Зосина работа была, по ее мнению, самой ответственной работой в мире. Работала Зося санитаркой в детской больнице, в грудничковом отделении. Целыми днями, не щадя сил, мыла, чистила, скребла, протирала. Марфуза Маликовна, заведующая отделением, говорила, что для больных малышей очень важно, чтобы все вокруг было чистым, стерильным. У них иммунитет слабый.
Малышей Зося любила. Она вообще жалела все живое и не могла терпеть, когда рядом кто-то испытывал голод или боль, плакал, был беззащитен. На работе в обед санитарки и медсестры складывали косточки от мяса и хлебные корочки в пакет, Зося забирала пакет, благодарила коллег и по дороге с работы домой кормила кошек у контейнеров с отходами в одном из дворов, через которые проходила. Животные так привыкли к Зосе, что в определенный час собирались у того места, где она раскладывала им паек, вот только люди этим были недовольны.
- Ты звезданутая, что ли? - спросила у помойки один раз ее бабка, закутанная по глаза в шаль. - Это отребье потравить надо, а ты подкармливаешь.
- Не, бабуль, это не я ненормальная, это мир такой сумасшедший, - ответила Зося. - Вот вы себе еды в магазине купить можете, и я могу. А кошки не могут. Только люди этого не понимают и выбрасывают беспомощных животных из дому, когда те оказываются ненужными, надоедают. Но Бог все видит оттуда, издалека. Когда перед ним предстанет кошка, она обязательно расскажет, кто на земле ей косточку куриную на пропитание дал, а кто корки хлеба пожалел.
Бабуся шарахнулась в сторону, видно, кольнуло у нее все-таки сердце от Зосиной правды жизни. А Зося до того жалела все живое, что летом сгребала со скатерти после завтрака крошки и крупинки и несла их в ладошке к муравейнику - кормила муравьев. Муравьи тащили крошки к себе в норы, а Зося радовалась - еще кому-то жизнь стала слаще, сытнее.
Мальчика привезли в детскую больницу милиционеры. Его нашли закутанным в старое полуистлевшее корпе на автобусной остановке рано утром. Бомжиха, с бодуна обходившая улицу в поисках пустых бутылок, обрадовалась, было, одеялу, кем-то опрометчиво выброшенному, потянула за край, а из него голенький ребеночек и выпал.
Баба оказалась не вконец опустившейся. Она завернула пацана, который был так слаб, что и плакать-то не мог, снова в корпе, подхватила под мышку и поковыляла в сторону круглосуточного супермаркета. Положила находку на крыльцо, отогнула край одеяла так, чтобы было видно сморщенное лицо младенца. И пошла прочь. Еще до угла улицы дойти не успела, как милицейская машина уже мчалась по почти пустынному проспекту. Охранник видел, как бомжиха подбрасывает что-то к магазину, и сразу вышел проверить, что именно.
Принимала в больницу малыша сама Марфуза Маликовна. Милиционер протянул брезгливо ей "куль" из пахнувшего почему-то бензином одеяла с ребенком внутри, поморщился и сказал:
- Убедитесь, доктор, что мы его живого к вам довезли. Он синенький какой-то, не ровен час, помрет.
- Глупости говорите, мужчина, - заведующая строго смотрела из-под очков на лейтенанта, - все новорожденные детишки не слишком красивый цвет кожи имеют. Если не умер от заморозка ночью, осень на дворе поздняя, холодная, значит, живучий. Мы его выходим, правда, Зося?
Зося, стоявшая рядом с Маликовной с куском французского мыла и фланелевыми пеленками в руках, деловито кивнула. Поднялась на цыпочки и посмотрела на личико найденыша, сопевшего за неимением сил закричать.
- Марфуза Маликовна, а что если нам для начала его покормить? - робко спросила Зося, не приученная давать советы другим людям.
- А ты умница, Ахметова, - улыбнулась ей докторша, - сытый организм надежнее некормленого. Давай дуй к старшей сестре, скажи, чтобы готовили смесь для кормления и воду для купания, а я мальчишку пока осмотрю.
Мальчик оказался вполне здоровым. От роду ему был максимум один день, после кормления и купания, согревшись и разомлев, он крепко спал, а заведующая с Зосей стояли над его кроваткой и смотрели.
- Не думаю, что его родила та бомжиха, что к магазину подбросила, или другая нищенка, - рассуждала Маликовна. - Ребеночек доношенный, мать его, даю сто процентов, во время беременности не голодала, не злоупотребляла алкоголем и не курила. Мы сделаем вот что. Не станем давать пацану имя. Где-то на планете живет женщина, мечтающая о ребенке и в душе уже носящая имя, придуманное для сына. Давай будем верить, что скоро такая женщина объявится, и нам не придется малыша передавать в Дом ребенка. Я не хочу, чтобы он запомнил, что такое казенщина. Зови его пока что просто Мальчик. Ну, будешь со мной верить, что найдется мама для Мальчика?
- Да, буду. А, интересно, как его мама все-таки назовет?
- Поживем - увидим, Зося. Дуй, прибери в холле, там родственники мамаш, которые лежат у нас с детьми, в часы посещений натоптали.
Через час у Марфузы Маликовны сидела давняя приятельница, раньше работавшая акушеркой, Баян Есимова, и рассказывала ей удивительную историю.
- Вчера поехала к дочери на дачу, помочь ей в подпол банки с салатами и вареньем спустить, капусту вилками посолить, - начала Баян издалека. - С утра вроде пасмурно было, а к полудню развиднелось, вот я и решила коврики из коридора на ограду кинуть, чтоб посохли. Подхожу к забору, вдруг слышу с той стороны, с соседского участка, стон. Я на цыпочки встала, через забор заглянула, а там в арыке на куче соломы сидит беременная девчонка. Схватки у нее, видно, начались. Губу прикусила, старается не кричать.
- Нечистое дело...
- Нечистое. Я побежала за Марьяшкой, мы с ней две доски в заборе гвоздодером отогнули, под локотки девчонку подхватили и к нам на территорию затащили. Я смотрю - она давно терпит. Ей уже вот-вот рожать. Спрашиваю, что ж ты, дура, на улице-то делаешь, а она говорит, что от родителей беременность скрывала, благо, от природы толстушка, и ребенка родить дома не может. Убьет ее отец.
- А лет-то ей сколько?
- Шестнадцать.
- Точно убьет...
- Я у нее роды-то приняла, она оправилась и говорит, мол, оставьте мальчика себе или выбросите где-нибудь в степи за дачами. Шакалы съедят. Представляешь? Я даже ответить ей ничего не могла, в шоке была.
- И, что, где младенец?
- Вот, слушай дальше. Когда соседи вернулись с работы домой, ну, свет у них повсюду загорелся, я взяла мальчика и пошла к ним в коттедж. Вот, говорю, ваш внук, три с половиной килограмма, родился в два часа дня. Девчонка, что рожала, сидела в это время чай пила, а ее папаша водку у телевизора хлестал. Матери не было, я не знаю, есть ли она у этой дряни вообще. Но, вообще, на кухне кто-то посудой гремел. Так этот сытый тип голову в мою сторону повернул, и говорит, мол, что за чушь вы порете, женщина. Дочь у него девственница, он ее замуж собирается выдать за арабского делового партнера и мне советует ползти с их участка вместе с ребенком подобру-поздорову.
- Ну, и? Да, не тяни пса за хвост, рассказывай!
- Я ему давай рассказывать все, как было, объяснила, что акушеркой до пенсии проработала сорок лет, а то, что дочь его еще несколько часов назад была беременной, доказать не составит никакого труда. Любой врач подтвердит. Мужик набычился, глаза кровью налились, мне приказал младенца оставить и пойти вон. И забыть обо всем, что было, если хочу жить.
- А ты забудь, не болтай, и мне напрасно рассказала, никому не надо было говорить.
- Так, грех какой на душе! Я как домой вернулась, стала наблюдать за соседней террасой. Через полчаса после того, как я ушла, этот мужик вышел из коттеджа, и в руке он нес ребенка, держал его за ножки, как пойманную курицу. Зашел с ним в гараж и через минуту вышел с кулем каким-то обтрепанным. Бросил его в багажник машины и уехал. Порешил, думаю, дед внука, и повез закапывать.
- Сутки назад, говоришь, родился тот мальчик? Три с половиной примерно кило? Доношенный? Не убил его дед, на остановке утром нашли завернутым в обрывок одеяла! У нас сейчас, спит, сопя в две дырочки. Только ты, подруга, никому больше про то дело не говори, хорошо? И твоя голова будет цела, и ребятенка, может, удастся пристроить в нормальную семью. А все-таки они изверги, эти новые богачи...
Шло время, а семья у Мальчика так и не появлялась.
- Вот, люди, - возмущалась Марфуза Маликовна, - мечтают о сыне, собирают документы на усыновление, приходят посмотреть на ребеночка и носы от него воротят только потому, что у того родимое пятнышко на личике. Можно подумать, свой бы родился идеалом ума и красоты! А ведь после Нового года, если Мальчика так и не возьмут, нам тобой, Зося, придется передать его в Дом ребенка. Да знаю я, что условия там хорошие и за детьми смотрят, но каждый малыш имеет право на маму. На собственную маму, понимаешь? Может, мы с тобой плохо молимся о том, чтоб за Мальчиком пришли нормальные люди?
Вечером Зося, раздавая кошкам еду, привычно разговаривала с ними. Кошки урчали друг на друга, ухватывая куски, а девушке казалось, что они что-то ей отвечают.
- А у нас Мальчика никто не хочет забирать. Он такой красивенький, такой ладный, и не плачет вовсе. Только пятнышко родимое у него на лице, на правой щечке, как капелька пятнышко. Ему мама нужна, ну, та самая, что ходит по планете и носит в душе имя для собственного сына. Я Богу молюсь по утрам, как встаю, все прошу быстрее маму для Мальчика к порогу больницы привести, да, видно, у Бога на все времени не хватает, слишком много человеческих просьб на него сыплется.
Кошки наелись, но не уходили от Зоси, сидевшей на корточках и изливавшей им душу. Слушали, сверкая в сумраке глазами.
- Кошечки, милые мои, может, вы попросите Господа за нашего Мальчика? Вы же ближе, чем я к Богу! У вас прямо под небом кров и еда. Попросите, а? Ну, что вам стоит...
Через четыре дня, тридцать первого декабря, в палату отказников и найденышей вошла Ребекка. Она жила в Канаде, работала в Институте пшеницы, и в Казахстан приехала взять в семью ребенка. Семья у Ребекки была маленькая - она и престарелая мать.
- Вы смотрите, смотрите внимательно, - суетилась вокруг Ребекки дама из отдела опеки и усыновления, - вам иностранцам разрешается усыновлять детей даже с проблемным здоровьем, так что можете взять любого.
Ребекку как-то сразу сердце потянуло взять на руки Мальчика, она поцеловала его в щечки, он ухватил ее цепкими пальчиками за светлый локон.
- Ой, смотрите, как славно отметил ребеночка Господь! Пятнышко как зернышко на щечке. Я бы хотела увезти к себе в Канаду именно его.
Зося плакала, когда через две недели мальчика собирали в дорогу. Но не от огорчения, что с ним придется расстаться, а от счастья, что у него теперь есть красивая и обеспеченная, добрая мама. Ребекка приехала в больницу за сыном с шикарной корзиной для младенца в руках, и, укладывая его, наряженного в новый костюмчик, в эту люльку, сказала:
- Сейчас, Джошуа, мы с тобой поедем в аэропорт, и полетим на самолете в Алматы. А оттуда еще раз на самолете в другой город, и еще раз. И будем дома. Там нас бабушка ждет.
Зося смотрела, как бережно несет корзину с мальчиком Ребекка, как садится в такси, махала ей рукой на прощание и думала, что вот, оказывается, как мальчика зовут - Джошуа. Ему очень идет это имя. Работала в этот день девушка так рьяно, так старательно драила коридоры и меняла постельное белье малышам, что старшая сестра даже прикрикнула: - Да, брось ты, Зоська, носиться как электровеник.
Но Зося не обиделась. Она была счастлива.
Прохожие ошалевали и останавливались посмотреть на зрелище, когда Зося кормила вечером кошек двухкилограммовым тортом из супермаркета. Они не знали, что кошки заслужили торт, все-таки замолвив за Мальчика слово перед Богом. Если б не кошки, может, и не знали бы мы, что зовут его Джошуа и его очень долго ждала мама, Ребекка...