Проснулся я рано. Некоторое время лежал, прислушиваясь к тихим голосам за дверью и шуршанию тапок о линолеум, потом резко сел в кровати. Сквозь бинты слабо просвечивало утреннее солнце - за ночь повязка немного сползла на глаза, так что я свесил ноги, нашаривая большими пальцами на холодном полу байковые тапки, и аккуратно поправил бинты.
Сощурил глаза - слишком ярко, а я не привык к такому дневному свету, только к электрическому, особенно в последнее время. Встал, уже почти не шатаясь, без дрожи в ногах и подошёл к окну.
Сквозь стекло был виден только задний двор клиники - кусок зеленого, но уже начавшего желтеть парка, состоявшего из липовой и кленовой аллеи, с простеньким фонтаном на месте их пересечения, да штуки шести бетонных лавочек, на которых обычно сидели пациенты, выздоровевшие настолько, чтобы принимать моцион на свежем воздухе. Ещё была видна высокая ограда, и жилые дома спального района. Да и небо - яркое, без облаков, интенсивно голубого цвета.
Я задержал взгляд на открывшейся мне картине ранней осени, вздохнул и опустил жалюзи, впуская в палату полумрак. Подошёл к кровати, привычно разгладил и перестелил взбитое белье - кажется, мой ночной сон был весьма бурным. Только я ничего о нем не помню. Потом взял аккуратно развешанную на эмалированной спинке одежду. Мешковатые брюки из трикотажа да белая майка - вот и весь нехитрый костюм. А здесь большее и не требуется, подумал я, вновь присаживаясь на краешек кровати и оглядывая палату.
Это помещение получше многих. Во-первых, я тут один, и никто не докучает мне рассказами о своих многочисленных болезнях. Во-вторых, оно просторное, и мне не душно. В-третьих - тут есть всё, чтобы спокойно коротать время, не выходя в общий холл - это опять же хорошо по той причине, что я не приходил в восторг от остальных обитателей клиники и предпочитал держаться от них подальше.
Я был тут одним из самых молодых и самых трудных пациентов. В этом отделении, конечно, а не во всей клинике. Поэтому искать контакта со стариками да пожилыми было глупо. Они вполне справлялись сами, целыми днями просиживая в холле и бормоча, бормоча в приступах ностальгии и склероза про дела минувших дней. Мне это было неинтересно, да и смешно представить нас вместе... У меня были все шансы прожить гораздо меньше, чем проживут даже самые старые из них.
Зато палата была приятной. Дорогой, да, один день простого проживания, не говоря уже о процедурах и лечении, стоил столько же, сколько номер в хорошей пятизвездочной гостинице, и цифра этой цены была трёхзначной. Спасибо государству, конечно.
Персонал постарался сделать всё, чтобы комната была уютной и домашней. Стены были покрашены в теплый бежевый цвет, над низкой кроватью приделана полка, на которой я хранил книги и часы. У изголовья стояла тумба с закругленными краями, с полками и ящиком для бытовых мелочей. Так же в стене рядом с кроватью был разъем для приборов, но сейчас он пустовал - время измерений и анализов прошло.
У окна стоял стол и серый стул с мягкой обивкой. Лампа на столе была с зелёным абажуром, а у противоположной стены стояло всё, что нужно для гигиены - умывальник с зеркалом и полочкой для зубной щётки, пасты и мыла, и бежевый же унитаз с защитным барьером (чтобы не упасть в случае обморока). Под умывальником стояло белое мусорное ведро. Комната была достаточно велика, чтобы вместить и ванну, но это было опасно, поэтому мыться приходилось в сопровождении санитаров в специальной душевой.
Ковра и занавесок на окнах не было, но их наличие действительно негигиенично, это я хорошо понимал.
Внезапно голову словно сдавили тиски. Я задохнулся, согнулся пополам, пытаясь пережить жуткую, разламывающую череп, боль. Пара секунд - и всё прошло, лишь руки слегка подрагивали.
Нет, всё нормально, подумал я. Сегодня же мне... нет.
Я пресёк течение мыслей, встал с кровати и направился к зеркалу. Начал разглядывать своё отражение.
Моё лицо каждый раз оставалось для меня загадкой - я не мог целостно ухватить его черты, понять, собрать мозаику. А вот сегодня смог её сложить. Первый раз за долгое. Пощупал пальцем впалые щёки, пригляделся к испуганным, слегка разноцветным глазам. Нос кривоват. Лицо как лицо, видел я и красивее, и страшнее. Хм. Я представлял себя иначе. Во всяком случае, смелее. Улыбнулся, но улыбка вышла натянутой и тонкой. Я бы не назвал её приятной, скорее наоборот - лицо вдруг обрело болезненную зловещие. Потом, слегка неуверенно, следя за отражением, прикоснулся к бинтам на плотно замотанной голове. Белые бинты в потёках бурых корок. Края зафиксированы медицинскими скобами. Я потёр полоску лба, пожелтевшую от йода, потом взял со стеклянной полки тюбик с пастой и электрической щёткой. Почистил зубы с всегдашним спокойствием, наблюдая, как рассасывается паста, счищая желтый налёт.
Через минут пять после того, как я вытер полотенцем лицо, и справил все остальные естественные потребности, в дверь постучали. Я сказал: "да-да", и дверь, щелкнув ручкой, приоткрылась - в проёме возникло слегка взволнованное веснушчатое лицо Марины, моей медсестры.
- Артём, давай, пойдем. Евгений Николаевич тебя уже ждёт. Сам идти сможешь или кресло прикатить?
Я покачал головой, сглатывая комок слюны.
- Нет, я сам пойду.
- Хорошо, тогда выходи давай! - Марина закатила глаза, и выскользнула за дверь.
Секунду я промедлил, прислушиваясь к внутренним ощущениям, а потом, глубоко вздохнув, решил, что всё - будь что будет, и вышел.
Посреди залитого солнцем коридора стояла Марина, положив руки на рукояти роботизированной инвалидной коляски, а за её спиной, блокируя секцию окна и отбрасывая на лакированный паркет длинные чёрные тени, стояли Номер Один и Номер Два - приставленные ко мне офицеры госбеза. Имен я их не помнил, но они всегда ходили за мной, если я был вне палаты, даже в общий туалет на этаже. Лица у них обычные, не страшные или тупые - просто двое высоких мужчины в форме. Они всегда смотрят на меня по-особому, словно прослеживая и анализируя каждое моё движение, редко разговаривают со мной или с кем-либо ещё. Просто ждут. Ждут чего-то неправильного, очевидно, от меня.
Марина похлопала по спинке коляски.
- Поедешь?
Я отрицательно помотоал головой.
- Сам пойду. Всё в порядке.
Номер Один и Номер Два переглянулись, в руке у Номера Первогоблеснули наручники, Марина, увидев это, как всегда, нахмурилась - очевидно, ей не нравились эти атрибуты власти и насилия.
- Неужели... Он же... - Повертела рукой у головы.
- Послушайте, это стандартная процедура. Мы не можем пока отпустить его так ходить. После вердикта доктора - смотря по ситуации. А сейчас - Артём, давай, ты же знаешь, что так надо. - Номер Один пристально смотрел мне в лицо, чуть наклонившись, и голос его был твёрд. Руки у меня слегка дрожали, но железо было успокаивающе холодным.
- Всё, доктор уже заждался. - Номер Два несильно, но цепко схватил меня под локоть, и, сопровождаемый ими двумя, зажатый меж огромных тел, я пошёл к доктору.
- А-а, вот и вы! Я уж заждался. Господа, вы свободны! - Иван Семёнович отошёл от окна, и уселся в синее кресло напротив его большого рабочего стола.
- Если что, то мы снаружи. - Пробурчал Номер Два, осторожно прикрывая дверь кабинета эмоневролога.
Я, чуть мешкая, зашёл в кабинет и тут же сел на попавший в моё поле зрения стул для посетителей, прямо напротив стола доктора. По привычке сложил руки на коленях, и уж тогда быстро завертел головой, осматриваясь, куда попал. Но кабинет был почти так же пуст, как и моя палата - только в углу у двери стоял шкаф, да за спиной у доктора висел плакат с изображенным на нем человеческим мозгом в сечении. Ещё поодаль, у окна, стоял высокий металлический сейф, выкрашенный белым. На столе - бумаги, бумаги, я скользнул по ним взглядом, оценил черную подставку под пишущие приборы. И только потом посмотрел на Иван Семёныча. Тот с интересом вглядывался в моё лицо, потом улыбнулся - ровным рядом вставных зубов, сверкавших на загорелом, хоть и морщинистом лице.
- За-ме-ча-тельно! Артём, как спал?
- Да вроде нормально... - Ответил я, избегая прямой конфронтации с блёклыми, пытливыми глазами врача.
- Нормально, так-так... - Он постучал по монитору компьютера стилусом, удовлетворённо хмыкнул и вновь сконцентрировался на мне.
- В общем, не буду ходить вокруг да около...
Я окаменел, сжал руки в кулаки.
- Все анализы, томограмма и ботограмма говорят об успехе операции. Все участки мозга активированы, и можно сказать, что та гадость, которая сидела у тебя в голове, уничтожена безвозвратно. Не буду забивать твою бедную голову всей это научной чепухой, при отъезде получишь всю документацию о нашей работе и исследованиях. Сейчас я посмотрю на швы, сделаем пару простеньких тестов - и ты уже сегодня отправишься домой. Вот так! - Он развёл руками и вновь улыбнулся - сухощавый старик, спасший меня от смерти одним мановением...
- Сегодня? Один? Без... - Я зазвенел наручниками.
- Конечно. А теперь давай, вставай, подойдём к окну и снимем твои бинты на свету - хочу посмотреть, как там всё заживает.
Его руки двигались чётко и уверенно, снимая окровавленные пласты ткани, пока в мусорном ведре не очутилась вся повязка. Некоторые полоски отдирались с ощутимым сопротивлением, но больно не было. Я стоял, чуть переминаясь с ноги на ногу, часто смаргивая от слепящего света. Кусочки клейкого бинта падали мне под ноги, когда Иван Семеныч промахивался мимо мусорки.
- О, ну всё даже лучше чем я мог предположить! - Ободряюще улыбнулся врач. - Мы выпишем тебе специальные мази - а через месяц приедешь, чтобы снять скобы... и да, всего лишь через полгода снова будет буйная шевелюра, совсем как раньше... Так, садись, сейчас проведем ещё один небольшой тестик - и всё, долгожданная свобода!
Я снова сел на стул, потянулся рукой к голове - и наткнулся на холодную гладкую кожу, а потом - на толстый жгут, очевидно, шва...
Иван Семёныч подошёл к шкафу, отпер стальную дверцу и снял с полки белый пакет, который потом поставил на стол. Сев обратно в кресло, он сцепил пальцы рук и внимательно на меня посмотрел.
- Значит так. Сейчас я тебе покажу некоторые вещи, а ты Артём - максимально честно и правдиво скажешь мне, что ты о них думаешь и какие ассоциации - вообще, любые мысли - они у тебя вызывают. Согласен?
- Это входит в тест?
- Ну конечно...
- Хорошо.
Врач аккуратно, тонкими пальцами извлёк из пакета какой-то предмет и поставил его на стопку бумаг. Морская раковина, крупная. Я уставился на неё, но каких-то мыслей кроме той, что мне надо рассказать об этом предмете Иван Семёнычу то, чего я о нем не знаю - не было.
- Ну?
- Это морская раковина. Гммм... Большая раковина, в полоску и с выступами спереди.
- Больше ничего?
- Ну... нет. Я же не знаю, к какому виду принадлежит моллюск...
- Возьми её, поверти в руках. Приложи к уху. - Он пододвинул раковину ко мне поближе.
Я взял её.
- Тяжёлая, гладкая... Хм. Шум какой-то в ухе. Эхо кровотока. - Что-то меня тревожило, что-то... словно засело в мозгу, но я не мог это выразить. Как будто рядом со мной пищал невидимый, но назойливый комар.
- Отлично. - Врач перегнулся через стол и забрал ракушку. - Теперь это.
На столе появилась фотография в простой черной рамке. На ней была изображена девушка в светлом свитере, которая облокачивалась на какой-то каменный парапет и сощурившись, смотрела на многолюдную площадь, которая находилась где-то ниже. Всё это я объяснил Ивану Семёнычу.
- Хм. - Нахмурился он. - А ещё? Что ты можешь сказать об этой девушке? Как она себя чувствует, какое у неё как ты думаешь, настроение, что она думает?
Снова зудящее ощущение, что у меня в голове, как в замке, застрял ключ, который никак не желает проворачиваться, и только скрипит, скрипит.
- Ну, это же... как я могу знать? Это фотография, не больше, я не телепат.
- А это? - В руках врача сверкнул сталью нож.
- Ммм. Нож, кухонный, черная рукоятка. Для резки хлеба... - Брови Иван Семёныча поползли вверх. - Или чего-то ещё.
- Чего?
Я пригляделся к блестящей поверхности. Интересно на ней отражение искажается, в самом деле.
- Ну, салата, помидоров...
- Ладно. И последнее. Что скажешь?
Белый лист бумаги, формат А4. Левый уголок слегка загнут.
- Белый лист. Бумага, целлюлоза.
- И?
- Не знаю... Вы пишите на таких, в принтерах их используют. Для переноски данных...
Не дав мне договорить, врач протянул мне гелевую ручку.
- Держи. А теперь, повинуясь своим первейшим желаниям - делай, что хочешь, что для тебя естественно.
Я сконцентрировался на ручке и на куске бумаги. Чем дольше я переводил взгляд с одного на другое, тем хуже мне становилось. Словно меня засасывало в какой-то темный, нематериальный провал, закручивало и...
Ручка с хлопком полетела по столу. Врач понимающе улыбнулся.
- Что ж, превосходно, Артём. Тест окончен, ты можешь идти. Есте-е-ественно - еженедельные консультации у меня, а пока вот, держи, - Он впихнул мне в руки флэш-карту. - Тут весь материал, и позволь мне дать тебе вот ещё что... - Из белого пакета на свет явилась тетрадь формата А3 в черной дерьмантиновой обложке и с замком. На обложку был наклеен кусочек белой бумаги, и, приглядевшись, я прочитал: "Артём Зарецкий".
- Это, в каком-то смысле, принадлежит тебе... - Усмехнулся врач. - Во время болезни, да... И ключи, на. Только пообещай мне - прочитаешь и откроешь только дома, хорошо? Вот и славно, договорились. Ну, всё, давай, знаю, что тебе не терпится выбраться из этой богадельни. Не прощаюсь - потому что свидимся ещё не раз, так что - удачно реабилитироваться! Адвокату твоему я позвоню, не волнуйся!
Выйдя из кабинета, я наконец почувствовал облегчение. Всё утряслось
Потом всё смешалось. Номер Один и Два расковали меня, неловко похлопали по плечу и поздравили, когорта медсестёр вытащила огромный вафельный торт и громко пищала от восторга - некоторые даже поцеловали меня. А потом, ещё вроде бы минута - и я летел по набережной Москвы в длинной чёрной машине, ведомой Номером Вторым, которого оказывается, звали Вовой. Я смотрел в окно - и видел людей, которые были такими же как и я, двуногими млекопитающими, здания, построенные из бетона и кирпича, отражение солнца в окнах, видел реку, которая была двигающейся массой воды... Много чего я видел, и чётко знал, что это такое. Для каждого - для каждого предмета была объективная и единственная реальность. А ключ в голове всё шевелился.
Лишь много позже, уже вечером, сидя у открытого окна и глядя на темные контуры домов напротив, с открытой тетрадью - действительно, моей тетрадью - на коленях, я понял, что нужно было сделать с тем ножом. Но слишком поздно уже было, и за закрытыми моими глазами воцарилась нейтральная, обволакивающая пелена "белого снега". А щеки оставались такими же сухими и холодными, как раньше.