Дельта Марк : другие произведения.

Отмененный мир

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Юридические услуги. Круглосуточно
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Седьмой текст цикла. Роман. В начале 21-го века самым распространенным и опасным наркотиком в мире становится "Орбита". Одна инъекция - и человек минут на тридцать обретает способность менять силой мысли случившиеся недавно события. Миллионы людей всеми правдами и неправдами приобретают это вещество, даже не подозревая о существовании природных орбинавтов, которые не нуждаются в химическом стимуляторе для своего дара. Между тем настоящие орбинавты находят друг друга благодаря современным средствам связи и объединяют усилия, чтобы противостоять "истончению" - главной напасти, поразившей мир.

   Марк Дельта

ОТМЕНЕННЫЙ МИР

(Седьмой текст цикла "Время орбинавтов")

  
   Когда я помолодела, из меня в одночасье выветрилась вся дряхлая мудрость, накопленная за девяносто с лишним лет прежней жизни. Остался лишь обнаженный опыт, едва сдерживающий глупую радость юного тела.
   Сеферина Алькади-Гардель
  -- -
  -- ЧАСТЬ ПЕРВАЯ -

- Глава 1 -

  
   Коломба Трэверс считала, что должна выглядеть привлекательной в глазах любого мужчины, в том числе и массажиста. В этом не было никакого заигрывания.
   Лондонская жизнь придавала бледность даже урожденной черноволосой итальянке со жгучим взглядом изящно очерченных темных глаз. Приобретаемый в солярии загар возвращал коже миссис Трэверс естественную для нее оливковую матовость.
   Последовавший за солярием сеанс массажа длился час. Скотти хорошо знал свое дело. Коломба, несмотря на способность извлекать удовольствие даже из непрофессионального массажа, была весьма разборчива. Ей нравилось, что Скотти не только мастерски разминает, растирает, поглаживает и потряхивает все то, что следовало подвергать этим видам воздействия, но и постоянно разговаривает. Приятные волны ломоты, легкой боли и восхитительного расслабления составляли лишь половину удовольствия от массажа. Другой половиной было общение.
   Скотти долго рассказывал о своей службе в армии. Затем стал рассуждать об инопланетянах.
   - Видите ли, Коломба, - говорил он, вминая теплые, жирные от крема пальцы в ее плечи, - по всему видно, что они тайком внедряют на земле свои знания. Подумайте сами: за десять-двадцать лет технология продвинулась больше, чем за сотни лет до этого. Возьмите хотя бы Оглоблю. Разве это случайно?
   - И что же они получают взамен?
   Грудной голос Коломбы, лежащей ничком на массажном столе, напоминал сейчас томный рокот, который умеет производить тело разнеженной кошки.
   - Взамен они питаются эмоциями землян. Ведь в своей технологической цивилизации инопланетяне давно забыли, что такое любовь и ненависть.
   Коломба прекрасно знала, что Скотти пересказывает содержание модного фильма, но помалкивала. Иначе он замкнется, а ей станет скучно. Справедливости ради следует отметить, что по-настоящему Коломба не скучала уже очень давно, поскольку ее неотрывно сопровождала первозданная радость бытия. Как любого орбинавта. И все же дополнительные удовольствия, вроде массажа и непринужденной болтовни со Скотти, были украшением, отказываться от которых она не видела никакой нужды.
   - Почему вы сказали: "эмоциями землян", а не "нашими эмоциями"? - спросила Коломба, придав голосу хитринку. - Уж не уличила ли я в вас одного из пришельцев?
   Массажист, обрабатывая красивую рельефную спину клиентки, многозначительно хмыкнул.
   Фитнес-клуб, где Коломба приобретала свой искусственный загар и наслаждалась массажем, включал также салон красоты. Одна и та же женщина делала там Коломбе педикюр и маникюр. Длилось все это больше полутора часов. Педикюрша, как и массажист до нее, все время о чем-то говорила. Пока Коломба ждала, когда высохнет лак, женщина предложила ей кофе. Разумеется, бесплатный. "Капучино" здесь не предлагали: "эспрессо" со сливками обходился заведению дешевле.
   Коломба улыбчиво отказалась. Она собиралась после фитнес-клуба взять "капучино" с корицей в любимом кафе, здесь же недалеко - в Ковент-Гарден.
   В кафе, как обычно в дневное время, было всего несколько посетителей. Чувствуя, как в тело, полное истомы, вливаются радостные потоки новой бодрости, Коломба передумала и заказала вместо кофе свежевыжатый морковный сок. Потягивая молочно-густой душистый оранжевый напиток, она изучала приобретенный на днях "умный" телефон. На сенсорном экране элегантного тонкого устройства располагались, намекая на невероятные возможности, поражающие яркими ядовитыми красками пиктограммы. Трудно было не поверить в то, что этот телефон является продуктом внеземной цивилизации.
   Коломба отыскала в списке телефонный номер своей шестнадцатилетней дочери и коснулась его пальцем, хотя знала, что Сандра может счесть частые звонки назойливыми.
   - Да, мама, в чем дело? - раздался нетерпеливый юный голосок.
   Почему-то Сандра всегда задавала этот вопрос, как будто мать могла звонить ей только для того, чтобы сообщить какую-то новость, а не, скажем, просто из желания поболтать с дочерью.
   - Оденься теплее, если куда-нибудь пойдешь. Сегодня прохладно.
   Произнося ненужное напутствие, Коломба чувствовала себя довольно глупо. Дочь была достаточно взрослой, чтобы самой решить, как ей одеться.
   Коломба в очередной раз задалась вопросом, не пришло ли время открыть Сандре правду о ее способностях. Интересно было бы посмотреть, как отреагирует девочка, узнав, что может силой мысли менять уже происшедшие события. Что ей для этого не надо иметь дело с наркоторговцами, тратить деньги на "Орбиту", вводить ее себе в затылок, морщась от боли. Впрочем, по слухам, за последние годы конкуренция, от которой не свободен и черный рынок, привела к тому, что инъекция "Орбиты" стала далеко не такой болезненной, как лет десять назад.
   Самой Коломбе не требовалась помощь химических препаратов для того, чтобы влиять на реальность,. Не нуждалась в них и Сандра, хотя пока и не подозревала об этом.
   Нет, открывать дочери эту правду было рано. Управление событиями по собственному усмотрению требовало иного уровня жизненного опыта и личной ответственности, нежели выбор одежды по погоде. Даже по прихотливой и изменчивой погоде английской столицы.
   Коломба вдруг почувствовала покалывания в затылке. С тех пор, как в мире появилась "Орбита", такое случалось столь часто, что она научилась не обращать на это внимания. Покалывания просто означали, что кто-то неподалеку ввел себе дозу и теперь меняет что-то в ходе последних событий. Коломбу это не касалось.
   - Осторожно! Не приближайтесь к окну!
   Вздрогнув от неожиданного крика, Коломба взглянула в сторону окна и обмерла.
   - Истончение! - вопил один из посетителей. - Смотрите, там, на подоконнике!
   Поднялась паническая суматоха с опрокидывающимися стульями. Люди с криками спешили к выходу из кафе, образовав давку в дверях.
   Коломба не шевелилась, пребывая в смешанном состоянии ужаса и зачарованности. До сих пор она видела истончение только по телевидению. Но на экране все немного воспринималось, как постановка, даже самые реалистичные документальные кадры. Сейчас же все происходило в непосредственном присутствии Коломбы.
   Фикус в кадке, стоящий у окна, истончался прямо на глазах. Проступала сетка внутренней структуры листьев, дрожала, мерцала плоть стеблей. Керамическая стенка кадки стала прозрачной, и сквозь нее можно было увидеть землю, которая, в свою очередь, бледнела, теряя текстуру и вещественность.
   - Леди, вы хотите попасть в зону истончения?! - официант, еще недавно весьма услужливый, какими обычно и бывают лондонские официанты, если они выходцы из третьего мира, грубо схватил застывшую в трансе Коломбу Трэверс за руку и потащил к выходу.
  

***

  
   Веселье все еще было в полном разгаре, несмотря на поздний час. Марта Лопес забеспокоилась. С трудом оторвав мужа от компании собеседников-собутыльников и выведя его на балкон, она поинтересовалась, не пора ли вызвать такси и отправиться домой, в Хуан-Гриего.
   - Такси? - удивился Хулио. - С какой стати? Мы же приехали сюда с Педро. Он нас и обратно отвезет.
   - Мне кажется, Педро слишком пьян. Давай лучше вызовем такси, - взмолилась Марта. - Жизнь важнее, чем деньги. В конце концов, с нами дети!
   Хулио не понравилась перспектива незапланированной траты. Он приехал с семьей в Порламар, чтобы отметить день рожденья двоюродной сестры, а не выкидывать на ветер в поте лица заработанные деньги.
   Случись рядом с ним какой-нибудь иностранец, он бы не удержался и сказал уроженцу острова, что, по сравнению с другими странами, цены на такси в Венесуэле смехотворны, ввиду наличия в стране огромных запасов нефти и очень дешевого бензина. Но Хулио сравнивал возможные затраты не с заграничными ценами, а с возможностью дармовой поездки в машине приятеля.
   - Не волнуйся! - убедительным тоном произнес он. - Педро не сумасшедший. Он ведь за рулем. Так что будь спокойна: он всего лишь пригубил немного вина за здоровье именинницы, вот и все. Нечего устраивать бучу из-за пустяков!
   Марта, видя, что мужа не уломать, предприняла атаку на другой линии фронта.
   - Дети очень устали! Уже поздно. Когда мы наконец поедем?
   - Я потороплю Педро, - обещал Хулио.
   Они вернулись в комнату и присоединились к компании за столом. Там один из гостей рассказывал новый анекдот об орбитоманах. В последние годы такие шутки стали очень популярны. Часто их герои, сами того не подозревая, жили в яви, которую изменил кто-то другой.
   - Допустим, человек попал под машину вскоре после того, как принял "Орбиту". Что он может сделать?
   Эти слова произнес молодой энергичный мужчина, адвокат, недавно переехавший на остров Маргарита из Каракаса. Он считал, что здесь, в Порламаре, чей свободный от налогов порт привлекает туристов со всего мира, у него больше возможностей преуспеть в жизни.
   - Если бедолага еще находится под воздействием препарата, то он может отмотать реальность назад и отменить тот виток, в котором его переехала машина, - откликнулся Педро.
   С беспокойством глядя на его блестящие глаза, Марта в очередной раз подумала, что Педро слишком пьян, чтобы безопасно вести автомобиль по горному серпантину, который необходимо преодолеть по пути к расположенному на западном побережье острова городку Хуан-Гриего.
   - Верно, - кивнул адвокат. - Но действовать он должен очень быстро, пока не потерял сознание от столкновения с машиной.
   - Но ведь он может сделать это и позже, когда уже придет в себя в больнице, - возразила Сесилия, хозяйка дома и виновница сегодняшнего торжества.
   Посыпались возражения.
   - Если пострадавший придет в себя через шесть часов после аварии, - сказал Хулио, - то ему поздно будет что-либо менять, потому что максимальная дальность "отмотки" даже в случае самой качественной "Орбиты" составляет всего лишь от трех до пяти часов.
   - Дело вовсе не в этом! - не очень вежливо перебил его адвокат. - После того, как орбитоман очнется в больнице, он уже не сможет использовать препарат, который ввел себе до аварии. Доза "Орбиты" действует только тридцать-сорок минут, затем полностью распадается в организме. Тело ведь - не холодильник, где "Орбита" может храниться день-два. Правда, на черном рынке впаривают "Орбиту", которая, якобы, действует после инъекции дольше часа, но это обман.
   - Вы так уверенно рассуждаете, как будто знаете все это не с чужих слов, - парировал уязвленный Хулио.
   - Я просто знаком с полицейской статистикой по орбитомании, - спокойно объяснил адвокат.
   За спиной у Марты находился платяной шкаф с зеркалом, что заставляло ее время от времени словно ненароком оборачиваться на мгновение, чтобы увидеть собственное отражение. Это было сильнее ее воли. Сейчас она в очередной раз оглянулась назад, отчего отвлеклась, утратив нить разговора.
   Встав со стула, Марта пошла проверить, все ли в порядке у детей. Те проводили время в соседней комнате, сражаясь в компьютерные игры вместе с сыном Сесилии.
   Когда Марта вернулась в гостиную, адвокат говорил:
   - Я слышал, что у нас собираются ввести такой же закон, какой недавно ввели в Колумбии и Бразилии. Если это произойдет, то уголовным преступлением будет считаться не только производство и распространение "Орбиты", но и ее использование с целью извлечения выгоды или нанесения ущерба другому лицу,
   Несколько человек рассмеялись.
   - Как будто можно доказать, кто ее использовал и против кого, - язвительно произнес Хулио.
   - Если у тебя даже нашли пистолетик с "Орбитой", - поддержал его Педро, - то разве можно определить, использовал ты его уже или нет? Если и да, то ты же изменил явь, а в новой яви ты еще этой дозы себе не вводил. В общем, дурацкий закон!
   Марта поняла, что ни ее муженек, ни их добровольный водитель не собираются в ближайшем времени прекращать свое участие в бесконечном занудном разговоре. У нее лопнуло терпение.
   - Педро! - воскликнула она голосом, не предвещавшим ничего хорошего и заставившим всех сидящих за столом умолкнуть и обратить на Марту свои взоры. - Нам пора ехать! Уже очень поздно. Дети устали. Завтра рано утром надо идти на работу. Если ты не собираешься нас вести или просто не можешь, потому что выпил, то так и скажи, и тогда мы вызовем такси!
   Педро засуетился, рассыпался в извинениях, стал заверять, что практически совершенно трезв, что вот только сходит на дорогу в туалет, и они поедут.
   Как и подозревала Марта, Педро относился к той опасной разновидности человечества, которой удается скрыть свое опьянение от других людей, но не от автомобиля и дороги. Это отчасти чувствовалось даже на прямых улицах Порламара, но стало особенно заметным, когда машина выехала на извилистую горную дорогу.
   Она неслась над пропастью бессмысленным рваным зигзагом. Десятилетняя дочка вскрикивала. Восьмилетний сын, как и полагается мужчине, молчал, но глаза и рука, которой он стиснул руку матери, выдавали страх.
   - Дружище, ты не слишком ли быстро несешься для такой дороги? - неуверенно спросил Хулио, сидящий спереди, рядом с водителем.
   - Да ты что! Положись на меня! Где наша не пропадала! - весело ответил Педро, не снижая скорости.
   - Я так и думала, - прошипела с заднего сидения Марта.
   На очередном резком витке серпантина автомобиль на мгновение завис одним колесом над пропастью, но водитель-лихач проявил противоестественное чувство равновесия, порой просыпающееся в пьяных людях, и сумел удержать машину на дороге.
   На заднем сидении завопили все трое, включая мальчика.
   Хулио, осознавший, как он ошибался, вручив жизнь всего своего семейства в нетвердые руки Педро, решил перехитрить судьбу. Он вынул из кармана шприц-пистолет и приставил его к собственному затылку.
   - Ты - орбитоман! - вскричала потрясенная Марта.
   - Дорогая, извини, но это сейчас единственное, что может нас спасти! - огрызнулся ее муж.
   - Приятель, ты один из этих?! - от удивления Педро чуть было не выпустил из рук и без того живущий собственной жизнью руль.
   - О Дева Мария, мой муж - наркоман! - заголосила Марта. - Теперь я поняла, куда уходят семейные деньги! Как же я буду с тобой жить после этого?! Как ты сможешь смотреть в глаза собственным детям?!
   - Очень просто, - раздраженно ответил Хулио. - Если мне удастся отмотать время, то всего, что сейчас происходит, просто не произойдет. А если я не успею из-за твоих дурацких наскоков, то мы все погибнем. И в том, и в другом случае никто из вас так и не узнает, что у меня была "Орбита".
   - Папа, как тебе не стыдно! - заплакала дочка.
   Хулио, у которого лопнуло терпение, нажал на спусковой крючок и слегка поморщился от легкой боли, которую причинял препарат в первые секунды своего внедрения в человеческий организм. Затем закрыл глаза и погрузился в сплетение возможных событий последних часов...
   ...Отведя от стола двоюродную сестру, Хулио попросил у нее номер телефона, по которому можно вызвать такси. Вскоре подъехала машина. Хулио предложил Педро присоединиться к ним.
   - Ты хватил лишнего, дружище, - сказал он. - Оставляй свою машину здесь и поезжай с нами.
   - Я совершенно трезв, - вполне устойчивым голосом возразил Педро. - Зря не едете со мной!
   Он говорил так убедительно, что Хулио мог бы поверить, если бы не воспоминание о бешеном зигзаге над пропастью.
   - Как хочешь, - ответил он.
   Утром Хулио и Марта узнали, что Педро благополучно добрался до Хуан-Гриего, умудрившись все-таки попасть в аварию во время неосторожной парковки возле собственного дома. Происшествие было незначительным. Лишь немного пострадали машина и металлическая ограда.
   Хулио чертыхнулся. Если бы он знал, что езда закончится таким образом, не стал бы тратить деньги на такси.
   Затем мысли Хулио переключились на хранящуюся в кармане куртки дозу "Орбиты". Она была нетронутой, однако время ее годности быстро подходило к концу. Препарат отличался неустойчивостью. Надо было срочно придумать, как использовать его наилучшим образом.
   Ничего другого, кроме того, что обычно делал Хулио, ему в голову так и не пришло. Он склонил Марту к занятию любовью, а затем пережил минуты сексуального подъема с последующим оргазмом еще шесть раз подряд, пока это ему не осточертело. Устало не тело, которое входило в каждый новый виток яви одинаково возбужденным. Устало сознание, и Хулио захотелось заняться чем-нибудь другим.
  

***

  
   После переговоров с продюсером и представителями местной кинокомпании русский режиссер, известный своим поклонникам под псевдонимом Максим Алонсо, полюбовался на фонтан посреди озера, затем погулял по вечерней Женеве и посидел в ресторанчике с видом на празднично расцвеченную карусель. После всего этого он вернулся в гостиничный номер, продолжая разрабатывать замысел нового фильма.
   Вынув из чемодана папку, которую он брал с собой во все свои бесконечные поездки, Алонсо положил ее на стол перед зеркалом, развязал тесемки и стал рассматривать распечатанные на цветном принтере снимки. Это были портреты, выполненные по описанию Максима опытным составителем фотороботов, с которым свел его в Нижнем Новгороде школьный друг, бывший фарцовщик Валера Сташевский, ныне - отставной полковник полиции, как несколько лет назад стала именоваться милиция.
   Среди портретов преобладали лица людей, которых сейчас не было в живых. Одни умерли десять-двадцать лет назад. С момента же смерти других минуло полтысячелетия. Алонсо отчетливо помнил их внешность, благодаря частым погружениям во вторую память, где хранилось все, что он когда-либо видел в своей жизни, вплоть до мельчайших нюансов, на которые он в свое время даже не обратил внимания.
   Расположение лепестков в цветке. Номер "Волги", припаркованной возле дома, где Максим и его родители жили в марте 1975 года. Линия рта и выцветшие глаза его деда Ибрагима, скончавшегося в Кордове в 1493 году. Любопытно-доверчивый взгляд его дочки Ренаты, жизнь которой отняла эпидемия тифа в 1509-м, в Риме. Невзрачные черты девочки Фатимы, двоюродной сестры Алонсо, погибшей от голода во время осады Гранады в 1491-1492 гг. Собранные в пучок темные волосы Елены Олейниковой, матери Максима. Седая челка над глазами тети Лили. Изысканно-болезненная привлекательность Зои Варшавской. Насмешливый взгляд поэтессы-куртизанки Консуэло. Аскетическая худоба дяди Хуана. Двоюродные братья Алонсо - полный жизнерадостный Энрике и фанатичный осунувшийся Хуан. Их сестренка, смешливая Матильда. Сам Алонсо - это лицо Максим помнил только в зеркальном отражении. Миндалевидные глаза, узкое лицо, длинные прямые волосы. Росарио часто развлекалась тем, что безуспешно пыталась растрепать их.
   Попадались также портреты людей, которые вполне могли быть все еще живы. Во всяком случае, Максим Алонсо на это очень надеялся. Его жена Мария дель Росарио Альмавива де Фуэнтес, она же мона Мария Розария Алькальде: бездонные синие глаза, спадающая на плечи лава черных волос. Сын Росарио и друг Алонсо, рыцарь, участник первой экспедиции Колумба, дон Мануэль де Фуэнтес с его русой прядью и серыми глазами. Мать Алонсо Сеферина Гардель с тонкой шеей и бесшумной походкой, которую не в состоянии передать фоторобот. Основатель одной из первых трупп комедии дель арте, маэстро Сандрино, похожий своей классической эллинской внешностью на Александра Великого. Его подруга, актриса Коломбина, итальянка с выразительным взглядом черных блестящих глаз и пухлым ртом, давшая имя знаменитой героине бесконечных комических сцен.
   Был здесь и портрет убийцы Алонсо, рыжеволосой зеленоглазой Кассии Луциллы Пармензис, которую Алонсо сначала знал под именем моны Кассии-Лючии да Парма. Римлянки времен Тиберия, чье сознание на мгновение совместилось с сознанием Алонсо в Крипте перед тем, как между ними завязалось сражение, кончившееся его гибелью. Именно тогда ему и открылись воспоминания древнеримской аристократки вместе с ее первоначальным именем. Алонсо не знал, в живых ли она. Ему казалось, что перед смертью он успел погасить затылочный чакрам Кассии, лишив ее дара орбинавта. Если это действительно было так, то она не дожила до двадцать первого столетия.
   Разложив на столе портреты, Максим Алонсо включил телевизор. Пощелкал каналами. Пропустил сериалы, рекламу, новости и попал на телепередачу, которая его заинтересовала.
   - Какой совет вы можете дать нашим телезрителям? - спросила коротко остриженная ведущая программы у специалиста-орбитолога, доктора Оливье.
   - Я рекомендую всем, - ответил ее собеседник, простужено хлюпая носом, - крайне внимательно относиться к неожиданно всплывающим в вашем воображении странным фантазиям. Они вполне могут оказаться испаряющимися воспоминаниями - нет, даже не воспоминаниями, а скорее тенями, призраками воспоминаний - об измененных витках яви. Разумеется, я имею в виду витки яви, которые изменили другие люди, используя "Орбиту".
   - Вы хотите сказать, что мы можем помнить участки яви, отмененные другими людьми? - удивленно спросила ведущая.
   Специалист сделал чрезвычайно странное движение - кивнул и в то же время пожал плечами. Его тело словно одновременно ответило утвердительно и отрицательно. Не выдержав такого противоречия собственных реакций, доктор Оливье чихнул и виновато извинился.
   - Если явь менял человек, который находится в непосредственной близости от вас, - сказал он, - то у вас могут быть смутные воспоминания о ней. Они производят впечатление случайных фантазий и быстро исчезают. Уловить их крайне трудно.
   - А если вы сами в это время приняли "Орбиту"? - спросила бойкая ведущая.
   - В этом случае вы точно поймете, что кто-то меняет явь в вашем присутствии, - ответил орбитолог. - Если в вас в данный момент активна доза "Орбиты", а рядом другой человек меняет явь, вы почувствуете отчетливые покалывания в затылке. Такие же, как если бы явь меняли вы сами.
   Ведущая кивнула.
   - Да, точно то же самое говорила предыдущая гостья нашей программы, - напомнила она телезрителям, - известная журналистка, главный редактор знаменитого еженедельника "Виток галактики" Инга Райнис.
   Заинтригованный Алонсо понял, что включил телевизор слишком поздно и не успел увидеть Ингу. Впрочем, это было поправимо. Войдя в пространство возможностей, которое Росарио некогда назвала "тканью бытия", он, пользуясь современным сленгом орбитоманов, "отмотал" время на полтора часа назад.
   Оказавшись снова в ресторане возле карусели, Алонсо быстро расплатился и взял такси, чтобы успеть добраться до отеля перед началом программы.
  

***

  
   Зал был полон народу. Проходя сквозь витражные окна, ослепительный солнечный свет смягчался и приобретал таинственность. Родственники и друзья заполнили практически все скамьи в помещении. Улыбаясь, они наблюдали за церемонией бракосочетания, предвкушая скорое угощение. Седой бородатый раввин в черной ермолке уже зачитывал стоящей под балдахином молодой паре составленный в соответствии с древней традицией семейный контракт на непонятном арамейском языке, общий смысл которого он перед этим вкратце рассказал им на современном иврите.
   Гости со стороны Рона, сына владельца нескольких местных газет, с некоторым высокомерием поглядывали на друзей невесты, среди которых преобладали молодые и не очень молодые люди в джинсах. Рони, как и раввин, был в белоснежном, с черными полосами и свисающими кисточками, молитвенном облачении, талит, накинутом на плечи. На невесте - крупной девушке с мягкими чертами лица, - не очень празднично смотрелось довольно простое голубое платье и такого же цвета полупрозрачная накидка. Лицо Лиат было таким бледным, словно она не замуж выходила, а шла на заклание.
   Предвкушение гостей нарастало. Скоро жених наденет кольцо на палец невесты, произнесет необходимые слова, а затем раздавит каблуком завернутый в материю стакан. Все станут громко желать молодоженам счастья - "мазаль тов!", "доброй удачи!". И тогда можно будет рассесться за накрытые столы.
   Неожиданно благопристойное течение ритуала было прервано непредвиденным событием. В помещение ворвался растрепанный молодой человек с искаженным от гнева и боли лицом. В руке он держал шлем мотоциклиста.
   - Лиат! - крикнул он. - Как ты можешь выходить за него замуж после всего, что было между нами?! Ты губишь себя! Ты отказываешься от любви ради денег!
   Началось замешательство. Жених, стараясь не выдавать своих чувств, тихо спросил невесту:
   - Ты ему ответишь?
   Двое служителей уже выпроваживали возмутителя спокойствия, когда Лиат вдруг произнесла громким голосом:
   - Подождите! Отпустите его!
   Не отвечая Рону на вопрос, она рванулась с места, толкнув одного из помощников раввина, которые держали шесты свадебного балдахина, и бросилась через проход между скамьями на виду у ошеломленных гостей. Какая-то женщина вскрикнула. Кажется, это была мать Рона, но Лиат не стала оборачиваться, чтобы проверить догадку. Схватив за руку своего бывшего парня, она крикнула:
   - Бежим, Цахи, скорее!
   Лицо Цахи просияло. Они выбежали на улицу. Парень вынул второй шлем из притороченного к седлу мотоцикла контейнера. Молодые люди торопливо нацепили шлемы на головы, и вскоре уже неслись по улицам Тель-Авива лавируя между автомобилями. Лиат прижавшаяся к спине Цахи, потеряла свою прозрачную накидку, которая слетела с ее плеч и спланировала на проезжую часть, где ее тут же переехал рейсовый автобус. Девушка не обратила на это никакого внимания.
   Они доехали до большой парковой зоны, где Цахи приковал мотоцикл цепью к ограде. Открытую часть парка влюбленные миновали почти бегом, вскоре оказавшись у поросшего густым кустарником косогора. Они спустились к узкой, зеленой от тины мелкой речке и расположились на своем излюбленном месте, под навесом, образованном стволами эвкалиптов, кустами и земляной насыпью. Вероятность того, что их здесь случайно увидят, была ничтожной.
   Цахи вынул из наплечной сумки сложенную простыню и расстелил ее на травяном ложе. Лиат стянула трусики, не снимая свадебного платья. После долгих страстных ласк, почти не сопровождавшихся словами, она села на Цахи верхом. Ткань платья, закрывая место сцепления двух тел, частично лежала на земле. Стоны любовников смешивались со стрекотом насекомых и плеском воды. Одежда их пропахла разгоряченным от летнего солнца ароматом эвкалипта, запахами парфюмерии и пота.
   Цахи хотелось кричать о своей любви, но он стискивал зубы, зная, что от слов у Лиат всегда спадает возбуждение. Она ждала от него, что он будет угадывать ее желания без всяких объяснений.
   Между занятиями любовью они подолгу лежали на простыне, глядя на просветы неба в промежутках между ветвями, и нежно лаская друг друга.
   Лиат сообщила, что проголодалась.
   - Принесу сэндвичи и газировку, - откликнулся Цахи.
   Он поднялся на ноги и стал одеваться. До ларька, где все это можно было купить, он легко мог добежать за пять минут. Странно было, что где-то так близко находятся люди, другие посетители парка, которые даже не догадываются о празднике страсти, разворачивающемся на берегу скудного ручья, само название которого, Яркон, перекликалось с названием его зеленого цвета, йарок.
   Лиат вынула из маленького, почти незаметного кармашка в платье шприц-пистолет и приставила его к своему затылку. Перед тем, как она вспрыснула себе "Орбиту", девушку застал за этими приготовлениями вернувшийся с сэндвичами Цахи.
   - Что ты делаешь?! - вскричал он.
   - Прости, любимый, но ты прав, - со спокойной обреченностью произнесла Лиат.
   Цахи, собравшийся уже вырвать у нее из руки шприц, застыл на месте, ошеломленный тем, что она впервые за все месяцы их отношений назвала его любимым.
   - Ты прав, я действительно жертвую любовью ради благополучия, - признала Лиат и нажала на крючок...
   ...- Ты ему ответишь? - тихо спросил Рон, чье лицо одеревенело от попытки не выдавать свои чувства.
   - Не обращай внимания, - шепотом ответила Лиат. - С ним у меня давно все кончилось.
   Служители вытолкали протестующего Цахи из зала.
   Ритуал бракосочетания продолжался, и вскоре гости уже поздравляли молодоженов дружными возгласами "мазаль тов!". Доброй удачи молодым! Пусть никогда не пройдет их чудесная взаимная любовь!
  

***

  
   В начале телепередачи доктор Оливье, отвечая на вопросы ведущей, объяснил, что в жидком азоте "Орбита" может храниться до полутора-двух месяцев, но в обычном холодильнике утрачивает свои свойства через считанные дни после производства. После инъекции доза препарата в организме распадается еще быстрее: ее хватает не больше, чем минут на тридцать-сорок. Преодолеть недолговечность препарата пока не удалось никому из его производителей.
   - Если наркоторговец пытается всучить вам "Орбиту", обещая, что это, якобы, особо устойчивая ее разновидность, что ее можно хранить неделю или больше, просто не верьте! - посоветовал орбитолог и тут же спохватился и сконфуженно добавил: - Я хотел сказать, что никакую "Орбиту" не надо покупать, поскольку ее распространение является незаконным.
   Резко сменив тему, Оливье заговорил о том, что во время действия препарата орбитоманы испытывают весьма приятные ощущения, но затем, когда действие препарата заканчивается, нередко наступает период скверного настроения.
   - Иными словами, "отходняк" и "депресняк"? - подсказала ведущая более понятные телезрителям определения.
   Доктор прокашлялся и смущенно кивнул.
   Максим Алонсо, сидя перед телеэкраном в номере женевского отеля и следящий за этим диалогом, мог бы многое добавить на тему тех приятных ощущений, которые вскользь упомянул Оливье.
   Радость бытия пронизывает все существо орбинавта. Алонсо знал это еще от Росарио, открывшей, благодаря ему, свой дар в девяностых годах 15-го века. Если бы Алонсо попросили описать это переживание, он не нашел бы подходящих слов, поскольку в языке их не существовало. Некое отдаленное представление о том, что это за радость бытия, давало сравнение с умением переживать свое телесное и душевное здоровье столь же интенсивно, как обычно люди ощущают то, что у них болит.
   Если вы можете радоваться здоровой спине так же остро или даже еще острее, чем вы способны страдать от болей в пояснице, то вы - на пути к пониманию радости бытия, которая всегда сопутствует орбинавту.
   Очевидно, некое подобие этой особого блаженства знали и зависимые от "Орбиты" горемыки, к которым Алонсо испытывал искреннее сочувствие. В отличие от них, у него радость бытия никогда не сменялась "отходняком".
   Между настоящим орбинавтом и орбитоманом было еще одно важное отличие: вечная юность первого. Ни одно из сообщений на тему "Орбиты", ни один устный рассказ, ни один отчет или комментарий - будь то в бумажных средствах информации, по телевидению или в Оглобле, - не намекали на такую возможность. Было очевидно, что препарат не перестраивает тела орбитомана, не ведет его к идеалу и к свободе от разрушительной власти времени.
   Насколько мог судить Максим Алонсо, орбитоманы на время становятся орбинавтами, однако не обладают вечной юностью. Впрочем, что в данном случае означало понятие "на время"? Почему так много ходит историй о так называемой "орбитальной петле": когда орбитоман снова и снова входит в одно и то же переживание, создавая как бы бесконечный цикл, чтобы повторить какое-то пережитое удовольствие? Настоящему орбинавту не придет в голову так поступать. Он ведь тоже может "зациклить" время, только зачем ему это нужно, если радость бытия останется с ним, что бы ни произошло? К тому же впереди - бесконечность, в которой хватит место для радостей.
   В том, как орбитоманы застревают в "орбитальной петле", так как понимают, что, покинув петлю, тут же утратят и свою власть над временем и переживаемое удовольствие, Алонсо видел неопровержимое доказательство того, что химическая орбинавтика неизбежно ведет к деградации личности. Это был тупиковый путь.
   - В редакцию непрерывно поступают электронные письма зрителей, в которых они, отвечая на нашу просьбу, анонимно рассказывают свои личные истории взаимодействия с "Орбитой", - сообщила ведущая и попросила доктора Оливье прокомментировать некоторые из этих рассказов.
   - Конечно, - кивнул орбитолог.
   Ведущая прочитала первое сообщение:
   - "Однажды меня попытались оштрафовать за чужое нарушение на дороге. Я хотел втолковать полицейским, что они ошибаются, но они были очень грубы. Я не сдержался, толкнул одного из них и убежал. Мне удалось уйти от погони, но было ясно, что меня все равно рано или поздно вычислят, и тогда обвинят не только в дорожном нарушении, но и в нападении на полицейского, что намного серьезнее. Пришлось позвонить приятелю и просить его срочно раздобыть "Орбиту". К счастью, он сделал это достаточно быстро, так что я успел отмотать реальность и объехать стороной ту улицу, где в прошлом витке яви произошло недоразумение".
   - Гм, - недовольно хмыкнул доктор Оливье. - Сам же пишет, что не сдержался. Если бы он действительно был невиновен в том, что ему инкриминировали полицейские, то наверняка смог бы доказать им свою невиновность, вместо того, чтобы применять силу.
   - Погодите, вот еще одно сообщение, - ведущая снова стала читать. - Некий мужчина рассказывает, что ему однажды понадобилась справка из правительственного ведомства. Он пишет, что живет в Белоруссии, но имени своего, естественно, не называет. Читаю: "Я приехал еще до открытия ведомства, но там уже стояла очередь часа на три. Я расспросил людей, узнал, когда приехали самые первые. Затем нашел укромное место за углом дома, ввел себе дозу, отмотал время, взял такси, потому что была еще ночь, и общественный транспорт не работал, и приехал на место раньше, чем все остальные. В результате, вместо того, чтобы ждать три часа, я прождал всего полтора часа, и когда прием посетителей начался, я был самым первым. Таким образом, "Орбита" мне очень помогла". Что вы скажете на это, мсье Оливье?
   Специалист-орбитолог вытер нос платком и сказал, что подобные случаи лишь доказывают, насколько развращает людей возможность менять ход событий задним числом. Оливье внезапно стал критиковать сторонников легализации "Орбиты", но ведущая, перебив его, сообщила:
   - Сейчас я приглашу в студию мадам Ингу Райнис, главного редактора влиятельного журнала "Виток галактики" и известную сторонницу легализации. Полагаю, нашим телезрителям живой диалог между вами будет интереснее монолога.
   По виду поникшего доктора можно было заключить, что он предпочел бы оставаться в режиме монолога.
   Гостья студии выглядела, как всегда, подтянутой и ухоженной. Уверенности в себе в ней сейчас было еще больше, чем в то давнее лето в Юрмале и Риге, когда она - тогда еще Инга Ростовцева, а не Райнис, - провела несколько недель в компании десятиклассника из Москвы. Она по-прежнему предпочитала прическу, окаймлявшую с двух сторон ее лицо.
   Поджатые губы Инги не сулили собеседнику ничего хорошего. Одета она была в элегантное платье бордового цвета. На груди красовался массивный серебряный кулон, напоминавший спираль с прицепленными к ней перьями разной длины. Темные глаза сверкали молодым задором, несмотря на различимые под косметикой морщинки. Жизненный опыт женщины, давно разменявшей шестой десяток, угадывался не столько во внешности, сколько в поведении.
   С появлением Инги в студии разговор перешел с французского на английский. Доктор Оливье не слишком бойко владел им, и вскоре импозантная Инга буквально задавила его. Ей помогало и поведение раскованной молодой ведущей, которая, вопреки профессиональной этике, почти не скрывала, что симпатизирует своей знаменитой коллеге-журналистке больше, чем скучному кабинетному ученому.
   Главный довод Инги в пользу легализации состоял в том, что "Орбита" не вызывает физиологического привыкания.
   - Запретите лучше газированные напитки, табак и алкоголь! - напористо произносила она. - Все эти вещества действительно вызывают зависимость.
   На это доктор Оливье отвечал, что в действительности данные исследований "Орбиты" скорее указывают на наличие, чем на отсутствие химической зависимости. К тому же, утверждал он, психологическое привыкание еще опаснее, чем физическое.
   - В таком случае запретите телевидение и Оглоблю! - парировала Инга. - Вот уж поистине могущественные источники психологического привыкания! Ведь мы все, по вашему мнению, подобны маленьким детям, за которых должны решать власти, что им можно, а что - нельзя. Заодно поставьте вне закона и влюбленность. Разве есть более наглядный пример психологической зависимости? Вы поддержали бы такой шаг, уважаемый доктор Оливье?
   Тот в ответ говорил что-то скучное, ссылался на цифры, но Алонсо не сомневался, что в глазах большинства телезрителей Инга своей эмоциональностью, хорошо подвешенным языком и очень быстрым подбором контраргументов уже полностью сокрушила простуженного орбитолога.
   Максим, хоть и не был согласен с доводами Инги, радовался за старую знакомую, стойко противостоявшую жизненным невзгодам. Все эти годы он поддерживал с ней редкий, но полный взаимной симпатии контакт. В те времена, когда Максим еще только начинал карьеру кинорежиссера, Инга очень помогла ему своими дельными советами и обширными связями.
   В начале двухтысячных годов именно Инга Райнис впервые назвала набиравшую популярность международную компьютерную сеть словом "Global". Кому-то в компьютерной индустрии оно понравилось, и постепенно это слово вытеснило предыдущее название - "интернет". Та же Инга спустя несколько лет, выступая в телевизионной программе, сказала, что на огромном русскоязычном пространстве слово "глобл" в различных выражениях - "связаться по глоблу", "подключиться к глоблу", "напиши мне по глобл-почте", и тому подобное,- в разговорной речи стали заменять на "Оглоблю". Это сочетание звуков тоже было подхвачено, и вскоре странное словечко - Oglobla - стало разговорным синонимом всемирной сети, войдя в обиход самых разных стран, став одним из наиболее известных в мире русских слов наряду с такими, как sputnik, glasnost, и perestroyka.
   Но настоящую информационную бомбу Инга взорвала в 2006 году, когда опубликовала в своем журнале статью, основанную на проведенном ею грандиозном журналистском расследовании истории возникновения "Орбиты". Именно тогда это слово и стало достоянием масс, косвенным образом сработав, как мощнейшая реклама запрещенного препарата. Статья, с разрешения журнала "Виток галактики", перепечатывалась и цитировалась в огромном количестве изданий, а облик Инги Райнис еще долго не сходил с телеэкранов и новостей в Оглобле.
   В ходе своего знаменитого расследования Инга сначала вышла на программиста Арнольда Лефевра, и тот рассказал ей, как его брат, химик Жерар Лефевр синтезировал вместе со своим ассистентом, биохимиком Клодом Дежарденом вещество, стимулирующее ретикулярную формацию и временно дающую человеку способность менять ход событий силой воображения. Почти сразу после синтеза первых образцов "Орбиты" ассистент убил Жерара, похитил все записи, относящиеся к созданию препарата, равно как и запасы самого вещества, и скрылся в неизвестном направлении. Полиции так и не удалось его поймать. Клод все время находился на шаг впереди своих преследователей. Скорее всего, именно благодаря использованию "Орбиты", позволявшей ему отменять неблагоприятный для него ход событий.
   Откровения Арнольда Лефевра были лишь частью того, что удалось выяснить Инге. Она сумела войти в контакт с крупными производителями и распространителями "Орбиты". Кое-кто из них согласился встретиться с ней и, не открывая своего имени и внешности, рассказал в общих чертах продолжение истории Клода. В статье Инга писала, что разговаривала со своим информатором по телефону, не зная, где он находится и кто он такой вообще.
   Согласно его рассказу, в годы, последовавшие после похищения "Орбиты" и убийства Жерара Лефевра Клод Дежарден сумел, пользуясь преимуществами, которые давало ему монопольное владение препаратом, провернуть несколько крупных финансовых операций через подставных лиц. Практически двадцать лет никто даже не подозревал о существовании "Орбиты".
   Клода подвела неизлечимая болезнь. От этого "Орбита" не спасала. Возвращение на несколько часов назад в прошлое ничего не могло изменить в течении заболевании, которое пустило свои корни в теле Клода за много месяцев до того, как врачи поставили ему диагноз. Но если бы даже он узнал об этом в самом начале возникновения болезни, то что он мог с ней поделать? Наука пока не знает, почему какие-то клетки человеческого тела вдруг сходят с ума и начинают подчинять себе весь организм. Ни химиотерапия, ни другие методы лечения ему не помогали. Недуг отступал и возвращался.
   Зная, что дни его сочтены, Клод поведал тайну "Орбиты" своему племяннику, который помогал ему в проворачивании махинаций. Информатор Инги называл этого молодого человека Дидье, подчеркивая, что это отнюдь не настоящее имя. Дидье оказался представителем той редкой категории людей, на которых "Орбита" не действует. Они составляют всего лишь около одного процента населения планеты, но Дидье был именно таким. Чувствуя себя обманутым - то ли дядей, то ли самой природой, - Дидье стал продавать "Орбиту" на сторону.
   Как только "Орбита" вышла из семейного круга, она попала в руки других химиков, и те вскоре стали сами ее производить. Так возник черный рынок "Орбиты", постепенно превратившейся в самый востребованный наркотик 21-го века. Тогда же и появилось популярное теперь слово "орбитомания".
   Клод вскоре после этих событий скончался, а о дальнейшей судьбе Дидье информатор Инги ничего не знал. Или сказал, что не знает.
   После публикации этого расследования Ингу неоднократно спрашивали в разных интервью, что именно подтолкнуло Жерара к поискам возможностей синтезировать подобный препарат. Но она утверждала, что не знает ответа.
   Алонсо этот вопрос интересовал даже больше, чем журналистов. С какой стати сорокалетний парижский химик в конце семидесятых годов двадцатого века ищет способ создания вещества, которое позволит человеку влиять мыслью на время? И почему он считает, что ключом к решению проблемы является ретикулярная формация? И что побудило его дать препарату название, образованное от того же корня, что и слово "орбинавт"?
   Алонсо позвонил тогда Инге и попытался выяснить все это у нее, обещая, что не расскажет ни одной живой душе, коль скоро Инга так упорно отмалчивается, когда ей публично задают эти вопросы. Инга в ответ клялась, что спрашивала о том же у Арнольда, но тот категорически отказался отвечать.
   - Может быть, мне следует лично обратиться к нему? - подумал тогда вслух Алонсо, и Инга, пустив в ход всю свою напористость, взяла с него обещание, что он не будет этого делать.
   - Его уже замучили все, кому не лень, такими вопросами, - объясняла она. - Это больной и уставший от жизни человек, отнюдь не склонный выдавать семейные тайны. Давай будем благодарны ему за то, что он вообще что-то решил рассказать миру.
   Сейчас, сидя в номере гостиницы и глядя, как Инга яростно спорит с доктором Оливье, Максим Алонсо вспомнил еще один телефонный разговор, состоявшийся тогда, четыре года назад, после того, как Инга напечатала знаменитую статью об "Орбите". Максиму позвонил в Москву преуспевающий иерусалимский хирург Лев Маргулис.
   - Привет, Алонсо! - заявил Лева, не привыкший ходить вокруг да около.
   - Почему ты обращаешься ко мне по фамилии? - удивился Максим.
   - В отличие от твоих фанатов, я знаю твою настоящую фамилию, - возразил Лева. - Так что обращаюсь к тебе не по фамилии, а по имени.
   Удивленный Максим начал понимать, куда клонит его друг детства.
   - Значит, ты помнишь?
   - Как мы ходили по пустому Петровскому Пассажу, и ты рассказывал мне, что вспомнил жизнь белого мавра по имени Алонсо, и что он изучал рукопись, где говорилось, как люди могут менять мыслью события? Вспомнил, когда прочитал статью про орбитоманов. Значит, все это вовсе не были твои фантазии! Ну и ну!
   - Я думал, ты давно уже забыл.
   - Не забыл, - ответил Лева. - Просто считал, что ты все это выдумал. А это оказалось правдой. Люди действительно могут обращать время вспять. Сам недавно попробовал! Чистая правда! Впрочем, ты ни про какие препараты не говорил.
   Максиму подтвердил, что в рукописи "белого мавра" Алонсо речь шла о естественной способности человеческого сознания, для которого нет необходимости в химическом вмешательстве.
   - И что? - полюбопытствовал Лева. - Удалось тебе развить эту способность.
   - Совсем недавно, - признался Максим и взял с друга слово, что полученной только что информацией тот не будет делиться ни с кем, даже с женой и детьми. В том, что Лева сдержит слово, он не сомневался.
   - Не буду кривить душой: завидую! - произнес Левка. - Скажи, я тоже могу этому научиться на правах друга детства?
   Максим объяснил, что знает два способа развития дара, которые он называет "долгим" и "средним", и что оба могут занять многие годы.
   - "Долгий" способ требует не меньше семидесяти лет, а "средний" у "белого мавра" занял сорок лет, а у меня - двадцать пять.
   - Считая с какого момента? - спросил Лева.
   - С момента, когда я научился осознавать во сне, что это сон.
   Повисло молчание, и Алонсо понял, что Лева ждет объяснений.
   - "Средний" способ предполагает, что сначала ты должен научиться осознавать во сне, что это сон, а не явь, - продолжал Максим. -Все остальное делается именно в сновидениях, а не наяву.
   Лева вздохнул.
   - Выходит, сначала я должен научиться видеть такие сны, что тоже потребует неизвестно сколько времени. А потом - десятилетия работы в этих снах. В общем, похоже, я опоздал и для "долгого", и для "среднего" способа. Надо было поверить тебе, когда нам было шестнадцать лет! Вот, когда у меня в запасе была куча времени.
   Услышав столь пессимистичное заявление, Максим поспешил поделиться с Левой своей верой в то, что должен существовать и быстрый способ.
   - Уверен, что когда-нибудь найду его, и тогда ты будешь первым, кому я о нем расскажу! - торжественно обещал Максим.
   - Что ж, спасибо и на том!
   Лева сменил тему. Теперь его интересовали причины моложавости Максима. В прошлый раз они разговаривали по глобл-связи со включенными видеокамерами, и Лева не мог не заметить, что Максиму внешне нельзя дать больше двадцати с лишним лет.
   Максим счел, что рассказывать приятелю о связи между орбинавтикой и вечной юностью несколько преждевременно. Лучше пусть узнает об этом, когда получит "короткий" способ раскрытия дара. Поэтому он сослался на здоровый образ жизни и занятия йогой, что тоже соответствовало действительности.
   Глядя сейчас телепередачу, где шли дебаты между Ингой и доктором Оливье о том, целесообразно ли легализовать "Орбиту", Максим вдруг вспомнил, как маленький Левка в детском саду объяснял другим таким же малышам схему человеческой жизни. Максиму пришло в голову, что его друга кто-то ввел в заблуждение. Лишь об орбинавте можно с полным правом сказать: "живет, живет,..., живет, живет,..., живет, живет", и лишь в конце добавить: "и, если сильно не повезет, то умирает". В отношении же обычного человека приходилось ограничиться более короткой формулой: "человек живет, а потом умирает".
   Жизнь большинства людей длится совсем недолго, и в какой-то момент они чувствуют себя обманутыми, потому что в детстве верили, что впереди у них еще очень и очень долгие годы, однако годы пролетели невероятно быстро...
   От этих невеселых мыслей Алонсо почувствовал, как возросло его желание найти "быстрый" способ развития орбинавтического дара. В то же время, парадоксальным образом, он вдруг ощутил благоговейное смирение перед явлением человеческой смертности.
   В тот миг, когда в Крипте сознания Алонсо и Кассии на несколько мгновений совместились, ему открылись ее воспоминания. Впоследствии, уже во времена Максима, некоторые из этих воспоминаний время от времени возникали перед внутренним взором. Вот сейчас он вдруг вспомнил ее опыт неудачного посвящения в Элевсинские мистерии. Кассии было отказано в том постижении, которое давалось всем остальным участником таинства. Алонсо знал, что причина такого отказа коренилась в независимости Кассии от власти времени.
   Сама она тогда сочла, что отказ богини мира теней открыться ей вызван тем, что она, Кассия Луцилла, нарушила запрет на участие в мистериях тех, чьи руки обагрены кровью. Но истинная причина заключалась в том, что вечно юная Кассия не испытывала почтении к смертности, а тайна богини как раз и состояла в том, что без смерти невозможны новые всходы и возрождение. Кассия отказывалась понимать то простое и очевидное для обычных людей обстоятельство, что без ежегодного нисхождения Персефоны в царство Аида не было бы возможным и последующее возвращение на землю весны и цветения.
  

***

  
   Оскар Каппель, сорокалетний холостяк, скромный служащий небольшой фирмы по продаже нательного белья, долго готовился к отпуску, откладывая каждый месяц часть зарплаты, чтобы отвезти больную мать на курорт. Перед самым отпуском трое друзей Оскара, с которыми он проводил каждый субботний вечер в пивной, сложились и купили ему необычный подарок: пистолетик-шприц с дозой "Орбиты". Оскар запаниковал, стал отказываться от подарка, но Ганс прямо сказал ему:
   - У тебя отпуск, Оскар! Забудь на какое-то время о правилах и поживи хоть чуть-чуть в свое удовольствие. Или не хватит мужества?
   Испугавшись обвинения в трусости, Оскар принял опасный, но соблазнительный дар.
   Желание прибегнуть к услугам "Орбиты" возникло уже в аэропорту, где девушка в униформе за стойкой сказала Оскару, что ни одного места у окна не осталось.
   - Моя мать - инвалид, она впервые за последние десять лет вообще летит куда-то, - увещевал Оскар. - Дайте же ей возможность полюбоваться на облака!
   - Оскар, не унижайся перед этими бессердечными людьми, - вмешивалась фрау Каппель, грузно опираясь на руку сына и мешая ему сложить вместе два паспорта, два авиабилета до Анталии и два посадочных талона, среди которых не было ни одного на места у окна. - Как-нибудь помучаюсь. Не впервой!
   Но Оскар не для того вез мать на курорт, чтобы она мучилась. Тем более, что карман ему жег запретный пистолетик, сулящий своему обладателю нечто вроде временного всемогущества!
   - Вы же дали пассажирке, которая регистрировалась передо мной, место у окна, - запротестовал Оскар, обращаясь к девушке за стойкой и показывая глазами на турчанку, которая уже отошла, направившись вглубь аэровокзала, очевидно - к выходу на паспортный контроль.
   - Все верно, - нетерпеливо и непочтительно заявила юная особа. - На этой пассажирке и закончились все места у окон. Вам следовало раньше приехать сюда или самостоятельно зарегистрироваться из дома через Глобл.
   Разбираться с хитростями глобл-регистрации уже было поздно, однако приехать на час раньше, чтобы опередить шуструю турчанку, было вполне возможно.
   Махнув рукой и отказавшись от регистрации, Оскар отвел мать в сторонку и усадил ее на скамейку, поставив рядом чемоданы.
   - Оскар, мы же не улетим! Что ты делаешь? - оторопела старая женщина.
   - Жди меня здесь, мама. Я на минутку отойду в туалет, а потом все организую. Можешь не волноваться!
   В туалете, запершись в кабинке, Оскар Каппель дрожащей рукой поднес пистолетик к затылку. Нажал на спусковой крючок и крякнул от укола, оказавшегося несколько более болезненным, чем он ожидал. Затем закрыл глаза, как учил его Ганс, и стал вычислять оптимальный момент выезда из дома. Ему казалось, что он скользит назад по оси времени. Как только Оскар определил точку выхода в реальность, он немедленно оказался в ней.
   Оскар открыл глаза. У него перехватило дыхание. Они с матерью находились дома. На полу стояли сложенные чемоданы.
   "Я сделал это!" - застучала в висках Оскара победная мысль.
   Он сделал это! Он совершил волшебство! Еще мгновение назад он находился в общественном туалете аэропорта и слышал спуск воды в соседней кабинке и доносящиеся из зала объявления репродуктора. А сейчас он опять находился дома, и часы показывали, что впереди еще есть время!
   Это было невероятно, и все же это было правдой!
   - Мама, пора ехать! - провозгласил он.
   - Как? - поразилась его мать. - Так рано? Ты же говорил, у нас в запасе еще час.
   - Нет, мы проведем лучше лишний час в зоне "дьюти фри".
   Неповоротливой матери было трудно быстро собираться, но она всеми силами старалась подчиниться настойчивому напору сына. В аэропорт Каппели приехали не на час, но все же заметно раньше, чем в предыдущем витке реальности, и в очереди к стойке регистрации оказались как раз перед турчанкой.
   Получив два посадочных талона, Оскар нарочито громко, чтобы услышала турчанка, сказал матери:
   - Как хорошо, что мы поторопились приехать! Видишь, тебе досталось последнее место у окна.
   Скосив глаза, он заметил выражение досады на лице турчанки.
   Сдав чемоданы, они с матерью нашли эскалатор, поднялись, прошли без приключений паспортный контроль. В зоне беспошлинной торговли Оскар поводил мать по сверкающим магазинам, но фрау Каппель быстро устала, и он усадил ее на скамью.
   Неожиданно все здание терминала зашаталось, поплыло. Казалось, вздрогнуло мироздание. В затылке Оскара появились неприятные покалывания.
   Все кончилось так же быстро, как и началось. Быстро, но совсем не так, как хотелось Оскару. Он с матерью снова находился у стойки регистрации, юная непочтительная служащая объясняла ему, что последнее место у окна только что досталось другой пассажирке, а стоящая поодаль с посадочным талоном в руке турчанка победно взирала на Оскара.
   Оскар рассвирепел. Он понял, что наглая эмигрантка - или она была туристкой? - прибегла к тому же средству, что и он сам, и только что изменила реальность в свою пользу. Оскар подумал, что надо ввести запрет на продажу "Орбиты" всем, кому попало. Он был в такой ярости, что даже не подумал о том, что продажа "Орбиты" уже запрещена, причем абсолютно всем, в том числе и таким скромным и честным труженикам, каким был он сам.
   Отведя мать с чемоданами в сторонку, Оскар снова бросился в туалет. Ему казалось, что он чувствует спиной, как обжигает его насмешливый взгляд его невыносимой турецкой соперницы!
   Что же до турчанки, которую звали красивым для ее языка именем Акгюль, то она и не подозревала, что участвует в противостоянии с кем-то. Просто ей хотелось посидеть во время полета у окна, чтобы отгородиться от всех остальных пассажиров, и она прибегла к дозе "Орбиты", когда оказалось, что последнее место у окна досталось другому пассажиру, возвестившему об этом неестественно громким голосом.
   Однако вскоре Акгюль убедилась в нестабильности произведенного ею изменения. В затылке у нее закололо, все вокруг поплыло, померкло, снова включилось, и она вдруг опять оказалась с посадочным талоном, где значилось место у прохода.
   Вообще говоря, Акгюль было не так уж важно, где сидеть во время полета, но она не могла смириться с несправедливостью. Ведь она приехала в аэропорт достаточно рано - по крайней мере в той яви, которую создала с помощью "Орбиты"! Какое имел право этот человек использовать запрещенные наркотические средства, чтобы изменить ситуацию?
   Сначала ей хотелось донести на него в полицию, но затем Акгюль решила наказать его иначе. Она отправилась в женский туалет и снова изменила реальность.
   Оскар ответил ей тем же.
   Сражение двух орбитоманов продолжалось бы еще дольше и в конце концов выявило бы, в ком больше настойчивости и непримиримости - в Оскаре или в Акгюль, - если бы в аэровокзале вдруг не объявили чрезвычайную ситуацию.
   - Внимание! Эвакуация! Внимание! Эвакуация! - тревожно заголосили репродукторы вместо привычных объявлений о завершении регистраций или прибытии рейсов. - В районе стойки номер восемь обнаружена зона истончения! Всем немедленно покинуть аэровокзал и в первую очередь тем, кто находится вблизи стойки номер восемь!
   Оскар и Акгюль в ошеломлении воззрились на восьмую стойку, где только совсем недавно они регистрировали свои билеты, сражаясь друг с другом за лучшее место. Работники и пассажиры, находившиеся по обе стороны от стойки, уже бежали оттуда со всех ног. Акгюль быстро присоединилась к ним.
   Зал терминала охватила паника. Истеричные вопли людей заглушали бесконечные призывы репродукторов. Напирающая толпа сбила с ног фрау Каппель. Оскар пытался поднять ее, но она была немыслимо тяжелой и не делала ничего, чтобы ему помочь. Только повторяла:
   - Помогите! Боже мой! Что с нами будет?!
   Оскар, беспомощно озираясь вокруг, вдруг увидел, что он с матерью находятся в опасной близости к зоне истончения. Пол аэровокзала вблизи стойки номер восемь плавился на глазах. Оставаться там было нельзя: либо истончение доберется до Каппелей, либо пол подломится и обрушится куда-то вниз, увлекая за собой тех неосторожных, что еще не успели покинуть аэровокзал.
   Фрау Каппель увидела то же самое. Страх придал ей сил, и она, кряхтя и постанывая, подняла свое грузное тело. Трое работников службы безопасности аэропорта, заметившие в каком рискованном положении находился пассажир и его мать, вовремя подоспели к ним и помогли выбраться из опасной зоны, усадив фрау Каппель в тележку и покатив перед собой.
  

***

  
   Страсти в телестудии поутихли. Ведущая, заранее извинившись, задала Инге вопрос, оговорив, что отвечать на него необязательно:
   - Принимали ли вы когда-нибудь "Орбиту", мадам Райнис?
   В темных внимательных глазах Инги появилось непривычное для нее, отстраненное выражение.
   - "Орбита" сыграла в моей жизни судьбоносную роль, - заговорила она после некоторой паузы, не отвечая непосредственно на заданный вопрос. - Когда-то меня буквально пьянило чувство опасности, пока не произошел случай, который превратил меня в образец осторожности. До него я любила вести машину на большой скорости, намотав на шею длиннющий красный шарф и высунув его конец в открытое окно. Машина мчалась вперед, а шарф развевался в воздушном потоке. Мне казалось, что это очень лихо и красиво!
   Ведущая охнула, а доктор Оливье посмотрел на Ингу откровенным взглядом человека, встретившего сумасшедшую.
   - Да, безумие, конечно. - продолжала редактор "Витка галактики". - Кончились эти мои выходки вполне предсказуемо. Шарф попал в колесо и, затянувшись, сломал мне шею. В общем, я побывала на том свете. Правда, ничего рассказать о нем не могу.
   - О, Господи! - воскликнула пораженная ведущая. - Вас спасли реаниматоры?
   - Меня спас мой муж, Вилли Райнис, одаренный художник-мультипликатор и замечательный человек, которого, увы, сейчас нет в живых. Он, узнав о том, что со мной произошло, поставил с ног на голову всю Ригу, раздобыл где-то "Орбиту" - это в те времена, когда о ней еще почти никто не знал, задолго до моего знаменитого расследования! - По лицу Инги пробежала быстрая улыбка. - Вилли отмотал время назад и успел удержать меня от поездки!
   Слушатели в телестудии сидели словно пораженные громом. Вероятно, в таком же состоянии были и многие зрители. Но не Максим Алонсо, знавший, что эту историю Инга давно сочинила именно с этой целью: производить впечатление. Прототипом послужил, конечно, трагический конец Айседоры Дункан.
   - Ваш муж отменил тот виток яви, в котором вы погибли, - заговорила наконец ведущая. - Значит, вы ту свою поездку сами не помните?
   - Нет, конечно. Но я поверила рассказу мужа. Вилли Райнису можно было верить.
   Слова прозвучали так спокойно и веско, что в их обоснованности просто невозможно было усомниться.
   - Вероятно, именно поэтому, мадам Райнис, вы и начали расследовать историю "Орбиты", а затем стали выступать за ее легализацию? - предположил доктор Оливье.
   - Возможно. Я обязана "Орбите" жизнью.
   После ухода Инги разговор в студии принял более официальное направление. Ведущая, задав еще несколько вопросов доктору Оливье, отпустила и его, а затем сообщила, что совместная комиссия, состоящая из наркологов, социологов, психологов и других специалистов из ряда стран, опубликовала отчет, содержащий анализ сложившейся в современном мире ситуации с орбитоманией.
   Никаких конкретных выводов эта комиссия не извлекла и никаких мер правительствам не предложила. Фактически ее работа свелась к изложению перечня различных причин орбитомании. Основными среди них были названы "орбитальная коррекция" и "орбитальная петля".
   Под "коррекцией" понималась возможность исправления задним числом различных своих и чужих ошибок. Чаще всего это было фактическое путешествие в прошлое с целью помочь близкому человеку, вплоть до возвращения его к жизни, или ради того, чтобы поквитаться с врагом. В качестве наиболее опасных случаев использования "орбитальной коррекции" отчет комиссии называл вмешательство в ход времени со стороны различных политических режимов, армий, спецслужб, корпораций и криминальных группировок с целью переломить ход событий в свою пользу.
   При "орбитальной петле" человек зависал в прошлом просто потому, что ему там очень нравилось. Снова и снова он проживал одно и то же событие. Фактически такой цикл мог быть бесконечным.
   Самое жуткое в этой ситуации состояло в том, что окружающие способны только задним числом и лишь по косвенным признакам догадаться, что близкий им человек завис в петле, поскольку в их времени он просто прекращает существовать.
   - Если, не дай Бог, кто-то из тех, кого вы знаете, бесследно исчез, - предупредила ведущая, пристально глядя в телекамеру, - то имейте в виду: возможно, он не исчез, а завис в "орбитальной петле". Войти в контакт с таким человеком невозможно, поскольку он не находится ни в одной точке вашего пространства. Но отчаиваться не следует. На помощь приходит фундаментальное свойство человеческой психики, состоящее в том, что приедается абсолютно все!
   Ведущая сделала грустное лицо и тут же просияла, сообщая телезрителям благую весть:
   - Застрявшему рано или поздно надоест его раз за разом повторяющееся удовольствие, и он выйдет из петли. В вашем мире он опять появится, причем вы начисто забудете ту ветвь яви, в которой он исчез, а вы о нем беспокоились!
   Передача была довольно длинной, и Максим был рад, что она закончилась.
   Открыв компьютер, он подключился к Оглобле и привычно стал вводить в поисковик слово. Первые четыре буквы - "орби", - как всегда, привели к появлению бесчисленного количества ссылок, содержащих упоминания орбитоманов и орбитомании. Максим привык к тому, что на пятой букве все исчезает, и поисковик выдает оповещение: "Не найдено совпадений по вашему запросу". Так было уже многие годы, поэтому в этот раз, когда на слово "орбинавт" поисковик нашел одно совпадение, Максим не сразу понял, что произошло.
   Заморгав от удивления, он осторожно, словно боясь спугнуть ссылку, щелкнул по ней мышкой. Открылся глобл-сайт, посвященный старым газетным публикациям. В аннотации сообщалось, что за последнюю неделю энтузиасты сайта обнаружили и ввели информацию по различным выпускам американских газет за вторую половину 1990-х годов. Полистав сайт, Максим обнаружил фотокопии одного из ноябрьских номеров "Нью-Йорк таймс" 1995 года, где, среди прочего, было напечатано частное объявление следующего содержания:
   "Орбинавты Пако и Бланка ищут отца Бланки, орбинавта Мануэля де Фуэнтеса, и бабушку Бланки, орбинавта Росарио де Фуэнтес. Просим также откликнуться тех, кто знает что-то об указанных людях или кому известен смысл слова орбинавт".
   У Алонсо перехватило дыхание. Сердце его заколотилось так, что заглушило жужжание лампы дневного света. Алонсо возликовал и перепугался. Со времени публикации объявления прошло около пятнадцати лет! Это мог быть реальный след, ведущий к Росарио. Но этот след, возможно, уже давным-давно исчез!
   Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы хоть немного унять ток крови в висках, Алонсо позвонил по номеру телефона, указанному в объявлении.
   - Слушаю, - произнес женский голос.
   - Я по поводу объявления, - сказал Алонсо.
   - Вы, вероятно, ошиблись номером. Я не давала никакого объявления.
   Максим Алонсо уже лет тридцать не испытывал такого волнения, которые охватило его при звуках этого голоса. Женщина говорила на американском английском, но в ее речи легко угадывались испанские интонации.
   - Я говорю об объявлении девяносто пятого года, где речь идет о конкретных людях и о слове орбинавт. Там приводился номер, по которому я сейчас звоню.
   Женщина словно что-то обдумывала или чего-то ждала, и Алонсо добавил:
   - Мне знакомы некоторые из имен, приведенных в том объявлении. И я знаю, что означает слово "орбинавт".
   - Вот как? Какие же имена вам знакомы?
   - Росарио и Мануэля де Фуэнтесов.
   Женщина уже не скрывала своей заинтересованности.
   - И кто же они такие?
   - Они орбинавты...
   - Вы хотите сказать: орбитоманы? - перебила его собеседница.
   - Нет, орбинавты, как и я сам. Мануэль де Фуэнтес - кастильский дворянин, родился недалеко от Саламанки, участвовал в осаде Гранады и в первой экспедиции Христофора Колумба.
   - О, Господи! Откуда вам это известно? - зазвенел голос.
   - Довольно длинная история. Я хотел бы лично встретиться с теми, кто стоит за объявлением. Вы ведь одна из них, не так ли? Полагаю, наш разговор может оказаться интересным для обеих сторон.
   - Хорошо, оставьте свои координаты. Мы с вами свяжемся в ближайшее время. Как вас зовут?
   - Максим Олейников. А вас?
   - Мэри-Роуз Алькальде.
   Продиктовав свой глобл-адрес, Алонсо попрощался. Подошел к столу, на котором лежали снимки, нашел портрет черноволосой синеглазой женщины, чья внешность всегда была для него несравненным эталоном красоты.
   Он чувствовал, как легкое онемение охватывает его кисти. Как будто в предвосхищении открытия. Такие ощущения часто посещали его в юности, когда он бывал близок к решению интересной математической задачи. Что если она не свяжется с ним? В те времена, когда он был с ней, она всегда выполняла обещания, но за прошедшее время многое могло измениться... Как же быть, если она не даст о себе знать? Снова потерять ее?
   Нет, в этом случае надо будет непременно узнать адрес через номер телефона! Если не помогут справочники и сайты Оглобли, то надо будет обратиться к какому-нибудь детективному агентству.
   - Кажется, мы только что с тобой разговаривали, царевна Будур, - произнес Максим вполголоса по-испански, и по телу его пробежали мурашки. - Причем делали это на языке, которого раньше ни один из нас не знал. Думаю, ты вряд ли забыла человека, чью фамилию носишь после столетий разлуки.

- Глава 2 -

  
   За несколько дней до отлета из Женевы Максим Алонсо получил электронное послание от некой Коломбы Трэверс. Она писала, что обращается к нему по поручению Мэри-Роуз Алькальде, и предлагала поговорить с использованием голосовой связи популярной коммуникационной глобл-программы.
   В тот же вечер Максим установил с ней контакт, и почти тотчас же программа издала звук, напоминающий телефонный звонок. На экране высветилась пиктограмма с контуром условной женской головы и именем Коломбы.
   Максим прокашлялся, чтобы голос не выдавал его волнения, и лишь после этого щелкнул мышкой по зеленой кнопке связи.
   - Добрый вечер, миссис Трэверс!
   - Зовите меня просто Коломба, - предложило теплое мелодичное контральто на британском английском. - И, если вы не против, я тоже буду обращаться к вам по имени.
   Получив согласие, собеседница тут же попросила Максима включить встроенную в его компьютер видеокамеру.
   - К сожалению, - добавила она, - моя собственная камера сейчас не работает, поэтому визуальная связь будет односторонней. Я буду вас видеть, а вы меня - нет.
   Максим почувствовал некоторое разочарование. Ему не терпелось убедиться в том, что он разговаривает не с одной из многих носительниц имени Коломба, а со своей старинной знакомой, подружкой орбинавта Александра, которого в шестнадцатом веке звали маэстро Сандрино.
   Он хотел было попросить ее перейти на итальянский, но решил, что тогда придется сразу объяснить, с чего он взял, что она владеет этим языком. Удивительную историю интеграции Алонсо Гарделя и Максима Олейникова он решил сначала рассказать более близкому человеку, чем Коломба, - Мэри-Роуз или Сеферине, если та, как надеялся Алонсо, все еще жива.
   К его удивлению, собеседница, вместо того, чтобы начать расспрашивать его о нем самом, завела разговор об орбитомании.
   - В последнее время, - говорила Коломба, - это превратилось в настоящий кошмар. Вы понимаете, о чем я? Все воюют со всеми, используя "Орбиту". Безопасных мест в мире становится все меньше и меньше. Что ни день, появляются новые публикации о борьбе всевозможных криминальных группировок. Для того, чтобы изменить ситуацию в свою пользу, они все прибегают к "Орбите"! И они, и полиция, и политические партии.
   Все это было чистой правдой. В Африке и Юго-Восточной Азии уже прошло несколько локальных военных конфликтов с применением "Орбиты". Ни один выпуск новостей не обходился без сообщения о подобных инцидентах. О том, что та или иная сторона использует запрещенный препарат, можно было с уверенностью судить по ее удивительной осведомленности о действиях противника на ближайшие пару-тройку часов.
   Режиссер поддакивал, несколько удивленный темой разговора.
   Затем Коломба заговорила об истончении. Теперь она больше слушала Максима, время от времени произнося утвердительные междометия, а тот, не совсем понимая, чего от него хотят, излагал то, в курсе чего она могла быть и без его помощи:
   - Насколько мне известно, ученые до сих пор не сумели разобраться в этом явлении. Если это распад материи на атомном уровне, то почему не фиксируется усиление радиоактивного фона и куда девается энергия?
   - У вас есть знакомые, работающие в этой области? - это был первый заданный Коломбой вопрос, который в какой-то мере касался лично Максима.
   - Есть. Совсем недавно разговаривал с одним физиком. Он лишь подтвердил то, что говорят средства информации. Никто не знает, где и когда возникнет новый очаг истончения, насколько большой будет его площадь, когда и отчего прекратится его распространение.
   - Это ужасно! - констатировала Коломба. - Даже трудно сказать, что страшнее: рост насилия в мире из-за возможностей, которые дает "Орбита", или эта непонятная напасть. Вы, конечно, знаете любительские кадры, которые передавали все телеканалы. Как в зону истончения попал человек. Эти остекленевшие глаза!
   Голос Коломбы словно надломился от содрогания.
   Максим кивнул. Нельзя спасти того, кто оказался в зоне. Если истончение началось, пусть даже с одного волоска, взгляд человека тут же терял всякую осмысленность, и его невозможно было дозваться, даже если он еще не растаял прямо на глазах у охваченных паникой очевидцев. Похоже было, что головной мозг и внутренние органы прекращают работу сразу, как только тело подвергается воздействию жуткого и необъяснимого явления.
   Не было ничего удивительного в самом том факте, что Коломба озабочена темой истончения. В эти дни едва ли нашелся бы во всем мире человек, совершенно не интересующийся данным предметом. Во время недавней поездки Максима в Москву отец рассказал ему, как был свидетелем начавшегося истончения в вагоне поезда метро. По счастью, поезд уже почти подъехал к станции, когда это началось. Поэтому вскоре открылись двери, и шестидесятипятилетний Борис Олейников, задыхаясь от ужаса, бежал со страшного места вместе с остальными орущими и толкающими друг друга пассажирами. Представляя эту сцену, Максим чувствовал, как усиливается снедающая его тревога за судьбы близких людей.
   Коломба Трэверс внезапно извинилась, сообщила, что вынуждена прервать разговор.
   - Погодите! - запротестовал Максим. - Не знаю, как вы, но я собирался задать вам несколько вопросов. Люди, о которых я говорил в телефонном разговоре с Мэри-Роуз, мне очень важны...
   - Разумеется, у вас будет такая возможность, - заверила его Коломба. - Я свяжусь с вами снова в самое ближайшее время!
   После странной беседы Максим позвонил Алле в Москву.
   Несмотря на блестящую карьеру математика, Алла предпочитала разговаривать по телефону, утверждая, что компьютерная коммуникация почему-то заставляет ее слишком сильно напрягать голосовые связки. К тому же их телефонная дружба длилась уже тридцать лет, и оба тщательно соблюдали сложившиеся между ними традиции общения.
   Алла Кахниашвили и после трех браков продолжала носить фамилию своего обожаемого отца. Виделись они с Максимом крайне редко. Как и все остальные его знакомые, Алла считала причиной его поразительной моложавости так называемый правильный образ жизни, спортивные занятия, йогу.
   Алла сразу же заговорила про борьбу преступных кланов в Москве и по всей России. Максим поспешно попросил ее рассказать что-нибудь более приятное. Переход на позитивный настрой занял у Аллы не больше секунды.
   - Представляешь, мы на днях с Ирочкой гуляли по Арбату, - Алла оживилась, как всегда, когда говорила о своих малолетних внуках. - И вдруг, на балкон третьего этажа, в одном из домов, вышла девушка со скрипкой и заиграла основную тему мендельсоновского концерта! Какая прелесть! Мы с Ирочкой заслушались. Только представь: уровень исполнения как на выступлениях в Зале Чайковского, но происходит это на улице! И ведь не за деньги же она играла! Попробуй бросить исполнительнице монетку, если она находится на третьем этаже, а ты - на улице.
   Максим, улыбаясь, слушал речь старой подружки. Он не стал говорить, что для многих возможность покрасоваться перед аудиторией важна не меньше, чем заработок.
   - Ты не против, если я использую этот образ в каком-нибудь фильме? - спросил он.
   - Сколько угодно! А у Вовки появился попугай, - на этот раз Алла говорила о своем старшем сыне. - Большущий ара. Они поселили его у себя на даче. Клетку установили на полке, рядом с туалетом. Через какое-то время попугай научился подражать грохоту воды, сливаемой в унитазе. Иногда входит в такой раж, что десять минут подряд может издавать в экстазе слив за сливом!
   Алла смеялась так, словно была не рассказчиком, а слушателем.
   После разговора Максим собрался погулять по женевским улицам с их стильной, среднеевропейской архитектурой. Во время ходьбы ему легче было находить решения тех или иных трудных мест сценария. Главное было - не забывать совета, который давала своим ученикам его школьная преподавательница литературы, то есть вовремя записывать приходящие в голову идеи.
   Максим уже взял свою маленькую черную сумочку-барсетку и ключ от номера, когда раздался звук компьютерной программы.
   На сей раз видеокамеры работали у обоих. Максим чуть не вскрикнул, увидев на экране живую Коломбу, ту самую, которой он когда-то так хотел помочь раскрыть дар, черноглазую миловидную итальянку. Она выглядела еще моложе, чем в далекие ренессансные дни и лучилась редкой жизненной силой, заразительной и юной, столь характерной для идеального тела орбинавта.
   - Я должна извиниться перед вами, Максим, за то, что проверяла вас, - обворожительно улыбнулась миссис Трэверс, даже не спрашивая, есть ли у собеседника время на еще один разговор. - Дело в том, что по поручению наших людей я должна была проверить, действительно ли вы орбинавт.
   - И как же вы это сделали? - спросил Максим, непроизвольно улыбнувшись.
   - Как бы вы сами это сделали? - раздался встречный вопрос, сопровождаемый испытующей лукавой улыбкой.
   Гм, очередной тест?
   - Если бы я хотел выяснить, обладаете ли вы даром орбинавта, я сказал бы вам что-то известное мне одному. Например, сообщил бы имя моей самой первой учительницы. А затем попросил бы вас, как сейчас стало модно говорить, "отмотать время" на несколько минут назад и уже в новом витке, где я вам ничего о своей учительнице не рассказывал, назвать мне ее имя.
   Алонсо про себя добавил, что, узнав таким образом, является ли человек орбинавт, можно затем стереть этот эпизод из памяти испытуемого. Так уместно проверять на наличие дара детей, которым опасно до поры до времени знать о своем всемогуществе, поскольку они могут использовать его во вред другим.
   - Вы, конечно, правы, - откликнулась, Коломба, кивая, - но ведь в наши дни такой тест вполне может выдержать самый обычный человек, принявший "Орбиту".
   - У орбитоманов глубина ствола составляет всего три-четыре часа, - возразил Максим. - Вы могли дать мне задание "отмотать время" часов на десять назад.
   - И заставить заново, без всякой нужды, проживать потом эти десять часов, может быть даже с необходимостью повторять уже выполненные, важные, но скучные обязанности? Это несколько жестоко по отношению к испытуемому, вы не находите?
   Максим развел руками.
   - Я делаю это иначе и намного быстрее, - с таинственным видом и не без гордости объявила Коломба.
   Она стала рассказывать Максиму о существовании особой области сознания, которую она и ее друзья-орбинавты называли "третьей памятью" и в которой хранятся следы воспоминаний групп людей, целых стран, народов и цивилизаций, память птичьих стай, рощ и лесов, память целых планет.
   Максиму все время хотелось перебить ее вопросом на итальянском языке шестнадцатого века: "От кого ты узнала про третью память, Коломбина?", но он сдержал порыв.
   Он уже догадался, как Коломба определяла, есть ли у других людей дар орбинавта. Следующие слова собеседницы подтвердили правоту его догадки.
   - Кое-что из содержимого третьей памяти может иногда просачиваться до уровня сознания - как случайное озарение, как смутная память, как часть сновидения или переживания в измененных состояниях, - говорила она. - Но если мы осознанно погружаемся в "третью память", то в нашем распоряжении оказывается в миллионы раз больше знаний, чем в результате таких случайных озарений. В частности, настроившись на какого-нибудь знакомого, я вижу, насколько у него раскрыта затылочная чакра. Вы, надо думать, знаете, что означает это слово?
   - В наши дни это известно многим, - откликнулся Максим, вспоминая, как он сам, пребывая в Крипте и настраиваясь на образы Росарио и Александра, видел огромные переливающиеся, горящие шары с центром в затылочной области, и лишь крошечные прикрытые бутоны на том же месте у обычных людей.
   - Затылочная чакра у орбинавта и у орбитомана в момент применения препарата выглядят совершенно по-разному, - сообщила Коломба. - Поверьте, у меня в этом немалый опыт. - И у вас, несомненно, чакра именно такая, как и должна быть у орбинавта. Но для того, чтобы настроиться на вас, я должна была хоть немного поговорить с вами, увидеть вашу внешность, познакомиться с вашей манерой разговора, жестикуляцией, мимикой. В этом и состояла цель первой нашей беседы.
   - Что ж, понимаю вас, - кивнул Максим.
   - Где вы живете? - спросила Коломба.
   Он ответил, что его постоянное место обитания - Москва, но в силу своей профессии он часто бывает в других местах. Коломба сообщила о себе, что живет в Лондоне, откуда сейчас с ним и разговаривает.
   - Люблю Лондон, - откликнулся Максим. - Кстати, я приеду туда в августе и пробуду несколько месяцев. Там пройдут съемки фильма, в которых я участвую.
   - Вы актер?
   - Режиссер.
   - Чудесно. Когда окажетесь в Лондоне, буду рада повидаться. Но я надеюсь, что мы успеем встретиться еще до этого. Я уже рассказала Мэри-Роуз и другим нашим людям о результатах моей проверки. Через две недели мы все собираемся на выходные у нее, в Испании, чтобы повидаться и заодно обсудить кое-какие новости. Вы тоже приглашены.
   Коломба назвала конкретную дату, спросив Максима, сможет ли он приехать.
   - Погодите, я взгляну на свое расписание, - ответил он, щелкая компьютерной мышкой и переходя в соответствующую программу.
   Впрочем, он уже знал, что, какие бы важные дела ни были запланированы на указанные дни, он любой ценой отменит или перенесет их. Речь шла о возможности встретиться наконец с Росарио!...
   - Да, приеду, - сказал он. - Но разве я звонил Мэри-Роуз в Испанию? Мне казалось, это не европейский номер.
   - Вы правы: канадский. Ее внучка, тоже одна из наших, живет в Монреале. Мэри-Роуз часто бывает у нее.
   Внучка? В период жизни первого Алонсо, никакой внучки у Росарио не было. Хотя они могли о ней просто не знать, ведь им ничего не было известно о судьбе Мануэля. Наконец, внучка могла родиться и позже. Некое неопознанное чувство кольнула Максима. "Она жила пятьсот лет без тебя, - сказал он себе мысленно. - Привыкай к тому, что у нее может быть множество близких людей и интересов, о которых ты не имеешь никакого представления".
   - Что это за "наши", которых вы упоминаете, Коломба? - спросил он. - Какая-то организация орбинавтов?
   - Можно и так сказать, - ответила женщина с экрана, - но никаких политических, коммерческих или просветительских целей мы не преследуем. Так что лучше бы назвать нас "группой" или "сообществом". Или даже кружком, как любит говорить Мэри-Роуз. Нам нравится называть себя "кентаврами" или "нео-кентаврами". Это название предложил один из наших людей.
   У Максима по позвоночнику пробежал холодок. Он почти не сомневался, что термин исходил от Александра, некогда рассказывавшего ему про сообщество "кентавров" в древней Кордубе, которое в третьем веке нашей эры составило текст о даре орбинавтов. Текст, ставший спустя много столетий известным Алонсо под названием "Свет в оазисе".
   Значит, Александр тоже жив, и Максим скоро увидит и его!
   - Вообще-то, наша веселая компания существует очень недавно, по орбинавтским меркам, - продолжала Коломба. - Мы нашли друг друга всего пятнадцать лет назад, когда двое из нас дали в газетах объявление о том, что ищут людей, знающих смысл слова "орбинавт".
   - Вы говорите о том объявлении, что недавно появилось в "Оглобле"?
   - Да, о том самом, благодаря которому вы на нас и вышли. До публикации объявления - а это произошло в девяносто пятом - я была в контакте только с тремя другими орбинавтами. Собственно, мы были старинными друзьями - три женщины и один мужчина. Мужчина большую часть жизни жил отдельно от нас, а мы трое то съезжались, то разъезжались. В общей сложности прожили втроем или по двое в течение многих десятков лет. Мы и сейчас поддерживаем очень теплые отношения. Но теперь нас уже целых восемь человек, семеро из которых наделены даром.
   Алонсо продолжал с огромным интересом слушать рассказ Коломбы. Она говорила, что "нео-кентавры" на сегодняшний день живут все в разных странах, видятся редко, но постоянно поддерживают связь по телефону и "Оглобле".
   - Несколько раз, благодаря совместным действиям, нам удавалось исправить последствия возникновения зоны истончения. В будущем мы надеемся найти еще более эффективные способы координации усилий, которые могли бы если не полностью справиться с этим ужасом, - боюсь, это невозможно, - то хотя бы спасти как можно больше людей. Поэтому, чем нас больше, тем лучше! И это еще одна причина, почему мы рады вашему появлению, Максим, не говоря уже о том, что само наше знание друг о друге делает нас не такими одинокими в мире, где мимо проносятся одно за другим бесконечные поколения людей с коротким сроком жизни. Надеюсь, когда мы познакомимся поближе, вы согласитесь с нами сотрудничать.
   Коломба уже готова была попрощаться, когда Максим, перебив ее, спросил, есть ли среди "нео-кентавров" женщина, когда-либо носившая имя "Сеферина".
   - О да, это одна из двух моих старых подружек! Вторую зовут Росарио. Именно мы трое и прожили вместе в разные времена и в разных странах в общей сложности почти полторы сотни лет.
   Все тело Максима обдало горячей волной. Он вцепился обеими руками в подлокотники кресла.
   - Вы чрезвычайно хорошо осведомлены! - удивленно протянула Коломба. - Мы надеемся, что на общей встрече в Испании вы нам расскажете, откуда вы располагаете всеми этими знаниями - о Росарио, Мануэле и Сеферине. Но откройте мне сейчас хотя бы малость! Вы лично знакомы с ними или прочитали о них?
   - Прочитал? - не понял Максим.
   В душе его гремела настоящая буря радости, и ему было трудно сосредоточиться на словах собеседницы.
   - Судя по вашему тону, не читали, - заключила Коломба. - Видите ли, Росарио однажды написала повесть, посвященную ее покойному мужу. Там упоминались все эти люди. Повесть, разумеется, не была предназначена для публикации. Впоследствии мы все неоднократно переезжали с места на место. В результате одного из таких переездов шкатулка с повестью, которую Росарио хранила у меня, пропала из-за моей оплошности. Я умудрилась забыть про нее. Найти нам ее не удалось. Где она находилась в последующие два с половиной столетия, мы не знаем. Но в конце двадцатого века она совершенно неожиданно выплыла и попала в руки двух других орбинавтов, одна из которых оказалась внучкой Росарио. Именно благодаря этой повести, эти двое узнали о существовании других орбинавтов и их имена. Тогда-то они и дали в газетах известное вам объявление.
   - Значит, вы предполагали, что эта повесть побывала и в моих руках. - понял Максим. - Нет, это не так. Я был лично знаком с этими людьми. Однако это довольно запутанная история. Я обещаю вам, Коломба, что вы все узнаете, но давайте отложим разговор до нашей встречи в Испании.
   Ему страстно хотелось спросить, чем сейчас занимаются обе подружки его собеседницы, и где они живут, но после того, как он не смог утолить любопытство Коломбины, Максим счел бестактным задавать новые вопросы. Оставалось дотянуть еще две недели - до встречи с теми, что некогда были его матерью, любимой женщиной и близкими друзьями...
  

***

  
   Два дня до отлета из Женевы в Москву Максим провел, не совершая никаких важных переговоров, съемок и других подобных дел. Он съездил в Париж, походил по музеям, стараясь заполнить как можно больше времени приятным и необременительным содержанием, которое можно сохранить в памяти, но не обязательно повторять, если ему удастся его эксперимент. Целью же эксперимента была попытка преодолеть ограничение глубины ствола с помощью запрещенного препарата.
   Максим надеялся на то, что "Орбита" даст настоящему орбинавту какую-то дополнительную энергию и устойчивость, сделав возможным столь рискованное предприятие при сохранении жизни, здоровья и рассудка.
   По возвращении в Женеву, Максим заперся в гостиничном номере и ввел себе дозу препарата. В затылке неприятно защипало, отчего Максим поморщился, но вскоре дискомфорт прошел. Закрыв глаза, Алонсо погрузился в ткань бытия и стал осторожно приближаться к страшной границе.
   Вскоре уже стало ясно, что препарат не оправдал возложенных на него надежд. Разум орбинавта сделался крохотной добычей гигантских воронок, образованных безмерным числом всевозможных вариантов развития самых разных событий, чье количество с каждым мгновением увеличивалось в геометрической прогрессии. Отпрянув, Максим прекратил погружение и остановил опыт, не став менять явь.
   Он открыл глаза и с сожалением взглянул на лежащий на тарелке шприц-пистолет. Можно было, конечно, изменить явь последних нескольких минут с тем, чтобы сохранить нетронутой дозу препарата, но Максиму эта доза была ни к чему.
   Неудача эксперимента расстроила его. Увеличение глубины ствола могло бы стать прорывом в возможностях орбинавтов по спасению жертв несчастных случаев. В частности - тех, что попадали в зоны истончения. Можно было переигрывать не только последние сутки, но и более длинные промежутки времени, спасая тех, о которых стало известно с опозданием...
  

***

  
   Максим вышел из зала прилета саламанкского аэропорта. Огляделся вокруг, поправляя на плече ремень дорожной сумки. Мимо медленно проезжали машины. По ветровым стеклам светлыми и темными бликами ползли отражения линий здания аэровокзала и застывших в высоком безветренном небе облаков.
   Чуть поодаль, справа, возле элегантной темно-зеленой, почти черной "ауди", стояла она. Синие глаза, черные волосы, спадающие свободной лавой на плечи. Густая прядь все время лежала с правой стороны лица, частично закрывая его и опускаясь до шеи и ключицы.
   Алонсо чувствовал, как его сердцебиение становится вездесущим. Гулкая пульсация присутствовала в груди, в висках, во лбу. Воображение услужливо привело на память классическую сценку из старых сентиментальных фильмов: влюбленные после разлуки бегут друг к другу по весеннему лугу, в замедленной съемке, как бы плывя над землей, раскинув руки для объятья, под звуки величавой музыки. Но здесь не было музыкальной дорожки, а режиссер Максим Алонсо получал награды и зрительское одобрение за фильмы с совершенно иной эстетикой.
   Пришлось сдержать порыв и направиться к ожидающей его женщине четким размеренным шагом.
   - Мистер Олейников?
   Быстрая вежливая улыбка.
   На Мэри-Роуз Алькальде был неброский, но очень элегантный брючный костюм с завязанным, подобно тонкому галстуку, пояском на воротнике. Алонсо вдруг вообразил на ней один за другим наряды различных эпох, все эти ушедшие в прошлое платья с воланами и турнюрами. А ведь она их когда-то носила. Как много он упустил, исчезнув из жизни этой женщины на полтысячелетия!.. Сколько различных стилей одежды, и она - всегда прекрасная, но всегда по-разному.
   Мэри-Роуз пригласила мистера Олейникова в машину. Слышно было, как, говоря по-английски, она старается воздерживаться от раскатистого испанского произношения "р", но этот звук все равно был у нее более отчетливым, чем у американцев.
   Салон автомобиля оказался светло-бежевым, некоторые элементы отделки были выполнены из покрытого блестящим лаком дерева. Стильность присутствовала во всем, что имело отношение к этой женщине.
   - Ехать нам надо на северо-восток, всего минут пятнадцать-двадцать, если не будет пробок, до городка Лас Вильяс, где я живу. Я думала сначала показать вам Саламанку, но она лежит в западном направлении. Тоже, впрочем, совсем недалеко отсюда. Сейчас поедем ко мне, а ужинать будем вчетвером в ресторане, в историческом центре Саламанки. Тогда-то и можно будет погулять по городу, посмотреть университет и прочие достопримечательности. Вы не возражаете?
   Говоря это, Мэри-Роуз уже тронула машину с места. Она катила вперед мягко, без рывков, управляемая уверенной рукой умелой водительницы.
   Алонсо заверил ее, что вполне доволен предложенным планом. И тут же сообщил ей, что владеет испанским, поэтому им нет необходимости говорить на английском.
   - Хорошо! - удивилась водительница, тут же перейдя на родной язык. - Рада, что так. Но, когда все наши завтра соберутся, все равно придется говорить по-английски. Возвращаясь к теме ужина, хочу сразу пояснить: готовить я не люблю. Дома всегда есть напитки, фрукты, сладости. Но нормальная еда - в приятных ресторанах, в которых здесь нет недостатка.
   Алонсо вежливо ответил, что ничего против испанских ресторанов не имеет, отмечая про себя, что две ее подруги, обе талантливые стряпухи, Сеферина и Коломба так и не привили Росарио любви к этому занятию. Ее собственные алхимические процессы некогда разворачивались в сфере музыки, а не кулинарии. Вполне возможно, что так обстояло дело по сей день.
   Машина съехала на междугородную трассу и прибавила скорость. Мимо проносились луга и холмы. Тут и там виднелись виноградники и оливковые рощи. Стояло теплое, яркое лето.
   - Коломба пересказала мне содержание вашего разговора. Итак, вы утверждаете, что не читали о людях, чьи имена упоминали в нашей с вами беседе. Что вы лично встречались с ними. Очевидно, это было в Испании, судя по тому, что у вас совсем нет акцента. Означает ли все это, что, встретив упомянутых Росарио или Мануэля, вы узнаете их в лицо?
   - Именно так. Вы и есть донья Росарио.
   Женщина бросила на собеседника мимолетный взгляд и снова сосредоточилась на дороге.
   - Где и когда могли мы с вами видеться? - спросила она. - Я вас не помню.
   Максиму захотелось перейти на "ты" и выкрикнуть: "Я же твой Аладдин, царевна Будур!". Но момент был очень уж неподходящим. Они даже не смотрели друг другу в лицо.
   - Это - весьма запутанная история, - произнес Алонсо. - Я затрудняюсь изложить ее вот так, на ходу, в поездке. Если хотите, давайте свернем куда-нибудь, посидим в кафе, и я вам все расскажу.
   Подумав мгновение, Росарио сказала:
   - Ладно, умерю свое любопытство. Сделаем все как запланировано. Расскажете свою историю завтра, когда все будут в сборе. Собственно, это и есть одна из причин общей встречи: познакомиться с двумя новыми людьми.
   - С двумя? - переспросил Максим.
   - Да. С того дня, как на глобл-сайте появилось старое объявление об орбинавтах, с нами связались два человека. Вы и некая женщина из Греции, назвавшаяся Лидией Сферис. Она сказала, что знает, что означает слово "орбинавт", что сама владеет даром, и, что особенно интересно, имеет сведения о других группах орбинавтов, о чем и хочет нам рассказать. Завтра она тоже сюда приедет.
   Машина мчалась по почти пустому шоссе. Провинция Саламанка, особенно вдали от города, не была наиболее оживленной частью страны. Алонсо мысленно удалил из окружающего пейзажа все приметы современности - автомобили, дорожное покрытие, высоковольтные провода, современные дома. И сразу вспомнил - и эту местность, и самого себя, направляющегося верхом на лошади к замку Лас Вильяс, чтобы увидеть синеглазую даму из медальона, оказавшуюся матерью его друга.
   Словно прочитав его мысли, Росарио сообщила:
   - Этот дом я купила несколько десятилетий назад, после того, как вернулась в Европу из США. Постаралась выбрать место, где когда-то стоял мой замок, от которого на сегодняшний день не осталось даже каменной кладки.
   Она замолчала. Ее точеные белые руки покоились на руле. Такие знакомые, родные, столько раз ласкавшие Алонсо... И такие новые, такие забытые после невероятной разлуки.
   Алонсо заметил на безымянном пальце правой руки перстень с печаткой в форме черепахи, распластавшей то ли лапы, то ли ласты.
   Сначала он решил, что это перстень, подаренный ему дедом Ибрагимом, который, в свою очередь, получил его от своего отца, Омара. Перстень был изготовлен таинственным цыганом-орбинавтом, ювелиром и дрессировщиком Франсиско Эль-Реем. Алонсо носил его до самого дня своей неожиданной смерти. Вероятно, Росарио сохранила его. Но Максим тут же сообразил, что его перстень был бы ей велик. Очевидно, она заказала такой же для себя.
   В память о нем?
   - Коломба уже поведала вам о нашей группе "кентавров", - заговорила Росарио. - Точнее, "нео-кентавров", поскольку много веков назад существовали первые "кентавры". Хоть мы и не являемся формальной организацией, кое-какие основные правила у нас все же есть. Вы сможете стать одним из нас, что даст вам возможность иметь дело с себе подобными, а также участвовать в спасательных акциях и получать нашу помощь в тех случаях, когда вам самому необходимо спасти кого-то. Но это будет возможно, только если вы примете наши правила.
   - В чем же они состоят, сеньора Алькальде?
   - Называйте меня Росарио. И, кстати, вы ведь не против, если я буду звать вас просто по имени?
   - Разумеется.
   - Первое правило состоит в том, что мы никогда не совершаем несогласованных изменений яви в присутствии друг друга, не говоря уже о каком-либо соревновании или соперничестве в этом деле. Иначе могут возникать взаимно конфликтующие витки яви и нестабильность реальности. На случай, когда несколько орбинавтов оказываются свидетелями ситуации, требующей срочного вмешательства, - например, несчастного случая, аварии, возникновения зоны истончения, стихийного бедствия и тому подобное, - изменение яви совершает тот из нас, кто первым выкрикнет условную фразу. Остальные, услышав ее, должны в этот момент воздержаться от орбинавтических действий.
   - Вполне разумно, - признал Алонсо. - Но, мне кажется, у орбинавтов есть право знать о том, что один из них - их, если можно выразиться, коллега - совершил изменение яви в ситуации, в которой присутствовали и они. Однако в новом витке они уже не будут помнить о случившемся.
   - Вы правы. Поэтому вторым нашим правилом является обязательство каждого сообщать другим нео-кентаврам обо всех изменениях яви, которые он совершал в их присутствии.
   - Вы скажете мне эту условную фразу? - спросил Алонсо.
   Вместо ответа Росарио, к удивлению Алонсо, стала пересказывать положения так называемой "вечной философии" - о сострадании ко всему живому, об изначальном единстве всего. Она использовала почти те же самые слова, которыми в далеком прошлом излагал все это дед Ибрагим, а позже - он сам, Алонсо, в своих многочисленных беседах на эту тему с любимой женой - в Лас Вильяс, куда они сейчас направлялись, в Генуе, во Флоренции, в Риме.
   - Видите ли, - говорила она, - сострадание не следует путать с обычной сентиментальной жалостью, хотя даже таковая предпочтительнее эгоистического равнодушия, жестокости или насмешки. И все же сострадание, в отличие от жалости, всегда основано именно на памятовании единства всего сущего. Это не просто доброта, а именно понимание того, что один палец не может желать зла другому, поскольку они принадлежат одному и тому же организму.
   Алонсо молча слушал, изредка кивая, но со стороны не было понятно, что выражают эти кивки - понимание того, о чем идет речь, или согласие.
   - Конечно, - продолжала Росарио, - ни один из нас за все эти столетия так и не довел привычку испытывать сострадание до настоящего, автоматического рефлекса. Мы переживаем те же эмоции, что и другие люди. В ситуациях, когда нападают на нас самих или совершают иные действия, которые кажутся нам несправедливостью или насилием, мы тоже испытываем возмущение и протест. Случается так, что без нашего самого активного вмешательства несправедливость будет продолжаться. Случается, что, не применяя силы, мы не сможем защитить себя или близких. Но даже в этих случаях, пусть и задним числом, мы все равно должны понимать, что единство всего сущего страдает от внутренней растерзанности, как организм страдает в тех случаях, если болеет отдельный орган.
   Она замолчала, смахнула быстрым изящным движением правой руки прядь с лица и вернула руку на руль.
   - От вас не требуется непременно со всем этим соглашаться, если подобные идеи для вас новы. Но вы по крайней мере можете попытаться поразмышлять и понять, не являются ли они категорически неприемлемыми для вас. Готовы ли вы их обдумывать, не отрицая с порога.
   - Эти идеи, Росарио, - заговорил Алонсо, - мне отнюдь не чужды. Я знаю, что их высказывали в свое время деятели различных религий, зачастую обвиняемые своими единомышленниками в ереси и даже подвергаемые анафеме. Ибн аль-Араби, Мейстер Экхарт, Барух Спиноза. В новые времена - Олдос Хаксли. Знаю, что представление о фундаментальном единстве всего сущего присутствует в учениях некоторых школ индуизма, буддизма и даосизма. Мне эти идеи очень близки.
   На мгновение Мэри-Роуз одарила собеседника теплой дружественной улыбкой, и Алонсо вдруг понял, что это произошло впервые после той дежурной улыбки, которой она встретила его на выходе из аэровокзала. В остальное время лицо Мэри-Роуз было удивительно неподвижным, почти лишенным мимики, что было незнакомо и несвойственно той Росарио, которую помнил Алонсо.
   - Если в присутствии других орбинавтов из нашего кружка, - сказала она, - вы сочтете необходимым совершить срочное изменение яви, то произнесите громко и отчетливо, чтобы все услышали: "Я шагаю в ткань!". И приступайте к орбинавтическому воздействию на реальность, будучи уверенным, что никто другой из числа "кентавров" этого делать не будет. Если же кто-то из них произнесет эту фразу раньше вас, то ничего не предпринимайте. После того, как один из наших орбинавтов "отматывает время" - уж извините за этот орбитоманский слэнг, - он первым делом должен громко сказать: "Я в ткани!". И тогда все остальные должны немедленно бросить все свои дела и быть готовыми оказать ему любую помощь, которую он запросит.
   Машина съехала на боковую дорожку. Вскоре показались первые строения городка.
   - В общем, подумайте, насколько для вас приемлемы эти наши условия, - сказала Росарио. - Если вы согласны их принять, то без всяких формальных церемоний станете одним из нас. И тогда, где бы вы ни находились, в России, в Африке, где угодно, вы всегда можете с нами связаться, чтобы получить любую возможную помощь, особенно если речь идет о спасении людей. Но и вы сами тоже должны быть готовы ринуться на помощь другим орбинавтам, какими бы срочными делами вы перед этим не занимались.
   Алонсо с некоторым внутренним трепетом смотрел на улицы и дома, ожидая увидеть хоть что-нибудь знакомое. Но нет, местность за пятьсот лет изменилась слишком сильно. Если раньше где-то здесь стоял одинокий замок, а в некотором отдалении от него располагались две деревни и роща с древнеримской дорогой, то теперь здесь были обычные дома - одни более старые, другие поновее и посовременнее. Они не были прижаты друг к другу, - в городке хватало места и для садов и палисадников, - и все же, по сравнению с концом пятнадцатого века, когда Росарио и Алонсо встречались тайком, прячась от любопытных глаз ее слуг, здесь стало намного теснее.
   - В нашем кружке мы обычно пользуемся своими излюбленными именами, - объяснила Росарио. - Мы ведь их столько раз меняли и продолжаем менять. Для общения друг с другом удобнее использовать что-то одно. Впрочем, у каждого есть информация обо всех наборах имен и координаты остальных членов кружка, а также специальные телефонные номера и глобл-каналы, по которым мы можем найти друг друга в любое время суток. К примеру, я пишу музыку для различных проектов, в основном - американских, где я известна, как Мэри-Роуз Алькальде. Но "кентавры" зовут меня Росарио, как в дни моего детства. Возможно, вы тоже захотите, чтобы мы называли вас не тем именем, под которым вас знают все остальные.
   Максим кивнул. Он и сам когда-то был Али Алькади в мусульманской Гранаде. Затем стал Алонсо Гарделем в христианской Кордове. Затем, бежав в Италию, превратился в Даво Алькальде, взяв себе имя "Даво", то есть "Давид", в честь своего отца Дауда, и испанский вариант фамилии "Алькади".
   Росарио притормозила возле двухэтажного дома с палисадником. Он ничем не выделялся, выглядя так же, как и остальные. Росарио и Алонсо вышли из машины. Сейчас он увидел то, на что не обратил внимания в аэропорту, потому что был тогда слишком взволнован. Росарио больше не казалась ему такой высокой, какой он ее запомнил. То ли оттого, что в двадцать первом веке люди в целом выше, чем в шестнадцатом. То ли потому, что первый Алонсо был на полголовы ниже Максима.
   На капот припаркованного у тротуара темно-зеленого "ауди" залез и тут же улегся с хозяйским видом тощий рыжий кот.
   - Я ему разрешаю, - бросила на ходу Росарио, указывая кивком головы на кота. - Прошу вас, заходите.
   Переступив порог дома, Алонсо очутился в просторной современной, обставленной со вкусом и без нагромождения ненужных предметов, гостиной.
   Два человека - молодая женщина и мужчина средних лет - поднялись с кресел при появлении вошедших. У мужчины были прямые черные волосы. Вытянутое аскетичное лицо подчеркивало и без того бросающуюся в глаза худобу. Облик его наводил на мысли о древних вавилонских звездочетах. Казалось, вместо брюк и рубашки ему больше подошел бы длинный, до пят, хитон.
   Девушка была стройна, изящна и сероглаза. Ее волосы, окрашенные хной в рыжий цвет, отливали медью. Она была одета в просторные, ярких цветов шаровары и блузу, на тонких руках висело несколько деревянных браслетов. Во внешности девушки, несмотря на светлый цвет кожи и глаз, парадоксальным образом проглядывало что-то цыганское.
   Максим с изумлением понял, что знает ее.
   - Бланш Ла-Сурс?! - воскликнул он.
  
  
  

- Глава 3 -

  
   Тайна странной, завораживающей магии фильма "Скрипка ветошника" даже спустя несколько лет после его выхода на экраны оставалась неразгаданной как широкой публикой, так и профессиональными критиками. Стало модно предсказывать этой работе Максима Алонсо долгую жизнь, но никто не мог привести достаточно убедительной причины для такого прогноза. Непонятным образом фильм, - подобно различным музыкальным инструментам на кубистических полотнах Пикассо, - принуждал зрителя к самостоятельной сборке разъятой на части целостности и очаровывал тихой эйфорией соучастия в творчестве, которую зритель испытывал в результате такой работы мысли, эмоции и воображения.
   Менее всего эта картина напоминала балет, и все же она им была, что, собственно, и составляло ее секрет. В ней не было никаких балетных движений, в ней вообще не было ни единой танцевальной сценки. Танец складывался из самых обычных, повседневных действий персонажей - из ходьбы, жестов, мимики, наклонов головы, положения рук во время разговоров, еды, работы, любви, во время ссор и примирений.
   Все это создавало параллельный сюжет, парадоксальным образом рассказывавший ту же историю, что и поступки и речь действующих лиц, но делалось это на совершенно ином уровне восприятия - значительно более чувственном, эмоционально вовлекающем и ритмичном. Сам того не подозревая, зритель присутствовал при двух различных действах, становясь их незримым и глубоко взволнованным участником.
   Хореографом фильма "Скрипка ветошника" была Бланш Ла-Сурс, пожелавшая, чтобы ее имя не указывалось в титрах. Актеры, не знавшие о тайном замысле режиссера, но привыкшие доверять ему, действовали в точном соответствии с указаниями этой, совсем молоденькой на вид стройной женщины с летучей поступью и выкрашенными в медный цвет волосами. Она показывала и говорила им, в каком ритме пригладить волосы, куда должен быть направлен локоть в момент набора телефонного номера, как именно следует податься вперед, чтобы окликнуть собаку, - и так далее, и так далее.
   О том, что из сюжета о легкой и светлой старости создается балетное представление, знали лишь режиссер и хореограф. Это было плодотворное и взаимно приятное сотрудничество, в ходе которого Алонсо и Ла-Сурс быстро перешли на "ты". Рабочим языком международной команды, которая трудилась над созданием картины, был английский, но между собой Максим и Бланш говорили на французском, получая от любимого обоими языка особое, дополнительное удовольствие.
   За месяцы совместной работы они научились доверять друг другу настолько, что Бланш даже подарила Максиму сборник своих стихотворений на французском языке, которые она почти никому не показывала.
   Об испано-цыганском происхождении Бланш и о том, что она приходится внучкой той женщине, что в шестнадцатом веке была его женой, Алонсо в период работы над фильмом не знал, как не ведал и того, что Бланш Ла-Сурс - вечно юный орбинавт.
  

***

  
   - Значит, вы знакомы с нашей Терпсихорой? - спросил Максима, поднимая бровь, худой мужчина с внешностью древнего мага.
   - Бланка, откуда ты знаешь Максима Олейникова? - удивилась Росарио.
   Два вопроса прозвучали почти одновременно.
   Максим заметил, что и мужчина, и девушка носили на пальцах такие же перстни с изображениями черепахи, как тот, что был у хозяйки дома.
   - Это же Максим Алонсо! - радостно воскликнула Бланш, обменявшись с гостем двумя поцелуями в щеку, по французскому обычаю, к которому они привыкли несколько лет назад, когда работали над "Скрипкой ветошника".
   - Итак, ты привела к нам автора моих самых любимых фильмов, - хмыкнул мужчина, обращаясь к Росарио.
   - Да, но я об этом не знала.
   Последовал обмен разъяснительными репликами, в ходе которого Максим узнал, что имя мужчины - Клеомен, а Бланка, как здесь называли Бланш, была дочерью Мануэля де Фуэнтеса от цыганки Лолы из небольшого табора, располагавшегося возле городка Альхама во время гранадской войны в конце пятнадцатого века. Дед Бланки, орбинавт Франсиско - он же Пако - Эль-Рей, должен был приехать в Лас Вильяс на следующий день, как и все остальные участники встречи.
   Услышав имя Пако Эль-Рея, Алонсо вспомнил тот день, когда разговаривал на цыганской стоянке в Бургосе с черноглазым коренастым кузнецом, выдававшим себя за внука Франсиско, который когда-то дружил с прадедом Алонсо. Итак, этот Пако действительно был не внуком и тезкой того Франсиско, а им самим. Чтобы узнать это, Алонсо потребовалось умереть и заново возродиться спустя полтысячелетия.
   Алонсо не мог унять трепета при мысли о том, что скоро увидит легенду собственного детства, того самого загадочного человека из народа "кало", как назывались когда-то кастильские цыгане. Человека, о котором рассказывал ему дед Ибрагим как о единственном встреченном им орбинавте.
   Позже, когда Росарио отвела Максима на второй этаж и оставила его, чтобы он мог расположиться в отведенной ему комнате, он погрузился во вторую память и отчетливо увидел ту свою встречу с кузнецом Пако. Крытые повозки, телеги, ветхое жилье, лошадей, множество смуглых людей и маленькую, такую - неожиданно для этого места - светлокожую и белобрысую, сероглазую девочку, которую успокаивала пожилая женщина в тюрбане, приговаривая: "Хочешь играть, Бланка? Соскучилась по бабке Зенобии? Не сейчас, крошка, не сейчас, красавица моя! Отведу молодого сеньора к твоему деду и тотчас вернусь. Смотри, не скучай!".
   Вот, оказывается, где состоялась первая встреча Алонсо с будущим хореографом его фильма. Кто бы мог ему намекнуть в тот далекий день, что это крошечное белокурое создание - дочь его друга Мануэля, о существовании которой сам Мануэль тогда даже не подозревал...
   Росарио, появившись в проеме открытой двери, предложила Максиму спуститься на веранду первого этажа и попить вместе со всеми чего-нибудь прохладительного.
   Максим, оставив в комнате дорожную сумку, последовал за хозяйкой.
   - Вы ведь из России, Максим, - заметила Росарио, когда они спускались по лестнице, ведущей в гостиную. - Надо думать, Олейников - это ваша настоящая фамилия, а Алонсо - творческий псевдоним?
   - Вы правы, - подтвердил Максим.
   Росарио остановилась за несколько ступенек до конца лестницы и задумчиво заговорила, глядя куда-то мимо лица своего собеседника:
   - Ваш псевдоним совпадает с именем человека, которые много лет до самой своей смерти был моим мужем. В то же время вы утверждаете, что знали меня и моего сына. Может быть, вы знали и моего мужа?
   - Видите ли, Росарио, - Максим уже готов был изложить ей свою историю, не дожидаясь общей встречи "кентавров". - Ответ на ваш вопрос является частью той информации, которой я хочу поделиться с вами. И снова, как и во время нашей поездки в машине, решать вам. Если вы хотите, чтобы я сделал это прямо сейчас, то хочу сразу предупредить, что разговор предстоит довольно длинный.
   Росарио решительно мотнула головой.
   - Нет, мы поступим так, как договорились. Вы расскажете все свою историю завтра, когда соберутся все "кентавры". Скажите мне сейчас только одно. Выбор вашего псевдонима имеет какое-то отношение к моему мужу или это случайное совпадение?
   Ее лицо было так близко, что трудно было поверить, что она его не узнаёт. Алонсо до боли, до нехватки воздуха хотелось провести пальцами по ее лбу, произнести какие-нибудь слова, которые они говорили только друг другу.
   - Мой псевдоним, - тихим, чуть хриплым голосом проговорил Максим, - самым непосредственным образом связан с личностью вашего мужа, Алонсо Гарделя.
   Росарио вздрогнула, резко отвернулась и направилась вниз.
   Веранда выходила во внутренний дворик, украшенный аккуратными клумбами. Здесь было, конечно, теплее, чем в кондиционированной гостиной, но столик и окружающие его плетенные кресла располагались в тени, а долетавший ветерок делал летний день менее жарким.
   Росарио и Максим присоединились к Бланке и Клеомену, которые уже ждали их на веранде. На столе стояли вазы с фруктами, блюдо с нарезанными кусочками сыра разных сортов, бокалы, бутылки с вином и безалкогольными напитками.
   Разговор шел на испанском языке, которым, как выяснилось, Клеомен владел вполне сносно. Бланка, указывая на него, обратилась к Максиму:
   - Мы не успели ничего рассказать тебе о нашем друге. Разумеется, у него, как и у всех нас, множество имен, но для нас он просто Клеомен, как я - просто Бланка, моя бабка - просто Росарио, а ты, если пожелаешь, будешь просто Максимом. Это имя, "Клеомен", он получил при рождении, а родился он давно, еще в Римской империи, в третьем веке нашей эры. Так что в компании "нео-кентавров" он самый старый.
   Алонсо вдруг понял, что сидящий в вальяжной позе человек, скорее всего, является тем самым Клеоменом, о котором ему рассказывал маэстро Сандрино, иными словами - автором рукописи "Свет в оазисе".
   По спине Алонсо побежал холодок. Он подумал, что теперь сможет наконец узнать, о чем говорится в той части рукописи, которую так и не удалось расшифровать ни одному из представителей семейства Алькади.
   Бланка сообщила, что Клеомен, успевший за свою долгую жизнь сменить множество профессий, в последние десятилетия занимается главным образом психологией и психотерапией. Живет в португальском университетском городе Коимбра, где у него имеется своя клиника.
   - Должен признаться, что я - поклонник вашего творчества, - заметил Клеомен, добавляя воду из графина в бокал, куда было налито немного красного вина. - Особенно мне нравятся "Стая птиц высокого полета" и, конечно, "Скрипка ветошника".
   Максим кивнул и ответил:
   - Благодарю вас. Мне приятно это слышать, но в последнем фильме роль Бланки была важнее, чем моя.
   - Не скромничай, - засмеялась Бланка. - И, кстати, Росарио, я вижу, ты пока не сказала Максиму, что "выкать" в нашем кругу принято лишь тогда, когда мы переходим на английский, да и то лишь потому, что в нем просто не используется обращение на "ты".
   Разговор зашел о возрасте Клеомена.
   - Тебя удивляет то, что я выгляжу лет на сорок, в то время, как все вы буквально источаете двадцатилетнюю молодость? - спросил Клеомен.
   - Так и есть, ты угадал, - смущенно улыбнулся Максим.
   - В лексиконе "нео-кентавров", - пояснил португальский психотерапевт, он же древнеримский лекарь и философ, - есть такое понятие: "внешний возраст". Если ты совершаешь орбинавтические изменения яви с некоторой, достаточно высокой, частотой, то довольно скоро достигаешь состояния идеального тела и в этом состоянии выглядишь на двадцать с небольшим. В этом случае можно считать, что твой "внешний возраст" составляет двадцать лет. Даже если на самом деле тебе много столетий, твой организм функционирует так же, как организм двадцатилетнего, причем очень здорового юноши.
   Максим кивнул. Он уже понял, что хочет сказать Клеомен, но не стал перебивать его.
   - Теперь представь себе орбинавта, - продолжал португалец, - который после достижения идеального тела полностью отказался от воздействий на явь. Его тело стареет, как и тело любого другого человека, и спустя тридцать лет его "внешний возраст" уже достигнет пятидесяти лет. То есть он будет выглядеть и чувствовать себя как пятидесятилетний человек.
   Алонсо вспомнил, как Росарио в период их жизни в Италии в течение многих лет сознательно отказывалась от орбинавтических изменений, чтобы разница между ее стареющим мужем и ее собственной юностью не стала вопиюще большой. Это позволило им в течение десятилетий не опасаться ненужного внимания людей. Весь тот период они старели оба, просто выглядя как пара, в которой муж лет на двадцать старше жены.
   - Если контролировать частоту вмешательства в ход событий, - добавил Клеомен, - то можно в определенной степени влиять на свой "внешний возраст".
   - Понимаю, - ответил Максим. - Итак, ты выглядишь лет на сорок, потому что сам того захотел, верно?
   - Именно. Люди, обращающиеся в мою клинику за помощью, вряд ли чувствовали бы доверие к двадцатилетнему молодому человеку. Я предпочитаю оставаться в более солидном "внешнем возрасте".
   Допив свою смесь красного вина с водой, Клеомен встал.
   - В общем, - подытожил он, - орбинавт при желании может застрять в любом возрасте, который сочтет для себя удобным. Даже в возрасте восьмидесяти лет. Поэтому понятие вечной юности орбинавта весьма условно. Я предложил бы заменить его на вечную возможность юности.
   - Или на вечную независимость от старящего времени, - заметила Росарио.
   Одарив ее улыбкой, Клеомен предложил Максиму прогуляться вдвоем по окрестностям. Тот с готовностью согласился, и двое мужчин договорились встретиться в гостиной через час, после чего Клеомен удалился. Вскоре, сославшись на дела, веранду покинула и Росарио.
   Оставшись наедине, режиссер и хореограф тут же перешли на привычный французский. Стали вспоминать различные эпизоды совместной работы. Затем разговор сам собой угас. Они сидели молча, вполоборота друг к другу, глядя на цветы, и Максим наконец решился и спросил, замужем ли хозяйка дома.
   - Нет, - ответила Бланка, понизив голос и оглянувшись по сторонам. - Не только не замужем, но и никогда не бывает с мужчинами. Она сотворила идола из своего мужа, которого потеряла пять столетий назад. Считает, что любая связь будет изменой памяти ее любимому мавру.
   Алонсо против воли почувствовал волну приятного тепла. Но в следующее мгновение в нем возобладал здравый смысл, и он с удивлением произнес:
   - Ты думаешь, муж, если он на самом деле ее любил, желал бы ей такой одинокой жизни? Подобное добровольное затворничество смахивает на самонаказание.
   - Не подумай, что я ее не понимаю, - с живостью откликнулась рыжеволосая цыганка. - Я, например, с тех пор, как потеряла свою дочь Раймунду, еще в пятнадцатом веке, решила ни с кем не связывать жизнь, чтобы не терять близких одного за другим из-за их быстротечной жизни. Но это не означает, что я стала монашенкой. Мужчин за все эти столетий у меня было огромное множество, однако все мои связи были короткими, и я их обрывала прежде, чем могла возникнуть взаимная привязанность. Но, когда я пытаюсь втолковать Росарио, что и она могла бы поступать таким образом, она сразу же переводит разговор на другую тему.
   Бланка потянулась за кистью винограда, продолжая говорить:
   - Ее муж наверняка не одобрил бы такого поведения. Росарио много рассказывала мне о нем. Да и Сеферина, его мать, тоже.
   Сеферина! Алонсо ждал возможности засыпать собеседницу вопросами о матери. Он знал, что сделает это, как только они закончат разговор о Росарио.
   - Насколько я могу заключить из этих рассказов, - продолжала Бланка, - Алонсо считал, что именно привязанности являются корнем человеческого страдания. Это вполне согласуется с учением Воина-Ибера. Сегодня, когда информация стала такой доступной, мы знаем, что такого же мнения придерживаются и буддийские учения. Так или иначе, но Алонсо точно не хотел бы, чтобы Росарио превратила всю свою жизнь в памятник ему.
   - Ты с ней пыталась говорить об этом? - тихо спросил Максим.
   Он не знал, радоваться тому, что сердце Росарио не отдано другому мужчине, или, напротив, сочувствовать женщине, столько веков добровольно оказывавшейся от радостей любви и человеческого тепла. Его переполняла тревожная нежность к царевне Будур, не пожелавшей утешиться после гибели своего Аладдина.
   - И не я одна, - ответила Бланка. - Да что там я?! Мы с ней знакомы всего пятнадцать лет, а до того, как мы нашли друг друга, благодаря нашему с Пако объявлению в газетах, я вообще ничего не знала о своем отце и бабушке. Так что, при всей нашей взаимной любви с Росарио, я не могу соперничать с двумя ее закадычными подружками. О том, что нормальная жизнь никак не является предательством по отношению к давно умершему человеку, ей говорили и они. Я имею в виду Коломбу и Сеферину. Но даже их слова, не говоря уж о моих, оказались совершенно бесполезными.
   Максим спросил, где живет и чем занимается Сеферина. Бланка ответила не сразу, потому что наливала себе сок. Она замешкалась с ответом всего на несколько секунд, но Максиму они показались чуть ли не часами.
   - Откуда ты всех их знаешь? - удивленно спросила Бланка. - И почему ни один из них о тебе никогда не слышал?
   Максим поерзал в кресле, и Бланка поторопилась заверить его:
   - Ладно, ладно, завтра ты нам всем все расскажешь! Не буду донимать тебя вопросами. Что же до Сеферины, то она живет она в Сиднее, работает в сфере дизайна одежды, очень высоко ценится в этом деле. В прежние времена торговала книгами, держала рестораны и вообще занималась самыми разными вещами. Кажется, у нее есть какой-то молодой человек, не-орбинавт. Впрочем, точно не знаю, потому что давно с ней не разговаривала. Завтра она будет здесь, - сможешь сам с ней поговорить.
   Бланка была права. Максим понимал, что ему просто надо взять себя в руки, унять свое нетерпение и дождаться следующего дня. А сейчас следовало взять пример с Росарио и Бланки, которые не задавали ему вопросов, несмотря на нескрываемое желание выяснить, кто же он такой.
   Максим заговорил о стихах Бланки. В прошлом у них как-то не получилось поговорить о них. Сейчас он с опозданием сообщил поэтессе, что стихи ему очень понравились. На щеках Бланки появился легкий румянец.
   - Меня удивляет, что они рифмованы и подчинены отчетливой силлабической метрике, - сказал Максим. - Если бы ты писала по-русски, я бы не удивился. В России строгая метрика и рифма до сих пор в чести. Но на французском языке в наши дни так пишут разве что тексты для песен. Я скорее ожидал бы от тебя верлибров.
   - Люблю рифму, - Бланка произвела в воздухе изящное синхронное движение красивых рук, словно изображая рифму. - Мне кажется, это одна из величайших находок человечества. Именно находок, а не изобретений, ведь рифма уже присутствует в любом языке, независимо от того, используем мы ее в поэзии или нет.
   - Великая русская поэтесса Анна Ахматова сравнивала перекличку звуков в рифме с сигнальными звоночками, - сказал Максим. - Помнишь старые пишущие машинки? Они издавали такой звонок, когда каретка доходила до конца строки.
   - Конечно помню, - рассмеялась Бланка. - Я не только старомодна, но и изрядно стара, несмотря на свой внешний вид. Танцую фламенко так, как это делали цыганки в Андалузии в пятнадцатом веке, когда не было такого слова, как "фламенко", но его уже танцевали. Пишу стихи в поэтике, скорее характерной для времен Шарля Бодлера и Артюра Рембо.
   Максиму все больше нравился характер этой юной обладательницы многовекового опыта.
   - Я ведь сочиняю не для публикации, - продолжала рассуждать Бланка. - Какая мне разница, к какому стилю стихосложения привык современный читатель? Вполне могу позволить себе писать в любом стиле. Хоть гекзаметрами.
   - Некоторые твои стихи мне так понравились, что я даже что-то перевел на русский язык, - признался Максим.
   - Правда?! - встрепенулась девушка. - Прочитай!
   - Ты же не знаешь русского...
   - Прочитай, я хочу услышать, как это звучит!
   Пожав плечами, Максим проговорил:
  
   Бедная мысль, словно белая мышь,
   Мечется, глохнет от шума.
   Градом побило высокую тишь
   Долгих раздумий.
  
   - Очень красиво, хоть и непонятно, - одобрила Бланка. - Это из какого стихотворения?
   - Про белую мышь.
   Бланка не сразу поняла, что он имеет в виду, затем улыбнулась и произнесла по-французски следующую строфу:
  
   Может, хватило бы мне тишины,
   Ванны и теплой постели,
   Если б зарницы далекой страны
   В небе не так розовели...
  
   Максим продолжил за нее, на этот раз на языке оригинала:
  
   Верно, она не всегда далека,
   Но одиночество -- ближе.
   Знаю: надежда легка, высока,
   А исполнение -- ниже.
  
   И, проживая времен череду,
   Я, посетитель случайный
   Многих уютных домов, бреду
   По закоулкам тайны.
  
   Наступило молчание, в котором особенно громким казался стрекот цикад. Тихие звуки легкого ветерка были неотличимы от ощущения разлитого повсюду тепла.
   - Давно мечтаю, - произнес Максим. - перевести твое стихотворение про Авиньонский мост. Не знаю почему, но оно меня трогает больше, чем все остальные.
   - Когда переведешь, напиши мне текст, - попросила Бланка. - И "про белую мышь", как ты выразился, тоже напиши, ладно?
   Максим пообещал выполнить эту просьбу.
  

***

  
   - Вы хорошо знаете эти места? - спросил Максим Клеомена, когда они отправились на прогулку.
   - Немного. Но, мне кажется, тут ничего особенно интересного нет и, возможно, никогда и не было. Просто приятное чередование холмов, садов и однообразных домов, среди которых можно с удовольствием погулять. И, кстати, мы на "ты".
   - Ты прав, - признал Алонсо. - В том, что мы на "ты", но не в том, что здесь никогда не было ничего интересного. Когда-то в этих местах находилась весьма живописная роща, через которую проходила выложенная еще римлянами дорога. Возможно, ты и сам, мой Клеомен, участвовал в ее прокладке.
   - О нет! - запротестовал со смехом психолог. - Вот уж чем никогда не занимался, так это прокладкой дорог. Ни древних, ни современных. Да и римлянином меня можно было назвать условно. Просто потому что у меня, как и у всех свободных жителей империи в третьем веке было римское гражданство. Но среди моих предков не было ни римлян, ни италиков. Одни лишь греки, иберы и, возможно, карфагеняне. У них на этом полуострове было некогда немало поселений.
   По предложению Максима двое орбинавтов отправились на поиски древней римской дороги или того, что от нее могло сохраниться. Направление движения предлагал Алонсо, полагаясь на память, хотя она и не очень помогала в условиях полностью изменившегося ландшафта. Тактичный Клеомен, зная, что на следующий день Максим собирается рассказать свою личную историю в присутствии всех "кентавров", не стал спрашивать его, в какие именно времена тот ходил по упомянутой римской дороге.
   Вместо этого, португалец рассказывал о своих собственных занятиях и интересах. Говорил он выразительно, немного потряхивая головой, словно подчеркивая значимость отдельных слов.
   - Люди любят путешествовать, потому что нуждаются в новых впечатлениях. Если человек полностью забыл впечатления поездки, то получается, что ездил он зря! Сны подобны путешествиям, только они бесплатны и случаются намного чаще. Однако почти все люди забывают большинство своих снов. В последнее время многие испытывают по этому поводу сожаление. Если они обращаются ко мне, я обучаю их форме самогипноза, помогающей припомнить забытые сновидения.
   Алонсо заинтересованно кивал. Когда-то его открытие второй памяти началось именно с того, что он разом вспомнил длинные тематические серии сновидений, которые снились ему на протяжении всей предшествующей жизни.
   Клеомен заговорил еще об одном направлении своей профессиональной деятельности. В клинике в Коимбре он оказывал помощь людям с весьма необычным расстройством психики, встречающимся в последние годы все чаще. В основе этого нарушения лежала неспособность некоторых людей к интеграции двойственности, которая возникала во время изменения яви.
   - Двойственности? - переспросил Алонсо. - Ты хочешь сказать, что личность орбинавта или орбитомана в момент изменения яви как бы раздваивается?...
   - Именно это, - подтвердил Клеомен. - Человек в шесть часов вечера садится в кресле у себя в гостиной, закрывает глаза и погружается в то, что Росарио метко назвала "тканью бытия". Он выбирает на линии времени точку ветвления, скажем - три часа дня, определяет для себя новое направление развития событий, и начинает проживать его, пока две линии времени - старая и новая - не совместятся, когда на новой линии стукнет шесть вечера.
   - Но ведь в ходе проживания нового витка, - с удивлением откликнулся Максим, - прежний виток уже не существует. Где же тут двойственность?
   - Прежний виток полностью прекращает свое существование, становясь несбывшимся, но это происходит лишь в момент совмещения двух линий, - возразил Клеомен. - Разве ты не испытываешь ощущение своеобразного щелчка в затылке, когда это происходит?
   - Конечно, но... - Алонсо на мгновение задумался, пожал плечами и добавил: - Но мне никогда не приходило в голову считать этот щелчок доказательством того, что обе линии существуют в равной степени...
   - Нет, не в равной, - ответил Клеомен. - Они существуют в разной степени. И все же обе существуют, пока не произойдет щелчок, который как раз и означает, что твоя психика сумела справиться с временным раздвоением личности. Ведь экспериментатор существует одновременно на обеих линиях времени!
   - Я никогда не думал обо всем этом в таком ключе, - повторил Алонсо. - Объясни поподробнее, что происходит в случае, если так и не случился щелчок.
   - После того, как время новой линии догнало время старой, - сказал Клеомен, - и они не слились воедино, то есть щелчок не произошел, незадачливый орбинавт или орбитоман продолжает жить, постоянно ощущая призрачное, а то и вполне реальное, присутствие своей второй личности. Своего двойника. Доппельгенгер из романтической немецкой литературы становится почти реальностью. Отмененная линия времени продолжается параллельно основной, стремясь слиться с ней. Призрачный двойник человека стремится к полноценному бытию, каким-то образом устранив самого человека. Такой орбитоман подвержен приступам беспричинного страха и возрастающего желания покончить с собой. Время от времени он на мгновение видит своего двойника в самых неожиданных местах. В нашей клинике такое расстройство мы называем "орби-раздвоением" или феноменом "орби-двойника".
   Описание симптомов вызвало у Алонсо смутное ощущение чего-то знакомого и беспокоящего.
   - Как же вы помогаете людям, которые оказались в ситуации такого раздвоения? - спросил он озадаченно.
   Клеомен печально улыбнулся и сделал легкое, почти неуловимое движение, которое, будучи завершенным, стало бы пожатием плеч.
   - Мы только пытаемся помочь. Иногда не успеваем, и пациент погибает буквально на глазах. Госпитализировать его мы не можем - для этого пока не существует никакой законодательной базы, да и клиника к этому не особенно приспособлена. Пациенты просто приходят к нам, получают консультацию, иногда участвуют в предписанном им лечебном ритуале, затем возвращаются домой. И мы уже не можем проследить за тем, чтобы они ничего не сотворили над собой! Впрочем, по счастью, некоторым пациентам успевают помочь разработанные нами ритуалы, и тогда у них происходит интеграция, и их раздвоение завершается. После этого мы берем с клиентов устное обещание, что они никогда больше не будут пользоваться "Орбитой".
   - Мне было бы очень интересно поподробнее узнать об упомянутых тобой ритуалах, если только это не профессиональный секрет, - сказал Алонсо.
   Худое лицо мага осветилось радостью, хорошо знакомой людям, родившимся со склонностью к преподаванию или проповедничеству.
   - Наши ритуалы - это обычные религиозные обряды или их игровая имитация! - с готовностью сообщил он. - Причем, обычно срабатывают именно те ритуалы, которые соответствуют глубинным убеждениям пациента. Христианам подходят модифицированные ритуалы экзорцизма с чтением Евангелия, святой водой и тому подобным. У евреев прекрасно работает нечто вроде обряда изгнания диббука. И так далее, и так далее. Если человек воспитан в индуистских верованиях, то и соответствующий ритуал для него надо искать в арсенале индуизма. Правда, в нашем случае требуется не изгнать вселившуюся в человека чуждую ему сущность, а, напротив, вернуть часть личности на место. В известном смысле речь идет об обрядах, противоположных экзорцизму.
   - Что, если человек родился в Советском Союзе, и ему все детство внушали, что мир материален, а духовного измерения не существует вовсе? - полюбопытствовал Максим.
   - Но ведь его дедушки и бабушки во что-то верили, не так ли? - сказал Клеомен. - Ребенок мог бессознательно перенять эту их веру. Он ведь слышит, с какой именно религией наиболее рьяно полемизирует господствующая в его стране форма атеизма. Очевидно, что в России это православие. Можно попытаться использовать какой-нибудь ритуал из того вероисповедания, которое разделяли предки человека. В самом крайнем случае, можно с помощью гипноза определить, не верил ли он в раннем детстве в каких-нибудь волшебных существ.
   - И устроить для него хоровод вокруг новогодней елки с участием Деда Мороза и Снегурочки?! - предположил Максим.
   - Вы имеете в виду русскую разновидность Санта-Клауса и его помощницу? Да, это вполне может сработать, - согласился Клеомен. - Чем более детской и наивной является вера, тем лучше она помогает в восстановлении целостности личности.
   Римской дороги двое орбинавтов так и не нашли. Зато выяснили, что оба когда-то хромали, причем и у того, и у другого хромота была не врожденной и полностью прошла после омоложения. Это забавное и совершенно несущественное совпадение дополнительно сблизило их, как если бы было общей тайной.
  

***

  
   Негромкий, густой, медленный сплав басистых музыкальных инструментов, исступленной скрипки и сильного одинокого женского голоса лился из стоящих по углам гостиной высоких стерео-колонок. Тонкая рыжая девушка, застыв, подобно скульптуре, в эпицентре звуков, наставляла остальных троих в том, как они могут дать свободу рождающемуся в недрах их существа танцу.
   - Прислушайтесь к себе и почувствуйте возникающий импульс, - говорила наставница пластического действия, - следуйте ему, куда бы он ни вел. Застывайте, если удобно не двигаться, и двигайтесь, если удобно не застывать.
   Высокий юноша с аккуратно постриженными темно-каштановыми волосами и подернутыми дымкой глазами под густыми ресницами, статная, прямая молодая женщина удивительной красоты с черными длинными волосами и темно-синими глазами, худой изможденного вида мужчина средних лет - все они временно освободились от личных историй продолжительностью в столетия. Их жесты, наклоны и повороты могли бы показаться стороннему наблюдателю поразительно слаженными, хотя каждый двигался или застывал, повинуясь лишь собственным внутренним побуждениям.
   Рыжеволосая наставница заскользила между остальными, легко касаясь их рук, плеч, висков, на ходу лепя из их гибких и сильных тел подвижные живые скульптуры.
   Все четверо родились в разное время на этом полуострове, затем стали людьми многих стран, культур и языков, обладателями разнообразного человеческого опыта. Однако в эти мгновения они были четырьмя сторонами мироздания, свободными от какой-либо индивидуальной истории. Каждый двигался сам по себе, и в то же время все они существовали как единая четырехсторонняя фигура, пластично и естественно меняющая форму вокруг своего незримого центра.
   Музыка постепенно становилась настолько медленной, что уже нельзя было не понять, что отсутствие звука это тоже музыка. В пустоте неподвижности таились все мыслимые и немыслимые возможности движения, и лишенная форм безмолвная беспредметность не просто порождала танец, но и была им с самого своего несуществующего начала.
  

***

  
   После совместного действа, которое Максим назвал для себя "Танцем Бланки", орбинавты разошлись по комнатам. Спустя некоторое время Росарио собрала всех в гостиной и сообщила, что завтрашняя встреча "кентавров" отменяется.
   - Проблемы сразу у троих. Мануэля задерживают в Непале дела тамошних буддийских общин. Коломбина сообщила, что Пако застрял в Нью-Йорке, откуда должен был вернуться в Лондон еще сегодня утром, и не может выехать из-за забастовки в аэропорту. Но самое главное - ситуация с Сефериной.
   При упоминании этого имени, сидящий на диване Максим напряженно выпрямился.
   - Огромная зона истончения, охватившая несколько кварталов в центре Сиднея, - объяснила Росарио. - И в то же время, как назло, уличные беспорядки, столкновения противодействующих группировок. Все выясняют отношения со всеми. Судя по очевидным признакам, очень многие участники противостояния используют "Орбиту". Есть человеческие жертвы. Транспорт парализован по всему Сиднею, выбраться оттуда сейчас практически невозможно.
   - Ты с ней говорила? Как она?! - спросил Максим и покраснел, осознав, что впервые после времен позднего Ренессанса обратился к Росарио на "ты".
   - Да, конечно, Сеферина позвонила мне раньше остальных. У нее все в порядке, но выехать она сейчас не может. Я рассказала обо всем этом Лидии Сферис. Она сказала, что владеет отелем на юго-западе Пелопоннеса. Предлагает нам всем там собраться через две недели. Просит, чтобы я обзвонила всю нашу компанию и дала ответ - по возможности, в течение двух-трех суток. Лидия говорит, что надо торопиться, пока весь этот хаос не затронул Грецию, что наша встреча имеет прямое отношение к ухудшающейся мировой ситуации.
   - Кто она такая, эта Лидия Сферис? Она ничего о себе не рассказывала? - спросил заинтригованный Клеомен.
   - Нет, мы же договаривались, что и она, и Максим познакомятся со всей нашей группой завтра. Теперь это откладывается.
   Росарио попросила присутствующих по возможности поскорее определиться с планами и дать ответ относительно возможности участия в предстоящей встрече в Греции. Речь шла всего об одном уикенде.
   Росарио снова ушла к себе, чтобы связаться с остальными "нео-кентаврами".
   - Мануэль живет в Непале? - спросил Максим, вставая с места и подходя к нише с полками, на которых стояло несколько книг по музыковедению на английском и испанском.
   - Да, он уже не первое десятилетие является буддийским монахом, - ответил Клеомен. - Раньше состоял в какой-то общине. Со временем решил, что руководители общины не живут в ладу с собственными принципами, и перешел в другую. Еще позже сделал вывод, что люди всегда остаются людьми, каким бы замечательным ни было их мировоззрение, после чего превратился в свободную птицу, перестав вступать в общины. Но он продолжает практиковать и помогает различным буддийским и индуистским организациям, когда речь заходит о гуманитарных проектах.
   Бланка, у которой на коленях лежал раскрытый компьютер, пощелкала клавишами и заявила:
   - Я скорее всего приехать в Грецию через две недели не смогу. Но я скажу Росарио, чтобы она договаривалась с остальными. Проведите встречу без меня. Только не забудьте потом рассказать мне, кто эта загадочная Лидия Сферис и что такого важного и срочного у нее на уме!
   Клеомен и Максим сообщили, что смогут приехать в Грецию в указанный срок.
   Вернулась Росарио. Сообщила, что все, с кем она переговорила по Оглобле, кроме, Арнольда Лефевра, подтвердили, что приедут в Грецию.
   - Арнольд Лефевр?! - удивился Максим, вспомнив публикации и устные рассказы Инги Ростовцевой. - Этот тот самый математик, брат которого синтезировал "Орбиту"? Он тоже орбинавт?
   - Нет, - ответила Росарио. - Ему так до сих пор не удалось развить дар. Но он вышел на нас, ответив на публикацию Пако и Бланки. Арнольд знал слово "орбинавт", потому что в его семье с начала девятнадцатого века хранилась древняя рукопись об орбинавтике. Его предок, офицер наполеоновской армии, нашел в Саламанке и переправил в Париж. Там был фрагмент, который никто до Арнольда не мог расшифровать.
   Алонсо ошеломленно уставился на Росарио. Упомянутая ею древняя рукопись скорее всего была тем самым экземпляром "Света в оазисе", что хранился в семье Алькади на протяжении многих поколений. Дед Ибрагим вручил ее юному Алонсо, а спустя годы он потерял ее, когда он должен был бежать из Испании, бросив дома в трех городах, в том числе в Саламанке, и все имущество. В саламанкском доме, вскоре конфискованном короной, осталась заветная рукопись. Значит, спустя триста лет она попала в руки французского офицера, потомками которого были братья Лефевры!...
   Максима ждало еще одно потрясение. Клеомен неожиданно заявил самым будничным тоном:
   - Как ни забавно, фрагмент, над расшифровкой которого семейство Лефевров напрасно билось столько времени, был написан мной, как, впрочем, и вся рукопись. Он был труднее остальных частей рукописи, потому что я использовал при его составлении более сложный шифр. Там я описывал собственные переживания в тот момент, когда стал орбинавтом.
   - В общем, Арнольд знал это слово, о чем и сообщил Бланке, когда прочитал объявление, - продолжила Росарио. - Так он познакомился сначала с Пако, а затем - с остальными. Он - единственный из "кентавров", кто не является орбинавтом, но мы все, конечно, надеемся, что когда-нибудь он все же им станет.
   Алонсо теперь понял, почему химик, открывший "Орбиту", выбрал для нее название, перекликающееся со словом "орбинавт". Очевидно, когда Арнольд дал Инге Райнис интервью, сделавшее ее знаменитой, он не стал посвящать ее в тайны семейной реликвии и ничего не рассказал о людях, которым для изменения яви силой мысли не требуются химические препараты.
   Росарио прервала размышления Алонсо, сказав, что все ее гости приглашены оставаться у нее до конца уикенда, как и планировали, и им незачем уезжать раньше времени из-за того, что назначенная на следующий день встреча кентавров отменилась.
   Бланка, пристально глядя на Максима, вдруг заявила, что пришло ему время поведать присутствующим свою историю.
   - Я была готова подождать до завтра, но я не собираюсь ждать целых две недели, чтобы узнать, откуда ты знаешь Росарио, Мануэля и Сеферину, которые о тебе слыхом не слыхивали, - решительно произнесла она.
   - Ты слишком напираешь, Терпсихора, - заметил Клеомен и тут же торопливо добавил: - Но я тоже полагаю, что нашему новому другу лучше раскрыть свою таинственную историю. Ведь ты и так собирался сделать это, Максим, не так ли? Не все ли тебе равно, завтра или сегодня? Завтрашняя встреча не состоится, так что будет правильнее, если ты не оставишь нас в неведении.
   - Именно так, дорогой Максим! - добавила Бланка и села за письменный стол, подперев подбородок рукой в демонстративной позе внимательного слушателя.
   Росарио все это время молчала, никак не показывая своего отношения к уговором. Клеомен налил Максиму стакан минеральной воды.
   - Будет легче рассказывать, если промочишь горло, - пояснил он с любезной улыбкой.
   Максим сделал глубокий вдох и заговорил.
   Он полагал, что рассказ о нескольких месяцах интеграции двух сознаний в одно займет часы, и был удивлен, когда минут через десять-пятнадцать понял, что, в сущности, все уже изложил.
   В продолжение рассказа Максим смотрел на клумбы с цветами, видные через закрытую стеклянную дверь веранды, и слушал едва заметное жужжание кондиционера. Замолчав, он наконец оглядел своих слушателей.
   На лице Клеомена был написан интерес человека, который за семнадцать веков жизни не только не разучился удивляться, но даже не счел нужным учиться скрывать свое удивление. Бланка не сводила с Максима широко раскрытых глаз.
   Росарио на мгновение закусила нижнюю губу, затем с некоторым, как показалось Максиму, вызовом в голосе и взгляде проговорила:
   - Если ты утверждаешь, что полностью восстановил память Алонсо Гарделя, то скажи, пожалуйста, какой вопрос я задала ему в тот день, когда мы покинули Рим перед вторжением туда войск императора Карла в тысяча пятьсот двадцать седьмом году? И что он мне ответил на этот вопрос?
   Приподняв одну бровь, Клеомен веско заметил:
   - Росарио, ты несправедлива! Человек зачастую не может сходу припомнить то, что он делал день тому назад. Тем более, если речь идет о столь давних событиях. Возможно, прежде, чем дать ответ на такой вопрос, необходимо основательно покопаться в памяти. Если Максим не сможет ответить, то это ровным счетом ничего не доказывает. У нас нет причин подозревать нашего нового друга, замечательного режиссера и приятного человека, в нечистых намерениях.
   Росарио смутилась и не нашла, что ответить. Лицо ее потемнело от невысказанных чувств. Бланка молчала, продолжая пожирать Максима взглядом больших серых глаз.
   Максим был встревожен тем, какое направление принял разговор. Зря он повел свой рассказ, сделав акцент на воспоминаниях Алонсо. Ему следовало с самого начала объяснить, что речь идет не просто о чужой памяти, а о полном слиянии двух личностей. Его подмывало изменить явь последнего получаса и рассказать все иначе, но в этом обществе действовал добровольный запрет всех участников на совершение несогласованных орбинавтических изменений. А сделать это тайком Максим не смог бы: у всех троих немедленно возникнут покалывания в затылочной области, смысл которых будет им легко понятен.
   Впрочем, еще не поздно было попытаться исправить произведенное впечатление, прибегнув к силе убеждения.
   - Я не просто получил доступ к воспоминаниям другого человека! - горячо заговорил Максим, глядя прямо на Росарио, которая теперь избегала его взгляда и сидела прямо, замкнувшись в себе. - Я полностью отождествился с Алонсо! Или, что то же самое, я, Алонсо Гардель, полностью отождествился с Максимом Олейниковым!
   При этих словах Росарио подняла голову. Глаза ее горели, она хотело было что-то сказать, но сдержалась.
   - Так же, как ребенок, юноша, взрослый и старик являются разными стадиями в жизни одного и того же человека, - продолжал Максим-Алонсо, - Алонсо Гардель и Максим Олейников являются разными стадиями одной и той же личности. Конечно, у меня возникли новые качества и привычки. Но ведь у любого человека в зрелом возрасте есть качества и привычки, которых у него не было в ранней юности!
   Росарио встала и застыла на месте. Теперь краска отхлынула от ее лица. Стоя возле стула и держась одной рукой за его спинку, она медленно, без выражения, проговорила:
   - И все же ответь на мой вопрос, пожалуйста!
   Максим почувствовал так, будто эта реплика полоснула его по щеке. Все его страстные объяснения были низведены до уровня пустой болтовни. От него требовалось простое и ясное доказательство того, что он не самозванец.
   Не зная, как справиться с бурей в душе, он тоже встал с места и обратился к Росарио. Казалось, кроме них двоих в гостиной больше никого нет.
   - Я очень хорошо помню тот разговор. Ты спросила меня, почему в момент изменения уже случившихся событий тело орбинавта перестраивается, раз за разом приближаясь к идеальному телу орбинавта. Почему, спросила ты, орбинавт способен на вечную юность? Я ответил тебе, что время не может иметь власти над человеком в те мгновения, когда он сам властен над ним!
   - Это правда?! - громким шепотом спросила Бланка.
   Лицо Росарио снова вспыхнуло.
   - По какому праву вы говорите от имени Алонсо?! - с негодованием набросилась она на Максима. - Пусть даже вы действительно случайно стали хранителем памяти моего покойного мужа, - это не дает вам права присваивать его личность! Вы - не Алонсо! Вы - другой человек, заполучивший его воспоминания, вот и все! Как если бы у вас в мозгах был вживлен компьютер, куда вы закачали эти воспоминания из какого-нибудь закрытого ресурса в Оглобле!
   Максим не знал, что на это ответить. Ее внезапный переход от "ты" к "вы" и это возмущенное неприятие разом лишили всякого смысла все то, что он думал и чувствовал в течение многих лет. Совсем не так представлял он себе встречу с Росарио после долгой и тягостной разлуки!
   Росарио резко развернулась и покинула гостиную. Поднимаясь по лестнице на второй этаж, она ни разу не взглянула вниз.
   - Поразительный случай! - воскликнул Клеомен.
   Он говорил с воодушевлением ученого, сделавшего внезапное открытие. Казалось, что предыдущую сцену он вообще не заметил или не счел ее достойной своего внимания.
   - Итак, когда мы не просто воспринимаем какие-то случайные обрывки информации из третьей памяти, а сознательно погружаемся в нее, в ней записывается вся наша личность! А ты в бреду, вызванном душевной травмой из-за гибели твоей подруги детства, случайно оказался в том же пространстве и подхватил эту запись личности Алонсо! Можно считать, что она инфицировала тебя подобно информационному вирусу! Или ты все же веришь, что вспомнил предыдущую реинкарнацию?
   Алонсо растерянно посмотрел на Клеомена, неспособный отрешиться от разговора с Росарио и плохо понимая, о чем толкует этот выходец из времен кризиса Римской империи. Впрочем, тот и не ждал ответа.
   - Очень интересный случай, - проговорил Клеомен. - Мы еще его обсудим! Непременно обсудим, если ты не возражаешь.
   С этими словами он тоже покинул гостиную.
   Бланка бросилась к Максиму.
   - Значит, ты - Алонсо Гардель! - жарко шептала она, хватая его за руки и изучая лицо, словно пытаясь разглядеть в нем черты человека шестнадцатого столетия. - Тот самый, о котором я столько слышала. И от бабки, и от отца, и от деда, и от твоей матери, и от Коломбы. Никогда не думала, что встречу тебя. Но ты здесь! Я ведь еще в те дни, когда мы работали над фильмом, почувствовала в тебе что-то родное... Ты - человек, дорогой для самых близких мне людей!
   - Не так уж я и дорог твоей бабке, - пробормотал Алонсо.
   - Ничего, ничего, - успокаивающе заговорила Бланка. - Ей трудно отказаться от поклонения идолу, которого она сотворила из памяти о тебе, и принять тебя живого, да еще и в ином облике! Это естественно. Росарио требуется время. Она пятьсот лет вспоминает о мертвом человеке. Лишившись иконы, она лишится поддержки, которую та ей давала. Не может же Росарио за несколько минут перестроить свое сознание! Поверь мне, если ты не попытаешься торопить события, все будет хорошо!
   - Но ты-то сама почему так легко принимаешь меня? - спросил Максим, чувствуя, что от слов девушки ему немного полегчало.
   - Потому что привыкла верить режиссеру "Скрипки ветошника" и поклоннику моих стихов.
   Бланка с непонятной для Максима горячностью вдруг заговорила о талантах Росарио.
   - Моя бабка и твоя жена, - говорила она, - совершенно необыкновенный человек! Она не просто сочиняет или исполняет музыку. Она неотделима от музыки. Знаешь ли ты, что услышав произведение - скажем, незнакомую сонату, - она может сесть за фортепьяно и повторить эту вещь, все три ее части, от начала до конца, не упустив ни единой ноты?!
   Нет, Алонсо этого не знал.
   - Росарио с добрым десятком разных инструментов даже не на "ты", а на "я"! - продолжала Бланка, - Когда она играет на клавишных инструментах, она хватает звуки пригоршнями и пускает их в полет, как стайку бабочек!
   Максим воззрился на увлеченную Бланку, не зная, чему больше удивляться -неожиданному, поэтическому порыву, который охватил его собеседницу, или содержанию ее слов. Может быть, Бланка боялась, что после недавней сцены он станет неверно оценивать личность Росарио, и теперь пыталась реабилитировать свою бабку, рассказывая о ее необычайной одаренности?
  

***

    
   На пути в Саламанку Максим был погружен в заторможенное состояние, совершенно безучастный к местам своей юности. Мысли его путались, и ему никак не удавалось привести их в порядок. Он осознавал только, что чрезвычайно подавлен.
   Он и Бланка устроились на заднем сидении автомобиля, Клеомен расположился перед ним, рядом с водительницей. Все молчали.
   Росарио резко крутанула руль, съехала на обочину и остановила автомобиль. Это было совершенно неожиданно, так же, как и начавшиеся покалывания в затылке Максима.
   - Что случилось? - спросила Бланка, очевидно, тоже чувствуя покалывания. - Ты в ткани?
   - Да, - быстро ответила Росарио, - но ваша помощь, кажется, не нужна. Просто надо предупредить людей на бензозаправочной станции. Хорошо, что у меня есть их номер, не придется искать через Оглоблю.
   Она набрала последовательность цифр на сенсорном экране мобильного телефона и торопливо заговорила:
   - Немедленно эвакуируйте всех - и работников, и клиентов! Через четверть часа на вашей бензоколонке начнется истончение! Уходите скорей. У вас мало времени!
   Было слышно, как на другом конце линии что-то спрашивают.
   - Какая разница, кто я? - ответила в трубку Росарио. - А узнала я про истончение, потому что приняла "Орбиту" и побывала в будущем, где это истончение уже произошло. Поверьте мне, вам лучше не оказаться в нем! Так что не тратьте времени на лишние разговоры!
   Она отключила телефон и сказала:
   - Им хватит и пяти минут, чтобы сесть по машинам и отъехать. Все будет в порядке.
   По пути зашел разговор о том, можно ли перехитрить ограничение глубины ствола, чтобы помогать людям, которые попали в беду более суток назад. Клеомен, сидя вполоборота, чтобы обращаться не только к Росарио, но и к пассажирам на заднем сидении, говорил об идее, которую однажды выдвинул Пако.
   - Речь идет о групповой цепочке орбинавтов. Допустим первый орбинавт "отмотал время" почти на двадцать четыре часа назад и сообщил о том, что он "в ткани", второму орбинавту. Двигаться дальше во времени назад для первого орбинавта уже опасно. Но ведь это может сделать второй орбинавт! Он может "прыгнуть" на еще более раннюю точку времени. Если это работает, то такую цепочку можно продлить и на несколько человек. Нас сейчас восемь орбинавтов. Мы могли бы возвращаться почти на восемь суток назад!
   Максиму показалось, что все ждут реакции именно от него. Возможно, остальные уже знали об этой идее и обсуждали ее не в первый раз.
   - Действие каждого орбинавта в цепочке может представлять опасность для всех предыдущих, - заметил он. - Совершенно неясно, не произойдет ли при таком цепочном прыжке нарушение их глубины ствола.
   Бланка кивнула. Росарио неотрывно смотрела на дорогу и в разговоре вообще не участвовала. Было непонятно, слушает ли она остальных.
   - То-то и оно, старина! - согласился Клеомен. - В этом вся загвоздка. Идею мы обсуждали еще два года назад и до сих пор не знаем, применима ли она на практике. Не решаемся проверить, потому что подключение уже второго члена цепочки может стоить жизни первому!
   В пригороде Саламанки четверка орбинавтов проехала мимо стоящей в отдалении пустой бензоколонки, возле которой был выставлен предупредительный знак о зоне истончения. Тающие на глазах остатки стен, полов и оборудования представляли собой тягостное и в то же время завораживающее зрелище. Из лежащего на земле и медленно укорачивающегося шланга лениво вытекала исчезающая струя бензина.
   Ужин в полупустом ресторанчике проходил для Алонсо как в тумане, из которого сознание время от времени ненадолго выныривало, и тогда он начинал воспринимать то, о чем говорили остальные.
   Один раз это было обсуждение того, на какие ухищрения приходилось и все еще приходится идти орбинавтам, чтобы скрывать от непосвященных свою необъяснимую вечную юность. О том, как приходится менять даты в личных документах.
   Главным образом это были истории дачи взяток должностным лицам и переездов с места на место. Как выяснилось из разговора, у большинства "кентавров" место рождения в документах было указано где-нибудь в странах третьего мира, где подкупать чиновников было легче, чем на Западе. Так, к примеру, Мануэль якобы родился в Венесуэле, а Клеомен - в Ливане. Впрочем, отказ чиновника исправить запись в документе не был опасен, поскольку в этом случае орбинавт просто стирал эпизод из памяти неуступчивого собеседника. Но проблема изменения документов этим не решалась.
   Максим несколько удивил собеседников, сказав, что в нынешней ипостаси он ни разу не пытался скрыть свой истинный возраст, составлявший в настоящий момент сорок восемь лет.
   - И никто не удивляется тому, что ты выглядишь вдвое моложе? - спросила Бланка.
   - Удивляются, конечно, но не так сильно и опасно для меня, как удивились бы во времена инквизиции. В наши дни моложавую внешность можно объяснить воздействием здорового образа жизни и пластической хирургии. Люди в это быстро верят и успокаиваются.
   Максим привел в пример известную певицу из Молдавии, в свое время звезду советской эстрады, которая и сейчас иногда появлялась на телеэкране. Она выглядела разительно моложе своих лет, и все к этому уже привыкли.
   Другой момент ужина, который запомнился Максиму, был связан с обсуждением манеры Клеомена смешивать вино с водой в пропорции один к одному.
   - Нелегко избавляться от старых привычек, - флегматично произнес римлянин эпохи Диоклетиана. - Во времена моей юности употребление неразбавленного вина считалось признаком высокомерия.
   Бланка добавила, что в древней Греции неразбавленное вино пили в ритуалах дионисийских мистерий. Она заговорила о культе, в котором весь мир воспринимался как единый танец сущего, сплавлявший воедино смерть и жизнь, и внимание Максима снова оторвалось от разговора.
   В другой раз ему было бы интересно послушать подобные рассуждения, однако сейчас он замечал лишь отчуждение Росарио, которая после их размолвки в гостиной ни разу не заговорила с ним и не взглянула на него. Алонсо думал о контрасте между нынешним днем и почти сорока годами, которые он прожил с этой женщиной, ни разу с ней не поссорившись. В те далекие времена подобное взаимное согласие не казалось ему чем-то необычным...
   Вечером, после возвращения в Лас Вильяс, Росарио спросила Максима, не требуется ли добавить ему что-нибудь в комнату - недостающие постельные принадлежности или, например, настольную лампу. Он поблагодарил, сказав, что в отведенной ему комнате есть все необходимое.
   Они находились в гостиной, которую только что покинули двое других орбинавтов.
   - Я хотела извиниться за свою вспышку, - сообщила вдруг Росарио ровным голосом. - Между нами не должно быть напряжения. Я вижу, что ты честный и талантливый человек и к тому же разделяешь наши ценности. Ты - орбинавт, что тоже немаловажно. Ставишь чудесные фильмы. Поверь мне, Максим, я последняя, кто хотел бы оттолкнуть тебя!
   Максим молчал. Он видел, что она говорит искренне, но ему хотелось совсем другой искренности.
   - И ты, конечно, имеешь полное право считать себя человеком, чью память и жизненный опыт ты воспринимаешь как свои собственные, - продолжала Росарио. - Приятно это мне или нет, но такое право я отнять у тебя не могу. Единственное, о чем я тебя прошу, это понять меня и не обижаться. И не обращаться больше ко мне от имени Алонсо, потому что я тоже имею право на свою точку зрения.
   Алонсо чувствовал, что не может справиться со своим заторможенным состоянием. Но женщина ждала ответа, и он заставил себя сказать:
   - Конечно, я тебя очень хорошо понимаю. Больше не будем возвращаться к этому вопросу.
   - Бланка и Клеомен решили остаться здесь завтра, несмотря на отмену встречи "кентавров", - сказала Росарио. - Ты тоже будешь с нами, не так ли? Нам всем этого очень хотелось бы.
   - Нет, спасибо. Я поеду в аэропорт и попробую поменять билет. Пожалуйста, не принимай это на свой счет! Просто меня зовут дела.
   Росарио пожала плечами и внезапно сменила тему разговора.
   - Расскажи о своей работе, - попросила она. - Было бы интересно узнать, в каком направлении ты сейчас движешься. Я неплохо знаю твои фильмы и очень их люблю.
   Алонсо почувствовал, что против воли вовлекается в разговор, начиная получать от него удовольствие, несмотря на все разочарования неудачного дня.
   - В последнее время мне не дает покоя одна идея, - признался он. - Я все чаще думаю о том, как вечные мотивы, которые двигают поступками людей, проявляются в старинных сказках, и пытаюсь найти этим сказкам современную и убедительную форму.
   - И какая же сказка сейчас у тебя на уме? - с интересом спросила Росарио.
   Алонсо подумал, что сама возможность видеть ее рядом, разговаривать с ней, вовсе не является такой уж скверной альтернативой всем тем годам, когда он даже не знал, жива ли она вообще. Совсем необязательно быть ее мужем, чтобы воспринимать присутствие этой женщины в своей жизни как непрерывный праздник.
   - У разных народов есть сказки, - сказал он, - про заколдованного принца, которого невозможно узнать из-за наложенного на него заклятья.
   - Ты имеешь в виду тему красавицы и чудовища?
   - Да, в одних сказках герой предстает в облике чудовища. В других он превращен в лягушку или еще в какое-нибудь животное. Иногда лягушкой является героиня, но это сути не меняет.
   - И в чем же суть? - спросила Росарио, и в ее синих глазах зажглись искорки. - В том, что героиня должна поцеловать заколдованного принца, и тогда она освободит его от заклятья и узнает своего суженого?! И по сюжету она обязана это сделать, даже если видит перед собой обычную малоприятную на вид лягушку и не догадывается о ее прекрасной сущности?!
   Алонсо уже был готов к тому, что его собеседница сейчас опять вспылит, но, похоже, тема разговора скорее забавляла ее. Он сделал неопределенное движение плечами и ответил:
   - Она не должна никого целовать против воли. Героиня сказки целует заколдованного принца потому, что преодолевает отчуждение, вызванное его непривычной внешностью.
   - Боюсь, ты выбрал неправильную сказку. Впрочем, не буду вмешиваться в твои творческие дела! Желаю тебе спокойной ночи! Буду рада, если с утра передумаешь и решишь остаться.
   С этими словами она направилась на веранду.
   - Росарио, - тихо позвал он.
   Она остановилась, вопросительно глядя на Максима.
   - А думать о тебе мне можно?
   Что-то в ее лице на мгновение дрогнуло, и она быстро проговорила:
   - Не больше пятнадцати минут в день, - после чего покинула его.
   Максим поднимался по лестнице, удрученно размышляя о том, что Росарио имеет полное право не признавать его в качестве Алонсо, и что такое же право есть и у Сеферины. Вспомнилась сказка Гауфа "Карлик Нос", где главного героя, превращенного злой колдуньей в уродливого толстого коротышку с длинным носом, не узнали даже родные отец и мать.
   Он уже подошел к своей двери, как его окликнули. Это была Бланка.
   Она приблизилась и вручила ему свой раскрытый компьютер, держа его двумя руками.
   - Зачем? - не понял Алонсо.
   - Алонсо! - с момента его признания Бланка называла Максима только его ренессансным именем, - Тут кое-кто тебе звонит. Иди к себе в комнату и спокойно поговори. Компьютер я заберу завтра, сейчас он мне не понадобится. Спокойной ночи, дорогой Алонсо!
   Попрощавшись с танцовщицей-поэтессой, Максим с колотящимся сердцем вошел в комнату и поставил компьютер на стол. Программа связи уже была включена, голос уже звал его с экрана:
   - Алонсо, сынок, это ты?! - а Алонсо от волнения все никак не мог попасть курсором в нужную пиктограмму, и перед ним проходили картинки и открытые поисковые страницы Оглобли. Наконец он нашел приложение, через которое осуществлялся разговор. Появилось видео-изображение собеседницы.
   - Мама! - выдохнул он.
   Они заговорили разом, перебивая друг друга, как в тот далекий день 1517 года, когда он тайно приехал из Рима в Кордову, еще не зная, что инквизиция прекратила возбужденное против него дело. Только тогда Сеферина была старушкой, а сейчас была такой же молодой, как и он сам.
   Это была сбывшаяся мечта любого ребенка - увидеть, что твоя мать не старится. Знакомые глаза такой же формы, как у него самого в его первой жизни, ее красивая высокая шея. Мать сохранилась такой только в его воспоминаниях детства, которые он часто перебирал, посещая пространство второй памяти.
   Молодая мама, какой она была в 70-х годах пятнадцатого века, но в джинсовом костюме.
   - Я не могу сказать, что всегда верила, что ты вернешься, - говорила она, захлебываясь словами и слезами, - но сейчас мне кажется, что это именно так!
   - Но почему же тебе не мешает то, что у меня совершенно другой облик?! - не выдержал Максим.
   - Когда ты приезжал ко мне из Рима, - ответила Сеферина, - ты тоже выглядел не так, как ребенок, которым ты был в Гранаде. С какой стати матери должна мешать внешность ее сына?
   У Алонсо по лицу текли слезы, и он не пытался удержать их, зная что такая попытка тут же образует комок в горле, который не даст ему говорить.
   Сын спрашивал мать, пребывает ли она в безопасности. Мать успокаивала сына, говорила, что в Сиднее восстанавливается нормальная жизнь, что у нее все в порядке. Он убеждал ее, что готов бросить все свои дела и приехать к ней в Австралию. Она отвечала, что этого делать не следует, ведь они все равно через две недели проведут вместе выходные в Греции. Вот тогда-то и наговорятся всласть. И придумают, как бы им почаще видеться.
   ...Ночью Максиму Алонсо снился сон, в котором он знал, что спит, но никак не вмешивался в ход сновидения. Ничего не происходило. Он просто размышлял, пребывая во сне. И думал о том, правильную ли выбрал сказку. Возможно не героиня должна была снять заклятье с героя, а он - с нее. Возможно, он попал в сказку о спящей красавице, а не о заколдованном принце. Нити паутины свисают густыми прядями с потолка и со стен. Все в замке погружено в беспробудный сон. Страшные чары наложены на красавицу. Порой ее веки вздрагивают. Она думает, что живет, но на самом деле она погружена в долгую, многовековую дремоту чувств.
   Было нечто умиротворяющее в ясной спокойной грусти, снизошедшей на книгоношу Алонсо Гарделя.
   ...В другой комнате, на том же этаже, спала кастильская дворянка Мария дель Росарио де Фуэнтес. Она не знала, что спит, и воспринимала содержание своего сна без вопросов и сомнений. Ей виделась огромная, величиной с небо, блестящая радужная оболочка глаза, занимавшая все видимое пространство. По этой бескрайней поверхности медленно-медленно катилась вниз крошечная капля. Оставляя едва заметный след, она скользила мимо черного, никогда ничего не отражающего, бездонного зрачка.
  

***

  
   Наутро, выйдя из ванной комнаты, Максим услышал странную, гуляющую по пространству дома музыку. Казалось, ветер, то набирая силу, то затихая, поет человеческим голосом под сдержанный аккомпанемент синтезатора.
   Удивленно глядя по сторонам и пытаясь определить происхождение этих звуков, Максим увидел Бланку, стоявшую шагах в десяти от него и подзывавшую его жестами.
   - Что это такое? - спросил, подойдя к ней, Максим.
   - Это Росарио играет на своем терменвоксе, - шепотом ответила танцовщица.
   - На чем?
   - Один из самых ранних электронных инструментов. Может быть, даже самый первый. Кстати, его придумали у вас, в России, но потом почти забыли. Пойдем.
   Бланка подвела Алонсо к открытой двери кабинета. И он увидел Росарио, стоящую к нему спиной. На ней была легкая летняя блузка и юбка. Сбоку от нее работал включенный музыкальный центр, откуда доносился аккомпанемент. Статная, со спадающими ниже плеч черными волосами, жена Алонсо из прошлой жизни ворожила, плавно двигая в воздухе обнаженными руками возле странной формы аппарата с двумя антеннами -- вертикальной и горизонтальной. Повелительница стихий, Росарио ткала сейчас музыку из самого пространства.
   Позже все четверо завтракали на веранде. Росарио предложила отвезти Максима в аэропорт. Он ответил, что предпочел бы никого не беспокоить, и попросил вызвать ему такси.
   Вскоре позвонил таксист и сообщил, что он уже на месте.
   Алонсо, с дорожной сумкой через плечо, попрощался со всеми до встречи в Греции и покинул дом. Его провожал задумчивым взглядом тощий кот, сидящий на капоте припаркованной возле дома темно-зеленой "ауди" Росарио.
   Спустя два часа Максим Алонсо сидел в салоне самолета, но почти не слышал гула двигателей. В его ушах плакала песня терменвокса, наводящая на мысли о сиренах, которые сводили с ума моряков. И сквозь этот надрывный плач снова и снова звучали слова Росарио: "Вы - не Алонсо! Вы - другой человек, заполучивший его воспоминания, вот и все!".
  

 - Глава 4 -

    
   Короткий перерыв в работе над очередным фильмом Максим провел в Москве. Посетил могилы Елены Олейниковой и тети Лили Майской. Навестил отца, повидался с друзьями, погулял с Аллой по ее любимым улицам в окрестностях Бульварного кольца. Проходя мимо "Театра у Никитских ворот", вспомнили некогда действовавший в этом здании "Кинотеатр повторного фильма". В 70-х и 80-х  они неоднократно ходили туда, чтобы увидеть картины, которые редко где еще можно было посмотреть.
   Все эти дни у Максима шло оживленное компьютерное общение с Сефериной. Молодая, остроумная, улыбчивая, транслирующая приятие без всяких условий,  - она теперь казалась ему больше сестрой, чем матерью. Максим все чаще задавался вопросом, не такими ли должны быть идеальные отношения между родителями и их повзрослевшими детьми, даже если среди них нет вечно юных орбинавтов?
   Максим очень растрогал Сеферину, рассказав, что в тот далекий день, когда в нем стала пробуждаться личность Алонсо, одним из первых всплыло воспоминание о кофе с имбирем, который она варила для него и деда.
   Сеферина прислала по глобл-почте электронную копию повести, написанной Росарио в память об ушедшем муже. Алонсо прочитал ее с интересом, узнав о том, как его друг Мануэль превратился из кастильского дворянина в шамана индейского племени. Из устных рассказов матери ему стало известно, как четверо орбинавтов выяснили, благодаря способностям Коломбы, обстоятельства его гибели в Крипте. О печальной судьбе маэстро Сандрино он узнал еще в Лас Вильяс, от Клеомена.
   Сеферина рассказала и о своих взаимоотношениях с Мануэлем.
   - Мы были близки дважды, оба раза - по нескольку лет. Один раз это произошло в шестнадцатом веке, вскоре после того, как ко мне вернулась молодость. Во второй раз - уже в двадцатом.
   - И почему вы расставались?
   - В первый раз - из-за моей неспособности смириться с одержимостью Мануэля жаждой мести, которая охватила его в те годы. Во второй - потому, что им овладело стремление к отшельничеству, к жизни в затворе. Только не подумай, что я его в чем-то виню! Просто мы с ним постоянно оказывались в разных фазах психических состояний, если воспользоваться современным языком.
   - Я и не обвиняю, - улыбнулся Максим, глядя в глаза молодой испанки на экране своего планшетного компьютера.
   Во время одного из разговоров Сеферина познакомила Максима со своим молодым человеком, австралийским архитектором Энтони. Она перешла на английский и пригласила Энтони к компьютеру. На экране появилась личность с выбритой до лысины головой и аккуратной маленькой бородкой.
   - Привет, Алонсо! - радостно произнес Энтони. - Рад встретить человека, который разговаривал с Браманте и Микеланджело! 
   - Я не был знаком с ними лично, - рассмеялся Алонсо, - но мне приятно иметь дело с человеком, учившимся на их работах.
   У Сеферины не было тайн от Энтони. Он знал о ее способностях и ее возрасте. Она очень надеялась, что молодой архитектор сумеет развить в себе дар, и что это займет у него меньше семидесяти лет, поскольку он практиковал и "путь Алонсо", и "путь Александра". На встречу "нео-кентавров" в Греции Энтони поехать не мог по причине занятости, но с нетерпением ожидал того дня, когда его подружка окажется там и все ему расскажет, связавшись по Оглобле.
   После нескольких продолжительных сеансов связи Максим предупредил Сеферину, что в ближайшие два дня он будет недоступен, и обещал позвонить, как только сможет.
   В эти два дня Максим полностью прервал всякие важные контакты - как деловые, так и личные, - и не совершал вообще никаких значимых действий, чтобы их не пришлось повторять в случае, если ему удастся воплотить в жизнь то, что он затеял. Максим нарочно выделил для задуманного эксперимента время, когда не проводились съемки, чтобы их не пришлось повторять. Не делал никаких записей в блокноте. Не стал отвечать на интересное письмо Клеомена, решив сделать это по окончании эксперимента. Иначе придется излагать одно и то же дважды.
   Клеомен рассказывал в письме о клиентке своей клиники, португальской секретарше средних лет по имени Марилучия, у которой, после того, как она приняла "Орбиту", возникла проблема орби-двойника. Для простоты различения Клеомен называл лже-Марилучию уменьшительным именем Малу. В течение нескольких недель Марилучия встречала Малу в разных общественных местах. Стоило на секунду отвернуться, как призрак куда-то исчезал. "Вы не видели здесь женщину, очень похожую на меня?", - спросила однажды трепещущая секретарша продавщицу магазина. "Да, конечно, - ответила та. - Это ваша сестра? Она разглядывала колготки, вот на той полке, что рядом с зеркалом. Я и не заметила, как она ушла".
   Впоследствии Клеомен выяснил, что Малу видели то здесь то там самые разные люди. Никто из них не мог точно определить, в какой момент и куда она уходила. Ее появление всякий раз вызывало у Марилучии острый приступ паники. На лице двойника блуждала улыбка, не предвещавшая бедной женщине ничего доброго. Три раза Малу возникала в непосредственной близости к своему прототипу и шептала: "Недолго тебе осталось занимать мое место!". Секретарша вскрикивала, отскакивала, оборачивалась, но двойника на месте уже не было.
   "К сожалению, - писал Клеомен, - Марилучия слишком поздно обратилась к нам. Мы провели с ней сеанс гипноза, чтобы на основании  ответов выяснить ее самые потайные верования и выстроить сценарий подходящего для нее ритуала. Затем назначили дату ритуала - через три дня после гипноза. Раньше мы не могли из-за перегруженного расписания. Увы, бедная женщина покончила с собой, как только пришла домой из клиники. Нам о ее самоубийстве сообщили лишь через полтора дня, когда из-за глубины ствола я уже не мог прибегнуть к орбинавтике, чтобы отменить случившееся!".
   После этого происшествия Клеомен провел настоящее расследование в тех местах, где обычно видели Малу. И пришел к однозначному выводу: с исчезновением прототипа исчез и двойник. Малу больше нигде не появлялась.
   "Этот феномен еще не изучен нами в полной мере, - писал психолог - Я предполагаю, что орби-двойник, сознавая неустойчивость своего псевдо-бытия, мечтает занять место прототипа, но эта мечта несбыточна. Если умирает прототип, то исчезает и двойник вместе со своей призрачной, нестабильной линией бытия. Единственный выход в такой ситуации это интеграция, то есть воссоединение прототипа и двойника в единой личности. Впрочем, все эти вопросы еще требуют более тщательного изучения и обоснования".
   Размышляя о прочитанном случае и пытаясь понять, почему он  так сильно его волнует, Максим приготовил шприц-пистолетик с дозой "Орбиты" и, держа его в руке, расположился на кушетке в своем рабочем кабинете. Поднял руку к затылку, замешкался, опустил. Задумался.
   Вправе ли он так рисковать?
   Максим к этому времени уже предпринял две неудачные попытки перехитрить суточный лимит глубины ствола. Один раз - через третью память, но без использования препарата. Во второй раз, в Женеве, - наоборот, введя "Орбиту", но не погружаясь в третью память. Обе попытки завершились неудачей. Максим предполагал, что в третьей памяти ему мешал погрузиться на продленную давность лишь недостаток энергии. Восполнить его Максим намеревался за счет химических свойств "Орбиты".
   В обоих случаях, осторожно приближаясь к запретной границе, Максим всем существом своим чувствовал исходящую от нее смертельную угрозу. Сейчас он снова рисковал. Имеет ли он право ставить на кон собственную жизнь, если живы близкие люди, которые им дорожат? Борис Олейников. Сеферина Алькади-Гардель. Можно ли ставить их перед возможностью такого удара?
   Все эти вопросы Алонсо-Максим задавал себе уже не в первый раз. И всякий раз приходил к одному и тому же выводу. Его прозрения в третьей памяти - почему-то он был твердо уверен, что это именно прозрения, а не фантазии, - прямо указывали, что человечеству скоро наступит конец.
   Очень скоро, ибо масштабы истончения нарастают со скоростью лавины, а наука и технология все еще бессильны перед этим явлением. Ни объяснять, ни предсказывать, ни останавливать его люди не умеют. Им остается лишь разбегаться в панике, когда возникает зона, и наблюдать издалека, как она распространяется, а затем исчезает так же необъяснимо, как и началась.
   Приближающийся конец человечества оправдывал любой риск. Скоро всех не станет, поэтому такие соображения, как риск нанести близким тяжелый удар, не могли удержать Максима от опасного опыта.
   Он ввел себе дозу, положил пистолетик на тумбочку, откинулся на мягкие диванные подушки, закрыл глаза. Стал погружаться в третью память, удерживая в фокусе внимания все, что стихийно всплывало в сознании. В этом пространстве двигаться целенаправленно было невозможно. Здесь все решало настроение. И Максим воссоздал в памяти то приятное состояние, в котором пребывал позавчера, 16 июля, в середине дня, завершив последний разговор с Сефериной. Там у них в Австралии было раннее утро...
   Сознание Максима поплыло к странному, несводимому к обычным ощущениям, необъяснимому и в то же время безошибочному чувству календарной даты и времени дня. Попутно стали возникать чрезвычайно странные образы. В них не было ничего экстраординарного. То были обычные будничные сценки.
   Например, такая. Максим паркует автомобиль возле дома, запирает его с помощью дистанционного управления и незаинтересованным взглядом оглядывается по сторонам. Большой, огороженный жилыми зданиями, московский двор с детской площадкой посредине почти безлюден, если не считать нескольких детей в песочнице. Не происходит ничего не обычного.
   Но Максим прекрасно помнил, что в тот момент, когда защелкнулась дверца автомобиля, из крайнего подъезда дома вышла дородная женщина с недовольным лицом. Однако в воспоминании, всплывшем сейчас в третьей памяти, женщины не было. Все переживалось чрезвычайно реалистично - не только с визуальной достоверностью кинематографа, столь хорошо знакомой режиссеру М. Алонсо, но и с доносящимся с улицы гулом транспорта, с птичьей трелью где-то наверху, со звонкими голосами детей, с ощущением приятного летнего тепла в воздухе. Но из подъезда так никто в этом воспоминании и не вышел.
   Продолжая пребывать в третьей памяти, Максим задался вопросом, и ответ пришел  в готовом виде, как часто происходило в этом удивительном пространстве психики. Максим догадался, что дородная дама изменила реальность, приняв "Орбиту". Она поступила так отнюдь не ради незнакомца, каковым был для нее Максим. У соседки имелись свои личные причины. В отмененной ею реальности женщина сидела дома. А в измененном витке ушла, чтобы чего-то не допустить или, напротив, о чем-то позаботиться. О чем-то, чего не было в первом витке. Что же до Максима, то он, разумеется, первого витка не помнил, будучи в экспериментах этой женщины не деятелем, а статистом.
   Теперь же он невообразимым образом переживал отмененный его соседкой фрагмент яви! Отмененный виток, в котором участвовал он сам...
   Это было чрезвычайно странно. Максим, как обычно, замер в ожидании ответа. Но ответ, оказывается, уже лежал в готовом виде в его уме. То ли он сам догадался, то ли получил ответ из третьей памяти, то ли между этими двумя вариантами никакой существенной разницы не было, но Максим уже понимал, что нырок в глубокую давность пролегает через некие особые зоны третьей памяти, где хранятся отмененные разными людьми участки времени!
   Понял он и то, что для такого нырка действительно требовалась дополнительная энергия, полученная от препарата.
   Максим пожелал вынырнуть в реальность и оказался в ней рывком, без обычной плавности. Это переживалось так, словно он неожиданно пробудился от глубокого сна. Он потянулся, потер глаза, тряхнул плечами. Открыл компьютер и навел курсор мышки на правый нижний угол, на отметку времени суток, показывавшей 14.22. Над цифрами всплыло маленькое контекстное окошко: "16 июля 2010 года, пятница".
   Потребовалось несколько секунд ошеломленного вглядывания в дату, чтобы понять, что эксперимент удался.
   Эксперимент удался!!!
   Максим чуть не задохнулся, когда понял, что сумел обойти ограничение глубины ствола, - возможно, впервые в истории человечества! Он попал в точку временной шкалы, отстоящую от начала эксперимента на сутки и шесть часов!
   На шесть часов глубже, чем запретная  граница!..
    

***

    
   Максим видел с балкона своего гостиничного номера магазинчик, где, в придачу к сувенирам, можно было купить питьевую воду и кое-какие продукты питания. За магазином, на улице, идущей вдоль набережной, располагались одна за другой таверны. Каждая из них представляла собой небольшое одноэтажное здание, напротив которого, непосредственно над расположенными на пляже зонтами, стояли столики под навесом.  Вывески на греческом языке магазина и таверн напоминали формулы из школьного учебника: те же альфы, беты, сигмы и эпсилоны. Не хватало лишь знаков арифметических операций.
   Гостиница "Селена" представляла собой комплекс  трехэтажных строений из бело-розового туфа с галерейками на каждом этаже, балконами и стилизованными колоннами дорического ордера. Лестницы, соединявшие этажи, шли под разными углами, что придавало всей гостинице сходство с невозможной геометрией литографий Эшера.
   Столешница круглого столика с ее мозаичным орнаментом была тесноватой. Чтобы случайная капля не попала на снимки, Максим допил сок и закрутил крышку  бутылки. Задумчиво рассмотрев несколько портретов, он перевел взгляд на виднеющуюся вдали панораму Ионического моря.
   Море в этот ранний утренний час было четырехцветным. Возле линии прибоя, обнажавшем и заливавшем большие острые камни, оно было прозрачно-изумрудным, далее становилось матово-молочным, еще дальше - ярко-голубым, а у горизонта приобретало густой фиолетовый оттенок. В памяти Максима всплывали строки русских поэтов: "в последний раз передо мной ты катишь волны голубые и блещешь гордою красой", "приедается все, лишь тебе не дано примелькаться", "спокойно дышат моря груди".
   - Привет! Кажется, мы соседи.
   Забыв о море и обо всем на свете, Максим поднял  глаза и увидел Росарио на соседнем, смежном балконе.
   - С приездом! - откликнулся он, вставая. - Давно здесь?
   - Мы с Бланкой приехали около часа назад. А ты?
   - Уже третий день.
   Росарио удивленно вскинула брови.
   В элегантном купальнике цвета индиго, просвечивавшем сквозь полупрозрачную накидку, она мало походила сейчас на женщину шестнадцатого века. Длинные черные волосы были собраны на затылке в пучок и держались простой заколкой в форме бабочки. Из пучка выбивались упрямые пряди.
   - Я провел это время в обществе Сеферины, - объяснил Максим. - Она тоже приехала раньше остальных.
   - Вот как!
   Максиму показалось, что при этих словах по красивому лицу собеседницы скользнула мимолетная тень.
   - Где она сейчас? - спросила Росарио. - Давненько я ее не видела.
   - У себя. Двести пятый номер. Вот в том домике, через мостик над цветником.
   Росарио кивнула. Заметила бумаги, лежащие на столике Максима.
   - Вижу, ты занят. Не буду тебе мешать. Работаешь над фильмом?
   - Нет, это портреты людей из моей юности,... - он запнулся. - Из юности Алонсо. Один знакомый полицейский специалист сделал их по моим описаниям.
   Заинтересовавшись, Росарио спросила, можно ли ей посмотреть.
   - Да, конечно! Вот эти два портрета я хочу подарить тебе. У меня все они есть в в компьютере, и я смогу их снова распечатать. 
   - О! - Росарио не могла скрыть волнения, глядя на рисованные портреты Алонсо и Ренаты, которые протянул ей со своего балкона Максим. - О, Боже! Спасибо! У тебя такая хорошая зрительная память.
   Она потянулась рукой к пряди волос за ухом. У Максима Алонсо защемило в груди, когда он увидел этот ее жест из прошлой жизни.
   - Такая же, как у всех. Точно так же с годами забываю подробности, как и любой другой человек. Просто у меня есть возможность снова и снова видеть этих людей во второй памяти.
   - Удивительно! - Росарио покачала головой. - Коломба тоже умеет обращаться ко второй памяти, но никто из нас не подумал о том, чтобы таким образом использовать это ее искусство. А ведь у меня никогда не было портретов Алонсо и Ренаты...
   Ее взгляд привлекли остальные рисунки.
   - Я там тоже есть? - спросила она.
   - И ты, и Мануэль. И Сеферина, и Консуэло. И Ибрагим. Впрочем, ты с ним так и не успела познакомиться.
   - Тем более интересно посмотреть.
   Алонсо протянул руку над перилами двух балконов, передавая ей весь набор портретов.
   - Бери все! - сказал он. - Я себе потом распечатаю.
   - Нет, не надо, - просмотрев снимки, Росарио вернула их Максиму. - Оставь мне только портреты двух самых дорогих мне людей. Остальные пришли по электронной почте. Я сама их распечатаю, когда вернусь домой.
   - Как хочешь.
   Они замолчали, и Алонсо понял, что сейчас она уйдет в комнату.
   - Тебе нравятся стихи Бланки? - спросил он, чтобы как-то ее задержать.
   - Они написаны на языке, которого  я не знаю. Насколько можно судить по испанским подстрочникам в них весьма интересная образность.
   Повинуясь  внезапному импульсу, Максим задал вопрос, не совсем понимая, зачем этот делает:
   - Как ты думаешь, какое из стихотворений Бланки больше всего понравилось бы Алонсо?
   Росарио вскинула на собеседника удивленный взгляд синих глаз. Кажется, хотела ответить что-то резкое, но передумала.
   - Он тоже не знал французского, - сказала она. - Еще раз спасибо за портреты. Увидимся на общей встрече с Лидией.
   Войдя в комнату, она приставила два портрета к большому зеркалу трюмо. Миндалевидные глаза ее покойного мужа и покойной дочки смотрели на нее, словно приглашая к разговору.
   - Какое стихотворение понравилось бы тебе больше всех, дорогой Аладдин? Конечно, "Авиньонский мост"! Но с какой стати я должна обсуждать это с посторонним человеком, даже если он хранит твои воспоминания? И что с того, что  твоя  матушка считает, что он это ты?! Каждый имеет право на иллюзии, - шепотом проговорила Росарио. Помолчав, добавила: - Как же давно я не видела твоего лица! И лица нашей маленькой Ренатуччи!
   Минут десять спустя она, проверяя электронную почту, обнаружила два письма от Максима Олейникова. Одно содержало вложение. Щелкнув по нему, Росарио увидела обещанные электронные версии портретов. Во втором письме был лишь короткий текст без приветствия, прощания и подписи. Всего два слова:
   "Авиньонский мост".
    

***

    
   Изящный заостренный подбородок, детская припухлость щек, эмоциональность героини комедии дель арте - все, как на одном из портретов Максима.
   Коломба и Максим сидели на высоких табуретах с круглыми сидениями, опирались о барную стойку и потягивали соки. Коломба рассказывала Максиму о своей семье. Мужем ее был Франсиско Эль-Рей - вечный странник, остепенившийся лет пятнадцать назад, когда объявление, данное им и Бланкой, привело деда и внучку к знакомству с другими орбинавтами. Среди них была и  Коломбина, немедленно покорившая сердце бородатого коренастого авантюриста Арлекина. Впрочем, соединив свою судьбу с Пако, Коломба оставила себе фамилию Трэверс, доставшуюся ей от мужа, который был у нее в середине девятнадцатого века.
   Еще одним членом семьи была девочка-подросток Сандра Кинг, родившаяся орбинавтом, но до сих пор не знающая об этом. Похоже было, что о талантах дочери Коломба может говорить бесконечно. Девочка не только владела даром влиять на события мыслью и не стареть со временем, но и создавала в компьютере умопомрачительные фрактальные пейзажи, напоминающие вечно изменчивый магический калейдоскоп. Однако ее способности не заканчивались и на этом.
   - Скажи, Максим, если ты видишь младенца, - пытливый взгляд Коломбы был почему-то направлен не в глаза собеседнику, а куда-то мимо него, - знаешь ли ты, что именно он хочет, когда лопочет на своем голубином языке? Понимаешь ли, почему он плачет или о чем гулит?
   - Обычно не очень, - признался Максим.
   Неожиданный вопрос показался ему забавным.
   - А Сандра понимает! - гордый взгляд Коломбы соответствовал победной интонации, с которой она сообщила об очередном удивительном качестве своей дочери. - Она много раз объясняла нашим знакомым, чего хотят их дети. Иногда ребенку не нравится, как на него посмотрели. Другой раз он плачет, потому что ему надоело лежачее положение. Родители же всегда думают, что их чадо либо проголодалось, либо испачкало подгузник. Между тем, как существуют сотни других причин, способных доставлять ему дискомфорт. Представь себе: всякий раз, когда родители делали то, что им подсказывала Сандра, ребенок успокаивался!
   Поддакивая счастливой матери, Максим не мог избавиться от ощущения, что она все время собирается заговорить о чем-то другом, но не решается. Возможно, у Коломбы на языке вертелся вопрос: "Алонсо, неужели это действительно ты?!", но она  сдерживалась, опасаясь повести себя нелояльно по отношению к своей старинной подруге Росарио.
    

***

    
   Мокрые Пако и Бланка вышли из воды после длительного купания. Прыгая по раскаленным камням и стараясь не порезаться об острые края, они выбрались на утоптанную часть пляжа, где камни уступали место крупному песку, и дошли до топчана под зонтом.  Бланка улеглась на спину, подставив тело под лучи солнца. Пако уселся рядом.
   - Из-за "Орбиты", - сказал он, продолжая разговор, начатый еще до купания, - запретили все краткосрочные лотереи и внутридневную биржевую торговлю. В общем - все то, где доход или убыток зависел от правильности прогноза, сделанного на самое ближайшее время.
   - И как же ты теперь справляешься без своей биржи?
   - В первое время я продолжал торговать, но уже в более долгосрочном формате. Использовал то обстоятельство, что глубина ствола у меня намного длиннее, чем у какого-нибудь несчастного орбитомана. Однако каждый день по два раза проживать множество одних и тех же часов - довольно скучное занятие. Впрочем, не буду жаловаться. Наши с Коломбой ювелирные магазины вполне позволяют кормиться и без биржи.
   Пако увидел, как по мосткам, ведущим с набережной, на пляж спустились Мануэль и Росарио. Он помахал новоприбывшим рукой.
   - Твой отец здесь, - уведомил он Бланку. - Побежишь сразу к нему или еще немного посидишь с дедом?
   - Опять ты за свое? - Бланка приподнялась на локте и поприветствовала жестом бабку и отца.
   Пако шумно и демонстративно вздохнул.
   - За пятьсот лет я привык, что мы с тобой друг у друга одни, - сказал он. - Что ты всегда бежишь ко мне, когда надо чем-нибудь поделиться. Все эти столетия он даже не знал о твоем существовании.
   - Я до сих пор это делаю, - заметила Бланка и легко пожала руку Пако. - До сих пор бегу к своему непутевому деду.
   - Но сначала - к отцу, верно? - спросил Пако. - Ты знаешь его всего пятнадцать лет, однако он уже во всем может меня заменить.
   Бланка улыбнулась.
   - Преданность кое-кому нисколько не страдает оттого, что я наконец нашла отца, - она нашарила рукой на столике свои солнцезащитные очки и водрузила их. - Кроме того, Мануэль отнюдь не во всем может тебя заменить. К примеру, он не знает французского. Значит, не может оценить мои стихи. Ни он, ни Росарио. Поэтому с каждым новым стихотворением я по-прежнему бегу к тебе. И вообще, если ты будешь продолжать донимать меня этими разговорами, то я устрою тебе сцену ревности из-за Коломбы и Сандры. У тебя ведь пятьсот лет не было никого, кроме внучки. А теперь вдруг - нате, пожалуйста! И жена, и дочка, и обе, к тому же, орбинавты!
   Пако надоело жариться на солнце, и он подвинулся на своем топчане, устроившись в тени.
   - Если серьезно, - заявил он, - то у твоего отца и у меня есть кое-что общее, чего нет больше ни у кого в нашей компании чудотворцев-долгожителей.
   Юноша-официант принес Бланке и Пако их заказ: два больших широких бокала с фруктовыми салатами. Он поставил их на столик под зонтом, рядом с ведерком с растаявшим льдом и бутылкой минеральной воды.
   Пако расплатился так, как это делают герои кинофильмов. Не дожидаясь, пока официант принесет счет, он вынул из кармана лежащих на топчане брюк мятую бумажку и, даже не глядя на нее, резким шлепком руки положил ее на стол.
   - Мы оба - бывшие воины, - Пако завершил изложение своей мысли, прерванное появлением фруктового салата. - Нам обоим доводилось сражаться и убивать. Мы оба бывали ранены и даже оказывались на грани гибели. Среди нас больше таких нет. Клеомен и Максим Алонсо не воины и никогда ими не были.
   - Ты забыл, как погиб Алонсо, - заметила Бланка. - Он сражался и спас нескольких человек, в том числе и ту, что сейчас является твоей женой.
   - Гм, - откликнулся Пако. - Зачем разрушать красивую теорию?
   Вынул ложечкой кусок ананаса из своего бокала, Пако переложил его в бокал внучки.
   - Ты любишь ананасы, птенец, - пояснил он свои действия. И добавил: - Хорошо, что в конечном счете ты все же смогла приехать.
    

***

    
   Росарио выключила фен и, тряхнув высушенными волосами, вернулась из ванной в комнату. Коломба, сидя в кресле, рассматривала в компьютере подруги фотографии портретов, присланных Максимом.
   - Сандрино, - проговорила она. - Как похож на Александра Македонского. Молодец Алон..., то есть я хотела сказать: молодец Максим! Догадался перенести все это из второй памяти на бумагу.
   - Ты собиралась сказать: "молодец Алонсо", - заметила Росарио.
   Коломба покраснела и ответила с вызовом в голосе:
   - А почему бы и нет?! Это же его творческий псевдоним.
   Росарио присела на подлокотник кресла, в котором находилась Коломбина.
   - Знаешь, - заговорила она ровным голосом. - Я не могу понять, почему вы все - ты, Бланка, Сеферина - с такой легкостью соглашаетесь считать этого режиссера нашим Алонсо. Ну ладно Клеомен. Он Алонсо не знал, - ему все равно. Сеферину тоже еще можно понять. Видимо, ей так сильно хочется верить, что ее сын воскрес из мертвых, что это желание заслонило всякий здравый смысл! Но с тобой-то что происходит?
   Коломба поднялась и поставила компьютер на трюмо, приставив его почти вплотную к его отражению в зеркале.
   - Росарио, - заговорила она, акцентируя каждый слог, - это - А-лон-со! Даже во время наших первых с ним разговоров через Оглоблю, когда он еще не рассказал свою историю, я почувствовала в нем что-то знакомое и родное. И это - несмотря на то, что изображение было дерганым и искаженным. А сегодня, проведя с ним несколько минут, я думала, что у меня сердце выскочит из груди! Это же он! Тот же взгляд, те же интонации, та же манера думать и говорить!
   - Неправда! - Теперь и Росарио встала с кресла. - Разве Алонсо был опереточным красавчиком, как этот Олейников? Разве у него был музыкальный слух? Максим в юности участвовал в математических олимпиадах, а Алонсо неоднократно признавался мне, что математика всегда была его слабым местом.
   - Он рассуждает как Алонсо, - возражала Коломба, - ходит так же бесшумно, в нем такая же мальчишеская любознательность ко всему на свете и тонкость понимания другого человека! Кстати, он и тебя прекрасно понимает. Понимает и принимает, несмотря на то, что ты не в состоянии принять его. Ведь ты тоже не такая, какой сохранилась в доставшихся ему воспоминаниях Алонсо. Но он признает за тобой право меняться.
   Росарио одарила подругу иронично-недоуменным взглядом.
   - Разве ты - та Росарио, которую знал Алонсо в шестнадцатом веке? - настаивала Коломба. - Разве ты была тогда такой же раздражительной и замкнутой? Но он тебя все равно принимает. А ты его - нет, потому что у него теперь есть музыкальный слух и выглядит он привлекательнее, чем в те времена.
   Росарио глубоко вздохнула.
   - Ладно, пусть я буду раздражительной и замкнутой, - ответила она без обиды. - В этом ты права: характер у меня испортился. Но мы сейчас все-таки говорим не обо мне. Что же до Максима, то я не отрицаю, что он талантливый и интересный человек. В любом случае он - наш собрат, один из нас. Но ведь мы не знаем, может ли он рискнуть чем-то важным ради близких людей. Что же до Алонсо, то он доказал эту свою способность. Он погиб именно потому, что хотел защитить тебя, меня и Сандрино. Мы с тобой живы благодаря ему!
   Коломба подошла к ней и, обняв за плечи, тихо попросила:
   - Извини, что назвала тебя раздражительной.
  

***

    
   Перед навесом, под которым стояли столики таверны, в клетке на шесте жил крупный серый попугай Нико. Он мог подолгу  сидеть неподвижно и безмолвно, но иногда в нем просыпалась жажда деятельности, и тогда он часами напролет издавал переливчатые трели и выкрикивал непонятно когда и от кого подхваченные фразы на различных языках.
   - Ты выбрал эту таверну из-за попугая? - спросил Мануэль.
   - Мы с Сефериной уже познакомились со всеми ресторанчиками в округе. Здесь самая вкусная фета, - ответил Алонсо. - И обслуживание быстрее, чем в других местах.
   Официант принял у них заказ и удалился. Не прошло и нескольких минут, как он уже принес на стол плетеную корзину с ароматным свежевыпеченным хлебом, тарелку с политыми оливковым маслом ломтиками помидора и нарезанным сыром фета, тарелку с маленькими острыми зеленовато-коричневыми маслинами. Главные блюда - жареная рыба  для Алонсо и нечто баклажанное  для Мануэля -  тоже не заставили себя ждать. Обслуживание действительно было быстрым.
   Мануэль улыбнулся официанту. Такой лучезарной улыбки Алонсо на его лице никогда прежде не видел.
   Столик, выбранный Алонсо и Мануэлем, находился возле парапета, под которым шелестели пляжные зонты, сделанные из пальмовых листьев. Из соседней таверны доносились переборы бузуки,  страстный голос греческой певицы и вторящий ему своими руладами Нико. Ко всем этим звукам примешивался неумолкающий гул моря.
   - Я как-то иначе представлял себе одеяние буддийского монаха, - признался Алонсо. - Нечто бордовое, похожее на тогу, оголенная рука. Но точно не шорты,  футболка и бандана.
   Мануэль объяснил, что существуют монашеские обеты разной строгости и продолжительности. Все они подразумевают добровольно принятый на себя отказ от чего-то, что нарушает покой ума и чистоту помыслов, - от алкоголя, использования в пищу мяса, от секса.
   - Будучи орбинавтом, я могу прожить еще сотни, если не тысячи лет, - сказал Мануэль. - Было бы опрометчиво в моем положении брать пожизненные обеты.
   - Значит, сейчас ты не монах? - спросил Алонсо.
   - Сейчас - нет. Я вообще не считаю себя ни монахом, ни даже настоящим буддистом. Просто Росарио и остальные наши "кентавры" не особенно в этом разбираются. Если я живу в Непале и провожу какое-то время, выполняя буддийскую медитацию, то в их понимании я монах.
   Он добавил, что настоящий практик буддизма Ваджраяны  должен считать своего ламу полностью просветленным существом и воспринимать любой его поступок деянием Будды, направленным на благо живых существ. Даже если этот поступок выглядит так, будто продиктован обычными человеческими побуждениями или расчетами.
   - Я на такое не способен, - Мануэль пожал плечами, и на мгновение на его лице снова появилась улыбка, очаровавшая Алонсо. - Во всех своих учителях, при всей благодарности к ним, я всегда видел обычных людей, а не будд. Для меня самым ценным в буддизме являются не ритуалы, не малоубедительная космология, не практика почитания лам или фантастическая мифология, а понимание сострадания как пути к просветлению. О ценности сострадания говорит и учение Ибера. Уверен, что если бы я мог испытывать настоящее сострадание ко всему живому чаще, чем несколько минут в год, я был бы качественно иным существом. Обычная жалость в эту категорию не входит, потому что продиктована не переживанием всеобщего единства, а бессознательным переносом чужих мучений на самого себя.
   Алонсо задумался. Таким он Мануэля не знал. Друг запомнился ему честным и отважным человеком, воином, готовым прийти на помощь. Талантов к философским умозаключениям за ним в конце пятнадцатого века не водилось. Впрочем, у Мануэля было достаточно времени и самого различного опыта, чтобы развить в себе какой угодно талант.
   Навес таверны держался на двух белых колоннах. По ним ползли тени, отбрасываемые листьями высоких пальм. Вокруг было много всяческой зелени, среди которой Алонсо узнал листья лимона. Он вспомнил ту давнюю ночь, когда он и Мануэль сидели перед другим лимонным деревом, во внутреннем дворике в доме дяди Хосе, и он, Алонсо, рассказывал Мануэлю о подобной сновидению природе мира.
   Казалось, Мануэль прочитал его мысли.
   - Если мир это отражение моего ума, а в мире я нахожу столько несовершенного, то откуда берется это несовершенство? - спросил он и улыбнулся в третий раз.
   Алонсо знал, что от него не ожидают ответа.
   - Я не хочу вникать в тонкий вопрос о том, являешься ты самим Алонсо или лишь хранителем его памяти, - сказал вдруг Мануэль. - Но я буду разговаривать с тобой так,  как если бы ты был его полноправным представителем. Таким образом, обращаясь к тебе, я буду обращаться к другу моей рыцарской молодости. Называть я тебя буду то Максимом, то Алонсо, тем более что это твой общеизвестный псевдоним. Так вот, давно хотел сказать тебе кое-что, но не мог, так как тебя не было в живых.
   Он отпил минеральной воды и продолжил:
   - Ты спас мне жизнь! Если бы тогда, возле лимонного дерева в доме твоего дяди в Кордове ты не сказал мне, что жизнь сродни сновидению, мне никогда бы самому не пришло в голову попытаться воздействовать мыслью на уже свершившееся события. Я не открыл бы свой дар орбинавта и погиб бы от отравленной карибской стрелы, которая проткнула мне плечо на острове Гаити. И это еще не все. Впоследствии дар не раз спасал и меня самого и близких мне людей. Всякий раз, когда это происходило, я мысленно благодарил тебя. А сейчас я делаю это устно. Спасибо, Алонсо...
   Максим был растроган. Он ничего не ответил, чувствуя, что слова могут оказаться лишними.
    

***

    
   - У некоторых из нас, - говорила Сеферина, заваривая кофе, - есть опыт старости. У меня, у Клеомена. У тебя - тоже, хотя до таких преклонных лет, как мы, ты не дожил. Но у большинства "кентавров" нет вообще никакого представления об этом. Мануэль, Росарио, Бланка, Пако -  они всегда были молодыми.
   Номер Сеферины, как и другие номера отеля, был снабжен электрической плитой с двумя конфорками. Об этом Сеферина узнала заранее, позвонив Лидии Сферис из Австралии. Она взяла с собой молотый кофе, имбирь и корицу, а также выпеченную ею собственноручно сладчайшую, мягкую, сочащуюся медом пахлаву. Оказалось, что в магазинчике возле отеля тоже продается пахлава, и довольно вкусная, но все же - не такая, как та, которой Алонсо так любил лакомиться в детстве.
   Сеферина специально привезла все это, чтобы побаловать сына. Она не была уверена, что возле пляжного комплекса можно будет найти по-настоящему  хороший сорт кофе.
   - Росарио несколько раз достигала "внешнего возраста" лет на сорок - сорок пять, - заметил Алонсо, помогая матери донести до столика джезву с дымящимся напитком, стаканы, ложечки и блюдца. По комнате поплыл корично-имбирный аромат.
   - Верно, но это не старость, - ответила Сеферина, разливая кофе по стаканам. Чашек в номере не было.
   Отпивая густой душистый напиток, Алонсо закрыл глаза, и теперь ему казалось, что вот-вот зазвучит голос деда, цитирующий какую-нибудь касыду аль-Араби, и в комнату с улицы  проскользнет серый кот Саладин.
   - Тебя, конечно, огорчает то, что Росарио отказывается признать в тебе Алонсо, - заметила Сеферина.
   Алонсо открыл глаза и взглянул на мать, ожидая продолжения.
   - Наберись терпения. Помнишь, ты рассказывал мне, что она и в первый раз не сразу ответила на твои чувства. Когда ты признался ей в любви, она была на двадцать с лишним лет старше тебя. В те времена такая разница являлась настоящей преградой. Сейчас между вами опять имеется препятствие. Росарио не готова поверить в такое счастье, как возвращение давно погибшего любимого человека. Не пытайся ее торопить.
   У Алонсо было странное чувство, будто он снова стал маленьким мальчиком, а юная красивая мать относится к числу всезнающих взрослых, и все, что ему следует делать, это внимательно слушать ее, стараясь ни упустить ни единого слова.
   - Тебе приходилось наблюдать брачный танец птиц? - Сеферина долила кофе в стакан Алонсо. - Это удивительное зрелище, когда двух особей, ведомых инстинктом, неудержимо тянет друг к другу, и в то же время каждая из них должна повиноваться еще одному инстинкту, требующему следить за тем, чтобы никто не вторгался в ее личное пространство. Движения, совершаемые участниками танца, могут выглядеть очень красивыми со стороны, однако сами танцоры, вероятнее всего, испытывают не только сладостное предвосхищение, но и тягостную муку. Мне кажется, у тебя с Росарио сейчас происходит нечто в этом роде. Танец птиц...
    

***

    
   Клеомен приехал в отель "Селена" позже всех. Поэтому он не успел пройти регистрацию и получить номер до начала встречи "нео-кентавров" с Лидией Сферис и на встречу явился с дорожным саквояжем.
   Лидия собрала всю компанию в специально отведенном номере, рассадила, расспросила, все ли довольны своим расселением, выслушала благодарности, предложила угощаться напитками и легкими закусками, каковые на двух столах имелись в избытке.
   Все присутствующие на месте "кентавры" владели испанским, но его не знала Лидия Сферис, а также прикованный в Париже к своему инвалидному креслу Арнольд Лефевр. Поэтому все говорили на английском.
   О том, чтобы Арнольд тоже мог участвовать во встрече, позаботилась Бланка. Ее рыжеволосую голову украшала так называемая гарнитура - маленькие наушники и микрофончик, в который  она тихим голосом переводила на французский: Арнольд и в английском был не особенно силен. Компьютер Бланка развернула, следуя указаниям пожилого программиста, так, чтобы он мог видеть Лидию.
   Перед началом заседания Бланка, временно отключив гарнитуру, подвела Лидию к компьютеру и познакомила ее с Арнольдом. Женщина наклонилась к экрану, обменялась с французским "кентавром" несколькими словами, вежливо улыбнулась и отошла. Бланка подозвала Максима, чтобы представить Лефевру  и его.
   Максим увидел на экране седого человека с лицом безвременно состарившегося ребенка, маленьким ртом и внимательными серыми глазами.
   - Рад познакомиться с вами, - произнес Максим на французском.
   - Лучше на "ты", - ответил Арнольд и машинальным движением поправил свой галстук. - Мне тоже очень интересно увидеть человека, некогда владевшего рукописью, которую Лефевры считали семейной реликвией более двухсот лет. Вероятно, пришло время вернуть ее тебе?..
   - В этом нет необходимости, - приветливо возразил Максим. - В нашей семье за многие поколения никто не смог расшифровать ее полностью, а тебе это удалось. Она теперь по праву твоя. Меня же вполне устраивают электронные версии оригинала, латинской расшифровки  и перевода на английский. Все это у меня есть.
   - Я перевел только рассказ Клеомена, - отметил Арнольд. - Если бы я знал, что познакомлюсь с ним лично, то не стал бы тратить силы. Впрочем, похоже, мы с тобой всех задерживаем. Вероятно, нам сейчас пока лучше закончить разговор. Но мы еще успеем поговорить.
   Максим попрощался с Арнольдом и устроился на диване рядом с Сефериной.
   Лидия Сферис поставила себе стул посреди комнаты, между диваном и креслами, на которых сидели "кентавры". Это была молодая на вид, стройная женщина в деловом костюме. Внешне она походила на популярную в эти дни в Европе марокканскую певицу. Глаза и волосы у нее были черные, густые брови сходились над переносицей, нос  прямой, немного крупноватый. Самой же отличительной ее чертой был голос - очень тихий, но отчего-то такой внушительный, что слушателям было проще напрячь слух, чем попросить ее говорить громче.
   Лидия сразу же удивила присутствующих, сообщив свой возраст. Она оказалась почти на полтысячелетия старше самого старого из них, то есть Клеомена.
   - Я родилась в семье карфагенянки и грека, в одной из пунических колоний в Иберии, во втором веке до христианской эры. Мои родные языки - древнегреческий и карфагенский, или пунический, то есть диалект финикийского, очень близкий к древнееврейскому. Дар, с которым я родилась, я осознала благодаря своему учителю. На протяжении многих столетий мы с ним, то разъезжаясь на десятилетия, то снова находя друг друга, выявляли в людях дар в разных странах, на разных континентах. Некоторые из наших учеников объединялись в группы, существующие по сей день, благодаря вечной молодости их участников. Такие группы имеются в самых различных странах. С одними из них мы с моим учителем наладили связь еще в прошлых столетиях. А вот вас я нашла лишь сейчас.
   - Видишь ли, - откликнулся Пако, - Наша компания  существует всего пятнадцать лет, поэтому неудивительно, что ты не могла найти нас раньше. Странно другое: когда ты с нами связалась, ты сказала, что знаешь слово "орбинавт". Но ведь это слово придумали так называемые "кентавры", жившие в Кордубе в третьем веке нашей эры. Один из них присутствует среди нас, - Пако сделал движение головой, указав бородой на Клеомена. - Неужели какие-то из групп, о которых ты говорила, происходили от того самого кружка "кентавров"?
   Лидия повернулась на стуле так, чтобы сидеть лицом к Клеомену, и ответила:
   - Нет, от тех "кентавров" произошли только вы. А слово "орбинавт" рассказал мне один из них.
   - Кто же это был, ради Юпитера! - воскликнул ошеломленный Клеомен.
   - Тот единственный из вас, что жил не в Иберии, а в самом Риме, - ответила своим обычным тихим голосом Лидия.
   - Тит?!
   Лидия кивнула.
   - Да, Тит Ульпий, двоюродный брат декуриона Кордубы Марка Ульпия, бывшего твоим патроном, дорогой Клеомен. Вспомни, как вы приехали в Рим и захватили женщину из благородного всаднического рода Кассиев. Убивать ее вы не хотели, потому что это противоречило учению Воина-Ибера. Как вы тогда вышли из положения?
   Клеомен подался вперед.
   - Ты - та самая жрица богини Луны! - произнес он на латыни.
   - Да, - Лидия продолжала говорить на английском. - Я - Лаис, жрица Селены. От меня Тит Ульпий получил порошок, "зелье Эндимиона", которым вы усыпили Кассию. В обмен на него Тит рассказал мне о вас, об учении Ибера, о ваших совместных занятиях, о том, что среди вас есть урожденный калатитхи, и о слове "орбинавт", придуманном женой Марка Ульпия.
   Воцарилось полное молчание. Присутствующие переглядывались, пытаясь сопоставить услышанное со всем, что было им известно ранее.
   Первой нарушила тишину Бланка.
   - Арнольд спрашивает, что такое "калатитхи"? - сказала она.
   Лидия хотела было ответить, но уловив движение в лице Мануэля, показала жестом, что предоставляет ему право слова.
   - Это на санскрите, - сказал он. - "Кала" -  время, "атитхи" - гость. "Калатитхи" - гость во времени.
   - Правильно, - подтвердила Лидия своим тихим грудным голосом. - Это название появилось раньше всех тех, что были придуманы в разных сообществах, включая и ваш термин "орбинавт".
   Послышались просьбы рассказать о других орбинавтах подробнее. Лидия сказала, что собирается организовать в ближайшие месяцы общую встречу, где участники различных групп смогут познакомиться друг с другом. Поэтому она ограничилась тем, что сообщила лишь самые общие сведения.
   - Само понятие "группа" или "сообщество" - несколько условно. Если люди знают друг друга, и  известно о существовании дара, если среди них есть калатитхи, то мы уже говорим о сообществе, хотя зачастую ее члены не контактируют друг с другом годами. В некоторых, но не во всех, таких сообществах приняты какие-то общие правила и принципы, как, например, в вашем. Учение Воина-Ибера в той или иной форме признается всеми группами.
   - А что насчет тех орбинавтов, что вообще ни о каком учении не слыхали? - спросила Росарио.
   - Да, - поддержал ее Клеомен. - Как, например, Кассия до того, как она случайно встретилась с Александром. Она верила, что некое божество наделило ее этим даром, и что в мире нет другого такого же человека, как она.
   - Безусловно, - согласилась Лидия. - Не может быть сомнений в том, что в каждом поколении рождаются люди с даром. Среди вас, надо думать, такие тоже есть.
   Несколько человек подтвердили ее правоту.
   - В прежние времена, - продолжала Лидия, - человек, родившись с даром калатитхи, мог до конца дней своих не догадываться о его существовании. Но сейчас, когда появилась "Орбита", сама возможность воздействия мыслью на время стала общеизвестной. Было бы странно, если бы никто не попытался проверить, не может ли он или она делать это без помощи препарата. Очевидно, что в результате такой попытки любой урожденный калатитхи сразу же откроет правду о себе. Это означает, что в наши дни, помимо миллионов орбитоманов, есть и множество орбинавтов, которых, возможно, не ограничивают какие-либо этические принципы. Очевидно, эти люди тоже вносят свою лепту в наблюдаемый в последние годы хаос.
   - Ты говоришь об истончении? - спросила Коломба.
   - Да, но об этом чуть позже мы поговорим подробнее, поскольку это главная причина нашей встречи. А пока скажу, что калатитхи-одиночек, коль скоро мы о них ничего не знаем, невозможно привлечь к совместной деятельности по спасению жертв истончения.
   Как выяснилось, другие группы, как и "нео-кентавры", разработали методику помощи пострадавшим от истончения.
   - Надо думать, они тоже вынуждены действовать в пределах последних двадцати четырех часов? - предположил Мануэль.
   - Нет, нет! - возразила Лидия. - Ограничение можно преодолеть.
   Она рассказала о методе, позволяющем сделать это. Один орбинавт нырял на дальность, соответствующую его максимальной глубине ствола, связывался с другим орбинавтом, рассказывал ему время и место предстоящего очага истончения, после чего уже второй нырял в прошлое так далеко, как мог. И так далее. Таким образом, глубина времени, на которой можно было предотвращать катаклизмы, напрямую зависела от числа калатитхи, входящих в цепочку. Поэтому так важно было, чтобы как можно больше орбинавтов, разделявших сходную идеологию, узнали друг друга и выработали правила совместных действий.
   - Но ведь это же групповая цепочка орбинавтов. Я давно уже о ней говорю! - вырвалось у Пако.
   - Вы тоже используете этот метод? -  обрадовалась Лидия.
   - К сожалению, нет, - ответил Клеомен. - Пако уже несколько лет назад придумал такой способ, но мы не могли протестировать его, поскольку опасались, что существует риск гибели всех орбинавтов в цепочке, кроме самого последнего. Мы не знаем, не произойдет ли при цепочном погружении в прошлое нарушение глубины ствола первых участников цепочки. Как вам удалось это выяснить? Вы не осознавали опасности или сумели ее обойти?
   На лицо Лидии словно набежала туча. Глядя куда-то вдаль, она заговорила после затянувшегося молчания:
   - Идею воздействия цепочки орбинавтов на события выдвинул мой учитель еще в пятидесятых годах прошлого века, задолго до появления феномена истончения. Он же и провел первый эксперимент, как я его ни отговаривала. Мы прекрасно понимали, какая смертельная опасность ему угрожает. Но он к тому времени, после почти двух с половиной тысячелетий существования,  уже принял решение навсегда отказаться от применения своего дара и дождаться смерти. Поэтому он и не боялся рисковать собой. Это было осознанное решение: узнать, что находится "за порогом". Учитель часто повторял, что, если время не властно над человеком, но у него нет никакой идеи или учения, то такой человек однажды перестанет развиваться, поскольку не готовится к смерти.
   - Как его звали? - тихо спросила Росарио.
   Максим почувствовал холодок, бегущий по позвоночнику. Он догадался об ответе и был уверен, что другие тоже уже все поняли.
   - Вы знаете его под именем Воина-Ибера, - почти неслышно ответила Лидия.
   - О! - произнесли сразу несколько человек.
   - Я так мечтал когда-нибудь с ним увидеться, - прошептал Клеомен, не обращаясь ни к кому конкретно.
   - Но ведь он же не умер! - воскликнул Пако. - Я понял из твоих слов, что групповая цепочка не убивает первого орбинавта.
   - Ты прав, - ответила Лидия. - По инициативе моего учителя мы провели эксперимент с цепочкой из двух калатитхи. Он был первым, а я - вторым. Учитель решил, что это будет последним в его жизни вмешательством в ход событий. Эксперимент доказал, что цепочное воздействие не угрожает жизни калатитхи. Впоследствии, уже в сообществах, о которых я говорила, мы неоднократно выстраивали длинные цепочки, что позволяло нам возвращаться во времени на двое-трое суток назад. Учитель же мой умер не в результате этого эксперимента. Он расстался с жизнью позже. Восемь лет тому назад. От старости... От добровольной старости...
   Сказав это, Лидия потускнела, словно внутри нее погас источник света. Воцарилось молчание.
   Сеферина принесла ей со стола стакан с минеральной водой. Хозяйка гостиницы поблагодарила ее взглядом и отпила немного.
   - Как на самом деле звали Воина-Ибера? - спросил Максим.
   - У него было очень много имен. Я называла его по-разному, смотря в какой стране мы жили. Но чаще всего звала его Ибером или Учителем.
   Лидия перешла к теме истончения. Она напомнила присутствующим предположение, которое уже неоднократно обсуждалось разными учеными и политиками и озвучивалось в средствах информации и которое, однако, до сих пор оставалось непроверяемым. Состояло оно в том, что истончение каким-то образом вызывается стихийной массовой деятельностью орбитоманов, оказывающих хаотичное воздействие на ход времени.
   - Во многих группах считают, что так оно и есть, - подчеркнула Лидия. - Но мы пока не знаем, можно ли это обосновать. Нет даже теоретической модели, как-то объясняющей бы эту связь.
   Несколько человек сразу заговорили о том, что вблизи зон истончения орбинавты всегда чувствуют характерные покалывания в затылке. Гипотеза о связи между истончением и деятельностью орбитоманов представлялась убедительной и "кентаврам".
   Максим, чувствуя себя среди "кентавров" новичком, не мог решиться на то, чтобы публично рассказать об "озарениях", сделанных в третьей памяти. Темой их как раз и была связь между воздействием на явь со стороны орбитоманов и истончением. Пока Максим раздумывал, взять ли слово, заговорила Коломба и сказала практически то же самое, что было на уме у него.
   - У меня есть что-то вроде теоретической модели. Конечно, доказать ее я не могу. Но она возникла в третьей памяти, когда я задавалась этим вопросом. Поэтому, как мне кажется, эту идею не стоит сразу сбрасывать со счетов.
   Лидия-Лаис не поняла, что имеет в виду Коломба под "третьей памятью". Ей объяснили, что некоторые люди могут сознательно оказываться в психическом пространстве, где хранятся воспоминания всего человечества и всей природы. Лидия  была поражена. Ни о чем таком в других группах не знали. О том, что из третьей памяти можно в одночасье раскрыть свой дар орбинавта, Лидия, очевидно, тоже не имела представления. Никто из присутствующих не просветил ее на сей счет. Возможно, каждый чувствовал, что не следует делиться подобной информацией, не посоветовавшись с другими "кентаврами".
   - Так в чем же состоит твоя теоретическая модель? - спросила Лидия.
   - Истончение, - сказала Коломба, - происходит не просто из-за изменения реальности, а вследствие противоречивых воздействий на нее. Нестабильность яви приводит к тому, что начинает рваться загадочная субстанция. Та самая, в которую мы погружаемся, когда совершаем наши орбинавтические опыты. Росарио когда-то назвала ее тканью бытия.
   - Я знаю, о чем ты говоришь, - поняла Лидия. - В других сообществах это явление называют по-разному: где - жизненностью, где - струнами, где - еще как-то.
   - Эта ткань бытия, - продолжала Коломба, - по-видимому, действительно является некой мерой жизненности явлений. Ее становится меньше, отчего бытие объектов и организмов уменьшается, исчерпывается. Иными словами - истончается. Зона поражения растет до того момента, пока не восстанавливается некий баланс, нарушенный вторжением антагонистичных воль разных орбитоманов.
   Бланка, извинившись за то, что перебивает Коломбу, огласила мнение Арнольда Лефевра, прозвучавшее в ее наушниках.
   - Арнольд склонен думать, что Коломба права. Если два человека, имеющих постоянный или временный дар воздействия на реальность, используют его для борьбы друг с другом, то реальность меняется конфликтным образом. И в ткани бытия, каким бы ни был ее физический смысл, образуется прореха, растущая пропорционально интенсивности конфликта. Таким образом, зона истончения является результатом злоупотребления орбитальной коррекцией.
   - Я тоже думаю, что это так, - высказался Клеомен. - Постоянно множатся случаи одновременного использования "Орбиты" противодействующими сторонами. Каждая пытается переломить ситуацию в свою пользу. В борьбу в последнее время уже почти открыто, несмотря на то, что официально "Орбита" находится вне закона, втягиваются корпорации, организации, семьи, кланы, преступные группировки, правительства, армии, полиции. Везде, где возникает конфликт любого масштаба, тут же предпринимаются попытки переделки прошлого. Они сталкиваются и противоречат друг другу.
   - И раздирают ткань бытия, - заключила Лидия. - Все это звучит убедительно. И все же требует научного исследования. Так или иначе, но даже если бы мы получили доказательства правильности этой теории, мы все равно ничего не смогли бы сделать. Не в наших силах заставить все правительства, кланы и корпорации отказаться от "Орбиты". Мы не можем остановить даже бытовую орбитоманию.
   Она снова заговорила о том, что задачей калатитхи является вполне реалистичная совместная деятельность по спасению людей.
   - То есть мы должны бороться с явлением с помощью того, что само это явление порождает? - спросил Пако.
   - Нет, бороться с ним мы, к сожалению, не можем, - ответила Лидия Сферис, не реагируя на его тон. - Все, что мы можем, это возвращаться в прошлое и предупреждать людей, чтобы они не попадали туда, где скоро начнется истончение.
   - Значит, пока мы спасаем кого-нибудь, скажем, в Лондоне, тысячи людей будут гибнуть в другом месте?! - Пако не хотелось расставаться с ролью ироничного разоблачителя чужих логических ошибок.
   Теперь уже несколько человек говорили одновременно. В общий спор вмешался Мануэль, призвав присутствующих дать возможность высказаться Лидии, которая их для этой встречи здесь собрала.
   - Мне было важно понять вашу принципиальную готовность встретиться с другими калатитхи, - сказала она. - Думаю, никто против этого не возражает.
   Возражавших действительно не нашлось.
   - Глобальные вопросы мы сейчас все равно не разрешим, - добавила Лидия. - А совместными усилиями сможем помочь большему количеству людей. Может быть, даже не только в Лондоне (улыбка в сторону Пако).
   - Лаис, - обратился к Лидии Мануэль. - Мне кажется, для того, чтобы работать на удаленной глубине времени вовсе не требуется много орбинавтов. Цепочка может состоять всего лишь из двух человека, разве нет? Для того, чтобы добраться до событий многодневной давности эти двое могут просто как бы меняться местами. То есть я совершаю первый нырок, рассказываю тебе об этом, ты совершаешь второй, рассказываешь мне, и я совершаю третий.
   - Хорошо, что ты это сказал! - спохватилась Лидия, заволновавшись. - Я чуть было не выпустила очень важный момент! Потом не простила бы себе, если бы из-за моего недосмотра произошло какое-нибудь несчастье. Нет, Мануэль, цепочка должна наращиваться каждый раз за счет нового орбинавта. Тем из них, что уже осуществил нырок, ни в коем случае не следует пытаться совершать какие-либо орбинавтические действия до щелчка в затылке, а он произойдет для каждого из них лишь в тот момент, когда лично он начал свой опыт. Каким-то образом сознание орбинавта помнит этот момент!
   - Откуда это стало известно? - спросил Мануэль. - Неужели опытным путем?
   - Почти, - ответила Лидия. - Мы однажды попытались ставить такой эксперимент, в котором двое калатитхи наращивают цепочку по очереди. Учитель отправил мир на двадцать три часа назад и в новой реальности сообщил об этом мне. Затем я перенеслась еще на двадцать три часа назад, после чего ввела Учителя в курс происходящего. Он закрыл глаза, чтобы сосредоточиться ради еще одного нырка и тут же почувствовал, что даже попытка сдвинуться назад во времени на одну секунду будет стоить ему жизни. Это было точно такое же ощущение смертельной опасности, которую все мы испытываем, приближаясь к запретному пределу глубины ствола.
   - Но при этом с ним не произошло ничего дурного, - хотела уточнений Сеферина, - когда после твоего нырка он уже отстоял во времени на сорок шесть часов от момента своего орбинавтического акта? Как же так?
   - Мы точно не знаем, почему, но это именно так -- подтвердила Лидия. - Само пребывание орбинавта в чужом измененном витке после того, как он сам еще до этого менял явь, ему ничем в такой ситуации не грозит, лишь бы он не пытался входить в то, что вы называете тканью бытия, до тех пор, пока два его потока времени не совместятся друг с другом. А он поймет об этом по ощущению щелчка в затылке.
   После этого Лидия-Лаис извинилась, сказав, что не может оставаться в отеле, так как ее зовут дела в Афинах. Обещала поддерживать контакт с "кентаврами".
   - Наладим обсуждение между группами, создадим общую рассылку, - говорила она, вставая.
   Лидию обступили "кентавры", чтобы попрощаться, поблагодарить за гостеприимство и чрезвычайно интересный рассказ. Клеомен успел поговорить с ней на латыни, наслаждаясь неожиданной возможностью окунуться в стихию родного языка.
   - Когда слушаешь вас со стороны, - заметил им Пако, - возникает впечатление, что у вас идет схоластический диспут о символе веры.
   - Это не церковная, а настоящая латынь! - возмутился Клеомен.
    

***

    
   Ужинали все вместе, в дальней из таверн, за которой уже тянулись огороженные забором частные владения. Море к вечеру заволновалось, зашумело с большей силой. Вблизи горизонта дрожали размазанные, окрашенные закатом багрово-белые облака.
   "Кентавры" сидели за двумя сдвинутыми столами.
   - Вы заметили, что луны нигде нет? - спросил Пако.
   - Мы с Алонсо здесь уже третий день, - сказала Сеферина. - Луну так и не нашли. Перед заседанием я спросила об этом Лидию. Она ответила, что у нее с луной особая связь, и она не стала бы держать отель там, где луны никогда не бывает видно. Оказывается, спутник Земли появляется прямо  над морем, но лишь  в ранние утренние часы, когда все спят...
   Разговор не долго держался темы светила, жрицей коего некогда была Лаис. Вскоре присутствующие опять заговорили о надежде на то, что наука сумеет когда-нибудь объяснить физическую природу истончения, и тогда будут найдены способы борьбы с ним.
   Максим наконец решился высказать свои соображения на сей счет.
   - На это просто нет времени, - сказал он. - Все идет к коллапсу планеты.
   Сначала его слушал только сидящий справа от него Мануэль. Но по мере того, как он излагал свою мысль, стихли все остальные разговоры.
   - Ситуация более, чем опасная. Она угрожает самому существованию Земли. Статистика чрезвычайно неутешительна. Число случаев истончения за последний год росло с каждым месяцем. При таких темпах весь мир скоро превратиться в плацдарм постоянно возникающих зон. Ждать, пока наука что-то объяснит, нельзя, так как исследование феномена истончения все еще никак не может вылезти из пеленок.
   - Ты рассуждаешь так, будто есть  другая возможность, но мы ее отвергаем, - удивилась Бланка. - Разве она существует?
   - Единственная возможность остановить всеобщее уничтожение, - убежденно произнес Максим, - это изменить явь.
   По лицу собеседников было видно, что они ждут продолжения.
   - Я имею в виду, изменить весь виток реальности, направив время в то русло, в котором никто никогда не синтезировал "Орбиту".
   В первое мгновение вслед за словами Максима воцарилось потрясенное молчание. Затем оно взорвалось, и "кентавры" заговорили разом. Все их высказывания сводились к одному и тому же: глубина ствола ограничена сутками, а "Орбита" существует с 1980 года, то есть уже тридцать лет.
   - Если ты хочешь перепрыгнуть через максимальную глубину ствола, - произнес Мануэль, - то вспомни, что я однажды по незнанию чуть было не сделал это. Думаю, ты знаешь про эту историю. В последнюю минуту я отказался от опыта, что меня и спасло. Вместо того, чтобы погибнуть, я всего лишь оказался в глубоком обмороке. Но поверь мне: гибель была очень близка!
   - Очевидно, суточное ограничение каким-то образом соотносится с ритмом вращения Земли вокруг своей оси, - предположил Клеомен.
   - Значит,  у орбинавтов, которые родятся на другой планете, будет другое ограничение глубины ствола? - спросил Пако, многозначительно морща лоб.
   - Пожалуйста, не отвлекайтесь от темы! - в тоне Сеферины прозвучало нечто столь страстное и неумолимое, что двое умствующих  философов тут же прекратили свой разговор.
   Сеферина обернулась к сыну. Глаза ее расширились.
   - Ты собираешься рискнуть жизнью? - спросила она. - Или ты это уже сделал?
   Максим пожалел, что сидит напротив нее и не может обнять и  успокоить.
   - Прости меня, - произнес он, стараясь говорить как можно убедительнее. - Но иного выхода нет! Если сейчас не найти средство от болезни, поразившей весь мир, то через несколько месяцев мы все умрем. Все человечество прекратит существование, в том числе и я. Мне необходимо было выяснить, пусть даже рискуя, можно ли переделать историю десятков лет, а не только нескольких часов.
   Максим вдруг заметил, что, помимо Сеферины,  на него неотрывно смотрит и Росарио.
   Он рассказал о том, как принял дозу "Орбиты" и нашел через третью память возможность вынырнуть в прошлом во временной точке, отстоящей на тридцать часов от начала эксперимента. Видя, как потрясены слушатели, Максим быстро продолжил развивать свою мысль:
   - Поймите, прыжок в прошлое возможен. Глубина прыжка зависит от количества полученной энергии, то есть от величины принятой дозы "Орбиты"! Парадоксальным образом, сам препарат поможет добраться до его исторических истоков и сорвать его создание! И вы должны мне помочь сделать это!
   Начался длинный и бесплодный спор, в котором каждый присутствующий успевал несколько раз изменить точку зрения, потому что никто ни в чем не был уверен. Одни говорили, что экспериментатора убьет дистанция прыжка. Другие - что его организм не выдержит огромной передозировки наркотика. Третьи - что, каким бы ни был риск, никакого другого выхода все равно нет.
   - Почему это должен делать именно ты?! - протестующе спросила Сеферина.
   - Это можно сделать только через третью память, мама, - Максим вдруг понял, что произнес слово "мама" в присутствии Росарио. Ему оставалось надеяться, что он не очень расстроил женщину, не желавшую признавать его сыном Сеферины. - Из всех нас в третью память умеем попадать лишь мы двое - Коломба и я. Очевидно, что рисковать должен я, а не она, поскольку я человек неженатый и бездетный... К тому же у меня уже есть опыт прыжка на дистанцию, превышающую сутки.
   - Благородно, - признала Коломба и стрельнула глазами в сторону Росарио, которая за все время обсуждения не проронила ни слова.
   Споры ни к чему не привели, и "кентавры" решили отложить решение на ближайшее будущее.
   - Пусть каждый как следует поразмышляет на эту тему в течение, скажем, недели, - предложил Клеомен. - Затем организуем глобл-конференцию и снова все вместе обсудим.
   Когда они уже расплатились и выходили из-за стола, психолог подошел к Максиму и шепнул:
   - Если понадобится, я помогу раздобыть тебе препарат в весьма крупных количествах. Ведь мои клиенты - сплошные орбитоманы, так что связи у меня есть. И очень советую тебе обсудить свою идею с Арнольдом, не дожидаясь общей встречи в Оглобле.
   В это же время Коломба тихо говорила Росарио, отведя ее в сторонку:
   - Значит, по-твоему, Максим не способен рискнуть собой ради других и поэтому он не Алонсо?
   Росарио хотела было ответить подруге, что та просто благодарна Максиму за то, что он избавил ее от необходимости совершать опасный прыжок. Но промолчала.
    

***

    
   Максим стоял, опершись о парапет набережной. Лунной дорожки на воде действительно не было. Солнце давно зашло, и море теперь  было очень темным. Лишь слегка бледнела на его гудящем фоне пена прибоя. В небе сверкали яркие алмазные звезды, но разглядеть их отражение в воде было невозможно из-за сильного шторма.
   Набережная освещалась фонарями, чей свет придавал вечнозеленой толще листьев фантастический оттенок. Встав под одним из них, Максим стал водить ручкой  в своем блокнотике, куда он обычно записывал мысли, относящиеся к очередному фильму. Только на сей раз он писал стихи, что несказанно удивляло его самого. Никогда прежде - ни в ренессансный период, ни в новые времена, - он не испытывал склонности к стихотворчеству.
   В отличие от Бланки, Максим писал сейчас, нисколько не заботясь ни о соразмерности слогов или ударений, ни о рифмовке, однако и то, и другое порой возникало само, почти не замеченное автором.
   Со стороны отеля отдалилась фигурка. Она шла прямо к нему, и Максим, уже собравшийся прогуляться, остановился. 
   Росарио была в светло-серой блузке с короткими рукавами и легкой темно-фиолетовой юбке.
   - Не помешаю? - спросила Росарио, подходя и кивая в сторону его блокнота. - Ты работаешь?
   - Да нет, просто записал кое-что. Уже закончил.
   Не сговариваясь, они шли мимо освещенных таверн и вскоре миновали последнюю из них.
   - Ты была права, предполагая, что существует край отмененных витков яви, - говорил Максим. - Я столкнулся с таким витком в третьей памяти во время эксперимента, о котором рассказывал сегодня.
   Ему пришла в голову новая мысль, и он тут же произнес ее вслух:
   - А еще раньше ты была права, когда догадалась о самом существовании третьей памяти.
   - Я не всегда бываю права, не преувеличивай, - усмехнулась Росарио. - Когда-то я думала, что вторая и третья память сродни почтовым голубям. По моей просьбе Алонсо каждый вечер посылал сообщения Мануэлю, о чьем местонахождении я не имела никакого представления. По прошествии четырех десятилетий, когда Мануэль наконец нашел меня, он сказал, что ни разу не почувствовал, что к нему кто-то обращается.
   Не зная, как на это реагировать, Максим, ссылаясь на Клеомена, рассказал о любопытном статистическом исследовании, из которого следовало, что многие орбитоманы ведут дневники отмененных событий.
   - Вероятно, - предположил Максим, - существует психологическая потребность как-нибудь зафиксировать в памяти несбывшееся, уберечь его от полного забвения. Вполне может быть, что именно эта человеческая потребность и создает в третьей памяти такое явление, как этот край отмененных витков.
   Гостиница и таверны остались позади. За длинными заборами частных домов виднелись разлапистые декоративные пальмочки с приземистыми стволами и возвышающиеся над ними тонкоствольные финиковые пальмы, густые рельефные кроны олив с толстыми мускулистыми стволами, вытянутые листья бананов. Часто попадались темные конусы кипарисов и агавы с их розетками острых, как сабли, листьев, и вытянувшимися на несколько метров вверх стрелами цветоносов.
   Темнота продолжала сгущаться. Жилые дома сменились складами и густыми садами. Фонарей становилось все меньше, затем их не стало вовсе. Единственный скудный свет добирался до этой местности от ярких, но далеких звезд в безлунном небе.
   Максим и Росарио миновали заброшенное полотно узкоколейки. Теперь тропа, по которой они шли, разделилась натрое.
   - Смотри, - Алонсо указал на небо. - Какая яркая Большая Медведица. И ручка ее указывает прямо туда, откуда мы пришли.
   - Где мы окажемся, если пойдем еще дальше? - спросила Росарио.
   - Там есть деревня. От нее дальше направо и вниз расположен городок Кипарисия, самый крупный в этих местах.
   По мере приближения к деревне, темнота постепенно рассеялась. Рядом с жилыми домами и магазинами обнаружились несколько отелей и ресторанчиков.
   - Посидим немного? - предложил Максим.
   Выбранное ими кафе располагалось напротив гостиничного бассейна, окруженного приспущенными зонтами. За соседними столиками в кафе шумела большая радостная компания  туристов.
   Максим положил на стол блокнотик и подозвал официанта. Тот показал кивком головы, что подойдет, как только освободится.
   Но официант не успел дойти до новоприбывших посетителей. Неожиданно раздались истошные, панические вопли. Загрохотали столы и стулья.
   Расширенными от ужаса глазами Росарио, у которой в затылке началась бешеная пульсация, смотрела, как прямо к ней ползет зона истончения. Квадратные  плиты пола плавились без всякой тепловой обработки, дрожали, становились прозрачными.
   Вскочив с места, Максим резко оттолкнул Росарио в сторону. Стол упал со стуком, блокнотик отлетел на метр, а сам Максим упал навзничь. Глаза его остекленели. Рядом завизжал женский голос. Нога лежащего Максима стала исчезать, начиная со ступни.
   Росарио поборола в себе стремление оттащить Максима, как вытаскивают людей из огня. Она знала, что в сложившейся ситуации ей надо думать лишь о том, чтобы уцелеть самой. После этого у нее будет достаточно времени, чтобы изменить явь и вернуть Максима к жизни.
   Подхватив с пола блокнот, Росарио отбежала на несколько метров.
   В кафе еще с полминуты царила невообразимая паника, после чего оно полностью опустело. Истончение продолжало растекаться лужей по полу, захватывая мебель. Несколько столов, чьи ножки частично истончились, утратили опору и повалились на пол.
   Вскоре истончение прекратилось так же неожиданно, как и началось.
   Росарио не могла отвести глаз от лежащего тела Максима. По лицу ее катились слезы.
   - Неужели это действительно был ты, а я тебя снова потеряла?! - прошептала она.
   Тут же спохватилась. Как это потеряла?! Она орбинавт, и ее прямая обязанность - спасти пострадавшего от истончения, чем она сейчас и займется! Вот только взглянет сначала на страничку блокнота.
   Ровные строчки примерно одинаковой длины.
   На испанском.
   - Нет, это не ты, - шепнула Росарио. - Ты никогда не писал стихов.
   И тут же поправила себя. Что с того, что Алонсо никогда не писал стихов? Разве Мануэль всегда был буддийским монахом? Разве Коломба всегда была сумасшедшей мамой? Люди могут меняться.
   Строки, выведенные мелким почерком на страничке блокнота, вызывали в ней страстное любопытство. Но чужие записи нельзя читать без позволения авторов.
   - Если это написал ты, то, пожалуйста, разреши мне прочитать, - жарко зашептала Росарио. - А если не ты, то я его оживлю и ничего ему не скажу, и он никогда не узнает, что я прочитала...
   Перестав уговаривать себя, Росарио взглянула на стихотворение. Пока читала, в ней нарастал внутренний трепет. Она вспомнила сад, который был у них в Риме. Он действительно шел вниз по склону, и с веранды, расположенной с задней стороны дома, в сад надо было спускаться. В нем росло множество разных деревьев и кустов, не только грецкий орех, но Алонсо часто вспоминал в нем слова из "Песни песней": "Я спустилась в ореховый сад". 
   Они проводили там часы напролет, спасаясь от летнего зноя.
   - Я так давно не вспоминала о нашем саде возле Виа дель Корсо, - шепнула Росарио. - Спасибо, что напомнил о нем!
   Она еще раз прочитала стихотворение, стараясь  запомнить - если не все, то хотя бы отдельные строки.
    
   Мы в ореховый сад спускались,
   По тропинкам его бродили,
   За колючки его цеплялись,
   Раздвигали кусты и ветви.
   Благовоние грядок вдыхали
   И весельем уста наполняли.
   Мы в ореховый сад спускались,
   Друг у друга им угощались
   И друг другу его дарили.
   У листвы над ручьем отдыхали.
   Расставались там и сходились.
   По ступенькам в сад детства спускались.
    
   Глядя на лицо лежащего перед ней мертвого человека, Росарио не могла поверить, что еще совсем недавно считала его чужим. В груди ее нарастало давление. Перед внутренним взором стояла картина, в которой Максим, не колеблясь ни секунды, отталкивает ее в безопасное место, вместо того, чтобы спасаться, как все, и оказывается в зоне истончения.
   Росарио закрыла глаза и погрузилась в ткань бытия...
   ...Рядом с деревней обнаружились несколько отелей и ресторанчиков.
   - Посидим немного? - предложил Алонсо, оглядываясь по сторонам и пытаясь понять, отчего у него так сильно колет в затылке.
   - Нет! - воскликнула Росарио.
   Без всякого предупреждения она вдруг крепко обняла Алонсо и стала осыпать его лицо поцелуями.
   - Живой! - восклицала она. - Живой, мой Алонсо, ты живой! Аладдин, ты вернулся и ты живой!
   Алонсо почувствовал, будто в легких у него появился дополнительный воздух.
   - Ты меняла явь? - спросил он. - Ты в ткани?
   - Да, меняла явь. На этот раз я тебя смогла уберечь! Давай вернемся в гостиницу. Пойдем, мастер снов.
   - Пойдем, - прошептал он и притянул ее к себе.
   Всю дорогу назад они то и дело останавливались и целовались.
   Когда дошли до рельсов узкоколейки, то никак не могли сообразить, в какую теперь сторону следует идти. Вокруг царила почти непроницаемая мгла.
   - Смотри, - сказал Алонсо, показывая на небо. - Помнишь? Ручка Большой Медведицы указывает туда, откуда мы пришли. Значит, нам идти налево!
   Они свернули на тропу, почти незаметную из-за агавы и еще каких-то вечнозеленых зарослей. Вскоре показались огни таверн, где сидели последние посетители, а за ними блестела под фонарями гладь бассейна на территории отеля "Селена".
   - Я снова чувствую связывающую нас ниточку, - говорила Росарио, дрожа от счастья и пережитого волнения. - Почему же я не почувствовала ее сразу? Из-за неверия? Из-за того, что так привыкла шептаться с твоим воображаемым образом, что не хотела учиться снова разговаривать с живым человеком?
   Когда входили в ее номер, Алонсо сказал:
   - Я уложу тебя спать, как делал это в Лас Вильяс, в Генуе, в Риме, во Флоренции. Помнишь наш ритуал?
   Росарио улыбнулась. В лице ее не осталось и следа напряжения, которое люди, знавшие и любившие ее, привыкли считать ее визитной карточкой.
   - Сегодня мне самой хочется уложить тебя. Только сначала верну кое-что, принадлежащее тебе. Кое-что, с чем я за все это время ни разу не рассталась.
   Подойдя к трюмо, Росарио открыла изящную шкатулку, вынула оттуда маленький предмет, спрятала его в закрытой руке и протянула руку Алонсо.
   - Я все время полировала его, поэтому он не очень потемнел от времени.
   Росарио разжала пальцы. На ладони ее лежал серебряный перстень с печаткой, на которой была изображена распластавшая лапы черепаха.
   - Знаешь, - тихо сказала Росарио, - я сегодня впервые за всю свою долгую жизнь нашла дорогу по звездам.
  
  
  -- Глава 5 -
   В сентябре массовое бегство из городов охватило практически весь мир. Статистика показывала, что в сельской местности зоны возникают значительно реже. Истончение приводило к выводу из строя коммуникационной инфраструктуры. Ремонтные бригады кое-как справлялись с возрастающей нагрузкой. Телефонная связь то и дело давала сбои, компьютерные сети пока держались, но пессимисты предсказывали скорый коллапс и Оглобле, и всем остальным средствам связи, без которых немыслима современная цивилизация.
   Класс, в котором училась Сандра, был эвакуирован в полном составе в Шотландию, где разместился в деревне возле Эдинбурга. Отправив дочь, Коломба не находила себе места от беспокойства. Она связывалась с Сандрой по нескольку раз в день, отчего девочка порой изъявляла недовольство. Уже через час после отправки очередного электронного сообщения воображение Коломбы начинало разыгрываться не на шутку. Пако взывал к ее здравому смыслу, говоря, что Сандра не может бросить школьные занятия, чтобы быть в постоянной связи с матерью. Но увещевания не особенно помогали Коломбе.
   Решив хоть ненадолго отвлечь жену, Пако отвез ее в Хэмпстед-Хит. Они пришли на свое любимое место на Парламентском холме, откуда им открылся захватывающий вид на огромную панораму раскинувшегося внизу центра Лондона.
   Обычно здесь, на ярко-зеленых лужайках всегда отдыхало множество людей, но сейчас почти никого не было. День выдался пасмурный, небо заволокли тучи. Пако привлек к себе поближе Коломбу, которая мерзла, несмотря на теплую шаль, напоминающую пончо со вшитой молнией.
   - Подумать только, - проговорила Коломба, не обращая внимания на зачастивший дождь. - Меньше, чем полгода назад я впервые в жизни увидела истончение наяву, а не в сводках новостей. Это было в кафе, куда я зашла после массажа. А сейчас сцены разрушения мы видим каждый день! Дожили! Ты связывался с Бланкой? Что у них там, в Монреале?
   - То же, что и везде, - Пако раскрыл зонтик. - В некоторых районах вышла из строя канализация. Водопровод починили, но со сбоями в снабжении электроэнергией и газом городские службы почти не справляются.
   Дождь усилился, барабаня по цветному своду большого зонта над двумя орбинавтами. С краев его капала вода.
   Пако думал о вчерашней перестрелке между местными бандами в Челси, которая была прервана истончением, охватившим несколько кварталов. Трудно было выкинуть из головы жуткую картину дома, где растаяли перекрытия между этажами, в результате чего он сложился, как карточный домик. Пако, оказавшийся случайным свидетелем этого почти апокалиптического зрелища, изменил виток яви. На новой временной линии он сообщил в полицию о предстоящем истончении, подчеркивая необходимость оповестить население и призвать его к соблюдению осторожности, поскольку, покидая дома, жители квартала могли угодить под шальную пулю. Ничего более полезного Франсиско Эль-Рей с его многовековым стажем орбинавтики сделать не мог. Едва ли удалось бы собрать всех бандитов и уговорить их отказаться от столкновения или хотя бы не использовать "Орбиту" в борьбе друг с другом.
   Рассказывать о вчерашнем происшествии Коломбе Пако не стал. У нее и без того хватало причин для беспокойства.
   - Смотри! Что там происходит? - Коломба указала рукой вперед. - Огромное истончение на треть Вестминстера?!
   Там, вдали, в характерном для лондонского центра скоплении зданий разных эпох, наблюдалась непонятная полупрозрачная дрожь. Вестминстерские здания исчезали в туманной пелене дождя. Бетон и стекло казались размытыми. Коломбе почудилось, что она слышит крики, хотя на таком расстоянии это было совершенно невозможно. Она уже вообразила то, что видела несколько раз в других местах: здания рушатся, теряя опору, почва проваливается внутрь себя, люди гибнут тысячами. Кто - в самой зоне истончения, кто - под многотонными обломками.
   Пако успокаивающе похлопал Коломбу по плечу.
   - Просто оптическая иллюзия из-за дождя, - криво усмехнулся он, смахивая каплю воды с бородатой щеки. - Но то, что сегодня разыгрывается в нашем воображении, уже завтра может стать реальностью. Максим Алонсо был прав, когда говорил, что катастрофа нарастает с огромной скоростью. Боюсь, что нашу цивилизацию действительно может спасти только задуманный им прыжок в прошлое.
   Они пошли по тропинке между деревьями. В ноздри бил прелый запах отяжелевшей, намокшей листвы. Пако рассуждал о том, что расхожее выражение "отмотать время назад" является неточным, но удобным.
   - Для того, чтобы действительно обратить ход времени вспять потребовались бы колоссальные затраты энергии, - говорил он. - Представь себе, что каждый раз, когда кто-нибудь из нас меняет события последних минут, где-то во вселенной взрывается галактика. На самом деле, как мне кажется, мы не возвращаемся назад, а объединяем наше сознание с тканью бытия и выбираем другой вариант развития событий. Один вариант становится несбывшимся, другой - сбывшимся.
   - Не знаю, как это все происходит, но выглядит именно так, как будто орбинавт путешествует в прошлое, - заметила Коломба.
   Разговор немного успокоил ее. Тревога за дочку не отпустила, но стала чуть более терпимой.
   Пако продолжал развивать тему путешествий во времени.
   - Представь себе, что мужчина возвращается на многие годы назад в прошлое и встречает там женщину, с которой, как он знает, ему предстоит создать семью. У них вот-вот начнутся интимные отношения. Она влюблена в него, предана ему, ловит каждое его слово. Но он помнит то будущее, когда после многих лет разочарований и взаимных обид они не будут выносить друг друга, мечтая поскорее разойтись. Он знает про будущую измену и знает, что так и не сможет ни забыть, ни простить. Так как же ему поступить? Отойти в сторону, прервав начинающуюся связь? Но ведь если они не сойдутся, то у него не родятся дети, которых он так любил в покинутом будущем!
   Коломба вскрикнула и разом остановилась.
   Пако с недоумением посмотрел на нее.
   - В чем дело? Что-то болит?
   Коломба, широко раскрыв свои выразительные черные глаза, в ужасе смотрела на мужа.
   - Франческо, - прошептала она. - Ты понял, что ты сейчас сказал?
   Пако нахмурился. У Коломбы была странная привычка итальянизировать его имя в моменты сильнейшего душевного волнения.
   - Что я сказал?
   - Пако! - воскликнула Коломба, вздрогнув всем телом. - В новой реальности, многие события будут происходить иначе, чем в этом нашем мире "Орбиты", верно?
   Пако кивал, пытаясь что-то сказать, но Коломбина, не давая ему вставить слово, заговорила быстро и сбивчиво о том, что на другой линии времени они, конечно, встретятся друг с другом, благодаря объявлению, опубликованному Пако и его внучкой в 1995 году, однако их отношения могут сложиться совершенно иначе.
   - Даже если мы с тобой и поженимся, как в этом мире, нет никакой гарантии, что родится Сандра! Пако, в новой реальности нашей дочки может не быть!
   По мере того, как шокирующая мысль овладевала сознанием Коломбы, ее выводы становились все более радикальными.
   - Сандры точно не будет! - снова и снова говорила Коломба. - Ведь для того, чтобы она появилась на свет, ты и я должны повторить свои наши действия с точностью до секунды. Но это невозможно! В нашем мире огромное множество мелких и крупных событий произошло после коррекций, совершенных орбитоманами. Всех этих коррекций в новом мире вообще не будет! Значит, очень многое произойдет совершенно иначе. Достаточно, чтобы мы находились не рядом друг с другом в ключевой момент, чтобы Сандра никогда не была зачата!
   Пако уже давно пришел к такому же выводу. Мысль о том, что в мире без "Орбиты" его малышка Сандра скорее всего не родится на свет, жестоко терзала его, но старый цыган-орбинавт не видел никакого иного выхода.
   Пако попытался успокоить жену с помощью аргумента, заготовленного именно для такого разговора.
   - Если Сандра не родится в другой реальности, мы об этом просто не узнаем.
   - Вот именно! - Коломба больно вцепилась в локоть Пако. - От нашей девочки не останется вообще ничего, даже памяти о ней!
   Пако прикусил язык. Для него тот факт, что в альтернативном мире они с женой не узнают о Сандре, означал, что никто не будет страдать из-за того, что его маленькая талантливая Алехандра, как он называл Сандру, так и не появилась на свет. Коломба же поняла все иначе.
   - Но ведь если планета погибнет, то Сандры все равно не станет, - осторожно заговорил Пако и тут же осекся, увидев возмущение, почти гнев, на лице Коломбы.
   - Почему планета должна непременно погибнуть?! - страстным, внезапно охрипшим голосом вопросила Коломба. - Потому что так говорит Максим? Да с чего он это взял? Все человечество сейчас борется с истончением. Во всех странах тратятся огромные средства на исследование этого явления. Я уверена, что люди преодолеют катастрофу!
   Пако хотелось напомнить Коломбе, что и Алонсо, и она сама вынесли из переживаний третьей памяти одинаковую уверенность в том, что истончение уже не остановить, что еще совсем недавно Коломба активно поддерживала Алонсо.
   - На завтрашней телеконференции я выскажусь против прыжка в прошлое, - решительно произнесла Коломба. - И надеюсь, что ты сделаешь то же самое. Ради нашей девочки! Проблема истончения должна быть преодолена другим способом!
   Пако понял, что сейчас не самый подходящий момент для споров. Он думал о том, что его разногласия с Бланкой по тому или иному вопросу могли длиться столетиями. Почему же он всегда уступает Коломбине?
  

***

  
   Связавшись с Максимом через компьютерную коммуникационную программу, Арнольд Лефевр сообщил, что не будет участвовать в телеконференции, поскольку не силен в английском, и предложил поговорить приватно.
   - Если мы с тобой сделаем сейчас интересные выводы, то ты расскажешь их остальным, - сказал Лефевр.
   Максим согласился. Он и сам хотел поговорить с Арнольдом. Было ясно, что братья Лефевры, имея самое непосредственное отношение к созданию "Орбиты", играют ключевую роль в его замысле.
   - Хочу сразу предупредить, - лицо Арнольда было детским и в то же время старым и безнадежно серьезным. - В скором времени могут рухнуть все коммуникации, включая и Оглоблю, что уже происходит то в одном, то в другом месте. Если такое произойдет, а тебе понадобится со мной поговорить, можешь забыть обо всех формальностях и без предупреждения приехать ко мне в Париж. Запиши адрес. Никаких церемоний, хорошо?! Пойми: я питаю огромную личную заинтересованность в успехе твоего предприятия. Надеюсь, что оно спасет не только планету, но и моего непутевого брата, которому в мире без "Орбиты" не придется погибнуть в расцвете лет.
   Разговор пошел о том, какие шаги следовало совершить Максиму в далеком прошлом, когда он туда вернется, чтобы предотвратить создание препарата.
   - Тебе надо каким-то образом найти меня в начале семьдесят восьмого года, - предположил Арнольд. - Найти и убедить, чтобы я отказался от исследования фрагмента старинной рукописи. Ведь именно расшифрованный мною текст, оказавшийся рассказом Клеомена о его превращении в орбинавта и о сопутствующих этому переживаниях, натолкнул Жерара на мысль о химическом воздействии на ретикулярную формацию. Вот только непонятно, как ты объяснишь мне, кто ты такой и откуда у тебя такая осведомленность о наших семейных рукописях. Я в те времена крайне неодобрительно относился к увлечению брата всякой мистикой. Боюсь, если бы я услышал те же мистические речи от незнакомого человека, ему было бы очень трудно добиться моего доверия.
   Максим добавил, что есть еще одно возражение против предложенного плана.
   - Невозможно представить, - заметил он, - каким образом советский девятиклассник самостоятельно посетил бы Париж во времена так называемого "застоя". В ту эпоху и взрослые не ездили запросто заграницу даже в Восточную Европу, не говоря уже о Франции.
   Максим не стал добавлять, что в 1978 году у него не нашлось бы и денег на поездку.
   - Может быть, я позвоню тебе по телефону из Москвы?
   Арнольд на экране компьютера покачал своей маленькой седеющей головой.
   - Я же говорю, что был настроен крайне негативно по отношению к людям, верящим во всевозможные чудеса. По телефону я просто не стал бы разговаривать с незнакомцем, обсуждающим подобные темы.
   - Что, если я написал бы тебе письмо? - спросил Максим.
   - При первом же упоминании в нем любого "мумбо-юмбо" - а в эту категорию безусловно входила тогда для меня и орбинавтика, о которой шла речь в рукописи, - я перестал бы читать.
   Собеседники ничего не смогли придумать, и разговор плавно сменил тему. Максим рассказал Арнольду, что в старших классах школы очень увлекался математикой, даже участвовал в городских олимпиадах. Но после интеграции с сознанием Алонсо им овладела идея стать кинорежиссером, и математика была забыта.
   - Впрочем, я до сих пор считаю ее царицей наук и отношусь к ней с величайшим пиететом, - добавил Максим.
   - В Советском Союзе существовала очень сильная математическая школа, - заметил Арнольд. - Из-за железного занавеса ученые вашей страны практически не участвовали в обмене информацией и достижениями со своими западными коллегами. Я даже одно время пестовал идею выучить русский язык, чтобы читать публикации ваших математиков.
   Этот разговор происходил, когда Максим находился у себя дома, в Москве. Через несколько дней он приехал к Росарио, в Лас Вильяс. Арнольду никак не удавалось связаться с ним из-за перебоев в работе Оглобли. В конце концов он нашел Максима, позвонив Росарио по телефону.
   Связь была не очень хорошей, и Максиму пришлось несколько раз переспрашивать собеседника, чей голос сливался с шорохами и потрескиваниями в трубке. Сначала Арнольд кричал, отчего его стало и вовсе невозможно понять. Максим несколько раз перебил его, прося говорить не столько громко, сколько медленно.
   - Я выяснил очень интересную вещь! - Арнольд пытался произносить слова по слогам, но вскоре забывал об этом и снова переходил на быструю и сильно искажаемую помехами громкую речь.
   В конце концов Максим понял следующее. Арнольд выяснил, что летом 1979 года в Лондоне проходила международная олимпиада школьников по математике. В то же самое время в английской столице состоялась конференция биохимиков, в которой участвовал Жерар Лефевр, к тому времени одержимый идеей создания препарата, способного развить у человека дар орбинавта.
   - Именно там, в лондонской гостинице "Блумсбери Инн", он и встретил на свою беду Клода Дежардена! - добавил прикованный к инвалидной коляске парижский программист.
   Покопавшись в материалах математических олимпиад, Арнольд узнал, что в них регулярно принимали участие советские команды ("и выступали они всегда очень сильно", - отмечал Арнольд), причем, в соответствии с правилами, члены команды и тренеры размещались отдельно друг от друга.
   - Это означает, - подчеркивал Арнольд, - что, школьник, входивший в состав советской команды, мог при желании без всякого надзора со стороны взрослых перемещаться по Лондону. Если ты сумеешь попасть на олимпиаду, то найдешь Жерара и расскажешь ему, что ты из будущего, и что создание препарата будет стоить ему жизни, а спустя тридцать лет поставит всю планету на грань уничтожения. Заодно объяснишь, что нельзя доверять Клоду! Личная встреча намного лучше, чем письмо или звонок, потому что играют роль не только слова, но также выражения лица, мимика и интонации. Мне кажется, ты сможешь расположить его к себе.
   Максим задумался. План выглядел не более безумным, чем сама идея перепрыгнуть через последние три десятка лет. И все же он, как считал Максим, имел чрезвычайно мало шансов на осуществление.
   - Арнольд, - стараясь говорить громко и отчетливо, начал Максим. - На международную олимпиаду посылали лучших из лучших! Я даже в годы своей самой активной математической деятельности в их число не входил. У меня нет никаких шансов дойти ни до всесоюзной, ни, тем более, до международной олимпиады. К тому же за прошедшие десятилетия я вообще утратил всякую квалификацию в области решения сложных задач по школьной математике.
   Арнольд пытался объяснить, что никакого другого выхода просто нет, что Максим обязан тщательно подготовиться и суметь пройти весь путь от городской до международной. Говорил, что совпадение конференции биохимиков и олимпиады школьников по времени и месту проведения предоставляют Максиму уникальную возможность выйти на контакт с будущим творцом "Орбиты".
   - Если ты попадешь в начало семьдесят восьмого года, - Лефевр опять перешел на крик, боясь, что его не слышат, - и сразу же бросишь все силы на подготовку к олимпиаде, то у тебя появятся шансы преуспеть в этом плане. К тому же ты прямо сейчас можешь перешерстить всю русскоязычную Оглоблю в поисках задач, предлагавшихся на городских и прочих турах, которые надо было пройти, чтобы попасть на международную олимпиаду. Если тебе повезет их найти, то мы решим их еще до твоего Прыжка.
   Голос в трубке внезапно сменился на короткие гудки. Спустя минуту телефон снова зазвонил.
   - Есть и другой выход - на случай, если в сети не окажется этих задач, - Арнольд не стал тратить время на констатацию того очевидного факта, что телефонная связь отключилась, и ему пришлось перезванивать. - Если на городской ты не получишь призового места, то сразу после торжественного награждения победителей познакомься с ними и выясни, как они решили задачи. Уверяю тебя, они охотно похвастаются своими достижениями. Затем сотри этот виток, вернись назад во времени и используй полученное знание, чтобы занять первое место и пройти на следующий этап олимпиад! Конечно, это было бы нечестно, если бы речь шла о настоящем соревновании. Но для тебя это не соревнование, а шанс спасти мир!
   В последние дни в переговорах между "кентаврами" мероприятие, задуманное Максимом, стихийно получило название Прыжка. Иногда о нем говорили, как о "большом прыжке", в отличие от нескольких "малых" - от 30 часов до четырех суток, - которые уже успел к этому времени осуществить в качестве эксперимента Максим.
   Максим с сомнением покачал головой. Хотел возразить, но тут связь снова прервалась. В этот день дозвониться до Арнольда Максиму так и не удалось. Парижский программист тоже больше не давал о себе знать. Очевидно, произошел сбой на телефонных линиях.
   - Ты так и поступишь? - спросила Росарио, когда Максим рассказал ей идею Арнольда. - Узнаешь у победителей, как они решили задачи, и используешь полученные решения?
   - Для столь важной цели, - ответил Алонсо, - как спасение людей, включая тебя и моих близких, я считаю вполне допустимым поступить таким образом, хоть это и выглядит нечестным. Тем более что юные гении все равно получат свои награды. Но дело в том, что после Прыжка я, похоже, не смогу совершать воздействия на явь. Видишь ли, мои эксперименты с малыми прыжками показывают, что сознание хранит связь со стартовым моментом. Как бы далеко я ни уходил в прошлое, после этого происходит точно такое же совмещение двух реальностей - сбывшейся и отмененной, - как при обычном орбинавтическом воздействии без "Орбиты" и третьей памяти.
   - То есть в какой-то момент происходит щелчок? - спросила Росарио. - Но ведь совмещение реальностей всегда сопровождается щелчком. Это еще ничего не доказывает.
   - Нет, щелчок бывает не всегда.
   Росарио недоуменно свела брови.
   - Предположим, - начал Алонсо, усаживаясь на кровати, - что я совершаю орбинавтический акт, а ты - нет. Мы с тобой оба переместились с одной линии времени на другую, поскольку вместе со мной это сделал весь мир, включая и тебя. Когда время снова доходит до стартового момента, для нас обоих, как и для всей вселенной, происходит совмещение реальностей. Но щелчок испытываю лишь я один.
   Росарио вздохнула. Она поняла мысль Алонсо, и это не улучшило ее настроения.
   - В нашем примере, - продолжал Алонсо,- если, скажем, я удалился от стартовой точки на сутки, то ткань бытия не пустит меня еще дальше в прошлое, потому что в моем сознании хранится связь со стартовой точкой. А в твоем - такой связи нет, и ты можешь переместить мир еще на сутки назад. Поэтому и возможны цепочки орбинавтов. Когда я совершаю так называемый прыжок, я делаю это через третью память с помощью препарата, а не через ткань бытия. Мне удается обмануть ее. Но при этом она обманута не полностью. Связь моего сознания со стартовой точкой все равно существует, что и доказывается щелчками во всех подобных опытах, а я ведь уже нахожусь за пределами разрешенной границы. На несколько часов или на несколько десятков лет дальше ее, это уже неважно. Теперь любая попытка переместиться через ткань бытия хотя бы еще на одну секунду в прошлое меня убьет. Только когда течение времени приведет меня к достаточной близости к стартовой точке, я опять смогу применять дар.
   Росарио обескураженно молчала. Затем подняла глаза на Алонсо.
   - В этом твоем рассуждении не может быть логического изъяна? - произнесла она.
   - Конечно, может. Но то, о чем я говорю, я знаю не только из рассуждений. Во время прыжков я несколько раз закрывал глаза и осторожно присматривался к ткани бытия. От нее определенно веет той самой угрозой, которую мы все испытываем, приближаясь к запретной черте во время наших обычных орбинавтических опытов. В общем, после Прыжка я смогу снова стать действующим орбинавтом лишь тридцать лет спустя, когда две реальности совместятся, а на дворе опять будет осень две тысячи десятого...
   Объяснение Алонсо усилило дискомфортное состояние, в котором пребывала в последнее время Росарио из-за его решимости изменить реальность десятилетий. Она сильно тревожилась за исход самого Прыжка. А теперь узнала, что, оказавшись в прошлом, Алонсо не сумеет применять там свой дар орбинавта. Это означало, что ему нельзя будет совершать ошибки в своих действиях, направленных на срыв создания "Орбиты". Если он не сможет попасть на международную олимпиаду, то второго шанса сделать это не будет. Если не убедит Жерара, то не сможет стереть неудачный виток.
   - А если после большого Прыжка совершать маленькие прыжки, то есть опять-таки не действовать через ткань бытия, разве это не позволит использовать свой дар без риска? - с надеждой спросила Росарио.
   Алонсо развел руками.
   - Да, такие действия, я полагаю, были бы безопасны. Но для этого нужна "Орбита", которой в семьдесят восьмом году у меня не будет, - он положил теплую ладонь на прохладные пальцы Росарио.
  

***

  
   Вследствие сбоев в работе сетевых серверов организовать телеконференцию с участием всех "кентавров" оказалось непросто. В конце концов, - это был вечер 13 сентября, - те, кому удалось подключиться, решили провести конференцию, несмотря на отсутствие Арнольда, Мануэля и Сеферины. Мануэль, впрочем, предупреждал, что в Катманду не очень хорошо работает Оглобля. Арнольд же дал знать через Алонсо о том, что не будет участвовать в общем разговоре, но с большим интересом узнает позже о его содержании.
   Что до Сеферины, то ее судьба вызывала серьезную тревогу. В Сиднее происходило нечто невообразимое: обваливались мостовые, рушились здания, прорывались трубы, деформировалась береговая линия. Часть города была затоплена океаном. Поступали тревожные и противоречивые сведения о количестве человеческих жертв.
   - В последний раз я говорил с ней десятого числа, то есть три дня назад, - сообщил остальным Алонсо. - Здесь, в Европе, была середина дня, у них там - вечер. О катастрофе в Сиднее стало известно только вчера. Дозвониться туда мне не удалось. Предлагаю создать сейчас цепочку, чтобы добраться до середины дня десятого сентября, когда связь еще была, и предупредить Сеферину. Что же касается темы Прыжка, то ее мы обсудим, когда время снова дойдет до сегодняшнего вечера.
   - Не пойми меня неправильно, Максим, - заговорила Коломба. - Я с радостью приму участие в цепочке. Но мне просто интересно, почему ты не попытался сам добраться до десятого числа, совершив небольшой прыжок, вроде того, большого, который мы сегодня собрались обсуждать.
   Ее голос звучал непривычно. Алонсо не услышал в интонациях обычной доброжелательности, но решил, что это впечатление вызвано несовершенством компьютерной программы.
   - У меня нет "Орбиты", и мы с Росарио не знаем, где ее можно здесь, в районе Саламанки, раздобыть, - ответил он. - Прежний запас уже давно просрочен. Хочу напомнить, что в обычном холодильнике препарат даже хорошего качества хранится всего три, от силы три с половиной дня.
   - Жаль, что ты не в Коимбре, - вступил в разговор Клеомен. - Я мог бы тебе помочь.
   Совещание было недолгим. "Кентавры" решили действовать безотлагательно. Разыграли жребий. Выпало так, что первой в цепочке будет Коломба. Ей предстояло "войти в ткань" и вынырнуть в явь в 20.00 12 сентября. Затем она должна была связаться с Росарио и рассказать ей обо всем. Росарио была в цепочке следующей, за ней Клеомен, последним - Алонсо, который должен был 10 сентября позвонить Сеферине в то же время дня, когда их разговор состоялся в отмененном витке яви.
   - Перед тем, как мы сейчас закончим конференцию, я хочу напомнить о двух важных моментах, - сказал Алонсо. - Каждый участник цепочки, передавая информацию следующему, должен обязательно сообщить имена всех предыдущих участников, а также оповестить их о происходящем. До того, как время снова добежит до нынешнего вечера, им нельзя будет совершать никаких орбинавтических действий. Прошу всех помнить об этом: никаких! Ведь все они будут находиться за пределами своей глубины ствола. Пожалуйста, Коломба и Клеомен, вспомните, не было ли у вас за это время обрывов связи с сетью. Нам важно, чтобы во время действия цепочки связь между нами была исправной. От Росарио и себя скажу, что у нас в эти дни все работало.
   Клеомен и Коломба, покопавшись в памяти, ответили, что в последние три дня у них не было проблем с подключением к Оглобле.
   Эксперимент с цепочкой прошел гладко. Сеферина, узнав от Алонсо о предстоящей катастрофе в восточной части Сиднея, оповестила об этом городские службы. Последующие дни она и Энтони провели на ранчо у его родителей.
   О том, что с ней происходило на отмененном участке времени, Сеферина, разумеется, не знала. Но всем "кентаврам", включая и ее, было ясно, что цепочка, скорее всего, спасла ее от гибели.
   Когда время снова добежало до вечера 13-го, в телеконференции приняли участие все "кентавры", кроме Арнольда и Мануэля. Сеферина поблагодарила остальных за свое и Энтони спасение. Максим вкратце рассказал о том, как действовала цепочка. Он сделал это главным образом ради Бланки и Пако, не участвовавших в операции, хотя и понимал, что скорее всего они уже все знают от Коломбы.
   Затем разговор зашел о плане Максима по возвращению в конец 1970-х годов и изменению истории.
   - Можем ли мы быть уверены, что при отсутствии "Орбиты" и орбитоманов в мире не будет истончения? - спросила Бланка, обращаясь сразу ко всем. - Ведь мы исходим из того, что истончение является следствием конфликтного воздействия на явь со стороны людей. Но такие конфликты могут случаться и между орбинавтами.
   Она рассказала, как они с Пако еще в девятнадцатом веке устроили соревнование, в котором каждый из них менял реальность по своему. Этот опыт до крайности утомил их обоих, породил нестабильность яви, вызвал сильную пульсацию в затылках двоих орбинавтов, однако никакого истончения при этом не возникло.
   Клеомен поддержал Бланку, вспомнив в этой связи рассказ своего ученика-орбинавта Александра о том, как в 70-х годах 3 века н.э. он и Кассия Луцилла, сами того не ведая, одновременно по-разному меняли реальность. К истончению это случайное противостояние тоже не привело.
   - Полагаю, - высказался Алонсо, - в упомянутых случаях орбинавты не оказывали на реальность достаточно массированного и интенсивного воздействия, чтобы серьезно повлиять на ткань бытия. Не будем забывать, что орбитоманов миллионы, что каждую минуту в современном мире происходят сотни и тысячи случаев вмешательства в ход событий.
   - Орбинавты существовали задолго до появления "Орбиты", - добавил Клеомен. - И не только мы. Вспомните, что говорила Лаис о сообществах калатитхи в разных странах. Однако, насколько можно судить, никакого истончения не случалось до самих недавних времен. Его не было даже в те годы, когда "Орбиту" уже синтезировали, но о ней знали лишь несколько человек. Проблема началась лишь после того, как препаратом стали торговать на черном рынке, и сотни тысяч людей ринулись - каждый на свой лад и для собственной пользы - менять реальность.
   Бланка вдруг отключилась без всякого предупреждения. Остальные, тем не менее, решили продолжать телеконференцию. Откладывать ее на другие дни не было смысла: компьютерные сети пока худо-бедно работали, но никто не мог гарантировать, что это продлится долго.
   Коломба высказалась за отказ от Прыжка. Пако поддержал ее. Говоря по очереди, они выдвинули ряд аргументов в защиту своей позиции. Во-первых, утверждали они, нельзя быть уверенными, что огромная доза "Орбиты не убьет Максима. Во-вторых, если его попытка направить время в альтернативное русло увенчается успехом, люди окажутся в совершенно ином мире, и он совсем не обязательно безопаснее и лучше нынешнего.
   - Многие важные для нас события не произойдут, ведь они могли быть результатами изменения яви, - подчеркнула Коломба. - Многие люди, которых мы знаем и любим, так и не родятся.
   - Ты говоришь о Сандре?! - догадалась Росарио. - Ты боишься, что в мире без "Орбиты" она не появится на свет?
   - Да, - голос Коломбы зазвенел. - Я не хочу жертвовать дочерью ради экспериментов!
   Воцарилось общее молчаливое замешательство, прерванное внезапным возвращением Бланки.
   - Связь постоянно обрывается, - объяснила она. - Хорошо, хоть электричество есть. С этим в последнее время то и дело сбои. Если я опять отключусь, не обращайте внимания, продолжайте без меня. О чем вы сейчас говорили?
   - Коломба возражает против Прыжка, - сказал Клеомен. - Но пока ничего не предложила взамен.
   В разговор вступил Пако. Он сослался на статью в солидном онлайн-журнале, где говорилось, что большинство экспертов-орбитологов поддерживают версию, согласно которой истончение каким-то образом вызывается деятельностью орбитоманов, и что в настоящее время проводятся интенсивные контакты между правоохранительными органами разных стран. Цель: усилить меры по борьбе с нелегальным производством и распространением "Орбиты".
   - Они собираются обрушить сокрушительный удар по орбитоторговле, - убедительным голосом телевизионного диктора говорил Пако. - Один американский правительственный чиновник считает, что при координации усилий разных стран, в течение двух лет можно будет добиться полного уничтожения черного рынка "Орбиты".
   - Значит, нам надо просто продержаться эти два года! - перебила его Коломба. - И мы можем сделать это, благодаря цепочному воздействию. Особенно после того, как Лаис организует координированную деятельность многих групп орбинавтов. Вместо того, чтобы затевать небезопасные эксперименты, мы должны помочь Лаис как можно скорее осуществить ее замысел!
   Бланка опять отключилась. Вслед за ней несколько раз рвалась связь с Португалией, и в конце концов Клеомен тоже прекратил попытки дальнейшего участия в конференции. Остались лишь пять человек: Алонсо и Росарио в Испании, Коломба и Пако в Англии и Сеферина в Австралии. Трое сторонников Прыжка и двое противников. Бланка и Клеомен не успели высказать свое мнение на возражения Коломбы.
   После Коломбы говорил Пако, но он фактически лишь повторил ее слова, добавив, что последняя операция по спасению Сеферины и Энтони показала действенность цепочной стратегии.
   - Вы действительно верите, что правительства всего мира объединятся и искоренят "Орбиту"? - спросила Сеферина. - Сколько времени продолжается борьба с наркоторговлей? Да уже лет сто, наверное. И каковы результаты? Разве с ней покончено? А "Орбита" привлекает людей намного сильнее любого кокаина. Она дает не иллюзию, а возможность на самом деле менять жизнь. Пересажайте всех производителей и дилеров "Орбиты", и уже завтра появятся новые. Ведь сам процесс производства "Орбиты" давно не секрет. С этим справится любой химик.
   Коломба хотела было что-то сказать, но Сеферина, слегка повысив голос, продолжала:
   - Ты говоришь, что боишься потерять свою дочь. Думаешь, я не боюсь потерять своего сына? Разве я могу радоваться тому, что он затеял смертельно опасный для себя Прыжок на тридцать лет в прошлое?! Я поддерживаю его идею не от хорошей жизни, Коломбина! Просто это единственный способ спасти мир, в том числе и нас с тобой!
   - К тому же, - вступила Росарио, стараясь говорить как можно мягче, - Сандра может родиться и в новом мире. Если же нет, то ты об этом не узнаешь, дорогая.
   - Вот именно, - в голосе Коломбины зазвучали сдавленные слезы. - Вот именно! От нашей девочки не останется даже воспоминаний...
   - Но ведь без Прыжка она наверняка погибнет, - увещевала Росарио. - Мы все погибнем. Ты же не можешь всерьез верить в то, что правительства мира справятся с "Орбитой".
   Слово взял Алонсо.
   - Дорогие Коломба и Пако, вы правы: цепочная стратегия спасла Сеферину. Потому что нам повезло: мы смогли договориться друг с другом, пока еще работают компьютерные сети. Но, уверяю вас, это продлится недолго. Уже сегодня Мануэль не смог подключиться к нам, а Бланку и Клеомена выбивало во время самой конференции. Через несколько недель мы, возможно, вообще не сможем связываться друг с другом. О каких цепочках можно будет тогда говорить?!
   Повисло тягостное молчание.
   - Нам не удастся убедить вас? - спросила наконец очень тихим голосом Коломба.
   - Боюсь, что нет, - ответил Алонсо. - Вулкан уже взорвался, и лава несется прямо на нас. Теперь спасение зависит только от скорости наших действий. Ждать, пока правительства организуют спасение, мы не можем. Они и сами скоро не смогут разговаривать друг с другом. Не будут работать телефоны и компьютерные сети, не будет ни радиосвязи, ни телевидения, ничего...
   - Что ж, - произнес низкий голос Пако. - Если мы не можем убедить друг друга, я думаю, нам надо заканчивать сеанс связи.
  

***

  
   Черные густые волосы разметались по подушке, закрытые глаза внезапно легко затрепетали. Вероятно, ей что-то снилось. Приподнявшись на локте, Алонсо смотрел на Росарио и боролся с желанием разбудить ее. Он скучал по ней. Ему не терпелось поскорей увидеть ее пробуждение. Когда Росарио спит, ее как бы нет. Есть только оболочка.
   Ты просила думать о тебе пятнадцать минут, а я делаю это часы напролет.
   Алонсо потянулся, встал, двигаясь тихо, чтобы не разбудить Росарио, вышел из спальни, посетил туалет и ванную комнату, вернулся. Росарио теперь лежала, отвернувшись к стене. Глаз ее не было видно. Алонсо медленно протянул к ней руку, коснулся локона возле уха.
   Так приговоренный думает о своей судьбе.
   Вспомнились ее слова, сказанные в тот день, когда он три недели назад приехал из Москвы. Она призналась, что в его отсутствие время от времени начинала шепотом разговаривать с ним. Привычка, которая поддерживалась пятьсот лет. Но в какой-то момент вдруг оборвала себя: зачем обращаться к нему, если он меня не слышит? Ведь вечером он позвонит. Вот тогда и поговорим.
   Так целитель думает о том, кто доверился ему.
   Росарио вдруг проснулась - открыла глаза и улыбнулась, уже находясь здесь, по сию сторону границы между сном и явью, словно без стука вошла в комнату.
   Так больной думает о своем исцелителе.
   Протянув изящную загорелую руку, она провела по непослушным прядям на голове Алонсо.
   - В прежней нашей жизни тебя невозможно было растрепать. А сейчас трудно причесать, - озарила она пространство спальни синеглазой улыбкой.
   Так тот, кто называется "я", думает о том, кто называется "ты".
   - Знаешь, за что я тебя люблю? - спросила вдруг Росарио, все еще лучась почти смеющейся улыбкой.
   Это была их игра из тех, прежних, ренессансных времен. Один задавал этот вопрос, другой спрашивал: "За что?" и получал всегда непредсказуемый ответ, например, "За то, что у тебя такие синие глаза", "За то, что ты известный книгочей" и тому подобное.
   - За что? - спросил Алонсо, и у него вдруг почему-то перехватило дыхание.
   - Ни за что, - Росарио посерьезнела. - Без причины. И очень боюсь потерять. Ты найдешь меня снова?
   - Конечно, принцесса, - начал было Алонсо, но она перебила:
   - Сделай это быстрее, ладно? Не оставляй меня без себя аж до две тысячи десятого года! Появись в моей жизни раньше. Как только сможешь выехать из России! Не звони и не пиши. Сам же знаешь, что я сначала тебя не приму. Приди и заставь поверить в тебя! Как ты сделал в этом мире! Обещай!
   - Я не могу сделать это точно так же, как в этом мире, - Алонсо лег рядом с Росарио и обнял ее. - Ведь истончения не будет. Не бросаться же мне под колеса автомобиля, чтобы ты меня спасла. Но я обещаю тебе, что найду способ уговорить, убедить, что я - твой Аладдин.
   Росарио положила голову ему на плечо.
   - Уж постарайся! Иначе я навсегда останусь спящей царевной. Буду в своих снах шептаться с воображаемым Алонсо, не обращая внимания на Алонсо живого...
   Она замолчала, прислушиваясь к отдаленным звукам. У соседей играла музыка. Странно, что в эти дни, когда улицы городка полны беженцев из разрушенной Саламанки, у кого-то есть настроение для музыки.
   Это была знакомая песня, из популярного в прошлом репертуара. "Женщине, которую люблю, нет нужды каждый вечер отрывать лепестки ромашек" - пел Хоан Мануэль Серрат. Росарио воспринимала ее в эту минуту так, будто песня новая, совершенно незнакомая, будто мелодия неожиданно проникает в самую глубину ее надсадно вздрагивающего сердца и порождает желание подпевать во весь голос, не сдерживая грозовых потоков слез.
   "Бедный Хуанито!".
   - Что ты чувствуешь, зная, что, возможно, скоро увидишь людей, которых давно нет в живых? - спросила Росарио, совершив над собой усилие, чтобы не расплакаться без всякой видимой причины. - Твою русскую маму Лену, твою тетю Лилю, о которой так любишь рассказывать?
   Алонсо постоянно думал об этом, всякий раз испытывая сильное волнение.
   - Это просто невероятно, - проговорил он. - Я снова смогу видеть их, разговаривать с ними! Но я не знаю, что я буду чувствовать, помня о том, как они умирали в этом мире.
   Росарио вылезла из под одеяла и сменила позу. Теперь она сидела у стены, положив на колени Алонсо длинные рельефные ноги.
   - Может быть, ты научишь их, как раскрыть свой дар, и они обретут вечную юность?
   Алонсо покачал головой.
   - Я так и не нашел быстрого способа. А так называемый "путь Алонсо" слишком трудный и длинный. Боюсь, что ни у той, ни у другой нет тридцати лет в запасе.
   - У Коломбы процесс занял всего тринадцать лет, - возразила Росарио.
   - Коломба всем существом верила в орбинавтику, - стал рассуждать Алонсо. - Она лично знала трех орбинавтов. Ее не надо было убеждать в том, что такой дар действительно существует. У нее перед глазами был мой пример, доказывавший, что практика действительно ведет к доступу к третьей памяти, и что, пребывая в ней, можно мгновенно раскрыть дар. У Коломбы была сильнейшая мотивация. А как я смогу объяснить двум неисправимым материалисткам, как моя мама и моя тетка, что не просто фантазирую, если я даже не смогу продемонстрировать им собственный дар?
   Росарио задумалась.
   - Может быть, ты откроешь короткий способ, - подумала она вслух и спросила: - Каково это - иметь двух мам?
   - Пока не знаю, - задумался Алонсо. - Вероятно, если привыкнуть, то это будет не более странно, чем иметь двух сестер.
   Глаза Росарио блеснули неожиданным воспоминанием, не относящимся к теме разговора. Она тут же поделилась им с Алонсо.
   - Пако однажды сказал мне, что знает, почему у них с Коломбой так удачно складываются отношения. Согласно его теории, гармоничным союзам везет во всем - и в мелочах, и в важных вещах. Вдвоем они всегда находят лучшие места на парковке без всякой орбинавтики. У них все всегда складывается удачно. Пако считает, что, если парочка регулярно получает в кафе пережаренные блюда, то этим двоим лучше расстаться. Что же касается Пако с Коломбой, то им действительно везет. Помнишь, когда мы жили в Риме, нам с тобой тоже везло в пустяках? Правда, не без орбинавтики.
   - Мне очень жаль их обоих, - произнес Алонсо. - Но я действительно не могу гарантировать, что в новом мире у них опять будет Сандра.
   Он вздохнул.
   - Человек это целый мир, - заговорила Росарио, вторя его мыслям. - Это верно во многих смыслах. Но никогда это не было настолько справедливо, как в твоем случае. Если тебе удастся Прыжок, то от всего мира, от всех миллиардов людей, от всех событий, происшедших во вселенной "Орбиты", останутся лишь воспоминания одного-единственного человека. Даже прошлое ушло не так бесследно, как уйдет это настоящее. Ведь от прошлого остаются свидетельства очевидцев, духовная и материальная культура, мысли и достижения. А что останется от этого мира? Только ты и твоя память. Ты будешь заключать в себе полностью исчезнувший мир, Алонсо. Это еще одна причина, почему ты должен беречь себя! Не только ради Сеферины и ради меня, но еще и потому, что ты один знаешь этот мир. Возможно, ты нам всем еще о нем расскажешь!
  

***

  
   В конце лета и осенью Максим должен был находиться большей частью в Лондоне, на съемках. Но он еще в августе расторг контракт, не видя смысла в продолжении действий, которым не суждено привести к результату. Недавно Максим узнал, что работа над фильмом так и не была начата. Не потому, что не нашли другого режиссера, а потому что в мире мало кому сейчас было дело до кинематографа.
   Наступила пора, когда на первое место в шкале ценностей миллионов людей вышли первичные, немедленные потребности выживания.
   Перед тем, как глобальная компьютерная сеть практически полностью перестала функционировать, Максим успел провести несколько бесед с Арнольдом. Они поделились результатами своих поисков в Оглобле. Ни условий, ни тем более решений задач международной олимпиады 1979 года в сети не нашлось. Но обнаружились олимпиадные задачи других лет. Максим распечатал все, что нашел. Попытался решить что-нибудь. Ничего не получилось: задачки были слишком заковыристыми для человека, тридцать лет не вспоминавшего о математике. Максим понял, что до каких-либо серьезных успехов в соревнованиях юных дарований ему еще чрезвычайно далеко.
   Арнольд всячески подбадривал его. Предлагал переехать в Париж, обещал найти хорошего репетитора. Максим отвечал, что время уже на исходе. Придется корпеть над всеми этими головоломными задачами уже в новом витке, в Москве периода "застоя".
   "Если вынырну там живым", - пронеслась мысль.
   Арнольд переслал по электронной почте отсканированные фотографии своего брата Жерара. Рассказывал о нем множество подробностей. Уточнял, где и когда его лучше всего было искать в Лондоне в июле 1979-го. Посоветовал порыться в глобл-энциклопедиях, чтобы освежить в памяти основные политические события тех лет.
   - Если Жерар не поверит, что ты орбинавт, ты не сможешь ему доказать свою правоту практической демонстрацией. - сказал Арнольд, уже знавший от Максима, что после прыжка тот будет фактически лишен дара, пока снова не доживет до осени 2010-го года. - Но ты удивишь его тем, что тебе известно и о значении этого слова, и о существовании нашей фамильной реликвии. Кроме того, ты докажешь ему, что ты из будущего, если расскажешь что-нибудь, что еще только должно случится. Например, что в конце декабря советская армия вторгнется в Афганистан.
   Арнольд замолчал, задумался на мгновение.
   - Хотя нет, - снова заговорил он, - тебе нужно убедить Жерара сразу, на месте, пока вы будете беседовать, чтобы он тебе поверил и решил не брать Клода в свою лабораторию... Но ты все равно изучи значительные события, которые тогда еще не произошли. Вдруг пригодится. Кажется, в фильмах путешественники во времени всегда производят на людей прошлого большое впечатление своими предсказаниями.
   До сбоя компьютерной сети Максим множество часов провел перед экраном, скачивая самые разные материалы о жизни в семидесятых. Выяснялось, что он многого не помнил, многого не знал и многим в свое время не интересовался - например, женской модой. Или популярными музыкальными группами, называвшимися тогда "вокально-инструментальными ансамблями". В те годы старшеклассник Максим Олейников любил классику и "Пинк Флойд". А сейчас с неожиданным для себя удовольствием слушал песни всевозможных "цветов", "самоцветов", "поющих" и прочих "гитар", узнавая их мелодии и забытые слова, некогда звучавшие на каждом углу.
   Максим изучал сайты, посвященные тем временам, просматривал фотографии и кинофильмы. И перед глазами вставали знакомые сцены. Продаваемые на улицах пирожки и чебуреки. Студенты и школьники, которых сгоняли в актовые залы. Огромные буквы лозунгов. Никакой рекламы. Тройственный символ личного успеха: квартира, машина, дача. Автомобили местного производства - разные "москвичи" и "жигули", - тяжеловесных, прямоугольных форм, лишенные обтекаемости, странные для сегодняшнего зрения. По крайней мере, в таком количестве, как на этих старых снимках.
   И, конечно, все чаще Максим, затаив дыхание, думал о том, что увидит живую маму. Живую тетю Лилю с ее язвительностью, заботливостью и вечными папиросами. И что отец будет еще совсем молодой, жизнерадостный. И что встречи с другой мамой и с любимой женщиной придется ждать годы.
   Все это наполняло Максима состоянием, которое можно было бы называть -- по-пушкински - светлой печалью.
  

***

  
   Перед Прыжком Алонсо хотел попрощаться с Сефериной, но так и не смог до нее дозвониться. Оглобля уже нигде не работала, телефон тоже не помог.
   В Коимбру Алонсо и Росарио добирались на ее машине. Аэропорты и железные дороги почти везде были разрушены, между тем, как на автомобиле еще можно было куда-то добраться.
   Дорога заняла около четырех часов. По территории обеих стран повсюду передвигались потоки беженцев. Муниципалитеты маленьких городков расселяли их в спортзалах, больницах и клубах. Зачастую вскоре после этого в местах массового скопления беженцев вспыхивали новые зоны истончения.
   - Уму непостижимо, как люди достают "Орбиту" в этом хаосе! - заметил Клеомен, обсуждая последние новости с прибывшими друзьями.
   Они нашли психолога у него дома, в большой двухэтажной квартире, где он выделил им комнату и познакомил со смуглой худой женщиной с тонкими чертами лица. Клеомен сказал, что это Режина - его клиентка и в то же время владелица хирургической клиники. Клеомен заверил Росарио и Алонсо, что при ней можно говорить о чем угодно.
   - Особенно, если будете пользоваться английским, которого я не знаю, - заметила на неплохом испанском женщина, сказав это с особым удовольствием, характерным для людей, влюбленных в собственное чувство юмора.
   Оставив вещи, все четверо отправились в клинику Режины. Хотя расположена она была в десяти минутах ходьбы от дома, где жил Клеомен, дорога оказалась нелегкой. В соседнем квартале вдруг обрушилась многоэтажка, отчего по туннелям улиц и переулков повалили одно за другим облака рыже-серой пыли. Все это сопровождалось криками людей и воем сирен.
   Клиника пустовала. Режина отперла ее своим ключом. Оказавшись в приемном покое, пришедшие принялись отряхиваться от пыли. Португалка ушла по своим делам, а Клеомен завел Росарио и Алонсо в комнату, где их взорам предстал операционный стол, окруженный всевозможным медицинским оборудованием, проводами, мониторами. Все это безразлично отражало висящее на противоположной стене большое овальное зеркало.
   - Вот здесь ты будешь лежать, - Клеомен указал на стол. - Скажи заранее, когда решишь отправиться в свое путешествие, и мы все организуем. Препарат был приготовлен месяц назад, но он хранится в жидком азоте, так что срок давности еще не истек. Он хранится здесь, в соседнем помещении. Во время эксперимента Режина и я будем следить за показаниями приборов.
   - Я тоже буду присутствовать при этом! - сказала Росарио.
   - Конечно, - кивнул Клеомен и снова обратился к Алонсо. - Если уровень жизнедеятельности достигнет критических отметок, мы прекратим подачу препарата и начнем откачивать тебя.
   - Ни в коем случае! - запротестовал Алонсо. - Прекращать опыт нельзя, что бы там ни показали приборы! Иначе все теряет смысл. Мы должны отдавать себе отчет в том, что данный эксперимент может иметь только два возможных исхода. Либо я сумею совершить Прыжок и изменить настоящее, либо погибну. Любое внешнее вмешательство может остановить мое продвижение к цели.
   Клеомен молчал, нервно потирая подбородок.
   - К сожалению, Алонсо прав, - тихо сказала Росарио. - Если ты его откачаешь, и он не окажется в семидесятых годах, через несколько недель его все равно не будет в живых. Так же, как и всех нас.
   - Ладно, обещаю, что не стану вмешиваться, - нехотя уступил древнеримский софист с внешностью халдейского мага.
   Алонсо поинтересовался, не будет ли лучше, если он проведет эксперимент в каком-нибудь заброшенном здании, благо сейчас таких немало.
   - Если я умру, у тебя и Режины могут возникнуть серьезные неприятности с полицией, - объяснил он.
   - Полиции сейчас не до нас, - ответил Клеомен. - К тому же это хирургическая клиника. Пациенты в таких местах иногда умирают, в чем нет ничего из ряда вон выходящего. Не беспокойся. Намного лучше совершить эксперимент здесь, нежели везти по улицам города огромные количества вещества, официально считающегося наркотиком.
  

***

  
   После долгих и мучительных раздумий, сопровождавшихся трудной борьбой с собой, Коломба приняла решение. Теперь она знала, что ей следует сделать, чтобы никогда не потерять своих любимых. Идею подала распространенная среди орбитоманов "орбитальная петля". Коломба не раз читала и слышала о том, как люди зависали в том или ином событии, переживая его с помощью "Орбиты" снова и снова.
   Коломба решила, что поступит точно так же. Продолжительность петли у нее составит не два-три часа, как у бедняг орбитоманов, а почти сутки - это был максимум, который позволяла глубина ствола настоящего орбинавта, не нуждающегося в химических препаратах. Можно было увеличить эту петлю еще больше, если действовать через третью память. То есть, иными словами, если снова и снова осуществлять прыжок во времени. Тогда можно будет заново переживать не один день, а несколько. Но Коломба не очень ясно понимала из рассказов Максима, как именно он все это проделывал. К тому же для прыжка нужна была "Орбита", а где ее раздобыть Коломба не знала. Она никогда не пробовала препарат, не контактировала с дилерами, а уж в нынешней неразберихе, когда никому невозможно было даже позвонить, тем более не сумела бы быстро отыскать нужных людей, чтобы приобрести "Орбиту".
   Коломба вспомнила старый американский фильм о временной петле. Он был снят еще до массового распространения "Орбиты". Там герои каждый день просыпались утром одного и того же дня, и лишь один из них помнил все предыдущие варианты этого дня.
   В фильме петля загадочным образом воспроизводила себя сама, между тем, как в случае Коломбы повторение будет целиком делом ее собственных рук, точнее - ее ума. Главное - не терять бдительности и не забывать делать одно и то же каждое утро после пробуждения.
   Итак, план состоял в следующем. Сегодня же убедить Пако отправиться вместе с ней в Шотландию, снять там жилье, провести один день в обществе мужа и дочки, а на следующее утро погрузиться в ткань бытия и "отмотать время" на сутки назад. И этот день в компании Пако и Сандры повторится. Если каждое утро стирать предыдущие сутки и начинать проживать их сначала, то он никогда не закончится. Сандра, живая и здоровая, будет рядом. Никто не сотрет мир, потому что весь мир будет заключен, как в капсулу, в пределы одного дня. И не придется вести обреченные споры с Максимом и остальными "кентаврами".
   Что если весь этот повторяющийся день будет лить дождь? Влиять на погоду орбинавты пока не научились. Неужели так и придется жить в одном бесконечном дождливом дне, оставив всякую надежду когда-либо насладиться солнечным теплом? Жаль, что сейчас октябрь, а не август...
   Коломба преодолела нарастающую нерешительность с помощью раздражения. Дождь так дождь! Скука так скука! Зато Сандра всегда будет жива!
   Но ведь она так и останется девочкой-подростком, никогда не вырастет, не вкусит радостей и мук любви, не узнает настоящей жизни. Ей никогда не откроется тайна ее дара.
   Зато она будет существовать. Мир, в котором Сандра родилась, не исчезнет!
   Стиснув зубы, Коломба резко рубанула воздух рукой, словно отметая этим движением всякие сомнения.
   Подошла к столу, взяла свой стильный плоский телефончик, чтобы посмотреть, который час и сколько еще остается времени до возвращения Пако. Этот потрясающий прибор, продукт высочайшей технологии, теперь мало на что годился в условиях отсутствия телефонной и компьютерной связи. Позвонить по нему никто не мог, однако время он еще показывал.
   Жаль, что нельзя предупредить Сандру, чтобы ждала родителей. Впрочем, так даже лучше: девочке уготована приятная неожиданность...
   ...Телефон в руке Коломбы издал мелодию неаполитанской песенки. Тембр напоминал мандолину.
   - Извините, - улыбнулась Коломба Режине, - мой сын звонит. Я быстренько.
   Коснувшись зеленой кнопочки на экране, Коломба поднесла телефончик к уху.
   - Да, Алекс... Да, молодчина. Только не проводи все время в интернете. Надо иногда и воздухом дышать. Пока, дорогой! Я тебе перезвоню.
   - Сколько ему лет? - спросила португалка .
   Это была подруга Клеомена из Коимбры, приехавшая на несколько дней в Лондон. Коломба в электронной переписке обещала Клеомену, что покажет ей центр города. Сейчас две женщины стояли в очереди к огромному обзорному колесу "Лондонский глаз", возвышающемуся над набережной Темзы, возле моста Ватерлоо.
   - Двенадцать, - ответила Коломба и не удержалась, похвасталась: - Он не очень обычный мальчик. Представляете, Алекс понимает язык младенцев!
   Выражение смуглого лица португалки было вежливо-удивленным. Коломба не заметила ироничной искорки в карих глазах.
   Да, Алекс был необыкновенным ребенком. Ему еще предстояло узнать, что он унаследовал от родителей удивительный дар влиять на события простым усилием ума. Но рассказывать об этом Режине Коломба не стала. Вместо этого она сказала:
   - Ты спрашивала про интернет. Я знаю поблизости кафешку, где есть вай-фай. Сможем заглянуть туда после того, как полюбуемся Лондоном с высоты птичьего полета. Затем я отведу тебя в Вестминстерское аббатство. Это здесь рядом.
  

***

  
   Вблизи плыли звуки. Кажется, это была человеческая речь, но разобрать ее не представлялось возможным. Звуки проникали в тело, вспыхивали в нем, расцветали, бились внутри и вокруг него, обволакивая со всех сторон. Тембр стал текстурой, тональность - яркостью, длительность - плотностью, теплом. прохладой.
   Внезапно все прекратилось разом, и я понял, что парю на уровне галерей второго этажа в огромном сводчатом здании, похожем на Петровский Пассаж из того давнего сна, но несравненно более громадном, увеличенном стократно, если не больше. Люди и в этот раз были облачены в легкие древнегреческие одежды, но теперь их было мало, и все они летали на огромных расстояниях друг от друга, отчего казались мотыльками.
   Мимо меня проплыла Коломба, делая медленные движения кистями поднятых рук, как будто это были плавники или крылья. Не останавливаясь, она спросила:
   - Что будет с Сандрой? - и проплыла мимо.
   Из умопомрачительной дали возникла фигура Клеомена.
   - Надеюсь, в мире без "Орбиты" ты снова станешь режиссером и поставишь все эти замечательные фильмы нам на радость! - воскликнул он, дрейфуя возле меня.
   Хитон очень шел его длинным черным, слегка закручивающимся у плеч волосам то ли софиста, то ли мага.
   - Нет, - ответил я, - это уже себя исчерпало. Мне не интересно идти тем же путем, словно по кругу.
   - Значит, мы не увидим больше "Скрипки ветошника". Жаль, - несмотря на эти слова, Клеомен, казалось, испытывал скорее любопытство, чем сожаление. - Но ведь ты подаришь нам что-нибудь столь же ценное, не так ли?
   Я не мог ему этого обещать. Действительно, чем я займусь? Книгами? Разработкой технологических идей? Компьютерами, математикой? Спортом? После обретения идеального тела орбинавта, я так полюбил все, что связано с движением, с переживанием гибкости и силы. Но в другой жизни у меня еще тридцать лет будет самое обычное тело, пока я снова не стану орбинавтом. Смогу я испытывать радость телесных переживаний или обленюсь?
   Заметив, что Клеомен отлетел, я приблизился к ажурному мостику между двумя сторонами галереи. На нем стояла Бланка.
   - В новом мире я, возможно, не буду писать стихи, - предупредила она.
   - Конечно, все возможно, - согласился я.
   - Жаль, что они пропадут, - с легкой улыбкой серых глаз произнесла Бланш Ла-Сурс и медленно наклонила голову.
   - Не пропадут, - заверил я. - Я их запишу и сохраню. Когда-нибудь мы снова встретимся, и я отдам их тебе.
   - Правда?! - от резкого движения головы моей собеседницы пламенно-рыжие волосы сверкнули под лучами пробивающегося через стеклянные своды солнца. - Неужели ты запомнил весь сборник?
   - Они хранятся во второй памяти, откуда я их и извлеку, - объяснил я и помахал Бланке рукой, направляясь к галерее, где сидел в инвалидной коляске Арнольд Лефевр.
   - У меня был предок, - заговорил Арнольд. - Жан-Батист Лефевр. Всю свою жизнь он развивал собственную философию, согласно которой первопричиной, порождающей мир с его формами и событиями, является время. Узнав из текста известной тебе рукописи о существовании дара орбинавтов, Жан-Батист усмотрел в этом дополнительное подтверждение своей правоты. Я размышлял о мировоззрении этого человека и пришел к выводу, что его можно перефразировать на современный лад следующим образом: время это среда обитания всех объектов и событий, так же, как море является средой обитания живущих в нем организмов. Орбинавтические опыты это доказывают. В каждом из витков яви обитают свои события. Эти витки подобны морям, населенным различными существами.
   Я понимал, что Арнольд хочет сделать мне напутствие перед тем, как начнется далекое мое путешествие, но суть напутствия пока ускользала от меня.
   - Жан-Батист Лефевр, - продолжал Арнольд, поправляя галстук, - был скромным и честным человеком, жившим в годину страшных потрясений. У него была высокая мечта - понять и подчинить себе стихию времени. Я уверен, что, сам того не понимая, он грезил о вечной юности и заразил этой грезой своего сына Люсьена, который мог любить "Фонтан молодости" Лукаса Кранаха. Хотя не знаю, видел ли он эту картину. Вам, орбинавтам, не надо притворяться, в отличие от Калиостро, будто вы овладели секретом эликсира бессмертия. Он у вас действительно есть.
   - И у тебя тоже! - с жаром произнес я. - Дар может развить любой человек. Я уверен, что существует по-настоящему быстрый способ сделать это!
   - Так открой же его, - потребовал строго, но не нарушая своей обычной сдержанной манеры, Арнольд. - Открой и научи меня, когда мы снова встретимся!
   Я не мог обещать, что у меня это получится. Поэтому я сказал, что приложу все усилия, и отплыл дальше, вперед, в бесконечное пространство.
   Там, в облаках под сводами, меня встретила Сеферина. Мы полетели вместе, взявшись за руки.
   - Я всегда смогу тебя узнать, в каком бы облике ты не явился. Главное, чтобы ты меня нашел! - молвила она и отпустила мою руку.
   Мимо меня парил Пако. Он ничего не сказал, но нарочно развернулся так, чтобы я увидел изображение на его хитоне. Это был образ морской черепахи, распластавшей во все стороны свои ласты.
   Ему на смену возник Мануэль. В хитоне он больше походил на монаха, чем в джинсах.
   - Все, что ты видишь, Алонсо, - Мануэль обвел жестом необъятное пространство всего, что я видел, - является лишь проявлением твоего собственного ума. Ты сам мне когда-то об этом сказал.
   Наконец ко мне подплыла Росарио, и я понял, что час настал.
   - Ты - целый мир, - напомнила моя жена. - Сейчас ты отправишься в путешествие, и вся эта реальность останется лишь в твоей памяти. Больше нигде, Алонсо, ее не будет. Только в твоей памяти! Поэтому ты должен жить!
  

***

  
   Узник лежал на охапке старого тряпья, и то, что было на нем, иначе чем тряпьем тоже назвать было нельзя. А ведь еще сегодня утром он находился в своей книжной лавке, ведя приятную умную беседу с почтенными и образованными покупателями, умеющими оценить его опыт и начитанность.
   Попасть в застенок может каждый, независимо или почти независимо от своего сословного положения и богатства. Поэтому нет ни одного человека, который ни разу не задумался, каково это оказаться почти без солнечного света, среди каменных стен с крошечным окном под самым потолком.
   Узник тоже об этом думал, когда еще не был узником.
   И все же он не смог бы предположить, что его так сильно будут раздражать выкрики стражников, их перекликающиеся возгласы, хриплые гнусавые, иногда насмешливые, но чаще скучающие голоса.
   Никогда в жизни узник не чувствовал себя таким одиноким. Во враждебных, безжалостных каменных сводах помощи ждать было неоткуда.
   Знает ли о его аресте Консуэло? Когда узнает, наверняка поспешит к герцогу Альба. Он человек влиятельный, его мать - родственница самого арагонского короля. Герцог вполне может захотеть помочь человеку, с которым так часто встречался в литературном кружке у Консуэло.
   Но помощь нужна прямо сейчас, а не через дни и недели, иначе тело и сознание просто не выдержат мучений!
   Узник попытался встать, и все тело пронзила острая всепроникающая боль. Горели суставы, ноги не слушались, и человек, приподнявшись, тут же со стоном рухнул обратно.
   Вспомнился допрос и последовавшая за ним пытка. Сознание обожгла паническая мысль: неужели они возьмутся и за Росарио?! На допросе они ведь хотели от него признания, что он тайно исповедует свою прежнюю веру, ислам, и что он вместе с доньей Росарио де Фуэнтес занимался ведовством.
   Клокочущий страх овладел всем существом, достиг самых потаенных уголков. Узник знал, что его кожа, суставы, мышцы, нервы не выдержат новых надругательств, что он в конце концов даст мучителям все нужные им признания, и тогда они неизбежно примутся за Росарио.
   А ведь ее могли арестовать, не дожидаясь признаний Алонсо!
   Перед глазами встало зрелище пыточной камеры: едкий дым, расползающийся от красных углей в жаровне, две дыбы - одна для растягивания арестованных на ложе, другая - дли подвешивания под балками потолка. И отдельно стоит страшное кресло - сплошь в торчащих шипах: на сидении, на спинке, на подлокотниках, под ногами. Стол с множеством щипцов, крючьев, кнутов, плеток и иных инструментов, о назначении которых больно даже просто думать. И облик рослого палача в кожаном фартуке и двоих его подручных...
   Мысль о том, что оголенная плоть любимой женщины будет подвергнута самым изощренным истязаниям, была столь чудовищна и в то же время столь правдоподобна, что Алонсо захотелось размозжить голову о грязную каменную кладку. Он только боялся, что после пережитых пыток у него не хватит на это сил.
   И тут внимание выхватило из потока мыслей странное слово.
   Он ведь только что подумал о том, что его мышцы и нервы не выдержат новых истязаний. Но в конце пятнадцатого столетия люди ничего еще не знали о нервах!
   Алонсо попытался понять, откуда ему известно это слово, однако в голову опять полезли мысли о судьбе Росарио. Он стал дышать медленно и глубоко, несмотря на то, что это причиняло боль всему избитому окровавленному телу, и, немного успокоившись, устоял перед очередной волной паники. И тут же понял, что Росарио просто не позволит совершить над собой подобное насилие. Она еще по дороге в узилище успеет отменить явь последних часов и ускользнет от палачей.
   На душе сразу стало легче. Теперь можно было снова подумать о нервах.
   Что же это такое, нервы? Алонсо чувствовал, что вся жизнь зависит от того, сумеет ли он найти ответ на этот вопрос до того, как его снова потащат в пыточную. Надо было разобраться в чем-то крайне важном до того, как тело опять примутся подвешивать, рвать крючьями, поджаривать - и что там еще они способны придумать.
   Понимание зашевелилось, подобно крошечной искорке, на самом донышке сознания. Это было почти забытое памятование о путешествии в прошлое.
   Я уже давно не бесправный крещеный мавр в средневековой Испании.
   Искорка постепенно разгоралась, становясь язычком пламени.
   Я - человек двадцатого, даже двадцать первого века. Человек эпохи демократии и глобализации. Мне может угрожать разве что истончение. Но не пытки же?!
   Понимание взорвалось, осветив молнией черную ночь отчаянья.
   У меня есть права, со мной нельзя так обращаться, мне нельзя вырывать конечности, даже если меня в чем-то и обвиняют!!
   Максим вдруг сообразил, что происходит. Во время прошлых, небольших прыжков он попадал в пространства отмененных участков яви. Сейчас, в большом Прыжке он тоже оказался в подобном фрагменте этой странной зоны в третьей памяти.
   Огромная доза "Орбиты" выбросила сознание в отдаленное прошлое, в апрель 1495 года, когда Алонсо Гарделя на основании доноса арестовала саламанкская инквизиция. Росарио отменила тогда этот виток яви, и они оба сумели покинуть Испанию. Но сейчас Алонсо оказался на той самой, отмененной линии времени, в качестве узника инквизиции, который не мог спастись сам, потому что еще не владел даром орбинавта.
   Но если я не выпутаюсь сейчас из этой беды, то пытки доконают меня раньше, чем завершится Прыжок.
   Главное - не забывать, что все, что я вижу, слышу, чувствую, обоняю, является лишь проявлением моего ума! Кажется, я это говорил Мануэлю. Или он - мне.
   Надо сосредоточиться на цели Прыжка. Я не собирался выныривать в пятнадцатом веке. Моя цель - Москва, май 1978 года. Надо вообразить свою московскую комнату.
   Размышления узника прервал жуткий вопль, разнесшийся по гулким коридорам подземелья. Кого-то пытали.
   Нет! Этого всего нет! Есть моя комната в квартире на "Академической"! Есть...
   Сосредоточиться на воспоминаниях о комнате не удавалось. Мешали боль, вонь, сырость, крики.
   Максим вообразил себе лицо матери. Это было легче.
   Елена Олейникова, преподаватель английского языка в вузе, печальные, увеличенные линзами очков глаза, миловидное, немного располневшее лицо, волосы собраны пучком.
   Долго воображать это лицо не получилось. За узником пришли.
   Двое помощников палача снова потащили его в пыточную камеру. Голые израненные ступни больно бились о каменные ступени. В нос ударил источаемый жаровней удушливый дым. Узник понял: если он не ускользнет отсюда прямо сейчас, ему конец. Новой порции истязаний он не вынесет.
   Дым напомнил ему папиросный чад в квартире, где он часто бывал. Вместо облика матери перед внутренним взором возникло морщинистое лицо сутулой, худой пожилой женщины с седой челкой и ироничным взглядом.
   Боль отпустила, но Максим чувствовал, что она сейчас вернется, если только он окончательно не вырвется из паутины наваждения.
   Усилие, которое ему пришлось для этого совершить, показалось сверхчеловеческим.
  
   Первым, что увидел Максим, были полки, забитые книгами. Полное собрание сочинений Генриха Гейне и многое другое. Торшер с покосившимся абажуром.
   Лежать на мягком диване было отрадой, счастьем, неземным блаженством. Даже несмотря на пропахший табачным дымом воздух.
   Возле торшера возникло лицо худой пожилой женщины с седой челкой - то самое, что помогло вырваться из застенка инквизиции.
   - Проснулся, Максимушка? - улыбнулась выцветшими глазами тетя Лиля. - Это хорошо: оладьи уже готовы! Тебе, кстати, недавно опять звонила Зоя, но мне было жалко тебя будить.
  
  

- ЧАСТЬ ВТОРАЯ -

- Глава 1 -

  
   В первые недели повторной подростковой юности Максима не отпускало чувство, будто он попал в старый фильм, захвативший все каналы его восприятия: в Москве конца 1970-х даже запах воздуха был иным, нежели в начале 2010-х, а уж о различии зрительных и слуховых впечатлений не приходилось и говорить. Но ведь фильмы не длятся вечно. Кому, как не режиссеру Максиму Алонсо, было это знать? И он нередко просыпался по утрам в полной уверенности, что сейчас расскажет Росарио привидевшийся ему удивительно подробный сон о московском лете 78-го.
   Но сознание постепенно привыкало к иному ориентированию в потоке времени, и теперь все чаще Максиму казалось, что Отмененный Мир ему лишь приснился. Приходилось погружаться иногда во вторую память, чтобы восстановить живое присутствие в своем опыте личной истории кинорежиссера Максима Алонсо в мире химической орбинавтики, глобального информационного пространства и ненасытного истончения. В том, мире где Максим был орбинавтом и где он нашел свою Росарио, чтобы вскоре снова ее потерять.
   После Прыжка Максим сразу понял, что лишен идеального здоровья вечно юного орбинавта. Он снова пребывал в теле шестнадцатилетнего неспортивного подростка. Дряблые мышцы, легкие забиты табачной смолой. Вернулся давно исчезнувший кашель курильщика, хотя сейчас Максим, разумеется, ни за какие блага мира не взял бы в рот сигареты.
   Но радость бытия не исчезла полностью. Ее можно было испытать, только для этого требовалось, чтобы Максим сознательно направлял свое внимание на то, как отрадно быть. Если раньше он считал, что эту радость дарит орбинавту безупречное тело, то теперь понял: существование само по себе является блаженством, сплошной безусловной радостью, не требующей никакой особой событийной причины. Здоровое тело лишь облегчает сознанию его восприятие.
   При таком настрое Максиму не мешали ни его кашель, ни даже прокуренная атмосфера тетиной квартиры. Все это ведь тоже было различными проявлениями бытия.
   Очнувшись от кошмаров с пыточной камерой, Максим сразу же оказался лицом к лицу с тетей Лилей. После стольких лет, в течение которых Максим свыкся с мыслью о ее уходе из жизни, она казалась особенно живой, более, чем когда-либо. Попивая чай и лакомясь оладьями, Максим с замиранием думал о том, что уже сегодня увидит и свою живую мать. И что звонила Зоя. Она тоже еще жива, и в этот раз Максим сделает все от него зависящее, чтобы уберечь ее от роковых необратимых шагов. Благо, времени еще много.
   Присутствие в этом мире живых и дорогих людей наполняло Максима радостным предвосхищением, не омрачаемым мелкими деталями быта. Такими, как тухлый запашок из мусоропровода, выходившего прямо в кухню тети Лили. Или большой коричневый кусок туалетного мыла и обрывок старой майки, коими тетя мыла посуду.
   - Какое сегодня число? - спросил Максим.
   - Кажется, первое, точно не помню, - перекладывая из сковородки в большую тарелку новую порцию скворчащих румяных оладий, старая актриса-диссидентка посоветовала: - Посмотри в календаре.
   Максим отыскал взглядом висящий на стене отрывной календарь.
   - Ошибка какая-то, - сказал Максим, проверив дату. - Сейчас ведь первое мая, а не июля. Неужели ты раньше времени вырвала два месяца?
   Недоумевающая мимика тети Лили толкнула Максима к пониманию происходящего. До него дошло, что бессознательный, ум, управлявший Прыжком, по непонятной прихоти привел своего путешественника вовсе не в май 1978 года, куда тот целился.
   Календарь показывал первое июля. Максим задумался, пытаясь сообразить, насколько сильно это обстоятельство может отразиться на его планах. Вообще-то, с точки зрения задачи, ради которой осуществлялся Прыжок, особой разницы не было. До встречи Жерара и Клода в Лондоне все еще оставался целый год. Но некая внутренняя тревога не давала Максиму покоя, и он вдруг, холодея, вспомнил.
   Первое июля! Это была дата гибели Зои!
   Максим резко вскочил на ноги, чуть не опрокинув чашку и спугнув возившуюся под столом лохматую Кнопку. Бросился в комнату, схватил телефонную трубку и застыл. Обернулся к тете, последовавшей за ним и удивленно наблюдавшей его действия.
   - Говоришь, Зоя звонила? Ты случайно не знаешь номера телефона Варшавских? - спросил он.
   Тетя пожала плечами: это были друзья Бориса, а не ее. Максим, глядя на часы, безуспешно пытался восстановить в памяти подробности того далекого дня, к немедленному повторению которого он совершенно не был готов. Можно было обратиться за забытым номером ко второй памяти, но, вместо этого, Максим позвонил матери. Чуть не задохнулся, когда услышал ее голос.
   Тетя Лиля, последовавшая за племянником в комнату, с беспокойством смотрела на его взволнованное лицо.
   - Мама, дай, пожалуйста, телефон Зои! Почему-то вылетел из памяти.
   Удивленная Елена Олейникова, не подозревая, какую бурю чувств вызывает в сыне сам звук ее голоса, продиктовала номер и спросила Максима, когда он придет домой.
   - Пока не знаю, мама, постараюсь не поздно, но не обещаю. Ты обо мне не беспокойся, - он старался говорить ровно, чувствуя, что, если бы не Зоя, он бросил бы все на свете ради того, чтобы помчаться к матери.
   Зои дома не оказалось. Она недавно ушла, не сказав родителям, куда именно.
   - Максик, - нерешительно произнесла Зоина мать, Мария Варшавская. - Зоечка в последнее время ведет себя очень странно. Почти ничего не ест. Ей надо готовиться к вступительным экзаменам, а она вместо этого где-то пропадает часами. Раньше всегда с нами делилась, а теперь вообще ничего не рассказывает! Может быть, ты знаешь, что с ней происходит?
   - У нее все будет нормально, тетя Маша, не беспокойтесь! - чувствуя себя почти обманщиком, Максим торопливо закончил разговор и ринулся в прихожую надевать кроссовки. Поправляя джинсы, обнаружил в их заднем кармане потрепанную записную книжку, о существовании которой давно и напрочь забыл. Разумеется, номер Зои в ней присутствовал.
   - Максим, - обратилась к внучатому племяннику тетя Лиля, вышедшая проводить его в прихожую. - Ты идешь встречаться с той девушкой?
   - Если найду ее, - пробормотал Максим, припоминая название железнодорожной станции, где произошло самоубийство Зои в Отмененном Мире. - Тетя, электрички на Расторгуево с Павелецкого, верно?
   - Какое Расторгуево?! Ты же говорил, что идешь к ней домой, и что она живет недалеко отсюда, в районе "Сокола".
   Максим оцепенел. Ну конечно, тетя имеет в виду не Зою, а Аллу! Именно с ней Максим провел 1 июля в тот раз.
   Ринувшись в комнату, он набрал телефон Аллы. Ее номер телефона был такой же, как и в будущем, только без трехзначного префикса, который будет введен значительно позднее.
   - Алла, извини, пожалуйста, но сегодня я до тебя никак не доберусь! - говорил он девушке, даже не подозревавшей о тридцатилетней дружбе, связывавшей их в другой реальности. Здесь ее еще предстояло выстроить.
   - Что-то случилось?!
   - Проблемы с близким человеком. В другой раз объясню.
   Максим понимал, что Алла разочарована, и надеялся, что она по крайней мере не обижается.
   Дорогу до Павелецкого вокзала он преодолел, пребывая в состоянии, близком к наваждению. Несколько раз пытался бежать по улицам, но тут же начинал задыхаться и кашлять. Думал о том, что надо будет обязательно заняться спортом. Люди вокруг были одеты так, словно участвовали в массовке для фильма о временах "застоя". Длинная очередь у входа в овощной. Пустая витрина молочного магазина. Талонов на проезд в троллейбусе у новоявленного школьника не оказалось. Несколько остановок по Ленинградскому проспекту до "Белорусской" пришлось ехать "зайцем".
   В кармане джинсов обнаружились монеты и мятые бумажки. Всего пять рублей. Кажется, для десятиклассника это была не такая уж и незначительная сумма. Сами же купюры оказались непривычно маленького размера. В метро Максиму пришлось воспользоваться давно забытыми аппаратами, менявшими 10-, 15- и 20-копеечные монеты на пятаки, необходимые для прохода через турникеты.
   На стенах, мимо которых с тарахтением двигались ленты эскалаторов, не было кричащих щитов. Никакой рекламы и в вагонах. Вполне естественно, но привыкать к этому приходилось заново.
   Многие пассажиры читали книги.
   В годы, предшествовавшие Прыжку, Максим, возвращаясь в Москву, иногда пользовался метрополитеном, чтобы не терять время в транспортных пробках. В той реальности тоже встречались пассажиры с книгами и журналами, но еще чаще - с планшетными компьютерами, плоскими многофункциональными телефонами и электронными книгами. Сейчас Максиму было непривычно не увидеть в переполненном вагоне ни одного человека в наушниках.
   Лица людей казались хмурыми и отчужденными. А какие они были в метро 2010 года? Пожалуй, безучастные, неулыбчивые, но все же не такие хмурые. Или это только кажется?
   Держась за поручень, Максим закрыл глаза, и перед внутренним взором сразу поплыли сцены из иного мира: компьютерный экран, навигация по сайтам, истончение в общественном месте, собрание "кентавров" в курортном отеле, Росарио, творящая музыку сфер из терменвокса, большие глаза Сеферины.
   Павелецкий вокзал встретил Максима давно забытыми масштабами грязи, вони и толкучки. Стоя в очереди в кассу пригородных поездов, Максим размышлял о том, куда и зачем могла поехать Зоя. Расторгуево - это по дороге в Домодедово. Может быть, она отправилась в аэропорт, чтобы куда-то улететь? В эти годы самолеты из Домодедово летают только по внутрисоюзным рейсам. Международным этот аэропорт станет спустя годы, когда будет построен огромный терминал.
   Максима вдруг пронзила неожиданная мысль. В тот раз поездке Зое предшествовал их телефонный разговор. Она умоляла Максима срочно встретиться с ней, говорила, что речь идет о "жизни и смерти", а он отказался. В этой же реальности такого разговора не было, поскольку во время Зоиного звонка Максим спал - точнее, пытался выжить в казематах инквизиции, - и тетя Лиля не стала его будить. Вполне возможно, что эмоциональное состояние Зои сегодня совершенно не такое, каким оно было 1 июля 1978 года в Отмененном Мире.
   Но это могло означать, что, зачем бы в тот раз ни понадобилась Зое станция Расторгуево, сейчас она вполне могла отправиться в другое место. И, если это было так, Максим мог ее не найти.
   Впрочем, решил он, в таком случае возникает надежда, что сегодня девушка не бросится под поезд. Но если так, то Максим непременно дозвонится до нее. Пусть даже ему удастся сделать это только за полночь. Один раз потревожит ее родителей, ничего страшного. Лишь бы она не чувствовала себя покинутой и несчастной, как тогда.
   В электричку Максим вошел одним из первых, но места занимать не стал. Вскоре поезд наполнился людьми и тронулся, отъехав из приятной тени, которую отбрасывал соседний состав.
   Мимо окон плыла Москва Максимовой юности.
   Неужели целый год придется сидеть за партой в обществе подростков, переживающих прелести переходного возраста?
   До середины 2000-х годов этот мир, полагал Максим, не должен сильно отличаться от того, который он помнил. Лишь позже, во времена массового распространения наркотика, дающего людям возможность влиять мыслью на события своей жизни, начнутся существенные расхождения. Ведь сейчас, как и в тот раз, за исключением разбросанной по белому свету горстки орбинавтов, люди вынуждены жить сразу набело, без черновиков, как это делали все бесчисленные поколения до них.
   Значит, примерно до 2005 года все по идее должно развиваться по уже известному Максиму сценарию. Впрочем, кто мог на самом деле предсказать изменения, которые внесет в ход времени само возвращение Максима в свое прошлое?
   Мысли снова вернулись к Зое. Что, если она находится в этой же электричке? Вызывая недовольство стоящих пассажиров, Максим стал пробираться через проход между сидениями.
   Решение оказалось правильным. Пройдя пять или шесть вагонов Максим действительно увидел Зою. Она стояла в дальнем конце вагона, одетая слишком тепло для июльской погоды. На ней были длинная юбка и блузка. Из под воротника виднелся верх водолазки.
   Максим смотрел на нее, затаив дыхание, узнавая и не узнавая. Это была та самая девушка, которую он знал с младенческих лет и образ которой не раз оживлял, благодаря второй памяти. Тонкий нос с едва заметной горбинкой, выразительные карие глаза, брови вразлет. Темно-каштановые, густые вьющиеся волосы были сплетены от челки к затылку в тугую косу, напоминающую толстый колос или хвост большой рыбы. В первой юности Максима Зоина внешность казалась испанской или цыганской. Сейчас девушка в вагоне электрички скорее вызывала у него представление о польской аристократии прошлых веков. Переодеть ее в одежды Смутного Времени, получится Марина Мнишек.
   Больше всего Максима поразило выражение злорадной мечтательности на лице Зои, которого он никогда у нее не видел и даже не смог бы вообразить. Странность ее нынешнего облика усугублял легкий, лихорадочный румянец на щеках.
   Девушка, не заметив своего друга детства, неожиданно вышла из вагона в тамбур. Максим последовал за ней, но продвигаться быстро сквозь толпу он не мог. Пока дошел до тамбура, Зои там уже не оказалось. Пришлось искать ее в следующем вагоне, затем в остальных. Максим внимательно оглядывал всех пассажиров - и сидящих, и стоящих. Дошел до головного вагона. За время этих перемещений поезд нигде не останавливался. Однако Зоя все же умудрилась исчезнуть.
   Максим недоумевал, куда она могла подеваться. Испуганно подумал, уж не спрыгнула ли на ходу поезда! Если так, то придется смириться с ее трагической судьбой. Переделать явь последних минут Максим не мог.
   Удрученный, он решил на всякий случай снова обойти весь поезд, хотя надежды найти Зою у него почти не было.
   Теперь он двигался против хода поезда.
   Изумлению его не было конца, когда, в шестом или седьмом по счету вагоне он снова увидел Зою. Максима в буквальном смысле прошиб холодный пот. Зоя была в легком летнем сарафане, от пучка, собранного на затылке резинкой, волосы свободно падали на плечи. Никаких рыбьих хвостов. Никаких водолазок и кофт. И никакого злорадного выражения лица. Зоя была бела, как известка, губы ее дрожали, глаза выглядели затравленными и запавшими, словно она проплакала несколько бессонных ночей подряд.
   Максим не мог решиться подойти к ней. Девушка, погруженная в свои мрачные мысли, его не видела. Наблюдая ее, Алонсо напряженно вспоминал рассказы Клеомена об орби-двойниках. Призрачный двойник из параллельной реальности, осознающий свое эфемерное бытие и стремящийся уничтожить прототипа, ошибочно полагая, что это усилит полноту его собственной жизни.
   Таким могло быть единственное объяснение одетых по-разному двух Зой, одна из которых исчезла посреди белого дня, хотя не имела физической возможности покинуть поезд.
   Итак, Росарио ошибалась. Точнее говоря, они оба ошибались, предполагая, что в день своей гибели Зоя, просившая Максима приехать к ней, чтобы обсудить "вопрос жизни и смерти", имела в виду очередную несчастную влюбленность. Росарио тогда высказала предположение, что бедная девушка была влюблена в Максима, чем очень удивила своего собеседника. Ему подобное предположение никогда в голову не приходило.
   Максим, глядя сейчас на Зою в вагоне пригородной электрички, вспоминал рассказы Клеомена о паническом страхе и суицидальных мыслях, одолевавших его клиентов - жертв такого раздвоения.
   Но ведь в этом мире нет "Орбиты"! Что говорил Клеомен о феномене раздвоения? Максим, чтобы не упускать Зою из поля своего зрения, не решился закрыть глаза и погрузиться во вторую память. Однако он и без этого постепенно вспоминал необходимую информацию.
   Орби-двойники возникают у орбитоманов с неустойчивой психикой, чье сознание неспособно совместить две реальности после изменения яви. Да, "Орбиты" в этом мире нет, но менять явь можно и без нее. Правда, до сих пор Максиму не попадались орбинавты с расстроенной психикой, однако Зоя, если у нее был дар, вполне могла относиться именно к этой категории.
   Значит, Зоя - орбинавт? Знает ли она сама об этом? Возможно ли стихийное, неосознанное изменение яви, без вектора целенаправленности, который всегда казался Алонсо необходимым для погружения в ткань бытия?
   Объявили станцию Расторгуево, и девушка направилась к выходу вместе с толпой других пассажиров. Максим бросился за ней. Догнал на платформе, окликнул.
   - Максим?! - Зоя схватила его за руку. - Я тебе звонила! Как хорошо, что мы встретились!
   В глазах ее зажглась отчаянная надежда. Было очевидно, что Зоя не вполне отдает себе отчет в происходящем. В нормальном состоянии она выразила бы удивление в связи со встречей в столь неожиданном месте.
   - Мне сказали, что ты звонила. Поэтому я и поехал за тобой.
   Зоя прижалась к Максиму, дрожа всем телом, как напуганный ребенок.
   - Чего ты боишься? - спросил он. - Зачем ты сюда приехала?
   Глаза девушки вдруг словно погасли.
   - Мне никто не может помочь, - прошептала она. - Ты тоже!
   На них стали оглядываться.
   - Пойдем отсюда, - Максим обнял Зою за плечи и увел ее с перрона.
   Они шли по улицам городка, который, как оповещал бравурный красно-белый плакат, назывался Видное. Максим старался держаться наиболее безлюдных мест. С Зоей он разговаривал ласковым увещевающим голосом, как если бы ей было пять лет. Она прятала глаза и не отвечала.
   - Помнишь, как мы играли? Навешивали одеяло на два стула, забирались под него с фонариком и воображали, что находимся в затерянной хижине в лесу. Помнишь?
   - Да, - затравленно взглянула на него Зоя. - Мы прятались от великана. Но от зла спрятаться невозможно!..
   Совершенно внезапно она разрыдалась. И рыдала так безутешно и горько, что Максим подумал, что любой, глядя на нее сейчас, может забыть собственную боль.
   Сбоку от очередной улицы возник поросший травой косогор. Максим, успокаивая Зою, повел ее вниз, к неширокой, но довольно шумной реке. Усадил на корнях дерева, сел рядом, спрашивал, зачем она сюда ехала, как называется река. Зоя пожимала плечами, продолжая плакать.
   - Боль всегда пытается внушить человеку, что она поселилась в нем навсегда, - говоря это, Максим вдруг очень отчетливо вспомнил ту бездну вины и отчаянья, в которой оказался тридцать лет назад, узнав о смерти Зои. - Но ты ей не верь. Она обязательно закончится. Все на свете когда-нибудь заканчивается, даже самое плохое.
   - Хорошее тоже заканчивается, - теперь Зоя уже не рыдала, только всхлипывала, уткнувшись в плечо Максима. - У меня больше никогда ничего хорошего не будет. И никто не может помочь.
   - Я могу, - уверенно сказал Максим.
   - Что ты! - Зоя наконец подняла заплаканное лицо и взглянула на своего собеседника. - Ты ведь просто школьник. Мне даже взрослые помочь не могут. Алиса Оскаровна, например. Или ее отец, хоть он и знает все на свете.
   - Если бы я был просто школьником, то как бы я тебя нашел? - спросил Максим. - Как бы я догадался, куда ты поехала?
   - Действительно, как ты догадался? Я ведь никому не говорила, - впервые с момента встречи на станции Зоя проявила любопытство, и Максим воспринял это как благоприятный знак.
   - У меня есть некий опыт и определенные способности, которые позволяют надеяться, что я действительно могу тебе помочь, - убеждал он тихим, но уверенным голосом. - Когда-нибудь объясню. Но сейчас важно понять, что происходит с тобой.
   - Я тебе верю, - прошептала Зоя. - Ты разговариваешь, как взрослый человек.
   Продолжая расспрашивать, Максим понемногу подталкивал девушку к большей откровенности. Внимание ее постоянно рассеивалась, словно она боялась касаться главной темы, и тогда Максим мягко, но настойчиво возвращал беседу в центральное русло. Во время одного из таких отступлений, Зоя сказала:
   - Видишь, как я исхудала? Мама боится, что я стану такой же тощей, как Каштанка.
   - Каштанка?
   - Моя подружка, Наташка. Она в десятом классе стала с нами учиться, когда их семья переехала в Москву. До этого с родителями жила в Видном. Здесь и познакомилась с Алисой Оскаровной и ее отцом. Вообще-то они живут в Москве, но здесь у них дача, где они проводят каждое лето.
   Прозвище "Каштанка" показалось Максиму смутно знакомым, но у него не было сейчас времени на уход во вторую память.
   Максим продолжал выуживать из Зои обрывочные сведения. Постепенно они складывались в более или менее осмысленный сюжет.
   В начале учебного года в Зоином классе появилась новая ученица, Наташа, она же Каштанка. Зоя сдружилась с ней. Зимой Каштанка привела Зою в кружок, который вела молодая женщина с необычно звучащей фамилией - Кальфа ("По-моему, она с Кавказа"). Кружок состоял из четырех подростков и собирался в доме у руководительницы. Иногда Алисе помогал ее отец, странный пожилой человек, Оскар Рафаилович, но делал это редко, потому что страдал такой формой глухоты, что даже со слуховым аппаратом очень плохо слышал. Занятия кружка были посвящены выявлению и развитию у ребят экстрасенсорных способностей. Как выяснилось, все четверо ими обладали, но Зоя оказалась самой чувствительной, что в первое время составляло предмет ее гордости. Своим материалистам-родителям Зоя о новых знакомых не рассказывала.
   Когда девушка дошла до этого места в своем рассказе, Максим вспомнил лекцию парапсихолога Варвары Михайловны Петровой и ее ассистентку, худую брюнетку по прозвищу Каштанка. Лекция состоялась в том, отмененном мире. Сейчас же до нее еще оставалось много месяцев: Петрова даст ее в подвальной мастерской скульпторов вскоре после лютых морозов января 1979-го. Максим припомнил и крайнюю степень заинтересованности, с которой Каштанка прислушивалась к его разговору с Варварой Михайловной, когда он расспрашивал ее после лекции о существовании в уме одного человека воспоминаний другого.
   - Ты знаешь Варвару Петрову? - спросил Максим.
   - Я - нет, а Алиса с ней хорошо знакома. Очень известная личность.
   - Хочешь побывать на ее лекции?
   Зоя кивнула.
   - Тогда ты должна дожить как минимум до января. Потому что в январе я отведу тебя в мастерскую одного скульптора, где Варвара Михайловна будет показывать очень интересные слайды и рассказывать про автоматическое письмо. Потом ты сможешь задать ей любой вопрос. Но для этого ты должна быть живой!
   Зоя с испугом взглянула на Максима.
   - Почему ты это повторяешь?
   Максим положил руку ей на запястье, будто собираясь послушать пульс.
   - У тебя никогда не возникало желания сотворить с собой что-нибудь нехорошее?
   Зоя выдернула руку, дыхание ее участилось.
   - Ты можешь доверять мне,- увещевал Максим. - Ты же видишь, у меня тоже есть необычные способности, не только у тебя. И я твой друг. Мне очень важно, чтобы у тебя было все хорошо.
   Успокоившись, Зоя призналась, что в последнее время не раз думала о самоубийстве, а сегодня, на перроне, почувствовала такой сильное импульсивное желание броситься под электричку, что, не появись вдруг Максим, она вполне могла это сделать. По крайней мере, ей так сейчас казалось.
   "Мне тоже так кажется", - подумал Максим.
   Еще через полчаса расспросов он знал продолжение Зоиной истории. Месяц назад занятия в кружке были прерваны до сентября, потому что на лето Алиса увезла больного отца на дачу в Видное. Перед отъездом Алиса дала своим питомцам задание на лето. В целом, они должны были продолжать делать то же, чем занимались и до наступления лета: развивать чувствительность и интуицию, находить спрятанные предметы и тому подобное. Но Зое, окрыленной похвалами наставницы, пришла в голову идея попробовать мысленно "открутить время назад", как она выразилась, и заново переиграть уже случившуюся ситуацию.
   - Погоди, погоди! - прервал ее Максим. - Ты сама до этого додумалась? Алиса Оскаровна ничего такого тебе не говорила?
   - Да нет, сама, - пожала плечами Зоя. - Ты скажешь, конечно, что это чушь. Я и сама так считала, но все равно решила попробовать. Просто из любопытства. Мне ведь казалось, что я ничего не теряю.
   Затея, которую Зоя и сама считала абсурдной, удалась ей с первой же попытки. Она уверовала в свое всесилие. Теперь, решила она, ей нипочем жизненные ошибки: их всегда можно будет исправить задним числом, вернувшись во времени назад и заново проживая тот же интервал, но действуя иначе, чем в первый раз.
   Зоя поделилась случившимся с Каштанкой, и та ей поверила без малейших колебаний.
   - Неужели совсем не усомнилась? - удивился Алонсо.
   - Да она верит в любую мистику! К тому же я предсказала некоторые мелкие события, потому что видела их в предыдущем отрезке времени.
   Зоя была счастлива всего один день. Затем встретила на улице своего двойника. Та вторая - Зоя называла ее "Другая", - была не просто похожа на нее как две капли воды. На ней были точно такие же блузка и водолазка ("Я их с тех пор не надеваю"), как те, которые накануне носила Зоя. Другая сразу сказала, что вместе им не жить, после чего бесследно исчезла, словно испарилась в воздухе.
   С тех пор жизнь Зои превратилась в сплошной кошмар. Она боялась засыпать, ожидая, что появится Другая и задушит ее. Узурпаторша ее облика появлялась то здесь, то там, всегда очень неожиданно, тихо произносила свои угрозы, так что услышать их могла одна лишь Зоя, и так же внезапно исчезала. В том, что рано или поздно Другая выполнит свое намерение, Зоя не сомневалась.
   Она помчалась сюда, в Видное, к Алисе Оскаровне, рассказала ей про зловещего двойника, но ни Алиса, ни ее всезнающий отец не смогли ни объяснить эту ситуацию, ни дать Зое маломальский дельный совет.
   - Я и сегодня видела ее, - дрожащим голосом сообщила Зоя, завершая свой рассказ. - В электричке. На ней все та же одежда. Не понимаю, как она может носить целый месяц одно и то же.
   - Ты говорила Алисе про свой опыт с изменением хода времени? - спросил Максим.
   - Нет, - нахмурилась Зоя, задумавшись. - А надо было? Ты считаешь, что Другая появилась из-за того, что я тогда изменила ход времени?
   - Полагаю, да. Ты, кстати, с тех пор продолжала экспериментировать таким образом?
   - Пыталась, но у меня больше не получалось.
   Алонсо размышлял. Зоя тоже замолчала. В тишине были отчетливо слышны голоса птиц, шуршание листвы, плеск воды.
   - Зоя, - сказал наконец Алонсо. - Другая не появилась из ниоткуда. Она - это ты сама, некая часть твоей личности, которая обрела временное существование именно из-за того опыта со временем.
   Зоя наморщила лоб:
   - Разве я могу кого-то убить? Или хотя бы просто угрожать смертью, как это делает она?
   - Сейчас, когда она существует отдельно от тебя, ты, надо думать, можешь только бояться. Убить может она. Однако в обычном, нерасщепленном состоянии, в тебе такая способность тоже присутствует. В каждом из нас есть все - и плохое, и хорошее. Все зависит от того, насколько мы управляем своими качествами. Оказавшись лишенной своей агрессивной части, ты стала, как бы это выразиться, неполной, однобокой, предельно уязвимой.
   - О Боже! - Зоя заломила руки. - И что теперь будет?
   - Как ты думаешь, почему ты не выражаешь ни малейшего сомнения в том, что я знаю, о чем толкую? - спросил Максим.
   - А я должна? - с вялым удивлением спросила Зоя. - Но ты такой уверенный! Понятно, что ты в этом разбираешься.
   Максим развернулся лицом к девушке.
   - Слушай меня очень-очень внимательно, - велел он. - Если бы год назад я стал говорить тебе, что люди могут управлять мыслью ходом времени, но что при этом в качестве побочного и нежелательного явления могут возникать двойники, ты бы, как минимум, спросила, откуда мне все это известно. И уж конечно удивилась бы тому, что я догадался поехать за тобой именно на станцию Расторгуево, хотя никто не знал, что ты сюда едешь. И такое удивление было бы вполне естественным. Постарайся понять, почему ты ничему не удивляешься? Думай, Зоя, это важно!
   Зоя пыталась думать, но эта попытка была бесплодной и мучительной, что тут же отразилось страдальческим выражением на лице.
   - Лучше ты сам мне все объясни, - попросила она.
   - Ты слишком пассивна и податлива, потому что какая-то доля агрессивности необходима даже для полноценного удивления, - сказал Алонсо. - Вам совершенно необходимо снова стать единой личностью. Иначе она будет постоянно вынашивать мысли о твоем уничтожении, а ты - о самоубийстве. Но если хотя бы с одной из вас что-нибудь случится, то и вторая не сможет существовать, понимаешь? Она вообще живет в призрачном, мерцающем мире. Поэтому то появляется, то исчезает. Но и ты без нее тоже долго не протянешь.
   Наступило длительное молчание. Алонсо вспоминал рассказы Клеомена о терапевтических ритуалах, которые он использовал для оказания помощи жертвам раздвоения. Для их проведения требовалось выяснить глубинные верования пострадавшего. Алонсо не был уверен, что сможет самостоятельно провести с Зоей подобную работу. Но у него уже возникли мысли о том, как можно разрешить ее ситуацию иным способом.
   Зоя тоже размышляла.
   - Я не смогу, - она вздохнула тяжело, как после непосильного труда.
   - Сможешь! - Алонсо был непреклонен. - Кроме тебя, это делать некому. Ты ведь умеешь объединять части в целое. Вспомни, как ты быстро научилась совмещать два плоских изображения в одно объемное, как умела увидеть вместо двух скучных прямоугольников аквариум с прозрачной дрожащей водой!
   Зоя кивнула, признательно улыбнулась.
   Максим вынул из кармана платок и, связав его концы, превратил его повязку.
   - Закрой глаза, Зоя, и ни о чем не тревожься. Давай, я надену тебе это на глаза.
   Продевая густые волосы девушки под материю платка, чтобы случайно не причинить ей боль, Алонсо не прекращал говорить мягким увещевающим голосом:
   - Вот так, хорошо. Можешь облокотиться о мое плечо. Тебе нужно обратиться к своему воображению и поступить точно так же, чтобы объединиться со своей второй частью. Сейчас вы обе - плоские, неполные. Если оставить все, как есть, она всегда будет испытывать агрессивность, а ты - страх. До добра это не доведет. Поэтому твердо реши, что ты хочешь снова стать с ней единой.
   Зоя вздрогнула, рука ее потянулась к повязке на лице, нерешительно застыла на полпути и снова опустилась.
   - Ни о чем не беспокойся, - почти шепотом сказал Алонсо.
   - Здесь кто-то есть, - полу-вопросительно произнесла Зоя. - Я слышу шаги в траве.
   - Значит, твое воображение уже начало работать, - откликнулся Алонсо, придерживая Зою правой рукой, а левую протягивая девушке в блузке и водолазке, с тугой косой на голове, которая, выйдя из-за ствола, с интересом прислушивалась к их разговору.
   - Вообрази, что ты входишь в ритуальный водоем, - говорил Алонсо, продолжая протягивать руку Другой. - Видишь высокие колонны, стоящие вокруг него? Видишь факелы, пылающие на треногах? Видишь ступеньки, ведущие вниз, в темную воду? Там, в этой воде, вы сможете соединиться воедино, если обе захотите этого.
   Другая подошла к коряге, на которой сидели Зоя и Максим, и примостилась слева от Максима, взяв его руку. Зоя безусловно могла бы слышать ее шаги, если бы не находилась сейчас в пространстве своего воображения.
   - Ты хочешь снова восстановить целостность? - спросил Максим.
   - Да, - выдохнула Зоя.
   - Согласна ли ты принять мою помощь?!
   - Да.
   Другая сидела неподвижно. Она хмурилась, размышляла. Алонсо пожал ей руку чуть сильнее, вопросительно глядя на нее. Преодолев внутреннее сопротивление, Другая кивнула и беззвучно произнесла слово "да".
   Максим высвободил руку и провел ладонью возле своего лица сверху вниз. Другая поняла этот знак и смежила веки.
   - Я помогу вам обеим, - произнес Алонсо.
   Он закрыл глаза и погрузился в третью память. Там он увидел бассейн, вокруг которого стояли колонны и статуи и танцевали языки пламени на треногах. Две обнаженные девушки плыли друг к другу, медленно разводя одинаковыми тонкими голыми руками. По темной, маслянистой поверхности водоема расходились переливчатые волны.
   Встретившись, девушки сцепили пальцы и закружились в танце. Вода забурлила, поднялась, подобно маленькому смерчу, образовав нечто вроде вращающегося с бешеной скоростью водяного волчка. Внутри него мелькали две обнаженные фигуры. Скорость их кружения нарастала, и теперь их очертания уже нельзя было различить.
   Над ритуальным водоемом вспыхнуло зарево, и водяной столб разбился, упав бесчисленными брызгами. Девушка стояла по грудь в воде, глядя в неразличимую даль.
   Максим открыл глаза. Другой не было. Зоя дышала глубоко и медленно, полной грудью. Повязку она сняла. На лице ее играл румянец.
   - Щелчок был? - спросил Алонсо.
   - Щелчок? Да! Здесь, в затылке. Откуда ты знаешь? - удивилась Зоя. - Откуда ты вообще все это знаешь?
   - Когда-нибудь расскажу.
   - Со мной такое больше не произойдет? - спросила девушка.
   - Тебе пока нельзя экспериментировать со временем, - сказал Максим, вставая и подавая руку Зое. - По крайней мере до тех пор, пока ты не будешь уверена, что твоя психика обрела достаточную устойчивость. Ты сама поймешь, когда снова можно будет пользоваться этим даром. Душевный покой и уверенность в себе, когда они обретены, ни с чем не спутаешь.
   Молодые люди поднялись по косогору, оставляя за собой реку Битцу, чье название вдруг вспомнила девушка.
   - Может быть, мне лучше вообще никогда не менять события? - предположила Зоя.
   - Это - замечательный дар, который есть далеко не у любого, - ответил Максим. - Когда-нибудь ты станешь достаточно сильной, чтобы не бояться прибегать к нему. Он дарит вечную юность. Откажись от него лишь на время, но не на всю жизнь.
   Максим спросил, не хочет ли Зоя теперь навестить свою наставницу по развитию паранормальных способностей.
   - Я провожу тебя к ним, если хочешь.
   - Нет, Максим, сегодня не надо. Я чувствую такую сонливость. Боюсь, что засну прямо на ходу, - Зоя не сумела сдержать зевка. - Ой, извини!
   - У тебя много ночей не было нормального сна. Так что сейчас мы поедем в Москву, и я доставлю тебя домой. Сможешь сразу лечь в постель. Только не засыпай на ходу, нам еще надо добраться до станции!
   Зоя с трудом подавила очередной зевок.
   - У тебя нет сигареты? - спросила она.
   - Нет, я не курю.
   - Правда? Я думала, куришь.
   Пока ждали московскую электричку, Максим расспрашивал Зою относительно ее планов на будущее. Зоя закончила школу этим летом. Родители настаивали на том, чтобы она готовилась к поступлению в Институт международных отношений. Зоя подчинялась с большой неохотой. Журналистская карьера, которую прочил ей отец, девушку нисколько не привлекала.
   - Чем бы ты сама хотела заниматься? - спросил Максим.
   Зоя слегка покраснела. То ли ее смутил вопрос, то ли к ней возвращалась жизнь.
   - Мне было бы интересно организовывать концерты разных артистов. Но папа говорит, что для этого надо иметь хорошие связи. А в мире журналистики он сможет мне помочь.
   - И что? - удивился Максим. - У тебя впереди еще немало времени для того, чтобы возникли и связи, и навыки. Займись тем, что тебя привлекает. Если принесешь себя в жертву чужим предпочтениям, всю жизнь будешь чувствовать себя несчастной.
   Зоя призналась, что у нее не хватало духу открыто противостоять отцу.
   - Не волнуйся, - заметил Максим. - Теперь все будет иначе. Ты отрицала собственную агрессивность, поэтому всегда всем уступала. Сейчас ты согласилась с тем, что Другая - это ты сама. После вашего объединения у тебя наверняка хватит решимости, чтобы постоять за себя!
   - Я чувствую, что ты прав, - кивнула Зоя. - Завтра же поговорю с папой, все ему объясню так, чтобы он не обижался. Но сегодня я должна как можно скорее лечь спать.
   Уже в электричке, прикорнув на плече Максима, Зоя спросила, есть ли у него девушка.
   - У меня есть тайная жена, - шепнул он.
   - Как интересно! Расскажешь о ней?
   - Когда-нибудь, но не в ближайшее время.
   Немного подумав, Зоя, почти уже заснувшая, вдруг промурлыкала ленивым голосом:
   - Жаль, что ты не один.
   Почувствовав возникшее напряжение в плече своего спутника, она поспешила добавить:
   - Но это ничего! Ты же мне как брат. Просто в одно время я была в тебя влюблена. Как раз тогда, когда ты учил меня разглядывать трехмерные картинки в "Занимательной физике" Перельмана.
   Зоя замолчала. Через полминуты Максим почувствовал непроизвольный внутренний толчок в ее теле. Скосив глаза, он увидел, что Зоя спит крепким бестревожным сном.
  

***

  
   - Тебя не было целый день, - с легким упреком произнесла Елена Олейникова, открыв дверь сыну.
   - Я чувствую так, как будто меня не было тридцать лет, - искренне сказал Максим, входя в коридор своего прошлого и не сводя глаз с ожившей матери.
   Она была немного растрепана. Очевидно, не заметила, как в очередной раз из волос выпала заколка-"невидимка". Растрепанная, домашняя, абсолютно настоящая, непохожая на ту, постаревшую, подурневшую, умиравшую от рака легких в 2000 году.
   - Что это ты на меня так уставился? - удивилась мать. - Проголодался, наверно? Хочешь, приготовлю что-нибудь? Хотя получится перед самым сном...
   - Не надо, мама, спасибо! На ночь и вправду не стоит.
   Каждый шаг обрушивал на Максима новый шквал впечатлений. Передняя, гостиная, его комната, кухня, туалет, ванная, где воспользовался зубной пастой "Поморин", возвращение в свою комнату. Везде забытые запахи, везде невозможные предметы, давно, бесследно поглощенные воронкой времени, но теперь вновь возникшие из небытия. Река забвения выплеснула на берег свой многолетний улов.
   Максим, чувствуя, что его способность к восприятию и удивлению достигла пределов, принял инстинктивное решение отложить на утро подробное рассмотрение экспонатов музея собственного прошлого. Торопливо раздевшись, он залез в давно несуществующую, но убедительно реальную, чистую, застеленную матерью кровать и, несмотря на крайнюю степень возбуждения, тут же заснул под висящим на стене портретом Эйнштейна.
   Всю ночь ему снился калейдоскоп образов: исчезающие ножки столов в кафе на берегу Ионического моря, пыточная камера с двумя видами дыбы, одноцветные советские пригороды в окнах электрички, две девушки в водовороте танца в ритуальном бассейне. Иногда он понимал, что видит сон, иногда забывал об этом.
   Его разбудил луч света, щекочущий лицо. Максим разом выскочил из постели, как, бывало, делал в детстве в предвкушении радостных и интересных событий дня. Он чувствовал себя отдохнувшим, полным сил, несмотря на утренний кашель курильщика.
   Его поразили груды учебников и тетрадей на столе, сложенные как попало стопки книг на полках, груда всякой всячины в углу, на полу. Режиссер Максим Алонсо уже давно понял, что плодотворно работать он может только в обстановке разумного порядка, когда все под рукой, и рабочее пространство не загромождено ничем лишним. Неужели в семидесятые годы он был совсем другим?
   Да, он был совсем другим.
   Совершив утренний туалет и убедившись, что матери дома нет, Максим вернулся в свою комнату. Долго изучал находящиеся там предметы, каждый из которых вызывал бурю чувственных воспоминаний о том или ином периоде его жизни.
   В живописном археологическом завале в углу комнаты обнаружился букварь ("Ты эти буквы заучи. \ Их три десятка с лишком, \ А для тебя они - ключи \ Ко всем хорошим книжкам"). Набитые бумагами три старых портфеля времен младших и средних классов. Из пенала торчала ручка с заржавевшим пером. В коробочке отдыхали бравые оловянные солдатики.
   Рядом с портфелями пылился большой красный мяч, умудрившийся не сдуться за многие годы. На полках и в выдвижных ящичках - линейки, ластики, карандаши. Настольная игра с лампочками. Они когда-то загорались, если маленький Максим тыкал проводком в правильный ответ на ту или иную загадку. Уже не открывающийся перочинный ножик. Рогатка. Допотопный советский конструктор, так непохожий на многообразные "лего" эпохи глобализации.
   Диафильмы, которые юный Максим когда-то смотрел, затаив дыхание, и о которых режиссер М.Алонсо давно и надежно забыл, хотя, быть может, именно они впервые зародили в нем жгучий интерес к кинематографу. Большая коробка с виниловыми грампластинками, а на отдельном столике - старый массивный радиоприемник с проигрывателем. На столе - милая сердцу желтая спидола с высунутой до середины антенной и два магнитофона. Большой работал на бобинах, маленький был более современным и требовал компактных кассет. Впрочем, оба одинаково успешно умели зажевывать и портить пленку. На подоконнике лежала пустая коробка от болгарских сигарет "БТ".
   Взяв первую попавшуюся пластинку, Максим поставил ее. Зазвучала музыка из мультфильма "По следам бременских музыкантов".
   Ночь пройдет, пройдет пора ненастная, солнце взойдет!
   Потом Максим долго ходил по улицам и заново изучал быт своей вернувшейся ранней юности. Его особое внимание сейчас уже привлекали не очереди, на которые он успел насмотреться накануне, но многочисленные компании подростков и детей, играющих в московских дворах. Довольно часто можно было увидеть и группы взрослых людей, сидящих на лавочке или скамейке, попивающих что-нибудь, лузгающих семечки, обсуждающих. Общение в этом мире происходило более массово и непосредственно, чем в будущем, когда огромная часть времени будет отдаваться виртуальному миру компьютерных сетей.
   Утром Максим заметил, что холодильник дома почти пуст, и теперь прошелся по магазинам, купил хлеба, масла, овощей. В одном магазине не было масла вообще, в другом пришлось отстоять очередь. Простая затея - купить немного продуктов для дома - превратилась в проект, который, в зависимости от настроения и наличия свободного времени, можно было счесть утомительным или увлекательным. Вернувшись домой, Максим обнаружил, что масло было очень вкусным, ароматным, без малейших признаков подмешанного маргарина. А сметана, напротив, производила впечатление разведенной.
   Мать что-то делала в гостиной с помощью тарахтящей швейной машинки на столе. Максим сел рядом и притворился, что листает газету, искоса поглядывая на Елену. Она, конечно, заметила его взгляды.
   - Что это ты на меня так смотришь уже второй день подряд?
   Ничего не ответив, Максим встал, обнял мать, поцеловал ее и ушел в свою комнату, оставив ее в состоянии приятного шока.
   Позвонил отец.
   - Как живешь, Максим? - спросил он.
   - Хорошо. А ты?
   На другом конце провода воцарилось молчание.
   - Пап?!
   - Да, да, я здесь, - раздался голос Бориса. - У меня все в порядке. Просто удивился, что ты об этом спросил.
   - Разве я не могу поинтересоваться, как живет мой отец?
   - Конечно, можешь, просто раньше ты этого никогда не делал...
   "Делал мысленно, но стеснялся произносить вслух", - подумал Максим.
   Отец напомнил о предстоящей поездке вдвоем в Юрмалу, о чем они договорились еще в мае, сразу после того, как Борис развелся с Еленой.
   Максим, стараясь говорить как можно более деликатно, сообщил, что этим летом останется в Москве. Он еще до звонка принял такое решение, объясняя его для себя тем, что прибыл в прошлое с определенной целью: совершить все возможное, чтобы предотвратить изобретение и создание препарата, который выявит истинные масштабы человеческого эгоизма и поставит мир на край гибели. Начинать свою сложную миссию с курортного отдыха - такая перспектива казалась Максиму слишком неподходящей и расхолаживающей. Несмотря на то, что он пока не понимал, какие именно шаги предпримет для достижения своей цели, Максим решил, что это точно не будет поездка на море.
   - Вообще-то, - сказал отец, - было бы вполне справедливо, если бы мы провели с тобой вместе несколько недель. Особенно теперь, когда мы живем отдельно и так редко видимся.
   Максим заверил отца, что после возвращения Бориса из Прибалтики они будут видеться намного чаще. Его голос и интонации были настолько странными и непривычными для отца, что тот не стал спорить. И, кажется, даже не обиделся. Поверил, что сын неожиданно повзрослел, что он действительно имеет в виду то, о чем говорит.
   После разговора Максим принялся размышлять о своей миссии. Идея Арнольда об участии в международной математической олимпиаде с самого начала казалась ему не особенно реалистичной. Максим, полистав найденные у себя в комнате номера журнала "Квант" и всевозможные сборники задач, особенно отчетливо понял, что за тридцать лет утратил не только квалификацию, но и интерес к этой деятельности. Ему не хотелось тратить уйму времени на решение трудных задач, поскольку стать одним из лучших в огромной стране он все равно не сможет. Зачем же делать то, что и безнадежно, и нисколько не увлекает?
   Уверенности Арнольда в том, что для того, чтобы убедить Жерара отказаться от работы над препаратом, Максим непременно должен встретиться с ним лицом к лицу, он тоже не разделял.
   Максим провел небольшую календарную рекогносцировку событий. Итак, сейчас лето 1978 года. Около полугода назад, зимой, Арнольд расшифровал "Откровение Клеомена". Жерар, прочитав его, пришел к выводу, что видения, сопровождавшие открытие Клеоменом его дара орбинавта, каким-то образом связаны с активностью ретикулярной формации. Он уже загорелся идеей создания препарата, который будет стимулировать эту зону, что даст человеку способность воздействовать мыслью на ход времени. Лаборатория в Нёйи уже создана, но это произошло совсем недавно. В ближайшие месяцы она станет приносить ощутимый доход в результате сотрудничества с аптеками. Ровно через год, когда Жерар случайно встретит в Англии биохимика Клода Дежардена, он уже сможет предложить ему работу в своей лаборатории.
   За этот год Максим вполне мог позвонить - если понадобится, то и не один раз, - Жерару по телефону. Главное было - как следует подготовиться к разговору, тщательно продумать доводы и аргументы, чтобы убедить Жерара отказаться от своей затеи создать препарат. Как это сделать, пока неясно, но должна же существовать возможность!
   Первым делом, решил Максим, надо извлечь из второй памяти различную информацию, которая может ему пригодиться, и записать ее, чтобы она была под рукой.
   Именно этим он и занялся. Дождавшись ухода Елены, он вставил чистую кассету в магнитофон и включил его в режиме записи. Закрыл глаза, погрузился во вторую память. Перед его внутренним взором поплыли воспоминания. Максим озвучивал всплывающие сведения вслух, чтобы позже прокрутить кассету и перенести все необходимое на бумагу.
   Сначала он надиктовал из второй памяти номера телефонов, которые на всякий случай взял перед Прыжком у различных людей. Одни помнили соответствующие номера тридцатилетней давности, другим удалось их разыскать. Сейчас Максим проговорил их один за другим: номер Росарио в Бостоне, где она звалась Мэри-Роуз Алькальде, Сеферины в Нью-Йорке (в 1970-х она еще не переехала в Австралию), Арнольда и Жерара в Париже, Бланки в Монреале, Пако - тоже в Нью-Йорке (впрочем, в настоящее время он и Сеферина даже не знают о существовании друг друга).
   Затем Максим воссоздал перед внутренним взором листы бумаги, где была изложена на португальском языке технология изготовления "Орбиты".
   Во время автомобильного переезда из Саламанки в Коимбру, за день до Прыжка, Алонсо и Росарио обсуждали шансы добраться до Жерара в конце 1970-х. Оба пришли к выводу, что возможность влиять на события была бы для Алонсо важным преимуществом. Делать это, как обычно поступают орбинавты, через ткань бытия, он не мог вплоть до щелчка, которого придется ждать тридцать лет. Но если бы в семидесятых Алонсо сумел самостоятельно синтезировать "Орбиту", то смог бы в случае необходимости совершать дополнительные "прыжки" через третью память, используя препарат. В этом случае нахождение за пределами ограничения глубины ствола не угрожало бы его жизни. Конечно, Алонсо не был химиком. Однако наличие подробно расписанной технологии изготовления препарата давало надежду на то, что в самом крайнем случае ему это все же удастся. Либо он овладеет необходимыми знаниями, либо найдет специалистов, которые синтезируют препарат для него, объясняя ему каждый свой шаг, а сотрет случившееся из их памяти.
   Во время этого разговора коммуникации в мире уже практически не функционировали. Связаться со знакомыми химиками, чтобы получить сведения о технологии, не представлялось возможным. По счастью, Клеомен, которому по приезде в Коимбру Алонсо рассказал об этой идее, отыскал приятеля, записавшего по его просьбе все необходимые разъяснения и формулы на бумаге.
   То, что инструкция была составлена на португальском, представляло наименьшую из проблем. Алонсо, с его любовью к языкознанию и владением тремя романским языками, смог бы без особого труда разобрать этот текст, вооружившись учебником грамматики и словарем. Хуже было то, что автор записки обладал ужасным почерком.
   - Я не могу разобрать, что здесь написано, - признался Алонсо, когда Клеомен вручил ему инструкцию.
   - Ничего, - ответил тот. - Сейчас главное это "сфотографировать" глазами весь текст, чтобы внести его во вторую память, а после Прыжка выудить оттуда. Разбираться будешь потом.
   Вероятно, если бы Алонсо в последние часы перед Прыжком сохранял полную ясность мышления, он бы настоял на том, чтобы для него составили инструкцию в напечатанном виде. Но он был слишком поглощен своими переживаниями по случаю предстоящей многолетней разлуки с Росарио. Поэтому, он принял довод Клеомена и быстро "отсканировал" глазами предоставленные ему каракули.
   Лишь сейчас, в квартире на "Академической" Максим понял, какую он совершил ошибку. Разумеется, во второй памяти он сумел увидеть записку. Но разобрать почерк так и не смог. Ему нечего было наговоривать для записи на магнитофонную пленку!..
   Пришлось смириться с неудачей. Свою миссию Алонсо будет вынужден выполнять, не имея в распоряжении удобной возможности создавать различные черновики событий. Придется жить набело, как все остальные. Без права на серьезные ошибки.
   Впрочем, в этом была своя справедливость. В конце концов, ведь Алонсо прибыл сюда именно для того, чтобы в мире не было "Орбиты". По странной иронии, первым, кто почувствовал ее отсутствие, оказался он сам.
   Вздохнув, Алонсо снова погрузился во вторую память и стал наговаривать на французском стихи Бланш Ла-Сурс, а также разрозненные строфы, которые успел когда-то перевести на русский. Затем, вынырнув в обычное состояние, записал все это в отдельный блокнот. Увлекся и еще несколько часов корпел над переводом одного из стихотворений, того самого, эпиграфом к которому служила строчка из старинной французской песни - "Sur le pont d'Avignon on y dance...". Зачеркивал, исправлял, пока не пришло переживание отрадной внутренней опустошенности.
  

***

  
   На Авиньонском мосту танцуют.
   На Авиньонском мосту - хоровод.
   Башни и стены проезжий срисует
   На полотно - и с собой увезет.
  
   Всякий поделится ломтиком хлеба,
   Да и вино будто стало вкусней.
   Прочно готическое небо
   Держится за верхушки церквей.
  
   Нынче я выпил в таверне и зарюсь
   На беззаботную удаль и смех:
   Все, что ни выйдет, выйдет на зависть,
   Я на мгновение вспомню всех.
  
   Пусть же без устали пьет и ликует
   Этот веселый проезжий народ!
   На Авиньонском мосту танцуют.
   На Авиньонском мосту - хоровод.
  

Бланш Ла-Сурс, Монреаль, 2006 г.

Перевод с французского: Максим Олейников, Москва, 1978 г.

  
  
  
  

- Глава 2 -

  
   В предрассветный час предметы в комнате проступали из мглы, словно возвращаясь к жизни после вселенского истончения. Перед тем, как обратиться к своим ежедневным делам - пробежке, физическим упражнениям, бассейну, йоге, занятию математикой, - Максим ненадолго задержался в постели. Погрузившись в третью память, он искал ответа на вопрос о быстром способе развития дара и не находил ответа. За прошедшие после Прыжка полтора месяца он перепробовал с этой целью поочередно, а затем в различных сочетаниях, танец Бланки, медитацию, вторую и третью память, необычные типы дыхания. Никаких новых идей так и не пришло.
   Перед выходом из третьей памяти Максим просмотрел энергетический рисунок различных знакомых и родственников. Затылочная чакра у всех, кроме Зои, была закрыта.
   Днем мать сказала за обедом, что он очень изменился.
   - Не припомню, чтобы ты раньше упорно занимался спортом, - заметила она.
   - Когда нравится то, что делаешь, особое упорство не требуется.
   - И речь у тебя стала более взрослой, - прокомментировала Елена его ответ. - И ванну ты раньше никогда не принимал. А теперь приходишь с улицы и - прямиком в нее!
   - Я просто полюбил отмокать, - засмеялся Максим и объяснил: - Красивое слово: "отмокать". У тебя подхватил. Ты же всегда заливаешь грязную посуду в раковине водой, чтобы она сначала "отмокла", прежде, чем ее мыть. Когда я лежу в ванне, мне кажется, что вода смывает с меня не только накопившуюся телесную грязь, но и эмоциональную усталость. Под душем я не могу "отмокать" так, как в ванне.
   Елена глядела на сына во все глаза.
   - "Телесную грязь", "эмоциональную усталость"..., - повторила она. - Твоя взрослая манера речи поражает меня даже больше, чем новые привычки, - призналась она. - Удивительные превращения происходят с людьми в переходном возрасте!
   После обеда Максим позанимался математикой. За июль и первую половину августа он успел пройти несколько школьных и вузовских учебников и пришел к выводу, что и теперь вполне способен репетиторствовать, как делал на другой линии времени. Уровень сложности в математике для нематематических специальностей не шел ни в какое сравнение с олимпиадными задачами.
   В Отмененном Мире идею зарабатывать деньги уроками подбросил Виталик, двоюродный брат Левы Маргулиса. Было это на проводах Левкиной семьи перед их отъездом в Израиль, то есть в годовщину Октябрьской революции. На сей раз Максим не собирался ждать ноября. Он уже связался с Виталиком и поделился с ним своими соображениями. Тот сказал, что до конца лета точно не будет никаких учеников, зато в сентябре они безусловно появятся. Люди, которым в иной реальности Максим давал уроки или делал курсовые, в этом мире его пока не знали, поэтому без протекции Виталика было не обойтись.
   - Максимушка, когда сможешь сдать макулатуру? - спросила мать. - Я приготовила две сумки со старыми газетами.
   - Прямо сейчас, - Алонсо встал из-за стола, где теперь царил порядок.
   Елена вслух рассуждала о том, что, когда суммарный вес сданной ими макулатуры достигнет двадцати килограммов, они получат талон на приобретение какой-нибудь дефицитной книги.
   - Ты, наверно, предпочитаешь "Королеву Марго" или Конан Дойля, - предположила она. - А я вот ужасно хочу "Овода".
   - Значит, купим тебе "Овода", - разрешил Максим ее сомнения.
   Теплый ветерок нес по уличному асфальту обрывки бумажек и легкую летнюю пыль. Алонсо потратил на то, чтобы дойти до места, постоять в очереди и сдать свои газетные стопки, около трех четвертей часа. По дороге он размышлял об одном.
   Почему Арнольд Лефевр за тридцать лет, прошедших после того, как его скептицизм в отношении орбинавтики был полностью развеян изобретением "Орбиты", так и не стал орбинавтом? В 1980 году, когда Жерар синтезировал препарат и доказал брату, что возможность воздействия мыслью на реальность - не выдумка, Арнольду было 35. Он знал, что ежедневное выполнение медитаций по системе Воина-Ибера, описанных в старинной рукописи, потребует не менее 70 лет. Поэтому не стал даже приступать к ним. Но ведь в 1995-м он познакомился с Коломбой, и ему стало известно, что она за 13 лет развила умение входить в третью память и сразу же воспользовалась этим, чтобы раскрыть свою затылочную чакру и стать орбинавтом. На тот момент Арнольду было всего 50. Почему же он не стал работать со сновидениями в соответствии с тем, что Коломба называла "путем Алонсо", а сам Алонсо - "средним способом"?
   Впрочем, с чего взял Максим, что Арнольд этого не делал? Вполне возможно, что делал, но оказался не таким талантливым, как Коломба. Не случайно же Алонсо в первой жизни потратил на это 40 лет! В своем странном переживании, в начале Прыжка, Алонсо обещал Арнольду, что поделится с ним быстрым способом, если откроет его. Несмотря на то, что разговор происходил в фантазийном пространстве, где все "кентавры" парили под высоким, словно небо, куполом, Алонсо считал, что действительно связан этим обещанием. Так же, как и тем обещанием, что он дал Леве по телефону в 2006 году. Он обязан поделиться с Левой быстрым способом, хотя и обсуждал с ним это на линии времени, которой больше не существует.
   Избавившись от макулатуры, Максим нашел двухкопеечную монету и позвонил из автомата.
   - Это Алик, - произнес он в трубку. - Вы ведь хотели встретиться. Я нахожусь недалеко от вас.
   Собеседник ответил, что подойдет минут через десять.
   Имя "Алик" было условным сокращением от "Алонсо", о котором Максим договорился с Ильей Борисовичем Маргулисом. Надо было, чтобы Лева не догадался, что отец регулярно контактирует с его другом детства и одноклассником. Когда-нибудь они откроют всю правду Леве, но время для этого пока не пришло.
   Целесообразно ли делиться с людьми быстрым способом развития орбинавтического дара? - спрашивал себя Максим, прогуливаясь возле магазина в ожидании Ильи Борисовича. Что произойдет, если быстрый способ будет обнаружен и станет известен разным людям?
   Взять того же Арнольда. Сейчас, когда "Орбиты" нет, он относит сообщение старинной рукописи, хранящейся в семье Лефевров, к категории "мумбо-юмбо". Но, предположим, удастся убедить его не принимать в штыки идею орбинавтики и воспользоваться быстрым способом. Тогда очень скоро он на собственном примере убедится, что умеет менять уже случившиеся события. И, что не менее важно, тело в течение нескольких недель превратится в сильное и молодое! Разве он не пожелает любой ценой передать быстрый способ детям, жене, еще кому-нибудь? Даже если предварительно взять с Жерара обещание держать быстрый способ в тайне, разве его умение соблюдать обещание в ущерб самым дорогим ему людям, не подвергнется жесточайшему испытанию? Будет ли он спокойно смотреть на своих стареющих и умирающих отпрысков, думая о том, что выполнил обещание, данное Максиму?
   А Елена Олейникова или Лиля Майская? Став орбинавтами, они скоро превратятся в молодых, пышущих здоровьем и радостью бытия привлекательных женщин. Это не может не изменить их образа жизни. Очевидно, появятся любовные связи. Могут быть и дети. Неужели ни та, ни другая никогда не пожелают передать любимым людям секрет, подаривший им самим свободу от власти времени?!
   Конечно, с тех, кому они откроют тайну, они тоже потребуют обещания не передавать ее дальше. И те будут искренне обещать, но позже неизбежно нарушат свое слово. Потому что одно дело - нелегкая дисциплина ежедневных непривычных упражнений ума, необходимая для "долгого" и "среднего" метода, другое - быстрый метод, в одночасье делающая человека чем-то вроде мифического полубога...
   Из всего этого вытекало, что делиться быстрым методом было нельзя ни с кем. Потому что утечка неизбежна, а вместе с легкостью применения метода данный факт гарантировал быстрое, лавинообразное увеличение числа орбинавтов в мире. И тогда опять начнется истончение, которое поглотит реальность! Причем, произойдет это быстрее, чем в случае с "Орбитой", поскольку препарат, в силу своей нестабильности, превращал обычных людей в орбинавтов лишь на полчаса -- сорок минут, тем самым немного уменьшая масштабность конфликтного воздействия различных воль и желаний на ткань бытия.
   Алонсо вообразил себе мир, населенный миллионами орбинавтов - не временных, а настоящих, - вечно юных, с неукротимой жаждой жизни и огромными возможностями, - но никак не связанных учением о сострадании. Вообразил - и ужаснулся. Такая вселенная погибнет намного быстрее, чем Отмененный Мир!
   А еще до того, как мир поглотит истончение, сотни - нет, тысячи - орбинавтов с нестабильной психикой, мучимые призрачными двойниками, будут бросаться из окон, чтобы положить конец паническому ужасу.
   Максиму пришла в голову мысль посчитать известных ему орбинавтов - лично или по рассказам: Воин-Ибер, Лаис, Кассия, Александр, Клеомен, Пако, Росарио, Мануэль, Бланка, он сам, Коломба, Сеферина, Зоя. Тринадцать человек, среди которых проблема орби-двойника была у одного. Один на тринадцать составляет 0.077. Пусть будет даже меньше, скажем - 0.05, то есть пять процентов. Если среди людей, обладающих способностью менять явь силой мысли, пять процентов порождают орби-двойника по причинам психического характера, то сколько же окажется таких двойников в мире, где число орбинавтов достигнет миллионов?
   Максим вспомнил телепередачу, где приводились приблизительные данные о распространенности орбитомании в разных странах. В одной только скандинавской стране их число оценивалось примерно в два миллиона - одна пятая населения страны. Пять процентов от данного числа составляет 100 тысяч! А сколько их было в России, в США, в Индии, в Китае?
   По всему выходило, что распространение орбинавтики тоже должно привести к массовому бедствию.
   Однако, если ни с кем не делиться быстрым методом, то как же быть с обещаниями, данными Арнольду и Леве?
   Максим одернул себя: прежде, чем ломать голову над этим вопросом, надо сначала пресловутый быстрый метод открыть. Или, может быть, не надо?...
   Появился Илья Маргулис - рыжеватый, невысокий, склонный к полноте. Шкиперская бородка придавала ему отдаленное сходство со знаменитыми портретами Хемингуэя, но у кумира миллионов советских читателей не было этого большеглазого доверчивого лица. Близорукость, светлую кожу и интерес к медицине Левка унаследовал у своего отца-анестезиолога.
   - Очередное твое пророчество сбылось, - сообщил Илья Борисович. - В Афганистане арестованы несколько министров. До этого умер папа римский, а Япония и Китай подписали договор о мире. Все - точно, как ты и предсказывал. Впрочем, я уже давно не сомневаюсь в твоих словах. Хотя в первый раз, когда ты заявил мне, что являешься гостем из будущего, я решил, что ты тронулся умом, начитавшись научной фантастики!
   Решение Максима поделиться с Левиным отцом невероятной правдой о себе было основано на двух соображениях. Илья, как, впрочем, и вся его семья, через три месяца окажется в Израиле, откуда намного проще звонить во Францию, чем из СССР. Можно не опасаться вызвать этим нездоровый интерес властей к своей персоне. Оттуда, при наличии времени и средств, можно даже съездить в Париж, не проходя тщательной идеологической проверки. Кроме того, в отличие от сына, Илья Борисович довольно прилично знал французский язык.
   Поведав Илье Борисовичу об орбинавтах, орбитоманах и истончении, Максим не стал рассказывать ему своей ренессансной предыстории: старшему Маргулису и без того пришлось совершить над собой немалое усилие.
   - Вот что! - очки Ильи блеснули на солнце, отчего он на мгновение стал очень похож на Левку. - Я думаю, что на людях тебе лучше продолжать называть меня на "вы" и по имени-отчеству. Но, когда мы наедине, говори мне "ты". Как я понимаю, ты на самом деле старше меня. Напомни, пожалуйста, сколько тебе было лет, когда ты осуществил свой "Прыжок"?
   - Сорок восемь.
   - Гм, так и есть: больше, чем мне.
   Илья Борисович вынул из нагрудного кармана сорочки пачку сигарет "Родопы" и протянул Максиму. Тот вежливо отказался.
   - Выходит, все, что ты говорил, должно сбыться, - Илья закурил. - И через несколько лет Союз действительно развалится. Невероятно! Совершенно невозможно в это поверить!
   Качая головой, он обвел глазами здания и деревья, будто воображая, что все видимое обрушивается, как карточный домик.
   - И мы действительно скоро получим разрешение на выезд? - продолжал Илья. - Сейчас из ОВИРа ни слуху, ни духу.
   - Уверяю вас, то есть тебя, - сказал Максим. - В сентябре они позвонят вам и скажут, что вы должны донести какие-то бумажки. А в ноябре вы уедете. В первое время будете жить в поселке для репатриантов возле Иерусалима, потом купите квартиру в самом городе. Ты довольно скоро устроишься на работу. Что же до Левы, то его ждет карьера преуспевающего хирурга.
   - Ну и ну... - Илья развел руками, затем спросил: - А иврит легко выучить?
   - Конечно, - заверил Максим. - С этим у вас окажется не больше проблем, чем у многих других иммигрантов. Особенно у тебя. Ведь ты выучил французский, значит - способности к языкам у тебя есть. Правда, твоя мама ивритом толком не овладеет. Впрочем, она будет общаться в основном с такими же, как она сама, пенсионерами из бывшего Союза.
   - Моя мама? - удивился Илья.
   - Да, я имею в виду Левину бабушку, тетю Любу, - подтвердил Максим.
   - Но ведь она не собирается ехать!
   - Пока нет. Однако, когда наступит Перестройка, очень многие из тех, кто сейчас не собирается никуда уезжать, пересмотрят отношение к отъезду.
   Речь зашла о миссии, которую Максим собирался возложить на Илью. Он до сих пор не продумал текста сообщения для Жерара. Обещал, что до отъезда Маргулисов сделает это.
   - Тебе понадобится очень тщательно заучить то, что надо будет ему объяснить. Если что-нибудь упустишь, все может пойти насмарку.
   - Не лучше ли все же, если ты запишешь все на бумагу, причем сразу по-французски, а я возьму ее с собой? - с надеждой предложил анестезиолог.
   - Нет, - категорическим тоном отмел подобную возможность Максим. - На таможне, а затем и в Шереметьево, проверяют все письменные документы. Разрешают брать только записные книжки. Как ты понимаешь, предмет твоего разговора с Жераром не предназначен для посторонних глаз и ушей. По той же причине я не буду ему звонить и попрошу, чтобы и ты не давал Лефевру моего номера. Не только потому, что при звонках отсюда заграницу связь постоянно рвется, а цена на них очень высока. Но - и это главное - потому что нас могут прослушивать.
   - Неужели ты думаешь, что для них представляет интерес обычный старшеклассник? - спросил Илья с сомнением.
   - Сначала, может быть, и нет. Но что если они записывают все без исключения переговоры с "капстранами"? Я, конечно, точно этого не знаю, но и в обратном тоже не уверен. И если наш старшеклассник будет вести продолжительные беседы с химиком из Франции, то кое-кому станет интересно прослушать записи этих бесед. Ну а телефонный разговор, в котором речь идет о химических препаратах, представляющих опасность для всего человечества, непременно вызовет интерес.
   Илья кивнул, задумался, нашел дополнительное возражение.
   - Что если звонки из Израиля во Францию окажутся для меня слишком дорогими? Ведь в первое время мы будем жить только на государственное пособие.
   - Ты уж попытайся решить эту проблему, - Максим был настойчив. - Но, даже если и не удастся, все равно позвони ему. Закажи так называемый "collect call". Это, когда за разговор платит вызываемый абонент, если он согласен. Тебе лучше сразу представиться таким образом, чтобы Жерар почувствовал очень сильный интерес и не смог бы отказаться от разговора, несмотря на то, что ему придется платить. Скажем, ты можешь назваться "орбинавтом Клеоменом". Каждое из двух слов ему знакомо из рукописи, но он никак не ожидает, что кто-нибудь за пределами семьи, их знает. Особенно имя "Клеомен". Оно стало известно ему и его брату только полгода назад, когда Арнольд расшифровал "Откровение".
   - Я вижу, ты все предусмотрел, - заметил Илья. - Даже разбираешься в разных видах телефонных звонков. Любой, кто послушал бы тебя сейчас, понял бы, что тебе не шестнадцать лет.
   - Я пока не все предусмотрел, - не согласился Максим. - Так или иначе, тебе нельзя слишком долго тянуть со звонком Жерару. Химика-диссидента, каким он себя считает, необходимо остановить до того, как он встретится в Лондоне с Клодом. Это произойдет через год.
   Они дошли вместе до "Академической". По дороге Илья Борисович, как обычно, забрасывал Максима вопросами о мире будущего. Его интересовало все: крушение коммунизма, политическая расстановка сил, переименованные улицы и площади, новые станции метрополитена.
   Перед тем, как попрощаться, Илья задал вопрос:
   - Русский язык через тридцать лет будет сильно отличаться от сегодняшнего?
   - Появятся многие новые сферы деятельности, а вместе с ними - и новые слова.
   - Можешь привести примеры?
   Максим задумался.
   - Новостной информер, - произнес он.
   Илья непонимающе наморщил лоб.
   - Витрина спонсоров, - все больше веселясь, продолжал Максим. - Размещение баннеров, конкурс креативщиков, самые рейтинговые новости, хиты продаж, купить трафик по одному центу за клик.
   На Илью было по-настоящему смешно смотреть.
   - Язык - вроде славянский, несмотря на обилие то ли английских, то ли немецких заимствований, - неуверенно прокомментировал он. - Это точно русский, а не, скажем, болгарский?
   После встречи с Ильей Максим гулял по центру города, обдумывая, как наилучшим образом построить ход разговора между Ильей и Жераром.
   Домой он вернулся под вечер. Пил с Еленой чай в кухне, когда мать между делом сообщила:
   - Тебе звонил отец.
   - Правда? - удивился Максим. - Из Юрмалы?
   - Нет, он сейчас у друзей в Риге.
   - Как у него дела?
   - Да что с ним станется? - проронила вполголоса Елена, почему-то устыдилась собственной раздраженной интонации и добавила уже другим тоном: - Не знаю, он ведь звонил тебе, а не мне. Особенно не распространялся. Только рассказал, что погибла дочка Ростовцевых. Но ты ее, наверно, и не помнишь. Ты был совсем малышом, когда мы с ними вместе отдыхали.
   Максим медленно поставил чашку на стол, чувствуя, будто его за сердце схватила липкая, холодная рука.
   - Ты - про Ингу? - с трудом вымолвил он.
   - Да, - заметив побледневшее лицо сына, Елена встревожилась. - Ты ее помнишь? Почему так расстроился?
   - Нет, нет, тебе показалось, - Максим заставил себя говорить спокойно. - Как она погибла?
   - Попала под машину.
   - На ней был шарф?
   Елена больше испугалась, чем удивилась.
   - Какой шарф летом?! - воскликнула она. - Максим, в чем дело?!
   - Извини, - пробормотал он. - Кажется, я перегрелся на солнце. Пойду, отдохну.
   Продолжая заверять мать, что у него все в порядке, он встал из-за стола и ушел к себе в комнату, где без сил свалился на кровать, уставившись невидящими глазами в окно.
   Инги больше нет! Но как же так? Ведь в Отмененном Мире она была жива аж в 2010 году!
   Что она делала в это же время, в августе 1978-го?
   Максим тихо застонал.
   В тот раз во второй половине августа 1978-го у Инги был роман с ним. Сейчас Максим в Прибалтику не поехал, и их случайная встреча в тире в Дзинтари не состоялась. Свои дни она проводила иначе, чем в первом варианте.
   Вот они, изменения, вызванные одним лишь перемещением Алонсо в прошлое!
   Никто теперь не назовет интернет ни английским словом Global, ни русской "оглоблей".
   В том мире погибла Зоя, но выжила Инга. В этом - наоборот. Но почему не может быть такого мира, в котором все дорогие тебе люди доживали бы до преклонных лет, не говоря уже о том, чтобы все они становились вечно юными орбинавтами?!
   Все-таки быстрый способ необходимо найти! Пусть самому Максиму сейчас нельзя пользоваться даром орбинавта, поскольку он пребывает за пределами глубины ствола. Но, если бы, к примеру, его мать была орбинавтом, то он попросил бы ее сейчас изменить явь последних суток, чтобы связаться с Ингой и постараться убедить ее не идти куда-то, куда она пошла навстречу гибели...
  

***

  
   Можно ли, находясь в пространстве третьей памяти, воздействовать на другого человека? У Алонсо было два противоположных ответа на данный вопрос, и оба он мог подкрепить соответствующими примерами.
   Некогда, открыв связь между затылочным энергетическим центром и орбинавтическими способностями, он раскрыл свой центр, а через несколько дней попытался сделать это для Сеферины, жившей тогда в Кордове. Но ему это не удалось. Он видел картину ее чакрамов, но никак не мог воздействовать на них. Однако позже, в день своей смерти, он сумел погасить затылочный чакрам Кассии, а она нанесла удар по его сердечному центру.
   Вывод из этих двух случаев был ясен. Пребывая в Крипте, можно воздействовать на тайные центры того, кто тоже находится в данный момент в Крипте. Поэтому Кассия и Алонсо были уязвимы друг для друга. Однако воздействовать на человека, который сейчас не погружен в третью память, невозможно. У людей есть какая-то природная защита от вторжения извне.
   Но почему же, коли так, Максиму удалось способствовать объединению Зои и ее двойника? Ведь делал он это тоже через третью память, причем Зоя отнюдь там не находилась. Или находилась?
   Нет, он спрашивал ее через несколько дней, что она переживала в те мгновения. Девушка ответила, что просто воображала слияние со своей частью, однако никаких картинок, сравнимых по отчетливости и достоверности с восприятием повседневной реальности, у нее не было. Более того, хотя Максим и велел ей тогда представить себе ритуальную купель, Зоя так и не смогла сосредоточиться на предлагаемом образе.
   Она определенно не погружалась в третью память, по крайней мере - осознанно, как поступала Кассия Луцила.
   Почему же Алонсо удалось на нее воздействовать?
   Быть может, дело было в том, что непосредственно перед началом воссоединения в купели Зоя дала Максиму согласие на то, чего он добивался? Он спросил ее, согласна ли она объединиться с двойником, и она ответила утвердительно. Другая тоже кивнула, когда прозвучал этот вопрос.
   Что, если, дав согласие, Зоя, сама не подозревая, временно сняла природную защиту от проникновения в свое тайное пространство? Но ведь это означало, что Алонсо, пребывая в третьей памяти, мог бы, например, открыть затылочную чакру другого человека, если тот дал на это согласие!...
   Предположение, однажды возникнув, уже не отпускало Максима. Оно стало столь настоятельным, что он вызвал Илью Маргулиса на очередную встречу - через неделю после того разговора, когда Максим перешел с ним на "ты".
   Несмотря на внутреннее нетерпение, Алонсо все-таки рассчитал возможные последствия задуманного эксперимента. Поэтому не стал делиться с Левиным отцом своей гипотезой. Ведь, если все пройдет гладко, если уже сегодня Илья Борисович станет подлинным чародеем и в ближайшие дни в полной мере оценит преимущества, которые дает ему возможность отменять совершенные ошибки в то же время делая его неподвластным старению, то недалек и тот час, когда он начнет ходатайствовать за близких. За жену, за сына, за пожилую мать. А потом - еще за кого-нибудь. Попросит, чтобы Максим и их превратил в орбинавтов. А те, в свою очередь, захотят спасти от старости каких-нибудь других людей. Процесс, однажды начавшись, уже не остановится. Здравствуй, истончение, мы бежим к тебе со всех ног!
   - Дело вот в чем, - сказал Илье Алонсо. - У меня есть некая экстрасенсорная способность, которую я больше ни у кого не встречал.. Я могу подтолкнуть человека к раскрытию его дара орбинавта при условии, что он уже почти созрел. Таких людей, "без пяти минут орбинавтов", очень мало, и ты - один из них.
   Брови Ильи поползли вверх.
   - Я?! - чуть не задохнулся он от радостного изумления.
   - Да. Предлагаю прямо сейчас, не откладывая в долгий ящик, проверить это. Но должен сразу предупредить. Прыжок потребовал стольких душевных и энергетических ресурсов, что в какой-то мере он мог сказаться на моей чувствительности. Поэтому существует возможность, что я ошибаюсь в отношении твоих способностей. Если это так, то я заранее приношу свои извинения!
   Илья заверил собеседника, что не станет относиться к задуманному эксперименту с завышенными ожиданиями.
   - Мне необходимо твое устное согласие на то, чтобы я попытался воздействовать на твое психическое пространство, - сказал Максим.
   - Да, конечно, я согласен! - быстро заявил Илья. - Что теперь я должен делать?
   Разговор происходил на скамейке, в небольшом сквере.
   - Просто закрой глаза и сосредоточься на том, что ты хочешь стать орбинавтом и согласен, чтобы я тебе с этим помог. Проговаривай про себя. Или даже вслух, только негромко.
   Илья кивнул и выполнил сказанное. Алонсо, погрузившись в третью память, настроился на энергетической структуре тела Ильи. В который раз его поразила сверкающая, вибрирующая магия центров и каналов. Тонким, почти неуловимым усилием, как то, что необходимо для выдувания мыльного пузыря, Алонсо стал наполнять своим вниманием закрытый затылочный чакрам. Некоторое время ничего не происходило, однако ощущения невыполнимости задачи, как когда-то в случае с Сефериной, в этот раз не было. Алонсо казалось, что он чувствует согласие, данное ему Ильей, и что оно незримо помогает ему.
   Совершенно неожиданно чакрам затрепетал и стал увеличиваться в размерах. Это было похоже на ускоренную демонстрацию фильма о раскрытии цветочного бутона.
   - Ты что-нибудь почувствовал? - спросил Алонсо, когда все закончилось. Сердце его колотилось.
   Радикальный смысл случившегося доходил до сознания толчками.
   Илья смущенно покачал головой, снял очки и стал их протирать платком.
   - Думаешь, сработало? - спросил он нерешительно.
   - Знаю, что сработало.
   Максим попытался объяснить Илье, что чувствует орбинавт, когда обнаруживает в своем воображении струны возможностей и решается слиться с образуемой ими тканью бытия. Но вскоре понял, что говорит скорее для себя, оттого что тоскует по этому переживанию. Для собеседника объяснения были бесполезны: речь шла о том, что невозможно передать словами, но что Илья безошибочно почувствует сам, как только предпримет первую попытку изменения реальности.
   У Алонсо закололо в затылке.
   - Мы сейчас в яви, которую ты изменил? - спросил он, немного завидуя Илье.
   Тот кивал головой. Лицо Ильи раскраснелось, глаза сияли. Он то и дело надевал и снова снимал очки.
   - Получилось,... - шептал он, - получилось... Я сумел!...
   - И что же происходило в отмененном участке времени? - спросил с несколько отстраненным интересом Максим.
   Он понимал, что едва ли в действиях начинающего орбинавта содержалось нечто невероятно занимательное, но понимание того, что кто-то совершил то, что пока запрещено делать ему, почему-то захватывало воображение.
   - Ты предупреждал меня об ограничении глубины ствола, - ответил Илья. - Говорил, что я только начинаю, что у меня она вряд ли составляет больше получаса. Что я должен быть с этим осторожен. И что со временем глубина ствола увеличится до суток.
   - Что ж, - Максим встал, и Илья последовал его примеру. - Коль скоро я это уже сделал, не буду повторяться. Поздравляю тебя со вступлением в клуб волшебников! И действительно - будь осторожен с глубиной ствола.
   Он похлопал Илью Борисовича Маргулиса по плечу.
   Остаток дня Алонсо пытался осмыслить происшедшее.
   Итак, быстрый способ существует!
   Но им не в состоянии воспользоваться желающий стать орбинавтом, если ему не поможет кто-то, кто способен войти в третью память и кто получил высказанное вслух согласие. Похоже, что этим кем-то на сегодняшний день мог быть единственный человек в мире. Тот, что умел погружаться в третью память и при этом располагал тайной превращения другого человека в орбинавта.
   Этим единственным "форматором орбинавтов" был он сам. Максим Алонсо, известный в разное время под разными именами. Кто еще мог бы это делать? Из всех его знакомых, кроме него, в третью память умели входить только Кассия и Коломба. О том, что в третьей памяти можно раскрыть собственный затылочный центр и стать орбинавтом, знали только он и Коломба. А о том, что, находясь в третьей памяти, можно сделать орбинавтом другого человека, если он дал свое согласие на это, сам Алонсо узнал только сейчас. Вряд ли Коломба была в курсе таких возможностей.
   Это означало, что Максим может - да, именно так! - дать вечную юность и орбинавтический дар своим близким людям. И он же - если кроме него в мире действительно нет другого "форматора" орбинавтов, - знает, как не допустить массового распространения этого дара.
   Необходимо лишь строго придерживаться уже опробованной тактики - говорить тем, кому он намерен оказать уникальную услугу, что они "без пяти минут орбинавты", а он, Максим, может лишь подтолкнуть их к цели. Таким образом, обретая дар, они не узнавали никакого способа, который могли передать дальше!
   Конечно, не очень приятно говорить людям неправду про выдуманную категорию "без пяти минут орбинавтов". Психологически было проще сказать все, как есть: "Да, я могу сделать орбинавтом любого человека, но, если вы об этом узнаете, то в течение своей жизни - а ваша жизнь будет очень и очень длинной, учитывая перспективу вечной юности, - неизбежно будете просить меня то за одного, то за другого своего близкого человека; а я буду вам отказывать, поскольку в противном случае истончения избежать не удастся. Или, чтобы не обижать, буду выполнять подобные просьбы, и пусть все катится в тартарары!".
   Говорить правду было бы приятнее, чем идти на тактические уловки, но не ценой же судьбы всего мира...
   Справедливо ли то, что Алонсо будет по собственному усмотрению решать, кому оставаться вечно юным, а кому - стареть и умирать?
   Нет, это вопиюще несправедливо!
   Справедливо было бы делать орбинавтами всех желающих или хотя бы всех тех, для кого ценность сострадания не является пустым звуком. Возможно, когда-нибудь Алонсо так и начнет поступать. Например, когда идеи Воина-Ибера станут достоянием многих. Но сейчас о подобной перспективе слишком рано даже думать.
   Кроме того, вполне справедливо не превращать в орбинавтов вообще никого...
   У Максима на сей счет не было колебаний. Он знал, что может сколько угодно размышлять и рассуждать, но действовать он будет несправедливо. Потому что Максим не мог бы даже вообразить, что ради справедливости он обречет собственных мать и отца на старость и смерть, если в его силах уберечь их от этого!
  

***

  
   Целую неделю Илья ежедневно по нескольку раз в день названивал "Алику", возбужденно делясь мелкими подвигами по исправлению хода событий. По вечерам, когда анестезиолог возвращался с работы, они встречались, и Максим излагал ему идеи Воина-Ибера об ответственности орбинавта и о важности сострадания, о следах, образованных в потоке сознания нашими поступками и эмоциями, о том, как эти следы формируют характер той реальности, в которой мы живем.
   Илья слушал, нисколько не возражая. Было бы глупо с его стороны цепляться сейчас за свои прошлые материалистические представления.
   Через неделю после раскрытия затылочного центра Илья попросил Максима "продиагностировать", как он выразился, его мать, жену и сына. Он хотел выяснить, не являются ли и они "без пяти минут орбинавтами". Максим ответил, что уже давно так и поступил, но, к сожалению, пришел к выводу, что, в отличие от Ильи, у них нет высоких способностей.
   Разумеется, Максим собирался когда-нибудь помочь другу детства. Возможно, Левиной бабке и матери тоже. И, конечно, Арнольду. И своим родителям. И тете Лиле. Но сначала их надо было подготовить к самой мысли об орбинавтике. И попытаться хотя бы в некоторой степени приобщить к пониманию важности сострадания. Максим решил для себя, что это и будет с его стороны выполнением тех обещаний, что он дал Леве и Арнольду в уже несуществующем мире.
   Сейчас Максима в первую очередь заботила тетя Лиля. Из опыта Отмененного Мира он знал, что ей остается жить всего два с половиной года, если сейчас не вмешаться в ее судьбу.
   Но что она будет делать, когда станет орбинавтом и превратится за месяц-полтора в молодую женщину? Как объяснит свое невероятное омоложение друзьям, соседям, властям? Очевидно, ей придется на время скрыться и обзавестись новыми документами. Каким образом все это организовать, Максиму было неведомо. Как быть с ее квартирой, которая записана сейчас на имя шестидесятидвухлетней женщины? Что будет с ее московской пропиской? Как ей вообще адаптироваться к социуму, когда с ней произойдут столь драматичные перемены?
   Следовало также учесть то обстоятельство, что через несколько лет весьма драматичные перемены ожидают и сам социум.
  

***

  
   В сентябре пришлось сесть за парту. В отличие от школьных занятий в Отмененном Мире, когда пробудившийся после пятисотлетнего небытия человек шестнадцатого века с жадностью накинулся на знания века двадцатого, сейчас эти уроки в целом вызывали у Алонсо скуку. В преподаваемых дисциплинах - изрядно подзабытых - еще можно было найти что-нибудь интересное, но основная часть урока состояла в опросе нерадивых учеников. Наблюдение за всем этим могло дать пищу разве что психологу...
   Выручала все та же радость бытия. Она отнюдь не исчезла. Скука тоже была проявлением бытия.
   Вскоре объявился Виталик, а с ним - и ученики. Максим стал репетиторствовать и зарабатывать деньги. Это было приятно - и процесс преподавания, и наличие средств. Как и на другой линии времени, Максим рассказал матери о своей репетиторской деятельности и начал участвовать в семейных расходах.
   В свободное время Максим старался почаще видеться с дорогими ему людьми. Ездил то к отцу, то к тете Лиле, много разговаривал с Еленой. Вел телефонные беседы с Аллой и Зоей. Первая училась на мехмате МГУ, вторая - на факультете международной журналистики в МГИМО.
   - Ты же не хотела уступать отцу, - напомнил ей Алонсо, посетив квартиру Варшавских возле "Измайловской", и разглядывая оленя и детей на гобелене.
   - Я передумала, - объяснила Зоя. - Дело не в том, что я не решилась поспорить с отцом. Поверь мне: после той летней истории такой проблемы у меня уже не может быть. Просто я поняла, что до сих пор не решила, кем я на самом деле хочу стать. И поэтому спросила себя: а почему бы не попробовать журналистику? Как знать, вдруг мне понравится? Кстати, экзамены оказались довольно трудными, но я все равно поступила, причем без блата! - добавила она с гордостью.
   - Ты продолжаешь развивать экстрасенсорные способности? - спросил Максим.
   - Нет, сейчас нет на это времени. А вот Каштанка продолжает. Алиса Оскаровна и ее отец вернулись с дачи, и занятия кружка возобновились. Кстати, посмотри! Видишь эту женщину в карете? Вылитая Алиса!
   Зоя нашла на книжной полке страницу, вырванную из журнала, и протянула Максиму. Помещенная на ней иллюстрация изображала экипаж, в котором сидели три пассажира и возница. Экипаж двигался через мост над горной рекой. Среди скал вилась тропа. Подпись под иллюстрацией гласила, что картина принадлежит кисти неизвестного немецкого художника 18 века. Несмотря на анонимность автора, полотно имело название. "На вечном пути". Возницей был коренастый альбинос в тирольской шапке с пером. Пассажир - молодой бородатый мужчина с веселыми глазами и длинным носом с горбинкой, правая бровь выше левой, - был окружен двумя дамами: светловолосой и смуглой.
   Обомлев, Алонсо вперил взгляд в указанную Зоей брюнетку.
   - Здесь больше нет знакомых тебе лиц? - спросил он, когда к нему вернулся дар речи.
   Зоя пригляделась и охнула.
   - Ну и ну! А я раньше и не заметила. Мужчина в карете... Если убрать бороду и вообразить, что он седой и весь в морщинах, то сразу получается Оскар Рафаилович, Алисин отец! Удивительное совпадение! Люди, которых давно нет в живых, и так похожи на двух людей, которых я знаю!
   Совпадение ли? - подумал Алонсо.
   Он спросил Зою, не представит ли она его своей наставнице в оккультных науках.
   - Ты тоже интересуешься всякой телепатией и целительством? Хотя да, конечно, если вспомнить, как ты мне тогда помог...
   Девушка обещала в скором времени устроить встречу Максима с семейством Кальфа.
   Вечером к Максиму пришел Левка - как обычно, без предварительного звонка. Друг детства Максима был взъерошен и взволнован. Рассказал, что два дня назад им звонили из ОВИРа и предложили зайти. Было похоже на то, что власти намерены сообщить Маргулисам решение по их запросу о выезде. Сегодня родители, потратив полдня на пребывание в очереди, которая собиралась у дверей этого учреждения аж с ночи, попали наконец к служащей. Та сообщила им, что, если они еще не отказались от намерения "переехать на постоянное место жительство в государство Израиль", то им следует в темпе собрать ряд дополнительных документов.
   - Тебя и твоих родителей можно поздравить, - решил Максим.
   - Рано поздравлять. Никакого ответа они пока не дали. Хотя вряд ли для того, чтобы дать нам отказ понадобилось бы, чтобы мы собирали новые бумажки.
   - Это - разрешение! - заверил Максим. - Даже не сомневайся. Не пройдет и двух месяцев, как ты окажешься в более теплых краях.
   Он спросил, знают ли Маргулисы, где именно хотят жить и чем будут заниматься на новом месте. Лева был настолько возбужден из-за перемен, предстоявших его семье, что не мог сосредоточиться ни на чем конкретном. Поэтому беседа перескакивала с темы на тему. Ни с того, ни с сего Лева вдруг стал возмущаться тем, что преподавательница истории несправедливо снижает ему оценки. И тут Максим огорошил друга, рассказав, что в тридцатых годах были репрессированы оба родителя Ады Георгиевны. Затем, уже во время войны, в лагерях сгинул ее муж, волжский немец, обвиненный в шпионаже в пользу нацистской Германии.
   - С тех пор она так напугана, что боится собственной тени, - говорил Максим. - Вдруг кто-нибудь донесет ее начальству о том, как ты в девятом классе подходил к ней после уроков и начинал спорить. Что ты намекал на свои сомнения относительно единственно верного учения? Наконец, что твоя семья собирается оставить Союз, да еще и эмигрировать в страну, с которой у СССР нет дипломатических отношений. Как же она может ставить тебе высокие оценки, даже если ты все выучишь?! Такие, как Ада, живут в вечном страхе, что вернутся опять времена, когда людей по ночам вырывают из их постелей и увозят в черных "воронках". А если она поставит тебе годовую пятерку, а ее потом за это обвинят в пособничестве мировому сионизму?
   - Откуда ты знаешь про ее семью?! - Левка был поражен: железобетонная "большевичка" Ада менее всего казалась ему жертвой репрессий.
   - Рассказали люди, заслуживающие доверия, - неопределенно ответил Максим, которому поведал эти сведения сам Лева в Отмененном Мире, в телефонной беседе, состоявшейся через семнадцать лет после отъезда Маргулисов.
   Лева ушел, и Алонсо позвонил его отцу. Минут через пятнадцать они встретились возле "Академической".
   - Поздравляю с разрешением на выезд! - Алонсо пожал руку Илье.
   В отличие от сына, анестезиолог не стал ссылаться на отсутствие формального ответа и поблагодарил за поздравление.
   - Пора подумать о том, что я скажу Жерару, - напомнил Илья. - Мне кажется, даже если он поверит каждому моему слову о человеке, побывавшем в будущем; даже если он примет без сомнений тот факт, что препарат, который он хочет синтезировать, приведет человечество к катастрофе; даже если узнает, что сразу после синтеза препарата Клод убьет его, - все это не обязательно заставить Жерара отказаться от своей цели.
   Продолжая развивать мысль, Илья говорил, что его рассказ может лишь подтвердить Жерару, что намерение синтезировать препарат вполне выполнимо. В результате контактов с Ильей Жерар скорее всего не предложит Клоду работу. Но вполне вероятно, что он с удвоенной энергией попытается достичь цели самостоятельно. Посвятит, если потребуется, годы на то, чтобы стать хорошим биохимиком. Во избежание утечки информации решит, что в случае успеха никому, даже брату, не будет о нем говорить. Но зачем же ему отказываться от самой идеи получения препарата? Ведь он всю жизнь мечтал научиться менять события силой мысли, однако не был склонен десятилетиями каждый день выполнять медитацию.
   - Если все так и случится, - подытожил Илья Маргулис, - то снова возникнет опасность, что рано или поздно, несмотря на первоначальное намерение, Жерар когда-нибудь не удержится от соблазна похвастаться достижениями, и утечка информации все же произойдет. И мир окажется под угрозой уничтожения, как оно и произошло на другой линии времени.
   - Все верно, - согласился Максим.
   Именно эти соображения, которые высказывал сейчас его собеседник, и мешали ему до недавнего времени спланировать тактику переговоров с Жераром.
   Однако сейчас все изменилось.
   - Я собирался обсудить это с тобой, - Максим помахал рукой, отгоняя ядовитый дым, который испускала сигарета Ильи. - Видишь ли, я его "посмотрел" - ну, ты понимаешь, что я имею в виду. И обнаружил, что Жерар Лефевр - один из редких людей, вроде тебя. "Без пяти минут орбинавт".
   - Да ты что! - вскинул брови Илья.
   - После того, как ты расскажешь ему все про истончение и про смертельную опасность сотрудничества с Клодом, - продолжал Максим, - надо будет напирать на то, что "Орбита не перестраивает организм. Не ведет к идеальному телу, то есть не дает вечной молодости! А природный дар орбинавта дает! Затем объясни, что я могу помочь ему стать орбинавтом буквально за считанные минуты, но только при условии, что Жерар навсегда откажется от мысли произвести препарат. Зачем ему зависимость от болезненных инъекций, делающих его орбинавтом на полчаса, если он получит дар навсегда, а вместе с ним - и броню от старости?
   - Неужели ты сможешь помочь человеку на расстоянии? - усомнился Илья.
   - Да, если удастся настроиться на него. Его брат в Отмененном Мире показывал мне фотографии Жерара. Но для концентрации внимания не хватает голоса и манеры речи. Если Жерар скажет тебе или напишет, что согласен отказаться от производства препарата, то ты дашь ему мой номер телефона.
   - Что? Ты же не хотел телефонных разговоров с Францией! - удивился Илья.
   - Пусть позвонит буквально на полминуты и скажет что-нибудь. Я отвечу по-русски, что он не туда попал, и брошу трубку. И пусть он сразу после этого в течение пятнадцати минут сидит с закрытыми глазами и сосредоточивается на своем желании стать орбинавтом и на том, что он согласен принять мою помощь.
  

***

  
   Из окон квартиры на пятом этаже, где жили Оскар Рафаилович Кальфа и его дочь Алиса, открывался живописный вид на зеленые рощи и косогоры огромного парка Коломенское. В открытые окна проникал свежий ветер с Москвы-реки.
   Хозяева радушно приняли Зою и ее друга. Поили чаем, угощали домашним вишневым вареньем. Алиса Оскаровна - стройная молодая женщина восточного вида с крупноватым носом и сросшимися над переносицей бровями - расспрашивала Максима о его интересах. У ее отца - высокого, сутулого, морщинистого мужчины - был большой лысый лоб и нос с горбинкой. Седые взъерошенные волосы на висках и за ушами напоминали перья птицы. Искорки в глазах и правая бровь, располагавшаяся заметно выше левой, придавали Оскару Кальфе постоянное выражение веселого скептицизма.
   Алиса Оскаровна рассказывала, что ее отец в разные периоды жизни освоил множество профессий. Был инженером, изобретателем, конструктором, переводчиком. Даже сейчас, несмотря на преклонный возраст и слабое здоровье, принимал дома учеников-старшеклассников, которым давал уроки физики, математики и биологии.
   По причине глухоты Оскар Кальфа почти не участвовал в беседе, лишь хитровато посматривал на молодых людей, кивая своим мыслям и время от времени спрашивая Алису громовым голосом: "Что говорит молодой человек?!" Алиса кричала ему в подставленное ухо. Тот удовлетворительно кивал в ответ, загадочно щурился и произносил какую-нибудь неожиданную шутку, вызывая улыбки и смех собеседников.
   Более всего в квартире поражало количество книг. Стремянка здесь стояла неслучайно. Стеллажи, занимавшие почти полные три стены, располагались от пола до потолка. Здесь было все, что только можно вообразить. Художественная литература, учебники, монографии по самым разнообразным дисциплинам, относящимся к биологии, химии, металлургии, горному делу, математике, литературоведению, философии, религии. Книги, выпущенные до революции. Книги, вышедшие в свет в Советском Союзе. Собрания сочинений. Огромное количество изданий на других языках. Максим был уверен, что в где-нибудь в квартире таится и немало "самиздата".
   В шестнадцатом веке в Риме Алонсо Гардель был создателем одной из первых в Европе публичных библиотек. Неудивительно, что сейчас он чувствовал себя в такой обстановке чрезвычайно уютно.
   - Удивлен тем, откуда все это взялось? - доброжелательно спросила Алиса Оскаровна, поймав взгляд Максима. - Просто мы не жалеем времени и денег, когда речь идет о книгах. Заказываем в магазинах, выстаиваем очереди, ходим к букинистам, переписываемся с любителями книг в других городах, а также покупаем редкие издания с рук возле "Первопечатника".
   Максим понял, что все еще в какой-то степени остается человеком двадцать первого века. Он лишь сейчас, со слов Алисы, вспомнил, что в семидесятые годы под памятником первопечатнику Ивану Федорову, возле площади Дзержинского, можно было приобретать книжные раритеты с рук у спекулянтов. Многие из продававшихся ими книг отнюдь не были старыми, и все же в магазинах они не встречались.
   Кружок, где подростки учились развивать сверхчувственные способности, Алиса Оскаровна, как выяснилось, вела добровольно и бесплатно. Зарабатывала же она на жизнь частными уроками йоги. Оказалось, что в Москве совсем немало людей, готовых приобщиться к древним индийским тайнам, в коих виделись неисчерпаемые возможности оздоровления.
   - Ты хочешь присоединиться к кружку, в котором занималась Зоя? - спросила Алиса Максима.
   - Пока не знаю. А вот йога меня очень интересует. Какую именно йогу вы преподаете?
   Алиса ответила, что подбирает каждому ученику индивидуальный комплекс двигательных упражнений и статичных поз из систем хатха- и кундалини-йоги. Кроме того, она обучала пранаяме, то есть практике работы с дыханием. Что-то в кивках Максима заставило ее спросить, не занимался ли он раньше йогой. Максим ответил, что некоторое время занимался.
   - Интересно, у каких учителей. Я многих знаю, - Алиса приподняла плечи и смущенно улыбнулась, словно выражая надежду на то, что ее любопытство не будет воспринято как слишком нескромное.
   Максим замялся. Его инструктора еще не родились на свет.
   Заметив колебания юного гостя, Алиса поняла их по-своему.
   - Это хорошо, что ты не болтлив, - одобрила она. - Значит, и обо мне тоже не станешь рассказывать другим!
   Перед уходом Максим пообещал, что свяжется в ближайшее время, чтобы сообщить, будет ли он заниматься йогой.
   - Как тебе Алиса? - спросила Зоя, когда они вышли на улицу.
   - Интересные люди - и она, и ее отец, - ответил Максим. - У тебя есть зонтик?
   Зоя покачала головой, озабоченно поглядывая на собирающиеся в небе тучи.
   - Ой! - вскрикнула она, когда капля упала ей на макушку. - Скорее, Максим!
   Они бежали по тенистой дорожке среди домов, и единственной защитой от моросящего дождя служили ветви деревьев с их желтеющими листьями. Успели добраться до станции метро "Коломенская" до того, как дождь заметно усилился.
   - Я еду в центр, а ты? - спросила Зоя.
   - У меня есть одно дело в этом районе.
   Они попрощались, и Максим, купив в киоске "Союзпечати" газету, соорудил из нее шапку, похожую на большой бумажный кораблик, водрузил на голову и побежал туда, откуда они с Зоей недавно пришли.
   Алиса Оскаровна, открыв дверь, непонимающе уставилась на промокшего Максима.
   - Извините, что без звонка. Не успел взять ваш номер телефона у Зои. Здравствуйте еще раз, Лаис!
   Глаза женщины расширились. Сделав глотательное движение, она без слов впустила его в квартиру и закрыла за ним дверь.
   - Что такое? Откуда вы...? - пробормотала она.
   - Что говорит молодой человек? - оглушительным голосом спросил, войдя из комнаты в прихожую, Воин-Ибер. - Оставил у нас свои вещи?
   Приподнявшись на цыпочках, чтобы дотянуться до уха высокого сутулого старика, который, как понимал Алонсо, в действительности был ее учителем, а не отцом, Лаис громко что-то объяснила на языке, по звучанию напоминавшем иврит.
   Лицо Воина-Ибера вмиг посерьезнело. Левая бровь взметнулась вверх, на мгновение оказавшись на одном уровне с правой.
   Позже все трое много часов сидели в кухне, где на стенах тоже были полки с книгами, и разговаривали. За окнами барабанил, звенел, постукивал дождь, заливал запотевшие окна, прикрывал гигантской вздрагивающей сеткой вид на дома и на парк. Трое калатитхи пили чай с пряниками, которые принес Максим. На вид - обычные москвичи, чаевничающие в обычной московской кухне. Но говорили они, переходя с русского на английский, с английского на французский. И рассказывали друг другу дела самых различных, как давно минувших, так и грядущих дней.
   Воин-Ибер был вооружен слуховым аппаратом, что позволяло ему почти полноценно участвовать в беседе. Он объяснил Максиму, что редко пользуется этим устройством.
   - Чужеродный предмет, как-никак. К тому же, глухота дает возможность не особенно вслушиваться в чужие глупости.
   В этот вечер все трое услышали много нового и интересного. Алонсо говорил им и о своей жизни в эпоху Колумба и Микеланджело, а также о временах "Орбиты" и истончения; сообщил о второй и третьей памяти, о коих они оба не имели ни малейшего представления. Ибер и Лаис были поражены, узнав, что стать орбинавтом можно быстрее, чем за семьдесят лет. О том, что дар влияния мыслью на явь связан с затылочной чакрой, они тоже раньше не ведали.
   Особенное потрясение оба испытали от рассказа о так называемых "без пяти минут орбинавтах" и об уникальной способности Максима помогать этим людям мгновенно раскрывать дар.
   Упомянул Алонсо и о встрече с Лаис в 2010 году, когда она была хозяйкой гостиницы "Селена" и звалась - или будет зваться - Лидией Сферис.
   - Странное имя, - удивилась Лаис. - Интересно, когда и почему я его придумаю...
   Алонсо спросил Воина-Ибера, каково его настоящее имя, самое первое, полученное от родителей в Иберии четвертого века до нашей эры.
   - Магон бен Шуфет, - ответил старик.
   - Но это же явно семитские слова, - удивился Алонсо. - Легко можно вообразить похожее сочетание на иврите: Маген бен Шофет, то есть "щит, сын судьи". Или "защитник, сын судьи".
   - Так оно и есть, - кивнул Оскар Рафаилович. - Мой родной язык - пунический, он же карфагенский, то есть диалект финикийского. Я родился в одной из карфагенских колоний на Пиренеях. Прозвище "ибер" появилось у меня уже в армии великого Александра. Просто потому что я был из Иберии.
   Он рассказывал о своей невероятно длинной жизни, о том, как в годы гражданской войны в России, насмотревшись на разгул насилия, на террор всех разновидностей - красный, белый, зеленый, националистический, - он пришел к выводу, что повидал слишком много поколений людей, слишком долго жил, но теперь желает понять, что такое смерть. Обычная смерть от старости. И отказался от действий, приносящих его телу омоложение.
   Алонсо, глядя на легендарного человека, почти мифологического героя, каковым тот был для него самого и его деда, а также для других знакомых ему орбинавтов, отмечал, что Воин-Ибер, или Магон бен Шуфет, несмотря на решение оставить эту землю, отнюдь не выглядел подавленным и грустным. Напротив, он не упускал ни единого случая пошутить, и на лице его, несмотря на ограниченную подвижность и глухоту, постоянно играла довольная и хитроватая улыбка.
   - Ты не кажешься разочарованным в жизни, - признался Алонсо.
   К этому времени все трое "калатитхи" говорили друг с другом на "ты".
   - Радость бытия никуда не девается, - ответил Воин-Ибер таким тоном, будто его уличили в чем-то неприличном, и хмыкнул. - Она не исчезает, даже когда живешь под тяжестью тоталитарного режима или в условиях войн и природных катастроф. Я пресытился повторяющимися событиями жизни, но не самой жизнью.
   Увидев, что Максим не вполне понял его мысль, Воин-Ибер добавил:
   - Как ты знаешь, одни лишь закоренелые материалисты уверены, что со смертью наше бытие прекращается. Все остальные либо верят в обратное, либо понимают, что не знают ответа на данный вопрос. Я предполагаю, что, если мое сознание в течение двух с половиной тысячелетий привыкало к радости бытия, то вряд ли оно утратит ее после перехода, чем бы сей переход не являлся. Именно это я и хочу выяснить: буду ли испытывать радость в иных формах бытия. Вот так-то, молодой человек.
   При этих словах он лукаво прищурился в сторону Лаис, ожидая, что ее рассмешит обращение "молодой" в применении к собеседнику, родившемуся пятьсот лет назад, но женщина взглянула на Воина-Ибера с бездонной печалью. Той самой, которая была написана на ее смуглом лице, когда она рассказывала о смерти Учителя собравшимся в Греции орбинавтам.
  

***

  
   Ноябрь и декабрь ознаменовались для Максима прощанием с важными для него людьми. На сей раз седьмого ноября он не пошел гулять с одноклассниками в Александровский сад. Вместо этого отправился на Левкины проводы в более ранний час, чем в тот же день в Отмененном Мире. В результате, у Максима оказалось достаточно времени, чтобы тепло попрощаться с Левой и его родителями.
   Они с Левой посидели вдвоем в одной из опустевших без мебели комнат, вспоминая забавные случаи из школьной жизни и договариваясь сохранять связь, несмотря на расстояние и "железный занавес". Максим знал, что "занавесу" остается меньше десяти лет, но не стал просвещать друга на счет грядущих социально-политических потрясений.
   Затем пошел нескончаемый поток друзей, родственников, знакомых, и у Левы уже почти не было времени на общение с Максимом. Вокруг то и дело слышалось:
   - Увидимся!
   - Счастливого пути!
   - Удачи!
   - Пишите!
   - Увидимся!
   - Обязательно увидимся!
   Левин отец тоже был почти все время занят, встречаясь, разговаривая, чокаясь и прощаясь с людьми. Однако они с Алонсо все же нашли время уединиться, для чего поднялись на лифте на самый верхний этаж здания. Илья Борисович тщательно повторил все, что он должен сказать Жерару Лефевру. По настоянию Алонсо он делал это на французском, а Алонсо время от времени исправлял или уточнял его формулировки.
   Затем Алонсо заставил Илью несколько раз повторить информацию, которая должна была убедить Жерара в том, что он действительно знаком с человеком из будущего.
   - В середине декабря, - тоном прилежного ученика повторял Илья Борисович, - Америка и Китай восстановят дипломатические отношения. Семнадцатого декабря в Бельгии из-за правительственного кризиса пройдут досрочные выборы. В декабре и январе западные телеканалы будут сообщать о неслыханных морозах на территории Советского Союза. Кстати, хотел спросить. В России зимой всегда холодно. С какой стати французское телевидение станет об этом говорить?
   - Даже в России нечасто случается, что три недели подряд температура держится ниже тридцати градусов, а ночью постоянно доходит до сорока, - терпеливо разъяснил Максим.
   Позже, уже вернувшись в квартиру, он подошел к матери Ильи, Левиной бабушке, и обратился к ней:
   - Извините меня, тетя Люба, что я вмешиваюсь не в свое дело, но я случайно услышал, как вы говорили, что больше никогда не увидите сына и внука.
   Глядя на дрогнувшее лицо старой женщины и понимая, что сейчас она начнет безутешно рыдать, Максим поспешил добавить:
   - Но я хочу сказать вам, что вы обязательно увидитесь с ними!
   Тетя Люба коснулась его руки сухой старческой ладошкой.
   - Спасибо, Максим, - то ли посапывая, то ли уже начиная всхлипывать, ответила она, - но, боюсь, ты ошибаешься. Они уезжают, а я остаюсь, и мне уже далеко не восемнадцать!
   - Тетя Люба! - жарким шепотом заговорил Максим, поглядывая по сторонам и проверяя, не слышат ли его посторонние. - Десять лет назад, когда я еще был совсем ребенком, мои родители побывали на выступлении Вольфа Мессинга. Вы ведь о нем слышали, правда?
   Всхлипывания прекратились. Женщина кивнула, внимательно уставившись на Максима и ожидая продолжения.
   - После концерта они прошли к нему за кулисы, и у них произошел длинный разговор. Отец недавно рассказал мне об этом. Непонятно, почему, но они оба понравились Мессингу, и тот стал говорить им вещи, которые обычно не сообщают незнакомым людям. Вы ведь, наверно, слышали, что его предвидения всегда сбывались? Моим родителям Мессинг сказал, что в конце восьмидесятых власти разрешат свободный выезд всем гражданам. Кто угодно сможет ездить куда угодно без разрешений от партии и органов. Хоть в Америку. Можно будет ездить в гости, в туристические поездки или насовсем. Так что будьте уверены: вы непременно еще побываете у своих родных в Израиле.
   Тетя Люба благодарно улыбнулась.
   - Спасибо тебе, Максим. Вряд ли я, конечно, доживу до тех времен, но...
   - Непременно доживете! - заверил Максим. - Ждать осталось не так уж долго, а у вас теперь есть причина для того, чтобы постараться не только дожить до тех времен, о которых я говорю, но и надолго их пережить!
  
   Утром Максим пришел к Валере Сташевскому.
   - Максим? - удивилась мать Валеры. - Что случилось, что ты пришел в такую рань?!
   Максим извинился, сослался на срочное дело. Из боковой комнаты вышел заспанный одноклассник - коренастая фигура, тяжелая челюсть, - и уставился на Максима, ожидая объяснений прихода в столь ранний час.
   - Одевайся быстро! - велел ему Алонсо тоном, не терпящим возражений, как только Валера завел гостя в свою комнату и закрыл дверь. - Едем в Шереметьево провожать Левку!
   На лице Валеры отразились противоречивые чувства.
   - Знаю, знаю, Лева сказал мне, что ты боишься, что у тебя будут неприятности с милицией, если ты по-человечески попрощаешься с ним. И что поэтому ты не пошел на его проводы. Но ведь дружба важнее, Валера! Ты потом многие годы не сумеешь простить себе. Так что едем!
   - Макс, ты не понимаешь, - пробурчал Валера. - У меня не просто могут быть неприятности, а...
   - А очень серьезные неприятности, потому что ты фарцуешь, верно? - перебил Максим.
   - Ну! - полувопросительным тоном буркнул Валера, что должно было означать согласие.
   - Так бросай эту деятельность! - потребовал взрослым голосом Максим. - Будущему полковнику уголовного розыска не к лицу быть фарцовщиком.
   - Что-то я не секу, о чем это ты! - уставился на него Валера.
   - О том, что, если ты женишься на Ирке Тарасовой, то ее папа устроит тебе карьеру в системе МВД. А то, что ты на ней женишься, уже понятно всем, кроме тебя самого. Ладно, давай не будем терять время! Спорить можно и по дороге.
   Валера, не совсем понимая, что происходит, уступил напору, и через полтора часа двое приятелей оказались в толпе провожающих в международном аэропорту Шереметьево, где со всех сторон, что было непривычно для советской Москвы, звучала иностранная речь, а заплаканная Левкина мама, тетя Ася, обнималась с родственниками и друзьями, в то же время пытаясь не упустить из виду сумки и чемоданы. Увидев Максима и Валеру, Лева расплылся в улыбке.
  
   На следующий день после отъезда Маргулисов Максим сидел за партой и вспоминал, какую пустоту он испытывал в этот день в Отмененном Мире, как смотрел на далекий самолет в небе, воображая, что именно он навсегда уносит его друга. Сейчас эти события воспринимались в перспективе более обширных временных периодов, охватывавших и древние империи, и средневековье, и компьютерные сети будущего. В переезде Маргулисов в другую страну не было никакого завершения. Все интересное только начиналось.
   На перемене Максим подошел к учительнице литературы и подарил ей сборник стихов Осипа Мандельштама, который приобрел за сорок рублей - треть месячного жалования так называемого "молодого специалиста" - у подпольного книготорговца возле памятника Ивану Федорову.
   - Что ты, Олейников, такой дорогой подарок! Ну как же так?! - пожилая преподавательница отказывалась от подношения, но глаза ее блестели. - Почему ты вдруг так поступаешь?!
   - В знак благодарности, Софья Александровна. За то, что вы прививаете нам любовь к поэзии и прозе. За то, что учите мыслить ясно, но не впадать при этом в сухой рационализм. За то, что с вашей помощью я понял, что и сам смогу писать книги, составлять сценарии или ставить фильмы, смотря на чем остановлю свой выбор.
   Трудно было определить, что потрясло учительницу больше - взрослые речи шестнадцатилетнего ученика или их смысл. Не в состоянии вымолвить ни слова в ответ, она взяла в руки заветную книгу.
   В начале декабря Алонсо пришлось расставаться еще с одним человеком. Воин-Ибер, узнав о существовании третьей памяти, решил отложить прощание с суетным миром на неопределенный срок.
   - Оказывается, в жизни есть нечто, чего я пока не пережил, - с веселыми искорками в глазах объяснил он Алонсо. - Так что слухи о моей скорой смерти оказались преувеличенными. Сначала займусь твоими упражнениями по развитию способности входить в третью память, затем извлеку из нее как можно больше интересного. Даже смешно, что ты называешь эти упражнения моим именем. Я ведь ни о второй, ни о третьей памяти и слыхом не слыхивал до тебя!
   - Тем не менее, - с улыбкой возразил Алонсо, - я открыл вторую память в осознанных снах, а им я научился именно по изложенным в древней рукописи наставлениям, которые мой дед и многие другие люди называли "Учением Воина-Ибера".
   - Не спорю, осознавать сны ты научился благодаря мне, - не без некоторого самодовольства заметил Воин-Ибер. - Но распорядился ты этими снами очень уж неожиданно. Так что теперь мы с тобой оба друг другу и учителя, и ученики!
   К тому времени Воин-Ибер уже заметно помолодел. Лаис сверкала от счастья: ее любимый Учитель снова стал действующим калатитхи. Было ясно, что до лучистой здоровой молодости - без какой-либо глухоты или седины - Ибера отделяют считанные недели. По этой причине, чтобы не вызывать повышенного внимания, выдуманная личность по имени Оскар Кальфа должна была исчезнуть. Ибер собрался уехать в Ташкент, где у него были связи, позволяющие оформить новые документы. Возвращение в Москву - уже в качестве совсем другого человека - планировалось на лето 1979-го.
   После отъезда Воина-Ибера Максим продолжал наведываться к Лаис. Они обсуждали многое, и все же существовали темы, которых оба по молчаливому согласию не касались, признавая друг за другом право на личные тайны. Максим догадывался, что Воина-Ибера и Лаис, в течение многих столетий не расстававшихся друг с другом, может объединять не только отношения ученицы и наставника. А Лаис, похоже, понимала, что за репликой о "без пяти минут орбинавтах" кроется нечто большее. Но вопросов не задавала.
   Однажды она попросила Алонсо проверить, не относится ли к упомянутой категории некая женщина средних лет по имени Ирина, занимавшаяся под ее руководством йогой. Лаис несколько раз подчеркнула, что ее протеже разделяет идею ценности сострадания. Всем обликом будущая Лидия Сферис показывала, как ей хочется, чтобы ученица оказалась "без пяти минут". Максим сказал, что ему необходимо увидеть и услышать эту женщину. Лаис пригласила Ирину и Максима. Они немного поговорили втроем, а затем Максим на пять минут удалился в другую комнату, после чего к нему зашла Лаис, и он обрадовал ее известием о том, что Ирина действительно в состоянии стать орбинавтом, как только пожелает и даст свое устное согласие.
   - И ты подтолкнешь ее к этому?
   - Конечно, - ответил Максим.
   - Чудесно, заранее спасибо! Пока не надо. Ирину сначала следует подготовить, что займет некоторое время. Кстати, Алонсо, если ты знаешь и других "без пяти минут орбинавтов", то мы с Учителем сможем помочь с пропиской, получением новых документов и прочими формальностями. Этим твоим орбинавтам до того, как они начнут сбрасывать годы, придется выехать в Ташкент, Элисту или Баку. Там у нас есть необходимые знакомства.
   Максим почувствовал дуновение ветра перемен. Получив подобное предложение, он мог начать всерьез думать о том, чтобы подготовить своих близких к иной, пока невообразимой для них судьбе.
   И начинать следовало с тети Лили.
  

***

  
   В конце декабря, незадолго перед Новым Годом, когда в природе уже воцарились эпические холода, от которых потрескивал воздух, пришел продолговатый конверт с письмом от Левы, где друг детства Максима рассказывал, как семейство Маргулисов начинает жизнь на Земле Обетованной. "В общем, - заключал Левка, - у меня все в порядке, если не считать того, что я не знаю, привыкну ли когда-либо к совершенно новой жизни и сумею ли выучить язык".
   - И привыкнешь, и сумеешь, - проговорил Максим, одетый в свитер поверх сорочки, две пары носок и две пары штанов.
   В эти дни он даже спать ложился в свитере и носках. И не только он один.
   Левино письмо практически не отличалось от своего прототипа в Отмененном Мире, за исключением одной фразы: "Мой старик почему-то требует, чтобы я написал тебе, что у него тоже все в порядке".
   Продолжительный громкий телефонный звонок - длиннее обычного, что ясно указывало на то, что звонят не из Москвы, - раздался уже после Нового Года. Бросившись к аппарату, Максим опередил мать, и снял трубку.
   - Je suis d'accord, - произнес бархатистый мужской голос и повторил: - Да, я согласен.
   - Не понимаю, - ответил Максим по-русски. - Вы ошиблись номером!
   Он положил трубку.
   - Кто звонил? - спросила мать.
   - Говорили не по-русски, - честно ответил Максим и удалился к себе в комнату.
   Забравшись прямо в одежде в постель и плотно накрывшись одеялом, чтобы излучаемая стенами мертвящая стужа не выдернула его раньше времени из внутренних пространств сознания, Алонсо погрузился в третью память и сконцентрировался на воспоминании о тембре голоса.
   "Я согласен. Да, я согласен".
   Перед глазами встали фотографии Жерара. Крупноватое, слегка удлиненное лицо, вьющиеся волосы, торчащие в стороны длинные усы, задумчивые глаза. Что-то среднее между романтическим обликом флибустьера из приключенческой литературы и портретом математика Франсуа Виета, автора формулы, с помощью которой Максим когда-то решал в уме определенные типы квадратных уравнений.
   Алонсо настроился на каналы и центры энергетической структуры Жерара. Внешность химика-диссидента стала прозрачной, и взору наблюдателя предстала величественная картина переливающейся многоцветной субстанции. Затылочная чакра Жерара Лефевра была закрыта. Алонсо направил в нее свое намерение. И опять, как в случае с Ильей, это было похоже на выдувание мыльных пузырей - любимое занятие малолетних Максима и Зои.
   В мыльнице разведена пенистая густая жидкость, пальцы погружают в нее твердую сухую макаронину, затем приближают импровизированную трубку ее к губам, и юный стеклодув начинает даже не дуть, а беззвучно дышать внутрь, отчего на другом конце постепенно раздувается шарообразное, прозрачное, перламутровое, вздрагивающее, отсвечивающее цветами радуги чудо.
   То же происходило сейчас перед глазами Алонсо с чакрой Жерара. Процедура шла медленно и требовала терпения, но в конце концов, минут через десять-пятнадцать - впрочем о течении времени можно будет с достоверностью судить лишь задним числом, после выхода из третьей памяти, - бутон раскрылся и превратился в яркий шар.
   На планете стало одним орбинавтом больше.
   Жерар Лефевр воплотил в жизнь заветную мечту Жана-Батиста и Люсьена. И собственную - тоже.
   Покинув пространство третьей памяти, Максим не стал вылезать из постели. На него навалилась странная сонливость. Не очень подходящее время для сна - четыре часа пополудни. Но Максиму было все равно. Каникулы, лютая стужа, новогодняя атмосфера - можно было никуда не торопиться.
   В голове звучала мелодия, которую он очень любил. Ее играла на фортепьяно Росарио в своем доме в Лас Вильяс. Говорила, что услышала эту мелодию в сновидении еще в шестнадцатом веке.
   Мелодия звучала тихо, ненавязчиво, не мешая размышлять о том, что через несколько лет железный занавес рухнет, а Максим уже не будет школьником. Он начнет ездить по свету. Ему предстоит найти Сеферину и Росарио и заслужить их доверие. Он полагал, что хорошо бы свести их с другими орбинавтами, не дожидаясь того момента, когда в 1995 году всплывет повесть, давным-давно написанная Росарио, а затем утраченная Коломбой. Уже во второй половине 1980-х Алонсо сможет познакомить их с Пако и Бланкой. А также - с серьезной Лаис и легендарным Воином-Ибером, оказавшимся жизнерадостным шутником, несмотря на свое решение уйти из жизни. Кроме того, Алонсо познакомит их с Леной и Борисом Олейниковыми и Лилей Майской. И с братьями Лефеврами.
   Незачем ждать до 1995-го, чтобы Бланка обрела отца, а Росарио - внучку, и чтобы Пако и Бланка наконец открыли, что они - не единственные орбинавты в мире. Чтобы Коломба и Пако встретили друг друга. Чтобы осуществилась мечта Клеомена, и он познакомился бы с Воином-Ибером. Чтобы Сеферина нашла сына, а Росарио - мужа. И не мешало бы Клеомену, опытному психотерапевту, попытаться помочь орбинавту Зое Варшавской справиться с ее психической неустойчивостью. Иначе, несмотря на наличие дара, она всю жизнь будет бояться применять его и так и не обретет вечной юности.
   Лаис сможет познакомить их всех с другими сообществами калатитхи в разных местах земного шара. Это было бы очень желательно. Потому, что люди нуждаются в себе подобных. А также потому, что всем орбинавтам следует выработать общий поведенческий кодекс, вроде предупреждений в стиле "Я шагаю в ткань!", чтобы не истончить ткань бытия неосторожными и противоречивыми действиями.
   Мелодия набирала силу. Добавилась негромкая, но уверенная песня скрипки. Полнозвучно зазвенела арфа и тут же умолкла, решив, по-видимому, не соперничать с фортепьяно. К скрипке присоединились духовые.
   Максим однажды читал, что невозможно думать о двух вещах одновременно. Когда нам кажется, что мы это делаем, в действительности мы просто очень часто переключаем внимание с одной темы на другую и обратно, даже не замечая этих переключений. Сейчас Максим был уверен, что размышления и мелодия разворачиваются в сознании одновременно. Впрочем, можно ли причислить к мыслям звучащую в голове музыку?
   Надо воссоздать во второй памяти текст повести Росарио "Странствующие в мирах" на кастильском языке 16 века, - и надиктовать на магнитофон. Затем - записать на бумагу. И преподнести текст Росарио, когда они встретятся. Ведь сейчас никто не знает, где находится повесть. Она считается утерянной. Зачем ждать до 95-го года? - снова сказал себе Алонсо. Он найдет Росарио еще до конца 80-х. Утерянная и извлеченная из тайников памяти повесть явится хорошим подарком.
   Алонсо не заметил, как заснул под звуки мелодии, захватившей все его существо.
   В эти минуты под ту же мелодию просыпалась в своей бостонской квартире Мэри-Роуз Алькальде. Утро предстояло весьма активное. У Росарио была назначена встреча с режиссером одного из бродвейских театров. Ей собирались предложить участие в работе над спектаклем, в замысле которого важная роль отводилась музыке. Надо было срочно идти в душ и вообще поскорее приводить себя в порядок. На такую встречу лучше не опаздывать. Но ведь Росарио была орбинавтом. В случае опоздания она могла просто переписать явь заново, как переделывают черновую запись.
   Росарио не торопилась. Ей только что приснился поющий дом - красивое трехэтажное здание 19 века с пилястрами ионического ордера. Стены излучали музыку, но услышать ее можно было, только войдя внутрь. Завораживающая мелодия казалась Росарио смутно знакомой. Сейчас, в состоянии постепенного пробуждения вдруг вспомнился похожий сюжет, приснившийся очень давно, еще в шестнадцатом веке, в те дни, когда они жили вчетвером во Флоренции - Мануэль, Коломбина, Сеферина и она.
   Если бы Росарио умела, подобно Алонсо, входить во вторую память, она бы обнаружила бесчисленное количество забытых сновидений на тему поющих домов. Но она помнила только два - давнее и то, что приснилось только что. В последнем сне она знала, что уже побывала в здании с пилястрами, чтобы принести кому-то еду. Кажется, это была сочащаяся медом пахлава, любимое яство Алонсо. Теперь Росарио вернулась, чтобы забрать свою посуду - изящный глиняный горшочек. Но, войдя в дом, Росарио не могла определить, в какую именно квартиру ей следует обратиться. Она ходила вверх и вниз по лестнице, зачарованная музыкой стен, и ощущая непонятное присутствие чего-то или кого-то знакомого. Наконец, заметив открытую дверь одной из квартир, вошла внутрь и оказалась в пустой зале. В огромном зеркале на всю высоту стены стояло отражение Алонсо.
   Росарио огляделась в поисках того, кого отражало зеркало, но Алонсо присутствовал только в зеркале. Он стоял там, одетый в средневековый камзол с буфами, в шляпе с пером, и улыбался, глядя на Росарио.
   Сон оборвался. Лежа в постели и восстанавливая в уме его подробности, Росарио вдруг поняла, что впервые за много, очень много лет она пережила такое живое присутствие Алонсо.
   - В наши дни в повторные перерождения верят многие люди не только на Востоке, но и на Западе, - проговорила она шепотом, как поступала всегда, когда разговаривала с воображаемым образом Алонсо. - Я тоже могу в такое поверить. Почему бы тебе не переродиться? Появись, вспомни свою царевну Будур и снова найди меня! Неужели пяти веков для этого недостаточно, мой Аладдин?
  
  

- ПРИЛОЖЕНИЕ 1 -

ДЛЯ ЛЮБИТЕЛЕЙ ТЕОРИЙ

  

ПОЛОЖЕНИЯ УЧЕНИЯ ВОИНА-ИБЕРА, ИЗЛОЖЕННЫЕ В ДОКУМЕНТЕ 3 В. Н.Э. ("СВЕТ В ОАЗИСЕ")

   Мир как сон
   Реальность подобна сну. Как и в сновидении, в реальности нет ничего вечного. Как и во сне, наши мысли оказывают воздействие на ход событий, однако в реальности сна это происходит быстро, а в реальности яви, как правило, намного медленнее.
   Единство
   Все бытие едино. Для сонного, лунатического сознания большинства живых существ характерно восприятие раздельности - "субъект-объект", "ты-я", "мы-они". На более высоких уровнях сознания возможно переживание единства.
   Управление содержанием сна
   Сон можно осознавать, его сюжетом можно управлять, если сновидец не принимает происходящее во сне за объективную реальность, но четко осознает его сновидческий характер.
   От сна к яви
   Научившись управлять снами, можно научиться управлять реальностью силою одной лишь мысли. Люди, умеющие делать это, называются орбинавтами, т. е. "странствующими в мирах" (чтобы не пользоваться странноватым неологизмом "мироходы"). Воздействие орбинавта на ход событий состоит в том, что он, входя в особое состояние сознания, выбирает более раннюю точку на линии времени в качестве точки ветвления и направляет события по иному, отличному от уже осуществившегося, курсу. Таким образом, сбывшийся виток яви становится несбывшимся, и наоборот. При выборе определенного витка орбинавт знает лишь самым приблизительным образом, куда он ведет. После того, как выбор сделан, орбинавт проживает его со всеми подробностями.
   Урожденные орбинавты
   Некоторые люди рождаются с развитым даром орбинавта; как правило, они об этом не догадываются, если только какое-нибудь событие -- зачастую, опасность для жизни, - не толкает их к осознанию своего дара.
   Глубина ствола
   Орбинавт способен влиять на реальность в известных пределах, диктуемых его индивидуальной глубиной давности событий, которая называется глубиной ствола. Приближаясь к этой границе, орбинавт чувствует себя подобно пловцу на гребне девятого вала. Обычно инстинкт самосохранения требует прервать попытку. Более настойчивый орбинавт погибает.
   Максимальная глубина ствола
   По мере того, как орбинавт снова и снова воздействует на явь, его глубина ствола увеличивается. Однако по неизвестной причине она не может быть больше одних суток. Среди орбинавтов высказывалось предположение, что этот параметр как-то отражает связь человека с планетой, на которой он родился и живет, и что, возможно, на других планетах она может быть иной.
   Важность сострадания
   Орбинавт может своими действиями достичь значительной власти над людьми и событиями. Поскольку от этой власти могут страдать живые существа, важно, чтобы знание о развитии способности орбинавта не передавалось кому попало. Учение Воина-Ибера предлагает следующий критерий: передавать знания о существовании дара орбинавтов следует лишь тому, кто понимает важность сострадания к живым существам, в том числе к людям, независимо от их пола, национальности, умственных способностей, поведения и общественного статуса.
   Оно - конкретно
   Сострадание должно быть подлинным переживанием, а не самообманом или лицемерным повторением затверженных высказываний.
   Отличие от жалости
   Сострадание, о котором говорится в Учении Воина-Ибера, неотъемлемо от переживания всеобщего единства. Жалость предпочтительнее безразличия или, тем более, жестокости, и все-таки состраданием она не является, поскольку имеет иное происхождение.
   Близкое важнее далекого
   Сострадание не должно подменяться разговорами о нем. Это, помимо прочего, означает, что не следует радоваться мучениям человека, который не согласен с нашими взглядами, в частности - с нашими взглядами о сострадании. Другими словами, сострадание в первую очередь должно быть направлено к конкретным людям, а не к обобщенным понятиям, вроде сообществ, стран или всего человечества.
   Не радоваться смерти врагов
   Учение Воина-Ибера призывает развивать способность относиться как к прискорбной неизбежности ко всем случаям, когда обстоятельства вынуждают в целях защиты или пропитания убивать живых существ. Радость в связи с гибелью врагов развивает сознание человека в неверном направлении. Но вполне можно испытывать облегчение в связи с избавлением от опасности.
   Следы в глубине сознания
   Еще одна часть учения Воина-Ибера: повторяющиеся действия, сопровождающиеся одними и теми же эмоциями, создают в сознании своего рода отметины, которые можно также уподобить отпечаткам или следам. Именно эти отпечатки оказывают наибольшее влияние на формирование мира, в котором живет человек. Воспитывая в себе определенные качества, он влияет на следы, одни стирает, другие делает ярче. Следы подобны мазкам бесцветной краски. Они не осознаются человеком непосредственно.
   "Метемпсихоз"
   После смерти сознание продолжает существовать и порождает новый мир, в соответствии с отпечатками в своем потоке ума. Таким образом возникает новое рождение и новая жизнь. Некоторые индийские учения, а также древнегреческие философские школы, называют это явление переселением души или метемпсихозом. Однако учение Воина-Ибера смотрит на него иначе, считая, что не душа путешествует из тела в тело и из мира в мир, но сознание формирует себе один мир за другим (и одно тело за другим) в соответствии с содержанием хранящихся в нем следов.
   Идеальное тело и вечная юность
   Регулярные воздействия на явь постепенно трансформирует тело орбинавта в соответствии с хранящимися в его сознании глубинными, частично или полностью бессознательными представлениями о том, как должно быть его идеальное тело. В результате, тело орбинавта приобретает приятные для взора формы, юность (если орбинавт уже не ребенок), высокую сопротивляемость ранениям и болезням. Оно намного сильнее, чем у обычного человека. Как в сознании, так и в своем теле, орбинавт постоянно переживает радость бытия. Такой человек, если он не прекращает занятия орбинавтикой, в идеале живет бесконечно, сохраняя юность. Но это не означает, что орбинавта нельзя убить или что он не может оказаться жертвой несчастного случая.
   Нестабильность реальности
   Когда орбинавт действует на значительной временной глубине, близкой к его глубине ствола, производимые им изменения яви оказываются нестабильными. В этом случае от того, насколько хорошо он концентрируется на новой реальности, зависит, устоится реальность в качестве сбывшейся или нет. Бывает, что орбинавту приходится несколько раз проживать весь ход событий шаг за шагом. Примечание: нестабильность реальности характерна и для тех случаев, когда на нее воздействуют конфликтным и противоречивым образом два (или более) орбинавта; однако о таких случаях в Учении Воина-Ибера ничего не говорится.
   Замедленное мышление
   Орбинавт, при выполнении воздействия на реальность, впадает в особое состояние, которое Воин-Ибер называл "замедленным мышлением". Следует отметить, что в этом состоянии орбинавт мыслит очень четко и ясно. Название феномена не должно вводить в заблуждение на сей счет. Оно вытекает из сопоставления "быстрого сна" (обычного сновидения) с "медленным сном" (реальностью). Для того, чтобы воздействовать на реальность, важно проникнуться переживанием сноподобной природы яви. Обычный человек, при постоянной повторной концентрации на чем-то, тоже в определенной степени воздействует на реальность, но это - чрезвычайно медленное воздействие. Чтобы ускорить его, орбинавт как бы замедляет сознание, хотя в действительности это лишь метафора. Объяснить соответствующее переживание словами невозможно.
   Развитие дара с помощью особых созерцательных упражнений-медитаций
   Учение Воина-Ибера предписывает особые созерцательные упражнения, называемые на латыни "размышлением" (meditatio). Они предполагают овладение искусством осознавать во сне сам факт сновидения и управлять его содержанием. Достигнув совершенства в этом искусстве, практикующий пытается перенести свой дар влияния на события с мира снов на мир яви. Такой способ раскрытия дара Алонсо Гардель называл "медленным", поскольку при регулярно выполнении упомянутых упражнений для достижения цели требуется не меньше 70 лет. Другие орбинавты называли его "путем Воина-Ибера" или "путем Александра".
  

ЯВЛЕНИЯ, НЕ УПОМИНАЕМЫЕ В УЧЕНИИ ИБЕРА

   Ткань бытия
   Для этого явления орбинавты находили различные метафорические названия. По сути, каждое из них является субъективной попыткой того или иного орбинавта объяснить то, что она или он переживает, когда "замедляет" мышление. Росарио называла это явление или состояние ума "тканью бытия". Мануэль до того, как познакомился с Учением Воина-Ибера, - просто "тканью". Пако и Бланка - "струнами", Кассия - "волокнами" или "волокнами времени", Александр - "струнами" или "воздушными потоками". В сообществе "нео-кентавров" название, придуманное Росарио, было наиболее употребимым.
   Раздвоение, щелчок и орби-двойник
   При воздействии орбинавтом на ход событий время в некотором смысле раздваивается. В одном витке оно застывает на месте, в другом - движется от более ранней точки. Личность орбинавта пребывает в обоих витках, хотя осознает себя полнее в том витке, в котором действует, чем в том, в котором он словно замер в ожидании "щелчка" (см. ниже). Когда виток сбывшегося догоняет время отмененной реальности, две линии времени соединяются, а вместе с ними соединяются вновь и обе личности орбинавта. Сам он в этот момент испытывает характерное переживание "щелчка" в районе затылка. Если воздействие на явь оказывает личность с расстроенной психикой, объединение может и не произойти. В таком случае возникает "орби-двойник", чье бытие носит мерцающий характер. Это явление чрезвычайно опасно как для прототипа, так и для двойника, поскольку первый испытывает сильнейший страх и желание покончить с собой, а второй - стремление устранить прототипа, не осознавая, что подобный шаг уничтожит и его самого.
  

ЯВЛЕНИЯ, ОТКРЫТЫЕ АЛОНСО ГАРДЕЛЕМ И НЕ УПОМИНАЕМЫЕ

В УЧЕНИИ ВОИНА-ИБЕРА

   Вторая память
   Область забытых впечатлений, знаний, воспоминаний и сновидений индивида. К ней можно получить доступ через сновидческое пространство, сначала восстановив забытые сны, а затем - и забытые моменты яви.
   Третья память (Крипта)
   Область воспоминаний целых сообществ и масс живых существ, включая людей, а также сфера памяти (ее можно было бы назвать и "псевдо-памятью") природных объектов -- морей, гор, лесов, планеты и т.д. К ней можно получить доступ через сновидческое пространство, проникая глубже, нежели зона второй памяти. Орбинавт не может проникнуть туда через ткань бытия, с которой он объединяется, когда воздействует на явь. Это, по терминологии Кассии Пармензис, - Крипта, скрытая и запретная для сознания область. В случае самой Кассии способность проникать в Крипту возникла не посредством работы со сновидениями, как это сделали Алонсо и Коломба, но благодаря изменению ума Кассии под воздействием многовекового псевдо-сна ("сна Эндимиона").
   Затылочный энергетический центр
   Невидимый для обычного зрения энергетический центр (на санскрите чакра, чакрам) , открытый у орбинавта и закрытый у обычного человека. Расположен в районе ретикулярной формации.
  
   Средний способ развития дара
   В среде орбинавтов использовалось также название "Путь Алонсо" (в отличие от "Пути Александра, см. Развитие дара с помощью особых созерцательных упражнений-медитаций). Сам Алонсо называл его "средним способом", чтобы отличать от "медленного способа" (там же). При наличии умения входить в третью память человек может мгновенно усилием воли раскрыть свой затылочный центр и стать орбинавтом. Однако само умение погружаться в пространство третьей памяти требует развития и может занять несколько десятков лет, почему этот способ и называется средним, а не быстрым.
  
   Прыжок
   При наличии внешнего источника энергии можно совершать изменения яви, действуя не в ткани бытия, а в третьей памяти. В этом случае не действует ограничение глубины ствола. Таким внешним источником энергии служил для Максима Алонсо в отмененной реальности 2010-го года препарат "Орбита". Прыжок -- осуществляемый этим способом переход на более раннюю точку линии времени. После отмены этой линии времени исчезновение "Орбиты" сделало такой способ воздействия на события невозможным - по крайней мере, если не будет открыт какой-нибудь иной источник необходимой для Прыжка энергии.
   Быстрый способ развития дара
   Орбинавт, умеющий входить в третью память, может мгновенно открыть затылочную чакру другого человека и тем самым превратить его в орбинавта, но лишь при условии, что кандидат в орбинавты предварительно дает осознанное согласие на подобное воздействие на свою энергетическую структуру.
  
   ОПАСНОСТИ, ТАЯЩИЕСЯ В ВОЗДЕЙСТВИИ МЫСЛЬЮ НА РЕАЛЬНОСТЬ
  
   Нестабильность яви
   Если два орбинавта используют свой дар, меняя реальность конфликтным образом, возникает нестабильность яви -- такая же, как и в том случае, когда орбинавт действует в опасной близости от границы своей глубины ствола.
   Истончение
   Массовые случаи конфликтного воздействия на реальность приводят к прорехам к ткани бытия. Отсюда -- так называемые зоны истончения, вызванные участием огромных масс людей в злоупотреблениях "орбитальной коррекцией". Такими людьми могут быть и настоящие орбинавты, и "временные орбинавты", т.е. орбитоманы. Объясняется это тем, что обычный человек в течение 30-40 минут, пока он находится под воздействием "Орбиты", не отличается от орбинавта ничем, кроме того, что его тело в результате таких действий не обретает вечной юности. В Отмененном Мире число орбитоманов достигало десятков миллионов, а деятельность их была хаотичной и зачастую конфликтной, что постоянно приводило к возникновению зон истончения.
   Орби-двойник
   См. Раздвоение, щелчок и орби-двойник.
  
  
  

- ПРИЛОЖЕНИЕ 2 -

ДЛЯ ЛЮБИТЕЛЕЙ ХРОНОЛОГИЙ

  
   326 г. до н.э. - Пиррон из Элиды и другие греческие философы сопровождают войско Александра Великого во время индийского похода. Пиррон знакомится с учениями индийских йогинов ("гимнософистов", т.е. "нагих софистов"), под влиянием которых впоследствии основывает в Греции философскую школу скептиков. Один из охранников Пиррона, наемник родом из Иберии (Воин-Ибер), получает в Индии тайное учение о том, что человек может развить в себе особый дар калатитхи, что на санскрите означает "гость времени", и научиться менять силой мысли уже свершившиеся события.
   320-е гг. до н.э. - Воин-Ибер, вернувшись на родину, оставляет ратное дело как несовместимое с ценностью сострадания, представление о которой составляет важную часть полученного им учения о калатитхи. Он практикует созерцательные упражнения для развития дара, который, помимо возможности влиять на ход времени, перестраивает тело калатитхи, практически одаряя его вечной молодостью.
   Около 250 г. до н.э. - Воин-Ибер становится калатитхи. Тело его омолаживается. Он открывает свои знания нескольким ученикам. В дальнейшем Учение Воина-Ибера передается устно в различных группах, а сам Воин-Ибер, постоянно странствуя, теряет связь с некоторыми из них.

***

   15 марта 25 г. н.э.- в Риме в семье всадника Секста Кассия Пармензиса (Пармского) родилась Кассия Луцилла.
   31 г. - репрессии в связи с казнью временщика Сеяна, арест всей семьи Секста Кассия, включая шестилетнюю Кассию. В эту ночь девочка впервые инстинктивно применила свою способность менять силой мысли уже случившиеся события, но пока не осознала того, что сделала. На следующий день всю семью освобождают.
   36 г. - Кассия (11 лет) осознает свой дар, с помощью которого спасает семью от ареста на основании доноса.
   37 г. - Умирает император Тиберий. Начинается правление Калигулы. Кассии - 12 лет.
   37-44 гг. - Кассия убеждена, что получила свой дар от некоего божества, избравшего ее для великой миссии. Полна решимости выяснить, что это за божество. Греческий скульптор по ее заказу изготавливает статуэтку человеческой фигуры со скрытым ликом. Кассия использует эту статуэтку для принесения даров своему Тайному Божеству.
   Лето 40 г. - Калигула заставляет мать Кассии, старшую Луциллу, стать наложницей в устроенном им лупанарии, где работать гетерами вынуждал жен знатных людей сенаторского и всаднического сословий. Секст Кассий по приказу Калигулы кончает самоубийством. Кассии 15 лет. Она клянется отомстить за гибель отца и поругание матери.
   41 г. - Кассия стирает виток яви, в котором покушение на жизнь Калигулы было сорвано. В новом витке император убит.
   70-е гг. - годы правления императора Веспасиана Флавия. Кассия делает открытие: она не подвержена старению. Это утверждает ее еще сильнее в ощущении своей избранности. Странствуя по просторам огромной империи, Кассия знакомится с деталями многочисленных религиозных культов, надеясь понять, какое именно божество выбрало ее, но поиски не приносят успеха. Она мечтает получить посвящение в великие элевсинские мистерии, однако не решается на это, поскольку в мистериях запрещено участвовать людям, чьи руки обагрены кровью. Кассия, многократно убивавшая людей, помнит, что в свое время даже всесильный Нерон не посмел пройти таинства именно по этой причине.
   175 г. - Кассия отмечает свое 150-летие.
   178 г. - Кассия сближается с Фаустиной, женой императора Марка Аврелия, знакомится с великим врачом Галеном.
   250 г. - в Тарраконе, в одной из испанских провинций Римской империи, в семье потомственных актеров-мимов родились братья-близнецы Александр и Алкиной.
   260-е гг. - в сельской местности возле Кордубы в загородной вилле всадника Марка Ульпия проходят встречи кружка хранителей знания Воина Ибера об алкидах. Участники кружка называют себя "кентаврами". Старший хранитель учения - лекарь Клеомен по прозвищу Софист. Жена Марка Кальпурния придумала слово орбинавт.
   Осень 271 г. - Кордуба. Мим Александр присоединяется к "кентаврам" и открывает у себя дар орбинавта.
   Декабрь 271 г. - Кассия, живущая последние годы в Александрии, отправляется в Сирию, где посещает в Пальмире философа-неоплатоника Диона Кассия Лонгина, советника правительницы Зенобии. Она рассказывает ему свою историю, и Лонгин дает ей совет пройти элевсинские мистерии, невзирая на то, что она убивала людей. Философ на основании ее рассказа пришел к выводу, что все эти убийства Кассия совершала, защищая свою жизнь. Поэтому, считает он, высшие силы не будут возражать против ее участия в мистериях.
   271 г. - Клеомен составляет зашифрованный документ, содержащий известные ему и остальным "кентаврам" положения Учения Воина-Ибера. Использует два разных уровня сложности шифрации - так называемые два ключа. Разрабатывает еще более сложный способ, "третий ключ", которым впоследствии может воспользоваться человек, ставший орбинавтом и описывающий свои личные переживания во время открытия дара.
   Лето 274 г. - Кассия приезжает в Кордубу, где знакомится с Александром, узнает о существовании кружка "кентавров" и о том, что она - не единственный в мире человек, наделенный даром.
   Сентябрь 274 г. - Алкиной, брат-близнец Александра, теряет во время пожара жену, бывшую актрису Хлою. Александр и Кассия ссорятся и расстаются. Теперь он знает, что она вынашивает планы устранения "кентавров", чтобы знание о возможности развития дара орбинавтов не распространялось в мире. Кассия отправляется в Грецию, где участвует в элевсинских мистериях. После неудачной попытки посвящения Кассия впадает в горячку и во сне слышит голос Тайного Божества. Она просыпается с осознанием того, что божество требует от нее кровавой жертвы, и что этой жертвой должен стать человек, получивший от него дар и неправильно распорядившийся им, т.е. Александр. Кассия возвращается в Бетику, где, приняв за Александра его брата Алкиноя, убивает его, попутно получив, как она считает, ответ на давно мучивший ее вопрос, можно ли убить человека, наделенного даром орбинавта и вечной юностью. Она уезжает в Рим, намереваясь спустя некоторое время расправиться с остальными "кентаврами".
   Сентябрь 274 г. Александр и другие "кентавры" отправляются в Рим, чтобы сорвать планы Кассии. Им удается заманить ее в ловушку и усыпить с помощью таинственного "зелья Эндимиона", которое Тит Ульпий получил от Лаис, жрицы храма богини луны Селены. В ответ на эту услугу Тит рассказал Лаис о своих друзьях из Бетики и об учении, которого они придерживались. "Кентавры" так и не узнали, что Тит в лице Лаис имел дело с ученицей одного из самых первых учеников Воина-Ибера, и что она обладает даром орбинавта и по возрасту превосходит даже Кассию.
   410 г. - Александр теряет след спящей Кассии после разграбления Рима вестготами.
  

***

   X век - Александр около двадцати лет правит индуистским княжеством на юге Индии. Практикует созерцательные упражнения.
   1350 г. - Цыган Василий Полиглот родился в Византии.
   1390 г. - Василий перебрался в Кастилию, где взял себе имя Франсиско (Пако) Эль-Рей.
   1400 г. - Пако Эль-Рей спас от разбойников жителя Гранады Омара Алькади. В знак благодарности тот рассказал Пако о хранимой в его семье рукописи "Свет в оазисе". Первая же проверка выявила, что Пако является урожденным орбинавтом.
   1420 г. - родился Ибрагим Алькади, сын Омара.
   1440 г. - Ибрагим узнал от своего отца о тексте "Свет в оазисе", составленном при императоре Аврелиане (3 век н.э.) на основе знания, полученного еще в 4 веке до н.э. наемником в войске Александра Македонского (Воином-Ибером).
   1448 г. - родилась Сеферина Гардель (Кордова).
   1450 г. - родилась Росарио (Мария дель Росарио) Альмавива (городок Торо, недалеко от Саламанки).
   1469 г. - родился Мануэль де Фуэнтес, сын Фелипе де Фуэнтеса и Росарио де Фуэнтес Альмавива (фамильный замок Каса де Фуэнтес, Лас Вильяс, близ Саламанки).
   1471 г. - в Гранаде родился Али (Алонсо) Алькади, внук Ибрагима, сын Дауда Алькади и Сеферины Алькади-Гардель. В повествовании фигурирует чаще всего как Алонсо Гардель.
   1482 г. - начало войны испанских христианских государств (Кастилии и Арагона) с эмиратом Гранады.
   Апрель 1491 г. - Али и его мать Сеферина покидают Гранаду и перебираются в Кордову (начало событий, описанных в романе "Свет в оазисе"). Они поселяются в семье шерстяника и торговца тканями Хосе Гарделя, брата Сеферины. Али принимает католицизм и меняет имя. Теперь его зовут Алонсо Гардель. У него хранится семейная реликвия - рукопись "Свет в оазисе".
   Апрель 1491 г. - начало осады Гранады: объединенная армия двух королевств выходит из Кордовы и становится лагерем в долине Гранады.
   Апрель 1491 г. - Алонсо Гардель спасает от смерти Мануэля де Фуэнтеса. Мануэля выхаживают от ран в доме Хосе Гарделя.
   Июнь 1491 г. - во время поединка Гарсиласо де Ла Веги с мусульманским воином Тарфе Мануэль де Фуэнтес обнаруживает свою способность менять реальность, но пугается этого открытия и надолго вытесняет знание о нем из сферы своего внимания.
   Лето-осень 1491 г. - Дружба и любовные отношения Алонсо с изысканной саламанкской куртизанкой и поэтессой Консуэло Онеста, в доме которой собирается литературный кружок. Среди участников кружка - известный в будущем драматург Фернандо де Рохас, влиятельный аристократ герцог Альба де Тормес и знаменитый лексикограф и грамматик Антонио де Небриха.
   6 января 1492 г. - падение Гранады, конец Реконкисты.
   Зима 1492 г. - Мануэль спасает Алонсо, арестованного в Гранаде, куда он вернулся в поисках деда. Помогает ему отыскать Ибрагима.
   2 августа 1492 г.- отплытие первой эскадры Колумба (три корабля) из Палоса. В составе эскадры - Мануэль де Фуэнтес.
   Конец августа 1492 г. - на цыганской стоянке в предместье Бургоса, в Кастилии, родилась Бланка Эль-Рей, дочь Мануэля и Лолы Эль-Рей, внучка орбинавта Пако Эль-Рея. Сам Мануэль, находящийся в этом время в составе экспедиции Колумба, ничего не знает о существовании Бланки.
   12 октября 1492 г.  -- официальная дата открытия Нового Света. В ходе первой экспедиции Колумба был обнаружен маленький островок, населенный индейцами таино - островной ветвью народа араваков.
   Январь 1493 г. - Мануэль остается на острове Эспаньола (индейское название острова - Гаити), в форте Ла Навидад, построенном из обломков потерпевшего крушение флагманского корабля "Санта-Мария". Колумб и его люди на оставшихся двух кораблях отправляются в Кастилию. В форте их возвращения с новой эскадрой ждут 39 оставшихся там колонистов.
   Осень 1493 г. - Алонсо знакомится с "дамой из медальона", которую до сих пор знал лишь по портрету и в которую был влюблен уже два года. Ею оказывается мать его друга, Росарио де Фуэнтес.
   Осень 1493 г. - на острове Эспаньола погибают все колонисты, кроме Мануэля, который выжил, благодаря своему дару орбинавта. Его находят индейцы-рыбаки с острова Борикен (нынешний Пуэрто-Рико) и увозят туда. Мануэль известен среди индейцев под именем Равака.
   1 ноября 1493 г. - Каса де Фуэнтес, Алонсо рассказывает Росарио о содержании рукописи "Свет в оазисе". Выясняется, что она, как и ее сын, обладает даром орбинавта.
   27 ноября 1493 г. - вторая флотилия Колумба подошла к построенному в ходе первой экспедиции форту Ла Навидад, но на берегу испанцы обнаружили лишь следы пожарища и одиннадцать трупов.
   Конец декабря 1493 г. - в Кордове умирает Ибрагим.
   Февраль 1494 г. - бехике (знахарь и жрец) селения Коки Маникатекс начинает обучать Мануэля-Раваку всему, что знает сам, чтобы тот стал впоследствии его преемником.
   8 февраля 1494 г. - Помолодевшая Росарио отвечает на чувство Алонсо.
   Март 1494 г. - Мануэль проходит ритуал кохоба и принимает решение остаться на Борикене и стать в будущем бехике народа Коки. Берет в жены 18-летнюю индианку Зуимако.
   Апрель 1494 г. - Росарио узнает про уничтожение форта Навидад. Несмотря на это, она верит, что ее сын жив.
   Апрель 1494 г. - Над Росарио и Алонсо нависает угроза расправы по обвинению в колдовстве. Алонсо арестовала инквизиция. Росарио меняет реальность, чтобы спасти его и себя. Они бегут из Кастилии в разные дни, договорившись встретиться в Генуе. Рукопись "Свет в оазисе" остается в доме Алонсо в Саламанке, конфискованном властями. Но копии рукописи есть у Сеферины и у Консуэло. На протяжении последних лет Алонсо продолжал расшифровку рукописи - дело, начатое его предками. До бегства из Испании и потери рукописи ему удалось расшифровать в ней все части, записанные буквами еврейского алфавита. Фрагмент, составленный латинскими буквами, так и остался нерасшифрованным.
   1494 г. - Росарио добирается до Генуи. Алонсо попадает в плен к пиратам, которые продают его богатому алжирскому купцу. В неволе он обучает европейским языкам сына купца.
   1496 г. - Алонсо добирается до Генуи и находит Росарио.
   1497 г. - умирает Маникатекс, Равака становится бехике людей Коки, Орокови, сын покойного бехике, - его помощником.
   1500 г. - Алонсо и Росарио перебираются в Рим. Теперь их зовут мессер Даво Алькальде и мона Мария-Розария Алькальде.
   1502 г. - набег карибов на селение Коки, во время которого погибает большая часть жителей селения, включая семью Мануэля-Раваки. Мануэль меняет явь последних часов, спасая погибших. В новом витке яви таино одерживают верх над карибами.
   Май 1503 г. - в Риме родилась Рената, дочь Алонсо и Росарио.
   1504 г. - герцог Альба по настоянию Консуэло Онеста добивается снятия обвинения в адрес Алонсо и Росарио. Консуэло едет в Кордову и сообщает об этом Сеферине.
   1504 г. - Пако обнаруживает у своей внучки Бланки дар орбинавта.
   1506 г. - Пако и Бланка тщетно разыскивают в разных городах Кастилии Алонсо Гарделя, надеясь получить причитающуюся им копию рукописи "Свет в оазисе".
   1508 г.- На остров Борикен прибывает Хуан Понсе де Леон с поручением от губернатора Эспаньолы Николаса де Овандо исследовать его и покорить Борикен. Во время визита Понсе де Леона в селении Коки Мануэль-Равака знакомится с ним, а также с Бартоломе де Лас Касасом - впоследствии знаменитым защитником индейцев.
   1509 г. - Понсе де Леон становится губернатором острова Сан-Хуан (Борикен). Мануэль оформляет энкомьенду, т.е. владение, на несколько индейских деревень, включая селение Коки, где он был многие годы жрецом и целителем. Мануэль убежден, что его миссия - защищать "свой народ", каковым он считает проживающих в селении Коки индейцев таино. В том же году Мануэль отправляется в Кастилию, чтобы повидать мать и сразу после этого вернуться на Борикен. Узнает, что фамильный замок Каса де Фуэнтес конфискован властями, а мать, обвиненная инквизицией в ведовстве, бежала в неизвестном направлении. Мануэль пытается найти своего друга Алонсо, но оказывается, что и Алонсо бесследно исчез.
   1509 г. - Рената, дочь Алонсо, умирает во время эпидемии сыпного тифа в Риме.
   1511 г. - Понсе де Леон снят с должности губернатора Борикена. На острове начинаются беспорядки. Мануэль погружает жителей своего селения на корабль и переправляется с ними на материк.
   1511 - 1523 гг. - индейцы таино с Мануэлем-Равакой скитаются по южноамериканскому материку, стремясь удалиться от границ европейской колонизации, а также сторонясь враждебных индейских племен.
   Ноябрь, 1517 г. - Тайная поездка Алонсо в Испанию. Он встречается с Сефериной и узнает, что обвинение против него и Росарио снято. Консуэло отдает ему свою копию рукописи "Свет в оазисе".
   1522 г. - больше половины спутников Мануэля, в том числе и вся его семья (жена и трое детей), умирают, заразившись оспой, завезенной на материк европейцами.
   1523 г. - Мануэль становится знахарем поселения, в котором смешались люди двух племен - таино и омагуа, - в джунглях, на берегу Великой Реки, впоследствии названной Амазонкой.
   Конец 1523 г. - от двух женщин племени омагуа родились дочери Мануэля - Конори (Аманда) и Орокомай (Мелиса).
   1527 г. - пробуждение Кассии в Риме, в доме цирюльника Риккардо Понти. Разграбление Рима войсками императора Карла V. Кассия находит свое золото, спрятанное еще в 2-3 вв. н.э. Росарио и Алонсо оставляют Рим и переезжают в Венецию. Кассия, чье имя теперь - мона Кассия-Лючия да Парма, - и Риккардо Понти пережидают беспорядки в Риме, находясь в заброшенном замке к северу от города. Вернувшись в Рим, Кассия приобретает строения, расположенные на территории дома, который принадлежал ей в ее античном прошлом, а также загородную виллу.
   1527-1534 гг. - Росарио и Алонсо живут то в Риме и Флоренции, где у них есть дома, то в Венеции, где они снимают жилье. В Риме Алонсо завел знакомство с Кассией, которая участвует в деятельности гуманистов и является постоянной клиенткой книжной лавки и библиотеки Алонсо. Он не знает, что мона Лючия (т.е. Кассия) является орбинавтом. Она, в свою очередь, не догадывается о том, что мессер Даво (т.е. Алонсо) - хранитель знания об орбинавтическом даре.
   1531 г. - Алонсо открывает третью память.
   Январь-февраль 1534 г. - Алонсо и Росарио познакомились и подружились с маэстро Сандрино и его ученицей Коломбой. Алонсо узнает, что Сандрино - орбинавт Александр, бывший одним из тех людей, которые в 3 веке н.э. в Кордубе (ныне - Кордова) способствовали составлению рукописи об Учении Воина-Ибера. Алонсо и Сандрино сличают свои экземпляры рукописи. Так и оставшийся нерасшифрованным фрагмент, написанный латинскими буквами, обнаружился только в экземпляре Алонсо. Сандрино предположил, что кто-то из хранителей стал орбинавтом и описал свой личный опыт, применив "третий ключ". Сандрино, многие годы проведший в Индии, рассказывает своим друзьям о чакрамах, или чакрах - шарообразных сгустках жизненной силы. Умение видеть их можно развить с помощью созерцательных упражнений.
   Февраль 1534 г. - Алонсо стал орбинавтом, открыв способ сделать это, находясь в третьей памяти и воздействуя на свой затылочный чакрам. О таком способе, равно как о второй или третьей памяти, ничего не говорится в рукописи "Свет в оазисе". Кроме того, Алонсо теперь знает, что "обычные" (каковыми он теперь считает) упражнения из Учения Воина-Ибера действительно ведут к открытию дара, но лишь при условии, что выполняются ежедневно в течение семидесяти лет или более. Алонсо отправляет Сеферине в Кордову письмо, в иносказательной форме призывая мать не прекращать упражнения, несмотря на видимое отсутствие результата.
   Февраль 1534 г. - Кассия знакомится с известным чернокнижником доктором Фаустом и рассказывает ему свою историю. Он предполагает, что многовековой "сон Эндимиона" мог развить у Кассии новые способности. Под впечатлением от этих слов Кассия начинает изучать границы своих возможностей и приходит к выводу, что преодолеть суточное ограничение глубины ствола она по-прежнему не в состоянии. Однако Кассия теперь умеет попадать в Крипту - загадочное состояние ума, присутствие которого Кассия чувствовала с юных лет. До "сна Эндимиона" такое было для нее невозможно.
   Март 1534 г. - сознания Алонсо и Кассии случайно встречаются во время их блужданий в третьей памяти, каковая и является Криптой. В результате сражения между ними Алонсо погибает, а Кассия теряет свой дар и становится обычным человеком.
   Лето 1534 г. - Кассия с помощью Риккардо заманивает Александра-Сандрино в свой римский палаццо, где опаивает ее "зельем Эндимиона".
   Начало 1540-х гг. - Кассия, мечтающая вернуть себе дар, решает разбудить спящего Александра, покаяться перед ним и уговорить его раскрыть ей упражнения из Учения Воина-Ибера. Она надеется, что эти упражнения помогут ей снова стать орбинавтом. О возможности открытия дара из третьей памяти она не подозревает. Риккардо, ревнуя Кассию к Александру, убивает спящего орбинавта. Вскоре после этого погибает и он сам, становясь жертвой многолетней междоусобицы двух римских семей.
   1542 г. - сражение на берегу Амазонки между конкистадорами отряда Франсиско де Орельяны и индейцами, среди которых - женщины-воительницы. Погибают обе дочери Мануэля. Он клянется отомстить убийцам.
   Осень 1542 г. - Мануэль оставляет селение и отправляется в Лиму.
   1544 г. - Мануэль выходит на след некоторых участников похода Орельяны.
   1546 г. - находит двоих из них - в Лиме и в городке Сантьяго де Гуаякиль - и расправляется с обоими, мстя за дочерей и других людей своего селения.
   Зима 1546-1547 гг. - престарелая Сеферина Алькади-Гардель открывает дар орбинавта и покидает семью.
   Март 1547 г. - Мануэль отправляется в Испанию, надеясь отыскать там мать, а также собрать сведения о судьбе конкистадоров Орельяны.
   Весна 1547 г. - Мануэль встречает в Кордове помолодевшую Сеферину (Виолету). Она рассказывает ему о содержании рукописи "Свет в оазисе", о судьбе его матери и Алонсо. Они вдвоем отправляются в Италию на поиски Росарио.
   Весна - Лето 1547 г. - Мануэль и Сеферина ищут Росарио в Риме. Отправляются на ее поиски во Флоренцию.
   Август 1547 г. - Мануэль находит Росарио в ее доме во Флоренции. Знакомится с Коломбой, приехавшей из Мантуи погостить у Росарио. Сеферина живет в гостинице.
   Осень 1547 г. - Уступив настояниям Росарио, Сеферина перебирается к ней. Возобновляет запущенную после смерти Алонсо книжную торговлю. Росарио завершает работу над повестью "Странствующие в мирах", посвященной памяти Алонсо. Коломба, которая с 1534 года постоянно практиковала осознанные ("волшебные" по терминологии Алонсо) сны, научилась входить в третью память. Сразу после этого она открывает свой затылочный шар и становится орбинавтом. В третьей памяти она получает сведения о том, как погиб Алонсо и какую роль сыграла в его гибели Кассия-Лючия да Парма, она же Кассия Луцилла Пармензис.
   Декабрь 1547 г. - Мануэль и Сеферина отправляются в Рим. Он наносит визит Кассии. Узнает о судьбе Александра.
   Зима 1547-1548 гг. - Росарио получает сведения о том, как найти в Вальядолиде историка Овьедо, который может знать, где искать Орельяну. Мануэль отправляется в Испанию. Навещает старого друга, защитника индейцев, епископа Бартоломе де Лас Касаса. Тот сообщает ему, как найти монаха Гаспара де Карвахаля, участника похода Орельяны по Амазонке и убийцу одной из дочерей Мануэля. Лас Касас умоляет Мануэля не мстить Карвахалю. Мануэль дает обещание, но меняет реальность на другой виток, в котором этого разговора с Лас Касасом вообще не было. Наносит визит Овьедо, узнает, что Орельяна погиб, однако получает список с именами многих других участников памятного похода.
   Весна 1548 г. - Мануэль отправляется в заморские владения Испании, чтобы найти как можно больше участников боя, в котором погибли его дочери, и отомстить им. Его сопровождает Сеферина, пытающаяся уговорить Мануэля отказаться от мести.
   1548-1554 гг. - Мануэль находит одного за другим нескольких человек из списка Овьедо и устраняет их, обставляя последние минуты их жизни так, чтобы внушить им, что их наказывает мифическая "королева амазонок" за то, что они некогда напали на ее подданных.
   1554 г. - Сеферина разрывает отношения с Мануэлем из-за его одержимости местью. Она возвращается в Европу.
   1560 г. - Мануэль находит и убивает Гаспара де Карвахаля, помощника приора в монастыре Санто-Доминго в Лиме. Преданный убитому индеец Пагуана в знак протеста совершает самоубийство на глазах у Мануэля. Потрясенный Мануэль меняет явь, возвращая к жизни Карвахаля и Пагуану, и прекращает свою вендетту. Его новая цель - найти способ успокоить мятущийся ум и вновь обрести состояние единства со всем сущим, которое он переживал во время ритуалов кохоба, будучи знахарем индейского племени.
  

***

   1774 г. - в Париже родился Жан-Батист Лефевр.
   1790 г. - в Гренобле родился Доминик Петион, племянник Жана-Батиста Лефевра.
   1810 г. - Саламанка, в руки гусарского офицера наполеоновской армии Доминика Петиона попадает старинная рукопись, написанная неизвестным ему шрифтом.
   Весна 1811 г. - Париж, Жан-Батист Лефевр, дядя Доминика, получает от него рукопись, которую передает ему гусарский офицер, барон Себастьян Грессо. Лефевр приступает к ее расшифровке, догадавшись, что, несмотря на еврейские буквы, она написана на латыни. Увлекается ее содержанием. Мирабель, жена Жана-Батиста, уходит от него к Грессо.
   Сентябрь 1811 г. - Живущий в Голландии Пако Эль-Рей, которого сейчас зовут Франсом Конингом, завербовался в дивизию наполеоновского маршала Даву. Он не сообщает об этом факте в письмах Бланке (Бланш Лафонтен), живущей в Тулузе, поскольку не хочет вызвать очередной виток их давнего спора об оправданности участия орбинавтов в войнах.
   Конец 1811 г. - родился Люсьен Лефевр, сын Мирабель и Грессо.
   1812 г. - Пако переводят в полк "Жозеф-Наполеон", составленный из испанцев и португальцев, которых вынудили сражаться в рядах армии Наполеона. Пако участвует в русской кампании. Едва не погибает в Бородинском сражении. Его доставляет в госпиталь Доминик Петион, что и спасает Пако жизнь. Во время зимнего отступления из Смоленска он вместе с Домиником дезертирует и попадает в плен к русским. До освобождения из плена Доминик живет в Саратове, а Пако - в городке Вольск на Волге.
   Весна-лето 1813 г. - Пако оказывается в Александровском полку в Санкт-Петербурге, созданном из пленных испанцев и португальцев для борьбы с Наполеоном. Затем отплывает в составе полка из Риги в Испанию, где уже восстановлена власть Бурбонов. Оттуда переправляется в Англию.
   Ноябрь 1814 г. - Пако навещает Бланку в Тулузе и предлагает ей переехать в США. Они решают до переезда пожить несколько лет в Бордо, где находятся многие испанские эмигранты.
   31 марта 1814 г. -- войска союзников вступают в Париж. Жан-Батист Лефевр встречает умирающую Мирабель, свою первую жену, и та уговаривает его усыновить ее ребенка, Люсьена.
   18 июня 1815 г. -- Доминик Петион, спасаясь от пруссаков в бельгийском городке Женап, обнаруживает у себя дар орбинавта, о котором ему рассказывал Жан-Батист. Желает воспользоваться даром, чтобы задним числом изменить исход битвы при Ватерлоо и спасти Бонапарта от поражения. Но попытка преодолеть в несколько скачков ограничение глубины ствола убивает Доминика.
   1816 г. - Пако покупает дом в Бордо и селится в нем. Через полтора месяца в Бордо переезжает и Бланка.
   1826 г. - Пако и Бланка переселяются в США. Перед этим Бланка в Париже участвует в полете на воздушном шаре вместе с Жаном-Батистом и Люсьеном Лефеврами и спасает их и себя от крушения, о чем они в измененной яви не помнят. После полета Люсьена охватывает восхищение достижениями человеческого разума, который воплотил в жизнь столь, казалось бы, невозможную затею, как полет людей в воздухе. Люсьен приходит к выводу, что никакие, даже самые невероятные идеи не следует отвергать с порога. Такой ход мыслей приводит молодого человека к тому, что он, к радости Жана-Батиста, уступает настояниям последнего и соглашается изучать текст старинной рукописи о даре орбинавтов и выполнять приведенные в тексте упражнения. Фрагмент рукописи, написанный латинскими буквами, все еще не расшифрован.

***

   1940 г. -- в Париже родился Жерар Лефевр, потомок Люсьена Лефевра.
   1945 г. -- в Париже родился Арнольд Лефевр, младший брат Жерара.
   1962 г. - в Москве родился Максим Олейников.
   1978-2010 гг. - события, описанные в романах "Над кем не властно время" и "Отмененный мир".

***

  
  
  
  
  
  
  
   Спасибо всем, кто помогал мне в работе над этой книгой своими откликами и замечаниями. Называю их в алфавитном порядке: Фред Адра, Михаил Бейзеров, Светлана Вершинина, Марина Горная, Наталья Каменская, Савелий Климовицкий, Кирилл Колос, Диана Петровичева, Милана Рубашевская, Александра Столяр, Марина Суханова, Наталия Чернявская.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   На Авиньонском мосту танцуют...
   Это слово было придумано не Воином-Ибером, а последовательницей его учения Кальпурнией в Кордубе (Испания Бетика, провинция Римской Империи), в 3 в. н.э. Сам Воин-Ибер получил учение в Индии в 4 в. до н.э. от учителей, которые использовали санскритский термин калатитхи (гость времени). Вернувшись в Европу и начав обучать других людей, Воин-Ибер заменил калатитхи словом "алкид", взятым из мифов о Геракле.
   Многие знают из личного опыта, что надежды и страхи склонны сбываться, хотя порой это происходит с изрядным опозданием.
  

110

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

219

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"