Эта рукопись предназначается к прочтению после моей смерти и передается в дар коллекционеру странностей Н. Пикману или его наследникам. Факты, изложенные ниже, прольют свет на некоторые скрытые от широкой общественности причины моего скорого отъезда из Штатов и отшельнической жизни в Монголии, вдали от водоемов, с определенного времени внушающих мне панический ужас.
Э. Солсбери, Гоби, 1932 год.
В год, когда я заканчивал третий семестр обучения на литературном отделении Университета Род-Айленда, моих родителей постигла скоропостижная смерть при странных обстоятельствах, в которые последней волей моего отца я не должен был быть посвящен. Поезд, которым они следовали из Ньюберипорта, что на севере Массачусетса, был ограблен группой религиозных фанатиков, большинство пассажиров погибли, однако их ценные вещи остались нетронутыми, пропал только скот, несколько людей также не были найдены.
Признаться, учеба никогда не была моей сильной стороной, и как бы тяжело я не переживал утрату близких, возможность бросить занятия и вернуться к салонной жизни обрадовала меня. Будучи ребенком вполне состоятельных родителей, я получил достаточное состояние, чтобы не беспокоиться о хлебе насущном, и потому мог полностью посвятить себя утехам светской жизни. Отец мой, всю жизнь посвятивший работе на благо семьи не был ни искушен, ни заинтересован жизнью столичной богемы, я же, напротив, с детства увлекался вечерами, на которые изредка меня приводила мать.
Я вернулся в отчий дом и быстро стал желанным гостем многих салонов, которые некогда с радостью встречали моих родителей. Легко далась мне и популярность в литературных кругах, что открыло мне дорогу за кулисы публичной жизни. На одной из таких тайных встреч я и приметил необычного молодого человека. Мой друг, инвестор, которого во избежание кривотолков я назову просто Натаном, показал мне его ранней весной 1926 года. Мартин, прислуживающий посетителям, с первого взгляда привлек мое внимание своей выразительной внешностью. Его нельзя было назвать красавцем, но его образ - сочетание больших чуть навыкате глаз и тонких почти прозрачных губ на бледном лице прочно застрял у меня в голове.
Вопреки моей первоначальной страсти публичная жизнь в Провиденсе все больше утомляла, и закрытые вечеринки стали моей последней отрадой. Однако, чем более откровенно я предавался блужданиям по безднам подсознания на подобных мероприятиях, тем невыносимее становились серые тоскливые будни в ожидании новых походов в запредельное.
В один из таких неприметных дней, когда Натан зашел по обыкновению ко мне на ужин обсудить некоторые возможные проекты, я поделился с ним своей тоской, на что он ответил мне предложением сменить обстановку. 'На севере за Аркхэмом есть весьма странное место, бывший портовый город, Иннсмут. Вам там должно весьма понравиться. Места довольно заброшенные, нелюдимые жители, таинственный берег и остров невдалеке, который называют рифом Дьявола - отличное место для уединения. Из производства там разве что только фабрика по очистке золота осталась. А пейзажи такие, что даже у самого искушенного зрителя предательский холодок по коже пробежит'.
Идея мне понравилась, однако долгая апатия сделала меня инертным, и я на некоторое время забыл о ней. Впрочем, тот вечер дал мне осознание истинной причины своего недуга, - вот уже на протяжении месяца, я не мог более думать ни о чем другом, кроме образа того мальчика.
Найти Мартина оказалось легко, и вскоре после нашей повторной встречи он переехал жить в мой дом. Мое предложение было для него весьма выгодным, так как юноша, как мне удалось узнать, не имел прямых попечителей и на проживание в городе зарабатывал сам. Я предложил ему комнату в своем доме без оплаты с одним лишь условием, что Мартин будет уделять мне вечера для бесед и совместного посещения тайных собраний, к которым я всерьез пристрастился.
Прошлое Мартина меня совершенно не интересовало. Его образования и книг, прочитанных им в моей библиотеке, вполне хватало мне для бесед по вечерам. Нередко я с интересом слушал его суждения о только что прочитанной книге, об искусстве и о мироздании. Вечера, проводимые с Мартином, стали для меня спасением в этой удушливой пустыне под названием Провиденс. Я был не намного старше его, и наше знакомство быстро перетекло в тесную привязанность.
Делами покойного отца заведовал его управляющий, и мне лишь изредка приходилось интересоваться их течением. Отдавая должное необходимости выхода в свет и поддержания полезных связей, я существенно ограничил свои появления, все больше проводя времени в беседах и прогулках со своим подопечным. Порой, скрываясь от посторонних глаз где-нибудь в отдаленном пригороде, мы снимали комнату, где проводили пару дней за занятиями столь же скабрезными, сколь и утонченными, все дальше проникая в наиболее глубинные тайны собственной души и тела.
В одном из таких странных заброшенных мест, на глаза мне попалась истрепавшаяся вырезка из 'Аркхэмского Вестника', датированная 191* годом (точный год мне разобрать не удалось). Ничем не примечательная, как и многие статьи охочих до сенсаций крикунов-журналистов - особой породы графоманов, нынче все чаще печатающихся как в сомнительных, так и, к моей глубочайшей скорби, в весьма уважаемых газетах региона, - она повествовала об 'ужасном происшествии' на железной дороге и 'богопротивных' действах, происходящих в стенах основанного неким Обедом Маршем отделения масонской ложи, каким-то образом с ними связанных. Я уже готов был выбросить эту заметку в камин, как на глаза мне попалось упоминание о городе, близ которого означенные события имели место. Иннсмут, таково было его название.
В голове моей всплыла рекомендация старого друга, и я незамедлительно поделился своими размышлениями о возможном месте отдыха с Мартином. Новость эта не слишком обрадовала его, что я тогда списал на пору экзаменов Мартина в колледже. Таким образом, осуществить задуманное тотчас было невозможно, однако, рассудив, что город, простоявший столетия, вполне может подождать еще пару учебных месяцев, я решил заняться подготовкой к летним каникулам.
Подготовка оказалась ненапрасной. Выяснилось, что железнодорожное сообщение с Иннсмутом было закрыто, после событий 1919 года - года смерти моих родителей - ветка из Роули перестала работать, и единственным средством сообщения оставались автобусы, которые как правило осуществляли в таких случаях рейсы по удаленным городам. Автомобили я всегда считал ненужной дорогой кучей железа, к тому же вдобавок плохо пахнущей. Потому своего никогда не имел и всегда предпочитал передвигаться на поездах. Однако ввиду невозможности этого варианта я согласился бы и на автобус, но следующее разочарование постигло меня, едва лишь я попробовал узнать об означенном рейсе. Мои друзья из Ипсвича телеграфировали, что маршрут, которым я интересовался, действительно существует. Автобус в Иннсмут отправлялся дважды в день, но в последние две недели местные рыбаки приходили в Ипсвич пешком, очевидно автобус был сломан, такое случалось примерно два или три раза в год. В этом не слишком обнадеживающем сообщении я, что не удивительно, для себя видел только преимущества, - удобство и приторность жизни изрядно наскучили мне. Потому я заранее заказал номер в гостинице Ипсвича на случай возможной задержки в городе на несколько дней.
Тепло и сухость, пришедшие в наши края с маем положительно сказались на моей активности. Я все больше времени уделял прогулкам и чтению, вечеринки отошли на второй план. Кроме того, мне не хотелось излишне загружать Мартина своими делами, предоставив ему больше свободного времени. Несмотря его на занятость, юноша продолжал исправно уделять мне время после ужина. Однако спустя месяц после дня рождения Мартина, мое нарастающее нетерпение и предвкушение удовольствия от предстоящего отпуска с дорогим моему сердцу другом столкнулось с не менее ощутимой раздражительностью со стороны последнего. Я нашел его резким и вспыльчивым, он даже стал избегать наших встреч по вечерам, и все чаще мне доводилось отмечать красноту в уголках его глаз. Такое его поведение несказанно разочаровывало меня, однако я понимал, насколько нелегко приходится юноше в его положении, и всячески старался поддержать его и не мешать его занятиям.
Попытки контролировать себя в конце концов подорвали психическое равновесие Мартина, и в день нашего отъезда в Ипсвич его охватила настоящая паника. Он метался по всему дому, наотрез отказался собирать свой чемодан, так что за него пришлось это делать мне. Его смятение казалось мне тем более абсурдным, что впереди нас ждал свободный от забот месяц отдыха на побережье. Месяц, с которым я связывал свои самые сокровенные мечты.
Дорога до места нашего пребывания, небольшого отеля Гилмэн-хауз в Иннсмуте заняла, против моих ожиданий всего два дня. Таким образом, нам удалось застать в Ипсвиче необходимый рейс, кроме нас желающих отправиться в город не было, что, как мне показалось, обрадовало Мартина, словно бы он ожидал здесь неприятной ему встречи.
Прибыв в город к полудню, мы расположились в местной гостинице. Я решил отправиться на прогулку по городу, в то время как Мартин, сославшись на плохое самочувствие после переезда, остался в номере. Спустившись в холл, я перекинулся парой будничных фраз с владельцем гостиницы и был немало удивлен тем фактом, что мы были его единственными постояльцами. Места здешние и вправду оказались весьма живописными, и если бы не вездесущий запах рыбы и множество заброшенных домов, этот край вполне мог бы стать привлекательной туристической зоной. Правда, из разговора я также понял, что местные жители не слишком жалуют приезжих, тем более, если те 'суют свой нос в чужие дела', - хозяин с нотой предостережения в голосе заострил мое внимание на этих словах.
Какое же дело мне, благосостоятельному господину из Провиденса, могло быть до ничтожных забот местных жителей - не представляю! Лезть в их дела я не намеревался. Потому я не придал особого значения словам пожилого домовладельца, да и само предостережение было для меня не новостью - в письмах мои друзья также оповещали, что жители Иннсмута ведут себя чересчур обособленно.
Груз прошедших веков давил на покосившиеся деревянные постройки, прижимал к земле убогие обиталища давно позабывших о комфорте и уюте людей. Сами люди эти носили на себе отпечаток необратимого декаданса, причем в равной степени культурного и физического. Сплошь сгорбленные, волочащие ноги, со следами неизвестной мне кожной болезни на лице, они молча отводили взгляд, лишь только мне приходилось поравняться с ними. Впрочем, были среди них и совершенно обычные с виду американцы, слегка чудаковатые, но без сомнения здоровые физически.
Мои опасения о диковинном заболевании, привезенном из-за океана, были развеяны историей старого рыбака в порту. 'Это старый Марш, - сказал он, затягиваясь самокруткой и отплевывая табак, - привез сюда этих туземцев, из Китая или Индии... точно не знаю. Мне до них дела нет, еще мой отец здесь рыбачил, и мне они не мешают, хотя пришлые здесь не задерживаются. Я сам из Ньюберипорта. В наших местах жизнь совсем другая, вы, поди, из столицы приехали?' Я кивнул. 'По вам видно. Я вам так скажу, не трогайте их, и с вами пребудет Господь. А что до Маршей, боятся их оттого, что чужими они выглядят, даже дети у них какие-то странные. Да теперь уж многие породнились с ними, иные просто уехали. Поговаривают, что с недовольными здесь не церемонятся, но в эти бредни не верьте. А хотя бы и так, порой не стоит знать слишком много'. 'Я бываю здесь раз в неделю, могу прокатить вас. Только к рифу Дьявола не просите - не повезу, туда только Марши и их сектанты ходят', - старик отлип от перил и зашагал к своей лодке, решив, что и так уделил мне достаточно внимания.
Мартина я застал спящим на своей кровати, его хрупкие покатые плечи накрывал тонкий плед, поднимавшийся в такт его дыханию. Впервые за эти два месяца на лице его я не увидел и тени беспокойства.