Вид с парапета крыши был великолепен. Но человек смотрел не на краски заката, а вниз, на асфальт. Он собирался умереть, как только подведёт неутешительный итог своей, как оказалось, бесполезной жизни. Виктор Безруков, заведующий онкологическим отделением, принадлежащий к известной врачебной династии, оказался последним в роду. Вообще последним, потому что не мог оставить потомства. Усыновить-удочерить приёмных детей, воспитать, как дОлжно? Но они будут продолжателями рода только по духу, а не по крови. Тогда зачем?
И виноват в том, что род пресечётся - он, Виктор. Если бы впереди сидела сестра, когда вынырнувший сбоку глиссер разрубил пополам его "Волжанку", то ногу оторвало бы ему, а не ей. Виктор знал, что даже изувеченным одолел бы пятьдесят метров даже в ледяной воде, не то что в июльской - что они для матёрого ватерполиста? А живая и здоровая Вера и сама доплыла бы до берега и дотянула бы Кольку. Сына, единственного.
Картина катастрофы всплыла в памяти Виктора и ударила, как кувалда, выбив стон:
- Зачем, зачем я спасал её?
Колька - его не ушибло бортом глиссера, только напугало - оставался в сознании, когда Виктор заставил его вцепиться в утку носового отсека, с покупки запененного для непотопляемости. Приказал: "Держись, я быстро!". обернул пару раз фалинем под плечи - и оставил одного. А как иначе? Отбуксировать истекающую кровью Веру на берег, перетянуть культю - это неотложные действия! Сколько минут он затратил, пять, десять? Торчащую носом вверх "Волжанку" почти не снесло, там течение очень медленное. Тридцать гребков. А Кольки уже не было. Много ли надо тощему семилетке? Сполз вниз, захлебнулся. Потому что замёрз, руки ослабли. Хорошо, если раньше сознание потерял от переохлаждения, а то бы ещё и мучился бы...
Виктор закрыл лицо руками и застонал, давая выход ненависти к себе: "Нет, нет, нет! Это не Вера виновата! Марго, злобная сука, ты права! Не Вера, а я убил сына тем, что сначала решил спасти сестру. Да, иначе она истекла бы кровью, но..." Взрослый, некогда умный человек выл, раскачивался, как фанатеющий хасид в молитве у Стены Плача и причитал:
- Нет, нет, виноват я. Нельзя винить Веру! Я один, я во всём, я виноват! Я, я тварь поганая!
Мантра, которую он твердил со дня столкновения с глиссером, не помогала. Где-то в глубине души - и Виктор ощущал это - он всё-таки перекладывал часть вины на сестру. Если бы та умерла сразу, он бы не тратил время на неё, а спас бы Кольку. Самое же поганое, что он, Виктор Безруков, не просто подонок. Хуже всего, что высказал это в лицо сестре. Незадолго до её кончины. Скорее всего, подтолкнул к уходу из жизни.
- Тварь я, тварь поганая! - Виктор ударился лицом о крышу слухового окна, чтобы болью наказать ненавистного себя.
***
Татьяна долго жала на кнопку звонка, слушала приглушённые дверью трели, пока не догадалась просто потянуть ручку на себя. И вошла в квартиру Безруковых. Впервые за семь лет, минувших после института. Виктор успел за это время заделать Маркизе ребёнка, жениться, потерять сына и согласиться на развод, откупившись семейной дачей и джипом. Да уж, Марго изрядно наварилась, сходив замуж. Из общежитской девицы нетяжёлого поведения превратилась в вальяжную молодую даму.
А она, Татьяна Бурцева? Заучка, золотая медалистка, краснодипломная аспирантка? Что она... Одно слово - программистка. Напрограммировала себе... Дурой была, дурой и осталась. Зачем послушала тогда Витькины уговоры: "после дисера сразу троих, одного за другим родим, а сейчас рано - мешать будут"? Не аборт делать, а рожать надо было! И женился бы Витька на ней, а не на смазливой потаскушке, которая подпоила богатенького наследника, изнасиловала и забеременела.
Татьяна шмыгнула носом, подавила обиду на Безрукова и жалость к себе, дуре целибатной. Да, других мужчин у неё после Виктора не было. Не смогла пересилить себя. Противно отдаваться нелюбимому. Гад Безруков, до такой степени вошёл в Танину жизнь, что эротические сны она видела только с ним. Как проклятая. Ненавидела Виктора и любила. Но ненавидела больше. Поэтому никогда не встречалась.
Татьяна поймала себя на том, что слишком волнуется. "Йога, где ты, спасительница? Дышим размеренно, как учили!" Зарегулированное дыхание помогло успокоиться. Программист Бурцева вслух повторила фразы недавнего аутотренинига:
- Я пришла по поручению Веры, моей подруги. Выполнить её предсмертный наказ. Сказать о завещании и передать пакет с документами. Я пришла не к Виктору, а к адресату. Я принесла послание. Чужое послание чужому для меня человеку!
И успокоилась окончательно, вспомнив последнюю просьбу Веры. Та уже отходила. Наркотик позволял ей говорить, не совсем связно, зато без утайки и умолчаний. Назвав себя дурой, Безрукова призналась, что жалеет о сделанном в десятом классе аборте:
- Не сглупила бы тогда, не пришлось бы себя убивать. Даже не знаю, Ваньку или Маньку носила...
Татьяна в сердцах упрекнула подругу, напомнила слова полугодичной давности:
- А я ведь предупреждала тебя! Ты бы ещё сто лет прожила. Да, в инвалидной коляске. Но с любимой работой! Вон, Стивен Хокинг, полностью парализован, и ничего, а ты принесла себя в жертву. Зачем?
- Ради Витьки. Он потерял сына из-за меня. И всё на этом, закончили! - резко, даже грубо отрезала Вера. - Это даст ему силы, если азооспермия неизлечима. А если всё окажется в порядке - ему и знать ничего не надо.
Безрукова поступила, как хотела. Нарушила все запреты, настояла на своём. Но небеса оказались жестоки. Окончательный диагноз о бесплодии Виктора совпал с угасанием Веры от острой почечной недостаточности и ишемического инсульта. И проститься с сестрой Безруков не пришёл. Татьяна одна сидела с Верой до последнего вздоха.
- Таня, перешагни обиду, отнеси дурню письмо. Расскажи, покажи, объясни, зачем я это сделала. Ты можешь считать меня дурой. Но я сделала это ради детей. Моих детей. Мне их никогда не родить. И Витьке не родить. А вместе - мы оставим потомков. И род Безруковых не прервётся. Понимаю, это звучит глупо - умирать ради рода. Но так мне легче. Мама ведь тоже могла не рожать Витьку. И прожила бы дольше... Короче, скажи ему - Вера сделала, что могла. Пусть и он сделает, что должен...
Когда Вера перестала дышать, Татьяна разрыдалась. А через три дня, похоронив подругу, разобрала её бумаги. Среди выцветших военных треугольников нашлось старое, пожелтевшее письмо с ятями, фертами и иными лишними буквами, написанное летящим почерком с завитушками. Предсмертное обращение Всеслава Безрука к сыну с требованием хранить честь рода и не допустить его захирения. По сути - завещание. Или завет. Там говорилось о многодетности, которым род страховался - выражаясь нынешними словами - от вымирания. Предок разрешал потомку признавать всех незаконнорожденных детей, правда, не величая их красиво "бастардами", а честно называя ублюдками.
Татьяну поразило, что ценность детей, привычную в нашем веке, Всеслав отвергал. По словам его завета все Безруковы, законные и наблядованные, призваны были "возложить живот на алтарь служения царю и отечеству" вне зависимости от возраста. Вот так и не иначе.
Насколько Бурцева знала, так детей - ни в грош, ни в копейку! - ценили разве что отцы-пропойцы и матери-потаскушки, лихо плодившие олигофренов, дебилов и прочих обитателей детских домов. Нормальные родители детьми дорожили. Особенно, единственными. Как Виктор Безруков. Потеря сына стала трагедией. Личный мирок Безрукова рухнул. И это выглядело страшно.
Виктор не запил, нет. Просто перестал ходить на работу. Грубо, односложно отвечал на звонки. На визит психиатра отреагировал кривой усмешкой, запустил в квартиру, ответил на все вопросы, принял рецепты и попросил оставить его в покое. Главврач приказал оформить отпуск, сначала очередной, потом без содержания. Так прошёл месяц, два. Врио заведующего отделением стал "и.о.", потом утвердился на должности окончательно. После суда с разводом про Безрукова почти забыли.
Но Татьяна Бурцева и Вера - помнили. Сестра звонила, Виктор не отвечал на телефон, но после работы Татьяна и Вера проезжали мимо его дома и немного успокаивались. Ведь если окна горят, то на кухне, то в спальне - значит, человек жив. И всё же Татьяна волновалась. Она неплохо знала некогда любимого мужчину. Такое долгое отрешение от мира могло закончиться очень неожиданным поступком. Слишком необычным. Бесповоротным.
Но повода заявиться к Безрукову у отставленной им женщины, как и у смертельно обиженной сестры - не находилось. А теперь он возник. Скверный повод. Печальный. Кончина Веры и её поручение, которое Татьяна Бурцева обязана выполнить. Выдохнув, она нажала кнопку звонка. Ещё раз. Ещё. Звонок заливался соловьем, пробивался через дверное полотно, но никто не спешил спрашивать: "Кто там?" Татьяна постучалась костяшками пальцев. Кулачком. Каблуком. Дверь передавала в квартиру бухающие удары, но оттуда никто не отзывался. И программист Бурцева решительно проверила дверь, как тотчас выяснилось, незапертую.
- И где ты, Безруков? - прозвучал голос девушки в пустоте прихожей. - Куда убежал, что дверь нараспашку? К соседям?
Выслушав тишину, Татьяна обошла все комнаты, глянула на балкон. Обратилась к соседям. Вернулась обеспокоенная донельзя. Старушка слева видела, как четверть часа назад Безруков уехал на лифте. Без пиджака, в домашнем одеянии и комнатных тапках. Спуститься вниз и опросить скамеечную бабку - заняло у Татьяны минуты три. Заглянув для очистки совести ещё раз в Безруковскую квартиру, она успела вернуться на лестничную клетку, заскочить в лифт до закрытия дверей и отправилась наверх.
Железная коробка медленно тащилась наверх, поскрипывая и шелестя. Бурцева нетерпеливо постукивала кулачком по створкам, даже досадливо пинала, будто это могло ускорить подъём. Последний этаж. Створки раздвигались так неспешно, что она попыталась помочь им. И побежала вверх, куда вели ещё два коротких пролёта.
"Вот она, стремянка на крышу! Ах, что же я не в брюках! Чёртова юбка, как ты мешаешь! - ругнулась Татьяна, поднимаясь к распахнутому наружу слуховому окну. - Не приведи бог, ты здесь, Безруков!"
Так не должно было быть, но было. Безруков стоял на крыше. На краю.
***
Кровельное железо на слуховом окне оказалось мягким - согнулось, не рассекло кожу. Но боль помогла стряхнуть одурение. Виктор перестал раскачиваться и выть, осознал, что ведёт себя, как помешанный. Несколько раз хлестнул себя по щекам. Свежий ушиб отозвался остро, резко - взбодрил, заставал зашипеть. Мозг словно свежим ветром продуло. Пришёл вопрос: "Что я здесь делаю? С ума сошёл, что ли? С крыши прыгать - последнее дело..."
Безруков, что неудивительно для нормального и благополучного человека, по молодости порой играл с опасностью. Не "безбашенно", как современные адреналиновые наркоманы, а осторожно. Стоя у скального обрыва или на крыше высотки - заглядывал туда, вниз. За край. Бесповоротный край. И когда сантиметры отделяют тебя от падения, а разум рисует картину вдребезги разбитого тела в конце недолгого полёта - ух, как страх смерти щекочет нервы!
Но там и тогда это являлось игрой нервах, не более того. Проверкой себя. Всерьёз же Виктор никогда о суициде не задумывался. Более того, поэтов, добровольно ушедших, вроде Есенина, Маяковского, он не понимал. И тихонько, для себя - осуждал за слабость характера, за трусость, за нежелание бороться с обстоятельствами.
А сейчас Безруков поймал себя на той самой слабости. И понял, как ему показалось, Маяковского. Мужику досталось громадное тело, и женщины - совершенно естественно - ожидали от него мужского, могучего поведения. Душа же тонкого лирика диктовала Владимиру Владимировичу иное поведение. Чувственное, нежное, мягкое. От него ждали, что он грубо схватит, стиснет, швырнёт на постель, подомнёт и, неистово рыча, оттрахает до полусмерти. А он ухаживал, как принц, красиво, с подарками, пусть и скромными.
Разочарованные женщины иссушивали "бабочку поэтиного сердца", оставляли его. Не поняли его ни потаскушка Лиля, ни ветренная Татьяна, ни прочие бабы, который искали и не находили в тонком лирике сурового мужика с большой буквы "М". На чём Маяковский и сломался, выбрав простой уход от проблем. На краткий миг Безруков не то чтобы пожалел, скорее, посочувствовал поэту. И тотчас же снова осудил. Наверное, устыдился понимания или ощутил созвучие слабостей - поэтовой и собственной:
- Я не лирик. Я мужчина, - непослушные губы с трудом вымолвили правильные слова. - Я Безруков. Глава рода.
Род. Короткое, звучное, с малолетства вбитое в память: "Род Безруковых". Обилие фотоальбомов, начиная с дагерротипов, чёрно-белых с вензелями, виньетками, надписями на оборотах, серых от старости, коричневых от виража, растрескавшихся, матовых, глянцевых, в ажурную сеточку групповых и одиночных портретов, и кончая цветной фотки Николая Викторовича, последнего из Безруковых. Единственного сына. Безвременно утопшего по вине родителя...
Чёртово чувство вины!
Оно использовало любую мысль Виктора как базис для сворачивания в пучину жалостливого нытья, где бывший врач Безруков вроде бы винил себя, но находил и оправдание. Там он мог винить сестру, которая не умерла под глиссером, на которую он потратил драгоценные минуты. Из-за которой не спас сына, а, болтаясь в холодной воде, заработал неизлечимый орхит. Стал ненужным...
Вот и сейчас в Безрукове словно пружина сорвалась:
- Что я перед собой пальцы гну, в рассудочность играю! Не надо было Вере помогать, не надо! Из-за неё я убил сына! И это уже не исправить, никогда и ничем! Я бесплоден, совсем, и у Веры детей не может быть! Господи, почему всё так глупо, так нелепо!
Виктор взвыл, снова ударился головой о край слухового окна. Не помогло. Он отвесил себе пощёчины, стараясь хлестнуть побольнее, чтобы боль отрезвила, снова, как несколько минут назад. Он впал в странное, незнакомое ранее состояние раздвоенности. Виктор находился внутри себя и поступал, нимало не заморачиваясь мнением стороннего наблюдателя.
Такого на крыше, конечно же, не было. Но вместе с тем разум или сознание - да какая разница, что именно находилось в черепушке? - отчего-то стал воспринимать собственное поведение критически, как будто смотрел со стороны, зрителем, хладнокровным наблюдателем. И отстранённая половина дивилась: с чего взрослый мужик ведёт себя как истеричная девица? То есть отвешивает автооплеухи и недовольно вопит, потом бурчит себе что-то невнятное, снова вопит и колотит себя по лицу.
- По роже, - иронически хмыкнула та сторона, - лицо ты потерял...
Грубоватая подначка пристыдила, одёрнула, вырвала из привычного состояния:
- Что я за тварь такая, то ищу оправдания, то истерю? Кружусь, как говно в проруби. Вера ни в чём не виновата. И я не виноват, так сошлось...
Но тотчас ожили воспоминания, как, не найдя Кольку на носу "Волжанки", Виктор принялся нырять, обыскивая дно. В прохладной воде процессы умирания мозга замедляются, он точно знал это - врач же. Пять, десять минут - не страшно, главное, найти сына, раздышать его!
Однако течение, даже медленное, однако темнота, когда в воде ничего не видно - всё объединилось против Виктора. И сына он не нашёл. Вернулся на берег, проверил состояние Веры, побежал к пристани, позвонил в скорую. Потом снова поплыл, нырял, чтобы найти хотя бы тело. Не чувствуя усталости, в режиме автомата вентилировал лёгкие, выдыхал, погружался до дна, шарил там руками, выныривал, вентилировал лёгкие, выдыхал... Не огни скорой, а крики "Эй, мужик, давай к берегу!" заставили его прекратить поиск.
Под утро, дав показания паре каких-то мужиков в гражданской одежде и подписав протоколы, Безруков поехал к Вере в больницу. Помятого, пахнущего речной водой, в сырой одежде, его допустили в реанимационную палату. Сестра спала после наркоза. Дежурный травматолог посмотрел сочувственно, дал прочесть историю болезни, высказал благоприятный прогноз.
Виктор посмотрел на лицо сестры, отёчное, постаревшее, послушал её размеренное дыхание. Вспомнил, как буксировал её тяжёлое тело к берегу, как обернулся и вместо сына увидел пустое место на вертикально торчавшем лодочном носу. Вспомнил, осел на пол и заплакал злыми слезами. Врач и дежурная сестра увели его в ординаторскую, там он пил коньяк, спирт и никак не пьянел. Спустя три дня Вера пришла в сознание. Безруков вошёл сутулый, шаркая ногами, как старик. Не присаживаясь, с порога бросил:
- Пока я тебя спасал, Колька утонул. Похоронил я его рядом со стариками.
Вера долго молчала, потом выдала:
- Прости. Лучше бы я сразу сдохла. Уродина безногая. Кому я, обрубок парализованный, нужна?
Ему бы очнуться, обрадоваться, что жива последняя родная душа, но Безруков полностью ушёл в личные переживания - где уж там думать о сестре! Любое слово от кого угодно сразу трансформировалось в боль от возникшей пустоты и заполнялось слезами. Отвернувшись, Виктор вышел из палаты. И лишь в день выписки приехал за сестрой. По обязанности, потому что Верину квартиру предстояло пропылесосить и вымыть - пустующее городское жилье слишком быстро пылится и обживается пауками.
Когда сестра обзавелась сиделкой и перебралась к себе, Виктор перестал встречаться с ней. Не отвечал на звонки, и даже на похороны не явился. Боялся, что снова сорвётся и упрекнёт в гибели сына. Пустота, возникшая на том месте, где раньше был Колька, не зарастала. Виктор перебирал книги, которые читал для сына, а потом вместе с ним, собирал железную дорогу, по которой они гоняли составы и отдельные паровозики - и сухими глазами видел пустоту. Он включал так недавно совместные компьютерные и сетевые игры - строил "Ферму", запускал "Казаков", "Цивилизацию" и им подобные, а пустота росла.
Он ходил мимо детского садика, мимо школы, трогал рукой пластик и дерево игровых городков, пытаясь вернуть, поймать фантом навсегда ушедшей близости с сыном - но не чувствовал ничего. Винить себя больше чем уже обвинил, Виктор не мог, и пустоту помалу замещала неприязнь к сестре, которая выжила совершенно напрасно, став никому ненужной уродкой, которую он спас ценой жизни Кольки, хотя спасать Веру никакого смысла не было. Полумёртвая, та зачем-то работала почти до последнего дня, а позавчера умерла.
- Лучше бы умерла сразу, - безжалостно подумал Безруков, - а я бы тогда сына спас. И не мучился бы как сейчас.
Кощунственная мысль, что не надо было оказывать Вере помощь тогда, на месте катастрофы, показалась ему вполне приличной и здравой: "А что? Все равно ведь умерла?". Но мерзостному цинизму ужаснулся второй слой разума, который так и наблюдал за Виктором со стороны. Безнадёжный, горький вопрос: "Она была живой, в сознании! И ты добил бы её там, да? Чтобы не мучилась?" - вдруг высветил Безрукова, словно совокупного злодея катакияку из театра Кабуки.
"Ведь она умерла. Вера умерла. И уже никогда тебе, Виктор Безруков, не извиниться перед сестрой за слабость свою, за неумение держать удар, за несправедливый упрёк в смерти её племянника, а твоего сына", - простая истина, наконец, пробилась к нему, достигла цели и осозналась.
- Вера умерла. А я тварь. Подонок. Жалкая тварь.
Ненависть к себе, презрение, возможно, и раскаяние, а паче того двойная вина, перед умершими близкими, перед сестрой и сыном - спутались в горячечном уме Виктора, сбились вместе, как плохие силки на птице, и душили, пока не слились в отчаянный вопль:
- Да сколько можно мучиться? К чёртям собачьим! Одним махом, и всё!
Он шагнул к невысокому ограждению крыши, когда знакомый голос окликнул его:
- Безруков! Вера просила передать тебе письмо. Она...
***
На краю крыши спиной к Татьяне стоял Безруков и спорил сам с собой, негромко, но резко, отрывисто бросая короткие фразы. Девушка тургеневский поры возомнила бы, что он бледен, как юный Вертер, порывист, как бунинский Дима, и непременно ахнула, падая в обморок. Увы, двадцать первый век почти истребил сентиментальность. Татьяна Бурцева после света, в полумраке и со спины - бледность Виктора никак не могла разглядеть. Зато работа программиста, который способен оптимизировать программу, научила её быстро схватывать суть происходящего. Взволнованность мужчины Таня оценила. Вывод сделала верный.
Поэтому вместо дурацких голливудских вопросов - хау ай ю? или а ю окей? - мягким голосом окликнула Безрукова и упомянула Веру. Виктор смолк. Обернулся. Уставился на Татьяну. Чуть не полминуты молчал, явно приводя мысли в порядок, затем уточнил:
- Ты зачем?
- Завещание. Вера просила передать. И вот это письмо. - Татьяна увидела, что Безруков вышел из непонятного, но потенциально опасного состояния, и не собирается немедленно прыгать с крыши. Дальше разговаривать с ним, с предателем, девушке расхотелось, она вскинула голову выше и объявила. - Всё. Я пошла.
- Погоди, - Виктор откашлялся, убирая хрипоту из голоса. - Она меня простила?
- Она не я, - дерзко унизила его Татьяна, уже коря себя за недавние переживания в Безруковской квартире и в лифте. - Вера и не сердилась. Сказала, что тебе надо переболеть, что в одиночестве это длится дольше. Она ждала, когда ты снова станешь Безруковым... И когда виновника смерти сына найдёшь. Она бы сама смогла, но не успела.
На этом миссия, порученная Верой, исчерпалась полностью. Дальше стоять в слуховом окошке и разговаривать с предателем Татьяне Бурцевой хотелось меньше всего. Мало ли что он возомнит! А она всего лишь курьер! И Виктор Безруков ей вот ни на столечко не интересен. Надо только ему об этом сказать. Уязвить побольнее. Вот так вот:
- Безруков, чтобы ты знал, ты скотина. На похороны сестры не пришёл. Меня заставил на крышу лезть. Думаешь, я тебя спасала? Фиг с два. Ты мне безразличен. Но Вера просила передать тебе бумаги. И вообще. Что смотришь? Забирай! Ты мне неприятен, бесчувственная скотина! Я бы за сына и сестру всех порвала, а ты даже не дернулся узнать, кто их убил!
Виктор смотрел на пухлый конверт в руках девушки и кивал, вторя: - Скотина... Тварь... Подонок... Ты не спасала меня... А Вера просила...
В проёме слухового окна он смотрелся актером на сцене - выше зрителя. Вечерний свет, всегда присущий крупному городу, от уличных фонарей, автомобилей, окон, предприятий, от вечерней зари и низких облаков, да мало ли от чего? - позволял Татьяне видеть черты лица и мимику Виктора. Выглядел тот неприятно, как обкурившийся наркоман или психбольной, опоенный нейролептиками. Татьяну передёрнуло от омерзения и, что удивило её - жалости к утратившему стержень человеку. Но вдруг оцепенение спало с Безрукова, словно покрывало с памятника. Он зарычал:
- Кто убил? Я убил. Но Веру, нет, не я... Хотя и я тоже...
Глаза его заблестели, он несколько раз глубоко вдохнул-выдохнул, взлохматил волосы, кашлянул, сказал совсем другим тоном:
- Таня, прости меня, пожалуйста. Спасибо, что поднялась сюда. Я нет, не думай, я воздухом дышал, - бодро, но фальшиво объяснился оживший Виктор, - Карлсон был прав, что жил на крыше, - и закончил почти приказом. - Завещание мы прочтём вместе. Оно же открытое, верно? Да, я понимаю, ты не знаешь, и в пакет не заглядывала. Вот вместе и заглянем. По-быстрому. Без чайной церемонии. Нет-нет, надолго не задержу, мне нужно побыть одному.
***
Виктор Безруков:
Татьяна выглядела необыкновенно красивой. Как ангел. От её слов повеяло таким теплом, такой нежностью и заботой, что я очнулся от морока, который выгнал меня на крышу и только что подстрекал решить проблемы одним шагом. Голову будто сквозняком продуло, как зимой, когда форточка и входная дверь одновременно открыты. Морок сгинул, а раздвоенное сознание показало мне меня со стороны, с той, другой - трезвой, ироничной.
Картина не понравилась решительно. А кого бы обрадовал тупой гоблин-нытик ? Небритый, с опухшей рожей, растрёпанными волосами и безвольно висящими губами-варениками. Разварная сопля. Что сказал бы я сам такому слюнтяю? Только одно: "И ты называешь себя Безруковым?" Как некогда поступил отец, подведя к древней стеклянной раме, где широко раскинуло ветки наше генеалогическое древо:
- Нос разбили? Больно? И ты сбежал, струсил. А теперь просишь меня выйти на улицу и вступиться за тебя, побить пацанов, которым ты показал свою слабость? Мне , мужику, драться с мальчишками, потому что сын уродился трусом? Нет, за себя будешь стоять сам . Помнишь, я рассказывал семейное предание, как предок бежал из плена? Вдесятером. Чтобы не сгинуть с голоду, они по очереди отрубали левые руки, и за счёт этого сумели добраться до России. Легенда? Возможно, и нет. Откуда пошла наша фамилия? И это не всё. Твой прадед получил срок и поражение в правах, но вернулся и продолжил работать на скорой. Твой дед, военфельдшер, потерял обе ноги под Варшавой, но после войны стал заслуженным врачом. Они умели постоять за себя, не сдаваясь обстоятельствам. Будь Безруковым!
Слова отца я запомнил накрепко. И следовал примеру предков. Пока не дал слабину. Но больше такого я себе не позволю! Ах, если бы Колька был жив! Я поведал бы ему, что мой отец служил в военном госпитале, что он прошёл Афган, Чечню. Как моя сестра со сломанным позвоночником работала в медицинском центре. И...
И всё. Мне нечего сказать сыну про Виктора Безрукова. Который родил и потерял единственного ребенка. Не сберёг единственную сестру. Который погряз в пустопорожних переживаниях о том, кто виноват, что ты, Колька, утонул, пока я спасал твою тётку. Потом запутался в оправданиях и сожалениях. Настолько, что чуть с крыши не спрыгнул. И даже не попытался выяснить, кто убил сына и сестру.
Мысли. Это я их цитирую. Они стремительно промчались в моей остывшей голове, в том же темпе выполнив лечебные процедуры. Они словно вправили мозговой вывих, оттеснив тоску по Кольке и Вере на второй план, и очистив передний для более важных и насущных вопросов.
Таня заходить ко мне не стала, из лифта не вышла, и тот со скрипом унёс её вниз. Уговаривать я не рискнул. Она - в своём праве. Обещание, данное Вере, выполнила, документы - вручила. Пристроив пухлый пакет с бумагами на стол, я решил его пока не вскрывать. Завещание подождёт, его прочесть никогда не поздно, в силу оно вступит только через полгода. Отвлекаться на него, когда есть срочные дела, показалось нерациональной тратой времени.
Что я собирался сделать неотложно? Немногое. Сначала - исповедаться. Потом подумать, как найти убийцу сына и сестры, и добиться его осуждения. Это станет делом чести. Громко звучит? И что с того? В мыслях моих не было пафоса, который присущ речам напоказ, прилюдным заявлениям, а сам себе кто врать будет? Я уже пробовал, перекладывая вину за смерть Кольки на сестру. Хватит! Теперь надо честно признаться в напортаченном, получить отпущение грехов и вернуть самоуважение.
Начал я с того, что принял душ, побрился, надел белую рубаху, алый галстук и чёрный костюм, став донельзя официальным лицом. А потом сел напротив зеркала и, глядя себе в глаза, рассказал о гнусном поведении Виктора Безрукова. Не уверен, одобрил бы штатный психолог такую исповедь, но отчитываться перед попом, пусть самым праведным, верующим и честным, однако же, по сути, чиновником от церкви - ничуть не лучше беседы с секретарём партийной организации КПСС или председателем профкома. Родители рассказывали, как их выслушивали и осуждали. Нет уж, спасибо, посторонним в Безруковских разборках делать нечего! Итак, правда и только правда, глядя в глаза себе:
- Я вёл себя, как трус. Вместо того, чтобы принять горькую правду и понять, что обстоятельства оказались сильнее меня, я искал оправданий. И оскорбил сестру, мол, она косвенная виновница смерти моего сына...
Да. Именно так. Неизвестный глиссер отчленил Вере ногу и сломал позвоночник. Но в отличие от меня она сохранила волю и трезвую голову. Отчаянию не поддалась. И через два месяца вернулась в центр "Мать и дитя", пусть и в инвалидной коляске. Целеустремлённости сестры позавидовала бы межконтинентальная ракета . Вера пошла к цели, невзирая на лица и снося любые преграды. Я знал мало, только то, чему оказался свидетелем. П ри мне первой п од раздачу попала Маргарита , моя - хм! - супруга. Вера и раньше не жаловала золовку, разговаривала сухим, неприязненным тоном и обращалась только по общежитской кличке - Маркиза. После катастрофы они не виделись. Маргарита к ней в больницу ни разу не съездила.
Оттуда Веру забрал я. Да, видеться с ней было неприятно, но кто, кроме меня, мог сделать это? И увёз в свою, то есть - родительскую квартиру. На пару дней, пока освоитсясиделка, пока служба уборки не приведёт Верин дом в порядок. Так вот, услышав, что Маргарита в очередной раз обвинила меня в умышленном убийстве сына: "Гад, ты думаешь, я не поняла? Ты избавился от него, потому что не верил, что он твой!", Вера выехала на коляске из своей комнаты и низким голосом сказала:
- Заткнись ! Безруковы кровью младенцев не питаются. Николай был наш. А ты - чужая. Пошла вон, проблядь, пока я тебя не пришибла!
И покатила коляску на Маргариту, словно намереваясь расплющить. А когда та с визгом выбежала, хлопнув дверью, Вера тем же низким голосом приказала мне:
- Ты! Хоть сейчас глупости не делай! Разведись, отдай этой лживой мерзавке всё, что захочет. И чтобы духу её здесь больше не было.
А немного погодя добавила:
- Проветри квартиру. Дышать её воздухом не могу...
На следующий день Вера, отпустив сиделку, попросила выслушать её предложение. Смысл слов сестры дошёл до меня не сразу. Начала она с упоминания какого-то давнего автора, который описал женщину с бессмертником в руках. Та получила цветок от самого Мамая, а шла по степи, чтобы найти и вызволить из полона брата.
- Понимаешь, не мужа, не детей. Так и сказала, что замуж выйдет, детей нарожает, а брат у неё всего один, других уже не будет...
- И что? - не выдержал я морализаторского подката. - Какое мне дело до книжек? Я убил сына, позволил ему утонуть! Я хотел его спасти, просто не сумел, не успел! Не хрен меня лечить!
Ну, не хотел я ещё раз говорить сестре, что раскаиваюсь в глупости, которая стоила сыну жизни. Что видел сны, где оставленная в обломках лодки Вера тихо, без криков тонула. Что мечтал бы открутить то событие назад, как фильм, чтобы спасти Кольку. Хотел всего лишь отмолчаться. И отмолчался бы, но Вера в приказном порядке потребовала, чтобы я безотлагательно принялся делать детей:
- Почему монахом живёшь? Ну, простудил яички, и что? Орган тренируется в упражнениях. Лечись и трахайся - больше шансов, что болезнь пройдёт! Вот, бери Таньку и вперёд, она тебя до сих пор любит! Она не блядёшка, как твоя Маркиза, она настоящая. Танька тебе мигом нарожает, хоть пятерых, хоть семерых!
Тут я и взвился. Сестра ударила в больное место. Татьяна. Я продолжал любить её. Или мне так казалось на фоне никаких отношений с постылой Маргаритой. Соврать, что страдал я пуще Тристана и Ромео? Это вряд ли, но в эротических снах я видел Таню и только Таню. При том, что никаких перспектив подступиться к женщине, которой изменил, пусть и расчётливо споенный ушлой девкой - не просматривалось.
А тут сестра, косвенно виновная в смерти моего сына, приказывает мириться с Татьяной, чтобы проверить мои способности к размножению! Да я уже их на сто раз проверил, не в половом акте, а в надежнейшей лаборатории! Да мне достоверно известно, как врачу, что я АБСОЛЮТНО! БЕС - ПЛО - ДЕН! НАВСЕГДА! До конца моих дней, до последней минуты никому не нужной жизни.
И я разорался. Вопил, как помешанный. Наговорил глупостей и мерзостей на тысячу лет вперёд. Сорвал голос, изливая на сестру никчемный гнев и обличая её, как сводню, как причину моего орхита и смерти Кольки. Вера слушала меня молча. Так, вероятно, поступает естествоиспытатель, наблюдая за реакциями неизвестного ранее науке подвида свиней. Вывод её прозвучал кратко:
- Понятно. Завтра я съеду отсюда.
Больше мы не обмолвились ни словом. Ни до её кончины, ни после. Не попрощался, не бросил горсть земли в могилу - пренебрёг похоронами. Упивался страданиями по сыну, полагал их достойным занятием для Безрукова...
Такими словам и я закончил исповедь. Мужчина в чёрно-белых одеждах и алом галстуке смотрел на меня из зеркала. По его щекам пролегли влажные дорожки, хотя я не помнил, чтобы плакал.
- Брат, накосячил ты изрядно. Но всё теперь в прошлом. Скорбь по ушедшему бесполезна, ты же помнишь эту максиму? В прощении ты не нуждаешься, значит, давай делать, что должен?
- Да. И будь, что будет.
***
Раньше следствие вели Знатоки, потом Колобки, а теперь это предстояло исполнять мне. Судя по объяснениям мировой сети - вести расследование уголовного деяния значило упорно искать и находить следы, оставленные злодеем, пока его личность не будет установлена, а сам он не будет передан в руки правосудия. Не знаю, как профессиональные сыщики, а я с трудом прочёл и проговорил вслух такую жутко канцелярсую фразу. Но понял из неё сущий мизер.
Наверное, поэтому кинонуарные супермены брались за расследование лишь основательно хлебнув виски-бренди-ром-текилу-водку. Книжные суперсыщики им не уступали, но дурманили себя кальянами-трубками-папиросами-сигаретами-пахитосками-сигарами. Рубль за сто, они тоже ломали голову над выражением "искать следы". Это как? Это что?
Я обошёлся двумя чашками кофе, но допёр, ухватил смысл. Всё оказалось просто. Мне всего-то надо найти глиссер, который недавно ремонтировали. И его владельца. Как я сообразил? А вот! Взял лист бумаги и последовательно записал события злополучного дня. Ведь катастрофа произошла после водного праздника, которые проводился в акватории речного порта.
День работников морского и речного флота России в этот раз выпал на третье июля. И мы всей семьёй, кроме Маргариты - у той был намечен какой-то междусобойчик на работе - поплыли любоваться зрелищами. Посмотреть было на что. Сначала байдарки и каяки повеселили народ несколькими оверкилями, потом яхты красиво склонились, спеша к надувному бую и суетливо огибая его. Водные мотоциклы зажгли круто, проходя слалом почти у пирса, а общий старт маломерных судов всех классов сразу - это, вообще, было "что-то с чем-то", на гоблинском арго.
В первых рядах стояли обалденно красивые катера. Они сразу вырвались вперёд. Колька, да и я, что греха таить, просто рты разинули, как те мчались, на две трети высунувшись из белого буруна. Какой-то парнишка, стоявший в группе молодых мажоров, махал российским флагом и громче всех орал: "Спортец-молодец, а кто сзади, тем пи...ц!"
От Вериного замечания тот отмахнулся, а потом и остальные мажоры включились в скандирование. С другими кричалками, но тоже матерными. Конфликтовать с толпой я не стал. Смысл? Кольку оберегать? Да он на улице и под окном мат слышит каждый день. А вот схлопотать в рыло от поддатых малолеток - можно запросто. Вера со мной не согласилась. В итоге мы погавкались, настроение упало до нуля.
Собственно, поэтому дожидаться вечера и фейерверка я не захотел, к огорчению Кольки. Моя "Волжанка" чалилась выше порта - в акваторию так просто не пускали. Почти час шли до неё ногами, потом десять километров медленно тащились против течения, экономя бензин. Поленился я заправить запасной бачок, а канистры так и вообще забыл, когда наливал. Всё на потом откладывал, отпуска ждал.
Вера молчала. Колька ныл, оглядывался, надеясь полюбоваться на фейерверк, а я пялился вперед. Напрасно, как оказалось. И на рёв нагоняющей моторки поздно среагировал. Честно, так вовсе не успел. Едва повернул голову, чтобы увидеть навигационные огни и принять решение, как расходиться, а тут он, чёртов глиссер. Стремительно налетел на "Волжанку" сзади слева, смял, притопил, разломил и умчался.
Дальше у меня затряслись руки. Вытер набежавшие слёзы, стиснул зубы и продолжил думать - как его, это расследование, вести? Изобретать велосипед, то есть последовательность поиска, я не стал. Есть же профессионалы сыска, которые давно наработали опыт и описали его в учебниках.
За час мне удалось выбрать в сети пару книг, самых популярных по числу скачиваний, наскоро пробежаться по оглавлениям и понять, что без плана оперативно-следственных мероприятий - не обойтись. План, действительно, помог сразу. Первым пунктом там значился следователь. Который брал у меня и Веры показания. Он уже что-то да накопал. Не мог не накопать. Надеюсь, он поделится со мной сведениями, если спросить его так, чтобы не отказал. Со стимулом. Президентами США.
Приколов рукописный лист с заголовком "План" к верхней полке компьютерного стола, я пропылесосил квартиру. Потом вытер пыль, освободил холодильник от просроченного старья, вынес мусор, сменил постельное бельё и загрузил стиральную машину. Личной гигиене отвёл минимум - тщательно почистил зубы и применил отбеливающую капу. Примерно в половине второго я уснул. Шести часов мне хватит. Утром, после ледяного душа и чашки кофе - буду как огурчик. В следственном управлении и в банке ведь встречают по одёжке? Вот и явлюсь им при полном параде!
Приснились мне оба, Вера и Колька. Они сидели на своих местах, как до катастрофы. "Волжанка", подсвечивая навигационными огнями забортную воду и белые брызги, летящие от форштевня, вздрагивала, одолевая мелкие волны. И вдруг совершенно беззвучно на нас налетел громадный глиссер. Его днище, серое, блестящее, как нержавейка, нависло над нашей лодкой и замерло. А потом принялось медленно опускаться, вырастая в размерах и грозя расплющить всех нас. Я закричал сыну и сестре: "За борт, быстрее!", но они словно не замечали угрозы.
Зная, что сейчас, через мгновение, проклятый глиссер рассечёт лодку по диагонали, сломает борта, придавит Верину ногу и будет тащить за собой, пока не отчленит, а Кольку - разотрёт, я вскочил, упёрся руками в серое, равнодушно блестящее днище. И ничего не произошло. Днище продолжило опускаться, Вера и Колька сидели, не подчиняясь моей команде. А я кричал и кричал...
От собственного крика и проснулся. Сердце молотило, как после спурта в бассейне. Умывшись, я долго вертелся в постели, пока снова заснул. Утром долго думал, не кошмар ли это? Решил, что нет, просто нервы разгулялись. На всякий случай выписал себе снотворное. Не транквилизаторы же принимать?
***
Следователь выглядел откровенно усталым. На его лице читалось: "Как мне всё обрыдло", причём без восклицательного знака. Равнодушие, одним словом. На главный вопрос этот тусклый капитан юстиции вяло ответил:
- Не нашли. Дело придётся закрывать, - а на мою неловкую попытку предложить взятку за просмотр материалов лишь криво усмехнулся: - С огнём играете и меня в него тянете. Нет.
Нет так нет. Я подключил связи. Плюя на самолюбие, ломился через отчетливо видимое нежелание тех, кто числился в друзьях, в знакомых, в шапочно знакомых. Кто ищет, тот найдёт крысиный лаз в архив предварительного следствия. Десять зелёных сотенных "крысе" - и мне в руку легла флешка.
Обширная экспертиза останков рассечённой "Волжанки" выглядела солидно, почти двадцать листов. А пользы - на грош. Не считать же важной уликой двухстрочный вывод: "Быстроходный стеклопластиковый катер шириной от 3 до 5 метров с очень высокой килеватостью в транце и, как минимум, одним поперечным реданом..."? Я сразу знал, что на нас налетел глиссер.
Так, а это что? Распечатка из регистра маломерного флота. "Подходящие по параметрам, указанным экспертом"? Двенадцать мощных глиссирующих единиц, стоящих на городских и пригородных пристанях. Сплошь латиница. "Сеть в помощь", - подбодрил я себя и поскакал по сайтам, разыскивая, читая, копируя и печатая. Так прошла ночь. Знания дались дикой головной болью, зато теперь любая модель из списка: "Формула, Голдфиш, Хантон, Банзай, Гидролифт" - опознавалась с первого взгляда.
Запив пенталгин крутейшим кофе, я приступил к чтению отвратительно рукописных протоколов. Некоторые строки пришлось домысливать по методу команды "Дункана". Но оно того стоило. К вечеру второго дня мгла неизвестности значительно рассеялась и направления поиска определились. Из двенадцати катеров - семь в тот день находились в разъездах. К великой досаде, все двенадцать были осмотрены "на предмет следов столкновения" - под таким суконным выражением подразумевались царапины, проломы, сколы и вмятины - далеко не на следующий за трагедией день, а лишь в течение недели.
Ну что же, придётся посмотреть и потрогать каждый глиссер, лично. Остап хотел Корейко за вымя, а я катер за форштевень. Вдруг да мне повезёт больше, чем Бендеру. Вдохновлённый блестящими перспективами скорого отыскания поврежденного в столкновении глиссера, я крепко заснул.
Мне приснились оба, Колька и Вера. Я метался от неё к нему, подвязывал худенькое тельце сына к носовой утке, потом буксировал тяжёлое тело сестры к берегу, оборачивался, видел, как сползает в воду потерявший сознание Колька, бросал Веру, отчаянно грёб к сыну и... не успевал. Он исчезал в тёмной воде, а в руке у меня оставался обрывок его рубашки. Я оборачивался, видел, как захлёбывается сестра, отчаянно грёб к ней и... не успевал. Она исчезала в тёмной воде. Я нырял, хватал её, но в руке оставался лишь обрывок её блузки. Я опять нырял, не находил Веру, выныривал, плыл к месту, где исчез Колька, нырял, не находил...
Проснулся я от боли, лёжа на полу. Видимо, свалился с кровати. Наволочка, разодранная в клочья, наверное, означала те обрывки одежд сына и сестры. Ложиться в постель я не рискнул. Просидел до утра, наливаясь кофе.
***
Казалось бы, какое дело девушке, которой пренебрегли, до "изменщика коварного"? Ещё с песни, где ромашки спрятались, известно - гордая брошенка должна найти другого и, дождавшись покаянного изменщика - отшить оного. Только сердцу, и впрямь, не прикажешь. Татьяна не находила себе места с того момента, как увидела Безрукова, готового броситься с крыши. Да, пожалела. Да, по-бабьи. И что? Всяк по-своему с ума сходит, вот она и сошла с него снова.
Витька вызвал у неё не обычную жалость, не желание вытирать ему сопли подолом и рассказывать, какой тот умный да красивый. Чувство было иное. Опасение за него. Татьяна Бурцева в медицине разбиралась слабо, но заметила, что Безруков сильно изменился после затворничества. В нём появилась одержимость.
В первом приближении Таня знала, по себе судя - за родных и близких человек будет стоять насмерть. Вот она маму и отца защищала бы до последнего дыхания. А уж мстила бы безрассудно! Безруков, по его словам, вознамерился найти убийцу сына и Веры. Что он пережил, страдая по сыну, представить обычному человеку трудно, да и невозможно, скорее всего. Вдруг он в этом пункте с ума сошёл? Хорошо, если только найдёт и сообщит об этом в полицию. А если на этом не остановится? Если захочет отомстить сам? И мороз пробегал по коже девушки при мысли, что может натворить озверевший Витька. Упаси боже!
Ей хотелось помочь, удержать Безрукова от глупости, подсказать, если что - мужчины ведь по сторонам смотреть не умеют, опасности в упор не видят! И Татьяна надумала, как проследить за этим великовозрастным дитём. Испросив на работе отгул, она с раннего утра засела в кафушке, что щедро остеклилась напротив Витькиного дома. Раскрыв ноут, девушка включила для редких посетителей и единственной официантки ИТД. Имитацию трудовой деятельности, то есть умное лицо и занятость делом. Это несложно, средней толковости школьник усваивает навыки в первом классе, а одарённый - едва овладев умением читать с закрытым ртом.
Безруков вышел из подъезда в половине девятого. Чисто выбритый, стильно прикинутый, он не полез в свой автомобиль, а поймал частника, и укатил. Оставив противный капучино остывать на столе - уже второй, чтобы не придирались - Татьяна подхватилась и через пяток минут открывала Безруковскую квартиру своим ключом. Тем, что семь лет назад хотела швырнуть в морду Витьки, но потом воткнула в центр мишени дартса. Как знала, что пригодится!
Его компьютер уже погасил экран, но ещё не уснул. Аккуратно засадив своего давнишнего "шпиона" - всяко получше чем ширпотребный Snitch, Spy или Expert - она посмотрела, куда вчера заглядывал Безруков. Ого, справочник следователя! Ну-ну...
- Это я полезно зашла, - Татьяна усмехнулась, сообразив, что процитировала Жоржа Милославского, но усмешка вышла кривой и короткой. - Надеюсь, ты не вендетту затеваешь, доктор?
***
Виктор Безруков:
Я страдал молча, изображая живейший интерес на лице. С бо-о-ольшим трудом. К этой, третьей стоянке маломерного флота злости во мне скопилось - дальше некуда. Охранники ничем помочь не хотели или не могли, хорошо хоть пропускали за денежку маленькую. А расспрашивать владельцев дорогих катеров - да легче на каторге уран добывать!
Мама дорогая, как они раздражали меня, эти местные водные понты. О как они пыжились, хозяева дорогих игрушек, гордо поблескивая очами в ожидании обморока собеседника, который выглядел простым и лоховатым лодочником. Ну кто, скажите, не позавидовал бы владельцу навороченного иноземного глиссера?! Я. Я им не завидовал. Но приходилось изображать. Без выбора. Жемчужное зерно важной инфы таилось в громадной навозной куче пустых слов. Как в этой, шестой или седьмой беседе, которую я начинал бесхитростной лестью:
- Да... Это не наши российские корыта... Крутой у тебя катер!
- Ну ты сравнил! Я тащусь с него, вааще! На пробе, без обкатки, он уже пятьдесят узлов шёл!
- У вас мерная миля есть? - это я вякнул, чтобы подстегнуть хвастуна.
- Не. Мы до моста гоняем. Не на время, а так, кто быстрее. Туда и сюда, вокруг центрального быка.
Прихлёбывая пиво, мальчик-мажор, ожидавший приятелей с "тёлками", заливался соловьём, свысока, делясь гордостью за суперпуперглиссер со случайным лохом - со мной, то есть. И блистая превосходством. Примерно, как владелец "Майбаха" понтуется перед владельцем "Оки", томясь у железнодорожного переезда. Естественно, ему это приятно, однако, мне интересней другая тема:
- Так опасно же на таких скоростях! Небось, бьётесь, хуже чем в дорожных войнах.
- Да щас! Мы, скоростняки, неслабецки на воде держимся, это аборигены пусть боятся и поперек не лезут!
- Скоростники? - удивился я русскому термину. - Чего не спидеры или спидермены?
- Но-но! Сам не слышишь, что ли? - ощетинился богатый водоплаватель.
А ведь он прав! Если вдуматься, то "спидер", и впрямь, слегка голубовато звучит. Но улыбаться или стебаться некогда, мой интерес скрыт в наводящем вопросе:
- Неслабецки ? А полгода назад у вас надувнушку насмерть переехали!
- Неа. Два месяца как, не больше. Не резинку, а Казанку. И не у нас. Тот укуренный старпер, вааще, с Центральной, - мажор резко защитил честь нижненских скоростников, швырнул недопитую жестянку в воду и обломил меня окончательно: - О! Наши с биксами привалили, подвинься, на борт принимать буду.
Никогда не думал, что расследование вести так сложно. Я убил неделю, объезжая лодочные стоянки, прикидываясь, что ищу место или лодку по дешёвке, заводя пустопорожние беседы со случайными встречными и поперечными. Будь я частным детективом, давно бы мой бизнес прогорел на одном бензине. Хорошо, что былые накопления ещё не исчерпались.
Неделя поездок, расспросов, выслушивания. И первый результат. Наводка на конкретный случай и конкретное место. Хотя "Центральную" мне и без того предстояло проверить.
Вот она, нужная мне пристань. Фигурально выражаясь, я дрожал от нетерпения, подсаживаясь с банками пива к лодочнику с дальнего пирса. На контакт тот пошёл охотно, а кто откажется от "Хайнекена" на халяву? Но меня ждал крутой облом.
Нижненский мажор соврал или ошибся - "Центральная" оказалась пустышкой. Четыре импортных глиссера на ней стояли, но никто не помнил, чтобы хоть один из них проходил ремонт корпуса. А по заключению эксперта, без него после столкновения было не обойтись. Стеклопластик - вещь прочная, но не броня же. Проверка последней пристани тоже ничего не дала. Ноль повдоль.
Видимо, я опять перенервничал, потому что ночью пришёл сон. Не скажу, что ужасный кошмар, в художественных книгах их описывали иначе, но отчаяние и бессилие, когда мне не хватило одного гребка, чтобы дотянуться до Кольки и выдернуть из тёмной воды - в этот раз довели меня до слёз.
Проснулся я от боли. Видимо, так сильно махал руками, что расшиб левую о спинку кровати. Не сломал, но синячину обеспечил на всё предплечье. Сердце молотило, как после хорошей пробежки. Давление подскочило до двухсот. Таблеток дома не нашлось, но разнообразные ампулы, натасканные мною для лечения родителей, сохранились. Вколол себе магнезию с новокаином. Сработало.
Засыпать снова не рискнул. Сел к компу, полазил по сети. Попутно думал, как же отыскать убийцу. Увлекся размышлениями, успокоился и решил, что напрасно отчаиваюсь. Катера и лодки так просто не исчезают. Глиссер получил повреждения, верно? Однако его не продали и не спрятали - проверено! - потому что это сразу бы привлекло внимание. Следовательно, он на воде. Начало октября - навигация не закрыта. Пока береговой лёд не станет, буду искать проклятый глиссер. Вернее, место его ремонта. Только в других местах, нетрадиционных для лодок.
***
Татьяна убила день, пока приноровилась работать с нашпионенным с компа Безрукова материалом. Хорошо, что работа приучила её систематизировать всё, что поддавалось систематизации. Разнеся материал по папкам, программист Бурцева задала ключевые слова для быстрого поиска. Затем совместила прослушивание записи в ускоренном режиме с просмотром перечня сайтов, по которым скакал Виктор.
- Понятно, ищешь, где ремонтируют пластиковые корпуса лодок...
В итоговом списке значились не только специализированные мастерские, но и частники. Даже совершенно левая фирма по установке джакузи. Татьяна покачала головой.
- Ты и за месяц их не объедешь.
Звуковой файл подтвердил - Безруков психанул и выругался. Потом заказал пиццу, счавкал под прихлёбывание и успокоился, заявив себе самому: "Сяду на телефон. Буду просить срочный и нелегальный ремонт".
Так он и поступил, с самого утра. Вечером, на прослушивании записи, Татьяна отметила в перечне шесть перспективных адресов, где Виктор получил согласие на сомнительную сделку. А потом его не было дома целый день.
Бурцева заволновалась. И рискнула. В одиннадцатом часу она припарковала "Клио" за углом кафе. У дома стоянок не могло быть по определению, а вдоль дороги девушкам появляться опасно - нарвёшься на "гарячых горскых парней" из крутой тачки. И никакая полиция не защитит.
С трепетом, отнюдь не любовным - поднималась Татьяна на лифте. Звонить не стала, изобразила решительность, открыла дверь своим ключом, вошла, прислушиваясь. Тихо. Не включая свет, она прошла по комнатам, обмирая от страха перед каждой дверью. Никого. Осмелев, при свете настольной лампы девушка просмотрела бумажки на столе, заметила флешку, вставила, открыла уголовное дело. Торопливо обшарила взглядом полки, заметила остаток оптических дисков, принялась суетливо перегонять документы на них.
Компьютер Безрукова работал медленно, явно давно не чистился от сетевой пакости, но диски постепенно заполнились. Шесть, один за другим. Чувствуя себя воровкой и паникуя от мысли, что вот-вот Безруков войдёт и застанет её в унизительном положении, Татьяна вспотела сильнее, чем на фитнесе. Но бросить начатое дело? Нет уж, семь бед - один ответ!
Успела! Тихо, по-воровски закрыв квартиру, она спустилась по лестнице. Какой лифт, вы что? Столкнуться с Безруковым нос к носу? Программист Бурцева приоткрыла подъездную дверь, выглянула. Никого. Плохо освещённый двор добавил смелости. Девушка, горбясь, прошла до торца дома под окнами, там уже распрямилась, бодро перебежала улицу и скрылась в своём "Клио". На её счастье всё одиночные машины пролетели мимо. Никаких чеченцев и дагестанцев господь не прислал для наказания за смелость.
Через полчаса она смыла, наконец, с тела липкий трусливый пот. Сил на чтение нагло стыренного уголовного дела Татьяна не нашла. Уснула, едва коснувшись подушки.
***
Виктор Безруков:
Отыскался след Тарасов! Сработала новая схема поиска!
Как, всё-таки, полезно читать учебники для следователей и составлять подробные планы розыскных мероприятий! Надо-то было лишь сообразить, что ремонт треснувшей пластмассы - не монополия верфей. Погосов, владелец небольшой строительно-ремонтной фирмы, в телефонном разговоре похвастался опытом починок пластиковых катеров, типа, он великий спец не только по монтажу и ремонту импортной сантехники. Я завуалировано намекнул, а он обтекаемо купился на предложение скрытной починки за наличку. Мы друг друга поняли, вдобавок он похвастал дискретностью сделки - знать бы ещё, что за смысл он вкладывает в термин? - и назначил встречу.
- Санспорт Си-рей? Трещины, сколы, повреждения декоративного слоя, пробоины? - уточнил этот невысокий живчик с хитрыми глазами, акцентом и фейсом похожий на армянина.
- Пробоина, царапины и угол разошёлся. Поздно бревно заметил, саданулся, а потом с разгону на берег вылетел.
Я говорил умно, со знанием дела. И это сработало. Живчик понятливо кивнул, запросил фотографии лодки на мейл или вотсап, потом предложил скататься на пристань и посмотреть. Пришлось осадить резвого ремонтника:
- Не хотелось бы огласки. Аварийность слишком на многое влияет, а стукачей много.
- Тогда мы заберём лодку ночью, привезём в наш склад, а небольшой формальный счет я выпишу вам как за покраску. Работяга у меня молчун, руки - золотые. Не так давно "Формулу" делал. Три дня сушил с феном, с ультрафиолетом. Получилось лучше нового, конфетка!
- Много берёте? - включил я жмота, с трудом удержавшись, чтобы не вскричать "Ура!"
- Ну, дорогой, - ощутимо скис живчик, - на верфи вам и ждать и светиться придётся. У нас наценка за скорость и дискретность, в треть их цен.
Понятно, для него дискретность равна секретности. Я ему не учитель, так что ушёл с обещанием вернуться, предварительно сравнив цены. Соврал, конечно. Выписку из реестра я помнил назубок. "Формула" там одна. На "Центральной пристани". Прав был мажор. Всё-таки, на "Центральной"!
Ну, глиссерюга, жди, скоро мы встретимся! У меня аж ладони вспотели, там захотелось вскрыть его, забраться внутрь, посмотреть на стрингеры и шпангоуты. Или нырнуть, пощупать скулы, днище за реданом. А потом подумать, как пообщаться с хозяином, побеседовать без свидетелей.
А хозяин у нас кто? И как ты, сволочь, выглядишь? А ну, где тут твои данные? Мне только паспортные нужны, остальное я в сети найду, птенчик ты мой, долгожданный...
***
- Ого, - только и смогла воскликнуть Татьяна, погрузившись в очередной нашпионенный материал, - нашёл-таки?
Вне всякого сомнения, убийцей Веры и Кольки являлся некто Болтов, владелец глиссера "Сан Спорт ", фирмы "Формула". Иначе зачем бы Виктор с таким усердием и скоростью рыл сведения о нём? В отдельной папке уже скопились интернет-справки из ЕГРЮЛ и ЕГРИП, невесть как украденные данные из ментовской поликлиники, в которой бывший старлей Болтов остался, выйдя на пенсию по выслуге лет.
Богато нарыто! Похоже, Безруков воспользовался услугами какого-то нехилого хакера, если выцарапал закрытый материал. Зачем, вот вопрос? Если владелец катера известен, то какого рожна выяснять подробности его жизни? Разве что у Виктора появились сомнения, не подставное ли это лицо? Зицпредседатель, как бы, Фунт...
Татьяна вчиталась в медицинскую историю Болтова. Пенсионер, семьдесят два года. Инфаркт, инсульт, гемипарез... Старик разбит жизнью почти вдребезги. Ему в коляске передвигаться, в памперсы ходить, а не на скоростном катере гонять!
Справка реестра юридических лиц девушку насмешила - древняя развалина владела сетью мебельных магазинов, а проживала в хрущёвке на окраине Заводского района! С такими-то доходами! Явно кто-то тут не тот, за кого себя выдаёт.
Ну да, такая сомнительность владения дошла бы до самого тупого сыщика, но кто таился за спиной Болтова? Татьяна не представляла, как можно вычислить настоящего владельца, а по шпионским данным понять ход мыслей Безрукова ей не удалось. Суточный звуковой файл, раздражающе длинный и пустой, содержал телефонный разговор с каким-то мутным типом:
"... Привет, это Виктор. Есть дело на миллион... Надеюсь, наш разговор не пишется? Да, с просьбой... Ай, брось, когда это я криминалом занимался... Надо... Не вопрос, за мной не заржавеет... Вискарик, знаю... Всех дальних и близких родственников Болтова, сорок шестого года, адрес... Не надо? Ну всё, будь!"
Без аппетита поужинав, Татьяна позвонила родителям, пообещала в субботу заскочить, притворно обрадовалась обещанным маминым пельменям. Безруковский поиск тревожил её всё сильнее. С одной стороны, хорошо, что Виктор вычислил катер-убийцу и не кинулся бить морду владельцу. С другой стороны, сообщать в полицию почти что и нечего. Наверное, Виктор прав, надо сначала найти настоящего преступника, а потом уже ломиться в прокуратуру с требованием нового расследования.
Хотя, по нынешним временам лучше отдать материал журналисту вроде Соловьёва или блогеру, типа Навального, наглому и популярному. Чтобы скандал учинили, да погромче. Кстати, а кто у нас в городе самый популярный раздуватель компромата? Татьяна влезла в сеть и почти сразу нашла несколько скандальных блогов. На одном случайно зацепилась взглядом за "Кто есть ху и ху есть кто в нашем совсем нестольном граде?"
- Обалдеть! - не удержалась она от восклицания, найдя ссылку на обширные списки родни и закадычно-доверенных друзей больших чиновников и начальников.
Областные и городские, до уровня департаментов и крупных отделов - отслеживались и пополнялись регулярно. Более низкие - от случая к случаю, по сигналам комментаторов. Жаль, без внутреннего поисковика фамилия Болтов нигде не определилась. А если тупо просмотреть списки? Полторы-две тысячи фамилий - не так и много, если выкроить время.
- Найду и анонимно пошлю Витьке, - улыбнулась Татьяна приятной надежде, и добавила, засыпая, - пусть поволнуется, кто это о его поиске узнал!
***
Виктор Безруков:
Мартын уже дослужился до капитана, если не врёт. Не знаю, за какие заслуги берут таких скользких в ФСБ, но не за ум, это точно. В учёбе он не блистал - низ среднего слоя, по умовой стратификации, а после армии оказался штатным чекистом. Дружбой меж нами быть не могло, но взаимопомощью мы обменивались. Я помог ему отмазаться от командировки в Хохляндию под предлогом подозрения на рак почки, хотя там всего-то маленькая киста светилась. И вот сегодня он мне сдаст клан, которому служит Болтов.
И тут на айфон упало письмо с левого адреса. Звякнуло, когда я почти доехал к Мартыну. В пробке почему не читануть? Оно того стоило. Полный перечень занимал две трети листа, Болтов значился шестым по важности, но главное - для кого! Прокурор области, неслабо, а? Неизвестный благожелатель без расшаркиваний ляпнул в поле письма стопудовый компромат со ссылкой на блог. Тут пробка рассосалась, через пару километров Мартын впал ко мне, дал четыре листа, забрал "Гуляющего Джони" и попросил высадить, если я правильно понял, у дома очередной пассии. Тот ещё котяра этот чекист.
Дома я сравнил анонимный перечень с Мартынкиной распечаткой. Аноним был краток, но значительно информативнее. Чекист дал перечень родни до третьего колена вниз, где прокурор выглядел скромным внучатым племянником первой Болтовской жены. У анонима против фамилии бедного родственника стояла приблизительная стоимость активов прокурора - четыреста миллионов рубликов.
Да... Немудрено, что дело закрылось. Ноль процентов, что снова откроется. Такого зубра косвенным компроматом не свалишь, нужны прямые, убойные доказательства. И отважные свидетели, которых чёрта с два найдёшь. Я скис. От безнадёги опять навалилась чугунная тоска, чувство бессилия ничтожного червя, который под сапогом размажется в мокрое пятно.
Сейчас бы высосать в одно горло политровку, накуриться "Беломора" до зелёных соплей, добавить косячок-другой, вот захорошело бы! Потом на лавке у крыльца поведать бабкам, как паскудно устроен мир. Те поддакнут, оправдают простого парня, который, сломавшись, топит горе в вине. А когда он сдохнет от цирроза печени - посочувствуют...
Жаль, что я не любитель спиртного и курева. Так что, обломись, простота. Я сложный. И знаю способ обойтись без спиртного. Какой? А побеседовать с исповедником, поделиться сомнениями, намерениями. Чтобы совместно обдумать, как поступать дальше.
Полностью повторив процедуру уборки квартиры - да, полторы недели пылесос не вытаскивал, некогда было, и что? - я принял душ, побрился, надел белую рубашку, алый галстук и черный костюм. Критически оценил парня в зеркале - стройный, в меру мускулистый, но с небольшим брюшком - не до качалки, вот и нажрал лишнее. Лицо визави, на мой взгляд, было не так и сильно изувечено интеллектом. Поумней видали. Зато лопоухость меньше, нежели у Певцова.
Это сравнение улыбнуло, позволило свести разглядывание к ироничной мысли о половых причиндалах. Ими я точно ни с кем меряться не буду. И не из боязни проиграть с размером, вовсе нет. Просто они ни на что не годны. Я не самец, каким недавно был. Всего лишь жалкий имитатор...
Что? Почему перестал улыбаться? Я тебе что, американец, постоянно лыбу из себя давить? Нет, это не слёзы жалости к себе. Да, вспомнил о сыне. А что, нельзя? Ну и заткнись! Думаешь, ты сложный человек? Ой ли? Сейчас, погоди минутку...
Чтобы не смотреть в зеркало, я схватил пакет с документами, оставленный Бурцевой. Вскрыл. Посмотрел, удивился. Вера передала мне фотографии предков. Наших родителей и ниже. Копия Всеславова завета была пришпилена к письму сестры. Коротко и ясно Вера сообщала мне, что она сделала для рода всё что смогла. Остальное доделать должен я, точнее, обязан доделать, и капризы здесь неуместны. Подробности мне следовало узнать у Татьяны и у нотариуса.
Сказать, что письмо меня удивило - ничего не сказать. Знакомый с детства императивный тон сестры звучал в ушах, как будто я не прочёл, а выслушал её приказ. Во всяком случае, разозлила она меня основательно. Настолько, что я напрочь забыл о непростительной рассопленности, поразившей меня пару минут назад. И к двойнику в зеркале я обратился жёстко:
- Так, всё. К делу! Истинный владелец глиссера установлен. Это человек власти. Прокурор города. Ловкий, хитрый, наверное, умный, а главное, опытный. Концы, которые ведут к нему, спрятаны. Погосов вряд ли даст показания против прокурора. Обращаться в ментовку или в следственное управление - бесполезно. Ехать в Москву? В генеральную прокуратуру? К депутатам? Не уверен. Короче, я вижу впереди тупик.
Двойник презрительно скривился. Его можно понять. Я бы тоже такую гримасу скорчил на словах о "тупике". Даже больше, подъелдыкнул бы, да побольнее. Примерно так:
- Ну... Заныл. Едва понял, что лбом стену не прошибёшь, так снова сломался? Опять на крышу потянуло? Эх, ты, сложный. Ничем ты не лучше простого парня, разве что не от водки сгоришь, а мокро шмякнешься.
И тут меня как шилом кольнуло. Прав он, зеркальный, прав. Это я Татьяне могу врать, что на крышу гулять выходил, а себе-то... От бессилия я тогда вылез, от неумения найти выход. А ведь давно и мудро подмечено, что он, зачастую, там же, где и вход.
- Погоди-ка... Ты про фильм "Aftermath"?
- Не совсем. На фига тебе его убивать? Проще поймать, заставить признаться, записать ролик и выложить в сеть. Это не с путанами в сауне кувыркаться, тут резонанс покруче будет. А?
- Ты, Рембо ! Сил и умения хватит? Такого важного человека похитить - не таракана прихлопнуть. Ой, пролетишь, как фанера над Парижем... Пристрелит он тебя при самообороне и завещание сестры ты уже не прочтёшь. Может, соломки подстелить надо? Отложенные дела переделать, а потом уже рыпаться?
- М-да... Молодец ты, однако! Насовал советов, а исполнять мне?
- Извини, каждому своё. Тебе дрова ломать, ты и отдувайся. Езжай-ка к Татьяне, выясни, что тебе сестра приготовила.
Странная какая-то у меня исповедь получилась. В таком формате, наверное, ГКЧП захват власти готовил. Единодушно, без споров и дебатов. Ну, чем богаты, тем и рады. Я кивнул своему отражению: "Спасибо за поддержку", и мимолётно подумал, что сознание уже давно не раздваивается, не посматривает на меня со стороны, как тогда, на крыше. Может, я и не сходил с ума, не поддавался мороку, а воспаленное сознание фантазий себе настроило, типа, я до суицида дострадался?
Взгляд, кинутый в сторону зеркала - на всякий случай, они же бывают разные? - застал там лишь моё точное отражение. Мирного доппельгангера. Не подстрекал меня этот парень из зеркала на скверные дела, наоборот, отсоветовал поступать как Виталий Калоев. Значит, я нормальный. Крыша не съехала.
Тогда визит к Татьяне Бурцевой следует нанести немедленно. Я при полном параде. Но готова ли она принять меня? Единственная женщина в мире, которая для меня ещё что-то значила - ответила сразу. Удивилась. Встревожилась. Но согласилась принять. Через несколько минут машина несла меня к преданной... чёрт подери русский язык! два значения - одно звучание. Лафа англичанам, сказал "betrayed" - и всё ясно. Пока я ругал русский язык, маршрут закончился у знакомого подъезда. Современный - не наше старьё - лифт мигом поднял меня. Два шага к двери. Кнопка звонка. Ожидание. Щелчок замка.
- Ещё раз здравствуй, Таня. Разрешишь войти?
***
Просьба Безрукова о встрече застала Татьяну врасплох. Полчаса пролетели в подготовке к визиту, как мгновение. Она суетилась и гадала- что на Виктора нашло? Вычислить шпионство он не способен, приписать мейл - тем более. Не объясняться же в любви? После того, как накосячил, ага. От него дождёшься, как же!
Звонок в дверь усилил её панику до предела. А вид Безрукова, наоборот, успокоил. Тот явился без цветов, без конфет, хотя выглядел на все сто - денди лондонский от зависти повесился бы. Насчёт знания Виктором этикета Бурцева бы поспорила, всё же с порога в карьер гнать, как-то, не принято. Но, раз уж согласилась принять, терпи гостя:
- Ладно, Безруков, не мнись. Чая не хочешь, кофе тоже. Садиться не стал. Значит, торопишься. Тогда вываливай сразу, зачем прикатил. Что тебе спать не даёт? Совесть?
- Да, Таня. Совесть. И старые долги тяготят. Вера написала спросить тебя. О каком завещании идёт речь? Если это её квартира, то мне она не нужна. Возьми себе, не всё же в этой маломерке жить?
Такое резкое заявление моментально встряхнуло Татьяну: "Ах, ты, благодетель! Припёрся тут!" Теперь ни о какой вежливости и разговора быть не могла, а уж прощение Безрукову не светило и через тысячу лет после смерти!
- Всё сказал? Для этого и ехал? Тогда - прощай. Мне от тебя ничего не надо. Пшёл вот, я сказала! Одаривать меня затеял!
- Извини, Таня, я плохо соображаю сегодня...
- Не только сегодня, а давно уже!
- ... не сердись, глупость сморозил, - закончил Безруков и повторил вопрос. - Я уйду, уйду, только скажи, что Вера оставила для меня? Не записываться же к нотариусу... Времени жалко...
Ну как выставить такого балбеса, если подруге дала слово выполнить поручение точь-в-точь? Бурцева обречённо вздохнула, уняла гнев и медленно, чётко артикулируя, объяснила предателю:
- Ты идиот. Дело не в деньгах! Вера не просто так продала квартиру...
- Да, идиот. Дурак. Ей нужны были деньги на лечение? Знал бы, родительскую продал... Но ей же не помогло?
- Не в том дело! Она обеспечила тебя детьми. На будущее. Когда ты вернёшься в ум...
Виктор вроде и слушал Татьяну, но никак не отреагировал на слова. Он опустил голову, а затем перебил девушку:
- На будущее. Вон оно что... Так нет его, будущего. Для меня нет. Вот доделаю, что начал, кончится и настоящее. Наступит день сурка.
Татьяне вдруг показалась, что она наговорила лишнего, сбила Безрукова с толку. Но страстную речь в защиту Вериной жертвы тот слушать не захотел. Кивнул, мягко, даже ласково сказал:
- Да, да, я всё понял, Таня. Спасибо. Но мне теперь ничего не нужно. Сам как-нибудь разберусь, что кому должен и перед кем обязан. Перед тобой повинюсь. Прости за всё. Дурак потому что был. И есть, наверное. Прощай, Таня, - и бережно затворил дверь за собой.
Знал бы он, как девушке хотелось рвануть его за рукав, оборотить, броситься на шею, обнять, сто раз обозвать дураком, болваном, но не отпускать! Не знал этого толстошкурый Безруков, не обладал эмпатией, как и умом. Притворил дверь и ушёл.
А программист Бурцева проплакала всю ночь.
***
Виктор Безруков:
Не простила меня Бурцева. И правильно сделала. В оконцовке задуманного ей совершенно незачем страдать дополнительно. Зеркальный не так просто засомневался. Вдруг не удастся мне похитить и разговорить прокурора? Обычно планы имеют тенденцию разваливаться после первого же действия. Вынет прокурор пистолет, да пристрелит меня в момент захвата. Или ранит. Положат меня в тюремную палату, приставят охрану. И будет Татьяна носит мне передачи, плакать, жалеючи...
- На фиг, на фиг!
Нет уж, я на такой случай ядом запасусь. Тубокурарином. Заполню шприц-тюбик, вошью его, как шпионы ампулу. Если что, пусть будет, как в присказке: "Помер Максим, да и хрен с ним". Сказано - сделано. Этим же вечером я заявился в отделение, поразил всех дежурных ординаторов цветущим видом и пообещал, что скоро вернусь на работу. Особо подчеркнул - на заведование претендовать не стану. Кишка, мол, тонка оказалась, не с моими нервами руководить. Естественно, за выздоровление на грудь по капельке приняли. Потом с мужиками потолковал, попросил ампулу, дескать, собаку обездвижить надо. Им что, жалко? Выделили.
На ночь глядя я сделал шпионские закладки во все куртки и даже в декоративную пипку любимого берета. Октябрь хоть и выдался тёплым, но в рубашечке и лёгком свитерке особо не погуляешь. Так что, провались моя миссия с допросом прокурора, яд всегда окажется в досягаемости.
А затем я сел напротив зеркала, не наводя чистоту и порядок в квартире и не рядясь в официальную одежду с непременно алым галстуком. Нарушив тем самым ритуал прежних встреч с исповедником. Раньше мне это было нужно, служило чем-то вроде настройки на серьёзность процедуры. А сегодня - не так. То ли во мне что-то изменилось, то ли в исповеднике, но прежнего трепета перед зеркальным отражением я не ощущал. Полагаю, мог бы с лёгкостью соврать в глаза доппельгангеру, но зачем?
Если он воплощал в себе ту трезвую, скептически настроенную и полную иронии часть моего сознания, которая подглядывала за моим дурацким поведением на крыше, то знал всё, что я думал, думаю и подумаю в следующее мгновение. Враньё - просечёт сразу. Зачем же делать то, в чём нет прибыли? Я и не стал, спросил честно:
- Как ты считаешь, всё ли готов о к рискованным шагам, типа захвата и допроса прокурора? Перечислю по порядку. Диктофон заряжен и проверен, тубокурарин вшит повсюду, куда можно, завещание на имя Тани я написал и отдал нотариусу на хранение...
После отчёта о мерах предосторожности, зеркальны й пар ень выслушал план:
- Завтра думаю проникнуть на катер , поискать в нём местеч к о, где спрятаться. На выходные, надеюсь, прокурор возьмёт катер, чтобы бухнуть с приятелями...
- Вот-вот, с приятелями. Трое опытных и неслабых, поди, мужиков...
Но к этому возражению доппельгангера я подготовился:
- Сказал же, завтра попробую проникнуть и поискать укрытие на катере . Если найду... Нет, не так. Когда найду, подумаю, что делать дальше...
- Они тебя размажут. Точнее, скрутят. Или ты сможешь их нейтрализовать? Как? - зеркальное отражение не собиралось подыгрывать мне.
- Только не говори, что я должен украсть из реанимобиля баллон с закисью азота, чтобы усыпить их! - возмутился я. - Таскать его с собой на разведку способны только голливудские герои!
Это была чистая правда. Самый маленький, известный мне серый баллон, ёмкостью два или три литра, весил около четырёх килограммов и едва умещался в большой спортивной сумке. Мне даже в дурном сне не пришло бы в голову подражать Фантомасу из старинного фильма, который шумно сверлил пол, шумно выпускал в комнату с людьми газ, а те покорно засыпали. Бред!
Допельгангер повторил мою кривую усмешку:
- Ты прав. Усыпить не получится. Тогда делай, что можно. Разведай. Наведи справки. Не всегда же они втроём отправляются? И поторопись. Зима на носу. Полмесяца, максимум, и навигация закончится. А река встанет - придётся тебе ловить прокурора на улице, что вряд ли проще...
- Надо будет - поймаю.
И вот тут прозвучало самое серьёзное предупреждение, о котором я раньше не подумал:
- Брат, хорошо, если прокурор признается под запись. А если нет? Будет молчать, как партизан. Ну, накачаешь ты его пентоталом, который на Маргарите не рискнул испытать? Так ведь знающие люди заметят, что он обколот, и любой адвокат докажет, что это незаконно. А ты сядешь за похищение человека, и надолго. Стоит ли овчинка выделки?
Подумав, я решительно ответил:
- Стоит. Введу пентотал и скополамин. В несколько приёмов, чтобы откровенность вызвать, но не опоить до зомби. А насчёт тюрьмы за похищение пусть у тебя голова не болит. Как там в писании: мне отмщение и я воздам? Вот именно. Главное, за Кольку с Верой воздать.
На этом наша беседа закончилась. Спал я спокойно. Ни сын, ни сестра меня не побеспокоили.
***
С утра я отправился на Центральную пристань. В углу общей лодочной стоянки богатеям выделили охраняемый пирс "Марина". Там всё оказалось по-взрослому, и фейс-контроль и пропуска. Три охранника и два матроса отвечали за целостность яхт и катеров, заправку, смену газовых баллонов, поддержание чистоты пирса и т.п. - официально. Само собой, за дополнительную оплату проводилась внутренняя уборка и приборка. Как же иначе? Где большие и богатые выпивают, трахаются, блюют и гадят, там персонал "Марины" безналогово зарабатывает. В разы больше, чем на ставке.
Деньги-деньги... Всё сводилось к ним или крутилось вокруг них. Официантка кафе под "большим секретом" насплетничала мне о приятелях прокурора. Начальник полиции, как и эфэсбешник, замыкавший грешную троицу, её осуждению не подлежали. Зато эскорт-девочки, которые "киской" зарабатывали в разы больше, чем она руками - вполне естественно вызывали у неё жесточайшую зависть. Со злобной радостью поведала мне работница общепита, что выезды правоохранителей случаются редко, раз или два раза в месяц.
Однако мне надо было как-то попасть на борт "Формулы". Посмотреть, в первую очередь, и спланировать похищение из катера или вместе с катером, во вторую. Удача сопутствует терпеливым. Выбрав кандидата, я трижды сработал за таксиста, подхватывая охранника Федю после смены. Он единственный из пристанского персонала не рисковал правами.
- У них же после покатушек выпивки остаётся море! И как не бухнуть на халяву? У нас по-честному. Больше половины если - можно брать домой. Меньше половины - в общак, там копим, сливает по сортам до полной, потом разыгрываем, кому что. Ну, я помалу отхлёбываю, чтобы на смене не скучать. А за руль? Не, мне жена башку оторвет, если я с правами погорю...
Федя быстро привык, что знакомый водник, то бишь я, обитающий в дальнем конце общей стоянки, бесплатно подвозит его домой. Даже у завзятых халявщиков совесть порой просыпается. Чтобы усыпить её, он пригласил меня вечерком посетить пирс "Марины". Полюбовавшись на роскошную подборку недопитого богатеями спиртного, я предложил начать с коньяка. Первые три стопки прошли зачётно - Федя захмелел. И начал хвастать знакомствами:
- Ты знаешь, какие тут люди? О! Сухопьянов, Трепальский, Бройц, - долго перечислял он миллионеров и миллиардеров, чьи имена, надо признаться, были на слуху.
Когда купленная в пристанском кафе закусь кончилась, я вышел на берег дождаться пиццевоза. Прохладный ветерок взбодрил, чуточку унял хмельное головокружение. Похоже, я уже перебрал, но пьянку придётся продолжить - когда я ещё смогу раскрутить Федю на разговор? Шоу, как говорится, маст гоу он. Устраивая пиццу на столе, я толкнул собутыльника, сунул в его лапу стакан и ещё горячую закусь. Пока он жевал помидорно-колбасную ватрушку, мне удалось вывести трёп на нужную тему:
- У меня, в принципе, бабла на крутой катер может набраться. Новье не потяну, но какой-нибудь после ремонта, типа вон того темного "Сан Спорта". Он не сильно побитый?
- Прокурорский? Было дело, ну... Раз они в своё боновое ограждение врубились, представь! Еле сюда доползли. Рубашками дыру законопатили, ага, - хохотнул Федя.
- Да ну, - выразил я недоверие, - где на нашей реке боны? С лодкой столкнулись, точно.
- Не, лодку его сынок забодал, позже. В начале июля. В мою смену было. Примчался, глаза по кулаку, сопли пузырём, видать, усрался со страху. А папаня его уже ждал, и - бац в торец! Той же ночью подсуетился, увёз в ремонт.
- И что? - голос мой всё же дрогнул, пришлось закашляться для маскировки.
Держа сектор пиццы в зубах, сердобольный Федя хлопнул меня по спине и пояснил:
- А ничего. Обошлось без скандала. Папаша, видать, густо отбашлял пострадавшему. А катер за три дня подшаманили. Если будешь брать, то подсуетись, а то пацан опять его разобьёт. Он в папин охотничий домик зачастил что-то. Бухло, травка, девки, сам понимаешь, в компашке-то какой трезвяк?!
Я натурально завис, как мой комп, когда нахватает дряни с сети - слишком резко поменялась личность убийцы. "In vino veritas" - да уж, Старший Плиний, о русской трактовке афоризма ты и не подозревал. Подпоенный мною охранник выдал истину, и толстопузого генерала-убийцу сместил прыщавый обкуренный оболтус. Такому моя месть не страшна. С должности его не снимут, а до суда дело не доберётся, родитель костьми ляжет, но дело похоронит.
Пока я молчал, делая вид, что жую, Федя в манере птицы-говоруна вещал о ведомственной пристани, куда катается прокурорский сын. Я ещё слышал его голос, но последняя доза коньяка оказалась лишней. Голова закружилась сильнее, мир пошатнулся, и, чтобы не упасть, мне пришлось сползти на пол...
- Витёк, подъём, - разбудил меня Федин голос и влажная прохлада, легшая на лицо.
Мокрое полотенце помогло протереть заспанные глаза и засохший на щеке след слюны. Оказывается, я так и проспал всю ночь на полу. Федин сменщик понимающе кивнул и занял будку. Поддерживаемый на удивление свежим собутыльником, я выбрался на берег. Садиться за руль в таком состоянии было слишком рискованно, так что пришлось вызвать такси. Только к вечеру я смог вернуться к норме настолько, чтобы радикально переделать вчерашний черновик заявления, которым я намеревался ударить по прокурору.
А затем созвонился с Федей и напросился на ещё одну ночную пирушку. Но прежде чем ехать, вдумчиво приготовил нужный арсенал защитных средств. Чтобы долго не пьянеть. Второй раз проиграть охраннику, тренированному в поглощении спиртного, я не имел права. Как иначе можно осмотреть "Сан Спорт", детально и без свидетеля?
***
Из очередного шпионского материала Татьяна поняла главное - Безруков добыл так называемые улики. Но кто был в прокурорском глиссере в момент столкновения? В наброске заявления фигурировали руководители местных силовых структур: прокуратуры, ФСБ и полиции. Подчёркивалось, что компания возвращались с пикника в сумерках, чем грубо нарушила Правила движения маломерных судов, потому что глиссировать дозволено только в светлое время суток.
Заявление, написанное Виктором, Татьяне понравилось. Сухо, без эмоций, конкретно, со ссылками на приложенные факты. Президенту, Генпрокуратуре, ФСБ, Следственному комитету, Полиции, всем телеканалам и основным газетам. Перечень адресов занимал три листа.
Но внезапно переделанный текст девушку встревожил. Оставленное место для фотографий, которые будут приложены? Невесть откуда взявшийся сын прокурора? Ведомственная пристань в глухом бору? Она пошарила в сети, глянула спутниковый снимок места, но упоминания о той пристани не нашла.
- Сегодня пятница. Он точно собрался туда ехать.Фотографировать. Идиот!
Телефон Безрукова не отвечал. Вопрос на вотсап не помог. Бросив все дела, девушка долго выпрашивала катер у отца, но тот решил сам прокатиться к загадочной пристани. Неторопливый "Кайман" больше часа тащился к намеченному месту. Пристань была, да, но из сторожки на звук мотора вышел человек в камуфляже и, запрещая, скрестил руки.
- Танюшка, кого мы ищем? - удивился отец, а услышав неосторожный честный ответ, возмутился. - Совсем сдурела! Нашла о ком тревожиться, дура!
Так они и расстались, недовольные друг другом. Дома Татьяна включилась в прямое наблюдение на Безруковым. Тот в сеть не выходил, чем-то бренчал в комнате, напевал привередливых коней Высоцкого. На звонки он так и не отвечал, никому. А утром, прослушав шпионскую аудиозапись, девушка обнаружила, что Виктор покинул дом в восемь вечера.
***
Виктор Безруков:
В этот раз я пил мало, при каждом удобном случае сливая часть спиртного в щель на полу, у левой ноги. Но даже оставшейся дозы мне хватило, чтобы сильно опьянеть. Выручил поход за пиццей. Пользуясь темнотой, я у самого берега неэстетичным способом опростал желудок. Принеся пиццу, скормил её Феде, всю. Для скорости.
Растертые в незаметную пыль таблетки нитразепама сработали, как снотворное. Вреда от них никакого. Утром Федя проснётся хорошо отдохнувшим. Возможно, и нюансы нашего застолья основательно забудет. В сочетании со спиртным это лекарство порой смывает недавнюю память.
- Вкусно, Федя? Давай ещё по грамульке? Нет? Ну, как хочешь...
Подействовало. Захрапел. Пора. Ключи от катеров где? В дрянном сейфе, конечно. Федя, извини, я возьму на время твой фонарь. Привет, катер! Так, парусиновый чехол сдвинем... А где тут спуск вниз? Комингс... Теперь как-то надо изогнуться, пролезть вот сюда, просунуть руку с фонарём.
- Есть!
Обширная блямба на корпусе. Тут был пролом. А здесь - продольные трещины залеплены. Ага, лопнувший и склеенный шпангоут. Теперь снять признаки ремонта на смартфон, со вспышкой, многократно. Всё, достаточно...
- Ч-ч-ч-ё-ё - р -р- т, уронил! как же его достать?
<Я долго корячился, засовывая руку с тёмную дыру, чтобы дотянуться до самого дна. Не хотелось отрывать декоративную обшивку, но пришлось-таки. Вот только, похоже, напрасно я столько времени потратил - смартфон нашёл воду и основательно промок. Пришлось вернуться в сторожку, где безмятежно храпел Федя, разбирать намокшую мобилу, протирать и пытаться запустить. Ни фига не вышло. Придётся потом обращаться к специалистам, чтобы забрались в память и скачали фотографии.
Расстроенный, я вернулся к катеру, чтобы поправить чехол на нём. Замести следы проникновения, выражаясь сыщицким языком. Справившись с этим самым заметанием примерно на четвёрку, я вернул ключ в сейф и вдруг заметил там здоровенную амбарную книгу, озаглавленную "Журнал убытия-прибытия".
Вот это подарок! Настоящий подарок судьбы. Где нужная страница с датой прибытия? Вот она! Я внаглую использовал телефон Феди, сфоткал страницу, переслал себе и Тане. Потом уничтожил в Фединой мобиле следы незаконных действий, а затем навёл порядок в будке, устранив явные признаки пирушки: вымыл стаканы, убрал бутылку в шкаф, прикрыл его. Всё? Вроде, всё. Напоследок я поудобнее уложил Федину голову на столик и вышел на пирс.
Легкий, но весьма прохладный ветерок обдувал лицо, шевелил волосы и успокаивал. Рассвет не спешил, но с каждой минутой перспектива светлела и проявлялась из мрака, полумрака, сумерек, пока вдруг не обрела полную ясность. Начинался день. Где-то далеко гудели моторы автомобилей, перебиваемые клаксонами. Люди ещё не добрались до пристани, но фары и габаритные огни легковушек приближались к пристани.
Ах, как сладко в этом недолговечном одиночестве возмечталось мне о возмездии! Я смотрел на "Сан Спорт", слушал, как мелкая волна плескалась у ног и жалел этот красивый катер. Орудием убийства он стал в руках шалого парнишки. Незнакомого пока, но уже достоверно установленного убийцы.
Единственное, что осталось сделать - допросить его. Я пока не придумал, как и где мы встретимся. Однако злой восторг предвкушения уже владел мною:
- Где ты, убийца? Ау-у! Я жажду встречи! Будь уверен, она состоится!
Сейчас, когда все факты, все улики сошлись - мне очень нужно его подробное признание. Оно, а также запись разговора с Федей, вместе с фотографиями шпангоута - прекрасная бомба. Как только ты признаешься, я выложу всё в интернет. О, как громко бабахнет эта неприятная для тебя новость! Но скандалом дело не исчерпается. Ты сядешь в тюрьму, а разноклановые пауки во властной банке получат возможность с дерьмом сожрать твоего гадкого папашу.
***
Татьяна встревожилась, обнаружив утром фотография страницы с отметкой о прибытии катера-убийцы. С чужого телефона. На всякий случай она позвонила, голосом шкодливой кошки поблагодарила своего котика за классную фотку. Абонент ответил хрипло и нецензурно, из чего девушка сделала вывод, что Виктор попал в беду. Очередной раз отпросившись с работы - да плевать на кислую морду шефа! там человек в беде! - Татьяна примчалась на Центральную пристань.
С трудом отыскав место для машины почти на обрыве, она пробралась к "Марине" и не обнаружила там "Сан Спорта". Охранник обшарил грудь и талию Татьяны липким взглядом деревенского ухажёра, но соизволил сказать, что интересующий её катер отчалил утром, до его прихода на смену:
- Сынок укатил. Он обычно с самого ранья подрывается, чтобы своих корешей на Нижней забрать. А ты что, опоздала?
Согласно кивнув, Татьяна помчалась к отцовскому "Кайману". Минут сорок ушло, чтобы уговорить полузнакомых парней принести из кладовки мотор, бензобак и канистру, но вот она уже вырулила на речной простор, дала полный газ и помчалась спасать Безрукова. В этот раз до ведомственной прокурорской пристани она добралась меньше чем за час. Уткнувшись носом в боновое заграждение, девушка попыталась расспросить охранника, но то был как кремень - отнекивался и молчал, пока у неё не кончилось терпение. Тем более пристань пустовала, а другое место "Сан Спорту" пришлось бы не по чину.
Растерянная Татьяна прокатилась вверх, потом сплыла вниз, присматриваясь к берегам. Искомый катер отсутствовал. Шариться по мелким притокам или курьям она бы рискнула, но их ведь с фарватера не видно, а если точно не знаешь примет - не вдруг отыщешь. Огорчённая, мокрая от брызг, которые наносил боковой ветер, девушка вдруг ощутила упадок сил и озноб. Кое-как пришвартовавшись в совершенно незнакомом месте, похожем на дом отдыха, Татьяна отыскала киоск и запила пачку старого печенья подозрительным лимонадом.
В голову лезла всякая ерунда, вроде запроса в полицию о пропаже Виктора, потом ещё более глупая идея о посещении прокурора с прямым вопросом о причастности к похищению любимого. Больше всего хотелось заплакать от бессилия. Но время ощутимо клонилось к вечеру, и самым разумным было возвращаться к стоянке.
Так она и поступила. Ветер усилился, обернувшись "вмордувиндом". Даже на средней скорости брызги уверенно захлёстывало в лодку. Продрогнув, Татьяна дотащилась к Нижней пристани, когда позади послышался уверенный сдвоенный гул. Обернувшись, она увидела глиссер, стремительно нагонявший её "Каймана".
- Витя! - крикнула Татьяна, однако "Сан Спорт" промелькнул так быстро и так громко, что вряд ли Безруков услышал её голос, и уж тем более - заметил.
Но она не могла ошибиться, за рулём стоял он. Рядом скособоченно сидел ещё кто-то, совершенно ей неинтересный. "Кайман", как пришпоренный, рванул следом за глиссером, высунулся из воды больше чем наполовину и жёстко заскакал по волнам, безнадёжно отставая от лидера. Громада моста, подчёркнутого поверху гирляндой фонарей, заняла всю перспективу и стала мешать наблюдению за глиссером. Он определялся только по широко раскинутым белым усам, которые выделялись на фоне центральной опоры.
И вдруг гул мотора смолк, зато прилетел короткий сложный звук сминаемого металла, как при автомобильной аварии. Татьяна вскрикнула, попыталась добавить газ мотору, который и так выжимал из себя всю возможную скорость. Долгую минуту или больше "Кайман" добирался к месту катастрофы, где в хлам разбитый глиссер обозначал центр водоворота позади центрального быка. Убрав обороты, девушка описала циркуляцию, хаотически осматривая окрестности. Сверху доносился гул автомобилей. Где-то далеко светились навигационные огни одинокого судёнышка.
И никого вблизи. И ни единой живой души на воде. Татьяна зарыдала.
***
Виктор Безруков
Я не команч, не апач, чтобы бесшумно захватывать врага. Всё случилось спонтанно. Федя спал, когда по пирсу простучали торопливые шаги и обладатель модной причёски "блинчик сверху" распахнул дверь:
- Ключи от "Сан Спорта"!
Это вместо приветствия, чтобы и дебил понял - хозяин заявился. Я подыграл, подал ключи, помог стащить чехол, соприсутствовал при чек-контроле. Потом, когда прокурорёныш завёл моторы, я бесхитростно дал ему в ухо, отчего тот свалился по лестнице в каюту. Там я его обстоятельно спутал по рукам и ногам, завернул в покрывало и поверх увязал простыней.
Вот так у меня случился захват, или похищение человека, сам выбери, как назовёшь эту удачу, зеркальный ты мой доппельгангер! Не знаю, кто мне помог, вряд ли бог, в которого я не верю, но сказал же кто-то из философов, что случайность есть непознанная закономерность? Она и произошла. Плевать, что получился перебор! У меня нет опыта в похищениях, так что чем больше вязок - тем надёжнее.
Хорошо, народ на пристани по раннему времени почти отсутствовал, да и стоянка богатеев - место само по себе не людное. Короче, катер я вывел на реку безукоризненно. А что? Управление интуитивно понятное, и навык вождения - как навык велосипедный, навсегда.
До потайного места, есть у меня такое - небольшой заливчик после выемки песка - на этом звере я долетел за час с небольшим. Для рыбалки залив не годится, а отдохнуть уединённо - самое то. Там я с парнишкой и заговорил. Точнее, попытался.
Долго пытался. Упорно. Бесполезно, но упорно. Наверное, я дал бы ему в морду и не один раз, но бить связанного? Слышал я на междусобойчиках и читал в книгах, что военным, особенно, из спецвойск, типа ВДВ, чтобы разговорить человека - надо минут пять, не больше. Верю, но пытать я не умею, да и не смог бы, руки не поднялись причинять боль просто так.
Я ему объяснил, что мне всего лишь нужно его признание, что ночью третьего июля он на глиссере столкнулся с моей лодкой и помчался дальше. Приготовил диктофон, представился, спросил прокурорёныша, кто он, кто его отец, а потом вежливо попросил рассказать про столкновение. Что называется, раскатал губу. Все слова, записанные на диктофон, оказались матерными. Я снова попросил, он снова меня обматерил.
Пока мы 'плодотворно' общались, лицо похищенного казалось мне всё более и более знакомым. А после особо заковыристого мата я вспомнил. Этот малолетка орал кричалку "Спортец-молодец" на водном празднике! Точно.
Когда я просмотрел все фотки, сделанные в тот день мобилой, то обнаружил его морду. Предъявил снимок оболтусу-убийце. Опять поразился наглости и самоуверенности. Без малейшего стеснения тот признал, что да, после фейерверка выпросил у хорошо поддавшего родителя глиссер:
- Посадил тёлок и дал Спортецу просраться. Его же всё равно в марину возвращать надо. Чё? Какое убийство, чё ты гонишь? Если и бортанул я какое-то корыто, то не хер ей под ногами у крутых катеров шароебиться.
Тут меня стало колотить от гнева:
- Разрубил "Волжанку", изувечил женщину, это ты называешь - "бортанул"? Под ногами у крутых, значит, мы болтались? Мешали быстро мчаться?
- Мужик, ты не на того прёшь. Мелочь всегда должна уступать крупному судну. И хер ты кому что докажешь, хотя, да, прыгнул я через лодку, может, и твою, помню, хрустнула...
Молоденький наглец обвинил меня в нарушении правил, хотя сам вряд ли знал, что глиссер в темное время суток должен плыть, как водоизмещающее судно. Спорить с ним оказалось бесполезно. Фотография Кольки впечатления тоже не произвела.
Плохой из меня получился психолог, ничего я ему не доказал, ни в чём не убедил. Парень матерился, угрожал, угрожал, матерился, а время шло и шло. Диктофон записывал бессмысленный разговор. Я злился и понимал, что зеркальный друг оказался прав. Такое признание никому не нужно.
Пришлось доставать ампулы. Парнишка испугался, забился, пытаясь избежать инъекции. В вену я попал с третьего раза, когда он выдохся и не смог сопротивляться. Хрен знает, какая доза должна была подействовать, так что ширнул я его на совесть. И он, действительно, поплыл. Только смысла в его признании оказалось с гульнин нос:
- Кто управлял глиссером вечером третьего июля?
- Я.
- Верно ли, что глиссер столкнулся с моторной лодкой неподалёку от пристани номер пять?
- Я что, помню? Столкнулся, наверное.
- Вы были пьяны в тот момент?
- Не помню. Наверное.
- Кто отдавал ваш глиссер в ремонт?
- Не знаю. Отец тогда со зла отправил меня отдыхать на Ибицу, а мы там классно оттянулись...
Он, действительно, не обратил внимания на нашу "Волжанку", потому что был пьян. Думаю, подвернись ему судно побольше, грузовая баржа, например, он себя с девками разбил бы, точно так же не заметив препятствия. Пока я его допрашивал, выводя на чёткое признание, солнце склонилось к западу. Прокурорёныш на удивление быстро пришёл в себя, на вопросы отвечать перестал. Зато громко и торжественно пообещал, что вместе с отцом они меня в порошок сотрут. На этом терпение моё иссякло окончательно:
- Урод, ты так и не понял, что ненароком, по пьяной лавочке убил моих близких? Ты убил сестру и моего единственного сына. Убил, даже не заметив, как муравья растоптал. И не раскаиваешься? Тогда я утоплю тебя, как ты - моего сына.
Не знаю, откуда и почему ко мне пришло такое решение. Я не подряжался работать судьёй и палачом. Да и сыщиком стал только ради восстановления справедливости. Неудачливым сыщиком. Провалилась задумка моя по сокрушению хитрого плана, выстроенного прокурором города. Докопаться до истины о непреднамеренном убийстве семьи Безруковых я сумел. А вот разоблачить убийцу и его пособника-отца мне не удалось.
И я крикнул в небо, потому что зеркала рядом не оказалось, а помочь мне разобраться с собой мог только доппельгангер:
- Брат, слышишь меня? Жаль, но ты оказался прав. Когда я отпущу этого парнишку, который совершенно безмятежно отнёсся к известию, что убил двух человек - меня посадят в тюрьму за похищение человека. Но он не имеет права величаться человеком. Он - преступник. Он - убийца.
Прокурорёныш, услышав мой крик, обращённый в небо, затих, стал вслушиваться. Прислушался и я. Ответ пришёл не сверху, а изнутри, с той, ироничной и более серьёзной, нежели я, стороны, которая тогда, до Татьяны, говорила со мной на крыше:
- Только Закон позволяет назвать подозреваемого преступником. И только суд может признать этого парня убийцей...
Соглашаться с правильными по форме, но ложными по сути отговорками? Нет уж, хватит морализаторства! Вот тебе довод, попробуй опровергнуть его:
- Да? Вчера прокурорёныш убил моих близких, завтра он точно так же убьёт других, зная, что папа поможет избежать ответственности. И этот безмятежный убийца продолжит раскатывать по реке, по дорогам, одурманенный водкой или наркотой, пока не убьется сам или не убьёт родню более высокого чиновника? Что-то неладное творится в моей стране. Не сходятся концы с концами. И я не согласен подчиняться её установкам!
Доппельгангер возразил:
- Я вместе с тобой читал учебник для следователей. Закон обязателен для всех, потому что это Закон...
- Нет, брат, ты путаешь легальность власти с легитимностью, а я уже разобрался, чем они отличаются. Закон говорит, что любое преступление, не только убийство, должно караться наказанием. Почему же прокурор, который обязан следить за исполнением Закона, защитил убийцу, вывел из-под кары?
Зеркальный человек стоял на своём:
- Ты подготовил письмо в Генеральную прокуратуру. Отправь. Обратись к депутатам. Дай сведения блогерам...
- Неубедительно, брат. Верить этой шобле?
Дальше наш разговор, как футбол, пошёл в одни ворота. Я швырнул в доппельгангера тезис, что если прокурор и его сын пренебрегли Законом, почему не плюнуть на него и мне? В ответ прозвучало жалкое:
- Ты врач. Клятву Гиппократа давал. Не причинять вреда больному и, вообще, человеку.
- Ну-ну. Знакомая поповская спекуляция. Ты мне ещё про господа нашего понуди. Ветхозаветные герои воевали, мстили, с тем богом скандалили, даже боролись, а я должен доверить ему воздаяние? Простить всех, послушание проявить. Может, ещё и возлюбить убийцу посоветуешь? Нет, зеркальный брат, логика у тебя кривая. Закон не работает, а я должен отпустить убийцу моего сына. Отпустить убийцу моей сестры. Целым и невредимым. Только потому, что мне не повезло дать клятву. Не дождёшься!
Пока я спорил, во мне разгорелся, заполыхал бешеный гнев. Это располовиненное сознание вспомнило, как терзало меня - меня одного! - чувством вины за смерть Кольки. Как казнило болью раскаяния за слова, оскорбительные для сестры.
Но разве я был первопричиной смерти близких? Причиной оскорбления сестры? Я вёл быстроходный катер без навигационных огней? Без прожектора? В темноте? На глиссировании?
В этот момент доппельгангер исчез, точнее, слился со мной. И мы вслух ответили мне, показывая на виновника пальцем:
- Нет.
- Он.
- И вина за всё - на нём.
Я перестал орать в пространство. Доппельгангер стал мной, я - им, а мысль не нуждается в озвучении голосом. Тем более - внутренний диалог. И мне проще, чем истинно верующим. Те разговаривают - с господом богом или кто у них там сидит на облаке, вездесущий и всеведущий, способный контролировать все семь миллиардов землян? - в одну сторону. Их устраивает возносить молитвы и не получать внятного ответа. Мне достаточно молча подумать, пересылая мысли одной моей половины - второй, и назад, пока не сформируется решение. Так я и продолжил обсуждение.
Итак, что мы имеем? Два убийства, точнее - говоря суконным языком юристов и полицейских - причинение смерти. По преступной халатности высокопоставленного прокурора, который доверил катер пьяному сыну. По преступной небрежности девятнадцатилетнего прокурорёныша, который гнал этот катер по реке, нарушая правила, и скрылся с места аварии. К тому же папаша-прокурор бестрепетно пособил сыну-преступнику, заметя следы столкновения. Я докопался до истины, а доказать её - не способен. Вопрос: что делать дальше?
По сути дела, опрометчивое общество поставило блюстителем Закона негодяя, который наплевал на Закон, использовав при этом служебное положение и профессиональные знания. Да так ловко, что убедить общество, показать, как оно ошиблось с выбором прокурора, у меня не получится. Значит, правосудия не добиться. Но так нельзя. Безнравственно, когда преступление остаётся без наказания. Тем более несколько преступлений. Как поступить?
Давние, казалось бы, накрепко забытые термины из лекций по медицинской этике и деонтологии выплыли в памяти. И поддержали. Кант, это ведь твоё - про долг, как необходимость поступка из уважения к нравственному закону? Дхарма, многозначная наша, почему ты пишешь передо мной ветхозаветное 'Мне отмщение...'?
Продолжение известно всем и каждому, но обычному человеку и заявлять: '...ад воздам'? А почему нет? Тщусь ли я тем самым стать наравне с богом? Отнюдь. Не гордыня движет мною, но долг. Кто воздаст за убийство Веры и Коли Безруковых в сложившихся обстоятельствах? Вот именно. Больше некому...