиалу в горошек - и открыла кастрюлю.

Поверх гречки лежал цветок, вроде маргаритки. Она опустила крышку обратно. Сделала глубокий вдох, сосчитала до десяти. Подняла крышку снова. Цветок лежал. Пиала упала и разбилась.

Оля стучала в дверь к Петру настойчиво, нервно и громко. Когда он открыл, она, объясняясь почему-то знаками, а не словами, повела его, дёргая за левый рукав, смотреть на цветок в кастрюле. Но увидели они самую обыкновенную гречку, и только. Пётр недоуменно любовался кашей, не зная, что сказать. По Олиным ногам скользнул хвост невидимой кошки.

От этого у неё прорезался голос, и она попыталась объяснить про цветок. Выходила какая-то нелепица вместо связного рассказа. Пётр смотрел на неё с каким-то странным выражением лица. Оля обиделась и смолкла. Не удержалась и заплакала.

После долгих рыданий Пётр наконец заверил её, что вовсе не думает, что она дура или сошла с ума. Оля успокоилась. Пётр посетовал, что она зря выбросила "улику", и они разошлись.

Она сразу же выбросила гречку в унитаз и сварила рис, стоя над ним и карауля неизвестно от чего. На ноги она надела джинсы и заправила их в носки. Это было глупо и жарко, но Оля чувствовала, что, если её ещё раз тронут за ноги, она выкинется в окно. И спать она тоже легла в джинсах.

В следующие пять дней, хоть Оля работала уже на новой работе, дело стало ещё хуже. Трижды она, вернувшись домой, находила на столе заваренный чайник, "кошка" ночью трогала её за руку. А ещё ей всё казалось, что по углам комнаты прячется маленький зверёк. Но стоило присмотреться и наваждение исчезало. Пару раз он выглянул даже из щелей пола посреди комнаты.

Этого Оля уже не выдержала и попросилась к Петру переночевать. Он покосился на джинсы, заправленные в носки, и помог ей перетащить из квартиры в квартиру матрас. Оля впервые за неделю выспалась. Жаль, нельзя переехать к соседу насовсем... Дома она спала со светом и не дольше трёх часов подряд.

После ночёвки вне дома странные явления прекратились. На радостях Оля приготовила плов и отнесла Петру - лечить испорченные ей нервы. Он сказал, что ничего ужасного она не сделала, но плов взял.

Пётр выуживал пальцами кусочки мяса из липкого риса, другой рукой вёл своего персонажа на мониторе через лес и думал. Олю он знал давно, и за ней не водилось странностей. На флирт её глупое поведение точно было непохоже. Он и вправду косил от армии в психиатрической больнице, и Оля своим видом стала напоминать настоящего психа.

Ситуация ему не нравилась. Он не любил таких вещей, и в таком виде с Олей общаться не хотел... Пётр решил, что лучше подождать, пока это пройдёт. Он потом извинится, и всё, будут они нормально общаться дальше. Лучше пусть обидится, чем станет ему отвратительна... И когда через час в дверь постучали, Пётр не пошёл открывать.

Оля стояла под дверью минут пять. Убедившись, что соседа нет, вернулась к себе. В этот раз ей всего лишь нужно было забрать кастрюлю из-под плова - Пётр со вчера её так и не вернул, и куда-то пропал.

Оля вздохнула, возясь с замком, запирая дверь: придётся варить ужин в сковородке. Замок защёлкнулся, Оля отстала от двери. На плите стояла её кастрюля. Из неё валил пар - что-то кипело.

Не дыша, Оля заглянула в кастрюлю. Там плавали вареники, которые она купила вчера. Плавали прямо в пакете. Вместе с ними в кипятке бултыхался спутанный клок тёмных волос.

Оля отпрянула, споткнулась о горку обуви под вешалкой и упала на что-то упругое. Не желая даже думать, что бы это могло быть, она потеряла сознание.

Очнулась Оля, лёжа на кровати. Кто-то гладил её по руке. Она открыла глаза и повернулась посмотреть, кто это. У кровати, будто заросли тростника, колыхался огромный сноп волос. Они, склоняясь то одной прядью, то другой, гладили её по руке, мягко и ласково.

Она кинула в них подушку. Волосы тут же втянулись в пол, не осталось и следа.

Оля сидела на кровати до последнего, не желая ступать на пол. Но природа взяла своё. Выйдя из туалета, она заглянула в остывшую кастрюлю. Там, безо всяких волос, плавал пакет с холодным месивом - бывшими варениками.

Всю ночь Оля не спала, а утром вместо работы пошла в хозяйственный магазин и купила дихлофос. На всю квартиру она извела пять баллонов, дышать пришлось через респиратор. Обработав всё, что можно, включая шкафы цвета касторки, она открыла окно и ушла в парк у реки, чтоб не травиться самой.

Весь день она читала книгу, сидя на скамейке или на траве под деревьями. Иногда прерывалась - выпить кофе из термоса, пройтись по набережной. Около полудня она с час наблюдала с высоты обрыва за смельчаками, которые хотели перейти обмелевшую реку в брод.

Временами они пошатывались и чуть не летели в воду - видимо, сине-серые сланцевые островки крошились под ногами. У левого берега реки пролегал фарватер - там свободно проходили гружёные баржи. Экспедиция не удалась. На позорное возвращение Оля смотреть не стала, и снова устроилась на скамейке.

Когда она вернулась, дома ничего не изменилось. Разве что отравой почти не пахло. Оля, не переодевшись, рухнула спать: навалилась страшная усталость. А когда она проснулась, в углу напротив укоризненно трепетали волосы. Они воняли дихлофосом, потрескивали, как маленький костёр, пускали голубые и лиловые искры.

Неожиданно Оле стало их жалко. Она встала, приблизилась к ним и хотела коснуться. Волосы отпрянули от протянутой руки как побитый зверь, взметнув вихрь статического электричества. Его иголочки несильно ударили Олю в ладонь.

- Какие вы обидчивые! - сказала Оля и ушла в душ.

Стоя под струями воды, она испытывала угрызения совести: её настигло понимание. Волосы старались ей понравиться. Чай готовили - как настоящие друзья. И вареники варили. Пусть неумело, но старались ведь!

Выйдя в комнату, она побрызгала на волосы водой. Они стали искрить поменьше и разрешили себя погладить. Ощущение было, будто запускаешь руку в шерсть огромного диковинного зверя. Волосы волной перекатились в центр комнаты - там им видно было удобнее всего - и принялись бодро и жизнерадостно колыхаться.

Дней десять Петра не беспокоили назойливые жертвы паранормальных явлений. Потом он внезапно вспомнил, что так и не вернул Оле кастрюлю. Стал её искать и не нашёл - нигде не было.

Чувствуя себя неловко, из неких смутных и неясных побуждений Пётр всё-таки постучался к Оле в дверь - без кастрюли, просто извиниться, что пропал. Он всё-таки скучал без неё, несмотря на глупые выходки последних недель.

Она открыла не сразу. "Обиделась!" - подумал Пётр.

- Слушай, я кастрюлю от плова потерял - не знаю, как, но факт. - начал он без приветствий. - Я тебе новую куплю. Большую надо или маленькую?

Оля засмеялась и сунула ему под нос злосчастный сосуд. Что-то в ней изменилось, было отчаянно не так. И кастрюлю он ей абсолютно точно не возвращал!

- Ты вернул, просто забыл! Заходи. - сказала Оля словно в ответ на его мысль.

Пётр зашёл. Она поставила перед ним чашку с чаем и тарелочку с пирожным, прямо будто ждала его в этот самый момент. Она что-то набирала в ноутбуке, может быть, ставила очередной фильм на закачку. Мерно стучали клавиши. Лицо её скрывали висящие пряди. Но Петру почему-то казалось, что она смотрит на него, в упор и зло. Причём смотрит миллионом маленьких чёрных глаз...

И он понял вдруг, что мучило его неотступно с того момента, как она открыла ему дверь. Её волосы уже не были больше цвета огня.

2012

в инфопространство вирусный ролик.

В нём говорится, что 19 октября 2012 года

Земля перейдёт на новый энергетический уровень.

Для тех, кто к этому не готов, наступит конец света.

Наши корреспонденты задали вопрос

"Верите ли вы в конец света?"

пяти тысячам жителей города.

Ответили "да" 23 процента из них, "нет" - 11%,

"скорее бы уже" - 66%, большинство.

Газета Вести-не-ждут-на-месте,

17 сентября 2012 года.

Новая квартира была прекрасна. Особенно восхитила Гришу плитка на кухне: в каждом уголке изображены были малюсенькие деревья и человечки. Мама сказала, что это "пастух и пастушка". Жаль, что нельзя к ним попасть!

Ещё нельзя попадать в дальнюю комнату - там живёт дядя. Он не чужой, но ходить к нему запрещено. Почему? Мама говорит, что дядя любит тишину и работает. Какая-то тут неправда: дома не бывает работы.

Гриша идёт посмотреть ванную комнату. Она выкрашена яркой, синей блестючей краской. Ванна жёлтая и в трещинках. Должно быть, в ней купалась мумия. По чугунному бортику важно ходит таракан.

Гришина мама ушла на взаправдашнюю работу, в магазин. Когда она на другой работе делала журнал, можно было ей помогать: вырезать картинки, печатать в компьютере буквы. А в магазине "детям делать нечего". Гриша решает устроить свой магазин.

В холодильнике лежат сосиски. Он выбирает три самые красивые и идёт в дальнюю комнату. Дверь не заперта.

- Купимте сосиски! - предлагает Гриша.

Дядя отрывает взгляд от монитора:

- Сосиски - это мёртвые зверушки! - говорит он бесцветным голосом.

- Тараканы?? - Гриша в ужасе, других зверушек он не знает.

Сосиски летят на пол, мальчик убегает и прячется в ванной.

Мама приходит с работы, варит сосиски в фиолетовой кастрюльке.

- Из кого они? - опасливо спрашивает Гриша.

- Из сои, это горох китайский. - отвечает мама. - Ешь давай. Другого ничего нету.

В холодильнике лежат груши, но Гриша знает, что они дядины, и молча жуёт сосиски.

Гриша рисует в комнате на обоях. Мама сказала, что они "древние" и можно их портить. Он рисует монстров, из глаз у них вылетают лазерные лучи. Обои бледно-рыжие, поэтому монстры цветом напоминают тараканов.

В комнате ничего нет, кроме постели из одеял в углу. В прошлой квартире была кровать, но в поезд её не пустили бы всё равно, и пришлось переезжать без неё.

За окном шумят деревья. Листики на них жёлтые и скоро упадут. Гриша бросает свои художества, ищет тёплую кофту: ему захотелось на улицу. Мама говорит, что гулять ему нельзя, но он и не будет. Просто выйдет во двор.

Труднее всего надеть ботинки, но Гриша справляется. Тихо и старательно, как шпион, открывает щеколду на двери: если дёрнуть слабо, она не откроется, если сильно - грохнет как пушка.

Во дворе мальчишки - все старше Гриши - играют в "ножички". Земля у них под ногами вся изборождена границами, игра в разгаре. Кто-то стоит на одной ноге. Гриша не просится к ним - малышей не берут. Но просто смотреть - тоже интересно.

Вот у кого-то отобрали последний клочок территории, он, досадливо хмурясь, выходит из круга, лезет на растущую рядом кривую иву: сверху смотреть, кто следующий неудачник. Грише завидно: он не умеет лазить по деревьям.

Вдруг древолаз даёт задний ход, возится среди веток, похожих на маленькие удочки. Спускается неловко - в одной руке зажат ивовый прут, на самом его кончике восседает жук с длинными-предлинными усами.

"Ножички" брошены, все столпились вокруг жука. Грише его теперь не видно, только слышно, как мальчики совещаются, что делать с жуком. Кто-то предлагает поджечь ему усы. Древолаз возражает:

- Жук на дереве сидел, а значит он природный. Мой папа говорит: "Береги природу"!

"Береги природу!" - подхватывают все, и начинается беготня. Жук сидит на ветке цепко. Он спокоен.

Мальчишки кричат раз за разом: "Береги природу!". Один, раззадорившись, добавляет: "Береги письку!". Новый клич звучит раз двадцать, потом жук теряется. Может быть, он улетел. Кричать и бегать все устали. Гриша, который носился вместе со всеми, не заметил, как залез в лужу. Он до пояса мокрый, к штанам прилипли листья берёзы и листья ивы.

Дома Гриша записывает на стене в коридоре (в комнате всё место заняли монстры): "Бириги природу бириги письку". Он хорошо умеет писать: когда мама работала в журнале, она научила его. Рядом Гриша рисует жука: овал, шесть коротких палочек - ноги, длинные, до самого пола, усы.

Вечером мама сердится. В коридоре, оказывается, писать было нельзя. Это странно, потому что обои там тоже "древние". А ещё, Гриша обидел дядю - дядя не любит, когда в коридоре пишут на стенах.

Гриша и мама стирают буквы вместе с обоями мокрой тряпкой. Остаётся грязное пятно, просвечивает сырой бетон. Потом они варят на ужин суп из картошки и последней сосиски.

Дядя куда-то уходит, и, пока мама моет посуду, Гриша пробирается в дальнюю комнату. Там - молчащий компьютер, одеяло в виде яркого мешка на полу. А в углу - "бомба". Она овальная, красная, блестит, и позвякивает, если пощёлкать пальцем. Сверху у неё почему-то кран с круглым вентилем. Гриша повертел бы его, но боится, что будет взрыв. Он слышит, мама выключила воду. И выскальзывает в коридор.

Дни идут за днями, Гриша скучает дома: дверь теперь запирают на ключ, и гулять нельзя. Мама купила две книжки и раскраску, но они ему быстро надоели.

Иногда у мамы выходные. Тогда они делают уборку. Гриша хорошо помогает: моет пол в коридоре. Потом смотрят кино, каждый раз разное. Гриша сидит у мамы на коленях, как маленький - у них одни наушники на двоих, и проводки короткие. Иногда Гриша засыпает - если кино "мамино", скучное: все говорят-говорят, и не стреляют, и в космос не летят.

Однажды в холодильнике снова появляются груши. Гриша и забыл про них - обычно дядя ест суп из кастрюли на нижней полке. Наверное, у него праздник. На праздник все едят фрукты и даже шоколадки.

Одна груша лежит отдельно, прямо на ржавой решетчатой полке. Остальные лежат все вместе в пакете. Может быть, это для Гриши? Когда есть конфеты, мама кладёт утром на стол две штуки, и их можно брать... Груша красивая. У неё жёлтый, медвяный бок в чёрных пупырышках.

Гриша подходит к холодильнику раз, другой. Облезлая белая дверца поскрипывает. Гриша оглядывается на дверь. В конце концов, не утерпев, съедает грушу сразу на месте, сок течёт по подбородку, капает на пол, пачкает бирюзово-жёлтую плитку. Гриша съедает даже серединку, а хвостик выбрасывает за плиту. Плита давным-давно приросла к полу.

Гриша доволен. Размазывает по лицу сок, утираясь ладонью. Уходит терзать раскраски: если отогнуть скрепки и разобрать книжку на отдельные листы, можно сделать много самолётиков.

Мама вернулась с работы. Она будит чумазого авиаконструктора: пора ужинать. Перед тем, как сесть за стол, Гриша долго умывается. Он готов умываться год подряд, лишь бы не есть гадкое пюре из картошки. Гриша возит по еде вилкой, покуда мама не прикрикивает на него. Чтобы было не так противно, он играет в цунами: отламывает жёлтую сушу от материка.

Мама моет тарелки, Гриша болтает ногами, качается на табуретке. В кухню заходит дядя. Они с мамой говорят непонятно про что, голосов почти не слышно - старый кран шумит, как паровоз.

- Я завтра веду его на собрание. Можете пойти с нами.

- Ну нет. Я комнату снимала с условием, что никакой агитации.

- Он съел "плод энергии"!

- На рынке вам куплю с аванса хоть пять кило плодов. Пятилетний мальчик съел грушу, это не повод моего сына и меня тащить в вашу секту.

- Вы не понимаете...

- Вообще не понимаю. За квартиру плачу вовремя, а в секту ходить не подписывалась.

Дядя пристально смотрит на Гришу, мама перехватывает его взгляд.

- Попробуйте, троньте! Я не постесняюсь, скажу в полиции, что вы ... педофил.

Она понижает голос, но Гриша расслышал плохое слово. Не удивительно, что дядя убежал и хлопнул дверью.

Утром, перед уходом, мама даёт Грише наказ: с дядей не говорить, никуда не ходить, если что, убегать в подъезд, во все двери стучать - дверь на щеколду закрыть. Гриша кивает с умным видом. Он готовит план экспедиции в соседний двор, ведь если закрыться на щеколду, можно сбежать на улицу.

Выждав с час, Гриша старательно одевается. Даже умудряется заправить штаны в резиновые сапоги - чтобы не промокнуть. Выходит в подъезд, плотно притворяет дверь - совсем не видно, что замки открыты.

Во дворе жгут костры. Мальчики благоговейно подбрасывают в них веточки и бумажки. Дворник-великан в пятнистом брезентовом костюме и высоченных рыбацких сапогах сгребает поровнее оползающие тлеющие горы из листьев, мусора и золы. В воздухе плавает слоистый синий дым. Гриша зачарованно бродит от костра к костру.

Мама, которая отпросилась домой пораньше, находит его во дворе. Она думает, что это дядя его выгнал из дому. Гриша объясняет, что он просто смотрит костры. Мама не верит.

Теперь она работает мало: уйдёт и сразу приходит. Гриша скучает дома. Хорошо бы в новой квартире вместо коридора была улица... Дядя прячется у себя в дальней комнате. Если стоять у двери, слышно, как он без отдыха стучит по клавиатуре.

Однажды вечером мама, побывав в дальней комнате, говорит Грише:

- Завтра переезжаем.

Рано утром к дяде приходят гости. Они очень похожи на него: все такие же хмурые, обритые, в одинаковых рабочих штанах - как на стройке, в белых футболках - чистых! У них красивые блестящие ботинки - в таких нельзя ходить по лужам.

Пока мама одевается на работу, они сердито переговариваются в дядиной комнате. Гриша подслушивает, катая машинку по коридору. Говорят какие-то глупости. Например, что уже 2012 год, а "дитя энергии" нашлось. И поэтому дядя должен отправиться в полёт и достигнуть космоса. В космос Гриша бы с ним полетел - он любит космос. Интересно, что такое "дитя"?

Гости уходят, следом уходит мама. Гриша на пустом развороте книжки про Кота в сапогах рисует ракету. В комнату заходит дядя, смотрит на рисунок. Говорит:

- Мало места! Хочешь, дам на компьютере порисовать?

Про то, что с дядей нельзя рисовать, мама не говорила. Гриша идёт в дальнюю комнату. Там всё по-прежнему, только "бомбы" теперь две: красная и синяя.

Дядя сажает Гришу в своё кресло, открывает "Пэйнт", показывает, как менять цвета и как стирать резинкой то, что не вышло. Гриша рисует невиданную планету, на ней - космонавта и инопланетянина. У него десяток тонких ног. Одна из них кажется Грише лишней, он усердно стирает её.

Дядя чем-то звенит, Гриша оборачивается. Дядя откручивает краны на "бомбах", Гриша ждёт катастрофы, но ничего не происходит. Бомбы просто тихонько шипят. Гриша рисует космонавту бластер в левой руке.

На пустой осенней улице густо лежат листья - последние в этом году, деревья под недавним дождём облетели совсем. По этому пёстрому ковру осторожно, чтобы не замочить в невидимой луже ног, шагает женщина.

Она смотрит вдаль, ищет на стене последнего дома квартала знакомые окна. Находит. Внезапно на месте крайнего из них вздувается огненный пузырь взрыва.

Исландия

Он сидел на перроне, на сером бетоне, без опаски свесив длинные ноги, уперев носы тяжёлых ботинок в рельс. Здесь, на этой станции, единственный поезд является ровно в полдень. Он ждал его. За горами лежала цель пути - Исландия, восход окрашивал небо в цвета её древнего флага.

У его правой руки стояла кружка с кипятком: продавщица в вокзальном киоске любезно вскипятила для него чайник. Это был местный обычай - даровой кипяток. Станцией пользовались путевые обходчики, здесь выжидали, когда освободится путь до города Е. или К. машинисты товарняков. Простых пассажиров здесь видели редко, и кипятка для них было не жалко.

Когда-то здесь был посёлок. А теперь станцию окружали необозримые поля чёрного бурьяна, в гуще которого виднелись такие же чёрные развалины.

Странный пассажир приехал из К. и ждал теперь поезд из Е., чтобы ехать дальше. По прихоти железнодорожных компаний этих городов вместо одного поезда Е.-К. ходило два - до этой станции. Поезд здесь давал обратный ход, получался эдакий маятник.

Ночь юноша провёл на скамейке, и, как бывалый путешественник, умудрился выспаться. Разбудил его предрассветный туман, сползший с гор, запустивший свои сырые холодные пальцы в зал ожидания через незакрывающуюся дверь.

Солнце поднялось выше, пурпурный крест на синем поле исчез. Туман оседал каплями на бетон, на железное ограждение - пахло ржавчиной и пылью. Куртка сидевшего на перроне отсырела, будто под проливным дождём, длинные волосы от обилия влаги стали виться.

Он не уходил под крышу, ждал, когда солнце начнёт припекать и высушит его. В здании станции с утра холоднее, чем на улице - он это знал по опыту. А потому спокойно попивал кипяток, грея пальцы о горячий металл, смотрел на горы.

Древние, истёртые горы. Груды щебня на стройке, а не гордые вершины, не опасные хребты. Это ледник в незапамятные времена своей огромной массой раздавил и уничтожил их! Сточил непокорные каменные рёбра и пики, а потом рухнул в море. С той стороны - чёрные скалы Исландии, острые зубы фиордов, которые перемололи остатки ледового щита, закончившего путь в океане. Сегодня вечером он увидит и море, и обрывистые берега фиордов.

Долго сидеть на одном месте скучно. Он идёт на эстакаду: посмотреть на окрестности с высоты. Близится полдень. Рельсы позвякивают чуть слышно - это приближается поезд из Е., чтобы, постояв здесь ровно минуту, пуститься в обратный путь.

Путешественник меряет перрон длинными шагами, в ожидании сминая в кармане билет, купленный на последние гроши. Сдачу, рубль и тридцать копеек, он выбросил в бурьян. В Исландии деньги ему не нужны.

Вот, стук колёс, свисток, скрежет и грохот тормозящего состава. Двери закрываются, он взлетает на площадку по железной лесенке, не касаясь перил. Ещё один свисток, лязг, рывок, горы за окном начинают плавное приближение.

Чем ближе Е., тем больше в поезде народу: семь часов пути, сотня остановок. Кто-то уже стоит в проходе между сиденьями, и даже в тамбурах. Юноша, ждущий, что за окном вот-вот покажется Исландия, беспокойно вскакивает с места: поезд проехал сквозь горы, теперь за окном - пригороды, такие же, какие он покинул два дня назад. Дымят заводские трубы. Ни чёрных скал, ни моря. Вагон полон, но места рядом с ним пустуют.

Сидящий с другой стороны прохода старик долго возится в нагрудном кармане рубашки, молча протягивает юноше сторублёвую купюру. Его сосед напротив, подбирая падающие удочки, спрашивает:

- Что за благотворительность? Кто это?

- А, Викинг. В Исландию едет. Только выпустят, он сразу на вокзал.

Сосед молчит с понимающим видом.

"Викинг" бросает деньги на пол, выбегает в тамбур. Срывает стоп-кран. С чудовищным усилием раздвигает двери вагона, спрыгивает на насыпь, не ожидая, когда поезд остановится совсем. Уходит, оскальзываясь на влажном гравии, в сторону гор. За горами - Исландия.

С.

С. проснулся. Солнце светило на ноги - время за полдень. В 10 утра оно светило в глаза и С. просыпался. Обычно. Но тут что-то оплошал. Телефон показывал три часа пополудни и три непрочитанных сообщения. Два реклама, третье - А. приглашает в Университетскую рощу к Далёкому фонтану в четыре. Оу-оу, всего час на сборы. С., не откладывая, потащился в душ - очень жарко, плохо без прохладной воды. Что покажут счётчики к концу дурацкого июля? Тоже что-то дурацкое.

У фонтана С. был пунктуально, А., кажется, запаздывал. Но вот кусты за скамейкой приглашающе раздвинулись - С. нырнул под зелёный полог. У них там был шалаш из досок и картонок, как в детстве. Летом, если не болтать громко и не дымить табаком, найти можно только с собаками.

Зелёное, как под водой или как если глядеть сквозь бутылку, лицо А. кажется чужим. С. щурится, А. смеётся.

- Их нет, - говорит он, - их нет, есть внутренний Тибет.

- Как ты это сделал? - спрашивает С., уверенный (почти), что всё ещё видит сон.

А. выдувает из трубки клубы дыма, такие густые, что первоклассники из лицея Љ1 глядят в окно в ужасе, уверенные, что в Роще пожар. Трубка гаснет от такого обращения, А. рассказывает что-то мутное про достижения косметической хирургии. И про то, что стар он быть корсаром и космопроходцем. Неохота больше пугать женщин и детей. С. возражает, что шрамы были импозантны. И одновременно утверждается в мысли, что или это сон и бред, или это чужак, неведомо зачем косящий под А.

Они так увлечены спором, что забыли сесть. Их головы возвышаются над морем кустов сирени, почти касаются цветущих ветвей ивы и яблони - бело-жёлтой пахучей крыши растительной палатки. А. отрывает жёлтый барашек и белый пятилистник, барашек кладёт в трубку, цветок яблони втыкает в волосы. С. чихает - на его голову и плечи оседает облако пыльцы.

Наконец они в молчании опускаются на хитрым образом уложенные доски. А. достаёт из кармана пакетик с семенами R.t.

- Ты думаешь, что видишь сон. По глазам вижу. - говорит он. - Но это приятный сон. Я достал 5 штук. Съедим по две?

- Сразу? Во сне-то что б не съесть, давай по одному сначала! - отвечает осмотрительный С.

Чтобы семена R.t. работали как надо, нужно было сначала держать одно, максимум два, во рту - как леденец - пока не размягчится оболочка, 10-15 минут. Потом аккуратно сдавить зубами: так, чтобы семечко треснуло, но не распалось. Через эту трещину час или даже два - высасывать сок. Глотать нельзя - в желудке действующее вещество распадается быстрее даже, чем на воздухе.

С. приноровился правильно обращаться с семенами не сразу. Первые 3 или 4 семечка он проглотил, и был скандал - R.t., конечно, не на вес золота продают, но для простых студентов не слишком дёшево. Из-за этого 4 (или 5) семечко он старательно разжевал сразу и полностью. Результат превзошёл все ожидания, и руки у С. тряслись ещё три дня.

Когда же он привык к R.t. и мог, не глотая семечка, есть, пить и разговаривать, оказалось, что язык и губы у него приобрели изысканный красно-оранжевый оттенок. С. подумал было, что это индивидуальная реакция организма, но, когда на сходке А. ненавязчиво подарил ему помаду нейтрального цвета, понял: это вполне привычно и обычно.

Действие R.t. нравилось ему: чудным образом усиливались чувства. Улыбка обращалась в полновесный радостный смех, обыденная печаль становилась трагической грустью, исполненной истинного пафоса. Никчёмные, казалось бы, занятия, вроде сидения в Роще, в кустах и молчании (или приятной беседе), становились актом созерцания. Искусство одаривало невиданными, глубокими, особыми смыслами. При этом сознание оставалось ясным: R.t. не отнимало остроты восприятия как алкоголь, не мучило похмельем. Не заменяло, как наркотики, истинную реальность всплеском мозговой биохимии, нет - R.t. раскрывало потенциал мира, позволяло видеть сокрытое.

И вот они с А. ведут эту странную беседу среди зелени, неспешную, бессмысленную и одновременно полную мощных идей, она успокаивает и бодрит сразу, как рокотание реки по каменистой отмели. Мир медленно приобретает особенную золотистую резкость, слова наливаются тяжестью смысла, и уже не важно, А. здесь с ним, или его двойник. От жары С. тянет в сон, он проваливается в дремоту всё глубже. И вот уже А., оставшийся без собеседника, лицезреет растянувшегося на расстеленной по верх картонки кофте друга. Ему не скучно - R.t. и его погружает в полусон. Слышен тихий звон - в лицее кончились уроки.

С. снова снится А. Они зашли в какой-то храм. А. что-то говорил-говорил, но С. не слышал его. Им овладело странное настроение какое-то... Похожее ощущение находило на него и раньше, наяву. Он тогда шёл по Гатчинской, слушал музыку. По велению внезапного чувства свернул с новой кирпичной улицы в старинный деревянный переулок. И тогда, от сочетания тонкого холодного осеннего воздуха, черноты древнего дерева, странной, но привычной музыки, он ощутил вот что: будто перешагнув невидимую черту, оказался в далёком незнакомом месте. Он бродил среди однообразных домов по разбитому асфальту, по затверделой рыжей глине. Через полчаса прозвучали последние ноты альбома, и магия кончилась.

В храме темно. Не разобрать, что в глубине. Наверное, алтарь, но виден только странный синеватый сумрак. Пахнет штукатуркой. Слова А. утопают в толстых стенах, до С. долетают слабые отзвуки, а ведь они один от другого на расстоянии вытянутой руки, и на лице А. снова шрамы, такие же как были, рельефная карта неведомых поражений или побед.

Храм растворяется в синем сумраке совсем, вокруг проступают очертания полузнакомой квартиры. Квартиры Љ26, где С. часто вёл исполненные мудрости беседы с другими поклонниками R.t. - там ему было хорошо, его понимали - и он понимал. Вот они все, и А. среди них, сидит на диване спиной к нему. У С. в руках скрипка - он играл когда-то. Все смотрят кино, но, внезапно, хором просят достать инструмент, хотят просто смерть как услышать, как он играет. С. не отнекивается - у него у самого музыкальное настроение. Он достаёт инструмент, проверяет строй, и играет одно из любимых своих произведений. Сначала полностью отдаётся мелодии, но через минуту тщеславие пересиливает, С. всматривается в лица - хочет видеть реакцию на свою игру. К его вящему разочарованию, внимательно слушал скрипку только кот - замер, не дыша. Люди же давно занялись своими делами, до С. и его скрипки нет никому дела. А. - тот вообще не отрывался от экрана. Он опускает смычок. Никто не удивился, что мелодия прервалась на середине - словно это было некое явление природы, было - хорошо, кончилось - ну и ладно. Такое отношение к искусству любящих, вроде бы, его людей коробит С., оскорбляет до глубины души. Кто-то льёт на него холодную воду.

Это дождь, прохладный вечерний дождь, жёлто-зелёный от пыльцы. С., едва продрав глаза, натягивает измазанную землёй кофту. А. лениво кивает ему, предлагает переместиться в места посуше, говорит негромко, вечером он всегда тих - будто темнота крадёт голос, в полночь совсем уже шепчет, а днём говорит, как все люди. И голос вечерний его, и шрамы снова при нём, вот странные дела. А. проводит рукой по лицу, укоризненно смотрит на С.

- Ты вроде бы друг мне! Днём было куда как хорошо!

С. часто моргает - это почти тик - он нервничает. Я сплю? Галлюцинирую? Меняю реальность своими снами? У А. есть брат-близнец и это дикий розыгрыш? Какие ещё варианты?

Дождь кончается, но поднимается ветер, совсем холодный. Они выбираются на каменные плиты к фонтану. Тот уже смолк - отключили на ночь. А. идёт по дорожке из Рощи так целеустремлённо, что С. остаётся только следовать за ним. Они идут по большому проспекту к центру, а потом ныряют в арку-подворотню: А. идёт домой, С. идёт за ним. Вот железная лестница у подъезда - чтобы лазать на ветхую крышу и слушать по дороге ругань бабки с верхнего этажа, бессменного добровольного Цербера общественных площадей дома.

- Возьмём одеяла и будем считать звёзды! - приказывает А. и его проглатывает сырая, холодная, звенящая комарами подъездная тьма. С. ныряет следом, шарит ногами ступеньки. Кто неосторожен - попадёт в капкан-провал на третьей по счёту снизу, пятой сверху.

И вот они уже на крыше. Андромеда и Кассиопея, красавицы, смотрят сверху, Орион, затянув потуже пояс, гонит из-за горизонта Псов, но для них ещё не время, и Сириус не виден. Тусклая Рысь на своём печально-пустом клочке неба скучает. На самом деле ни А., ни С. не видят созвездий, С. не видит даже Млечный путь - близорукость такая, что только самые яркие звёзды в виде неприглядных пятнышек видны. Но они в детстве выучили имена звёзд, на огромном клеёнчатом атласе неба играя в космические корабли. Кроме того, сосчитать два десятка звёзд проще, чем двадцать тысяч.

А. всё водит руками по лицу, и говорит, что шрамы теперь похожи на карту Амазонки. В самом деле импозантно. И тихонько смеётся. Над соседним домом всплывает аккуратная круглая луна. Рядом с ней как сестра-близнец сверкает тарелка-антенна. С. достаёт сигарету, зажигает личную небольшую звезду.

Рассвет высвечивает холодными лучами спящего С., он на крыше один, как Рысь. Праздник кончился. Один день лета остался им с А. с тех пор, как их разлучили семена R.t. С. остался по эту сторону, А., с тихим голосом и картой Амазонки на лице, зашёл слишком далеко и не увидел края крыши. А С., беспечному другу, в наказание осталось пятое июля, собственный праздник, и каждый раз он просыпается на крыше один.