Державин Иван Васильевич
Спаси и сохрани

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В повести єСпаси и помилуй" отражен вечный конфликт между старым и новым на примере России в начале девяностых годов и нынешнего времени, в результате которого одни были унижены и искалечены, а другие поднялись на вершину власти. Симпатии автора явно на стороне униженных, под которыми он понимает основную часть населения страны, больше всего потерявшего после преднамеренного развала СССР.
  
  
   Иван Державин
  
  
  
  
   Спаси и сохрани
  
   Повесть
  
  Не день, не месяц и не год -
   Всегда в Россию верить нужно.
   А что касается невзгод,
   Они уйдут, как псы, послушно.
   Они сбегут в одном исподнем,
   Гонимые бичом народным.
   Николай Зиновьев
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава первая
   - Он немец! - войдя в спальню, проговорил сердито Федотов.
   Спросонья Эльвира Николаевна не поняла, спросила, протирая глаза со следами вчерашней туши:
   - Ты о ком?
   - Козлов встречался с Графовым, и тот сказал, что основной язык у него немецкий, затем шведский и лишь потом английский, самый слабый. Сознался, что на переводчика он не тянет и добавил, что он им и не едет.
   - Твою мать! - Эльвира Николаевна в сердцах сбросила с себя одеяло и села, спустив с кровати полные ноги. Её большая грушеобразная грудь, уставившаяся на мужа темными сосками, не казалась большой по сравнению с расплющенными о край кровати ляжками и предплечьями рук. Как всегда в постели, она была голая. - Надо что-то срочно делать, Владик. Мало того, что он старый, он еще и без языка. Такой он нам с тобой не нужен.
   Федотов был настолько возбужден, что даже не остановил восхищенного взгляда на пышном теле жены.
   - Мало того, что он немец, - продолжал он безжалостно для себя и нее, - он вдобавок еще и с гонором. Представляешь, он долго расспрашивал Козлова, разбираюсь ли я во внешней торговле и знаю ли я разницу между СИФом и КАФом.
   - Что это такое? Ты знаешь эту разницу?
   - Это такие условия поставки на экспорт. Их с десяток. Конечно, я в курсе. А если что и не знаю, то в любом справочнике можно о них прочитать. Ты же знаешь, что сейчас в моей работе здесь не это главное. И это главное я знаю. Для того сюда и приехал. И не ему ставить под сомнение мою готовность к этой работе. Я к ней готов, как никто другой в нынешней России. Но он еще и моим английским интересовался. Спросил Козлова с усмешкой, довел ли я его до совершенства за прошедшие не две недели, а три месяца после моего интервью перед отъездом сюда.
   - И что Козлов ответил?
   - Не знаю, что он ляпнул, на что Графов вот тут и сказал, что едет сюда не переводчиком.
   - Надо любыми путями задержать его вылет хотя бы дней на десять. Мы за это время что-нибудь придумаем.
   - Сейчас уже нельзя что-либо сделать, - возразил уныло Федотов. - Он оформлен, и кроме того, у нас нет существенных для кадров мотивов против него.
   - Какие, к черту, мотивы? - взвизгнула она. - Главный мотив: не подходит нам. Через месяц - другой уедут все, и ты останешься с ним один на один. Ты ни слова по - английски, и он не переводчик. Кроме того, ты же сам говорил, что его тридцать лет во внешней торговле будут тебе, как кость в горле. А они есть, и ты все время будешь бояться их.
   - Успокойся, дорогая. Я с тобой согласен, что тебе и мне нужен другой, но в данной ситуации я бессилен воспрепятствовать его вылету. Это исключено. Другое дело, проверить его на послушание, чтобы определиться в нашем к нему отношении.
   - О чем ты говоришь? Он уже не послушный. - Она потянулась к сигаретам на тумбочке. - Подавая ей зажигалку, Федотов не удержался, подставил ладонь под одну из свисавших груш, словно пробуя на вес, и сдавил пальцами сосок, сразу ставший твердым. По ее телу пробежал ток, но она сделала вид, что не заметила. - Отношение к нему может быть только одно: непримиримость и создание для него невыносимых условий работы и быта с первого дня. Надо, чтобы он почувствовал это уже сейчас. Чтобы понял, кто мы и кто он. Звони Козлову, и пусть он передаст этому старику... нет, узнал его телефон, и ты сам лично прикажи ему отложить выезд минимум на десять дней под любым предлогом.
   - Каким, например?
   - Придумай. Ну, что его некому встретить, все в это время будут заняты, что нет гостиницы, все, что угодно. Скажи, чтобы летел с Козловым. Пусть понервничает, попсихует. А за это время мы обязательно что-нибудь придумаем. Иди, звони.
   - Слушай, а может, его жена знает английский?
   - Разбежался! - Эльвира Николаевна только сейчас отвела его руку. - Не читал анкету? В детсаду она работает. Английским у нее не пахнет.
  
   - Последний анекдот и быстро бежим в метро.
   Когда взрыв смеха стих и начали вставать из-за стола, Графов запротестовал:
   - Куда? А последнюю на посошок?
   На правах старшего прощальный тост произнес начальник Главка:
   - Страна, куда вы едете, красивая, климат теплый. Остается пожелать вам хорошо там потрудиться, сразу влиться в коллектив торгдома, чтобы вас там также полюбили, как мы здесь, в чем мы не сомневаемся, зная вашу коммуникабельность и работоспособность. А если что, не расстраивайтесь, насколько я помню, через два года вам на пенсию, поэтому спокойно отдохните там, наберитесь побольше сил, а мы, разумеется, будем рады в любое время вновь принять вас в наш коллектив, если к тому времени мы еще сохранимся - прекрасно знаете, какое сейчас время. Но будем надеяться, что все будет хорошо. Мягкой вам посадки!
   Особенно трогательно прощались с Ольгой Павловной: мужчины целовали ей руки, а женщины обнимали и целовали в щеку.
   Графов обещал придти на работу еще завтра, но и его обнимали и целовали. Графовы пошли провожать гостей до станции метро. Там тоже долго не могли расстаться.
   - Интересно бы знать, что нас ждет в этой красивой Австралии, - задумчиво проговорила Оля, когда они возвращались домой. - Сложатся ли у тебя там такие же теплые отношения, как на этой работе? Честно говоря, я не ожидала, что они тебя так любят. Просто поражена. Родных так не провожают.
   - Оленька, там тоже все будет нормально, - обнимая жену, говорил Графов.
   Увидев, что его уводит в сторону, она проговорила с укором:
   - Тебе не стыдно? Как ты завтра заявишься в кадры и на работу в таком виде?
  
   Едва они вошли в коридор, как зазвонил телефон. Трубку снял Графов.
   - Добрый вечер, Федор Павлович, - услышал он басовитый мужской голос. - Не разбудил? Это Федотов, торгсоветник из Австралии.
   Оля увидела, как у мужа округлились и заморгали глаза, словно он пытался что-то вспомнить.
   - Здравствуйте, Вла.. вла.. дилен ... Афанасьевич. Рад вас слышать. Вашу записку я получил и все по ней сделал.
   - Окей. Но я не за этим звоню. Мне передали, что вы вылетаете послезавтра. Эта дата не совсем удобна для нас. Я бы попросил вас вылететь вместе с Козловым, то есть отсрочить вылет всего на десять дней, так нам будет легче вас встретить.
   Хмель выскочила из головы Графова, и свой ответ он обдумывал довольно долго.
   - Боюсь, это нелегко будет сделать, - наконец проговорил он, как можно, спокойнее, - очень трудно с билетами. На десятое июня я ожидал больше месяца. Перенос может затянуть вылет на столько же, если не на дольше.
   - Ничего страшного, если прилетите через месяц.
   Графову показалось, что эти слова вырвались у Федотова легко, как заветное желание, что тот и подтвердил, продолжая уговаривать:
   - - У вас там сейчас лето в разгаре, июнь, а у нас зима, холод, позагорайте на Родине, отдохните, наберитесь сил.
   - Извините, Владилен Афанасьевич, я ничего не понимаю. Как настаивали в кадрах, я должен был улететь еще в начале апреля сразу после вас, и очень нервничали сначала из-за визы, которую долго не давали, потом из-за билетов. И если будет еще и эта отсрочка на месяц, они этого не поймут. Я тоже, извините, не все понимаю. По приказу я уже уволен из главка, на моем месте сидит другой человек. Да и в личном плане перенос на месяц создаст большие неудобства для нашей семьи.
   Графов замолчал, молчала и трубка. Не дождавшись реакции, он спросил в упор:
   - Это действительно так необходимо? Чем это вызвано?
   - Да нет, что-нибудь придумаем, - увильнул от ответа торгсоветник. - Это просьба, по возможности.
  - Хорошо, я передам о ней в кадры. Но уверен, что они будут категорически против.
  - Передавать не обязательно, но об этой моей личной просьбе вы все-таки хорошенько подумайте, - сказал Федотов, как показалось Графову, со значением. - До свидания, Федор Павлович.
  - До встречи, Владилен Афанасьевич.
  
  Услышав гудки, Графов еще долго не клал трубку, постукивая ею по руке.
  - Ну и ну, - проговорил он, выдохнув воздух. - Ничего не понимаю. Идиотизм какой-то.
  Стоявшая рядом Оля спросила нетерпеливо и обеспокоенно:
  - Что он хочет?
  - Хочет, чтобы мы вылетели вместе с Козловым через десять дней. Когда я возразил, что билет достану лишь через месяц, он, как мне показалось, обрадовался этому.
  - Но ты же объяснил, что тебя уже уволили.
  - Кажется, только после этого он что-то понял. Вот только я не пойму, к чему ему все это. Ясно, что химичит, а смысл никак не ухвачу. Но хватит об этом. Все, Оленька, будет хорошо. Давай мыть посуду.
  - Ты сообщишь об этом в кадры?
  - Обязательно скажу, потому что это чушь собачья. Уверен, что кадры пошлют его подальше и отправят повторно телекс, чтобы нас встретили в аэропорту Сиднея. Пусть только попробует не встретить. Из Канберры не приедут, обязательно встретят из консульства. Поживем в их гостинице, покажу тебе достопримечательности Сиднея. Если не забыла, я там был до Канады.
  - Конечно, помню. Ты оттуда прислал открытку театра с витиеватой крышей.
  - Теперь сама увидишь эту редкую крышу Сидней Опера Хаус.
  - Ты говорил, он работал в правительстве. Что-то я такую фамилию не помню.
  - Да и я по работе о нем не имел представления, так как до распада СССР он работал не в союзном правительстве, а республиканском, с которым мы не имели дел. А до назначения торгсоветником он работал у вице-президента Руцкого. Он на три года моложе меня, видно, шансов у него там подняться не было, и решил пожить до пенсии в неплохой, а главное, в спокойной стране. В принципе, как и я. Разница между нами в том, что я коренной внешторговец и еду в Австралию продолжать работать, а что он будет там делать, не знаю. Это может стать между нами нестыковкой. А может, уже и встало, судя по этому звонку.
   - Я тоже об этом подумала. А что ты знаешь о его жене?
  Графов вспомнил свой разговор с корреспондентом телевидения Сашей за стойкой бара на приеме в посольстве Австралии неделю назад. Узнав, что Графов едет работать в торгдом в Канберре, Саша уставился на него уже не трезвыми глазами и вдруг громко заржал, выставив на показ длинные прокуренные зубы.
  - Тебе, старик, крупно повезло, - проговорил он, отсмеявшись, с ехидцей. - А посему мой тебе добрый совет туда не лететь, все равно она тебя сожрет.
  - Кто она?
  - Эльвира, жена торгсоветника. Не он, а она будет вами править. Это стерва высшей пробы. Ты ей не подойдешь ни по каким параметрам. Не только потому, что ростом не вышел и старый. Она любит только больших членов правительства и, - он поднял указательный палец, - большие члены.
  Графов мало что понял, спросил раздраженно:
  - Говори прямо, без загадок. Какое отношение она имела к правительству?
  - Одно время она там имела решающее влияние.
  - Каким образом?
  - У нее были близкие, - Саша ухмыльнулся, - отношения с председателем правительства Семиным.
  - Мало ли что было когда-то, главное, кто она сейчас. А сейчас она жена торгсоветника или обычная баба.
  - Э, нет! - потряс пальцем перед носом Графова Саша. - Ты тут, старик, глубоко ошибаешься. Семин, у которого она работала секретарем администрации, и который заделал ей ребенка двенадцать лет назад, будет опекать их, пока останется во властных структурах. Он в фаворе у Ельцина и продолжает иметь вес. Это он сосватал ей в мужья Федотова, сделал его своим замом и отправил торгсоветником в Австралию. Так что знай, что не Федотов привез ее туда, а она его, и править вами будет не он, а она. И тут работникам торгдома не позавидуешь. Привыкшая командовать министрами, вас она сделает рабами.
  - Меня она им не сделает, - твердо сказал Графов.
  - Дай-то бог. Но знай, что она не обычная баба, как ты думаешь, она конь с яйцами и сволочь, каких свет не видывал. Мало? Могу еще сказать. Если она проживет день и никому не сделает подлость, она с ума сходит и бесится. Кстати, учти, у нее бешенство матки.
  - Ты-то откуда все это знаешь? - недовольно спросил Графов. Саша ему все больше не нравился: обычный алкогольный болтун или ухаживал за ней, а она его отвергла.
  - Из первоисточника, - ответил Саша. - Пояснить? От ее матери, моей двоюродной тети. Лучше матери никто дочь не знает. Ее даже она боится и ненавидит. Они не знаются с тех пор, как она стала любовницей Семина.
  - Я видел ее на фотографии. Довольно симпатичная баба, особой сволочности в ней я не увидел.
  - Что фотография? На ней только мертвецы правдивыми выходят. Согласен, что она не страшная, но на секс - бабу не тянет и не допускает рядом с собой баб красивее ее. Твоя женя такая же старая, как и ты? Сколько ей?
  - Сорок шесть.
  - А тебе?
  - Через полгода будет пятьдесят восемь.
  - Тогда лети. Баба твоя ей не конкурентка. Сразу она тебя не выгонит, глядишь, и до пенсии дотянешь, если не помрешь от инфаркта или инсульта. Она может довести. Давай выпьем за твое там здоровье.
  Графов не возразил и, выпив, поинтересовался:
  - А что ты о нем можешь сказать?
  - О ком, о нем?
  - О Федотове, ее муже.
  - А, о торгсоветнике. Я его даже не видел. Знаю только, что у него редкое имя.
  - Вла.. дилен Афанасьевич, - подсказал Графов, тоже не сразу вспомнив.
  - Точно, Владилен, от Владимира Ленина. Наверное, его отец был коммунистом. И сам наверняка им был. Уверен, что порвал билет, - усмехнулся Саша. - А я не порвал. Храню, как память о нормальной жизни . Ты ведь тоже был коммунистом?
  - Почему был? Я им и остался, только тем, советским. Что ты еще о Федотове знаешь?
  - Больше ничего, кроме того, что он почти на двадцать лет старше Эльвиры, и она с помощью Семина, когда того турнули из правительства и отправили в Нью-Йорк, выбрала его в мужья около года назад, чтобы тоже уехать за границу, хотя он был женат. Говорят, Семин предлагал ей несколько кандидатур в мужья, но она выбрала именно Федотова, как наиболее подходящего для работы у вас, хотя как мужик он ей на хер не нужен. Она все просчитала. Уверен, что после Австралии она его заменит на другого, моложе и выгоднее.
  Саша опять заржал. Графов запомнил крошки хлеба у него на бороде и не мог понять, откуда они, если они только пили.
  Он не рассказал жене об этой встрече, чтобы не тревожить ее. Отвечая на ее вопрос о жене торгсоветника, ответил, что она намного моложе его и тоже работала в правительстве.
  - Ну и что? - добавил он, - тем интереснее будет узнать, что представляют ныне правящие нами люди.
  - Уже сегодня кое-что узнали. Только мало в этом приятного, - ответила она уныло.
  
  Он видел, что она не переставала думать о звонке Федотова. Думал и он, хотя старался не показывать ей это. Лежа в постели, он даже нарочно похрапывал, чтобы заставить ее уснуть. А сам думал о том, что не все так, как надо, складывалось у него с этой Австралией. Начал он оформляться на одну должность и к одному торгсоветнику, кадровому работнику, которого знал, а улетает на другую должность и к другому торгсоветнику, не имеющего к этой должности никакого отношения, зато к большому человеку, отброшенному в сторону во время очередной грызни за власть после распада СССР и надумавшему отсидеть бардачное время в безопасном и теплом местечке за кордоном. Чтобы освободить для него это место, его предшественника, не проработавшего и половины срока, вернули домой и отправили на пенсию. Свою деятельность Федотов начал активно. В первый же месяц добился ликвидации должности не устроившего его по каким-то причинам своего зама, тоже опытного работника. С учетом этого кадры решили перевести еще не выехавшего Графова с должности экономиста на оперативную работу, чтобы окончательно не загубить ее при таком торгсоветнике. Хорошо, что за годы работы в системе Графов познал многие специальности, и этот перевод его даже больше устраивал. И вот сейчас не понятная и несерьезная просьба о переносе даты вылета. Черт голову сломит.
  
  Да и этот бухгалтер Козлов произвел на Графова очень уж странное, если не сказать жуткое впечатление. Прилетев в Москву, он уже утром на следующий день позвонил Графову и сказал, что привез ему личное послание торгсоветника. Графов назвал ему номер своего кабинета и уже через час услышал стук в дверь и мужской голос, произнесший секретарю его фамилию. Обернувшись, он увидел человека, походившего на печника Валеру, когда тот впервые появился у них на садовом участке летом прошлого года в поисках работы. Оля, заметив его первой, даже отшатнулась и прошептала:
  - Не связывайся с ним, он пьяница.
  На Валеру страшно было смотреть. Оба его глаза были подбиты, свернутый в сторону нос кровоточил. Все лицо было в ссадинах и кровоподтеках, словно им только что подмели полкилометра асфальтовой дороги. Длинные волосы слипшимися прядями свисали до плеч. Черный пиджак и брюки были серыми от засохшей грязи.
  Разница вошедшего с Валерой была лишь в том, что на его лице не было крови, но оно тоже было в красных пятнах. Впечатление, которое он произвел на Графова, было, пожалуй, сильнее, чем от Валеры. Там бы Графов больше удивился, если бы Валера был нарядно одет. Здесь же он, напротив, ожидал увидеть одетого с иголочки иностранца, как обычно одевались вернувшиеся из-за границы работники министерства, включая и его самого.
  Вместо франта к его столу подошел, если не оборванец, то очень неряшливо одетый и с неприятным лицом мужик средних лет. Позже, когда он сидел рядом, Графову, рассмотревшему его получше, стало стыдно перед Валерой, что он так его обидел, тем более что тот сложил им две великолепные печи. В сравнении с Козловым Валера был красавцем, когда побрился и надел подаренные Олей рубаху и брюки.
  Одет Козлов был в костюм, нет, никакого костюма на нем не было и в помине. Одет он был в изношенную джинсовую куртку без половины пуговиц и в короткие мышиного цвета брюки, не знавшие утюга. Серые со стопанными каблуками полуботинки были, скорее всего, подобранными на свалке, так же, как и непонятного цвета рубаха.
  В довершение ко всему лицо Козлова было покрыто диатезными пятнами и шелушащимися лишаями. Серые до плеч сзади и короткие на лбу волосы были не чесаными, и, казалось, последний раз их подстригли неумелые руки.
  Однако они быстро разговорились. Графова интересовало все: и где он будет жить, и сколько в торгдоме машин, и какой они марки и зарплата.
  - Вам-то обижаться не придется, - заверил Козлов. - Вы будете получать еще и за завхоза по совместительству вместо Володи Голубева. Вы же его меняете?
  - Если оперативник он, то его. Как я понял, мое согласие на завхоза не требуется?
  - Кто же откажется от ста пятидесяти долларов, хотя и австрийских? Они на двадцать процентов дешевле американских. Но и они на улице не валяются. Кроме того, больше некого назначить. Федотову и мне нельзя, как имеющим отношение к деньгам. Остались вы или экономист. Но когда он приедет?
  - Завхозом, так завозом. Все время быстрее пройдет, - сказал Графов. - Как там сейчас с погодой?
  - Сейчас она там почти такая же, как здесь, хотя там середина зимы. Снега нет, днем до двадцати тепла, ночью холоднее, но минус бывает редко. Я всю зиму хожу в этой куртке. Скажите жене, чтобы шубу с собой не брала. Лучше купите побольше зубной пасты.
  - Это зачем?
   - Она там дорогая, до пяти долларов за тюбик.
  Поинтересовался Графов также, что из себя представляет торгсоветник как человек и работник. Не удержался и спросил с усмешкой, отличает ли он СИФ от КАФа, подтвердив вопрос анекдотом про директора созданной на заводе внешнеторговой фирмы, бывшего зама по снабжению, которого спросили, на каких условия он поставляет товар на экспорт, на условиях СИФ или КАФ. 'А, это все внешторговые штучки, - отмахнулся он. - Я гоню товар напрямую'.
   В маленьких непонятного цвета глазах Козлова вспыхнул живой интерес к Графову, похожий на 'Давай, давай, еще что скажешь?' Сам же он был осторожен в ответе:
  - Я в ваших тонкостях не разбираюсь. По-моему, Федотов нормальный мужик во всех смыслах.
  - Это хорошо, - обрадовался Графов. - Главное, чтобы был человек хороший. А как у него с языком?
  Глазки Козлова слегка заметались.
  - Язык у него пассивный.
  - Читает, но не говорит?
  - Мне трудно судить. Я совсем не говорю по-английски. Нам это не обязательно. На переговоры он берет обычно Володю, так как у экономиста Громова язык похуже. А вы язык хорошо знаете?
  По тону, которым Козлов спросил, Громов догадался, что это было главное в их встрече. Но он ожидал этого вопроса и ответил:
  - Я работал в Канаде три года финансовым директором нашей фирмы. Там отчет был по местным законам на английском языке, и особых проблем с ним у меня не было. Месяц назад я пересдал здесь экзамен на надбавку к зарплате. Правда, за английский мне не платят, потому что уже получаю ее за немецкий и шведский.
  - По сравнению с ними английский у вас хуже или лучше?
  - Хуже немецкого, который я знаю со школы, но лучше шведского, который я уже стал забывать без практики. После Канады тоже прошло уже восемь лет, но с английским я сталкивался в командировках. Думаю, для моей работы в Австралии он вполне достаточен. Проблем не будет. Но на переводчика я не потяну и не им туда еду.
  Узкие потрескавшиеся губы Козлова дернулись в едва заметной довольной ухмылке.
  Он произвел на Графова неприятное впечатление не только своей внешностью. Что-то скользкое, хитрое и недоброе было во взглядах этого человека. С какой нескрываемой радостью ловил он каждое неосторожное слово Графова! Казалось, выйдя из комнаты, он тут же побежал докладывать об увиденном и услышанном. А ведь нам придется работать бок о бок, подумал невесело Графов. А тут еще эта баба. И этот звонок.
  Уснул он с трудом и проснулся с тяжелой головой.
  
   Федотову все не понравилось в разговоре с Графовым по телефону: и то, что он запнулся в его имени (не мог же он не узнать, кем был Федотов до этого), и то, что не было в его голосе растерянности, волнения и уважения к чину, мало того, он даже возражал! Такое поведение нужно пресечь в самом начале, повелел себе Федотов, иначе оно повлияет на других.
  Он закурил и задумался. Он не ожидал, что у него будет так плохо с английским языком. До сих пор он не только не говорит, но и не понимает, что говорят. Зато это сразу поняли те, с кем он встречался здесь. Он видел это по их недоуменным взглядам и недвусмысленным улыбкам. Они наверняка читали его интервью австралийским СМИ три месяца назад в Москве, в котором он сказал, что ему будет достаточно двух недель, чтобы отшлифовать свой английский. А здесь он уже четвертый месяц и ни бум-бум. Без переводчика я здесь ноль, не переставая, думал он с тоской. Одна надежда на этого Графова, каким бы он ни был.
  Он загасил сигарету и вернулся в спальню.
  - Ну как, согласился? - встретила его проснувшаяся жена.
  - Пусть только не согласится, - жестко ответил он. - Это ему дорого обойдется.
  - Вот теперь я вижу не тряпку, а настоящего мужика. Иди, докажи, что ты мужик и в постели.
  Увидев откинутое одеяло и манящее тело жены, Федотов быстро снял трусы.
  
  Хозяйка всегда хорошо себя чувствовала после оргазма. За три месяца, что они здесь, она испытывала его с Федотовым лишь дважды. Может климат подействовал на него, но он заметно сдал как мужик и быстро кончал. За какие-нибудь десять минут она не успевала даже возбудиться и еще долго лежала с открытыми глазами, слушая с неприязнью засыпавшего мужа. Она знала, что будить его бесполезно. Даже, если он просыпался, то толку от него уже не было никакого, и тогда ее рука сама тянулась к вибратору, спрятанному в прикроватной тумбочке. Но она никак не могла к нему приспособиться, и уж, конечно, он не мог заменить живой член, даже самый захудалый.
   В десять она поднялась с постели и подошла к зеркалу, любуясь собой. Подняв грудь и придав ей округлую форму, она представила, как Володя гладит ее. Уже одно это приподняло ее настроение.
  Надо съездить в хламушку и подыскать красивый лифчик, подумала она, вертясь перед зеркалом. Однажды ей там попался полупрозрачный с очень красивыми узорами бюстгальтер в комплекте с трусами, но они были малы. Любовь Петровна тоже обещала поискать что-нибудь на копейке, куда она ездит по воскресеньям. Самой хозяйке появляться там нельзя - статус не позволяет. Все знают, кем она была, да и сейчас жена торгсоветника, второго человека в посольстве. .
  Она вышла из спальни и подошла к телефону.
  - Вы уже дома, Любовь Петровна? - спросила она, услышав знакомый голос. - Вам привет от Анатолия Григорьевича. Сейчас приеду, расскажу подробно.
  Услышав гудки в трубке, Любовь Петровна Козлова вздохнула и пошла накрывать стол, достав специально купленные для хозяйки кофе 'Мокко' и креветочные палочки, которые та обожала. Пересчитав их, она увидела, что Гриша съел одну, и осталось шесть. После того, как она его отругала, больше одной он не брал. Хозяйка редко ела больше трех, так что на сегодня их должно хватить с избытком, одна обязательно должна Гришке достаться.
  Она знала, что хозяйкино 'сейчас' длится не меньше часа и за это время успела постирать купленное в хламушке и развесить на лоджии. Наконец послышался зуммер в домофоне.
  - Ой, что это с вами, Любовь Петровна? - вместо приветствия спросила Эльвира Николаевна. - У вас такое старое морщинистое лицо, что смотреть страшно. Разве вы мочой не умываетесь?
  Даже привыкшая ко всему Любовь Петровна удивленно подняла брови.
  - Мочой?
  - Да, а вы что удивились? Не слышали? А зря. Я каждый вечер умываюсь мочой. Собственной, конечно. Видите, какое у меня белое красивое лицо. Это от мочи.
  - Старая я уже, Эльвира Николаевна для красоты. Мне уже никакая моча не поможет.
  - Это вы напрасно, Любовь Петровна. Какая же вы старая? Я только недавно узнала, что мы с вами ровесницы, я думала, вы намного старше, вы просто опустились. Смотрите, это может не понравиться Анатолию Григорьевичу.
  - Но я боюсь, что ему может не понравиться, что от меня будет пахнуть мочой. Ведь мы иногда целуемся.
  Хозяйка ничего на это не ответила и ловко перевела разговор на другую тему.
  - Я вижу опять мои любимые палочки. И, кажется, те самые, что я вчера не доела.
  Сейчас спросит, куда делась одна, испугалась любовь Петровна, но гостью шесть палочек удовлетворили. Зато она спросила про кофе, отчего бледное лицо Любови Петровны пошло красными пятнами, как у мужа:
  - А кофе у вас настоящий или вы насыпали дешевый в эту банку?
  - Напрасно вы так меня обижаете, - ответила Любовь Петровна почти сердито, вспомнив про десять девяносто пять, которые она отвалила за крохотную банку этого 'Мокко'. По новой банке могла бы, корова, догадаться. За эти деньги можно скупить полкопейки. - Ведь я тоже могу подумать, что вы не отличаете 'Мокко' от 'Максвелла'.
  - Конечно, я отличаю, - обиделась Эльвира Николаевна. - Что это на вас нашло сегодня? Вы что, шуток не понимаете?
  - Вы сказали, что звонил Анатолий Григорьевич, - на этот раз увильнула от ответа Любовь Петровна. - Я всегда подозревала, что он вас больше любит. Вот видите, мне он не позвонил, сэкономил.
  Хозяйка улыбнулась снисходительно и приступила к рассказу.
  - Как вы знаете, Владилен Афанасьевич велел Анатолию Григорьевичу встретиться с этим стариком Графовым. Тот произвел на вашего мужа просто отвратительное впечатление, как я и ожидала. Мало того, что он совсем старый, за что его давно надо было отправить на пенсию, а не посылать сюда, так он еще совершенно не знает английского языка. У вас есть что-нибудь выпить?
  Любовь Петровна молча вынула из холодильника и поставила на стол бутылку любимого хозяйкой джина и две бутылочки тоника.
  - Вы знаете, здесь ведь разрешается пить за рулем, - сказала Эльвира Николаевна, наливая в свой бокал. - Кажется, сто грамм водки каждый час, может меньше, может, больше, что-то около этого. А вам налить?
  - Спасибо, я сама налью.
  Когда они чокнулись и выпили, хозяйка продолжила:
  - Когда мы узнали об этом, мы решили, что ему с нами не работать. Я тут же заставила Владилена Афанасьевича перезвонить Анатолию Григорьевичу, чтобы узнать телефон этого хама, и позвонить ему лично, заставив его не вылетать, пока мы не разрешим. А мы, будьте уверены, ему не разрешим, потому что он не тот человек, который нам нужен. Да и его здесь никто не ждет. Я вам скажу по секрету, что Владилен Афанасьевич еще не решил, кого заменить этим стариком: Володю, вы представляете этого старика вместо Володи? - или Громова, конечно, он не Володя и почти без языка, но работать с ним можно. Нам ведь хорошо было. Даже отъезд Петрова зависит от этого Графова, которому он должен передать часть дел. Я вам все разложила по полочкам, как на духу. Как видите, он никому здесь не нужен.
  - И это правильно, Эльвира Николаевна. Нам лучше, чтобы он совсем не приезжал. Нам и так хорошо.
  - Надо сделать так, чтобы, если он даже прилетит, то чтобы сам не захотел здесь остаться. Мы должны окружить его железным занавесом с первой секунды. Никаких контактов с ним и его женой! Вы это все передайте. Я тоже скажу. И тогда я вам обещаю, больше месяца они не выдержат и сами сбегут отсюда. Да, вы знаете, кем работает его жена?
  - Откуда мне знать? Я человек маленький. Может, Толя узнает.
  - Так я вам скажу. Нянькой в детсаду она работает! Интеллект на уровне детей, которым она зад подтирает. Вы представляете, кого к нам присылают?
  
  Выслушав рассказ Графова о звонке торгсоветника, Финников, работник управления кадров, среагировал четко и ясно:
  - Пошел он куда подальше, опять крутит, вертит. Человек он, как вы понимаете, для нас чужой, навязанный сверху. Привык командовать. В этом смысле вам не позавидуешь, будет нелегко. Держитесь. Иного выхода у вас нет, учитывая ваш возраст, а главное, бардак в стране. Другой возможности выехать у вас не будет. Нас опять собираются преобразовывать, на этот раз основательно. Ваш главк по экспорту машин и оборудования хотят ликвидировать. Вот ломаем голову, что делать с людьми. Всех пенсионеров, а кое-кого и раньше отправляем на покой. Так, что тут вам повезло, хотя вас мы бы не уволили. Выбирать страну и должность вам не приходится. Ваши акционерные общества за границей все закрыты или преобразованы в частные компании, нам уже не принадлежащие, экспортные объединения тоже ликвидируются. Не имею представления, какой оперативной работой вы будете заниматься в Австралии, тем более при этом торгсоветнике. Разве что экспортом айсберга из Арктики, о чем сдуру Федотов ляпнул в своем интервью перед отъездом. У нас одна надежда на вас, что там будет вестись хоть какая-то работа. Заниматься штатной чехардой мы ему больше не позволим хотя бы год - два. Она уже у нас в печенках. А за это время многое изменится. И правительство может поменяться и к нам придет нормальный министр. Пойдем, покурим, заодно поговорим.
  Они вышли в коридор, а там - на лестничную клетку и закурили. У Финникова были вьющиеся цыганские волосы без единой седины.
  - Как это вам удалась? - поинтересовался Графов.
  Тот заулыбался, пропуская кудри сквозь пальцы. Ответил, глядя на густую шевелюру Графова:
  - Вам-то жаловаться грешно. У вас волос на три моих головы хватит. Если бы я не знал, сколько вам лет, ни за что не подумал, что вы старше меня. А седина мужчину лишь украшает как признак ума. Я всю жизнь мечтал иметь посеребренные волосы. Хоть подкрашивай, чтобы выглядеть умнее.
  Они посмеялись, затем Графов поинтересовался:
  - Вы видели человека, которого Федотов предложил на должность экономиста вместо меня?
  - Видел, но он отказался. Сейчас ищем другого.
  - Почему отказался?
  - Из-за жены торгсоветника. Лучше, говорит, на Колыму, чем под ее начало.
  - Вместо него есть кто на примете?
  - Думаем оформить одного тоже упорно навязанного со стороны.
  - Что из себя представляет?
  - Тридцать два года. Кандидат экономических наук. Полгода работал у нас в кадрах, вернее стажировался для последующего направления в одну из командировок за границу. В целом парень не плохой. Вы его наверняка встречали, а может, и знаете. Ширинский Борис Сергеевич.
  - Не слышал о таком. Как у него с языком?
  - Сдал на четверку на наших курсах.
  - Молодой, там быстро научится говорить. Я в Финляндии в конце шестидесятых шведский в объеме наших курсов выучил за год. - Графов помолчал, вспоминая, затем спросил. - Так как быть с просьбой Федотова о переносе вылета?
  - Я ему сейчас подтвержу телексом, что вы вылетаете в воскресенье своим рейсом, и напомню о встрече вас в аэропорту. Так что спокойно вылетайте, как запланировано. И вот что. Попробуйте быть с ним погибче. Как-никак был замом главы правительства и работал в аппарате президента. Есть, кому на вас пожаловаться. А мы постараемся вас от него ограждать.
  
  Он получил аттестат, загранпаспорта и пошел прощаться с сослуживцами уже окончательно. По дороге он встретил у лестничного пролета курившего своего начальника отдела Мухина. Выслушав о разговоре в кадрах, Мухин поддержал совет быть погибче с торгсоветником.
  - Что это значит? - спросил сердито Графов. - Я еду работать, а не зад лизать.
  - Зад лизать не надо, а возражать поменьше попробуй. Сказал сделать так, хорошо, мол, сделаю, как скажете. Не так, как ты обычно говоришь, а я думаю, надо так. Это ты мне можешь так сказать, а он, как- никак, государственный человек.
  - Глупость я тоже должен делать?
  - Сделай по-своему, но так, чтобы не обидеть его.
  - А если спросит, почему сделал по-своему?
   - Скажи, что не привык делать глупость, - улыбнулся Мухин. - Что ты ко мне пристал? Я откуда знаю?
  - Может, отказаться? - вырвалось у Графова.
  - Я буду только рад. Мне тебя очень будет не хватать. Сколько бы раз я ни возвращался в отдел перед концом работы и позже, ты всегда один сидел за своим столом. А с другой стороны, я понимаю, что эта командировка перед пенсией тебя поддержит материально. И потом на тебя это не похоже, я имею в виду отказаться. Кому-то другому можно, но не тебе с твоим характером. Что ты, собственно, теряешь? В любое время мы примем тебя с распростертыми объятиями, если, конечно, сохранимся. И все же, на всякий случай, будь с ним погибче.
  - Что же ты из Франции уехал раньше несгибаемым, так и не сработавшись с генеральным директором фирмы?
  Слегка смутившись, начальник ответил:
  - Но он же был совсем придурок.
  - А там будут два придурка: торгсоветник и его жена.
  Они вместе прошли в отдел. Графов увидел в дальнем углу накрытый стол. Советы и пожелания ему были высказаны вчера, на этот раз в центре внимания оказалась Оля, произведшая на тех, кто ее увидел впервые, восторженное впечатление. Частично причиной этого был он сам, имевший идиотскую привычку называть на работе жену старухой, какой ее и представляли новички в отделе, судя по его возрасту. А увидев ее вчера, они просто онемели от возмущения им.
  
  В начале шестидесятых годов понятие модели женской красоты лишь зарождалось, и шестнадцати - семнадцатилетнюю Олю местные фотографы нередко бесплатно снимали, вероятно, в надежде поместить ее фото в журнале мод. Но либо опыта у них не хватило или Олина красота не дотягивала до эталона, от этих попыток у нее сохранилось лишь несколько потускневших фотографий. Но они не совсем точно передавали ее красоту, которую кто-то назвал пронзительной. Графов, не встречавший такое определение, был с ним полностью согласен. Он женился на подходе двадцати восьми лет, когда его уже считали холостяком. Все его одноклассники и однокурсники уже имели детей, а он все еще искал свой идеал женской красоты, придуманный им еще в школе. Со временем этот идеал видоизменялся от одной увиденной красавицы до другой, но в целом оставался вполне сложившимся. До знакомства с Оленькой, как называл он ее всю жизнь, он лишь однажды после второго курса института встретил на пляже в Сочи юную грузинку, отвечавшую его идеалу, и за которой он пошел бы в огонь и воду, помани она его взглядом огромных темно-карих глаз. Но она была в окружении двух бдительных женщин, скорее всего матерей ее и стоявшего рядом болезненно ревнивого жениха или мужа. Обе женщины не отходили от нее ни на шаг, расположившись по обе стороны. Парень, кстати, совсем не видный и явно ей не пара, почему-то одетый, куда-то уходил, а возвратившись, стоял или прохаживал метрах в двух от загоравшей скорее всего невесты.
  Лежа недалеко от них и не спуская с красавицы глаз, Федя отчаянно пытался придумать, как привлечь ее внимание, познакомиться с ней и получить адрес. Писать письма он умел, разбавляя их своими стихами. Один раз он встретил ее беглый взгляд, но не успел среагировать, пораженный темными зрачками на фоне свежей синевы, как у одной из одноклассниц, в которую он был влюблен в пятом классе. И вдруг через минуту она опять взглянула на него, на этот раз внимательно и с явным интересом, он даже успел пригласить ее глазами в море искупаться и начал приподниматься, и тут одна из женщин резко повернулась к нему, пронзила сердитым взглядом и что-то сказала девушке, после чего они стали одеваться и быстро ушли. Парень, возившийся с часами, спросил что-то одну из женщин и понес сумку, видно, так ничего не поняв. Обе женщины по очереди оборачивались на Федю, а красавица не рискнула. За ней он не пошел, поняв, что бесполезно, но ее образ засел в его сердце как эталон его будущей жены. Встречаясь с девушкой даже длительное время, он знал, что не женится на ней, так как она внешне не походила на ту грузинку. И вдруг он увидел на работе у автомата с газированной водой молоденькую девушку и в ту же секунду сказал другу, что на ней бы он женился.
  - В чем дело? - ответил друг, - что тебе мешает?
  Мешал очень представительный мужик лет сорока в бежевом костюме с модным галстуком, которому она мило улыбаясь.
  - Не везет мне, - пожаловался Федя другу, вспомнив грузинку. - Как увижу, на ком женился бы, она либо уже замужем, либо занята.
  - Откуда ты взял, что эта занята? Он ей в отцы годится, - возразил неуверенно друг, глядя паре вслед.
  Месяца два спустя на вечере, посвященном интернациональной дружбе молодежи, в организации которого член комитета комсомола НИИ Федя принимал активное участие, после торжественной части увидел ее, танцующей с ослепительно красивым латиноамериканцем. На этот раз, наплевав на все, в том числе на красавца, Федя уже не спускал с девушки глаз и на следующий танец первым пригласил ее, опередив двоих и в том числе красавца. Она бросила взгляд на них, словно извиняясь, и улыбнулась ему в знак согласия. От ее очаровательной улыбки он едва не лишился дара речи, но быстро сумел вернуть его, и дальше, как говорится, было делом техники, вернее, его умения заговаривать девушкам зубы, и домой провожал ее он. Она жила в полукилометре от работы. Что он ей говорил, после он не имел представления, но прекрасно запомнил, что упорно уговаривал ее взять брелок с ключом от его квартиры, не догадываясь, что ей было всего лишь шестнадцать лет. Об этом он узнал, заглянув в ее учетную карточку в комитете комсомола. Год и полмесяца ему пришлось ждать свадьбы до ее совершеннолетия.
  Самое интересное, Оля нисколько не походила на миниатюрную, с длинной по пояс черной косой, черноглазую грузинку. Ростом она выделяясь среди подруг и на каблуках была чуть выше его, чей рост в то время немного не дотягивал до среднего мужского, а она, соответственно, была заметно выше среднего роста девушек военных и послевоенных лет рождения. И лицом она нисколько не походила на почти детское, почему-то бледное, несмотря на жгучее южное солнце, лицо той южанки, а была круглолицей, с не очень крупными светло - карими глазами, с короткими слегка завивавшимися темно-каштановыми волосами, иными словами, была обычной только что вышедшей из подросткового возраста красивой русской девушкой, каких вокруг Графова было полным - полно. Разве что фигурой, на его взгляд, она слегка отличалась от других стандартных девичьих фигур, либо слегка полноватых, либо худоватых. А у нее она была та, что ему нравилась: заметная грудь, плечи уже попы и тонкая в обхват пальцами рук талия. Но что-то в ней было такое, что заставило его моментально забыть свой идеал и сказать другу то, что он сказал. Потом, будучи ее мужем, он, как должное, воспринимал выделяющие ее среди других женщин взгляды не только мужчин, но и женщин, считая это подтверждением определения пронзительности ее красоты. Частично он приписывал это ее обворожительной улыбке, от которой просто невозможно было отвести глаз.
  Еще одну особенность он заметил в ней. Как и многие мужчины, при взгляде или при знакомстве с девушкой, он вольно или невольно представлял ее в постели или, говоря современным языком, оценивал ее сексуальность. Ничего подобного у него не возникло при первом взгляде и при знакомстве с Олей. Она принадлежала к тому типу красавиц, о которых Сергей Есенин писал 'Мне бы только смотреть на тебя, видеть глаз светло карий омут'. Не удивительно, что поцеловал Графов Олю лишь через три месяца и совсем не как других, а лишь прикоснувшись к ее закрытым губам, и он сразу понял, что целоваться она не умела.
  Она сразу захотела ребенка. Жили они в первые годы бедновато, и расцвела она по-настоящему, когда он перешел работать в Министерство внешней торговли и начал ездить в загранкомандировки. Секретарь отдела Ира, много раз разговаривавшая со 'старухой', вчера не могла отвести от Оли восхищенного взгляда и прямо-таки зашипела от возмущения на него. Наперебой любезничали с Олей два новых зама начальника главка, намного моложе ее. Сам начальник главка знал ее двадцать лет и на этот раз лишь привычно заметил ей, что она все так же очаровательна. У него самого жена была значительно старше его, и Графов так ни разу ее не увидел, как и другие работники главка. Он с пониманием относился к амурным делам начальника, как и тот к его отказу присоединиться к нему, пояснив разведением рук: 'Конечно, при такой жене'.
   И последними словами при прощании Графова с отделом были: 'Большой привет Ольге Павловне. Не обижай и береги ее там'.
  
  Встретив его у двери, Оля сообщила, что звонил Козлов и интересовался, когда они вылетают:
  - Я сказала, что послезавтра. Что я могла ответить?
  - Правильно сделала. Тебе привет от отдела. Еле отпустили.
  - Вижу. Удивляюсь, как тебя в метро пропустили.
  - А что? Разве я похож на пьяного? Родьку привезли?
  - Мультик смотрит в большой комнате.
   Графов заулыбался и кинулся к внуку. Видя его, он забывал все на свете. Что его действительно волновало, так это разлука с ним. Дочь ни под каким предлогом не согласилась расстаться с сыном хотя бы на полгода. Но поразил сам Родион.
  - А ты бы от своей мамы уехала, если бы была такая маленькая, как я? - спросил он бабушку. - Разве ты бы по ней не скучала?
  Оля прижала его к себе и ответила:
  - Конечно, скучала бы очень и не уехала бы от своей мамы. Но ведь и мы будем по тебе скучать очень - очень.
  - И я буду тоже скучать. Но как ты не понимаешь, она же моя мама. Я приеду, а она будет уже старенькая.
  - Я тебя понимаю, мой зайчик. Ты правильно поступаешь, моя рыбка. Только ты нам пиши часто - часто.
  - Я уже без ошибок пишу. Я буду писать вам часто - часто.
  Труднее всего было прощаться с ним в аэропорту. До этого он держался стойко, словно они уезжали на дачу или в отпуск. И только, когда багаж был сдан, и он увидел, что бабушка целует маму, он забеспокоился, прижался к ней, и в глазах появились слезы.
  - Зайчик мой, я должна идти. Давай поцелуемся, - сказала Оля, наклоняясь к внуку.
  Он обнял ее за шею и ткнулся губами в ее щеку. Почувствовав его слезы, она прошептала ему в ушко:
  - Не надо плакать, птенчик, а то и я заплачу.
  Графов подошел к ним и тоже прижался к внуку.
  - Родион, - сказал он строго, - ты остаешься здесь вместо нас, понял? Дачу и машину мы оставляем на тебя. Следи за ними, понял?
  - Понял, - кивнул Родион. - А как следить?
  - Приедешь на дачу, поздороваешься с ней, проверишь все ли в порядке и, что нужно, польешь.
  - Как поздороваюсь?
  - Так и поздороваешься. Скажи: 'Здравствуй, дача'.
  Родька заулыбался.
  - А машине сказать 'Здравствуй, машина?
  - Ага, ага, - заулыбался Графов.
  К ним подошел зять Сергей, сказал:
  - Федор Павлович, пора. Опоздаете.
  Они оборачивались и отыскивали в толпе провожавших маленькую фигурку внука.
  
   Глава вторая
  В аэропорту Сиднея их встретил работник консульства, сказавший, что его попросил об этом Федотов и что за ними приедут через три дня. Он отвез их в гостиницу консульства, а уже через час Графова пригласил к себе в кабинет консул Блинов, довольно любезный человек лет пятидесяти. После недолгого разговора об обстановке в Москве и министерстве, консул основательно стал расспрашивать Графова о работе, странах, где бывал, зачем-то несколько раз переходил на английский язык. Графов, поняв, почему, упорно отвечал по-русски, а потом и сам задал пару вопросов.
  Едва он вышел, как Блинов схватил телефонную трубку и слово в слово передал весь разговор Федотову.
  - Какое впечатление в целом? - спросил тот, внимательно выслушав.
  - Честно? - спросил консул. - Если бы я не знал, что ты торгсоветник, я бы подумал, что он им едет.
   Услышав гудки, консул представил физиономию Федотова и, открыв рот, беззвучно засмеялся.
  
  Хорошо, что они взяли с собой доллары, и голодать им не пришлось, тем более что в гостинице была кухня. Погода, как и говорил Козлов, была довольно теплая, безоблачная, около пятнадцати плюсовых градусов, несмотря на зиму, Два дня они много гуляли по городу, в котором Графов был двенадцать лет назад и смутно что-то помнил. Никто ему не звонил, и он тоже. Казалось, о нем забыли. Лишь на четвертый день, вернувшись вечером в гостиницу и поужинав, они услышали стук в дверь. В номер вошли прилично одетый высокий красивый парень, представившийся Володей, и ... Козлов, который должен был приехать через шесть дней. Он был все в той же куртке без пуговиц и стоптанных полуботинках. Ольга Павловна попыталась усадить их за стол выпить кофе, но они, сославшись на то, что уже поужинали, быстро ушли, предупредив, что выезжают в Канберру завтра в восемь утра.
   После их ухода Оля долго не могла придти в себя.
  - Ой, мамочки, - наконец проговорила она. - Когда ты рассказывал о нем, я представляла его некрасивым и неряшливым, но чтобы такое чудище. Кто же за него замуж вышел? Жена у него есть?
  - Откуда знаю? Должна быть.
  - Сама что ли такая? Что же она за ним не следит? Хотя бы одевала, как человека. Все не так бы бросался в глаза.
  - Зато Володя приятный. Красавец парень.
  - Мне тоже понравился. Хороший мальчик.
  
  Они приехали чуть позже восьми на солидном малиновом пикапе 'Мицубиси'. Ожидавшие их на улице Графовы быстро погрузили два своих чемодана и две коробки в объемный багажник рядом с вещами Козлова. По дороге они заехали в несколько мелких продуктовых магазинов и лавок на окраине города с продавцами азиатского вида, что скрасило нудный и долгий выезд из города в разгар часа пик. Ничего особенного по сравнению с канадским Ванкувером пока они не увидели. Такие же низкие дома вдоль дороги, облепленные рекламой. Козлов и Володя купили по несколько коробок фруктов и прочих продуктов. Глядя на них, накупила разных фруктов и Ольга Павловна, обратив внимание на низкие цены в сравнении с ценами в центре города.
  - Берите больше, - посоветовал Козлов. - В Канберре все в два раза дороже.
  Кое-что они еще добавили не только из фруктов, а из сладостей, не переставая думать, что их там ожидает, судя по всему, мало хорошего. Частично подтверждали это и Козлов с Володей, громко разговаривавшие о своем, не обращая внимания на приезжих, словно не к ним на работу они приехали. Ну и, как говорится, хрен с ними, подумал Графов, а когда Сидней остался далеко позади, и вокруг стал появляться однообразный голый пегий пейзаж, омраченный непонятного серо-бурого цвета тучами, - хорошо, что хоть не было дождя, - стал рассказывать жене о своей поездке из Сиднея в Канберру во время командировки двенадцать лет назад.
  - Насколько я помню, Леня Зимин вез меня в Канберру несколько часов, три - четыре, если не больше. Это было в декабре, здесь уже было в разгаре лето, и все по этой дороге цвело и благоухало. А сейчас у них зима, - словно оправдался он перед женой за ненастную погоду, видя, что ей не нравится вид. - Вот-вот должны появиться эвкалипты. А вот и они. Смотри, какие они огромные! Их даже огонь не берет. Помнишь, я тебе рассказывал про пожар, который был здесь накануне моего приезда? Леня Зима рассказывал, что все деревья вдоль этой дороги выгорели, даже дубы, а эвкалипты выстояли. Я сам их видел с обуглившими стволами и уже с маленькими листочками.
  В одном месте, где дорога проходила по широкому мосту через глубокий, поросший деревьями и кустарниками овраг, склоны которого переходили в каменистые горы, тоже поросшие деревьями, неожиданно выглянуло солнце, моментально всё преобразив, словно улыбка мрачнее лицо. Оля схватила фотоаппарат и попросила Володю остановить машину.
  - Здесь останавливаться нельзя, - бросил он, не сбавляя скорости. - Могу остановиться за мостом, если хотите.
  - Ой, что вы, не нужно. Простите, я не знала, что здесь запрещена остановка.
  Вскоре опять потемнело небо, и пошел мелкий дождь.
  Машина остановилась, Козлов и Володя выскочили одновременно из машины и, перебежав перед ней дорогу, поменялись местами. Графов заключил из этого, что Козлов лучше водит машину. Но таксистом ему работать нельзя, подумал он, не всякий сядет в его машину.
  Машина пошла после этого быстрее, несмотря на дождь. Графов взглянул на спидометр, обратив внимание, что скорость перешла стокилометровую отметку.
  - Не большая скорость для дождя? - спросил он.
  - Для такой машины нет, - ответил весело Козлов. - Но, если боитесь, можно и сбавить. Отвыкли от скорости на наших колымагах?
  - Почему отвык? На своей 'Волге' я и больше выжимаю, - возразил Графов и почувствовал, как жена сдавила ему руку. - И никакая она не колымага. Надежная машина для наших дорог и сервиса.
  - А на других, я имею в виду иностранные марки, вам приходилось ездить?
  - Приходилось, но это не отразилось на моей любви к 'Волге'.
  Пальцы жены опять зашевелились в его руке.
  - На каких машинах?
  - Не помню. Они для меня все одинаковые, а 'Волга' одна.
  - В каких странах вы ездили на машинах?
  - В Финляндии и в Канаде, где я работал в длительных командировках, приходилось водить и во временных поездках в Европу. А в Африке, Южной Америке и тем более в Юго-Восточных странах водить не рисковал, там без местного опыта сразу попал бы в аварию.
  Больше Козлов не спрашивал, чем очень обрадовал Олю. Обычно муж не распространялся о своих командировках в другие страны, которых она как-то насчитала около тридцати, А тут зачем-то решил о них рассказать. Графов, конечно, помнил машины, на которых приходилось ездить. Среди них были и очень понравившиеся, например, Додж Кадиллак, Малибу и особенно Мазда, но ему не хотелось давать в обиду свою 'Волгу', сколько раз выручавшую его дома в бездорожье.
  И вдруг после долгого молчания Козлов запел, сначала совсем тихо, что даже слов не было слышно, затем чуть громче. Голос у него был чистый, ближе к тенору, довольно приятный. Пел он русскую народную песню, которую Графов не слышал целую вечность, про доброго молодца, которому во сне привиделось, что ему отрубили буйную голову, покатившуюся по траве. Песня была тянучая, с завываниями, повторами, и под нее хорошо думалось и дремалось. Оля прижалась к мужу и притихла. А сам он мысленно подпевал и представлял этого красивого, как Володя, молодца на резвящемся коне, и страшного, как Козлов, есаула, вспомнил вдруг свою первую и последнюю езду верхом на лошади в деревне у деда. Ему было лет одиннадцать, а может, и того меньше. В компании с мальчишками он купался до темноты, а потом они побежали на выгон к лошадям. Ему помогли взобраться на одну из них, - он и сейчас помнит ее тугой вздрагивающий живот, - кто-то шлепнул по ней рукой, а может, она сама поскакала вслед за другими лошадьми. Он помнит только, как подпрыгивал на ее широкой спине, чудом удерживаясь, пока не догадался лечь ей на шею, вцепившись в гриву. И тут она поскакала галопом, и его уже не бросало с бока на бок, и он попытался гордо выпрямиться, крепко держась за гриву, как другие, не держась за нее и даже подняв обе руки. Ему удалось лишь приподнять голову, и чувство радости, что он, городской мальчишка, побаивавшийся до сих пор лошадей, скачет наряду со всеми, охватило его, и он закричал от восторга, влившись в крик других. Чтобы убедиться, что он не последний, так как ему страсть как не хотелось быть последним, он обернулся и увидел, что за ним гонится есаул с высоко поднятой шашкой, быстро нагоняя. Есаул был в белой рубашке с галстуком, огромный, лысый, как тыква. 'Это я, Графов, - хотелось крикнуть Графову, - я еду к вам работать', - но слова застряли у него в горле. Когда есаул был совсем близко, Графов с ужасом увидел, что в руке у него не шашка, а извивавшаяся змея с длинным жалом. Лучше уж шашка, мелькнуло у него, и в этот момент змея метнулась к нему. Он успел выбросить навстречу ей руку и схватить за голову. Но то ли она была слишком тяжелая и сильная, то ли он потерял равновесие, держась за гриву лошади одной рукой, он не удержался, скатился с лошади на землю и в тот же самый момент почувствовал укус на щеке. Он вскрикнул, увидел лицо жены, отчего ему стало невыносимо хорошо.
  - Ой, я тебя не оцарапала? - испугалась она.
  - Так это ты? - обрадовался он.
  - Перекур! - сказал Козлов, остановив машину. Он и Володя вышли из нее.
  - Он так неожиданно свернул с дороги, - сказала Оля, - что твоя голова соскользнула с моего плеча, и я, чтобы поддержать ее, царапнула нечаянно твою щеку ногтем. Не больно?
  - Совсем нет. Во сне меня змея укусила.
  - Господи, страсть - то какая.
  Дождя не было. Светило солнце, чем-то не похожее на наше московское. Козлов и Володя исчезли в кустах.
  - Ты не пойдешь? - спросил он, собираясь выйти.
  - К ним? - засмеялась она. - Сколько еще ехать?
  - Думаю, не меньше часа.
  - Потерплю.
  - Пора уже перестать стесняться.
  - И, правда, что это я?
   Он направился к ребятам, она в противоположную сторону.
  
   После перекура без курения они доехали довольно скоро. Пейзаж мало изменился, его украсили горные вершины, кое-где со снегом. Наконец показались среди деревьев первые одноэтажные дома, в основном виллы. Затем появилось несколько высотных зданий.
  - Смотрите и запоминайте, - вдруг проговорил Володя. Он опять сидел за рулем. - Это центр, называется Сивик. Больше высотных зданий не увидите. Их в столице не больше десятка.
  И действительно, после моста через озеро опять поползли мимо виллы. Во двор одной из них Володя свернул и сказал:
  - Приехали.
  Выйдя из машины, Графов внимательно осмотрел фасад дома и не вспомнил его. А ведь был когда-то.
  Володя провел их в переговорную комнату, а сам пошел докладывать об их прибытии Федотову. Вернулся он минут через двадцать, ожидать они уже привыкли в Сиднее и восприняли это с безразличием. Графов просматривал книги в шкафу, Оля - интерьер переговорной комнаты. Володя молча провел их в обитую по-русски черным дерматином дверь. Навстречу им вышел из-за стола одетый в белую рубашку с галстуком очень представительный высокий широкоплечий мужчина примерно одного с Графовым возраста. У него было довольно приятное крупное лицо, не плохо сохранившиеся темно-русые разбавленные сединой волосы были зачесаны полукругом вверх, виски заметно побелели. Задержав на Оле взгляд и лишь бегло взглянув на Графова, он басовито поприветствовал их и, предложив сесть, сказал:
  - Сейчас подойдет народ, и я вас представлю друг другу.
  Первым вошел Козлов. Из того, что он уселся, не здороваясь с торгсоветником, Графов заключил, что они уже поговорили. Затем появился полный лет сорока мужчина среднего роста и, ни на кого не глядя, уселся в углу. Графов догадался, что это экономист, на должность которого его начинали оформлять. Вслед за ним влетел Володя, и, едва за ним закрылась дверь, как в ней появилась молодая женщина с миловидным грустным лицом.
  Минуты две все сидели молча, мужчины украдкой разглядывали лишь одну Ольгу Павловну, словно Графова и не было. А он смотрел на них, составляя о них представление. В молодости он увлекался литературным творчеством, и на всю жизнь сохранил привычку искать в человеке отличительную изюминку во внешности и в характере. С Козловым ему было все ясно: холуй любого начальства. В его о взгляде на Олю не было ничего мужского, лишь желание узнать о произведенном ею впечатлении на торгсоветника, поэтому он больше наблюдал за ним. Графова это тоже интересовало. Видно, догадываясь об этом, Федотов больше поглядывал на дверь, очевидно, ожидая зама, а на Олю лишь изредка, явно с трудом отрываясь. Зато Володя не скрывал свое любопытство, смешанное с удивлением, которое Графов не мог разгадать. Во взгляде экономиста на Олю явно читалось: 'Повезло мужику, мне бы такую'.
  Наконец, когда Федотов поднялся и направился к двери, она открылась, и в кабинет не вошла, а вплыла еще одна женщина. Она была довольно крупная, упитанная, ярко накрашенная, блондинистые волосы были распушены наверху, белая кофта, явно не была рассчитана, возможно, умышленно, на большую грудь, черные брюки плотно облегали солидный круглый зад. По тому, как мужчины вскочили, Графов сразу догадался, что пришла сама хозяйка. Он попытался мгновенно оценить, соответствует ли она всему тому, что о ней слышал, и не пришел ни к какому выводу.
  Хозяйка села рядом с Ольгой Павловной, и, наверное, не одному Графову бросилась в глаза разница между ними, как между аляповатой картиной модерниста и утонченным искусством Микеланджело. Федотов вернулся к столу, опустился в кресло и объявил:
  - Разрешите вам представить Графова Федора Павловича и его супругу Ольгу Павловну. Федор Павлович направлен на работу в наш торгдом.
  Только сейчас все открыто и с нескрываемым любопытством уставились на Графова: вместо кого? Он тоже встретился взглядом с каждым, обратив внимание, что никто не улыбался, как обычно бывало в таких случаях.
  - Двоих вы уже знаете, - продолжал Федотов, обращаясь к Графову. - Козлова Анатолия Григорьевича и Голубева Владимира Алексеевича. В углу сидит старший экономист Громов Вадим Львович. Рядом с ним секретарь Светлана Васильевна Петрова, жена моего зама, который занимается делами. А у двери сидит, - Федотов заулыбался, показывая два золотых зуба по бокам рта, - моя жена Эльвира Николаевна.
  Так и думалось, что он добавит 'моя цыпочка', или 'лапочка' или что-то в этом роде.
  Мужчины, как по команде, тоже заулыбались, заворочались в креслах.
  - Как долетели? - спросила хозяйка у Ольги Павловны. Голос у нее был высоковат для такого большого тела.
  - Хорошо, - коротко ответила Ольга Павловна.
  - Вы свою квартиру сдали жильцам или в ней кто-то остался?
  Графов был уверен, что жена спросит удивленно: 'А причем тут наша квартира?' - но она только внимательно взглянула на хозяйку и ответила:
  - В нее переехала дочь с семьей.
  - Квартира у вас большая?
  - Обычная малогабаритная трехкомнатная.
  - А у нас с Владиком двести четыре квадратных метра. Я даже не могу сказать, сколько у нас комнат: пять или шесть. - На ее лице, переливавшемся всеми цветами радуги, было столько превосходства над всеми, что все невольно притихли, потому что никто не мог представить такое количество комнат в квартире. - Это нам Борис Николаевич лично подарил за то, что мы с ним храбро защищали Белый дом от гэкачепистов.
  Увидев, что Федотов с укоризной и обожанием глядит на жену, как на расшалившегося ребенка, Графов спросил, свернув трубочкой губы:
  - А что, разве был штурм Белого дома? Я в то время работал на Смоленской площади и не помню, чтобы там стреляли.
  Наступила мертвая тишина. От возмущения хозяйка приподнялась на стуле, но сдержала себя и не ушла. Сквозь румяна на щеках выступили темные пятна. Потемнели и сузились большие серые глаза, почти слившись с тушью на ресницах и краской на веках. Тишину прервал ее задыхающийся от злости голос:
  - Но мы были уверены, что живыми оттуда не выйдем, и приготовились умереть, но не сдаться.
  Федотов метнул на Графова злобный взгляд.
  Графов ничего больше не сказал.
  - На этом, пожалуй, закончим, - сказал Федотов. - А вы, Владимир Алексеевич, отвезите приезжих в гостиницу посольства.
  
  Когда они шли к машине, Оля сердито упрекнула мужа:
  - Кто тебя тянул за язык? Что ты этим доказал? Он уже сегодня пошлет в Москву, что ты из себя представляешь.
  - Хер с ним, пусть шлет. Но не пошлет, потому что набрехала она, а не я. 'Готовилась умереть'. А я из себя представляю такого, какой я есть, и это ты знаешь.
   Володя что-то долго не появлялся, наверное, получал инструкцию. Отошедшая Оля поделилась:
  - Эта Эльвира Николаевна - еще та штучка. Дура, но не простая. Кажется, я ей не понравилась. Она не хорошо на меня смотрела.
  - Он тебе как показался?
  - Я бы сказала, даже приятный. Прямая ей противоположность.
   Дай бог, чтобы это было так, подумал Графов, вспомнив их разговор по телефону и полный злобы взгляд Федотова, и постарался успокоить себя: поживем, увидим.
  
   Глава третья
   Номер, в который их поселили, состоял из одной комнаты, крошечной проходной кухоньки и туалета, совмещенного с душем. Зато огромным, почти во всю стену было единственное окно, выходившее на лоджию, которая одновременно служила крыльцом, так как в эту же стену была вделана входная дверь толщиной с фанеру, хорошо хоть не стеклянная. Номер явно не был предназначен для самой теплой зимы. А то, что она именно такая, подтверждало яркое солнце, заливавшее комнату теплым светом.
  Едва они успели распаковаться и, как положено, отметить приезд, неожиданно быстро стемнело и резко похолодало. Пришлось одеться теплее и включить переносную батарею, стоявшую под столом. Однако грела она слабо, так как все тепло тут же уходило в перерывах между автоматическим включением и выключением наружу через одинарное стекло и щели в двери. С каждой минутой становилось все холоднее. Графов и жена надели куртки, затем вязаные шапочки, затем теплые носки и уселись у батареи. Они ничего не понимали: ехали на юг, а приехали в жуткую холодрыгу. Зато печка хорошо согревала руки, которые они время от времени прикладывали к лицу в перерывах отключения батареи. Ни телевизора, ни радиоприемника в номере не было, часы показывали около семи, и они надумали прогуляться, а заодно и осмотреть местность.
  Гостиница находилась на территории посольства и стояла на отшибе, как баня или хозблок на даче. В ней, по всей видимости, было три или четыре номера. Все они были пустые, кроме занятого Графовыми,
  Снаружи к холоду добавился еще и сильный ветер. Они остановились в раздумье у калитки. За ней не было ни единой души, лишь изредка проезжали на большой скорости машины, и хотелось провожать их взглядом, как в деревне или на даче. Сходство с деревней придавали слабая освещенность улицы и одноэтажные дома на равном расстоянии друг от друга с деревьями перед ними.
  Наконец они догадались пойти погреться к дежурному. Он обрадовался приезжим и долго расспрашивал о жизни в Москве, ценах на продукты. Узнав, что их поселили на летней веранде, он очень удивился и посоветовал купить побольше одеял, которые пригодятся и в дальнейшем. От него они узнали, что в Канберре нет центрального отопления, не как в России, а каждый обогревает себя, как и чем может.
  - У меня такое чувство, что здесь градусы холоднее наших, - сказала Ольга Петровна. - Наверное, сейчас не ниже нуля, а холодно, будто минус пятнадцать.
  - У вас совершенно правильное чувство, - улыбнулся дежурный. - Сейчас на улице минус один, а кажется много меньше. Просто здесь очень сухой климат. Снег практически никогда не бывает, а если бы выпал, было бы теплее.
  После теплой дежурной их номер показался им погребом, хотя батарея все время работала. Графов по привычке хотел лечь в одних трусах, но жена не разрешила и правильно сделала. Даже в спортивном костюме он быстро проснулся от холода и был вынужден надеть на себя куртку.
  Утро оказалось совсем невыносимым. Графов вышел на крыльцо, чтобы сделать по привычке зарядку. Трава была покрыта инеем, а в стоявшем у двери тазу замерзла вода. Зарядку он кое - как сделал, - мешала куртка, - и даже слегка согрелся.
  - Лиха беда начало, - сказал он жене. - Не горюй, старуха, выживем. В войну, помню, было холоднее.
  - Я думаю, старик, выживем. У меня, кажется, горло болит.
  - А у меня, кажется, зуб.
  - Совсем хорошо. Надо идти тебе к врачу.
  - Обязательно схожу. В первый же день работы побегу.
  
   Какое ваше впечатление от Графовых? - спросила Любовь Петровна хозяйку уже через час после представления приезжих.
  - Вы знаете, даже не знаю, что сказать. Просто теперь все прояснилось окончательно. Он, как я и представляла, уродливый старик, что, правда, не скажешь ней. В какой-то степени она даже эффектна. Но, по всему видно, что она чем-то больна. Потому что очень бледная. Ни кровинки в лице. Наверное, у нее белокровие. Ясно, что медицинскую справку она купила.
  - Где их поселил Владилен Афанасьевич?
  - Конечно, в гостинице посольства.
  - А почему не в Окслее? В гостинице они замерзнут. Она же летняя.
  Хозяйка фыркнула от негодования.
  - Да вы что, Любовь Петровна, в самом деле? Вы еще предложите поселить их в Хайяте. Нет уж! Не на курорт приехали. Не нравится - скатертью дорога! Да, я вот что я вспомнила о ней. Она намного моложе его и, конечно, не первая у него. Ее дочь ей не родная. Она ей мачеха. Ясно, что она вышла замуж за внешторговца, отбив его у законной жены, чтобы ездить за границу. О любви тут и речи не может быть. И уж, конечно, у нее есть любовник в Москве. Я не удивлюсь, если он вскоре приедет сюда. - Эльвира Николаевна добавила в свою рюмку джина и спросила, понизив голос. - Любовь Петровна, у вас было много любовников? Ведь Анатолий Григорьевич у вас тоже не красавец. Ну, сознайтесь, ведь были?
  Н а этот раз ко всему привыкшая Любовь Петровна нисколько не смутилась, а лишь хитро улыбнулась.
  - Ну, чтобы не упасть в ваших глазах, да, были и не один.
  - Много?
  - Если даже я привру в несколько раз, все равно их будет меньше, чем у вас. Мне кажется, нет мужчины, который не хотел бы вас.
  От такого комплемента хозяйка так и засияла.
  - Как вы думаете, на кого похожа моя Лялька?
  Любовь Петровна задумалась. У нее появилась лукавая мысль сказать, что у Ляльки те же глаза и тот же рост, что у президента, но она побоялась переборщить.
  - Мне многие говорят, что она похожа на Семина, - подсказала хозяйка. - Я надеюсь, вы знаете, что он был премьер-министром Правительства.
  Ей всегда хотелось, чтобы ее окружал ореол таинственности и романтичности. Зная это, Любовь Петровна ответила, кивая головой:
  - Я слышала, что, если долго жить в Монголии и быть беременной, то ребенок может родиться монголом.
  - Да, я работала с ним с четырнадцать лет, - сказала хозяйка, не поняв, однако, причем тут Монголия. - Но Семин не монгол, а настоящий русский.
  - Особенно губы и подбородок у них похожи, - сказала Любовь Петровна как бы с завистью и вздохнула. - Нас бы хоть такие любили, как мой Толя. Где уж нам до премьеров и вице премьеров. Они на нас даже не взглянут, не то, чтобы в постель с нами лечь.
  - Что вы говорите? И среди них есть кобели, да еще какие, которые на кого угодно полезут. Я-то знаю. Но чтобы их взять на крючок всерьез и надолго, тут даже при моей внешности нужен, ох, какой тонкий ум, умение и знание способов притянуть к себе. Внешность можно подкрасить. Вот вы, например. Когда вы подкраситесь, вы, можно сказать, симпатичная женщина. Почему бы не обратить на вас внимание и лечь с вами в постель? Даже большим людям. Но ум совсем другое дело. Его ведь не подкрасишь и не вставишь в голову, если в ней пусто.
  - Нет, не вставишь, - поддакнула Любовь Петровна. - И это правильно, Эльвира Николаевна. Вы такая умная и красивая. Куда уж нам до вас. Наш удел: рожать от простых смертных, а не от глав правительства.
  - Ну, я пошла. На той неделе прилетает фирмач из Москвы. Сорок один год, красивый до экстаза. Представляете? Я уже вся мокрая. У нас могут быть с ним большие дела. Я имею в виду бизнес. На этот раз я сама возьмусь за дело. Мой дурак что-то совсем растерялся. Забыл, зачем я его привезла сюда. Я должна подготовить себя к приезду. Я хочу произвести на него впечатление.
  - Вы всегда производите неотразимое впечатление, Эльвира Николаевна. Это ваше предназначение в этой жизни.
  
   Утром за Графовым заехал Козлов, в чей кабинет его и посадили до отъезда кого-нибудь. Кого и когда? Графов знал из кадров, что меняет Володю, но, по всему видно, в торгдоме об этом не знали, и все думали, что он приехал менять именно его. Поэтому и смотрели на него, как на забежавшего зверя.
  Вопрос, кого он меняет, Графов задал Козлову. С Федотовым он принципиально, частично ради интереса, говорить не хотел. Козлов был все в той же джинсовой куртке и, кажется, в тех же портках. Только вместо стоптанных ботинок на нем были облезлые кроссовки. Зато под курткой сиял ярко-красный пуловер, казавшийся украденным из чужого гардероба.
  - Этого никто не знает, - ответил Козлов.
  - Как это? Я-то знаю, вместо кого я приехал. И вы знаете, мы в Москве с вами об этом говорили. Перед отъездом мне сказали, что Петров и Громов должны улететь двадцать третьего июня, то есть через восемь дней.
  Козлов бросил на Графова изучающий взгляд и, ничего не ответив, вышел, как Графов понял, к Федотову рассказать об услышанном. Вернулся он минут через пятнадцать и молча выдал Графову подъемные. Тот попросил свозить его с женой в магазин за одеялом и посудой.
  - У нас заведено, что вновь приезжающими занимаются те, кого они меняют. Вы же знаете лучше меня, кого приехали менять, вот его и попросите.
  Володю Графов долго не мог поймать. То он сидел с хозяйкой на диване в коридоре, то они уезжали куда-то. Наконец, он поймал парня. Выслушав просьбу, Володя глянул на Графова совсем не взрослыми глазами и сказал, глядя на хозяйкину дверь:
  - Сейчас не могу. Как освобожусь.
  - Сегодня надо это сделать, - настаивал Графов.
  - Как получится. Может, после обеда.
  Тихо выругавшись, Графов вернулся к своему столу и занялся просмотром уже расписанной ему почты и знакомством с делами.
  
  Сумевшая сходить в ближайший продуктовый магазин Оля накормила его хорошим обедом. В комнате было тепло и не верилось, что вечером опять будет невыносимо холодно.
  - Как работа? - поинтересовалась она.
  Он рассказал.
  - Значит, в центр не съездим?
  - Как получится, - ответил он словами Володи. - Не кажется ли тебе, что не очень дружелюбный прием. Такого еще с нами не бывало.
  - Я почему-то другого не ожидала. А насчет магазина я попробую договориться здесь с кем-нибудь. Я уже познакомилась с женой завхоза Катей. Она очень милая женщина. Это она показала мне продовольственный магазин и обещала принести сковородку, пока не купим свою.
  За жену Графов не беспокоился. Что-что, а находить подруг она умела.
  После обеда Володя несколько раз пробегал мимо их кабинета, но так и не зашел.
  А в следующие дни до Графова тем более не было никакого дела. По торгдому был объявлен аврал в связи с предстоящим приездом фирмача. Он прилетал в Австралию создавать свою фирму, и Федотов надеялся каким-то образом подключить к ней жену юристом. Графову было дано срочное задание выяснить через специализированную фирму финансовое положение австралийского партнера, в паре с которым фирмач хотел создать фирму, а Володе - пригласить этого партнера в торгдом, встретить и обеспечить перевод на переговорах. Ему же как завхозу было поручено закупить продукты для приемов в торгдоме и для холодильника гостя. Козловым было поручено выскоблить гостиницу торгдома, обратив особое внимание на туалет, где завелись муравьи.
  Распоряжения давала хозяйка. Она постоянно была в окружении, отчего казалось, что в торгдоме работало не пять человек, а, по крайней мере, сотня.
  
  В выходные дни к Графовым никто из торгдома не заходил, но они не скучали. В субботу утром им поднял настроение увиденный в огромном окне выпавший ночью снег, он едва прикрывал траву, но глаз радовал. В десять часов, когда они вышли на прогулку, от снега не осталось и следа. Увидев Олю, к ней побежала большая собака, которую она не раз подкармливала. Вдруг на собаку сверху налетели две огромные полуметровой длины и непонятного зеленоватого оттенка вороны и стали клевать ее в спину. Собака громко завизжала, попыталась огрызаться, но одна ворона клюнула ее в морду. Не найдя на земле ни палки, ни камня, Графов кинулся на помощь бедной собаке и стал руками отгонять ворон, за что одна из них спикировала на него и клюнула в плечо. На помощь им прибежал с лопатой молодой парень и стал ею размахивать. Лишь тогда и то не сразу вороны улетели, усевшись на вершине сосны.
  - Ну и ну, - проговорил Графов, трогая плечо. - Даже больно. Звери, а не птицы.
  - Еще бы, - отозвался парень. - В прошлом году они до смерти заклевали нашу собаку. Эту мы бережем.
  К ним подбежала испуганная Оля и велела Графову вернуться в гостиницу посмотреть плечо. Там она и парень осмотрели плечо: куртку ворона не проклюнула насквозь, к тому же на Графове был свитер, а под ним футболка, так что, успокоил парень, можно не опасаться заразы. С Серой - так звали собаку - дело было хуже. В двух местах на спине и на морде выступила кровь. Они втроем отвели ее в дежурку, где Олина знакомая Катя вместе с ней занялась ее ранами, а парень, оказавшийся сыном Кати, и звали его Колей, выйдя с Графовым на улицу, рассказал, что австралийские вороны очень злопамятны и мстят тому, кто их обидел. Он предположил, что Серая могла на них лаять или спугнуть. Вот они и охотятся за ней. Теперь они могут мстить ему и Графову.
  - Мне теперь носить с собой палку? - усмехнулся Графов
  - Она не помешала бы. А без нее поглядывайте наверх.
  Вышедшая вместе с Олей Катя велела Коле отвести Графовых в хламушку. К ней они шли минут двадцать, и она оказалась двухэтажным магазином уцененных и б/у товаров ширпотреба. Оля осталась на первом этаже, где продавали белье и обувь, а Графов с Колей поднялся наверх посмотреть технику и книги. Более или менее хороших телевизоров они не увидели, и Коля посоветовал посмотреть их на копейке, где выбор больше и цены ниже. Графов послушался и купил лишь кассетник с радиоприемником, фонарь, батарейки, а в книжном отделе десяток книг на английском языке, в том числе словарь. Увидев хозяйственный отдел, он сходил за женой и лучше бы не ходил. Она купила ему теплое нижнее белье, толстые шерстяные носки, и столько разной столовой посуды и кухонных приборов с этикетками, что без Коли они за один раз все не смогли бы отнесли бы в гостиницу. Парню было лишь семнадцать, отметить с Графовым покупки он отказался, боясь матери, и вместо этого настроил кассетник.
  - Везде есть хорошие люди, - сказала Оля.
  - Кроме торгдома, - с горечью уточнил Графов.
  
  В понедельник утром к Графову зашел Громов.
  - Нужна справка об антидемпинговом законодательстве Австралии, - сказал он в приказном тоне. - Владиден Афанасьевич поручил вам ее подготовку. Срок - к уходу диппочты.
  - Когда она уходит?
  - В следующий вторник. Справку надо сдать в печатном виде в понедельник вечером.
   Графов чуть не сказал, что эта тема для экономиста, но сдержал себя и вежливо поинтересовался:
  - У вас как экономиста есть что-нибудь по этой теме?
  - Практически ничего нет. Вам придется порыться в библиотеке.
  - Вы имеете в виду городскую?
  - А какую же еще?
  - Когда поедем в нее?
  - Сегодня не могу. Завтра.
  - Хорошо, давайте, что у вас есть.
  Просмотрев полученный материал, Графов решил, что ему срочно нужно ехать в библиотеку. Ему нужна была машина не только на сегодня, но и в постоянное пользование.
  По дороге домой он поинтересовался у Козлова о порядке получения местных водительских прав.
  - Самый простой. Как только вы получаете свидетельство на жительство в Австралии, вы отвозите его вместе со своими водительскими правами в ихнее ГАИ, и вам тут же выдают местные права после проверки зрения. Вы паспорт сдали в консульство?
  - Нет. Мне никто об этом не сказал.
  - Надо сдать, чтобы получить свидетельство на жительство.
  - С новыми правами сразу можно садиться за руль?
  - Хоть прямо от ГАИ, но можно ездить с международными правами в течение трех месяцев. У вас они есть?
  - Наши есть , а канадские кончились в прошлом году.
  Козлов бросил на Графова изучающий взгляд,
  - При этом советнике вы приехали первым. До него при наличии свободной машины иногда садились за руль до получения местных прав.
  - Я понимаю, что разъездная машина и есть свободная?
  По пробежавшей по лицу Козлова ухмылке было видно, что вопрос ему понравился.
  - Ну, у вас и вопросы. Один лучше другого. Уже претендуете?
  - Причем тут претендую? Мне, например, позарез нужно съездить в библиотеку и в магазин купить необходимое. Вы все заняты. Почему я не могу взять разъездную машину? На то она и разъездная, не так ли?
  Козлов от восторга вильнул машиной.
  - Ну и берите, - сказал он весело.
  Этот разговор имел неожиданное последствие. Графов подозревал, что о нем будет известно Федотову, но не думал, что так скоро. Утром, едва они вошли в торгдом, как Козлов скрылся за обитой дверью. Графов прямым ходом направился к Громову и напомнил ему о библиотеке.
  - Сегодня не могу. Завтра, - отрезал тот.
  - Я не успею написать справку.
  - Успеете. Завтра утром я вас отвезу.
   Графову ничего не оставалось, как вернуться на свое место. И вдруг через полчаса к нему вошел запыхавшийся Громов и, сообщив, что у него появилось свободное окно, предложил отвезти его в библиотеку прямо сейчас.
  
  Когда машина остановилась у здания библиотеки, миновав посольство, у Графова зла не хватало. Если бы он только знал, что библиотека находилась в километре от его гостиницы!
  Громов, оставив его одного, уехал и пообещал вернуться часа через два. Картотеки в библиотеке не было, и материал пришлось искать по надписям на полках. Ни одной книги по антидемпингу не оказалось, Графову пришлось лезть в таможенное законодательство Австралии, где знал по опыту, сам черт голову сломит. В них на родном языке трудно понять, не то что на английском. Пока он разбирался, что к чему, вернулся Громов.
  - Все, поехали.
  - Я останусь, пока не выпишу, что нужно. Дойду до гостиницы пешком.
  - Выписывать не обязательно, можно снять копию хоть со всей книги. Копировальные аппараты стоят во втором зале в углу. Четыре цента лист.
  Графов поднял глаза, чтобы поблагодарить, но, увидев, что Громов открыто насмехается над ним, проглотил язык.
  - Справку надо сдать в печатном виде и подписанную Федотовым к двенадцати ноль-ноль во вторник, - напомнил Громов.
  Глядя ему вслед, Графов обратил внимание, что зад у него шире плеч, и ляжки терлись одна о другую.
  
   Уже только то, что ему сорок один, он ей нравился. Когда она увидела его входившим в дом и его взгляд на нее, она сразу поняла, что он не Володя. Такой только смотреть не будет и свое получит.
  Между ними сразу установился чувственный контакт: где у нее влажнело, у него там твердело.
  Его звали Олег Андреевич Андреев. Он приехал вложить деньги в выгодное дело в Австралии, чтобы сохранить их в смутное и мафиозное для России время и обязательно приумножить. В Москве он познакомился с одним австралийским фирмачом, интересовавшимся химсырьем, которое Олег Андреевич мог доставать в неограниченном количестве. Первый же контакт принес ему несколько тысяч долларов дохода. На подходе были другие контракты. Чтобы это дело закрепить, ему нужен был свой человек в Австралии. Таким человеком Федотов предложил Эльвиру Николаевну, разумеется, не официально и не безвозмездно. Глядя на обтянутый объемный зад своей будущей партнерши, Олег Андреевич не возражал. Попробовать можно, подумал он, добавив мысленно: и в этом смысле, разумеется.
  А уж как была довольна сама хозяйка! Именно такой она представляла свою жизнь в Австралии: всегда в окружении молодых и красивых, разъезды по гостям, приемы, званые ужины и попутно бизнес. Она всем телом чувствовала, что с Андреевым у нее получится. Это было видно по его взглядам на нее. Она стала обдумывать, где и как. По опыту она знала, что чем наглее вариант, тем он надежнее. Поэтому она настояла на том, чтобы поселить его в гостинице торгдома. Уже вчера, когда Федотов после попойки по случаю приезда фирмача спал мертвецким сном, она попыталась сбегать к нему, но по дому, как всегда, шлялась дочь. Эльвира Николаевна подозревала, что колобродила та не столько из-за насморка, сколько из-за любопытства. Девке скоро двенадцать, понять ее можно, мать как раз в этом возрасте уже познала первого мужчину. Уговоры лечь в постель лишь разожгут ее любопытство, может и притвориться, что уснула.
  Оставалась надежда на командировку в Сидней. Там в гостинице возможностей будет больше, думала она, там обязательно получится.
  
  Утром она позвонила Любови Петровне, чтобы поблагодарить ее за хорошую уборку гостиной и за цветы на прикроватной тумбочке.
  - Говорят, он необыкновенно красив, - сказала та.
  - Я же вам говорила. Я даже боюсь на него смотреть, как бы чего не вышло. Да, Любовь Петровна, я все забываю вас спросить. Вы испытываете оргазм во время сношения? Я вчера прочитала, что многие не испытывают его. Алё. Вы меня слышите?
  - Слышу хорошо, Эльвира Николаевна. Просто думаю, что ответить.
  - А что тут думать? Да или нет. А я его уже испытываю, когда только гляжу на него. Извините, пришел Владилен Афанасьевич.
  - Эля, пора одеваться. Через час переговоры. Ты можешь себе представить, что Графов интересовался твоей машиной.
  - Это как понимать? - взвилась она.
  - Он узнал, что твоя машина разъездная, а ему, видишь ли, уже понадобилось съездить в библиотеку и магазин.
  - Ах, сволочь! Уже показывает характер. То ли еще будет, Владик. Я надеюсь, ты ему нашел, что ответить? Он приходил к тебе?
  - Нет, он сказал об этом Козлову. За машину он сядет только после того, как получит права и докажет, что может ездить по левосторонней дороге. И какую машину ему дать, я еще подумаю.
  
   Графова встретила в коридоре Светлана Васильевна и поинтересовалась, знает ли английский его жена.
  - Бытовой язык она знает неплохо. Фильмы понимает лучше меня.
  - С секретарским делом она знакома?
  - Это у нее вторая специальность. Работала секретарем в объединении и за границей.
  Светлана Васильевна искренне обрадовалась.
  - Правда? - Улыбка преобразила ее грустное лицо, и Графов невольно залюбовался ею. - Вы можете привезти ее сюда завтра утром? Мне необходимо переговорить с ней. Я не могу уйти отсюда, пока не подыщу замену. В понедельник я уже не выхожу на работу.
  Рассказав жене об этом разговоре, Графов намекнул, что Светлана Васильевна хочет предложить ей свое место
  - Я бы согласилась, - обрадовалась Оля. - Одна здесь с ума сойдешь. И рядом с тобой. Тебя я знаю, как облупленного.
  Утром он отправил ее с Козловым в торгдом, а сам пошел в библиотеку: в отснятом им материале чего-то не хватало, отчего справка не получалась, а в его распоряжении оставалось всего два дня, не считая субботы и воскресенья.
  Вчера он разыскал в секретариате письмо из Министерства с запросом этой справки, чтобы уточнить, что именно требуется. Его поразило, что письмо было получено полгода назад, и срок его исполне6ния истек еще в марте. Непонятно, почему Громов, которому было поручено составление справки, до сих пор не сделал это. Однако привыкший к дисциплине Графов меньше всего думал об этом. Его бросало в дрожь от одной мысли, что справа не получится, и как это будет воспринято всеми.
   Теперь он знал, что ему нужно, довольно быстро отыскал еще одно дополнение к закону и решил пойти на работу пешком. Он засек время и пошел спортивным шагом, отсчитывая метры. До торгдома он дошел за час пятнадцать минут, насчитав около семи километров. Минут пять он прогуливался по аллее перед домом, успокаивая дыхание под мелодию песни 'жена найдет себе другого, а Родька деда никогда'.
  Первым его увидела жена, ожидавшая его в переговорной.
  - Ты что, пешком пришел? - испугалась она. - Ты с ума сошел. Это же десять километров.
  - Не десять, а всего лишь семь. Ровно за час пятнадцать дошел. Считай, что начал с рекорда.
  - Не с рекорда, а с дури. Посиди, отдохни, на тебе лица нет.
  Он сел рядом с ней, спросил:
  - Поговорили?
  Она кивнула.
  - О чем?
  - Обо всем. Потом расскажу. Я тебя здесь подожду, посмотрю телевизор. До обеда осталось полчаса.
  Она была явно расстроена или озабочена.
  
  - Ну, это нечто! - сказала она в гостинице за столом. - Если бы ты знал, во что мы вляпались. Света мне такое нарассказала.
  Но ничего нового для себя он не услышал ни про хозяйку, ни про Федотова. Лишним подтверждением их сволочности было то, что они сообщили Петровым об их отъезде всего за день до прилета Графова в Сидней, очевидно, побоявшись, что они могли узнать об этом от него. Для этого они напросились в гости и сообщили новость за столом при детях. Шестнадцатилетняя дочь прямо спросила отца потом: 'Он тебя выгнал?'
  - Да, я забыла, - вспомнила Оля. - Света дала мне интервью с Федотовым. Сказала, что тебе будет интересно с ним ознакомиться.
  - Спасибо ей. Что насчет работы?
  - Сегодня Света будет говорить обо мне с Федотовым.
  - Ты дала согласие?
  - Конечно, особенно после того, что узнала. Я боюсь оставлять тебя одного с ними. Я тебя знаю. Это ты вначале себя сдерживаешь. Но это будет недолго. Поэтому рядом с тобой мне будет спокойнее.
  - Но работать полдня, как Света.
  - Я же сказала, что должна быть с тобой все время.
  - Тогда вылезай из машины, - засмеялся он. - Может, хозяйка не возьмет тебя.
  Она улыбнулась. Ее улыбка последние дни ему не нравилась.
  - А еще Света очень возмущалась, что нас поселили на эту веранду. Она уверена, что на этом настояла хозяйка.
  - Осталось недолго ждать. Скоро переедем в дом Петрова.
  - Ни в коем случае. Их дом страшно холодный зимой и жаркий летом, потому что в нем нет потолка.
  - Как нет потолка?
  - Лишь одна крыша. Как у нас было на мансарде, до того, как мы сделали там комнату, помнишь? Света посоветовала переехать в дом Громовых, где есть железная печь.
  От смеха у него вздрогнула рука с ложкой супа. Оля совсем расстроилась и велела сменить костюм.
  - Чем же мы топить будем? - продолжая хихикать, спросил он. - Она не сказала?
  - Я не спрашивала, потому что не хочу отсюда уезжать. Здесь наши люди, есть, с кем поговорить. Да, я забыла рассказать. Когда я была у Светы, в кабинет вошел приехавший бизнесмен. Он подумал, что я секретарь и обратился ко мне с просьбой напечатать письмо. Я не успела сказать, что я не секретарь, как меня опередила Света и велела мне напечатать, а ему сказала, что он не ошибся, и что теперь секретарь я. Когда он ушел, Света подсказала мне, как работать на электронной машинке, и сказала, что теперь все будут знать, включая Федотова и хозяйку, что я умею хорошо печатать. Олег, как представился нам бизнесмен, остался очень доволен напечатанным письмом и пожелал мне успешно работы, а Свете удачного прилета в Москву. Слышала бы хозяйка. Ты его не видел?
  - Еще нет.
  - Внешне он привлекательный, только очень слащавый. То, что хозяйке надо, сказала Света.
  
  Интервью Федотов дал в Москве корреспонденту австралийской газеты спустя несколько дней после своего назначения на должность торгсоветника. Вначале в нем подробно перечислялись должности, которые он занимал в последние полтора года и которые менял, как перчатки, опускаясь всякий раз все ниже и ниже. Корреспондент так и не понял, почему Федотов надумал опуститься до торгсоветника, очевидно, посчитав эту должность слишком низкой для бывшего вице премьер - министра. Ответ Федотова был предельно прост и скромен: 'В результате исторических преобразований в политической системе России стране требуется коренное улучшение экономических связей с другими странами. Я со своим опытом решил помочь ей в этом'. Из двадцати предложенных ему стран он выбрал Австралию потому что, во-первых, никогда в ней не был, а во-вторых, знал, как быстро увеличить раз в пять торговлю с этой страной, которой до него не везло с российскими торговетниками. Их он обозвал так называемыми купцами, которые совершенно не учитывали в своей работе перемены в России, а может, не были с ними согласны. Бахвальство так и лезло из него, как понос из младенца, когда он описывал, как хорошо подготовился к работе в Австралии, возлагая при этом особые надежды на геологические исследования на этом огромном острове. Войдя в раж, он пообещал отполировать свой английский за пару недель и бросить курить сразу после прибытия в Австралию.
  В этом месте Графов улыбнулся, вспомнив 'Окей' Федотова и то, что он не выпускает сигарету изо рта.
  - Ты что? - спросила наблюдавшая за ним жена.
  - Обычный трепач. Значит, работать с ним можно.
  - Ну, у тебя и логика, - засмеялась она. - Железная, ничего не скажешь. Только я бы предпочла, чтобы торгсоветником у нас был Смеляков или Сакулин.
  - Надеюсь, что воспоминания о работе с ними помогут мне здесь. Спасибо, дочка, за статью. Теперь я знаю, с кем работаю.
  
  Утром Федотов пригласил его к себе. Это была их первая встреча наедине. Разговор шел об Ольге Павловне. Торгсоветника интересовал ее английский язык.
  - Достаточен, чтобы отвечать на телефонные звонки, наводить справки, заказывать билеты, гостиницы. Но переводчиком работать не сможет, потому что она не знает термины и специфику внешнеэкономической деятельности. У нее простой разговорный язык.
  - Я слышал, что секретарское дело она знает.
  - На мой взгляд, она профессиональный секретарь. Она работала секретарем в 'Автопромимпорте' и у торгсоветника в Финляндии.
  - Разве там не торгпредство? - бросил на Графова из подлобья взгляд Федотов.
   - Кроме торгпредства там было отделение Госкомитета по внешнеэкономическим связям, так называемого ГКЭСа, во главе с торгсоветником.
  - Хорошо, я подумаю.
  
  Светлана Васильевна работала последний день. Она никак не могла дождаться обеда, чтобы уйти из этого дома, ставшего под конец ей таким чуждым, и чтобы больше никогда в него не вернуться. Прощаясь с Графовыми, она шепнула:
  - Ничего не говорите лишнего при Козлове - тут же передается хозяину. Зачем вам лишние неприятности? И с Любовью Петровной тоже будьте поосторожней, - предупредила она Олю.
  
  А после обеда к Графову зашел Петров Евгений Иванович и пригласил к себе в кабинет. Они виделись два раза. В первый раз представились друг другу и второй раз лишь поздоровались. На этот раз они разговорились. Петров выглядел лет на сорок, а на самом деле ему было сорок шесть, и кроме шестнадцатилетней дочери у него был двадцатипятилетний сын и две внучки. Он был высокий, худощавый, с выразительным, добродушным лицом и аккуратной прической светлых коротких волос. До Австралии он работал в 'Автоэкспорте', где у них нашлись общие знакомые, и разговор получился деловой и дружелюбный. Петров, узнав, что Графов приехал заниматься оперативной работой, которую он курировал, передал ему несколько своих папок и рабочую тетрадь с контактными координатами основных фирм, с которыми были и могут быть деловые связи. О Володе он отозвался как о неплохом работнике, но еще не совсем серьезным по молодости, несмотря на двоих детей. А после приезда Федотова Володя практически не занимался оперативной работой, используясь в качестве переводчика у советника и хозяйки.
  - А вообще настоящей работы здесь после распада СССР и тем более с приездом Федотова, можно сказать, не стало. Хотя запросов от австралийцев по-прежнему полно, в основном невыполнимых или не серьезных, например, о поставке красной ртути и частных космических кораблей.
  - Так что работайте спокойно и с усмешкой, не обращая внимания на причуды и сволочность Федотовых. Вас они после меня побоятся трогать, тем более что в министерстве и в кадрах вы человек известный. И жене передайте, чтобы не принимала близко к сердцу выходки хозяйки. Главное, чтобы у вас в Москве все было хорошо.
  От такого напутствия нормального человека у Графова поднялось настроение.
  
   По дороге в Сидней, куда Федотовы отправились на викэнд под видом командировки, Эльвира Николаевна сидела рядом с Андреевым на заднем сиденье и, словно нечаянно, касаясь его твердых, как камень, ляжек, обдумывала я, как сделать, чтобы не получилось осечки на этот раз. Дочь она оставила с Козловыми, а уж как избавиться от Федотова, она всегда придумает. Из всех вариантов один был наиболее реальным и уже не раз испытанным: должна быть глубокая ночь и смертельно пьяный Федотов. Один раз она даже подсыпала ему снотворное. На всякий случай, оно у нее всегда было с собой.
  Все шло, как по маслу. Она настояла, чтобы стол был накрыт в гостинице, а не в квартире Блинова. Как она и ожидала, Катька, жена Блинова, только обрадовалась. Они у них всего пятый раз, а она уже недовольна, словно десятый. Сама маленькая, худая, дура - дурой, а туда же лезет со своим вниманием. Но на этот раз Эльвира Николаевна была с ней любезна до поцелуев, и та сделала стол на славу из привезенного гостями, добавив из своего лишь банку с солеными огурцами. Главное, было много бутылок. Как обычно в компании с новым человеком, Федотовы рассказали, как вместе с Ельциным храбро защищали Белый Дом от всякого сброда во главе с генералом Макашовым. Блиновы слушали это в десятый раз и лишь обращали внимание на новые измышления. Андреев был ярым антисоветчиком и слушал, открыв рот, как пьяный Борис Николаевич рвался на улицу, чтобы выступить с речью перед народом, и его с трудом удержали. Когда гость был полностью просвещен, с кем имеет дело, дальше, как и положено за богатым столом, поговорили о бедных России и народе. И тут досталось даже президенту, но больше ругали вице-президента Руцкого, советником которого перед Австралией работал Федотов и был с ним не в ладах, затем досталось спикеру парламента и новому правительству. Лишь одного Ельцина Федотов называл по имени, отчеству, а остальных - по именам: Сашка (Руцкой), Егорка (Гайдар), Толик (Чубайс), рассказывал, как пил с ними и что они больше всего любят пить. Эльвира Николаевна сегодня встревала в разговор меньше, лишь добавила, услышав имя Егорка, что ее всегда тошнило от его спущенных штанов. Все посмеялись и больше всех Олег Андреевич.
  - У вас колючий язычок, - сказал он, касаясь ее руки. - Горе тому, кого вы не взлюбите.
  - Кстати, - вспомнил Блинов. - Как вам пришелся новенький?
  - Вы имеете в виду старика Графова? - скривилась Эльвира Николаевна.
  - Я не знаю, сколько ему лет, но выглядит он не старше Владилена Афанасьевича, - возразил Блинов и спросил Федотова. - Как он в деле? Проверяли?
   - Вот поручили ему написать липовую, но довольно сложную справку.
  - Что значит, липовую?
  - Она закрыта еще в марте. Но он об этом, естественно, не знает.
  - Не позавидуешь мужику.
  - Да, я не скрываю, что ему с нами не работать, - вмешалась Эльвира Николаевна. - Торгсоветник имеет право сам подбирать себе людей.
  - Где это записано такое правило? - спросила язвительно Екатерина Константиновна.
  - Может, и не записано, но я думаю, Владилен Афанасьевич заслужил такое право, - отпарировала Эльвира Николаевна, смерив Катьку пренебрежительным взглядом. - Не каждый торгсоветник был вице-премьер - министром.
  - Давайте лучше выпьем, - вмешался Федотов. - Слишком большая честь говорить о простом инженере за этим столом.
  - У него очень красивая жена, - вдруг вставил опьяневший Андреев.
  - Мне она тоже очень понравилась, - тут же поддержала гостя Катька, увидев, как нервно восприняла слова Андреева Эльвира Николаевна, считавшая себя непревзойденной красавицей. И чтобы еще больше разозлить ее, добавила, сцепив в ехидной улыбке губы. - И очень умная.
  Хозяйка впервые растерялась, не зная, чем возразить. Сказать, что она нянька, не пройдет, так как Андреев знает, что она хорошо печатает, и ее сватают в секретаршу торгдома. Увидев, что никто и не ждет от нее возражения, и все дружно поддержали в тост мужа, она присоединилась к ним и стала с радостью наблюдать, как муж пьянел. Сначала у него изменился голос: стал замедленным и басовитым, затем он побледнел и его потянуло на песни. Но он быстро потерял к ним интерес, и тут уже можно было вести его в постель.
  Труднее было с Блиновым. Екатерина Константиновна уже ушла, сославшись на головную боль. Дура, обругала ее Эльвира Николаевна, не увела с собой мужа, теперь жди, когда он уйдет от дармовой выпивки.
  - Пойдем, Владик, баиньки, - громко сказала она не столько мужу, сколько Блинову. - Ты немного устал.
  - Нет, рано еще, мы не допели 'Что будет с родиной и с нами?'.
  Она помогла им допеть и решительно поднялась.
   - Вы сами дойдете или звонить Екатерине Константиновне? - спросила она Блинова.
  К ее радости он поднялся и повелел:
  - Завтра с утра ко мне.
  
  Она вся испсиховалась, пока Федотов курил и вел беседу, черт знает, о чем на кухне с Андреевым. Затем он минут двадцать сидел в туалете, затем опять курил, уже один. Тут ее нервы не выдержали, она выскочила в коридор и, пробежав мимо спальни Андреева с уже выключенным светом, зашипела:
  - Ты будешь спать или нет, сволочь? Сколько тебя ждать?
  Он вытаращил глаза, спросил удивленно:
  - Зачем меня ждать? Спи, кто тебе мешает?
  От этой железной логики она слегка растерялась, затем вырвала у него сигарету.
  - Не могу уснуть. Ты тут расходился, дверью хлопаешь, сопишь, воняешь.
  Все еще удивляясь, он поднялся и пошел за ней, но вместо того, чтобы сразу захрапеть, стал к ней пристать. Тут она совсем обозлилась и чуть не прибила его. Однако, видя его настойчивость, быстро уступила, чтобы он скорее уснул.
  Когда он, наконец, захрапел, она подождала еще минуты две для верности, затем тихо поднялась, и, набросив на голое тело специально взятый с собой пеньюар, на цыпочках вышла. В коридоре горел свет, а из комнаты Андреева тоже слышался храп. Не веря своим ушам, она приоткрыла дверь и заглянула. Он лежал на спине совершенно голый, и его стоявший член, казалось, смотрел на нее одним глазом. Какое-то мгновение она не отрывала от него восторженного взгляда, отметив, однако, что он мог бы быть больше, затем подошла к кровати и опустилась на колени. Когда она нагнула голову к члену, руки Андреева коснулись ее волос и надавили на затылок.
  Он знал, что она придет.
  
  Графов забрал материал по антидемпингу в гостиницу, чтобы закончить справку в выходные дни. Уже вечером он неплохо поработал и надеялся днем погулять. Но рано утором он проснулся от зубной боли. Он тихонько встал, вскипятил воду и прополоскал зуб горячей водой с содой и йодом, мысленно поблагодарив жену за то, что все это она привезла с собой. Боль утихла, но вскоре опять появилась. Во время завтрака ему удалось скрыть боль, но в обед жена спросила:
  - Зуб болит?
  - Да, немного.
  - Я вижу, как немного.
  Вскоре она ушла, и он продолжал работать. Она вернулась и сказала, что в два часа его ждет доктор. К его удивлению, им оказался тот самый дежурный, но не Катин муж, а с которым он разговаривал в первый вечер.
  Зубной кабинет находился рядом с дежурной комнатой, мало чем отличаясь от нее, разве что допотопным стоматологическим креслом. Доктор, не вымыв руки, засунул Графову палец в рот и надавил на зуб, отчего у того перехватило дыхание и выступили слезы.
  - Вот теперь вижу, что болит, - убедился доктор. - Начнем лечить.
  Он выдвинул ящик стола и вынул круглую жестяную коробку из-под конфет. Вывалив содержимое коробки на стол, он стал что-то искать тем же пальцем, которым давил на зуб. Графов краем глаза, - он сидел параллельно столу, - увидел среди сверл и еще чего-то волос. Господи, подумал он, что же это у него так грязно?
   Доктор (Графов никак не мог вспомнить, как его зовут) воткнул сверло в головку дрели и начал сверлить зуб, не обращая внимания на подпрыгивавшее от боли тело Графова. Попутно он стал рассказывать историю своей жизни: как поступил в институт, как встретил жену и как был направлен сюда стоматологом. Графов слушал невнимательно и не столько из-за боли, а больше потому, что не любил людей, которые сразу начинают рассказывать о себе первому встречному. Но концовка его заинтересовала. Дня через три после приезда в Канберру доктору сообщили, что его должность в штате посольства ликвидирована, и ему надлежит вернуться домой. Легко казать вернуться. А там вместо него врачом районной поликлиники уже назначен другой, уволилась и жена, приехавшая с ними взрослая дочь тоже отрубила какие-то там сердечные связи. Однако стоматолог все-таки был нужен посольству, так как чаще всего у сотрудников болели зубы. Кроме того, уезжала домой терапевт посольства, и ее должность не сокращали, жена стоматолога оказалась как раз им по специальности. Посол взвесил все и предложил доктору остаться на ставке уборщицы и по совместительству быть дежурным в ночное время. Доктор с радостью согласился.
  - Я удалил вам нерв и вложил в канал болеутоляющее лекарство, - сказал он, закончив работу. - Если боль будет продолжаться или усилится, звоните.
  Ночью Графову стало сосем плохо, и он еле дождался утра.
  - Значит, я ошибся, - сказал доктор, - не то вложил. Попробуем другое.
  И все началось по новой. Был момент, после которого Графов сказал:
  - Мне показалось, что я никогда не испытывал такой боли.
  - А что ж выдумаете, зубная боль считается одной из самых острых. Если хотите, я вмиг удалю вам зуб. И никакой боли не будет. Он все равно без нерва не жилец.
  - Да не уж, потерплю, пусть поживет еще.
  Когда он поднимался со стула, доктор сказал:
  - Не советую идти к другому стоматологу. Нового он ничего не сделает, только деньги возьмет.
  
  Больше всего Графов страдал от того, что боль мешала писать справку. Временами он был даже уверен, что не закончит ее. Он так и видел перед собой ухмылявшуюся пористую физиономии Громова, да и Федотова тоже. Поэтому, дописав последние строки, он от удовлетворения даже забыл про зуб и уснул. Но ночью он опять проснулся и уже не спал. По дороге на работу он рассказал Козлову о зубе и его лечении, упомянул и про волос, который все время стоял у него перед глазами.
  - Не надо было к нему ходить, - сказал Козлов. - Позвонили бы мне, и я отвез бы вас к стоматологу, у которого лечатся все посольские.
  - Вы меня отвезите сейчас. Я только отдам справку и скажу торгсоветнику о зубе.
  - Лучше, чтобы повез Володя, он знает язык.
   - Язык меня не волнует, сам справлюсь.
  Отдавая справку Громову, он спросил:
  - Не хотите прочитать перед печатью? Может, что подправите, с учетом работы здесь.
  Громов пролистал листы, положил на стол.
  - Оставьте, я прочитаю.
  
  Он очень не хотел идти к Федотову, тем более отпрашиваться к врачу. Он решил чуть-чуть подождать, надеясь, что зуб утихнет, и направился к своему столу в кабинете Козлова. Кабинет был пуст. Очевидно, Козлов рассказывал торгсоветнику о зубе.
  Там речь шла не о нем. Федотов совсем забыл, что Светлана Васильевна с сегодняшнего дня не работала, а без секретаря торгдом остался, как без рук. Срочно был нужен секретарь. Хозяйка категорически возражала против кандидатуры Ольги Павловны, но взамен никого предложить не смогла. Она просмотрела все возможные и невозможные варианты, вплоть до возможных и невозможных евреек - эмигранток. Жены посольских работников либо уже работали, либо сидели с детьми, либо абсолютно не подходили на должность секретаря: не знали язык и не умели даже печатать, не говоря уже о знании секретарского дела. Эмигрантки интересовались в первую очередь зарплатой, а она составляла десятую долю ставки секретаря в стране. Федотов не знал, что делать. И тут неожиданно и резко выступил против кандидатуры со стороны Козлов.
  - Вы что, хотите, чтобы посол знал о всех наших делах? - кричал он, наскакивая на огромного Федотова, как дворняга на овчарку. - Или чтобы я допустил этих эмигранток до кассы? Да они в первую же неделю разграбят ее.
  Его доводы были настолько убедительны и весомы, что Федотов, забыл посоветоваться еще раз с женой и проговорил хмуро:
  - Ладно, оформляйте временно Графову с завтрашнего дня, нет, лучше с сегодняшнего, чтобы успеть сдать почту.
  Войдя в свой кабинет, Козлов гордо бросил Графову:
  - Я сказа ему, только через мой труп.
  - Вы о чем? О моем зубе?
   - Он хотел взять секретаря со стороны. Я ему сказал: или Графова или никто. Не знаете, она сейчас дома?
  - Думаю, что да.
  - Она может сегодня выйти на работу?
  - Позвоните ей сами.
  Козлов привез Ольгу Павловну через час. Увидев мужа, она спросила:
  - Был у врача?
  - Еще немного подожду. Может, утихнет, - неуверенно ответил он.
  - Хочешь, чтобы я пошла?
  - Хорошо, хорошо, сейчас иду.
   Подойдя к двери, он глубоко вздохнул и, постучав, вошел.
  - Можно, Владилен Афанасьевич?
  - Заходите, Федор Павлович. Как устроились?
  - Нормально. Вот только зуб заболел. У посольского стоматолога я был два раза. Еще хуже стало.
  - Поезжайте к зубнику, у которого наши лечатся, - сказал совсем по - человечески Федотов. - Попросите Володю свозить вас к нему.
  - Спасибо, - поблагодарил от души Графов. Настроение у него сразу поднялось.
  Володя тоже моментально поднялся и сказал:
  - Поехали.
  Графову захотелось себя ущепнуть: не во сне ли он? Господи, да что же это такое? Что с ними случилось сегодня?
  Посольский доктор оказался прав в том, что австралийский стоматолог делал то же самое, но совсем по - другому. Во-первых он долго мыл руки и, надев хирургические перчатки, долго вычищал и смазывал уже просверленное дупло, затем подправил его, но без сильной боли, опять чистил и мазал и лишь потом заполнил дупло. И все это делал нежно и ласково. И зуб благодарно отозвался, перестав болеть, хотя изредка продолжал напоминать о себе. Возможно, причиной этого был холод в гостинице по ночам. Если все тело им удавалось утеплить, то рот и нос оставались открытыми.
  
  Федотов нарочно сообщил жене о своем согласии на Графову в присутствии Андреева. При этом он поспешил добавить, что это временно, до приезда замены Громову.
  - Представляете, Олег Андреевич, - пожаловалась Эльвира Николаевна. - Мало того, что он смирился с приездом ненужного нам человека, так еще и берет на работу его жену, так вам понравившуюся. Что вы в ней нашли хорошего? Она же для вас старая.
  Андреев хотел возразить, но передумал, чтобы не увеличить зависть Эльвиры Николаевны к этой действительно красивой женщине.
  Он смотрел в ее недовольный рот и вспоминал ту ночь в гостинице консульства. Потом у них было еще два раза, но это так, как у кобеля с сучкой. Много у него было женщин, а в последнее время он увлекся проститутками. Они делали то, что им кажешь, а сами смотрели в потолок. Эта делала все сама и была профессором фака. В ее руках он был игрушкой и совсем не был уверен, что она осталась в восторге от его двух палок. Он никогда ими особо не отличался. Чтобы удовлетворить эту железную кобылу, нужен был табун жеребцов. А еще он думал о том, что надо скорее отсюда отваливать. И совсем не потому, что могла раскрыться их связь, он был почему-то уверен, что Федотов ничего ни ей, ни ему не сказал бы. Уж слишком нагло она себя вела. Нет, у него были совсем другие причины. Его анализ дел здесь показал, что вкладывать деньги в эту страну, находящуюся у черта на куличках, мягко говоря, опасно. У его партнера за душой нет ни гроша. Его акционерный капитал, как выяснил Громов, составлял всего два австралийских доллара. Случись что, и он получил бы через суд свою долю, равную одному доллару. Что же касается торгсоветника и его жены, тут вопрос был еще яснее: толку от них никакого. А деньги платить пришлось бы. Какой она юрист, как утверждал Федотов, Андреев сразу понял, задав ей два вопроса по праву. Сам он уже поднаторел в них, жизнь заставила.
  - Плохо, когда не на кого положиться, - ответил он.
  - О чем вы говорите, Олег Андреевич! - подхватила она. - Положиться на кого? На этих хамов? Это мы с вами можем положиться друг на друга, как порядочные люди.
  Вечером она все-таки врезала Федотову сполна. На его счастье она побоялась, что услышит Андреев, смотревший телевизор в холле, и обошлось лишь шипением. Но даже и без крика она добилась его согласия на поездку в Москву на лечение. Близость с Андреевым сделала ее половой зуд нетерпимым. Она поняла, что Володю, как бы его ни хотелось, можно прождать всю жизнь. Ей нужна была разрядка и хорошая зарядка на следующие два-три месяца. Осталось сделать так, чтобы Федотов сам предложил ей поехать с Андреевым.
  
  Олю пригласили на чай, который женский комитет устраивал один раз в месяц. Здесь обсуждались самые разные проблемы от приготовления пирожных до политики, но больше говорили о семейных проблемах. Событиями на таких вечерах были прощания с уезжавшими и представление новеньких. Она знала, что ее будут представлять и подготовилась к этому. Она нарядилась так, чтобы не очень бросаться в глаза, но и не выглядеть чулидой. Во всяком случае, она из этого исходила, хотя отлично знала, что произведет впечатление, как это было в Финляндии и Канаде, и удивилась и расстроилась бы, если бы этого не случилось здесь. Было именно так. Когда она вошла в небольшой зал, почти все были в сборе, кто уже сидел за столом, кто разговаривал стоя. И сразу же все взгляды устремились на нее, и стихли разговоры. Вроде бы и ничего на ней такого особого не было: шерстяное черное платье, облегавшее фигуру, голубой шарфик на шее да черные замшевые туфельки на невысоких каблуках, - а все рот открыли, и не одна пожалела, что не надела свое так идущее ей платье, а пришла в этой бесформенной кофте и брюках, в чем ходит каждый день без съема.
  - Кто это? - послышался шепот.
  Любовь Петровна, стоявшая спиной к двери рядом с хозяйкой, обернулась. Оля в это время, уже негромко поздоровавшись со всеми и отыскав свободное место недалеко от входа, направлялась к нему. Любовь Петровна окинула ее взглядом, и смутное беспокойство овладело ею.
  - О, господи, да это одна к нам приехала, - раздраженно ответила на шепот Эльвира Николаевна, - жена нашего старика завхоза.
   - Твой-то какой? - громко возразила Катя, - молчала бы уж.
  Эльвира Николаевна вспыхнула, хотела резко возразить, что ее муж был вице-премьер министром, а не завхозом, но не посчитала нужным опускаться до такой хамки.
  - Оля! - крикнула Катя. - Иди сюда. Здесь свободное место.
  Оля, еще не успевшая сесть, отыскала глазами Катю и, пройдя, совсем близко от Любови Петровны и демонстративно отвернувшейся Эльвиры Николаевны, села на предложенное место.
  - Какая ты сегодня элегантная, - сказала Катя.
  - Почему только сегодня? - улыбнулась Ольга Павловна.
  - Ну, ты даешь. А что? Правильно. Так и надо.
  Хорошо, что она не слышала, как хозяйка сказала Любови Петровне:
   - Старуха, а нарядилась, как кукла.
  Любовь Петровна ответила не сразу, покачав головой:
  - Я бы не сказала, что она старуха.
  - Ну, что вы говорите? Разве ее сравнить с нами?
  С тобой, коровой, ее действительно не сравнить, подумала Любовь Петровна. Интересно было бы поговорить с этой Графовой. Если она так же умна, как красива, то надо быть поосторожней с ней.
  Олю представляли в самом начале чаепития. Вопросов было много: какой раз в командировке. Финляндия и Канада плюс Австралия произвели впечатление, в связи с чем возник вопрос и о муже. Хозяйке было не по себе слушать, что у Графова, которого она назвала завхозом, три высших образования, три иностранных языка и что в Финляндии и Канаде он работал на руководящих должностях, а в министерстве - главным специалистом Главка.
  Любовь Петровна, услышав, что Графова закончила институт по специальности педагог - психолог, лишний раз убедилась в лживости хозяйки, утверждавшей, что она работала нянькой, и, как все, была поражена, что у нее шестилетний внук. Удивлены были и другие. Пожилая женщин сказала, округлив глаза:
  - Ни за что бы не подумала.
  Так и думалось, что она спросит: 'А сколько же тебе лет?', но она не спросила.
  Зато была довольна до крайности внуком Эльвира Николаевна.
  - Что я вам говорила? - торжествующе зашептала она на ухо Любови Петровне. - Теперь убедились?
  Не поняв, в чем она убедилась, та ничего не ответила, пораженная поведением Графовой: что не подбежала к хозяйке, не села рядом, хотя место было, и не ловила жадно ее взгляда. Лишь однажды она взглянула на нее, когда та громко заявила, что главным в семенной жизни для женщины должны быть не любовь и согласие, а положение мужа в обществе, а для любви есть любовники. В резкой форме большинство женщин дали ей отпор, после чего она уже не выступала и ушла раньше других, прихватив с собой Любовь Петровну. Та, уже будучи в двери, обернулась и еще раз взглянула на Ольгу Павловну, и в ее глазах было все то же удивление. Она ничего не понимала. Ей казалось, что в том положении, в каком оказались Графовы здесь, надо было вести себя совсем по-другому.
  
  Утром Андреев заявил, что хотел бы улететь ближайшим рейсом самолета. Он попросил Ольгу Павловну переоформить билет. Когда она, взяв у него билет, потянулась к телефону, он вдруг нагнулся к ней и полушепотом проговорил:
  - Вам не позавидуешь. Жена торгсоветника очень не любит рядом красивых женщин. А вы на зло ей будьте еще прекраснее, и это будет самая эффективная ваша реакция.
  Он провел рукой по ее плечу и вышел.
  
  После обеда Эльвира Николаевна занемогла и к вечеру слегла совсем. У нее заболел живот и, что больше всего обеспокоило Федотова, она стала жаловаться на придатки. Он знал, что она их лечила только у своего личного врача, друга детства, кудесника своего дела. Она уверила его, что жива до сих пор лишь благодаря этому доктору. Федотову, созналась она, она не говорила, чтобы не расстраивать его, что придатки начали напоминать о себе сразу после приезда сюда, очевидно, сказалась перемена климата. Здесь такое жуткое давление. Если она запустит их, уже никакое лечение не поможет. Надо срочно лететь в Москву и показаться врачу. Одна она боится не долететь, и было бы хорошо это сделать вместе с Андреевым
  - Как быть с Лялей? - робко спросил Федотов.
  - За ней будет приглядывать и кормить Любовь Петровна. Я ей сегодня же скажу.
  - Она согласится? Ведь не один день.
  - Согласится, куда она денется? Да и ты будешь здесь. Не помрете. Но, если ты хочешь, чтобы я померла, я останусь.
  Он сдался.
  
  Вечером, когда Графовы вернулись с прогулки и согревались чаем, в дверь постучали. Графов открыл дверь и увидел маленькую не приметную лицом женщину лет пятидесяти в бордовой куртке, темных брюках и в зеленой шерстяной кепке с козырьком. - Можно к вам?
  - Да, да, заходите, - пригласила Оля, возникнув из-за спины мужа.
  Войдя в комнату, женщина поставила у ног большой пакет и произнесла, выпуская пары воздуха:
  - Я так и думала, что у вас не намного теплее, чем на улице, и поэтому принесла вам одеяло и простыню, чтобы вы не замерзли окончательно.
  - Спасибо, у нас уже все есть, - сказала Ольга Павловна, но было видно, что она рада приходу женщины и ее доброте.
  - Ручаюсь, что такой простыни у вас нет. Да, меня зовут Вера. Я жена вашего связиста Трошкина.
  Графов слегка поморщился, вспомнив недавний разговор с Трошкиным по телефону. Он услышал от Козлова, что Трошкин купил в магазине дюти-фри телевизор с встроенным видеомагнитофоном, и хотел попросить у него совета.
  - А вам какое дело до того, что я купил? - услышал он хриповатый голос. - Какой хотите, такой и покупайте.
  - Конечно, я куплю, какой захочу. Хотелось бы, чтобы телевизор работал и в Москве.
  - Вот такой и купите.
  Графову ничего не оставалось, как положить трубку.
  Тем временем Вера вынула из пакета одеяло и электропростыню. От одеяла Оля хотела было отказаться, но побоялась обидеть добрую женщину, тем более сто такую простыню они видели впервые.
  - Будет тепло, как на печке, - пообещала Вера. - Вернете, когда купите себе такую же.
  - Где? - спросила Ольга Павловна.
  Вера засмеялась, показав в улыбке маленькие неровные зубы:
  - Ясно, где. На копейке.
  - Про нее я уже слышала, только не представляю, что это такое. Вы не попьете с нами чайку?
  - Спасибо, не откажусь, а я вам расскажу про копейку. Но ее лучше увидеть. Вы когда получаете машину?
  - Вот-вот должны получить свидетельство на жительство, - ответил Графов. - После этого сразу должен буду получить права.
  - Значит, скоро. Как получите машину, скажите нам, и мы вам покажем дорогу на копейку, а заодно и сами съездим. У нас ведь машины нет.
  - Обязательно поедем вместе. Вопроса нет, - пообещала Оля.
  Вера рассказала не только про копейку, но и про хламушку и гаражи. Пообещала сводить Ольгу Павловну завтра в хламушку. Услышав, что там они уже побывали, Вера удивилась и заметно расстроилась, увидев купленное там. Но узнав цены, повеселела, сказав, что на копейке можно купить посуду раза в три дешевле, конечно, не новую, но есть из нее можно.
  - А хороший телевизор там можно купить? - поинтересовался Графов.
  - Там все есть, что вашей душе угодно. Только быстрее получайте машину. Как получите, позвоните.
  Когда она ушла, Оля проговорила назидательно:
  - Вот видишь, везде есть хорошие люди.
  Графов тут же занялся простыней. Но то ли он что не так сделал, то ли провод был оборван, простыня так и не нагрелась. И все же было теплее хотя бы на душе, что кто-то о них позаботился.
  Они уже не так мерзли. Помимо купленных в хламушке теплого нижнего белья, Оленька купила мужу и себе необыкновенно теплые с начесом внутри спортивные костюмы. Брюки с резинками внизу напомнили Графову шаровары, которые он носил после войны. В этих костюма они не только гуляли, но и спали. А если еще и электропростыня будет работающая, то совсем жить можно.
  - Я тебе, Оленька, говорил, что выживем, - сказал Графов.
  
  Разговор с Любовью Петровной принял неожиданный для Эльвиры Николаевны оборот.
  - Что я буду от этого иметь? - спросила Любовь Петровна с милой улыбкой.
  Такие вопросы хозяйка не привыкла слышать. Она была уверена, что уже одно ее хорошее расположение к человеку должно было сделать его счастливым. Она даже слегка растерялась.
  - Как насчет квартиры? Я могу твердо рассчитывать на вас?
  - Ах, да! Конечно! - воскликнула хозяйка. - О чем разговор? Я обязательно переговорю, с кем надо. Трехкомнатная квартира, кажется, в районе Таганки.
   - Господи, о районе ли идет речь? Нас устроит, где угодно в пределах Москвы. А если говорить о районе, то лучше бы около 'Динамо', где живет моя мама.
  - А разве не Таганка? Хорошо, пусть будет 'Динамо'. Не беспокойтесь, Любовь Петровна, все сделаю. Насчет покупки квартиры или вступления в кооператив, тут вопроса нет. Здесь главное, как я понимаю, подешевле и получше район. Но я буду говорить о приватизации государственной квартиры, как сделали мы. Здесь плата чисто символическая. Плюс, без этого не обойтись, плата за услугу. С ней квартира будет, естественно, подороже, но ни в какое сравнение не идет с покупкой.
  - Спасибо, Эльвира Николаевна, - растроганно проговорила Любовь Петровна. - Мы только на вас рассчитываем.
  - Спасибо вы скажете, когда переедете. А насчет Ляли не беспокойтесь. С ней у вас забот не будет. По утрам она любит сок любой, лучше манговый, потому что апельсиновый надоел, затем кофе со сливками, с молоком она не пьет, и вареньем, лучше смородиновым. Разве если еще блинчик или виноградик, но только киш-миш. И вообще побольше свежих фруктов с рынка.
  - Не беспокойтесь, Эльвира Николаевна. Голодной она не будет, как и Владилен Афанасьевич. Вы только помогите нам с квартирой. Люди мы маленькие, с такими, как вы, встречаемся впервые и даже не представляли, какие вы хорошие и добрые. Мы в долгу не останемся. По гроб жизни будем вам благодарны и преданы.
  - Мы это ценим, Любовь Петровна. А таких, как Графовы, мы не признаем. Сидит в кабинете такая важная, нарядная. Здесь уже давно никто не одевается. Я таких никогда не держала. И здесь им недолго быть. Я вам обещаю. Я пройдусь по их трупам и своего добьюсь. Если надо, дойду до Руцкого или даже Ельцина.
  
  Графов, наконец, получил свидетельство на жительство. Он знал, что местное ГАИ находится в километрах пяти отсюда и пойти туда пешком, не зная дороги, не решился. Он вышел в раздумье в коридор. Из-за обитой двери, как всегда доносился громкий голос Громова, обучавшего Федотова азам внешней торговли. Графов прислушался: 'на торговлю с Австралией сказываются отрицательно большие транспортные расходы'. Ценные сведения, усмехнулся Графов, особенно для профессионала, каким себя считает Федотов, и решительно направился к Володе. Тот пожал плечами и, глядя на хозяйкину дверь, за которой шли ее заключительные переговоры с Андреевым, ответил на просьбу Графова отвезти его в ГАИ:
  - Как освобожусь.
   Графова особенно возмутило, что после этого Володя весь день проболтался по коридору. А тут еще Петров подлил масла в огонь. Он подошел к Графову в конце дня и сказал:
  - Пойдемте, я передам вам машин по акту. Вы права уже получили?
  - Кто меня отвезет за ними? - в сердцах ответил Графов. - Попросил Володю, но человек он подневольный, себе не принадлежащий.
  Слышавший это Володя покраснел, молча и сердито взглянул на Графова, и тот понял, что завтра и в дальнейшем просить его о чем-либо бесполезно.
  - Я бы сам вас отвез, да вы видите, в какой я запарке, - сказал Петров. - Завтра вечером я отваливаю. А насчет прав вы попросите Калмыкова. Уж он точно не подневольный.
  Калмыков, представитель 'Росиздата' снимал в торговом доме кабинет. Он редко сидел на месте, больше был в командировках или работал дома. Графов видел его всего пару раз.
  
  Петров подвел Графова к БМВ изумрудного цвета и, похлопав по капоту, проговорил с любовью:
  - Тридцать тысяч отгонял на ней за пять месяцев. Тяжело расставаться.
  Он показал Графову запасные детали, инструмент, документацию и протянул акт приемки и сдачи, который тот с удовольствием подписал.
  - Надеюсь, вы на ней наездите больше, чем я, - сказал он.
   Вместе они зашли к Калмыкову. Тот согласился сразу.
  Радостный вернулся Графов на свое рабочее место.
  - Ключи получили? - спросил Козлов.
   Графов показал их.
   - Повесьте на доску в секретариате. Машина, возможно, понадобится Эльвире Николаевне.
  - Я подписал акт приемки и дачи. Она числится за мной.
  Как всегда, когда Графов выражал недовольство, Козлов глядел на него исподлобья с насмешливым и нетерпеливым выражением: 'Говори, говори'.
  - Федотов знает об этом. За ней она не может числиться, вы знаете.
  Графов хотел повесить ключи незаметно, чтобы не видела жена. Но она уже поджидала его.
  - Когда поедешь получать права?
   - Завтра с Калмыковым.
   Ее лицо засияло от радости, но ненадолго. Когда он на следующий день вошел к ней в кабинет и гордо выложил права, она молча взглянула на них и протянула ему лист бумаги с приказом о создании группы в составе Громова и Голубева по проверке его навыков вождения автомобилем.
  - Ты не посмотрела, раньше были такие приказы? - спросил он.
  - За последние два года не было. Чем все это вызвано?
  - Все той же сволочностью. Но меня этим они из себя не выведут. Ну, не сяду я за руль неделю, от этого меня не убудет.
  Он, как в воду смотрел. На вопрос к экзаменаторам, когда они намерены устроить ему проверку, получил такие ответы:
  - Завтра, - сказал Громов. - Если будет время.
  - Завтра меня не будет, - сказал Володя. - А там будет видно.
  - Хорошо, я подойду к вам послезавтра, - спокойно сказал Графов, думая, что скажет жене.
  Она ожидала его.
  - Договорился?
  - Обещали послезавтра.
  - Почему послезавтра?
   - Потому что они люди занятые, а на экзамен потребуется слишком много времени. - Не дожидаясь ее новых вопросов, он обнял ее за плечи. - Не стоит обращать внимание на такие мелочи, дочка. То ли еще будет, и мы всегда должны быть спокойны, как пульс покойника.
  - Утешил. Мог привести повеселее сравнение.
  - Зато это гениальное. Знаешь, чье оно?
  - Тысячу раз слышала о твоем 'Облаке в штанах'.
  - К сожаление, оно не мое, - вздохнул он.
  Она ушла расстроенной. Вот это ему не нравилось. Ему было бы легче, если бы он работал один. Такими выпадами его не легко вывести из себя. Он больше расстраивался, глядя на ее беспомощные взгляды. И сам чувствует себя беспомощным.
  
  Прощаясь с мужем в аэропорту, хозяйка пообещала:
  - Я до кого угодно дойду, а их отсюда уберу. Я не то, что ты мужик размазня.
  - Лучше тебе этого не делать. Я сам займусь.
  - Ты уже занимался. Нет уж, теперь возьмусь я.
  - Обдумывай каждый шаг. Не сделай хуже.
  Только сейчас, сидя в самолете, она поняла, как соскучилась по свободе. Можно смело смотреть, не оглядываясь, в эти наглые и жадные глаза и, чтобы они были еще наглее и жаднее, она оголила грудь, а когда погасили свет, сунула ему в ширинку руку.
  - Когда мы встретимся? - услышала она его прерывистый шепот.
  - Завтра сможешь?
  - Завтра? - Он представил встречу с женой и сыном и покачал головой. - Нет, завтра я не смогу. Я позвоню тебе послезавтра.
  Но послезавтра дома ее уже не было. Она уехала на подружкину дачу с гинекологом Димой, своим главным, как она его называла, жеребцом. Потом она опять уезжала туда, на этот раз, с кобелем и забыла об Андрееве.
  Но вот, кого она не забыла, так это Графова. Уже на следующий день после прилета в Москву она пошла в министерство и сразу направилась прямо к министру, которого знала. Однако чем ближе она подходила к его кабинету, тем больше замедляла шаг. Она вспомнила, что с ним у нее никогда не было хороших отношений, а если говорить честно, то они были совсем плохими. Ничего хорошего от встречи с ним она не ожидала. Говорить с ним нужно Федотову - они были почти друзьями.
   Она остановилась в раздумье, и вдруг ее взгляд упал на дощечку на двери со знакомой фамилией. Как же я могла забыть, обрадовалась она, это же Алексей Иванович Митин. И Федотов говорил мне, что он перешел сюда работать. Она открыла дверь и вошла в приемную.
  - Я к Алексею Ивановичу, - сказала она, не здороваясь, девушке за столом тоном, заставившим ту внимательно взглянуть на нее.
  - Вы кто, извините?
  - Я Акимова Эльвира Николаевна. Он меня знает.
  - Вы с ним договаривались?
  - Нет, но он меня примет.
  Девушка встала и прошла в кабинет. Выйдя оттуда, она сказала:
  - Заходите, пожалуйста. Алексей Иванович ждет вас.
  Зам министра, полный низкорослый румянолицый и с тремя волосинками, перекинутыми через лысину, встретил ее, стоя посреди кабинета с улыбкой и протянутой рукой.
  - Не ожидал, Эльвира Николаевна. Надеюсь, ничего не случилось?
  - Слава богу, ничего страшного. Прилетела немного подлечиться.
  - Разве там плохие врачи?
  - Хочу показаться своему личному доктору.
  - Садитесь, рассказывайте, как устроились, как Владилен Афанасьевич?
   Эльвира Николаевна уселась в кресло.
  - Устроились хорошо. А к вам, Алексей Иванович, я с просьбой помочь решить маленькую проблему. Вы же знаете, как важны кадры в нашем деле. Надо освободить нас от одного работника, который портит нам всю погоду.
  С лица замминистра моментально исчезла улыбка.
  - Эльвира Николаевна, голубушка, даже не буду дальше слушать. Не мой вопрос. На это есть другой зам и Главное управление кадров. Но я бы не советовал вам идти к ним. Устно это не делается. Нужны веские мотивы.
  Какие, к черту, мотивы, чуть не крикнула она сердито.
  - Разве не может торгсоветник сам подбирать себе людей?
  - Тоже верно. Сходите в кадры, посоветуйтесь. Меня там пока мало кто знает. А вас, голубушка, все знают. Не прибедняйтесь. А чтобы вы не подумали, что я отмахнулся, я позвоню начальнику Управления кадров, чтобы он вас принял.
  Алесей Иванович нажал на кнопку селектора и попросил секретаря соединить его с кадрами.
  - Василий Васильевич? Нет? А где же он? В Египте? Тоже не плохо. Кто вместо него? Шашкин? Соедините с ним. - Он прикрыл трубку рукой. - Это зам начальника главка... Юрий Иванович, Это Митин. Сейчас зайдет к вам Акимова, жена торгсоветника в Австралии. Поговорите с ней.
  Закрыв за хозяйкой дверь, зам министра сказал себе:
  - Сволочная баба. И там ей неймется.
  
   Шашкин, чуть повыше Митина, но крепко сбитый, с чисто мужским суровым лицом и слега вьющимися волосами, ответив на приветствие Эльвиры Николаевны, спросил хмуро:
  - В чем проблема?
   - Мой муж, Федотов Владилен Афанасьевич, до Австралии работал советником вице - президента Руцкого, а до этого замом Семина. Он всегда отбирал сам своих помощников и не привык работать с теми, кто его не устраивает.
  - Кого конкретно вы имеете в виду?
  - Графова Федора Павловича, старшего инженера.
  - Какие к нему претензии?
  - Ну.. неквалифицирован, не знает английский язык.
  Шашкин поднял на нее с прищуром глаза, и едва заметная ухмылка пробежала по его тонким губам. Написав что-то в календаре, он сказал:
  - Хорошо, посмотрим.
  - Могу я узнать, как вы решите? - спросила она. - Надо бы решить положительно и сделать это, как можно, быстрее.
  - Позвоните через неделю или зайдите.
  - Хорошо, я позвоню.
  После ее ухода Шашкин позвонил Финникову и попросил принести объективку на Графова. Прочитав ее, сказал:
  - Все правильно. Графова я давно знаю. Заслуженный работник. Помню, в Финляндии с ним казус произошел. Он много лет был секретарем рабочее группы по машинам и оборудованию, возглавляемой Смеляковым, и финны присвоили ему звание статского советника. В Финляндии это очень почетный и хорошо оплачиваемый ранг, приравненный у нас как минимум к начальнику главка. Финны сделали это без согласования с нашей стороной и объявили в утренних новостях. Для нашего посла, Смелякова и торгпреда это оказалось неожиданностью, так как в советское время это было недопустимо, и посольству пришлось попотеть, чтобы замять это дело. Не знаю, чем не удовлетворяет он торгсоветника, без году неделя работающего в нашей системе.
  - А в чем дело? - спросил Финников.
  - Только что ушла жена торгсоветника. Доказывала, что он не квалифицированный работник, не знает английский язык.
  - Уже требуют убрать Графова? Не прошло и месяца. Я чувствую их никто из наших работников не устроит. Своего зама Федотов выслал с ликвидацией этой должности. Графова с экономиста перевел на инженера. А теперь и от него хочет избавиться. Насчет его не квалификации полный бред, это вы знаете. В главке он был одним из лучших работников. Насчет его английского тоже вранье. Он три года работал финансовым директором на нашей фирме в Канаде и перед отъездом сдал английский на надбавку. У него еще два языка. Если Федотов хочет из него сделать своего личного переводчика, то, извините, наши оперативные работники, как правило, инязы не кончают, сам должен знать язык.
  - Вы знаете, кто она?
  - Знаю и много слышал о ней не совсем хорошего. Говорят, что это она убрала Азарова Леонида Владимировича. Помните?
  - Конечно, помню. Интересно, почему она не пошла к министру. Они ведь были в одном правительстве. Ладно. Раз не пошла, что-то сдержало ее. Я ей велел позвонить мне через неделю. Скажу, что нет оснований для замены Графова. Хотят, пусть пишут официально. Но не думаю, что они это сделают. При разборе могут выслать их, а не его.
  
   Глава четвертая
  После отъезда хозяйки жизнь Графовых постепенно нормализовалась. Федотов вел себя совсем как человек. Графов прошел успешно проверку навыков вождения автомобилем и с интересом привыкал к левостороннему движению.
   Вслед за хозяйкой улетел и Громов, и Графовы переехали в его дом. Их согласия никто не спрашивал, просто Федотов сообщил, через Козлова, что завтра они должны переехать туда. Теперь у них появилась новая забота: доставать дрова и топить печь. Благо, что лес был недалеко. И тут неожиданно большую помощь оказал Володя. Он привез с собой необыкновенно острую пилу, которой они за полчаса напилили пол пакетки (огромного ящика в сарае) дров. На этот раз Володя показался Графову толковым парнем и, главное, с приятным юморком. Он рассказал много интересного о Громове. Оказывается, что это он доказал Федотову, что Графов, будучи работником Главка, не сможет быть экономистом, тем более заменить его, Громова. Он был на полном серьезе уверен в своей гениальности и считал себя выше Маркса, который был просто экономистом, а он, Громов, - старшим экономистом. В своей гениальности он убедил и Федотова, читая ему лекции, или, как выразился Володя, вешал лапшу на уши.
  Под нормализацией жизни Графов подразумевал также то, что получил знакомое до боли задание заняться выставкой в Ньюкасле, севернее Сиднея. Еще совсем недавно он почти ежегодно ездил коммерческим директором на советские выставки за границей и имел большой опыт работы на них. Сложность выставки в Ньюкасле была в том, что посол еще пять месяцев назад подтвердил участие России на выставке, и ее Оргкомитет объявил Россию почетным гостем. Однако с тех пор абсолютно ничего не было сделано по привлечению наших фирм. Очевидно, предыдущий торгсоветник уже сидел на чемоданах, а приехавший больше трех месяцев назад Федотов не имел представления, что делать, и упустил время. Необходимо было срочно привлечь хотя бы несколько российских фирм, а какие именно, Графов не имел представления. Бывшие всесоюзные объединения, которые он хорошо знал, либо закрылись, либо превратились в акционерные общества, на которые отсутствовали сводные справочники. Слабой надеждой на то, что все-таки кто-то приедет, было то, что все расходы по пребыванию российских фирм в Австралии брала на себя местная фирма 'Удо', закупавшая в России химпродукты и удобрения.
  Чтобы прояснить ситуацию и выйти с конкретным предложением, нужно было срочно выехать на фирму 'Удо' и в Оргкомитет. С этим предложением Графова Федотов согласился, но попросил ничего там не обещать. Фирма 'Удо' Графову понравилась. Она работала только на товары из России. Все ее стены были увешаны плакатами Интуриста, Аэрофлота и российских поставщиков химтоваров, а на полках стояли матрешки, самовары и прочие сувениры, в основном советские. Директор фирмы, маленький шустрый югослав, назвавшийся Мишей, очень надеялся с помощью выставки расширить торговлю с Россией. Об этом же говорил и его технический директор Омар, окончивший химический институт в Москве. Он свободно говорил по-русски и был женат на москвичке.
  Графов осторожно поинтересовался, что произойдет, если никто не приедет из России.
  - Буду участвовать один с тем, что у меня есть на складе, - ответил Миша и вздохнул.
  Оргкомитет был настроен более решительно и настаивал на предоставлении списка участников и экспонатов.
   Вернувшись, Графов рассказал обо всем Федотову и настоял, чтобы в этот же день в Москву ушла информация о выставке, которая должна была быть отправлена четыре месяца назад.
  
  Они выехали на копейку в половине седьмого утра. Только что расцвело. Стекла машины были покрыты тонким слоем инея, однако мощный обогрев быстро расплавил его, и вскоре в БМВ стало тепло.
  Трошкин, худой, с висячим носом и висячими рыжими усами на морщинистом лице, оказался болтливым и веселым. О телефонном разговоре с ним Графов постарался забыть, но удивление его хамелеонству осталось. Дорогу показывал Трошкин с поправкой Веры. Они кричали и спорили так громко, что Графов впервые от души смеялся.
  - Куда не туда? - кричал Трошкин. - Не слушай ее, Палыч. Она, блин, тебя туда завезет, откуда ты к вечеру не выберешься. А нам надо раньше Козла поспеть.
  - Ага, разбежался! - кричала Вера. - Он там с трех часов пасется.
  Наконец приехали на огромный пустырь в промзоне, огороженный полуметровым бетонным парапетом. На стоянке уже трудно было найти свободное место.
  - Что я говорила? - обрадовалась Вера. - Машина Козла уже стоит.
  - Во, блин, первый прискакал. У самого входа припарковал, чтобы удобнее было таскать шмотки.
  Копейка оказалась обычной, но хорошо организованной барахолкой, где было все от ржавого гвоздя до небольшой бетономешалки и модного костюма. Особенно много было техники. Графов сходу купил телевизор и фотоаппарат со вспышкой для внука, а Оля отобрала электропростыню и теплое одеяло. Одеяло было в магазинной упаковке. Упакованных вещей продавалось довольно много. Странная барахолка, подумал Графов.
  Больше всего была довольна Вера. Казалось, она скупала все подряд: тряпки, посуду, картины, светильники.
  - Мы что, хуже Козлов? - поясняла она. - Они уже контейнер отправили, а мы только три коробки.
  - Ага, блин, три, - поправил Трошкин, - тридцать три.
  Козловы и впрямь много покупали. Графовы видели, как он нес в машину сумки и что-то такое, что по утверждению женщин, очень походило на гинекологический стул.
  - Зачем им столько? - удивилась Оля.
  - Как зачем, блин? Продавать будут. Откроют свою лавку. Они, блин, все просчитали. Говорят, у него одних магнитофонов сотни.
  - А у нее мешок золотых и серебряных цепочек и перстней, - добавила Вера.
  
  Дома оказалось, что купленный на копейке телевизор принимал лишь две программы из пяти в стране.
  - Все, - разозлилась Оля, - больше ты ничего там не покупаешь. Фотоаппарат хоть работает?
  - Откуда я знаю? Забыл купить батарейки.
  
  - Оленька, что это зачастил к тебе в кабине Володя? - поинтересовался Графов. - Как ни зайду, он у тебя сидит.
  - Сама не знаю. Приходит и рассказывает о себе. Вчера рассказывал про маму и брата. Отца он, оказывается, не помнит. Причем говорит грустные вещи с юморком. Очень хороший мальчик. А сегодня рассказал, как встретил Риму и женился. Они работали в одном объединении. Оказывается, дочь у них родилась уже здесь. Очень хочет показать мне жену и детей.
  - Ну, ты и ведьма, - засмеялся Графов. - Не прошло и недели после отъезда хозяйки, а он уже у твоих ног.
  - У меня такое впечатление, что с него спадает какая-то пелена, и он никак не надышится свежим воздухом. Ведь я практически ничего не говорю, только слушаю и лишь изредка задаю вопросы. Мне кажется, я напоминаю ему его маму, по которой он очень соскучился.
  - Нашла маму, - опять засмеялся он. - У вас разница чуть больше, чем у меня с тобой, только в другую сторону. Мой сокурсник по институту Юрка Шинкаревич женился на балерине на семнадцать лет старше и был рад до соплей, что она вышла за него. Знаешь, что. Давай-ка помаленьку отваживай его от себя. Хозяйке очень не понравится, когда вернется.
  - Мне на твою хозяйку наплевать и растереть, - рассердилась она. - Вот, чего я меньше всего боюсь, так это то, что ей что-то не понравится во мне. Мне что, уже ни с кем и поговорить нельзя?
  
  Сытая и довольная зозяйка возвращалась в Австралию. С гинекологом она договорилась, что он приедет к ней сразу после нового года. Повидалась она и с Андреевым накануне отъезда, но на этот раз он не произвел на нее в постели того впечатления.
  Единственное, что ей не удалось сделать, это добиться замены Графова. Управление кадров стояло за него горой. Но камень был брошен и когда - никогда, а своей цели он достигнет. Может, вернется из Нью-Йорка Семин или приедет в командировку. Пишет, что очень соскучился по дочери.
  Уже перед отъездом познакомилась она с новым экономистом и его женой. Они попросили ее встретиться с ними и рассказать кое-что об условиях жизни и работе в Австралии. Ширинский произвел на нее впечатление своей молодостью и силой. Обрадовала ее и его жена, слишком уж худая и невзрачная по сравнению с нею.
  К зданию торгдома они подъехали в полдень. Встречать ее выскочил на крыльцо радостный Козлов. На его 'Как долетели?' она спросила недовольно:
  - А где Володя?
  - Сидит, как всегда, у Графовой.
  Она подняла удивленно брови и стала подниматься на крыльцо. Дверь в кабинет секретаря была открыта. Графова, одетая в красивый серый пиджак, сидела за своим столом, а Володя печатал на машинке, сидя к ней боком и спиной к двери. Хозяйка остановилась в проеме двери, не спуская глаз с Володи. Первой ее увидела Ольга Павловна.
  - Здравствуйте, Эльвира Николаевна. С приездом вас.
  Хозяйка оперлась картинно одной рукой о косяк двери, а другой, дождавшись, когда Володя обернулся, провела по лбу и жеманно проговорила:
  - Здравствуйте. Ах, как я устала.
  - Здравствуйте, - сказал Володя и повернулся к машинке.
  Даже сквозь густой румянец было видно, как изменилось лицо хозяйки.
  - Владимир Алексеевич, - почти крикнула она. - Я привезла вам письмо от мамы.
  - Спасибо, - ответил Володя, продолжая печатать.
  Эльвира Николаевна постояла секунду и быстро ушла, закрыв за собой дверь. Войдя в квартиру, куда Козлов уже внес чемодан, она раскрыла сумочку и достала письмо. Не отдам, пока сам не попросит, сказала она сердито себе и положила письмо на стол. Но уже через минуту схватила его и решительно направилась к выходу.
  Дверь в канцелярию оставалась после нее закрытой. Она постучала и не входила до тех пор, пока дверь не открыл Володя. Увидев ее, он повернулся и сел за машинку.
  - Вот письмо вашей мамы, - сказала она, задыхаясь от злости.
  - Спасибо, положите его на стол.
  Она швырнула письмо на стол и выскочила, как ошпаренная.
  - Володя, зачем ты так? - укоризненно спросила Ольга Павловна. - Это не культурно. Она привезла тебе письмо от мамы, позвонила ей. Тебе этого она не простит.
  - Бога ради. Вы знаете, как мне сейчас хорошо. Всего лишь пять минут назад я делал титанические усилия, чтобы сдержать свои ноги, которые сами так и норовили вскочить, как Швейка. Когда я их усмирял, я так и чувствовал, как выдавливал из себя раба по капле. Вот посмотрите, что я напечатал.
  Он вынул из машинки лист. На уже напечатанном письме вместо подписи она прочла написанное латинскими буквами: 'мы не рабы, рабы не мы'. Она засмеялась, как могла смеяться только она, разительно и не залюбоваться ею было невозможно.
  - Так и пошли его, все равно они не поймут, подумают, что подпись.
  Володя с трудом отвел от нее взгляд и возразил с улыбкой:
  - Что вы! Я сохраню этот лист на память. Теперь сам бог велел мне сидеть здесь, а то вы подумаете, что я испугался.
  Он радовался, как ребенок. Но он совсем не знал хозяйку, когда думал, что теперь она от него отстанет.
  Вернувшись с обеда, он первым делом направился к Ольге Павловне рассказать ей, как Алик подстриг Дашеньку. Подойдя к двери, он вдруг услышал доносившийся оттуда возбужденный голос хозяйки. Его словно хлестнули плеткой, и он проскочил мимо. Однако, едва он написал пару слов у себя за столом, как в двери показалось ее улыбающееся лицо.
  - Можно к вам, Владимир Алексеевич?
  Он не успел ответить, как она уже сидела в кресле.
  - Я к вам с просьбой, - защебетала она. - Будьте добры, свозите меня в магазин. Я хочу кое-что купить для офиса.
  - Сейчас не могу, у меня срочное дело.
  - А когда вы сможете? Я подожду.
  - Как все закончу. Может, часа через два.
  Она взглянула на часы.
  - Через два часа я не смогу. Привезут Ляльку из школы. Придется ехать завтра. А я хотела вам рассказать, о чем говорила с вашей мамой. Такая приятная женщина. Вы так похожи на нее. Она интересовалась, когда ожидать вас домой. Я ей ответила, что тут есть определенные возможности и что я сделаю все, чтобы вы остались здесь, как можно, дольше. Я ей сказала прямо, хотя она и скучает по внукам, ей придется еще потерпеть. И не немножко. Я ведь говорила о вас в кадрах.
  Он никогда не узнает, что я не говорила, подумала она.
  - Обо мне? - спросил Володя, чувствуя, как в нем опять просыпается раб. - По-моему, я вас об этом не просил.
  Эльвира Николаевна внимательно посмотрел на него. Улыбка исчезла с ее многоцветного лица.
  - Я вижу, здесь с вами хорошо поработали, Владимир Алексеевич. Видна опытная рука. Смотрите, не прогадайте, Владимир Алексеевич. В Москве сейчас очень плохо. На цены смотреть страшно, одни нули. А у вас двое детей, Владимир Алексеевич. Но та, которая на вас повлияла, об этом не думала. Только не забывайте, что, если бы не она, вопрос о вашем отъезде сейчас не стоял бы вообще. Но и сейчас не все потеряно. Можно, например, отсрочить приезд экономиста. Вы знаете, что мы можем это сделать. Есть и другие варианты. Но для этого надо и вести себя соответственно. Кроме того, Владилен Афанасьевич и я тоже, вы же знаете, кем мы были, мы могли бы оказать вам протеже в устройстве в Москве на работу за приличную валюту.
  Убить что ли, подумал Володя, чтобы заткнулась.
  - Вот вы молчите, а ведь вы согласны со мной.
  - Вы о чем?
  - О том, что вы хотите остаться здесь, как можно, дольше.
  Убьешь - посадят. И это из-за нее сидеть? Не стоит связываться. Лучше по - другому.
  - Кто вам сказал?
   Она уже себя не сдерживала.
   - Вы, конечно, смеетесь, Владимир Алексеевич. Напрасно. Смотрите, как бы не заплакать, когда увидите, что там творится. Вот-вот начнется гражданская война.
  - Родину не выбирают, - сказал он и встал, показывая, что разговор окончен. - Завтра я съезжу с вами в магазин
  Но завтра она уже уехала одна.
  Когда он рассказал об этом разговоре Ольге Павловне, она совсем не одобрила его поведение.
  - Она может сделать тебе большие неприятности.
  - Какие?
  - Не знаю, но придумать она может, что угодно. Отправить тебя раньше домой, и ты не успеешь сдать багаж.
  - Мы с Федотовым договорились, что я уеду седьмого сентября.
  - Дай бог, чтобы все было хорошо.
  
  Но его судьба была уже решена. Утром Федотов вызвал его и Козлова к себе. Он был, как всегда, своим парнем в доску.
  - Мужики, надо проводить инвентаризацию. Когда ее делали в последний раз? - обратился он к Козлову.
  - Года четыре назад, кода Голубева назначали завхозом.
  - Какое совпадение. Одновременно сдадим материальные ценности другому завхозу. Выхода у нас нет, и им придется назначить Графова. Сколько времени вам потребуется, чтобы сдать завхозные дела? - спросил он Володю.
  - Не знаю. - Володя действительно не знал, потому что принял все хозяйство в течение дня. - Многое зависит от Графова.
  - Я думаю, что легкой приемки не будет, - сказал Козлов. - Графов работал финансовым директором на фирме за границей и это дело хорошо знает.
  - Тем быстрее она пройдет, - сказал Федотов. - Думаю, недели хватит.
  - Плюс неделя на печать и непредвиденные обстоятельства, - добавил Козлов.
   Володя молча переводил глаза с одного на другого, пытаясь сообразить, когда намечен его отъезд. Он никак не мог подсчитать, хватит ли у него времени на отправку багажа.
  - Окей, - ударил по столу ладонью Федотов. - Остановимся на двух неделях. Анатолий Григорьевич, подготовьте приказ о создании инвентаризационной комиссии и сдаче - приемке дел завхоза. А вы, Владимир Алексеевич, попутно готовьтесь к отъезду сразу после сдачи в районе пятого - седьмого августа.
  - Вы же мне называли десятое сентября, - вырвалось у побледневшего Володи.
  - Обстоятельства изменились. Кадры требуют, - набрехал Федотов.
  
  - Что же это творится, Любовь Петровна? - изводилась ежедневно хозяйка. - У нее нет ни стыда, ни совести. Он совсем переселился к ней. Когда к ним заходят в кабинет, они даже не стесняются. Скажите, что он мог в ней найти?
  Любови Петровне самой давно нравился Володя. Одно время они дружили семьями, она хорошо знала Володину любовь к жене и детям и сейчас была уверена, что ничего такого, чего добивалась от него сама хозяйка, между ним и Графовой не могло быть. То, что он тянулся к ней, лишний раз говорило в ее пользу.
  - Любовь зла, полюбишь и козла, - отвечала она, как всегда, с улыбкой. - Я-то полюбила своего страшного козла. А она красивая женщина.
   - Не говорите ерунду. Это она его опутала. Я, как только увидела ее, сразу поняла, что она проститутка, каких свет не видел. Сразу подумала, что она всех мужиков взбаламутит. И как в воду глядела. И ведь начала с самого хорошего и невинного. Мне так жалко Риму. Нет, надо его поскорее отправлять домой.
   Она вся кипела. Такого удара у всех на виду никто ей еще не наносил.
  - Но где они занимаются любовью? - недоумевала она. - Я всю голову сломала. Когда они успевают?
  - Я слышала, что иногда люди получают от платонической любви удовольствия больше, чем от физической.
  - Господи, какую вы чушь несете! Какая там, к черту, платоническая любовь, когда только при одном взгляде на него я кончаю. Нет, я этого не переживу. Вопрос с его отъездом уже решен. Он должен уехать, как можно, скорее.
  
  С тем, что он будет завхозом по совместительству, Графов уже смирился. Да и деньги не помешают, думал он, дома, говорят, совсем плохо. С другой стороны, он понимал, что эта сволочная и холуйская по своей сути должность может добавить лишь дополнительные сложности к его и так ни к черту не годным отношениям с торгсоветником, да и может иметь любые последствия, если проявить малейшую халатность. Но и отказ от этой должности может быть представлен Федотовым как грубое нарушение дисциплины, о чем его предупредила умная Оленька.
  - Ты же хорошо знаешь это дело, - убеждала она. - Если все правильно принять и аккуратно вести учет, то нечего бояться.
  Но правильно принимать не удавалось. На Володю жалко было смотреть. Времени у него совсем не оставалось. Надо было договориться с морской компанией о перевозке багажа морем, затем достать ящик, упаковать его вещами и отвезти в порт в Сиднее. Предстояло также вылизать и сдать дом. Графовы с охотой взялись ему помочь. Рима очень обрадовалась им. Внешне она немного не соответствовала красавцу Володе, выглядев старше одних с ним лет. После рождения дочери, второго ребенка, она расплылась, что отразилось на ее довольно приятном лице, к тому же она за ним не ухаживала из-за детей: Алику было четыре года, а Дашеньке меньше года, - они отнимали у нее все время. Оля сразу нашла с ней общий язык. Расспросив о детях и кое-что посоветовав, так как работала воспитателем, она принялась за подготовку квартиры к сдаче, в чем у нее был большой опыт. А Графов убирал от мусора двор, сгребал листья в саду. За два дня они все сделали, удивив и обрадовав хозяев.
   Инвентаризацией Графов занимался в основном один, сразу увидев, что на складе творился полный бардак. Часть имущества была не пронумерована, в допотопном списке не было указано его местонахождение, списанное имущество не вывозилось на свалку, отчего невозможно было установить, что входило в инвентарный список. У Графова были сплошные вопросы к Володе, но тот мог уделять ему несколько минут в день. Но и их хватило, чтобы хоть как-то разобраться и привести список в порядок.
  Он нисколько не винил Володю, который впервые столкнулся с такой работой и принял некачественный список, но свои претензии высказал Козлову как опытному бухгалтеру, чаще Володи заглядывавшему на склад и фактически распоряжавшемуся находившимся там имуществом. При этом он не сдержался и назвал вещи своими именами. Козлова словно подкинуло пружиной на стуле, он выскочил из-за стола и метнулся к Федотову. Графов пожалел о сказанном, но было поздно: в лице Козлова он нажил лютого и коварного врага. Но Козлов был не тот человек, который свою ненависть спешил высказать открыто. Он понимал, что после отъезда Володи Графов останется единственным с языком, который был ему очень нужен. Графов не знал, что на жалобу Козлова Федотов сказал следующее:
  - Сейчас мы подпишем любой акт. Но сдача имущества ему обойдется большой кровью.
  
  Володя не стал устраивать прощальный ужин в торгдоме, а лишь принес две бутылки шампанского и коробку конфет. Но проводы не получились. Хозяйка демонстративно не явилась к столу, а Федотов был строг и суров. Он провозгласил тост за мягкую посадку и попросил Володю зайти к нему перед уходом. И ни слова о том, что Володя проработал в торгдоме четыре года.
  Вышел Володя от него бледный и с трясущимися губами.
   - Федор Павлович, - проговорил он растерянно. - Он сказал: 'Я надеюсь, вы поняли свои грубейшие ошибки и недостатки и учтете их в своей будущей работе. Я что, плохо работал?
   - Не бери в голову, Володя.
  Попыталась успокоить Володю и Оля:
  - Что ты еще ожидал от них?
  - Они оценивают человека не по работе, а по жополизанию, - пояснил Графов. - Ты хороший работник и не чета им, засунутым по блатному недоразумению в нашу систему. Меня ожидает то же самое.
  Вечером у себя дома Графовы устроили проводы Володи, пригласив также Трошкиных, внесших оживление в довольно грустную поначалу атмосферу: Володя все еще переживал услышанное от Федотова, а Графовы не представляли, как теперь будут без него. Быстро напившийся Трошкин посоветовал Володе:
   - В другой раз будешь, блин, знать, как не лезть на Манду Ивановну.
  Все вначале опешили, а потом закатились от смеха.
  - Теперь, Палыч, твоя очередь возить ее по гинекологам. Ты, блин, должен выучить все их термины. Как, например, по - ихнему менструация? Не знаешь? Володька, а ну-ка подскажи ему, неучу.
   Володя покраснел.
  - Ты, правда, возил? - набросилась на мужа Рима. - Ты что, с ума спятил?
  - Откуда я знал, куда она меня везла? Вернее я вез. Сказала, к врачу.
  - Ну, и?
  - Сказал, что у нее задержка.
  - Ну ты и дурак, - совсем разозлилась она. - А во-вторых, это не одно и то же.
  - Не он дурак, а она дура, - сказала Вера. - Это надо додуматься взять с собой молодого мужчину.
  - Приучала его к себе в этом деле, - ляпнул Трошкин и тут же исправился. - Это что! Как-то Петров доказывал ей с умным видом, что здесь не только машины ездят по левой стороне, но и кровь, циркулирует, блин, в другую сторону. У нее от ужаса глаза на лоб вылезли. Поверила, блин. А когда до нее дошло, что он над ней смеялся, она выслала его вместо Козла.
  - Слушайте, не надоело о ней? - вмешалась Рима. - Хоть сейчас не портите себе настроение. Нам ведь так хорошо.
  И вправду было хорошо. Весело трещали дрова в печи. Алик носился по квартире с машинкой. Глядя на него, смеялась Дашенька, стоя в манеже. Володя вспомнил, как Громов как-то засунул в печь автопокрышку. Чугунный корпус печи раскалился докрасна, из трубы повалил черный с искрами дым. Громовы всю ночь просидели у печи, дрожа от страха, что она взорвется и что соседи, увидев искры, вызовут пожарных.
  Веселил всех опьяневший Трошкин, ловко вставляя свое 'блин' во все песни, не искажая мелодию. К радости Графова начал он с 'Хаз Булата'. Мать и тетя Графова во всех застольях пели эту русскую песню, и он продолжал эту традицию. Как только Трошкин запел 'Хаз Булата', он тут же присоединился и сразу сбился, рассмеявшись, услышав:
   Хаз булат, блин, удалой,
   Бедна сакля, блин, твоя,
   Золотой, блин, казной,
   Я осыплю, блин, тебя.
  А Трошкин понять не мог, что смешного в этой трагичной песне.
  Графову тоже хотелось выпить, но он должен был отвезти Трошкиных домой. Наконец Вера стала дергать мужа за локоть, мол, пора ехать домой.
  - Рано, - отмахивался он. - Я еще не допел И не допил.
  - А я говорю, пора.
  - Стоять, Зорька! - крикнул он на нее.
  Она напомнила ему, что ему дежурить ночью.
  - Понял, блин, не дурак, а был бы дурак, все равно бы понял, - согласился он. - Только после последней на дорогу. А то, блин, помру и не доеду.
  Когда Графов вернулся, дети уже спали, а взрослые мирно беседовали, поджидая его. Он налил себе полный стакан и предложил тост за встречу в Москве. Володя с серьезным видом добавил, чтобы она состоялась, как можно позже. Женщины не сразу поняли, а Графов сказал:
  - Как получится.
  Когда они выпили за встречу дома, заговорила Оля. Она сказала, что они должны забыть и забудут этот неприятный период их пребывания в Австралии, связанный с Федотовыми. Забудут их, но сама Канберра навсегда останется в и сердцах, потому что здесь родилась Дашенька. Это самый дорогой им подарок от Австралии.
  Графов впервые в Австралии напился от души, и жена ему ничего не сказала. Хорош был и Володя, хотя ему еще надо было ехать домой. Жили они совсем рядом, как говорится, в соседней деревне, и полицию можно было не опасаться.
  Перед уходом Володя долго держал Олину руку, а когда прощались, нагнулся и спросил робко:
   - Можно я поцелую вашу руку?
   И столько было нежности в его голосе, что она поцеловала его в лоб.
  Весь следующий день, - была суббота - Графовы провели в доме Голубевых, помогая окончательно собраться. В Сидней повез их Графов, но Володя вел машину сам. Он объехал последний раз памятные для них места: три дома, где они жили, роддом, где родилась Дашенька, и напоследок сфотографировались на вершине горы, откуда был виден весь город. Вспомнили всех, с кем работали, никого не забыв. И лишь, как объезжают падаль на дороге, старательно не касались в разговоре Федотовых.
  
  Вслед за Володей неожиданно улетел и Калмыков, и настали дни, о которых хозяйка предупреждала мужа: он без языка и Графов им не переводчик. Но не уменьшился ни поток входящей почты на английском языке, ни количество телефонных звонков, все осталось, как месяц и три назад, когда в торгдоме работали трое, а сейчас он один. Вот когда ему пришлось попотеть! И Оле тоже, ставшей невольной переводчицей. Однако вскоре он увидел, что напрасно опасался этих дней, напротив, они напомнили ему прежние дни, когда он работал с полной отдачей сил и именно такую работу любил. Он часто вспоминал один происшедший с ним курьезный случай. Это было в семидесятых годах, когда он, вернувшись из Финляндии, был приглашен на работу в Главк, в том числе на должность секретаря советско - финской рабочей группы по машинам и оборудованию. Ему доставляло удовольствие готовить выступления для руководителя этой группы заместителя министра внешней торговли Смелякова Николая Николаевича, умнейшего государственного человека, к тому же писателя. Его книга 'Деловая Америка' произвела фурор смелой критикой недостатков в производстве и экспорте отечественной продукции машиностроения. В написании его последней книги 'Уроки жизни' Графов принимал посильное участие, доставая и отвозя ушедшему на пенсию Смелякову нужный материал. Он многому научился у него в изложении мысли. В самый свой первый текст выступления Смелякова он вложил все свое умение писать, как можно, художественнее и привлекательнее. Смеляков вернул ему текст, испещренный красным карандашом. Изучив поправки, Графов с облегчением отметил, что касались они лишь его той самой художественной витиеватости, которой он постарался украсить предложения вводными словами: так сказать, мягко говоря, не лишне напомнить, не мудрено, что - и так далее. В последствие писатель Смеляков практически не вносил поправки, и Графову доставляло удовольствие слушать в его устах свое творчество. В книге 'Уроки жизни', кстати, подаренной ему автором, он также находил свои строчки.
  А курьезный случай, происшедший с ним в те годы был вот какой. Как-то, уйдя весь в поиск нужной фразы или другого решения , он пошел в туалет, отлил в унитаз и в дверях столкнулся с женщиной с вылезшими из орбит глазами, Выйдя, он обернулся на дверь и увидел букву 'Ж'. Вспомнив об этом с улыбкой, Графов подумал: 'Хорошее было время'.
   И вот теперь он столкнулся с той же проблемой при переводе писем Федотова с витиеватыми фразами и множеством вводных слов. Тут он вспомнил Володю, который безжалостно сокращал федотовский текст, и начал делать то же самое, тем более что тот подписывал, не читая, а если и читал, то разницу не ухватывал.
  И лишь на переговоры Федотов упорно не приглашал Графова, откладывая их до лучших времен или назначая их в Сиднее, где использовал работников консульства. А однажды, когда отложить встречу было нельзя, он попросил Козлова привезти его четырнадцатилетнюю падчерицу, над чем потом долго смеялось все посольство. Судя по тому, что девочку больше не приглашали, экзамен, скорее всего, она не выдержала.
   Поразмыслив, Графов понял, почему его не приглашали на переговоры. Федотов боялся показать свою неграмотность во внешней торговле, а еще больше незнание английского языка. Зато он показывал это в своих резолюциях на входящую почту, путая запросы с предложениями и не понимая смысл написанного.
  В этот период даже хозяйка сократила свои визиты к врачам и приутихла, хотя по-прежнему проносилась мимо кабинета Ольги Павловны: не могла простить ей Володю. Раза два или три, она, давясь от гнева, делала ей замечание за оставленную Графовым или Козловым на кухне чашку и за перегоревшие лампочки в коридоре, к чему та не имела ни малейшего отношения. Разве что как жена завхоза.
  
  Жизнь Графовых в эти дни скрашивало общение с Трошкиными, чья любовь к копейке пересиливала запрет хозяйки на общение с ними. С Трошкиными Графов иногда делился своими проблемами на работе.
  - Плюнь ты, Палыч, на эти, блин, запросы на электровозы, - успокаивал его Трошкин. - На хрена они тебе, блин, дались? Лежит у него запрос, ну и хрен с ним, пусть, блин, лежит.
  - Когда поступают такие запросы, а они поступают раз в сто лет, - горячился Графов, - весь торгдом должен стоять на ушах и заниматься ими. А он уехал на неделю спокойно в командировку и даже не расписал мне. Уж я-то знаю, что делать и куда направить запрос. В Финляндию мы поставили сто таких электровозов, я ими занимался, когда там работал. А главное, я сам попросил австралийскую фирму прислать подробный запрос, и она уже несколько раз звонила, спрашивала, можем ли мы поставить в принципе. Дали двадцать дней на ответ. Осталось всего два дня, а он еще не притронулся к запросу. Я три раза ему напоминал. Говорит, хорошо, посмотрю. Боится притронуться к нему. Там листов двадцать.
  - Не расстраивайся ты, Палыч. А лучше прими, блин, грамм пятьдесят, здесь разрешается.
  Разрешила и Оля. Этих грамм хватило, чтобы он развеселился.
  - Я вот что надумал, братцы, - проговорил он однажды с серьезным видом. - С завтрашнего дня меняю в корне свою тактику. Начну с того, что зайду с утра к Федотову, оголю все сто зубов и скажу весело: 'Хрен с ними, Афанасич, этими электровозами, все равно их сюда не поставишь, не дадут американцы. Давай лучше, блин, выпьем'. А если в кабинет в этот момент войдет Манда Ивановна, щлепну ее по заду...
  Захохотав, они не дали ему договорить. Да он и не знал, что было бы дальше.
  Трошкины не любили Козловых. Если о нем Графовы имели представление и тоже не очень уважали, то Любовь Петровну, очень приятную внешне, они совсем не знали, кроме того, что она была подружкой хозяйки.
  - Она колдунья, - уверяла Вера, - причем с черным глазом. Я из-за нее чуть не померла. Правда, Вить?
  Крича и перебивая друг друга, они рассказали, как бывший торговый советник заставил Любовь Петровну пропылесосить и очистить от грязи и тараканов рабочую комнату Трошкина. Пылесосил Козлов взятым напрокат пылесосом мокрой чистки, а она лишь разводила пену. Вычистив комнату, Козлов предложил Трошкину пропылесосить заодно и их квартиру оставшейся у Любови Петровны пеной. В ту же ночь Вера слегла. У нее поднялась температура, на теле выступили пятна, и ее без конца тошнило. Утром ее отвезли в больницу, но врачи ничего не определили.
  - Она, блин, напустила на нее порчу, - был уверен Трошкин. - Хорошо, что Верунчик сама немного колдунья, у нее, правда, белый глаз, а то бы сразу копыта откинула. А Любка, блин, ведьма с черным глазом.
  
  Словно услышав о себе разговор, Любовь Петровна на следующий день приехала в торгдом. Привезла ее хозяйка из магазина. Оля скучала в это время одна. Федотов был в командировке, муж уехал на весь день по делам, а Козлов, как всегда, в отсутствии хозяина мотался по магазинам.
   Обе приехавшие неожиданно заглянули в секретариат и разговорились о драгоценностях. Хозяйка спросила Олю, любит ли она бриллианты. Та ответила, что очень и чем больше каратов, тем лучше.
  - А вот Любовь Петровна их не любит. Она к ним безразлична, - сказала хозяйка.
  Любовь Петровна возмутилась и спросила сердито:
  - Кто это сказал вам такую глупость? Я люблю бриллианты, как всякая нормальная женщина.
  - Разве? - удивилась, расширив серые глаза, хозяйка. - Вы никогда мне не говорили об этом и не показывали свои бриллианты.
  - Это совсем не значит, что я их не люблю и их у меня нет. Да и почему я должна их вам показывать?
  Ольга Павловна с интересом смотрела на Любовь Петровну, удивляясь ее резкому тону.
  Хозяйка растерялась. Разговаривать с ней так грубо в присутствии секретарши и именно Графовой!
  - Хорошо, хорошо, - проговорила она, едва себя сдерживая. - Успокойтесь. Теперь я вижу, что вы их любите, как всякая нормальная женщина.
  - А вы думаете, если я по - вашему старая и уборщица, так уже не женщина? Вы не правильно обо мне думаете, Эльвира Николаевна.
  - Любовь Петровна, вы меня не правильно поняли. Успокойтесь. Давайте лучше я отвезу вас домой.
  - Спасибо, я дойду пешком. Мне нужно зайти за лекарствами для Гриши.
  - Я отвезу вас в аптеку, - настаивала хозяйка, повысив голос.
  - Нет, нет, я хочу пройтись. Через пять минут я выхожу, - в свою очередь настаивала Любовь Петровна.
  Хозяйка пожала плечами и ушла к себе. Любовь Петровна проводила ее взглядом и скривила красиво очерченные губы. Оля спросила участливо:
  - Что с Гришей? Простудился?
  - Он у меня слабенький с рождения. Как приехали сюда, не проходит недели, чтобы не болел. Я слышала, у вас внук. Сколько ему?
  О внуке Ольга Павловна могла говорить бесконечно.
  - Не хотите испить чайку? - спросила она.
   Любовь Петровна машинально обернулась на дверь, но, поймав на себе взгляд Ольги Павловны, нерешительно проговорила:
  - Нет, нет, спасибо. Я скоро пойду.
  - Пять минут вас не устроят. Посидим, покалякаем. Не так уж часто удается.
  - И правда, почему бы и нет? - решилась Любовь Петровна.
   В это время в двери показалась хозяйка и, увидев Любовь Петровну, спросила со срывом:
  - Вы еще не уехали?
  - Ухожу, ухожу, еще две минуты.
  Через две минуты они сидели на кухне, пили чай и беседовали. Через час Оля, приготовив между делом бутерброды, сказала, что на обед она не едет, так как мужа нет, предложила Любови Петровне отведать с ней. Та начала отказываться, но один съела, чтобы не обидеть Ольгу Павловну. Разговор о детях и внуках перешел на родителей, а от них к квартирным проблемам. Тут Любовь Петровна забыла про время. Она сказала, что собирается ехать в Москву попробовать решить эту проблему с помощью хозяйки.
   - Дай бог, - сказала Оля, - чтобы все у вас получилось.
  Часа через два в дверях показалась выспавшаяся хозяйка, чтобы поехать за дочерью в школу. Увидев сидевших на кухне женщин, она переменилась в лице.
  - А я думаю, с кем это Ольга Павловна разговаривает. Думала, Федор Павлович вернулся. Надолго же растянулись ваши пять минут, Любовь Петровна, - съязвила она.
  - Пока вы спали, все время дождь собирался пойти, - ответила Любовь Петровна, - и я ждала, когда вы проснетесь и подбросите меня.
  Она поблагодарила Ольгу Павловну за чай, шепнув на прощанье:
  - Я возьму у вас посылочку для дочери. Не очень большую, хорошо?
  - Ой, спасибо, - обрадовалась та.
  
  Вдруг наступила непонятная тишина. Резко изменился Федотов, стал необычайно любезен и смешлив. Стала удивлять и хозяйка, зачастившая в кабинет Ольги Павловны, чтобы пожаловаться на болезнь или похвалиться покупками, а однажды даже попросила съездить с ней к парикмахеру.
  Ларчик открылся скоро. Трошкин увязал эти изменения с событиями в Москве, где противостояние президента и парламента возрастало с каждым днем.
  - Все, блин, последние дни доживает здесь торгсоветник, - сказал он. - Готовься, Палыч, принимать дела, больше некому.
  И точно, через два дня к Графову в кабинет зашел Федотов и, вдруг захохотав, сообщил, что срочно вылетает в Москву. В день отлета он был бледен и без конца похохатывал.
  - Только бы не расстреляли, только бы не расстреляли, - слабым голосом говорила хозяйка Ольге Павловне.
  Был момент, когда Графов, сидя в машине, видел, как она, спускаясь с крыльца, остановилась на последней ступеньке, и ее вид чуть не вызвал у него жалость. Но даже в эту минуту от нее веяло лживостью, и он смотрел на нее с гадливостью, как на змею, которую придавили рогатиной.
  - А мне ее по - бабьи жалко, - сказала Оля. - Не дай бог оказаться на ее месте.
  - Кому он, на хер, нужен, чтобы его расстреливать? Просто трус от природы и трясется от страха за свою подлую жизнь. А она, стерва, как всегда, играет.
   - Все равно жалко.
  - Посмотрю, как она тебя пожалеет, когда все уладится.
  
   Глава пятая
  Происходившие в России события доходили до Графова урывками. Более или менее в курсе были владельцы советских транзисторов ВЭФ, которые принимали Москву, вернее Дальний Восток. У Графова его не было, поэтому приходилось довольствоваться местными газетами и телевидением, для которых кумиром был один Ельцин, и поэтому ничего понять было невозможно. Единственным информатором с Родины был Трошкин, смотревший первую московскую программу в посольстве, но в ней противостояние между Верховным Советом и Ельциным тоже освещалось однобоко, лишь с позиции президентской стороны. Трошкин сообщил Графову первым о роспуске Верховного Совета. Но это не должно быть, по мнению Графова причиной испуга Федотова, заглушавшего вместе с Ельциным страх водкой в Белом доме, в связи с чем репрессии против инакомыслящих не должны его касаться. Разве что его работа советником у Руцкого, поддержавшего парламентариев и ставшего лютым врагом Ельцина. Но насколько Графов слышал, у Руцкого Федотов не был в почете и был уволен, как это принято в высших кругах, 'по собственному желанию'.
  Истинную причину панического бегства Федотова в Москву Графов позже увязал с добровольной отставкой из-за несогласия с роспуском Верховного Совета министра внешнеэкономических связей, о дружбе с которым торгсоветник перед всеми похвалялся. Трус по природе Федотов был уверен, что либо арестуют как бывшего работника у Руцкого, либо при новом министре, кадровом работнике внешней торговли, обязательно вышвырнут с поста торгсоветника, как случайно забежавшую ненужную собаку. Вот и решил он в целях подстраховки, на всякий случай, переждать в какой-нибудь надежной норе до прояснения ситуации в стране и министерстве.
  
   После отъезда Федотова в торгдоме воцарился рай. Хозяйка сама здоровалась и улыбалась, разве что не хохотала, как Федотов. Любовь Петровна перед отлетом в Москву открыто засиживалась в кабинете Ольги Павловны, и к ним иногда присоединялась и хозяйка. Козлов почему-то реже стал исчезать с работы и однажды даже попросил совета у Графова в составлении баланса.
  Графов вплотную занялся выставкой в Ньюкасле, в которой согласилась принять участие одна московская фирма. Ее директор прилетал в Сидней уточнить с Мишей и Графовым ряд вопросов, и Графов поехал встречать его. Самолет прилетал в шесть утра и ночь он провел в гостинице консульства. Войдя в номер, он первым делом включил российскую программу телевидения. Показывали расстрел Белого дома Ельциным. Зрелище потрясло Графова, и он спустился к дежурному. В маленькой комнате собралась вся мужская половина консульства, включая Блинова. Смотрели молча, лишь самый молодой из всех громко комментировал тонким голосом:
   - Так им, коммунякам, и надо! Давай по нижним этажам. Бей коммуняков!
   Графов не выдержал и сказал вслух:
  - Может, я чего не понимаю, но, на мой взгляд, и президент и депутаты избраны одним и тем же народом.
  Никто ему не ответил, даже не смотрели на него, кроме того же парня:
  - Они все там коммуняки. Их всех надо давить, как блох.
   У парня была непропорционально большая голова по сравнению с узкими плечами и плешивые бежевые волосы. Графов оглядел ряды. Все по-прежнему сидели, набрав в рот воды. Двое из них были его возраста, Блинов, моложе лет на десять, остальные были лет под сорок. А ведь они всего два года назад все были коммунистам, подумал он и, выдохнув воздух, поднялся, прошел мимо двоих к стене и, подойдя к экрану телевизора, громко сказал сквозь выстрелы:
   - Я коммунист, не коммуняка. Бейте меня.
  В перерыве между выстрелами наступила мертвая тишина. Кто-то взял его за руку и усадил рядом, шепнув:
  - Не геройствуй. Не место и не время.
  Спустя минут пять, человек опять коснулся руки Графова и повел за собой к выходу. Вслед за ними вышел и Блинов. Кивком головы он поздоровался с Графовым, и втроем они прошли в его кабинет. Там Блинов представил Графова мужчине, оказавшемуся его замом Михаилом Спиридоновичем. Блинов достал из буфета бутылку коньяки и три рюмки. Выпив, они все трое закурили, включая Графова за компанию, так как бросил курить полгода назад.
  - С этим дурачком я поговорю, чтобы он забыл о вас, - сказал Блинов Графову. - Кому надо, тоже скажу. Так что никаких последствий не должно быть. Главное, чтобы не узнали Федотов и его мадам. О нем что-нибудь слышно?
  - Ни слуху, ни духу, - покачал головой Графов. - Но после этого расстрела должен вскоре объявиться. Может, не сразу, а разузнает, как поступают с людьми из аппарата Руцкого и будут ли увольнения после ухода нашего министра, его, как он хвалился, друга.
  - А как ведет себя его жена? Также буйствует?
  - Что вы? Тише воды, ниже травы. Со мной здоровается первой, без конца шепчет: 'Только бы не расстреляли', вызывая жалость у моей жены.
  Консул округлил глаза, а Михаил Спиридонович предположил:
  - Либо чисто бабский страх за мужа, либо какие-то основания у нее для этого есть.
  - Какие там, к черту, основания? - взорвался Блинов. - Мужика отовсюду поперли за неквалифицикацию. Разве можно его сравнить с Ермиловым, которого из-за него раньше вернули домой? Или с Вершининым? Это были корифеи. Вы читали его интервью австралийскому СМИ перед отлетов сюда?
  - Я не читал, - сказал Михаил Спиридонович.
  - Я читал и смеялся, - сказал Графов.
  Блинов подошел к шкафу и протянул Михаилу Спиридоновичу австралийскую газету. Тот, проработавший в Австралии семь лет, тоже не мог читать без смеха.
  - Поднять в пять раз товарооборот с Австралией за счет экспорта айсберга из Антарктики, за две недели отшлифовать английский и бросить курить. Как ему не совестно после этого интервью работать здесь? И кого только к нам теперь ни присылают?
  И вдруг возникла пауза. Они не знали, с чего начать, и смотрели на Графова, старшего по возрасту, а он считал, что все сказал там, в дежурке. Да он и не знал, что говорить, потому что мало что понимал, и надо было все осмыслить и обдумать. Возможно, и они не все понимали: слишком уж дикое свершилось. Или боятся говорить на эту скользкую тему за границей.
  Блинов почесал пальцем лоб, вздохнул и, наполнив рюмки, проговорил задумчиво:
  - Н.да, надо все обдумать. Посмотрим, что будет дальше. Но.. дикость.
  В этот момент зазвонил телефон. Блинов поставил недопитую рюмку и направился к столу. Графов допил из своей рюмки, поднялся, молча пожал Михаилу Спиридоновичу руку и, сделав прощальный жест в сторону Блинова, вышел.
  
  Из своего номера он позвонил жене и стал рассказывать, что видел по телевизору. По тому, как она слушала, он понял, что у нее гости и поинтересовался, кто?
  - Догадайся.
  Сделать это было не трудно. Трошкины пешком не могли к ней придти.
  - Зачем приперлась? - спросил он сердито.
   - Потом, потом.. У нас такая буря. Деревья вырывает с корнями.
  - Тут в стране буря бушует, - сказал он и положил трубку.
  Но в душе он был доволен, что Оленька там не одна. И что хоть в торгпредстве отношения, может быть, наладятся. Жизнь заставит, усмехнулся он.
  Он долго не мог уснуть. Он знал лишь одно: в России произошло из ряда вон выходящее преступление, ужас которого заключался в том, что произошло оно при попустительстве и даже с участием народа. Его возмутили стоявшие на мосту и набережной зеваки, встречавшие каждый выстрел одобрительными криками, как праздничный салют. Да он и сам лишь шлепает губами, - так оценил он свою выходку в дежурке. Вот в этом он пытался разобраться: почему он, советский до мозга костей человек, коммунист с тридцатилетним стажем, только сейчас возмутился и осознал, что произошло страшное преступление, а именно окончательный конец великой советской эпохи, с которой была неразрывно связана вся его жизнь и которой он, сын неграмотной матери, оставшейся с тремя малолетними детьми после ухода мужа на фронт и погибшего под Ленинградом, обязан абсолютно всем, чего он достиг и потерял безвозвратно.
  А еще он не мог понять молчание коммунистов в дежурке и их покорное выслушивание выкриков придурка. Ему хотелось заглянуть сейчас в их души, возмущены ли они увиденным или спокойно спят, как ни в чем не бывало, после обычного удовлетворения своей похоти. Хоть кто-нибудь из них выпил с горя от происшедшего на экране? И помянул ли погибших от расстрела Белого Дома пушками? Наверняка были жертвы и не малые, хотя их замолчат или уменьшат раз в десять и более.
  В связи с увиденным, в его памяти невольно всплыли для сравнения дни странного детсадовского августовского путча ГКЧП девяносто первого года. Он не помнит, чтобы кто-нибудь из его отдела и знакомых возразил против обращения путчистов к народу. Его поразили точность анализа проводимой Горбачевым губительной для страны политики, до чего он интуитивно доходил сам, однако, как и все, смиренно принимал ее. Все обращение было пронизано заботой о судьбе народа и сохранении государства, отдельные фразы врезались в его память своей правдивостью, подтвержденной жизнью до и после путча: затеянная Горбачевым перестройка зашла в тупик.. политиканство вытеснило заботу о судьбе государства и народа.. страна стала неуправляемой ... экстремистскими силами взят курс на расчленении Советского Союза и даже на его ликвидацию. . растоптаны результаты референдума о единстве государства... разрушен единый складывавшийся десятилетиями народнохозяйственный механизм, результатом чего стали резкое падение уровня жизни народа.. десятки миллионов советских людей, живших в единой семье, оказались изгоями... идет наступление на права трудящихся... преступность быстро растет, организуется и политизируется.. страна погружается в пучину беззакония, насилия и невиданного размаха пропаганды секса.. даже личная безопасность людей оказалась под угрозой.. Члены ГКЧП выражали решимость незамедлительно восстановить законность и правопорядок в стране, объявить беспощадную войну уголовному миру, положить конец произволу расхитителей народного добра.. развивать многоукладный характер народного хозяйства,.. поддерживать частное предпринимательство. Заканчивалось обращение призывом к каждому, кому дорога Родина и кто видит ее независимой и процветающей, кто хочет жить и трудиться в обстановке спокойствия и уверенности, сделать единственно правильный выбор.
   Графов не находил в обращении ни единого слова, против которого мог бы возразить. Многое уже пророчески сбылось, и он долго не понимал, почему народ не поддержал гэкачепистов и за что их арестовали. Но постепенно до него дошло. Ответ он видел в том, что русский народ, беззаветно преданный государству, всегда слепо верил своим правителям. Подстать ему были и правители: мудрые и слабоумные, грозные и мягкосердные, здоровые и немощные, и только не было среди них таких, которые ставили свои личные интересы выше государственных, и тем более, никогда не было среди них предателей. Таковые объявились лишь на исходе десятого столетия русской истории. Первый, Горбачева, все сделал для того, чтобы путем предательства и лицемерия порушить последнюю Российскую Империю - Великий Советский Союз, - а второй, Ельцин, назвать которого правителем страны не поворачивается язык, разве что проходимцем, завершил распад СССР, отбросив государство по территории на три века назад.
   Самое страшное то, что народ поверил этим двум предателям. Горбачев взял людей словоблудием об улучшении социализма человеческим лицом. Кто и когда не хотел жить лучше? Под этой вывеской он к девяностым годам порушил все: власть, армию, партию, КГБ, развалил хозяйство, создав искусственный дефицит продуктов и товаров, а главное, дезорганизовал и деморализовал народ, который в течение шести лет усиленно обрабатывали все средства массовой информации, обливая помоями прошлое и настоящее Советского Союза и воспевая райскую западную жизнь при капитализме. При такой оголтелой обработке мозгов, когда не давали слова никому, кроме антисоветчиков - демократов, у любого крыша поедет. Вот и Графов поверил, что перемены в СССР крайне необходимы с целью улучшения социализма путем снятия с него отдельных шероховатостей, и у него не было даже мысли о замене советского строя на капиталистический с передачей народных богатств избранной кучке проходимцев. Он также не ведал, что в стране уже давно бесконтрольно работали иностранные спецслужбы, подталкивая союзные республики к сепаратизму и выходу из СССР, в результате чего начался парад их суверенитетов. Вместо того чтобы остановить этот процесс, Горбачев его узаконил юридически на Ново-Огаревских посиделках. Там он предложил новый союзный договор по сути конфедерального государства, подтолкнув тем самым распад СССР, завершенный Ельциным в Беловежской пуще. Графов прекрасно помнит утро в понедельник девятого декабря девяносто первого года, следующего дня после подписания Беловежского соглашения о ликвидации СССР. Выругавшись матом, он поехал на работу. В метро он не увидел и не услышал возмущенных людей, а на улицах Москвы не было никаких крупных шествий и митингов против преступного сговора всего лишь троих участников. Такому послушанию, по мнению Графова, в дополнение к словоблудному Горбачеву, во многом поспособствовал и Ельцин, привлекший к себе народ тем, что в конце восьмидесятых, изображая из себя простака, ездил, как все, в автобусе и также никогда не произнес ни единого слова о распаде СССР, отчего все думали, что речь идет лишь об улучшении жизни. Впервые в истории доверчивый русский народ был нагло обманут правителями - подонками и предателями.
  По мнению Графова, гэкачепистам надо было не полуизолировать лишь одного Горбачева и не появляться затем на экране с жалким видом и трясущимися руками, а поступить так же, как поступил сегодня Ельцин, либо заблокировать Белый дом с укрывавшимся в нем всем российским руководством во главе с Ельциным, захватить всех силой за одну ночь и отправить вместе с Горбачевым и их приспешниками Яковлевым, Собчаком, Поповым и еще человеками пятьдесят, больше бы их не набралось, в места, откуда они не смогли бы даже позвонить. А с утра надо было установить жесткую цензуру над прессой, чтобы люди проснулись, а на экране не 'Лебединое озеро', а зазвучала 'Широка страна моя родная'. Если же и появляться на экране, то уверенными в себе руководителями великой страны и вселяющими в людей такую же уверенность в лучшем будущем.
  Но в ГКЧП, к сожалению, не нашлось человека, который смог противостоять напору и наглой решимости Ельцина и демократов в захвате власти. Кроме того, о каждом шаге путчистов знал посол США Метлок, возможно, не исключал Графов, от кого-то из членов ГКЧП. Неопровержимо доказано, что Метлок руководил всеми действиями Ельцина в те дни. Он, к примеру, первым предупредил Ельцина заранее о приходе танков в Москву. Для их встречи оперативно были подготовлены крытые мини фургоны, набитые бутылками всех сортов, а также кусками арматуры и кольями. Своевременно были оповещены о заготовке закуски лавочники и о дармовой выпивке панки, бомжи, проститутки и прочее деклассированное население, ну и, разумеется, корреспонденты 'Голоса Америки', БиБиСи, 'Немецкой волны' и отечественных демократического толка СМИ. Все телевизионные каналы непрерывно трубили о предстоящих расстрелах и арестах, призывая людей выходить на улицу на защиту не успевшей родиться демократии. И люди поддались, заполнив улицы. И когда танки, наконец, появились, в них полетели бутылки, их окружали, на них забирались, закрывая смотровые окна, стуча по броне и покрывая танкистов пьяным матом. Вот тут-то и нарвались на смерть трое парней, мгновенно получивших первые звания Героев России. Танкисты, рискнувшие выглянуть из люка, падали вниз с разбитыми головами. Но у них был строгий приказ остановиться на Садовом кольце, не доходя до Белого дома, ничего не предпринимать и тем более не открывать огонь. Тогда спрашивается, зачем их туда направили не ночью, а в одиннадцать часов дня? Никакие перевороты не делаются в такое время при переполненных улицах. Это больше походило на оперетту вместо оперы. Никто из членов ГКЧП не был психологически способен осуществить реальный политический переворот, что не скажешь о подельниках Ельцина, готовых на любые подлости.
  Графов не исключал, что трем погибшим парням тогда помогли упасть под попятившиеся танки, чтобы вызвать взрыв негодования у народа. Подтверждением этому явилось то, что уже через несколько минут, словно заранее ожидаемое, весь мир облетела информация о зверствах гэкачепистов и о гибели героев, преградивших своими телами путь к Белому дому. Смотревший в номере телевизор после сегодняшнего расстрела Белого дома Графов не услышал ни единого слова сожаления о жертвах.
  Членов ГКЧП есть, в чем обвинить, но только не в крови, ее спровоцировали люди в Белом доме, совершенно точно знавшие, что армия и милиция не станут применять оружие против населения. Это могли сделать только такие поддонки, как Ельцин и его окружение.
  Вся истерия, которая нагнеталась в дни путча в Белом доме и прессе, была чистой воды провокацией. По 'Немецкой волне', к примеру, был передан крик Руцкого о подходе к Белому дому бронированной дивизии, оказавшейся машинами 4-го таксомоторного парка. Он такая же сволочь, как и Ельцин. Только у таких начальников мог успешно работать такая же мразь, как они, Федотов.
  И еще одну немаловажную причину поражения ГКЧП Графов видел в предательстве тогдашних руководителей компартии: первого секретаря ЦК КП РСФСР, специально созданного для развала КПСС, Купцова и его правой руки Зюганова. В дни августовского путча они даже не подумали вывести коммунистов своей партии, насчитывавшей около 10 млн. человек, на улицы в поддержку решений ГКЧП, при этом Купцов поддерживал телефонную связь с Ельциным, а Зюганов уехал отдыхать в Кисловодск.
  Резюмируя свои мысли в поисках ключевой причины распада СССР, Графов пришел к выводу, что свершилось это не в один день, чего не допустил бы народ, а это был длительный, хорошо обдуманный Горбачевым и частично не по его воле, но как следствие его подлых замыслов, процесс, к примеру, деградации и падения всесоюзных органов до такой степени, что уже никто не воспринимал их всерьез, связывая свои надежды на новое руководство, но уже без компартии, однако при обязательном сохранении советской идентичности людей и их общего социального и культурного исторического наследия. Поэтому большинство людей не восприняли распад СССР как крах, так как ничего мгновенно не изменилось, а возникшие трудности жизни казались временными, которые надо терпеливо пережить, и начнется райская жизнь. Но она почему-то не начиналась, а продолжала ухудшаться, и все равно люди верили в лучшее будущее.
  И лишь, когда дело было сделано, стали проясняться истинные цели произведенных в стране изменений, которые с гордостью победителя выдал автор ваучеризации или ограбления народа Чубайс: как можно скорейшее уничтожение остатков коммунизма в стране. Знакомство с его деятельностью стало первым конфликтом Графова на работе. Ему на визу поступило предложение о продаже сибирского металлургического завода за смехотворную цену нескольких Мерседесов. Естественно, Графов не стал визировать, объяснив бывшему начальнику главка причину. И вот тут он услышал от него те самые слова Чубайса: "Мы занимаемся не сбором денег, а уничтожением коммунизма. Каждый проданный завод - это гвоздь в крышку гроба коммунизма. Дорого ли, дёшево, бесплатно, с приплатой - двадцатый вопрос'. Для достижения этой цели российское руководство готово было идти на любые подлости. Тот же Чубайс в ответ на вымирание людей заявил с усмешкой кретина: "Что вы волнуетесь за этих людей? Ну, вымрет тридцать миллионов. Они не вписались в рынок. Не думайте об этом - новые вырастут". Графов слышал по телевизору слова другого кретина Гайдара в должности главы правительства, на эту же тему: 'Ничего страшного не будет, если половина пенсионеров умрет, зато мы станем маленькой процветающей страной, как Швейцария'.
   Графов был в шоке от высказываний этих врагов русского народа и в не меньшем от слов начальника Главка: 'Наша с вами задача - выполнять указание нынешнего руководства страны, независимо от того, согласны мы с ним или нет''. Графов так и не завизировал тогда письмо. Учитывая, что до этого он скандально отказался ставить визу на разрешение заводу экспорта телевизоров сверх лицензионной квоты, сославшись на их дефицит в стране, ему на визу подобные письма больше не расписывали. За его визу посыльный завода предлагал ему целых два телевизора, которые в то время в магазинах с огнем невозможно было купить. Позже он узнал, что бывший начальник его отдела обогатился не только на телевизорах, но и на холодильниках. Он имел глупость рассказать о начальнике Оле. И когда после этого разговора у них вышел из строя старый телевизор, и они втридорога купили телевизор того самого завода, он впервые услышал от нее обидные слова: 'Умеют жить люди, не то, что ты'.
   Она не одна считала его не таким, как другие. Ему приходилось слышать это не раз от друзей и недоброжелателей. В первую очередь из-за его абсолютного отторжения воровства. Этим он обязан своей матери, неграмотной русской женщине, оставшейся в войну с тремя малолетними детьми и потерявшей осенью сорок первого от кори двухлетнюю дочь Валю. От нее не осталось ни фотографии, ни даже могилы, затерянной среди множества свежих могил на городском кладбище в поселке Стаханова, нынешнем городе Жуковском. Лишь Валино кукольное мертвое личико Графов запомнил навсегда.
   Он не помнил, чтобы голодал в войну. Наверное, потому что значительную часть военного времени они провели у деда в небольшом районном городке Бутурлиновка под Воронежем, где у того были корова и огород, и он все время звал их к себе. Откуда матери было знать, что, получив под зад коленом под Москвой, немцы начнут наступление именно на Воронеж. Выходит, она поехала навстречу врагу. В памяти Графова отчетливо, как вчера, сохранилась бомбежка их поезда и, как они разбегались в открытое поле, брели пешком, тряслись на попутках, в Воронеже метались от состава к составу, опять их бомбили. Немцев остановили в 24 километрах от Бутурлиновки на следующий день после их приезда. С вершины погреба маленький Федя видел огненное зарево в стороне, где шел бой. Но совсем отчетливо было видно огненное зарево от бомбежки железнодорожной станции, расположенной в двух километрах от дома деда.
  В школу он пошел там же в сорок третьем, но во втором классе учился дома, судя по сохранившейся фотографии класса. Следующие два года он опять учился в Бутурлиновке, а в самый голодный сорок седьмой год в мае они вернулись домой, получив письмо от соседки тети Грани, что в их комнату хотят кого-то вселить. Возвращаться надо было всем, чтобы показать, сколько их осталось в живых. Комнату они отстояли, правда, урезанную метра на три во время ремонта.
  И вот тут произошло то, что он запомнил на всю жизнь.
   Привезенных с собой продуктов им хватило не надолго, так как работы у мамы еще не было, грибы и ягоды еще не появились, поля с картошкой были перекопаны до них по несколько раз, есть стало совсем нечего.
   И в это самое время, увидев Федю возвращавшимся с картофельного поля с пустым ведром, сосед Борька тронул его за плечо и шепнул:
   - Я знаю, где есть картошка, что надо.
   - Где?
   Борька показал папиросой и глазами на длинный детсадовский склад рядом с их домами. Двери у него были со стороны леса, а с их стороны лишь небольшие форточки
  - Сад открывают в июне. Вчера уже выгрузили две машины картошки вон в те два оконца. Ты один из нас сможешь пролезть в них. Пойдем, покажу, в какие.
   Оконца были больше домашней форточки, в которую Федя не раз пролезал, когда захлопывалась дверь или терялся ключ.
  - Вон в том оконце мы уже сдвинули петлю. Ты бы видел, какая картошка. Это тебе не гнилые огрызки после зимы, а во какие. - Сунув папиросу в рот, Борька растопырил пальцы. - Все лето будете жрать, не хочу. Давай подваливай сюда, как стемнеет. Никому не протрепись, понял?
  Федя кивнул, но спросил:
  - А что я скажу маме, откуда?
  - Она что, дура, чтобы спрашивать, откуда? Увидишь, как она обрадуется.
  В обед, поднося ко рту ложку с мамалыгой, Федя представлял мятую, а лучше жареную картошку. А можно и просто в подгорелом мундире. Хотел пообещать Нине, но побоялся, мама услышит и пристанет, где да что.
  Вечером он пришел к складу последним.
  - А мешок, где? - спросил Володька. - Сам-то, куда будешь класть?
  - За пазуху наложит, - подсказал Борька.
  Он, как самый длинный, - ему уже было шестнадцать, он был на четыре года старше Феди, Володька - на три, - подставил спину, Володька подсадил Федю, тот встал на Борькины плечи и без проблем пролез в оконце, сразу упершись руками в картошку.
  Развернувшись, он взял из рук Борьки мешок. Наполнив его доверху, он не смог сдвинуть с места. Высыпав половину, он кое-как дотянул горловину мешка до Борьки, и они еле-еле протолкнули мешок наружу, рассыпав картошку на землю.
  У хитрого Володьки оказалась авоська, растянувшаяся до объема мешка. Но она вылезла легче, потому что сузилась до размера оконца.
  Пока они подбирали картошку, Федя поспешно, боясь, что они уйдут, стал засовывать картошку за пазуху, но майка вылезала из трусов, а когда он попытался вылезти сам, почти вся картошка осталась внутри, и он вытащил всего штук десять. Борька оказался не жадным и набил Феде полную пазуху, даже сунул за спину, а жмотистый Володька дал в руки лишь четыре картофелины. Хорошо еще, не сказал: 'Потом вернешь'.
  Домой Федя заявился радостный и гордый.
  - Во, ма, смотри, что я принес, - сказал он, вытянув майку из-под резинки трусов нал ведром, наполняя его наполовину картошкой.
  Но вместо радости, мама строго спросила:
  - Где взял?
  - Там ее полно.
  - Я спрашиваю, где взял? Кто тебе дал и за что?
  Федя молчал. Мама все поняла, пересыпала картошку в старую наволочку и приказала:
  - Отнеси, где взял.
  Федя заплакал.
  - Я не могу, я не достану.
  Мама была непреклонна.
  - Как сумел взять, так и вернешь.
  Он и вправду не мог дотянуться до оконца. Отыскав в лесу сук, он втолкнул форточку вовнутрь и побросал в нее по одной картофелине.
  Домой он вернулся понурый и обиженный на маму: опять зубы на полку? А Борьку и Володьку не заставили вернуть картошку.
  - Чтобы это было в первый и последний раз, - приказала мама, даже не спросив, отнес он или нет. Он ведь мог и спрятать где-нибудь. - Никогда не имей привычку воровать! Запомнил?
  - Запомнил, - буркнул он.
  Когда у них совсем никакой еды не стало, мама с тетей Граней поехала в Беларусь менять одежду на продукты, оставив им стакан пшенной крупы, что должно было хватить до ее возвращения дня через четыре. Но они, не долго думая, решили тут же наварить каши. Федя натаскал из леса сучьев, развел в печке огонь, Нина высыпала в самую большую кастрюлю весь стакан, и они стали ждать, вдыхая аппетитный запах. Каша вдруг разом полезла вверх, они стали засовывать ее обратно, куда там, она мгновенно облепила кастрюлю и плиту со всех сторон, Нина ухватила горячие ручки, сняла кастрюлю с плиты и тут же опрокинула ее вверх дном прямо на сучья.
  Наскребли они смешанной с корой и золой каши на четверть кастрюли, половину съели сразу, сплевывая корку. Остальное доели на следующий день, потом Федя слизывал кашу с сучьев, Нина попробовала, но ее сразу вырвало. Она почему-то не так хотела есть, как он. Наверное, потому, что была старше. А он даже не выходил гулять, а больше лежал, глядя в потолок и думая о еде. Перед глазами все время стояла вылезавшая из кастрюли каша. Если бы Нина ее не опрокинула, им бы ее надолго хватило. Ноги сами его поднимали и водили по комнате в поисках хоть какой-нибудь еды. Увидев на дне бутылки подсолнечное масло, он выпил его и захлебнулся в сухой жженой рвоте. Чтобы избавиться от горечи во рту, долго пил воду и вспоминал сладкую еду, в первую очередь мороженое, которое купила ему мамина младшая сестра Полина в парке Бутурлиновки этой весной. Продавщица черпала его из бака и накладывала между круглыми вафлями. Оно стекало у него по пальцам, и он облизывал их. А еще вспоминал, как когда-то что-то не доел или, напротив, переел, и недоеденное и перееденное сейчас еще как бы съел и не был голодным. Вспоминал бабушкины блины, которые он любил есть с молоком. Представлял, что привезет мама, может, даже испечет пироги с мясом. И, конечно, вспоминал картошку, которую вернул на склад, никто бы и не заметил, если бы не вернул. Может, тогда и мама не уехала бы.
   Через четыре дня мама не приехала, а на пятый к ним пришла тетя Граня и принесла от мамы десять картошек, стакан муки и треть буханки хлеба. Сказала, что мама осталась еще дня на три, ее кто-то там попросил что-то сшить.
  Мама приехала полупустая. Тетя Граня наврала. На самом деле у мамы в поезде украли мешок с продуктами, и она пошла по деревням с протянутой рукой. Колхозники еще не совсем пришли в себя от оккупации и подавали мало. Одна хозяйка попросила сшить ей платье, за что дала муки, картошки, кусок сливочного масла, буханку хлеба и банку варенья. Феля видел, как мама благодарила тетю Граню и вернула стакан муки и десять картошек. Он обратил внимание, что мамина картошка была крупнее и муки больше, но ему было не жалко, потому что тетя Граня хорошая и пожалела их.
  Чувство голода он сохранил на всю жизнь, никогда не выбрасывал хлеб и был недоволен, когда другие делали это.
  И всю жизнь он соблюдал приказ матери не воровать, даже в бандитские перестроечные годы, когда в его распоряжении были солидные денежные и материальные ценности, которые он упорно по-прежнему считал народным достоянием и старался их сохранить от разграбления для государства, оказавшегося таким же бандитским. До этого Оля ни разу не упрекнула его за то, что к старости он ничего не нажил, а мог бы жить припеваючи, как другие, кто был умнее его. И он себя в этом не упрекает, так как был и остался плотью и кровью своего народа. Он не предал мать и народ. И этим гордился. И был уверен, что жена тоже гордилась им.
  
  Директор фирмы Макаров, которого Графов встретил в аэропорту, тоже ничего не мог пояснить толком о расстреле Белого дома, лишь ругал и тех и других.
  - Грызня за власть, а страдает народ. Экономика в полном развале. Совсем не дают работать.
  Графов отвез его в городскую гостиницу, а потом к Мише, у которого они провели остаток дня. На следующий день он с Омаром посетил три фирмы. Оставив Макарова на попечении Миши, он вернулся в Канберру.
  
  Конечно, хозяйка играла на публику, говоря о расстреле мужа, и добилась своего, увидев сочувствие в глазах секретарши. Истинную причину бегства мужа она, естественно, не выдала, и, зная, что за это не расстреливают, спокойно наслаждалась любимым джином с тоником.
   Ей вдруг захотелось прощупать Графову, которая была дома одна. Вот что у нее не отнимешь, так это железная выдержка, удивлялась хозяйка. Уж как она ни пыталась уколоть ее, ни разу не вспыхнула, даже косо не взглянула. Всегда спокойная, с улыбкой, все, как с гуся, вода, ничего не берет ее.
  Она посмотрела на часы. Они показывали около шести вечера. В окно было страшно смотреть. Ураганный ветер гнул деревья до земли. Второй день подряд шел дождь. Она отыскала номер телефона Графовых и позвонила. Трубку быстро сняли, очевидно, Графова ожидала звонок мужа.
  - Ольга Павловна, добрый вечер, - защебетала хозяйка, - это Эльвира Николаевна. Вы не возражаете, если я сейчас к вам подскачу?
  - Пожалуйста, - ответила трубка спокойно. В голосе Графовой, как всегда, не было ни удивления, ни недовольства. - Буду рада.
  Хозяйка достала из буфета бутылку вина, поморщившись при этом, так как не любила пить вино, а джин уже кончился. Но он оказался у Ольги Павловны, только не было креветочных палочек.
  В это время позвонил Графов. Ольга Павловна, поговорив с ним, сказала:
  - Звонил муж. Рассказал, как расстреливали Белый Дом. Даже не верится, что такое возможно.
  - А, - махнула рукой хозяйка, стараясь скрыть радость, - у них все возможно. Вы знаете мою биографию?
  - Нет, не интересовалась.
  - Напрасно. Я была министром. Не совсем, но в ранге. Так что, я их всех знаю. Одни алкаши и бабники.
   В пределах допустимого, но впечатляющего, она рассказала, что была в правительстве Семина заведующей секретариата, что приравнивалось рангу министра.
  - Вы знаете, кто такая заведующая секретариата правительства? - спросила она, наливая еще джина.
  Ольга Павловна показала пожатием плеч, что не имеет представления. Но через полчаса она не только его имела, но и знала, что заведующая секретариата правительства должна была знать больше, чем сам премьер, а соответственно и ум у нее должен быть больше, чем у него. В подтверждение этого хозяйка рассказала много действительно интересных подробностей о грязной и порочной жизни людей власти, среди которых она и Федотов были белыми воронами.
   - Когда мы познакомились, он был всего лишь заведующим лаборатории НИИ. Я сразу подумала, что ему место в правительстве, ведь кто-то должен там быть порядочным и умным. Через полгода он уже был вице премьером и выделялся среди других.
  - Как у него дела? - поинтересовалась Ольга Павловна. - Он вам не звонил?
  - Оказывается, его срочно вызвали на совещание, где он делал доклад, - сказала хозяйка. - Доклад произвел на всех большое впечатление.
  - Вот видите, а вы беспокоились. Слава богу, что все хорошо закончилось.
  Не понравился вечер Эльвире Николаевне. У нее осталось впечатление, что на Графову совсем не подействовали ни ее высокая должность, ни громкие имена. Только смеялась, сволочь.
  Нет, им здесь не быть, думала она твердо. Но пока не время.
  
   В самолете в Москву Федотов все время курил, не сомкнув глаз. От страха и водки у него начали дрожать руки. Часа за два до посадки в Шереметьево он заперся в туалете и, засунув палец в горло, вырвал. На завтрак он съел все, что принесла бортпроводница, и выпил две чашки кофе. В ушах, не переставая, звучал телефонный голос Митина.
   - Твой бывший непосредственный начальник выступил за отставку президента, а наш министр, тебя назначивший в Австралию, подал в отставку в знак несогласия с разгоном парламента. Ходят слухи, что вот-вот введут президентское правление, и всех противников власти и их окружение уберут. А тут еще кто-то разузнал не совсем хорошее о твоем отце во время войны, да и поговаривают о твоем непрофессионализме как торгсоветника. Короче, причин достаточно, чтобы тебя снять и тобой заняться.
   - Что мне делать, Алексей Иванович? - пытаясь унять дрожь, спросил Федотов. - Могут ведь и арестовать.
  - Думаю, до этого не дойдет, но поостеречься надо. Давай-ка ты срочно приезжай в Москву. Привези мне свой аттестат. Позвони снизу, в министерство не заходи. Найди, где можно отсидеться, не дома.
  Федотов так и сделал. К Митину он заехал на работу прямо из аэропорта. Позвонив ему из проходной, он огляделся, не следит ли кто за ним. Вышедший Митин отвел его в угол и рассказал, что пока ни с кем о нем в министерстве не говорил, чтобы преждевременно не будировать вопрос о нем. Вместе с министром уволились несколько ближайших его помощников, а до его назначенцев за границей пока дело не дошло.
  - Позвони мне завтра вечером домой, и я скажу, что тебе делать дальше, - забрав аттестат, сказал перед уходом Митин.
  Выйдя на улицу и не увидев ничего подозрительного, Федотов быстро направился к шоссе поймать такси. Такси он не дождался и поехал с частником к матери. Два дня он пил беспробудно, прислушиваясь к шагам у двери. Новый разговор с Митиным его успокоил. Тот сообщил, что ему звонил Семин, который выяснил, что никто Федотовым наверху не интересуется, и вряд ли будет при любом исходе. Вдвоем им удалось уладить вопрос в министерстве, аттестат отмечен, и уже заказан обратный билет на ближайший рейс через десять дней. На всякий случай, Митин посоветовал ему дома по-прежнему не показываться. От греха подальше Федотов уехал в Калугу к брату. Там он смотрел по телевизору расстрел Белого Дома и пил на радостях водку. На следующий день, за три дня до отлета он вернулся в Москву, в свою пустую квартиру, забрал аттестат с билетом и тут вспомнил, что Любовь Петровна тоже должна быть в Москве. Она ему давно нравилась, и он решил не упустить случай.
  Он подумал о месте возможной встречи. Приглашать ее в свою квартиру ему не хотелось: мало ли что будет дальше и после встречи и после возвращения. К тому же площадь квартиры составляла не двести четыре квадратных метра, а сто двадцать четыре и было в ней не пять - шесть комнат, как сказала Эля на представлении Графовых, а четыре. Кто ее тянул, как всегда, за язык? Он обдумал все варианты и, ничего и никого не найдя, решил вести Любовь Сергеевну все же домой.
  К телефону подошла она сама. Понятно было, что она удивилась, узнав его голос и, еще понятнее, что не очень ему обрадовалась.
  - Как у вас дела с квартирой? - спросил он деловым тоном.
  - Никак. Не надо было приезжать.
  - Вот, что. У меня есть время для вылета, и я могу ею заняться. Давайте встретимся и все обсудим, как и что лучше сделать. У меня знакомый в новом правительстве.
  - Я уже с ним разговаривала, - сердито ответила Любовь Петровна. - Его не Мариной зовут?
  Она до сих пор еще не пришла от встречи с этой Мариной, которую хозяйка отрекомендовала своей сестрой. Встретив ее в метро, она передала посылку от хозяйки, та поблагодарила и собралась уходить. Почуяв неладное, Любовь Петровна спросила: 'Как насчет квартиры?'. 'Какой квартиры?' - удивилась Марина. - С ней все нормально. Один раз я с соседями разговаривала. Сказали, что раза два в нее заглядывала мать Федотова'. 'Я насчет квартиры для меня. Разве вам сестра не звонила?' 'Сестра? - опять удивилась Марина. - Это она вам сказала, что я ее сестра?' Тут Любовь Сергеевна все поняла и не помнит, как попрощалась и ушла.
  Федотов догадался, кого она имела в виду и засмеялся.
  - Нет, что вы! Его зовут Геннадий Борисович. И он действительно занимается жильем. Но чтобы с ним разговаривать, мне нужно точно знать, чем вы располагаете и что конкретно хотите: улучшение с обменом, покупку новой квартиры или еще что. Приезжайте и все спокойно обсудим.
  У Любови Петровны мелькнула надежда, заставившая ее сказать:
  - Хорошо, я приеду. Говорите, куда и когда.
  Радостный Федотов заметался по квартире. Он закрыл на ключ гостиную, поставив перед ней тумбочку. Путь она подумает, что за ней еше несколько комнат. Для храбрости и поднятия потенции он выпил стакан коньяка, не закусывая, вбежал в спальню и погладил рукой покрывало. Затем он сбегал в магазин, где купил бутылку шампанского и две коньяка, а также яблок и торт с конфетами.
  Дома он принял душ, поменял трусы на красивые плавки, надел светлые летние брюки и белую рубашку. На журнальный столик у дивана он выставил бутылки, торт, порезал яблоки, разложил их и конфеты по вазам и стал ожидать Любовь Петровну, поминутно поглядывая на часы. Несколько раз он подходил к зеркалу и, расстегивая ширинку, вынимал уже возбужденный член. Плавки были тугие и мешали. Он отыскал в гардеробе самые красивые трусы и надел их вместо плавок. Теперь член шевелился беспрепятственно.
  Она явилась во время. Он помог ей снять легкую куртку, обратив внимание, что она пришла не накрашенной и одетой совсем не для свидания. Это его слегка покоробило, но и в таком виде она его страшно возбуждала.
  Бросив взгляд на бутылки и торт, она удивленно подняла на него глаза:
  - Вы кого-то ждете?
  - Нет, - на секунду опешил он и тут же нашелся. - Разве нам кто еще нужен?
  Его слегка покоробила промелькнувшая на ее не крашеных губах усмешка. Но это его не остановило, он обнял ее за плечи и, подведя к дивану, усадил.
  - Сейчас тяпнем для начала по рюмочке и потом все обсудим, - сказал он весело, потирая руки.
   Она опять взглянула на него и достала из сумочки листок бумаги.
  - Я тут набросала, что у нас есть и что мы бы хотели.
  - Потом, потом, - сказал он, распечатывая шампанское и разливая его в бокалы. - Как говорит мой друг в Калуге, дернем, вздрогнем и начнем.
  Она пригубила бокал, поставила его и сказала:
  - Я должна скоро уйти. Чем вы конкретно можете нам помочь?
   Он придвинулся к ней и сказал с серьезным видом:
  - Говорите, что у вас есть.
  Она быстро рассказала. Он взял листок, свернул его и, отложив в сторону, сказал:
  - Я все понял. Пока ничего не обещаю, но, на мой взгляд, вопрос будет решен положительно.
  Она стала подниматься, но он усадил ее опять.
  - Расслабьтесь вы, Любовь Петровна. Что вы, в самом деле? Сказал, помогу, значит, помогу. А вы ведь так и не допили. Рюмку-то шампанского неужели нельзя осилить?
  Он налил себе до краев коньяк и чокнулся с ней. Она отпила полбокала и взяла куртку. Он выпил все и засмеялся.
  - Ух, хорошо пошел. Сейчас заведем музыку. Вы что хотите послушать?
   - Мне все равно. Я, правда, должна идти.
  - Никуда я вас не отпущу.
  Она поднялась и направилась к двери. Он подскочил к ней сзади и обнял.
  - Люба, такого момента у нас не будет, - зашептал он, целуя ее в шею. - Я.. я давно схожу по тебе с ума. С первого дня, как увидел.
  Она повернулась к нему, уперлась руками в белую рубашку и, глядя ему в глаза, спросила с усмешкой :
  - А как же ваша Эльвира Николаевна?
   - Причем тут она? - простонал он от сильного давления в паху и незаметно сдвинул вниз молнию на ширинке. - Ее же здесь, слава богу, нет. Я столько мечтал об этом дне.
  У нее на миг мелькнула мысль отомстить хозяйке, но, увидев, что он начал задирать ей кофту и хватать за грудь, она выскользнула и проговорила сердито:
  - Вы что, Владилен Афанасьевич? Возьмите себя в руки.
  Вместо этого он взял ее на руки и понес в спальню. Там он положил ее на кровать и, упав на нее, начал целовать ее лицо и снимать с нее брюки. Она вдруг вспомнила Гришкины слова из 'Тихого Дона': 'Сучка не схочет, кобель не вскочит', - и стала отчаянно извиваться всем телом, стремясь вырваться из-под него. Однако он намертво вдавил ее голову, грудь и руки в матрац и уже добрался до трусов. Ей, наконец, удалось высвободить одну руку и продвинуть вниз. Он тотчас поймал ее ладонь и начал совать в нее член. Не задумываясь, она вонзила ногти в него, со всей силы крутанула и согнула. Федотов взревел и, соскочив на пол, согнулся над членом. Она выскочила из спальни, схватила сумочку, куртку и выбежала из квартиры. Ожидать лифт она не стала, а спустилась пешком по лестнице. Лишь пройдя мимо окошка лифтерши, внимательно ее оглядевшей, и выйдя на крыльцо, она перевела дух и вдруг рассмеялась. Увидев вделанный в стену дома водопроводный кран, она ополоснула правую руку и вытерла ее о брюки.
   - Идиот, - проговорила она вслух и добавила, сплюнув на асфальт. - Говно.
  
  Вернувшись из командировки, Графов застал в торгдоме идиллию. Женщины ворковали, как голубки, лишь вихрем носился Козлов, бросая на них настороженные взгляды.
  Графов впервые распрямил морщины и с удовольствием работал. Вот уже неделю он держал в памяти приближавшийся юбилей знакомства с Олей. Когда он познакомился с ней, ей не было и семнадцати. Об этом он узнал через месяц в день ее рождения, когда намеревался сделать ей предложение. До свадьбы пришлось ждать целый год.
  На следующее утро после командировки он купил ей букет гвоздик, какой подарил ей в ее первый день рождения. Первой увидела цветы у нее на столе хозяйка и поинтересовалась:
  - По какому же случаю такие милые цветы?
  - Муж подарил.
  - Часто он вам их дарит?
  - В этот день обязательно. Сегодня мы с ним познакомились тридцать лет назад.
  - Поздравляю, - пропела хозяйка, пытаясь вспомнить, когда и кто ей подарил первый букет и, не вспомнив, сказала:
  - Не мешало бы и отметить.
  - Это мы завсегда готовы, - беспечно ответила Ольга Павловна.
  Эту беспечность Графов чувствовал все сорок минут, которые они провели вчетвером в конце рабочего дня на террасе квартиры только что вернувшегося из Москвы торгсоветника. Оля заставила мужа привезти из дома бутылку бренди и купить пиццу. Хозяйка добавила моченые грибы и початую бутылку джина, которую сама и допила.
  Как Графов и думал, юбилея не получилось, хотя Оля была в настроении и говорила без умолку. Смеясь, она вспомнила, как Графов прилип к ней с первой минуты, а дочери рассказывал: 'Иду на работу - стоит, иду с работы - опять стоит'. Графов прекрасно видел снисходительные улыбки хозяев над наивным щебетанием жены. Откуда им было знать, что такое чистая сохранившаяся на всю жизнь любовь.
  - Ты бы еще рассмешила их рассказом о том, что разрешила мне поцеловать себя в щеку через три месяца, - издевался он над ней после. - Они бы с ума сдвинулись, услышав это.
  А еще ему было жалко бутылки бренди, из которой он выпил лишь один глоток.
  
   Глава шестая
   Встречать Ширинского поехал Козлов. Этим же рейсом прилетала и Любовь Петровна. Специально к приезду экономиста хозяйка приготовила борщ и напекла пирогов. В переговорной был накрыт стол. На радостях на обед были приглашены также Графовы. Они прибыли как раз к обеду. В двери показался и исчез в кабинете торгсоветника Козлов. Тотчас из него вышел Федотов. Открыв дверь в свою квартиру, он крикнул:
  - Эля, приехали!
   Хозяйка выскочила из квартиры и, пробегая мимо кабинета Ольги Павловны, закричала:
   - Ребятки приехали
   Все вышли на крыльцо. По нему уже поднимался незнакомый Графову выше среднего роста поджарый черноволосый парень лет тридцати. В его сухощавом лице было что-то восточное. Стриженая под мальчика некрасивая девушка - подросток, одетая в легкую джинсовую куртку и короткую серую юбку стояла внизу, держась за конец перила лестницы и глядя в землю.
  1. - Танечка, поднимайтесь! - закричала хозяйка. - Вы будете жить здесь! Я все для вас приготовила!
  2. Таня подняла голову и нерешительно бочком стала подниматься. Она явно стыдилась своей внешности. Хозяйка, встретив ее на середине лестницы, обняла за плечи и повела в дом. Федотов, сделав широкий взмах рукой, крепко пожал руку Ширинскому. Поздоровались с ним и Графовы: он пожатием руки, Ольга Павловна кивком головы. Федотов увел Ширинского в дом, а Графовы остались на крыльце и тут они увидели Любовь Петровну, выходившую из машины. Графов узнал ее по джинсовой куртке и коротким брюкам. Она остановилась у крыльца, опершись рукой о перила, и смотрела в сторону. Он понял, что что-то случилось с ней. Такой вид бывает у человека, вернувшегося с похорон. У нее потемнело не только лицо, но и волосы.
  3. Ольга Петровна спустилась вниз, подошла к Любови Петровне. В этот момент на крыльцо выскочил Козлов.
  4. - Люба, - крикнул он, - зайди, поздоровайся.
  5. - Поехали домой, - сердито сказала она.
  6. - Люба, неудобно, зайди на минутку.
  7. - Я сказала, домой, не ясно тебе?
  8. Он скрылся за дверью, вероятно, сказать, что она себя плохо чувствует.
  - Как съездила? - поинтересовалась Оля.
  - А, - махнула Любовь Петровна неопределенно рукой.
  9. На крыльцо вышла Хозяйка и спросила строгим голосом:
  10. - Любовь Петровна, вы почему не заходите?
  11. - Я устала и хочу домой.
  12. - Никаких разговоров, - приказала та, исчезая опять в двери.
  13. Козлов сбежал вниз.
  14. - Вот видишь. Поднимись на минутку. Нельзя так.
  15. - Я сказала, не пойду. Поехали.
  16. - О, господи, - простонал он и опять бросился к двери.
  17. Любовь Петровна устало улыбнулась Оле и, шепнув: 'Потом поговорим', - села в машину. Из дома вышел Ширинский и стал доставать вещи. Козлов помог ему разгрузиться и уехал.
  18. Ольга Павловна подошла к мужу, наблюдавшему всю эту драму, и прошептала, глядя в хвост отъехавшей машины:
  19. - Что-то у нее произошло с хозяевами.
  20. Во время обеда только и слышался голос хозяйки:
  - Танечка, Борис Сергеевич, кладите все, что вам нравится. Еще! Еще кладите. Почему вы не пьете, Танечка? У нас так не положено...
  21. - Мы думали, думали, куда вас поселить. И решили, что здесь вам будет лучше. Под нашим крылышком...
  22. - Мы вам все покажем! Здесь такая прекрасная природа. Вы все увидите. Это я беру на себя.
  23. А Федотов уже ставил перед Ширинским глобальные задачи.
   - Приобретем компьютер и внесем в него данные, которые мне обещали в комитете по информации...
  24. - Перевод инвестиций в Россию и в Австралию - это сейчас самое главное. Уже есть наметки, и мы с вами завтра же начнем их прорабатывать...
  25. - Должна приехать из России большая делегация банкиров, которой мы вплотную займемся с вами вдвоем.
  26. Графовы так и не поняли, зачем их пригласили, очевидно, чтобы показать разницу между ними и приезжими.
  27. Наконец обед закончился. Ширинский и Графов вышли на крыльцо. Графов поинтересовался, назначили ли нового министра.
  28. - Пока нет.
  29. - Кого пророчат?
  30. - Версий много. Наиболее вероятная - кого-то с Овчинниковской набережной, как говорят в кадрах, своего.
  31. Также подумал и Графов, не раз бывавший на этой набережной, вотчине напарника Минвнешторга Госкомитета по внешнеэкономическим связям, кратко ГКЭС.
  32. Тут Ольга Павловна позвала мужа к телефону. Вернувшись, он сказал Ширинскому с улыбкой:
  33. - Главное понять, что они хотят.
  34. Ширинский и Татьяна переглянулись.
  35. - У австралийского языка есть свои особенности? - спросил Ширинский.
  36. - Может, и есть для тех, кто его знает в совершенстве. Многое зависит от того, кто и как говорит. Если спешит или перекатывает во рту катыши, бывает, что вообще ничего не поймешь. А недавно одна женщина говорила так отчетливо и чисто, что я забыл, на каком языке она спрашивала. Так все было ясно и понятно. Нет проблем в разговоре с азиатами. А вы какой иняз заканчивали? - спросил он Татьяну.
  37. Она растерялась.
  38. - Нет, я не кончала иняз. - У нее были крупные слегка выступающие вперед зубы. Щепетильный к женской красоте Графов заставил себя отвести от них взгляд.
  39. - Странно. Хозяйка сказала, что у вас иняз. Я так обрадовался. До вашего приезда вся переписка на одном мне лежала.
  40. На этом разговор между ними закончился. Он оказался последним на долгие месяцы.
  41. Графов поделился об этом разговоре с женой.
  42. - Опять наврала, - заметила она. - Ни одному ее слову нельзя верить.
  
   В первую субботу Федотовы организовали для Ширинских пикник. Ширинские ехали на машине Громова, и вел ее сам Ширинский. Он сел за руль, не дожидаясь получения местных прав и без проверки навыков вождения автомобилем. До этого он машину не водил, только в автошколе.
   И уже через две недели они переехали в квартиру в новом доме рядом с посольством.
   - А что ты ожидал? - спросила мужа Оля. - Они же для Федотовых сейчас все. Ему нужно на кого-то положиться. Не на тебя же, неуча и неучтивого. Ты даже к его жене безразличен. А ею надо восхищаться, и это для них главное. Учись у Бориса Сергеевича. Он от нее не вылезает.
   - Сигареты он у нее стреляет
   - Ты даже этого не делаешь. А мне она никогда не простит Володю. А тут еще Люба каждый день звонит. Совсем от хозяйкиных рук отбилась, - улыбнулась Оля.
  
  Графову удалось свозить на выставку в Ньюкасл жену. Федотов особо не возражал, так как сам взял с собой жену и Ляльку. Кроме того, Миша взял на себя расходы по их проживанию в гостинице.
  Помимо фирмы Макарова на выставку приехала еще одна фирма из Владимира. Но она не имела к Мише никакого отношения и выступала в составе российского акционерного общества в Сиднее. Его директором был Кретов, которого Графов знал еще по тем временам, когда руководил группой по созданию за границей советских акционерных обществ с целью увеличения экспорта машин и оборудования. Одно из них было создано в Австралии, и ее первым директором был Игорь Кретов. Год назад он опять приехал на общество, теперь уже закрыть его. Они несколько раз разговаривали по телефону, но повидались на выставке. Они поговорили о делах на обществе, затем Кретов вдруг спросил:
   - Какие у тебя отношения с торгсоветницей?
  Графов удивился вопросу и ответил, что не важные.
  - Плохо, - поморщился Кретов. - Когда она была заведующей секретариата Семина, ее называли зверь-бабой. Чтобы попасть к нему, надо было обязательно пройти через нее, а это было равносильно прорыву линии огня. Упорно поговаривали, что она была его любовницей. Помнишь Азарова? Это она приложила руку, чтобы снять его с поста президента палаты.
  - Я не Азаров, - спокойно сказал Графов. - Мне терять нечего. Я сейчас на должности, с которой начинал свою работу в Министерстве.
  - Почему так получилось? Двадцать лет назад мы ходили к тебе на поклон. По идее ты должен быть здесь вместо этого балабола Федотова. Тебя сам Смеляков Николай Николаевич ценил. Не знаешь, как он сейчас?
   - Я был у него дома после его ухода на пенсию в январе восемьдесят седьмого года, отвозил материал для его книги 'Уроки жизни'. Выглядел он нормально, постарел, конечно. А что ты хочешь? В апреле ему будет восемьдесят два.
  - И все еще пишет? Ум у него громадный.
  - Одно слово, государственный человек.
  - Не то, что Федотов. Таких он не держал не только торгсоветниками, но и простыми инженерами.
  Графов рассказал Кретову, как тяжело уходил на пенсию Смеляков. Приказ об этом был подписан в конце ноября, но до Графова он еще не дошел, и он поставил под документом подпись Смелякова. Зайдя приемную и спросив у секретаря, на месте ли Смеляков, он прошел в его кабинет. Они поздоровались, Графов протянул письмо, Смеляков прочитал, подписал и вдруг сказал:
  - Покажи Павлову, пусть будет в курсе.
  - А ему-то зачем? - удивился Графов.
  - Ну, как же. Он теперь вместо меня.
  Тут только Графов вспомнил, что слышал об этом.
  Выйдя из кабинета, он оглядел приемную и увидел Павлова, сидевшего за маленьким столом в углу приемной. Они давно знали друг друга. Поздоровавшись, Графов протянул письмо, Павлов, увидев подпись Смелякова, нахмурился, бегло прочитал и вернул Графову, сердито на него взглянув, словно хотел сказать, чтобы в другой раз ставил его подпись.
  Так и сидел он в приемной до первого января. Лишь после нового года Смеляков не вышел на работу, и с тех пор больше не появлялся.
  - Он не представлял свою жизнь без работы, - подытожил Кретов.
  - Он и сейчас что-то пишет, я слышал, про войну с Финляндией. Я так и не собрался съездить к нему, чтобы подписать 'Уроки жизни'. Там есть отдельные страницы с моим материалом.
  - Слушай, может, мне поговорить о тебе с Фрадковым. Я имею в виду твои отношения с торгсоветником. Он вроде бы временно исполняет у вас обязанности министра. Он тебя знает?
  - По координации внешней торговли я с ним тесно работал года два. Не надо с ним говорить. Не люблю я никого просить о себе. Сам справлюсь.
  
  В целом Графов остался доволен выставкой, хотя бы тем, что она не была сорвана. В местной прессе были даже неплохие отзывы о российском павильоне. Много писали о концертах балалаечников и двух певцов Большого театра, которых Миша пригласил за свой счет. Но его надежды на получение новых клиентов из России не оправдались, и выставка обернулась для него убытком. Позднее Графов узнал, что его фирма обанкротилась.
  Поразил Графова Федотов. На выставке он появился в последний день, минут на двадцать по дороге домой, одетый в джинсовый костюм. Где он был эти три дня, осталось загадкой. С Мишей он не пожелал встретиться, а Ольгу Павловну хозяйка опять не видела в упор, и Графов понял, что все вернулось на круги свои, что и подтвердили последующие дни.
  
  Приблизительно через неделю после выставки к Графову подошла жена и попросила ключи от кладовки, где хранилась дорогая представительская посуда, белье и прочие ценности.
  - Зачем? - поинтересовался он.
  - Хозяйка хочет что-то взять.
  Он отдал ключи и попросил записать, что она возьмет.
  Вскоре она пришла к нему опять и взволнованно рассказала, что хозяйка раздает Ширинскому посуду. Она попыталась сказать, что представительскую посуду, предназначенную для больших приемов, трогать нельзя, но хозяйка грубо оборвала ее, сказав, что ей столько посуды для приемов не нужно.
  Не раздумывая, Графов вошел в кабинет Ширинского и, стараясь быть спокойным, сказал:
  - Борис Сергеевич, эта посуда представительская и использовать ее для личных нужд нельзя.
  - Но мне разрешила сама Эльвира Николаевна, - возразил тот раздраженно.
  - Завхоз я, а не она. Посуда числится за мной.
  - Тогда забирай ее и вали отсюда, - зло сказал Ширинский и добавил: - И не гунди, ты мне надоел.
  - Не ты, а вы, - поправил Графов, забирая посуду.
   Ее оказалось довольно много, и ему пришлось еще дважды возвращаться за ней. Электрочайник, который Ширинский попридержал на столе, Графов оставил ему.
  Уже через минуту хозяйка обо всем узнала. Она пулей влетела в кабинет Федотова и закричала, трясясь от гнева:
   - Все! Мое терпение лопнуло! Чтобы к новому году их здесь не было. Или я или они!
  - Что случилось? - вскочил Федотов. - Объясни по - человечески.
  По - человечески она говорить уже не могла, лишь шипела, открывая и закрывая по - лягушечьи рот. Шея и грудь алели пятнами. Видя, что у нее началась истерика, Федотов подскочил к ней и обнял за объемные плечи.
  - Успокойся, дорогая, успокойся, пойдем в квартиру.
   Вечером они обсудили все варианты избавления от Графрва. Решение вопроса осложнялось скорым приходом нового министра, которого они оба не знали. Да и Митин предупреждал не трогать пока Графова. Но что-то делать надо было, чтобы они уехали сами.
  - Думай, Владик, думай, - ласково говорила хозяйка. - Должны быть варианты и в этих условиях.
  - Я все время об этом думаю. Можно было бы попытаться еще раз изменить штатное расписание, заменить его юристом. Но он оперативный инженер, и никто на это не пойдет.
  - Но должен же быть выход, Владик. В Москве я бы этот вопрос решила быстро. Наняла бы киллера или алкашей, чтобы избили его до полусмерти. И сроду не нашли бы их. А тут все сразу покажут на меня, и первой будет сучка Любка. Тоже переметнулась к Графовой. А я еще хотела ей с квартирой помочь. Опомнится, приползет, ноги будет целовать. Ни за что не прощу! Не вздумай им продлять.
  Федотов вспомнил, как она ему чуть не сломала член, выругался и проговорил виновато:
  - Да я еще до Москвы послал прошение о продлении Козлову на полгода,
  - Ну и дурак. Теперь думай, как отозвать это прошение. Есть же и бухгалтеры с языками. Ты же видишь, что у Ширинского он ни к черту не годится.
  - Попробую поговорить с Митиным, пока и он не уехал в Австрию. Больше никто у нас там не останется.
  - У нас Ельцин остался. Степан к нему вхож в любое время. Но не хотелось бы прибегать к ним по такой мелочевке. Они нам понадобятся после нашего возвращения. Давай думай, какие есть легальные способы высылки работника из загранкомандировки.
  - Высылка в двадцать четыре часа.
   - Что под этим имеется в виду? - оживилась она.
   - Например, в присутствии свидетелей он посылает меня на три буквы.
  - Я тебе десять таких свидетелей найду. Еще что?
  - Сбивает кого-нибудь машиной. Ворует в магазине. Насилует кого-нибудь.
  - А меня можно? - радостно спросила она. - Я согласна. Как это подстроить?
  - Не валяй дуру, - рассердился он. - Кто поверит? Он в два раза меньше тебя. Во всяком случае, по весу.
  - Оставь мой вес в покое! - разозлилась она. - Почему не попробовать? Я приглашаю его в квартиру как завхоза. Повод любой: ремонт мебели, замена телефонного аппарата. Завожу его в спальню, буду в одной ночной полупрозрачной рубашке без трусов, он, конечно, уставится на меня, не сравнить же меня с его клячей? Я рву на себе рубашку, могу повалить его на себя и кричу: 'Помогите!' Вы вбегаете. Факт налицо.
  Федотов вытаращил глаза.
   - Шутишь? Не будь столь наивной. Можно только навредить себе. Не пойдет. Надо придумать другое. Посоветуюсь с Козловым. Может, он что подскажет насчет материальной ответственности Графова. Приписать ему растрату, воровство.
   Эльвира Николаевна зло ухмыльнулась:
  - Он скажет Любке, она Ольке.
  - Козлов - мой человек. Графова он ненавидит не меньше, чем я.
  - А если поговорить с Ширинским? Он из кадров, должен знать варианты. Я их уже столкнула лбами. Он его тоже ненавидит.
  - Я как раз об этом думаю.
  
  Ольга Павловна повезла Трошкину зарплату и документы для отправки в Москву. Графов поджидал ее, сидя в машине. Вернулась она крайне расстроенной и на вопрос, что случилось, рассказала, что Трошкин на нее накричал за то, что она что-то не так напечатала. Он сидел, положив ногу на ногу, дымил ей в лицо и орал так, что из соседней квартиры выглянула женщина. И через каждое слово ругался матом.
  Графов рассердился
  - Все. Никаких больше копеек с ними.
   Поразмыслив, они догадались, что копейка как раз и явилась истинной причиной гнева Трошкина. В последний раз, а это было больше месяца назад, Графов не выспался и, заехав за Трошкиными, сказал, что в следующий раз лучше поспит, чем тащиться в такую рань, на что Трошкин сказал полушутя - полусерьезно:
  - Только попробуй, блин. Копейка для Верунчика - святое дело.
  Графов не обратил на эти слова внимание и в следующее воскресенье, выспавшись, косил траву в саду, хотя жена предупредила его, что это не понравится Трошкину. Потом они были на выставке и опять пропустили копейку. Потом тоже не поехали.
  - И вот получи, фашист, гранату, - заключила Оля - Не знаешь, где найдешь, а где потеряешь.
  - Я думаю, что потеряли они больше, чем мы, учитывая страсть Верунчика к копейке. Кто их теперь возить будет?
   Спустя какое-то время они встретили Трошкиных на копейке уже с Ширинскими. С Графовыми они не поздоровались. Зато, увидев их, обрадовалась Любовь Петровна.
  - Встретимся после обеда, - сказала она. - А сейчас, извините, некогда. Надо работать.
   Она улыбнулась так мило и мягко, что они тут же забыли о Трошкиных.
  
   Они могли гулять и говорить часами. Иногда они уходили километров за пять от своих домов, и их заставал дождь. Они прятались под первым навесом, чаще под мостом или под крышей крыльца любого дома, не переставая говорить. Вначале больше говорила Любовь Петровна, истосковавшая по подружке, с которой можно было поделиться накипевшими чувствами и обидами на хозяйку. Да у нее еще не было такой тоже говорливой и умеющей слушать и понимать собеседницы. Связала их намертво хозяйка. Больше трех лет рабского послушания и прислуживания сделали свое дело: Любовь Петровна возненавидела ее всей душой. Да и хозяина тоже, но о случившемся с ними в Москве рассказать Ольге Павловне не решилась, уверенная в том, что с ней хозяин на подобное не решился бы. Она не раз спрашивала себя, как бы поступила, если бы он действительно помог ей заиметь квартиру, и Ольга Павловна тоже могла этим тоже поинтересоваться.
   А вначале она не сразу поверила, что Ольга Павловна и впрямь не стремилась занять ее место возле хозяйки.
  - Вы мне скажите, только честно, - который раз спрашивала она. - Неужели вам не хочется, чтобы они вас опекали и продлили вам срок командировки?
  - Единственное, что мы бы хотели, , - отвечала Ольга Павловна, - чтобы они нас не трогали и дали спокойно работать и прожить отведенный нам срок. В связи с этим я давно хотела тебя спросить, Люба. Почему хозяйка меня с первого взгляда возненавидела? Мужа ясно, почему они невзлюбили. А меня-то за что?
  Любовь Петровна окинула Ольгу Павловну с ног до головы быстрым взглядом спросила:
  - Вы себя когда-нибудь со стороны видели?
  - В зеркало я же смотрюсь.
  - Это совсем не то. Я женщина и то нередко ловлю себя на том, что от вас трудно оторвать взгляд. А уж и про мужчин и говорить нечего. Хозяйка сразу это увидела.
  - Я-то в чем виновата?
  - В том, что вы приехали именно в торгдом, где безоговорочной царицей должна быть только она.
  - Тогда чем была вызвана их ненависть к нам, когда они еще нас не видели?
   Любовь Петровна задумалась.
  - Если копаться глубоко, не знаю. А чисто по-бабьи, исходя из того, что говорила хозяйка сама, это возраст Федора Павловича. В жеребцы ей он никак не годился в его возрасте. Такого ей своего хватало. Я уверена, если бы ему было около сорока, все было бы по - другому, хотя бы первое время. Она не могла тогда, когда боготворила Володю, допустить, что вместо него приедет старик.
  - В это я не могу поверить, - возразила Ольга Павловна. - Это слишком примитивно и не серьезно. Но допустим. Тогда почему так возненавидел Федора Павловича Федотов? Неужели только из-за нее? Мне кажется, он все-таки умный и порядочный.
  - Ольга Павловна, я вас умоляю, не надо о нем так думать. Я его, поверьте, знаю лучше вас. Его улыбки и кажущаяся порядочность - всего лишь игра. Он такая же, если не больше, чем она, сволочь. Они одного сапога пара. Он, как баран, с радостью согласился на все условия супружества с ней, бросив жену, с которой прожил больше двадцати лет. Он прекрасно знает что она напропалую изменяет ему, и сам такой же. Такой же говно он, как и она.
  - А что произошло с квартирой? Она в самом деле обещала вам помочь с ней?
  - В первый же день знакомства. Этим она прилепила меня к себе. Я потеряла голову от радости, что встретила таких больших людей, которые могут сделать все. Тут тебе и квартира, и должность уборщицы на двести долларов и продление командировки на полгода, а потом, может быть и на год. Вы представляете, что это для нас значило? Я готова была им обоим целовать ноги и терпела от нее все. Она втаптывала меня в грязь, говорила, что я старая, некрасивая, дура, а я улыбалась и все твердила: 'И это правильно, Эльвира Николаевна, Какая вы умная'. Она забирала у меня все, что ей нравилось. Хорошо, что я покупала все это за копейки. Лишь свои драгоценности я ей не показывала. Так что имейте в виду.
  - То-то она не спускала глаз с моего перстня, который мне муж подарил на мой день рождения уже здесь.
  - А вот отдали бы, глядишь, и заняли бы мое место прислужки. Сейчас она бы о вас вытирала ноги.
  Любовь Петровна грустно улыбнулась. Они на всякий случай взглянули на часы и пошли дальше.
  - Но ты так и не дорассказала, что случилось с квартирой, - напомнила Ольга Павловна. - Был у тебя с ней разговор после Москвы?
  - Зачем? - удивилась Любовь Петровна. - Она все равно отбрешется. И меня же обвинит.
  Рассказали они и друг другу и о своей жизни. И опять здесь больше говорила Любовь Петровна, жизнь которой, несмотря на то, что она была моложе на восемь лет, оказалась труднее. Козлов у нее второй муж. За первого, которого она безумно любила, вышла замуж в восемнадцать лет. Он был очень красив, сильно гулял, и она его бросила, хоть и любит до сих пор. Чтобы прокормить себя и дочь, отца она не помнит, мать работала гардеробщицей в поликлинике, ей пришлось работать на двух работах, намучилась страшно.
  - Люб, я все понимаю, что тебе было трудно, денег не хватало, но как только представлю тебя и Козлова вместе, сразу отказываюсь что-либо понимать. Как ты, такая красивая, могла выйти за него замуж?
  Любовь Петровна спросила:
  - Вы одна жили?
  - Нет.
  - Тогда молчите. Я имею в виду не одиночество в постели. С этим у меня проблем не было.
  - Тем более не понимаю. Могла бы выбрать другого, но не такого.
  - У меня был один, за которого я бы вышла. Но я же не могла женить его на себе силой. А Козлов сам силу применил.
  - Когда ты его увидела, ты не испугалась?
  - Еще как! А сейчас проснусь утром, полюбуюсь на его лишаи и говорю сама себе: 'Ну чем не куколка?'.
  Они обе долго смеялись.
  - Люб, больше так не говори, здесь нет туалета рядом, - просила Ольга Павловна.
  Выйти замуж за Козлова Любовь Петровну заставила дочь, которую тот задарил вкусными и дорогими подарками. Месяца через три она сказала матери: 'Если у меня когда-нибудь будет другой папа, то только дядя Толя'. И Любовь Петровна сдалась.
  - Ты хоть пыталась его одевать?
   - Пыталась до тех пор, пока сама не стала так же одеваться. - Любовь Петровна похлопала рукой по куртке и штанам. - Очень удобно. Ни стирки, ни глажки.
  - Нет, я с тобой отказываюсь разговаривать. Так не честно. Я не пойму, когда ты шутишь, а когда смеешься надо мной. Гришка случайно получился?
  - Родила, чтобы привязать к себе свою куколку. А вдруг бросил бы. А сейчас я, как у Христа за пазухой. Разве его сравнить с вашим мужем? Его оставь на неделю, и он помрет с голоду. А мой не помрет, не купит, так украдет.
  
  Новый год Графовы встречали у Козловых. Накануне Козлов весь извелся, желая и боясь приглашения хозяйки. Прежде новый год всегда встречали в торгдоме всем коллективом. Любовь Петровна заявила твердо, что никуда не пойдет.
  - Ты можешь идти один, - сказала она.
  - Ты понимаешь, что это вызов, - чуть ни плакал он. - Это конец.
  - Хуже мне уже не будет, - говорила она. - Я на все согласна. Но ты, Толенька, не расстраивайся. Если они тебя не пригласят или не пустят, ты можешь придти ко мне. Я тебя пущу. Я уже пригласила Ольгу Павловну с мужем, Валю с мужем. Приглашаю и тебя как мужа. У меня будет не хуже, я обещаю.
  С горя он чуть не тронулся умом. Мало того, что она не хотела пойти к хозяевам, она еще и Графовых пригласила. Хозяйка все равно узнает об этом, и тогда действительно будет конец всем его надеждам.
  Он стал бояться попасть хозяйке на глаза: вдруг пригласит? Он вздохнул с облегчением лишь, когда Федотов попросил его утром тридцать первого передать остальным, что все могут быть свободны после полудня.
  Зайдя в кабинет Ширинского, Козлов сказал ему в отчаянии:
  - Борис, ты же из кадров, всех там знаешь. Неужели ты не можешь позвонить и попросить, чтобы они убрали отсюда Графова? Сделай что-нибудь, я тебя прошу.
  Ширинский смерил его презрительным взглядом.
  - Я тоже не люблю Графова. Но в боксе есть железное правило: не вмешиваться, когда дерутся двое. А я был боксером, ты знаешь.
  Козлову ничего не оставалось, как явиться домой бодрым и веселым, чем очень обрадовал жену. Он взял книжку анекдотов и отобрал подходящие из них. Он умел их рассказывать, а еще любил петь. Женщины были необыкновенно красивы в эту ночь, особенно его жена Люба. Был момент, когда он был доволен, что никуда не пошел, а остался дома, где можно было пить и веселиться, не оглядываясь и не боясь никого. Графов впервые пригляделся к Любови Петровне. Она - жгучая блондинка с очень приятным бледным лицом. Ростом она почти наравне с Оленькой, у нее стройные полноватые ноги и слегка приподнятые плечи. Ее светло карие глаза казались темными на фоне белых волос и бледного лица. За столом она, выпив, хитро и лукаво улыбалась, показывая ровные белые зубы, и Графов чуть ли ни залюбовался ею. Обычно он редко встречал в компаниях женщин, приближавшихся по красоте к его Оленьке. Любовь Петровна была ей достойной парой, и на них приятно было смотреть.
  Они веселились и не знали, что в это время пьяная хозяйка с вылупившими глазами орала:
  - Даешь двадцать четыре часа! Чтобы завтра их уже не было!
  
  Наступил канун марта, а с ним не за горами был запомнившимся Графовым на всю жизнь холод. Дороговизна четырехкомнатной виллы заставила торгсоветника задуматься о переселении ненавистных работников в более дешевое жилье. Любовь Петровна отыскала однокомнатную квартиру недалеко от своего дома, куда Графовы с радостью согласились бы переехать, особенно Оля, чтобы общаться со своими людьми и в первую очередь с Любовью Петровной. Но воспротивилась хозяйка, раскусив замысел жен. Назло ей они заставили мужей в первый же выходной день устроить им пикник.
   Графов и Козлов встретились на машинах в условленном месте. Специально для пикников было выделено за городом место недалеко от речки с полянами для игр, кто во что горазд, а главное, с мангалами, встроенными в кирпичные кладки. Тут же был водопровод и другие удобства, включая туалеты. Для мангалов были аккуратно сложенные наколотые дрова.
  Учитывая, что в Австралии природа по сравнению с российской была наоборот или, мягко выражаясь, вся через зад, в конце марта там все еще все цвело и благоухало в цветущем разгаре, до падающих желтых листьях было еще далеко. На правах сторожила и опытного шашлычника Козлов занялся разведением огня, Графов и Гришка таскали ему дрова. Женщины накрывали стол. Некоторая скованность между мужчинами быстро развеялась при виде приподнятого настроения жен. Они беспричинно смеялись, особенно, когда Козлов рассказал несколько анекдотов, и не могли наговориться, словно при первой встрече.
  Вскоре стало видно, что мужчины им мешали, тем более что не пили, так как были за рулем, а разрешенная доза их лишь раздразнила бы, и довольно скоро они пошли рыбачить. Клевало плохо, - не понятно, почему был не сезон, - и они стали играть в футбол, поставив Гришку в ворота. Графов упорно сопротивлялся более молодому Козлову, пока не свалился, тяжело дыша.
  Когда они вернулись к столу, то увидели, что их там совсем не ждали, а бутылка с вином была пуста.
  - Как это понимать? - спросил Графов. - Это вы выпили?
  - Мы, - гордостью сказала Ольга Павловна. - Если бы ваша водка не была такой гадкой, мы бы и ее выпили.
  - А мы сейчас насыпаем в нее сахару и выпьем, - добавила Любовь Петровна. - Зачем вы так рано пришли?
  - Мы даже поговорить не успели, - поддержала ее Ольга Павловна.
  Они обе раскраснелись и были безмерно счастливы.
  - Как рано? - удивился Козлов. - Два часа прошло.
  - А мы думали, пять минут, - удивилась Любовь Петровна.
  Графов отвел Козлова в сторону, шепнул:
  - Анатолий Григорьевич, мне кажется, они перепили. Надо увозить их домой. Я свою вижу такой впервые.
  - И я Любу такой не помню, - сказал Козлов и вдруг улыбнулся, показав вполне приличные зубы. - Им ведь тоже надо расслабляться, не только нам. Не так уж много они выпили. Я думаю, на воздухе у них все пройдет.
  Но женщины уже поднимались из-за стола.
  - Ешьте, пейте, гости дорогие, ах, да, пить вам нельзя, - проговорила Ольга Павловна, - тогда только ешьте, а мы пошли гулять.
  - Только недалеко отсюда, и к речке не ходите, - предупредил Графов.
  - Боится, - хитро улыбнулась Любовь Петровна. - А что? Девочки мы хоть куда.
  Она провела рукой по фигуре сверху вниз и чуть не упала. Графов и Козлов рассмеялись, закатился, глядя на них и Гришка. После ухода женщин, они доели шашлыки, немного поиграли опять в мяч, на этот раз в волейбол, и отправились за женами. Нашли они их сидевшими на поваленном дереве и разговаривавшими.
  - Толя, в чем дело? - недовольно взглянула на мужа Любовь Сергеевна. - Не мешай нам. Еще рано.
  - У нас в саду договорите, - сказал Графов. - Там есть, где и поспать.
  - Было бы, с кем, не вопрос, - сказала, скорчив рожицу, Ольга Павловна.
  У него отвалилась челюсть.
  - Ты у меня договоришься, - пригрозил он ей.
  Мужчины отнесли посуду в машины.
  - Я поеду с Любой, - сказала Ольга Павловна.
  К Графову подсел Гришка, напоминавший ему внука, и всю дорогу они вели серьезную беседу. Ехал он медленно, соблюдая скорость, - все-таки немного выпил и подъехал к дому минут на пять позже.
   Войдя во двор, он увидел Любовь Петровну, сидевшую не земле, прислонившись к забору, а Оля расставляла чашки и рюмки.
  - Сейчас чай вскипит, а пока опохмелимся, - сказала она. - Люба, поднимайся.
  - Чай пьешь - орел летаешь, водка пьешь - свинья лежишь, - сказал Козлов.
   Графовы это поговорку раньше не слышали и долго смеялись. Любовь Петровна тоже улыбнулась и попыталась подняться, но не смогла. Ольга Павловна кинулась к ней на помощь и уселась рядом.
  - Федор Павлович, мы поедем, - сказал Козлов. - Любу развезло.
  Мужчины подняли жен, дали им проститься друг с другом, попрощались сами.
  - И совсем я не была пьяная, - уверяла Оля час спустя, когда они смотрели телевизор.
  - Ты хоть помнишь, с кем ехала после пикника?
  - Как с кем? Конечно, с тобой.
  Она так и не поверила, что ехала в машине Козлова.
   - У нас это называется, быть в сиську пьяным, - сказал он.
  - У вас это, по-моему, скорее называется в письку, - обиделась она. - А нам здесь впервые было хорошо. Только мало поговорили, вы не дали.
  - Это называется мало, - засмеялся он. - О чем хоть говорили? Все о хозяевах?
  - На этот раз о них мало. Она очень смеялась надо мной, когда я ей рассказала, как мне было жалко хозяйку, когда его вызвали в Москву.
  - О Федотове она что-нибудь говорила?
  - Сказала, он нисколько не лучше ее и такой же бабник. Сказала, что имеет право так говорить о нем. Почему, не объяснила.
  
  Разговор с Ширинским обескуражил Федотова.
  - Я таких вариантов не знаю, - ответил тот. - Нужны веские причины, чтобы выслать человека. В случае с Графовым у вас сейчас их нет. Единственное, что, на мой взгляд, можно было бы использовать, это его пенсионный возраст. Когда ему шестьдесят?
   - Ждать еще полтора года? Тогда вопроса не будет. Мне нужно избавиться от него сейчас.
  - Не знаю, как. В министерстве его хорошо знают.
  - А как насчет двадцати четырех часов?
  - Не думаю, что это ему понравится. Он будет защищаться. Вы уверены, что чисты, и к вам не подкопаешься?
  - Подкопаться можно, при желании, к любому.
  - Особенно сейчас к вам, - улыбнулся многозначительно Ширинский. - Вы же знаете, на каких условиях вас отпустили. Сидеть, как мышь, и не высовываться.
  Федотов застыл в напряжении. Откуда ему известно, подумал испуганно он. Неужели ему наказали следить за мной? Почему бы нет?
  Ширинский, видя его растерянность, сказал, нехорошо улыбнувшись:
  - Не забывайте, я из кадров.
  Федотов взял со стола пачку сигарет, протянул Ширинскому. Какое-то время они курили молча.
  - Окей, - проговорил Федотов. - Абстрагируемся от меня. Есть же бесспорные случаи, когда никто не станет принимать апелляцию.
  - Есть. Если он свяжется с островной контрразведкой или изнасилует Эльвиру Николаевну при свидетелях.
  То, о чем я ей говорил, подумал Федотов и спросил:
  - Инсценировка здесь возможна?
  - Не советую. Уедете с ним, а скорее, без него.
  
  Он вырос с братом в сибирском детдоме, не помня родителей, окончил спортивную школу - интернет, где стал мастером спорта по боксу. Это звание помогло ему поступить в университет на престижный в то время факультет экономики социализма. Из-за фамилии на ский и темных волос его считали евреем. Несмотря на то, что это нередко ему помогало, так как многие преподаватели и студенты в институте были евреями, он во всеуслышание прояснил, что его фамилия происходит от сибирской деревни Ширинки и половина крестьян носит эту фамилию, поэтому к евреям он не имеет никакого отношения, скорее к какому-нибудь азиатскому народу. В их деревне было немало темноволосых и с черными глазами, как у него. После этого его успеваемость заметно понизилась из-за потери к нему симпатии ряда преподавателей. И тут его выручила встреча с Татьяной, гордостью соседнего курса. За редкую память и способность считать в уме ее прозвали компьютером. Ее отцом был деканом их факультета, профессор, автор учебника. Мать тоже оказалась профессором, но химического НИИ. Татьяна, несмотря на некрасивость, считалась престижной, скорее, выгодной невестой, клюнул на это и Ширинский, и, кроме ласки, ему пришлось пустить в ход кулаки.
  После женитьбы жизнь его круто изменилась не только материально. Из посредственного студента он с помощью Татьяны и ее родителей превратился сначала в хорошего, а затем в успешного студента. Защитив диплом с отличием, он остался вместе с женой на кафедре, где они в один день защитили диссертации. Ширинский не скрывал, что и диплом и диссертацию ему писала Татьяна. Однако наступившая перестройка спутала все карты и сделала их специальности ненужными. На этот раз его выручил тещин брат или Татьянин дядя, очень большой человек, фамилию которого они не называли. Дядя имел отношение к внешним экономическим связям и помог Ширинскому поступить на курсы повышения квалификации при экономическом факультете академии внешней торговли, затем устроил его в центральные кадры министерства с последующим скорым выездом за границу. Страну тоже подобрали с учетом неважного языка и предстоящей не очень сложной работы. Не то, что во времена Графова, когда был тщательный отбор абитуриентов по конкретным запросам внешнеторговых объединений. На его специальность металлурга претендовало шесть абитуриентов, но выбран был он один как наиболее отвечавший запросам объединений по институту и работе, а после окончания академии был распределен в контору экспорта по его профилю. И в Финляндии и Канаде он работал на фирмах, занимавшихся продажей и обслуживанием этого и аналогичного оборудования. После Финляндии его пригласили на работу в Главное управление по экспорту промышленного оборудования, где он с отрывом от комадировки в Канаду проработал около двадцати лет. Вот это была отлаженная плановая система набора специалистов в министерство внешней торговли. Разумеется, встречались и тогда такие случайные специалисты, как Ширинский, но и работали они в основном на вспомогательных участках. Но это тогда, а сейчас они все больше и больше были в фаворе, даже такие далекие от внешней торговли, как Федотов.
  В отличие от Графова возможность поработать с Федотовым Ширинского обрадовала. С их помощью он надеялся продолжить стремительный взлет своей карьеры, теперь уже, возможно, на правительственном уровне.
  В Австралии он впервые за годы женитьбы почувствовал себя главой семьи, стал более самоуверенным, и в его голосе появились властные нотки, в том числе и по отношению к жене. Здесь впервые у них остро встал вопрос о ребенке. Если раньше они считали его не своевременным, то сейчас Ширинский вдруг очень захотел его, но пока безуспешно. Он винил в этом Татьяну и считал небезосновательно, так как задолго до встречи с ней собирал деньги у ребят на аборт одной хорошенькой, подзалетевшей от него девчонки. Женившись, он нередко вспоминал ее полные слез глаза, когда она рассказывала ему, что убила мальчика. Татьяне он, естественно, об этом не рассказал и не высказывал свое недовольство вслух, но все чаще перед его глазами возникало крохотное тельце его убитого сына. Да она и сама считала именно себя причиной, и очень переживала.
  Гонору Ширинского в торгдоме в немалой степени способствовал Федотов, всячески возвышавший его над Графовым.
  Посудный инцидент привел Ширинского в бешенство, но одновременно и удивил. Он никак не мог понять, как этот старик - неудачник, не добившийся никакой карьеры к пенсии, имел смелость и даже наглость выступить против такой могущественной, хотя и недалекой по уму, женщины, как Эльвира Николаевна, о которой его предупреждали в Москве. И Федотов как- никак был вице-премьером, имеет большие связи. В том, что судьба Графова поздно или рано будет решена, он не сомневался, а в истории с посудой его интересовало, как отреагирует хозяйка и чем все закончится.
  Инцидент резко изменил его отношение к Графову. Он все время помнил его 'не ты, а вы' и не здоровался с ним. Ему доставляло также удовольствие поиздеваться над Ольгой Павловной, например, вернуть ей напечатанную страницу и спросить: 'Это что? Я такого слова не знаю'. Ему хотелось увидеть на ее красивом лице растерянность, но она молча брала лист и исправляла опечатку. А еще ему хотелось спросить: 'Что ж ты, такая красивая, вышла замуж за такого дурака? Надо быть идиотом, чтобы так идти напролом против хозяйки. Это все равно, что ссать против ветра'. Очень уж ему хотелось услышать, что она ответит. То, что она себе цену знает, он понял сразу. Как-то она подошла к нему и, указывая на черновик его письма, спросила: 'Что это? Я такого английского слова не знаю'. Он небрежно отмахнулся словами 'Так иногда тоже можно писать', но потом увидел, что это была грубейшая ошибка, говорившая об его очень слабом знании английского языка. И он стал вести себя с ней осторожней.
  Расположение хозяйки к себе он почувствовал сразу. Он видел, как она ждала и готовилась к его приходу за сигаретами, что не могло не льстить ему. Но довольно скоро он заметил в разговоре с ней нотки, которые удивили и насторожили его.
  - Борис Сергеевич, я давно хотела вас спросить, - сказала она ему уже не третий день. - Правда ли, что спорт помогает воздержанию?
  Он усмехнулся и ответил после того, как закурил:
   - Кому как. У нас был грузин Гоша, так он выигрывал только тогда, если за час до боя спал с женщиной.
  - Ну, наверное, он не спал, - пошутила она. - А у вас как было?
  - Нормально, как у всех. Я как-то о женщинах не думал. На первом месте у меня был бокс. Я не курил, не пил.
  - И не спали с женщинами. Не слишком ли дорогая цена за какой-то бокс? Но не могу же я поверить, что вы попробовали женщину только после женитьбы! Кто она была? Расскажите.
  - Я не люблю говорить на эту тему.
  - А что здесь такого запретного? - удивилась Эльвира Николаевна. - Я, например, не скрываю, что потеряла девственность, когда мне еще не было двенадцати. Переплюнула девочку у Мопассана. Помните?
  - Нет, не помню, - сказал он, пытаясь представить ее в том возрасте.
  Она поймала его взгляд на себе и проговорила с улыбкой:
   - Конечно, я была не такая пышная и опытная, но на меня уже тогда не обижались.
   Видя, как он смутился, она осталась довольна разговором: лед тронулся. Она подошла к зеркалу, внимательно оглядела себя. Странно, подумала она, почему все они такие скромные? Или боязливые? Никто бы не узнал никогда.
  
  Продать виллу Графова заставила Федотова информация о намечавшейся ревизии торгдома. Подыскать дешевую квартиру он поручил Козлову, боясь, что Ширинский мог остановиться на квартире, аналогичной своей. Не знавший английскго языка, Козлов был вынужден обратиться за помощью к Графову, тот сообщил об этом Оле, та тут же связалась с Любовью Петровной, и в тот же день после работы жены повели мужей в две найденные ими однокомнатные квартиры в трехстах метрах и в полукилометре от дома Козловых. Единогласно была выбрана дальняя квартира, в которую Графовы переехали через неделю сразу после продажи виллы.
  В оправдание перед женой Федотов привел наряду с информацией о приезде ревизоров почти трехкратную разницу в месячной аренде квартир. Но все равно получил по полной программе втык за то, что не мог найти для Графовых квартиру в другом конце города.
   Может этот втык, а может органическая ненависть Федотова к Графову заставила его утром следующего дня вызвать того к себе и проверить его реакцию на угрозу высылки.
  - У вас не складываются отношения с коллективом торгдома, - начал он недовольным тоном.
  - С кем конкретно на этот раз? - устало спросил Графов. В прошлый раз Федотов имел в виду хозяйку.
  - С Ширинским, например. Я уже, кажется, вам говорил, что у вас абсолютно отсутствует понятие о субординации. Вы ведете себя со всеми одинаково, как с равными себе. Вы не забывайте, что вы всего лишь инженер, и ваша должность самая низкая в торгдоме.
  - Поэтому должен зад вам всем лизать? А вы бы лизали мне, если бы я был выше вас по должности?
  Тот аж подпрыгнул от возмущения, его глаза бешено засверкали и он заорал с пеной у рта:
  - Этого вы никогда не дождетесь! Не забывайте, кто вы и кто я!
  Глядя на него, Графов вдруг вспомнил, как, будучи еще молодым, он что-то не так сделал, и начальник главка грубо покрыл его матом. Посчитав себя оскорбленным, Графов развернулся и решительно направился к двери кабинета. На выходе он услышал:
  - Ты куда? Вернись!
  Его остановило то, что начальник не приказывал, а просил. Он вернулся к столу и услышал:
  - Ты меня, старика, Федь, прости. С этой работой умом тронешься.
  Работе с ним Графов отдавал себя всего. Как раз в это с ним и произошел тот курьезно - смешной случай с женским туалетом. И опять, вспомнив об этом, Графов подумал с улыбкой: 'Хорошее было время'.
  Он переключился на пришедшего в себя Федотова.
  - Ширинский как экономист выше вас по званию, он ваш начальник, и вы обязаны учитывать это в своих отношениях с ним и подчиняться ему.
  Это открытие вновь заинтересовало Графова, и он спросил удивленно:
  - Откуда вы это взяли?
  - Да, сейчас все поменялось. Ваша должность себя изжила в связи с коренными изменениями функции торгдома. Почитайте их повнимательнее, и вы не найдете в них себе места. На первом месте сейчас экономическая и юридическая работы.
  Заменяя Петрова, он доказывал важность бухгалтерского дела, вспомнил Графов. Теперь появился юрист.
  - Что же тогда делать с ежедневно поступающими запросами и предложениями, являющимися основой будущей торговли? - спросил он. - Для этого и существует здесь торгдом, дом торговли.
  - А, - махнул Федотов рукой. - Их все можно, не читая, бросать в урну.
  - Как вы сделали с запросом на электровозы.
   Лицо Федотова на этот раз застыло, губы сжались, и он часто задышал, точно так поступал друг детства Графова Володька Бабайцев, когда злился.
  - Вот что, - прошипел он. - Я как торгсоветник имею право выслать любого, кто, - он опять задышал, и Графов с интересом стал ждать формулировку, уж не применительно ли к электровозам? - кто не ладит друг с другом.
  - Я понимаю, меня и Ширинского? - раздвинул в усмешке губы Графов.
  - Да, обоих
  - На пару я согласен.
  Графов с трудом сдержал себя от вопроса: 'Вы ему сами скажете?', но передумал и решительно направился к двери.
  Федотов смотрел ему в спину и не мог понять его. Когда нужно молчать, он говорит, а когда нужно кричать, он молчит. Но какую - никакую льдину я сдвинул, надо продолжать двигать, пока не выдержит. Он же не железный.
  
  Повод для очередного удара не заставил себя ждать, но произошла осечка.
   Вернувшись из очередной викэндовской липовой командировки, хозяйка обнаружила что в баке ее машины оказалось меньше бензина.
  - У меня он выкачал бензин, - заявила она мужу. - Он ездил на океан. Можно это проверить?
  - Сколько откачали?
  - Двадцать литров.
  - Километраж тот же?
  - Тот же.
  Утром Федотов созвал совещание.
  - У нас завелся вор. Из машины Эльвиры Николаевны кто-то откачал двадцать литров бензина.
   Минуту все осмысливали услышанное. Первым опомнился Козлов, работавший когда-то таксистом. Странно, зная прекрасно, как это делается, он, тем не менее, поинтересовался:
  - Как это технически возможно здесь у нас?
  - Раз плюнуть, - ответил Федотов. - Засовываешь в бак шланг и отсасываешь. Федор Павлович, сделайте срочно замеры бензина и километраж во всех машинах.
  Сделать это Графову тоже было раз плюнуть или, как говорил Володя, два пальца об асфальт, так как сам же и вел ежемесячный учет бензина, на расход которого была установлена норма.
  Мало того, он вывел сводную таблицу расхода бензина за последние полгода и выложил перед советником.
  - Анализ данных расхода бензина показывает, - пояснил он, - что у всех машин расход в пределах нормы, кроме двух машин.
  Федотов поднял на него вопросительный взгляд.
  - Вот, смотрите, - продолжал Графов, - расход бензина на сто километров у меня меньше нормы на шесть процентов, у Ширинского на три, у Козлова на десять, что можно объяснить его недавней командировкой, когда расход бензина меньше. Если же взять данные ваших двух машин, то у машины Эльвиры Николаевны перерасход бензина составил пятнадцать с лишним процентов, что соответствует ориентировочно двадцати литрам, у вас же, наоборот, расход ниже нормы на двадцать процентов, что соответствует тем же двадцати литрам. Исходя из этих объективных данных, получается, что только вы могли у нее отсосать в этом месяце. Я просмотрел также ноябрь. Там тоже несоответствие в ваших машинах, но тогда отсосала у вас она.
  Сверху хорошо было видно, как побагровела плешь Федотова. Он взял таблицу и попытался в ней разобраться. Но его настолько обуревала злость, что он ничего не увидел, лишь пробурчал:
  - Я разберусь. Идите.
  Давясь от смеха, Графов выскочил из кабинета и, не удержавшись, пересказал все Козлову, который чуть не сполз со стула от смеха и страха.
  Вопрос о бензине Федотов больше нее поднимал.
  В свою очередь хозяйка, не решаясь придираться к Графову, не оставляла в покое Ольгу Павловну, не имевшую никакого отношения к существу придирок. То она делала ей замечание за перегоревшую в здании торгдома лампочку, то за невымытую на кухне посуду, грязные полотенца в туалете или за то, что в ее отсутствие сотрудники потихоньку отметили бывший советский праздник, когда Ольга Павловна еще была в Москве.
  - В моем доме, - выговаривала она, сверкая накрашенными очами, - я не позволю устраивать сборища.
  Графов настойчиво просил жену отправлять хозяйку к нему по всем хозяйственным вопросам, но она, зная его, осознанно принимала удары на себя, хотя воспринимала их болезненнее, чем он, однако, не показывая вида. Плохо, что узнавал он об этом значительно позже.
  
  Эльвира Николаевна влипла. Вот уж чего она не ожидала от Федотова, так это забеременеть от него. А то, что именно от него она не сомневалась, потому что больше двух месяцев, кроме него никому не отдавалась. Когда она сообщила ему эту новость, он тоже удивился и намекнул, что хотел бы оставить ребенка, так как детей у него никогда не было. Она сказала твердо нет, а он не посмел настоять. Она стала думать, что делать. Лететь в Москву было дорого, а в счет отпуска не хотелось. И она придумала, доказав лишний раз, что ее ум был способен не только на подлости. Она позвонила знакомой русской эмигрантке в Мельбурне и узнала, что там есть прекрасный еврей - гинеколог с интересной фамилией Ппок, уехавший не так давно их России. На следующий день Федотов срочно вылетел к нему и быстро договорился и об операции за двойную цену и о том, что именно написать в счете, чтобы никто не подкопался.
  Остальное было делом техники или хитрого подлога. В командировку они взяли с собой в качестве надежных свидетелей Ширинских. На второй день там хозяйка внезапно слегла, заявив, что у нее открылось сильное кровотечение. Она позвонила также Ольге Павловне и слабым еле слышным голосом пожаловалась, что из нее так и прет хлопьями. Федотов отвез ее к Ппоку, а от него к знакомому специалисту волгоградского завода и оставил ее у него на квартире под присмотром жены.
  Вернувшись в гостиницу, он пожаловался Ширинским, что жена в тяжелом состоянии и ехать на машине не может, поэтому прилетит самолетом через два дня. Они уехали без нее. Прилетев в Канберру, она опять слегла и обзвонила всех знакомых, чтобы рассказать им, как чудом выбралась с того света. Позвонила она по привычке и Любови Петровне. Та быстро подсчитала, когда хозяйка хвалилась оргазмом и выражала опасение, как бы из-за него не влипнуть, и, будучи злой на нее, словно невзначай спросила:
  - Неужели от Федотова?
  Опешившую хозяйку прошиб обильный пот.
  - Что вы имеете в виду? - рассердилась она.
  - Я пошутила, - поспешила отступить Любовь Петровна, вспомнив, что им еще надо дожить и уехать спокойно.
  Сразу после разговора она позвонила в Мельбурн Вале, жене специалиста. Та долго отпиралась, но, в конце концов, сдалась под честное слово. Любовь Петровна его честно сдержала, если не считать, что рассказала об этом мужу - бухгалтеру и Ольге Павловне. Та тоже вспомнила, что хозяйка два месяца назад, когда они ворковали, просила ее перевести инструкцию по применению противозачаточных таблеток, которые потом выбросила со злостью.
  Козлов, получив счета за операцию от Федотова, ужаснулся от записанной в них сумме, сожравшей полугодовую смету, однако оплатил из без звука. Оплатил он и билет на самолет, попросив Федотова получить от Ппока справку о том, что хозяйка после операции не могла возвращаться в Канберру на машине. Глядя многозначительно Федотову в глаза, он сказал, что хотел бы заиметь здесь еще одного ребенка, но Любовь Петровна не беременеет. А еще он выразил желание продлиться не на полгода, а на год. Федотов, хорошо изучивший бухгалтера , понял, что тот все знает, и пообещал послать прошение о продлении. Его он, правда, не послал, зато и не отправил просьбу о замене бухгалтера юристом.
  Их связала еще одна ниточка.
  
   Прошло три месяца и опять наступила австралийская зима. В торгдоме мало, что изменилось, если не считать генеральной перестройки, затеянной хозяйкой в связи с предстоящим приездом гинеколога Вити. Он собирался принимать пациенток, а, возможно, пациентов, так как был еще и костоправом. Ему нужен был кабинет, и хозяйка надумала переоборудовать его из гостиницы, соответственно, ее переделав. Для этого были приглашены работники , и из гостиницы сразу послышались стуки молотка и гул дрели.
   К Ольге Павловне все чаще стала заходить Татьяна, сначала украдкой, а затем, не обращая внимания на злые взгляды хозяйки. Помягче стал и сам Ширинский. В начале марта к ним приехали родители Татьяны.
  С Надеждой Борисовной, матерью Татьяны, Графова познакомила Оля в первый день их приезда. Ей было лет пятьдесят или чуть старше. Ему она показалась приятной на вид и умной, и он легко представил ее в звании профессора в белом халате за столом, заставленным пробирками с химическими реактивами, напоминая Любовь Орлову в кинокомедии 'Весна'. Оле в таком случае больше подходила роль не серьезной хохотушки Верочки.
  С матерью Графов перекинулся лишь парой слов о погоде, а вот с ее мужем, профессором экономики социализма, он жаждал поговорить о ситуации в России и не раз выходил на крыльцо в надежде столкнуться с ним, но тот все время находился в кабинете Ширинского. Лишь на третий день в конце работы, выезжая из гаража, Графов увидел его поджидавшим с женой машину зятя у ворот усадьбы. Оля помахала им рукой в открытое окно, и Графов успел заметить, что профессор был одного с ним возраста и роста, разве что был сухощав до худобы и совершенно седой с бледным с тонкими чертами интеллигентным лицом, в очках с позолоченной оправой, темно-серый костюм был тщательно подогнан, как на манекене, к его тощей фигуре, придавая ей юношеский вид. Улыбнувшись Оле, он обнажил завидно белые ровные зубы, а на Графова бросил лишь беглый взгляд.
  Надежда Борисовна вполне оправдала произведенное на Графова впечатление умной женщины. Ей оказалось достаточно одного - двух общений с Федотовыми, чтобы оценить их. Она была поражена их спесью, невежеством и черной тоской, что мало были во власти и не успели нахапать, кроме квартиры в элитном доме. А тут еще хозяйка, показывая свою заботу о молодых, вдруг заявила, что, по ее мнению, у них не все в порядке в постели: он такой большой и сильный, а она такая хрупкая и слабая. Надежда Борисовна резко оборвала ее, что в этом они сами разберутся. Но окончательно удалил Ширинских и Надежду Борисовну от хозяйки приезд гинеколога Вити
  Готовясь к его приезду, хозяйка обзвонила всех знакомых, агитируя их пойти к нему на прием. Когда рабочие ушли, и из кабинета секретаря вынесли мебель и телефонную аппаратуру, она обставила ее так, что такому кабинету мог позавидовать любой доктор. У мужа она забрала его кресло с откидывающейся высокой спинкой, у Козлова - письменный стол, поставила односпальную кровать, красивую настольную лампу и кабинет был готов.
  Встречать гинеколога Витю Федотовы поехали вдвоем, оставив Ляльку знакомым эмигрантам. Витю привезли перед обедом. Им оказался среднего роста плотный черноволосый с сединой на висках мужчина лет сорока пяти с красивым улыбчивым лицом. При знакомстве с коллективом он задержал взгляд больших томных глаз на Ольге Павловне и, уходя, вновь посмотрел на нее. Это не ускользнуло от сопровождавшей его хозяйки, и по ее злобному выражению было заметно, что она пожалела, что повела его знакомить.
  После обеда Витя принял Федотовых. Первой пошла к нему хозяйка. Торгсоветник дежурил у двери. Вышла она часа через полтора, словно глотнувшая свежего воздуха.
  Вторым пошел Федотов, хотя Витя не был сексопатологом и урологом, но попытался помочь. Он внимательно оглядел спустившего штаны вместе с трусами советника и где надо потрогал. Потом, вымыв с мылом руки, он проговорил многозначительно 'Н-да' и попросил Федотова задрать рубаху и лечь на живот. Он сделал ему хороший массаж и поправил несколько позвоночников. Федотов и впрямь почувствовал себя бодрее, особенно, когда они тут же выпили. Витя дал ему пузырек настойки, велел выпить две чайные ложки за час до постели.
  Утром счастливый Федотов готов был обнимать Витю и поделился радостью с Блиновым. Тот сказал, что у него все нормально, но тоже решил сходить к Вите, когда тот приехал в Сидней. Однако испытать себя ему не удалось, так как у жены было женское недомогание, и она не подпустила его к себе. А когда подпустила, то Вити уже не было в Сиднее. И его настойка не подействовала. Блинов разозлился и, позвонив Федотову, обозвал Витю шарлатаном. Федотов тут же передал об этом звонке жене. Она разозлилась еще больше, обозвала Блинова евнухом и приказала мужу переговорить с послом убрать его раньше срока. Федотов хотел возразить, что в чем-то Блинов прав, потому что у него самого опять стало все по-прежнему, но побоялся, что она обзовет евнухом и его.
  Дела у Вити в Канберре пошли хорошо. Гинекологом он действительно был выдающимся, и к нему выстроилась целая очередь не только посольских женщин, но и русских эмигранток. А так как принимал он лишь двух - трех пациенток в день, его пребывание, к счастью хозяйки, затягивалось, приближая звездный час который она ожидала с жгучим нетерпением. И он наступил. Федотову надо было по делам поехать в Мельбурн. Там тоже Витю ждали пациентки, и решили ехать на двух машинах: Федотов с семьей и Витей на своей и Ширинский с женой и ее родителями на своей. Отъезд был намечен на утро. Был вторник. Ширинский подъехал к торгдому около семи часов утра и стал ждать Федотовых. Но тот вышел один, хмурый, с сигаретой во рту и сказал Ширинскому:
  - Поедем на моей машине. Свою оставь здесь.
  - Что случилось? - поинтересовался Ширинский.
  - У Эли и доктора животы разболелись.
  
  Надежда Борисовна переглянулась с дочерью и скрыла улыбку. Они перешли в машину Федотова, женщины и профессор уселись на заднем сиденье. Борис Сергеевич перекладывал сумки, Федотов без конца курил.
  - Ну, дает хозяйка, - шепнула матери Татьяна.
  - Плоти не прикажешь, - пояснила с усмешкой Надежда Борисовна.
  Едва машина скрылась, как из квартиры вышла хозяйка с плачущей дочерью, которая уже было обрадовалась, что не пойдет в школу. Вернувшись из школы, хозяйка заперла изнутри квартиру и не показывалась до трех часов, когда надо было опять ехать за дочерью.
  Не знавшая ничего об этом Оля, услышав из квартиры советника стоны, испугалась. Графов, видевший на стоянке машину Ширинского, предположил, что кто-то остался, потому что уехать все на одной машине не могли. Возможно, остался доктор и кого-то лечит. Но стоны были из квартиры. Хотя раньше их не было слышно. Козлова, как всегда, в отсутствие хозяина носился по магазинам, и Оля позвонила Любови Петровне узнать , может, она что знала. Та долго смеялась, пока не проговорила:
  - Помяните мое слово, она осталась с доктором.
  Оля не верила, пока не увидела хозяйку сама, выходившую из квартиры за дочерью.
  - Такие адские боли, - пожаловалась та жалобным голосом, держась за живот. - Какая уж тут поездка в Мельбурн?
  Она спускалась в гараж, держась обеими руками за перила, от нее на три версты несло спиртным.
  Через полчаса ее голос послышался опять:
  - Лялечка, доченька моя, не беги так быстро, а то упа.. .
  Едва удерживаясь на ногах, вцепилась в перила обеими руками.
  - Напилась, как пьяная. А если бы полиция остановила? - проворчала недовольно Лялька. - Держись за меня что ли.
   - Тише ты, услышат. И вовсе я не пья.. ная.
  Держась за перила, она с трудом поднялась наверх и, выпрямившись, проходя мимо кабинета секретаря, опять громко пожаловалась:
  - Никак не отпускает живот.
  Все еще разговаривашая по телефону Оля спросила?
  - Слышала?
  - Живот болит - жопе легче, - ответила Любовь Петровна. - Сегодня, как всегда?
  
   Глава седьмая
  И на этот раз Графовы и Козловы поехали на пикник вместе по желанию обеих женщин, у которых осталось незабываемое впечатление от прежней поездки туда. Козлов на этот раз нервничал меньше, но успокоился окончательно, увидев там Ширинских с родителями. Если у хозяев и будут претензии, он может сказать, что поехал с ними. А когда женщины решили накрыть общий стол, он совсем успокоился. Такое предложение внесла Надежда Борисовна, уже подружившая с Ольгой Павловной и нашедшая с ней общий язык. Встретившись на пикнике, они обрадовались друг другу, а когда к ним подошли Татьяна и Любовь Петровна, Надежда Борисовна тут и внесла предложение объединить столы. Немного была недовольна Любовь Петровна, увидев дружески беседующих Ольгу Павловну с матерью Татьяны, и, чтобы не выпускать ситуацию из контроля, присоединилась к ним. А когда разговор зашел о поездке в Мельбурн, стала активным, если не главным собеседником.
   Графов не переставал думать о том, как и когда поговорить с профессором экономики социализма, теперь наверняка капитализма. Увидев, что Ширинский присоединился к разводившему огонь Козлову, он подошел к одиноко любовавшемуся природой профессору и, встав рядом, поинтересовался:
  - Любуетесь?
  Профессор взглянул на Графова поверх очков и ответил:
  - Немного необычно. Сосны и березы явно завезенные, приспособившиеся к местному климату. Цвет иголок и листьев не наш, какой- то блеклый. Все не наше.
  Графов провел глазами по верху деревьев и покачал головой.
  - Не наблюдаю здесь ворон. Вы их в Австралии не видели?
  - Не обращал внимание. Они тоже отличаются от наших?
  - Не то слово. Здесь они настоящие звери.
  Он рассказал о встрече со злыми огромными воронами во дворе посольствах и о тараканах больше майского жука в гостинице консульства. Увидев такого таракана, выскочившего из холодильника, он даже испугался, а когда наступил на него, услышал звук раздавленной скорлупы ореха.
  Рассказал он и о холоде ночью зимой, сравнил с Москвой и как-то само - собой они перешли на ситуацию в России. Графов пожаловался, что сюда совсем не доходит правдивая информация об этом, и поинтересовался, как народ отнесся к расстрелу Белого Дома, не считая показанных на мосту и набережной зевак, радостно приветствовавших каждый пушечный выстрел. Как-никак, возмущался он, вопрос стоял перед народом о сохранении последнего остатка народовластия, олицетворением чего был Верховный Совет, созданный на основе не отмененной тогда еще Конституции РСФСР. И хотя состав депутатского корпуса и чеченец Хазбулатов в роли председателя Верховного совета не вызывали особого доверия у Графова, однако по сравнению с ярым антисоветчиком Президентом Ельциным они были своими.
  Он подозревал, что в целом по стране народ безмолвствовал, раз допустил трагедию, его больше всего интересовало, участвовали ли в этой борьбе коммунисты и лично Зюганов, заявивший, что Россия исчерпала свой лимит революций и гражданских войн, с чем Графов был категорически не согласен. Во-первых, Зюганов плохо знал историю Великой Октябрьской Социалистической Революции и гражданской войны. Сама революция прошла фактически без кровопролития. Царские генералы, захваченные рабочими отрядами, под честное слово были отпущены на все четыре стороны. Всего за десять дней по всей стране власть перешла к Советам рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. И лишь полгода спустя началась гражданская война, развязанная белогвардейцами при поддержке стран Антанты. Без их активного вмешательства она была бы по продолжительности и жестокости в разы короче и меньше. Во-вторых, революция не может исчерпать себя, так как является естественным, объективно существующим, не выдуманным философами явлением, творческим обновлением общества. Главной причиной возникновения революционной ситуации является конфликт между нищим народом и беспредельно обнаглевшими в своей алчности 'хозяевами жизни', что и наблюдается в нынешней России, вступающей на путь капитализма, а дальше, Графов был уверен, будет еще хуже. Поэтому для такой России революция является единственной возможностью пробуждения в ней здоровой жизни, рывком в будущее, имея перед собой пример советского прошлого.
   Высказав профессору эти соображения и не думая о том, что профессор, назвавшийся при знакомстве Иваном Максимовичем, мог оказаться ельцинистом, а соответственно, и его оппонентом, Графов еще раз поинтересовался, как все-таки вели себя народ и коммунисты до и во время расстрела Белого дома.
  - Неужели не было никаких протестов против Ельцина и митингов в защиту укрывшихся в Белом доме народных депутатов? - взволнованно спрашивал он. - Я учитываю многолетний разгул антисоветчины, демонизацию Сталина, но даже самый недалекий человек должен понимать, какие огромные социальные ценности социализма он терял и в какую капиталистическую кабалу его впихивают.
  Не дождавшись ответа, он, чтобы затравить профессора в любом случае, будь тот за или против расстрела Белого дома, рассказал о парне, кричавшем в консульстве 'Бей их, коммуняк!', о трусливом молчании сидевших там коммунистов и о своей там в запале выходке. Поймав на себе беглый не понятный взгляд профессора, он настойчиво продолжил недоумевать:
  - Здесь их молчание объяснить можно боязнью высылки домой. А дома чем объяснить?
   Только сейчас Иван Максимович развернулся к Графову, оценил его внимательным взглядом, и поинтересовался:
  - Вы что кончали?
  Графов понял, почему ему задан этот вопрос: чтобы решить, рассказывать ли ему, как лоху, или как лучшему студенту. Обычно он не распространялся о своем образовании, но чтобы хоть как-то приравняться к профессору, похвалился:
  - МВТУ имени Баумана, Всесоюзную академию внешней торговли, Вечерний Университет международных отношений при ЦК КПСС и когда-то неплохо знал немецкий и шведский языки.
  Иван Максимович вскинул голову и проговорил по слогам:
  - Тогда мне все ясно. - Что ему ясно, он не пояснил, а указал на ближайший стол. - Пойдемте, присядем, разговор будет серьезным.
   От него Графов узнал столько, сколько не знал бы, будь в те дни в Москве. Наверняка сам он находился бы на работе и наблюдал за происходящим из окна третьего этажа мидовской и минвнешторговской высотки, выходившей на Смоленскую площадь, а Иван Максимович с самого начала был в центре событий и чудом остался жив, потеряв троих своих лучших студентов.
   В конце сентября, по рассказу профессора, когда противостояние между Верховным Советом и Ельциным по вопросу дальнейшего социально-экономического и политического курса развития России зашло в тупик, и против Ельцина выступили даже отдельные члены правительства, в частности, ушел в отставку министр внешнеэкономических связей, Ельцин, чтобы разрубить этот узел, 21 сентября прошлого 1993 года наплевал на конституцию и издал, зачитав в восемь вечера в телевизионном обращении, указ 1400 о роспуске Верховного Совета и Съезда народных депутатов. Из достоверного источника Иван Максимович узнал, что перед своим выступлением Ельцин через посла США доложил об указе 1400 Биллу Клинтону, который его с радостью одобрил.
   Руководство Верховного Совета, узнав о предстоящем выступлении Ельцина заранее, провело экстреннее заседание, на котором информировало депутатов о происшедшем в стране антиконституционным перевороте, призвало их и избирателей быть готовыми к любым событиям и встать на пути переворота, и в знак протеста решило остаться в Белом доме, куда были доставлены диваны, постельное бельё, а сотрудников буфетов попросили продолжать работу до упора.
   Сразу после выступления Ельцина, Верховный Совет принял постановление о прекращении полномочий Ельцина и переходе их к вице-президенту Руцкому. Также было принято обращение ко всем гражданам России с призывом пресечь государственный переворот, а для обороны Дома Советов или Белого дома решено было создать штаб. Присутствовавший на заседании Верховного Совета Председатель Конституционного суда Валерий Зорькин согласился, что президент Ельцин нарушил Конституцию и должен быть отрешён от должности, и в тот же вечер узаконил это решением суда. Действующую конституцию поддержал и Генеральный прокурор России. В ответ на это, в Белом доме почти сразу были отключены связь, электричество, водоснабжение и канализация, а силам МВД было приказано оцепить здания, к которому уже начал подходить народ: москвичи, жители Санкт-Петербурга и многих других городов и областей России и бывших союзных республик. Стихийно образовался бессрочный митинг. Среди его участников было много лиц из разных организаций и общественных объединений, в том числе, представители возрождённого казачества, чернобыльцы, шахтёры, общественные организации инвалидов, 'Союз офицеров', Союз социально-правовой защиты военнослужащих 'Щит', ряд организаций националистической и социалистической направленности и многие другие.
   По примеру августовских событий 91-го года собравшиеся начали возводить вокруг здания баррикады. К утру двадцать второго там собралось до полутора тысяч человек, а к концу дня несколько тысяч. По указанию Руцкого началась запись в добровольческий полк. Большой проблемой добровольцев стало обеспечение людей оружием. Единственным его источником был склад расформированного правительством департамента охраны Белого дома (70 автоматов и 7 пистолетов или по одному автомату на 50 - 80 человек, что было смехотворно мало против вооруженных до зубов спецназовцев и танков). К тому же не все добровольцы умели стрелять, а многие сотрудники Департамента охраны польстились на обещание предоставить им престижную работу в правительственной охране, а не польстившимся перекрыли допуск в здание.
  Поэтому в наступившем в стране двоевластии силы сторон были явно не равны. Все властные и силовые структуры находились в руках Ельцина, и принимаемые Верховным Советом и Руцким указания оказывались холостыми выстрелами, так как в основном не доходили до адресата из-за отключенных всех видов связи, в том числе телефонной, а посыльные связные зачастую перехватывались и нейтрализовались вплоть до уничтожения. Против депутатов буйствовали СМИ всех родов. По телевидению Немцов призывал премьера Черномырдина: 'Давите их, давите, Виктор Степанович, времени нет. Уничтожайте их!'. Тот тут же отозвался в унисон: 'Это же нелюди, зверье!.. Никаких переговоров.. Надо перебить эту банду!'.
  - Но верхом предательской метаморфозы я считаю призыв к власти наших инженеров человеческих душ 'Раздавите гадину!', - выделил в своем рассказе Иван Максимович. - Вы об этом знали?
  Внимательно слушавший Графов покачал удивленно головой.
  - Не имею представления. И кто конкретно эти подонки? И кого они назвали гадиной?
  - Выходит, меня с моими студентами. Всех, кто пришел в те дни защитить себя от дальнейшего разграбления нашего бывшего народного богатства: природных ресурсов, фабрик и заводов, построенных потом и кровью наших отцов и нами, всех, кто за сохранение социальных ценностей, лучше которых не было и нет на земле. Этот призыв литераторы позаимствовали, если вы подзабыли, у Вольтера, подразумевавшего под гадиной католическую церковь и, вняв которому, в годы террора французской революции были казнены тысячи католических священников и десятки тысяч мирян. Вы спросили, кто подписал этот призыв к нашему убийству? Там были не только писатели, а и известные антисоветчики других сфер культуры, к примеру, наверняка известный вам русофоб Гельман. Как и положено, треть из них евреи, причем некоторые лишь недавно с гордостью признавшие себя таковыми. Их я в счет не беру. Но вы удивитесь, увидев там писателей, книгами которых вы в свое время зачитывались: Борис Васильев, Ананьев, Римма Казакова, Гранин. В числе заправил был Окуджава. Оказался там и Роберт Рождественский, но, как выяснилось, его воткнула туда без его согласия дочь. Белла Ахмадулина, насколько я знаю, не возразила. - Помолчав, Иван Максимович махнул рукой. - Не хочу о них говорить. Это на их совести. Если она у них осталась. О чем они там написали, думаю, вы догадываетесь. Называли депутатов и нас, их защитников, фашистами, убийцами, политическими авантюристами, призывали Ельцина запретить все партии коммунистической и народной направленности, закрыть газеты 'Правда', 'День', 'Советскую и Литературную России', телепрограмму '600 секунд'.
  Дальше профессор рассказал, что путем угроз и шантажа ельцинистам быстро удалось уменьшать число сторонников Верховного Совета в государственных структурах. К примеру, уже 23 сентября прокуратура пошла на попятную, а у упорствующего Конституционного суда в наказание отключили правительственную связь и сняли охрану. Под предлогом ограждения москвичей от 'вооружённой банды боевиков, засевших в парламенте', доступ в Белый дом был почти полностью блокирован, и вновь прибывающие депутаты уже с трудом попадали вовнутрь. Здание было окружено сплошным кольцом поливальных машин, заграждением из колючей проволоки и частями внутренних войск и ОМОНа, имевших на вооружении, помимо бронежилетов, дубинок и касок, также автоматы, спецсредства, БТРы и водомётные установки. Появились первые жертвы в разных районах Москвы среди сторонников депутатов. Утром 24 сентября Верховному Совету был предъявлен ультиматум с требованиями сдать все имеющееся в Белом доме оружие, немедленно распустить съезд и очистить здание парламента от всех находившихся там лиц. На выполнение ультиматума были отпущены одни сутки. В случае невыполнения этих требований пригрозили приказом о штурме Белого дома.
   С этого момента ситуация стала резко накаляться, но несмотря на это, с каждым днем возрастало число простых людей, вышедших на улицы Москвы в поддержку и на защиту Верховного Совета, их были тысячи, непрерывно шли в разных районах Москвы митинги. Для предотвращения возможного штурма вечером 24-го сентября сотни людей остались у Белого дома до утра, ночуя под открытым небом или в отдельных палатках. Заявлениям Кремля, что штурма не будет, люди не поверили.
  В числе этих людей был Иван Максимович с ребятами. О пережитом там он рассказал, с трудом сдерживая волнение, слезы и гнев.
  - Один я бы туда не решился пойти. Двадцать четвертого сентября была пятница. Узнав о предстоящем штурме Белого дома, в котором засели депутаты, я был, как на иголках. Моя лекция, предпоследняя в группе, заканчивалась в три часа. Я обратил внимание на троих студентов, меня не слушавших и поглядывавших на часы. Я их хорошо знал, они были моими любимцами: два глубокого ума парня Саша Чернов и Сережа Рыжиков и первая красавица факультета Таня Маргаритина. Я почему-то сразу увязал их волнение с Белым домом. И не ошибся. Едва я вошел в свой кабинет, как там объявился Саша и попросил отпустить их с последнего часа. У меня вырвалось: 'Хотите пойти к Дому Советов?'. Руководству института был дан строжайший указ, чтобы ни один студент не участвовал в акциях в поддержку Верховного Совета. Саша на секунду растерялся, но ответил твердо: 'Да, туда. Мы не можем быть в стороне. Мы себе этого не простим'. Неожиданно для себя я спросил Сашу: 'Возьмете меня с собой? Я освобожусь через час'. Конечно, они меня взяли. Оказывается, они уже были там и знали, как обойти оцепление Белого дома, чтобы попасть на его территорию. Помог нам и проводимый там и вокруг него митинг, на который стремилось много людей. Мне сразу бросились в глаза школьники, даже младших классов. Мне стало боязно за них, так как по дороге сюда мы слышали выстрелы, и нам попались двое раненых мужчин: у одного было в крови лицо, у другого пулевое ранение в плечо. У Тани оказался бинт, и она, смочив его духами, вытерла кровь с лица мужчины. От перевязки он отказался, чтобы не привлекать внимание, лишь взял кусок бинта под ладонь, которой прикрывал лицо. У второго кровь не так была заметна на куртке, да и помочь ему Таня ничем не могла. Они подсказали нам, куда не идти, и, спросив, нет ли сзади милиции или ОМОНа, двинулись дальше, а мы, слегка встревоженные и в то же время полные решимости, продолжили путь навстречу неясной судьбе. Она оказалась к нам благосклонна в те два дня, что не скажешь про следующий наш визит в Белый дом в воскресенье и понедельник 3-го и 4-го октября, о чем я буду с ужасом вспоминать всю свою оставшуюся жизнь. Если и забуду, напомнят полученные там болезни. Мне не пришлось быть на фронте, но не каждый фронтовик видел ад, который увидел я во время обстрела и штурма Белого дома, что по жестокости превосходит фашистский поджог рейхстага в 1933 году, когда было арестовано около четырех тысяч коммунистов и казнен лишь один обвиняемый в поджоге. Ельцин оказался кровожаднее и подлее Гитлера: тот не убивал своих сограждан, немцев, а этот повелел убить всех защитников Белого дома. И верные ему головорезы старательно выполнили это изуверский приказ. В дни Черного октября было убито (не арестовано), я уверен, не менее пяти тысяч внутри Белого дома и почти столько же народа вокруг него и в разных районах Москвы и в других городах. Естественно, официально власть признала лишь 146 погибших с вынужденными поправками до 200 человек. Данная цифра 146 возникла не случайно. Еще продолжал гореть Белый дом, а власти уже фальсифицировали истинное число жертв, строго засекретив их. Осведомленный источник мне рассказал об указании Ельцина утром пятого октября Филатову, главе президентской администрации, принять к сведению, что за все дни мятежа погибли эти самые 146 человек. Филатов поблагодарил за подсказку, а то, сознался он президенту, у них такое ощущение, что погибло до полутора тысячи человек. Даже у них, всячески занижавших число убитых ими, была на слуху такая по сути тоже чудовищная цифра гибели российских граждан. Но, к сожалению, и она была значительно меньше фактических жертв.
  Вечером в воскресенье двадцать шестого сентября Иван Максимович и ребята с Таней вернулись домой, договорившись пристально следить за развитием событий в и у здания Белого дома. Саша и Сережа по очереди или вместе каждый вечер проникали туда и рассказывали профессору, что там усиленные наряды милиции и ОМОНа блокировали подходы к Белому дому, и люди большими группами скапливаются у милицейских кордонов. Для прохода сотрудники милиции периодически открывали узкие коридоры, через которые люди пропускались небольшими группами, под постоянной угрозой применения спецсредств. Эти меры способствовали росту напряжённости и возникновению отдельных стычек, в которых сотрудники милиции активно использовали спецсредства.
   Однако в пятницу вечером первого октября Иван Михайлович и ребята не смогли пробраться на территорию Белого дома сквозь плотный стоявших плечом к плечу работников милиции и военных с автоматами и дубинками, получив не по одному удару. Не пощадили даже Таню. Поэтому им пришлось довольствоваться участием в митингах, проходивших по всему центру Москвы, отчего впечатлений оказалось больше, чем если бы они находились в это время в Белом Доме.
   В субботу днем они участвовали в митинге на Смоленской площади напротив высотки и окна кабинета Графова на третьем этаже, где он проработал около двадцати лет. Народу на митинге было не меньше двух тысяч. Было много стариков, женщин и детей. Насильственных действий не было, пока не прибыл пьяный ОМОН, который стал избивать дубинками всех подряд, пытаясь загнать их малыми группами в близлежащие улицы, переулки и в метро. Но обозленные такой жестокостью манифестанты стали оказывать яростное сопротивление. Около 500 человек, включая женщин, захватив на близлежащих улицах и переулках камни, бутылки, палки, не только сумели защититься от избивавших их омоновцев, но и заставили их на время отступить. Воспользовавшись передышкой, манифестанты перекрыли движение по Садовому кольцу и начали возводить баррикаду, используя для этого элементы ограждения, строительные леса, несущие узлы подручные материалы для воздвигаемой праздничной площадки в честь 600-летия празднования Арбата. Чтобы сделать баррикаду непроходимой, манифестанты зажгли использованные для её возведения старые шины от автомобилей и доски. Все попытки омоновцев захватить баррикаду были отражены камнями и бутылками с бензином. Не помогли им водометы, газовые гранаты и пока еще скрытая стрельба некоторых сотрудников милиции в сторону манифестантов из пистолетов, отчего появились первые жертвы.
   В три часа дня руководство ГУВД Москвы вынуждено было вступить в переговоры с защитниками баррикады и пойти на требование манифестантов не преследовать их при согласии разойтись к полуночи по домам. Иван Максимович и ребята с Таней расстались в метро с появившейся у них уверенностью в завтрашнем дне.
   Но воскресный день 3-го октября оказался более драматичным. Ребята и Иван Михайлович горели желанием во что бы то ни стало пробраться в Белый дом. И это им удалось, влившись в многотысячную колонну манифестантов, направлявшейся по Садовому кольцу к Белому дому с Октябрьской площади после запрета проведения там ранее согласованного митинга. К колонне они примкнули недалеко от метро 'Парк Культуры' после разгона милицией манифестантов на Смоленской площади, попытавшихся продолжить вчерашнюю протестную акцию с перекрытием движения и возведением баррикад. Но людей было меньше, чем вчера, - сказалось отсутствие координационного центра, из-за чего они разошлись по другим митингам, в том числе на Октябрьской площади, - поэтому превосходящим силам милиции, активно применявшей слезоточивый газ, удалось разогнать протестующих. Ивана Максимовича с ребятами принудили уйти в сторону Парка Культуры навстречу колонне с Октябрьской площади после сражения на Крымском мосту. У многих были в крови лица и порвана одежда, но люди были настроены по-боевому. Милицейский кордон на Смоленской площади был сметен почти по ходу, несмотря на применение против манифестантов гранат со слезоточивым газом и резиновых пуль. На Новом Арбате у мэрии демонстранты под пулями из огнестрельного оружия стали растаскивать заграждения из колючей проволоки и поставленных в линию поливальных машин, часть манифестантов подошла к Белому дому, в том числе Иван Максимович с ребятами. Там они и остались до кровавого конца.
   Профессор замолчал, глядя отрешенно мимо Графова, его правая щека нервно задергалась, сцепившиеся пальцы рук побелели от усилия. Графов догадался, что он вспомнил о жертвах, в том числе о своих погибших студентах, он тоже об этом все время думал, и ему давно хотелось выпить. Они оба обрадовались, когда их пригласили к столу. Водка слегка расслабила их, и они с удовольствием включились в созданную женщинами дружескую атмосферу, веселье которой придавали анекдоты Козлова и Ширинского. Но больше всех развеселила своим единственным еврейским анекдотом Надежда Борисовна. Абрам поздравляет утром жену с днем железнодорожника. Она спрашивает: - 'Абраша, а какое отношение я имею к этому празднику?' - 'Ну как же, Сарочка, твоя девичья фамилия таки Шлагбаум'. Хотел внести свою долю веселья и Графов, но на ум приходили лишь старые или похабные анекдоты. Профессор тоже не был мастером по этой части, лишь слушал и грустно улыбался. Зато они оба активно подпевали Козлову, тем более что пел он только русские песни. В этом он был мастер, чем, наверное, и привлек красивую Любовь Петровну.
   Увидев, что Козлов и Ширинский направились с удочками к речке, Графов и Иван Максимович отправились за ними. Речка была маленькая, мелкая, перейти ее запросто можно было по выступавшим валунам, рыба в ней сроду не водилась, о чем рыбаки знали, но все равно часами сидели с удочкой, вернее, бросали спиннинг. Удочки почему-то в Австралии были не в моде. То же самое делал и Козлов с Гришкой, а Ширинский искал место окунуться, хотя вода была холодновата. Глядя на Гришку, освобождавшего зацепивший за что-то спиннинг, профессор поинтересовался, есть ли у Графова внуки. Услышав ответ, он вздохнул и надолго замолчал, Графов знал причину: Галина не могла забеременеть, о чем однажды с сожалением вырвалось при Ольге Павловне у Ширинского.
   От палящих лучей солнца пожилые мужчины, назвать которых стариками не поворачивался язык, спрятались под эвкалиптом, в тени которого свободно мог разместиться дачный участок, и, присев на заботливо сделанные лавки, залюбовались шикарной природой вокруг. Особенно красиво гляделись окружавшие Канберру горы, казавшиеся совсем близко.
   - Как у нас на Кавказе, - сказал Иван Максимович и опять вздохнул, добавив, - и как уже не в нашем Крыму.
   - Н-да, - согласился, тоже вздохнув, Графов.
   - Вот тоже вопрос, - повернулся к Графову профессор. - Казалось бы, в первую очередь главный коммунист должен быть против развала СССР, так нет, именно Зюганов в начале декабря 1991 года убеждал депутатов фракции 'Коммунисты России' в Верховном Совете голосовать за ратификацию Беловежских соглашений, а недавно он возложил вину за неизбежный развал СССР на 'необдуманно провозглашенное Лениным право наций на самоопределение, вплоть до отделения'. Вот так и не иначе: Владимир Ильич виноват в развале созданного им государства. Вы интересовались, как вели себя коммунисты и Зюганов во время октябрьского преступления? Стыдно и горько об этом говорить, но в те решающие для страны дни руководство компартии во главе с Зюгановым сознательно устранилось от организации сопротивления коммунистами и народом ельцинистам не только в Москве, но и по всей стране. Мы были, как котята: куда все идут, туда и мы. Но и все тоже были такими же котятами. Самое интересное, Зюганов почти ежедневно бывал в Белом дом, но ни разу там не ночевал. Я его видел в первое наше посещение Белого дома. Первую ночь двадцать четвертого сентября мы провели на улице. Замерзли, не выспались, хотели есть, а он прошел мимо нас в десять утра выспавшийся, сытый, в отутюженном костюме, в свежей рубашке, глядя на нас, как на экспонаты в музее. В Белый дом его пропустили без проблем. Ушел он к обеду. Ночевавший с нами московский коммунист, принесший вечером еду, воду и одеяла, гневно бросил ему вслед: 'Предатель'. Эту характеристику Зюганов подтвердил своим выступлением на следующий день второго октября по центральному телевидению с призывом к населению сохранять спокойствие, сдержанность и не проводить митинги и забастовки. Это был удар нам под дых в самый переломный момент, когда в Москве народ вышел на улицы и заставил милицию и ОМОН отступать. Без руководителя за пределами Белого дома мы были брошены на произвол судьбы, вернее на растерзание. Если бы КПРФ, по-прежнему остававшаяся самой крупной партией в стране, вывела бы на улицы несколько сот тысяч человек, власти не решились бы устроить в центре Москвы кровавую мясорубку. По словам Руцкого, своим призывом Зюганов выбил у защитников Белого дома последнюю опору - надежду на то, что в решающий момент народ и армия все же поднимутся. Но не поднялись, и во многом виноват в этом Зюганов, который 3 и 4 октября, по его собственному признанию, 'отслеживал информацию'. Из достоверного источника мне известно, что в те дни он упорно добивался встречи с Ельциным. Она состоялась 29 сентября в Кремле, на ней Зюганов застолбил свою политическую судьбу после падения Верховного Совета. Ельцин пообещал компартии свою фракцию в парламенте во главе с Зюгановым, если он уберет всех членов партии из и от Белого дома, что тот и сделал, за исключением отдельных не подчинившихся коммунистов. Выполнил свое обещание и Ельцин: Зюганов сейчас на коне в Госдуме.
   Графову хотелось спросить, как погибли ребята, но, увидев расстроенное лицо профессора, решил больше его не тревожить. Да и в принципе он узнал, что хотел: не весь народ и не все коммунисты, несмотря на запрет Зюганова, бездействовали, сопротивляясь, как могли, и могли бы победить, имея хорошего руководителя не только во время октябрьских событий, а и, - это главнее, - до них. Таким руководителем мог быть председатель новой компартии хотя бы приближенно на уровне Ленина или Сталина, но такого руководителя в России тогда не было и в помине, как нет и сейчас. Зюганов к этой роли близко не подходит, разве что в роли оппортуниста и предателя. А без толкового руководителя и при полном неравенстве сил финал оказался вполне предсказуем, о чем знали защитники Белого дома и все же оставались в нем до конца.
   Еще издали они услышали звонкий смех и с удовольствием присоединились к женщинам.
  
   Гинеколог возобновил приемы только после возвращения Федотова из командировки. Пошла на прием и Татьяна.
  Хозяйка, летавшая все эти дни на крыльях, встретила в коридоре Бориса Сергеевича. После того разговора с ней о воздержании в спорте больше он не приходил за сигаретами, пытался бросить курить. Ее интерес к нему подостыл, когда она поняла, что и он, как Володя, не мужик. Чтобы как-то уколоть его за это, она сказала ему, улыбаясь:
  - Вот вы прогуливаетесь здесь, Борис Сергеевич, и не подозреваете, что доктор наставляет вам рога.
  Не сразу поняв, он спросил хмуро:
   - Как понимать?
  - Не знаете, как мужу наставляют рога и что такое муж - рогоносец?
  Наконец до него дошло, он побледнел и, ничего не ответив, быстро ушел в свой кабинет. Дождавшись жены, он внимательно посмотрел на нее, ничего не сказал и не разговаривал с ней до конца дня. Она особенно не обратила на это внимание: мало ли что бывает на работе, может, не так посмотрели на него Федотов или хозяйка. Ее очень озадачил гинеколог, велев как можно скорее поехать в Москву к известному профессору, чтобы уточнить его неутешительный диагноз насчет ее не беременности.
  Надежда Борисовна оказалась более дотошной. Когда он выдавил из себя разговор с хозяйкой, у Татьяны отнялся язык, и она заплакала, а теща спросила в гневе:
  - И ты поверил? Ты совсем с ума спятил? Ты за кого принимаешь мою дочь?
  - Вы что, хотите сказать, что она врет? - спросил он все еще с напором.
  - Она.. у тебя где глаза? Да ты знаешь, кто она? Это самая низкопробная и подлая тварь, какую я встречала в своей жизни. Для нее нет ничего святого, ей разбить вашу жизнь и любовь ничего не стоит.
  - Мамочка, успокойся, она этого не заслуживает, - плача, умоляла Татьяна.
  - Теперь ты видишь, что она может натворить, идя на любую подлость? - не унималась мать. - Как я теперь могу уехать от вас, оставив с ней наедине? Боря, ты понимаешь?
  Ширинский подошел к ним и, нагнувшис, обнял их обеих
  - Надежда Борисовна, простите, - сказал он со слезами на глазах. - Не беспокойтесь о нас. Вы же знаете, как я люблю Таню. А эта телка мне дорого заплатит.
  
  Наконец у Графова наступили счастливые дни. В гости к ним прилетели дочь, внук и зять. Олю нельзя было узнать: она еще больше похорошела и ходила, как во сне. В первую же ночь Родька прогнал деда на диван в прихожей комнате и спал с бабушкой. Он так по ней соскучился, что не отходил от нее ни на шаг.
  - Дай я тебя хоть обниму, - несколько раз вырывалось у него, когда они ехали в машине и уже дома.
  - Как ты живешь без меня, зайчик мой? - спросила его Оля, когда они лежали вдвоем.
   - Без тебя плохо, - сказал Родька и начал жаловаться на маму. - Я еще ничего не сделал, а она: 'Родь!'. Я еще ничего не сказал, а она: 'Родь!'. Вот так и живу.
  Она обнимала его маленькое тело, и они оба не могли нарадоваться, что опять вместе.
  Графовы показали им все, что могли, жаль лишь, что не свозили на океан, потому что в Австралии уже был конец зимы, и купаться было холодно. Но и без него они хорошо отдохнули и даже загорели. Родька накупил себе целый рюкзак машинок, Лего и и других игрушек. И тут подкачал Графов. Вернувшись из аэропорта, куда он отвез зятя, он ночью почувствовал сильные боли в мочевом пузыре, и у него стала подниматься температура. Он не сомкнул глаз, выпил несколько таблеток от температуры, но она продолжала повышаться, а боли усиливались. Он был доволен, что спал в прихожей, и никто не виде его страдания.
  На работу он приехал с температурой за тридцать восемь и, позвонив доктору Шахову, у которого лечились сотрудники посольства и торгдома, записался к нему на прием на следующий день. К утру температура была уже за тридцать девять, не отпускала и боль. Приехав на работу, он сказал Федотову, что у него температура, и поехал к врачу.
  Шахов осмотрел его и, выписав лекарства, тут же направил в медцентр на анализы. Он попросил Графова придти к нему через двенадцать дней, так как в Австралии наступали пасхальные праздники, и поликлиники не работали целую неделю.
  Боль приутихла, температура спала, и Графов уже подумывал, нужно ли идти на следующий прием, однако, на всякий случай, пошел.
  Шахов показал ему заключение медцентра и, вздохнув, добавил:
  - Есть проблемы. Анализ не совсем хороший. У вас превышение (чего, Графов не понял) в десять раз, что указывает на большую вероятность канцера, как это по-русски? Рака. Вы боль чувствуете?
   - Не очень, терплю.
  - Терпеть не нужно. Я дам вам, - как это? - направление к специалисту.
  Он снял трубку, набрал номер. Навостривший слух Графов уловил, что доктор настаивал на немедленном приеме. Очевидно, к телефону подозвали другого доктора, которому Шахов зачитал показания анализа. По тому, как он вздохнул, Графов догадался, что доктор согласился принять его вне очереди.
  - Завтра без четверти восемь утра он вас примет.
  Зная, что от жены все равно не скроешь, Графов сказал ей, что в анализе что-то завышено, и завтра он идет к другому врачу.
  - Я поеду с тобой, - сказала она.
   Другой доктор, очень молодой и показавшийся Графову не совсем серьезным, выписал ему лекарства и дал длинный вопросник, который следовало заполнить в течение недели перед ультразвуковым обследованием. Дал он и памятку, где Графов предупреждался быть готовым ко всему.
  Главное, Родион здесь, подумал Графов. Почти шестьдесят, на тридцать лет пережил погибшего отца.
  Оленька, заметив, что он что-то записывает даже на пикнике, отыскала в его карманах пямятку. О том, что она узнала, он понял по ее сразу осунувшемуся лицу.
  - Почему ничего не сказал? - спросила она.
  - А что говорить? Обычное обследование.
  - Да нет, необычное. Ты знаешь.
  - Все будет нормально, Оленька.
  Он обнял ее. Она заплакала. Он попытался успокоить:
  - Это совсем напрасно. Смотри, Родька увидит, и Алине ни слова.
  Он сходил на ультрафиолетовое обследование и стал ожидать результата. И вдруг у него опять поднялась температура. Самолечение не помогло, и он пошел к жене зубника. Она сказала, что у него ангина, и велела пить молоко с маслом.
  На следующий день температура поднялась до сорока градусов. На работу он не смог поехать и попросил жену записать его к Шахову.
   Больнее всего ему было видеть, как переживал внук. Он заглядывал к нему в спальню каждые полчаса, чаще мама не разрешила, и спрашивал робким голоском:
  - Дедушка, а сейчас как ты себя чувствоваешь?
  - Хорошо, Родя, совсем хорошо. Видишь, я улыбаюсь.
   Родя тут же звонил бабушке и сообщал:
  - Дедушка хорошо себя чувствовает. Он улыбается.
  А ровно через полчаса опять заглядывал и опять спрашивал.
  К Шахову Графова повезли Козлов и Оля. Доктор встретил его, как старого знакомого, им сказал, что температура вызвана инфекцией после ультразвукового обследования. Он выписал лекарство, которое Оленька тут же купила, и Графов выпил его прямо в машине. Уже через час температура спала, а через два дня нормализовалась.
  В субботу в половине двенадцатого ночи раздался звонок.
  - Деда, тебя, - сказала Оленька. - Кто-то спрашивает на английском.
  Графов взял трубку. Это был молодой доктор.
  - Извините, что звоню поздно. Я только что получил результат вашего обследования. Анализ отрицательный. Поздравляю.
  Редко болевший Графов понял, что с плохим результатом не поздравляют, хотя его смутило слово 'отрицательный', показавшееся ему не совсем хорошим.
  - Спасибо, Билл. Я понял, что все хорошо.
  - Да, спите спокойно.
  Стоявшая рядом Оленька спросила радостно:
  - Все хорошо?
  - Сказал, что результат отрицательный. Разве это лучше положительного?
  - Ты совсем, как из деревни. Отрицательный - значит, что подозрения не подтвердились.
  Графов в уме уточнил, что побоялась произнести жена: подозрения на рак.
  - Господи, надо же позвонить ночью, - восхищалась Оля. - Ты хоть спасибо сказал?
  - Ты же слышала: 'Спасибо, Билл'.
  По ее побледневшему от переживаний лицу пробежала виноватая улыбка.
  - Я что-то плохо соображала.
  - А я знала, что все будет хорошо, - сказала Алина. - Что вы так переполошились? Подумаешь, температура поднялась.
  Через неделю он отвез дочь и внука в аэропорт. Опять начались будни и сволочность.
  
  Хозяйке совсем не с кем стало общаться в торгдоме. Теперь ее в упор не видели Ширинские. Она попыталась объяснить Татьяне, что ее неправильно поняли, и она ничего такого не имела в виду. Та выслушала ее с каменным лицом и молча ушла в кабинет.
  Взбешенная всем этим, хозяйка повела новое наступление на Графовых, в которых видела основную причину всех своих бед. Она вошла к мужу и, увидев у него на столе счета за последние посещения Шахова сотрудниками торгдома, в том числе Графовым, спросила усмехаясь:
  - Он что, сюда лечиться приехал?
  - Непонятный счет, - подхватил Федотов. - Выписка на него, а сумма тройная.
  - И ты, дурак, не понял? Он возил дочь и внука. Ну и сволочь. Воспользовался своей болезнью, чтобы лечить их.
  Она схватила счет и стала рассматривать указанные в нем цифры.
  - Когда, черт подери, ты выучишь язык? - закричала она. - Когда я не буду бегать к другим и выставлять тебя посмешищем? Ты же мне обещал выучить язык за месяц!
  Он отобрал у нее счет.
  - Никуда ходить не надо. Здесь все ясно. Указана фамилия Графова, а сумма проставлена за три приема.
  - Это тебе не повод, чтобы его выслать? Такой шанс нельзя упустить. От рака он не подох, надо его добить после него.
  - Я сам съезжу к врачу с посольским переводчиком в качестве свидетеля и документального подтверждения этой аферы Графова.
  Оставшись один и поразмыслив, он, однако, решил сперва послать к Шахову Графова, а потом поймать его на подлоге. Вызвав его, он попросил разобраться со всеми счетами, обратив особое внимание на один счет.
  Графов тоже не понял, почему ему записали такую большую сумму. Оказалось все очень просто: для упрощения расчета к нему вписали еще двоих посольских сотрудников, посетивших Шахова в тот же день. Кстати, в поликлинике он увидел длинный перечень посещений хозяйкой.
  Не поверив Графову, Федотов съездил к Шахову сам, прихватив переводчика. Им сказали то же самое.
  - Как съездил?- встретила его нетерпеливо хозяйка. - Это дочь и внук? Пиши докладную в кадры.
  Его объяснение, в чем дело, ее не уняло.
   - Черт с ним, с этим внуком. Я вот что вспомнила. Он у тебя на все приемы отпрашивался?
  - Раза два он мне говорил, что едет к врачу.
  - А сколько счетов пришло?
  - Надо посмотреть, но больше двух.
  - Напиши ему записку, чтобы он представил справку о своем здоровье. Ты же видишь, что он больной. Надо выслать его по состоянию здоровья. Сейчас главное все время держать его в нервном напряжении и бить, бить, бить, пока не подохнет от рака или инфаркта с инсультом. Не железный же он.
  Утром Графов увидел на столе записку за подписью Федотова (сам он уехал в викэндовскую командировку):
  'Федор Павлович! Прошу вас к моему возвращению из командировки привезти от доктора Шахова медицинское заключение о состоянии вашего здоровья, результатах всех анализов и обследований. Главное, с указанием диагноза, установленного Шаховым. Все это можно на английском языке, но документ должен быть обязательно официальным и с печатью.
  Не мытьем, так катаньем, усмехнулся Графов. Хочет выслать, как больного. Господи, когда это кончится? Но сам я не уеду ни за что им назло.
  Пришлось ему опять ехать к Шахову. Тот удивился просьбе, но написал справку о том, что Графов вполне здоров и может работать.
  Увидев справку, хозяйка выругалась:
  - Вот сволочь, этот Шахов. Интересно, сколько Графов ему сунул за нее? Не получилось здесь, найдем другое. Пиши приказ с выговором за то, что он ходил к врачам без твоего разрешения. И тут же, пока он не очухается, освободи его от завхозной должности, чтобы не получал деньги. Не жирно иметь лишних сто пятьдесят долларов? Я нашла тебе кандидатуру. Им мы сделаем работника посольства Николая Михайловича. Дадим ему триста долларов, и он будет приезжать после работы по субботам. Или его жену Миру. Я уже с ним договорилась. Но они хотят переговорить с послом.
  Бедный Графов, забывший, что такое спокойная жизнь и работа, опять входил в кабинет торгсоветника. Он бы очень удивился, если бы речь об его основной работе - о ней они не говорили уже полгода - и с интересом приготовился к новой пытке, которая его после того, что недавно с ним было, мало волновала:
  - В последнее время на вас пришло много счетов за лечение, - начал Федотов. - Вы у меня спрашивали разрешение?
  - На что? На болезнь?
  Такой наглости со стороны подсудимого Федотов явно не ожидал и, не найдя что ответить, лишь засверкал глазами. А Графов продолжил:
  - Два раза я вам говорил, что еду к врачу. Анализы сдавал по указанию врачей тут же.
  - Вы меня наёбывали!
  Идя к начальству, Графов всегда брал с собой блокнотик и ручку. И сейчас он раскрыл блокнотик и записал услышанное слово, повторив его вслух, после чего спросил:
  - Как вас понимать? В смысле обманывал?
  - Не обманывали, а наёбывали. Вы сюда не лечиться приехали! Если вы больны, езжайте к ёбаной матери домой.
  Графов молча смотрел на искаженное лицо Федотова. Он очень редко болел. За всю свою жизнь он лишь однажды лежал в больнице с аппендицитом, правда, очень плохим, даже врачи удивлялись, что он выжил. Нередко у него болели зубы, как и у всех, и, судя по золотым коронкам, как и у Федотова тоже. Простужался он редко, так как занимался зарядкой и обливался не ледяной водой. Но говорить об этом бешеному человеку было бесполезно. Он лишь сказал:
  - Не каждый день ставят диагнозы с подозрением на рак.
  - Подумаешь! Меня жизнь не так била! - отрезал Федотов. - Я уже мог бы выслать вас в двадцать четыре часа. Но это не в моих правилах. Я объявляю вам выговор. Приказ будет напечатан сегодня же, сейчас же. Отныне вы будете лечить каждый зуб, - он оскалил зубы и ткнул в золотой зуб, - только с моего согласия. И то, если разрешу.
  Графов хотел уйти, но Федотов продолжал:
  - Я уже как-то говорил вам, что не вижу от вас как завхоза инициативной работы. Вы думаете, мы вам так и будем дальше деньги ни за что платить?
  Графов уже давно понял, что возражать Федотову бесполезно. Он мог бы сказать, что не только выполняет функции завхоза, которые выполнял и передал ему Володя, более того, ему добавляют новые и новые. Вместо этого он проговорил:
  - Бога ради, освободите меня от этой должности и от денег за нее.
   Федотов все время с кем-то путал его. И на этот раз он был уверен, что Графов побелеет от одной мысли потерять деньги, а вместо этого просит сам освободить его от денежной должности.
  - Хорошо, идите, - только и сказал он.
  Козлов, которому он рассказал об этом разговоре, отругал его.
  - Не надо было говорить, что тебя не интересуют деньги. - Теперь он уцепится за это. Если у него не получится с Николаем Михайловичем, он может назначить тебя завхозом в приказном порядке без денежного вознаграждения, и попробуй отказаться.
  - Разве моего согласия не потребуется?
  - Какое еще согласие? Обоснует производственной необходимостью, имея в виду, что больше некого назначить, кроме тебя, и будешь вкалывать, как миленький.
  - Тогда хоть упрекать деньгами не будет, козел.
  - Тебе лишние деньги мешают?
  Резон в его словах был, но Графов не жалел, что так сказал. Работу завхоза он продолжал выполнять, как и прежде, ожидая с нетерпением, когда его освободят от этой должности, стоявшей поперек горла хозяевам.
  В приказе, который Оленька вскоре показать ему, вместо выговора почему-то оказалось замечание.
  - Не дотянул до выговора, - улыбнулся он.
  - Он просил меня снять копии с твоих счетов. Их четыре на двести сорок долларов. Я подсчитала, что хозяйка только за эти полгода лечилась на две с половиной тысячи, превысив смету на семьсот долларов.
  - Он не просил снять копии с ее счетов?
   - Это совсем другое дело. Не путай божий дар с яичницей. Ей лечиться не только можно, но и нужно. И аборты делать.
   - Лучше не болеть и не лечиться. Постараюсь не делать это.
  
   Глава восьмая
  Перед отъездом домой Иван Максимович приехал в торгдом и зашел к Графову осведомиться о его здоровье, а заодно и проститься, потому что через день улетал домой. С того пикника они не виделись. Федотовы куда-то увезли до завтра гинеколога, временем гость располагал, Оля принесла им поднос с чаем и печеньем. Графов не удержался и рассказал профессору о придирках к нему Федотова в связи с болезней, показал его записку. Иван Максимович сразу ухватил ее смысл:
  - Ищет пути избавления от вас. Повезло вам оказаться в объятиях новой власти. Тогда не ясно, от кого он прятался в октябрьские дни?
  - Для меня это тоже загадка.
  Графов поведал о своей версии страхов Федотова в те октябрьские дни, закончив рассказом о том, как взывала к себе жалость хозяйка плачем: 'Лишь бы не расстреляли'.
  Усмехнувшись, профессор подытожил:
  - Короче, и тут он показал себя не по - мужски. Ни о какой его принципиальной политике нет и речи. Одна только личная выгода на уме. Самое страшное, что нас, преподавателей заставляют приучать студентов к этому. О морали и заботе о благе народа нет и речи. - Иван Максимович протер платком вдруг повлажневшие глаза, затем очки, и проговорил с грустью. - И все меньше и меньше таких студентов, как Саша, Сережа и Таня.
  Графов наконец отважился спросить, о чем часто думал:
  - Удалось родителям их похоронить?
  Лицо профессора сморщилось, он съежился, прикрыл глаза и покачал головой, не то борясь со слезами, не то давая отрицательный ответ, заставив Графова пожалеть о вопросе. Но, преодолев себя, тот ответил ровным голосом:
  - Ну, да, я ведь вам тогда не все рассказал. И вы не знаете, что Сережа остался живым, а убили его после. О нем я расскажу отдельно, а сейчас о том, что творилось четвертого октября в день расстрела Белого дома. Это вы должны знать. И другим расскажите, внуку своему обязательно, чтобы знал, что живет в государстве, созданном на крови народа в интересах олигархов и элиты.
  Услышанное трагичное продолжение участия профессора со студентами в октябре девяносто третьего года Графов запомнил на всю жизнь.
  Прорвавшись днем третьего октября к Белому дому вместе с манифестантами, Иван Максимович и трое его студентов остались там на ночь с намерением в институт уехать утром. Они слышали, как Руцкой, посылая Макашова к телестудии Останкино, просил не штурмовать ее, а лишь потребовать предоставление эфира Верховному Совету. Он не знал, а должен был знать, что колонну безоружных манифестантов встречала тысяча вооруженных до зубов спецназовцев и солдат с военной техникой. Почти сразу по прибытию колонны провокационным выстрелом правительственного снайпера был убит солдат, после чего последовала беспорядочная стрельба в толпу по всем без разбора. Когда манифестанты пытались скрыться в соседней Дубовой роще, то их зажали с обеих сторон и начали расстреливать с БТР и с оружейных гнёзд на крыше 'Останкино'. Впоследствии свое решение, приведшее к гибели тысячи, а по официальным данным сорока семи манифестантов, так же, возможно, по подсказке Ельцина, Руцкой признал ошибочным, посылая людей на верную смерть.
  - А у нас все началось в семь утра, - начал свой рассказ Иван Максимович, - хотя выстрелы изредка уже были слышны. - Не зная о назначенном штурме, мы в половине шестого попытались выйти с территории Белого дома, чтобы успеть домой и затем в институт. Но нас не выпустили, так как за ночь вся территория вокруг была дополнительно оцеплена милицией и войсками. Со всех сторон слышался непрерывный шум приближавшихся танков и бронетранспортеров. Танки мы не видели, а бронетранспортеры были повсюду. Но мы продолжали искать лазейку, поглядывая на часы, так как боялись опоздать в университет. Когда мы уже почти смирились с тем, что не только не успеем к началу лекций, но и вряд ли вообще сможем выбраться оттуда хотя бы к вечеру, как вдруг послышались непрерывные выстрелы из автоматов и бронетехники, быстро перешедшие в сплошной гул. Над нашими головами засвистели снаряды и пули. Очень кстати рядом оказались почти в наш рост еще не опавшие кусты, которые какое-то время спасали нас. Лежа под ними, мы видели, что происходило на площади перед Белым домом. Картина была настолько ужасающей, что стыла кровь в жилах. Вчера до полуночи мы сидели у костра. Среди защитников, кстати, немало было коммунистов, которыми вы интересовались, приехавших из других городов, даже из Сибири. Многие москвичи ушли спать домой, прихватив с собой приезжих, так как мест в палатках всем не хватало. Возник вопрос о численности протестующих на площади, и все сошлись на том, что на ночь нас осталось примерно 1500 человек, не считая тех, кто был за оградой. А там было тоже немало. Недалеко от нас разводили костры казаки в форме, почему-то безоружные, как и мы. Они первыми были безжалостно расстреляны БТРом почти до одного. Умирать буду, не забуду, как перед их расстрелом в упор, навстречу БТР выбежал что-то крича священник с высоко поднятой над головой иконой, пытаясь воспрепятствовать убийству, и был прошит крупнокалиберным снарядом насквозь. Сережа пытался узнать, как звали священника, но из свидетелей никто не знал. Не приведи господь видеть, как снаряд проходит сквозь человека, словно сквозь картон. - Иван Максимович надолго замолчал, закрыв глаза и крепко сжав тонкие бесцветные губы, напугав Графова схожестью с покойником, из-за чего тайком перекрестился и сплюнул через плечо. - Но даже час назад никто из защитников Верховного Совета не догадывался, что их ожидало. Мои ребята, опасаясь, как бы я не простыл, увели меня вовнутрь, где было теплее, но очень тесно. Незадолго перед нашим приходом раздавали талоны на питание на завтра, и распределявшая их женщина была не довольна таким большим наплывом людей, так как у нее не хватало больше тысячи талонов к имевшимся четырем тысячам четыреста. Об этом я вам говорю, чтобы вы представляли, сколько людей погибло только внутри Белого дома и вокруг него, без учета Останкино, где, я уже говорил, под шквальным беспорядочным огнём погибли тысячи горожан, а не официально объявленные сорок семь человек, плюс убитые при временном захвате мэрии, сражениях на Баррикадной площади, на Калининском мосту и в других районах Москвы. А сколько погибло во время протестных выступлений в других городах, о которых в СМИ ни слова? А он, я имею в виду алкаша Ельцина, повелел называть не больше ста сорока шести человек. Ну не скотина? Я сейчас. - Иван Максимович вдруг поднялся и вышел из кабинета.
   Вернулся он в сопровождении Оли опять с подносом. На этот раз на нем лежали бутерброды, стояли рюмки с бокалами и бутылка кока - колы. В руках профессор держал бутылку 'Столичной'.
   - Вам там у нас будет не очень весело, а мы без вас как-нибудь обойдемся, - сказала Оля. - Если все-таки соскучитесь, приходите.
   Графов знал дорогу, где полицейских никогда не было и не ограничивал себя в выпивке, тем более что рука сама так и тянулась к рюмке, однако хмель быстро улетучивалась от услышанного.
   Лежа под кустами, Иван Максимович и ребята с ужасом наблюдали, как бронемашины, прорвав баррикады, присоединились к автоматным очередям и повели прицельный огонь по нижним этажам и палаткам, откуда выбегали сонные люди: старые, молодые и школьники, несколько суворовцев, - попадая под ливень автоматных и крупнокалиберных пуль. Почти сразу люди падали, убитые, раненные и еще живые в надежде только на бога. Тех, кто шевелился на земле, прицельно расстреливали. Немногим удалось скрыться в подъезде. Оттуда выбежали три женщины в белых халатах, держа над головой белые платки. Но едва они нагнулись над ранеными, их тотчас уложили рядом пули из крупнокалиберных пулеметов.
  Вдруг они увидели вылетевшие на скорости из-за поворота две бронемашины с гвардейскими значками на броне: красной звездой и красным знаменем на белом фоне,- знакомыми с детства символами защитницы народа родной советской армии.
  - Наши! - обрадовался, приподнимаясь, Сергей.
  У Ивана Максимовича тоже мелькнула надежда, что в машинах сидели защитники Верховного Совета, приняв участь камикадзе. Но обе машины быстро похоронили их радость и надежду, начав сходу выпускать снаряды в сторону Белого дома. Два из них просвистели над лежавшими студентами и профессором, защищая от них настоящих врагов советской власти! Потом Иван Максимович узнал, что лишь сами бронемашины были армейскими, а сидели в них и стреляли нанятые за деньги подонки, настоящие бойцы отказались это делать.
  Таня, вскрикнув, заставила мужчин обернуться на улицу. Они увидели бежавших к брошенному омоновцами автобусу людей, чтобы спрятаться в нем от пуль. Сколько их там набилось, трудно сказать. К автобусу с трех сторон на большой скорости подъехали три БМП и расстреляли его. Выбегавшие из охваченного пламенем автобуса люди падали замертво, сраженные плотным огнем. Ни один из них не спасся. Каратели усердно приступили к выполнению приказа Ельцина не оставить в живых ни одного защитника Белого дома. Депеша об этом приказе была направлена в Верховный Совет перед началом штурма, но до его защитников не была доведена.
   - Ельцин прекрасно помнил, что в девяносто первом не был убит ни один человек, прятавшийся с ним в этом же здании, - сказал, потянувшись к рюмке, Иван Максимович. - Нелюдь, одним словом.
   Графов пояснил:
   - Так он же трехпалый. В волчьей стае трехпалых волков считают изгоями и их либо загрызают, либо изгоняют.
   - А в России они правят.
  
  Они лежали до тех пор, пока от пролетавших пуль их не засыпало листьями и ветками, отчего Саша не то всерьез, не то шутя предложил остаться и ждать, когда их полностью скроет, что должно их спасти. Сережа не улыбнулся и, проговорив: 'Лежите, я разведаю', - побежал вдоль кустов к отдельно стоявшему двухэтажному зданию и скрылся за ним.
  Выглянув, он поманил их к себе рукой, и они, пригнувшись, гуськом друг за другом, побежали к нему. Их заметили, но пули их пощадили, лишь одна оставила дырку в Таниной сумочке.
   С другой стороны здания оказался набитый людьми вход в подвал - убежище, и они все прибывали, кому удалось спастись от смерти. Но таких было меньшинство, вся площадь перед входом была усеяна трупами. Иван Максимович видел, как от выстрелов в спину люди отлетали вперед, оставаясь лежать на месте, или ползли ко входу. Добравшиеся раненые сжимали зубы, чтобы не стонать. Девочка лет четырнадцати в белом пушистом берете, не добежав до входа, упала в двух метрах от него без снесенной черепной коробки. Вид ее вздрагивавших несколько секунд рук и ног, на одной из которых удержалась белая туфелька на невысоком каблуке, ярко красного месива на остатке головы и отлетавшего в сторону берета с развивавшимися русыми кудрями настолько подействовал на глубоко гражданского профессора, что все остальное он воспринимал отрывочно и запомнил, как в страшном сне.
   Из подвала их плотной толпой, как в часы пик в метро, повели по подземному переходу в здание, где разводили по подъездам. В один из них вошли и они. В холле первого этажа на полу лежали раненые, уже перевязанные и ожидавшие своей очереди, некоторые были накрыты с головой, что наводило на нехорошие мысли тем более, что в стороне у гардероба были сложены валетом трупы, их было не меньше полусотни.
   Из холла им велели подняться по лестнице наверх, где казаки разводили их по этажам. Коридоры по пятый этаж были запружены людьми, при желании можно было втиснуться и остаться, но все опасались захвата омоновцами в первую очередь нижних этажей, а также почему-то были уверены, что наверху надежнее укрыться от пуль и снарядов. Повел и их наверх вездесущий Сережа. Не дойдя до пятого этажа, Иван Максимович остановился, опершись о перила лестницы, чтобы перевести дух. Но сделать это он не успел, так как едва не упал от заходившего под ним пола и из-за воздушной волны вслед за оглушительным громом наверху, Перила, за которые он ухватился, ходили как в припадке. Не успел он придти в себя, как последовали три новых таких же мощных взрыва, два чуть поглуше, исходившие этажом выше. Страх за ребят потащил его наверх. В коридоре он увидел поднимавшихся с пола и метавшихся между трупами испуганных людей. Он хотел спросить, что случилось, но вместо этого зачем-то дернул за ручку ближайший двери. С трудом приоткрыв ее, он заглянул и в ужасе отшатнулся: открыть дверь мешали обезображенные трупы, некоторые из которых были без головы, без ног и рук, разбросанных, где попало. Весь кабинет был залит кровью, стекавшие на окровавленных стенах мозги походили на студень. Слышались слабые стоны. В оконной и боковой стенах зияли огромные проемы. Уже потом профессор узнал, что при обстреле Белого дома ельцинские фашисты применяли объемные снаряды, чтобы уничтожить как можно больше людей.
   Отбросив страшную мысль, что его ребята находились в этом кабинете, он еще раз оглядел коридор и, не увидев их, на деревянных ногах добрался до лестницы и кое-как поднялся на следующий этаж, где к неописуемой радости встретил спускавшихся к нему бледных Сашу и Таню. От них он узнал, что их этаж также был обстрелян и завален разорванными трупами. Он с трудом заставил себя заглянуть в коридор, где одна единственная совсем молоденькая санитарка в окровавленном халате среди трупов перевязывала грудь пожилому мужчине.
   Внизу опять послышались взрывы, и они стали подниматься выше, теперь уже менее уверенные, что там безопаснее, но гонимые надеждой увидеть живым Сережу, поэтому заглядывали в каждый коридор. Лучше бы они это не делали.
   - Я, как сейчас, слышу Танин крик. Саша метнулся к ней, увел опять к лестнице, а я шагнул в коридор и чуть не наступил на молодую женщину, протягивавшую ко мне руки. Нагнувшись, чтобы поднять ее, я помертвел, увидев белые кости чуть ниже колен. Обрубок ноги в лакированном ботинке, лежал рядом. Мне показалось, что она об этом не знала, думая, что подвернула ноги. Чем я мог ей помочь? Она все поняла по моему лицу и, опустив руки, закатила глаза. Я не помню, как отошел от нее, стал искать глазами медсестру, увидел ее лежавшей среди трупов и вернулся к ребятам. Таня плакала в объятиях Саши, вздрагивая всем телом. Еще не отойдя от расстрелянной крупнокалиберной пулей девочки у входа в убежище, я совсем впал в транс. Не помню, где мы воссоединились с живым Сережей. Он сказал, что на каком-то верхнем этаже намечено какое-то важное совещание, и что стрелять туда точно не будут, и мы отправились искать этот спасительный этаж и на каждом видели убитых и искалеченных. Исключение составил шестнадцатый этаж, где все время убегавший вперед Сережа обнаружил человека с надписью на куртке 'Журналист', координировавшего огонь по зданию с наибольшим скоплением людей. Не очень ладивший с физкультурой, но будучи довольно крупным, Сережа сумел сбить наводчика с ног и удерживал на полу до нашего подхода. 'Журналист', увидев возле себя обычных смертных, стал предлагать нам сделку: отпустить его, и он без проблем выведет нас с территории Белого дома. Сережа стукнул его лицом о пол и пошел за казаками. Те связали и увели провокатора. А надо бы было сразу поставить к стенке. Только ни у казаков, ни у нас не было оружия.
   Добравшись до конференц-зала, набитого людьми, ожидавшими совещания, профессор и ребята отыскали место и около часа просидели там, приходя в себя от увиденного. Наверное, в таком же состоянии были и остальные. Люди в основном молчали, прислушиваясь к взрывам, а если и разговаривали, то полушепотом, отчего в зале стояла непривычная для такого количества людей тишина. На их лицах была отрешенность, возможно, какая бывает у ожидавших свою очередь на эшафот: не было ни плача, ни жалоб - одно смирение с данной участью, хотя у сидевших в зале была хоть какая-то возможность уйти. Но никто не уходил, продолжая сидеть, прислушиваясь к обстрелу здания.
   Не дожидаясь начала совещания, ребята и Иван Максимович, не сговариваясь, покинули зал и поднялись этажом выше, чтобы посмотреть в окно, что творится на улице, и угодила под обстрел танками с Калининского моста. Их спас либо Господь Бог, либо чудо. Едва они открыли окно в одном из кабинетов, как увидели влетавший с оглушительным свистом в здание недалеко от них на этом же этаже снаряд. Выскочив в коридор, они попали в вихрь разлетавшихся канцелярских бумаг и не сразу сообразили, что снаряд прошил насквозь здание.
   На самом верхнем этаже они попали в ловушку огня и дыма, в которой задыхавшиеся люди рвали на себе одежду и извивались в судорогах на полу. Сережа донес Ивана Матвеевича до лестничного пролета, где огня и дыма было чуть меньше, там они обмотали лица, чем смогли, и спустились до этажа, где можно было хоть как-то дышать, но дорогу им преградил непроходимый завал из обрушенной стены на лестнице. Впервые среди людей образовавшейся перед завалом толпы возникла паника. Некоторые теряли сознание, немало было раненых. Миниатюрный паренек, неумело перекрестившись, полез в нишу завала и намертво застрял в плечах. Его с трудом вытащила обратно. Он не напрасно перекрестился: через минуту от мощного взрыва внизу часть стены поползла, закрыв его нишу, и рухнула вниз, освободив людям узкий проход на лестнице.
   Они не знали, что спустились на этаж, где должно было состояться злополучное совещание. А может, это был заранее запланированная провокация, участником которого был пойманный Сережей лазутчик. Как бы то ни было, снаряд огромной объемной взрывной мощностью точно угодил а центр зала, превратив сидевших в нем несколько сотен людей в кровавое месиво, что и было целью приказа Ельцина: уничтожить защитников советской власти как можно больше и так умело, чтобы трупов было не больше ста сорока шести. Нет трупа, не было и убийства. Ельцинисты, а точнее ельциноиды восприняли приказ в буквальном смысле, ставя взрыватели на такой режим, чтобы снаряды взрывались внутри помещений, превращая людей в мясной компост. Из находившихся в зале живыми остались лишь несколько человек со свисавшими на одежде кусками мяса, чуть больше залитых кровью раненых и несколько десятков более или менее опознаваемых трупов, но в целом приказ главнокомандующего был выполнен.
   - Да только на этом этаже, по моим подсчетам, было убито не меньше полутысячи человек, и на каждом этаже они лежали горками. А он, алкащ, сучья тварь... - Иван Максимович еще грубее выругался, нисколько не удивив этим Графова.
   Тане, вспомнившей людей, с которыми она сидела недавно рядом, стало плохо. Она уткнулась в плечо Саши и беззвучно заплакала. Не лучше чувствовал себя и профессор, бережно поддерживаемый Сашей.
   Только теперь им захотелось уйти из этого ада, так как ни о какой защите Верховного Совета не могло быть и речи, и если не сейчас, то через час или два их ожидала лишь смерть, потому что спасения не было ни наверху, ни внизу, и все же ноги сами так и напрашивались вниз. Но продолжили они спускаться вниз не раньше, чем через час. Взрыв в зале был такой силы, что порушены были перекрытия с соседними кабинетами, также заполненными людьми, среди которых тоже оказалось много раненых, и спускавшиеся с верхних этажей, в том числе ребята с профессором, стали выносить раненых в коридор и отдельно складывать трупы, а окончившая курсы медсестер Таня стала помогать двум медсестрам перевязывать раны.
  
   Тут Иван Максимович прервал свой жуткий рассказ и уставился в одну точку на столе, его худое бледное лицо стало совсем белым, по гладко выбритой щеке дважды пробежал нервный тик. Графов, представлявший зримо каждое услышанное слово, увидел перед глазами месиво из сотен тел, и его рука потянулась к рюмке. Выпив в одиночку, он расхотел слушать дальше, так как уже узнал то, что хотел: не весь народ оказался послушным одурманенным стадом, и когда - никогда обязательно осознает свою сволочность в те октябрьские дни и раскается в этом.
   Он обрадовался звонку телефона. Мужской голос из Мельбурна интересовался поставкой из России красной ртути. Графов что-то слышал о ней и попросил прислать официальный запрос. Положив трубку, он вспомнил, что все разговоры о красной ртути были блефом, а выдаваемая за нее ртуть мошеннически подкрашивалась.
   Видя, что профессор продолжал сидеть неподвижно с лицом, вызывавшим беспокойство, Графов, чтобы вывести его из этого состояния, осторожно и с искусственной насмешкой над собой спросил:
   - Иван Максимович, только что просили продать красную ртуть? Я, представляете, на полном серьезе, велел прислать официальный запрос. Вы что-нибудь о ней знаете?
   Профессор перевел на него отсутствующий взгляд и спросил безжизненным голосом:
   - Вы что-то спросили?
  Графов повторил с той же насмешкой над собой, но на Ивана Максимовича она не подействовала, он лишь пожал худыми плечами.
  - Не имею представления. Я от техники далек. - И вдруг предложил. - Выпить не желаете?
  Графов, кого жена называла законченным алкоголиком, с удовольствием поддержал предложение выпить. Профессор, откусив от бутерброда, проговорил, приподняв плечи:
  - Мне шестьдесят один год, и я, не поверите, ни разу в жизни ни с кем не дрался, даже не имел представления о боли от избиения. Меня всегда поражали боксеры, воспринимавшие удары, как щелчки. Неужели им не больно, удивлялся я. Там я получил ответ на эти свои вопросы, испытав сполна чувства избиваемого. Не знаю, что помогает боксерам переносить стойко удары, возможно, постепенная адаптация к ним, а мне перенести боль помогла засевшая в сердце рана от увиденных смертей и вина перед убитыми: они, молодые, мертвые, а я, старик, живой и еще жалуюсь на что-то. От этого смерть не страшила, к тому же избавляла от страданий. Но смерть не наступала. Один старый врач мне сказал, что мне отбили все внутренности, не привыкшие к этому, так как были слишком нежными. А как меня лечить, он и другие врачи не знают, но деньги берут со знанием дела. Я всегда был без лишнего веса, а после четвертого октября потерял десять килограмм и продолжаю худеть. Главное, не хочу есть. Зато пить стал не без удовольствия, - улыбнулся Иван Максимович и вновь наполнил обе рюмки. Выпив, он глянул на часы. - В моем распоряжении не больше часа. Я ведь вам так и не рассказал, как погибли мои студенты. Об том я даже жене не все раскрыл, но вам расскажу, облегчу душу, чтобы хоть кто-то знал. Об этом вы нигде не прочитаете и не услышите.
  
   Он смутно помнил, как и когда они покинули тот страшный этаж. На четвертом этаже они надолго застряли, остановленные рассказами о зверствах ворвавшихся в подвал и в фойе омоновцев. Весь в крови мальчик лет четырнадцати, при бежавший снизу, сквозь рыдания рассказал, что омоновцы взрывают двери кабинетов гранатами и расстреливают закрывшихся в них людей. Ему в лицо попали щепки, а в друга - осколок гранаты или пуля. Перед смертью он попросил не говорить маме, что его убили. Мальчик убежал, когда выстрелы удалились.
   Около двух часов к ним пришел человек в гражданском и предложил желающим выйти из здания, сказав, что многие уже ушли. Таня, упавшая в обморок во время перевязки оторванной руки девочки-подростка, с тех пор была совсем никакая. На переживавшего за нее Сашу было больно смотреть. Не отходивший от совсем плохого профессора Сережа сказал решительно:
   - Вы тогда уходите, а я останусь. В случае чего не поминайте лихом.
   Саша виновато посмотрел на Таню:
  - Дойдешь без меня?
  Она еще крепче вцепилась в его руку.
  - Я останусь с тобой.
  Все решил Иван Максимович. Что он сказал, он точно не помнит, но убедил Сашу, а главное Сережу, если уж выходить, то вместе, так как неизвестно, что там их ждет.
  К несчастью, он оказался прав.
  С ними изъявили желание уйти еще человек ддвадцать, остальные остались. Но не все из пожелавших уйти смогли это сделать, так как на четвертый этаж угодил танковый снаряд. Профессора и ребят спасло то, что они уже спускались по лестнице и их лишь взрывной волной отбросило вниз, слегка контузив. Продолжая спускаться вниз, преодолевая завалы, они слышали выстрелы и крики защитников, расстреливаемых и избиваемых захватившими первые три этажа омоновцами. На втором этаже жгли костры, бросая в огонь документы, а из кабинетов выносили трупы, возвышая ими уже имевшиеся три горы.
   На первом этаже их воссоединили с группой из человек тридцати, среди которых были легко раненые, и под конвоем повели вдоль набережной. По дороге омоновцы избили прикладами молодого депутата и двоих раненых в камуфляжной форме, затем расстреляли, оттащив трупы за ноги к ограде. Повернув остальных на улицу Николаева, разделили их на две группы, разлучив с Сережей. Он запротестовал, за что его, повалив на землю, стали зверски избивать, а профессора и Сашу с Таней в составе первой группы завели во двор дома, заваленный трупами. Там мужчинам приказали раздеться для проверки у них оружия и следов от него на теле, а женщин, в том числе Таню насильно повели в подъезд. Вместе с несколькими мужчинами Иван Максимович и Саша побежали вслед за женщинами, выражая возмущение. Иван Максимович, стал говорить, что он отец Тани, а Саша ухватил ее за руку и попытался увести в сторону. Омоновец, не раздумывая, приставил к его груди автомат и выстрелил, после чего выпустил очередь над головами протестующих мужчин. Увидев, что они не убежали, а продолжали требовать отпустить женщин, омоновцы стали их избивать дубинками, а в основном прикладами и затем лежавших ногами. Неопытный Иван Максимович упал на спину, и удары пришлись в основном по груди, животу и бокам, досталось и пояснице. Больнее всего были удары по груди, и последнее, что сохранилось в его памяти, была щербатая улыбка усатого омоновца и подкованный каблук опускаемый с силой ему на грудь.
  Очнулся он в темноте от удара по голове. Сверху на нем кто-то лежал, и слышались невнятные отдаленные мужские голоса. Освободив руку, он нащупал на себе тело голого человека. Под ним и с обеих сторон лежали валетом голые по пояс люди. А голова упиралась в вздрагивавшую стену, о которую он ударился затылком. По гулу и тряске он понял, что едет на машине, - его память, которой он всегда гордился, четко сработала, - среди мертвых защитников Дома Советов. Всегда боявшийся покойников, сейчас он совсем не испытал страха, зная что среди них мог быть убитый Саша. Ему захотелось узнать, нет ли его здесь, и он судорожно ощупал тела и лица покойников рядом. Убедившись, что они не походили на Сашины, он сдвинув с себя верхнее тело и, преодолевая пронзительную боль во всем теле, приподнялся, упершись головой в верх брезентового покрытия кузова. Повернув голову в сторону разговаривавших, он прислушался, но ничего не разобрав, стал ощупывать лица других трупов, продвигаясь по - пластунски по телам в противоположную от голосов сторону. Добравшись до края и не отыскав Сашу, он прикинул, что в кузове не меньше полусотни тел, и резонно отбросил мысль продолжать поиски, для чего ему потребовалось бы переложить все трупы. Только сейчас он заметил, что сам одет. Все верно: его отключили одетым и посчитали убитым, как Сашу. Но Саша был тоже одет, чуть не воскликнул он и, развернувшись, вновь стал лихорадочно просовывать руку между трупами, но все они, кого он касался были голыми по пояс. Лишь на одном оказался пиджак с галстуком и был он с бородой и лысый, не то, что всего гладко выбритый и аккуратно причесанный Саша.
  Не добравшись до кабины, Иван Максимович понял тщетность своих усилий. Даже, если Саша здесь, что он с ним сделает? Сбросит на дорогу? А дальше что? Не найдя ответа, он заставил себя вернуться к концу кузова, где уперся в туго натянутый брезент. У края борта, держась за стойку, он спустил ноги, отыскивая борт кузова, и уперся в бочку. Нащупав борт, он протиснулся до пола и унюхал запах бензина. Страшная догадка пронзила его тем более, что бочка была полная. Ему потребовалось время, чтобы взять себя в руки. По тому, как машину подбрасывало, он сообразил, что она едет либо в поле, либо, скорее всего, в лесу, где легче скрыть следы преступления. У него мелькнула мысль доехать до конца и донести ... вот только кому? Милиции - тому же преступному ОМОНу? Усмехнувшись, он выругался, с трудом отстегнул три защипки, высунул голову и, дождавшись очередного замедления машины перед рытвиной, кое-как перелез через борт и довольно удачно спрыгнул на землю, обернувшись на номер. Конечно, он был замазан. Опять выругавшись, он огляделся. Насчет леса он оказался прав: вокруг была сплошная темень, и не было смысла убегать с дороги, его единственной спасительнице. Но, если бы машина тут же свернула в лес, он бы пошпионил за ней, но она совсем скоро скрылась из вида, и он пошел в противоположную сторону в надежде выйти к шоссе. Оно оказалось очень близко. Его подобрала фура, ехавшая из Белоруссии. Молодые водители даже не поинтересовались, как он оказался в лесу в десять вечера один вдали от города, а он забросал их вопросами о их жизни без России. Он им так понравился, что они сделали крюк, чтобы высадить его у станции метро, и дали денег на билет: как оказалось, кошелек и документы его исчезли.
  - Вы знаете, Федор Павлович, я сам был поражен тем, что сумел убежать. Лишь гложет меня вина за то, что не отыскал там Сашу.
  - Он мог там не быть, - возразил Графов. - Даже если бы вы обнаружили там его труп, все попытки вызволить его оттуда непременно закончились бы вашей смертью. За это они бы вас обязательно добили. А с Таней и Сережей что?
  Иван Максимович как-то странно посмотрел на Графова.
  - Вы угадали. Сережу ведь именно за это после добили. Да, о Тане. О ней так ничего и не известно. Соседи того дома рассказали Сереже, что всех молодых женщин омоновцы скопом насиловали в одной из квартир на втором этаже, выломав в нее дверь. Но утром там уже никого не было, лишь много женской одежды и крови на полу и на кроватях. Хозяин, молодой парень, тоже бесследно исчез. Соседи говорят, что был он крутой, мог и оказать сопротивление омоновцам. А Таня...- Иван Максимович оскалил зубы и потер лоб. Лицо его исказилось от невыносимой боли, и он беззвучно заплакал.
  Графов, тоже почувствовав на глазах слезы, вылил в обе рюмки остаток водки. Выпив, профессор долго шмыгал носом и вдруг, уставившись на Графова, спросил совсем неожиданное:
  - Вы в свою жену влюбились с первого взгляда, не так ли?
  - Наверное, если увидев ее, сказал другу, что на ней бы я женился. До этого я ни о ком так не только не говорил, но даже так не думал. От нее исходили какие-то лучи.
  - Вот такой же лучистой была и Таня. От нее невозможно было оторвать взгляд даже мне во время лекции. Я не раз слышал, что фигурой она была вылитая Людмила Гурченко в 'Карнавальной ночи', а лицом, по общему мнению, была намного красивее. На курсе не было студента, который не был бы в нее влюблен. Что студенты? Охоту на нее объявили новые русские на 'Мерседесах', а она предпочла Сашу, не выделявшегося ни завидным положением и ни яркой внешностью: отца у него не было, мать работала машинисткой, был он среднего роста, темноволосый, худощавый, бледнолицый, нос с легкой горбинкой, вроде бы ничего особенного, если бы не большие темные завораживающие глаза, неизменно привлекавшие к себе внимание, и его редкий ум, ставивший даже нас, профессоров, в тупик начитанностью и знаниями трудов марксизма-ленинизма. Когда он отвечал на зачетах и экзаменах, студенты забывали про свои билеты, а преподаватели не знали, чем возразить доводам, идущим вразрез установкам сверху. Вот только родился он не в то время, а когда эти учения были напрочь забыты и преданы анафеме. А Саша решил посвятить себя возврату и воплощению их вновь в России. Не могу сказать, что именно привлекло в нем Таню, но она была явно влюблена в него и следовала за ним, как тень. А влюбленный в нее и Сашин друг Сережа, нисколько не уступавший ему по уму и преданности идеям социализма, был как бы тенью их обоих. Чудом оставшись в живых, он мог бы спокойно жить, но продолжил бороться с этим режимом расследованием кровавых преступлений в те октябрьские дни и поиску тел или мест захоронений Саши и Тани, за что и был убит. Мы с ним прочесали несколько гектаров леса, откуда я убежал, но так и не обнаружили следов сожжения трупов защитников Белого дома. В институте Сережа больше не появлялся. Мне он позвонил сразу, как только добрался до дома. Надя договаривалась со знакомым хирургом осмотреть меня, я лежал пластом, не в силах пошевелиться, но, услышав Сережин голос, вскочил от радости. Приехать ко мне он не мог, так как тоже приходил в себя, и мы лишь кратко поделились происшедшим с нами. По тому, как он настойчиво расспрашивал про тот дом и номер подъезда, куда увели Таню, я понял, что он намерен побывать там, и попросил его не делать это сегодня, так как его могут схватить. Но он сходил в тот же вечер и оттуда зашел ко мне. Его мать в молодости работала медсестрой и сделала все, чтобы следы его избиения не бросались в глаза. Меня только что привезли из поликлиники с тревожными диагнозами плюс услышанное от Сережи, от всего этого я не смог пойти на следующий день в институт. А Сережа уже на следующий день приступил к поискам Тани в московских и областных моргах и кладбищах, ведя записи воспоминаний очевидцев тех преступлений, посетил города, где также были проте стные выступления и жертвы. Он собрал материала на целую книгу и умно сделал, все отдав мне на хранение, так как знал, что находится в поле зрения ищеек Ельцина. По его данным в те дни было убито, сожжено и бесследно исчезло в Москве и в других городах России и республик не менее десяти тысяч вместо ста сорока шести человек, указанных алкашом.
  - Как Сережу убили?
  - Двенадцатого февраля того года застрелили и подложили грудью под колесо грузовика в темном переулке. О том, что он был предварительно расстрелян, через два месяца после похорон мне сообщили анонимно по телефону из автомата, подтвердив для надежности воткнутой в почтовый ящик машинописной запиской с просьбой ее уничтожить. Видно, кого-то совесть замучила.
  - На работе у вас были неприятности?
  - Там я наврал, что подвергся насильственному ограблению по дороге в институт, представив медицинскую справку о переломах, и хотя руководство догадывалось, где и какими бандитами было совершено насилие, последствий мне удалось избежать. Но намеченное повышение было отложено, а после основательной реорганизации факультета и исключения изучения экономики социализма, я фактически был лишен преподавательской деятельностью.
   - Какова дальнейшая судьба Сережиных записок? Вы дали им ход?
  Иван Максимович бросил на Графова быстрый взгляд и усмехнулся.
   - Даже сейчас, спустя почти год после тех преступлений, действует жесткое табу на их гласное упоминание. Родные бесследно исчезнувших в те дни боялись подавать в розыск из-за страха тоже исчезнуть или потерять оставшихся детей, а также из-за неприятностей по работе и скрывают потери близких. Тем, кому терять уже нечего, и были настойчивы, в милиции нагло заявляли: 'Это ваши проблемы, ищите сами'. А с Сережей вообще отказывались разговаривать, требуя доказательств родства с Сашей и Таней, и брали его на заметку, что, в конечном счете, привело к слежке и убийству. О таких случаях он уже знал, но это его не остановило.
  Единственное, что я мог сделать на сегодняшний день, это привести Сережины записи в читабельный вид, разбив по главам и придумав им названия. А все записки я озаглавил 'Эту кровь им не смыть'. - Иван Максимович протянул Графову листок бумаги. - Здесь мои координаты в Москве. Как только вернетесь туда, свяжитесь со мной, и я передам вам копию Сережиных расследований. А сейчас я вынужден с вами попрощаться. Было очень приятно с вами познакомиться. Держитесь. Таких, как вы, осталось в России, к сожалению, немного, но уверен, что с каждым годом их будет больше и больше.
  Пожимая друг другу руки, они не догадывались, что встретиться им больше не суждено.
  
   Глава девятая
  Козлов привез из аэропорта свою замену. Он отвез его в гостиницу с кухней, которую подобрал Графов, и тут же скрылся в кабинете Федотова.
  - Ваше впечатление? - поинтересовался торгсоветник.
  - Абсолютный ноль. Как пробка. Бухгалтерию не знает.
  Больше всех не терпелось увидеть нового хозяйке. Он привлек ее уже тем, что был моложе мужа на пять лет и, к тому же, вдовцом, а значит, на женщин голодный. Пять лет - не пять минут, заранее радовалась она. Но он ей сразу не понравился: выглядит старше своих лет и очень уж какой-то неухоженный и щелкает зубами. Нет, уж лучше вибратор, вздохнула она.
  Вид у Утробина и впрямь был не привлекательный, не такой, как у Козлова из-за одежды бомжа и лишаев, без которых в смокинге с бабочкой плюс складная фигура, он был бы хоть куда, а Утробин походил на огромный подделанный под фигуру мешок с навозом. Мешку соответствовало и необтесанное лицо с маленькими просящими милостыню глазами. Короче, был каким-то пришибленным.
  Оле его сразу стало жалко, когда она узнала, что у него умерла недавно жена, и в Москве остался двадцатилетний сын.
   - Давай съездим к нему, - сказала она мужу в первый же вечер, - может, ему что купить нужно. Вспомни, как нам было тошно одним. Нас хоть двое, а он один одинешенек.
  Но одиноким Утробин себя не чувствовал. Встретил он их, как Графову показалось, без особой радости и ехать в магазин отказался, сказав, что привезенной еды у него надолго хватит, однако на стол выставил лишь полбуханки черного хлеба, кусочек сала и початую бутылку 'Столичной'. Услышав, что Графов за рулем, а Ольга Павловна водку не пьет, он явно обрадовался и сам пить не стал. Однако когда гости попробовали и похвалили сало, он выпил немного водки и охотно стал отвечать на вопросы о жизни в Москве. Картину он нарисовал такую же жалкую, как он сам: бешенные цены, на каждом шагу нищие, проститутки и старухи, продающие свое барахло, вечером на улицу лучше не ходить, от цен на коммуналку глаза на лоб лезут, а зарплата и пенсии - кот наплакал.
  Поразил их его рассказ об умершей жене и сыне. Описывая недостатки жены (была плохой хозяйкой, не умела готовить и экономить), он просто убил Олю, заключив, что не знает, что лучше ему: с ней или без нее. Сына он тоже охарактеризовал балбесом и лентяем.
  - Как же он один там будет жить? - не понимала Оля. - Может, лучше его сюда привезти?
  - Мне он здесь не нужен. Пусть там покрутится. Жизнь его заставит поумнеть.
  Они поняли, что не такой он пришибленный, что он совсем скоро доказал.
  
  Цеплявшийся за каждый день Козлов все же улетел. Расставался с ним Графов без сожаления, хотя они дружили семьями, главным образом с Любовью Петровной. Он был страшный человек, хитрый, коварный, любил махинации, не даром так нравился хозяевам. Свою хитрость он проявил напоследок и с Графовым. Сидевшие все время на чемоданах по весу в пределах авиабилетов, чтобы можно было вылететь в любой момент. Но у них постепенно накапливался избыток веса. Компанейской Ольге удалось передать с Петровыми и Сережей по коробке, надеялась она отправить несколько коробок и с Козловым, отправлявшим два контейнера багажа морем. Но тот упорно отмалчивался. И вдруг предложил сам. Оля приписала это в заслугу Любови Петровне, а Графов подумал, что Козлову нужен будет помощник при отправке груза, и старательно помогал ему. В общей сложности у Козлова оказалось более ста тридцати коробок плюс два холодильника, несколько бочек меда, подсолнечного масла, несколько велосипедов и много чего другого , и три Графовых не больших коробки проблемы не составляли.
  Но и после отправки груза морем при вылете самолетом у Козлова оказался большой перевес багажа. Он попросил Графова пройти с ним к стойке и сказать что они уезжают в Россию насовсем, и у них нет денег для оплаты лишнего веса. Однако того туда не пустили, и переводчиком были дочь и Гришка. Женщина оказалась настойчивой и требовала оплаты. Дети твердили одно и то же. Через час женщина сдалась, снизив плату с шестисот до двухсот долларов. Козлов подошел к Графову и спросил, есть ли у него столько денег. У того было лишь пятьдесят. Тут стоявший рядом директор морской транспортной фирмы, достал кредитную карточку и сказал беспечно:
   - В чем вопрос? Я заплачу. Кто мне вернет?
   - Федотов. У меня с ним договоренность, - сказал Козлов.
  Директор заплатил. Деньги он обратно не получил. Графов был рад, что у него не оказалось нужной суммы. И все же за отправку своих коробок он заплатил намного больше. Позже выяснилось, что, будучи в Канберре зять Сергей пообещал Козлову достать для него в Москве грузовик с краном для доставки двух контейнеров из таможни. Зная, что в них несколько коробок Графова, зять заплатил за грузовик двести американских долларов. Эти деньги Козлов не только не вернул, но еще потребовал сто долларов в придачу и отдал Андрею коробки лишь после получения еще и этих денег три месяца спустя. Таким образом, три коробки, в основном детских игрушек и тряпок из копейки, обошлись Графовым раз в сто дороже их стоимости. Но в аэропорту Графов об этом не знал и трогательно прощался с Любовью Петровной.
  - Пиши, - просил он. - Обязательно пиши. Оленька очень будет ждать твоих писем.
  - Обязательно буду писать, - обещала она.
  
  Прихватив с собой компроматный материал на Гафова, торгсоветник уехал в отпуск с семьей вслед за Козловым. В торгдоме наступил медовый месяц. На работу приходили и уходили с улыбкой. По коридору не носилась с выпученными глазами хозяйка. Графо не ожидал каждую минуту, какую новую подлянку преподнесет ему Федотов. Часто обедали и ужинали вместе, чему особенно рад был Утробин. А главное, хорошо и легко работалось. К тому же в Канберру приехала делегация металлургов из России, и Ширинский, оставшийся за торгсоветника, попросил Графова заняться ею. Тому эта работа была хорошо знакома, и он с головой окунулся в нее. Он участвовал в заседаниях, переговорах, показывал членам делегации Канберру и был счастлив. А накануне отъезда делегации для ее членов был устроен прием в торгдоме. Было много шуток, анекдотов, члены делегации осталис ь очень довольны, но еще больше сами хозяева.
  На следующий день делегация вылетела в Новую Зеландию, а начальник управления Минвнешторга Матвеев попросил Графова отвезти его в Сидней, откуда он собирался вернуться на следующий день в Москву. Графов отвез его, взяв с собой жену. Вечером они гуляли по городу, а утром перед вылетом съездили на океан. Временами накрапывал дождь, но в целом было солнечно, и Матвеев много фотографировал. К часу дня Графов отвез его в аэропорт и к вечеру они вернулись домой.
  А в это время в Канберре произошло ЧП. Приехавший в воскресенье рано утром на копейку подслеповатый Утробин увидел там Графова и с большим удовольствием сообщил об этом в бане Ширинскому и Трошкину. Обрадованный Трошкин кричал, потирая мыльные руки:
  - Все, блин, доездился Граф на копейку! Теперь уже не вывернется! Гнать его к ебаной матери!
  - Чушь собачья, - возразил Ширинский. - Как он мог оказаться в шесть утра здесь, если ему в час надо было быть в аэропорту. Это технически невозможно.
  - Все, блин, возможно, - уверял Трошкин. - В два ночи он выехал из Сиднея, в половине шестого прибыл на копейку, в восемь поехал обратно и в двенадцать был в гостинице. Все сходится, блин, как по нотам.
  - Ты думаешь, что ты говоришь? Он же старик. Он физически не выдержит.
  - Захочет поехать на копейку, выдержит. Увидел, блин, Витьку, испугался и ускакал, как ужаленный. Все, блин, каюк ему, - радовался Трошкин.
  - Если это так, тут его действительно ничего не спасет, - сказал Ширинский.
  Зная, что эта история, раздутая до слона, все равно дойдет до Федотова, Ширинский тут же позвонил в консульство и поинтересовался, нормально ли Графов проводил Матвеева. Ему ответили, что вечером они вернулись с прогулки, утром ездили на океан и уехали из гостиницы после двенадцати. А как проводил, нормально или нет, они не знают, потому что Графов в консульство больше не возвращался.
   В понедельник утром ничего не подозревавшему Графову Ширинский ничего не сказал, не захотел расстраивать. Чтобы быть окончательно готовым к разговору с Федотовым, он через день позвонил на работу Матвееву и поинтересовался, как его проводили и как он долетел. Тот сказал, что долетел нормально, и попросил передать Графову благодарность за прием и за то, что тот показал ему Сидней и океан.
  Скрыть от Графова этот случай не удалось. Уже через день Татьяна рассказала Ольге Павловне, а та - мужу. К ее удивлению, он лишь засмеялся и совсем не придал значение услышанному.
  - Как мы и подумали, не такой уж он жалкий и беспомощный этот Утробин, - сказала Оля. - Помяни мое слово, он будет похлеще Козлова. Как говорила Любовь Петровна, сюда простых не засылают.
  - Козлов был уникум. В чем-то я даже его побаивался. А этого за что бояться? Одним словом - убогий.
  - Убогий до этого не додумался бы. Все сделано хитро. Ему надо как-то выпялиться перед Федотовым. Если бы он увидел Ширинского, он бы промолчал, потому что знает, что тот мог дать сдачи или пожаловаться Федотову. А против тебя можно - ты в загоне.
  Медовый месяц был испорчен, и Утробина больше на обед не приглашали. Да и женщины давно на него обижались за то, что из него невозможно было выбить деньги на еду в общем котле, хотя ел он, как лошадь, больше всех, лишь зубы стучали. После, когда у Графова наладились с ним более или менее отношения, он спросил, чем была вызвана такая ретивость. Утробин, как ни в чем ни бывало, ответил, что вся эта история была нужна одному Ширинскому, который, мол, раздул ее своими звонками, ловя Графова, а он тут ни причем, просто спутал Графова с другим человеком. А о том, чтобы извиниться, у него даже мысли не возникло.
  Вернулся Федотов из отпуска настроенным крайне дружелюбно. Он долго тряс руку Графову и улыбался во весь рот
  - Тебе не показалось, что он хотел тебя обнять? - усмехнулась Оля.
   - Показалось, только я бы увильнул, так как его объятия опаснее ругани. У таких, как он они бывают только змеиными.
  Федотову не удалось получить согласия кадров на замену Графова. Максимум, что ему обещали, вернуться к этому вопросу после того, как тому исполнится шестьдесят. Совсем недолго осталось, радовался он, пожимая руку Графова.
  Утробин в первый же день рассказал Федотову историю с Графовым на копейке и настаивал, что не мог ошибиться. Торгсоветник вначале очень обрадовался, но, выслушав Ширинского, решил это дело закрыть, чтобы не показаться смешным. Но в этом положении он оказался уже на следующий день, когда сказал Ширинскому:
   - Мне донесли, что твоя жена каждый день гуляет с Графовой.
  Ширинский, словно ожидал этих слов, и ответил:
  - Но она же гуляет с Графовой, а не с Графовым.
  Федотов внимательно посмотрел на Ширинского и ничего не сказал. Он уже давно ему не нравился из-за своего языка. Как-то еще во время его первой командировки Федотов хорошо выпив, похвастался, как это водится в мужской компании, своей победой над Любовью Петровной в Москве и, видя реакцию Ширинского, пообещал ему не трогать Татьяну. Тот, нисколько не задумываясь, словно перед ним сидел не торгсоветник и бывший вице-премьер, а простой инженер, сказал с угрозой:
  - Только попробуйте, пришибу сразу.
  Федотов хорошо помнил, как его прошиб пот, и он сразу отрезвел.
  - Ты это говоришь правду, Борис? - спросил он с опаской.
  - Проверьте, - усмехнулся Ширинский, показывая сжатый кулак.
   В другой раз Федотов, уже зная, что пьяный Ширинский говорит, что думает, решил прощупать его насчет своей жены. Они опять выпили, без чего их командировки не обходились, и Федотов пожаловался, что коллектив в торгдоме не складывается, несмотря на все его и Элины усилия, он много об этом думает и хотел бы знать причину, может, он сам в чем виноват. Ему хотелось бы, сказал он, знать, что об этом думают другие и в первую очередь сам Ширинский. Только так, добавил он, чтобы было, как на духу, и уж, конечно, никому об их разговоре он не скажет. Как он и надеялся, Ширинский по пьяни клюнул. Федотова даже сейчас охватывает ярость от услышанного. Коллектива в торгдоме, сказал Ширинский , нет из-за Эльвиры, это она воду мутит, во все вмешивается, всех сталкивает друг с другом, как когда-то столкнула его с Графовым, оскорбляет, сплетничает, вносит нервозность. Между прочим, добавил он, предыдущая хозяйка никогда не показывалась в офисе, и ее мало кто видел. Федотов внимательно выслушал и даже сказал спасибо, как бы согласившись, а по приезду домой жены все ей рассказал. Ее реакция была четко определенной:
  - Я тебе сколько раз говорила, что все они сволочи. Как только избавимся от Графова, возьмемся за Ширинского. Мне такой работник не нужен. И английский у него ни к черту.
  В том, что все сволочи, Федотов тоже не сомневался. Кто-то ведь донес до министерства, что она вмешивается в дела торгдома. Об этом ему сказал Митин в последней командировке:
  - Приструнил бы ты ее. Я же ее хорошо знаю. Обсуждай с ней, сколько хочешь, дела торгдома в постели и сделай так, чтобы не шлялась по кабинетам и не нервировала сотрудников. Ты же знаешь, что в министерстве никто тебя не воспринимает всерьез как торгсоветника. И если хоть одна жалоба дойдет до нового министра непосредственно из Австралии, вылетишь сразу оттуда, как пробка из бутылки.
  Глядя сейчас на стоявшего перед ним Ширинского и чувствуя свое бессилие, Федотов проговорил, криво улыбаясь:
  - Ну, ну, смотри, не прогадай и сейчас и в будущем. Да, и вот, что. Это уже касается выполнения тобой обязанностей торгсоветника. Что это за столовую вы устроили в в торгдоме? Чтобы этого больше не было.
  
  Всех поразила вернувшаяся через месяц хозяйка. Прошел день, два напряженного ожидания, а она не показывалась. Прошла неделя, две, а ее даже никто не видел, а если и видел кто, то мельком, когда она спускалась в гараж или возвращалась с дочерью из школы или из магазина.
  - Надолго ее не хватит, - сказала Ольга Павловна Татьяне, - она просто лопнет от злости и ее разорвет на куски.
  - Это она нас так наказывает, - пояснила Татьяна. - Теперь, чтобы она с нами заговорила, нужно ей в ножки поклониться.
   Не лопнула хозяйка только потому, что вскоре к ней зачастила с полными сумками Вера. Вскоре в Москву ушло прошение о продлении командировки Трошкина еще на год, на пятый.
  
   Глава десятая.
  На юбилей Графова в январе пришли Ширинские. Кроме них праздничность придали поздравления с работы и дочери с мужем и внуком.
  Их жизнь скрашивало наступившее жгучее австралийское лето. Они часто ездили на пикник с Ширинскими и без них, два раза посетили зоопарк, где Графов сфотографировал Олю с нависавшей над ней кенгуру. От страха она вся сжалась и смешно скорчила лицо.
   Графов был доволен, что продержался в этой сволочной обстановке до шестидесяти, и теперь ему было все по колено и он совсем часто стал думать о возвращении домой.
  Думал он об этом и раньше, особенно после контактов с Федотовым. Иногда нервы не выдерживали у Оли, и она уговаривала его уехать завтра же. Тогда он начинал доказывать, что не мог просто так взять и заказать билет. Он обязан был поставить об этом в известность управление кадров, указать причину, получить согласие, после чего они начнут подыскивать ему замену, и пройдет не менее полгода, когда она приедет. Да и с какой кстати, говорил он, он должен ставить об этом вопрос, если послан на определенный срок? Он не больной, работать может и хочет. Другое дело, что ему не дают работать, но это уже не совсем в его власти. Когда же он все же тянулся к трубке, тут неожиданно наседала она.
  - Тебе очень хочется доставить им удовольствие? Тогда уж надо было уезжать сразу и не мучиться столько. Вспомни только железный занавес, когда с нами боялись разговаривать. А сейчас не мы, а они в изоляции. Единственные, кто с ними еще общаются, так это Трошкины и Утробин, хотя хозяйка не скрывает, что не любит их. Я никуда не уеду, пока не прикажут твои кадры.
  Графов не знал, что сам ускорил свой отъезд. Полгода назад он сказал Ширинскому, что хотел бы продержаться здесь до шестидесяти, и к лету уехать. Его не раз подводила его доверчивость к людям. Когда-то ему очень нравился шведский язык, простой и певучий, который он выучил в Финляндии, и он мечтал поработать в Швеции, где не раз бывал в краткосрочных командировках. Однажды оттуда приехал в отпуск знакомый парень и предложил ему свое место в нашем торгпредстве в Швеции в обмен на его место в главке. Торгпред в Швеции знал Графова и то, что он знает шведский язык, и сразу дал согласие. Графов поделился своими планами со своим лучшим другом, курировавшим в центральных кадрах Швецию. Друг пообещал следить за ситуацией и через полгода уехал туда сам.
  Вот и сейчас Ширинский при случае рассказал Федотову о желании Графова уехать к дачному сезону и тот с радостью взял это на заметку.
  Но существенно помогла ему ревизия торгдома.
  
  Федотов очень боялся этой ревизии, особенно комплексной, когда проверяют не только финансово-хозяйственную работу, но и выполнение торгдомом его непосредственных функций и задач. В этом случае в состав ревизионной комиссии , помимо бухгалтера, входят представители либо управления, курирующего Австралию, либо какого-нибудь оперативного главка. И именно эти работники могли бы сразу обнаружить, что в период пребывания у власти Федотова торгдом превратился в мертвый дом, практически забытый деловыми кругами Австралии. Чтобы убедиться в этом, достаточно было пробыть в торгдоме пару недель или заглянуть в книгу посещений и переговоров. Если всего полтора - два года назад в торгдоме почти ежедневно проводились переговоры, то в последний год, дай бог, если наскребется полтора - два в месяц, да и то в основном лица с еврейскими фамилиями из числа эмигрантов. К ним не владеющий языком Федотов имел особое пристрастие. Любой внешнеторговец знает, что эти люди никогда не делали погоду в торговле с Россией, а лишь питались за ее счет. Дотошный ревизор мог бы раскопать, что Федотов передал одному из таких местных русскоязычных бизнесменов список запросов и предложений, поступивших в торгдом за последние два года не только от компаний Австралии, но и от российских объединений и фирм с указанием всех координат и директоров . В практике внешней торговли это называется передачей конфидициальной информации, иными словами, экономическим шпионажем, неплохо оплачиваемым. Узнай об этом ревизор, и судьба Федотова была бы решена. В то же время он порвал все когда-то бывшие тесные связи с минвнешторгом и торгово-промышленной палатой Австралии, основными партнерами любых торговых миссий. Работники этих организаций просто его не признали. Они еще хорошо помнили прежних уважаемых ими торгсоветников России и не могли принять всерьез человека, с которым нельзя было даже переговорить без переводчика. А еще они не могли забыть то злополучное интервью Федотова в котором он облил помоями своих предшественников и пообещал отполировать свой английский язык за пару недель. В первые месяцы они все же пытались приглашать его на свои мероприятия и приемы, но он ни разу не пришел, ссылаясь на занятость, лишь однажды спросил, можно ли придти на прием не с женой, а с переводчиком. Они посмеялись, заподозрив его в гомосексуализме, вежливо отказали и больше никогда его не приглашали, прекратив с ним какие-либо контакты. Сложные вопросы между двумя странами само собой стали решаться напрямую без привлечения торгдома. Дотошный ревизор обратил бы внимание и на резолюции Федотова на поступавшую в торгдом почту на английском языке, над которыми смеялись все сотрудники. Анекдотом стала резолюция на просьбу австралийки помочь достать ей выкройку шапки ушанки, чтобы она смогла по ней сшить шапку для старого мужа, у которого зимой зябнут уши. Резолюция гласила: 'Графову Ф.П. Прошу ответить (может, это подойдет в любые наши хозяйства, на дачи и т.д.). Что он имел в виду, никто так и не понял.
  И уж конечно, боялся он проверки финансово- хозяйственной работы. Нарушений было столько, что у бывшего финансового директора Графова глаза на лоб вылезали. Хозяйка покупала в магазине для офиса все, что ей нравилось, не скрывая, что покупает для себя лично. Иногда дело доходило до курьезов: под видом продуктов для приемов она покупала даже женские гигиенические тампоны.
  Приезд ревизоров задержался почти на месяц. Менялись их количество, фамилии и пол. И вот, наконец, пришла информация что вылетают двое. Встречать их поехал Ширинский, к радости торгсоветника он привез двух женщин. В них тут же вцепилась хозяйка и не отпускала до самого отъезда. Графова к ним подпустили лишь, когда женщины высказали недовольство мотелем, в котором их поселил Ширинский, не ведая о том, что для них в гостинице важным элементом является кухня. Графов подыскал две квартиры со всеми удобствами по допустимой цене, перевез вещи и сумел на полчаса затащить женщин к себе домой, чтобы узнать последние московские новости. Их он иногда встречал на работе, но знаком не был, Дома их радостно встретила Ольга Павловна, угостила чаем и ликером. Женщины остались довольны и квартирами и угощением. Графовы пригласили их и на обед и на ужин, сказали, что готовы показать им город, свозить в магазины, куда угодно. Женщины поблагодарили, и на этом все кончилось. Больше хозяйка их не отпускала, и с каждым днем в их взглядах виделась все возраставшая настороженность и даже враждебность.
  Когда-то Графов сам участвовал в десятках ревизий внешнеторговых объединений и акционерных обществ за границей. Когда он узнал, что женщины приехали лишь на две недели, чтобы проверить работу торгдома за пять лет, он понял, что это не серьезно, если вычесть дни приезда и отъезда, да еще четыре выходных дня. К его удивлению, женщины проработали и того меньше и уехали на два дня раньше в Сидней, где было больше достопримечательностей. Отвез их туда сам Федотов с женой.
  
  В офисе женщины были не каждый день. На третий или четвертый день одна из них, маленькая, тощая и черная, как грач, подошла к Графову и сказала:
  - Федор Павлович, у вас недостача продовольственных продуктов на складе на сто двадцать долларов.
  - По сравнению, с чем недостача?
  - По сравнению с данными бухучета.
  - Вы знаете, я не знаю, что записано в бух учете, я знаю лишь, что по моим данным недостачи нет, если взять период моей работы. У меня все копейка в копейку. Я докажу это и платить ничего не буду.
  - Ваш учет меня не интересует, - отрезала женщина хорошо поставленным командным голосом. - Я даю вам два часа, чтобы вы нашли причину расхождения. Не найдете, обязаны будете внести недостачу в кассу торгдома в соответствие с действующей инструкцией.
  Она повернулась и, вильнув крохотным плоским задком, ушла. Через час вспотевший Графов отыскал не учтенные Козловым год назад два списанных акта.
  - Ты зачем кричал на нее? - обрушилась на него Оля.
  - Я кричал? - удивился он
   - Она сказала хозяйке. Я тебя знаю, ты мог быть груб с ней.
   - Что, по-твоему, я должен был сказать, зная, что у меня недостачи нет. Почему я должен платить за ошибки других?
  - Все равно надо держать себя в руках.
  
  - Владик, другого такого шанса у нас не будет. - От радости хозяйка потирала руки. - Этого удара он не перенесет, подохнет или взорвется. На собрание пригласи всех и обязательно Трошкина с Верой для кворума. Надо вести протокол и записать каждое его слово. Я тебе клянусь, он устроит скандал из-за денег.
  Она сама съездила за Трошкиными и разъяснила, что надо делать.
  - На этот раз с ним будет покончено, - пообещала она.
   В квартире торгсоветника они уже вчетвером еще раз обсудили план действий. Федотов дал Трошкину блокнот с ручкой и велел вести протокол.
  Когда все уселись за столом, возбужденный и крайне веселый Федотов, открывая собрание, сказал:
  - Ревизоров мы, слава богу, проводили. Я должен сказать, что провели они ревизию очень квалифицированно и основательно. За короткий срок они сумели перелопатить практически все, и можно только удивляться их работоспособности. Они выкопали довольно серьезные недостатки в работе моих предшественников.
  - А у нас? - спросил Ширинский.
  - К сожалению, у нас тоже. В акте ревизии это не отмечено, но им очень не понравился коллектив торгдома. Повторяю, очень не понравился. Никто из вас не удосужился пригласить их к себе домой, хотя бы на чай, не говоря уже покормить. А ведь вы бы могли предложить свои услуги и свозить их в магазин, показать город.
  - Они у нас были в первый же день, и мы их угостили не только чаем, но и ликером, - сказала Ольга Павловна. - И предложили отвезти их в магазин, показать Канберру. Они остались довольны, благодарили нас, я и после несколько раз приглашала их опять к себе. Другое дело, что они сами отказались.
  - Да? - поднял брови Федотов. - Мне они об этом не говорили. Что ж, хорошо, но это, как вы понимаете, в акте не отразишь. Если бы не Эльвира Николаевна, которая уделяла им столько внимания, я представляю, с каким нехорошим чувством они бы уехали.
  Ширинскому он сказал об этом более открыто: 'Ревизоры сказали прямо, что наш коллектив - говно, одна Эдьвира Николаевна необыкновенно добрый и чуткий человек. А ты ее поливал, помнишь?'
   Федотов сделал паузу и, взглянув на Графова, продолжил:
   - А вот это уже существенное. И это отмечено в акте ревизии как грубейшее нарушение, выходящее за рамки всех действующих инструкций. - Он сделал паузу, не спуская возмущенных глаз с Графова, - совмещение старшим инженером должности завхоза с вознаграждением.
  - Вот и хорошо, - вырвалось у Графова.
  Не спуска с него теперь уже радостных глаз, Федотов усмехнулся и подчеркнул:
  - С вознаграждением. А это значит, вы будете обязаны возвратить в кассу две тысячи шестьсот долларов.
  Графов почувствовал прикосновение руки жены и встретился с ней взглядом. Она указала глазами на Трошкина, который, перестав рисовать звезды, весь напрягся и приготовился писать. Графов усмехнулся и посмотрел на Федотова, который внимательно наблюдал за ним, сияя, как солдатская бляха. Но Графову в голову пришло сравнение с медным пятаком, и он едва сдержал себя, чтобы не сказать Федотову: 'У вас такой радостный вид, как у Ваньки Жукова, нашедшего медный пятак'. Потом он пожалел, что не сказал это, - его уговорила Оля больше молчать, - и лишь с интересом смотрел в бесконечно счастливые глаза торгсоветника, не имевшего представления о том, что в таких случаях деньги возмещает не назначенный приказом, а приказавший.
  - Насколько я знаю, эту работу Федор Павлович выполнял по вашему приказу, - прервал тишину Ширинский. - В этой связи, видите ли вы пути не возвращения этой заработанной суммы?
  - Да, вижу, - быстро ответил Федотов. - Когда человек уходит из системы. Пойди, его тогда найди. Есть и у Графова путь, и я могу его подсказать. Федор Павлович, зайдите ко мне как-нибудь вместе с Ольгой Павловной, я вам скажу, что нужно сделать. А сейчас я вынужден издать приказ о назначении вас на эту должность, но уже без вознаграждения.
  - Можно поделить завхозные функции с другими? - спросил Графов.
  - Можно, - заржал Федотов. - Только, когда вы пересечете границу.
  - Зато упрекать деньгами не будете, - отпарировал с усмешкой Графов.
  Федотов нахмурился и, ничего не ответив, закрыл собрание.
  
  - Ну что, - нетерпеливо спросила мужа хозяйка. - Все, как по нотам?
  - Проглотил язык, сволочь, - хмуро ответил Федотов. - Сидел, как вкопанный, ни слова.
  - Неужели не кричал?
  - До него еще не дошло. Я думаю, когда дойдет, он не выдержит. Я пригласил его с женой, чтобы подсказать, что делать. Как ты сказала.
  - Если не придет?
  - Подожду несколько дней и вызову.
  
  Графов не ожидал, что Оля так спокойно отнесется к собранию и возможному возврату денег.
  - Мы здесь больше потеряли, - сказала она. - Мы потеряли здоровье. А деньги могли нам не платить. Будем считать, что их не было. Жаль только, что мы столько потратили нервов из-за этой завхозной должности. - Я хочу домой. В покое они нас не оставят.
  - Насчет дома я тоже думаю. Хочу позвонить в кадры и устно договориться, чтобы уехать к дачному сезону. А насчет денег, он просто не знает законов. Их мне платил он с бухгалтером. Он как лицо, назначившее меня своим приказом завхозом, а бухгалтер, выдававший мне деньги, потому что обязан знать законы. Но так как его уже нет, то остается один Федотов. Но я думаю, в акте ревизии этого не будет. Он брал меня на понт, чтобы в очередной раз попортить нам нервы.
  - Сильные ответственность не несут, - поучила его Оленька. - Заруби себе на носу. Они всегда правы.
  - Будем ждать решение по акту ревизии. Придет, буду думать, что делать.
  - Как ты думаешь, зачем он приглашает нас?
  - А ты не догадалась?
  - Наверное, чтобы сделать какую-нибудь очередную подлость. А ты что думаешь?
  - Чтобы мы сами решили уехать.
  - Так, давай скажем.
   - Только к дачному сезону. Буду бороться за каждый день. Ты сама говорила, что мы не доставим им удовольствие добровольным отъездом.
  - Ты пойдешь к нему?
  - Только если напомнит, и пойду один. Не хочу, чтобы ты расстраивалась лишний раз.
  
  - Давай, Владик, жми до конца. Надо его добить. Он не выдержит. Не он, так она. Представляю, как она сейчас ревет. Уже два дня прошло. Вызывай.
  
  - Я просил вас придти вдвоем, - недовольно встретил Графова Федотов.
  - Моя жена тут не причем.
  Федотов достал сигарету и, запрокинув голову, выпустил из носа дым.
   - Вы знаете, что я до сих пор не ставил вопрос о вас в кадрах.
  - Знаю, что ставили неоднократно и вы и ваша жена, - спокойно возразил Графов.
   Поперхнувшись дымом, Федотов заметался глазами, но сумел взять себя в руки и стукнул по столу кулаком.
  - Не ставил. У вас неверные сведения. Лишь сейчас, когда вам исполнилось шестьдесят, я вынужден поставить этот вопрос, но вначале не перед кадрами, а перед вами. Я предлагаю вам на выбор два варианта. Первый, на мой взгляд, самый приемлемый для вас: вы подаете мне заявление о добровольном уходе на пенсию и спокойно уезжаете. Тем более, что вы сами говорили Штринскому, что хотели бы доработать до пенсии и уехать. Ведь говорили?
   Графов не ответил, думая о том, что Ширинскому не обязательно нужно было говорить об их разговоре Федотову.
  - Молчите, значит, говорили. Есть и второй вариант. Я оставляю за собой право действовать любыми доступными мне средствами, чтобы убрать вас. Я заверяю вас, что этот путь будет более болезненный для вас. Решайте.
  - Чем вызваны ваши действия?
  - Вы не работник.
  - Извините, я не понял, в каком смысле?
  - Да, для меня вы не работник.
  Графов почувствовал прилив гнева. Спокойно, старик, спокойно, сдержал он себя и, послушавшись, вслух спокойно сказал:
  - Ах, для вас, проработавшего в нашей системе без году неделя. А я, к вашему сведению, ветеран труда за тридцатилетнюю работу во внешней торговле. У меня три высших образования, да каких, не чета вашему заочному: МВТУ имени Баумана, Всесоюзная академия внешней торговли и Государственный университет международных отношений при ЦК КПСС. Кроме Австралии, я работал начальником отдела и финансовым директором наших там фирм, был финансовым директором на двенадцати советских выставках за рубежом, во временных командировках побывал в тридцати странах, в том числе на всех континентах. Пятнадцать лет я возглавлял группу акционерных обществ за границей и работал секретарем советско-финской рабочей группы по машинам и оборудованию под руководством обеих групп Николая Николаевича Смелякова, великого внешторговца, которому вы, извините, в подметки не годитесь. Это вы здесь не работник, а не я. Вы не только не увеличили торговлю в пять раз, как похвалялись перед отъездом сюда, а свели товарооборот до нуля.
  Красивое чисто выбритое лицо Федотова, на глазах Графова превратилось в искаженную бурую морду. Он даже говорить не мог от ярости.
  - Я, разумеется, выбираю второй вариант, - сказал Графов и вышел.
  Ему вдруг захотелось курить. Оленька стояла в дверях своего кабинета.
  - Что он сказал? - спросила она.
  - Ничего существенного.
  - Я тебя знаю. На тебе лица нет. Таким оно было, когда тебе сказали, что у тебя умерла мать.
  - Считай, что здесь то же самое.
  - Что он сказал?
  - Что я не работник для него. Этим он облил грязью всех, с кем я работал: Смелякова, Сакулина и других.
  - О, господи! - вздохнула она с облегчением. - Тебе важно его мнение?
  - Конечно, нет. Если бы это сказал мне Смеляков, я бы повесился. А этот для меня не авторитет. Смелякову он в подметки не годится, о чем я ему и сказал.
  - Так и сказал? - ужаснулась Оля. - Ты с ума сошел.
  - Он дал нам на выбор два варианта: уйти добровольно на пенсию или он уберет меня всеми доступными ему средствами.
  - Что ты ответил?
  - Конечно, второе.
   - Правильно сделал. А теперь, чтобы больше мне не нервничал. Чаю хочешь?
  - Не хочу я чаю. Ты же видишь, я спокоен.
  - Вижу, как ты спокоен.
  Он подумал, что она добавит его любимое сравнение Маяковского 'спокоен, как пульс покойника', но в ее взгляде было столько любви и заботы, что у него ком подступил к горлу.
  - Ты жалеешь, что вышла за меня замуж? - спросил он.
  - Очень жалею.
  Он засмеялся от радости и поцеловал ее в щеку.
  - Надо было выходить тебе за Володьку Маркина. Ни в какую Австралию он бы тебя не повез. Сидела бы спокойно дома и вызволяла его из вытрезвителей.
  Она тоже улыбнулась, измученно устало.
  
  - Что-то ты не в себе. Ну, сказал?
  - Сказал.
  - Что он выбрал?
  - Второй вариант.
  - Да? Вот и хорошо. Добивай его. Я тебе клянусь, он не выдержит. Где-то промахнется. Деньгами мы его добьем.
  О том, что Графов его, вице-премьера, так унизил, он ей не рассказал. Если он как мужик это смог выдержать, то она, если бы не умерла, то умом обязательно тронулась бы.
  
  Графов был оскорблен смертельно, и отпор, данный им торгсоветнику, его не успокоил. С этого времени он потерял смысл работы с Федотовым. Но он понимал, что работает не на него, а на свою страну, какая бы она ни была.
  Ширинский, без английского языка которого, каким бы он ни был плохим, Федотов был, как без рук, регулярно, раза по два в последующие месяцы, извещал Графова об одних и тех же памятках 'Митин (Графов)' в настольном календаре Федотова. В середине мая Оленька стала уговаривать мужа позвонить в кадры, чтобы уехать к хотя бы к середине дачного сезона. До окончания трехгодичного срока оставался год, и Графов вначале согласился, так как ему осточертела такая нервотрепка. Он взял трубку, и тут до него дошло, что на оформление его замены уйдет не меньше трех - четырех месяцев, а это значит, что домой они смогут приехать после дачного сезона.
  - Хрен им с маком, - сказал он жене, объяснив, почему нет смысла звонить в апреле в кадры. - Не доставлю я хозяевам такого удовольствия. Уедем, когда прикажут кадры.
  Но на всякий случай, Оленька начала упаковывать вещи.
  
  К их удивлению, время после этого пошло быстро, хотя и однообразно. На работу они выходили, как на линию огня. Там хоть можно было стрелять в ответ, здесь - нельзя, потому что сразу последовала бы двадцатичетырехчасовая позорная высылка, а этим Графов не хотел заканчивать свою работу в министерстве. Он продолжал исправно выполнять работу, в том числе завхозную. В свои ответы на письма он вкладывал как можно больше информации в надежде, что хоть одна из них окажется полезной. Иногда это удавалось, судя по звонкам и письмам. Навел он порядок и в оформлении тордомовского имущества, что должно было облегчить передачу его другому, помня слова Федотова, что это обойдется ему большой кровью. Так он сказал Козлову, а лично Графову смягчил: 'Я вам устрою козу при отъезде'. Видно, что-то спугнуло козла.
  Но перед этим козочку ему все-таки устроили ревизорши, добившись включения в акт ревизии возврата им в кассу торгдома ста двадцати долларов. По опыту он знал, что опротестовывать подписанный замом министра приказ бессмысленно, и тут же отнес Утробину деньги. Тот принял их с глубоким к Графову сочувствием, чуть не рассмешив его. Зато Федотов был безумно счастлив и все выпытывал у бухгалтера, не случился ли с Графовым инсульт. Как тот и думал, созыв собрания с предъявлением ему возврата двух тысяч шестисот долларов за совмещение должностей инженера и завхоза был аферой хозяев. Ну как тут не назвать бывших вице премьер - министра и секретаря администрации правительства подонками? Вполне достойные соратники уродов Ельцина, Гайдара и Чубайса.
  Австралийскую зиму на этот раз в двухкомнатной квартире со встроенными в стену красивыми миниатюрными электрообогревателями Графовы перенесли без особого замерзания. За первый месяц зимы, живя в вилле, они, не зная расценок на электричество, получили счет на девятьсот пятьдесят австралийских долларов при окладе тысяча двести тридцать, после чего закрыли до конца холодов вторую спальню и сбавили обороты других обогревателей, понизив тем самым платеж до шестисот с чем-то долларов. В двухкомнатной квартире все оказалось проще, дешевле и теплее. Два телевизора на оба вкуса скрашивали их досуг после работы. Оленька по вечерам часто отсутствовала, гуляя с Татьяной. Графов, много читал на английском. У него набралась целая библиотека, и он ломал голову, как увезти книги в Москву.
  
  Ширинский продолжал сообщать ему о не прекращавшихся звонках Федотова Митину и, увидев, что Графов потерял к ним интерес, перестал заглядывать в настольный календарь шефа, как он называл Федотова. А в конце зимы вернувшись из командировки с Федотовым все в тот же Мельбурн, где Графов так и не побывал, он рассказал, что во время очередной выпивки Федотов пожаловался ему на Утробина, что и бухгалтер никакой и машину не водит, надо бы заменить его. И тут вдруг произнес:
  - Не могу я ставить вопрос о замене двоих. Тут с Графовым ничего не получается. На все мои требования кадры твердят, что со всех сторон о нем одни положительные отзывы. Видно, придется терпеть обоих.
  - Так что, Федор Павлович, можете спать спокойно.
  - Чтобы они сознались в своем бессилии, - скосил в усмешке губы Графов. - Этого не может быть. Не верю я ему.
  Зато поверила Оля, опять достала платья и позвонила дочери, чтобы скоро не ожидали.
   - Может, сейчас оставят нас в покое, - размечталась она. - Этот дачный сезон мы все равно упустили. Как-нибудь дотянем до следующего лета. Тогда неплохо было бы уехать не в мае, по сроку командировки, а в марте .
  Ее мечта, наконец, осуществилась. Впервые их действительно оставили в покое. Хозяйка по-прежнему редко показывалась, а Графову Федотов давал лишь письменные указания. Работать стало приятнее. Так прошел еще месяц. И тут началось то, что Графову сразу все прояснило. Федотов начал шутить с Ольгой Павловной, а Графову писать почти любовные письма, называя его не по фамилии, а по имени и отчеству, и необычайно любезным стал он с ним самим, несмотря на то, что тот после их разговора о том, кто для кого не работник, при случайных встречах в коридоре просто его не замечал, но представлял, что и он не сиял от радости. А тут при встречах с ним торгсоветник еще издали стал во весь рот улыбаться и громко здороваться, называя Графова по имени и отчеству. Только что не лез обниматься.
  То же самое произошло и с хозяйкой. Встречая Графова, она еще шире, чем муж, улыбалась и издали кричала: 'Добрый день, Федор Павлович!'. Соплячка Лялька, никогда ранее не здоровавшаяся, подбегала к нему в день по два раза и тоже старательно выговаривала его имя и отчество.
  Ольга Павловна с Татьяной предположили, что кадры дали Федотову окончательный отлуп насчет отъезда Графова или даже пригрозили выслать его самого.
  И вдруг все вернулось восвояси: улыбка исчезли с лица Федотова и хозяйки, соплячка, не здороваясь, прошмыгала мимо Графова и Оленьки. Ширинский предположил, что замена Графова отменяется. А вскоре уехал в Москву и Федотов. Но нового медового месяца не получилось из-за хозяйки, носившейся по дому, как угорелая. Но длилось это не больше нежели. Она опять заулыбалась во весь рот и почти каждый день стала устраивать для женщин посиделки и у себя в квартире, чего раньше никогда не делала, а под Графова чуть ли не ложилась.
   Ширинский попытался прояснить ситуацию в кадрах, но там сказали, что Федотов был у них несколько раз, подолгу сидел у Митина, после чего куда-то уезжали
   Звонить Морозову, Графов не хотел, будучи уверенным, что совсем скоро все прояснится. Так и произошло. В Канберру приехала правительственная делегация из России. В ее составе был хорошо знакомый Графову работник странового главка министерства Милов. Они встретились, обнялись, времени у них было мало, но переброситься несколькими фразами все же успели. Милов передал Графову приветы и поведал о новых коренных преобразованиях в министерстве, а Графов рассказал ему кратко, во что превратился торгдом при Федотове.
  - Все мы знаем, - сказал Милов. - Ничего не поделаешь, приходится терпеть.
  - Почему?
  - Слишком большие связи. Вместо Антонова начальником кадров пришел бывший советник Гайдара, а вместо уезжающего в длительную командировку Митина будет тоже кто-то от Чубайса. Да, кстати, перед вылетом ко мне приходил парень, который сюда едет работать.
  - Вместо кого?
  - Я понял, вместо тебя.
  Графов воспринял эту новость с облегчением.
  - В какой стадии оформление, не знаешь?
  - Если ко мне приходил, я думаю, что вопрос уже решен. Но до отъезда потребуется время. Я ждал билет месяц.
  Оля восприняла эту весть совершенно спокойно, даже вздохнула облегченно.
  - Слава богу. Теперь уже точно знаем, что скоро уедем. Зря распаковала вещи. А я-то, дура, поверила. Это все Татьяна. Очень не хочет, чтобы мы уезжали.
  Узнав об этом, Татьяна заплакала, говоря, что не представляет, как останется здесь без Ольги Павловны. Несмотря на разницу в возрасте, они сдружились.
  - Приедет новая, подружишься с ней, - успокаивала ее Ольга Павловна. - Забудешь меня, как забыла Любовь Петровна. Не ответила ни на одно мое письмо. Как в воду канула. Видно, запретил ей писать Козлов, которого Федотов устроил на денежную работу в Москве.
  Здесь она многому научилась. В первых двух командировках была совсем другая атмосфера, и воспоминания о них у нее остались самые светлые. Сейчас она думала лишь о том, как бы поскорее и спокойнее уехать отсюда.
  
  Федотов прилетел неожиданно, не известив Ширинского. Не зная об этом, Графов, проходя, насвистывая, мимо кабинета торгсоветника, заглянул в открытую дверь и встретился с взглядом Федотова. Очевидно, тот ожидал его и, резво вскочив, протянул руку, улыбаясь во все лицо. Не останавливаясь, Графов задержал на руке насмешливый взгляд и, проговорив сухо 'Здрасьте', прошел мимо.
  Теперь, когда время до приезда замены должно было лететь, оно остановилось. Каждый день казался вечностью.
   Работы было совсем мало, а времени много, чтобы думать и наблюдать. Его все больше интересовал Федотов. Хотя тот и продолжал ему улыбаться при совсем редких встречах, для Графова он не существовал как шеф и человек. Однако это не мешало ему наблюдать за его эволюцией в должности торгсоветника.
  От того гонора и уверенности, что он все сможет и осчастливит Россию и Австралию, у Федотова не осталось и следа. Каким бы он ни был самовлюбленным, он понял, что ничего из того, что задумал, ему сделать не удалось и не удастся, иными словами, грубо говоря, хотел лишь пукнуть, а наложил в штаны, и постепенно смирился с этим. Естественно, он был уверен в гениальности своих прожектов, к примеру, в импорте в Россию кенгурятины. Он был уверен, что каждый россиянин захочет попробовать шницель из нее, даже если лишь половина россиян сделает это, торговля между двумя странами сделает мощный рывок. Отсюда и отзывы из министерства о его работе были самые неодобрительные, и ни о каком продлении срока его пребывания не могло быть и речи. Поэтому ему ничего не оставалось, как отсидеть свой срок с наибольшей выгодой для себя, и он занялся коммерцией. Всего лишь два года назад он с пеной у рта доказывал Графову, что оперативная работа, не говоря уже о коммерческой , больше не входит в функции торгдома, а требуется лишь решение глобальных торгово-политических вопросов, об этом он забыл. Сейчас даже в правительстве все занимаются личной коммерцией, говорил он себе, а здесь сам бог велел. Полгода он занимался созданием в Мельбурне совместной фирмы, российским партнером был его хорошо знакомый еще по прежней работе, надеясь на этом хорошо подзаработать. Когда она, наконец, была зарегистрирована, он приказал письменно Графову отныне все поступавшие в торгдом запросы на российские товары в обязательном порядке направлять на эту фирму, иными словами, превратил торгдом в ее филиал. К своему частью, Графов не успел отправить второй запрос, как фирма развалилась. Австралийский партнер отказался от участия в ней и порвал все отношения с Федотовым. Уже доложивший во все инстанции о создании фирмы как о поворотном этапе в отношениях двух стран, Федотов с горя чуть не спился совсем.
   Потом он отыскал другую фирму, и весь торгдом опять работал на нее и больше всех он сам, отбирая для нее наиболее серьезные запросы и не вылезая из командировок с Ширинским все в тот же Мельбурн. После нее появилась другая, директору которой он открыто написал, почему ему уделяется такое внимание: 'Когда буду в Москве, поделим прибыль в узком кругу'. Почему-то на этом переписка с директором закончилась. О том, что торгдом является частью министерства и должен работать в первую очередь на государство, он, если и догадывался, то не знал никого из российских фирм, созданных на базе бывших внешнеторговых объединений.
  Несколько раз Графовым звонил Володя и расспрашивал, как у них дела. Устроился он хорошо, что не удивительно при его способности все схватывать на лету. А вот Козловы пропали намертво. Ширинский выведал у Федотова, что тот пристроил Анатолия Григорьевича в нефтяную фирму на бешеную зарплату. Мог и наврать, если же так, то это объясняет молчание Любови Петровны: вдруг об их переписке узнает хозяйка. А она обязательно узнала бы, так как все письма сотрудникам посольства из России приходят диппочтой, и для торгдома отбираются Трошкиным.
  Поразил Графова Громов. Он вернулся в Австралию работать на местную фирму, с которой договорился еще будучи здесь. В торгдоме он оставил часть вещей и, прилетев в Сидней, позвонил Федотову договориться, как их забрать. К телефону подошла хозяйка. Не поздоровавшись, Громов попросил к телефону торгсоветника.
  - Вадим Львович, - узнала она его. - Это Эльвира Николаевна.
  - Знаю - ответил он. - Но мне нужен Владилен Афанасьевич.
  Она швырнула трубку.
  Это был его последний звонок в торгдом. Вещи ему отвез Козлов. Он не отозвался, когда Федотов пытался разыскать его, чтобы получить консультацию и привлечь в качестве переводчика. Даже он, которого Федотов боготворил и, казалось, ничего плохого ему не сделал, не захотел иметь с ним никаких контактов.
  Таким образом, Графов был не одинок в непрязни, если не ненависти к Федотовым, покидая Австралию. Жаль только, что его работа с ними совпала в период, когда он был на закате своих сил и возможностей дать отпор из-за этой сраной перестройки, порушившей годами отработанную слаженную систему внешней торговли и подготовки кадров для нее. Но он оставался самим собой даже в это сволочное время, и, если бы судьба распорядилась повторить все сначала, он бы ничего не изменил в своем поведении, потому что всю жизнь боролся со стервозными людьми.
  
  Графовы уехали в ноябре, чуть меньше, чем на полгода раньше срока. С Федотовым и хозяйкой они не простились, словно их не знали. В аэропорт их отвозил Ширинский. Он думал о своей дальнейшей судьбе. На смену Графову приехал, хотя и не с лучшим знанием английского, но с покладистым характером, как у Утробина, мужчина лет сорока, и вся любовь Федотовых перекинулась на него, тем более что был он довольно привлекательны, зародив у хозяйки надежду. Уже на второй день его посадили за руль и стали опять платить за завхозную должность, оформив на нее его жену. Если бы она знала секретарскую работу, ее совместили бы с завхозной. А пока временно секретарем назначили Татьяну, которую уговорила Ольга Павловна, чтобы сдать без задержки дела. Пройдет, быть может, не один медовый месяц, пока новенькие не раскусят Федотовых, и хозяйка станет для них Мандой Ивановной, а Федотов - высокопоставленным болтуном. А может, останутся такими, как Козлов до конца. Но это впереди, а ему, Ширинскому , уже завтра выходить на работу, как на линию огня. Он знает, что хозяйка будет мстить ему до конца, хотя вряд ли добьется своего, как с Графовым. Еще хуже будет первое время Татьяне, оставшейся одной без компанейской Ольги Павловны.
  Пожимая ему руку в аэропорту, Графов сказал на прощанье:
  - Держи хвост пистолетом. После меня у вас все должно быть нормально. - И добавил, скрыв усмешку. - Но, на всякий случай, будь погибче.
  
  Они без сожаления простились с Австралией, которая так и не стала для них близкой. Но не права была Оля, утверждая, что сразу забудет этот чертов остров, как будто его никогда не было в их жизни. Потом, успокоившись и наобнимавшись с внуком, она поймет, что Австралия была ни в чем не виновата, и она будет вспоминать ее суровую, выжженную колючим солнцем природу, огромные на два садовых участка эвкалипты, каменистую быструю речку, где они не купались, а ловили и не поймали ни одной рыбы, кричащих совсем по-человечески или по-кошачьи огромных, как куры, попугаев и странных, с люлькой в животе, животных, да и много еще другого.
  Австралия ни в чем не виновата, а сделали их жизнь невыносимой на чужбине свои же сволочные русские люди, захватившие власть в стране.
   Тем приятнее и радостнее будет их встреча с любимой Родиной, о которой почему-то на большом острове не любили говорить с любовью, а некоторые даже мечтали не вернуться домой и остаться там навсегда, как сделал это Громов, у которого ляжки терлись одна о другую.
  Нет, лучше и роднее России нет страны на земном шаре, хотя и много в ней всякой твари по паре. А некоторые из этих тварей стали править ею. Думая об этом, Графов перекрестился: 'Господи, спаси и сохрани Россию и народ от этих тварей '.
  
  
   Глава одиннадцатая
  В первый же день прилета в Москву Графов позвонил в свой отдел Мухину. Отозвавшийся незнакомый мужской голос сердито бросил в трубку, что никакого Мухина там больше нет, и разъединил связь. Графов все же набрал номер секретаря Иры и вместо ее узнаваемого бойкого голоса услышал незнакомый мягкий женский голос, учтиво поинтересовавшийся, куда он звонит. Спустя полминуты он уже знал, что его министерство переехало со Смоленской площади на Овчинниковскую набережную. Ему не раз приходилось бывать в расположенном там ГКЭСе, напарнике Минвнешторга .
  В кадрах он отыскал Морозова, и тот посоветовал ему сначала самому подыскать здесь работу, в противном случае его могут автоматом отправить, как записано в присланных из Австралии документах, на пенсию.
  Просмотрев в справочнике структуру и состав департаментов вместо бывших главков, Графов наткнулся в одном из них на Мухина и в другом на две женские фамилии из своего отдела. На пути к ним первым оказался департамент женщин. Как ему показалось, обе они не были рады встрече с ним и убеждали, что у них нет свободных вакансий, а у Мухина могут быть. Как он догадался, они испугались, что он может составить им конкуренцию в работе.
  Мухин, напротив, ему очень обрадовался и сразу предложил должность главного эксперта в отделе информатики. Все другие подразделения также имели аналогичные вспомогательные для внешнеэкономических связей функции. Это была не его работа, но деваться было некуда при зашкаливаемой безработице в стране, избравшей желанный капитализм, и Графов согласился с предложением Мухина.
  Вскоре он обратил внимание, что не только в его департаменте, но и в других большинство работников составляли женщины, как раньше в плановых и прочих вспомогательных отделах, и понял, почему. В 1987 г. Горбачев отменил ограничения во внешней торговле и разрешил предприятиям и частным лицам вывозить за рубеж сырье, энергию, продукцию химической промышленности, электронику и даже продовольствие, короче, практически все. Графов хорошо помнил вдруг моментально опустевшие полки промтоварных и продовольственных магазинов и возникшие очереди за ними. И лишь сейчас по работе он узнал, что произошло это из-за немыслимой десятикратной и большей разницы между внутренней и зарубежной ценами абсолютно на все. Хорошая простыня в те времена стоила 5 руб, пододеяльник - 8 руб,, телевизор 100 руб, холодильник чуть больше, а на западе - в десять раз дороже, но в долларах. Естественно, все кинулись вывозить за границу все, что удавалось закупить оптом. От только сейчас узнаваемых сведений у Графова волосы поднимались дыбом. К примеру, в 1988 году только частными лицами за рубеж было вывезено полмиллиона цветных телевизоров, четверть миллиона стиральных машин, лишь одна иностранная семья вывезла в том году из СССР 392 холодильника, 72 стиральные машины, 142 кондиционера, а сотрудники одной однодневной организации - 1400 утюгов, 138 швейных машин, 174 вентилятора. В следующем году только через одну из многих тысяч таможен СССР частные лица вывезли дефицитных товаров свыше 2-х миллионов тонн. А сколько миллионов тонн вывезли внешнеторговые объединения?
  Пришедший на смену Горбачеву Ельцин пошел еще дальше. В ноябре 1991 года все всесоюзные внешнеторговые объединения были преобразованы в полностью самостоятельные акционерные общества, не имевшие к министерству внешнеэкономических связей никакого отношения. Зарплата сотрудников в них многократно превышала зарплату Графова.
  Не удивительно, что в стране стали появляться долларовые миллионеры, на улицах - шикарные иномарки и за городом трехэтажные коттеджи. И одновременно, начиная с 1992 года, население России впервые стало уменьшаться на миллион в год.
  Из министерства один за другим стали уходить наиболее предприимчивые работники и не только не жалели об этом, а похвалялись перед оставшимися в министерстве лохами своей большой зарплатой. Графов навестил одного из них Левина, пронырливого еврея, часто менявшего свою национальность. Только при Графове он был украинцем, белорусом, а перед увольнением стал молдаванином. Левин перешел на работу в бывший Моссовет. Во время шикарного застолья в огромном кабинете, заставленным коробками с заграничными этикетками, на вопрос, сколько он получает, Левин похвалился:
  - Столько, сколько захочу. Захочу миллион, получу миллион. Не рублей, они для меня уже не деньги.
  Правда, конец у Левина оказался менее завидным. За полгода до отъезда Графова в Австралию он не поладил с мафией и был введен в кому, из которой месяца через три ушел в мир иной.
  Но это считалось издержкой, и отток опытных специалистов из министерства шел полным ходом, чему способствовали поступавшие им предложения от фирм и бизнесменов. Пришло оно и Графову от Бориса Березовского, известного тогда как руководителя фирмы 'Логоваз', занимавшейся продажей иномарок. Зарплата у Графова в то время была смехотворная, но поехал он больше из любопытства. Поехал вместе с бывшим до Мухина начальником отдела Паниным, тем самым, который во времена регулирования внешней торговли обогатился, давая незаконные разрешения на вывоз за границу телевизоров, стиральных машин и другого дефицитного ширпотреба. Тем, что приглашение пришло также Графову, Панин был явно недоволен, но отговаривать не стал, зная характер Графова. В коридоре они увидели чуть больше десяти человек разного возраста. За длинным столом сидела целая экзаменационная комиссия во главе с Березовским, еще сохранившим смешные клоки черных в завитушках волос на темени. Графов достался женщине лет сорока, почему-то уже знавшей, кто он и что. Она подала ему экзаменационный лист, в котором немецкая фирма предлагала поставить в Россию в двух месячный срок 50 'Мерседесов' с оплатой по прибытию автомобилей в российский порт. Подтвердить заказ фирма требовала немедленно. Классический внешторговец Графов, не долго думая, сказал Березовскому, что для подтверждения заказа необходимо время для изучения конъюнктуры российского рынка на 'Мерседесы' (потребность, цены, условия платежа, условия хранения такого количества ценных машин), а главное, выяснить, где и на каких условиях можно в России взять в кредит такую огромную сумму денег в валюте. Не зная этого, он не мог сразу подтвердить принятие предложения. Березовский его внимательно выслушал и велел подождать решение. Через час ему сообщили, что, к сожалению, ему отказано в работе. Уверенный в этом заранее, Графов лишь усмехнулся. Он знал, что не создан для авантюрного еврейского бизнеса. А Панина, подтвердившего заказ этих же 'Мерседесов', приняли. На вопросы Графова, как он мог подтвердить заказ, не зная конъюнктуры рынка и не имея столько денег, Панин, рассмеявшись, ответил: 'Березовский был прекрасно осведомлен о нас с тобой, как о специалистах, для него главное было узнать, кто из нас способен на авантюру. Я оказался способен, а ты нет. Ты даже запрос воспринял всерьез, а я всего лишь как экзаменационный билет, как и было на самом деле'. Месяца через три Панин приехал за своей любовницей из соседнего отдела после работы на иномарке. Имевший привычку наблюдать за собой, Графов с удовлетворением отметил, что нисколько не позавидовал Панину. Перед его глазами возникли его 'Волга' и Оленька, а жену Панина никто из отдела ни разу не видел, поэтому ходили об этом разные слухи: и страшная и старая. Как говорится, каждому свое, вслух проговорил Графов, глядя вслед иномарке.
  
   Профессору он позвонил через месяц после возвращения из Австралии, но к телефону никто не подошел. Телефон безмолвствовал в течение недели. Домашнего адреса у Графова не было, и он попросил жену узнать его у Татьяны. Неожиданно через неделю она позвонила сама и приехала к ним домой. Графов застал ее, придя с работы, и с трудом узнал. Ее некрасивое лицо было мертвенно бледным, в маленьких глазах застыли слезы. Она молча протянула ему сверток бумаг, говорить она не могла. Он узнал от жены о смерти Ивана Максимовича, врачи сошлись на том, что ее причиной были гематомы в грудной клетке, приведшие к раку.
  Расстроенный Графов лишь приобнял Татьяну и удалился в свою комнату. Торгдом его не интересовал. В свертке оказались оригинал и отредактированный печатный вариант Сережиных расследований. Не задаваясь вопросом, почему ему привезли оба варианта, Графов жадно набросился на оригинал записей, составлявших в печатном виде двести тридцать страниц. Записывал Сережа не только в тетрадях и блокнотах, но и на отдельных случайно попадавших в руки листах бумаги, даже на салфетках. В тетради он кратко, но достаточно подробно описал, что Графов уже знал от профессора, что было с ним позже. Сам он тоже спасся чудом. Вот как он описал это:
  После нашего разъединения меня еще долго обрабатывали, пока я не отключился, но почему-то не застрелили, видно, посчитали, что я итак больше не жилец. Очнулся я за рекламной тумбой и отчетливо вспомнил, что во время избиения видел, как группу с профессором и Санькой с Таней повели во двор дома, и первая моя мысль была узнать, что с ними. Как долго я пролежал без сознания, я не имел представления, так как часов на руке не оказалось, как и бумажника с деньгами. Хорошо, хоть студбилет сохранился в своем карманчике, который я смастерил под свитером после потери старого билета. С трудом поднявшись, я, шатаясь, как пьяный, направился во двор ближайшего дома, чтобы дворами выйти на тот дом. И сразу попал в руки омоновцев, отлавливавших защитников Верховного Совета. О том, что я им был, говорило мое побитое лицо и весь алкашный вид. Меня и трех таких же несчастных борцов прикладами загнали в длинную колонну, направлявшуюся к стадиону 'Красная Пресня'. Вдоль колонны ходили двое омоновцев и выборочно вырывали из толпы в основном мужчин лет тридцати, тут же расстреливая и оттаскивая трупы в сторону. Раза два они подозрительно пялились на меня, но проходили мимо.
  На стадионе нас остановили метрах в ста от двух бытовок строителей, у стен которых расстреливали военных и казаков. У многих форма была разорвана, а про лица и говорить нечего: они походили на фарш. Расстреливали по десять человек. Трупы быстро оттаскивали за бытовки. Сколько расстреляли до нас, мы не знали, а при нас тридцать.
  Нас поставили напротив бытовок и, раздев по пояс, начали фильтровать: кого казнить, а кого помиловать. Найти студбилет для матерых сыщиков оказалось плевым делом. После раздумья его посчитали компрометирующим документом, и меня приставили последним к группе смертников у бытовки. Я не успел ни испугаться, ни удивиться, что никто из стоявших у забора не молил о пощаде, как раздались выстрелы и ... послышался смех омоновца, отыскавшего мой студбилет:
  - Обосрался? Будешь знать, что твоя жизнь ничего не стоит. Моли бога, что моя сестра учится в одном с тобой институте и тоже на третьем курсе. Возьми, может, поможет тебе выйти отсюда живым.
  Омоновец был чуть старше меня и вполне походил на нормального парня, если бы не бешеный взгляд и не оскал улыбки. Одной рукой он сунул мне студбилет, а другой вонзил в спину приклад автомата, отчего я упал на колени и на карачках дополз до группы временных счастливчиков. Кто-то протянул мне мои свитер и майку. Надевая их, я услышал автоматные очереди: это мой спаситель и еще один омоновец выпустили по автоматной очереди в уже мертвые тела.
  Очередная колонна наших собратьев заставила нас поторопиться, но не прошли и пятьдесят метров, как остановились и простояли полчаса. По крикам конвоиров было понятно, что они не знали, куда нас дальше гнать. Один из них хриплым голосом дважды предлагал расстрелять нас тут же и ехать за новой партией. Мальчишка лет пятнадцати попытался незаметно спрятаться в мусорном ящике, но незаметно не получилось, и омоновец выпустил в ящик три автоматные очереди.
  Пока омоновцы спорили, мы наблюдали массовые смертоубийства вокруг. Поле стадиона было усеяно трупами, которые не успевали уносить в стоявшие неподалеку грузовики с закрытым верхом. В сменившей нас колонне оказалось несколько женщин и школьников. Их наравне с мужчинами тоже приставляли к забору, и их плач разрывал нам душу. Командовал расстрелами мой спаситель. Я поклялся убить его, если выйду оттуда.
  Наконец нас погнали дальше, но колонну остановил обогнавший и перекрывший нам дорогу автобус, из которого в буквальном смысле вышвырнули и поставили на колени двадцать семь офицеров. Омоновцы были в камуфляже и также с офицерскими погонах. Кто из защитников не мог стоять вертикально, омоновцы выпрямляли футбольными ударами. Седой весь в орденах подполковник так и не смог подняться и перестал реагировать на удары. Его перевернули на спину и убедившись, что он мертв, позвали двух милиционеров, и те оттащили подполковника за ноги к футбольному полю . Я до сих пор вижу его подпрыгивавшую на кочках белую голову. С офицеров начали срывать погоны, награды, бросая в пакеты, а некоторые совали в свои карманы. Один из омоновцев догнал мертвого и вернулся с его кителем.
   Ограбленных и садистки избитых офицеров, погнали на стадион, а нас привели к окровавленному выщербленному бронебойнмыми пулями бетонному забору. Конвоировавшие нас омоновцы сдали нас другим омоновцам в масках и кольчужных перчатках. Нас поставил и вдоль стены с поднятыми руками над головой и расставленными шире плеч ногами и начали очень мастерски нас истязать. Уже избитый до этого до потери сознания, я быстро его вновь потерял.
  Очнулся я на лавке раздевалки стадиона в компании знакомых и новых защитников. Лавок на всех не хватало, на их уступили пожилым и сильно избитым, как я. Всю ночь мы слышали автоматные очереди и одиночные выстрелы, по гулу машин спецы определяли их марки, чаще всего называя КАМАЗ и иностранные ФУРы. Народ был разношерстный от признавшегося нам депутата Верховного Совета до одиннадцатиклассника из Владимира. Его увели передо мной, всю ночь он выцарапывал на лавках гвоздем наши фамилии с инициалами. Многие последовали его почину и стали писать на стенах в основном прощальные послания, потому что никто не надеялся остаться живым. Не надеялся на это и я, поэтому ничего не сохранил, за что себя матерю. Запомнил лишь почти дословно одну запись: 'Мы знаем, что погибнем, но мы уверены, что попадем в рай, так как прошли свой крестный путь по спасению России до конца. А вот куда попадете вы за ваше равнодушие к нашей смерти и гибели России?'. Я не очень верующий, но упоминание рая действовало успокаивающе. Девятого октября я пробрался в эту раздевалку, чтобы списать фамилии и записи, но лавки там были вырублены с корнем, а надписи на стенах закрашены.
  Из сорока трех человек в двенадцать ночи увели пятнадцать стоявших и сидевших у выхода. Когда через час они не вернулись, мы были уверены, что часть выстрелов имела к ним прямое отношение, и когда в десять утра начали выводить по одному, прощались навсегда, как перед казнью. Из оставшихся девятнадцати человек меня увели последним, и минут двадцать я просидел один в неведении. Не приведи господь ожидать смерть одному. За мной пришел не омоновец, а пожилой милиционер. Он подвел меня к стоявшему у двери кабинета омоновцу в звании капитана с тетрадью в руке. Тот сурово оглядел меня, задержав взгляд на синяках и ссадинах, и бросил милиционеру:
  - Доведешь до метро, не забудь дать ему пинка, а можешь и прикончить по дороге.
  Но милиционер, молчавший всю дорогу, дал мне денег на билет, попросив 'не болтать об этом'. Но сейчас, я думаю, можно. Пелена начинает постепенно спадать с глаз людей, а совсем скоро, я уверен, они будут проклинать этот антинародный олигархический строй и с ностальгией вспоминать родную советскую власть.
  На этом повествовательная часть записей Сергея заканчивалась, и далее шли обрывочные описания его расследований, связанных в начале с поиском трупа Тани и вместе с профессором места захоронения или сожжения Саши. Затем он полностью посвятил себя расследованиям преступлений захватившими в России власть антисоветчиками в отношении защитников Верховного Совета, представлявшего остаток советского строя. О злодеяниях в октябрьские дни девяносто третьего года Графов уже имел представление в основном от профессора, но от вычитанного в записках Сергея у него кровь стыла в жилах. Профессор практически ничего в них не изменил, лишь восстановил сокращения и упорядочил орфографию, за которой Сергею некогда было следить.
  В подъезде дома, куда увели Таню, соседи первого этажа и трое жильцов верхних этажей видели, как в пять утра выносили и укладывали в крытый грузовик тела голых женщин, а за раздетыми по пояс трупами мужчин, сидевших и лежавших у ограды, та самая или другая машина приехала в седьмом часу. Номера машин были залеплены грязью. Графов так и не понял, каким образом профессор оказался в машине с убитыми вечером четвертого. Возможно, его вынесли к дороге, где он был подобран грузовиком с покойниками. Одного его вынесли или с Сашей - тоже вопрос.
   В поисках трупа Тани Сергей посетил почти все московские морги и крематории, в том числе при кладбищах. Все морги, где он побывал на опознании, в том числе в Боткинской и Склифасовского, были переполнены трупами лежавших валетом друг на друге молодых людей в 4 - 5 ярусов, и найти среди них Таню было невозможно, тем более что многие лица были изуродованы до неузнаваемости. Сергей прикинул их количество, у него получилось больше тысячи, а их в полиэтиленовых мешках все подвозили и подвозили на крытых фургонах.
  На Хованском кладбище, где похоронена бабушка Сергея и был знакомый работник, от него Сергей узнал о жестком запрете сверху на распространение сведений о поступавших на кладбище жертвах расстрела Белого дома. Под большим секретом не безвозмездно работник выдал, что с пятого на шестое три ночи подряд сжигались трупы в мешках. С учетом максимальной мощности печи было кремировано не менее 250 трупов . Трупы, которые не смогли сжечь, закопали на новом участке как неопознанные. По утверждению рабочих Николо - Архангельского крематория, в эти же ночи они привезли из Белого дома от 300 до 400 трупов. Похожая ситуация была и в других московских крематориях. Получалось 3- 4 тысячи трупов.
  Возможно, правители догадывались, что число жертв непосредственно в Белом доме скрыть полностью не удастся, и в московские морги отвозили преимущественно трупы оттуда, а другие, куда попало, как Сашу и Таню в подмосковный лес. Если это так, то за основу можно утверждать, что только в Белом доме было убито как минимум вышеназванное количество защитников. А сколько там осталось трупов, превращенных в куски мяса от танковых и других взрывов? Или полностью сожженных на верхних этажах, горевших до утра пятого октября?
  Больше всего людей погибло на верхних этажах Белого дома, куда стремились попасть защитники в надежде, что там надежнее. Так думал и Сергей, уводя наверх друзей, и лишь чудом им удалось оттуда выбраться. От того, что они там увидели, волосы поднимались дыбом, но то, что он услышал на встрече журналистов с пожарными, было сверх понимания. Подтвердил это сам руководитель пожарной службы генерал- майор Максимчук, говоря о том, что увидели утром пожарные на горящих этажах: 'Это не поддается описанию. Если там кто и был, от него ничего не осталось: горящие этажи превратились в крематории'.
  Дотошные журналисты выяснили, что были убиты все защитники с седьмого по девятнадцатый этажи.
  На 15 - 19 этажах все они сгорели или задохнулись, к тому же задыхавшиеся в огне пожара люди были легкой добычей снайперов. Они были обречены на долгую и мучительную смерть из-за того, что начавшийся на 15-м этаже огонь сразу отрезал все пути выхода, и все пять этажей выгорели дотла.
  На 7-14 этажах расстрелы защитников продолжались еще сутки, раненые умирали от потери крови без медицинской помощи, в плен омоновцы брали одних женщин, чтобы насиловать, спуститься вниз там, где не было огня, не представлялось возможным из-за непроходимых завалов и прицельного заградительного огня и пуль снайперов, использовавших ночью инфрокрасные прицелы ночного видения.
  
  Задавшись целью определить общее число жертв в те октябрьские дни, Сергей старался учитывать в основном показания очевидцев, каковым он был сам. Особенно много он встретил их на стадионе 'Красная Пресня', где побывал несколько раз. К примеру, он узнал, что в октябре 1993 года около 400 московских милиционеров в различных званиях, пришли защищать депутатов Верховного Совета. После штурма их отвели на этот стадион и всех расстреляли. Возможно, их расстрел Сергей видел.
   Он также узнал, что трупы защитников вывозили из Москвы в товарных железнодорожных вагонах и водным транспортом и наверняка не одну сотню, если не тысячу.
  При посещении Белого дома и стадиона Сергей познакомился со многими людьми, искавшими пропавших родственников, в том числе из других городов и союзных республик. Среди них был парень его возраста Виктор из Рязани, разыскивавший отца. Отец воевал в Афганистане и защищать советскую власть поехал в военной форме при всех орденах. Сергей первым делом подумал о седом подполковнике и поинтересовался у Виктора возрастом его отца. Услышав сорок лет, он даже вздохнул с облегчением и не сразу рассказал о смерти подполковника. Виктор прожил у него три дня. Никаких следов отца они, разумеется, не нашли, и Сергей пообещал Виктору продолжать поиски его отца.
  От приезжих он узнал о выступлениях в поддержку Верховного Совета и жертвах в стычках с войсками и ОМОНом, помимо Москвы. Такие стычки происходили под Тулой, Алабино и в Балашихе. 4-го октября в Подмосковье омоновцы перекрыли дорогу тысячной колонне из нескольких районов, направлявшихся в Москву на защиту Белого дома. На призыв повернуть назад, люди стали обходить преграду, и по ним открыли огонь. За убегавшими в лес устремились омоновцы. Немногим удалось вернуться домой.
   Кипевшему от гнева Графову не хватило сил прочитать за один раз все записи Сергея. Перелистав напечатанное профессором, он на отдельном листе увидел следующую приписку от руки:
   'Слежку за собой Сережа заметил скоро, но махнул на нее рукой: 'После того расстрела меня уже ничем не напугаешь'. Но оказалось, что у власти было в запасе пострашнее.
  За неделю до его гибели на выходе из метро к нему подошли двое в штатском и велели пройти с ними в комнату при Киевском вокзале. Разговор с ними длился не больше десяти минут. Как всегда, при Сереже был лишь студенческий билет. Возвращая его, один из них сказал, что ему он больше не понадобится. Другой поправил:
  - Пусть хранит, как память о спокойной жизни. Но она может быть такой, - это уже было сказано Сереже, - если ты забудешь все, чем ты так упорно занимался весь этот месяц. Мы знаем, что смертью тебя не напугать, но у тебя есть сестра и племянница.
  Сережа не помнил, как вышел. Вечером он принес мне свои записи. Я никогда не видел его таким подавленным и растерянным. Единственное, что я мог ему посоветовать, прекратить хотя бы на время, может, на год, это дело, а там видно будет. Записям я пообещал дать ход.
  Больше я его не видел, и чем он занимался, я не знаю. Спустя неделю тринадцатого февраля утром его сестре позвонили из морга и попросили приехать на опознание. Его лицо почти сохранилось, хотя грузовик переехал все тело, расплющив его'.
  
  Перед тем, как определиться, что делать с этими расследованиями Сергея, Графов решил разузнать у Мухина, как вели себя сотрудники Главка и отдела в целом в те кровавые дни и четвертого октября. Как он и предполагал, они изредка подходили к окну, выходившему на Смоленскую площадь, поинтересоваться, что происходит на улице, а четвертого прислушивались к отчетливо доносившимся выстрелам по Белому дому. Но никакого ажиотажа или ярых словесных баталий не было. Не услышав от Мухина личного мнением о тех днях, Графов не стал рассказывать о профессоре и записках Сергея, а в субботу отвез их в газету 'Завтра', сменившую запрещенную 4 октября газету 'День' за призыв 'сбросить антинародный режим Ельцина' и поддержать Верховный Совет . В редакции с интересом пролистали записи и добавили их в толстую папку с рассказами свидетелей тех событий, ожидавших своей участи: либо быть напечатанными в свое время, либо использованными писателями в книгах о тех героических и преступных днях. Просмотрев папку, Графов нашел подтверждения написанному Сергеем и много нового, еще более бесчеловечного, которому, кроме как фашистское, он не находил названия.
   Случайно он вычитал, что после октябрьского расстрела депутатов в армии был срочно изменен текст воинской присяги. Вместо 'Клянусь мужественно, не щадя своей жизни, защищать народ и государственные интересы Российской Федерации. Клянусь не применять оружие против своего народа и законно избранных им органов власти', в новой присяге второе предложение было выброшено начисто, и народ упоминается лишь вскользь: 'Клянусь достойно исполнять воинский долг, мужественно защищать свободу, независимость и конституционный строй России, народ и Отечество'.
  
   Глава двенадцатая
  Записки Сергея, в дополнение к услышанному от профессора, окончательно настроили Графова против новой власти в России, которую, кроме как антинародной и бесчеловечной он не называл. Все дерьмо, которое гневно разоблачалось и бичевалось русскими писателями в царской России, вновь всплыло и заполонило зловонием практически все сферы общественной и культурной жизни страны в виде все того же мещанства, еще более изощренной жажды наживы, стяжательства, мошенничества всех сортов, необузданного разврата под видом сексуальной революции и прочих немыслимых доселе извращений жизненных устоев. Русский народ, самоотверженно избавившийся в начале века от этих нечистот, на этот раз, окунувшись в них вновь, не нашел ничего для себя лучшего, как уходить из такой жизни по миллиону в год.. Если раньше Графов лишь возмущался тем, что новая демократическая власть вытворяла с бывшим народным хозяйством и с народом, то теперь, кому и где только мог, он с пеной у рта доказывал ее преступность и свое неприятие политики руководства страны. Но его это не устраивало, и у него еще до посещения редакции газеты 'Завтра' мелькала мысль написать повесть о Сергее. Когда-то в молодости он пытался писать и даже подавал надежды, но тогда пересилили быт, бесконечная учеба, языки, командировки, и вот лишь сейчас под впечатлением встречи с профессором и записок Сергея он увидел в своем давнишнем увлечении дальнейший смысл своей жизни, заключавшийся в обличении антинародной сути установленной в стране власти. Даже в молодости он увязывал смысл литературного творчества с политикой, а не только для развлечения читателя, и в своей самой первой повести не обошелся без критики Хрущева, из-за чего ее не взяли, предложив взамен творческую командировку на стройку коммунизма. Вспомнив об этом, он усмехнулся: разве сравнить кукурузное увлечение Хрущева с раболепством Ельцина перед Вашингтоном? Все равно, что сравнивать пощечину с поркой плетью или спотыканье на не ровном месте, а у края пропасти. Вся нынешняя беда была в том, что не человек, а великая Россия находилась у пропасти.
  Надежда у народа заискрилась во время выборов 96 года, когда рейтинг Ельцина упал до 3 процентов, фактически превратив его в 'политический труп'. О том, что люди уже насытились ельцинской демократией и свободой, прекрасно знали враги народа, и ими в ход были пущены все средства обмана, фальсификации и подкупов, тем более что недостатка в деньгах олигархов не было; впервые в истории российских президентских выборов были активно привлечены имиджмейкеры и политтехнологи, включая американские, по рекомендации которых, в частности, стали организовывать гастрольные туры артистов эстрады за огромные гонорары. И, несмотря на все ухищрения, объявленной победе Ельцина мало кто поверил (его поражение позднее подтвердил даже премьер-министр), и команда Зюганова в тот вечер ожидала его отпраздновать победу. Тем ошеломительнее оказалось не только для них, но и для всех россиян поздравление Ельцина с победой самим Зюгановым и не через несколько дней после тщательной проверки, а через несколько часов после завершения голосования. Это ли не верх предательства?
  Но для Графова эта выходка Зюганова не стала неожиданностью. Вернувшись из Австралии, он не переставал следить за деятельностью компартии и все больше убеждался в предательстве Зюганова, который, верный своей теории 'Россия исчерпала свой лимит на революции', практически полностью отстранил компартию, на которую совсем недавно равнялось все прогрессивное человечество, от участия в политической жизни России, превратив ее в беззубую оппозиционную коалицию в Госдуме, неуклонно следуя своему заявлению после расстрела Белого дома о том, что сначала необходимо создать сильную национально - буржуазную Россию и лишь затем можно будет думать о ее социалистическом развитии. Иными словами, судя по этому бреду Зюганова, предварительным условием борьбы за возвращение на путь социализма является полное построение в России капитализма. Поэтому слово социализм было вычеркнуто из лексикона Зюганова. Поэтому вполне объяснимо, что за годы руководства компартией Зюгановым ее ряды покинуло две трети первоначального состава 1993 года, опустившись ниже прихлебальной 'Справедливой России' и ЛДПР шутоломного Жириновского. Графов был уверен, что у Зюганова никогда не было амбиций стать президентом: слишком много ответственности и забот, - его больше устраивало теплое и прибыльное место оппозиционера - оппортуниста, тем более в роли главы фракции Госдумы.
  
  Новая работа для Графова была абсолютно не интересна, и он нисколько не огорчился, попав через два года работы после Австралии в список кандидатов на увольнение при очередной реорганизации министерства. Возможно, на его увольнение повлияло и его нескрываемая критика власти. Ему предложили работу в завхозном департаменте, он отказался. У него создалось впечатление, что правители страны никак не могли определиться с местом и ролью министерства на частном рынке, понимая, однако, что хоть без какого-то анализа, регулирования и влияния государства в этом деле не обойтись. Вот и присоединяли они бывший Минвнешторг то к экономике, то к промышленности, то к внутренней торговле. В конечном счете ничего из этого не получалось, кроме потери специалистов, в том числе и его, Графова.
  За полгода до увольнения он неожиданно столкнулся с Федотовым. Случилось это в архиве министерства, куда Графов зашел в последний раз. Федотова он с удивлением увидел в сопровождении работника кадров, которого Графов иногда встречал, но знаком не был. Удивился он потому, что краем уха слышал, будто кто-то из наших в Австралии умер, вроде бы торгсоветник. Уточнять он не стал, боясь разочароваться. После он узнал, что Федотова привели в архив за его делом в связи с переходом на другую работу. Выходит, он пережил в Австралии Графова всего на полтора года, а с учетом оформления, и того меньше. Но об этом при встрече в архиве Графов не знал. Свое дело в архиве он уже сделал и, увидев Федотова, хотел уйти, но ноги сами повели его к нему. Они сошлись в узком проходе между рядами полок с документами. Когда они встретились взглядами, Графов изобразил на лице крайнее изумление и проговорил, заикаясь, на манер Леонида Куравлева в фильме 'Живет такой парень':
  - А мне сказали, что вы п.. померли. Выходит, зря я вас п.. помянул.
   Огибая Федотова, Графов увидел знакомые багровые пятна на гладко выбритом холеном лице и направился к выходу, убрав ухмылку, возле кадровика. Выйдя в коридор, долго радовался, представляя, насколько испортил настроение бывшему вице-премьеру. Дома, рассказав Оленьке об этой встрече, он не упомянул о сказанном ему, зная, что она была бы не довольна и сказала бы: 'Такими вещами не шутят'. Она не любила разговоры о смерти даже врагов.
  
  Доллары, привезенные из Австралии, иссякли почти мгновенно, и Графовы вернулись в состояние начала совместной жизни с той лишь разницей, что тогда у них не было своего жилья и достаточно одежды с обувью, зато впереди было радужное будущее, вплоть до коммунизма, а сейчас у них была трехкомнатная квартира, много одежды и обуви, но никакого будущего впереди, кроме смерти, и самое страшное, что это касалось не только их двоих, но и исчезающей России под руководством людей, расстрелявших защитников последнего оплота советской власти в октябре девяносто третьего года. Деградация и жажда наживы и выживания намертво охватила все стороны жизни в стране. Улицы заполонила беспризорные и проститутки, бомжи и бездомные дети, вечерами на них властвовали бандиты и грабители, они же властвовали на экранах телевизоров, дополняясь советами, как стать богатым и выйти замуж за миллионера. И ни слова о том, как просто выжить при галопировавших ценах и стоимости коммунальных услуг.
  Первой нашла работу Оля, устроившись продавцом у сестры - челночницы. Никаких родственных льгот она не имела, напротив, будучи фактически замом сестры, получала, как позже выяснилось, намного меньше других продавцов. Но, даже узнав об этом, Оля продолжала, безропотно работать, чтобы не жить впроголодь. Графов нередко помогал жене, надолго запомнив, как коченел на морозе, охраняя товар, когда Оля отлучалась по делам или в туалет. Он же и понял, почему сестра так нагло эксплуатировала младшую сестру: всю жизнь та ездила по заграницам, а у нее вкалывает, как обычная украинка. Это он понял по ее исказившемуся лицу, когда подарил ей свою изданную повесть. Однако, узнав, что за нее ему заплатили три тысячи пятьсот рублей, а не долларов, она засмеялась, сказав, что столько она зарабатывает в день. А совсем недавно она была добродушной, веселой, приветливо их встречала, он с удовольствием помогал ей обустраивать квартиру. И вмиг все оборвалось, сказалась разность в обеспеченности и отсюда во взглядах на жизнь.
  Посещение работы жены заставило Графова заняться поиском работы для себя. Первым делом он направился в бюро занятости, где, изучив его трудовую книжку, предложили ему, скорее всего в насмешку, должность уборщика на заводе за девятьсот рублей. Побывал он по нескольким объявлениям, предлагавшим работу за 20 и более тысяч, но там везде требовали взнос в долларах, на что он отвечал, что вместо долларов, предлагает свои знания и опыт. Обычно ему отвечали нагло 'Вам жалко двадцать долларов?', лишь одна девушка, внимательно посмотрев на него, тихо спросила: 'Вы действительно согласны на любую работу?'. Он понял, что она имела в виду под выделенным интонацией словом 'любую' (заниматься обманом), и ответил отказом. Его выручил зять, попросив поработать у него бухгалтером, зная, что тот разбирался в бухгалтерии. Графов согласился. В советское время за четыре года после армии зять сумел достичь высоких должностей в райкоме комсомола и на крупном заводе с претензией на должность директора. Да и после развала СССР он довольно успешно работал на солидных фирмах замом генеральных директоров и неплохо зарабатывал, но фирмы, как правило, были кратковременными. На последней у него возник долг, и, чтобы его вернуть, ему разрешили по совместительству, сохранив за ним бартерные сделки, заиметь на территории фирмы многофункциональный магазин для нужд работников фирмы.
  Графов не пожалел о работе у зятя, узнав много интересного о малом бизнесе в России. Помимо него, к бухгалтерии имел отношение работник, который переделывал все счета для уменьшения дохода магазина, соответственно и налога государству. О том, что это было повсеместно в стране, подтверждало наличие у этого работника кипы пустых бланков с печатями разных фирм, у которых в свою очередь, также могли быть бланки магазина зятя. Кристально честный Графов, каковым многие его считали, а главное, он сам, спокойно отчитывался по липовым накладным и подгонял баланс под статью, освобождающую магазин от уплаты части налогов. Но и при этом бизнес зятя продержался чуть больше года. Одни властвовавшие в Москве кавказцы надули зятя по бартеру на огромную сумму, а другие поставили на счетчик. Остатков австралийских долларов Графова едва хватило, чтобы выключить счетчик, иначе - пуля или нож. Больше свой бизнес зять не заводил и дважды устраивал Графова сторожем на фирмы, где работал замом. Первый раз - на пивной склад, где Графов полюбил собак. Но в любовь опять вмешались кавказцы: не в смену Графова склад очистили до последней бутылки по наводке учетчика, единственного не пьющего и очень работящего черного, имея в виду южанина. Тот нередко подменял сторожей, напросился подменить и в ту смену, как выяснилось, за двести тысяч долларов. В другой раз зять устроил Графова сторожем к еврею на обувную фирму, где он проработал восемь лет и написал три книги, в том числе автобиографическую повесть о стороже и хозяине, в которой сторож символизировал выброшенный на улицу народ, а хозяин - захватившего власть в стране криминала.
  
  До конца девяностых Графов ничего не знал о Федотовых. И вдруг в начале нового века первой увидел на экране хозяйку, выступавшую в Совете Федерации от какой-то автономной области, из названия которой Графов ухватил лишь окончание на ..гры или ..гру. Интересоваться такой областью он не стал, догадываясь, что она мала и у черта на куличках. Какие узы связали с ней хозяйку, он не знал, но предполагал на примере Нарусовой, жены и матери Собчаков, тоже представлявшей какую-то автономную область. И о чем говорила хозяйка, он не услышал, но был уверен, что несла чушь, если готовила выступление сама. Он лишь успел обратить внимание, что она возмужала и поматерела, став еще более отвратной, во всяком случае, для него. Он позвал к экрану Олю, но она опоздала. На вопрос, зачем позвал, он неожиданно для себя приврал, что увидел среди сенаторов парня из их НИИ. Наверное, не хотел испортить ей настроение.
   А спустя год после этого он увидел на экране и самого Федотова в должности руководителя какой-то группы Госдумы. Тот давал интервью о необходимости активизации освоения природных богатств в северных районах, что может пополнить казну на сотни миллиардов долларов. Графов выругался из-за того, что говорил Федотов не о необходимости развития машиностроительной промышленности, а, как и все правители страны, об увеличении добычи сырья. Обратил он внимание и на то, что Федотов заметно постарел, лоб расширился за счет ухода волос на затылок, виски стали совсем белыми, вокруг рта появились складки, а у глаз - наверняка морщины, надежно скрытые темными очками. Но голос стал еще гуще и решительнее.
  Все, блин, проговорил уныло Графов. От таких руководителей Россия долго не очухается.
  Федотова показывали по телевизору несколько минут, но на этот раз Графов не позвал к экрану жену. Он не был уверен, что она не скажет:
  - Умеют люди жить, не то, что ты.
  Услышать этот упрек на этот раз ему было бы неприятно оттого, что в ее голосе уже не будет того уважения к нему, что он не такой, как торгсоветник и хозяйка. Теперь она будет иметь в виду не столько их, а и людей, приспособившихся к новому времени и даже разбогатевших, а он со своими старыми убеждениями охраняет их добро за крохи. Видимо из-за этого, - другой причины он не видел, - заметно изменилось и ее отношение к нему. Во многом причиной оказалась Австралия. Если до нее он был для нее непререкаемым авторитетом, то после нее превратился в обычного смертного, которого шпынять можно любому, и ничего он не может сделать с этим. К этому добавилась его неприятие новой власти, отторжение личного бизнеса, так как по своей натуре он был государевым служащим, и из-за всего этого оказался абсолютно неприспособленным к новой жизни после командировки. Наверняка у жены интересовались, где он работает сейчас, и он не представлял, что она отвечала, а если и говорила правду, то ему интересно было бы посмотреть на выражение ее лица при этом.
  
  Писать повесть о Сергее Графов не стал не только из-за того, что ее не издадут (с компьютером он тогда еще не был знаком), а был уверен, что при оголтелой антисоветской истерии читать ее вряд ли будут. Но и безмолвствовать он не мог. Он решил действовать хитрее. Сюжет подсказала сама жизнь: в соседнем доме из окна, выбросилась старшеклассница, не вытерпев изнасилования. Развив художественно эту тему, Графов постарался показать причину бандитизма и разврата в России. Повесть сразу приняли к изданию при условии, что он выбросит из нее всю политику и экономику, то есть то, ради чего он начал писать. Делать это сам он отказался - все равно, что выбросить родное дитя, - и поручил это редакции. Месяца через три в вагоне метро он увидел себя на задней обложке читаемой парнем книги. В редакции он получил десять авторских экземпляров и вышеназванную сумму, которую сестра жены зарабатывает в день, а он, выходит, - за два года, прямо сказать, не совсем легкого труда.
  Пролистав пахнувшую краской свою книгу, он остался недоволен: она ничем не отличалась от наводнившего прилавки магазинов чтива, даже название применительно к нему поменяли на идиотское, и он решил, что зря согласился на ее издание. Но родные и знакомые восторгались повестью, лишь один одноклассник, отличавшийся острым языком, на вопрос 'А твое мнение, Владик?' ответил с усмешкой: 'Говно'. Графов отказался от этой повести в кастрированном варианте и решил с издательствами больше не связываться, тем более что освоил компьютер и вошел в интернет, придавший ему вдохновение из-за возможности общаться со своими сторонниками и противниками. С последними он был беспощаден и клеймил их в самых резких выражениях. В начале нового века, когда в стране царила разнузданная антисоветчина и каждое доброе слово о социализме и советской власти встречалось злобным воем, он опубликовал большую статью 'Я счастлив, что жил в СССР', описав и сравнив подробно жизнь простого народа тогда и сейчас. Он ожидал, что антисоветчики смешают его с дерьмом, но на фоне шквала одобрительных и восторженных отзывов они прикусили языки. Заметно выделялись среди недругов евреи. Он уже заметил их вражду к себе. Когда они его достали, он досконально изучил историю их появления на Руси и отрицательное отношение к ним простого народа и царей. Особое внимание он уделил их роли в Октябрьской Революции 1917 года и в развале СССР. С возмущением он описал наглое присвоение евреями большей части природных ресурсов страны и их скотское отношение к русскому народу, мягко озаглавив статью 'Евреи, оставьте Россию в покое'. Однако, услышав по телевизору возмущенный крик известного телеведущего Владимира Соловьева, что не евреи в гостях у русских, а русские в гостях у иудеев, он гневно переправил заголовок статьи на 'Евреи, вон из России!'. На этот раз он ожидал не еврейскую бурю, а гневный шквал, но кроме нескольких 'Антисемит проклятый', в ответ было гробовое молчание. И он понял, почему: крыть им было нечем против правды. Это подтвердили сотни положительных отзывов.
  Всякий раз, написав в интернете злободневное, Графов мысленно спрашивал мнение у профессора в надежде на одобрение.
  
  Вторую повесть он написал о парне, очнувшимся без памяти в современной России, но прекрасно помнившим счастливую жизнь в советское время. От увиденного вокруг бандитизма и развала он пришел в ужас и решил посвятить себя улучшению жизни народа. Он отыскал и наказал бандитов, лишивших его памяти и властвовавших в городе, за что был избран мэром. В издательство рукопись Графоф не повез, а переговорил о ней с рецензентом своей изданной повести. Тот ответил прямо: 'Если бы твой парень очнулся и пришел в восторг от нынешней жизни по сравнению с той, которую он помнил, книгу мы издадим без вопросов. А наоборот - никто не напечатает'. Отложив рукопись, Графов принялся за продолжение судьбы парня в должности мэра города, о том, как ему удалось улучшить жизнь людей в сравнении с продолжавшимся ухудшением ее в стране. В повести проанализирована экономическая ситуация в России с резкой критикой президента и в особенности премьера, которого Графов люто ненавидел, и указаны пути выхода из кризиса на примере деятельности героя повести. Через всю повесть проходил вопрос, когда в стране появятся такие руководители, как его герой. Вот тут Графов и решил, вспомнив о нетронутой издательством рукописи первой книги, сделать из написанных книг хронику постсоветских времен, завершив ее в четвертой фантастической повести революцией в 2017 году и триумфом своего героя, заменив им для начала председателя компартии, имея в виду Зюганова, затем - ненавистного премьера, и после заметных успехов в экономике страны президент вынужден будет назначить его своим преемником. Заканчиваться повесть должна избранием героя в марте 2018 года Президентом России. Так Графов и сделал в хронике и после ее завершения решил в качестве послесловия к ней приложил давно написанную автобиографическую повесть о стороже и хозяине. То, что она заканчивалась смертью сторожа, уже совсем старого Графова нисколько не смутило: в его возрасте смерть не считается бедой, а воспринимается, как неизбежная последняя спутница жизни.
  Неважно, что он ошибся за несколько лет до 2017 года в предвидении новой Октябрьской Революции, ситуация в стране постепенно и неуклонно меняется: о необходимости возврата страны к социализму уже говорят и пишут открыто, Сталин из изгоя возвратился в желанного большинством народа руководителя, и в этом Графов видел свой посильный вклад, чем он может похвалиться перед профессором и его погибшими студентами, встретив их там. Он узнал у Тани и у сестры Сергея, где похоронены профессор и Сергей, и побывал на их могилах. А за упокой души незнакомых Саши Чернова и Тани Маргаритиной он всякий раз ставил свечку при посещении церкви в дни смерти родных.
  
  Ему интересно было наблюдать за женой. Издание его книги на недолгое время воодушевило ее, нисколько не смутив мизерным гонораром, и он не исключал, что она увеличивала его в разы, похваляясь книгой перед подругами, После он написал еще девять книг, издавая их в интернете и выкупая в бумажном варианте за себестоимость. Эти книги Оля в расчет не брала, ни одну из них не прочитала, но, прекрасно зная, для чего он их пишет, и, будучи уверенной в бессмысленности этой его борьбы с властью, называла его книги писюльками, а его - писателем Мичуриным, думая наверняка, что, если уж против торгсоветника он ничего не мог сделать и был досрочно отправлен домой, то власть его просто уничтожит, как козявку. Его доводы, что вода точит камень, что и произошло с СССР, ее не убедили. А однажды выдала свое главное опасение: своими книгами он может навредить зятю, избранному в Мосгордуму. У Графова был разговор с зятем. На вопрос, что заставило его вступить в 'Единую Россию': идейные соображения или деньги, - тот прямо ответил: деньги. Там он быстро пошел в гору, как в свое время в комсомоле, где за полгода стал членом райкома. И здесь уже на следующих выборах без проблем прошел в городскую думу. Но на партийную тему и о политике он с Графовым больше не разговаривал.
  - Какое отношение я к нему имею? - отмахнулся Графов от опасения жены. - У него своя жизнь, у меня своя. И ничто меня не заставит изменить свое отношение к этой антинародной власти, только смерть.
  - Я это знаю. Ты мне еще в Канаде сказал, что для тебя интересы Родины важнее интересов семьи. Я это запомнила.
  А он так и не вспомнил, в связи с чем так сказал тогда, но в принципе и сейчас так бы повторил, тем более сейчас, когда Россия находилась у пропасти.
  Как-то Оля поинтересовалась, окупил ли он продажами своих книг в интернете расходы на покупку шести их экземпляров. Он ответил, что еще нет, и пояснил, что его вполне устраивает ежедневное знакомство в интернете до несколько десятков человек с его книгами, и ими интересуются издательства, на что она спросила: 'А нельзя, чтобы эти чтение и интерес хоть как-то выражались в деньгах?' После этого о своих книгах с ней он не говорил никогда.
  
  Неожиданно, к радости Графова, заметно оживил свою политическую деятельность Зюганов. Виной этому стало принятие правительством живодерской пенсионной реформы, вызвавшей в народе всеобщее негодование и тягу к утерянному социализму, его социальным ценностям и к Сталину, при котором ежегодно цены снижались, и жизнь с каждым годом улучшалась, а не ухудшалась, как сейчас.
   Видел Графов и другую причину оживления политической деятельности Зюганова. Его уверенность в том, что Зюганова вполне устраивала теплая и прибыльная роль главы оппортунистической фракции Госдумы, оказалась верной. Помимо хорошей зарплаты участие в Госдуме давало Зюганову много способов дополнительного стяжательства. И он овладел ими в совершенстве. Среди них самый широко применяемый всеми фракциями метод: продажа депутатских мандатов в Госдуме олигархам. Только в 2003 году денежным мешкам, независимо от их политических взглядов, в том числе двоим из 'ЮКОС'а было продано порядка 20 мест КПРФ стоимостью 20 - 30 млн. долларов за мандат. Неплохой навар давала и поддержка фракцией кандидатов на должность губернатора, лоббирование интересов различных компаний ради получения ими бюджетных ассигнований. Ясно, что не из воздуха возникла и стала притчей во языцех любовь Зюганова к роскоши: бриллиантам, дорогим часам, пошитой на заказ обуви из игуаны и каймана с золотыми заклепками для шнурков. Чем не красный олигарх? До протестов ли тут и выпадов против президента, который может и наказать, лишив партию бюджетного содержания, а главное, мандата? Разве что слегка поругать премьера, уже опущенного народом за никчемность ниже плинтуса. От этого и сам Зюганов опустился почти настолько же, отчего был вынужден перестать участвовать в президентских выборах и начал выставлять других, в том числе даже не коммуниста, что не укладывалось в голове Графова. Своему неприятию этого решения Зюганова он нашел подтверждение при ознакомлении с кандидатурой Грудинина. Кандидат от КПРФ сразу оттолкнул от себя Графова рядом своих высказываний. Так, он заявил, что Россия не должна помогать жителям ЛНР и ДНР, ибо они сами в силах разобраться в конфликте с Киевом. Он что, не знал, что Украине активно всеми способами, включая военную, помогает Вашингтон и весь Запад? А еще он не понимал, что Россия делает в Сирии, и считал, что надо заканчивать с этой войной, имея в виду вывод оттуда российских военных. Выходит, предложивший его кандидатуру Зюганов тоже так думает?
   То, что Зюганов вдруг заметно заактивничал в критике существующей власти, по мнению Графова, было лишь ее ретуширование, а не требование ее замены на народную власть, идеалом которой является социализм. И критиковал Зюганов в основном премьера, не затрагивая Президента, словно тот был ни причем в бедах России. В благодарность за это Президент недавно наградил его орденом Александра Невского.
   Так что для Графова Зюганов по-прежнему остался не меньшим предателем интересов России и народа, чем Ельцин и Горбачев. С предательством Ельцина Графову было предельно ясно. А в подтверждение предательства Горбачева он совсем недавно узнал из ряда вон выходящее. Сам урод с заплаткой на лбу с гордостью признался, что уничтожение коммунизма было его давнишней мечтой, целью всей его жизни. 'Меня полностью поддерживала моя жена, которая поняла необходимость этого даже раньше, чем я. Именно для достижения этой цели я использовал свое положение в партии и стране, именно поэтому моя жена все время подталкивала меня к тому, чтобы я последовательно занимал все более и более высокие положения в стране. Когда ж я лично познакомился с Западом, я понял, что не могу отступить от поставленной цели. А для ее достижения я должен был заменить все руководство КПСС и СССР'. Остается только дополнить предателя еще и подонком.
  Отторгнув Зюганова, Графов стал с надеждой искать близких себе по духу политиков. Его внимание привлек Сергей Удальцов открытым призывом возврата в Россию социализма, и он тут же вступил в реанимированный Удальцовым после выхода из тюрьмы 'Левый фронт', подарив им пять книг хроники. Лишь его древний возраст, переваливший за восемьдесят (он стал плохо слышать и катастрофически терять зрение), не позволил ему стать активным участником этого так нужного России общественного движения, но он принял участие накануне президентских выборов восемнадцатого года в работе съезда и с замиранием сердца пел там революционные песни.
  Свою солидарность с 'Левым фронтом' в противостоянии власти Графов выражает в своих новых книгах. В последней своей повести он отобразил премьера, которого считал таким же предателем, как названную троицу из-за никчёмной и вредной для России деятельности, назвать которую работой у него не поворачивался язык. Такой деятельности премьера он посвятил немало страниц в хронике, где, как осуществление своей самой заветной мечты, уволил его с поста главы правительства, заменив на своего героя, олицетворявшего идеального руководителя страны. Увидев, что мечта его в реальности не осуществилась, и премьер продолжает вредить стране, но уже более нагло и самоуверенно, Графов в повести о нем отобразил его отрицательным персонажем в семейной жизни, возможно, не во всем в соответствии с реальностью. Просто ему захотелось подтвердить преступную антинародную деятельность премьера отвратительными качествами и в быту. Очевидно, это ему удалось, если в интернете повесть ускоренно стала догонять давно опубликованные другие его произведения. Учитывая это, Графов приступил к продолжению повести о премьере, которая, по желаемому замыслу, должна закончиться его крахом в политике и в семейной жизни.
   Но по-прежнему большое внимание Графов уделяет Президенту. Его мнение о нем, подробно описанное и обоснованное еще в хронике, за шесть лет после ее завершения, почти не изменилось, разве что добавилось уважение из-за проводимой им внешней политики и из-за повышения обороноспособности России. Но в сфере экономики негативное оценка деятельности Президента не только сохранилась, но и возросла.
   Главный вопрос, который Графов хочет прояснить и доказать: на кого главным образом, вернее в чьих интересах работает Президент, - и с каждым годом все больше убеждается в ответе не в пользу народа, а в пользу миллиардеров и правящей элиты. Это убеждение еще больше укрепилось после утверждения Президентом предложенной премьером бесчеловечной людоедской по отношению к народу пенсионной реформы, против которой раньше он сам категорически выступал. В 2005 году он возмущался: 'Если мы в 65 поставим возраст выхода на пенсию, - вы меня извините за простоту выражения, это отработал в деревянный макинтош - и поехал? Это не возможно? - И твердо добавил: 'Я против увеличения сроков пенсионного возраста. Пока я президент, такого решения принято не будет'. В 2015, говоря о средней продолжительности жизни мужчин в России (64, 5 года), он также выражал свое неодобрение повышения пенсионного возраста. И вот нате вам в 2018 году: 'Прошу отнестись к этому с пониманием'.
   К сожалению, это не единственная беспринципность Президента. А сколько он давал обещаний и не выполнял? Где его 25 миллионов новых рабочих мест? Где обещанный в 2003 году двойной за десять дет рост ВВП по 7% в год? Мало того, после триумфальной победы на выборах в 2004 году Президент сократил десятилетний срок на четыре года с ежегодным ростом ВВП в 11,4% в год. В реальности же ежегодный рост ВВП за десять лет составил лишь 0,5%.
   У Графова получился длинный список обещаний и намерений обещаний Президента, оставшихся висеть в воздухе, в частности,
   - Мы жестко будет противодействовать коррупции (2001).
   - Мы должны выходить на реальные цены на бензин (2001).
   - Прекратить "вакханалию" с услугами ЖКХ (2005).
  . - Остановить рост госаппарата (2005).
   - Создать к 2010 году условий для того, чтобы треть граждан страны смогла приобрести квартиру ( 2005).
   - Будут отремонтированы все федеральные автодороги (2010).
   - Доходы россиян увеличатся в 2-2.5 раза (2008).
   - Создать сильную экономику. Россия должна войти в пятерку стран мира по ВВП.
   - Увеличить приток иностранных инвестиций до 25% от ВВП.
  
   - Врач, учитель, профессор на своей основной работе должен получать достаточно, чтобы не искать заработок на стороне.
   О том, как выполнено это желание Президента поясняет совет Премьер - Министра учителям в 2019 году искать работу по вечерам, если их не устраивает зарплата. В связи с этим, Графова мучает вопрос, почему Президент держит во главе правительства совершенно непригодного для руководства экономикой страны человека, насквозь пропитанного прозападной идеологией и лютой ненавистью к советскому прошлому России? Ответ он видел в том, что они два сапога пара.
   Возмущало Гравфова и братское отношение Президента к миллиардерам в России, число которых за годы его правления выросло с 4 до 108, а их совокупный капитал возрос с 7,9 миллиардов до 22,5 триллионов долларов. Интересно, что при этом ни международные санкции и ни обвал рубля не сократили количество миллиардеров в России, абсолютное большинство которых являются друзьями Президента. В результате 3 процентам населения России принадлежит 90 процентов всех финансовых активов, всех денежных вкладов и всех наличных сбережений в стране, проще говоря, страной владеют эти самые 3 процента населения. Это ли не идиотизм, вернее преступление? А нищих по-прежнему 20 и даже более процентов, и это в стране с самыми богатыми природными ресурсами на земле. Президенту, считает Графов, пора твердо определиться во имя спасения России, с кем он: с бедным народом или с этими денежными мешками, зажравшейся элитой и прозападными либералами во главе с премьером? Разумеется, Графов хотел бы, чтобы Президент выбрал сторону народа и сделал это немедля. Не приведи Господь, но с чем черт не шутит, вдруг он неожиданно скоропостижно помрет, и по конституции исполняющим обязанности Президента станет нынешний премьер. От одной этой мысли у Графова кровь стыла в жилах: будут объявлены внеочередные выборы, и с учетом наглой решимости премьера, при отсутствии в сегодняшней России должного организатора и руководителя народного движения, с большой долей вероятности Президентом страны опять будет премьер. Вот уж воистину: Господи, спаси и сохрани Россию!
   Поэтому, так как Президент уже в возрасте, отрицает он это или нет, он обязан учитывать все, и свою смерть тоже. В таком случае ему немедленно следует начать со смены премьера, главного либерала, соответственно, и врага России. А так как соответствуют ему по духу почти все подобранные им члены правительства, имеющие гражданства других стран, то и их надо заменить людьми из народа.
   Учитывая неограниченную власть, которой обладает Президент в России, и историческую веру русского народа в своих руководителей, Графов допускает мирную смену власти с активным содействием этому самого Президента. Отдавшись своей фантазии, он подготовил для Президента накануне столетия Октябрьской революции новогоднее обращение к народу и отправил ему. Совсем скоро он получил от администрации Президента письмо, в котором его поблагодарили за 'активную гражданскую позицию' и ... ни слова о сути обращения. Как он понял, до Президента его письмо не донесли, но и ему, автору письма, не дали резкий отпор, не обвинив, к примеру, в экстремизме. Это Графова вдохновило: не получилось в тот раз, чем черт ни шутит, может получиться в другой, и он непременно услышит из уст Президента следующее обращение к народу России в один из предновогодних вечеров до 2024 года.
  
   Дорогие соотечественники:
   отцы и матери, чудом дожившие до
   сегодняшних дней,
   братья и сестры, пытающиеся выжить в
   сегодняшней России,
   сыновья и дочери, вступающие в жизнь с
   надеждой на лучшее будущее.
   К вам обращаюсь я, друзья мои!
  Более тридцати лет назад советским людям начали усиленно вбивать в голову, что их жизнь никуда не годится и необходимо начать новую, идеалом которой назывался капитализм. При нем, уверяли людей, у них будет много свободы и много товаров, и все поголовно будут счастливы.
  Антисоветская пропаганда, организованная американским ЦРУ при активном участии тогдашнего руководства СССР, была настолько коварной и ожесточенной, что значительная часть населения поверила в нее и не противилась свержению советской власти, забыв, что всем обязана ей.
   И вот прошло более четверти века после гибели Советского Союза и перевода России на обещанный счастливый капиталистический путь развития. Вряд ли кто найдется среди вас, кто станет отрицать, что навязанный России капитализм не принес коренного улучшения жизни народа за исключением избранной горстки людей. Двадцать пять лет - более чем достаточный срок, чтобы в этом мы смогли убедиться. Сделать из России аналог Запада не удалось и никогда не удастся, учитывая особую ментальность русского народа. За это время мы мало что создали, лишь все окончательно порушили. Великая страна с развитой промышленностью, одна из лидеров мирового прогресса была сброшена на обочину. Единственное, что мы добились, это все приватизировали, сделав кучку проходимцев и ловкачей сказочно богатыми, а большую часть народа нищей. Все эти годы Россия продолжала существовать только за счет советского потенциала и экспорта нефти, цена на которую до недавнего времени достигала заоблачных высот. Я даже представить не могу, на что бы мы жили при восьми долларах за баррель нефти.
  Сейчас мы в полной мере пожинаем свою интеграцию в мировой рынок, который охватил очередной экономический кризис, цена на нефть резко упала, слава богу, не до восьми долларов, а всего лишь вдвое, но и этого оказалось достаточно, чтобы денежные запасы, которыми мы кичились, быстро улетучились, и над страной продолжает висеть угроза исчезновения.
   Я как избранный вами Президент обязан был сделать все для спасения России. Без излишней скромности могу сказать, что мне удалось поднять Россию с колен, вернув ей политическую самостоятельность и значительно повысив авторитет в мире, с ней стали считаться. Мне также удалось покончить с войной в Чечне, помочь народу Крыма вернуться домой в Россию, помочь руководству Сирии победить ИГИЛ. Своей заслугой я считаю также восстановление вооруженных сил, обеспечивающих надежную защиту страны от врагов Что касается экономики, здесь похвалиться я не могу, в связи с чем мне пришлось пересмотреть многие свои взгляды и убеждения, переступив через самого себя.. Я спросил себя, почему за кратчайшие исторически периоды после войн СССР смог достичь головокружительных успехов в своем развитии, а капиталистическая Россия все двадцать пять лет никак не может выбраться из кризисов? Почему копирование западничества, стихийного рынка и либерализм не привели народ к благосостоянию? Почему у людей появляется все возрастающая тяга к советскому прошлому и к сталинизму? Мне важно было понять, в чем было мое заблуждение при проведении экономической политики, не приведшей к существенным положительным результатам.
   К сожалению, все эти вопросы возникли у меня лишь сейчас по истечению семнадцати лет моего правления. Объясняю я это тем, что в начале 90-х я принимал активное участие в приватизации многих предприятий Ленинграда и Санкт-Петербурга и был искренне убежден в правильности и необходимости проводимых в стране либерально-демократических реформ. Сейчас, по истечении более четверти века после распада СССР, вспоминая скрытые от общества криминальные нюансы поспешно проводимой приватизации, я могу подтвердить ее преступную суть, характерную для всей страны. Многое продавалось за ничтожно низкие суммы, из которых в казну государства шла в лучшем случае десятая часть. Поэтому с полным основанием могу подтвердить справедливость ее определения: грабительская, совершенная не в интересах государства и народа, а кучки ловкачей и проходимцев, и явившаяся главной причиной обнищания народа.
   Я понимаю, что о каждом руководителе судят по тому, какой он оставил после себя страну: еще лучше и сильнее, чем была до него, или намного хуже и слабее. К сожалению, мне не удалось превратить Россию в мощную экономическую державу, независимую от внешнего рынка, и я полностью осознаю свою вину в этом. Я глубоко заблуждался, оказавшись в плену у хулителей социализма и ярых приверженцев капитализма и либеральной демократии.
   В частности, я пришел к выводу, что главной причиной нынешнего краха России является вовсе не мировой финансовый кризис и падение цены на нефть, а то, что навязанный русскому народу капиталистический строй органически противен его жизненным критериям и духовным ценностям. Русский народ предпочитает спиваться и вымирать, чем жить при этом строе. Капитализм приняли евреи и некоторые другие нации в стране, для кого деньги и нажива - главная цель в жизни. И они преуспели в этом. А русские люди - другие от природы. Главное в жизни для них - не деньги и не богатство, а служение своему Отечеству и народу, отсюда и соответствующие общественные и нравственные идеалы и ценности. Происшедший в девяностые годы демонтаж всех достижений общественной цивилизации в стране и пришедшие им на смену капитализм с передачей всей собственности в частные руки и с бесчинством свободного рынка при ослаблении роли государства, ничего хорошего народу не принесли, кроме регулярных кризисов с очередным обнищанием и полной деградации морали и нравов. Жизнь со всей очевидностью доказала, что капитализм с его законом диких джунглей и прозападный либерализм с его свободными любовью и нравами в России обречены, и срочно необходима их замена на другую государственную систему.
  Хочу назвать еще одну причину, почему русский народ не приемлет капитализм. Потому что по складу своего характера он привержен соборности и раскрывает в полную силу свои наилучшие качества в коллективе, где человек человеку друг и товарищ. А при капитализме человек предоставлен самому себе и, выискивая пути выживания, он перестает быть человеком и становится зверем. Но редкий русский может стать зверем, поэтому и начал уходить из жизни, когда в одночасье исчезли градообразующие заводы в малых городах и колхозы в деревнях, лишив людей работы, а с ней коллективности и, в конечном счете, смысла жизни.
   Есть и еще одна существенная причина неприятия русским народом капитализма. Чтобы меня не обвинили в русофилии, под русским народом я подразумеваю все народы, живущие в России, как нас называют за границей. Россия обладает самой большой в мире территорией и почти четвертью всех природных богатств. Русский народ, сумевший создать и сохранить от врагов на протяжении многих веков такое уникальное государство, вправе считать, что Господь Бог наградил этим богатством весь народ, а не избранную кучку. Вы только вдумайтесь: в России 102-м миллиардерам принадлежат 35 процентов богатств всех домохозяйств, а на долю самых богатых 1% россиян их приходится 71%. Такого нет нигде в мире. У меня в этом вопросе не выходят из головы слова эмира Бахрейна о том, что нефть, подаренная Бахрейну аллахом, должна принадлежать всему народу. Это сказал не коммунист, а эмир, не имевший о коммунизме представление, но думавший о своем народе и подаривший ему все присущие социализму социальные блага, и у него в эмирате не было бедных, не говоря про нищих. А в России, жившей совсем недавно при социализме, социальные ценности которого являлись образцом для всего мира, узаконена выходящая за пределы разума миллионная разница между богатыми и бедными. Я вначале не поверил этой цифре, но объяснение оказалось очень простым, если взять минимальную зарплату 10 тысяч рублей в месяц (120 тысяч в год) и сравнить ее с банковским десяти процентным годовым доходом от состояния олигарха в 20 миллиардов долларов (1,2 триллиона рублей), равным 120 миллиардов рублей, то и получим миллионную разницу. Миллионную! Уму непостижимо! Может народ смириться с этим чудовищным социальным неравенством, созданным грабительской приватизацией бывшего народного хозяйства? Не может, так как помнит, что в Советском Союзе природные ресурсы фабрики и заводы принадлежали государству, и вся выручка от них шла на развитие народного хозяйства и на социальные льготы.
  Как-то я попытался пересчитать по пальцам блага, которые подарили нашему народу капитализм и демократия. Положа руку на сердце, кроме обилия товаров и относительной свободы, мне ничего больше в голову не пришло. А лезли в нее такие мерзости, как безработица, детская беспризорность и проституция, исчезновение и продажа в рабство людей, включая детей, пьянство и наркомания, тотальные коррупция, воровство и мошенничество, выходящие за рамки понимания, жестокость и насилие над личностью. Зато мне не хватит пальцев, чтобы перечислять то, что утратил наш народ после распада СССР. Это и бесплатное жилье, единственное оставшееся от советской власти богатство большинства нынешних россиян. Кто мне скажет, сколько миллионов пенсионеров убили из-за этого жилья, в том числе близкие родственники? Это и бесплатное образование от дошкольного до высшего. Это и бесплатное здравоохранение. Это и бесплатные профсоюзные путевки в санатории и пионерлагеря. Это и доступная любой зарплате и пенсии стоимость жилищно-коммунальных услуг. Это и почти бесплатный общественный транспорт и совсем необременительные для кармана поездки на дальние расстояния железнодорожным и воздушным транспортом. А сейчас стоимость авиабилета в одну сторону из Дальнего Востока в Москву в несколько раз выше минимальной месячной зарплаты по стране. А сколько сейчас стоят лекарства? Легче умереть, чем их купить. К тому же половина их поддельная, за свои же деньги умрешь. Можно добавить к перечисленным еще многие социальные блага, которые променяли советские люди на счастье пожить при капитализме. Только почему-то это счастье обошлось России долгое время ежегодной потерей до миллиона людей в год, причем главным образом не из-за голода, а из-за пьянства, употребления наркотиков, убийств и самоубийств, исчезновения и других причин, неведомых в стране ранее.
   Вот и получается, что капитализм, который мы навязали стране, не устраивает никого, кроме олигархов и богатой элиты.
  Вот почему мы, либералы, так и не смогли за двадцать шесть лет искоренить из сознания народа ностальгию по основам советского строя. Их прочность оказалась намного выше, чем мы предсказывали. Мало того, с каждым годом ценность этих основ для большинства населения становилась все более очевидной, и все настойчивее приходило осознание как самих этих ценностей, так и необходимости их восстановления. К этому выводу пришел и я, старый либерал, принимавший активное участие в демонтажа основ социализма в стране с самого начала. Надеюсь, вы понимаете, насколько мне, прозападному либерал-демократу, тяжело и горестно говорить вам об этом, расставаясь со своими иллюзиями. Но жизнь, как говорится, сама заставила меня обратиться к советскому периоду, когда после разрушительной гражданской войны уже через двадцать лет СССР превратился в могучее государство, победившее фашизм, перед которым на колени встала вся капиталистическая Европа, а всего за двадцать лет после этой войны не только восстановил, но и приумножил народное хозяйство. Возврате в социализм,
   Говоря о возврате в социализм, я имею в виду не возврат в прошлое, что еще никому никогда не удавалось сделать, а использование всего его лучшего в будущем. В первую очередь, речь идет о социальных ценностях социализма, лучше чего человечество пока еще не придумало, а конкретнее, о восстановлении социальной справедливости. Поэтому мы начнем с корректировки итогов грабительской приватизации начала 90-х годов, явившейся главной причиной дикого социального неравенства в стране. В настоящее время совокупный капитал наших долларовых миллиардеров равен 410 миллиардов долларов или 28,5 триллионов руб., что составляло треть бюджета ВВП и два госбюджета в ушедшем году. Но распоряжаться этими деньгами государство не может, как не может это делать с деньгами рублевых миллиардеров, тоже владеющих огромной суммой. Но никто не станет отрицать, что это деньги государства, и мы не станем их все возвращать ему, всех уравнивая, что не было бы правильным. Мы просто уменьшим нынешнюю дикую социальную разницу, ограничив для начала с 1 мая стоимость домашнего хозяйства до максимального размера 50 миллионов долларов. Для многих граждан России этот предел покажется огромным, но для среднего миллиардера 50 миллионов долларов - то же самое, что для пенсионера 50 руб. Так, что при нынешнем прожиточном минимуме эта сумма любой семье будет достаточна для безбедной жизни в течение многих лет.
  Средства от реализации полученного имущества сверхбогатых мы направим в первую очередь на зарплату бюджетникам, на пенсии и детские пособия, существенно сгладив социальную напряженность. Но главная цель данной национализации состоит в передаче предприятий в собственность государства в лице рабочих коллективов и в дальнейшем в использовании всей прибыли, помимо зарплат рабочих, на восстановление и дальнейшее развитие народного хозяйства.
   При получении от национализации жилых помещений будем подумать, как их лучше использовать: поселить ли там молодые семьи или разместить детсад или пансионат для стариков. Помимо этого, детсадам необходимо вернуть их прежние помещения, занятые сейчас коммерческими структурами.
   Нас будут пугать, что без олигархов мы не сможем работать. Еще как сможем! И намного лучше, потому что теперь трудящиеся будут работать на самих себя. В пробуждении их интереса и инициативы в труде - одна из главных причин национализации предприятий. Но мы не будем возражать, если кто из владельцев предприятий захочет остаться на производстве в качестве наемного директора за положенную по ставке зарплату и поработать на благо России. Ну, а те, кому личные интересы окажутся выше интересов России, и уедут к детям в свои хоромы за границей, Бога ради, стонать от горя не будем. Пусть валят, даже не вернув часть из национализированного, находившегося за границей. Зато останутся их предприятия, выручка от которых пойдет в казну страны
   Бесперебойное развитие экономики в СССР было возможно благодаря плановому ведению народного хозяйства. Жизнь уже давно заставила нас вновь применять этот внедренный впервые Советском Союзе прогрессивный способ руководства страной, несмотря на упорное сопротивление многих наших политиков и экономистов. Мы широко внедряем не только краткосрочные планы, но и долгосрочные на десять и более лет. В самое ближайшее время мной будет подписан указ о возврате к государственному планированию основных показателей народнохозяйственного развития. Таким образом, роль государства в стране резко возрастет с учетом максимальной самостоятельности регионов. В России невозможно назвать отрасль и сферу деятельности, куда бы государство активно не вмешивалось, чтобы спасти их от краха. Ярким примером эффективности работы под руководством государства являются наши вооруженные силы на сегодняшний день, чью мощь не отрицают даже наши враги. Можно привести немало и других примеров крупного строительства под повседневным контролем государства. Как только он ослабевал, сразу возрастали коррупция и воровство, чему имеем тысячи примеров. Лично мне слишком часто приходилось вмешиваться в тот или иной проект, что не всегда происходило вовремя в силу повседневной занятости. Поэтому назрела необходимость замены ручного управления органом типа Госконтроля, о чем надо подумать.
   В тоже время мы не откажемся от частной собственности, и все их виды в стране будут сохранены. Но мы не дадим частной собственности наступать всем на горло, как это делается сейчас. Из доминирующей она превратится в подсобную. Кто не захочет быть ученым, преподавателем, строителем, стоять у станка и выращивать в поле урожай, бога ради, будь хозяином фирмы, ларька, прачечной, автомастерской, производи нужные народу товары ширпотреба, а также запчасти и аксессуары, в том числе по заказам госпредприятий. Для этого в стране будут созданы существенно более льготные, чем сейчас, условия для работы, чтобы население ни в коем случае не испытывало недостаток в нужных товарах и услугах. При этом ограничивать мелкие и средние фирмы в окладах мы не намерены, будем рады, если они обеспечат себя и граждан работой. Безработицы у нас не должно быть и не будет.
   Для государственных предприятий сырье будет бесплатным, для частных - по низким ценам, что явится стимулом для их развития. Для начала будут разработаны меры по снижению цены на топливо и транспорт в два раза. Цены на бензин, к примеру, составят не 40 рублей, как сейчас, а 20. Разве не преступление и не издевательство тот факт, что в самой богатой нефтью стране бензин стоит дороже, чем в странах, импортирующих нефть? Объяснялось все просто: только интересами олигархов, а не народа.
   Во избежание классовой вражды разница между трудовой зарплатой и доходами от бизнеса не должна вступать в противоречие с понятиями о справедливости. В целях выравнивания благосостояния трудящихся, мы намерены установить предельную разницу в окладах труда в России, приняв за основу оклад Президента РФ и МРОТ, как это делается в некоторых скандинавских странах. В Финляндии, например, Зарплата Президента не превышает зарплату уборщиц более, чем в 10 раз. Однако, учитывая огромную территорию России, ее многонациональность и более сложное управление народным хозяйством по сравнению со скандинавскими странами, целесообразно увеличить пропорцию в зарплатах до соотношения 20:1. При этом имеется в виду с 1 июля будущего года установить МРОТ в размере 20 тыс. рублей. Таким образом, зарплата Президента не должна превышать 400 тыс. рублей. Думаю, это будет справедливо. Все остальные зарплаты работников государственных учреждений должны укладываться в промежуток между максимальной и минимальными зарплатами по стране. В том числе и в госкорпорациях. К своему удивлению в эти дни я узнал, что некоторые директора госкорпораций получают зарплату свыше 100 миллионов рублей в месяц или в десять тысяч раз больше нынешней минимальной зарплаты в стране и в сто раз больше, чем у Президента и Премьер- министра. Это совсем никуда не годится. Даже обидно: он, что, этот директор, умнее нас во столько раз?
  Правительству будет поручено в ближайшие сроки разработать единую шкалу зарплат по стране. Ее размер будет зависеть от спроса на профессию, в связи с чем квалифицированный рабочий может зарабатывать значительно больше чиновника. Исключение будет предоставлено лишь выдающимся деятелям науки, литературы и искусства. Для таланта нельзя устанавливать ограничения.
  Разумеется, будет отменена пенсионная реформа, так негативно встреченная народом. Прошу прощенья за то, что я не обдуманно ее утвердил.
  Кроме того нами планируется отмена Закона о Земле, Лесной и Водный кодексы с заменой их законами об их национализации. Закон о земле не коснется крестьянских земель, приусадебных и дачных участков в пределах до 20 соток. Это не будет касаться и дальневосточного гектара. Бесплатная земля будет для граждан и для частных фирм.
   Серьезное внимание я порекомендовал правительству обратить на борьбу с безнравственностью и пошлостью. Надо признаться, что нравственная деградация населения достигла таких чудовищных масштабов, что это стало одной из серьезнейших причин ускоренного исчезновения русского народа. Отсутствие у государства и людей цели в жизни неизбежно ведет к потере интереса к самой жизни. И тут не надо бояться протестов против введения цензуры и других ограничений на всякого рода извращения и мерзости.
   Еще один очень важный вопрос необходимо решить. Обвинения меня в провале экономической политики вообще-то направлены не совсем по адресу. Эту работу должно проводить правительство. А дело Президента - обеспечить народ России спокойной и мирной жизнью, защищенной от внешних и наружных врагов. Он не обязан заниматься составлением финансового бюджета, ремонтом дорог и квартир в бараке или обеспечением учеников отдаленной от школы деревни автобусом. Но так как Правительство не справляется со своей хозяйственно-экономической работой, то многое из обязанностей Премьер-министра и членов Кабинета министров Президент был вынужден брать на себя, и это неправильно. В новой России мы имели пример прекрасной работы правительства в самом конце девяностых годов, которому удалось спасти государство в буквальном смысле от краха после дефолта, девальвации и резкого скачка инфляции, то есть в более страшные годы, чем сейчас. Тогда было сформировано новое правительство при активной поддержке и участии левых политических сил, коммунистической и аграрной фракций Госдумы, представители которых заняли в нем ключевые посты. Главой правительства были назначены бывшие ответственные работники СССР Примаков Е.М., Маслюков Ю.Д., Кулик Г.В., Геращенко В.В. и др. Пресса и сторонники Гайдара окрестили это правительство коммунистическим, начав его травлю, приведшую, в конечном счете, к его отставке и замене на свое правительство. Но всего за восемь месяцев(!) это правительство спасло страну от неминуемого краха. Учитывая этот опыт, я намерен кандидатуру на пост Председателя Правительства согласовать с КПРФ и другими партиями социалистического толка. Думаю, найдется работа и для отдельных членов нынешнего кабинета министров. Однако боюсь, таких будет не много, так как кабинет министров значительно поредеет после установления шкалы зарплат по стране. Немало не только членов правительства, но и работников других ведомств уедет в свои хоромы за границей, в которых давно проживают их дети и родственники. Бояться этого не стоит, так как проблем с их заменой людьми из народа не будет.
  Я уверен, мы переломим ситуацию! Выход у России есть! И он полностью в наших с вами руках, в руках народа, являющегося главной силой и опорой государства. Мы - это те, кто любит Россию и хочет жить в ней и работать для ее процветания и блага своих детей. Мы - это коренные народы и народности России, для которых нет другой земли и Родины. Мы - это также те, кто, получив гражданство России, свято чтит ее традиции, духовно-нравственные ценности и защищает ее интересы. Но в первую очередь, мы - это русские люди, чью национальность в капиталистической либерально - демократической России выбросили из паспорта, а слово 'русский' было долгое время табуировано, как оскорбительное для других национальностей. Но еще основоположник славянофильства Дмитрий Валуев сказал: 'Все народы принадлежат России, но сама Россия принадлежит русскому народу, создавшему ее'. А русский народ состоит из людей особого склада, в истории которых уже были безвыходные времена, когда гибель России казалась неизбежной. И все же она поднималась благодаря нечеловеческим усилиям русских людей, о которых поэт Николай Тихонов сказал: 'Гвозди бы делать из этих людей! - В мире бы не было крепче гвоздей'.
   Представляю, какой шквал возмущения и угроз поднимут на это мое новогоднее обращение пятая колонна и либералы всех мастей, не говоря про Запад и Вашингтон. Нас обложат новыми санкциями, которые сейчас для нас нипочем, а потом будут, как с гуся вода. Для меня важно не их змеиное шипение, а мнение и поддержка вами, гражданами России, для которых ее смерть является их личной трагедией и за ее спасение они готовы сражаться, как за собственный дом, не жалея сил и самой жизни.
   Закончить это свое новогоднее обращение к вам я хотел бы пожеланием, чтобы новый год стал годом полного выздоровления и укрепления нашей горячо любимой России во всех сферах теперь уже опять народного хозяйства. А всем вам я желаю крепкого здоровья, бодрого духа и большого личного счастья.
   Благодарю за внимание.
  
   Разумеется, Графов уверен, что его надежда на то, что верноподданный ставленник предателя Ельцина и ярого антисоветчика Собчака и сам всеми фибрами люто ненавидящий советскую власть Президент выступит с подобным обращением к народу, абсолютно несбыточна и фантастична. Поэтому решающее слово в улучшении жизни народа России принадлежит самому народу. Только он может претворить в жизнь сказанное в обращении и никто иной. Только он может осуществить мечту Графова о возврате в Россию социально справедливого строя, когда ее природные богатства, фундаментальные фабрики и заводы опять будут принадлежать народу, а не избранной кучке в основном не русской национальности, и не будет нынешнего чудовищного расслоения между богатыми и бедными. Идеалом такого строя, по глубокому убеждению Графова является социализм, и он обязательно будет основным государственным укладом на всей земле, но это дело будущего. А разбудить от апатии русский народ и заставить его сменить это бесстыжее олигархическое антинародное руководство на действительную власть народных представителей возможно уже сегодня. И к радости Графова все больше россиян приходят к этому выводу. Осталось лишь их объединить и направить протест в нужное русло, ни в коем случае не слушая либералов и Запад с Вашингтоном, намертво отстранив их от народного движения.
   Своими книгами Графов старается подтолкнуть людей к этому и будет это делать, пока позволит здоровье. К сожалению, оно стало подводить его. Больше всего его беспокоили глаза, основа его дальнейшего пребывания на земле. Врачи сказали, что один глаз он уже потерял и пообещали сохранить второй. А на сколько сохранить, не сказали. Помимо зрения у него уже давно были проблемы со слухом, и расслышал лишь цифру двадцать в названной врачом сумме за лечение глаза, подумал, явно не рублей, а тысяч. В дороге домой он узнал у Оли, что операции по спасению глаза обойдется в сто пятьдесят тысяч рублей плюс тысяч двадцать за томографию и лекарства.
   - И ты подтвердила? - удивился он. - Откуда такие бешеные деньги?
   - Это тебя не касается.
   Он улыбнулся. Женившись, он сказал ей, что деньгами будет распоряжаться она как хозяйка. А его дело их зарабатывать. Если окажется мало, обязана выкручиваться. И нисколько не прогадал, никогда не слыша от нее недовольства из-за денег. Он знал, что она давно начала копить на похороны, и смеялся над этим. Выходит, напрасно смеялся.
   - Одно лишь лечение будет около года, - продолжала Оля, - плюс отсрочка, никто не знает, сколько продлится, даже, если несколько лет, это уже хорошо. А так уже через полгода потерял бы и второй глаз.
   Графова даже два года очень даже устроят. Значит, еще есть время написать что-либо из задуманного, считая это данью светлой памяти всех погибших в октябре девяносто третьего года, в том числе профессора и его студентов.
   Конец.
  
  
  
  
  .
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"