Этюд в таежных тонах

"Этюд в таёжных тонах"

(Дознание капитана Сташевича)

Пролог

Вальтер фон Бравен

Декабрь 1941-го

Последнее рождество выдалось ужасным. Да что там говорить, до крайности разочаровывающим оно выдалось. Гений германской военной мысли, архистратиг фюрера, генерал-фельдмаршал фон Бок¹ накануне нового сорок второго года не сдержал своего слова. Его доблестные офицеры так и не удостоились победного новогоднего рейхс-приёма в московском Кремле. Не прошлись они по Красной площади, и не попали в тепло лучших домов побежденного стольного града.

Москва не пала. Тринадцатый танковый полк, в который входил разведывательный взвод фон Бравена, понёс на подступах к столице тяжёлые потери. Практически разгромленные войска неожиданно контратаковали, и под мощными ударами рыцари фюрера дрогнули. Непобедимые, вместе с пехотой и другими германскими частями, закованные в танковую броню воины вынуждены теперь спешно "следовать на переформирование" под Смоленск. Да что там следовать! Честно говоря, это называется просто -- драпать.

-- И откуда они свалились на нас? Чёртовы "свежие сибирские дивизии Сталина", -- устало кривил губы Вальтер фон Бравен, и с горькой усмешкой отвечал сам себе: -- Понятно откуда, из Сибири. При одном взгляде на карту содрогается цивилизованная европейская душа. Как же огромна, как необъятна эта русская Сибирь! Настоящий лесной океан...

Холодно Вальтеру, очень холодно. Только его механику-водителю тепло. Парню повезло, его греет работающий мотор. Топливо в его панцервагене² почти на пределе, поэтому Вальтер запретил экипажу включать обогрев танковой башни. Вальтеру фон Бравену всего лишь двадцать два года, но он не мальчишка. Вальтер -- германский офицер. Звание: обер-лейтенант. Должность: командир разведывательного взвода лёгких танков "Лухс"³.

Все последние сутки взвод Вальтера месил ледяную грязь на какой-то глухой дороге, затерянной в смоленских лесах. Наконец, на остатках топлива, три железных "Рыси" фон Бравена осторожно выползли из чащи, буквально "прокрались" на лесную опушку. Вальтер в бинокль принялся внимательно изучать деревеньку, маячащую за снежным полем. Впрочем, деревенькой назвать это зрелище было трудно -- только чёрные остовы домов виделись вдали. Скорее всего, деревню еще летом сожгли то ли бандиты-партизаны, то ли отступавшие от Смоленска русские части.

-- Ничего нового, всё логично, -- хмыкнул себе под нос Вальтер, и пожал плечами. -- Не далее как вчера, отступая от Москвы, наши парни делали то же самое с русскими деревнями. Если успевали, конечно.

Через цейсовскую оптику обер-лейтенант разглядел три хибары на краю села. Тронутые огнём, покосившиеся от близких разрывов, они были всё же целые. Опустив бинокль, он приказал двоим подчинённым разведать обстановку.

Вскоре старший танкист, со смешной фамилией Нахтигаль⁴ и не менее забавным прозвищем "Нахти", бодро отрапортовал:

-- Разрешите доложить, герр обер-лейтенант? Деревня практически пуста! -- Молоденький рыжий и веснушчатый Нахти поправил утеплённый шлемофон, постоянно сползающий на глаза. Продемонстрировав симпатичные ямочки на конопатых щеках, старший танкист улыбнулся: -- Правду сказать, на краю деревни нашлись три русских тётки. В единственном уцелевшем доме нашлись. Но, осмелюсь предположить, они не опасны.

По рации удалось связаться со Смоленском. Из ставки командования сообщили, что контрнаступление русских приостановлено, и пообещали доставить горючее в течение суток. Это было весьма кстати, поскольку топлива оставалось на полчаса хода, да и только в баках командирской машины.

Приказав двоим солдатам охранять танки, с десятком других Вальтер отправился в деревню. Обстановка единственного уцелевшего дома выглядела убого. Да что там убого, просто ужасно! Грязь, вонь, запустение. При виде немецких солдат четыре женщины, закутанные в бесформенные ватники и платки, пришли в ужас и забились в дальний угол. Вдобавок ко всему, в доме отчаянно мекала настоящая живая коза. Бродя по избе, она с перепугу роняла помёт на затоптанный деревянный пол.

Но главное -- внутри было тепло. Старая русская печь в центре жилища грела это убогое помещение вполне исправно.

-- Разрешите доложить, герр обер-лейтенант? -- раздался над ухом Вальтера возбуждённый, по-мальчишески звонкий голос вездесущего Нахти. -- Рядом с домом имеется пристройка. Деревенская баня. Я проверил, печь там исправна. Так, может быть, мы...

Поначалу Вальтер хотел отправить замызганных русских баб именно в эту баню. Идеологические предрассудки, которыми молодой офицер и наследственный аристократ особенно не страдал, здесь были ни при чём.

"Не оставлять же их в доме рядом с голодными во всех отношениях солдатами, -- думал он. -- Какие ни есть, а всё-таки это женщины!"

Но, поразмыслив, офицер пришёл к другому выводу. Ведь в данный момент даже он, юный барон фон Бравен, представляет собой далеко не образец телесной чистоты. А потому незапланированная помывка стала бы настоящим подарком судьбы для него и его людей.

На ломаном русском Вальтеру удалось объяснить бестолковым тёткам, чего от них требуется. У немцев нашлось мыло, у баб - вёдра и даже пара жестяных тазов со странным названием "шайки". Воды хватало, хоть залейся. Благо, тонны снега под рукой, его лишь натаять побольше.

Солдаты быстро наладили процесс помывки. И часовых в лесу не забыли, первые же чистые парни их сменили. Дождавшись последнего танкиста, Вальтер наконец сам отправился в баню.

Русская парилка оказалась настоящим чудом. Особенно на фоне мытарств прошлого месяца, когда неделями приходилось довольствоваться кипятком из чайника, а чаще простым обтиранием наодеколоненными тряпками.

-- Как противоестественна война... И как, черт побери, ценны простые радости жизни! -- расслабленно философствовал фон Бравен, развалясь на скамейке предбанника. После влажного жара парной даже мысли текли вяло и неторопливо.

Через час он сидел в избе на деревянной лавочке у стола. Солдаты спали беспробудным сном, отчаянно демаскируя своё местоположение молодецким храпом. Предвкушая скорую подмогу, они с лёгкой душой умяли весь оставшийся сухпаёк. По такому случаю у танкистов нашлась и пара фляжек со спиртным, ужасно пахнущим и убийственно крепким русским шнапсом. Мутная огненная вода здесь называлась "самогон". Парни не забыли оставить любимому командиру его законные сто пятьдесят грамм. Свою порцию Вальтер лихо приговорил залпом, как делают это местные.

С непривычки задохнулся, нутряной пожар пришлось заливать остывшим кипятком из чайника. Белый бок русской печи поплыл перед глазами -- хмель резко ударил в голову. Покрутив мятую пачку сигарет, обер-лейтенант полез в карман за зажигалкой. Там ее не оказалось, и он принялся шарить по карманам френча. Зажигалка у него была приметная, серебряная. Неужели выронил по дороге? Потерять подарок отца было бы некрасиво.

Захмелевший Вальтер вспомнил своего весёлого молодого и красивого родителя, и сердце его сжалось от сентиментального сыновнего чувства. Старший барон фон Бравен воевал где-то на Украине. Обер-лейтенант не сомневался, что отец прошел Украину так же доблестно, как и всю французскую компанию.

Повторный обыск карманов ничего не дал. Зажигалка пропала.

-- Шайзе! -- разозлился фон Бравен-младший, поднимаясь. -- Наверняка выпала в этой чёртовой бане.

На дворе смеркалось, зимний вечер пришёл рано. Вальтер перешагнул порог приземистого домика. Через маленькое слюдяное окошко свет почти не проникал, пришлось нагибаться. Пошарив на полу, офицер нащупал дорогую сердцу потерю и с облегчением опустился на скамью.

В предбаннике было всё ещё жарко. Но удивило не это -- из парилки донёсся плеск. Следом зашипела вода, выплеснутая на раскалённую каменку. Вальтер замер, когда тонкий девичий голосок, отчаянно фальшивя, тихонько запел:

Много песен поет наш Советский Народ,

Над полями, лесами густыми.

В каждой песне звучит, в каждой песне живет

Всенародное Сталина имя.

Вальтер осторожно приоткрыл дверь в парную. В клубах густого горячего тумана он увидел голую мокрую девчонку, сидящую на полоке. Худенькая девушка показалась ему прекрасной, несмотря на костлявые ключицы и маленькие острые груди. Незваное и необузданное желание внезапно охватило двадцатидвухлетнего Вальтера, завладев телом и заставив содрогнуться душу. Это походило на действие русского самогона - мгновенное и сокрушительное.

Юный фон Бравен будто раздвоился.

-- Это постыдно! Подумай о чести, -- кричала прямо в мозг одна его часть.

-- А какого чёрта? Давай, возьми своё, парень! -- глумливо ухмылялась в ответ другая. -- Идёт война. Ты можешь в любую минуту сгинуть в небытие. Идиот, хочешь умереть девственником?

С непонятной самому себе злобой Вальтер скинул одежду, чтобы без раздумий шагнуть в парную. Девчонка испуганно взвизгнула, а затем сгоряча метнулась к маленькому окошку, едва освещающему пространство приземистой бани. Вальтер поймал ее за скользкую мокрую руку, схватил и потянул к себе. Девушка принялась отчаянно отбиваться, но силы были неравны.

Сопротивляясь изо всех сил, она поскользнулась, и с размаху грохнулась на пол. По инерции жертва потянула за собой и насильника. Вальтер не стал медлить. Он резко и грубо вошёл в девушку. Та захлебнулась криком боли, но Вальтер, яростно выругавшись, зажал ей рот мокрой ладонью. Раз за разом, отдыхая лишь короткие минуты, он овладевал девчонкой. Несчастная жертва давно перестала сопротивляться. Стиснув зубы, она лежала под ним молча. Только лишь в момент очередного бурного оргазма Вальтера по обнажённому девичьему телу пробегала неподконтрольная ей ответная дрожь.

Светало. Среди спящих солдат в тёмной избе, пропахшей потом и козьим помётом, сидели насильник и его жертва. Каменным изваянием девчонка примостилась на другом конце лавки. От предложения поесть отказалась. Впрочем, фон Бравену удалось впихнуть в неё полкругляша "военного" шоколада. Для этого пришлось применить силу. Следом, также насильно, он влил в рот девушки остатки трофейного самогона.

-- Как тебья зовут? -- мучимый раскаянием, запоздало поинтересовался Вальтер.

-- Даша её зовут! Дарья Михайловна Громова, -- раздался из темноты хриплый женский голос.

Закутанная в тёплое тряпьё, бесформенная фигура возникла из дальнего угла. Резким выстрелом в тишине прозвучала пощёчина. В то же мгновение распахнулась дверь, и в избу в клубах морозного пара ввалился старший танкист Нахти.

-- Ахнунг! -- заполошным фальцетом заорал солдат. -- Герр обер-лейтенант! Русские!

Как ему удалось долететь до опушки леса, Вальтер и сам не помнил. Полуодетым солдатам, бежавших следом за своим командиром, так не повезло -- их окружили посреди заснеженного поля. Высунувшись из танкового люка, Фон Бравен наблюдал теперь в бинокль за двумя десятками русских кавалеристов. Его парни стояли тесной кучкой. Так и замерли с лицами белее снега под ногами.

Вокруг пленников картинно гарцевали на своих огромных лошадях конные русские. Кавалеристы и одеты были чересчур картинно: сверкающие сапоги со шпорами; cиние новые галифе; роскошные чёрные и белые бурки; барашковые с красным околышем папахи.

Один из конников, юный черноусый красавец, поддел шлемофон на голове насмерть перепуганного Нахти. Сделал это он ловко, кончиком длинной и чуть изогнутой на конце сабли. Обнаженная алая рыжина волос Нахти вспыхнула ярким пламенем. С беззвучным для Вальтера смехом усатый молодец подбросил добычу в воздух, и тут же поймал её на кончик сабли. С дальней, противоположной от Вальтера стороны, на опушке леса показался одинокий верховой. Великолепный вороной конь под ним нетерпеливо пританцовывал и прядал ушами. Всадник принялся внимательно разглядывать в бинокль именно то место, где сейчас находился танк Вальтера.

-- Генерал Доватор⁵ здесь! Взвод, смирно! -- со стороны группы конников донёсся возглас, едва различимый на таком расстоянии.

Приветствуя начальство, всадники быстро, с необыкновенной сноровкой, выстроили коней в линию. Однако командира их показной парад не интересовал. Его вытянутая рука, сверкнув стёклами бинокля, указала на лес.

"На меня!" -- холодея от ужаса, словно в кошмарном сне, понял Вальтер.

Генерал что-то прокричал своим бойцам, и обер-лейтенант не стал медлить. Нырнул в башню и, прощёлкав несколько осечек, выпустил в сторону русских длинную очередь из пулемёта. Прильнув с биноклем к амбразуре, Вальтер увидел несущихся к нему всадников. На заднем плане русский командир, сжимая в руке бесполезный бинокль, безжизненно лежал у ног своего вороного. Всё с той же нарочитой картинностью, белый снег вокруг его тела медленно окрашивался пронзительно алым.

Вальтер перевёл взгляд на своих танкистов. Зря он это сделал -- такое остаётся с человеком до конца жизни. Позже фон Бравен узнал, как называется эта русская казачья сабля. Шашка, вот как она называется. Красиво сверкая в лучах рассветного солнца, летала шашка юного усача над головами пленных немцев. Вот распалась на две аккуратных половинки чей-то несчастный череп, фонтан алой крови забил из шейных артерий. Мелькнула в воздухе чья-то отсечённая рука с чёрной полоской часов на запястье. Мелькнула и приземлилась на исполосованный красным снег.

В беспамятстве, действуя как автомат, Вальтер завёл двигатель. По счастью, тот сразу взял обороты, несмотря на мороз. Бронированная "Рысь" в яростном отчаянии выпрыгнула из леса на заснеженное поле. Легкий танк, лязгая траками, стремительно понёсся вперёд, навстречу летящим к нему всадникам. Увидев перед собой самоходное боевое железо, неуязвимое для кавалерии, русские резко осадили своих скакунов, чтобы мгновенно рассыпаться по полю. Последнее, что случайно заметил в трясущейся перед глазами амбразуре Вальтер, была огненно-рыжая голова Нахти на окровавленном снегу. Веснушчатое лицо и полные недоуменного ужаса голубые глаза мальчишки были обращены к небу.

-- Где Я? Где теперь Я? -- тщетно вопрошали эти глаза равнодушную бездонную синь.

Часть первая.

"Бирюслаг"

Глава первая.

Капитан Сташевич

Ноябрь 1946-го

Андрей Сташевич, двадцатишестилетний демобилизованный капитан военной контрразведки "СМЕРШ"⁶ прибыл в сибирский городок Тайшет. Как и подобает дисциплинированному советскому офицеру, он отметился в гарнизонной комендатуре точно в срок. Ранняя зима завершающегося сорок шестого года здесь была уже в самом разгаре. Как ни крути, а конец ноября для Сибири, пусть даже южной, это почти всегда солидный мороз и не менее солидный снег. Москвичу Сташевичу его бессрочная командировка в Сибирь казалась настоящей ссылкой. За что? За плечами четыре с лишним года войны. Сначала московское студенческое ополчение. Затем ранение, госпиталь, офицерские курсы армейской контрразведки. Вылазки в немецкий тыл. Два с лишним десятка разоблачённых абверовцев. Четыре ранения. Награды, ордена. И вот тебе, Андрюша, главная благодарность за все заслуги - направление в сибирский ГУЛАГ. На должность замначальника по оперативной работе в лагере для военнопленных.

- А что, капитан? - Равнодушно пожал плечами московский майор-кадровик. - Немецкий язык знаешь в совершенстве? Тебе и карты в руки! Служи!

Алина, невеста Андрея, девушка из интеллигентной профессорской семьи, горько проплакала целых два дня. После чего решительно приструнила в девичьем сердце большую любовь к жениху и ехать за ним в глухомань, в неведомый сибирский городок Тайшет, к медведям в гости, наотрез отказалась. Несостоявшийся тесть Андрея, его бывший университетский наставник, профессор Сергей Зорин был старинным другом семьи Сташевичей. Когда отца Андрея, Казимира Сташевича, завкафедрой геологии, в тридцать восьмом за одну лишь принадлежность к польской нации увезла в небытие "Чёрная Маруся"⁷, Зорин повёл себя весьма достойно. А по тем страшным временам, можно сказать, отважно. На Андрея Сташевича морально давили как сотрудники "компетентных органов", так и сам декан университета. Угрожая отчислением, настойчиво советовали отречься от преступного отца, взять девичью фамилию русской матери.

"Всего и делов-то! Был Сташевич, стал Сиротин!"

Андрей наотрез отказался. Зорин же, правда, без особой огласки, помогал Сташевичам, чем мог. Поддерживал морально и, что важнее, материально. Он не дал отчислить Андрея из университета. Лично за него поручился.

Казимира Сташевича реабилитировали в сороковом, сразу после расстрела бывшего наркома Ежова⁸. Правда, сделал это доброе дело для своей жертвы родной НКВД посмертно.

Глава вторая.

Майор Бабр

Отделение ГУПВИ⁹ Тайшетского района Иркутской области Андрей нашёл без труда. Оно располагалось в самом центре рабочего посёлка Бирюса в сером двухэтажном дощатом домике. Здесь Сташевича приняли, в прямом смысле, "с распростёртыми объятьями". Не успел капитан по всей форме доложить о прибытии тощему подполковнику, сидящему за деревянным, покрытым красным лаком столом, как со стуком распахнулась дверь позади. Андрей автоматически полуобернулся и оторопел. На него, растопырив руки-брёвна, пёр кряжистый, с заросшей бурой щетиной физиономией, страшноватый красавец в мохнатых собачьих унтах. Дополняли его безумный гардероб зелёные офицерские галифе и тёмно-синий китель нараспашку.

Бывший разведчик-смершевец привык уделять деталям особое внимание.

"А пуговицы-то у нас неуставные, маршальско-генеральские, с государственным гербом. Эти цацки для высшего комсостава на монетном дворе вручную льют, из ювелирной рандоли¹⁰. Форсите, товарищ майор!" - усмехнулся про себя капитан Сташевич.

Под расстёгнутым кителем военного, вместо белой сорочки, темнела совершенно неуставная шерстяная поддевка с начёсом. Тяжкая стать и дремучий лик новообретённого начальника неожиданно настроили Сташевича на весёлые мысли.

"Что за сумасшедшие цыгане вырядили этого Михаила Потапыча в столь дикий сине-зелёный мундир с майорскими погонами?! - усмехнулся про себя Андрей.

- Рад! Сердечно рад вам, товарищ капитан! - взревел "Потапыч" и заключил Сташевича в могучие объятья.

Радость майора была неподдельной. У обнятого товарища капитана, между прочим, кандидата в мастера по самбо и вольной борьбе, натурально захрустели кости.

- Ждём вас, товарищ капитан! Давно ждём! Работы невпроворот. Будете у меня служить начальником оперчасти, "кумом", по лагерным понятиям. Дорогу железную строим, а контингент у нас - немчура пленная. Общаться-то надо как-то с рабочей силой. К тому же будет с кем интеллигентным словом перемолвиться. А то кругом ведь одно зверьё таёжное да двуногое...

Странные, пугающе нечеловеческие глаза оказались у этого небритого офицера. Небольшие, гипнотизирующе-круглые и пронзительные. Радужка цвета бледного янтаря в золотистую крапинку. Зрачок, как и положено чёрный, но не круглый, а кошачий, чуть вытянутый по вертикали.

"Глаза амурского тигра!" - мелькнула в мозгу озадаченного Андрея странная мысль.

Он почему-то был совершенно уверен, что у амурского тигра именно такие глаза.

"Хотя откуда здесь взяться тигру? Тиграм в Приморье да в Уссурийском крае место. А это, как говорится, "два лаптя по карте!" - поправил капитана Сташевича всё ещё сидящий в нём студент универа, занудный молодой человек с обширной и порой не ко времени вылезающей эрудицией. Андрей вновь усмехнулся.

"Ай да майор! Ай да медведь с глазами тигра! И, где? В управлении Гулага посреди глухого таёжного посёлка... "Остров доктора Моро"¹¹, да и только!"

***

Имя-отчество у желтоглазого майора оказалось вполне человеческим, Иван Петрович. А вот фамилия у начальника Бирюсинского лагеря для военнопленных выдалась под стать внешности. Странная такая фамилия, Бабр...

- Я тебе, Казимирыч, пока мы в дороге, всю диспозицию нашего "Бирюслага" в русле текущего момента растолкую. Ать! Дрыть его! Ты, Казимирыч, главное дело, не тушуйся! Мы здесь без предрассудков. Будь ты хоть Казимирыч, хоть Израилич, а пущай даже и Адольфыч! Тем более, что по матушке ты, парень, наших, русских кровей. Андрюха Сиротин! Я, естественно, прежде чем тебя сватать, с личным делом своего будущего зама ознакомился, - продолжал вещать Бабр, полуобернувшись с водительского сиденья диковинного, невиданного ранее Андреем авто.

Капитан обратил внимание на это зелёное диво ещё возле управления. Чудная "физиономия" была у этой машины, раскосая и, какая-то... "рыбно-морская". Длинный, вытянутый по вертикали сетчатый радиатор с необычными, близко посаженными глазками-фарами. В центре радиатора красовалась большая пятиконечная звезда со следами давно облезшего золотистого лака.

- Что это у вас, товарищ майор, за грузовичок? Я таких красавцев ни разу за всю войну не встречал, - громко, стараясь перекричать тревожно подвывающий, лязгающий движок, поинтересовался Сташевич.

- А, эта? - рассеяно переспросил Бабр и нежно погладил огромное, словно корабельный штурвал, рулевое колесо цвета слоновой кости. - Японочка! Курогане¹². Мой личный трофей сорокового года! Аж от самого Халхингола её гнал, и ничего, выдержала. У меня, пока не развалилась, ещё и командирская легковушка была, махонькая, лёгкая, но проходимая. Где ж тебе, капитан, в твоих Европах такую японистую красоту встретить? У вас там всё больше Опеля, да Виллисы. Немцы трофейные, да американцы лендлизовские.

***

Японский грузовичок преодолел наконец все триста тридцать три ухаба извилистой лесной дороги. Уже через два часа они въехали, через ворота поста "за колючку", в обширное, очищенное от тайги лагерное пространство.
Бабр, не откладывая на завтра, решил ознакомить вновь прибывшего офицера с местом его будущей службы. Плотно пообедав в лагерной столовой для обслуги, в её красном офицерском углу, они долго инспектировали бесконечные, вылизанные до идеальной чистоты бараки военнопленных. Последние при появлении начальства дружно вскакивали и вышколено вытягивались во фрунт. Куда менее ухоженными оказались "вертухайские" караулки охраны, подсобные, медицинские и другие помещения. Впрочем, фельдшерская, а также местная, довольно богатая книгами библиотека произвели на Сташевича приятное впечатление. Не последнюю роль в этом сыграло новое знакомство. Хозяйкой того и другого оказалась весьма миловидная светловолосая женщина, юная и стройная.

Капитан отчего-то смутился и хотел было протянуть новой знакомой руку, но Бабр, заметив это движение, взглядом остановил его. Ни без притязания на изящество, начальник лагеря чуть наклонил лохматую голову и церемонным жестом, обеими своими лапищами указал на нового офицера.

- Прошу любить и жаловать, Дашенька! Мой благоприобретённый заместитель и, по совместительству, начальник оперчасти нашего "Бирюслага", Андрей Казимирович Сташевич! - обаятельно улыбаясь сквозь серо-рыжую щетину, пробасил майор. - Товарищ капитан, разрешите представить, - продолжил, полуобернувшись уже к Сташевичу, начальник лагеря. - Наш фельдшер, она же - заведующая библиотекой, Дарья Михайловна Громова...

***

Майор Бабр с той же неостывающей душевной щедростью решил квартирный вопрос нового начальника оперчасти. Минутах в десяти неспешной ходьбы от лагеря находился когда-то небольшой старообрядческий скит. Десятка полтора домов посреди вечнозелёной, дурманящей мощным хвойным духом тайги. Зато каких домов! Из лучшего строевого леса, ладных и тёплых. С островерхими, от снежных наносов, крышами, с резными наличниками на окнах, со светлыми просторными горницами, а кроме того, с глубокими вместительными подвалами и ледниками для съестных припасов. По всему видно, что строились сии жилища мастерами старинной плотницкой школы на века.

Богобоязненных обитателей этих добротных домов долгорукая советская власть "прижала к ногтю" ещё лет двадцать назад. Понапрасну староверы надеялись, что никому они не занадобятся в такой таёжной дикой глуши. При наркоме Ежове завели здесь новый лагерь для классовых злыдней, врагов народа, а также своих, социально близких пролетариев-уголовничков. Сам бывший скит облюбовало вертухайское начальство, для офицеров охраны и приближённых из вольнонаёмной обслуги.

***

- Заходи! Заходи, Андрей Казимирыч! И чемоданчик свой заноси! - пробасил майор и лёгким движением распахнул массивную, старинного вида деревянную дверь. - Жильём мы богаты. Из тринадцати домов только восемь и заселено. А этот самый ухоженный. Прежние квартиранты съехали. Зато чистоту и порядок после себя оставили.

При последних словах Бабр почему-то замялся, покачал головой и отвернулся.

- Ух ты! Да тут прямо хоромы! - не сдержал восхищённого возгласа Сташевич.

Получив в Москве новое назначение, капитан был почти уверен, что поселят его в этом медвежьем углу при казарме, в каком-нибудь закутке для холостых офицеров, в лучшем случае, дадут коморку в перенаселённом бараке.

Одно странно: просторная комната, а также две небольших смежных казались жилыми и даже были обставлены кое-какой мебелью. В горнице - старинной работы деревянный резной стол и такие же стулья. На полках, прибитых к стене, - фотографии, несколько книжек. Даже шесть неизменных "мещанских" фаянсовых слоников, седьмой, видимо, потерялся или разбился. К вящему удовольствию нового жильца, в соседней комнате оказалась роскошно-просторная железная кровать с четырьмя большими тускло-серебристыми набалдашниками на спинках, панцирной сеткой и матрасом.

- Ну, как тебе домик? А, Казимирыч? - довольный произведённым впечатлением, поинтересовался щедрый хозяин лагеря.

- Всё замечательно, товарищ майор, но у меня такое чувство, что здесь уже кто-то живёт, - смущённо пожал плечами Сташевич.

- Жили-пожили, да съехали. Уж третий месяц пошёл, - не стал вдаваться в подробности Бабр. Отвернулся и, явно меняя тему, добавил: - Ты вот что, Андрей Казимирыч, без чинопочитания. Надоело! Это я тебе там, "за колючкой" майор, - мотнул он головой в сторону лагеря, - а здесь мы не на службе... Иван Петровичем меня кличут. Кстати! У тебя и соседи замечательные. Даша Громова в соседнем доме проживает. Сын у неё есть, пятый год мальцу. Синеглазый такой, ангелочек светленький. Весь в мамку. Одинокие они. Папку, видать, война прибрала. Я не интересовался. Дарья не рассказывает, а я лишний раз человеку в душу не лезу. - Бабр усмехнулся и, одарив Андрея своим пронзительным тигриным взглядом исподлобья, добавил: - Это теперь твое поприще, капитан!

Оставшись один, Андрей снял со стены и повертел в руках пожелтевшую от времени фотографию в блеклой деревянной рамке. На ней в окружении нескольких старомодно одетых женщин сидел на венском стуле солидный, одетый в камзол сухощавый мужчина с длинными вислыми усами.

"Фотографические картины студии "Пан Гурвич и сыновья" - гласило по-русски и по-польски полустёртое факсимиле в правом нижнем углу карточки.

"Miasto Cherveny. Rodzina Poplawski. 1889." ¹³ - сообщали блёклые, едва читаемые чернила на обороте.

"А ведь это поляки! - удивлённо хмыкнул про себя Андрей. - Где только ни встретишь своих, даже в такой таёжной глуши..."

Глава третья.

Бирюслаг. Лагерный кум

Новоселье Сташевич отпраздновал скромно. Поужинал ломтём чёрнушки со стаканом молока и лёг спать. Среди ночи Андрей вдруг проснулся. Его разбудило ощущение смутной тёмной тревоги. Капитан взял с прикроватной тумбочки часы, трофейную швейцарскую "Омегу" со светящимися в темноте стрелками.

"О, матка боска! Чёрт его ведает, что такое! Всего-то час ночи!"

Сташевич сонно вздохнул, положил "Омегу" обратно на тумбочку, перевернулся на другой бок и снова уснул. Однако на этот раз ощущение тревоги не оставляло его и во сне. Сквозь толщу дрёмы до ушей Андрея начали доходить странные звуки. В соседней горнице раздался довольно громкий скрип. Такой противный звук, как правило, издают давно несмазанные старые дверные петли. За скрипом последовал глухой, но явственный стук. Словно кто-то случайно уронил на пол один из тяжёлых деревянных стульев, стоявших возле старинного дубового стола с искусной резьбой.

Раздался, словно издалека, тихий детский смех.

Послышались шлепки необутых детских ножек по деревянному полу. Следом - более увесистая, "взрослая" босая поступь.

Чей-то тяжкий вздох рядом с кроватью.

С лёгким скрежетом прогнулась железная панцирная сетка, кто-то присел на край койки Сташевича.

Андрей почти проснулся.

Ему дико захотелось пробудиться окончательно, прогнать мерзкое, забытое ещё с раннего детства ощущение давящего, не дающего дышать липкого кошмара.

Сжалось в груди сердце. Мощный тренированный "мотор" не раз бывавшего в передрягах молодого мужчины дал неожиданный сбой. Сташевичу пришлось совершить над собой невероятное усилие. Он подскочил и присел на кровати под аккомпанемент резко заскрежетавших пружин. Всё его тело покрывал липкий пот.

- Чёрт! Что за ведьмовщина? - громко выругался Андрей в предрассветном сумраке спальни. - Ещё немного, и я бы намочил постель, как испуганный карапуз!

Сташевич поднялся с койки, зажёг керосиновую лампу, умылся под рукомойником, растопил щепками плиту при главной печи и поставил на неё греться большой медный чайник. Важная посудина относительно недавно была тщательно вычищена и солидно посверкивала теперь матово-красными бликами.

"А, кстати! - подумал Андрей и зачем-то подмигнул своему тусклому кривому и рыжему отражению на боку закипающего чайника. - В этом доме кто-то совсем недавно жил. Вон, как ухожены вещи. Чувствуется заботливая, скорее всего, женская рука. Надо бы разузнать о прежнем хозяине. Или хозяйке?"

***

На новой должности Сташевич рьяно взялся за дело. За пределами лагеря он больше не ночевал. Благо, в его кабинете имелся диван. С утра до вечера он до рези в глазах работал с личными делами военнопленных. Когда же капитан не мог больше читать, он знакомился с заключёнными. Вызывал по одному, беседовал. Говорил с людьми подолгу, не скупясь на время. Вербовка осведомителей - занятие серьёзное...

Рано утром заключённых увозили по железке на прокладку новых путей. Возвращали же ближе к ночи, валящимися с ног от усталости, после двенадцати, а то и четырнадцати часов тяжкой работы. Первое время Андрей каждый вечер до отбоя добросовестно беседовал с назначенными лагерным начальством старшинами военнопленных немцев. Правда, для серьёзного контроля над лагерным контингентом необходима была настоящая оперативная "пахота". Кружевная работа, сродни глубокой разведке. Мудрёные схемы по выявлению истинных, не назначенных "сверху" вожаков. Тайные, по-тихому прикормленные "стукачи" из среды военнопленных и вольной обслуги...

Сташевич всегда был добросовестным офицером. Тем не менее, он не забывал и о своём мужском интересе. Симпатичная блондиночка, одинокая фельдшерица Даша Громова понравилась ему с первого взгляда. Андрей, высокий стройный блондин с правильными, как говаривали в старое время, "аристократичными" чертами лица, пользовался успехом у женщин с ранней юности. Потом пришла война. Скоротечные романы со связистками, госпитальными медсёстрами - всё это было не по-настоящему. По-военному, по-фронтовому. Слишком легко, доступно, что ли. Здесь, в "Бирюслаге", Сташевич в силу своего служебного положения мог узнать из личных досье подноготную любого сотрудника. Однако, когда дело коснулось Громовой, сама мысль об этом вызвала у него резкое неприятие.

"Это элементарная порядочность! - объяснил себе капитан и тут же поморщился от кричащей наивности, да что там, пошлой фальши этой мысли. - Да, уж! Элементарная порядочность просто крайне необходима лагерному `куму'..."

Только через неделю после своего новоселья Андрей решился навестить милую соседку. Помня о её маленьком сыне, он прихватил с собой целый куль сластей из только что полученного усиленного офицерского пайка. Прямо в лавке он произвёл "натуральный обмен" с весёлым оборотистым вольнонаёмным начпродом-кладовщиком. У кладовщика имелись забавные пышные кавалерийские усы а-ля Будённый и не менее забавная фамилия Гришаня. Сташевич благополучно поменял полагающийся ему на три месяца пайковый ящик свиной тушёнки на два кило карамели, дюжину банок сгущёнки и четыре плитки шоколада "Гвардейский".

- На здоровьечко! Обращайтесь, дорогой товарищ капитан! Дело-то молодое! - фамильярно подмигнув, напутствовал Гришаня нового начальника оперчасти.

Напоследок начпрод пошевелил роскошными, закрученными на кончиках, чёрными с проседью усами и обаятельно улыбнулся, показав ямочки на щеках.

Дарья открыла дверь гостю и, словно ждала его, спокойно пригласила:

- Проходите, Андрей! Ничего, что я без отчества? Мы ведь с вами почти ровесники.

Сташевич покраснел, как мальчишка и, злясь на себя, смущённо пробормотал:

- Да, конечно...

Четырёхлетний Вадик, белокурый и синеглазый херувим, весь вечер не слезал с коленей Андрея. Сташевич никогда ещё не встречал детей столь ангельской внешности. Разве что на трофейных рождественских открытках с готическим шрифтом. Малыш лепетал милую чепуху, а гость показывал ему фокусы, комментируя это простенькое волшебство писклявым голосом московского клоуна Карандаша.

Вадик и сам не заметил, как уснул на руках своего нового друга. Андрей под слабые протесты мамы Даши отнёс малыша в соседнюю комнату. Осторожно уложил ребёнка в кровать и с трудом справился с накатившим приступом родительской нежности. Ему страшно захотелось поцеловать кончик маленького сопящего носика.

- Анджей! - тихо окликнула его стоящая в дверном проёме Даша. - Так, кажется, по-польски Андрей?

- Да! - шёпотом подтвердил, подойдя к ней вплотную Сташевич. - Анджей, то верно...

Он помолчал и осторожно прикоснулся сухими губами к влажным губам женщины.

Глава четвёртая.

Младший лейтенант Рогозин

Миновала жестокая таёжная зима. Окончились смертельные, за минус сорок, морозы. Унялась воющая неприкаянным ночным волком, выматывающая душу вьюга. Потеплел дневной, обжигающий ледяным огнём, ветер.

О прежних жильцах своего нынешнего дома капитан Сташевич разузнал всё, что возможно. В противном случае, какой он бы он был начальник оперчасти? До капитана в добротном доме староверов обитала маленькая семья: Елена Поплавская, двадцатишестилетняя вдова фронтовика, и её пятилетняя дочь Маша. Поплавская служила при лагере фельдшером.

Девичья фамилия Елены была Смирнова, Поплавской она стала по мужу. Сташевич вспомнил старинную фотографию, увиденную в бывшем доме пропавшей фельдшерицы. Ту самую, где вислоусый пожилой пан Поплавский из польского городка Червены был запечатлён со своим небольшим семейством.

"Получается, это карточка мужа Елены, - пришёл Андрей к нехитрому умозаключению. - Похоже, молодая вдова любила и уважала погибшего мужа. В противном случае не стала бы она вешать на виду его семейную реликвию. Видимо, со временем Смирнова-Поплавская собиралась передать карточку дочери. Тем самым Елена сохранила бы для подросшей Марии память о погибшем отце".

На фотокарточке в личном деле сама Елена выглядела почти ребёнком, симпатичной светленькой девочкой, чем-то очень похожей на Дашу Громову, как показалось Андрею. Правда, выражение глаз у Даши было не таким наивным. Дарью прислали на замену Поплавской. Причём сделало это начальство оперативно, через неделю после исчезновения фельдшера "Бирюслага" и её дочери.

Елену Смирнову-Поплавскую война застала в гостях у польской родни мужа в городке Червены, на юго-западе Украины. Эти области только в сороковом году отошли Советскому Союзу. Ранее они находились в составе Польши. Поплавская каким-то чудом успела эвакуироваться в самый последний момент, вместе с отступающими красноармейцами.

Эту скупую информацию капитан Сташевич получил из личного дела пропавшей без вести фельдшерицы. О самом несчастном случае в досье не упоминалось. В архиве лагеря должны были храниться бумаги об оперативном дознании в связи с этим странным исчезновением. Таковые, однако, отсутствовали. Обращаться к начальнику лагеря за подробностями Андрею не слишком хотелось. Он хорошо помнил, как Бабр откровенно замял эту тему, уйдя от разговора о прежних жильцах дома. Заместитель Сташевича младший лейтенант Алексей Иванович Рогозин на вопросы о произошедшем с Поплавскими тоже отвечать не рвался. Этот стареющий офицер производил впечатление не слишком инициативного служаки, к тому же пьющего. Хотя в какой-то мере дело он всё же прояснил.

- Так это! - наморщил и без того мятую физиономию Рогозин. - Хозяин их забрал... В смысле, медведь их осенью в тайгу утащил. Лето неурожайное вышло, ни грибов, ни ягод. Ну, он их и того... схарчил, видать! Говорили люди Поплавской этой, не суйся в тайгу в одиночку. Ан нет, сунулась, да ещё с ребёнком. Видать, по грибы-ягоды... Вот и сходили...

- Какие же грибы-ягоды, если лето неурожайное? - удивился Андрей нелогичности рассказа заместителя.

- А я почём знаю? Говорю же, невежды городские! Чего с них взять? - пожал узкими плечами младший лейтенант.

Его потёртые погоны на засаленном, видавшем виды кителе встопорщились, встали домиком, словно крылья сердитого воробья.

- Дознание хоть провели? - не унимался Сташевич.

- Ну, провели! Как без этого, - вздохнул Рогозин.

- И где материалы? Папка с дознанием где? - начал раздражаться капитан.

- Так у начальника лагеря! У Ивана Петровича Бабра! Товарищ майор лично дознавался, у него и папка! - сорвался на визг младший лейтенант с лицом пьющего старика.

- Что с вами, Алексей Иванович? - ледяным тоном прекратил истерику подчинённого Сташевич. - Вы так реагируете, будто вину за собой чувствуете.

- Простите, товарищ капитан! Нервы! - пряча глаза, буркнул Рогозин и потянулся трясущимися пальцами перекладывать на столе тонкие папки с личными делами военнопленных.

"Разумеется, нервы! От тебя, брат, разит с утра, как от винной бочки", - вздохнув, подумал Сташевич не без сочувствия к незадачливому пьянице.

Сострадал Андрей младшему лейтенанту неспроста. Согласно личному делу, был Алексей Иванович свой брат, фронтовик. Прошёл всю войну, как и Сташевич, разведчиком. Из рядовых дослужился до офицерского звания. Четырежды ранен, тяжело контужен. Вернулся домой, к семье, а там... Как в жалостливой народной песне, которую безногие инвалиды войны по вокзалам стонут:

"Я был батальонный разведчик, а он писаришка штабной!"

Сорвался тогда Алексей Иванович Рогозин, кавалер двух орденов Славы. В приступе гнева жену-изменницу и полюбовника её едва не убил. Дело как-то замяли, а Рогозин всё не унимался, пил, дебоширил. Друзья с трудом его урезонили, отправили на должность малую сюда, в "Бирюслаг". Подальше от начальственных глаз. На новом месте младший лейтенант вроде взял себя в руки. Долго держался, но запил опять. Причём в точности после того, как Елена Поплавская и её дочь в тайге сгинули...

Глава пятая.

Бабр сердится

На следующий день после неприятной беседы с Рогозиным Андрея вызвал в свой кабинет начальник лагеря. Обычно дружелюбный и приветливый, на этот раз Бабр даже не предложил капитану присесть. Лишь сухо поздоровался и, не глядя на своего заместителя, осведомился:

- Ты, Андрей Казимирович, какие успехи в работе имеешь? Скоро месяц, как ты у меня начальником оперчасти! Так чем же похвастаться можешь?

Всегда готовый к отчёту перед начальством Сташевич не растерялся. Он начал подробно излагать свои действия по организации агентурной сети среди военнопленных и обслуги. Попросту, мероприятий по вербовке "стукачей". В подробности, особенно с именами, он вдаваться не собирался. Такова уж была специфика работы лагерного кума. Кстати, согласно закрытым должностным инструкциям, он имел на такую секретность полное право. Бабр, конечно, мог затребовать у подчинённого любую информацию. Но лишь после письменного приказа, в котором он должен был чётко объяснить, с какой конкретной целью интересуется данной закрытой темой. Впрочем, в дела своих "кумовьёв" умные "хозяева" лагерей попросту не лезли.

- Мне эти твои расклады без интереса! - хмуро прервал Сташевича майор. - Мне результат нужен. А результат у тебя, капитан, пока неважный. В третьем отряде драка между военнопленными произошла, да ещё и с поножовщиной. Хорошо, без трупов обошлось! Ты не углядел, Андрей Казимирыч!

Андрей оторопел. Происшествие, о котором упомянул Бабр, случилось буквально на следующий день после его, Сташевича, вступления в должность. Формально это была уже его ответственность, но фактически он и дел-то толком ещё не успел принять. Кому как не начлагеря это понимать.

- Я с этим разбираюсь, товарищ майор! - нашёлся с ответом Сташевич. - Драка произошла между неким Вальтером Бравеном, прибывшим с новой партией военнопленных, и главным лагерным старшиной, Вольдемаром Шнитке. Причём, по докладу Шнитке, Бравен напал на него первым. У новенького и заточка в сапоге оказалась. Принимавшие эту команду военнопленных из Дальлага конвойные уже наказаны в дисциплинарном порядке. Произведён дополнительный тщательный обыск. Бравен помещён в ШИЗО. Пока молчит. Шнитке ранен не тяжело, он в лазарете.

- Ну вот и работай! - подобрел голосом Бабр. - За фрицев начальство теперь серьёзно спрашивает. У нас спецлагерь. Это тебе не наши родные уголовнички, тем более не вражины политические. Шнитке, между прочим, первый и единственный среди военнопленных нашего "Бирюслага" кандидат в члены ВКП (б) ¹⁴. Я лично рекомендовал его кандидатуру на областном партбюро. Международная политика вещь серьёзная! Союзника в восточной Европе нам себе надо готовить, новую социалистическую Германию строить. А то, я слышал, ты в сыщика Ната Пинкертона решил поиграть. Вроде заняться тебе нечем.

Майор встал, расправил могучие плечи и с кряхтением потянулся. Тускло блеснули золотом гербовые неуставные пуговицы на синем кителе.

Вид этих щёгольских, памятных ещё с первой встречи с Бабром пуговиц, снова навёл Андрея на мысль о ребячьем тщеславии майора. "Любит наш начлагеря пофасонить!"

Немного косолапя, Бабр грузно прошагал к огромному, тронутому ржавчиной сейфу в углу кабинета. Полязгав ключом, выудил из его недр тонкую серую папку и протянул её Сташевичу.

- На вот! Почитай на досуге, если такой любопытный! - прокомментировал майор свои действия. - Тут материалы дознания. Того самого, которым ты интересовался. "О бесследном исчезновении военфельдшера Поплавской и её малолетней дочери"...

Глава шестая.

Начпрод Гришаня

- А я вот, товарищ капитан, для вас четыре жестянки компота припас, - толковал начпрод Гришаня, собирая в своей лавке очередной паёк для Сташевича.

Улыбка и симпатичные ямочки не сходили с приятной усатой физиономии кладовщика.

- Компот персиковый, консерв американский. Ещё с лендлизовских поставок, - не переставая белозубо улыбаться, продолжал Ефимыч. - Да вы не сомневайтесь, товарищ капитан, ему ещё семь месяцев годность. Это ж какая радость для ребятёнка! Очень они, масятки наши, такие штуки обожают. У меня самого на большой земле трое. Скучаю по ним. А куда деваться, зарабатывать-то папке надо. Вот за малышей у меня всегда сердце болит. Вы, небось, слышали про фельдшерицу нашу прежнюю с дочкой. Беда с ними приключилась. Пошли осенью в тайгу, вроде как по грибы, и исчезли. Не нашли их, с концами пропали девки.

- И никаких следов? - осторожно поддержал тему Сташевич.

- Ни единого! - горестно покачал чёрной с проседью шевелюрой Гришаня. - Девоньку Машеньку, масянечку четырёх годиков жалко. Аж до слёз! Я же знал их с мамкой. Как не знать. Рядом же, на виду. Э-эх! Всех жаль! Иван Петровича, нашего начальника, медведя таёжного тоже жалко. Ухаживал он за фельдшерицей этой молоденькой. Чувства у него к ней были! А чего, она вдова одинокая, да с ребёнком. Даром что сама почти дитё. Э-эх! Молодые, да красивые мужики, типа вас, товарищ капитан, ныне повывелись. На войне все сгинули. А наш товарищ майор для Ленки, конечное дело, был староват. Однако, с другой стороны, мужик видный, крепкий, с положением. И чего она нос воротила? Ленка-то, Поплавская. Ведь за ним, за Бабром нашим, как за стеной. И ведь тоже! Не везёт же ему по бабьей части. Двух жён схоронил, а тут и эта! Э-эх!

- М-да! Печально! - рассеянно, словно задумавшись над чем-то, кивнул Сташевич.

- И то сказать! - согласился начпрод. - А в народе ещё говорят, где слёзы, там и смех. Я вот вас, товарищ капитан, повеселить хочу. Заместитель-то ваш, Рогозин. Извиняйте за выражение, хи-хи, облезьян пьющий. Куда конь с копытом, туда и рак с клешней! Ухаживать за Поплавской пытался. Всё подарки дочке её носил. Ленка терпела его визиты, видать, из вежливости. Иван Петрович, медведь-то наш, про эти рогозинские кунштюки, конечное дело, прознал.

- И что? - заинтересовался Сташевич.

- А ничего! - пожал плечами под серой мерлушковой безрукавкой Ефимыч. - Бабр мужик мудрый, только посмеялся... А что скажешь, всякий человек счастья ищет!

Уже в дверях склада весёлый сплетник Гришаня окликнул уходящего с увесистой котомкой на плече Сташевича:

- Тут у меня, товарищ капитан, цельный мешочек табака курительного. Амерфорская сандаловая махорка, понимаешь! Тоже ещё поставка военная английская, лендлизовская. Говорят, где-то в Северной Индии её выращивают. Духовитая, злая, что собака. Любой, что ни на есть вонючий запах перешибает! Наш самосад по сравнению с ней детская забава. Чего? Не курите? Ну, жаль! А то бы я вам щедро отсыпал! Вот ведь! Не берёт никто! Говорят, мол, больно вонюча, да и горло дерёт! Одно слово, сандал индусский!

"Да! Богато живём! Жируете, товарищ капитан!- перекидывая тяжёлую котомку с пайком с одного плеча на другое, виновато размышлял Сташевич. - Страна разорена, миллионы людей голодают, а у меня в пайке чего только нет! Прямо достархан! Заботится Родина о своих офицерах НКВД. Впрочем, так же и до войны было. Хотя, пан Анджей, вы и будучи простым профессорским сыночком особо не бедствовали!"

Глава седьмая.

Военнопленный Бравен

- Военнопленный Бравен по вашему приказанию прибыл! - Чётко, хотя и с заметным акцентом, отрапортовал вошедший в кабинет Сташевича немец.

Парень был высоким и тощим. Запавшие глаза, крупный, с горбинкой нос, упрямая полоска губ, да светлая, с ранней проседью, щетина на тяжеловатом подбородке. К слову сказать, выглядел он значительно старше своих двадцати шести. На все сорок, не меньше! Этому немало способствовала тёмная сетчатая тень на его лице, след от сильного порохового ожога. Серая, сплошь перештопанная телогрейка с лагерным номером, перелатанный тёмно-коричневый френч под ней и относительно новые стёганые ватные штаны. С виду, обычный советский зэка. Разве что френч, да засаленная чёрная, высокая, с большим козырьком кепка немецкого танкиста, выдавали в нём военнопленного. Кепку эту немец снял у двери, ещё до входного рапорта.

Вальтер Бравен попал в плен тяжело раненным, в бессознательном состоянии. Зимой сорок третьего, в Сталинграде. Прошёл лечение в спецлазарете для военнопленных, выжил. Воевал Бравен в составе девятой отдельной штрафной роты. Согласно показаниям сослуживцев, гауптман фон Бравен был разжалован в рядовые штрафники за рукоприкладство в отношении к старшему по званию. Некий штурмбанфюрер СС¹⁵ в частном разговоре упомянул павшего в сорок первом отца Вальтера, Генриха фон Бравена, без должного уважения.

Дворянская приставка фон перед фамилией Вальтера исчезла тогда же. Вышеупомянутые словоохотливые сослуживцы сообщили русскому начальству, что этого потребовал сам разжалованный фон Бравен. Мол, не пристало простому немецкому солдату щеголять аристократическими корнями.

"Честь рядового на войне порой выше фельдмаршальской!" - не без пафоса, по словам свидетелей, отреагировал на приговор трибунала, бывший гауптман, бывший командир танковой полуроты северной группировки шестой армии Паулюса.

- Присаживайтесь, Вальтер! - указал Сташевич на стоящий посреди кабинета стул.

- Данке! Благодарю, гражданин капитан! - кивнул немец и, поджав длинные ноги, присел.

Для создания атмосферы доверительности в разговоре с военнопленными Сташевич сразу переходил на немецкий.

- Битте, Генрих! - предложил капитан Бравену папиросу из своего портсигара.

Однако гость скромно отказался. Выудив откуда-то из-за обшлага фуражки кривую жёлтую самокрутку и спичку, Вальтер чиркнул ею о половинку серной полоски коробка и закурил. Едкий вонючий дым наполнил кабинет Сташевича.

Андрей встал, обошёл стол и присел на его край.

- Как же так, Вальтер? - с почти отцовской заботой в голосе осведомился капитан. - Вы ведь в Дальлаге, до перевода к нам, в стахановцах числились! Бригадой передовиков руководили. Премии получали. До пятидесяти рублей в месяц! И вдруг на новом месте -серьёзнейшее нарушение режима!

Использованное в немецкой речи слово "стахановец" вызвало едва заметную, мимолётную усмешку на тонких губах Бравена. Не слишком способные к славянской фонетике немцы, как правило, избегали подобных словечек. Даже самые отъявленные полиглоты могли произнести их лишь по складам. Что-то вроде:

"Стах-хан-офес".

- И всё-таки, Вальтер? За что вы старшину Шнитке убить пытались? - не отставал Сташевич. - Что такого он вам сказал или сделал?

Вальтер поднял на Андрея глаза, и тот чуть было не вздрогнул от неожиданности. Капитану вдруг показалось, что он уже где-то видел этот безмятежный небесно-голубой взгляд. Причём совсем недавно.

- Осмелюсь доложить, гражданин капитан, - перешёл вдруг на русский Бравен, - эту мразь Шнитке я лишь слегка порезал. Больно, но не смертельно. Теперь он изо всех сил постарается держаться от меня подальше.

Немец говорил по-русски весьма неплохо, хотя и с заметным акцентом.

"Такую развитую русскую речь иностранцу можно приобрести только одним путём, - заметил про себя Сташевич. - Через книги, прочитанные, разумеется, в подлиннике".

- Можете идти в отряд, Бравен! - сухо распорядился Сташевич. И в ответ на вопросительный взгляд немца добавил: - Я отпустил конвой. Вы освобождены из штрафного барака. Тем не менее, расследование вашего вопиющего проступка продолжается. Подумайте о своей судьбе, Вальтер!

Глава восьмая

Лагерный старшина

Вальтер вышел на дощатое крыльцо здания лагерной администрации. Чуть прищурившись, он посмотрел на Запад, в сторону садящегося солнца. Большая часть огромного темно-бордового диска почти уже скрылась за верхушками высоких серо-зелёных деревьев. Вальтеру вспомнился мощный хвойный запах свежеповаленной сосны. Он ощутил лёгкое покалывание в ладонях, словно и в самом деле коснулся ими колючих веток. Бравен поднял воротник ватного бушлата и побрёл в сторону длинного сумрачного барака. Дневальный у входа в жилое помещение отреагировал на его появление не слишком эмоционально. Он ничего не сказал, лишь молча кивнул, да опасливо покосился вслед.

Уже на второй день после прибытия в "Бирюслаг" Бравена пригласили в "кабинет" старшины Шнитке. Впрочем, в какой там кабинет? Просто в отдельную, переделанную из чулана каморку в бараке. Помещение скудно освещала жёлтая, запитанная от мазутного генератора лампочка под газетным абажуром. Войдя внутрь, Вальтер отрапортовал старшине о прибытии. Тот сидел за грубо сколоченным из ящиков столом с выражением собственной значимости на старообразной, изуродованной мельчайшими бесчисленными шрамами физиономии. На остром бледном носу старшины красовалось самодельное проволочное пенсне.

- Проходите, гауптман! Присаживайтесь! - раздвинул Шнитке в неожиданно любезной улыбке тонкие бледные губы.

- Я рядовой штрафной роты, да и то бывший! - буркнул Бравен, но на предложенный табурет всё-таки присел.

- Вас, наверное, удивляет моя осведомлённость, герр барон, но что есть, то есть, - всё с той же любезной улыбкой продолжил Шнитке.

- Спасибо, что не назвали фрайхерром¹⁶, господин главный лагерный старшина! В этих стенах такое обращение более чем уместно! - с кривой ухмылкой съязвил в ответ Вальтер

- В этих стенах, - обвёл рукой Шнитке узкие пределы своих владений, - вы, Вальтер, можете обращаться ко мне по воинскому званию. По документам я бывший оберфельфебель, но в душе остаюсь офицером. В действительности я, как и вы, Вальтер командовал ротой, служил в чине гауптмана. В моём подчинении находилось почти две сотни солдат.

- Чего вы хотите, Шнитке? - довольно грубо прервал его Бравен.

Старшина двумя пальцами аккуратно снял пенсне с бледной хрящеватой переносицы. Утомлённо вздохнув, он принялся протирать стёкла чистой белой тряпицей.

- Ох уж эти аристократы! Голубая кровь! Все как один несносные строптивцы! - бурчал он при этом с показным благодушием.

Ни дать ни взять, старый добрый ворчливый бюргер. Внезапно Шнитке вернул пенсне на место резким движением и уставился на Вальтера холодными стеклянными кругляшами. Лицо старшины, и без того бледное, стало совсем белым, многочисленные шрамы посинели, а рот искривился в гримасе.

- Вы мне нужны, Бравен! - почти прошипел он. - Человек, который среди этого грязного ада сумел сохранить достоинство немца, честь истинного арийца сейчас в особой цене! Ваши люди, почти сотня прибывших из "Дальлага" немецких солдат, нам очень пригодятся. Вливайтесь в наши ряды. Быть может, вам показалось, что я стелюсь перед русскими с целью выжить? "Найн, найн унд найн"! Выжить - это не самоцель! Такие, как мы с вами, должны вернуться в нашу изнасилованную Отчизну! Возвратиться и начать всё заново! Во имя великой идеи! Во имя нации!

"Да он просто больной! Типичный фанатик! - с некоторым разочарованием подумал Бравен. - Достаточно я насмотрелся на фронте на подобных шизоидов!"

Меж тем, Шнитке, словно таёжный глухарь в брачный период, продолжал токовать:

- Если вы согласны, Вальтер, вот вам моя рука!

Вольдемар Шнитке поднялся из-за стола и в самом деле протянул Бравену свою тонкую бледную кисть.

Вальтер покосился на неё и машинально, даже с какой-то меланхолией отметил:

"Что за мерзкие пальцы у этого самовыдвиженца в новые фюреры! Белесые, тонкие, какие-то бескостные. Не пальцы, а глисты-переростки!"

Вслух же Бравен по-русски, с сильным акцентом, но смачно и с удовольствием произнёс:

- Пошёль ты нах..

Вальтер поднялся и, сутулясь, чтобы не задеть головой низко свисающую с потолка тусклую лампочку, повернулся и направился к двери.

- Хальт¹⁷! - раздался за его спиной властный и злобный окрик.

Привыкший к армейской муштре Бравен машинально остановился.

-Ты кем себя возомнил, баронишка! - зашипел за его спиной Шнитке. - Ты думаешь, что я истинной цены вашему вшивому аристократизму не знаю? Правильно фюрер вам, гусям напыщенным, не доверял. Это вы, дворяне, войну просрали! Голубая кровь! Генералы-фельдмаршалы, фон бароны чёртовы! Будешь делать то, что тебе прикажут, а иначе сдохнешь, дерьмо благородное! Протухнете, Ваша Милость! Заживо сгниёте в лагерном карцере!

Всё дальнейшее бывший танкист и разжалованный гауптман Вальтер фон Бравен помнил смутно. Помнил собственный звериный рёв. Помнил белую, перекошенную смертельным ужасом физиономию Шнитке. Помнил, как неистово, а потому бестолково и недостаточно сильно тыкал в мягкий живот врага выхваченной из голенища короткого сапога заточкой из алюминиевой ложки. Как же долго он шлифовал её черенок о красный калёный кирпич! Выходит, не помогло!

Часть вторая.

Глава первая.

"Окаянный дом"

Капитан Сташевич всё-таки решился сделать Дарье Громовой предложение. Юный военфельдшер с лукавой улыбкой заявила, что ей надо подумать, и только через долгих четыре минуты дала согласие. Майор Бабр воспринял это радостное известие, добродушно посмеиваясь. Словно капитан океанского судна, находящегося в рейсе, он имел исключительное право "расписать" молодых людей. И то верно! Ну чем, спрашивается, бескрайние таёжные просторы не океан? Разве что цвет у этой стихии не синий, а зелёный! Впрочем, развести каких-нибудь до чёртиков надоевших друг другу супругов из лагерной обслуги начальник "Бирюслага" почему-то не имел права. Как бы этим самым супругам ни приспичило. Уж таков он, этот странный закон.

Играть свадьбу с привлечением гостей из лагерного бомонда новоиспечённые супруги не слишком жаждали. Тем не менее, начальник лагеря настоял.

- Ты, капитан, людей не обижай! - сурово заявил Бабр. - Я прямо скажу, спрячь свой польский гонор куда подальше! У народа в этих глухих краях и так поводов для радости немного. Вот наступит восьмое мая, день безоговорочной капитуляции Германии, тогда и праздник отметим, и свадебку тебе с Дашей заодно обустроим. А я уже распорядился, чтобы начпрод Гришаня снеди всякой и, главное, пару ящиков советского шампанского в области добыл. Кровь из носа! Так что не кочевряжься, капитан!

- Как прикажете, товарищ майор! - откозырял дисциплинированный Сташевич.

- Ну, вот и славно! - пробасил подобревший Бабр.

В порыве искренних чувств майор шагнул к Сташевичу и заключил его в могучие медвежьи объятья.

- Эх, Андрюша! Нам ли жить в печали? - прогудел он в самое капитанское ухо.

***

- Ой, слоники! - восхищённо щебетала Даша Громова.

Она стояла перед книжной полкой в доме Сташевича, нежно поглаживая двухвостых зверей по фарфоровым спинкам.

- Только почему шесть? А где же седьмой? Вот все говорят, пошлость, мещанство! А я, прям, с детства обожаю!

- Папа Анвей! - дёрнул Андрея за штанину Вадик, четырёхлетний сын Даши. - Папа Авжей, а мы с мамой теперь у тебя выть будем?

Сташевич поднял мальчика на руки, заглянул в его небесно-голубые, кажущиеся такими странно-знакомыми глаза, и со всей серьёзностью ответил:

- Да, сынок! Мы теперь всегда будем жить вместе!

Тем же вечером Андрею пришлось заступить в ночное дежурство по лагерю. В доме зазвонил полевой телефон, провод от которого тянулся прямо за лагерную колючку. Там, в помещении диспетчерской караульной службы, находился созданный стараниями Бабра и пленных немцев-связистов небольшой коммутатор. Это чудо технической мысли связывало два десятка абонентов из числа лагерного начальства и старшей обслуги. Достаточно было снять с рычага трубку, как в дежурке загоралась сигнальная лампочка вызывающего номера, и раздавался звонок.

Дежурный офицер сообщил капитану о том, что ему придётся подменить заболевшего младшего лейтенанта Рогозина.

"А, чтоб тебя! Холера ясна! - мысленно выругался Андрей. - Знаем мы его болезнь!"

Капитану было порядком не по себе. Наверное, оттого, что в первую же ночь совместной жизни он оставлял жену с ребёнком одних в этом доме.

Сташевич и его жилище невзлюбили друг друга с самого начала. С той первой ночи, когда "добрый старый дом" "порадовал" своего нового хозяина тяжким ночным кошмаром. Не слишком задумываясь над первопричиной, Андрей с той поры неосознанно избегал ночёвок под этой крышей. Он практически переселился в бревенчатое здание лагерной администрации, на облезлый дерматиновый диван в своём "кумовском" кабинете.

В начале второго ночи, сделав с караульными очередной обход лагеря, капитан позволил себе расслабиться. Он снял китель с портупеей и прилёг с книжкой на кушетку в соседней с дежуркой комнате. Только лишь он задремал, как раздался короткий звонок. Андрей накинул китель и заглянул внутрь лагерной диспетчерской. Старший сержант, его помощник, сладко спал за столом, положив голову на скрещённые руки.

Снова зазуммерил звонок. Зажглась крохотная красная лапочка, кроваво осветилась блеклая карандашная надпись под ней, "Капитан Сташевич".

Встревоженный Андрей сорвал трубку и почти прокричал:

- Даша?! Что случилось?!

В ответ он услышал лишь глухой всхлип. Затем прерывающийся детский голос прошептал:

- Па-па! Там! Там ма...

В трубке едва слышно, словно из дальнего далека, донёсся до Андрея сдавленный женский крик:

-А-а! Не-ет!

Не помня себя, Сташевич метнулся в соседнюю с дежуркой комнату, вытащил из висящей на стуле в портупее кобуры свой тяжеленный ТТ, подхватил заодно ППШ сержанта и, распахнув плечом дверь, бросился со всех ног к лагерным воротам, к своему проклятому жилищу.

"Кто? Кто напал? Лесные звери пробрались в дом? Медведь? Росомаха? - хаотично, сбиваясь вместе с дыханием, мелькали в его голове панические, ужасные масли. - Нет, не лесные! Гораздо хуже! Двуногие! Беглые зэки! Уголовники! Напугать! Спугнуть! Пока они не..."

Сташевич поднял ствол своего ППШ к небу, оттянул затвор и яростно нажал на курок. Заплясал в руках круглый диск автомата. Длинная очередь разорвала ночную тьму. Через считаные секунды взвыли лагерные сирены. Заскользили по крышам бараков лучи мощных, установленных на вышках прожекторов. Капитан, словно тараном, собственным телом вышиб тяжёлую дубовую дверь. Вынес вместе с косяком, позабыв в горячке, что открывалась она не внутрь проклятого дома, а наружу...

***

Дарья Громова после регистрации с Андреем Сташевичем брать фамилию мужа не стала. Так уж повелось в их роду, все женщины Громовых либо сохраняли свои, либо обзаводились двойными, присоединяя фамилию мужа к девичьей.

Проводив супруга на службу, Даша уложила Вадика спать, а потом и сама засобиралась в постель. Вдруг за дверью жалобно замяукал, настойчиво заскрёбся о косяк Дашин кот Черныш. Когда ещё днём Даша, собирая свои и Вадика вещи, готовилась к переезду под крышу мужа, кот куда-то пропал.

"Загулял Черныш! - решила тогда Даша и тут же махнула на это дело рукой. - Ну да ничего, есть захочет, объявиться!"

Так и вышло. Черныш без труда отыскал хозяйку. Дарья открыла дверь, и кот проскользнул внутрь. На ходу гуляка прошёлся лоснящимся гладким чёрным боком по голой хозяйской ноге. После этой обязательной процедуры кот начал неспешный обход дома. Чернышу его новые владения, похоже, не слишком пришлись по вкусу. Он не тёрся о выступающие комнатные углы и ножки мебели, не пытался их метить, опрыскивая лёгкой пахучей влагой из-под хвоста. Кот обнюхивал окружающее пространство и лишь неприязненно чихал. Да ещё, подрагивая усами, брезгливо поджимал лапки. Даша поставила на пол блюдце с молоком, но Черныш даже не прикоснулся к еде. Вместо этого он выперся на середину комнаты и когтями вцепился в лежащий здесь же цветной верёвочный коврик. Затем выгнул дугой спину, поднял, как траурное знамя, пушистый смоляной хвост и самым чудовищным образом завыл. При этом круглые зелёные глаза Дашиного питомца едва ли не выскакивали из орбит. Окончив "адажио", кот бросился к двери. Решительно замяукав, он потребовал выпустить свою персону обратно на двор.

"Невиданное дело! - изумилась про себя Даша. - Черныш всегда ночевал дома, на моей кровати, свернувшись клубочком в ногах. Хотя, если разобраться, - оправдывала хозяйка своего любимца, - и дом этот не тот, да и кровать пока не моя! Ну, ничего! Привыкнет!"

Пожав плечами, она, прежде чем запереть дверь, выставила за неё блюдце с молоком.

Даша, как будто спала. Однако сон её на новом месте выдался каким-то тревожным, прозрачным. Она слышала приглушённые сонные всхлипы Вадика в кроватке, слышала, как по-ночному лениво взлаивают соседские собаки в дальних домах, слышала мяуканье Черныша где-то за калиткой и даже лёгкое, едва различимое потрескивание деревянных бревенчатых стен своего нового жилища.

Скрип-скрип-скрип...

Как из-под земли, донеслись до ушей Даши осторожные звуки. Кто-то неизвестный на ощупь, в темноте поднимался по невидимым ступенькам. Во внезапной, звенящей тишине, словно выстрел прозвучал резкий одиночный стук, будто на деревянные доски пола уронили что-то тяжёлое.

Шлёп-шлёп-шлёп...

Затопотали по гладким половицам маленькие босые ножки. Совсем близко, серебристым колокольчиком прозвенел в ночном сумраке чей-то смех. Смеялся ребёнок... Скрипнули пружины кроватки Вадика.

- Ма? - услышала Даша его сонный голос.

Она ужасно захотела немедленно проснуться, вскочить с кровати и поспешить к сыну, но внезапная, похожая на паралич, слабость не позволила. Немой ужас призрачной чёрной змеёй намертво обвил, сковал её тело.

Приложив невероятное усилие, Даша едва повернула на голос сына лежащую на подушке голову. Сквозь щель чуть приоткрытых век она различила маленькую фигуру в белом, стоящую рядом с кроваткой Вадика.

И снова до ушей Дарьи донеслись вкрадчивые глухие звуки.

Скрип-скрип-скрип... Шлёп-шлёп-шлёп...

Кто-то босой, большой и взрослый, медленно приближался к её кровати.

Скрипнули пружины, прогнулся край койки. Приплыло из тьмы и нависло над Дашей размытое белесое пятно в ауре зеленоватого фосфорического сияния. Но вот контуры пятна стали чётче... Лицо... Безжизненно-белый женский лик...

Что-то тяжкое навалилось на Дарью. Она захрипела задыхаясь. Горло сдавил чудовищный спазм. Снова из дальней дали донёсся испуганный голос сына. Где-то на улице застрекотала гигантская трещотка. Тут же загрохотало совсем рядом, как будто затопал огромными сапожищами вломившийся в дом великан. Затем пришло облегчение и... темнота...

***

Вселенский переполох, который устроил посреди своего ночного караула Андрей, даром ему не прошёл. Оперативно прибывший на место происшествия заспанный и перепуганный Бабр едва не прибил своего заместителя. И было за что! Получалось, что не в меру заботливый муж поставил на уши весь "Бирюслаг" из-за банального ночного кошмара любимой жёнушки. Впрочем, обозвав Сташевича "заполошной бабой" и "ссаной истеричкой", майор несколько поостыл. Он устным порядком заключил незадачливого капитана под домашний арест и, оглушительно скрипя хромовыми сапогами, вышел через зияющий дверной проём.

"Долой из чёртова жилища! Прочь из проклятого дома! Вон! На улицу!" - как будто бы выражали все его стремительные движения.

Уходя, Бабр бесцеремонно прошёлся по старой дубовой двери. Высаженная хозяином дома, она сиротливо и бесполезно возлежала на полу, перегораживая выход.

Бледная и растерянная Даша сидела на кровати, закутавшись в одеяло. Одной рукой она крепко прижимала к себе Вадика. По всему было видно, что и мать, и сын всё ещё во власти пережитого.

- Господи, какая же я дура, Андрюша! Так тебя подвела! - пролепетала Даша и горько заплакала.

- Мама, не пачь! - хлюпая из солидарности с матерью носом, принялся гладить её по рукам малыш.

Андрей присел на кровать и крепко обнял обоих. На жену он совершенно не злился. Наоборот, был полностью убеждён, что поступил правильно. Ведь если бы он не успел?! Когда, высадив дверь, Сташевич с включённым фонарём и автоматом наперевес ворвался в дом, Дарья уже не дышала. Она лежала на кровати совершенно синяя, будто поздно вынутая из петли удавленница. Андрею, чтобы вернуть жену к жизни, пришлось делать ей искусственное дыхание... Опоздай он хоть на минуту...

- Мама, не надо пакать! Она хорофая! Она не нарофно! - не оставлял своих утешений Вадик.

- Ты о ком, сынок? - одновременно, дуэтом, спросили Андрей и Даша.

- О Масе! - довольный, что оказался в центре внимания, принялся взахлёб объяснять Вадик. - Она поиглать ко мне присла. Мама ей не разлесала, а она всё равно присла. А потом Масина мама за ней присла и мою маму напугала! Она не нарофно! Она хорофая!

Андрей и Даша изумлённо переглянулись.

- "Ну, ладно! Не надо мистики! - попробовал объяснить себе рассказ мальчика Сташевич. - Предположим, имя пропавшей девочки Вадик мог услышать из каких-то, случайно подслушанных взрослых разговоров. Ну, а всё прочее всего лишь детские фантазии".

- А потом мама Масы подосла к маме Дасе и маме Дасе стало похо! - не унимался Вадик. - Маса с мамой посла вниз, а я сделал дзинь-дзинь папе Андрею!

- Куда пошла Маша с мамой? Вниз? - сам не зная зачем, рассеянно переспросил мальчика Андрей.

- Вон туда, вниз! - чётко произнёс Вадик и пальчиком указал в центр комнаты.

Там, сбитый горкой, валялся истоптанный ворвавшимся в дом караулом цветной верёвочный коврик. Андрей подошёл к половичку и сдвинул его носком сапога в сторону. Открылся аккуратный квадратный вырез в дощатом полу, в его углублении темнело позеленевшее от времени медное кольцо.

"Пся крев! Крышка погреба! - с сердцем, помня о присутствии жены и ребёнка, мысленно выругался Андрей. - И как я её раньше не замечал? Впрочем, вход в подпол надёжно прикрывал этот чертячий цветной коврик".

Андрей наклонился, ухватился за кольцо и откинул крышку погреба. Та с характерным деревянным стуком упала на пол. Сидящая на постели Даша, узнав звук, резко побледнела. Из погреба вместе с прохладой мощно повеяло застаревшей плесенью. Словно из склепа ...

Капитан долго не раздумывал. Он просто сходил в сарай за старой огородной лопатой. Освещая дорогу своим любимым немецким трофейным фонариком, Сташевич медленно и осторожно начал спускаться в подвал.

Скрип-скрип-скрип, - вкрадчиво пели под его сапогами старые деревянные ступеньки.

Андрей добрался до земляного, вернее, песчаного пола погреба и едва не упал. Под ногами зачавкали, заскользили остатки полусгнившего картофеля. Приспособив среди белесых клубков паутины на одной из средних ступенек включённый фонарик, Сташевич принялся расчищать песчаный пол подвала. Копать утоптанный участок было трудно только вначале. Чуть глубже пошёл сухой грунт, он оказался не слишком слежавшимся и легко поддавался. Андрей выкопал яму не меньше метра глубиной и, решив, что ошибся в своей догадке, хотел было оставить это бесполезное занятие, но тут лопата наткнулась на что-то мягкое. Сташевич взял со ступеньки фонарик. В душе он уже знал, что увидит в свете его луча...

"Проклятое место! Окаянный дом!"

Глава вторая.

Пуговица

Тела Елены и её маленькой дочери таёжный песчаный грунт, мёрзлый и совсем небогатый бактериями, сохранил почти в целости. Останки женщины и ребёнка почти совершенно мумифицировались, словно какой-нибудь царственный прах из древнеегипетской гробницы.

Бабр, вызванный Сташевичем на место страшной находки, повёл себя странно. Вопреки ожидаемому, как-то не слишком эмоционально. Сташевичу даже померещилось, что майор не особенно удивлён... После предварительного осмотра и извлечения тел произошёл один незамеченный никем, кроме Сташевича, инцидент. Андрей стоял спиной к начальнику лагеря и вдруг почувствовал странный зуд между лопаток. Сташевич покосился через плечо, и наткнулся на пронизывающий взгляд Бабра. Капитану на миг показалось, что янтарные тигриные, с вертикально удлинёнными зрачками, глаза Бабра источают поистине звериную, смертельную ненависть.

***

Объявленный Бабром домашний арест Сташевича аннулировался как-то сам по себе. На просьбу Андрея разрешить ему действовать в этом деле по своему усмотрению начлагеря, пряча глаза, лишь коротко буркнул:

- Добро, капитан!

Вместо морга в лагере и посёлке при необходимости использовали всё те же холодные, с песчаным дном, подвалы. Но найденные тела Сташевич приказал солдатам доставить на территорию лагеря, в помещение фельдшерской - для детального осмотра, и, если получится, аутопсии¹⁸.

В своё время ныне покойная фельдшерица Поплавская, пользуясь особым расположением начлагеря, кроме прочих медикаментов, запаслась целой прорвой концентрированного американского формалина, выписанного из области. Так что некоторое время после вскрытия хранить тела можно было в растворе этого антисептика.

"Как для себя старалась!" - узнав от Дарьи эти подробности, мысленно поёжился Сташевич.

К гордости своего мужа, военфельдшер Дарья Громова оказалась настоящим профессионалом. Никакие пережитые прошлой ночью дикие видения не помешали ей чётко выполнить свои обязанности. Отличница "по жизни" и вечная ученица, она постоянно штудировала разнообразную медицинскую литературу. Не оплошала Дарья и в роли практикующего патологоанатома. Для начала, она в присутствии ответственного за предварительное дознание Сташевича, тщательно осмотрела трупы. При этом у Даши, как отметил Андрей, даже не дрожали руки. Лишь сильная бледность верхней части лица, особенно заметная над синей марлевой повязкой, немного выдавала её.

"Холера ясна! - посочувствовал про себя жене Андрей. - Весёлое дело, вскрывать днём тела мертвецов, которые ночью в образе призраков чуть было не угробили тебя в жутком кошмарном сне!"

Уже к вечеру новоиспечённый прозектор отчиталась перед начальством, то бишь мужем Андреем.

- Смерть от удушья! - заявила Даша. И тут же ответственно поправилась: - Возьмусь почти уверенно предположить, что мать и дочь Поплавские были задушены, скорее всего, подушками. Поскольку следов от рук или верёвок я на их шеях не обнаружила.

Врочем, результаты осмотра и вскрытия мало что давали Сташевичу. В лагере он раздобыл у электрика мощный переносной аккумуляторный фонарь и отправился с ним на место находки тел. В погребе Андрей долго ползал на коленях, освещая пространство в яме и вокруг неё. Капитан устал, крепко продрог, да и промок. Наконец, так ничего не найдя, он встал, отряхнув от песка влажные на коленях галифе и обшлага гимнастёрки. Выбравшись из погреба, Сташевич направился к рукомойнику. Прежде чем взять кусок мыла, он случайно поднес руки к лицу и вдруг... принялся чихать, причём неудержимо и неистово. Ничего подобного за собой Сташевич раньше не замечал. От этого захватывающего занятия Андрея отвлёк звонок телефона, того самого, спасительного...

- Андрюш! - раздался в трубке голос Даши. - Даже не знаю, как тебе сказать!

Голос жены показался Сташевичу каким-то неуверенным, даже потерянным.

- Что случилось, малыш? - встревожился Андрей.

- Давай не по телефону! - попросила Даша.

"Коммутатор на КП легко прослушать!" - догадался капитан и тут же поспешил "за колючку", в фельдшерский барак.

***

- Сам посмотри! - кивнула Даша в сторону одного из двух длинных и высоких фанерных ящиков, импровизированных прозекторских столов, покрытых серой клеёнкой.

Андрей подошёл к столу. На нём, укрытое желтоватой застиранной лазаретной простынёй, лежало маленькое тело. Из-под простыни выглядывала часть тонкой детской ручки с полураскрытой кистью. Запястье было аккуратно надрезано.

- Правую руку девочки сжало в кулак посмертной судорогой, - глухим голосом пояснила Громова. - Мне это показалось подозрительным. Я попыталась разжать захват кисти, но он оказался таким сильным, что пришлось надрезать сухожилие.

Сташевич, стараясь сохранять спокойствие, заглянул в полураскрытую, бледную, словно обескровленную, детскую ладошку. Там что-то поблескивало. Дарья взяла пинцет и с его помощью вынула из мёртвой руки ...пуговицу. Блестящую, ничуть не потускневшую, красивую бронзовую пуговицу. На ней красовался рельефный литой герб СССР.

- Маршал или генерал армии? - внезапно севшим голосом спросил, будто у самого себя Сташевич.

- Майор, Андрюша! - глядя прямо в глаза мужа, чётко и даже с каким-то вызовом произнесла Дарья. - Всего лишь не по чину франтоватый майор!

***

Сташевич сидел в своём кабинете и мрачно размышлял. Он не представлял, что ему делать дальше. В теории, согласно закрытым инструкциям НКВД, начальнику оперчасти следовало без промедления арестовать своего командира. Вернее, до выяснения обстоятельств, задержать и доставить в район старшего по званию офицера, подозреваемого в тяжком уголовном преступлении, жестоком двойном убийстве. Но поди арестуй, задержи, доставь, куда следует, начальника "Бирюслага" майора Бабра! Да он сам кого хошь арестует! Надо будет, так и на месте пристрелит! А потом ещё и свою правоту докажет!

Андрей чувствовал себя беспомощным. На фронте ничего подобного с ним случиться не могло. Когда надо было, капитан Сташевич действовал жестоко и решительно, невзирая на чины и звания. Но то на фронте...

"Пся крев! - мысленно ярился Сташевич. - Мне сейчас просто необходима силовая поддержка! Если бы ещё два, да что там, хотя бы один честный и принципиальный офицер! Да где его взять, такого?! Не с Рогозиным же на этого тигро-медведя переть?!"

И ещё кое-что смущало капитана. Неуверенность в виновности командира. Андрей совершенно не мог представить майора Бабра, душащего подушкой женщину, а тем более ребёнка. Ну, никак не ложилась такая гнусь на его образ...

"Но тогда как понимать тот ненавидящий взгляд майора в мой адрес? Как будто бы я нашёл его жертвы", - мучился противоречивыми сомнениями Сташевич.

От тяжких дум начальника оперчасти оторвал звонок телефона. Андрей поднял трубку.

- Сташевич слушает!

- Андрюша! Срочно запри кабинет! - услышал он взволнованный, дрожащий голос жены. - У меня в лазарете только что побывал Рогозин, - продолжила она нервной скороговоркой. - Без разрешения вошёл в комнату с телами Поплавских. Я не успела его остановить. А там, как ты велел, всё было оставлено на месте. Пуговица! Рогозин наверняка её увидел. Он выскочил из комнаты с пистолетом в руке! Сам белее смерти, трясётся! Наверняка в управление побежал. Ты запер дверь? Запри! Срочно зап...

Дальше Сташевич слушать не стал, бросил трубку. Вскочил и, вырывая на ходу из кобуры пистолет, бросился по лестнице на второй этаж. К кабинету начальника лагеря.

Сверху приглушенно грохнул выстрел табельного ТТ.

"Эх, Даша! Не тому ты позвонила! Не мне, а Бабру надо было срочно запирать кабинет!" - бились под аккомпанемент учащённого пульса тревожные мысли в голове Андрея.

Дверь в кабинет начлагеря была распахнута настежь. В нос саданул знакомый запах сгоревшего пороха. Рогозин стоял посреди комнаты спиной к входу, загораживая письменный стол майора. В правой, заметно подрагивающей руке младший лейтенант держал пистолет. Капитан Сташевич, не раздумывая, нанёс ему между лопаток удар тяжёлой рукояткой своего ТТ. Рогозин, переломившись в коленях, рухнул на пол лицом вперёд. Бледный Бабр с перекошенным от боли лицом сидел за столом. Левой рукой он зажимал обильно кровоточащую рану в правом плече.

Андрей сорвал трубку со стоящего на столе телефона.

- КП! Коммутатор! Срочно Громову в кабинет главного! Здесь раненый!

- Я здесь, товарищ капитан! - раздался за спиной Андрея голос жены.

***

Оба пострадавших, и начлагеря, и покушавшийся на него подчинённый, оперативно получили первую помощь. Бабру повезло, пуля прошила его плечо навылет. Оглушённый Рогозин тоже сильно не пострадал. После доброй порции нашатыря, со связанными за спиной собственным ремнём руками, он сидел на стуле посреди кабинета. Голого по пояс, перевязанного белоснежными бинтами Бабра разместили на старом дерматиновом диванчике. Обычно этот предмет казённой меблировки был кичливо, по-купечески, укрыт чёрно-коричневой, с шёлковым отливом, куньей накидкой. Любовь Бабра к неуставной роскоши пришлась нынче кстати. Сей царственный меховой палантин пригодился раненому хозяину в качестве одеяла.

Уколотый от болевого шока дозой морфина Бабр, заметно расслабился.

- Какой же ты дурак, Алексей Иваныч! - почти добродушно ворчал он в адрес Рогозина. - Ладно Сташевич. Он человек новый, меня толком не знает. Но ты-то! Мы же с тобой с мая тридцать девятого, с самого Халхин-Гола знакомы. Ты рядовым, а я старшиной, вместе у комкора¹⁹ Жукова служили. Кто, как не ты, меня подраненного три километра на себе до лазарета нёс? И ты же, мой товарищ старый, теперь меня в ушкуйники²⁰, в детоубийцы записал! Да как ты мог такое помыслить?! Чтобы я Лену и Машеньку своими руками?

- Пу-пуговица! - глядя куда-то в пол, просипел Рогозин.

- Да подарил я эту пуговицу Машеньке! А-а! Дрыть его! - вскинулся на диване Бабр и тут же, скривившись от боли, улёгся обратно. - Не одну, несколько подарил. Поищите, в доме ещё где-то должны быть. - Устало продолжил он. - Уж больно малышке это цыганское золото нравилось. Блестит же! У соседей в лагере умельцы бронзой откуда-то разжились и всякие побрякушки из неё лить наладились. А с фурнитурой офицерской в лавках Военторга сами знаете как. Вот ихний начлагеря коллегам-соседям и способствует.

- Любил я их! - прошептал пересохшими губами Рогозин. - Леночку и Машеньку! Как родных!

- Кто ж их не любил! - горько усмехнулся Бабр. - Я, может, ещё поболе твоего. К красоте, да молодости все тянутся... Вот и начпрод наш Гришаня, дрыть его! Даром, что семья у него на большой земле. А всё туда же, говорун усатый! Частенько возле дома Поплавской увивался. С подарочками... Мне докладывали... Доброжелатели, мля!

Майор повернул голову к Андрею и тихо продолжил:

- Ты молодец, капитан! Смекнул насчёт Лены с дочкой. Ты когда их нашёл, я сперва сильно на тебя осерчал. Сам не знаю с чего. Наверное, потому что ты надежду у меня отнял. Крохотную, но всё же...

Глава третья.

Фон Бравен (Сын за отца)

На допросе в кабинете начальника лагерной контрразведки Вальтер сильно покривил душой. Он тогда с апломбом заявил капитану Сташевичу, что не собирался убивать Шнитке.

"Какое там, не собирался... Да я просто жаждал его убить! Разорвать, превратить этого мерзавца, эту фанатичную мразь в кровавые ошмётки!" - со злобой и горечью размышлял Бравен.

Подвела правая рука. Последствия осколочного ранения в плечо. В самый ответственный момент подвела. На резкое движение правое плечо отозвалось такой яростной огневой болью, что Вальтер чуть было не потерял сознание. Тем не менее, он продолжал, вернее, пытался наносить удары. Увы, только пытался!

На вой Шнитке влетели в коморку его подручные, дюжие сытые парни с алыми повязками активистов на рукавах. Они принялись методично и со знанием дела избивать Вальтера. Хорошо, что вмешались приятели, самые близкие из сотни его товарищей по прежнему лагерю. Почти все они были из бывших танкистов, и не раз выручали друг друга в подобных переделках.

***

Всё-таки Шнитке не оставил без должного внимания своего нового врага. В этом Бравена после известного происшествия неоднократно пытались убедить... То невзначай лопнули сразу несколько стальных стяжек груза на железнодорожной платформе. С лязгом и грохотом, в двух шагах от Вальтера рухнули на землю и раскатились две трёхтонные рельсовые связки. То в паре сантиметров от его виска, запущенный, словно из пращи, пронесся крупный кусок гравия из насыпи. Наверное, вырвался после чьего-то неловкого удара из-под кувалды при забивании костыля в шпалу. То вдруг, конечно же, совершенно случайно, выпала на насыпь и выстрелила в его сторону винтовка из рук какого-то русского недотёпы-охранника.

Вальтеру везло. Но как, по слухам, говаривал покойный фюрер, досиживая свои последние деньки в бункере:

- "Всякому везению, дамен унд херрен²¹, когда-нибудь приходит капут!"

Бравен усмехнулся мелькнувшей в голове популярной среди военнопленных горькой шутке и тут же пожалел об этом. Лёгкая гримаса вызвала адскую боль в затылке. Словно в него с размаху всадили железнодорожный костыль. Дорогие соотечественники всё-таки достали разжалованного гауптмана и бывшего рядового штрафного подразделения. Он помнил, как, получив разрешение охранника, отошёл по нужде от железнодорожной насыпи и остановился возле огромной пышной ели. Затем последовала вспышка ярчайшего алого фейерверка в глазах и стремительный полёт в тёмно-зелёном таёжном космосе. Вальтер помнил, как стремительно нёсся вперёд сквозь яростно царапающие лицо длинные, остро пахнущие хвоей, беспощадно острые иглы изумрудных звёзд.

Хотя, если быть честным, везение Бравена продолжалось. В конце концов, он жив и лежит не хладным кадавром в песчаном таёжном грунте, а тёпленьким и живым зэка в лагерном лазарете. У него, словно у египетской мумии, полностью забинтована голова. Наружу торчит лишь крупный породистый фамильный нос. Да ещё оставлена в бинтах прорезь для глаз. Ни дать ни взять, танковая смотровая щель.

- Слушай, Даш! - раздался рядом с Вальтером тихий знакомый мужской голос. - Он как, этот Бравен? Выкарабкается? Видок-то у него не очень!

- Ну, я же не врач, Андрюш! - ответила неизвестная Вальтеру молодая женщина. - Да и не больница здесь у меня, так, лазарет при медпункте. Ты да я, да товарищ майор Бабр, вот и весь консилиум. Я простой фельдшер, а тут ЧМТ²²! Подождать надо, увидим. Всё что могу, капельница да обезболивающие. Его друзья перебинтовали умело, так я и не трогала больше, не беспокоила, не осматривала. Ему полный покой нужен, может, и выкарабкается. Кстати, немцы, которые его доставили, с побитыми физиономиями были! Подрались они в тайге между собой, что ли?

***

Вальтер пробыл в лазарете всего лишь пару суток. На третий день хозяйка этого лагерного госпиталя, молодая женщина-фельдшер пришла осмотреть Бравена. Она осторожно сняла бинты с его головы, ощупала гематому. Потом взглянула в глаза, чтобы проверить зрительные реакции, и... в ужасе отшатнулась. Вальтер даже не сразу понял, что происходит. А когда понял, растерялся. Да, нет, не то! "Бесстрашный барон", не боявшийся на фронте ни чёрта, ни дьявола, абсолютно позорно, по-заячьи струсил!

В смотровом кабинете они находились вдвоём. Женщина отвернулась к лотку с какими-то инструментами и стояла теперь молча, что-то там механически перебирая. Вальтер же бессмысленно таращился на её напряжённую, обтянутую белым халатом спину и молчал. Да и что скажешь, когда у тебя попросту отсох язык.

- Я знаю, что вы хорошо говорите и понимаете по-русски! - нарушила, наконец, молчание фельдшерица. - Это так?

-Я-а! Да! - внезапно осипнув, заставил себя ответить Бравен.

- Так вот! Слушайте и запоминайте... - деревянным голосом, всё ещё стоя спиной к Вальтеру, продолжила женщина. - Мой муж заместитель начальника этого лагеря. Вряд ли нужно объяснять, что именно он сделает с вами, расскажи я ему эту историю.... Грязную историю про грязную деревенскую баню, а также про то, как вы там со мной поступили...

- Но... я... мне...простите... - промямлил, было, Вальтер, но женщина не оборачиваясь, перебила его.

- Скажите спасибо, что мне не нужна такая слава! - продолжила она звенящим от гнева голосом. - От вас требуется немногое. Просто молчание... Я выписываю вас. На неделю освобождаю от работ. Надеюсь мы поняли друг друга... Идите...

Уже на крыльце Вальтер вспомнил эту женщину. Это была она, та самая худенькая девочка из сожжённой деревни на окраине Смоленска.

"Вот дерьмо! Только этого мне не хватало! - выскочив в полном смятении на крыльцо лазарета, злился на весь свет Бравен. - Да и как это может быть? Встретиться двоим в необъятной стране, среди сотен миллионов людей? После всего пережитого, после наполненных кровью, грязью и мерзостью лет судьба вдруг сталкивает меня с этой русской. Но что уж такого ужасного мной было сотворено?! Да! Я, голодный молодой мужчина, поступил тогда с ней не лучшим образом! Но не убил же, в конце концов! Как там её звали?"

Впрочем, если не врать самому себе, то он никогда и не забывал этого имени.

Её звали Дарья Громова... Даша...

Глава четвёртая.

"Дознание капитана Сташевича"

Станислава Казимировна

После пережитого в проклятом доме Поплавских семья Сташевичей-Громовых вернулась в прежнее жилище Даши. Оставаться жить дальше в этом страшном месте они, разумеется, не могли. Меж тем, загадочное убийство так и оставалось нераскрытым. Приезжал военный следователь, старший лейтенант из самого Иркутска. Фамилия у него была красноречивая, Халтурин. Ходил этот следак, водил носом, опрашивал свидетелей. Через пару-тройку дней он объявил Бабру о раскрытии дела и засобирался обратно. Убийство Поплавских этот старлей списал на четверых беглых уголовников. Прошлым летом они бежали из соседнего, всего лишь в трёхстах верстах вверх по реке, лагеря. Их последнюю стоянку случайно обнаружили охотники в сотне километров от "Бирюслага". Далее следы беглецов вели к гиблому месту, в непроходимые таёжные трясины... По версии иркутянина, беглые зэки забрались ночью в дом фельдшерицы за продовольствием. Хозяйку с дочкой, чтобы не шумели, задушили, после закопали в погребе. Зачем беглецы тратили время и силы на столь сложный и бессмысленный для них процесс старлей внятно объяснить не смог. В качестве убойного доказательства своей правоты он предъявил потёртый зэковский кисет из крысиных шкурок, найденный им якобы в погребе дома Поплавских, на месте их захоронения. На кисете были вытравлены инициалы одного из беглых. В том, что этот ценный вещдок иркутский следак привёз с собой, у Сташевича сомнений не было. Андрей ещё до его приезда лично перелопатил, чуть ли не просеял весь грунт в погребе. Ему, правда, пришлось работать в противогазе. Без защиты его носоглотка в этом чёртовом погребе почему-то просто горела, вызывая приступы неудержимого чиха.

Впрочем, какая-то польза от этого Халтурина тоже случилась. Андрей узнал от него последний адрес долагерного проживания Поплавских. Оттуда, оставив семью, ушёл на фронт и погиб в самом конце войны глава семейства, лейтенант Василий (Войцех) Поплавский.

С превеликим трудом Андрей вытребовал у Бабра командировочное предписание и отправился вместе с Халтуриным в Иркутск. Прямо с вокзала Сташевич отправился по нужному адресу. Дверь бывшей квартиры Поплавских открыла седая сгорбленная старушка, впрочем, довольно интеллигентного вида.

- Здравствуйте! Я капитан Сташевич! - предъявил Андрей своё развёрнутое удостоверение начальника оперчасти. - Имя Елены Поплавской вам знакомо?

- Ах, молодой человек! Как не знакомо? Конечно, да! - обрадовалась-забеспокоилась бабушка. - Леночка жена моего погибшего на фронте внучатого племянника. С ней всё в порядке? А Машенька? Они здоровы?

- С ними всё в порядке! Передавали вам привет. Беспокоятся о вашем здоровье! - не моргнув глазом отвечал капитан.

Андрей счёл за благо солгать. Во-первых, чтобы без лишних помех расспросить женщину по делу. Ну, а во-вторых, ему просто не хотелось расстраивать бабушку. Сташевич искренне пожалел старушку. Сколько ей там осталось? Пусть поживёт в счастливом неведении. Капитан выудил из вещмешка стеклянную банку с красной лососевой икрой. Этот распространённый в здешних краях деликатес приготовила мужу в дорогу Даша.

- Это вам от Лены, Станислава Казимировна! - прокомментировал он своё подношение.

- Какая же она заботливая! - прослезилась старая учительница.

Сведения о профессии бабушки, а также её имя-отчество-фамилию Сташевич без труда почерпнул из большой групповой школьной фотографии на стене. На карточке были изображены портреты старшеклассников в овальных рамках. Лицо хозяйки квартиры находилось в центре. "Класс. Рук. 10-А. Ст. Каз. Поплавская", значилось под ней белым шрифтом. И ещё одна важная деталь обратила на себя внимание Андрея. На одной из висящих на стене фотографий Елена Поплавская была запечатлена в домашней обстановке, с крохотной новорождённой дочкой на руках.

"Это она сразу после роддома!" - догадался Андрей.

За спиной Поплавской, на заднем плане видна была книжная полка. На ней, на фоне книжных корешков, отчётливо просматривались семеро старых знакомцев Сташевича. Пресловутые слоники с задранными на счастье хоботами.

"Вот только, помнится, в бирюслаговском доме Елены этих слоников было всего лишь шесть. Где же седьмой? Наверное, разбился в дороге", - разглядывая фотографию на стене, задумался над новой загадкой капитан.

- Это Леночка сразу после рождения Машеньки, - раздался за спиной Сташевича голос старушки. - Видите слоников за спиной Лены? Это память о её муже, моём внучатом племяннике Василии, по-домашнему, Войцехе. В общем-то, всё, что от него осталось! - Вздохнула с грустью Станислава Казимировна. - Он ведь у нас художник-ювелир. Был! Резьбой по камню и кости увлекался, историю ювелирного дела изучал. Между прочим, - с гордостью за племянника продолжила старушка, - Войцех был любимым учеником первого ювелира Иркутска, товарища Каплана Льва Иосифовича. Товарищ Каплан и сейчас, хоть и старик, но мастерства не утратил. Слоников этих Войцех из моржового клыка вырезал. Они лишь кажутся фарфоровыми! Кстати, один из этих зверей с секретом. Если чуть прижать хобот и повернуть его влево, туловище этого элефанта разделится на две половинки. Такой вот забавный тайничок....

"Эх, надо бы повидаться со старичком-ювелиром! Чувствую, что-то за этим всем кроется! Поговорить бы по душам с этим Капланом Львом Иосифовичем! Да жаль, времени нет!" - с досадой подумал Сташевич.

- Дело в том, Станислава Казимировна, что военная прокуратура просит вас о содействии, - дав старушке выговориться, приступил к делу Сташевич. - Вскрылись некие обстоятельства, связанные с вашим погибшим племянником. Скажите, вы не замечали каких-то странностей, не появлялись ли у вас в последнее время незнакомые люди? Не интересовались ли они Еленой или её мужем?

- Вы бы у самой Лены и спросили, она бы вам всё рассказала, - удивилась, пожав плечами Поплавская. - После того, как приехал к ней в прошлом году однополчанин Войцеха с последним его письмом и посылочкой, никто вроде больше не появлялся.

- Однополчанин?! - мгновенно насторожился Сташевич.

Ну, да! - кивнула старушка. - Он ещё последний подарок от мужа Лене передал, камею с женским профилем. Леночка тогда растрогалась, расплакалась и сразу же это украшение на шею надела. Потом этот однополчанин ещё раз заходил, очень возбуждённый почему-то. А Лена сразу после его ухода камею с себя сняла и куда-то спрятала. Сама же вскоре уехала. Да в такой спешке, будто бежала. Ей должность заведующей лазаретом предложили в дальнем районе, где-то у вас, в Приангарье, она и уехала с Машенькой...

- А как он выглядел этот однополчанин? - прервал старушку Сташевич.

Капитан вдруг почувствовал хорошо знакомый ему охотничий азарт ищейки. Он весь как будто встрепенулся, изготовился к поиску и погоне за добычей.

- Странно, что вы об этом у меня спрашиваете, а не напрямую у Лены, - ещё раз удивилась старушка, но тут же, улыбнувшись, продолжила. - Приятный мужчина! - Смуглый, усатенький, улыбчивый. Смешливый такой дядечка, с ямочками на щеках. Общительный! Всё говорит и говорит, будто просо курочкам сыпет. Фамилия у него ещё смешная была, да только я запамятовала.

- Гришаня! - не удержался от восклицания Сташевич.

- Да! Именно Гришаня! - обрадовалась старушка. - Привет ему от меня передайте, если встретите!

- Встречу! - уверенно кивнул капитан.

Глава пятая.

Ювелир Каплан

Выйдя на крыльцо иркутского дома Поплавских, Андрей взглянул на часы. До поезда на Тайшет оставалось меньше двух часов.

"А не заскочить ли в гости к старичку Каплану? - заколебался Сташевич. - Хоть режь меня, но чувствую, что этот Лев Аронович как-то связан с делом Поплавских"...

Андрею повезло. Ювелир оказался на месте. В маленьком помещении ломбарда, за стеклянным окошечком восседал на высоком круглом стуле седенький субтильный дедушка в ослепительно белой сорочке. Синие бухгалтерские нарукавники, чёрная атласная жилетка, лихо сдвинутая на затылок ермолка, обрамлённая венчиком редких белоснежных кудрей, всё это вместе создавало типично-семитский образ старого ювелира. С помощью вставленного в левый глаз увеличительного монокуляра, дед внимательно изучал таинственно посверкивающую в лучах мощной настольной лампы вещицу.

"Ему бы вместо белой сорочки и жилетки длиннополый шёлковый кафтан, да цветной колпак на голову, вместо ермолки, - улыбнулся про себя Сташевич, - получился бы настоящий волшебный персонаж из сказок Андерсена".

- Пёстрый колпак с кафтаном в данной обстановке выглядели бы несколько неуместно, - пробормотал дед себе под нос.

- Здра-авствуйте! - промямлил порядком растерявшийся Андрей, но тут же взял себя в руки. - Я капитан Сташевич! А вы, похоже, чужие мысли читаете? Как Вольф Мессинг?

Старичок отложил в сторону изучаемый объект, выронил в подставленную ладонь монокуляр и поднял на опешившего визитёра по-младенчески голубые глаза.

- Оставьте эти глупости, юноша! Я не великий Вольф Григорьевич, а всего лишь скромный Лев Аронович, - улыбнулся старик белоснежной вставной улыбкой. - Поживите с моё, и вы таки тоже начнёте читать чужие мысли. Хотя, не исключено, что к тому времени уже будете немножко путаться в собственных...

Андрей перешёл к делу. Он описал яркую усатую личность начпрода и спросил ювелира, не встречался ли тот с ним.

- Разумеется, да! - пожал плечами старик. - Глупо отрицать, когда вы уже имеете информацию от пани Поплавской старшей. Был у меня этот милый говорун. Более того, у нас с ним состоялась сделка...

Каплан покопался в конторке и выудил из ящика на свет божий, ухваченные канцелярской скрепкой бумажки.

- Вот, взгляните, дорогой товарищ из ВЧК! Это полный сборник квитанций о покупке интересующих вас ювелирных изделий, - сунул под руку Сташевичу заполненные бисерным почерком квитки.

- Ого! - чуть было не присвистнул Сташевич. - Двадцать тысяч в червонцах тридцать седьмого года! Что же он такого вам продал? Алмаз-Шах, что ли? И почему такой гигантской суммой не заинтересовались компетентные органы?

- Странно, что вы не в курсе, - хмыкнул Каплан и с подозрением покосился на Сташевича. - Я обязан незамедлительно сообщать в наше родное ВЧК, то есть, простите, в наше любимое МГБ РСФСР²³ о любой сделке, превышающей двадцать пять тысяч рублей. В этом случае, как видите, было меньше. Наша дорогая советская власть тоже иногда не совсем дура! Не хочет сдатчиков ценностей распугивать, а то ведь всё самое лучшее на чёрный рынок уплывёт! Ваш симпатяга-усач сдал государству довольно ценные ювелирные изделия. Отчитываться в их происхождении он был не обязан. В ориентировках из УГРО эти вещи тоже не значились. Так что всё законно! Вот читайте, кольцо с бриллиантом, одна штука, серьги с изумрудами и сапфирами, одна пара...

Сташевич слушал старика, и его не оставляло чувство, что Каплан не вполне с ним откровенен. Кончилось тем, что дед, уловив взгляд Андрея, несколько раздражённо попенял ему:

- Послушайте, юн..., простите, товарищ капитан! Какой откровенности вы ждёте от заведующего ювелирной скупкой?! Ну, получил человек неоформленное наследство от покойной тетушки! Если бы я мотал языком, как юнга на корабле палубной шваброй, кто бы захотел иметь дело со старым Капланом?! Вот будет у вас дело по всей форме на гражданина усатого, тогда милости просим! Мне боятся нечего, все мои миллионы вот в этом красавце! И Каплан показал взглядом на прибитую к стене деревянную рамку. В ней сияла пурпуром и золотом, вся в венках и знамёнах, похожая на старинную икону грамота. Ниже, в такой же рамке висел под стеклом газетный разворот. Ежедневник "Ангарский большевик" с большой, во всю полосу фотографией. На фоне новенького Т-34 какой-то солидный дядя, наклонившись, пожимал обе руки маленькому Каплану. Рядом смущённо улыбались четверо юных танкистов в шлемофонах и комбинезонах.

- Надеюсь, что мой бронированный отпрыск намотал на свои траки не одну нацистскую гадину! - не без злорадства ухмыльнулся Лев Аронович. - Кстати, - встрепенувшись, оживился старик, - на каком фронте вы, товарищ капитан, воевали?

- На первом Украинском, - охотно ответил Сташевич.

- Да что вы? Не может быть! - радостно всплеснул руками Каплан. - И мой Аристарх там же геройствовал. Третья красногвардейская дивизия, пятый ударный танковый полк. До самого их прусского логова Бреслау дошёл мой сынуля.

- Ваш сын?! - приятно удивился Андрей. - Пятый ударный танковый наши соседи были. Да мы с вашим сыном чуть ли не однополчане.

- Ну, да! - печально вздохнул Каплан. - Только Аристарх это танк. - Показал глазами старик на газетную фотографию. - Так я свою тридцать четвёрку назвал. В честь безвременного погибшего моего родного сына. Вы знаете, что...э-э... - Ювелир на миг поднял глаза и пристально посмотрел на Сташевича. - Вы знаете, пан Анджей, - как ни в чём не бывало, продолжил он. - Эту нашу встречу надо отметить!

Андрей точно помнил, что имени своего старику не сообщал. Поэтому, как и в начале их разговора, ему снова стало не по себе... А дед, меж тем, просеменил к огромному сейфу. Лязгнув ключом, он достал оттуда початую бутылку водки и на скорую руку принялся накрывать стол.

- Мне на поезд ещё! - попытался остановить старика Сташевич.

- Успеете, Андрюша! - отмахнулся тот. - Ваш поезд опоздает не меньше, чем на шесть с половиной часов.

Взглянув на вытянувшуюся физиономию капитана, дед довольно захихикал:

- Да шучу я! Шучу! Тайшетский он как часы, всегда на полсуток опаздывает...

Каплан прикрыл свою лавочку. Новые знакомые сели за стол. Выпили, закусили, поговорили за жизнь.

- Знаете, пан поляк, чего я не люблю в своих братьях евреях? - захмелев, разоткровенничался старичок. - Не-ет! В антисемитизме мне, конечно, вас, поляков, не переплюнуть. Однако и мы хороши! Вечно-то иудеи без спросу лезут учить жизни народы, среди которых обретаются! И вечно-то пытаются быть, хе-хе, святее вашего Папы Римского!

Сташевич из вежливости кивнул и глубокомысленно покачал блондинистой головой.

- Знаете, далеко не все поляки... - начал было Андрей. Однако Каплан, махнув рукой, его перебил.

- Был у меня недавно в гостях земляк мой, молодой мужчина, еврей и, разумеется, военврач, - продолжил старик. - Так вот! Он воевал, дошёл до Силезии. Фамилию его не скажу, вам это не надо! Так он всё сокрушался, что русские солдаты шибко в Германии безобразничали. Особенно его интеллигентную психику потрясли ужасные многочисленные случаи изнасилования немок. Этот мой знакомый, я вам скажу, прямо негодованием пылал, так его эта тема задевала. И вы знаете, что я ему на это ответил? -Каплан пожевал губами. - Я ему так сказал: "Семён! Ты о чём? Ты хочешь, чтобы русские солдаты оказались пай-мальчиками, когда с ответным визитом явились в Германию? Побойся Бога! Ты же сам рассказывал, что немцы оставили после себя в России и на Украине. А ведь, если бы не эти дурно воспитанные советские парни, Гитлер уничтожил бы всех наших под корень. Ты об этом думал? Когда в следующий раз тебе захочется пожалеть немок с их измочаленными арийскими кошёлками, вспомни, пожалуйста, что ты чувствовал, когда присутствовал на вскрытии массовых захоронений. Что думал ты, еврейский врач, стоя над останками убитых немцами русских военнопленных, членов семей командиров Красной армии и, между прочим, бессчётном числе наших, евреев? Ты же сам рассказывал о бездонных рвах, о тысячах голых трупах, о расстрелянных стариках, детях, беременных женщинах, о проткнутых штыками младенцах. После всего этого, я бы на твоём месте, Семён, повернулся лицом к Западу и воззвал: Там нет людей! Жги эту мразь, Господь!"

Сташевич уже покидал ломбард, когда в дверях его нагнал голос Каплана:

- Простите болтливого старика, пан офицер! Jestem pewien, ?e zobaczymy si? ponownie²⁴!

Андрей повернулся к ювелиру и тихо заметил на прощание:

- Знаете, Лев Аронович! Я ваши чувства понимаю... Но всё-таки, мы не они! В Германии, на моём участке фронта, насильников без разговоров отправляли под трибунал...

Глава шестая.

"Дело - табак"

По возвращении в лагерь Андрея ждал ещё один сюрприз. Перед командировкой в Иркутск он принёс жене в лазарет жестянку с землёй. Это был песчаный грунт из того самого погреба, где он обнаружил тела Поплавских.

- И что прикажешь мне с этим делать? - удивлённо пожала плечами под белым халатом Даша.

- Сам не знаю, - задумчиво ответил Андрей. - Странный он какой-то, этот песок. Даже не знаю, как объяснить... Злой, что ли!

- Его бы в нормальную криминалистическую или хотя бы просто в химическую лабораторию на исследование отправить, - вздохнула Громова. - А у меня здесь что? Бинты да лекарства!

Сташевич воспользовался мыслью жены и прихватил наполненную подозрительным песком жестянку с собой. Однако в лаборатории иркутского Угро²⁵, куда Андрей сдуру сунулся, его просто послали. Хоть и вежливо, но далеко...

Теперь же капитан стоял посреди процедурного кабинета жениного лазарета, держа в руках стеклянную литровую банку. Эту ёмкость ему торжественно вручила сама Даша. Банка была до половины заполнена мутной жидкостью. На дне банки покоился толстый слой грязно-серого осадка, а у поверхности плавало что-то похожее на сплетение тонких тёмно-золотистых червей.

- Это песчаный грунт из твоего погреба! - почти весело ответила на вопросительный взгляд мужа Даша. - С места захоронения тел Поплавских. - Поправившись, уточнила она. - Пришлось самой за новой порцией в тот жуткий подпол лазить! И знаешь, я у тебя гений!

- Никогда в этом не сомневался! - обнял жену Андрей. - Ты налила воду в грунт, в результате на поверхность всплыло что-то интересное.

- Именно так! - подтвердила Громова. - Кремневая взвесь осела на дно, а органика оказалась на поверхности. Я извлекла несколько образцов, высушила и исследовала их под лупой. Как Шерлок Холмс!

- И что же? - искренне заинтересовался Андрей.

- Табак! - торжественно объявила Даша. - Натуральный, резанный соломкой табак. Поверь моему тонкому женскому обонянию. Я даже чихнула пару раз!

- Да ты у меня и в правду гений! - Сташевич крепко прижал жену к себе.

***

"Как тогда Гришаня это своё зелье представил? - выйдя после разговора с женой на крыльцо лазарета, вспоминал Андрей. - Амерфорская сандаловая махорка, духовитая, злая как собака. Наш самосад по сравнению с ней детская забава".

"С табаком понятно, - продолжил "дедуктировать" Сташевич. - Гришаня наперёд всё продумал. Он своим заморским табачком лагерных собачек-ищеек от дома Поплавских отваживал. Наверняка Бабр на место происшествия прибыл с кинологом. Не позаботься Гришаня о табаке, ищейки прямиком бы к нему домой, а то и на склад привели! Бьюсь об заклад, но Ефимыч махорочку свою не только в подполе, но и у крыльца дома обильно посеял. Схожу-ка я на продсклад, навещу нашего усатого симпатягу. Там посмотрим, сразу начать колоть Ефимыча, или подождать немного"...

Выглядел Аполлинарий Ефимович, надо сказать, неважно. Постарел, осунулся, да и привычная его весёлость вместе с обаянием куда-то подевались.

"М-да! Сдал мужик! - увидев такие перемены, удивился про себя Сташевич. - Что это? Неужели муки совести?"

- Приветствую, товарищ капитан! С возвращением! - даже не улыбнувшись, поздоровался Гришаня со Сташевичем.

Рукопожатие у начпрода тоже было не то, что прежде, не энергичное, а какое-то вялое, неуверенное.

- Ты как, вообще? - ловя ускользающий взгляд Гришани, озабочено осведомился Сташевич. - Выглядишь не очень, Ефимыч! Не заболел?

- И то правда, товарищ капитан! - с грустным вздохом согласился начпрод. - Приболел я что-то! Сплю плохо. Нервы, видать! Всё кошмары какие-то мерещатся! По семье, жене и деткам, видать, стосковался. Убываю я, товарищ капитан, днями домой, на большую землю. Товарищ майор Бабр меня сначала и слушать не хотел, заявление моё на увольнение порвал. А потом, видать, пожалел, на меня глядючи, подписал...

- Странно! - деланно удивился Сташевич. - Мы же с тобой фронтовики, Ефимыч. Какие у нас могут быть нервы? Ты ещё скажи, что у тебя мигрени разыгрались, как у барышни!

- Точно! И мигрени тоже! - печально усмехнулся Гришаня. - Старею, видать. А что здесь? Осточертело всё. Даже дом здешний мне опостылел. Не могу там жить. Я последнее время к себе, на продсклад переселился. Думал полегче станет. Да какое там! Ещё хуже! Ну да завтра всё кончится. Распрощаемся с вами, товарищ капитан! Товарищ майор Бабр шофёра мне выделил. Завтра на грузовичке-япончике меня в район отвезут. С ветерком...

***

Ранним утром Сташевич и Бабр в сопровождении шофёра Семёна пришли проводить в дальнюю дорогу симпатягу начпрода. Попрощаться с Гришаней, как ни странно, больше никто не явился. Вещей у отбывающего оказалось немного. Небольшой баул, да маленький коричневый фибровый чемоданчик. С последним начпрод не расставался. Даже на землю не ставил. Постоянно держал при себе, крепко сжимая в правой руке дерматиновую ручку.

Неожиданно Сташевич шагнул к Гришане и, протянув руку к чемодану, попросил:

- Разреши, Ефимыч?

- Чего? Это зачем ещё? - забеспокоился мгновенно побледневший начпрод.

- Действительно, капитан! Зачем? - машинально потирая простреленное неделю назад плечо, удивился Бабр.

- А вот гражданин Гришаня нам сейчас всё и пояснит! - заявил Сташевич. - А заодно прояснит степень своей причастности к смерти Елены Поплавской с дочерью!

- Что-о? - выпучив глаза, протянул оторопевший от происходящего Бабр.

Капитан подошёл к начпроду и попытался вытащить из потной ладони Ефимыча ручку злосчастного чемодана. Тот вдруг проявил неожиданную прыть. Оттолкнув Андрея, Гришаня отскочил в сторону. Свободной рукой выхватил из кармана пиджака маленький серебристый пистолет и направил его на капитана.

"Дамский браунинг! - автоматически отметил Андрей. - На небольшом расстоянии штучка вполне эффективная".

- Не подходи! Убью! - прошипел начпрод . Не отводя злобных глаз от Сташевича, он бросил стоящему неподалёку обомлевшему шофёру. - Семён! Ключи от грузовика! Кидай мне под ноги!

Шофёр нетвёрдой рукой выполнил приказание. Маленький и нетяжёлый ключ зажигания не долетел до указанного места, упал ровно посередине между Андреем и Гришаней.

- Чёрт полорукий! - сквозь зубы обругал шофёра начпрод.

Не сводя глаз с капитана, Гришаня сделал несколько осторожных шагов ему навстречу, поставил свой драгоценный чемоданчик на землю и, чтобы поднять ключ, присел на корточки. Он был уверен, что контролирует ситуацию, поскольку дуло его браунинга по-прежнему нацелено в грудь Сташевичу. В этом состояла роковая ошибка Ефимыча! Зря бывший интендант пехотного полка сократил дистанцию с безоружным, но слишком опасным для себя противником!

Бывалый фронтовой разведчик Сташевич "качнул маятник". Неожиданно всем корпусом он подался вправо и почти одновременно с прогремевшим выстрелом резко ушёл влево. Затем, опережая следующую пулю, упал на землю. Своими длинными ногами, словно ножницами, капитан подсёк и мгновенно опрокинул навзничь буйного, но незадачливого начпрода.

- Стоять, мать твою! Ку-урва шустра!- сопроводил Андрей темпераментным русско-польским шипением успешное окончание дела.

***

Гришаня, словно заклёванный соперником в драке петух, взъерошенный, помятый, с подбитым глазом сидел на ступеньке грузовичка Курагане. Правая рука висела, пристёгнутая воронёным наручником к тускло-зелёной дверной ручке машины. Наручники капитан Сташевич, предвидя развитие событий, приготовил заранее. Глаз задержанному начпроду подбил сгоряча начлагеря Бабр. Он уже собирался продолжить и посредством здоровой руки изрядно намять Ефимычу бока, однако Андрею удалось остановить Бабровский самосуд. Впрочем, это заняло какое-то время, так что преступник успел получить свою порцию увесистых "люлей".

Растерзанный, со вскрытой подкладкой чемоданчик Гришани явил Сташевичу с Бабром, а также гражданам понятым сравнительно немного. Начпрод за каким-то лешим упаковал в этот чемодан увесистый, килограмма на четыре, мешок с никому не нужной "аморфорской махоркой".

"Ефимыч совсем сбрендил! - удивлялся про себя капитан. - Он что, до самого Иркутска собирался свои следы этим табаком присыпать?"

Ну, разве что спрятанная в табаке, завёрнутая в полотенце пара увесистых пачек советских денег, купюрами тридцать седьмого года и номиналом в десять червонцев²⁶ каждая, порадовала глаза сыщиков.

"Понятно, что это деньги от Каплана. Двадцать тысяч рублей! Сумма огромная! - нервно размышлял Андрей. - Больше, чем годовая зарплата главного инженера большого завода. На такую сумму при посредстве "чёрного маклера" можно приобрести отдельную квартиру в любом небольшом городе. А если вполне законно, то добротный деревенский домик или приличную дачу в пригороде. Говорят, в Советском Союзе богачей нет! А ведь это не так! Всякое бывает! У меня одноклассник, Славка Семёнов, простой геолог, за успешную разведку месторождения редкоземельных металлов квартиру в центре Москвы и премию полмиллиона рублей получил! Да, но Гришаня-то не геолог! Да и колечки с серёжками, сданные Каплану, у Ефимыча откуда? Трофеи из Германии? Скорее всего! Он ведь вроде как воевал, интендант чёртов!"

Стоящий в сторонке неприметный баул Гришани оказался более тороват. В его недрах, среди исподнего и нехитрой закуски, нашёлся заветный узелок с шестью алмазными кольцами, тремя парами серёг и ещё парой массивных золотых браслетов с камешками.

"Криминал? Без сомнения! Значит не все ценности Ефимыч сдал в иркутский ломбард, - поглядывая в сторону нахохлившегося Гришани, продолжал размышлять Сташевич. - Вооружённое сопротивление при задержании на нём уже есть, а вот всё прочее, это ещё доказывать надо"...

Часть третья

"Призрачная камея"

Глава первая

Допрос "маркитанта"

Сташевич хотел допросить Гришаню "по горячему", но тот пребывал в таком шоке, что капитан решил отложить допрос. Он запер потемневшего лицом "маркитанта" в одиночку и отправился обыскивать его дом. Долго не находилось ничего интересного, пока Андрей не обратил внимание на чёрную грязь на полу. Следы привели его к нижней печной створке. Порыскав среди прогоревшей золы кочергой, капитан вытащил на свет божий круглую перепачканную фигурку. Сташевич протёр находку обрывком газеты и чуть было не издал радостный возглас.

"Ага! Пропавший седьмой слоник из дома Поплавской! Только вот хобот у него обломан", - с сожалением отметил Андрей.

Вспомнился недавний разговор со Станиславой Казимировной. "Кстати, один из этих зверей с секретом. Если прижать хобот и повернуть его влево, туловище этого элефанта разделиться на две ровные половинки"...

Андрей прижал обломок хобота и повернул влево. И действительно, округлое увесистое тельце в его руках распалось, словно грецкий орех, на две одинаковые скорлупки. Разумеется, желтоватое, не запачканное золой, костяное нутро слона оказалось пустым. Сташевич завернул останки слоника в обрывок газеты и сунул в карман галифе.

Капитан уже собирался покинуть дом начпрода, когда на столе в горнице зазвонил телефон.

- Сташевич?! - услышал Андрей в трубке начальственный рык Бабра. - Я так и знал, что ты у этого козла в доме. Нашел чего, нет? Ну да ладно! Мы тут с Ефимычем по душам потолковали. Запел голубчик! Со мной люди завсегда откровенны! Я мужик задушевный! Короче, дуй в лагерь, прямиком в ШИЗО. Сам всё увидишь!

***

Майор Бабр в разговоре "по душам" со своим бывшим начпродом проявил бездну обаяния. Забившийся в угол тюремной койки бедолага Ефимыч смахивал теперь на безжалостно искусанного пчёлами диких саван африканца. Физиономия сизо-чёрная, глаза заплывшие, губы огромные, словно вывернутые наизнанку. Особо колоритно смотрелись над этими негроидными губами роскошные будёновские усы Гришани.

Сташевич с неприязнью покосился на Бабра. Тот устроился, оседлав табуретку, посреди полутёмной одиночки.

"Варвар! Никакого понятия о психологии допроса! - мысленно осудил методы начальства Андрей. - Впрочем, как ни печально, - вздохнул про себя капитан, - но простые методы порой бывают весьма эффективны".

Майор был без кителя, в галифе и одной шерстяной исподней рубахе. Левый рукав закатан, костяшки огромного волосатого кулака сбиты. Начлагеря этой своей более чем здоровой рукой потирал рану под правым плечом. Через бинты и ткань нижней рубахи просочилось пятно крови. У ног Бабра лежал развязанный баул Гришани. В нём на развёрнутой газете красовалась нехитрая снедь: пяток варёных яиц, кирпич чернушки, но главное, аппетитная, исходящая янтарным жиром тушка крупного копчёного байкальского омуля.

"Проголодался, что ли, наш тигро-медведь от трудов праведных?! - не без опаски покосился Андрей на своего начальника. - А что?! Зверю зверево!"

- Ты не косись на меня, капитан! А то, не ровен час, окосеешь! Интеллигенция, дрыть её! - перехватив взгляд Сташевича, хрипло прорычал Бабр. - Ты лучше глянь, какую начинку наш Ефимыч для омулька своего удумал!

Сташевич только сейчас заметил между чёрным хлебом и варёными яйцами совсем маленький кожаный кисет. Он был таким же золотисто-рыжим, как и лежащий рядышком на газете распотрошённый копчёный омуль.

- И что же в нём? - адресуя вопрос Бабру, осторожно поинтересовался Андрей.

- А я почём знаю? - вопросом на вопрос ответил майор. - Вот Ефимыч, дрыть его, сам мне этот тайничок выдал, он и знает что там!

При этом, забывшись, майор попытался пожать могучими плечами, но тут же скривился от боли в ране. Сташевич вытряхнул из кисета его содержимое. На ладонь капитана выскользнул небольшой увесистый овал...

- Камея?! - удивился, не без разочарования, Андрей.

Честно говоря, он надеялся увидеть что-нибудь более эффектное.

"Я бы ещё понял, - возмущался про себя Андрей, - если бы здесь оказался какой-нибудь крупный бриллиант! Ну, самородок золота! Но камея?! Не идиот же Гришаня, чтобы из-за такой малости брать на душу две жизни, к тому же одну из них детскую!"

Тонкий женский профиль с царственной диадемой на голове был искусно вырезан из белоснежного с прозрачными прожилками камня. Подкладом ему служил угольно-чёрный неизвестный минерал. Камея уже несколько минут лежала в раскрытой ладони Андрея, но тепла не перенимала. Напротив, словно кусочек льда, она даже слегка морозила кожу.

- Что это? - дуэтом с Бабром, спросил он, глядя в распухшее лицо Гришани.

- Призрафная камея! - прошлёпал разбитыми губами начпрод.

И вдруг, срываясь на истошный бабий визг, закричал:

- Люди добрые! Не убивал! Машеньку-деточку не убивал! И Лену не убивал! Христом богом клянусь!

С костяным стуком, врезавшись коленями в грязный пол камеры, Гришаня свалился с койки. Вцепился в ставшие за несколько часов почти седыми волосы и дико, по-звериному, завыл...

***

"Злой следователь" майор Бабр сидел посреди камеры на табуретке. "Добрый" капитан Сташевич разместился рядом с допрашиваемым на койке. Аполлинарий Ефимыч, морщась от боли в разбитых губах, хлебал раскалённый чифирь из алюминиевой кружки. Не замечая жара, он обхватил её двумя ладонями. Гришаня давал показания. При этом начпрод безбожно шепелявил. Впрочем, понять его было можно.

- Мы с Васяткой Поплавским в начале сорок пятого на фронте познакомились. Его пару месяцев как призвали. А до того бронь у него была. Так он упросил военкома её снять. Малахольный, одно слово! У него дитё только родилось, жена молодая, а он на фронт! И главное, какого лешего? Васька, он же Войцех, "пшек"²⁷ по национальности! А туда же, в патриоты советские! - самозабвенно и шепеляво вещал Ефимыч.

Взглянув на вытянувшуюся при упоминании "пшеков" физиономию Сташевича, бывший интендант осёкся, но Андрей раздражённо махнул рукой, мол, продолжай!

- Ну, вот я и говорю! - не заставил себя упрашивать Гришаня. - Странный он был парень, Васька Поплавский. Ему, дурачку тощему, редкий фарт выпал. Начштаба дивизии откуда-то про его специальность гражданскую прознал. Вот его оценщиком в трофейную команду и определили. А ведь это дно золотое! Только знай, начальство не обижай, лучшим куском делись. А Васька, дурачок такой, всё в боевые части просился, будто без него, дистрофика, там не навоюют. Мы как познакомились? Я ведь сам к нему подвалил! А что? Должность-то у старшего сержанта Поплавского больно ладная была, сказать прямо, офицерская должность. Я про его семейное положение от писарей штабных узнал. Ну и предложил я для жены его, которая с ребёнком в Иркутске осталась, поставку усиленного продовольственного пайка наладить. Мне с прежними моими связями это вполне по силам было. Мы же с Поплавским почти земляки. Он из Иркутска, я из Ангарска. А что? Дело доброе! Разве ж я не понимаю? У меня самого четверо малых...

- М-да! Кому война, а кому мать родна!- не удержался от замечания Сташевич. - А ты, Ефимыч, как я погляжу, тот ещё жучара!

- Не мы такие, жизнь такая! - покаянно опустил долу заплывшие очи Гришаня. - А война, она никому не мёд! Мы, интенданты, тоже каждый день, как по минному полю... Вы же знаете, гражданин капитан, сколько нашего брата-снабженца ваши смершевцы в расход пустили. Торговый человек всегда жертва! Да я ничего не говорю, чаще всего за дело постреливали... Война!

- Ты к делу давай, маркитант хренов! - резко оборвал разошедшегося говоруна Бабр.

- Короче, - продолжал начпрод, - тут Поплавский слабину дал. А что? Все люди! Принцип принципом, а жена с дитём важнее! Только навару от Васи много не вышло. То брошку, то часы швейцарские, то пару серёжек неучтённых подкинет. В апреле сорок пятого стояли мы уже в самой Германии, точнее в Пруссии. В Нижней Силезии это было, под самым Бреслау. Теперь-то эти земли к полякам отошли, а тогда ещё германскими были. Красивые места, там ещё замок старинный, полуразваленный неподалёку оказался. Это после наших "Катюш"! Вася Поплавский аж загорелся тогда, так его эти стены, плющом увитые, заинтересовали. Васька говорил, что это замок какого-то маркграфа, прусского феодала. Мол, построен ещё в пятнадцатом веке. Ну, и зачастил Поплавский в этот замок. А его предупреждали, что места эти неспокойные, вервольфовцы²⁸ там замечены были.

- Больше разговоров было об этом вервольфе! - ворчливо заметил Сташевич. - Немецкие мужики, что стар, что мал, наперегонки в наши комендатуры бежали на регистрацию! Дисциплинированная нация, мля!

- Так-то оно так, - со вздохом заметил Гришаня. - Да только Васю Поплавского его пуля в самом конце войны нашла! А до того вот оно, что вышло. Васька парень был сердобольный. Лазил он по этим прусским развалинам, всё рисовал что-то. Красиво рисовал. Художник, одно слово! Ну и встретил там Вася немца, деда древнего. Видел я его. Натурально божий одуван, горбоносый, маленький, согбенный, седой весь, как лунь. На голове чепчик круглый, сам в чистой белой рубашке, и где только этот дед её стирал? Жилет у него ещё был, чёрный, шёлковый. Людвигом того немца звали. Он, кстати, ювелиром немецким, коллегой Васькиным оказался. Да только Людвиг там не один был, с семьёй. Дочка лет за сорок, хворая, и ещё две девочки, правнучки его. Близнецы лет десяти. В каком-то склепе они там ютились. Ну, Васька пожалел их и давай продовольствие таскать. И дотаскался! Приходит как-то Поплавский в этот самый склеп, а там вся семья Людвига пострелянная лежит! А на стене знак этого самого Вервольфа, кочерга с крестом. И надпись ещё, "Tod für Verräter!" Ну, вы лучше меня знаете, гражданин капитан, "Смерть предателям!"

- Знакомый почерк! - кивнул Сташевич. - Недоумки из Гитлерюгенда! Фанатики малолетние! С нашими вояками связываться опасались, чаще на своих стариках и бабах зло и бессилие вымещали.

- Не скажите, гражданин капитан! - возразил начпрод. - Бывало, и в наших эти вервольфы постреливали! Так что днём позже пуля, из развалин пущенная, старшего сержанта Поплавского и нашла, - вздохнув, продолжил Гришаня. - Само по себе ранение было не смертельное, да только пока Вася до расположения нашего добрался, крови много потерял. Прибегает ко мне санитар из лазарета. Говорит, Поплавский помирает, тебя, мол, зовёт. Ну, дело святое! Прибежал я к Васе в лазарет, а он уже и говорит-то с трудом. Глаза с поволокой, правая рука грудь ощупывает! В народе говорят, прибирается! Верный знак, смертный... Ну, и тянет Васятка из под подушки узелок, да мне в руки суёт. На, говорит Ефимыч, это тебе! Поскольку ты мой друг и человек добрый! Я оглянулся вокруг, мы то за ширмой в палатке и больше никого. Развязал я этот узелок, а там! Мать честна! Вот это хабар, так хабар! Чего там только нет! Красота! Перстеньки, серёжки, браслетики! Всё золото, да камешки ценные. Васятка ещё малость поговорить успел. Людвиг, старик убитый, вроде как отблагодарить благодетеля своего захотел. Видать, чувствовал дед судьбу свою, а заодно и всех своих женщин. Знал, что им не понадобится. А напоследок тянет Васька из-под подушки ещё штуку. Кисет кожаный, рыжий, махонький. Ну, вот вы его сегодня в моём омуле и нашли...

- А в кисете камея? - догадался без особого труда Андрей.

- Так точно! Она самая! - кивнул Гришаня. - И было у покойничка моего слово крайнее, последняя воля его. Дескать, все колечки и браслетки с серёжками, ты, друг Гришаня, себе оставь. А кисет этот с камешком резным передай жене моей, Елене Поплавской. На вечную и добрую память о муже её Войцехе. Чистую правду вам говорю, гражданин капитан! Детками своими клянусь!

Начлагеря Бабр вдруг побелел лицом. Сжав левую ладонь в огромный волосатый кулак, он начал грозно подниматься со своей табуретки.

- Так значит ты, тварь душная, Лену с дитём за эти цацки приговорил? - медленно направляясь в сторону кровати, с фальшивым спокойствием поинтересовался майор.

Сташевич, понимая всю серьёзность момента, встал с тюремной койки и преградил Бабру путь.

- Да логика-то у тебя где, Иван Петрович?! - обращаясь к надвигающемуся майору, заполошно заверещал за спиной Андрея Гришаня. - Зачем мне на смертоубийство-то идти? Я ж мог у Лены Поплавской даже не появляться! Кто бы узнал о моём с её мужиком разговоре?

- Может, и так, - остановился в задумчивости Бабр, - но ведь ты, начпрод, всё одно крутишь. Врёшь, мироед, или важного чего-то не договариваешь. Я такие вещи за версту чую!

- А ведь я с товарищем майором согласен! - повернулся Сташевич к сжавшемуся в углу койки Гришане. - Хочешь, Аполлинарий Ефимыч, чтобы тебе поверили, выкладывай всё начистоту.

***

- Было дело, пожадничал я! - глядя в пол, начал своё покаяние Ефимыч. - Лене с дочкой я половину добра передать обещал, включая этот чёртов кисет с камеей. Причём на передаче камеи Войцех особо настаивал. Я про камею эту чёртову в любом случае вам, граждане следователи, рассказать собирался. Какой смысл скрывать? Засветил я её! Про резной камешек этот, кроме меня, уже два человек знают...

- Кто такие? - коротко поинтересовался Бабр.

- Ювелир иркутский Каплан и его помощник, - так же коротко ответил Гришаня. - Фамилию не знаю, зовут Аристархом.

- Но я ведь не конченый какой! - встрепенулся на своей койке начпрод. Подняв глаза на Андрея, он с жаром продолжил. - Золотишком и камешками делиться пожадничал, было дело! Зато, кроме камеи, я Лене ещё семь тысяч рубликов отсчитал! Как с куста! Правда, в Иркутске дал только две, а пять оставшихся уже здесь вручил, в "Бирюслаге".

- Да что же ты за угорь такой скользкий! - разозлился вдруг снова Бабр. - Ведь чую, опять врёшь! С чего бы ты, кулачина, так внезапно расщедрился?

- Да я просто ещё не кончил, гражданин майор! - стараясь успокоить грозного Бабра, заканючил Гришаня. - У меня, кроме цацек этих, ещё и блокнотик с рисунками старшего сержанта Поплавского сохранился. А в нём замок тот старинный, портреты старика Людвига с семейством, а ещё картинки со всеми этими украшениями. Ну, там колечки, серёжки, браслетики. А камея так даже на пяти листках, под разными углами нарисованной оказалась... Мне бы попить ещё, товари... гражданин капитан.

- Добро! - кивнул Андрей и распорядился через дежурного насчёт воды.

- Ну, вот! - напившись, продолжил Гришаня. - Семья у меня в Ангарске, а когда я до Иркутска добрался, то первым делом Поплавскую навестил. Посидели с Леной и Васиной тётушкой, поговорили. Бабы поплакали. Лена тогда деньгам очень обрадовалась. А камею эту чёртову даже поцеловала и на шею одела. Как же, последний привет, память о погибшем муже!

А как вышел от Поплавских, страсти меня взяли! Очень уж мне захотелось ценность сокровищ Васькиных определить. Узнать, сколько они в наших советских деньгах стоить могут. Ну, не будь дурак, разузнал я, кто есть в городе самый наилучший ювелир.

Гришаня остановился и в который раз приложился к кружке с водой. Немного передохнув, он после паузы продолжил:

- Нашёлся этот ломбард в центре города. Захожу, а там за окошком не старичок, которого мне описали, а мужик нестарый, лет сорока сидит. По виду, вылитый Еврей Евреич! А чего? Ювелир же! Чернявый такой, темноглазый, бровастый, плешивенка на голове, нос большой с горбинкой. Уши у него ещё такие смешные были, острые сверху, как у филина. Мужик этот сказал, что приболел, мол, заведующий скупкой Каплан. А я, говорит, его помощник. Зовут, Аристарх. Ну, чтобы сразу не палится, я ему, Аристарху этому, не сами цацки, а только рисунки с ними Васькины под нос и сунул. Дескать, есть кое-где такой товар...

Аристарх этот хмыкнул, стекляшку свою ювелирную на лоб задрал, и нос в блокнот! Я, сам-то, поначалу даже внимания не обратил, что Вася под каждой картинкой с цацкой ещё и столбики каких-то цифирей накалякал.

Короче, полистал Васькин блокнот ферт этот ювелирный и говорит:

- "Да ведь этот иконостас, браток, это художника-ювелира работа. Причём не последнего! Он, умничка, под каждой вещицей не только приблизительный вес, но и кракар... тьфу ты, каратность, да прозрачность камешков обозначил. А ещё он страны, ювелирные школы да приблизительные годы изготовления этих вещей указал!"

Дальше ювелир этот ломбард свой быстренько прикрыл, а меня в подсобку поволок для серьёзного разговора. Он хитрец быстро смекнул, что вещи эти у меня на руках! Ну, я потайной пояс из-под гимнастёрки достал и ему под нос всё и выложил. Этот Аристарх аж затрясся! Знаете, граждане следователи, сколько он мне за весь Васькин клад предложил? - почти торжественно осведомился Гришаня. - Не поверите! Сто тысяч рублей в червонцах тридцать седьмого года!

- Ты про камею лучше расскажи, говорун хренов, - мрачно перебил начпрода Бабр. - Ведь, если я правильно понимаю, именно в ней всё дело?

- Правильно понимаете, гражданин майор! - печально кивнул Ефимыч. - В ней проклятущей, в ней чёртовой! Пока ювелир этот золотишко моё разглядывал, я этого фраера на мушке держал. У меня, в кармане галифе, палец на курке моего браунинга аж занемел! Он когда цену свою назвал, я даже вспотел от чуйств волнительных. Только мы калачи тёртые, виду не подаём! Торговаться я начал! По десяти тысяч добавляю, а он всё уступает. И без блефу, пачки денег на стол выкладывает, одну за другой!

- Камея! - раздражённо перебил начпрода Бабр.

Ефимыч, в ответ, сделал успокаивающий жест рукой.

- Так мы до ста пятидесяти тысяч червонцев и дошли, - продолжил Гришаня. - Я весь в поту, а стол в пачках ас-ассигнанций! Тут Аристарх ещё раз в блокнот нос сунул. Глядь, а в конце блокнота рисунки с камеей. Той самой, которую я ещё утром Лене Поплавской отдал. Аристарх-то поначалу, да по запарке пропустил эти картинки. Что вам сказать?! Побледнел мужик, глаза свои чёрные выпучил. Говорит, а сам трясётся-заикается!

- "Где? - спрашивает. - Где, браток, эта вещь?"

Ну, смекнул я, что дело серьёзное и говорю:

- "Да! Есть такая безделица неподалёку".

А он мне:

- "Неси! Неси немедля!"

А я, не будь дурак, отвечаю,

- "Ты, Аристарх, пока не объяснишь толком, в чём дело, не видать тебе этой штуки. А врать будешь, замечу! В Москву со своими цацками поеду. Там спецы покруче, да побогаче тебя найдутся".

Он же криво так ухмыляется и спокойненько отвечает,

- "Поезжай, милый! Только прикончат там тебя дурачка провинциального. Хабар снимут, труп в Москва-реку, и поминай, как звали! Здесь же, в Иркутске, никто с "рыжьём и камешками"²⁹ без меня не балуется. Потому как я клиентов уважаю, слово держу, никогда не обманываю, за то и ценят!"

И ведь правду говорит, зараза! На все сто правду! Нечем мне крыть. Короче рассказал мне этот Аристарх, что вещица эта не просто ценная. Дескать, безумные миллионы стоит, да не рублей! Во как! Называется она, "Призрачная камея". Изготовлена эта камея неизвестным резчиком по камню ещё в шестнадцатом веке! Это портрет одной жуткой венгерской графини, сделанный по её заказу. Ведьма эта самым злодейским образом на тот свет не одну сотню красивых девок из крепостных спровадила. Ванны из их кровищи принимала! Камея эта находилась при графине до самой её смерти... Слава, правда, у этой камеи тоже дурная, не лучше, чем у хозяйки. Дескать, смертельно больных своих владельцев она чудесным образом на ноги поднимает. Зато здоровых хозяев скоропостижно на тот свет спроваживает. А у них ведь как, в Европах этих? Чем страшнее слава, тем интереснее и дороже цацка! Психи, одно слово!

- Это часом не про графиню Елизавету Батори речь? - задумавшись, произнёс Сташевич. - Была такая кровавая дама в Венгрии в середине шестнадцатого века. Судили её, а потом замуровали в замке, в собственной комнате, только окошко оставили для передачи пищи. Так и провела Елизавета за свой садизм последние четыре года жизни в застенке.

- Точно, точно! Батори! Ювелир так и сказал, - поддакнул Гришаня. - Аристарх её ещё чахоточной пани называл.

- Чахтицкой пани, или чахтицким чудовищем! - кивнув, рассеяно пробормотал Сташевич.

- Между прочим, граждане следователи, камешек этот графский с фокусом! Я сам случайно узнал, - заявил вдруг Ефимыч и, глядя на Сташевича, попросил. - Дозвольте показать, гражданин капитан.

Заинтригованный Андрей с позволения Бабра поднял, обхватив чистой тряпицей, испачканный жиром копчёного омуля кисет, осторожно вытряхнул из него на ладонь холодную, словно ледышку, камею и протянул её Гришане. Тот принял её в ладони с поклоном, будто святой дар. После чего и вовсе прижал к груди, согревая, как замёрзшего птенца.

- Свет бы ещё убрать! - попросил Гришаня, указывая глазами на зарешеченное окошко, утопленное в нише тюремной стены.

Андрей кивнул и прикрыл решётку ветхим лагерным одеялом. В наступившем полумраке Гришаня раскрыл ладони. Камея, словно светлячок-переросток, озарила пространство камеры призрачным светом. Размытое белесое марево расплылось в ауре зеленоватого, фосфорического сияния. Но вот контуры пятна над ладонями Гришани стали чётче, и все присутствующие увидели, парящий в воздухе безжизненно-белый тонкий женский профиль...

***

- Короче, граждане следователи, - впечатлив слушателей неожиданным зрелищем, продолжал свой рассказ Гришаня. - Зашипел мой Аристарх, что твой змей-искуситель. Ты, говорит, фронтовичок, доверься мне! До конца жизни, как сыр в масле, в полном порядке будешь. У нас с такими людьми завязки, что ты в полной безопасности миллионы свои тратить сможешь! Квартиру тебе в Москве организуем! На золотой посуде, с генералами-маршалами в лучших ресторанах кушать станешь! С певицами да артистками кино спать будешь! А захочешь, за кордон со своим золотишком да камешками уедешь. Ксиву³⁰ тебе, как дипломату организуем. Мы и это сможем! Ты только камею предоставь! А цацки эти, что принёс, можешь себе на память оставить!

Шипит-соблазняет, а у самого глаза, как у дьявола, красным горят! И ведь чую, не врёт собака! Всё, что обещает, выполнит! Вот чую, и всё! Тогда и я ему открылся. Рассказал всё, как было. И про Поплавских, и про то, что камею по дурости Ленке отдал.

Тогда Аристарх лицом потемнел и говорит мне:

- "Ну, что же! Наделал ты дел! Беги к этой вдовушке! Деньги плати любые, но чтобы камея у меня к вечеру была!"

Прибежал я, да сгоряча напугал Ленку-то! Не учел, что она обычная глупая советская баба. Я ей бешеные тыщи за камею сулю, а она глаза таращит:

"Что вы, товарищ! Это же криминал! Шальные, лёгкие деньги беду приносят. У меня ребёнок маленький, лёгкими болеет. Я в лагеря не хочу! Вещь эта мне мужем на память прислана. Вот пусть памятью и останется. А свои деньги я честным путём заработаю. Меня фельдшером в Тайшет, в "Бирюслаг" зовут. Там и дом, и воздух для Машеньки лесной, хвойный , и зарплата хорошая".

Я обратно к тому ювелиру. Так, мол, и так. Арстарх задумался, бровями чёрными подвигал, ушами острыми пошевелил и бормочет себе под нос:

"М-да! Проблемка! Эта твоя Лена совсем дура! Ей бы денег взять и в Москву, к лучшим врачам с больным дитём, а она в Бирюсинскую тайгу! Я бы хоть сейчас к бабе этой глупой людей послал. Да нельзя! Силой эту "Призрачную камею" не отбирают. Погибают через скорое время здоровые владельцы камеи или нет, это доподлинно неизвестно, а вот то, что смертно мстит камеюшка насильникам, проверено не раз. Последний хозяин следующему владельцу добровольно эту штуку дарить или продавать должен".

Я стою, болван болваном, на ювелира этого смотрю и спрашиваю: "Ну, и что делать будем, Аристарх Батькович?"

А тот мне и отвечает: "Львович я! Значит, поступим так! Завтра с утра здесь будет директор скупки Каплан. Сдашь ему законным порядком часть ценностей. С деньгами отправишься следом за Поплавской. Хоть в Бирюслаг, хоть на Калыму! Куда бы её ни понесло! А там уговаривай, как хочешь! Можешь даже со своей супругой развестись и на Поплавской жениться! А что? Ты мужик видный, красноречивый, обонятельный!"

- Обаятельный! - перехватив недовольный взгляд Бабра, в который раз поправил Гришаню Андрей.

- Ну, да! Я так и говорю! - согласился Гришаня. - В общем, охмурил меня этот ювелир, аки дух нечистый! "С твоим будущими деньгами, - говорит, - ты хоть десять жён и сто детей содержать сможешь! В общем, действуй. И помни, я тебе теперь и мать, и отец, и господь-вседержитель!"

- Если ты, красавец, Лену с дочкой не убивал, тогда кто и зачем это сделал? - задумчиво произнёс Бабр.

- Может, Гришаня и не убивал, - вмешался Сташевич. - Но всё указывает на то, что тела в подвале закопал именно он! И трупы Поплавской с дочерью, и землю вокруг их дома своей "амерфорской махоркой" от лагерных ищеек тоже он присыпал. Правильно я говорю, Ефимыч? - обратился Андрей к начпроду. - Ты же сам жаловался, что никто из наших курильщиков с твоим злым табачком дела иметь не захотел! Ни грамма у тебя со склада не ушло! Или не так?

- Всё так, гражданин капитан! - покаянно опустил голову начпрод. - С покойницами да с табаком чисто моя работа! Чтобы ни одна собака след не взяла. Только не убивал никого начпрод Аполлинарий! - внезапно заговорил о себе в третьем лице Гришаня. - Да, Ефимыч вор! Да, мошенник! Но не убивец! Не душегуб! Испугался я! Христом-богом клянусь!

Ефимыч слез с койки и торжественно, в пояс, поклонившись, словно на икону, перекрестился на совершенно опешившего от таких поворотов Бабра.

***

Откланявшись, Гришаня влез обратно на свою тюремную шконку и совсем уже спокойно продолжил:

- Дело по-другому вышло! Не в обиду вам будет сказано, това... извините, гражданин майор, но любят меня бабы! Уж не знаю, за какие заслуги, но уважают! Такой вот у меня талант! Вы-то, гражданин майор, к Лене с серьёзными намерениями хаживали, а со мной она просто так сошлась, полюбовно. А что?! Дело-то молодое! Женщина без любви и ласки чахнет! Куда ж денешься?!

Бабр поднял на Ефимыча свои тигриные глаза, и Андрей уже приготовился вновь защищать подследственного. Однако майор отреагировал на удивление спокойно.

- Да я и сам догадывался! - с тяжким вздохом произнёс он. - А на кого ещё было думать? Не на Лёшку же Рогозина, алкаша синюшного? Что тут сделаешь, женскому сердцу не прикажешь! Любил я Ленку, да только безответно! Дура она, как все бабы! Женатого многодетного прохвоста мне, солидному и холостому, предпочла! Ты уж прости меня, начпрод! - с горькой усмешкой продолжил начлагеря. - Я тебя бил как удачливого соперника, а не за то, что ты убийца! Кишка у тебя тонка для такого! Будь я в том уверен, я бы тебя без предисловий своими руками удушил! Долго бы душил, с расстановками...

"Прямо африканские страсти посреди сибирской тайги!" - мысленно покачал головой Сташевич.

- И вы меня простите, Иван Петрович! - с видимым облегчением выдохнул Гришаня. - Мерзкий я мужчина! Дорогу вам из корысти перешёл! А Лена, она хорошая была, только глупая! Уговорил я её. Дескать, с женой разведусь. Обеспечу семью жильём и деньгами, да и после деток пожизненно навещать-содержать буду, я ж богатый!

Ефимыч глянул на баул с изъятыми ценностями, всхлипнул, прерывисто вздохнул, но продолжал рассказ бойко. Как соблазнил Поплавскую, как она поверила его обещаниям жениться и удочерить Машу, как согласилась расстаться с камеей, только поставила условием, что отдаст её Гришане после того, как их распишут. Про тайник в слонике, о котором он догадался сам, исподтишка наблюдая за Леночкой. Догадался, но воровать камею не думал, она должна была достаться ему по согласию.

- Ближе к делу, Цицерон! - хмуро поторопил рассказчика его Бабр.

- Так я и говорю! - с готовностью закивал Гришаня. - Я к Ленке по ночам шастал. Мы о свиданках заранее сговаривались. А тут несчастный случай вышел на производстве. Ну, вы помните, гражданин майор! Тогда ещё четверых фрицев рассыпанной связкой шпал поломало. Стяжка стальная лопнула, вот груз на немчуру и посыпался... Короче, Поплавская с ними в лазарете всю ночь провозилась. Я ж в ту ночь весь как на иголках был. Лена накануне моё мужское предложение вроде как приняла. Только вот согласие окончательное в следующую ночь дать обещалась. Бабы любят мужиков этим делом помучить!

"Как же он многословен! - поморщился про себя Сташевич. - И как молодая неглупая женщина могла всерьёз увлечься этим пошлым болтуном?!"

- Ну вот! - продолжал меж тем Гришаня. - Я со склада-то видел, как рано утром Поплавская с дочкой из лазарета возвращались. Ну, думаю, потерплю до ночи. Да не утерпел! Днём-то как раз в лагере и вокруг затишье. Фрицы в работе, в тайге рельсы со шпалами кладут, да и обслуга по своим делам за колючкой хлопочет. Ну, я в обеденный перерыв к Ленку-то и махнул, благо, соседей в ближних домах никого... Подхожу к дому, а дверь приоткрыта. Ну, думаю, ждёт меня моя зазноба! Ага! Короче, зашёл я в дом, а там такое!

- Не тяни уже, драматург херов! Интригу он создаёт, актёр Качалов³¹ ! - не удержался от злобного раздражённого рыка Бабр.

Честно говоря, Андрей в этот момент был вполне солидарен с начальством. Он бы сейчас и сам охотно отвесил Гришане увесистого "леща".

- Убитые они обе были! - опустив голову, тихо пояснил Ефимыч. - Машеньку-дочечку, какая-то нелюдь прямо в кроватке задушила. Лена рядом на полу лежала. Тоже, как и дочка, вся синяя...

- И что ты сделал?! - зловеще осведомился Бабр.

- Глупостев я наделал! - по-черепашьи втянув голову в плечи, пролепетал начпрод. - Совсем дядька Аполинарий со страху голову потерял! Первым делом подумал, что, ежели сообщить сейчас про убийство, то меня же и обвиноватют. Дескать, все стрелки на этом торгаше-начпроде сходятся. Совсем запамятовал, что я один про свой интерес в этом деле знаю. Задурила меня проклятая камея! Короче, сокрыл я всё! Тела в подвале прикопал, в доме порядок навёл, табачком промеж половиц от собачек присыпал, чтобы они, не дай бог, ко мне не привели.

- Ты что же, за табаком на склад бегал? - с подозрением осведомился Сташевич. - Или заранее, когда к Поплавской шёл, с собой прихватил? Знал будто, что пригодится?

- Да что вы, гражданин капитан? - внезапно осипнув, замахал на Андрея руками Гришаня. - Да как вы?.. Табачок этот аморформский у меня завсегда с собой имеется.

Начпрод изогнулся, не слезая с кровати, и выудил из глубокого кармана галифе сплющенный, согретый на ляжке чёрный кожаный кисет.

- Вот, слава богу, при обыске не нашли! Я хоть и некурящий, а нюхать эту махорку ещё с конца войны пристрастился, - пояснил, потряхивая кисетом Ефимыч. - Очень она, гадюка пахучая, мозги прочищает, а усталость снимает, прямо благодать! Мне её на фронте на склад прислали, когда ещё Васька Поплавский жив был. Только курить это заморское зелье охотников не нашлось. Так что я эти пять кило с собой уже третий год таскаю.

Начлагеря встал и тяжёлой походкой направился к Гришане. Остановившись перед койкой с начпродом, Бабр потёр ладонью под правым плечом и осторожно покрутил головой, разминая затёкшие мышцы могучей шеи.

- А слоника-то с камеей ты не забыл с собой прихватить? - вкрадчиво поинтересовался Бабр и, пристально вглядевшись в полные ужаса глаза Ефимыча, добавил: - Ты его сразу прикарманил или только после того, как Лену с дочкой в подвальчике прикопал?

***

Нарко-начпрод

- Мне бы табачку, махорочки амарфорской понюхать! А, гражданин капитан? Мой-то, что в кисете при мне оставался, весь вышел! - канючил Гришаня, беспрерывно облизывая лиловым языком сохнущие губы. - Я ж не курю, мне бы только понюхать. Ну, для бодрости!

Бледный, потерянный и побитый начпрод сидел на своей койке. Его руки не ведали покоя. В поисках неизвестно чего они шарили по одежде, гладили серое тюремное одеяло, расправляли его невидимые складки. Гришаня то приглаживал волосы, то теребил усы, то нервно тёр большим пальцем ямочку на подбородке.

- Я вам честно во всём признаюсь, гражданин капитан! Что прикажете, то и подпишу! Только разрешите мне амарфорочки моей! Хоть толику малую! - заплетающимся языком продолжал клянчить начпрод. - Соврал я вам! Табачок тот не поставка лендлизовская! Травкой этой я в логове старичка Людвига разжился, того самого, убитого со всем семейством. После смерти Васьки Поплавского пошёл я пошарить по тому склепу, где немцы эти несчастные обретались, ну, и нашёл там табачок. А чего? Людвиг этот и сам бы меня угостил, если бы жив был! Он сам так говорил при жизни, или он помер уже тогда, не помню точно... Голос мне был! Прямо в ушах звенело от голоса Людвига этого! - вещал бывший начпрод, воздевая к потолку камеры бледный дрожащий перст. "Вот, - говорит, - тебе, добрый человек, волшебная травка. Для долгой жизни и удачи!" Я вам так скажу, гражданин начальник! - пучил безумные глаза Гришаня. - Колдун тот немецкий дед был! И ювелир Каплан из иркутской скупки тоже колдун... Братья-ведьмаки они с Людвигом, вот что! Один немец, другой еврей, а всё равно родня! Похожи, что твои близнецы!"...

"Ого! А Ефимыч-то бредит! - заметил про себя Сташевич. - Да у тебя, брат, самая настоящая абстиненция³² ! И почему я не слишком удивлён?!"

Андрею для постановки диагноза не нужна была консультация опытного медика, он уже видел подобные симптомы, правда, в куда более тяжёлой форме. Бывало, что в госпитале тяжело раненного бойца врачи долго держали на морфине, и в результате у него возникала наркотическая зависимость. Некоторые не могли от неё избавиться и после поправки. Однажды их отделение СМЕРША арестовало даже целого полковника, героя и орденоносца. Тот в течение длительного времени угрозами и шантажом вымогал ампулы наркотика у собственного заведующего полковым госпиталем. Полковник уже на третий день ареста представлял собой весьма плачевное зрелище. От героя-фронтовика не осталось и следа. Перед Сташевичем предстал молящий об очередной дозе морфия перемазанный соплями слизняк.

"Лихо его разбирает! А ведь табачок твой, брат Гришаня, самый настоящий наркотик! Да не простой, сильный! - выйдя из камеры подследственного, продолжал размышлять Андрей. - Эту траву хорошо бы специалистам из московской криминальной химической лаборатории показать. Да где те специалисты? Впрочем, всё это не так уж и важно. Наркоман Гришаня, или нет, но Поплавскую с дочерью убил не он! В этом я убеждён! Но тогда кто же убийца?"

Глава вторая

"Тайны и тени "Бирюслага"

(Бравен)

Вальтер за годы плена выучил русский язык не просто хорошо. Причиной тому были книги. Десятки, да что там, сотни русских книг, которые он умудрился прочесть за это время. Как ни странно, но ближе к концу войны в лагерях военнопленных стали появляться неплохие библиотеки. Кроме обязательных Маркса-Энгельса, Ленина и, разумеется, Сталина, попадались и немецкие авторы в русском переводе. К примеру, "экспроприированный" большевиками философ Гегель, незабвенный Эммануил Кант. Встречались отечественные поэты - Гейне, Шиллер, Гёте. Хотя, в основном, это была русская литературная классика. Толстого, Достоевского, или Тургенева в немецких переводах Вальтер не застал. Бравен-младший был ещё совсем зелёным юнцом, когда после Аншлюса³³ , вся эта, по выражению Гебельса, "ублюдочная, разлагающая арийский дух литература евреев и унтерменьшей" оказалась уничтоженной. Прохладными звёздными австро-альпийскими ночами тысячи книг, под факельное шествие и барабанный бой, торжественно сжигались на городской площади. Юный Бравен до поступления в университет и сам пару раз поучаствовал в подобных акциях. Это было захватывающее и, как выражался шарфюрер их юношеского подразделения Гитлерюгенда, "духоподъёмное" зрелище.

Прочитанные русские классики не превратили Вальтера в другого человека. Писатели-московиты не перевернули его душу. Случилось иное. Эти книги научили его мыслить ясно, критично и самостоятельно.

В "Бирюслаге" тоже была библиотека. Открывалась она не так уж часто, всего два раза в неделю. Уже через несколько недель после выхода из ШИЗО, Вальтер почувствовал нарастающий книжный голод. Бравен добрался бы до книг тогда же, но случилось это чёртово покушение, подстроенное людьми его новоиспечённого врага Шнитке. После состоялась встреча и короткий злой разговор с его бывшей жертвой. Дарья Громова, словно облачённый в белый халат Ангел Возмездия, ворвалась в его и без того несладкую жизнь военнопленного. Бравен чувствовал себя ошеломлённым, душевно смятённым. Он был теперь совсем не уверен в безупречной сохранности того, в чём ранее ни минуты не сомневался. Собственной личной чести!

До желанной комнаты с книгами Вальтер всё-таки добрался. Случилось это через пару дней после выхода из лазарета. В маленькой, соседствующей с лагерным лазаретом библиотеке, царила тишина. Здесь веяло особым, таким желанным для тайного всемирного общества библиофилов ароматом. Жёлтыми, перелистанными тысячами осторожных пальцев страницами, старыми рассохшимися картонными и кожаными переплётами, окаменевшим бумажным клеем. Любимый запах мудрой пыли...

Библиотекарь куда-то вышел. Вальтер полагал, что здесь, как и в прежнем лагере, заправляет кто-то из инвалидов-военнопленных. Несколько очкастых немцев, словно худосочные бледные призраки, отрешившись от окружающего мира, самозабвенно рылись на книжных полках. Бравен с удовольствием присоединился к собратьям. Из состояния счастливой книжной сомнамбулы его вырвал звонкий детский голос:

- Мам! Ты Гуливела в стлане великанов обещала. Пло лилипутов мы уже плочитали!

- Хорошо, малыш! - ответила ребёнку мать. - Только обещай, что будешь обращаться с книжкой аккуратно. Сейчас я впишу в формуляр твоего Гулливера. Во всём должно быть порядок. Библиотекари мы с тобой, или нет?

Вальтер оцепенел, узнав голос Даши Громовой. Если бы он знал, что она и есть заведующая лагерной библиотекой, в жизни бы здесь не появился. В конце концов, попросил бы кого-то из друзей записать на себя пару-тройку книг. Громова ещё, не дай бог, подумает, что он решил её преследовать. Бравен осторожно выглянул из-за книжного стеллажа.

"Может, ещё удастся выскользнуть незаметно?" - охваченный заячьей робостью, понадеялся на благополучный исход Вальтер.

За столом с карточками в длинных деревянных коробках сидела Громова. У стола, нетерпеливо подскакивая на одной ножке, пританцовывал мальчик лет четырёх. У Вальтера неожиданно сжалось сердце. Ребёнок обернулся, посмотрел на выглянувшего из-за стеллажа Бравена, и заулыбался. Малышу показалось, что незнакомый дядя решил поиграть с ним в прятки. Мальчик продолжал улыбаться, а Вальтер вдруг с ужасом понял, что ребёнок смотрит на него его собственными, прозрачно-голубыми, словно безоблачные небеса, глазами...

Вальтер вышел из-за стеллажа и на одеревеневших, негнущихся ногах зашагал по скрипучим половицам к выходу. Мимо стола с опешившей Громовой, мимо поглощённых своими книгами соотечественников, мимо продолжавшего смотреть на него удивлённого мальчика. Бравен спустился с крыльца лазарета. Едва он успел повернуть за угол, как у него внезапно закружилась голова. Падая лицом вперёд, прямо на песчаную, перемешанную с опилками и хвойными иглами землю, Вальтер успел подумать: "Варум? Почему? Зачем?!"

***

Бравен-Шнитке

После случившегося в лагерной библиотеке Вальтером овладело безволие. Бравен чувствовал себя тряпичной марионеткой, игрушкой в руках жестоких, бесчеловечных неведомых сил. Беда не приходит одна. Вечером того же проклятого дня его, размякшего и бессильного, буквально втолкнули в скудно освещённую, сумрачную коморку Шнитке. Главный лагерный старшина восседал на обитой куском мягкого ватника табуретке. Бравена он встретил глумливой кривой усмешкой.

- Добрый вечер! - с подчёркнуто ироничной вежливостью поздоровался Шнитке.

Проигнорировав молчание гостя, старшина жестом предложил ему присесть.

- Вы знаете, Вальтер, мне надоело наше с вами бесплодное противостояние, - поправив на хрящеватом носу пенсне, заявил Шнитке. - Пришло время решать, пойдёте вы на сотрудничество или же предпочтёте сгнить заживо в этой русской тайге".

Старшина встал со своего места, прихватил с собой табуретку и, обойдя стол, присел рядом с Вальтером.

"Итак, - продолжал Шнитке. - Я решил первым раскрыть перед вами свои карты. В плен я попал в конце сорок первого, в составе подразделения СС. Своё удостоверение гауптшурмфюрера³⁴ СС я успел уничтожить. Тогда же я назвался простым обершарфюрером³⁵ . Мне повезло. В те времена эсэсманов, в первую очередь офицеров, даже унтеров, русские в плен брали редко, чаще всего расстреливали на месте. Я же был ранен осколками гранаты в лицо и меня, стонущего, с замотанной бинтами физиономией, какие-то славянские сердобольцы просто пожалели. Загадочная русская душа!

Вы будете удивлены, Вальтер, но я служил под началом вашего героического папаши, Генриха фон Бравена, штурмбанфюрера³⁶ СС. Это было в сорок первом на Украине. Я был тогда в чине шарфюрера³⁷ . Это потом мне удалось до гауптштурмфюрера СС дослужиться. Между прочим, батюшка ваш тот ещё был извращенец. Мы очередную партию евреев или комиссаров кончаем, а Генрих фон Бравен сам, лично на бруствере стоит. Солдаты ещё посмеивались, стоит наш командир, как и его хер! Папаша ваш, милый Вальтер, от вида крови весьма возбуждался! Это он во Франции чудеса храбрости в боях с доблестными лягушатниками проявлял. А на моей памяти был он, как вы окопники выражаетесь, падальщиком, командиром зондеркоманды! Причём вызвался он на эту роль добровольно, будучи единственным в подобных специфических частях представителем германского дворянского сословия...

Вальтер слушал, чувствуя, что безразличие и бессилие покидают его. В глазах у Бравена темнело от нарастающего гнева. Если и осталось что-то святое в его душе, так это память об отце, герое этой проклятой войны, павшем в самом её начале. Теперь же этот мерзавец Шнитке нагло клеветал, оплёвывал светлую память о нём. Попросту смешивал с сортирной жижей имя Генриха фон Бравена.

- А вы не боитесь, герр бывший гауптщтурмфюррер, что я попросту доложу администрации о ваших нынешних откровениях? - взяв себя в руки, нарочито холодно и спокойно, осведомился Бравен.

- Да бросьте, гауптман! - усмехнулся в ответ Шнитке. - Ничего вы нашим русским тюремщикам не доложите. Вы не способны быть штинкером³⁸ . Порукой тому ваша честь дворянина! Верность ей вы уже не раз доказали. А привилегию не чураться грязи, уж оставьте нам, подлым простолюдинам.

Бравен попытался пристальнее вглядеться в лицо старшины. Однако, как ни старался, он так и не смог разглядеть его глаз за посверкивающими круглыми стекляшками пенсне.

Шнитке тем временем продолжал:

- Поймите же, Вальтер, русские просто не захотят вам верить! Им это не выгодно! Это забавно звучит, но перед вами кандидат в русские большевики. Причём наш звероподобный хозяин, майор Бабр, мой личный поручитель. Кроме того, документов, подтверждающих мою службу в офицерском чине в войсках СС, не существует. По крайней мере, здесь, в России. Я, Вальтер, отныне простой бывший оберфельдфебель интендантской службы. С вашего позволения, даже в боях не участвовал...

- Вот что, Шнитке! - стараясь оставаться спокойным, сделал над собой последнее усилие Бравен. - Я ваших дел знать не хочу. Просто оставьте меня и моих друзей в покое. Вы сами по себе, и мы тоже. Нашу роту бывших танкистов перевели в этот лагерь недавно, и мы не хотим проблем.

- Ну, это вряд ли! Старую истину "кто не с нами, тот против нас", никто не отменял! - заметил Шнитке и глумливо поинтересовался: - Кстати, как вы думаете, барон, что будет, если я сообщу конвоирам, что вы сынок Генриха фон Бравена? Того самого штурмбанфюрера, который в июле сорок первого командовал расстрелом семи тысяч русских военнопленных. Из пулемётов. Близ города Червены. В Лисьей балке.

Бравен хотел немедленно наброситься и придушить шантажиста. Прикончить этого мерзкого бледного лживого червя. Однако новая волна слабости заставила его опуститься на табурет. "А что, если этот мерзавец не врёт?" - содрогнувшись всей душой, подумал вдруг Вальтер.

- Нам не о чем говорить! Просто оставьте меня и моих людей в покое! - глухо произнёс он. Собрав последние силы, он начал подниматься, чтобы уйти.

- Как же, как же! Вы всегда нами брезговали! Чёртовы армейские чистоплюи! - продолжал звучать в голове ненавистный голос. - А у нас просто не имелось выбора! Летом сорок первого русские сдавались в плен десятками, сотнями тысяч. Мы были к такому не готовы. Пленных негде было содержать, нечем кормить. Местных украинцев мы просто отпускали по домам. Но русские! Их дома были далеко. Отпусти мы их с миром, и они наверняка начали бы убивать и грабить, просто чтобы выжить. Мы не могли позволить подрывать наши тылы, оставляя в живых тысячи потенциальных вредителей...

Шнитке встал, по-наполеоновски скрестил на груди руки и, глядя на Вальтера сверху вниз, продолжил:

- Впрочем, русские после Сталинграда первое время платили нашим солдатам той же монетой! Не мне вам рассказывать, Вальтер! Десятки тысяч немецких военнопленных бесславно погибли в русских лагерях от голода и болезней! - Он вдруг наклонился и зашептал в самое ухо Валтеру: - А вы, фон Бравен, можете гордиться! Я говорю сейчас серьёзно. Ваш отец, как и все мы, его подчинённые, был занят нужным и крайне полезным для германской нации делом. Объясните это русским. Возможно, они войдут в положение, поймут и простят вашего батюшку, а заодно и его отпрыска. И да! Непременно расскажите им про меня. Они вам обязательно поверят! Как же не поверить сыну такого благородного отца! Отпрыску штурмбанфюрера СС Генриха фон Бравена, командира зондер-батальона "Gespenst"³⁹ .

***

Вальтер очнулся в бараке в своей койке. Сюда его позаботились перенести товарищи по прежнему лагерю. О произошедшем в библиотеке он старался не думать. Бравен просто не знал, что ему теперь делать с этим новым знанием.

"Разве что удавиться ночью где-нибудь в дальнем укромном углу? Например, в лагерном сортире?" - обессиленно размышлял Вальтер в своей койке. Перед глазами маячила грязно-серая, дощато-занозистая стена барака.

Утром, на поверке рота Бравена не досчиталась троих: Курта, Александра и Отто. Самых близких друзей, которые не раз выручали Вальтера. Ребят вскоре нашли в дальней подсобке. Их окровавленные, истыканные заточками тела убийцы облили самогоном. На полу разбросали самодельные, рисованные от руки, игральные карты и мелкие советские купюры. Вальтер поймал на себе чей-то насмешливый взгляд. Неподалёку с красной повязкой на рукаве стоял сам старшина Шнитке. Со снисходительной улыбкой он в упор смотрел на Бравена.

"Я теперь просто обязан действовать! - с холодной, наполняющей сердце яростью, решил Вальтер. - Этот мерзавец свято верит в моё благородство?! Глупец! Как же он ошибается!"

Сразу после развода Вальтер подошёл к дежурному офицеру и попросил отвести его для срочного разговора к начальнику оперчасти.

***

В кабинете Сташевича удивлённого Бравена встретил сам начлагеря майор Бабр.

- Ну, рассказывай, что там у вас стряслось? - прищурил глаза сидевший за столом майор.

- Прошу извинить, гражданин майор, но я хотел бы говорить с капитаном Сташевичем, - с нарушающей всякую субординацию наглостью заявил Вальтер.

Тем не менее Бабр отреагировал на удивление спокойно.

- Капитан Сташевич сегодня утром отбыл в командировку, - ответил начлагеря. - Если у вас что-то срочное, сообщите мне. Если же нет, ждите возвращения начальника оперчасти.

"До возвращения этого умного поляка-гауптмана я вряд ли доживу! - тут же решил для себя Бравен. - Выхода нет! Как ни глупо, но придётся откровенничать с этим покровителем Шнитке".

- Прошу запротоколировать мои показания! - начал Вальтер и без остановки продолжил. - Мой отец, штандартенфюрер СС Генрих фон Бравен, военный преступник! В сорок первом, находясь на территории юго-западной Украины, он командовал зондер-батальоном...

***

- Обо всём вышесказанном мне известно со слов военнопленного Вольдемара Шнитке, занимающего в данный момент должность главного старшины нашего лагеря. Кроме прочего, Шнитке упомянул, что он сам, будучи в звании шарфюрера СС и, находясь под началом моего отца, штандартенфюрера СС Генриха фон Бравена, неоднократно принимал активное участие в акциях зондер-батальона, направленных против мирного населения и военнопленных Красной армии. Речь шла об их массовом уничтожении. Позднее, по словам того же Вольдемара Шнитке, он в должности гауптштурмфюрера сам возглавил зондер-команду, занимавшуюся карательными операциями в тылу германских войск.

Монотонную, будто автоматическую речь Бравена тщательно протоколировал вызванный майором Бабром в кабинет опытный пожилой писарь.

Деловую атмосферу разрушил резкий стук. Дверь распахнулась, и в кабинет ввалился бледный, как смерть, Рогозин.

-Товарищ майор! Подследственный Гришаня скончался! Похоже, повесился! - хрипло доложил он.

Пущенная в голову Рогозина чернильница-непроливайка синей влагой оросила лицо Бравена. Цели она не достигла. Здоровая, но всё-таки левая рука Бабра его подвела.

- Алкатня херова! - проревел в адрес Рогозина начлагеря. - Я тебе что приказал? Начпрода днём и ночью охранять! Лично! А ты?! Пошли!

На ходу, у самой двери Бабр, кивнув на перепачканного чернилами Бравена, хмуро бросил конвойному:

- Этот пусть под каждым листом протокола распишется. После доставить его в Шизо, под усиленную охрану! И чтобы не так, как у этого...- кивнул он на зеленого лицом Рогозина. - И да! Старшину Шнитке сюда! В наручниках и под конвоем! Вернусь, лично допрошу! Выполнять!

У конвойного вытянулась физиономия. Последнее приказание его явно изумило...

***

В разгар рабочего дня по территории практически пустого лагеря трое конвойных вели Вальтера Бравена. Они шли по направлению к штрафному изолятору. Внезапно из-за угла ближнего барака появился человек. Бравен узнал его издалека. Узнал не по опущенному, затенённому козырьком фуражки лицу, а по долговязой фигуре и неизменному новенькому чёрному бушлату с красной повязкой активиста на рукаве. Старший конвоя, кряжистый рябой сержант тоже узнал его.

- О, товарищ Шнитке! На ловца и зверь! - пробормотал сержант и направился к старшине военнопленных. - Этого в Шизо. - Кивнув на Бравена, бросил он конвоирам.

Подойдя к Шнитке, рябой сержант принялся что-то ему объяснять. При этом в фигуре и жестах начальника конвоя явно прослеживалась какая-то виноватость. Шнитке качал головой, и казалось, внимательно слушал охранника. Вдруг он бесцеремонно отодвинул его и быстро, почти бегом, направился к распахнутым воротам Шизо.

"К начальнику лагеря, к покровителю своему торопится! - догадался Вальтер. - Зря! Поздно!"

***

Вальтер со своими конвоирами миновал КП и уже входил в коридор штрафного изолятора, когда из дальнего его конца один за другим донеслись три приглушённых хлопка.

"Ого! А ведь это из моего тёзки палят! Из Вальтера! - автоматически констатировал Бравен.

Уже через секунды низким пароходным гудком взревела тревожная сирена. Охранники без рассуждений подхватили Вальтера под руки и бегом, тяжко топая сапогами, повлекли его вперёд. Справа, возле самого коридорного тупика замаячила открытая дверь камеры. Неуклюже толкаясь в узком проёме, они втроем ввалились внутрь. В нос Вальтеру остро саданула знакомая вонь пороховой пистолетной гари.

Открывшаяся картина весьма озадачила ворвавшуюся троицу. Посреди камеры в нелепой позе, с разведёнными в стороны руками стоял майор Бабр. На полу, привалившись спиной к стене, сидел давешний рябой сержант. Бордовые оспины резко выделялись на его бледном, растерянном лице. Расстёгнутая пистолетная кобура на поясе сиротливо зияла пустотой. Правой рукой сержант зажимал кровоточащую рану на левом предплечье. Но ещё удивительнее выглядела соседняя диспозиция. На заднем плане, у стены напротив, накрытый серым лагерным одеялом, лежал на тюремной койке покойник. Наружу торчали жёлтые голые ступни. Молодая перепуганная женщина в белом медицинском халате стояла перед этой койкой. Женщину, скрутив воротник халата и пережимая горло тканью, крепко удерживал левой рукой не кто иной, как Шнитке. В правой руке он сжимал отобранный у рябого старшины Вальтер. Пистолет до половины утопал в левом мягком бугорке женской груди.

"Даша Громова!" - с ужасом опознал женщину Бравен.

- Подумайте ещё раз, товарищ-щ майор! - нервно подергивая костистым подбородком, по-русски и почти без акцента шипел сквозь жёлтые зубы Шнитке. - Мой конец означает и ваш конец тоже! Вы рекомендовали в ряды сталинской компартии военного преступника, офицера СС и командира зондеркоманды! Нас с вами поставят рядом, у одной стенки! - с отчаянием смертника глумился над Бабром лагерный старшина.

- Заткнись, гнида! О пуле и не мечтай, тебя повесят! - перебивая речь своего недавнего протеже, глухо прорычал начлагеря. - Отпусти женщину! - продолжил Бабр, - или клянусь, мразь, я лично, собственными сапогами раздавлю твои поганые яйца!

Самодельное проволочное пенсне свалилось с длинного носа Шнитке и болталось теперь на чёрном шнурке под его подбородком.

- Но всё ещё можно уладить, товарищ майор! - игнорируя реплику Бабра, продолжил Шнитке. - Все присутствующие, за исключением нас свами, отсюда живыми не выйдут! Это я беру на себя. Соглашайтесь, пока не поздно!

- Ага, щас-с! Спешу и падаю! - огрызнулся Бабр. - Чтобы я, советский офицер, чекист, людей своих предал, перестрелять позволил, зад свой старый прикрывая! Да я лучше под трибунал пойду! А скажи-ка, гадина, за что ты фельдшерицу прежнюю с дитём порешил? - задал вдруг майор, обращаясь к Шнитке, непонятный для Вальтера вопрос.

- Она опознала меня! - дрогнувшим вдруг голосом ответил старшина. - Эта девка каким-то чудом выжила в сорок втором, после одной из акций украинской зондеркоманды под моим началом! Мы случайно столкнулись с ней в лазарете нос к носу, и я всё понял по её заметавшемуся взгляду! Необходимо было убрать её! Я собирался сделать это в наших общих интересах, майор! Но кто-то меня опередил! Когда я зашёл в дом, эта женщина лежала на полу, возле кровати своей дочери. Обе они были мертвы.

Отвлечённый разговором с Бабром Шнитке и сам не заметил, когда отвёл ствол пистолета от груди своей жертвы. Женщина немедленно воспользовалась этим и зубами вцепилась в руку немца. Грохнул выстрел. Пуля, пролетев над головой Бабра, ударилась в железный дверной косяк и рикошетом вернулась в грудь стрелявшему. Шнитке, словно боксёра, получившего нокаутирующий удар, отбросило назад. Дальнейшее происходило, будто в замедленном сне. Лагерный старшина в падении, уже с пробитым сердцем, начал судорожно нажимать на курок пистолета. Стоящий ближе других Вальтер бросился вперёд. Он обхватил Громову и весом своего тела увлёк её на пол, сам же взгромоздился сверху.

"Нечто подобное с нами уже происходило!" - с неуместной иронией успел подумать Бравен.

В следующую секунду, словно раскалённый на огне ружейный шомпол вошёл под его левую лопатку.

Часть четвёртая

"Этюд в таёжных тонах"

Глава первая

Дознание капитана Сташевича

(Продолжение)

Капитан, сидя за рулём, вёл по лесной дороге перегруженного "япончика". При этом он ощущал себя законченным идиотом! И всё потому, что пошёл на поводу у собственной интуиции. Впрочем, не только собственной! Когда Сташевич "для проведения полноценной патологоанатомической экспертизы" предложил майору Бабру перевезти тела Поплавских в криминальную лабораторию Иркутского УГРО, тот, покрутив пальцем у виска, посмотрел на него так красноречиво, что комментариев не потребовалось...

Тогда, плохо скрывая отчаяние, капитан вежливо задал своему начальнику один единственный вопрос. Звучал он примерно так:

- Скажите, товарищ майор, а какие-нибудь другие идеи, в плане вычисления и поимки настоящего, а не мнимого убийцы, в лице дурака Гришани, у нас с вами имеются?

Бабр хмуро пожевал толстыми губами и с усталым раздражением махнул рукой.

- Делай что хочешь, капитан! - коротко бросил он своему заместителю. - Препятствовать не буду. Ты в этом деле дознаватель!

Безумная идея везти трупы Поплавских на древнем японском грузовичке по лесным дорогам до Тайшета, а после сотни километров по железной дороге в Иркутск пришла в голову Сташевича неспроста. Частично в этом имелась и доля вины его жены Дарьи.

- Ну, Андрюш! Какой из меня патологоанатом? - сетовала Громова. - Я простой фельдшер. Хотя, как медик, - тут же противоречила она сама себе, - я совершенно уверено могу тебе заявить, что точную причину смерти Поплавских может установить только квалифицированный специалист! Почему-то, вопреки всем видимым фактам, я теперь совсем не уверена в том, что женщина и девочка умерли именно вследствие асфиксии. - Виновато вздохнув, Дарья развела руками и заключила: - Интуиция!

Удивительно, но тела Елены Поплавской и её дочери всё ещё не подверглись тлению. Они пожелтели и высохли, но трупного запаха от них не исходило. Наоборот, их тела источали лёгкий аромат сандалового дерева. Этот запах Сташевич прекрасно помнил из детства. Примерно так пахли одноименные французские духи его прабабушки. Пустой флакон из-под этого старинного парфюма он мальчишкой нашёл в старом сундуке на чердаке их дома.

"Поди, знай почему? - недоумевал Андрей. - Прямо святые мощи какие-то! Вот Даша тоже не знает! Может, тому виной местная таёжная песчаная почва с Гришаниным зельем вперемешку?"

Японец подскочил на очередной колдобине. На Сташевича из маленького кузова грузовичка остро пахнуло бензином.

- Какой же я идиот! Упрямый кретин! - принялся вновь ругать себя Сташевич. - Война больше года, как кончилась! У меня молодая жена! Маленький приёмный сын! Вот зачем я это затеял? А если поломка? Что я буду делать посреди таёжной глуши в компании с двумя трупами? Холера ясна!

Сташевич в сердцах врезал ладонями по огромной, цвета слоновой кости баранке "япончика" и вдруг поймал себя на том, что разговаривает сам с собой вслух и почему-то, по-польски.

Три надёжно привязанные бочки с запасным горючим глухо и тяжко ворочались в кузове. Там же, в двух дощатых ящиках, завёрнутые в пропитанные формалином простыни, ехали в Иркутск всё ещё "неупокоенные" мать и дочь Поплавские.

"А ведь это я виноват, что их до сих пор не похоронили!" - подумал Сташевич и поёжился.

Рядом с Андреем, на пассажирском сиденье, лежали в большом вещмешке важные вещдоки. Всё это добро тоже ехало в областной центр. Ценности - для сдачи на хранение, камея и трава - на исследование, тела женщины и девочки - на судмедэкспертизу...

***

Первую ночь пути Андрей решил переждать. Не ехать же в кромешной тьме по лесной дороге! Хилый свет фар старого грузовика плохая подмога. Капитан в сумерках свернул на небольшую поляну, точнее, на обугленную до земли пустошь. Совсем недавно огонь полностью уничтожил росший здесь кустарник. К счастью, разгоравшийся лесной пожар остановил нередкий по таёжной весне ливень. Посреди серой испепелённой стерни, между чёрных, рассыпающихся под ногой в прах корневищ, уже зеленели всходы новой юной травы, пробивались к свету и жизни первые стрелки-побеги новорождённых сосен.

К лесным ночёвкам Андрею было не привыкать. Вообще-то, бывалый разведчик-фронтовик мог переночевать где угодно. Тем не менее, на этот раз ночевать Сташевич решил в тесной кабине Бабровского "японца".

"Зачем усложнять себе жизнь без крайней необходимости?" - решил, немного поколебавшись, Сташевич.

И то правда! Какой-никакой комфорт и минимальную безопасность эта кабина ему обеспечивала. Андрею приходилось засыпать в самых немыслимых позах. Так что положение эмбриона, с задранными к брезентовому потолку кабины ногами, его вполне устроило. Тем более что под голову капитан положил мягкий мешок с вещдоками. Мягким этот мешок был потому, что кроме денег и золота хранил в себе четыре кило мутного "начпродовского" табака. Сташевичу на миг показалось, что через плотную ткань до него доносится слабый аромат сандала. По старой памяти засвербело в носу, захотелось с чувством чихнуть. Но капитан тут же унял воображение.

Засыпая, Сташевич подумал о своих "скорбных соседях". Его отделяла от них лишь тонкая металлическая перегородка кабины. Капитан испытал странное чувство. Ему вдруг стало ужасно жаль эти пустые телесные оболочки, сиротливо лежащие теперь в дощатых сосновых ящиках. Впрочем, капитан тут же отогнал забредшие в его усталую голову печальные мысли и спокойно уснул.

***

Непроглядная ночная тьма опустилась на Бирюсинскую тайгу. Плотные низкие облака закрыли неполную луну, оставив без ночного светила изрядную часть таёжного океана. Стоящий посреди выгоревшей лесной пустоши маленький зелёный грузовичок совершенно исчез, словно канул в густой, чернильного оттенка сумрак. Капитан Сташевич, задрав к брезентовому потолку длинные ноги, крепко спал в кабине и видел сон.

Андрей, как будто стоял в тени густых сосен и оттуда смотрел на залитую щедрым весенним солнцем лесную поляну. Там, по пояс в высокой, какой-то неземной, изумрудного оттенка траве бродили две молодые женщины. Одеты они были странно, в одинаковые длинные белоснежные, похожие на саваны, ночные рубашки. Женщины собирали огромные охапки алых и лиловых, смахивающих на гигантские маки, цветов. Приглядевшись, Андрей узнал этих собирательниц диких таёжных пионов, и... холодный озноб пробежал между его лопаток. Одной из них оказалась его жена, Даша Громова. Ну, а другой... Елена Поплавская.

"Как же так, ведь Лена умерла! - с нарастающим беспокойством подумал Сташевич. - Кстати, где Вадик? Не случилось бы чего плохого с малышом?"

Как бы в ответ на эту тревожную мысль откуда-то, с дальнего края поляны донёсся детский смех.

"Вадик снова играет с Машей! - догадался Андрей. - Мой приёмный сын играет с мёртвой девочкой!"

Кто-то подёргал Андрея сзади, за штанину. Капитан, продираясь сквозь нарастающий ужас, медленно, с усилием оглянулся. На него снизу вверх незрячими, затянутыми белесой плёнкой глазами смотрела маленькая девочка.

- Маша?!.. - едва шевеля сухим языком, выдавил из себя Сташевич.

- Дяденька Андрей! - пролепетали белые, бескровные детские губы. - Забери меня к себе. Я тоже хочу быть твоей дочкой!

Весеннее солнце померкло в небе, налетел резкий порывистый ветер. Стремительно набежали низкие чёрно-сизые облака. Вокруг стало сумрачно, почти темно. Девочка куда-то исчезла. Из лесной чащи шагнул навстречу Андрею смутный, облачённый в белое силуэт.

"Женщина!... Елена!..."

- Не отдам! У-у-ха-р-р! Свою дочь тебе не отдам! У-у-ха-р-р!

Призрак не говорил. Он рычал! Ревел низко, глухо и злобно, по-звериному...

Затряслась, закачалась от мощных нутряных ударов земля под ногами Сташевича. Зашумели в вышине, над его головой, негустые зелёные кроны гигантских корабельных сосен. Зашатались их стройные и голые, бесконечно-длинные, смолисто-чешуйчатые, светло-коричневые стволы.

"Таёжное землетрясение?! Разве такое бывает?!" - сквозь липкую вязь кошмара изумился капитан.

***

Андрей очнулся в тесной кабине грузовика. Несчастного "Курогане" трясло и раскачивало. Очередной страшный удар потряс машину.

- У-у-ха-р-р! У-у-ха-р-р! - донесся со стороны кузова знакомый злобный рёв.

"Медведь!" - с неуместно радостным, невероятным облегчением понял Сташевич.

Машину ещё раз подбросило и закачало. Андрея подкинуло на сиденье. Задняя стенка кабины со стороны кузова вспухла и вытаращилась на капитана металлическим, с полосками зелёной краски, безумным глазом циклопа... Сташевич выхватил из лежащей на водительском кресле кобуры увесистый ТТ и уже почти выстрелил в этот "глаз". Однако наработанный годами инстинкт не позволил ему нажать на курок.

"Бензин! Там сзади, в кузове бензин!" - красной сигнальной лампочкой вспыхнуло в голове капитана.

Сташевич поставил пистолет на предохранитель и принялся оглушительно барабанить ребристой рукояткой по вспухшему металлу перегородки.

- У-х-р-р! У-х-р-р! - послышалось уже с некоторого отдаления.

***

Радость от знакомства с наглым, забравшимся в кузов "Курагане" "хозяином тайги" у Андрея длилась недолго.

- Поплавские! - испуганно охнул капитан и, выхватив из бардачка трофейный немецкий фонарик, вывалился из кабины.

Подсвечивая себе круглым синим лучом, он с опаской заглянул в маленький кузов машины. В лицо пахнул острый запах формалина. К счастью, тела матери и дочери, покоящиеся в своих временных домовинах, медведь повредить не успел. Таёжному бродяге удалось лишь оторвать заднюю крышку от большего ящика.

До Тайшета двое мёртвых и один живой доехали уже без особых приключений. Оставив "Курагане" с грузом во дворе тайшетского районного ГУПВИ, Сташевич пошёл договариваться о перевозке на станцию. Начальник станции, обнаружив у Сташевича "наличие отсутствия" предписания на перевозку груза, просто послал его в голубые таёжные дали. Зато чумазые машинисты маневровых кукушек все, как один, оказались законченными пройдохами. Мужики прозрачно намекали, дескать, "беспаспортный" груз вместе с сопровождающим пристроить до Иркутска на один из множества гружённых лесом товарняков вполне возможно. "А почему нет?" Нужно только "это самое"...

"Этим самым" оказалась вполне круглая сумма в три тысячи рублей. Сташевич, похвалив себя за предусмотрительность, тут же отсчитал пожилому посреднику-машинисту, прихваченное из дома, своё родное, личное двухмесячное капитанское денежное довольствие.

- Ты вот что, служивый! - напутствовал Андрея оборотистый машинист. - Ты со своим грузом будь после нуля часов сегодня на стрелке, у третьего пути. Там тебя Санька рябой на свой товарняк и подхватит. Токмо не опаздывай, паренёк, не к девкам в гости ехаешь!

Подполковник, начальник тайшетского ГУПВИ тоже нашёл нужным "вставить свои пять копеек", поучить премудростям жизни молодого и, как ему померещилось, "неопытного по жизни" офицера.

- "Ты, капитан прими мой полезный совет, - нахмурив густые брови на толстой физиономии, изрёк подполковник. - Ты парень ещё молодой, неопытный, тебе бывалый наставник нужен! Я Бабра, начальника твоего, очень даже уважаю, но что-то чудит он последнее время. Письмо его сопроводительное я прочитал, но ни черта, признаться, не понял. Какие-то мёртвые трупы, какая-то экспертиза?! Приключений он, что ли, ищет на свой старый майорский зад?! Я тебе, капитан, вот что посоветую. Доберёшься до Иркутска, зайди в областное отделение НГБ, попросись на приём к майору Сугробову и всё ему доложи. Так, мол, и так! Чудит, дескать, мой непосредственный начальник, майор Бабр. Странные приказы отдаёт, следователям из центра не доверяет"...

Ранним утром товарняк исправно доставил Сташевича и его скорбный груз в Иркутск. Хорошо ещё, что обстоятельный Андрей заранее, ещё в Тайшете, созвонился с начальством криминальной лаборатории Иркутского УГРО. Немало изумив последнее, Сташевич всё-таки сумел убедить иркутских ментов встретить его на станции и принять "в работу" тела Поплавских. В этом трудном деле помог вездесущий авторитет и влияние Бабра. Начальник иркутских сыскарей, милицейский полковник, оказался заядлым охотником. Он не раз и не два зимами гостил у Бабра в Бирюслаге. Вместе они бродили с ружьями по белой Бирюсинской тайге. Хаживали на прячущихся в снежных лунках глухарей и даже по медвежьим берлогам.

С каким же непередаваемым облегчением вздохнул Сташевич вослед старенькому, дребезжащему милицейскому фургончику, когда тот увозил от него в криминальную лабораторию эти проклятые осточертевшие ящики.

Отоспавшись в семиместном, тесном от коек, номере деревянной ведомственной милицейской гостиницы, Андрей первым делом направился к своему старому знакомцу, ювелиру Каплану. К этому колоритному старичку у капитана, как говорится, "накопился ряд вопросов".

Глава вторая.

Тайны ювелирного дома "Каплан и сын"

Старый ювелир оказался на месте. Каплан всё так же восседал за стеклянным окошечком, верхом на высоком винтовом стуле. Всё такой же махонький, субтильный и сгорбленный. Не оборачиваясь и не отрываясь от работы, он радостно поприветствовал гостя:

- А, товарищ капитан! Друг мой Анджей собственной персоной! Одну минутку, ясновельможный пан! Я уже заканчиваю...

Дед соскочил со стула, освободился от тяжело звякнувшего о стекло стола монокуляра и с сияющей физиономией поспешил навстречу Сташевичу. Каплан так искренне заключил его в свои стариковские объятья, что Андрей и сам поневоле растрогался.

- Вы голодны! Не отпирайтесь, Анджей, старого еврея не обмануть! - оживлённо болтал Каплан, накрывая стоящий в уголке помещения стол.

До этого он успел сбегать к двери и запереть скупку на ключ, не забыв повесить снаружи табличку-объявление: "технический перерыв".

Старик щедро накрыл стол, выложив для угощения дорого гостя всё, что нашлось в буфете: поллитровку казённой водки, круг говяжьей колбасы и даже миску солёных опят. Присутствовали также байкало-сибирские закуски, янтарный копчёный и добрый кусок бордового лосося. Венчал застолье килограмма на полтора пирог, заправленный начинкой из варёных яиц, щедро смешанных с аппетитной, сильно отдающей чесноком квашеной черемшой с громким названием "Лук победный".

- Да тут роте едоков впору угоститься! - смущённо заметил Андрей. - Даже совестно, в наше суровое послевоенное время и такое изобилие!

- Так на то мы и в Сибири! Добрая еда сначала радует глаз, а уже потом рот! - многозначительно воздев к потолку указующий перст, изрёк Каплан и наполнил водкой гранёные тускло-зелёные рюмки.

***

Андрей по прибытии в Иркутск первым делом избавился от Гришаниных ценностей, оформив как вещдоки, он сдал их в отделе УГРО. Правда, пресловутую "призрачную камею Поплавского" Сташевич умышленно придержал. Именно по поводу этой загадочной штуки он хотел подробно расспросить старика ювелира. Но главное, надо было аккуратно разузнать у Каплана о его загадочном помощнике Аристархе.

Как ни неприятно, но без известной доли вероломства в сыщицком деле не обойтись. В самый разгар застолья Сташевич собирался задать разомлевшему старику неожиданный, но сильно интересующий его по данной теме вопрос. Но капитан, похоже, забыл, с кем имеет дело. К его досаде и удивлению, Каплан опередил Андрея. Старый еврей начал эту "шахматную партию" первым.

- Скажите, Анджей. Если не секрет, а как поживает этот ваш подозреваемый? Кажется, Гришаня? - как бы непринуждённо поинтересовался Каплан.

- Да вроде здоров! - не нашёлся с более оригинальным ответом Сташевич.

- Вы думаете? - старик как-то неопределённо, с сомнением покачал головой. - При нашей последней встрече этот ваш Гришаня мне слишком здоровым не показался. Поверьте моему опыту, Анджей, люди в таком состоянии, как правило, быстро и плохо кончают...

Сташевич, оправившись от первого, неожиданного и ошеломляющего хода Каплана, решил перейти в контрнаступление.

- Лев Аронович! - начал он нарочито спокойно. - Я хотел бы встретиться и поговорить с вашим коллегой, помощником по скупке. Его зовут Аристарх.

- Как он выглядит? - чуть слышно, неожиданно севшим голосом поинтересовался Каплан.

Не поднимая глаз от стола, Лев Аронович извлёк откуда-то из пространства обширный, словно кухонное полотенце, и белый, как его сорочка, носовой платок. Погрузив в него крючковатый нос, он пару раз негромко и деликатно пошмыгал.

- Гришаня дал признательные показания! - начал "выкладывать карты на стол" Сташевич. - В ваше отсутствие он посетил скупку и пообщался с вашим помощником. Этот товарищ назвался Аристархом. Вот точная копия показаний Аполлинария Ефимовича Гришани.

Андрей достал объёмный блокнот из своего армейского, потёртой тёмно-коричневой кожи планшета и принялся вслух читать:

"Чернявый, темноглазый, бровастый. Башка с плешивенкой, нос большой с горбинкой. Уши острые сверху, как у филина. Он сказал, что заведующий скупкой Каплан приболел"...

- Достаточно, капитан! - тихо произнёс Каплан. - Аристарх погиб в сороковом году. Его убили бандиты. Здесь, в этой скупке. Примерно на том самом месте, где вы сейчас сидите. Можете считать меня выжившим из ума, но, похоже, что ваш несчастный Гришаня встречался здесь с моим покойным сыном...

***

Каплан попросил у Сташевича передать ему блокнот с показаниями Гришани, водрузил на нос очки и долгие четверть часа читал. Затем старик поднял на Андрея тёмные, наполненные болью глаза, и слабым голосом произнёс:

- Вам, Анджей, эти мои слова, конечно, кажутся бредовыми, но поверьте, случается и не такое! Ваш Гришаня действительно общался с моим Аристархом. Ошибка исключена! Поверьте старику, иногда в этой жизни происходят необъяснимые вещи!

- Отчего же? Можно обойтись и без мистики! - довольно спокойно не согласился со стариком Сташевич. - Гришаня наркоман. Причём он не признаётся в этом даже самому себе. Я не врач, тем более не специалист в подобных вопросах, но даже мои знания позволяют предположить, что у такого человека могут происходить спонтанные галлюцинации. Эти видения в его больном сознании смешались с действительными событиями. Теперь, основываясь на его показаниях, будет весьма нелегко отделить зёрна от плевел.

Каплан покачал головой и с сомнением возразил:

- Ваш наркоман, Анджей, поведал в своих показаниях о вещах, к которым никогда не имел ни малейшего отношения? Откуда ему стало известно о деталях, которые он никоим образом не мог знать? Мой Аристарх действительно был далеко не ангел. В нём бродила адская смесь алчности и авантюризма. Потому он и связался с бандитами, став в конце концов их жертвой! Кстати, по поводу этой мифической камеи. У меня на её счёт есть определённые догадки! Вы можете подробно описать эту вещь?

Сташевич, возможно с излишней торжественностью, выложил на стол несколько вещей. Среди них оказался кожаный, отдающий рыбным запахом кисет Гришани, а также потрёпанный фронтовой блокнот сержанта Поплавского с его рисунками. Андрей вытряхнул из кисета тяжёлый камешек камеи и протянул её Каплану.

Старик словно ждал этого. Он почти выхватил из рук Сташевича украшение и, кивнув на свой ювелирный монокуляр, осведомился:

- Вы позволите?

- Разумеется, Лев Аронович, - без колебаний согласился Сташевич. - Я ведь, собственно, для того и ехал в Иркутск. Профессиональная экспертиза, основа любого серьёзного следствия.

Каплан удовлетворённо кивнул, вставил в глаз монокуляр и, отвернувшись от Андрея, принялся рассматривать камею в лучах мощной лампы. От её ослепительного света у Сташевича заломило в глазах, и он предпочёл отвернуться.

Старик-ювелир рассматривал драгоценность недолго. Вскоре он выключил лампу, освободился от монокуляра и с печальной, несколько разочарованной усмешкой вернул камею Сташевичу.

- К сожалению, пан капитан вынужден вас огорчить! Это копия! - покачав головой, пояснил Каплан. - Превосходная работа моего лучшего ученика, Войцеха Поплавского. Васенька был прирождённым ювелиром, настоящим художником. Мой Аристраша, как ни горько это признавать, по сравнению с Васей был бездарем. И, кстати, всегда ему страшно завидовал. Что же касается этой вещи, то, как я уже сказал, это искусно выполненная по старинным гравюрам копия.

Бытует такая легенда. Дескать, печально известная графиня Батори, адской красоты дама, стремясь к вечной молодости, принимала ванны из крови невинных, замученных ею девушек. У неё на шее всегда висел некий медальон-камея, её собственный портрет, вырезанный неизвестным мастером. Изготовлена она была из редких самоцветов. По легенде, после смерти Батори её душа перешла именно в этот медальон. Говорят, что ему якобы достаточно принять в себя толику человеческого тепла, как дух кровавой аристократки, заключённый в этой камее, явится в виде призрака. Вот тогда не зевай, проси у призрака в награду за временную свободу богатство и долгую жизнь. Сказки, конечно, но многие верят. Безумные коллекционеры готовы выложить любые, такие же сумасшедшие, как и они деньги за эту "призрачную камею", буде она явится в природе!

Сташевич молча протянул Каплану фронтовой блокнот Поплавского. Старик бережно принял его и принялся осторожно перелистывать заполненные рисунками страницы.

- Как я понимаю, Анджей, это Васин альбом. Он попал вам в руки через Гришаню, - догадался старик. - А вот и эскиз с гравюры начала семнадцатого века. Тут даже есть подпись рукой Войцеха, "Неизвестный художник. "Призрачная камея" с профилем графини Елизаветы Батори". Без сомнения могу утверждать, мой ученик Поплавский вырезал свою копию именно с этого эскиза!

***

Покончив с экспертизой копии пресловутой "призрачной камеи", Сташевич отправился в Иркутское УГРО. Наконец-то он сможет избавиться от этой штуки. Оформить и сдать этот проклятый, принёсший столько несчастий предмет в камеру вещественных доказательств!

По пути к камере вещдоков его остановил высокий человек в очках. У мужчины было породистое лицо и ухоженая бородка-испаньолка.

- Простите, товарищ капитан? - осведомился бородач низким голосом. - Ваша фамилия Сташевич?

Андрей, вместо ответа, достал из кармана кителя и предъявил удостоверение.

- Ага! На ловца и зверь! - обрадовался человек. - А моя фамилия Лунеев. Я заведующий криминальной лабораторией Иркутского УГРО. Вот результаты по вашей травке. Там адская смесь из опиатов, ароматической сандаловой пыли и сырца гашиша. Знатная заправка для кальяна какого-нибудь законченного наркомана-магараджи. Где только вы, следаки, такие экзотические штуки берёте? Пещеры Алладина что ли, у вас там, "на земле"?

Андрей распрощался с Лунеевым и вдруг застыл посреди полутёмного коридора, как вкопанный.

"Как там арестованный начпрод в камере свой фокус "с вызовом призрака камеи" показывал?"

Капитан достал из кармана кителя всё ещё отдающий копчёным омулем кожаный кисет Гришани и вытряхнул на ладонь камею.

Миниатюрный овал резного камня всё ещё хранил тепло его тела, но Андрей решил подстраховаться. Он зажал камею в горсти. Капитан, даже, добавил тепла, подышав на камею через отверстие между сжатых ладоней. Между тем, с камеей ничего не происходило. Ни свечения, ни эфирного явления в воздухе мерцающего призрачного женского профиля.

"Ай да, Каплан! Ай да обаятельный честняга! Обманул-таки старичок пана капитана! - злобно размышлял Андрей, торопливо возвращаясь к скупке. - Это он подлинник на копию подменил! В тот самый момент, когда я от его слепящей лампы отвернулся".

Глава третья.

Тринадцатый участок

Скупка, конечно же, оказалась закрытой. Дело шло к вечеру, и Андрей, совсем уже пал духом. Ему теперь не оставалось ничего другого, как вернуться в свою ведомственную гостиницу-общежитие. Утром Сташевич собирался получить на руки результаты двух экспертиз. Первую, патологоанатомическую, по телам Поплавских. Вторую, химическую, по Гришаниному "табачку". После этого капитан мог возвращаться в Тайшет. А уже оттуда домой, в "Бирюслаг", к жене и сыну.

"Ищи его теперь, старого проходимца! - растеряно размышлял Андрей возле запертой железной двери скупки. - Зачем ему холодный Иркутск? Наверняка он уже на пути в более тёплые края, куда-нибудь в Сочи, или Сухуми! У дедушки в кармане вещь, стоящая многие миллионы, причём не рублей! Впрочем, чего теперь горевать? Не сдавать же самого себя признанием, что меня, как мальчишку, обвёл вокруг пальца старый мошенник. Оформлю ту камею, которая есть. Матка боска, как же погано-то на душе!"

- Вы, случайно, не Льва Ароновича ищите? - раздался за спиной Андрея мальчишеский голос.

Сташевич обернулся. На него смотрел курчавый и черноглазый, смуглый мальчишка лет тринадцати.

- Я его внук, - продолжил подросток. - Дедушка послал меня за вами! Он просил передать, что сейчас находится на городском кладбище. Сегодня годовщина смерти моего папы, Каплана Аристарха Львовича. Он похоронен на тринадцатом участке. Давайте я вас туда провожу. Дедушка так и сказал, как только возле ломбарда появится высокий светловолосый молодой человек в чине капитана, сразу веди его ко мне, на кладбище, к папиной могилке!

Сташевич, взволнованный неожиданным оборотом дела, едва успел следом за мальчишкой заскочить на подножку дребезжащего, лязгающего на путях трамвая. Новенький, "с иголочки", вагон резко благоухал свежей краской. Первую и единственную трамвайную линию запустили в Иркутске только что, в этом году.

- Кстати, меня зовут Арон, - стоя на подрагивающей площадке, протянул узкую ладонь парень. - Это мне так родители удружили! В честь прадеда. Вот теперь живу и горжусь. Простой советский человек, Арон Аристархович Каплан!

До кладбища с трамвайной остановки ещё долго пришлось добираться пешком.

- Я отца плохо помню, - рассказывал по пути Арон. - Когда он погиб, мне пять лет стукнуло. А через год уже и мамы не стало, болела она очень. Так что, меня дед воспитал. Да ничего, я не жалуюсь! Лев Аронович старик крепкий, не то, что я!

Парень, побледнев, внезапно остановился и зашёлся в надсадном сиплом кашле.

- Тебе чем-то помочь, Арон? - перепугался Сташевич. - Может, тебе в больницу надо?

Арон успокаивающе помахал рукой.

- Ничего, сейчас пройдёт! - бессильным после изматывающего приступа кашля голосом прошептал он. - Врачи руками разводят, диагностируют, как нетипичный случай. Кто считает, что эта моя штука похожа на астму, а кто на сердце грешит. Чего с них взять? Как говорит дед, провинциальная медицина. Я-то всем богам молюсь, чтобы дедушка Лёва протянул подольше, хотя бы до моего совершеннолетия. А то ведь загремлю в детдом, там уже точно загнусь!

В кладбищенские ворота Андрей и Арон входили уже в полной темноте. Старик-сторож недовольно проворчал им в спину:

- Ежели бы Лев Ароныч не попросили, я б ещё час назад территорию запер. И охота же людям по тёмному делу промеж могилок шастать. Я ворота щас запру от греха. Обратно пойдёте, стукните мне в окошко сторожки, я и отопру взад.

Фонарей на кладбище, похоже, отродясь не водилось. Вновь пригодился трофейный, со светофильтрами, карманный фонарик Сташевича. Сине-фиолетовым, маскировочным круглым лучом капитан освещал себе дорогу вдоль могильных оград. Идущий впереди Арон двигался уверенно. Он, похоже, ориентировался в полной темноте не хуже молодого кота.

- Пришли! Тринадцатый участок! - остановился Каплан младший. - Дед там, за соседней оградой возле отца на лавочке вас ждёт. - Показал он вперёд рукой. - Вы идите, товарищ капитан, а я здесь побуду, мне дед за вами к отцу сегодня идти не велел.

Лев Аронович в чёрной широкополой шляпе, облачённый в длиннополое и тоже чёрное кожаное пальто, неподвижно сидел на лавочке за оградой у могилы сына. Свежевыкрашенная ограда в фиолетово-синем луче фонарика Сташевича отливала в кромешной кладбищенской тьме яркой изумрудной зеленью. Каплан-старший, как и при первом их знакомстве, вновь показался Андрею странным, сказочным существом.

- Я вас ждал, пан капитан! Проходите сюда, Анджей! - вернул Андрея к действительности голос Каплана.

Бывалому фронтовику Сташевичу стало вдруг очень не по себе. Андрей прошёл через всякое, но, в этой, мягко говоря, особой обстановке он чувствовал себя не слишком уверенно.

- Простите, Анджей, что приходится играть у вас на нервах! - вновь нарушил молчание Каплан. - Поверьте, я и сам не сторонник дешёвых театральных эффектов... Тем не менее, сегодня иначе нельзя. Так что потерпите! Погасите, пожалуйста, вашу немецкую игрушку, пан капитан! - неожиданно попросил Лев Аронович.

В фонарике заела кнопка выключателя, Сташевичу пришлось повозиться. Свет жёлтого круглого луча случайно упал на надгробие. На серой шлифованной глади гранита мелькнула в маленькой овальной рамке небольшое фото. Профиль лысеющего чернявого мужчины с крупным горбатым носом. Андрею на миг показалось, что портрет недобро ему усмехается.

В наступившей непроглядной тьме вдруг разлилось зеленоватое фосфорическое свечение. Андрей увидел лицо старого Каплана. В этом неверном свете оно показалось ему безжизненным ликом покойника. И ещё Сташевич увидел раскрытую ладонь старика. В ней нереально крупным светляком мерцал овальной формы предмет.

"Камея графини Батори" - машинально констатировал капитан.

Каплан наклонился и положил светящееся украшение на надгробный камень сына. Как ни странно, оба изображения, и камея и фото Каплана-сына, оказались одного размера и формы. Мерцающие сияние будто передалось от одного портрета к другому, и вот они уже оба синхронно засветились во тьме. Неожиданно оба призрачных профиля отделились от надгробия и подобно лёгкому пуху поднялись в воздух. Вскоре они остановились и посверкивающими гигантскими светляками зависли прямо напротив лиц Каплана и Сташевича.

Андрей почувствовал какую-то младенческую, бессильную слабость, струйка пота побежала под гимнастёркой по позвоночнику. Тем временем, сближаясь, медленно, но верно, светящиеся лики начали сливаться в единое целое.

- Genug! Хватит! - злобно и решительно прошипел сквозь зубы Каплан-старший.

Старик наклонился. В его правой руке откуда-то возник маленький, но увесистый ювелирный молоток. Не разгибаясь, дед принялся сильно и размеренно бить этим молотком по надгробию сына. Да нет! Приглядевшись, Андрей увидел, что старик крушит именно камею. Мелкие брызги светящихся осколков летели в разные стороны.

Воздух вокруг завибрировал. Тонкий, неуловимый для человеческого уха ультразвук заполнил пространство. У Андрея заложило уши. Такое случается на чердаках заброшенных домов. Когда совсем рядом кричит, смертельно испуганная, запутавшаяся в густой паутине невидимая летучая мышь.

Сташевич подался вперёд и вытянул руку, намереваясь остановить уничтожающего ценную реликвию старика. В этот самый момент один из острых осколков камеи, отлетевших от молотка Каплана, глубоко вонзился в нежную кожу меж пальцев растопыренной кисти Андрея.

- Больно, чёрт! - прошипел капитан.

Со спасением народного достояния он явно припозднился...

***

- Астрохризолит, или Жемчужный Перидот, - игнорируя одышку, рассказывал на ходу Каплан.

Вся троица, старик ювелир, его внук и Сташевич, покинув старое иркутское кладбище, шли теперь по направлению к трамвайным путям.

- Так назывался редчайший минерал, из которого была вырезана камея Батори. - продолжил Лев Аронович. - Происхождение этого материала темно и загадочно. Есть гипотеза, что оно и вовсе неземное, поскольку позднее, когда наука позволила, исследователи обнаружили в этом минерале микровкрапления метеоритного железа. В настоящее время астрохризолит практически исчез для человечества. Следовательно, его количество было крайне ограниченным с самого начала. О каких-либо месторождениях этого минерала геологической науке практически неизвестно. Не исключено, что его источником был лишь один-единственный метеорит. К тому же и святая инквизиция постаралась. Жемчужный Перидот под страхом смерти и в любом виде подлежал уничтожению...

- Но это же чертовщина какая-то! - бурно возмущался Андрей. - Лев Аронович, а вы, случайно, не тайно практикующий иллюзионист? - Попытался Сташевич через шутку найти рациональное объяснение пережитому на кладбище. - Я видел до войны подобные фокусы в московском цирке. Скажите, месье Каплан, зачем вы меня морочите?

- Напротив, капитан! - с не меньшим темпераментом возразил Андрею старик ювелир - Именно с рациональной, нашей советской диалектической позиции я вам и пытаюсь всё прояснить. Клянусь своими великими соплеменниками, товарищами Марксом и Энгельсом! Так вот, именно за свои яркие фосфорические эффекты астрохрезолит в древности признавался сатанинским, демоническим камнем. Как я уже говорил, не только во времена графини Батори, но и позднее обладание им считалось страшным, богопротивным деянием. Оно равнялось злостному колдовству и сношению с самим сатаной. Этот "Камень демонов", как его ещё называли, подвергался уничтожению, дроблению в пыль и распылению на ветру, а хозяина, или хозяйку святая инквизиция очищала от такого вопиющего греха сожжением на костре.

- Так это вы в качестве святого инквизитора только что действовали на кладбище? - саркастически спросил старика Сташевич.

- Вы грубо льстите старому еврею! - усмехнувшись, скромно опустил глаза Лев Аронович. - Каплан-инквизитор - это слишком красиво! Эмоции! Что с ними поделать? Во мне говорил неизжитый гнев по отношению к моему покойному сыну. Аристарх был одержим сказками о камее Батори. Виноват же в этом был Вася Поплавский. Войцех был художником, романтиком, даже маньяком от искусства. Камея манила его, как мечта, как творческая идея. Он даже вырезал копию камеи Батори по старинным гравюрам. Из обычного светлого агата, разумеется. Этой копией, обманув вас, Анджей я и заменил подлинник. Поплавский видел в камее идеальный предмет искусства, источник вдохновения, если хотите. Может быть, поэтому, тогда, в Германской Силезии она сама приплыла к нему в руки. Можете считать меня сбрендившим на старости лет мистиком, но я думаю, что Поплавский, как новообретённый хозяин, не удовлетворил эту загадочную, обитающую в призрачной камее тёмную сущность. Слишком уж он был романтичен и чист душой. Поэтому, погубив Василия, а заодно и этого вашего мелкого жулика Гришаню, призрачная камея устремилась к новому, более подходящему ей обладателю, моему сыну. Неважно, живому, или мёртвому...

Сташевич искоса взглянул на ударившегося в мистику старика. Выражение плохо скрытого раздражения невольно отразилось на его лице.

- Охо-хо! Простите меня, товарищ капитан! - спохватился Каплан старший. - Забудьте и не слушайте бредни старого маразматика! Всё и всегда можно объяснить рационально и прозаично. Банальная психиатрия! Мания Поплавского в искажённом виде передалась Аристарху. А мой бедный парень был так легко внушаем, так жаждал богатства и всех недоступных ему земных благ! Это его и сгубило! Да, но 'E pur si muove!" Согласитесь, Анджей, что в нашей жизни есть хоть и небольшое, но вполне себе тёплое местечко для мистики. Смотрите, сколько смертей вокруг этого демонического украшения. Мой сын, вся семья Поплавских, даже этот несчастный болтун, наркоман Гришаня... Ну вот, ничего не могу с собой поделать, опять сбиваюсь на сказки! - плачущим голосом заключил старик.

- Позвольте, Лев Аронович! - возразил удивилённый Сташевич. - Гришаня жив и даёт подробные признательные показания! Кроме того, откуда вам точно известно, что Гришаня наркоман? До сих пор это было лишь моё предположение?

Каплан, словно не услышав этого замечания капитана, продолжил:

- Так вот, Анджей. На фронте Гришаня много общался с Василием. Скорее всего, от него он заразился этой, "камейной" манией. Как и мой Аристарх, Гришаня был необузданно алчен и сластолюбив. В чём-то с моим сыном они были родственные души! Кроме того, ваш маркитант, судя по всему, что-то слышал от Поплавского о моём сыне. Скорее всего, Войцех описывал Гришане внешность Аристарха, рассказывая о нём, как о своём близком приятеле. Позже, в больной наркотической голове этого несчастного лавочника всё перемешалось. Отсюда и его устойчивая галлюцинация, встреча в ломбарде с моим покойным сыном.

- Ты знаешь, дед?! - перебил вдруг старика Каплана Арон, который всё это время шёл чуть позади собеседников. - Я сейчас чувствую себя как никогда хорошо! Вот уже третий час пошёл, а у меня ни одного приступа кашля, ни даже одышки! - не скрывая восторга, заявил мальчишка.

***

Поздним утром невыспавшегося Андрея разбудил старик-вахтёр ведомственной гостиницы.

- Это вы, капитан Сташевич из "Бирюслага"? Пройдите немедля на проходную, вам из УГРО звонят, говорят срочно.

- Сташевич? Здравствуйте! Куда вы запропастились! - прозвучал в трубке знакомый, с лёгкой хрипотцой, мужской голос. - Это Лунеев. Начальник иркутской кримлаборатории, если забыли.

- Да, да! Конечно, я помню! - отчего-то разволновался Андрей.

- Так вот, капитан! Можете закрывать дело! - почти торжествующе заявил Лунеев. - Ваше двойное убийство, никакое не убийство!

- Это как?! - не найдя других слов, изумился Сташевич.

- А вот так! Повезло вам!- с неуместной радостью ответил Лунеев.- Впрочем, не по телефону. Подъезжайте к нам, встретимся в сквере и я вам всё расскажу!

Сташевич нашёл Лунеева на скамейке ближайшего к УГРО сквера. Тот с аппетитом жевал бутерброд, запивая его холодным чаем из бутылки.

- Вы знаете, кто у меня в патологоанатомах нынче обретается? - живо поинтересовался он у присевшего рядом с ним Андрея. - Не поверите! Один опытнейший столичный кардиохирург. Совсем недавно был осуждён. Какое-то там московское "дело врачей" сейчас раскручивается. Правда, до лагерей наш эскулап так и не доехал. Что поделать, ценный специалист! Поставил на ноги матушку одного нашего иркутского главнюка! В благодарность, вместо колючки, получил ссылку в наши края. Практиковать ему, если начальству не приспичит, нельзя, но к покойникам можно. Я его сам на работу принял и не пожалел. Причины смерти диагностирует, как орешки щёлкает. За два месяца ни одной ошибки. Проверяли его не раз, не придерёшься. Врач! Хирург, одно слово!

- Да не тяните же, товарищ Лунеев! Какой результат экспертизы? - быстро устав от словоохотливого собеседника, разозлился Сташевич.

- Извините! Разболтался, расслабился! Это такая редкость в нашем захолустье, общение с интеллигентным человеком! - спохватился Лунеев. - Причины смерти женщины и девочки практически идентичны. Это унаследованный врождённый порок сердца. Не буду мучить вас медицинскими терминами. Скажу лишь, что у матери порок был не так явственно выражен, как у дочери. Наши иркутские медики не смогли поставить правильный диагноз девочке. Мой патологоанатом сказал, что диагностировать такие сложные пороки и делать операции на сердце он начал только перед самым арестом у себя в клинике, в Москве, да и то без гарантии. Я читал материалы этого дела. Скорее всего, ночью у ребёнка случился сердечный припадок. Девочка умерла во сне. Утром мать обнаружила мёртвую дочь. Дальнейшее понятно, сильнейшее потрясение и выброс адреналина в кровь спровоцировали смертельный приступ и у неё. Хотя у матери болезнь не была так явно выражена, как у дочери, но... этого оказалось достаточно.

- Но как же картина удушья? - попытался возразить Сташевич. - "Синюшность кожных покровов" и прочее?

- Ничего странного! - возразил Лунеев. - Симптомы сердечной недостаточности дают ту же картину. Впрочем, я, строго говоря, тот ещё медик. Это всё со слов моего именитого трупореза...

Глава четвёртая.

Доктор Громова

Вальтер пришёл в себя от дикой, невыносимой боли. Он лежал на животе на чём-то ужасно жёстком, а в его спине, где-то вверху, под левой лопаткой невидимый садист резал, ворочал и кромсал его родное и, как оказалось, нежно любимое, живое мясо...

Не выдержав этой дикой пытки, Вальтер жалобно и протяжно застонал. Он попытался было пошевелиться, но обнаружил себя распятым. Руки и ноги Бравена оказались туго привязанными по всем четырём углам его жёсткого ложа.

- Потерпи, потерпи, голубчик! - по-русски произнёс знакомый женский голос.

- Даша?! - узнал этот голос Бравен.

Ещё бы ему не узнать!

- Я ведь не хирург и даже не совсем врач! - продолжила Громова. - Вот, дозы морфина не рассчитала. Боялась тебя, бедного, отравить!

Даша говорила глухо, невнятно, явно через марлевую повязку.

- Ну, да ничего, дорогой! Вот тебе ещё укольчик и мы продолжим! - почти ласково произнесла женщина.

Звякнуло стекло. Вальтер сквозь марево боли почувствовал лёгкий вход иглы в левое предплечье. Почти сразу же боль начала спешно сдавать позиции. По телу разлилось блаженное, ласковое тепло. И Бравен вдруг понял:

"Так вот оно какое, счастье!"

***

Дарья подошла к постели спящего Вальтера. Подрегулировав капельницу, она машинально поправила простыню. Даша только что провела первую в своей жизни операцию. Провела по жизненным показаниям. Делать этого она не имела никакого права. Однако жизнь диктует своё. Да и вообще, победителей не судят! В её распоряжении было двое санитаров из военнопленных. Оба они являлись военфельдшерами, коллегами Громовой. У этих немцев имелся весьма солидный медицинский фронтовой опыт. Тем не менее, приглашать их на операцию в качестве ассистентов Дарья не стала. Решила всё сделать в одиночку, на свой страх...

Поступила она так вполне сознательно. Критические замечания, да что там, просто ревниво-профессиональные взгляды коллег в этой ситуации ей бы сильно помешали, создали неуверенность в себе.

Сказать, что Даша гордилась теперь собой, всё равно, что не сказать ничего. Да Громову просто распирало от эйфории! К своему пациенту она чувствовала сейчас жалость, переходящую в... настоящую нежность. Ей страстно хотелось окружить его вниманием, заботой, сродни материнской. Не то чтобы Даша вдруг забыла о том, кто такой Вальтер Бравен. Тем более о том, что он сделал с ней тогда, в грязной деревенской бане на краю сгоревшей деревни. Да только эти "пустяки" из прошлого, эту досадную помеху для Дела Громова безотчётно, а может быть, и умышленно, задвинула в самый дальний уголок своего подсознания. Главным сейчас было не это, главным было великолепное открытие. Счастье от осознания того, что у неё есть призвание, Дело, для которого она рождена. Дарья теперь точно знала, была уверена на все сто: она будет настоящим врачом. Да что там, она им уже стала!

- Я доктор Громова! - громко и торжественно произнесла Даша и тут же, прикрыв рот рукой, тихонько, по-девичьи смущённо рассмеялась над собой.

***

Даша подошла к окну и осторожно, чтобы не разбудить пациента, приоткрыла его. В провонявшую карболкой палату лагерного лазарета ворвался прохладный, наполненный пряным хвойным ароматом тайги, воздух.

Воздух Великого Зелёного Океана.

Воздух Милосердия и Прощения.

Воздух Жизни, Воли и Радости.

Воздух Бескрайней Русской Сибири.

07.07.2017-го

1 Генерал-фельдмаршал фон Бок (1880-1945) -- командующий группы армий "Центр" при вторжении в СССР и наступлении на Москву осенью 1941-года.

2 Панцерваген -- Panzerwagen (нем.) --название бронеавтомобиля или лёгкого танка в разговорной форме.

3 "Лухс" (танк) --"Люкс" (нем. Luchs -- рысь; полное обозначение -- Panzerkampfwagen II AusfЭhrung L "Luchs") -- немецкий лёгкий танкВторой мировой войны, разработанный в 1940 -1942 годах фирмами "Daimler-Benz" и "MAN".

4 Нахтигаль(achtigall) (нем.)-- соловей.

5 Доватор Лев Михайлович (1903-1941) -- легендарный кавалерист времён начального этапа Великой отечественной войны. Генерал-майор. Руководил конными рейдами по немецким тылам при обороне Москвы и контрнаступлении зимой 1941-го года.

6 "СМЕРШ" - сокращение от "Смерть шпионам!" В 1943-45-м годах общее название контрразведывательных подразделений в СССР в армии и на флоте.

7 "Чёрная Маруся" - он же "чёрный воронок" (жаргон.). Автомобиль для перевозки арестованных в годы сталинских репрессий.

8 Ежов Николай Иванович (1895-1940) - нарком внутренних дел СССР в 1936-38-м годах. Один из главных организаторов массовых репрессий в СССР 37-38-го годов. Расстрелян в 1940-м году.

9 ГУПВИ - главное управление по делам военнопленных и интернированных.

10 Рандоль (бериллевая бронза, или "цыганское золото") - сплав меди и бериллия внешне почти неотличимый от золота.

11 "Остров доктора Моро" роман Герберта Уэллса

12 "Курогане" (Kurogane) - "Сталь" - многоцелевые полноприводные японские машины, грузовики и легковые. Лёгкие и компактные командирские Курогане-95 - первые джипы довоенной Японии, опередившие лучшие американские машины Виллис - MB (Willys) на несколько лет.

13 "Miasto Cherveny. Rodzina Poplawski. 1889." (польск.) - "Город Червены. Семейство Поплавских.1889."

14 ВКП (б) - Всесоюзная Коммунистическая Партия (большевиков). С 1952 года КПСС.

15 штурмбанфюрер СС - звание в войсках СС (ваффен СС), соответствующее майору сухопутных войск вермахта.

16 Фрайхерр (нем.) - обращение к барону, дословно свободный господин.

17 Хальт! (нем.) - Стой!

18 Аутопсия (мед. термин) - вскрытие трупа для патолого-анатомического и, или судебно-медицинского исследования последнего.

19 Комкор - командир корпуса

20 Ушкуйник - разбойник, убийца.

21 дамен унд херрен (нем.) Damen und Herren - дамы и госпола

22 ЧМТ (мед.) - черепно-мозговая травма.

23 МГБ РСФСР - Министерство гос. безопасности. Старик-ювелир запутался в бесконечных переименованиях и реорганизациях советских "компетентных" органов, ВЧК (1917 - 1922), ГПУ при НКВД РСФСР (1922-23), ОГПУ (1923-34), НКВД-НКГБ СССР (1934 - 43), НКГБ-НГБ СССР (1943-53), НКГБ-НГБ РСФСР (1941, 1943-53)

24 Jestem pewien, ?e zobaczymy si? ponownie (польск.) - Уверен, что мы ещё увидимся!

25 Угро - уголовный розыск

26 Советский червонец 1937-года имел хождение на территории СССР до начала ден. реформы 1947-года. Один червонец приравнивался к 10 сов. рублям.

27 "Пшек" - поляк, в русском языковом сленге имеет оскорбительно-пренебрежительный смысл.

28 Вервольф - немецкое ополчение, созданное для партизанских действий в тылу против Красной армии и союзнических войск 1945-году. Формировалось из стариков и подростков 14-16 лет. Реальной эффективности, за исключением нескольких десятков диверсий, не проявило.

29 "Рыжьё и камешки" (уголовно-криминальный сленг) - Золото и бриллианты, драгоценности, ювелирные изделия.

30 "Ксива" (криминальный сленг) - паспорт, документ.

31 Качалов В. И. - (1875-1948) народный артист СССР. Всесоюзно известный актёр МХТ.

32 Абстиненция (мед. термин) (abstinentia (лат.)-- воздержание) - абстинентный синдром, состояние. Ломка (жарг.) - группа симптомов возникающих при полном прекращении психоактивного (наркотического) вещества.

33 Аншлюс (нем.) - Присоединение Австрии к Германии в марте 1938-года.

34 Гауптшурмфюрер СС - офицерское звание в войсках СС, соответствующее званию гауптмана (капитана) Вермахта.

35 Обершарфюрер СС - унтер-офицерское звание в войсках СС, соответствующее званию фельдфебеля (унтер-офицера) в пехотных частях Вермахта.

36 Штурмбанфюрер СС -- офицерское звание в СС соответствовало майору Вермахта

37 Шарфюрер СС - воинское звание в войсках СС, примерно соответствовало званию фельдфебеля в Вермахте

38 Штинкер (нем. сленг) - доносчик, стукач.

39 "Gespenst" (нем.) -- "Призрак"

40 Асфиксия (мед.) - удушье.

ГУПВИ - главное управление по делам военнопленных и интернированных.

Genug! (идиш.) - Генуг! - Хватит! Достаточно!

"E pur si muove!" (итал.) - И всё-таки она вертится!

Комментарии: 3, последний от 24/10/2018. © Copyright Каппа Обновлено: 23/10/2018. 215k. Статистика. Повесть: Детектив	Ваша оценка:

Все вопросы и предложения по работе журнала присылайте Петриенко Павлу.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"
Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"

Каппа: другие произведения.

Этюд в таежных тонах