Первыми о том, что некогда процветающий Вонгбей превратился в безжизненный город-призрак, в котором остались лишь выгоревшие остовы домов, генералу Камуото доложили высланные вперед конные разведчики авангарда. Данное известие оказалось для пожилого полководца весьма неприятным открытием. По расчетам командующего седьмой армии, спешно переброшенной на юг от самых границ Империи почти через всю территорию, подконтрольную Юнь, он и его люди должны были прибыть в предместья Вонгбея все-таки самое позднее на вторую-третью неделю с начала осады. Сиртаки к этому моменту не могли бы еще даже организовать ни одного полноценного штурма, но, видимо, всемогущей Судьбе было угодно, чтобы события развивались по иному пути.
Теперь же Камуото оставалось лишь досадливо хмуриться и думать о том, каким образом избежать главного затруднения для него и его людей, которое повлекло за собой падение "торговой жемчужины". Без возможности использовать Вонгбей в качестве главного плацдарма, седьмая армия была вынуждена полагаться в вопросах снабжения только на оставленные далеко за спиной порты залива Авадзи. Интендантские службы, растянутые на значительное расстояние по весьма посредственным дорогам и заросшей болотными джунглями местности, оказывались слишком легкой и удобной целью для нанесения внезапных ударов в тылу. Камуото никак не мог отрядить большого количества солдат для охраны подвозных путей, но и игнорировать сложившееся положение тоже не имел права. Впрочем, эту проблему предстояло решить, как только будет найден ответ на другой вопрос. А именно: куда, во имя всех подземных владык, подевался противник?!
Армии мятежного раджи не было ни в Вонгбее, ни в окрестностях разоренного города. Соглядатаи Камуото и вездесущие проныры генерала Фанга не докладывали о движении крупных сил в направлении Шаанга или закатного юга. Должного флота у сиртаков не было, да и главные пиратские ватаги данной части побережья в этот раз неожиданно выступили в качестве союзников юнь, и командующий войсками даже начинал подумывать о том, не стоит ли подрядить этих ребят как каперов для переброски грузов напрямую по морю. С этой же целью Камуото распорядился занять разоренный Вонгбей, численность жителей которого до страшных событий более чем в два раза превышала размеры седьмой армии, но сейчас была сведена практически к нулю. Кроме удобного порта, выбор генерала предопределялся еще одной важной причиной.
До вторжения в регион сиртаков местное население и в особенности власть предержащие относились к хмоси и немногочисленным метисам примерно так же, как к говорящим обезьянам из южных джунглей. Поэтому, на взгляд Камуото, не было ничего удивительного в том, что болотники поголовно переметнулись на сторону захватчиков, кто открыто, влившись в ряды вражеского войска, а кто тайно, поддерживая сиртаков припасами, указывая им удобные тропы и укрывая раненых в своих домах. Доверять населению провинции, чей этнический состав за последние десять дней очень быстро стал пугающе "однородным", Камуото не собирался. Семена ненависти были посеяны в здешнюю землю предыдущими хозяевами, они же и собрали созревший черный урожай, захлебнувшись ядом, что тек вместо сока внутри прогнивших плодов. Генерал Юнь не собирался усугублять случившееся, и если с точки зрения законов той же Империи хмоси были злостными предателями, чья вина считалась бы полной и абсолютной, то даже при ляолянском дворе эту ситуацию уже не сочли бы столь однозначной.
Солдаты Камуото встали на постой в наиболее уцелевших кварталах Вонгбея. Сам командующий вместе со всем своим штабом переместился во дворец городского совета. Крепостные стены оказались почти нетронуты, и дозорные посты были развернуты в башнях и старых караульных помещениях. Десятки разведчиков были разосланы во все стороны - искать армию Ранджана и следить за хмоси. В порту саперные команды спешно приводили в порядок уцелевшие причалы и пирсы.
Ничто не предвещало внезапной беды, и свою первую ночь в мертвом городе юнь восприняли достаточно спокойно, получив, наконец-то, долгожданную передышку после двух с лишним месяцев марша. Тем неожиданнее и неприятнее для генерала Камуото стала ситуация, когда уже далеко за полночь перепуганный денщик поднял его с постели и сообщил о том, что на улицах Вонгбея идут масштабные бои. В воцарившемся хаосе отдельные сотни оказались оторваны друг от друга, а офицеры, не получая приказов от высшего командования, вынуждены были действовать на свой страх и риск. Ракетные батареи и метательные машины, так до сих пор и остававшиеся разобранными и уложенными в походные телеги, оказались теперь бесполезны. Штаб генерала не мог руководить действиями солдат в достаточной мере быстро и согласовано, а задержки и ошибки из-за незнания обстановки были теперь фатальны.
Главной проблемой стало то, что было невозможно понять, сколько врагов сейчас противостояло юнь, откуда они берутся, и какой тактический план пытаются реализовать, нанося по противнику беспорядочные "булавочные" удары и поджигая те немногие постройки, что еще были в состоянии гореть. Весь ужас происходящего стал понятен Камуото только ближе к рассвету.
Первые уличные схватки, поднявшие на уши весь город, на самом деле оказались лишь последствиями неудачных вылазок сиртаков, начавшихся еще задолго до того в первые вечерние часы. Несмотря на выставленных часовых и все предосторожности полусотников, целые отряды юнь оказались полностью перебиты во сне. Вокруг Вонгбея были замечены большие группы враждебных хмоси, а в тот момент, когда по черному небосводу стали расползаться первые алые блики, бойцы Ранджана предприняли главную попытку обезглавить седьмую армию.
Многочисленные группы сиртаков, не слишком хорошо вооруженные и облаченные, по большей части, лишь в потрепанные трофейные доспехи, накатывались волнами на стены дворца, появляясь из переулков и из подвалов торговых рядов, высившихся на другой стороне центральной площади. Охрана генерала и несколько солдатских отрядов, вынужденных отступить к дворцу, отражали атаки на высокой широкой лестнице у парадного входа, рубились в узких коридорах, ведущих на кухни и в кладовые, а также сбрасывали вниз тех врагов, кто пытался при помощи веревок с железными крючьями вскарабкаться на второй или третий этаж. Камуото ожидал, что противник быстро выдохнется, а на помощь ему самому подойдут свежие силы, но этого так и не произошло.
Несмотря на то, что потери юнь были относительно невелики, воины седьмой армии были вынуждены сначала оставить двор, а затем отступить на второй этаж. Офицеры и чиновники штаба спокойно и без суеты изготовились к бою. Оруженосцы и денщики помогли Камуото облачиться в старинные ритуальные доспехи его рода, представлявшие собой массивный цельнолитой панцирь со множеством толстых и грубых, но великолепно подогнанных пластин, закрывавших руки и ноги. Кто-то менее высокий и крепкий вряд ли сумел бы долго носить подобную защиту древнего лим-бо, но генерал с юных лет был привычен к подобной тяжести. Не менее умело он был подготовлен и к обращению с большим круглым щитом и внушительной булавой, украшенной загнутым "клювом". Округлый шлем с посеребренной маской, изображавшей оскал демона ярости, Камуото одел в последнюю очередь, перед тем, как отдать своим людям приказ оставить второй этаж и перегруппироваться на третьем.
Воины Ранджана ворвались в большой зал собраний и замерли на пороге в заметном смятении. Генерал Камуото, стоявший у противоположного входа в помещение во главе своих офицеров и оставшихся телохранителей, сейчас походил на ожившую железную статую и без сомнений одним своим видом внушал страх и почтение любому противнику. Бойцы-юнь ринулись в атаку, молча, без воинственных кличей и изощренных ругательств, навалившись на врага могучей всесокрушающей силой. Опытные солдаты и самые верные офицеры командующего, ветераны, прошедшие с ним не меньше десятка умбейских компаний, смяли и опрокинули опешивших сиртаков так, как полноводный поток, прорывает хлипкую плотину, строители которой слишком много времени отводили на отдых и посторонние разговоры. На втором этаже им также никто не сумел оказать достойного сопротивления.
Эта схватка вызвала у генерала странное смешение чувств. С одной стороны он понимал, что допустил самую большую ошибку в своей жизни, раз позволил загнать себя в такое положение, с другой - руки и оружие, истосковавшиеся за годы, по "настоящему делу" дарили Камуото ни с чем несравнимую радость. Его последний бой с настоящим живым врагом лицом к лицу состоялся более пятнадцати лет назад, но могучее тело, терзаемое постоянными ограничениями и регулярными тренировками, не позабыло былых своих навыков. Сбивая противников с ног страшными ударами палицы, расшвыривая их в разные стороны щитом и переступая через изувеченные тела, генерал впервые за долгие годы ощущал, как кровь все быстрее бежит по венам, даруя сознанию непередаваемый детский восторг.
Как ветер выметает осеннюю листву с опустевшей улицы, так и юнь сумели единым порывом выбросить врага за пределы здания. Но останавливаться на достигнутом никто из них уже и не думал. Вид убегающих сиртаков требовал продолжать преследование, и Камуото даже не пришлось отдавать лишних приказов. Четыре десятка царских солдат, все кто уцелел к этому моменту из числа защитников штаба, появились на центральной площади, гоня перед собой не меньше двух сотен вражеских воинов. Осторожность и страх больше не мешали юнь упиваться боем, и тех, кто уже двигался к ним навстречу, расталкивая отступающих трусов, они тоже совсем не боялись.
На неполную минуту они замерли друг напротив друга. Тяжелые мечники Ранджана в сплошной ламинарной броне с головы до колен и ближний круг командующего седьмой армии в измазанных кровью доспехах из стали и красной меди. Во взглядах, которые бросали и те, и другие, не было ничего, кроме радостного предвкушения. Могучий сиртак с внушительными плечами и гладко выбритым лицом, что было для его народа совсем нетипично, вышел вперед, вскинув подбородок и давая утреннему ветру, несущему запах свежей гари, растрепать длинные волосы на непокрытой голове. Из всех противников этот боец видел сейчас лишь одного, и не понять этот вызов было нельзя.
Генерал Юнь осознал все прекрасно. Быть может, еще зим десять назад он, вероятно, рискнул бы выйти на поединок, но сегодня его тело, несмотря на всю свою силу и выносливость, было лишь телом шестидесятилетнего старика. Молодой сиртак был достаточно проворен, чтобы, долго ускользая от Камуото, вымотать его и победить без особых трудностей. Но проигрывать командующий седьмой армии не собирался, даже, несмотря на то, что вокруг его маленького отряда уже смыкалось кольцо из почти четырех сотен врагов, собиравшихся со всех сторон. Вскинув руку с окровавленной булавой, генерал коротко прохрипел приказ, и его люди снова ринулись в битву.
Камуото вломился во вражеский ряд, с прежним наслаждением круша ребра и проламывая черепа. Вокруг свистели мечи, слышались проклятья, и всякие иные мысли, кроме упоения битвой оставили пожилого стратега. На них наседали с разных сторон, но юнь все равно сумели пройти почти через всю площадь, оставив на серой брусчатке немало тел самых лучших воинов мятежного раджи. Лишь когда перед ним вновь возник тот молодой воин с пылающими от восторга глазами, генерал понял, что настоящая схватка подходит к концу.
"Клюв" булавы хищно свистнул над самой головой у сиртака, опустившись на плечо другому умбейскому мародеру, от чего тот, громко вскрикнув, сразу же повалился на землю. Камуото отбросил щитом в сторону еще двоих врагов и вновь попытался достать приметного бойца с непокрытой головой, но тот опять сумел увернуться.
Поднырнув под удар генерала Юнь, Ранджан чудом сумел избежать столкновения с краем щита, уже нацеленного ему в лицо, и, изловчившись, вонзил свой меч снизу между массивных пластин точно в подмышку вражеского полководца. Кровь из раны хлестнула тугой струей, клинок раджи перебил большую артерию. Деревенеющей рукой Камуото еще раз попытался расколоть голову своему противнику, но конечность уже не слушалась его так, как раньше. Переступая ногами в ритме катха и завершая оборот вокруг своей оси, Отрекшийся нанес новый стремительный удар, в который вложил всю свою силу и злость. Посеребренная маска разлетелась блестящими осколками, и громадная фигура командующего седьмой армией Юнь медленно и грузно повалилась назад. Завершающий элемент своего беззвучного танца Осквернитель выполнил как всегда безупречно.
Ни один из оставшихся юнь так и не сдался, не бросил оружие и не молил никого о сохранении жизни. Поступиться честью для этих людей было немыслимо.
- Величие победы создается величием побежденного, - сказал Ранджан, когда спустя почти двенадцать часов весь Вонгбей был вновь в его власти.
- Тогда это действительно была великая победа, - заметил Нагпур, стоявший над телом вражеского полководца, доставленным в покои вольного вождя сиртаков в качестве главного трофея в завершившемся сражении.
- Нет, - покачал головой Хулитель. - Это была не просто какая-то там великая, а самая величайшая победа в моей жизни! И пусть теперь этот ублюдок Акоши попробует оспорить мое право диктовать условия всему миру!
Поначалу Басо удивлялся той череде непонятных и странных ошибок, которые его противник начал делать еще с самого начала боя. Позже на удивление уже не было времени, и тысячник стал воспринимать происходящее как некую неизменную данность.
Сборный корпус Нуена только закончил завтрак и начал собираться в дорогу, когда наблюдатель, примчавшийся на взмыленной лошади, сообщил о двигавшемся в их сторону крупном отряде латных всадников под имперскими знаменами. Еще прошлым вечером ни о каких военных силах Империи ничего не было слышно, по меньшей мере, на полдня конного пути вокруг, из чего Басо сделал вывод, что кавалерия противника совершила ночной переход. Атаковать сразу после такой "прогулки" казалось довольно самонадеянно, к тому же, куда удобнее было бы дождаться, когда юнь выступят в путь. Внезапное нападение конной группы на маршевую колонну было среди излюбленных и наиболее эффективных тактических приемов императорских всадников, чье пугающе непреклонное следование выверенным "боевым схемам" могло сравниться разве что только с их фанатичной дисциплиной. Разбираться в поведении врага Басо было сейчас некогда, и тысячник сосредоточился исключительно на том, как извлечь максимальную пользу для себя и своих воинов из сложившейся ситуации.
Первым приказом Нуена было снять лагерь и переместиться в деревню, в которой они накануне пополняли припасы. Местные крестьяне тоже поняли все довольно быстро и, не желая оказаться в самом эпицентре назревающего сражения, сразу стали поспешно покидать свои дома, спасая скот и нехитрый скарб. В тот момент юнь до беженцев уже не было никакого дела, солдаты занимались сооружением завалов и рогаток, образуя вокруг поселения защитный периметр. Обширные рисовые поймы, окружавшие со всех сторон деревню, которая располагалась на небольшом рукотворном возвышении, весьма удачно способствовали делу оборонявшихся. Через какие-то полчаса корпус Нуена уже готов был встретить "гостей" во всеоружии.
Конные войска Империи выплеснулись из-за гряды невысоких холмов и ринулись к безымянному поселку, развернувшись широкой лавой и стремясь охватить врага полукольцом сразу же с трех сторон. От обилия разноцветных знамен и почетных значков у Басо поначалу зарябило в глазах, но спустя несколько минут он с удивление понял, что не видит ни единого синего стяга, а значит, против него не выступало сейчас ни одного отряда регулярной армии. Перед юнь в данный момент был весь высший цвет имперского столичного общества, потомки всех самых древних и знатных семей чжэн-гун, сильные, благородные и умелые воины... Но именно это обстоятельство неожиданно и подарило Нуену призрачную надежду выстоять против численно превосходящего противника.
Имперские аристократы были хорошими бойцами, но все они были одиночками, их оружие и доспехи были превосходными образчиками кузнечного дела Империи, но они не знали ничего о таких вещах, как солдатская взаимовыручка и согласованность действий. Подобно сказочным рыцарям закатных земель, благородная кость Нефритового Трона всегда готова была принять участие в войне, но главное ее предназначение сводилось совсем не к этому.
Тяжелые кони, несущие на себе всадников в пластинчатых латах, быстро начали вязнуть в рисовых полях, их скорость заметно упала, а головная сотня, двигавшаяся по дороге, напротив заметно выбилась вперед. Басо сразу же приказал своим лучникам сосредоточить всю стрельбу на этой группе и полностью игнорировать всяких одиночек, вырвавшихся вперед из других отрядов. Конных лучников у имперцев не было, и действия юнь остались безответными. Две малых баллисты, все, что имелось в арсенале у царского корпуса из полевой артиллерии, не внесли ощутимого вклада в начало сражения, но зажженные смоляные бочонки, безусловно, не стали для имперских аристократов приятным дополнением в и без того не лучшей ситуации.
К тому моменту, когда всадники сумели, наконец, добраться до линии укреплений, где засели солдаты Нуена, в их рядах уже были первые заметные потери. Болотная каша, в которую превратилась рисовая пойма, по-прежнему мешала кавалеристам набрать разгон и быстро прорваться сквозь хаотичные нагромождения из дерна, бревен, досок, корзин и перевернутых телег, превращенных юнь в самые настоящие баррикады. Пехотинцы сбивали наездников на землю длинными копьями, с загнутых скатов крыш стреляли лучники, а имперская знать рубила врагов, пользуясь всеми преимуществами, что давал им лошадиный рост, но не в силах реализовать остальные, что были бы у всадников в открытом поле. Несколько раз чжэн-гун удавалось прорваться в деревню, но две сотни резерва, которые постоянно держал при себе тысячник Юнь, быстро отбрасывали их обратно, закрывая "прореху" в оборонительном кольце.
Лишь когда солнце начало медленно подползать к середине небосвода, битва начала выдыхаться. Атаки конницы становились все менее яростными, а сами юнь "огрызались" заметно слабее и неохотнее, но десятники и полусотники зорко следили за тем, чтобы в отрядах поддерживался прежний настрой. Больше всего Басо боялся, что, выбрав удачный момент, имперцы предпримут внезапный удар свежими силами по какому-нибудь из основных направлений. И имей он дело с императорскими всадниками или армейской кавалерией так оно, скорее всего, и случилось бы.
Группа конных воинов на вершине зеленого холма заняла свою позицию еще до начала боя и оставалась здесь на всем его протяжении. Родовые солдаты семьи Синкай не спешили присоединиться к сражению, чтобы доказать свое превосходство над бойцами других уважаемых кланов и снискать славу для своего повелителя. Обязанность охранять жизнь наследника рода и будущего тайпэнто была для этих людей сейчас превыше пустой гордыни или иных возвышенных желаний. Сам Мао Фень следил за битвой с печатью полного безразличия на лице, лишь изредка хмурясь и кривя полные губы, будто бы собираясь выругаться или сплюнуть.
Со стороны окруженной деревни к наблюдателям приближался еще один отряд всадников. Знамена над головами у этой группы имели ту же зелено-черную окраску с вкраплением золота, что и большое квадратное полотнище, трепетавшее за спиной у Мао. Конь тайпэна Пао Ланя, облаченный в прекрасную броню из отполированных пластин, ничуть не уступавшую той, которую носил его хозяин, радостно гарцевал под наездником, похоже, ничуть не стесняемый весом стального облачения. Свита тайпэна выглядела более хмуро, а один из воинов явно с трудом удерживался в седле. Причиной тому, вероятно, была длинная стрела с белым оперением, которая вошла точно встык между полукруглых пластин, прикрывавших его левое плечо. Темные кровавые потеки обильно измарали начищенную сталь, а боец с побледневшим лицом, похоже, сохранял сознание лишь благодаря силе воли и нежеланию показать свою слабость перед товарищами.
Несколько лекарей и солдат прислуги, выбежавших навстречу отряду Пао Ланя, немедленно преградили дорогу раненому, но всадник согласился проследовать за врачевателями лишь после дозволительного кивка со стороны своего хозяина. Лошадь бойца тут же была взята под уздцы, а его самого направили в сторону большого полевого лагеря, разворачивавшегося с другой стороны холмистой гряды. Обозы только недавно подошли к месту сражения, сумев догнать основные силы столичного ополчения.
- Ты зря дозволил Жианям увлечь всех за собой в эту безрассудную атаку, - заметил Пао Лань, когда его конь поравнялся с Фенем.
- Их кровь бурлила так сильно, что они все равно ослушались бы, - пожал плечами Мао. - Они слишком гордые и не привыкли подчиняться приказам.
- Но теперь их горячность припишут тебе и истолкуют как глупость, - не согласился тесть, объехав вокруг и остановившись бок о бок с лошадью Феня.
- Не самая страшная цена, - хмыкнул толстяк. - Зато Империя в который раз очистит себя в сражении от самонадеянных и слабых.
- Так, значит...
- Трое погибли еще в самом начале, четвертый получил стрелу в глаз во время одной из последующих атак, а за жизнь последнего из братьев Жиань сейчас борются лекари, - Мао искоса посмотрел на старшего Синкай со столь знакомой тому ядовитой ухмылкой. - По их заверениям, шансов у него уже практически нет. Похоже, семью Яо-Янг вскоре ждут печальные и скорбные известия. Лишиться разом всех молодых наследников обеих ветвей... Должно быть, это ужасно.
- Да, эти юнь оказались не так хрупки, как многим казалось, - почтительно отозвался Лань, полностью игнорируя последние слова своего зятя.
- Недооценивать противника, все равно, что не знать его, - процитировал толстяк. - Но, быть может, пока хватит?
- Передышка не помешает ни нам, ни им. Пусть залижут раны, пересчитают тех, кто остался в живых, и обдумают свое положение.
Вслед за взмахом руки тайпэнто, сигнальные бамбуковые жерди с желтыми стягами и белыми лентами поднялись высоко вверх, оповещая все имперские силы об общем отступлении. Всадники, продолжавшие кружить во взбаламученной жиже на ближних подступах к поселку, нехотя потянулись обратно.
- Усугублять не стоит, - заметил Мао. - Дозволите?
- Конечно, - кивнул старший Синкай.
Повинуясь жесту Феня, родовые воины из его охраны и те, кто сопровождал тайпэна Ланя, ринулись вниз по склону, чтобы начать поиски и сбор тех, кто оставался на равнине, но был слишком тяжело ранен, чтобы выбраться оттуда самостоятельно. При главе рода Синкай и его зяте-наследнике осталось лишь четверо самых преданных телохранителей, проверенных многими боями и десятилетиями службы.
- Интересно, что делает сейчас их командир? - задумчиво протянул Лань.
- Думает, - хмыкнул Мао. - Если, конечно, я не ошибся на его счет. Но это вряд ли.
- Ублюдки! Сами уносят ноги, а нас еще хотят заставить прикрывать им хвосты?!
Разгоряченный солдат, совсем молодой парень, которому едва ли исполнился второй десяток зим, вскочил на ноги, яростно размахивая руками. Ответом ему было молчание, а во взглядах многих юнь не было ни согласия, ни понимания, лишь легкая брезгливость, но это не остановило "оратора".
- Я за это не хочу подыхать! Вы слышали! Не хочу сдохнуть под конскими копытами ради вороха бумажек и жизни нескольких человек, один из которых, между прочим, и затащил нас в эту западню!
Басо, угрюмо сидевший на дощатом крыльце соседнего дома, не смотрел на своего подчиненного. Желание командовать и вести за собой людей улетучилось, едва тысячник был вынужден признаться себе, что не сумеет в это раз спасти всех, а поэтому следовало отдать приказ, который самому Нуену очень и очень не нравился.
После отхода имперцев и наступления затишья ситуация для царских воинов по-прежнему выглядела патовой. Корпус потерял больше половины солдат убитыми и ранеными, а если бы не невероятная стойкость проявленная людьми Басо, то от него бы уже вообще ничего не осталось. Но имперских высокородных всадников все равно оставалось в три, а, то и в четыре раза больше, чем юнь. Удерживать прежний защитный периметр при новой атаке они уже не смогли бы. Колчаны лучников были пусты, а запасные связки стрел из походных запасов обоза тоже оказались почти полностью израсходованы. Кое-кто решался на дерзость и выбирался на поле, чтобы собрать там хоть немного припаса. Эти же смельчаки сумели отловить около двух с лишним дюжин имперских коней, которые дались им в руки.
Лошади стали для Басо последней надеждой, но не на спасение себя, а на то, что удастся сохранить главное богатство, добытое им в этом рейде. Архив, собранный писцами в качестве "доли трофеев" тысячника, уже перекладывался в переметные сумы на лошадях. Обозные тяжеловозы не годились для быстрых скачек, но прекрасные кони Империи с более легкими наездниками, чем воины в полных доспехах, должны были великолепно справиться с поставленной задачей.
Оставалось только отобрать счастливчиков, таких, что могли быстро ездить и умело править. Тех, кто отвечал этим требованиям, набралось больше трехсот, остальное решил жребий, и Нуен был совсем не рад, что его сотники, без ведома командира, вложили записку с именем Басо в общий котел. Ведь именно этот клочок бумаги и оказался тринадцатым по счету среди тех, кому выпало прорываться обратно на юг, пока остальные продолжили бы отвлекать на себя внимание противника.
- Заткнись, слюнтяй! - не выдержал первым полусотник Шокей.
Поднявшись на ноги, он шагнул навстречу крикуну, замершему в центре небольшой деревенской площади, и тот по привычке отступил назад, вжимая голову в плечи, но уже в следующую секунду вскинулся на офицера с новой силой и без всякого почтения в голосе.
- Почему я должен заткнуться?! Потому что говорю то, о чем вы все тут думаете?!
- Откуда только ты такой вылез, - зло сплюнул Шокей. - Ты забыл, что ты солдат! Что у тебя есть долг и обязанности!
- Я не просил делать из меня солдата! - оскалился в ответ бунтовщик. - Равно как и большая часть из этих парней! Нас загоняли сюда силой, кнутами и палками, а теперь требуют отдать свою жизнь ради какой-то призрачной цели!
- Жалкий червяк! Ты бы до конца жизни выковыривал голыми руками гнилой батат из мерзлой почвы! Но тебе дают шанс умереть человеком, умереть за что-то большее, за цель о светлом будущем новых поколений! За весь народ юнь!
- И я должен обделаться от счастья?! - взревел солдат в ответ на тираду Шокея.
- Ну, так вали тогда отсюда! - не выдержал полусотник. - Вон, позиции нефритовых псов, катись туда! Заживо сгниешь на самоцветных рудниках, если уж для тебя это милее, чем сражаться и пасть в битве с настоящим врагом ради настоящего дела!
- И уйду, - рявкнул боец. - И вас, идиоты, зову за собой! Одумайтесь пока не поздно!
Вскоре два десятка безоружных фигур уже ковыляли через мутную грязь в сторону цепи холмов на севере. Никто не смотрел им вслед. Шокей, опустившись рядом со своим тысячником, удрученно хмыкнул.
- Думаю, эти трусливые сволочи выиграют нам еще немного времени, теперь очередь за тобой, командир.
Басо поднял на офицера взгляд полный боли и благодарности, но слов, чтобы выразить свои чувства у Нуена не было. Впрочем, Шокей и остальные бойцы, кто остался верен своей присяге, и без слов прекрасно все понимали.
- Ты главное сделай так, чтобы мы не померли напрасно.
Хмурые улыбки, что вызвали прощальные слова Шокея на лицах у солдат и офицеров, отпечатались в памяти у Басо на всю оставшуюся жизнь. Это были улыбки тех, кто доверился ему. Тех, кого он подвел. И тех, кто простил ему эту страшную ошибку. Это были те улыбки, которые не захочется видеть во второй раз никому, кто еще хоть немного ощущает себя человеком.
- Смотри-ка, - голос Ланя вырвал Мао из череды раздумий. - Первые ласточки.
Несколько юнь, пробиравшихся по полю, выглядели особенно жалко на фоне того, какое количество вражеских солдат по-прежнему оставалось в деревне в ожидании своей участи. Убежать от кавалерии они не могли, но, похоже, сейчас эти люди вообще не думали о чем-то подобном, принимая свою Судьбу с не меньшей доблестью, чем солдаты Нефритового Трона.
- Организуйте прием пленных, - обратился Фень к нескольким военным чиновникам и старшине интендантов, маячивших поблизости.
Поручать такую работу сыновьям благородных родов явно не стоило. Некоторые, наверняка, восприняли бы подобное как прямое оскорбление, а нервы у "ополченцев" после первой неудачи были не в самом лучшем состоянии. Вестовые доложили, что в лагере между разгоряченными воспитанниками частных школ Хэйан-кё уже едва не состоялась пара дуэльных поединков. Накалять атмосферу и дальше было бы опасно.
На какие-то мгновения члены семьи Синкай остались на вершине холма вдвоем.
- Буду крайне разочарован, если именно сейчас юнь не предпримут что-нибудь наглое, - рассмеялся глава клана и привстал в стременах, чтобы получше разглядеть расстилающуюся перед ним панораму.
- Да, было бы обидно, - пробормотал Мао.
Правая рука Феня, тем временем, без лишней суеты вытащила из седельной сумки, притороченной сбоку, длинную стрелу с белоснежным оперением, совершенно ничем не отличавшуюся от тех, которыми пользовались лучники-юнь. Перехватив оружие за середину древка, Мао со странной грацией, совсем не вяжущейся с его раздутым рыхлым телом, неожиданно резко и с силой вонзил наконечник в приоткрывшееся горло своего тестя. Пао Лань хрипло вскрикнул, его конь испугано метнулся в сторону, и тайпэн вывалился из седла. За тем, как умирает и бьется в конвульсиях старейший представитель рода Синкай, Фень следил все с тем же безразличным спокойствием, что и молчаливая четверка телохранителей, замершая вокруг. И хотя седоусые воины не проронили ни звука, каждый из них не смог побороть желания отвести в сторону взгляд, в отличие от убийцы Пао. И только когда, Лань окончательно затих, Мао, тяжело перевалившись через луку седла, опустился на землю рядом с еще живым полководцем. Глядя в стекленеющие глаза своего нареченного отца, толстяк так и не произнес ни слова.
Родовые воины и чиновники, вернувшиеся на наблюдательный пост через несколько минут, застали лишь картину безмерной скорби будущего тайпэнто над бездыханным телом. Поиски убийцы, подло лишившего жизни прославленного Пао Ланя, к всеобщему разочарованию так и не принесли результата. Пленные юнь, которые, несомненно, отвлеки на себя внимание, и дали неизвестному лучнику врага возможность подобраться поближе к императорским полководцам, были обезглавлены этим же вечером. Всех оставшихся врагов по приказу нового главы дома Синкай сожгли вместе с захваченной ими деревней. Никто не счел возможным оспаривать у Мао право на месть и жесткость.
Улицы Вонгбея были по возможности очищены от трупов и других следов недавних событий. Правда, о них с готовностью напоминали несколько тысяч отсеченных голов, украшавших стены и крыши всех окрестных домов. Жирные вороны и стервятники с длинными голыми шеями важно прогуливались по брусчатке и узким карнизам, оглашая окрестности мерзкими криками. Лишь появление грозного Хагхи сбивало с падальщиков привычную сонную леность, заставляя вспомнить о собственном ничтожестве.
Чудовищный зверь неторопливо вышагивал по пустынным улицам, едва не задевая покатыми боками факельные столбы и углы зданий. Толстая серая шкура слона с годами стала лишь прочнее, покрывшись сетью морщин и трещин. Огромные уши изредка шевелились, то ли отгоняя насекомых, то ли прислушиваясь к окружающему. Желтые бивни, почти достигавшие земли и изгибавшиеся параллельно ей, были укрыты под кованными железными каркасами, делавшими природное оружие этого животного еще более смертоносным.
На площади их уже встречал почетный караул из тысячи отборных солдат Ранджана. Разделенные на две равных части, сиртаки и хмоси щеголяли дорогими трофейными доспехами из мелких квадратных пластин, изукрашенных красной медью и поделочным камнем. Сам раджа поджидал гостя на невысоких ступенях торговых рядов, порядком разрушенных и закопченных дымом былых пожарищ.
Хагхи остановился и огляделся по сторонам также неспешно, как делал, наверное, все в своей жизни последние лет пятьдесят. Позади могучего слона, быстро и как-то суетливо, строились остальные войска. Несколько слуг подтащили сбоку к гигантскому зверю приставную лестницу, и магараджа Акоши с достоинством выбрался из плетеной корзины, укрепленной по бокам длинными овальными щитами.
Несколько мгновений властитель Гуррама мешкал, но затем с явной неохотой направился в сторону Ранджана, по-прежнему стоявшего на своем месте и скрестившего на груди руки в вызывающей позе. Подходить к магарадже первым, как согласно традициям требовал его статус, Отрекшийся явно не собирался.
- Приветствую тебя, прославленный завоеватель севера и восхода! - Акоши пытался открыто улыбаться, но это не выходило у него при всем старании даже через силу. - Рад видеть тебя в добром здравии, о мой старый друг.
- Как вовремя ты вспоминаешь о нашей былой дружбе, владыка, - нахально усмехнулся Ранджан, так и не сделав в сторону Акоши даже самого маленького шага. - Впрочем, нет причин гадать, что заставляет тебя говорить со мной в подобном тоне.
- Не забывайся, отвергнутый богами, - магараджа умел держать себя в руках и был уверен в своих силах.
Четвертая тысяча солдат Гуррама уже вступала на площадь, пятая была на подходе. Еще семьдесят сотен бойцов Акоши оставил за пределами Вогбея - повторить участь генерала Камуото ему совсем не хотелось. Весть о победе над карательной армией Юнь достигла Акоши еще в дороге, когда он только выдвинулся на север с целью помочь посланнику Ляоляна навести порядок в пограничье. Но теперь ничто не мешало магарадже предстать союзником победителя, который просто не посмел бы отказаться от помощи Акоши и его войска. И все же умеренную осторожность следовало соблюдать. Трюк с целой армией, спрятанной в здешних катакомбах, от чего Вонгбей превратился в одну большую ловушку, показал себя не только жутко рискованным, но и на удивление эффективным. Испытать на себе, какие еще подлые приемы остались у Хулителя в запасе, магарадже совсем не хотелось.
- Ты пришел предложить мне свою помощь, так что не забывай сам, что это именно ТЫ пришел ко мне, а не я напросился к тебе в покои, оббивая пороги и подсовывая подарки евнухам и распорядителям.
- Но не забывай, что ТЕБЕ нужна моя помощь, - отбрасывая последние приличия, ответил Акоши, которому уже стало понятно, что вести разговор в духе взаимного уважения Ранджан не собирается. Как, впрочем, он это почти всегда и делал.
- Нет, - резко бросил Отрекшийся, наблюдая за тем, как замерли последние ряды чужой армии, а слуги аккуратно уводят в сторону Хагхи, дабы по задумке Акоши дать радже-отступнику возможность воочию узреть то, чему он бросает вызов. - Мне не нужна твоя помощь. Мне нужно лишь твое войско. Или ты думаешь, я не смогу получить его?
- Это уже не смешно, - Акоши наигранно покачал головой, изображая великую скорбь. - Я искренне рассчитывал на встречу с разумным человеком, но вижу, предтечи окончательно лишили тебя разума.
- Эти многорукие трусы боятся даже издали смотреть на меня, - расхохотался Ранджан. - А что до остального, то порой божественное безумие лишь помогает тем, кто легко ему поддается.
- И все же попытаюсь призвать к тем крупицам разума, что еще у тебя остались, - эти слова тоже дались Акоши не без усилий.
- Не буду даже гадать, а о чем пойдет речь, - усмехнулся Хулитель. - Готов спорить, лизоблюды Арпура уже успели добежать до твоего дворца, едва его собственные пятки начали подгорать от того огня, что развели наши добрые соседи с гор.
- Верно, мой царственный брат магараджа Арпур просит о помощи из-за того, что происходит сейчас на закатном севере Умбея. И происходит это не без твоей на то вины, Ранджан, - с явным осуждением в голосе ответил Акоши. - Вторжение объединенного войска даксменов и горных шанов стало жуткой трагедией для всех сиртаков, живущих во владениях Арпура. И если бы не разорение земель вдоль устья Шаанга, проведенное тобой с несусветной жестокостью, то вряд ли такое могло бы случиться. Князья тай-шанов и даксменов уже успели подойти со своими убийцами к самым стенам Каратау, где после поражения в приграничной битве был вынужден укрыться Арпур и остатки его солдат.
- Не хочешь ли уж ты теперь призвать меня, объединив общие силы, идти и спасать этого высокомерного ублюдка и лжеца? - прищурился раджа все с той же презрительной ухмылкой. - Или мне напомнить тебе, что Арпур и так немало задолжал диким горцам за время своих собственных набегов в на земли Даксмен?
- Я призываю тебя спасть не Арпура, а простых сиртаков, продолжающих страдать по твоей вине, Ранджан. Получив славу завоевателя, не пора ли подумать и о делах для народа, из которого ты вышел...
- Эти рабы многоруких трусов уже никогда не станут моим народом! - зло оборвал магараджу Отрекшийся, переменившись в лице. - И кровь моих воинов не будет литься ради их безмятежного существования, подобно жизни баранов в стойле у таких как ты или у брехливых обезьян, облаченных в жреческие одежды! Плевать я хотел на то, что дикие, но свободные и дерзкие горцы отрежут головы слабым мужьям, не способным защитить свои дома, и возлягут с их женами на правах победителей! Мне ненавистна сама суть того, что представляет собой, забитая раболепная масса, которую ты здесь именуешь народом Умбея! И это уже не изменится никогда!
- Да ты и вправду сходишь с ума, - Акоши закусил губу, чувствуя, как окончательно начинает терять контроль над беседой. - И за этим кровавым безумием ты готов обратить в пепел весь мир, не думая о завтрашнем дне.
- Быть может, все дело в том, насколько сильно разнятся у нас с тобой представления об этом завтрашнем дне, - ярость Ранджана вновь сменилась ядовитой насмешкой. - И для тебя завтра - это восстановление скорейшего мира с подлыми юнь? С теми самыми юнь, что отняли у преданных богами Таголов их древние исконные земли. И теми самыми юнь, что которые дадут тебе много блестящего металла уже хотя бы за то, что безумный раджа и его ублюдки не будут и дальше продвигаться на север, а свернут обратно, чтобы спасать порожденного сукой шакала Арпура! А вот для меня завтра выглядит немного иначе! И если ты думаешь, что сумеешь напугать или принудить меня грубой силой, то я готов показать тебе один очень забавный трюк...
Хулитель сорвался с места и, спрыгнув со ступеней, промчался подобно ветру мимо Акоши и его вздрогнувших телохранителей. Свита Отрекшегося так и осталась возле стен базара, а сам Ранджан уже устоял перед первой шеренгой солдат магараджи.
- О да! Я знаю, о чем вы думаете сейчас! - воскликнул раджа, радостно улыбаясь и приковывая к себе все десять тысяч глаз, что были сейчас перед ним. - Вы презираете меня! Вы ненавидите меня! Вы убьете меня, едва ваш хозяин прикажет это сделать! Но вот что я спрошу, и ответьте на этот вопрос честно, но не мне, а самим себе. Как бы стал поступать на моем месте каждый из вас?!
Над площадью повисла тишина, а Ранджан наслаждаясь каждым мгновением этой, одной ему понятной, пьесы, неторопливо двинулся вдоль закованных в доспехи воинов.
- Да, я приказал убивать братьев-сиртаков! Разорять их дома и лавки! Осквернять храмы, посвященные тем, кого я презираю! Я плюю на женщин и детей, гибнущих от рук даксменов и тай-шанов! Но что сделали бы вы, обладай вы абсолютной свободой?! Имея право вершить то, что вам хочется, а не то, что вы обязаны делать?! Не боясь расплаты со стороны богов, не веря в способность чьей-то чужой продавшейся воли сломить вашу собственную?! Что делали бы вы, если бы не пытались доказать это самим себе?!
На лицах тысяч солдат можно было сейчас увидеть весь спектр эмоций, доступный человеку. И все же в этот момент у каждого из них было еще и что-то общее - странный блеск в глубине зрачков, что невольно объединял и сковывал этих разных людей в нечто иное: новое, цельное и единое.
- И если вы сумеете, то ответьте на мой вопрос. Ответьте, и пусть тот, чей ответ не совпадет с моим выйдет сейчас сюда и, если сможет, проткнет мое сердце катаром или перережет кинжалом мне глотку! - повернувшись к рядам слушателей, Ранджан раскинул руки, словно приглашая любого желающего, но ответом ему опять была лишь тишина.
- Так я и думал, - хмыкнул мятежный вождь. - А раз так, вы не смеете презирать меня! Не смеете отвергать мое право на то, чтобы вершить свои желания, пока я в состоянии подкрепить их чем-то большим, нежели только желанье и слово. И раз вы не можете меня презирать, раз я уже запретил вам делать это, то вам остается лишь одно! Восхищаться мною и тем, что я делаю! Еще полгода назад я выступил в поход с тысячей воинов. Не "жалкой тысячей воинов", а тысячей самых свирепых, самых умелых и самых преданных рубак, которых я знал. Я поверил в то, что они такие, а они поверили мне и поверили в себя. И стали ими! Долина Шаанга упала к нам в руки как страстная дева, истосковавшаяся по настоящему мужчине! Никогда еще тысяча мечей не была способна на такое, пока она не стала моей тысячей мечей! Взгляните на них! И посмотрите на тех, кто стоит с ними рядом!
Взмах в сторону почетного караула по левую руку - и тысячи голов послушно поворачиваются, повинуясь этому жесту. Взмах в другую сторону - и все глаза, как один, устремлены на угрюмых, но улыбающихся хмоси.
- Они были никем! О них вытирали ноги все, кому не лень! Но я захотел, чтобы они изменились, чтобы стали сильнее! Я верил, что это возможно, и вот я стою посреди города, который был воплощением всех тех притеснений и надругательств, которым эти люди и их предки подвергались столетиями. Но теперь это уже в прошлом! А почему? Да потому, что это МОИ люди! И поэтому, раз они стали моими, никто больше не посмеет сделать с ними ничего подобного.
Ранджан замер на том месте, на котором начал свою речь. На осунувшемся лице сиртака яростными огнями пылали безумные глаза пророка, а безликая масса, в которую превратилось пять тысяч солдат Гуррама, безропотно внимала ему.
- Никто и никогда не побеждал Юнь столь малыми силами. Никогда ни одному радже не удавалось остановить армию северных варваров. И никогда еще за девять веков у сиртаков не было шанса вернуть себе все древние земли нашего народа! А потому я спрашиваю вас, тех, кто еще возможно меня презирает, пойдете ли вы со мной или поползете обратно в джунгли, где до конца жизни даже болотные свиньи будут осмеивать вас за вашу трусость! Выбор, он есть всегда, и даже сейчас у вас тысяча вариантов! Но каждый из стоящих сейчас передо мной, я уверен в этом, понимает - есть только два пути! Принять мое предложение и получить все, утвердив свое имя в памяти врагов и потомков на тысячи тысяч лет! Или избрать что угодно иное, но навсегда лишиться редчайшей возможности! Поверить в себя, как буду в вас верить я, или бросить оружие и забиться в темную дыру, в надежде переждать бурю! Решайте, но сами! Без богов, без хозяев, без раболепия и правил, что насильно вдолбили в ваши пустые головы! Решайте!!!
Одинокий кривой меч, взметнувшийся над толпой, ярко сверкнул под полуденным солнцем, и громкий отчетливый клич разорвал безмолвие толпы.
- Ран-джан! Ран-джан! Ран-джан!
Десятки голосов присоединились к нему в первую секунду, во вторую их было уже несколько сотен. Еще через мгновение вся площадь в безумном экстазе скандировала имя Хулителя, замершего с угрюмо опущенной головой перед беснующейся толпой.
- Стоило зарубить меня ударом в спину, пока я был слишком увлечен, создавая свою новую армию, - широко улыбаясь, произнес раджа, оборачиваясь к бледному Акоши.
Магараджа весь трясся от негодования, а его рука сжимал золоченую рукоять сабли, висевшей на поясе, с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Но клинки некогда верных телохранителей были сейчас направлены не на врага Акоши, а на него самого.
- Череп генерала Юнь у меня уже есть. Думаю, череп настоящего магараджи станет для него отличной парой, - желчно рассмеялся Отрекшийся, а за его спиной продолжали надрываться в едином крике пять тысяч охрипших глоток.