Стол для регистрации участников Скандинавской конференции вынесли наспех из какой-то аудитории, и сидевшая за ним девушка от нечего делать читала надписи, авторство которых следовало, без сомнений, приписать скучавшим на парах студентам. Среди надписей попадались интересные, но редко, в основном же стол был исписан обычной похабщиной. Она зевнула. Регистрация подходила к концу, и уже минут двадцать к ней никто не подходил. Тут же, словно услышав её мысли, зашумел лифт. Она несколько приободрилась. В это время, в самом конце июля, второй гуманитарный корпус МГУ был пуст, и девушка почти со стопроцентной уверенностью была готова предположить, что увидит очередного участника конференции.
Интуиция её не подвела. Створки лифта плавно раздвинулись, выпустив невысокого полного мужчину с торчащими в стороны усами. На нём был один из тех костюмов, которые носит каждый второй преподаватель российского вуза, и девушка уже хотела повесить на него ярлычок "типичный доцент", но неожиданно хитрый взгляд из-под густых бровей заставил её усомниться в своём первом впечатлении.
- Здравствуйте, - она улыбнулась так же, как и всем другим участникам. - Вы на конференцию?
Мужчина расплылся в ответной улыбке.
- Здравствуйте, - слегка хриплым голосом ответил он. - Да. Меня зовут Эйнар Пюльзю.
Девушка протянула анкету участника. Она думала, что знает всех более-менее известных скандинавистов, но это имя - к тому же такое странное - было ей незнакомо. Мужчина присел за стол и вскоре вернул ей полностью исписанный листок.
- Так вы лингвист! - понимающе воскликнула она, бросив взгляд на его ответы. - А я-то думала, почему никогда не встречалась с вашими работами.
Пюльзю коротко посмеялся и потом спросил, не регистрировался ли некто Тодор Димитров из Болгарии. Девушка сразу закивала, даже не посмотрев в список участников; было видно, что болгарский учёный произвёл на неё сильное впечатление.
В конференц-зале большая часть мест была уже занята, и Пюльзю долго не мог понять, где сидит его друг. В конце концов первым увидел его сам Димитров. Его энергично машущая рука возникла над самым первым рядом, и Пюльзю пришлось преодолеть не один десяток учёных ног, чтобы добраться до него.
С Димитровым он познакомился при весьма любопытных обстоятельствах. Два года назад его пригласили в Софию на конференцию, посвящённую ранней южнославянской литературной традиции. Пюльзю вышел с докладом - и к жуткому удивлению всех присутствующих стал читать его на древнеболгарском языке. Когда он закончил и поднял глаза на зал, его встретили непонимающие и озадаченные лица, и лишь один участник из присутствующих встал, чтобы задать свои вопросы. Нужно ли говорить, что сделал он это тоже по-древнеболгарски? Это и был Тодор Димитров. С того времени они сдружились, постоянно поддерживали связь, и этим летом, всего несколько недель назад, Пюльзю с женой и дочерьми ездил к нему гостить в Варну. Димитров был настолько красив, что так и не смог жениться, однако в приезд семейства Пюльзю у него гостила девочка, которую он всё время называл "дъщеря". Эта "дъщеря" быстро сдружилась с двумя своими русскими сверстницами, и они целыми днями не вылезали из моря, а по вечерам пропадали на местных танцах и, вернувшись, всё тихонько шушукали в уголке.
Димитров сел перед самым президиумом, чтобы лучше слышать вступительные доклады. Сейчас он в их преддверии рассказывал, иногда перемежая русскую речь болгарскими словами, что конференцию разделили на шесть секций, и их секция, посвящённая Средневековью, оказалась самой маленькой, потому что половина из участников не смогла приехать. Сегодня же состоится объединённое заседание секций, на котором будут зачитаны самые общие доклады. Пюльзю нашёл сегодняшние темы в программе конференции, тихо ужаснулся и попытался утянуть Димитрова из зала. Димитров не соглашался, ему хотелось послушать доклады, но после первого же выступления, в котором некий посол долго и нудно рассуждал о будущих перспективах международного сотрудничества в Европе, он был вынужден признать свою неправоту. Они тихо покинули конференцию и провели остаток дня в ресторане своей гостиницы, привлекая внимание местных пижонов горячим обсуждением разницы между праславянскими диалектами.
На следующее утро Пюльзю с Димитровым имели неосторожность спуститься в московское метро. Уже с лесенок эскалатора они увидели живое человеческое море, грозно волнующееся в ожидании очередного поезда. Пюльзю испытал сильное желание вернуться наверх и поехать автобусом, но свою слабость перед товарищем решил не показывать. Болгарин был удивлён не меньше его.
- Такое у нас в Варне стали бы показывать туристам за деньги, - проворчал он, уворачиваясь от очередного локтя спешащего на работу москвича. Пюльзю лишь пожал плечами.
- В этом вся прелесть больших городов, - он услышал шум приближающегося поезда и добавил. - Сейчас начнётся бесплатное представление.
В вагоне Пюльзю очень порадовался, что они поселились всего в двух станциях от МГУ. Такого близкого контакта с людьми он не чувствовал со времени последней ночи с женой. Его друг, судя по лицу, испытывал похожие ощущения. Голос, объявивший остановку "Университет", они восприняли с такой нежной радостью, словно он пообещал им внеочередную докторскую степень, и выбравшись на поверхность, пообещали друг другу воспользоваться назавтра наземным транспортом.
Аудитория, в которой проводилась их секция, представляла собой разительный контраст с метро. В огромном помещении затерялись от силы полтора десятка человек. Оказалось, что в первый день выступали одни приезжие, поэтому почти никто из москвичей решил не идти на утреннее заседание.
- Такие конференции, - прошептал Пюльзю на ухо Димитрову, когда они садились, - нужно проводить в каком-нибудь медвежьем углу, чтобы участникам было некуда деться. Только так их можно удержать в зале заседаний.
Димитров согласно кивнул, но от ответной реплики его отвлёк вошедший руководитель их секции. Им был назначен профессор Катышев, чья научная карьера началась ещё при Хрущёве и расцвела в самые застойные годы Брежнева. При всём этом, насколько было известно Пюльзю, на компромисс с властью он никогда не шёл и своей музой не торговал. Редкое явление для того времени, подумал Пюльзю. Хотя у историка средневековой Исландии, каким являлся Катышев, шансов на академическую независимость всегда было больше, чем у любого из его коллег, изучавших российскую историю того же - да и любого другого - периода.
Сейчас Катышев был тоже недоволен количеством участников. Он хмуро поглядывал на часы, потом переводил взгляд на дверь, потом смотрел на названия сегодняшних докладов, снова смотрел на часы - и так несколько раз. Пюльзю для интереса начал считать, сколько раз повторится этот цикл. Счётчик был на отметке десять, когда Катышев встал и предложил всё-таки начать работу секции. Первые доклады делали аспиранты, что не очень заинтересовало Пюльзю. Он вполуха прислушивался к их выступлениям, что-то отмечал в блокноте, но гораздо интереснее ему было разглядывать собравшихся в зале историков. Почти всех присутствующих он знал заочно, по статьям и дискуссиям на страницах исторических журналов, но лично был знаком только с двумя из них. Александр Семёнович Побегалов в прошлом году был руководителем дипломной комиссии в его университете, и Пюльзю запомнил его как резкого и придирчивого историка. Несомненно, большинство его претензий к дипломникам были по делу, но тон, которым он всё это подавал, довёл до истерики не одну студентку. Из его знакомых в зале также присутствовала его коллега по университету, Анна Александровна Осипова, преподававшая на соседней кафедре.
Первый час пролетел в вялотекущем обсуждении аспирантских докладов. Димитров, жаждущий свежей крови, иногда начинал обширную критику, но Катышев каждый раз его останавливал. Однако после третьего доклада руководитель секции вышел узнать, готов ли их завтрак. Димитров не преминул этим воспользоваться и начал изводить докладчика вопросами. Тот изо всех сил отдувался, но последние комментарии Димитрова отправили его в нокаут. Когда его мучитель наконец сел, отпустив взмокшего аспиранта, Пюльзю легонько толкнул его локтем в бок.
- Полегче, - прошептал он болгарину, - если ты будешь прения по каждому докладу затягивать на полчаса, ни к какому завтраку мы не успеем.
Вместо ответа Димитров похлопал его по выпирающему животу, который Пюльзю попытался машинально втянуть - и потерпел полную неудачу. Он надулся и в который раз пообещал себе купить абонемент в спортзал, но через несколько минут забыл об этом и начал так горячо обсуждать что-то с Димитровым, что руководитель секции, уже вернувшийся из университетской столовой, был вынужден попросить их вести себя потише. Потом доклад закончился, и Катышев объявил, что завтрак готов и можно сделать перерыв.
Небольшая делегация медиевистов уместилась всего на двух столах между историками Нового времени и экономистами. Дальний стол оккупировали аспиранты, на фоне которых резко выделялась авторитетная фигура Катышева, за второй сели остальные историки и затесавшийся в их среду Пюльзю. Помимо него и Димитрова здесь были уже упомянутые Побегалов и петрозаводчанка Осипова, а также питерские медиевисты Падалко и Ганев, первый худой и высокий, второй полный и маленький, историк из Архангельска Немов, который в основном специализировался по Новой истории Западной Европы, и его коллега из Томска, сердитый на вид мужчина с нерусской фамилией Жюрит. Между ними, как между любыми учёными в замкнутом пространстве, разгорелся спор по одной из практически неразрешимых и оттого вечных научных проблем. Речь шла об эксперименте в истории.
- Это было доказано сотни раз, - горячился Побегалов, и от этого складки у него на лбу превращались в глубокие каналы, которым позавидовал бы иной марсианин. - Поскольку история не может потрогать свой предмет, поскольку то, что мы изучаем, уже безвозвратно ушло, а нам доступны только следы прошлого - о каком эксперименте мы можем говорить? Мы изучаем не-су-ще-ствующее!
От избытка эмоций последнее слово он даже произнёс по слогам. Его неожиданно горячо поддержал архангельский историк.
- Плюс мы находимся внутри предмета нашего изучения, - Немов схватил салфетку и ручкой начал выводить на ней круг. Все с любопытством разглядывали рождающуюся на их глазах иллюстрацию, - внутри общества!
В самой середине круга он схематично изобразил человека.
- Историк находится здесь, - ручка для большей убедительности упёрлась в фигурку, - и поэтому он не может стать таким посторонним наблюдателем, как, например, физик, - и Немов на второй салфетке нарисовал такой же, как первый, круг, но на сей раз человек оказался за его границами.
- В естественных науках исследователь находится в положении наблюдателя, в истории же мы не можем подойти столь отстранённо к прошлому. Это наше прошлое, и мы его сопереживаем, - и он подчеркнул слог "со".
Жюрит хотел прервать его для какого-то замечания, но Немов быстро сказал, что уже заканчивает свою мысль.
- Так вот. Физик находится вне своего объекта, и он беспристрастен. Мы - внутри, и мы обречены давать оценки. Поэтому любой эксперимент будет необъективен.
Жюрит скептически качал головой с самого начала этой речи.
- Извините, Володя, но вы всего лишь пересказали нам вузовский учебник Могильницкого, - безапелляционно возразил он. - Ну и что из того, что историк изучает общество? Разве в самопознании нет места эксперименту? Если мы в точности воссоздадим обстановку какого-либо события, поместим в него людей с похожей психологией - разве их поведение не расскажет нам многое об этом историческом событии?
- В этом и заключается вся проблема, - мягко вступил в спор Пюльзю. - Психология человека нашего времени настолько непохожа на психологию человека века пятнадцатого, что результаты подобного опыта будут близки к нулю. Однако предлагаю нам всё-таки обратить внимание на то, ради чего мы сделали перерыв.
Он имел в виду стоящий в центре стола поднос с кофе и лёгкими закусками. В пылу спора историки забыли про него, и сейчас, когда их руки потянулись к пластмассовым одноразовым чашкам, они едва почувствовали тепло.
Жюрит протянул ему сахарницу, из которой болгарин осторожно подцепил щипчиками два куска рафинада.
- Спасибо, - вежливо поблагодарил он.
- И ещё одно замечание, - добавил вдруг Побегалов, сделав большой глоток кофе. - Идея эксперимента в истории порочна ещё потому, что...
Вкус кофе озадачил его, он внимательно посмотрел на чашку, как будто на ней был написан рецепт, потом сделал ещё один маленький глоток и отставил её в сторону.
- У вас нормальный кофе? - недоумённо спросил он. - У меня с каким-то странным привкусом.
Все осторожно попробовали кофе из своих чашек, но ни у кого его вкус нареканий не вызвал. Побегалов взял другую чашку и продолжил.
- Так вот, эта идея....
Вдруг раздался глухой стук удара пластмассы о пластмассу. Чашка выпала из рук Побегалова, и капли кофе обрызгали всех, кто сидел за столом. Историк побледнел, схватился за шею, привстал - и упал сам, опрокидывая стулья. Все вскочили с мест, несколько женщин закричали, кто-то начал судорожно набирать номер "Скорой". Пюльзю лихорадочно пытался вспомнить, что он знает о сердечных приступах, но в голову лезло лишь странное слово "нитроглицерин". Побегалов лежал, не двигаясь, на спине, его глаза бессмысленно смотрели в потолок, и тогда Пюльзю опустился рядом с ним на колени. Он знал, что нужно попытаться сделать искусственное дыхание и массаж сердца, но как, представлял себе смутно. Тем не менее он начал неуверенно надавливать историку на грудь, потом Димитров протянул ему салфетку - он прикрыл ей рот Побегалова и стал отчаянно дуть, надеясь, что это и было искусственным дыханием. В голове настойчиво вертелась мысль, что он, наверно, идиотски смотрится со стороны, но никто не хотел занять его место, и Пюльзю, не надеясь на результат, продолжал то массаж сердца, то искусственное дыхание - пока остекленевшие глаза историка не подсказали ему всю бесполезность его попыток.
Вечером Пюльзю и Димитров сидели в комнате у болгарина и уныло изучали книжку с тезисами докладов конференции. Приуныть было отчего. Побегалов был отравлен. Врачи "Скорой" сразу же вызвали милицию, и весь день соседей Побегалова по столику допрашивали следователи, цепляясь к каждой, даже самой мелкой детали. Ближе к вечеру их отпустили, взяв со всех подписку о невыезде. И всё же это было хоть и основной, но не единственной причиной мрачного настроения учёных.
- Я бы поставил на первый доклад, - нарушив тишину, угрюмо выдавил из себя Димитров. - Мне его автор сразу не понравился.
Проблему усугубляла тематика докладов. Тот, про который говорил болгарин, назывался "Отравитель в средневековой Дании: реальность или литературный вымысел?", и его автором был Жюрит. Ненамного по подозрительности уступали ему доклады питерских историков. Ганев писал о роли пыток в средневековом шведском правосудии, а его земляк Падалко - о "трупной лирике" южных датских земель. Остальные доклады были более традиционными.
- Милиция наверняка подумала то же самое, - ответил ему Пюльзю. - Кстати, Жюрит должен был выступать сразу же после завтрака.
- Слишком много совпадений, - пробурчал Димитров, - чтобы это оказалось правдой. Отравить человека - и тут же сделать об этом доклад... Фу.
- Более вероятно, что его доклад просто использовали как прикрытие, - задумчиво ответил ему Пюльзю и замолчал. Димитров ещё несколько минут переворачивал страницы тезисов, потом откинул книжку в сторону и потребовал:
- Предлагаю спуститься в столовую. Мы целый день не ели. Я прогладался.
- Проголодался, - машинально поправил его Пюльзю. - Пошли, обсудим всё там.
В столовой Пюльзю так ушёл в свои размышления, что не среагировал на вопросительный взгляд официанта, и тогда Димитров заказал им на двоих по салату, жаркому и пиву, справедливо рассудив, что в таком задумчивом состоянии его друг съест всё, что ему подсунут.
- Бессмыслица, - вдруг вернулся в реальный мир Пюльзю. - Он не мог знать, кто из какой чашки будет пить. Получается полная ерунда. Кто угодно мог отравиться. Хотя... Какую чашку ты взял, Тодор?
Димитров попытался вспомнить.
- Да я не выбирал специально, - пожал он плечами. - Взял ту, что стояла ближе всего.
- Я тоже, - кивнул Пюльзю. - Не думаю, чтобы кто-то тянулся к самой дальней. Получается, что убийца понял, кто из какой чашки будет пить лишь после того, как мы все расселись. Соответственно, яд подсыпали, когда мы сидели. А ближе всех к подносу сидели сам Побегалов и...
- Жюрит, - мрачно добавил Димитров.
- Чёрт, - выругался Пюльзю и снова задумался.
Официант принёс их заказ, и они начали без аппетита ковырять вилками в салате. В этот момент в столовую вошли питерские историки. Вдвоём они смотрелись, как Дон Кихот и Санчо Пансо. Димитров сразу замахал им рукой, чтобы они присоединялись к их столу, и те после недолгого раздумья приняли приглашение.
- Кошмар, - выдавил Ганев, рухнув на стул. - Угораздило же меня взять доклад по пыткам. Так, как этот следователь, надо мной не издевались даже на защите кандидатской.
- Миша, - обратился к нему Пюльзю, - или может ты, Слава, помнишь. Жюрит мог что-то подсыпать в кофе, когда мы сидели за столом?
- Не повезло человеку, - махнул своей длинной рукой Падалко. - Надо же так влипнуть. Точь-в-точь тема его доклада. Я лично не видел, чтобы он что-то подсыпал в кофе, но мы же постоянно отвлекались. В частности на рисунок Немова, по-моему, все смотрели, не отрываясь.
- Да, - подхватил Ганев. - Мы же вообще про кофе забыли, пока вы нам не напомнили.
Подошёл официант, и принял заказ вновь подошедших историков. Пюльзю тем временем сосредоточенно жевал особенно большой кусок говядины, который он выловил из жаркого, и параллельно размышлял. Позиции Жюрита были действительно очень неустойчивыми.
- Интересно, - медленно начал он. - Наш друг Жюрит ведь очень известен своей идеей о возможности эксперимента в исторической науке. Они с Побегаловым, насколько я знаю, ругаются по этому вопросу уже лет пятнадцать во всех журналах и на всех конференциях. И ведь нашей доблестной милиции хватит здравого смысла принять то, что произошло за завтраком, за попытку этот эксперимент провести. Мы ведь все сообщили им детали нашего последнего спора?
Ответить ему никто не успел, так как в столовую вошёл предмет их разговора. Увидев собравшихся за одним из столиков коллег, Жюрит на какое-то мгновение замер, но потом решительным шагом пошёл к ним. Когда он приблизился, то Пюльзю заметил, что Жюрит был бледен и заметно пьян.
- Привет собратьям историкам и единственному лингвисту в их компании, - ухмыльнулся он. - Я присоединюсь к вам, если вы не против, - добавил он, не дождавшись приглашения.
Поскольку столик был рассчитан всего на четыре места, Жюрит взял стул, стоявший за пустым соседним столиком, и поставил его между Ганевым и Падалко. Те невольно от него отшатнулись, что не могло не укрыться даже от его пьяного взора.
- У вас слишком богатое воображение, - сообщил он, повернувшись к Падалко. - Я не прокажённый, как герои ваших стихотворений, и у меня по телу не идут трупные пятна. Мне всего лишь... не повезло.
- Вас подставили, - спокойно глядя ему в глаза, сказал Пюльзю.
Жюрит съёжился, как если бы температура в зале упала градусов на двадцать.
- Увы, - он вздохнул. - Кто-то дьявольски точно всё рассчитал. Следователь, который меня допрашивал, даже не стал ходить вокруг да около, а предложил мне сделать чистосердечное признание.
- У них есть серьёзные доказательства, - Пюльзю не сводил глаз с мрачного лица Жюрита. - Вы сидели рядом с подносом, на котором стоял кофе, и легко подсыпать яд в ту чашку, которая стояла ближе всего к Побегалову. Во время спора мы часто отвлекались, и у вас была возможность сделать это незаметно. Есть и мотив.
- Наш спор, - уныло вставил Жюрит.
- Именно. Безумный учёный решил перейти от теории к практике и проиллюстрировать свой доклад наглядным примером. Что вполне укладывается в рамки обыденных представлений. Многие люди считают, что все учёные немного ненормальные и некоторые вполне могут отравить за завтраком коллегу. Просто и логично, и что тут ещё думать?
- Вы правы, - признал Жюрит. Пюльзю никогда не думал, что человек может быть так бледен. - Меня можно обвинить и, возможно, даже признать виновным. Вот только есть одно "но". Вот уже лет двадцать скандинавистикой занимаются одни и те же люди У нас образовалось что-то вроде клана, со своими секретами, тайнами, обидами и оскорблениями. А у господина Побегалова был исключительный талант. Он умел любому наступить на его любимую мозоль. Не так ли, Михаил? - и он пьяно положил свою руку тому на плечо.
Ганев побледнел и сбросил с плеча руку. Пюльзю недоумевающе поднял брови, и Жюрит невесело рассмеялся.
- Он до сих пор вздрагивает, когда вспоминает Стокгольмскую конференцию.
- Что за конференция? - спросил Пюльзю.
- Крупная историческая конференция, проходившая восемь лет назад, - начал рассказывать Жюрит, несмотря на явное неудовольствие Ганева. - Миша выступал на ней с докладом - блестящим, нужно признать - и сорвал многочисленные аплодисменты. А потом встал Побегалов и сообщил, что в этом докладе нет ни единой мысли Ганева, а всё взято из дипломной работы одного студента, которую он, Побегалов, имел честь читать и рецензировать. Скандал был жуткий, и с тех пор упоминать о Мише за рубежом считается очень дурным тоном.
Ганев сидел, кусая губы, и старался ни на кого не смотреть.
- Вот видите, - Жюрит развёл руками. - Есть и ещё один подозреваемый. Между прочим, ваша землячка, Эйнар Робертович. Вы знаете, почему она столько лет не защищает докторскую?
Пюльзю задумался и понял, что не в состоянии ответить на этот вопрос.
- А ведь она пыталась, - продолжил Жюрит, - но получила от Побегалова такую рецензию на свою рукопись, что издательство сразу же отказалось от её публикации, и из-за этого нашей дорогой Анне Александровне пришлось отказываться от защиты.
Все молчали. Жюрит вздохнул и подвёл итоги своим рассуждениям.
- Я номер один, это понятно. Но как минимум ещё двое имели мотив отравить Побегалова.
Пюльзю взял бокал с пивом и откинулся на спинку своего стула. За столом воцарилось молчание. Все смотрели на него. Пюльзю был - не считая болгарина - единственным человеком со стороны, который в то же время слишком хорошо знал ситуацию. Человек внутри круга и человек снаружи круга объединились в его слегка полной фигуре, и историки подсознательно чувствовали, что если кто и сможет докопаться до правды, то это будет он.
- Скажите, Михаил, - он задумчиво смотрел сквозь Ганева, - когда вы в первый раз увидели список докладов?
Маленький историк нахмурился. Ответ был очевиден, и он не понял, зачем Пюльзю задал этот вопрос.
- Естественно, вчера днём, как и все другие, - пожал он плечами. - Когда регистрировался. Их же опубликовали только к самому началу конференции. Никто не мог знать чужую тему.
- Никто? Отлично, - кивнул ему Пюльзю. - Про Анну Александровну могу сказать то же самое. Мы с ней ехали в одном поезде и успели немного обсудить конференцию по дороге.
- А зачем это нужно знать? - недоумённо спросил Жюрит.
- Это довольно легко снимает с них подозрение, - усмехнулся Пюльзю.
- Как? - быстро спросил Ганев. Стало заметно, что угроза обвинения довольно тяжким грузом лежала на его сердце.
- Обстоятельства убийства, - начал объяснять Пюльзю, - таковы, что убийца должен был познакомиться с вашим, Иван, докладом.
Он имел в виду доклад Жюрита. Тот ничего не понял, в чём и признался. Пюльзю не успел открыть рот, как вместо него Жюриту ответил Димитров, до которого раньше других дошёл ход рассуждений Пюльзю.
- Убиец сделал так, чтобы всё подозрение падало на вас. Для этого нужно было знать тему вашего доклада.
- Или убийца должен был сам написать этот доклад, - резко посмотрел Пюльзю в глаза Жюрита. Тот уже морально перегорел, и сил сопротивляться у него не оставалось. Еле слышно он прошептал:
- Я был бы самым большим в мире глупцом, если бы сделал это так, чтобы подставить себя. И у меня действительно не было повода его убивать. Научный спор - это не повод, вы же меня понимаете?
Он умоляюще обвёл взором всех присутствующих. Его собеседники молчали. Жюрит махнул рукой, поднялся со стула и вышел, шаркая ногами по каменному полу ресторана.
Утром Пюльзю куда-то звонил и о чём-то разговаривал с неким Тимуром. Димитров понял, что тот обещал перезвонить, поскольку его друг в течение всего завтрака держал телефон на столе. Никого из участников конференции в ресторане не было, лишь под конец, когда Пюльзю и Димитров шли в сторону выхода, появились питерские учёные. Их лица были удивительно мрачны.
- Сегодня утром милиция забрала Жюрита, - объяснил причину такого настроения Ганев.
Пюльзю встретил это известие молча, только кивнул. Они оставили недоумевающих историков в столовой и вышли в холл.
- Пошли, нужно найти Интернет, - Пюльзю уже двигался в сторону выхода.
- Зачем? - спросил его болгарин. - Я знаю, что другие секции возобновили свою работу. На новейшей истории, говорят, будут очень интересные доклады.
Пюльзю лишь махнул рукой, исчезая за дверь на улицу. Димитров подумал, но всё-таки последовал за ним. На улице первый же прохожий сказал им, что Интернет-кафе находится через дорогу. Они сделали пару шагов, когда у Пюльзю, наконец, зазвонил телефон. Димитров терпеливо ждал, пока его друг выслушивал какой-то довольно длинный монолог. Интересно было наблюдать за его лицом. В какой-то момент у него от удивления поползли вверх брови, потом он долго кивал, как будто и ожидал услышать то, что ему сейчас говорили. Наконец, разговор был закончен.
- Отлично, - не скрывал своего удовлетворения Пюльзю.
- Расскажи, - потребовал Димитров.
- Не сейчас, боюсь сглазить, - признался его друг. - Пошли в Интернет. Сегодня у Жюрита будет нелёгкий день, поможем ему изменить день завтрашний. Кстати, на вторую часть сегодняшних заседаний мы с тобой всё-таки попадём.
Димитров обречённо вздохнул и пошёл за Пюльзю к матовым стёклам Интернет-кафе. Разумеется, они просидели в нём до самого вечера.
Следующий день был последним днём конференции. Её заключительное заседание проводилось в том же зале, что и вступительное. В этот раз народа было гораздо меньше - очень многие разъехались, не дожидаясь последнего дня, или просто решили не идти на него. Собрались в основном люди, для которых история из профессии давно превратилась в ремесло: академики и профессора, доктора и зрелые кандидаты наук. Кто-то уже успел распечатать портрет Побегалова, его повесили над столом президиума, и теперь казанский историк хмуро смотрел на коллег из своей чёрной рамки. Пюльзю, сидевший на этот раз в самом президиуме, со своего места увидел серьёзное лицо Димитрова и кивнул ему. Болгарин слегка улыбнулся в ответ, но его друг тут же отвлёкся. Димитров проследил за его взглядом - Пюльзю пристально и даже несколько насторожено смотрел на входящую в зал единой группой их средневековую секцию. Здесь были и питерские историки, и Немов, и Осипова, и по-старчески безразличный к окружающему Катышев. Они сели обособленно от всех где-то ближе к концу зала. Пюльзю едва заметно кивнул Димитрову, и тот с извинениями начал пробираться из первого ряда, куда он, как и в первый день, устроился для лучшей слышимости, к своим коллегам-медиевистам.
Заседание вёл академик Сергеев, который первым делом предложил почтить память Побегалова минутой молчания. Все встали.
- Спасибо, - поблагодарил собравшихся Сергеев, когда минута истекла, после чего сел. Раздался шорох и скрип кресел: историки вслед за ним начали усаживаться на свои места. Сергеев немного подождал и объявил.
- На сегодня запланировано три завершающих доклада. Что бы ни случалось, а жизнь продолжается, поэтому давайте их всё-таки заслушаем. Первым по регламенту идёт Эйнар Пюльзю, Петрозаводский университет. Эйнар Робертович, вы готовы?
Пюльзю поднялся со своего места и перешёл к кафедре. Его бил лёгкий озноб. То, что он собирался сейчас сделать, было ему глубоко противно, но в спину ему смотрели, не отрываясь, глаза Побегалова, и Пюльзю решился. Он перевернул листы своего доклада чистой стороной вверх и обвёл зал глазами.
- Уважаемые коллеги! - сказал он чуть хрипло в микрофон. - Дорогие друзья! Сразу перейду от слов к делу. Как вы можете видеть по программе, я должен был рассказать вам о влиянии языка на мышление на примере средневековой Скандинавии. Сожалею, но жизнь внесла свои коррективы. Трагедия, которая произошла два дня назад, унесла жизнь одного человека и затронула судьбы многих других. Наш коллега Иван Аркадьевич Жюрит был арестован и, боюсь, ему уже предъявлено обвинение в убийстве. Это всё не делает мою тему про язык и мышление менее актуальной - в другой раз я с удовольствием поведаю вам об их связи, там очень много интересного - но сейчас я бы хотел поделиться с вами некоторыми иными соображениями. Я хочу перед вами оправдать честное имя нашего коллеги и назвать настоящего убийцу.
В зале воцарилась абсолютная тишина, и в ней Пюльзю услышал биение своего сердца. Он собрался с духом и продолжил.
- Кто-то может возразить, что неэтично обсуждать подобные проблемы перед всем научным сообществом и обвинять возможно невинного человека. Я возражу. У Побегалова ещё жива мать, и этот удар запросто может свести её в могилу. После него осталось два сына и дочь, все три - школьники, и как его жена будет теперь их растить дальше, я не представляю. Смолчать означало бы для меня предать их всех. Я не могу это сделать. В то же самое время вам известно, как работает наше правосудие. Можно было бы передать мои догадки им, но насколько это было бы эффективно? Убийца совершил своё преступление, чтобы не запятнать своё профессиональное имя. Так пусть же он и предстанет перед судом своих коллег.
Пюльзю сделал небольшую паузу, чтобы откашляться. Весь зал, затаив дыхание, ожидал продолжения.
- Вы возможно знаете, что Александра отравили за столом, и кроме него там сидели ещё семеро человек. Теоретически любой из них, включая меня, мог подсыпать яд. Однако реальные причины имелись у трёх. Анна Александровна Осипова из-за него не смогла выйти на защиту своей докторской диссертации. Михаил Константинович Ганев ненавидел Побегалова по личным мотивам. Что же касается арестованного вчера Жюрита, здесь просто всё кричит о его вине. Его доклад назывался "Отравитель в средневековой Дании: реальность или литературный вымысел?". Он сидел ближе всех к подносу, на котором стоял кофе, и ему легче всего было подмешать в нужную чашку яд. И все знают о его навязчивой и при этом немного наивной идее о возможности эксперимента в исторической науке.
- Впрочем, и Ганев, и Осипова отметаются сразу. Они не могли знать, по какой теме Жюрит будет делать доклад и так спланировать убийство, чтобы всё подозрение пало на Ивана Аркадьевича. Есть и косвенное доказательство. Анна Александровна сидела слишком далеко от подноса с кофе, и дотянуться до нужной чашки незаметно просто не могла. Михаил Константинович сидел ближе, но... из-за особенностей его комплекции его попытка что-нибудь подсыпать Побегалову была бы тоже слишком заметной.
Все невольно обернулись, и под взглядами зала и без того маленький Ганев съёжился ещё больше.
- Таким образом, остаётся только Жюрит, - подытожил Пюльзю. - Просто замечательно всё сходится, не правда ли? Я уверен, что до этого место и добрались в рассуждении наши доблестные следователи, после чего Жюрит был арестован. Только что-то не так, не правда ли? - спросил, чуть наклонив голову, Пюльзю. - Не чувствуете, как в вас закрадывается какое-то подозрение? Всё слишком гладко, слишком просто.
Он сделал паузу, теперь уже намеренно. С годами прочитанных лекций он великолепно научился владеть аудиторией и знал, что сейчас все присутствующие будут задавать себе тот же самый вопрос.
- Человеческое сознание имеет одну интересную особенность. Возьмите правдоподобную теорию, в которой остались недоказанные места, и дайте её любопытному человеку. Что он начнёт делать? Начнёт искать недостающие доказательства, при этом саму теорию он примет на веру. Говоря образно, его внимание будет сосредоточено на деревьях, и за ними он не увидит леса. Возьмите того же человека и дайте ему ту же теорию, но снабжённую всеми доказательствами. Что произойдёт? Он начнёт подвергать сомнению всю теорию в целом.
- Здесь-то убийца и допустил свою ошибку. Если бы он напустил чуть больше тумана вокруг бедного Жюрита, не обставил бы всё таким очевидным образом, мы бы сами придумали недостающие детали и первыми бы повели того в милицию. Но он всё сделал за нас. Он выложил нам решение на блюдечке - подходи и бери. Он не ошибся по поводу милиции. Но мы все с вами исследователи, и если можем определять возраст средневековых манускриптов и их авторство, то в наших силах решить и такую, гораздо более важную загадку.
- Позавчера вечером я спросил у одного из возможных подозреваемых, у Миши Ганева, не было ли у него возможности познакомиться со списком доклада заранее. Он сказал, что узнал о чужих темах только на регистрации, как и все остальные. Но он ошибся. Один человек из присутствующих давно, ещё за месяц, знал, о чём будут делать доклады все участники. Кому мы посылали наши статьи для печати? Правильно, руководителям соответствующих секций. За месяц до конференции тема доклада Жюрита стала известна Генриху Алексеевичу Катышеву.
Зал зашумел. Пюльзю, стараясь не обращать на него внимание, продолжил.
- Подумав об этом, я стал вспоминать, где был Генрих Алексеевич перед завтраком и во время его. И вот, что любопытно. Во время последнего, третьего доклада, он выходил минут на десять в столовую, чтобы проверить, готов ли завтрак. Когда мы пришли туда, и еда, и кофе были уже на наших местах. Стало быть, у него была возможность подсыпать яд в кофе. Вот только в какую чашку? Откуда он мог знать, где сядет Побегалов? Ответ весьма любопытен. Поскольку именно профессор Катышев определял, кто в какой день и в каком порядке выступает, давайте посмотрим на список докладчиков первой половины первого дня. Должны были выступать Жюрит и Катышев - псевдоубийца и его жертва, а также оба наших питерских коллеги - Ганев и Падалко - и Анна Александровна Осипова. Из пятерых остепенённых учёных четверо - мужчины, Анна Александровна включена, как человек, имевший на Побегалова зуб. И пять аспирантов, из которых четыре - девушки. Вы все знаете правила этикета. Кого мы пропускаем первыми в двери? Естественно, женщин. Аспиранты первыми вошли в столовую и, естественно, заняли более дальний, более уютный столик. Профессор Катышев мог теперь быть уверенным, что Побегалов окажется за вторым столиком. Но как сделать так, чтобы он сел за нужное место? Не травить же все чашки? Банально был велик риск, что кто-нибудь выпьет свой кофе раньше других и тем самым сорвёт его план. И я вспомнил, что уже в самой столовой Катышев задержал у входа Жюрита и Побегалов. За наш стол можно было сесть только в строго определённом порядке. Первые двое садившихся - это были мы с доктором Димитровым - занимали два дальних места, рядом с нами были Осипова и Немов, потом сели наши питерские коллеги. Если задержать Побегалова, можно было с пятидесятипроцентной вероятностью догадаться, куда он сядет. И профессор Катышев довёл эту вероятность до полной. Он вместе с Жюритом и Побегаловым подошёл к нашему столу, встал так, что Жюрит мог сесть только рядом с Ганевым - и только после этого сел на своё место. Естественно, всё это было воспринято как простое гостеприимство.
- Дойдя в своём импровизированном расследовании до этого места, я получил ответ на вопрос, как Катышев мог убить Побегалова. Но оставался ещё один - зачем? И здесь мне придётся вступить в вашу вотчину, в историю. Когда-то я читал книгу о Казанском университете и помнил, что профессор Катышев стал в нём самым молодым заведующим кафедрой. В том же университете сейчас работает - точнее, работал - Побегалов. Любопытное совпадение, не правда ли? В Интернете я нашёл информацию по этому вопросу, и оказалось, что Катышев перевёлся в Москву за несколько лет до того, как в Казанский университет поступила его будущая жертва. Стало быть, дело было не в их личных взаимоотношениях. Я полез копать дальше. Катышев стал заведующим кафедрой всемирной истории уже в двадцать пять лет, едва защитив диссертацию. Вы знаете хоть одного завкафедрой в двадцать пять лет? Время было хоть и не сталинское, но...
Он не стал договаривать. Историки, каждый из которых в своё время прошёл через непременные идеологические тиски советской цензуры, хорошо знали, о чём идёт речь.
- Сейчас профессор Катышев входит в экспертные советы очень многих научных благотворительных фондов, в том числе и иностранных, и через него проходят огромные деньги. Но на чём держится его авторитет, благодаря которому он занимает все эти позиции? На том, что в Советское время он не запятнал себя сотрудничеством с госбезопасностью. Я просто сложил оба этих факта и получил очень правдоподобную гипотезу. Побегалов в ходе своего исследования должен был получить какую-то информацию, которая ставила под удар беспорочный авторитет Катышева, тот об этом узнал и решил воспользоваться конференцией, чтобы избавиться от угрозы. Сейчас я вижу, что была масса других объяснений. Вчера это мне казалось единственно верным. К счастью, я был прав.
Зал охнул.
- У лингвистов, как и у историков, да и у всех учёных, существуют довольно тесные связи друг с другом. Я объяснил ситуацию своему другу Тимуру Тимурбекову с кафедры русского языка Казанского университета и попросил его сходить на кафедру, где работал Побегалов, и поискать в его бумагах что-нибудь, где встречалось бы фамилия Катышева. И в столе, где Побегалов хранил свои рабочие тетради, мой коллега нашёл очень интересную папку. Оказывается, Побегалов работал над проектом сбора устных воспоминаний о Казанском университете. В папке, где он хранил материалы по этому проекту, были воспоминания девяностолетнего историка, который рассказал, как после доносов Катышева было уволено нескольких авторитетных преподавателей кафедры всеобщей истории, и как сразу после этого приказом свыше он был назначен на должность заведующим кафедрой. Вот вам и мотив. Остальное - почему Побегалов рассказал об этом Катышеву, а не предал огласке сразу же, и что он хотел этим добиться - я думаю, вы решите для себя сами. Спасибо за внимание.
Уже некоторое время Катышев порывался встать и уйти, но сильная рука Димитрова заперла его в кресле, не позволяя ни встать, ни даже пошевелиться. Зал же после заключительных слов Пюльзю словно взорвался. Все с негодованием смотрели на бледного старика, который ещё полчаса назад казался им олицетворением неподкупности и профессиональной честности. Пюльзю со своего места увидел, как сразу несколько человек потянулись за сотовыми телефонами, чтобы вызвать милицию. Побегалов со своего портрета всё так же сверлил его спину хмурым взглядом, но теперь Пюльзю был совершенно равнодушен к укору мёртвого учёного. В данный момент его интересовала другая мысль - пригласят ли его ещё когда-нибудь на конференцию историков.