Я уехала в Швецию и поселилась в небольшом мрачном домишке на окраине улицы. Темные стены, напоминали мне обитель Мэрэдит в Миндоме, резковатая мебель временами казалась агрессивной, и я наконец-то почувствовала себя дома.
Уже с неделю окна здесь вообще не открываются, я обитаю в полной темноте, периодически зажимая урну с Мэрэдит все крепче и крепче. Вил спросил, почему я не похоронила ее, но это был риторический вопрос. Как оказалось, он знал Мэрэдит не хуже меня и прекрасно понимал, что на одном месте девушку даже цепями не удержишь, поэтому я даже не колебалась, когда забирала с собой все, что осталось от нее: она бы меньше всего хотела остаться в одном месте навсегда.
Мое отчаяние било через край корабля, который в шторм прибило к берегу, прогнившей заброшенной гавани, в которой, кажется, я останусь навсегда.
Новых версий у меня не было. Вильгельм пролил немного света на ситуацию со своим отцом и Анной, но толком ничем не помог. "Вампиры в законе" были озадачены назревающей войной между кланами, Анна хотела переложить свои дела с больной головы на здоровую, для чего искала приемника, но, видимо, ей это не суждено, так как, если верить Вилу, она сама не знала, кому хочет передать дела, потому что отметает всех претендентов Эмэри. А, может, она ему просто не доверяет. Хотя это меня совершенно не волнует.
Перед отъездом Вил помог мне достать дури, которая, по правде, сказать, не так уж и торкала. Я не выдерживала себя и горечи, прижатой к сердцу, и хотела провалиться в небытие любым подручным способом. Наркотики вызывали временное помутнение, но значительно меньшее, чем у людей, даже под ними я не переставала думать и чувствовать боль. Когда они закончились, я вместо того, чтобы отправиться искать новые перешла на нимфекс, вот тут эффект не заставил себя ждать. Чем больше таблеток за раз я съедала, тем лучше чувствовала, как мозг разлагает сознание, погружая его в озеро формалина, который нежно окутывал ледяными щупальцами тело, унося меня на своих крыльях в анабиоз.
Нимфекс был единственной отрадой, но эффект от него проходил так же как наркоз. Таблетки действовали слишком мало: от силы пару часов. Отходняк не заставлял себя долго ждать: тут начиналось самое страшное. Я снова глушила горсти таблеток, жадно запивая кровью: а они действовали гораздо медленней, чем нужно. Все это время внутренности кромсали раскаленным докрасна ножом. Маленькие гномы тысячей осколков орошают память. Меня тошнит от боли, я хочу выплюнуть внутренности, закопать их на заднем дворе: оставить только мертвую оболочку без ничего внутри, но не получается. Ничего слишком дорого боли, которая клешнями вцепилась в него и не отпускает.
- Мэрэдит, - в слезах шепчу я, поглаживая урну с ее прахом. - Как же мне без тебя плохо.
Память слишком жива, чтобы подохнуть заживо, даже под землей она продолжает меня терзать. Как мне без нее жить? Да и зачем? Я не выношу этих мучений, когда закончится нимфекс, я сдохну от ломки и тоски по ней.
Было столько планов и желаний, ее смех до сих пор колоколом стоит в ушах, ее поцелуи обжигают тело, но разум вторит: эй, проснись, ее больше нет. И чему мне верить? Тому, что чувствую или этой падле, заведшейся в голове, которая только и делает, что при каждом удобном случае льет закипевшее масло на сердце, да подленько смеется с того, что я утопаю в горечи...
Зачем придумали смерть, если одна цепочкой взаимосвязана с другой? Слишком много боли, которую она приносит, слишком тошно, чтобы остаться жить без своего родного комочка. Глупая штука жизнь: глупая, глупая, я бы переделала все, я бы переписала правила, если б могла. Я бы сделала так, чтобы любящие сердца всегда были рядом, чтобы у каждого были часы, которые можно повернуть в обратную сторону, чтобы изменить непоправимое...Я бы ее спасла, если б только знала, что так получится. Мне бы второй шанс, чтобы все изменить, чтобы снова быть с ней...Но я понимаю, что ничего этого не будет, это невозможно.
Слезы скатываются вниз, урна с Мэрэдит прямо под проливным дождем, которому не хватит сил, чтобы закончиться. Чертов нимфекс все никак не подействует: я схожу с ума. Настоящее держит меня за обе руки и тащит в разные стороны: быстрей бы порваться, чтобы перестать быть.
Гнетущую тишину нарушил звонок мобильного, до которого я чудом добрела. На дисплее светилось: "Клим", и я не представляла, как ответить. Даже при всем моем желании и самообладании, которому когда-то учил вампир, я не сумею взять себя в руки, чтобы солгать, что у меня все хорошо.
Я не ответила. Дисплей погас, снова настала тишина, я осталась одна и продолжала рыдать. Но вскоре последовал еще один звонок. Потом еще, и еще. На седьмой раз я подняла, но не смогла сказать даже банальное "алло".
- Кира, ты меня слышишь? - оживленный голос Клима купался в удивлении, наверное, он уже и не надеялся, что сегодня ему кто-то ответит.
- Слышу, - дрожащим, пропитанным слезами голосом, сказала я.
- Кирюш, что с тобой? Ты плачешь?
- Кли-и-м, - я снова впала в истерику и была не в состоянии нормально произносить слова.
- Тебя кто-то обидел?
Я не могла отвечать на подобные вопросы, а только и делала, что рыдала, повторяя его имя, но он не бросал трубку, а вслушивался в каждый всхлип, говорил, что сживет со света того, кто меня обидел. Впрочем, в данной ситуации он нес полнейшую чушь, от которой мне стало немного легче.
Когда я чуть успокоилась и смогла произносить фразы, я наконец-то сказала ему, что приеду, потому что Климентин собирался вылететь ко мне первым же рейсом, не смотря на то, что понятия не имел, где я нахожусь.
В Россию, я возвращаюсь в Россию. Швеция меня убивает.