Я рассеяно передвигал по поверхности стола стакан с пивом. Его донышко
скреблось по некогда лакированной, а ныне покрытой продольными трещинами
от сырости столешнице. Тускло светила маломощная сороковаттная лампочка.
Я поднял стакан и слегка покачал его в руке, глядя сквозь янтарную жидкость
на бармена.
А на улице шел дождь. Он длинными, тяжелыми струями валился с неба
съедая краски и звуки, и ничего не было слышно, кроме неумолчного шелеста
воды. И бар удивительным образом вписывался в этот дождь. Он выглядел
смешно в летний зной и в зимнюю стужу - старенький, обшарпанный,
с давно неработающей вывеской над дверью, со старым угрюмым барменом
и убогим ассортиментом напитков, но дождь... Дождь был его стихией.
Он был дитем дождя, этот бар. Когда шел дождь, и набухала тяжелой синей
водой штукатурка, он обретал душу.
Здесь никогда не было шумных компаний. Здесь никогда не было чужих.
Лишь немногочисленные завсегдатаи, ценители одиночества. Здесь никто
никогда ни с кем не разговаривал, не травил анекдотов, не устраивал драк.
Здесь было тихо.
Он не приносил дохода владельцу, этот захолустный бар, просто его хозяин
был одним из немногочисленных романтиков среди бизнесменов. Он частенько
отдыхал тут дождливыми вечерами, все время занимая угловой столик. Он молча
тянул дешевый портвейн, всегда оставляя охрану снаружи.
Одним из несомненных преимуществ бара были огромные (во всю стену) широко
распахнутые по случаю дождя окна. Другим - расположенные перед ними удобные,
хоть и отсыревшие, столики. Я заказал еще пива и привычно откинулся на спинку
стула. За окном изредка проезжали машины, удивительно беспомощно оттеняющие
мглу чуть различимым желтым светом фар. Иногда, утопая в ручье, заполонившем
асфальт, мимо проходил одинокий прохожий. Его нельзя было различить в сырой,
холодной тьме, лишь доносились сквозь шум невнятные слова и приглушенные
шлепки шагов.
Я неспешно попивал холодное пиво.
Я наслаждался.
Каждому свое, не так ли? Кто-то сохнет по Гаваям и Курилам, ездит отдыхать
в Турцию и Египет. Кто-то не мыслит отпуска без бескрайней тайги или
выматывающих подьемов к вершинам гор.
Мое понятие об идеальном отдыхе сводится к трем вещам.
Дождь.
Одиночество.
Пиво.
Наверное, все это началось с прочтения Стругацких.
"Гадкие лебеди".
Не знаю.
Но как бы я хотел тот бесконечный дождь...
Не знаю, хотел бы я того завершения, преображения старого мира в новый.
Скорее всего нет. Но бесконечный, вечный, неумолчный дождь...
Если счастье - это ощущение умиротворенности, то я счастлив.
Во время дождя.
Я допил пиво и заказал себе еще один стакан.
Правильно ли называть пивную посудину без ручки стаканом? Стакан - это
нечто граненное, совковое. Стакан неразрывно связан с опухшей рожей
соседа-алкоголика.
Но это не бокал и не кружка.
Значит стакан.
Вот так и вся наша жизнь - мы стремимся объяснить то, чего не знаем,
используя понятия и образы из собственного опыта.
Дети честнее.
Они познают мир, уверенные в его бесконечной сложности и не стесняясь
задавать вопросы. И как часто эти вопросы ставят в тупик умудренных жизнью
взрослых.
Мы же смотрим на мир с уверенной маской мыслителя, познавшего всю глубинную
суть мира, а за маской этой прячется закомплексованный подросток, боящийся,
что вся, тщательно выстроенная им картина мира в одночасье рухнет, и он
окажется один на один с неизвестной, а потому пугающей реальностью.
Все люди - лжецы.
Врут - все.
Врут постоянно, врут не задумываясь об этом. Ложь уже давно на уровне
инстинктов, она как прием, некогда помогший выжить, передается из поколения
в поколение скрытым наказом.
Но перво-наперво нас учат обманывать самих себя.
А если разрушить тщательно воздвигнутую стену лжи, то не обнаружится ли за
ней пустота?
Человек, личность, это прежде всего (и только) то, что он врет самому себе
и окружающим.
"Я мыслю - следовательно я существую".
Ложь.
Неверные выводы на основе недостаточной информации.
Ты не мыслишь, а следовательно - не существуешь.
Все мыслительные процессы - фикция, как и все физические и психологические.
Вы не можете убедить меня в своей реальности, ибо этого не могу сделать
даже я сам.
В действительности все совсем не так, как на самом деле.
Весь мир - это тщательно продуманная ложь. Продуманная до мельчайших деталей
сотнями миллионов величайших лжецов всех времен и народов. Я преклоняюсь
перед гением никогда не существовавших обманщиков Ньютона, Коперника, Архимеда,
Геростата, сумевших соврать себе момент славы.
Но чем дальше мы врем, тем больше несоответствий во лжи. И поэтому не любят
правители, когда кто-нибудь, кроме них, начинает врать в политических масштабах.
Не любили они это в придуманном прошлом, не любят в несуществующем настоящем.
Ибо если каждый станет врать себе собственную вселенную, что же будет с нашим
миром?
Есть напрочь лживое мнение о том, что наш мир существует постольку, поскольку
в него верит большинство населения земли.
Скажу дальше, совру больше.
Наш лживый мир существует постольку, поскольку большинство населения земли
обманывает себя. Обманывает даже во сне. Обманывает себя в его существовании,
в своем собственном существовании. Обманывает себя в моем существовании.
Я бы давно исчез, испарился в тот самый момент, когда взломал тщательно
возведенную вокруг себя стену лжи и узрел, что я - пустота.
Я бы давно исчез, если бы не... Если бы не вы, твердо уверенные в моем
существовании. О, вы можете допустить мою смерть - она хорошо вписывается
в вашу ложь. Вы можете допустить мою жизнь, мое исчезновение - при условии,
что через надцать лет я вернусь, или, может, обнаружится мой истлевший труп.
Но не иначе.
Когда-то я читал фантастический рассказ одного американца. Про оружие,
которое, убивая человека, заставляло его исчезнуть. Никто и никогда не
знал его, мать никогда его не рожала... Приятная смерть. Слишком приятная,
что бы такое оружие существовало в действительности.
Вот так бы я и ушел, не держи вы меня.
И, может быть, когда-нибудь, я найду способ.
А пока мне остается расслабляться в придуманном баре под шум несуществующего
дождя потягивая совранное пиво.
И упражняться в бесплодных умствованиях на заданную тему.
Но может быть, когда-нибудь...