Назвать сегодняшнее многолюдье аншлагом вряд ли рискнул даже завзятый оптимист, но "Моя прекрасная леди" собрала на премьеру значительно больше половины зала. Главреж Лодыгин поглядывал сквозь прожженную в незапамятные времена дырочку, слегка колыша занавес. Его волновала гостевая ложа, где ожидался мэр и группа единороссов.
- Задерживаются или не придут?
Второй режиссер изобразил оптимизм:
- Как можно пропустить! Придут, конечно.
Главреж вызверился:
- В спину не дыши! Делом займись!
Подвернувшийся под руку осветитель был жестоко отруган за отлучку с рабочего места. Альфред Дулиттл, он же Фёдор Ершов - счёл благоразумным скрыться, но второпях наступил на провод удлинителя. Тот предательски катнулся.
- Ой, ё! - Взвыл Ершов, падая набок.
Рабочий сцены Егор Лапкин, передвигавший цветочный горшок, бросился помочь старику, но главреж оттолкнул парня:
- Декорацию ставь! - и сам подал артисту руку. - Ты как, Фёдор? Играть сможешь?
- Подвихнул малость. Сейчас пройдёт, - Ершов сел, растирая щиколотку, затем встал, сделал несколько шагов, ойкнул. - Нет, танцевать не рискну.
Второй режиссер вызвал костюмершу, в молодости бывшую медсестрой, посмотрел, как накладывалась повязка, и доложил в спину Лодыгину, мол, всё в порядке. Тот оторвался от подзорной дырочки с радостным восклицанием:
- Слава тебе, господи! - и пояснил второму. - Мэр с супругой в ложе. Начинаем!
*
Публика принимала спектакль радушно. Прима почти не фальшивила, полковник Пикеринг и профессор Хиггинс вдохновенно бранились в русском ключе, якобы, слегка подвыпив. Новация главрежа с быстро пустеющей в ходе разговора бутылкой очень нравилась зрителям, и, когда Хиггинс залихватски допил из горлышка - раздались аплодисменты.
В антракте за кулисами появился Гриша Камов, который две недели назад внезапно перебрался в драматический театр Новокузнецка. Он окликнул "Альфреда Дулиттла", а пока тот хромал навстречу, потрепал соседа по коммуналке за плечо:
- Лапкин, привет. Пашешь? Ну, паши, трудяга.
Егор высвободился, он не любил фамильярность, а самого Камова - ещё сильнее. В основе лежали несерьёзные, почти детские претензии. Да, так сложилось, что одному досталось всё: и смазливый, и высокий, и голосистый. С этим Лапкин смирился бы, уговорил себя - дескать, природа, чихать она хотела на справедливость!
Но когда Гришка стырил его еду из холодильника и похмелился Егоровым одеколоном - примирение стало проблематичным. На замечание рослый гад отреагировал по-хамски, попробовал показать силу, но тут уж обломился по полной программе и две недели примочки делал. А нечего буром переть - в интернате так "учат", что боксерам и не снилось.
Получив отпор, Гришка побежал жаловаться. Хорошо, в тот раз Егора отмазал Фёдор Николаевич Ершов, сказал ментам, кто зачинщик. Номер с заявлением не прошёл, а примирение стало невозможным. Другой бы извинился, чтобы в мире жить, но Камов сделал вид, что ничего не случилось. И с тех пор оставался неизменно доброжелательным. Точно по поговорке - плюнь в глаза, скажет - божья роса.
За шумным и фигуристым Камовым почти незамеченным следовал Глеб, ещё один сосед по коммунальной квартире. Эта троица - считая Фёдора Николаевича - частенько выпивала на троих, обычно в комнате старика, самой просторной. Они и сейчас сговорились, как расслышал Егор, отметить премьеру. Глеб ушёл незаметно, а бывший герой-любовник продолжил шуметь, лобызаться, обниматься, особенно тепло - с прекрасным полом. Те на Гришку западали сразу. Сколько он к себе поклонниц попереводил - счёту нет! И в театре, почитай, только старух не оприходовал.
Прозвенели звонки. Техперсонал кинулся по местам, режиссёры сосредоточились и принялись волноваться, "прекрасная леди и компания" - приготовились к выходу на сцену. Гриша ощутил себя ненужным и удалился.
*
- Где Ершов? - Рычал главреж на второго режиссера.
Объявление по трансляции не прекращалось, однако Альфред Дулиттл - как испарился. Рабочие сцены и осветитель прочесали туалеты, в том числе и дамские, проверили буфет, даже улицу до ближайшего магазина - да, грешен Ершов, слаб на выпивку - но нигде актёра не встретили! Истекали последние минуты до его выхода в обличье состоятельного буржуа. Второй режиссёр и Лодыгин выслушали доклад запыхавшихся рабочих и переглянулись.
- Ужрался и домой ушёл? На автопилоте, - почти утвердительно констатировал второй.
- Премьере трындец, - с надрывом согласился главный, вцепился в длинные остатки волос, обычно заправляемые за мясистые уши, а теперь свисающие на манер пейсов, и завопил. - Убью мерзавца!
В отсутствие Лодыгина второй режиссёр тоже позволял театрализованные представления с собой в единственной роли. Но копировать шефа - не комильфо, и он выбрал роль делового, прагматичного руководителя, который всегда найдёт выход:
- А заменить!
- Кем? - Возрыдал главный. - Кем?!
- Кто слова знает. Без пения и танца, - отважно развивал идею второй, - главное, чтобы паузы не возникло! Вот ты, Лапкин, готов? Суфлировать буду сам!
*
Не самая сокровенная, но довольно частая мечта Егора осуществилась. Стремительно облачённый в полосатые брюки, манишку и фрак, в седом парике, пудре и грубо нарисованных морщинах, он вышел на сцену, пытаясь изобразить развязную походку Федора Ершова. Публика тотчас заметила существенно более широкие плечи и высокий рост "Альфреда Дулиттла", а с первыми словами - ощутила разницу между актерским и бытовым произношением.
- Громче, громче! - Шипел второй режиссёр. - От-чёт-ли-вее!
Лапкин старался изо всех сил, но от этого голос утратил и без того немногочисленные обертоны, ноги с руками перестали слушаться, и "природный философ" обрёл грацию Железного Дровосека. Так аттестовал подвиг Лапкина главреж, когда вспотевший и осипший Егор вернулся за кулисы под неодобрительный свист.
Полностью разочарованный в актёрской романтике, непризнанный публикой спаситель премьеры переоделся в обычную одежду. Уже в статусе рабочего сцены он дождался конца спектакля. Примадонна, полковник, профессор, Фредди и мама Хиггинса получили аплодисменты, букеты цветов и вежливую похвалу мэра. Появись Ершов в минуту окончательного закрытия занавеса - его бы растерзали. Но вместо этого перед главрежем возникли осветитель и электрик:
- Там, под сценой...
- Что?
- Федор Николаевич. Мёртвый.
*
Машинное отделение, где располагались механизмы поворота сцены и подъёма двух площадок, отродясь не закрывалось. Внутри горели голые лампочки. Ближняя ко входу освещала "Альфреда Дулиттла", расположившегося метрах в двух от дверного проёма. Обзор был прекрасный - актёр неподвижно и бездыханно лежал на спине, демонстрируя подошвы туфлей с криво сношенными каблуками. Вокруг головы разлилась лужица крови. Лапкин протиснулся в первые ряды, крикнул:
- Куда? Следы затопчете!
Предупреждение подействовало. Лодыгин глянул на тело, наделил Егора полномочиями ждать приезда полиции и удалился. Актёры и второй режиссёр издалека посмотрели на неподвижного коллегу, тоже ушли. Смерть Ершова испортила, конечно, банкет, но отнюдь не отменила повод выпить! Чуть позже к такому же мнению пришёл технический персонал, и скоро Лапкин остался в одиночестве.
Он просунулся внутрь машинного отделения, насколько удалось, не ступая на пол. Фёдор Ершов, вернее, труп - лежал в позе спящего человека, вольно откинув правую руку в сторону. Похоже, недавно в ней был стакан, содержимое которого расплескалось в виде факела. Был, но исчез, оставив мокрое пятно и лёгкий запах водки. Понятно - актёр намеревался принять на грудь. Егор не просто так осмотрел место, где смерть настигла "Альфреда Дулиттла" - он сфотографировал мобильником общий вид, чтобы дома распечатать снимок и учесть мелкие детали, не понимаемые им сейчас. Например, характерные рубчатые подошвы - явно ботинки электрика, который нашёл тело.
- А другие следы, в том числе и самого Ершова - заметены раньше. Убийцей?
Да, такой вывод напрашивался. В глаза бросилась и другая примета - у стены чётко прорисовался характерный кружок поверх более старых - здесь недавно стояла бутылка.
- Выпивал. С кем?
Окровавленный левый висок Ершова дал ещё подсказку:
- Правой рукой саданули.
Любопытство свербело в Егоре, накручивая желание разобраться, тщательно осмотреть тело артиста. Обычный человек вряд ли понял бы, чего это неймётся рабочему сцены. Дело в том, что Лапкин не всегда работал в театре оперетты - он охранял правопорядок до переименования "ментов" в "копов". К тому же, полгода назад проявил недюжинные способности сыщика, вычислив похитителя дочери местного богатея, Поливанова. Кое-кто из театральных людей об этом знал, но предпочитал помалкивать. Например, главный режиссер Лодыгин. Иначе, стал бы поручать охрану трупа "Альфреда Дулиттла"!
Конечно, открывать частное детективное агентство и бросать любимый театр Егор не спешил, ведь его милицейская бескомпромиссность и репутация неисправимого упрямца работали бы против него. А без поддержки дознавателей полиции и предварительного следствия, то есть без прочных связей - никаких сведений не получишь.
- Пока никого нет, чего не глянуть? - спросил себя Лапкин, и согласился. - Можно.
Он осторожно подтянул доску, которая лежала вдоль стены. Обстучал, чтобы пыль не упала на следы преступления, умостил на порог и ящик, в сторонке от трупа. Осталось аккуратно шагнуть, держа баланс на гнущемся мостике, еще раз шагнуть, присесть, поднести мобильник к голове убитого и сфотографировать. Вспышка осветила разбитый висок, а сзади раздался голос:
- А ну, прекратите! Вы кто?
Егор не растерялся, не потерял равновесие. Он осторожно вернулся по доске ко входу и распрямился перед молодым человеком, лицо которого украшали щегольские усики и бородка "а-ля крутой парень из ФЭС".
- Я кто? Лапкин, работник сцены. А вы?
- Старший лейтенант юстиции Кириллов.
За спиной этого парня стояли двое с умными лицами, нагруженные потёртыми чемоданчиками, и неумный, зато крепко сколоченный опер Чепуров, знакомый Егору по делу Поливанова. Понятно, прибыла следственно-оперативная группа. И точно в тот момент, когда он фотографировал разбитый висок!
*
Вокзальная цыганка как-то сказала Егору, что его карма испорчена с рождения, поэтому он будет влетать в истории всегда и везде. Гадалка обещала помочь с ремонтом этой самой кармы. Причём, несколькими путями, например - хаджем к святым местам. Жаль, деньги кончились, узнать другие пути не удалось. Но гадание помогло - Лапкин перестал сетовать на судьбу и выработал готовность к последствиям кармической неисправности.
Поэтому и сейчас волноваться не стал, а прикинул, о чём должен думать следователь, видя в машинном отделении человека, который склонился над трупом? Естественно, о плохом. Значит, надо подозрения развеять, и убедить прокурорского старлея, что работник сцены Лапкин ничего такого-этакого не замышлял. Пока Кириллов готовил широкий блокнот и ручку, Егор подготовился к вопросу.
- Вы убили его?
- Что вы несёте? - Возмущение получилось почти искренним. - Федора Николаевича нашли уже мёртвым. А я только сфотал! Зачем? Ну, это так просто не объяснить. Видите ли, я имею навыки частного детектива...
Егор рассказывал и делал мелкие шажки, заставляя следователя повернуться. Он смотрел, как за спиной Кириллова кипит работа. Медик осторожно трогал и осматривал тело, криминалист вовсю фотографировал, измерял, подбирал, упаковывал. Егор позавидовал профессионалам, которые сейчас наберут столько улик, что убийцу искать придётся недолго, поэтому захотел повысить свою значимость и ответил следователю подробнее:
- ... понять, чем и как убили Фёдора Николаевича. Дедуктивно-индуктивный метод, описанный Дойлом, зачастую даёт результат на основе всего лишь внимательного осмотра.
Он ещё сместился для лучшего обзора, подумал: "Узнать бы, что там найдут? Договориться со следователем, и...", однако, высказать просьбу не успел, потому что оперативник Чепуров, стоявший рядом, грубо крикнул:
- Уймись, Лапкин! Опять под дурака косишь? Шерлок, блин, Холмс!
- Вы знакомы? - Удивился Кириллов.
- Кто его не знает, - с горестной интонацией констатировал опер. - Борец за правду и справедливость, Зорро, блин!
Следователь посуровел. Вероятно, из-за этого лицо его показалось Егору смутно знакомым. Правильные черты, высокий лоб, соразмерно длинный нос, брови скобкой, бородка с усиками - внешность сгодилась бы театральному герою-любовнику, но всё портил чересчур строгий взгляд.
В литературе детективного толка умение немигающее смотреть и, как бы, "давить" на собеседника - приписывают полицейским, исключительно. В кино и книгах скверные персонажи разоблачают "копов" по взору. Ерунда! Так пялиться может каждый. Лапкин отработал эту манеру перед зеркалом, фокусируясь на собственных зрачках, поэтому у Кириллова "гляделки" выиграл. Старший лейтенант сдался:
- Ладно, свободны, - и поручил оперативнику, - вы займитесь теми, кто обнаружил труп, а я к экспертам.
- Да, я борец за справедливость! - Вслух поддержал он себя и топнул, забыв, что в машинном отделении работает следственная группа.
Снизу возмутились, закричали грозными и обиженными голосами - пришлось ретироваться в подсобку, переодеться и уйти домой.
- Кириллов. Где-то мы с ним встречались...
*
Понедельник - выходной день для театров. Обитатели коммуналки, заселённой подданными весёлой музы по имени Талия, спали. Кроме Лапкина. Традиционный снимок города с трубы котельной - потому и традиционный, что делать его надо каждый день. Мэрия дала разрешение с такой неохотой, что пропускать фотосеанс Егор ни за что бы не согласился.
Ему, если честно, нравилось взбираться по скобам, устанавливать аппарат, отщёлкивать панораму. Кольцевая площадка вокруг верха трубы и телевик давали прекрасную возможность увидеть жизнь города и горожан. Котельный дым вылетал с ровным шумом, в котором совсем терялись звуки города, и без того ослабленные высотой.
В такие минуты душа Лапкина отстранялась от сиюминутности. Он переставал быть фотографом-хроникером, он приближался к пониманию олимпийских богов и оправдывал их привычку вмешиваться в дела смертных. Свысока, оно ведь - с высоты. Зевс, имея возможность заглянуть в любое окно, в те времена - незастеклённое, мог ли остаться равнодушным? Вот как сейчас - в объектив случайно попал верхний этаж, а там к ложу, где разметалась красотка, шествовал её милый, гордо неся полотенце не в руке, а на мужском достоинстве, так сказать.
Досматривать продолжение Егор себе запретил - он не Зевс, чтобы разыскивать и соблазнять увиденную на чужом ложе Антиопу. Но зависть к счастливчику с полотенцем - осталась. У Лапкина до сих пор не было девушки для обожания, что уж там говорить про большее. Как-то не складывались отношения с прекрасным полом, а обзавестись семьёй и детьми, ему, интернатовскому сироте, ой, как хотелось!
В грустных размышлениях Егор покинул наблюдательный пункт и вернулся домой.
*
Гимнастика, душ, завтрак, выкладка фотографий на сайт - занятия стандартные, а подняли-таки настроение. Однако Гектор, добродушный рыжий мейн-кун, пришёл за порцией ласки, разлёгся перед экраном и напомнил о Диане Поливановой, которую Егор освободил из плена в прошлом году. Ослепительно красивая, та всего лишь чмокнула спасителя в щёку. А с главным режиссёром, жирным старым бобром, провела ночь! Правда, перед похищением.
- Почему?
Вопрос, хоть и походил на риторический, но был задан вслух. Себе. Чтобы ответить, Егору пришлось раздвоиться, что раньше помогало. По методике "рассуждения Шульца", которая задавала чёткость и последовательность вопросов. Первым должен высказаться Холмс, примерно так:
"Ватсон, включите логику, летучемышную. Исходные данные? Пожалуйста: Лапкин - парень молодой, но не записной красавец. Должность - ниже некуда. Следовательно, статус - чрезвычайно низкий..."
Доктор Ватсон, человек прямой и не слишком умный, должен ляпнуть что-то в таком роде: "Шерлок, но ведь и главреж Лодыгин - старик, и уж вовсе не красавец! "
Холмс, соответственно, подпустит в голос иронию: "Дорогой друг, вы чертовски наблюдательны! Зато Лодыгин является царьком в актерском коллективе. Вам известно, как молодые актриски получают первые роли? Плюс, он весьма известная личность, если брать краевой масштаб. Следовательно, чтобы девушка заметила Лапкина... Ну, Джон, закончите рассуждение сами! "
Конечно, теперь доктор сделает правильный вывод: "... тот должен стать начальником. Или получить известность, прославиться. Верно?"
Развить версию Ватсон не успел - Егора отвлёк шум из коридора. В дверь стучали, а не звонили. Гектор опередил хозяина. Настороженные уши с рысьими кисточками и вопросительно-горизонтальный хвост сигналили, что стучался гость, коту незнакомый. Мейн-кун оказался прав частично - за дверью стоял вчерашний следователь Кириллов. На сей раз в мундире, при погонах с трёмя мелкими звёздами:
- Здравствуйте, Лапкин.
- Доброе утро. Раннее. И у нас есть звонок, - ехидничая на правах хозяина, Егор указующе ткнул пальцем. - Вот так.
Выслушав продолжительное электронное чириканье, старший лейтенант извинился за ранний визит и стук, мол, дел много, а кнопка не сработала. И захотел войти внутрь квартиры:
- Надо опросить всех соседей Федора Ершова и осмотреть его комнату.
Возражать? Даже Гектор с его кошачьими мозгами на такое не отважился. Но недовольство визитом - выразил: понюхал синие брюки следователя, критически мяукнул и вопросительно обратил жёлтые глазищи к хозяину.
- От меня собакой пахнет, - оправдался Юрий Петрович Кириллов, почему-то не перед котом, - мы с кинологом пытались найти след убийцы.
Егор пожал плечами, погладил Гектора. Тот удовлетворённо мурлыкнул, и оба направились к себе.
- Минутку, Лапкин! Покажите комнату Ершова.
- Их двое.
- Две? - поправил его Кириллов, попадая в незамысловатую ловушку. - Обе и покажите.
- Двое. Ершовых, - ёрнически пояснил Егор, наслаждаясь созерцанием того, что в полицейских романах называют "игра вазомоторов". - Вы о каком?
Следователь разозлится, судя по тому, что краснота лица сменилась бледностью, на скулах проступили желваки и ноздри раздулись:
- Федор! Ершов! Можно подумать, вы не знаете!
- Не знал, пока вы не сказали, - миролюбиво парировал Лапкин, показывая на первую дверь, - здесь живёт Ершов Глеб. Дальше, откуда музыка - Гриша Камов. Комната Федора Николаевича в самом конце, за моей. Дверь ломать будете или ключ дать?
- Давайте. Откуда он у вас? - Бессильно ярился Кириллов. - Вы к нему входили?
Это оказалось приятным занятием - доводить следователя до белого каления показной вежливостью. Старший лейтенант юстиции сейчас отдувался за всю милицию-полицию-прокуратуру, которые в свое время выгнали со службы честного и незапятнанного Лапкина, поверив лгунам и ворам в форме.
- Не входил. Не у меня. Но есть, - раздельно на каждый вопрос ответил Егор нарочито тихим голосом. - На всякий пожарный, от всех. Вот - и распахнул ящик с электросчётчиками, - снизу валяются.
- Я заберу, который его. Потом дверь опечатаю.
Старший лейтенант не дождался возражения, нашёл нужную бирку, вернул лишние ключи на место и направился к последней двери. Егор кискиснул Гектору и, наконец, вернулся к своим делам. В чате ждали ответа, но наглый котяра запрыгнул на стол и снова заслонил монитор, требуя поглаживания. Однако мейн-куна ждал облом - в дверь комнаты постучал следователь:
- Мне нужен понятой. Прошу вас, минут на двадцать, а то и меньше. Вдруг что найду?
*
Раньше комната Фёдора Николаевича казалась Лапкину обычной, но теперь, после смерти актёра, всё предстало в ином, трагическом свете. Или поведение следователя повлияло? Старший лейтенант поступил неожиданно. Остановился в дверях, внимательно осмотрел каждую стену сверху донизу, потом прочесал взглядом пол от носков туфель до окна. Егор с интересом следил за Кирилловым.
- Так и будем стоять?
- Нет, берите этот стул и садитесь. Если найду что, позову, - вежливо объяснил старший лейтенант и попросил. - Только не курите.
- Я себя не травлю, - успокоил его Лапкин, глядя на застеклённый портрет в скромной рамке.
Рядом висела фотография, где та же красивая девушка опиралась на капитель маленькой ионической колонны, которая выгодно подчёркивала статность, тонкую талию, а завиток волюты - гармонировал с изящной причёской. Привстав, Егор прочитал кудреватую каллиграфию в самом низу: "Фотомастерская Поровайских, 1917 год. Санкт-Петербург".
- Это кто? - заинтересовался Кириллов.
- Он говорил, бабушка или вроде того - чуть ли не графиня или баронесса. Заливал, полагаю. Видите ли, если воспитывает бабушка-смолянка, то аристократизм где-то да проявится. А в Федоре Николаевича только невежа водился. Галантность биндюжника, вроде папаши Бенциона Крика - об выпить и об закусить, комбинируя мать-перемать с формами совокупительного глагола. А вы же знаете, злоупотребление обсценной лексикой характерно для пролетариата...
Старший лейтенант изумленно глянул на понятого:
- Егор, как вас по отчеству? Хорошо, по имени. Откуда это у вас? Вы...
- Книжки, товарищ следователь. Я в них знакомые буквы с детства искал, - отшутился Егор, - а какие сумел понять, те запомнил.
- Мне вас вчера нехорошо обрисовали, - Юрий Петрович состроил мину человека, откусившего ядрёный лимон. - Это правда, насчёт снимков с трубы? И голый зимой бегаете? А про стрижку кустарников не врут? Детский дом...
В его вопросах звучал интерес, никак не издёвка. "Детский дом... Почему он сказал так? Не интернат, а..." - и с глаз Лапкина словно пелена упала. Так вот почему старший лейтенант юстиции странно и внимательно смотрел сейчас - они встречались в "Орлёнке"!
- Юра? "Звездный", юные пожарные. Конечно! А я голову ломаю, где тебя видел! Ты здорово изменился.
- Да. Ты тоже. Внешне.
*
Когда Егор встречал в книгах упоминание о юных пионерах, то немного завидовал им. Это здорово, быть частью отряда, носить форму, которая отличает тебя от одиночек. В детском доме, куда он попал после смерти родителей, о таком часто мечталось. Дедовщина в армии выглядела детскими играми по сравнению с беспределом, что царил в интернате.
Лапкину доставалось от всех. Характер не позволял смириться с побоями, но силёнок для отпора недоставало, вот он и убегал. В третий раз ему удалось прожить на окраине городской свалки лето и осень, до первого снега. Мальчонку обнаружили случайно - бульдозерист заметил, когда по большой нужде спустился в кустики. А вот забрать беглеца удалось с превеликим трудом. Лишь подстрелив пару самых злобных кобелей, милиция смогла разогнать свору и вытащить Егора из логова.
В детприёмнике его отмыли, вывели блох и вшей, потом вернули в детский дом. История "Маугли" стала известна воспитанникам. А когда он искусал пацана из "шестерок", который решил напомнить об иерархии - Лапкина сочли придурком, вроде юродивого. И оставили в покое. На кой чёрт с бесноватым связываться? На власть он не покушается, держится одиночкой, а усмирять собачьего выкормыша - себе дороже. Вдруг взбесится, ночью подкрадётся и загрызёт?
Когда детдому по разнарядке досталась путёвка в "Орлёнок", которую никто из начальства присвоить не рискнул - газетчики и телевизионщики порой такую бдительность разводят, что украсть архисложно - выбор пал на Егорку. Неформального лидера по кличке "Бугор" посылать нельзя, тот уже форменный бандит, за его фортели директор отвечать не собирался. Тихого умного мальчика - а такие были - так после возвращения его прибьют. Лапкин подходил идеально - и там не начудит и здесь жив останется.
Егор попал в сказку. Зимний сезон хорош тем, что "золотых деток" - так вожатые переиначивали "золотую молодёжь" - в лагере нет, те предпочитают бездумное лето. Поэтому нет и отверженных. Единственный, который фыркнул, мол, не сяду с детдомовцем - получил в пятак и навсегда запомнил, что такое слово произносить нельзя. Его приятели, когда кинулись на защиту - тоже огребли, но меньше. Один их тех, кто растаскивал драчунов, и был Юра Кириллов.
*
Фрейд утверждал, что эмпатия возникает, когда человек сознательно старается понять другого человека. Тогда, в "Звездном", Кириллов понял Лапкина, а тот - его. Друзьями они стать не успели - отряды разные, но приятельские отношения у них сложились. И сейчас, когда парни вспомнили подростковую приязнь, сразу стали уважительнее относиться друг к другу.
- Юр, извини, что я со звонком над тобой стебался.
- Да ладно. Что тебя Чепуров не любит?
- Давняя история. Он хороший мужик, только верит, что меня из милиции за дело попёрли...
Егор пояснил старшему лейтенанту, как его, честного и неподкупного рядового, оговорила сплоченная группа воров из вытрезвителя. Юра сделал вид, что поверил, снова спросил про трубу котельной. Дальше разговор плавно перетёк на соседей по коммуналке:
- ... живём по социальному найму. Я лет пять, Федор Николаевич - до меня. Камов всего пару лет, после училища.
- А однофамилец? Ершов-два?
- Глеб без прописки. Типа, в гостинице для одиночек невысокого полёта. Когда кто надолго приезжает - его сюда. Он, чтобы не соврать, программист... нет, администратор или оператор... Около того. Краевой архив на электронную форму переводят, он и парится с настройками. Точно не знаю.
Слушая собеседника, Юра пролистывал фотоальбом, древний, с прочными картонными листами и прокладками из прозрачной, тонкой, словно папиросная, но плотной белой бумаги. Егор в школе очень любил перерисовывать картинки на такую "кальку". Заинтересованный шуршанием, он прекратил рассказ, подошёл и через плечо старшего лейтенанта посмотрел фотографии. Тот пролистал последние, совершенно пустые страницы, закрыл и отложил толстенный том:
- Ничего интересного.
- Я гляну?
- Да бога ради!
Федор Николаевич использовал альбом, как бювар - в нем постоянно виднелись конверты, чистые листы бумаги, ручка или карандаш в виде закладки. Но сейчас тот выглядел пустым, видимо, хозяин навёл порядок.
Судя по формату, качеству и потёртости сафьяновой обложки, хранилище фотографий досталось Ершову по наследству. На первой странице красовался цветной герб, где угадывались щит, два то ли грифона, то ли толстых вензеля по бокам и два воина в латах под распростёртыми крыльями, которые зажимали опрокинутую пятиконечную звезду.
Егор с любопытством потрогал дугообразные просечки на страницах. Они были сделаны под различные по размерам фотографические карточки. Первый и очень старый дагерротип с выцветшей каллиграфической надписью принадлежал кому-то из рода Шернваль-Валлен-Демидовых.
Дальше шли более отчётливые чёрные либо коричневые фотографии. На них чинно сидели- стояли по две или три девушки с русскими фамилиями и несовременными именами. Параскева, Евлампия, Аглая, Фекла, или того хлеще - Аполлинария. Большая, на всю страницу, группа выпускниц Смольного, датированная 1916 годом, предваряла более современные снимки.
Безымянный молодой паренёк за четыре фото стремительно повзрослел, сменил знаки различия в петлицах на погоны, постарел и в звании капитана поименовался Николаем Ершовым. Три странички занял Фёдор - на коленях отца, рядом и отдельно. Чуть позже он запечатлелся с отцом и миловидной девочкой. Последняя фотография Фёдора Николаевича выглядела копией с большого портрета, который висел в фойе театра рядом с другими.
- Юра, - окликнул приятеля Егор, - ты заметил?
И тронул оттопыренные просечки соседнего ряда, которые говорили: "Здесь были снимки!" Следователь изучил пустое место, вздохнул, констатировал:
- И что? Он мог сам выбросить. Или жена при разводе забрала своё. Нет, это мне не поможет. Попробуй, пойми, кому нужно убивать старика-пьянчужку, разведённого и неимущего. Егор, у него были враги?
- Откуда? Мне он задолжал пятьсот рублей, но это не повод и не мотив. Слушай, а вдруг он Корейко? На счетах миллионы! А завещание - на имя незаконнорожденного сына! И законный сын убивает его...
В коридоре раздался звучный речитатив: "Борис, а Борис! Вели зарезать Егорку, как зарезал ты маленького царевича. Не вытер, мерзавец, зеркало за собой, пастой забрызгал!"
- Это Камов, - поморщился Егор, - позвать? - Понял согласный кивок Кириллова и крикнул за дверь. - Гриша, загляни! Тут следователь интересуется.
Камов, сияющий чистотой и свежестью, возник в проёме, улыбнулся ослепительно, как положено герою-любовнику, поздоровался. Юрий Петрович ответил, предложил присесть и показал на стул против окна. Лапкин поразился, насколько схоже и как разно выглядели оба парня. Словесный портрет - высокий стройный шатен европеоидного вида, глаза карие, нос прямой, губы полные и т.д. - подходил каждому, но если Гришу окружал ореол рубахи-парня, то Юрий излучал уверенность и силу.
Егору стало неуютно рядом с ними. Он тотчас придумал неотложное дело, извинился и вернулся к себе.
*
Хорошо, в сети было чем заняться. Проставив оценки новым фотографиям, поданным на конкурс, Лапкин принялся вычёсывать Гектора, который сердился и постоянно пытался удрать. Тем временем следователь Кириллов опросил Гришу и Глеба, попрощался с Егором за руку и ушёл. Пломбировать комнату Фёдора не стал, просто закрыл, но ключ забрал.
Квартира погрузилась в относительную тишину, потому что современные двери пропускали звуки в обе стороны, а коридор, если не усиливал их, но и не ослаблял, уж точно. Телефонные утешения Глеба, адресованные тому, кто страдал под проливными дождями, Егор запросто бы соотнес с отчётом синоптика из комнаты Камова: "Москву и московскую область ждут ненастные дни". Но не обратил внимания.
Глеб умолк. После звонка мобильника Гришкин телевизор - тоже. На смену пришло воркование героя-любовника: "Радость моя, как я соскучился! Да, Лизонька. Нет, любимая, раньше не смогу..."
Только Лапкин не вслушивался и в этот разговор. Он шлялся по интернету, тупо просматривал ролики ютюба и злился на себя. Чувство неполноценности, о, как оно жгло душу! Особенно сегодня, когда рядом оказались сразу два красавца. Положа руку на сердце, Егор понимал, что его переживания бесплодны. Изменить ничего нельзя - рост не добавится, а смысла в пластической операции "морды лица" он не видел.
- Или рискнуть? Артисты же делают!
Лапкин распрямился перед зеркальной створкой шкафа: "Сто семьдесят - разве плохо? Не пигмей, - он выпятил грудь, втянул живот, нахмурился, поиграл улыбкой, снова нахмурился, - и вообще! Даже не волосатый. Уши, шею и грудь брить не надо. Вот постричь патлы, да, не помешает, - решил Егор, отворачиваясь, - и попробую отпустить бородку, чеховскую".
Поговорка, что мужик может быть чуть красивее обезьяны, скорее всего, верна по сути. На шимпанзе или орангутана Лапкин не походил. Следовательно, короткая стрижка и суровая, неулыбчивая мина - могли обеспечить достойную сыщика внешность. Утешившись мечтой о будущем, он направился на кухню - наполнить чайник.
Туда же пришёл Глеб. Егор с ним почти не пересекался, режимы дня сильно отличались. Глеб уходил на работу к восьми, возвращался в пять, редко в шестом. Когда работники театра приходили домой, он спал, чаще всего, или корешился с Гришей и покойным Федором Николаевичем по теме выпивки.
Егор выпивох терпел с трудом, даже безобидных, но сейчас улыбнулся Глебу. А что делать, если захотелось, просто позарез, поговорить с кем-нибудь нормальным? С человеком без особых достоинств, кого несправедливая природа наделила от своих щедрот по самой средней мерке. Глеб подходил. Назвать симпатичным парня невзрачной наружности - лопоухого, конопатого, близорукого - вряд ли рискнул самый снисходительный человек.
- Что он у тебя спрашивал?
- Следователь? Да так. Что здесь делаешь, слышал ли чего, может, кто заходил к нему, - передразнил Глеб манеру старшего лейтенанта и рассмеялся. - Я с намёком так, вроде, говорю, а у меня с Фёдором Николаевичем особые отношения. Следак сразу насторожился, и тут я ему выдал - Ершов Ершову друг, товарищ и брат!
Егор старательно поржал, осознавая убогость прикола, но, как воспитанный человек, не желая обидеть соседа. Глеб заторопился:
- Ой, я побежал, мне в десять инструктаж давать. Архив Загса кончаем сканировать, охренеть, какой объём провернули, столетний же срок хранения! Не баран чихнул! Ты в магазин? На, денежка. Купи мне йогурт.
И убежал. Чуть позже в комнате Гриши Камова снова замолк телевизор, а сам он вышел с чемоданом и сумкой:
- Ну, бывай, Егорка! Через пару недель приеду за остальными вещами.
*
К магазину можно идти вкруговую, по асфальту, а можно и через парк, напрямки. С риском испачкать обувь. Особенно, пока снега нет. Собачьи какашки на пожухлой траве плохо заметны, а отмывать подошву - удовольствие ниже среднего. Обычно в парке тусовались свои, но Егор всегда ходил через выгул. И любовался зверьём. Тогда, на свалке, стая приняла его, как родного. Он три месяца жил с ними бок о бок. С тех пор каждую собаку воспринимал равной себе. Даже философию на этот счёт изобрёл:
- Человек, он тот же зверь, значит, всегда может понять другого зверя. Важно, у кого какой характер. Разные породы - как расы или народности, этнос, типа... Поймёшь, кто на что "заточен" - сумеешь договориться.
Мимо Егора промчались сенбернар и ньюфаундленд - два лохмача, бело-рыжий и смоляно-чёрный. Здоровенный, белозубые, тяжеленные, и совершенно нестрашные.
- Всегда благодушные. Сколько не гноби, а сторож не получится.
Кремовый лабрадор подбежал к Лапкину, дружелюбно обнюхал, принял ласку за ушком и ускакал к мальчишке. Егор хорошо знал собаку-поводыря, слепого хозяина и его сына, который приветственно махнул рукой.
- Вот алабай - ни разу не поводырь. Ему это, как моджахеду "ленинка". Поставь книги выдавать, он первому же капризному аспиранту - в бубен.
Кобель московской сторожевой породы неласково посмотрел - глаза, как у Вия - на Лапкина, который прошёл слишком близко к его хозяйке. Псину таких кровей Егор не рискнул бы самостоятельно погладить. Хотя к горской злобности прилита сенбернарова интеллигентность, однако гибрид похож на оперативника Чепурова - насмерть не загрызёт, но задержит для разбирательства.
Глазея по сторонам, Егор услышал жалобный скулёж. Щенок немецкой овчарки, малявка, месяца три, не больше, сверху чёрный, а к лапам и в ушах коричневый - дрожал перед грозным ротвейлером. Их хозяева, должно быть, отвлеклись на свару кобелей. Или на ссору владельцев. Владелец мастифа пытался разжать пасть своего кобеля, чтобы высвободить загривок безоружного - в наморднике - амстаффа. И выслушивал справедливое нарекание. А толпа комментировала происшествие.
Чем овчарёнок досадил ротвейлеру, Лапкин разбираться не стал. Малявка так перепугался, что обмочился и был готов упасть на спину, сдаться на милость громадине. Пришлось заступиться, неодобрительно, низко рыкнуть и подхватить щенка с газона. Ротвейлер грозно обнюхал защитника, растерялся и впал в задумчивость - Егор его не боялся. Спустя десяток секунд пёс развернулся и побрёл прочь.
- Отдайте, он мой!
Девушка требовательно топнула ногой. Егор испытующе посмотрел на неё, глаза в глаза, доказывая старшинство. Увы, с хозяйкой овчарёнка это не сработало, та повысила голос:
- Ну!
Пришлось перейти на человеческий язык:
- Не ну, не запрягли. Почему бросили щенка без присмотра? Что, совсем ничего не понимаете?
- Не бросила, а отошла на минутку. Если вам собака нужна, так скажите, я номер дам, где таких продают. А то сразу - воровать!
Егор возмутился, отмёл упрёк:
- Я его от шока спас! Вы видели, какой кобелина на него напал? Хотите, чтобы песик трусом вырос? - И в сторону, как принято на сцене, добавил. - Понакупят хороших собак, испортят, а потом сами жалуются.
Девушка приняла щенка в руки, прижала, чмокнула в нос. Тот немедленно ответил, вылизал подбородок и щёку, доказывая, что считает хозяйку вожаком стаи. Лапкин вздохнул, всем видом выражая сожаление о скверном будущем, которое ожидало маленького "немца".
- Спасибо. Я больше не буду оставлять его одного. Вы дрессировщик?
Слова догнали Егора, заставили развернуться. Теперь он пристально рассмотрел её: невысокая, хрупкая, короткая мальчишеская стрижка, волнистые волосы с рыжинкой, зеленоватые глаза с густыми длинными ресницами. Остальное оценке не подлежало, потому что словесный портрет предусматривал скупое описание внешности. Короче, незнакомка выглядела молодо, скромно и симпатично. К тому же - улыбалась.
- Кое-что понимаю. А что?
- В клубе сказали - надо взять курс, а он дорогой. Я хотела сама, книжку нашла, но там так сложно, - и девушка показала одетый в прозрачную обложку "Общий курс дрессировки".
- ОКД? Ну да, это надо по-взрослому, каждый день, пока он растёт, - авторитетно заявил Лапкин. - Причём, начинать дома. Я знаю.
В его словах вранья не было, так, лёгкое преувеличение. Интернатовский сторож, до пенсии кинолог, обучил азам, а главное правило Егор к тому времени сам усвоил - среди собак, волков, обезьян, да в любой стае - прежде всего надо показать, что ты сильнее. Ну, с пацанвой драка почти обязательна, а вот приблудные дворняги всегда признавали старшинство Лапкина. И за кусок хлеба дрессировались - любо-дорого!
Конечно, девушке это знать было необязательно.
Они вместе дошли до магазина и успели сказать, где живут и кем работают. Тоня - в "Крайлесе", так по привычке называлось управление лесного хозяйства. Егор пообещал достать контрамарку и согласился дать пару уроков дрессуры. Тоня сняла зелёную шерстяную перчатку, протянула руку:
- Очень приятно, что мы познакомились.
- Мне тоже, - не солгал Лапкин.
И они расстались.
*
Театр вяло обсуждал убийство Фёдора Ершова. Коллег можно понять - кому интересен старый одинокий пьяница? Пусть и небесталанный, но уже много лет подвизающийся на третьих ролях. Потому волновала всех отнюдь не кончина актёра, а загадка - кто поднял руку, кто нанёс удар, за что?
- Украл бутылку, - предположил "Хиггинс", и "Пикеринг" дополнил, - а обиженный застал и ей же шандарахнул.
Версию оспорила "мама профессора":
- Ерунда! Шерше ля фам. Всегда. Жена убила, если не давал развод!
"Он семейный? " - поразился Лапкин. Воображение нарисовало халду с помойки, бомжиху с синяками. Фёдор Николаевич всегда выглядел и вёл себя закоренелым холостяком. За пять лет знакомства он ни словом не обмолвился о жене или детях, разве что порой горько причитал в подпитии, что сирота он, сиротинушка.
Репетиция закончилась. Перекусив, техперсонал приступил к забиванию "козла". Егор, которого игра не привлекала, спустился в машинное отделение, к месту преступления. Наверное, так туда тянет убийцу?
Утоптанная пыль напоминала глинобитный пол. Пострадал "факел" водки, которая выплеснулась при падении убитого актёра. Но опечаток самого тела сохранился. Лапкин остановился напротив места, где стоял Фёдор Николаевич, руками обрисовал габариты старика. В прошлый раз толком рассмотреть, что к чему, и подумать - не удалось. Много ли сделаешь, балансируя на тоненькой досточке? Сейчас же он примерился по высоте и нанёс удар, целясь туда, где был висок Ершова.
Со стороны всё выглядело нелепо, но разве обязательно вслух произносить мысли, которые пришли сыщику? Да, сыщику, ведь дело не лицензии, а в умении применять дедуктивно-индуктивный метод для раскрытия преступления. Егор им сейчас и пользовался, проговаривая выводы за двоих:
- За спиной убитого следов нет, а спереди их замели, - так сказал бы Холмс. - Значит, убийца и жертва стояли лицом к лицу.
- Ершова зазвали водку распивать, что женщинам несвойственно, - так бы подхватил Ватсон. - Плюс к этому, дамы предпочитают яды. Значит, убийца мужчина?
- Пусть так, доктор, - согласился Холмс, - а попробуйте нанести удар. Видите, рука упирается в стену, замах не получается. Убийца бил согнутой в локте рукой. Следовательно, он сильный.
Сыщик Егор Лапкин подвигал рукой, проверил замах и продолжил "рассуждать, как Шульц":
- Фёдор Николаевич отличался маленьким ростом и тщедушностью, но почти упирался в потолок машинного отделения. Если убийца силён настолько, что одним ударом убил жертву, он мог быть и выше Ершова? Тогда...
Рассуждения прервал следователь Кириллов, когда спросил в спину:
- Кому показываете, Лапкин?
- Юрий Петрович, привет, - обернулся тот и снизил планку официальности, установленную старшим лейтенантом юстиции. - А ты здесь как?
- Егор, не хитри, - Кириллов, вроде бы, и согласился на менее формальное общение с рабочим сцены, но одновременно поставил того на место. - Что тебе здесь надо?
Подчеркнутое интонацией право следователя на вопрос, может, и не подразумевало подробного ответа, но кто откажется показать себя умным? Не будущий частный детектив Лапкин, уж точно:
- Смотри, Ершов вот такой низенький, а я почти упираюсь макушкой. Если в момент удара убийца распрямился и головой задел штукатурку?
Оба парня уставились в серый потолок, на продолговатое, чистое от пыли пятно, где пристал волосок.
- Думаешь, он оставил?
- Пуркуа бы и не па, - псевдофранцузски высказался Лапкин, - не я же?
- Эксперта вызвать, что ли, - заколебался Кириллов, но отважился взять ответственность на себя, - а, ладно, оформлю протокол. Подержи папку, я сфотографирую.
Следователь и будущий частный сыщик - надо сказать, что после обнаружения волоска Егор укрепился в решении сменить профессию - сфотали мобильниками светлое пятно и находку, в увеличении. Затем старший лейтенант сложил лист бумаги конвертиком, бережно снял невесомую улику и спрятал в глубину папки. Вдохновлённые сыщики прочесали машинное отделение вдоль и поперёк, надеясь обнаружить орудие преступления. Увы, удача оказалась скупердяйкой.
- Жаль, - подытожил результат Юра. - А неплохо бы найти.
- Что именно?
- Эксперт считает, обрезок арматуры. Вот такой толщины, - он сжал кулак, словно держа сардельку. - Или тупое зубило. Скосы двусторонние и следы ржавчины. Кстати, у него в крови нашли следы клофелина. Странно, да?
Лапкин пожал плечами. Насколько он помнил, этим лекарством пользовались гипертоники и воровки, работающие под проституток. Ершов, вроде, на давление не жаловался, а появление в этом подвале "клофелинщицы" выглядело голимой фантазией. Отмахнувшись от ненужного факта, Егор рассказал Кириллову всё, что знал о машинном отделении и техническом подполье вообще. Что вход сюда с двух сторон, что кроме плунжера сцены есть люк, а узкую тропинку в пыли протоптали электрик и техник. Следователь не понял главного:
- Зачем убитый сюда полез? Выпить?
- Естественно! В гримёрке - она общая - ни стакан, ни бутылку не занычешь. Отдельные комнаты положены приме и двум заслуженным. В туалете - засекут. Остаётся техподполье. Женщины не спускаются, актеры, кроме Ершова, во время спектакля не поддают, значит, тоже не полезут. Все заняты делом. Фёдор Николаевич и приспособился - забежит, клюкнет, и снова наверх. Кроме обслуги никто не знал, где он пузырь хранит. Главреж его даже обыскивал, да толку-то?
- Погоди. Пустые бутылки кто забирал?
- Электрик. Сдавал.
- А стакан, где Ершов его хранил?
- У него раскладной, как брелок с ключами. Не нашли, что ли?
Юра кивнул, задумался. Егор смотрел на мужественное лицо старшего лейтенанта и завидовал: "Чего я таким не уродился?"
*
Некролог с датой гражданской панихиды и похорон опубликовали на последней странице. Его вряд ли кто заметил - все читали передовицу. Там смаковалась тема пожара в главном архиве. Отважные газетчики вежливо обвиняли краевую администрацию в халатности. Глеб, как профессионал, напрямую связанный с переводом документов в цифровую форму, объяснил Лапкину, что ничего непоправимого не случилось:
- Да гонят они! Катастрофа, сто раз, ага... Архивариусам радоваться надо, что место в подвале освободилось. Пойми, книги актов гражданского состояния хранятся на месте регистрации, а дубликат - в краевом архиве. И не только. Документы, что сгорели, давно отсканированы и перенесены на диски. Четыре носителя информации, четыре!
Он ловко нарисовал квадрат, словно для преферанса, подписал углы:
- Смотри. Район, край, сервак и диск. Две бумажных. Сгорела книга здесь - есть райЗАГС. Ту сожрали мыши, - он густо зачернял углы, один за другим, - поднимаем запись с сервера. Упал сервак? А в сейфе лежит диск!
Оттолкнув листок, Глеб подытожил:
- Пожар, пожар! По сути, из четырёх носителей погиб всего один.
Егор выслушал спич программиста, закончил завтрак, поднял с пола листок со схемой, чтобы выбросить, и направился на работу. Неохотно. Театр лихорадило, словно сбилась настройка в его сложном механизме. Или - в организме, как утверждал главреж. Пока Фёдор Николаевич мёрз в морге, готовый гроб и венки загромождали мастерскую, отчего художник запил. Наскоро подготовленный дублёр, недавний выпускник театрального училища - играл скверно. Спектакль шёл тяжело, актёры раздражались, закатывали истерики. И срывали зло на техническом персонале.
Электрик объявил, что увольняется и стал работать в манере итальянских забастовщиков. Техник поступил умнее - взял больничный. Тяжесть легла на рабочих сцены, в основном, на Лапкина. Он вымотался, мысли о расследовании выветрились из головы, а следователь Кириллов, который мог бы их возбудить, в театре не появлялся.
Виновника расстройства хоронили сегодня, и техперсоналу пришлось помотаться: с гробом в морг, с телом - в фойе. После гражданской панихиды и прощания с покойным все поехали на кладбище. Живые - на автобусе, Ершов - в "Газели".
Отдохнуть и там не удалось. Могильщики потребовали слишком много - пришлось пролетариям театра и осветителю раздалбливать бруствер смёрзшийся глины, заполнять могилу. Вымотались они так, что на установку обелиска сил не хватило:
- Кончай, парни! Подправим по весне, когда просядет, - махнул рукой осветитель. - Что ему сделается?
- Нехорошо, - запротестовал Лапкин. - Ну, криво же! Вы плиту чуть на себя, я пару лопат кину, и нормально будет!
- Не хрен пуп рвать. И вообще, мы что, нанялись? Егор, иди ты на!
Оставшись один, он шевельнул бетонную плиту с квадратом оголовка, но сил не хватило, а мёрзлые комья оказались неверной опорой и подвели. Рухнув на колени, Егор ткнулся лбом в латунную обечайку. Стекло хрустнуло.
- Я хотел как лучше, Фёдор Николаевич.
Фотография Ершова смотрела на соседа по коммуналке сквозь трещины. Молча, пристально и неодобрительно.
*
Поминки выродились в пьянку. Кто их организовал и оплатил, гильдия актеров или администрация театра - гостей не волновало. Главное, столы бывшей столовой, а теперь ресторана "Сибирский", оказались щедро уставлены спиртным.
Главреж двинул прочувствованную речь о "великом актёре, безвременно ушедшем от нас". Аплодировать не стали, торопливо проглотили водку и наполнили стаканы. Второй режиссёр врать не захотел, а превратил общее представление о Ершове в оригинальный тост:
- Покойный любил выпить, давайте же помянем его!
Гриша Камов попросил слова, тепло отозвался о Федоре Николаевиче, назвал мастером эпизода и своим учителем, а потом неоригинально призвал:
- Выпьем!
Глеб, который основательно опьянел, хитро улыбнулся и громко шепнул Егору:
- Врёт же? Я слышал, бухали за пару дней до этого, и... ну, это... Федор сказал, что он и Гришка, оба бездари.
Если бы не полный рот, рабочий сцены мог ответить, что однофамилец особого секрета не открыл. Лирический тенор Камова годился услаждать восторженных почитательниц, но высокие ноты ему давались с большим трудом. Лапкин слышал, как дирижёр ругался и обзывал Гришку козлом безголосым из-за того, что его партии приходилось транспонировать ниже.
Федор Николаевич в послаблениях не нуждался. Его устраивала почти любая баритоновая тесситура, но "зелёный змий" жестоко расправился с памятью, и порой Ершов такую ахинею вместо роли нёс - суфлёра же упразднили! - что режиссер за голову хватался, а партнёры по мизансценам едва удерживались от хохота.