Декабрь и январь, до краев наполненные неразберихой и беспорядочной пальбой уличных боев, слава богу, остались позади. Сменяя друг друга в городе появлялись, а потом пропадали невесть куда серые шинели австрийцев, красные петлицы большевиков, синие жупаны гайдамаков и погоны добровольцев с просветами и без. Конец же февраля 1919 года на фоне прошлых перипетий выдался спокойным и, что удачно, не особенно морозным. Однако в давно нетопленом доме даже здесь, на юге, в Екатеринославе, и заурядный холод будет нестерпимым, а иной раз - убийственным. Целой подводой дров удалось разжиться еще вчера, а с провиантом у хозяйки квартиры в доме на Нагорной дело обстояло совсем не так плохо. Теперь, на третий день по приезду, Антону Михайловичу оставалось только где-то раздобыть лекарства для дорогих ему пациенток. Можно было не сомневаться в том, что все аптекарские заведения в городе закрыты, а на рынке... при большевиках рынок тоже почти прекратил свое существование.
Название учреждения Антон даже не пытался запомнить, какой-то комитет по распределению... Знакомый еще по Петербургу пожилой врач, нынче начальствующий в губернской больнице, тоже откровенно путался в труднопроизносимых революционных нагромождениях из обрубков слов, но запиской к некоему товарищу Казанину Антона Михайловича снабдил. На обороте листка, исписанного немедицински аккуратным почерком главврача, имелся адрес, а сама записка предлагала незамедлительно выделить для нужд больницы... чего же было еще желать? Да, конечно, при должном уходе и питании тиф победить вполне возможно, и Сашино состояние особых опасений не внушало, вот только слабое сердце Ольги Андреевны...
Час спустя удалось найти искомый одноэтажный особняк на сплошь двухэтажной Гимназической улице. Решетчатые чугунные ворота были заперты, зато рядом в стене зиял проем калитки, самой же калитки не было и в помине. Антон на всякий случай еще раз сверился с адресом и уже шагнул на утоптанную среди посеревших сугробов дорожку, когда к воротам подкатила пролетка, и из нее на мостовую соскочил человек, по виду какой-то командир в полушубке, перетянутом ремнями кавалерийской портупеи, без шашки, с одной только кобурой. Крепким сложением и немалым ростом он был похож на самого Антона. Даже очень похож. Так же широк лицом, гладко выбрит и черноволос. Наверное, их можно было принять за братьев, разве что Антон Михайлович выглядел чуть старше и одет был в обычную солдатскую шинель, которая, впрочем, сидела на нем, словно сшитая точно по мерке своего владельца.
- Кто такой? По какому делу?
- По поводу снабжения лекарствами, Антон Столяров, я от губернской больницы, - нашелся посетитель. - А с кем?..
Антон подчинился. Они прошли мимо смолящих самокрутки то ли часовых, то ли сторожей. Бородатые, мужицкого вида вооруженные охранники ни обмундированием, ни дисциплиной никак не выказывали свою принадлежность к какой-либо армии. На стене у парадного входа имела место жестяная вывеска с кривоватой надписью "Складъ". Узкая расчищенная дорожка от подъезда вела дальше, к флигелю с облупившейся штукатуркой на стенах. В глубь сада тоже тянулись какие-то следы, заканчиваясь у покосившегося сарая вытоптанной до грязных пятен полянкой. На каменных ступеньках флигеля при винтовке притопывал и стучал сапогом об сапог молоденький парнишка. "Этот со мной, никого сюда не пускать", - бросил командир замерзшему юнцу, не оглядываясь, ступил в едва освещенную прихожую и тут же - дальше, в большую комнату, которую нельзя было назвать просторной из-за обилия конторской мебели. Если расставленные на потемневшем паркете четыре письменных стола захватили центр помещения, то шкафы и этажерки плотными шеренгами прижимались к стенам, оставляя свободным пространство лишь для дверей и единственного окна. За столами разместились двое: сухонький старичок в заношенной кацавейке и девица с застывшим обессиленным взглядом, третий конторщик, худощавый парень лет двадцати с нездоровым румянцем на лице, одетый в синюю чесучевую тужурку и такие же брюки, сидел сверху на столе и щелкал семечки. При виде начальства он подскочил и вытянулся чуть ли не во фрунт.
- Где? - кашлянул вопросом сухо и коротко, словно выстрелил из револьвера провожатый Антона.
- Там, в кабинете, - поспешил с ответом "студент", как его про себя окрестил Антон за курточку казенного образца.
- Показывай, - кивнул командир и сам, никого не дожидаясь, направился к следующей двери.
За дверью оказалось совсем уж захламленное помещение. Какие-то мешки лежали на железной сетке кровати, гора из деревянных ящиков возвышалась до потолка, а в углу неряшливой ржавой пирамидой прислонилась к стене целая артель инструментов: лопат, метел, пил, клещей и молотков. Из этой комнаты имелось еще два выхода. Одна дверь, судя по отчетливому амбре, вела в уборную. Услужливый студент распахнул перед гостями другую.
Первое, что бросалось в глаза входящему - стул и на нем тело женщины. В воздухе чувствовался запах жженой бумаги. Антон непроизвольно отодвинул с пути студента и шагнул к убитой. Женщина уронила голову на стол перед собой, на какие-то документы и исчерканные листы, затылочная кость ее черепа была проломлена.
Неожиданно за спинами вошедших, в углу комнаты, кто-то собрался откашляться или прочистить горло: "Гр-х кх". Студент поморщился, а командир с Антоном резко обернулись на звук. На жердочке под решетчатыми сводами клетки сидел краснохвостый красавчик-жако и черной выпуклой пуговицей глаза рассматривал гостей. Дверца клетки была распахнута, но птица не спешила покидать свой дом, очевидно, опасаясь незнакомых ей людей.
И клетка, и диковинный попугай в ней, последним ярким штрихом завершали общую картину убранства кабинета, более похожего на салон увеселительного парохода или на капитанскую каюту пиратского брига: монументальный кожаный диван, такое же исполинское кресло, пианино, на нем электрическая лампа в виде вычурного подсвечника со свечами, пара венских стульев. Разве что из общего стиля напрочь выбивался большой несгораемый шкаф мрачного касторового цвета и еще письменный стол, простой, без ящиков, заваленный бумагами и...
- Вот, доктор, це буде по твоей части, - командир подхватил какие-то листки со стола и указал ими на тело женщины, - можешь сказать, когда убита? И постарайся поточнее. Это важно, - сказал, глянул на бумаги в руке, бросил их обратно, развернулся, мотнул головой студенту, чтобы не глазел и выметался из комнаты. Студент замешкался, желая, видимо, что-то сказать, но не решился. Спустя мгновение-другое он развернулся, запер в клетке топорщившего перья попугая и вышел, прикрыв за собою дверь.
- Товарищ Зиньковский, а нельзя ли пока я тут буду... как-то поспособствовать, чтобы медикаменты были выделены, вот список, - Антон достал из кармана записку. - Там ведь тяжело больные... время дорого.
- Давай сюда, - протянул руку командир, - будут тебе лекарства, сделаешь що просят - будут и лекарства.
Антон Михайлович пощупал пальцы свесившейся вниз руки, потрогал кожу на лице убитой. Этим можно было и ограничиться, но врач осторожно повернул разбитую голову женщины набок и приподнял полуприкрытое веко.
- Час прошел точно, и вряд ли больше двух-двух с половиной. Окоченения еще нет, однако кисти рук уже совсем холодные, на лице кожа только начала остывать, - Антон бросил взгляд на строгий латунный циферблат настенных часов, - теперь без четверти два. - Прямо напротив стола - не какие-нибудь провинциальные ходики, потемневшим тяжелым маятником мерно отсчитывал время солидный "Беккер".- Вот и смотрите, получается, что смерть наступила в период часов... с одиннадцати до двенадцати, может быть, до половины первого. Точнее, увы, сказать не смогу, и никто не сможет, разве только убийца.
- Ладно, доктор, ты, давай, посмотри еще, може щось подметишь, а я пока там порасспрошу... Значит, час два, говоришь? Да ты глянь-глянь еще, пощупай там, де треба - Зиньковский вздохнул, повел плечами, затем развернулся на каблуках и вышел.
Посмотреть... Собственно, с какой целью и на что именно посмотреть, Антон Михайлович совершенно себе не представлял. Врач шагнул к окну и пошире раздвинул тяжелые шторы, собираясь распахнуть форточку. Она и так уже была приоткрыта.
Только благодаря своему высокому росту Антон заметил небольшую картонку фотографической карточки. Фотография лежала лицом вниз на поверхности несгораемого шкафа, там, где обычно нерадивые хозяйки никогда не протирают пыль. Здесь же пыли не было, а с карточки на врача глядела молодая изящная женщина. Симпатичная брюнетка, больше ничего особенного о ней и не скажешь. Сам шкаф оказался заперт. Антон Михайлович прошелся по комнате из угла в угол, задержался у открытого пианино и погладил черный полированный край крышки. Чуть пожелтевшие клавиши с готовностью матово блеснули в почти весеннем свете, льющемся из окна. Вспомнилось такое недавнее, и такое далекое время. Саша, еще совсем девчонка, ее тонкие пальцы мягко, как учила мадам Грасси, касаются белых и черных... Попугай в клетке снова завозился, захлопал крыльями, и закричал резким скрипучим голосом. Антон с неприязнью глянул на пернатого узника. Антону Михайловичу вспомнился теткин болтун и задира Гаврош. Тот тоже не отличался кротостью нрава, стервец всякий раз закатывал форменный скандал, когда Вере Алексеевне по какому-либо случаю присылали розы. И тогда уж, пока негодник не получал пары бутонов дани, от его крика не было спасения ни самой тетушке, ни ее соседям. А этот серый разбойник, хлопая крыльями и раскачиваясь на жердочке, недвусмысленно требовал для себя свободы. Очевидно, попугай привык к частым прогулкам вне своего решетчатого дома.
Несмотря на богатую и даже роскошную по теперешним временам обстановку, комната имела вид весьма неухоженный. Кое-где и на паркете, и на мебели виднелись пятна помета, не добавляли уюта следы сапог на полу и шелуха от семечек. Нет, осматривать было решительно нечего. Тело после убийства с места никто не сдвигал, на это явно указывала уже подсохшая лужица крови на столе. Врач еще раз пощупал кожу на щеке женщины - все верно, тепло еще чувствовалось.
Перед убитой лежал раскрытый скоросшиватель, кажется, именно сюда в конце концов попадали все записки с просьбами выдать те или иные ценности обладателям сих волшебных бумаг. Перелистнув несколько страниц, Антон не смог не заметить, что десятка два документов немилосердно вырваны из папки с отчетностью. Припомнился уже совсем развеявшийся запах горелой бумаги, а взгляд сам собою упал на массивную пепельницу, пустую, однако отнюдь не чистую.
Еще один лежащий на столе лист скрывали разметавшиеся темные стриженые волосы покойной. Осторожно отведя их в сторону, Антон Михайлович смог убедиться, что и этот документ, подписанный уже знакомой фамилией товарища Казанина, содержит в себе просьбу о предоставлении некой Мельниковой Елизавете Юрьевне отреза бумазеи в двадцать аршин и пятнадцати фунтов сухого молока. Хмыкнув, врач нагнулся, заглянул под стол и достал оттуда почти совсем пустую корзину для мусора. Всего содержимого в ней только и было что пепел от сгоревшей бумаги, несколько окурков папирос "Дукат" и два яблочных огрызка... и даже не огрызка, это были аккуратно вырезанные ножом серединки с хвостиками и семечками. Пепла в корзине осталось не так много. Если сжечь весь тот ворох листов, что были столь грубо изъяты из папки, то... на взгляд Антона Михайловича здесь лежали остатки максимум четырех или пяти документов. Впрочем, сгорело не все, что было предано огню в хрустальной пепельнице. На одном из обгорелых листков можно было прочесть несколько строк. И тут за подписью некоего Н. Кравченко речь шла о требовании выдать пять упаковок с морфием лицу, увы, неизвестному по причине обращения большей части документа в пепел.
Часы пробили два. Антон еще раз обвел взглядом комнату, подмигнул неусыпно следящему за незваным гостем попугаю и направился к двери. Прямо за дверью он и нашелся - топор с обухом, испачканным кровью. Скорее всего, его положили туда же, где взяли перед убийством. Антон Михайлович почти сознательно не стал удивляться своей находке. В сущности, какое ему дело до еще одной из миллионов смертей? Никакого... Сумасшедшее время. Чувства и предчувствия, воспоминания, страх и рассудок- уже второй год, как все смешалось и изменило значение. Иное лишилось самой своей сути и потеряло смысл, сгорело или водой утекло сквозь пальцы. Только он должен... должен сберечь оставшееся, то, что можно сберечь. Ему есть кого оберегать, там, во все еще промерзшей квартире на Нагорной.
В общей комнате, опершись руками на низкий подоконник и оттого ссутулившись, командир в молчании прислонился лбом к оконному стеклу. Барышня с закушенной губой отрешенно глянула на Антона Михайловича. Нет, не на него, мимо, в тускло освещенный дверной проем у него за спиной. Даже теперь ее круглое лицо с чуть курносым аккуратным носиком выглядело весьма миловидно, и странным образом это впечатление нисколько не портили несколько неярких пигментных пятнышек на чистой молочно-белой коже. Сейчас... только сейчас Антон разглядел, или, вернее сказать, узнал в ней незнакомку с фотографии из кабинета.
Старик выглядел напуганным. Хотя по его морщинистому лицу было непросто определить, напуган он или обеспокоен содержанием реестров и описей. Он то и дело брал в руки перо, так и не донеся его до чернильницы, клал обратно, перебирал бумаги в папках и поправлял очки на носу.
Студента нигде видно не... Хлопнула дверь, легок на помине с бумажным свертком в руке на пороге появился молодой человек. Командир обернулся, встретился взглядом с вошедшим и кивнул ему на Антона. Студент равнодушно мазнул черными точками зрачков по фигуре доктора, потом, после секундной паузы, протянул тому свой пакет. Антон благодарно кивнул командиру и взял звякнувший стеклом сверток.
- Пойдем-ка покурим, - не терпящим возражений тоном предложил Зиньковский. - Ну как, отыскал щось? - невесело спросил он уже за дверью.
- Топор нашел, обух в крови, там, вместе с инструментом лежит.
- Да. Видал, - командир помолчал. - Нема у меня времени со всем этим разбираться, а надо. Скоро из ЧК приедут. Мне бы до тех пор добро было бы дознаться, кто убил эту девку. Ты, доктор - человек образованный и по глазам видно, что не дурак. Може подскажешь чего?
- Да что я подскажу? Я же никого здесь не знаю.
- Хорошо, слухай сюда. До сегодняшнего утра этим амбарно-лабазным заведением командовал один мой знакомец, по фамилии Казанин. Слышал такую фамилию?
- Да, - кивнул Антон.
- Так вот, а сегодня утром его расстреляли, - командир замолчал. Антон Михайлович раскрыл портсигар и предложил командиру угощаться, тот прищурился, криво усмехнулся, дернув подбородком и взял папиросу. - Теперь все быстро делается, - продолжил Зиньковский, - вчера Микола Кравченко, это вон та сволочь, что семечки лузгает, написал бумагу, где сказано, що Арсений Казанин на самом деле - недобитая контра и укрывает от народа ценности. А сегодня Сеню уже и в расход. А Миколка, похоже, его место занять метил, потому и бумагу в ЧК написал.
- А та женщина, в кабинете, она?..
- Дамочка? - Зиньковский покрутил в руках папиросу, - она уполномоченная из ЧК, она тут осталась, чтобы в делах разобраться и пока вместо Сени присмотреть за хозяйством. Вот так вот. Утром приехали, протокол составили, подписали, вывели Сеню во двор и расстреляли. Почем зря расстреляли. Не такой Сеня был человек, соображение имел и наживаться на этом барахле не стал бы. А его расстреляли.
- Выходит, этот... Николай написал на него донос в ЧК, и вашего знакомого так сразу расстреляли?
- Выходит, - со вздохом подтвердил командир, - говорят, на складе чего-то не досчитались и бумаг каких-то нет. Я эту крысу канцелярскую, хрыча старого, и так и сяк пытал, а он только глазами хлопает и в свои конторские книги пальцем тычит. Говорит, все, мол, в полном ажуре было и нигде ничего пропасть не могло, если только воры не покрали.
- В таких делах вдумчиво разбираться следует, так сразу в чем дело понять сложно. Может быть, убитая... та, уполномоченная из ЧК, она что-то нашла, и поэтому, собственно, ее топором...
- Да видишь какое дело, - Зиньковский затянулся и тут же выпустил дым, - за то время, за которое ты мне поручился, стало быть с одиннадцати и до тех пор, покуда мы с тобою сюда не приехали, в дом никто не входил. О том хлопцы, что на посту стоят, все в один голос говорят.
- Никто не входил и не выходил, - машинально себе под нос проговорил Антон.
- Да, никто. Ну, а о тех троих, что там в комнате оставались... Они, вишь как, все вместе сидят, и выйти из комнаты можно только в две стороны. Если в одну - то либо в отхожее место, либо в кабинет попадешь. А в другую сторону - значит, на улицу.
Если по часам, то аккурат в одиннадцать в кабинет заходил этот гаденыш, Микола, пробыл минут десять, говорит, показывал новой начальнице, что где лежит. Потом вышел на крыльцо покурить и вернулся обратно на свое место. Барышня эта, Лизавета, ее Арсений сам на службу взял, но она только на машинке печатает и больше ничего, ей в кабинете у начальства делать нечего. Так она говорит, туда и не заглядывала, правда, за это время три раза бегала в уборную. А нашел убитую старик. Он, конечно, тот еще крючкотвор, но в записях у Сени благодаря ему завсегда порядок был. Так что, дедок этот для дела полезный. Он говорит, тоже сперва в уборной засиделся, а потом сразу в кабинет заглянул, что-то там спросить хотел, и тут на тебе такое - труп!
- А Николай, он...
- Почему так думаешь? - не дал Антону закончить фразу командир.
- Похоже, он - морфинист. Есть симптомы, мне как медику заметно. Кроме того... - и Антон Михайлович, не чинясь, рассказал о сгоревших бумагах и найденном среди пепла, что от них остался, обгорелом листке.
- Да, похоже, только не выходит никак,- разочарованно отозвался Зиньковский. - Я бы и сам его первого к стенке поставил, да видишь какая штука, после того как Микола побывал в кабинете, он сразу сюда, на крыльцо, вышел покурить. А форточка, стало быть, открыта, - Зиньковский показал остатками папиросы на окно. - Оттуда было слышно, как кто-то клавиши рояля пальцем трогает. И хлопец, що тут на посту стоял и вместе с Миколой цигарку смолил, он тоже то слышал.
- Музыку?
- Нет, не музыку, так, треньканье, - командир бросил окурок в подтаявший сугроб.
Так и есть, Антон с легкостью готов был представить себе, как уполномоченная из ЧК, сидящая за столом, заваленным документами, отрывается от чтения бумаг, поднимается со стула, с удовольствием расправляет плечи и прохаживается по комнате. Если инструмент был открыт, а он ведь и был открыт... Любая женщина, будь она суровым и бескомпромиссным революционером или робкой и застенчивой гимназисткой, любая обязательно к ним прикоснется. Неважно, училась ли она играть или нет, черные и белые клавиши так и зовут, они притягивают...
- А как вы говорите, барышню зовут? - невпопад спросил Антон, - Елизавета? Фамилия ее Мельникова?
- Мельникова, да, она. Эх, вот и ЧК приехала, - с досадой проговорил Зиньковский, увидав остановившуюся у ворот бричку. Врач проследил за его взглядом, отправил свой окурок в тот же сугроб и откашлялся.
- Я сейчас, одну минуту, - бросил Антон и быстрым шагом направился в дом. Не останавливаясь, он пересек комнату с застывшими конторщиками, прошел в кабинет, обернулся, убедившись, что никто не последовал за ним, осторожно высвободил из-под уже коченеющей руки записку и спрятал испачканный кровью листок в карман.
Все повторилось за час, прошедший с момента приезда чекиста, совсем еще молодого парня с тонкой полоской светлых усов на хмуром лице. Антон Михайлович засвидетельствовал смерть уполномоченной отдела по борьбе с саботажем и спекуляцией, указав предполагаемое время гибели, и на этот раз письменно. Допросу подверглись все служащие учреждения, включая курившего вместе с Кравченко часового. Василий Христофорович, оказывается, так звали старичка-буквоеда, водил пальцем по графам конторских книг и убеждал всех и каждого в том, что там комару негде носа подточить. Лиза растерянно кивала, а Николай односложно отвечал на вопросы.
Теперь, не снимая фуражки, лишь расстегнув шинель в жарко натопленном кабинете, суровый юноша восседал на одном из венских стульев. На стол из мусорной корзины был извлечен обгоревший клочок бумаги, Антон примостился на диване, а командир расхаживал по комнате комкая в руке папаху.
- Никто из них до сегодняшнего дня и знать не знал вашу барышню.
- Ну да, товарища Зырянову. Я що сказати-то хочу, кто и зачем убил - мне понятно. А як он ее убил? Вот глядите, я так разумию, Кравченко сам фальшивые требования писал и по ним ценности со склада получал. А как его Арсений за то прищучил, так Микола на него в ЧК написал. Ваши приехали, глядь, а на складе недостача. Микола думал вы в бумаги и дивиться не будете, но ваша ба... товарищ Зырянова стала разбираться. Этот испугался, ее убил, а бумаги фальшивые спалил.
- И как он ее убил? - устало выдавил чекист.
- Позвольте мне, - вмешался Антон. - Все верно, он сжег документы, а после этого, чтобы доказать свою непричастность к убийству, насыпал для попугая семечек на клавиши пианино и открыл клетку. Шелухи от семечек на полу у пианино предостаточно, - врач кивнул на замусоренный паркет. Такую вот "музыку" потом на крыльце вместе с часовым Кравченко и слушал.
Еще через полчаса, когда бородатые мужики, те, что дежурили у дверей склада, унесли тело женщины, а студента под конвоем увез юный чекист, Антон Михайлович, в свою очередь, поспешил покинуть контору. У ворот его поджидал Зиньковский.
- Обожди-ка, доктор. Ты теперь все мне объясни.
- Что объяснить? Что не так?
- Все так. Не колыхайся. Все ты правильно сделал. Если разобраться, то эта гнида во всем и виновата.
- Ну а в чем же тогда дело?
- Да в том дело, що я этого попугая знаю, не жрет он семечек. Вот зовсим не жрет, представляешь? Сеня его яблоками и гречневой кашей кормил. Так что не стал бы он на рояле играть. Нет, не стал бы.
- Верно, семечек они не едят. Такие попугаи родом из Африки. А какие там, в Африке, семечки? Там попугаи питаются фруктами и цветами.
- И как же тогда? - прервал Антона Михайловича командир.
- Не играл попугай на пианино, - покорно кивнул врач, - и документы этот иуда не жег. Когда мы в комнату зашли, сильный запах паленой бумаги стоял. А за два часа помещение точно проветрилось бы. И зачем вообще жечь документы, можно же просто сунуть их в карман.
- А кто их спалил и зачем?
- Старик бумагу жег, и половинка одного самого важного листка уцелела неслучайно. Там же все написано: кто и что со склада украл. И пепла в мусорной корзине мало, а это значит, что Василий Христофорович только для виду несколько страничек спалил, а остальные Николай загодя из папки вырвал, чтобы их при проверке не нашли и в том вашего приятеля обвинили.
- Так это, выходит, старый хрыч и убил что ли?
- Нет, если бы преступник мог рассуждать и действовать так же хладнокровно, как Василий Христофорович, он не стал бы убивать таким образом. Ведь в этом случае подозрений ему никак не избежать.
- Но...
- А эту барышню из ЧК убила Елизавета. Убила, потому что считала ее виновной в смерти отца своего будущего ребенка, - наконец-то, подвел итог Антон Михайлович.
- Ребенка? Какого еще ребенка? Сениного ребенка?
- Да, по внешности можно предположить... я хочу сказать, весьма вероятно, что Елизавета Мельникова беременна, хотя срок, видимо, еще не так невелик. И вот еще это, - Антон достал листок с бурым пятном засохшей крови на краю и отдал его командиру. Тот повертел его в руках, вчитываясь в три короткие строчки. Наконец, осилив и осознав значение слов, Зиньковский, недолго думая, разорвал бумагу, поискал глазами куда бы выбросить клочки, потом сунул их в карман полушубка и прощаясь кивнул Антону.