Я лежал на холодном снегу, истерзанный собаками, и был готов умереть. У меня стонала каждая клеточка измученного тела. Но это было ничто по сравнению с тем, как болела моя душа. Одиночество, отверженность, отчаяние ранили больнее, чем клыки злобных животных.
-- Эй, убогий, ты живой аль нет? -- раздался надо мной хриплый голос. Чья-то большая рука потянула меня за плечо.
-- Живой, -- пробурчал сверху мужчина. -- Вставай, хватит на дороге валяться. Напился чё ль?
Он взял меня за руку и попытался поставить на ноги. Но я, громко вскрикнув, упал на снег -- случайный доброжелатель причинил мне сильную боль.
-- Что с рукой? -- спросил он хмуро.
-- Собаки, -- прохрипел я.
-- Плохо дело, -- покачал головой прохожий. -- Ты где живешь? Давай провожу.
-- У меня нет дома.
-- Дела-а-а., а зовут-то тебя как?
-- Не помню я, в голове совсем пусто.
Мужик подхватил меня за пояс, поставил на ноги.
-- Значит так, пойдешь со мной, у нас переночуешь.
Я посмотрел на него. Это был невысокий, но крепкий мужчина лет 45. Плотный, коренастый. Его короткие, толстые ноги твердо упирались в землю. Круглое лицо, сильно обветренное, морщинистое, как мятая бумага, носило отпечаток нелегкой жизни. Глубокие складки пролегли от очень крупного, словно большая неровная картофелина, носа к горько опущенным вниз уголкам полных, потрескавшихся губ. Блекло-голубые глаза смотрели пристально. Одет он был в старенький ватник, стоптанные сапоги и лопоухую шапку-ушанку, лысеющую от старости.
-- Куда это я с тобой пойду? -- буркнул я недоверчиво.
-- К нашим. Да ты не дрейфь, отлежишься немного, а там посмотришь. Захочешь, останешься, нет -- уйдешь. Мы насильно никого не держим.
-- Кто это "мы"?
-- "Кто- кто?" -- передразнил мужик. -- Слишком много вопросов для убогого. Пойдем, там увидишь.
Я на секунду задумался. Ну что, собственно, мне грозит? Хуже чем теперь и быть не может. С трудом переставляя тяжелые, сильно ноющие тугой выворачивающей болью ноги, я поплелся вслед за незнакомцем. Шли мы долго. Каждый новый шаг давался мне с трудом. Небогатые силы были на исходе.
-- Держись, немного осталось, -- подбодрил меня спаситель.
Еще через несколько шагов перед нами встал деревянный забор. Калитки видно не было. Представив, что сейчас мне придется перелезать через него, я мысленно простонал. Но все оказалось проще. Мужик отодвинул густые ветви куста, росшего прямо у ограды. За кустом был лаз. Мой спутник проник по ту сторону забора. Я последовал за ним. Мы очутились во дворе -- я огляделся. Окружающая обстановка напоминала свалку. Кругом виднелись кучи мусора и остатки материалов: кирпича, досок, бетонных блоков. Все это было брошено и запущено. Кирпич побит, доски почернели от времени.
-- Это стройка? -- спросил я.
-- Была когда-то, -- словоохотливо отозвался мужик. Чем ближе мы подходили к его жилищу, тем любезнее он становился.
-- Богач какой-то себе шикарный особняк строил, но не успел закончить. Пришили его или посадили -- неизвестно. Только дом так и остался недостроенным. Стены возвел, а до крыши дело не дошло... Ну вот, мы и пришли.
Я недоуменно уставился на полуразрушенные стены. Он здесь живет? Но это та же улица.
-- Да не туда смотришь! Стены-то развалились, а фундамент остался -- в нем дверь в подвал. Видишь?
И правда, перед нами было несколько ступеней, ведущих вниз к небольшой железной двери. Мужик оттеснил меня локтем в сторону, а сам прошел вперед.
-- Дай-ка я первый пойду, а то люди у нас живут нервные, незнакомого человека могут испугаться, задеть ненароком.
Я ожидал очутиться в темном, сыром подвале, но в глаза ударил яркий свет. Ослепленный, я не сразу заметил обстановку и обитателей жилища. Приятное тепло, окутавшее меня, и запах еды закружили голову.
-- Михей, кого это ты приволок?! Смотри, он сейчас свалится!
Чьи-то руки подхватили меня, уложили на твердые нары. Дикая слабость сковала все тело. Даже открыть глаза казалось неимоверно трудно. Слова окружающих людей проникали мне в уши, словно через толстый слой ваты.
-- Больной что ли? Нам тут эпидемий не надо.
-- Спокойно, батя знает, кого в дом приводит. Не заразный он -- собаками травили, те порвали его малость. Измученный -- непривычный, видимо, скитаться.
-- А кто привычный? Чего ж хорошего в скитаниях?
-- Это верно. Одному завсегда плохо.
-- Чаю ему согрейте да пожрать дайте, только немного, а то скопытится. Он, похоже, сильно изголодался.
Михей склонился надо мной, я почувствовал его суровый взгляд даже через сомкнутые ресницы.
-- Ничего, оклемается. Отлежится пару деньков, а там посмотрим. Эй, Тюха, руку ему перевяжи, сделай, что можно.
Вскоре я почувствовал у своих губ чашку с горячим чаем. Обжигаясь, жадно глотал чудесный напиток. Перловая каша с тушенкой показалась мне наивкуснейшим блюдом.
Молодая, но очень серьезная женщина обработала мою раненую руку пахучей мазью, перевязала. Боль, так мучившая меня, стала значительно меньше. Теперь это была обыкновенная несильная боль от заживающей раны. Согревшийся, сытый, очень благодарный новым знакомым и счастливый тем, что не погибаю на улице, я спокойно и крепко заснул.
Спустя три дня меня впервые взяли на работу. То, что мне приказали делать, не укладывалось в моей голове. Сидеть на вокзале в рванье и просить подаяния.
-- Нет, я не буду этого делать, -- хмуро сказал я.
-- А делать тебе ничего и не надо. Сиди себе спокойно и проси жалостливо, -- наставлял меня Михей.
-- Это унизительно.
Михей напрягся, глаза его потемнели.
-- Что ты сказал? -- переспросил он, в его голосе слышался металл. -- Унизительно тебе?! Мы такого слова не знаем, понял?! Хочешь жить -- зарабатывай, а нет -- проваливай вон, иди, откуда пришел.
Страх одиночества и лишений сломал меня окончательно. Я не смог уйти. Сидя на грязном вокзальном полу, пряча глаза, и чувствуя, как пламенеет от стыда лицо, я глотал злые слезы беспомощности и унижения. Просить я не мог -- молчал, но видимо мой несчастный вид делал свое дело. Картонная коробка наполнялась мелочью.
Михей был очень доволен моим дебютом.
-- Молодец, Убогий! А говорил, не могу! Видишь, и от тебя толк есть. На-ка, выпей за первый рабочий день. Он протянул мне стакан полный прозрачной жидкости.
-- Что это? -- хмуро спросил я.
-- Ты чего, Убогий, водку тоже не помнишь? -- захохотал Михей. -- Пей, не бойся.
Я выпил, ни на кого не глядя, встал из-за стола, улегся на свой лежак, отвернулся к стене.
-- Переживает, -- хохотнул кто-то за спиной.
-- Его, почитай, от смерти спасли, подох бы на дороге, а он еще кобенится. Ничего обчешется, привыкнет, я с него гонор-то быстро сгоню, -- раздраженно пробурчал Михей.
-- Не, не приживется он у нас, -- не согласился кто-то, -- не наш он. Держится прямо графом, интеллигент видать. За столом громко заржали.
-- Ага, был когда-то, да весь вышел. Видел бы ты этого графа сегодня на вокзале! -- издевался Михей. -- Убогий он и есть убогий.
Я вдавился в скатавшуюся тонкую подушку. Вцепился в нее зубами. Неужели я всегда так жил?! Нет! Надо уйти, собрать всю гордость в кулак и уйти. В мозгу промелькнули страшные картины бродяжничества. Меня затрясло. Нет, я не могу жить один! Пусть так, но среди людей.
Я сидел на вокзале около месяца. Потом мое лицо примелькалось злобной уборщице, и я был выгнан. Михей перевел меня на рынок. Там я должен был не только попрошайничать, но и присматривать, где что плохо лежит.
Когда я шел за Михеем, изодранный собаками, голодный, замерзший, то думал, что хуже мне быть не может. Но то унижение, которое я ежедневно испытывал, стыд, прилипший грязью к моему лицу, убивали меня сильнее невзгод. Я терял в себе человека, и это было страшно.
Но настал этот страшный день: я опять остался один.
Люди Михея выследили старую женщину, которая снимала со сберкнижки большую сумму. Я должен был за ней проследить, узнать, где она живет. Михей готовился обворовать старуху. Мне подумалось, что, возможно, она сняла деньги на похороны близкого человека. На что еще копят старики? А может, ей самой нужны деньги на лекарства. Бабушка не выглядела богатой. Старенькое пальтишко, стоптанные войлочные боты.
Я не смог переступить через себя, видимо, настал мой предел. Понимал -- это конец, возврата в общину мне нет. Проследив за женщиной и запомнив адрес, я не вернулся к ожидающим меня "дружкам", а направился в другую от них сторону. Прошел пару улиц, свернул в один из дворов. Там уселся на скамейку и задумался. Как же помочь несчастной старушке, как защитить от беды?
К скамейке подбежала девочка. Она, не обращая внимания на меня, залезла на скамейку с ногами. Уселась на спинку и стала с аппетитом уминать вафельный рожок мороженого. Девочка была небольшая, лет восьми, легкая, шустрая, как синичка.
-- Девочка, -- обратился я к ней. Ребенок насторожился, забыв про лакомство. Белые капли тающего мороженого, срываясь маленькими бомбошками, летели на серый асфальт. Большие глаза девочки уставились на меня с недоверием.
-- Ты не бойся, -- сказал я ласково.
-- А я и не боюсь, -- медленно протянула малышка.
-- Я тебя не обижу, -- успокоил я ребенка, -- попросить хотел. Ты ведь из школы идешь?
-- Да, а что?
-- Дай мне, пожалуйста, листок бумаги и ручку. Я хочу написать записку.
Девочка откинула в сторону остатки мороженого. Стянула с плеча розовый рюкзачок, достала тонкую тетрадь в клеточку.
-- Знаешь, -- доверительно понизил я голос, -- одной старушке угрожает опасность. Бандиты хотят ограбить ее дом. Мы должны помешать. Ты мне поможешь?
Глаза девочки вспыхнули любопытством.
-- А что надо делать? -- заинтересованно спросила она.
-- Сейчас я напишу записку, а ты отнесешь ее в милицию, в ближайшее отделение.
-- А оно тут всего одно.
-- Тем лучше. Значит, отнесешь мою записку в милицию и отдашь дежурному. Только обязательно в руки. И скажи, что это срочно и важно.
-- А сам почему не идешь? -- недоверчиво нахмурила бровки девочка.
Хороший вопрос, -- подумал я про себя. -- Вот и ответь ребенку, что мне с моим видом и прошлыми "подвигами" туда лучше не соваться.
-- Когда у тебя конфеты есть, ты с подружками делишься? -- спросил я после паузы.
-- Конечно, я нежадная!
-- Согласись, что когда радость можно с кем-то разделить, так еще приятней получается?
Девочка на секунду задумалась, потом улыбнулась широко и открыто.
-- Да, одной никакого интереса нет!
-- Вот, и я хочу сделать хорошее дело, но не один, а поделиться им с тобой.
-- Здорово! -- оценил ребенок мою находчивость. -- Я согласна!
На листке из детской тетради я написал: "В ближайшее время готовится ограбление квартиры, хозяйка которой пожилая женщина. Адрес..." Больше ничего писать не стал. Имен и местонахождение грабителей не указал. Свернув записку, отдал ее малышке. Девочка умчалась. Надеюсь, на мое послание обратят внимание, а не выбросят в урну. Я сделал все, что мог, что было в моих силах.
Мне было холодно, очень холодно. Застывшее тело словно сковало льдом. Оно уже не болело, привыкло к этой муке. Надо было вскочить, заставить себя шевелиться, чтобы разогнать кровь, но я не хотел этого. Холод, так донимавший меня, сейчас казался уже родным, уютным, спокойным. Я его почти не чувствовал, окоченев в его объятиях. Холод -- это хорошо. Холод -- это смерть, конец мучениям.
Только бы опять не появилась женщина, не прогнала. Тогда придется вставать, опять куда-то идти, не зная дороги, что-то искать.
-- Ну, что здесь разлегся?! -- раздался надо мной грозный крик дворничихи, подметавшей станцию. Тут же в бок ударилась большая метла из березовых веток. -- У-у-у, бродяга, поганый! Работать не хотят, шляются. Ворье, проклятое! Сейчас милицию позову!
-- Иди, -- устало ответил я.
-- Ах, так! Ну, сейчас допросишься! -- взвизгнула злыдня и умчалась.
"Милиция, так милиция", -- равнодушно подумал я, даже не пытаясь подняться.
-- Спокойно, гражданка! Сейчас все выясним! Ваши документы! -- раздался надо мной требовательный голос.
Я с трудом сел. Передо мной стоял молодой человек в милицейской форме и погонами лейтенанта на плечах.
-- У меня их нет, -- ответил я.
-- Понятно, давно бомжуете? -- спросил блюститель порядка.
-- Я не знаю.
-- Интересное кино, -- протянул милиционер. -- Ну а имя, фамилия, отчество?
-- Я не помню! Понимаете?! Я ничего не помню!
-- Давно он на станции ошивается? -- обратился охранник к бабе.
-- Да уж месяца два будет.
-- Почему же до сих пор нам не сообщили?
-- У меня свои методы есть, -- она потрясла перед моим лицом метлой. -- А сейчас обнаглел, вот за вами и побежала.
-- Понятно, -- опять протянул страж. -- Пройдемте!
Крепкая рука взяла меня за плечо.
-- Что, попался?! Теперь тебя посадят! -- злорадствовала тетка. -- Вы ему там поддайте, как следует, чтобы знал, как людей нервировать!
-- Да успокойтесь вы! Еще выяснить нужно, кто он такой. Может, он и не виноват ни в чем.
-- Прям-таки! -- мегера уперла кулаки в необъятные бедра. -- Все они ворье и бандиты! У-у-у-у!
И она ткнула меня в грудь кулаком в грязной рабочей перчатке.
-- А ну, перестаньте! -- приказал милиционер, оттаскивая меня в сторону. -- За это тоже привлечь можно. Преступник он или нет, а права издеваться над человеком вам никто не давал.
Тетка задохнулась от возмущения, не смогла сразу ответить. Пока она не очухалась, участковый быстро потащил меня к отделению.
Там было тепло и светло. "Не самый плохой вариант для ночовки", -- подумал я, садясь на жесткий стул. Мой конвоир сел за стол.
-- Лейтенант Сергеев, -- представился он.
Мое сердце неожиданно прыгнуло невпопад.
-- Как? -- переспросил я.
-- Сергеев Андрей Романович, -- еще раз представился милиционер, внимательно, глядя на меня, -- что-то припоминаете?
-- Фамилия ваша знакомой кажется.
-- Нет, раньше мы не встречались. У меня память на лица хорошая, -- он тяжело вздохнул. -- Ну, вы хоть что-то помните?
-- Нет.
-- Как вы у нас очутились? На поезде приехали? Или еще как?
Я напрягся, пытаясь вспомнить, но память не отзывалась. Вместо нее было большое черное пятно.
-- Хорошо, -- попробуем с другого края подойти. -- Первое, что вы помните.
-- Я очнулся от холода. Лежал в снегу. Рядом была железная дорога. Верхней одежды на мне не было, только тонкая водолазка и свитер. На ногах джинсы и носки, без обуви. Ни документов, ни денег. Ничего не мог понять. Где нахожусь, что случилось, кто я? В памяти, словно черная дыра -- полный провал. Даже имени своего не помню. Встал на ноги, голова сильно кружилась и болела. Я дотронулся до затылка -- он был в крови. Я побрел по путям наугад, куда глаза глядят. Вот так я у вас и очутился. Скитался по округе, подрабатывал, меня за это кормили, иногда даже на ночлег пускали. В одном месте дали старые валенки и ватник. Ну, а в другом -- спустили собак, мне капитально досталось. Меня, погибающего, подобрали местные бомжи. Подлечили, пригрели на время, но не прижился я у них...
-- Вот об этом подробней, пожалуйста. Где вы с ними обитали, чем занимались.
Я угрюмо замолчал. Сергеев внимательно смотрел на меня, ожидая ответа.
-- Не помнишь? -- спросил он, отбросив деловое "вы".
-- Нет, помню, -- ответил я, -- но рассказывать об этом не буду.
-- Понятно, -- нахмурился Сергеев, -- блатное товарищество. Только надо ли тебе это? Ты не их человек сразу видно... Записка твоих рук дело? -- неожиданно спросил он в упор.
-- Да.
-- Бандитов мы взяли на месте преступления. В тот же день. Видимо, они тебя недооценили. Решили, что в милицию ты не сунешься, в таком-то виде. Ну, и попались субчики, благодаря твоей наводке. -- Сергеев криво усмехнулся, -- так что. как не возьми, а получается, что ты все равно их сдал. Вот и все товарищество!
-- Нет, я не указывал имен и где они живут.
-- Это уже детали, но для них ты теперь все равно предатель, ведь эта работа была предназначена тебе, так? Но ты не смог на это пойти. Поэтому и отправил записку? Молчишь, но я знаю, что прав.
Он включил компьютер.
-- На преступника ты не похож, у меня глаз наметанный. Но проверить все равно надо. И среди тех, кого близкие ищут, и среди тех, кого милиция потеряла. Говоришь ты правильно, грамотно -- значит человек образованный, да и лицо интеллигентное, измученное только... Чаю хочешь?
Минут через пять я обнимал ладонями горячую кружку и с наслаждением вдыхал душистый аромат чая. Что-то колыхнулось в памяти -- приятное, родное. Чуть вспыхнуло и погасло, как искорка, вылетевшая из костра. На сердце тяжелой лапой опустилась тоска. Губы мои задрожали, слезы покатились из глаз. Мне было страшно неловко, стыдно, но я не мог сдержать этих слез. Рыдания душили меня, руки тряслись. Горячий чай обжигая, выплескивался на пальцы.
-- Ну, ты чего? -- растерялся Сергеев. Он подошел ко мне, забрал кружку, поставил на стол. Потом вернулся ко мне, положил руку на плечо. -- Ты держись, все обойдется. В больницу тебе надо.
Минут через десять я немного отошел. После слез мне стало легче. Сергеев заварил новый чай. Я с удовольствием пил его из кружки маленькими глотками, так как чай был обжигающе горячим.
Вдруг Сергеев резко вскинул голову, в упор посмотрел на меня. Его серьезное лицо и нахмуренные брови мне не понравились.
-- Что-то не так? -- спросил я.
Сергеев ответил не сразу. Только через несколько секунд он оторвал свой внимательный взгляд.
-- Нет, ничего, -- странно медленно, словно в раздумьях, протянул он и снова уткнулся в монитор компьютера.
Я осматривал помещение. Мое внимание привлек календарь, висевший на стене за спиной Сергеева. Длинный золотой шпиль, горящий на солнце, окруженный каменной стеной. Широкий разлив реки, гранитные набережные, сказочные мосты, строгая красота дворцов и старинных зданий. Правый берег реки был ровным, как по линейке. Левый круто изгибался и делился на два рукава. На выступающей его части высились торжественно гордые колонны. Как на гигантских праздничных свечах, на их вершинах горел огонь.
Сердце опять болезненно сжалось, да так сильно, что я застонал и схватился за грудь.
-- Что, сердце? -- испугался Сергеев.
-- Нет, -- покачал головой, -- этот город... такое чувство, что он родной, что я там жил. Даже сердце закололо. Но я не помню, как он называется.
-- Так ты из Питера? -- пристально посмотрел на меня Сергеев. Его взгляд был холодным, и это опять меня неприятно насторожило. -- Ну, так что? Ты из Санкт -- Петербурга?
Я долго молчал. Память не хотела просыпаться. Я прислушался к себе, потом попросил:
-- Повтори еще раз.
-- Питер, Санкт -- Петербург.
-- Не знаю, потеплело в душе, и только. Я все равно ничего не вспомнил.
-- Я ориентировки проверил, -- резко начал Сергеев, но сразу как-то сник, угас, задумался. Потом закончил фразу, тяжело, словно с усилием, -- я должен доставить тебя... в больницу.
Первые дни в больнице я не запомнил. Мое измученное тело и нервная система наконец-то смогли расслабиться. Они больше не боролись. Пошла реакция на продолжительный стресс. Температура подскочила до 40, меня трясло в лихорадке, в горле было сухо, постоянно хотелось пить. Я был в полуобморочном состоянии, бредил, куда-то рвался. Но заботы врачей, хороший уход медсестер, тепло и мягкая, удобная постель сделали свое дело. Кризис миновал, и я погрузился в долгий крепкий сон. Я спал все время. Открывал глаза, видел перед собой серьезные лица врачей, и снова проваливался в сон. Медики что-то делали со мной: брали кровь, ставили капельницы, проводили исследования. Все это прямо на месте, в палате интенсивной терапии. Сам я встать не мог. Сильнейшая слабость охватила все мое тело, оно было словно ватным.
Только через пять дней, открыв глаза рано утром, я почувствовал, что ко мне вернулись силы. А память? Какие-то образы мелькали в моем подсознании. Быстро-быстро, словно ускоренное кино, крутилась пленка моей покалеченной памяти. Эпизоды проносились в голове с бешеной скоростью, и затормозить, остановить это мелькание я не мог. Но это уже намного лучше, чем глухая, мрачная чернота.
Дверь приоткрылась, в палату вошел врач. Он внимательно глянул на меня, лицо его просветлело.
-- Ну что? Очухался наконец? -- весело спросил он. -- Задал ты нам, брат, работы! Как чувствуешь себя?
-- Хорошо, могу встать.
-- Лежи, лежи, торопыга! После такого стресса надо как следует отлежаться, а то осложнения могут возникнуть. Сердце, суставы особенно этому подвержены.
-- Как вас зовут? -- спросил я.
-- Векшин Евгений Самуилович.
-- Доктор, а как вообще мое состояние?
-- Сейчас уже лучше, но было очень плохо. Был момент, когда мы за тебя серьезно боролись. Организм очень истощен. Иммунитет на нуле. Но мы помогли, поддержали -- и теперь все страшное позади. Но потребуется еще долгая реабилитация. Наблюдение и лечение у невропатолога и хирурга. На твоей правой руке повреждено сухожилие, нужна операция. Полежать в больнице еще придется.
-- Доктор, я так ничего и не помню. Правда, появились какие-то светлые пятна. Скажите, память восстановится?
-- Видишь ли, в наличии черепно-мозговая травма. У тебя не так давно был сильно разбит затылок. Рана зажила, но последствия еще остаются. Амнезия -- одно из них. Однозначного прогноза здесь быть не может: вернется память скоро или нет, этого я сказать не могу. Но будем надеяться, что все восстановится, как только мы подлечим твои раны.
-- То есть меня сильно ударили по голове за моей спиной?
-- Возможно, -- согласился врач, -- но есть вероятность, что ты сам упал и ударился затылком обо что-то твердое. Ты не беспокойся, твой дружок носом землю роет, чтобы во всем разобраться.
-- Какой дружок? -- опешил я. -- Откуда у меня здесь друзья?
-- Значит, появились уже. Милиционер, который тебя сюда привез, Сергеев Андрюша. Ему спасибо скажи. Ну ладно, хватит разговоров, отдыхай, тебе силы восстанавливать надо.
Он ободряюще подмигнул мне и вышел
Как-то навестить меня пришел Сергеев. Он улыбался и был радостно возбужден.
-- Привет, -- сказал он мне, протягивая пакет с фруктами, -- ну, как ты себя чувствуешь?
-- Да все нормально. Только вынужденное безделье угнетает. Если было бы куда, давно бы ушел.
-- Ты не торопись, лечись, как следует.
-- Да я и так уже в порядке. Даже рука совсем зажила. Засиделся я здесь. У тебя есть новости?
-- Еще какие! -- он похлопал по папке, которую держал в руках. -- Самое главное, ты -- Благов Сергей Геннадьевич. Вот почему тебе показалось знакомой моя фамилия! Она напомнила тебе имя. Жил ты до недавнего времени в Питере. Помнишь календарь в отделении? Там был изображен Петербург, и сердце тебе подсказало, что ты там...
Он не успел договорить. Дверь распахнулась, и в палату ворвались двое мужчин в форме.
-- Благов Сергей Геннадьевич, есть такой? -- строго спросил старший, с погонами капитана.
-- Это я. А в чем дело?
Второй -- молоденький сержант, подскочил ко мне. Я даже опомниться не успел, как в запястья впились наручники. Через правую руку, еще не окрепшую после операции, горячей искрой пронеслась боль.
-- Что вы делаете?! -- возмутился Сергеев. -- У него же рука покалеченная, после операции только!
Двое служивых тут же оказались рядом с ним. Щелчок. Руки Сергеева тоже оказались скованными.
-- Что, не удалось спрятаться в больнице от правоохранительных органов?! -- язвительно бросил мне старший. -- Болен он, как же! Убил женщину и скрылся! Сейчас поедешь с нами!
-- Объясните -- кого я убил, по вашему мнению? -- спросил я.
-- Да хоть по нашему, хоть нет. Убита женщина, Сайфулова Гульнара. У себя дома в Питере. Знакомо это имя? Есть свидетели, что между вами произошла крупная ссора, и вы угрожали женщине расправой.
-- У него амнезия, он не помнит ничего, -- сказал Сергеев.
-- А ты, вообще молчи! Тебе бы в адвокаты надо было идти. Теперь ответишь за укрывательство опасного преступника! А этому мы напомним, как он мачеху на тот свет отправил!
-- Документы, доказывающие невиновность Благова у меня с собой, -- твердо произнес Сергеев.
-- Убийство не обязательно самому совершать. Можно и издалека парадом командовать. Хватит разговоров! Вы задержаны -- оба! Потрудитесь покинуть помещение! -- приказал капитан.
-- Нет! -- раздался голос у двери -- там стоял Евгений Самуилович. -- Мой пациент не мог совершить даже заказное убийство. Я видел ориентировку. В больницах их тоже распространяют. Убийство произошло 15 марта, когда у этого человека уже была амнезия. И потом, повторюсь -- я видел ориентировку, но тоже промолчал, так что, и меня теперь посадите?
-- Вы врач -- лицо незаинтересованное. А Благова надо отправить в тюремную больницу! Отсюда он в два счета сбежит! -- возмутился капитан.
-- Больному нужен покой! Я его лечащий врач и настаиваю на том, что он невиновен! Он останется здесь, -- не сдавался Евгений Самуилович. -- И немедленно снимите наручники, не видите -- у него рука прооперирована!
Сержант нехотя подчинился.
-- Ладно, пусть Благов остается. Но если он сбежит, то ответственность ляжет на вас! -- угрюмо процедил капитан.
-- Всенепременно, -- согласился врач.
-- Но вы, Сергеев, поедете с нами и ответите за двоих.
Сергеев пошел к выходу.
-- А ну, стой! -- резко бросил я ему в спину. -- Значит, ты еще тогда, в отделении, знал, кто я такой и промолчал?! Видел, в каком я состоянии, и промолчал?! Хороший сюрприз ты мне устроил, нечего сказать!
-- Сюрприз был в другом -- в доказательстве твоей невиновности. Да, я промолчал. По закону я должен был тебя задержать сразу же, как узнал по ориентировке. Тебя бы ждали совсем другие удобства -- не такие как здесь. Те были бы с решетками на окнах. Но я сразу понял, что ты ни при чем. Видел твое состояние, что тебе по --настоящему плохо, поэтому не задержал, а отправил в больницу. Ты лечился, а я разбирался в твоей ситуации. И разберусь до конца, будь уверен.
-- Все равно ты гад, Сергеев! Ты видел, как я мучился без памяти, и промолчал!
-- Я не мог, тебя бы посадили больного и невиновного.
-- Гад, все равно гад! -- цедил я сквозь зубы.
-- Спасибо, Благов. Сейчас еще большим гадом буду, так как пойду доказывать твою невиновность.
На улице совсем потеплело. Остававшийся еще в тенистых местах снег окончательно растаял. Дорожки больничного сада просохли. Деревья покрылись легкой, воздушной нежно-зеленой дымкой. Я стал выходить гулять. Глубоко вдыхал свежий, полный весенних ароматов воздух, и моя душа трепетала, словно птица, вырвавшаяся на свободу. Очень хотелось жить. Я физически, до боли, ощущал это желание.
Однажды, когда я гулял по аллее больничного сада, ко мне навстречу бросился незнакомый мужчина
-- Петька, брат, наконец-то нашелся!
Мужик заключил меня в объятия, обхватив огромными, как стрелы ремонтного крана, руками.
-- Братишка, как долго я тебя искал! Куда же ты делся, где пропадал?! -- В его громогласных выкриках было столько радости и счастья, что я невольно усомнился в том, что у Сергеева была правильная информация насчет моего имени. Но бдительность терять было нельзя.
Я внимательно посмотрел на человека, назвавшегося моим братом. Это был крупный мужчина средних лет. Высокий, полный, с круглым лицом провинциального добряка -- интеллигента. Его большие серо-голубые глаза внимательно смотрели на меня из-под рыжеватых клочкастых бровей. Волосы, густые, словно большая меховая шапка, были аккуратно причесаны. Высокий умный лоб озабоченно нахмурен и собрался неровными морщинами. Одет мужчина был просто, без изыска и претензий на моду, но распахнутый воротничок его простенькой рубашки был свежим, брюки тщательно выглажены, а легкая светлая куртка чиста на манжетах.
-- Ну, что, Петька, не узнал? -- спросил он серьезно, и его лоб еще больше наморщился. Мужчина тяжело вздохнул. -- Ничего, брат, переживем и это, все образуется.
Он обнял меня за плечи, внимательно глянул в глаза, потом обхватил руками крепко и отчаянно.
-- Что же ты, братуха, а? Мы же всю жизнь вместе. Арсений я, Потехин, брат твой старший, а ты Петька, Петр Потехин, меньшой, стало быть. Понимаешь?
-- Понимаю, чего же здесь не понять. Я ведь память потерял, а не мозги.
"Он не в курсе, что я уже знаю свое имя. Ему зачем-то нужно, чтобы я поверил в байку про братьев. Но для чего? Это надо выяснить!"
-- Сеня! -- завопил я, принимая правила игры, и бросился на шею самозванцу. -- Я вспомнил! Ты мне маленькому слезы и сопли вытирал, когда я шишки набивал. И с пацанами дрался, когда они меня обижали!
-- Ну, вот и славно, -- обрадовался Арсений, -- а то, как не родной, честное слово. Поехали домой, соскучился по дому небось?
-- Мне домой пока нельзя -- я же лечусь. Но соскучился, и правда, до жути. Так что сейчас переоденусь -- не в больничном же домой ехать -- и отправимся. Только вечером надо будет вернуться.
-- Конечно, вернешься! Давай быстро, братишка. Я тебя в машине подожду, вон она стоит.
Я понесся к больнице. В палате скинул больничную пижаму, надел спортивный костюм. Написал записку: "Объявился "брат". Я должен все разведать. Уезжаю на красной "ладе", номер ...". Потом вернулся к Арсению. Он ждал меня.
-- Залезай, братуха, прокатимся с ветерком.
Он открыл дверцу, и я полез в машину. В ней меня уже ждали. Как только я сунулся в салон, к лицу мне прижали тряпку, смоченную каким-то раствором. Мои губы и нос свело судорогой, голова закружилась, в глазах потемнело -- и я провалился в бездну.
В чувства меня привел невыносимо мерзкий, сладковатый запах гниющей картошки. Из-за него мне было трудно дышать, да еще что-то сильно сдавливало горло. Я попробовал повернуть шею, но тут же в нее вдавились стальные шипы так, что я захрипел от удушья. Немного отдышавшись, я понял, что резких движений делать нельзя.
Мои ноги и руки были крепко связаны толстой веревкой.
Я лежал в дальнем от двери углу, странной темной комнаты. Рядом со мной -- допотопная печка "буржуйка". В помещении было грязно и неуютно. Скорее всего, это был старый сарай. Тяжелый дух гниющих овощей и трухлявого дерева, перемешанный с запахом свалявшейся пыли, стойкого перегара и грязных человеческих тел, вызывал тошноту. Почерневшие от времени стены и пол, маленькие, потерявшие прозрачность окна, тусклая запыленная лампочка под потолком, колченогие лавки и массивный прямоугольный стол, занимающий почти все пространство.
За столом сидели восемь человек. Вглядевшись, я мысленно простонал. К своему несчастью узнал 'брата' и нескольких бомжей из команды Михея. На столе красовалась большая бутыль самогона и нехитрая закуска: вареная картошка, ломтики сала, хлеб, лук, дольки чеснока.
Заметив, что я наблюдаю за ними, Арсений встал из-за стола и, не торопясь, вразвалочку подошел ко мне. Он был сильно пьян. Глаза сузились и горели злобой, губы исказила презрительная усмешка.
-- Что очухался, братишка? -- заржал он.
-- Ты мне не брат! -- прохрипел я.
-- Это точно, такая сволочь, как ты, братом мне быть не может. Ты собака, шавка дворовая, ею теперь и будешь, пока не подохнешь.
-- За что же такая честь? -- усмехнулся я.
-- За то, что ты стукач ментовский. Это ты, гнида, Михея заложил, из-за тебя его прямо на деле взяли. Полетит теперь по этапу. Он тебя на улице полудохлого подобрал, а ты чем ему отплатил? Ну ничего, теперь за все ответишь. Умирать будешь медленно, долго и мучительно -- это я тебе обещаю.
-- Что у меня на шее? -- спросил я.
Арсений опять мерзко заржал.
-- Что и положено сявке -- строгач, а он на цепи, а цепь -- на задвижке печной дверцы. Печка растоплена. Она раскалит цепь и ошейник. Шейка твоя будет медленно поджариваться. Здорово я придумал?
Я непроизвольно дернулся. Шипы ошейника впились в горло, я захрипел задыхаясь, упал лицом в грязный трухлявый пол. "Это конец, -- мелькнуло в голове, -- мне не выжить".
-- Арсений, дай мы ему вдарим, как следует! Кулаки чешутся, сил нет! -- вскочил из-за стола один из пьяниц. Его повело в сторону, и он чуть не свалился на пол.
-- А ну, ша! Еще успеете повеселиться. Хилый он, надолго его не хватит. Так что главный кураж оставим на потом. А пока мы гуляем, пусть поджарится немного от печки.
Они выпили и сразу налили еще. Я понял, что лежать должен тихо. Но это было трудно. Пылающая печка обдавала меня таким жаром, что я моментально взмок. Пот разъедал тело, оно дико чесалось. Это было мучительно. К тому же толстая цепь и ошейник медленно нагревались.
Пьяное гулянье продолжалось. Громогласные голоса нестройно тянули: "На поле танки грохотали". Про меня все забыли.
Я приподнялся, подвинулся еще ближе к печке. Лицо нестерпимо жгло, тело горело, но я пытался дотянуться кончиками пальцев до печной задвижки. Пальцы обжигало, мне казалось, что кожа на них уже дымиться, а ногти обуглились. Продержавшись чуть-чуть, я сдался. Внутри меня застрял вопль боли и разочарования. Пару минут я отдыхал, потом повторил попытку.
Видимо мне помогало огромное желание выжить. Я не мог сдаться и умереть. Судьба опять дала мне шанс. От жара веревка, связывающие мои руки начала медленно тлеть. Через пару секунд часть ее прогорела, и я смог освободиться. Когда руки были свободны, я осмотрел их. Правая рука, защищенная бинтовой повязкой уцелела, пострадали только кончики пальцев. Левая была обожжена сильнее, кисть покраснела и опухла.
Но долго разглядывать раны у меня не было времени. Первым делом я сорвал ненавистный ошейник. Потом размотал ноги. Пот заливал мне глаза, дышать было трудно, горло першило. Я боялся раскашляться и испортить все дело.
Наконец-то сорвал так и не поддавшуюся мне ранее задвижку печной заслонки и высвободил цепь. Сразу почувствовал себя уверенней. Цепь -- это оружие.
Моих манипуляций никто не заметил.
Несколько долгих минут я отдыхал, пытаясь хоть как-то восстановить силы. К сожалению, их было совсем немного.
Осторожно держась за стенку, поднялся. Голову повело. Я закрыл глаза, чтобы комната не вращалась так стремительно. Через пару минут головокружение стихло, и я смог сделать несколько шагов вперед. Медленно, шаг за шагом я пробирался к спасительной двери. Бандиты спали. Кто где: на лавке, под столом, на столе, рылом в объедки или, как свиньи, на грязном, покрытом картофельной гнилью, полу.