- А у меня Он вчерей появлялся. Ох, и сладко с ним лежать было? И сидеть хорошо, и стоять неплохо.
А чтой-то Он к тебей так часто ходит? Неспроста, небось? Ты его, случаем настоем мухоморей не поишь? Он до этой настойки падучий! В прошлом годей я мухоморей много насобирала, так Он ко мне тоже чащей захаживал. Или ты какой приворот знаешь? Ишь титьки-то распустила по бокам, а у меня их не доищешься...
Этот приговор моя родильница говорила, да я не всей запомнила, там длинней было.
Ты-то, небось, лучшей знаешь?
А ты ляжешь со мной спать?
Вместей - веселей и теплей.
Или ты к Кривобокой подластишься? А к Кривобокой Он ходит?
- Ходит - ночь ко мней, ночь к ней, а к тебей, Лупоглазей, через пень-колоду, с пятого на десятый ходу, а можжа и вовсе мима проидет.
Да что ж ты волосей-то моих рвешшь? Старруха! Он мне сказывал, что ты у его Дудка чуть носей не откусила! Ффу, зубей нарастила да наточила, а кудей девать - не знаешь!
- Да незнай, чтой-то на меней нашло. Как прижал-зажал меней, так в грудях затосковало всей, так выть полезла из всех дырей, из всех мочей, а чтобы зверей, птицей, нечистей не попугать, я и зажала меж зубей что ближей торчало. Не видала, что это Дудак его. А что я старая, так вы меней старей будете! Мне родильница моя говорила, что все бывают старей и старей, а потом уходят за покатый холм на Крысявую болотину. С Крысявой болотины еще не ктой не ворочался. Потом я не старая, толькей волосей мой жидок. Вот я и прошу - пойдешь ко мне спать?
Я и сказки буду рассказывать. Он тебе сказки не сказывал?
- Неа.
-А ты мухей скольки насобирала? Короб?
А я три. Скажи Ему, чтобы ко мне заглянул, знает зачем, и короб приволочит. Мне еще комарей запасти нужно. Комарей насушим - куда складем?
- А ты, Кривобокая, что стоишь, слухей-не-слухей, нового ничего в твой ум не взбредет! Даром, их у тебей пара, обоя пустей пустого.
- А вы-то, вы-то бросили-кинули девушку-косолапушку, сами мухей дыбите, а мне, уродушке, порожней зимовать что ли?
- Ну, вставей рядом, на тебей тоже хватит. Ты толико заклинаньице свое пой, пущей к тебей твой мухей летит, а наш - к нам!
"...Как сбиралися мухей - эй - да на пир сладкей!
Созывала их - эй - королевна семи морей...
Угощала их - эй - как графьев и королей...
Ели, пили оне - эй - триста дней и сто ночей...
Все поели оне - эй - только стали пущей тощей...
Вы летите ко мне - эй - угощу вас слащей!
Летите - летите - ко - мней - облаком - и - тучею - кто первый - прилетит - тому - болей - достанется - а - кто - не - прилетит - тот - помрет - усохнет - утопнет".
Пока Кривобокая читала заклинание, она скидывала с себя одежду: мужские портки, рубаху. Сняла с плечей длинное покрывало в заплатах и, потеснив Лупоглазую, втиснулась между ней и Косоротой, которые стояли нагишом посреди болотных кочек. Каждую из них окружала визжащая, гудящая, звенящая стая кровососов. Комары, мошка и кусачие мухи так плотно облепили женщин, что, казалось, это центры трех серых тайфунов, хвосты которых завинтились в мир поднебесья. Было слышно лязганье зубов и чмоканье ротовых отверстий тварей, вонзавших свои челюсти и носы в их тела.
- Эххх, как куснул то - вскрикнула Кривобокая - хорррошо! Жги, кусай, плодись спорей! Я еще слащей буду!
- Везет тебе, Кривобокая, тебей и любят сильней и кусают пущей - с завистью сказали подруги, но потом и они сладостно застонали и заверещали.
- Ах, ой, вот дает, ммм - разносились голоса по поляне. Потом разом все смолкло, как будто они внезапно очнулись.
Одним движением накинув мешок из грубого холста на облепивших их голову, руки, ноги, живот кровососов, женщины закрутились волчком на пятке. Извиваясь всем телом, верткими змейками они высвободились из плотной мешковины, так, что добрая часть гнуса осталась внутри.
- Кыш, мухей, кыш, комарей, кыш, оводей! Летите туда, откуда родом вышли, а здесь вам делать нечей - сказали они хором и тут же три черные гнусявые кометы взвились вверх и распластались черным облаком.
- Ишь, Кривобокая, видать твоей заклинание лучшей нашего - в мешке-то у тебей большей комарей копошится - сказали между делом Лупоглазая и Косоротая.
Троица быстро одевалась, подвязывая широкие штаны и опуская на штаны не по росту большие рубахи. Перевязав рубахи лыком, они повесили на плечи покрывала. Потом, вынув из соломенной корзинки по берестяной коробке, наполненной смолой и пчелиной пыльцой, они стали втирать ее себе в распухшие лица и руки. Окончив дело, женщины не спеша пошли от болота в сторону открытой поляны. У каждой за спиной болтался гудящий шевелящийся мешок. Корзинки они несли на головах.
- Уж больно комарей жирны ныне. По большой плошке точно насушим! Нужно через ночь опять прийти пособирать. А то зима длинная! Кормей много надо.
- А ты, Кривобокая, будешь спать вместей? А то, как в прошлом годе насобирала комарей, и завалилась спать одна. Личинки-то всей и померзли!
На поляне они скинули мешки у плоского камня, взяли по круглой ошкуренной палке и стали катать палкой по мешку, давя комаров. Комары сердито гудели.
- Ну, вроде и всей - сказала Косоротая, ставя палку на место.
" - Ооой, да за большой сосной стоит маленька....
- Ооой, да не приди ко мне, кудрявенькай....
- Ооой, да будет бить меня маменька...
- Будет бить да приговаривать...
- Ты не ходи по темну, не буди лешего, а то накличешь беду неминучую...
- Как беда ходит по двору, открывает дверь, окаянная, лезет в щелочки, лезет в складочки, хочет меня, молоду. извести со свету.
- Ооой, ну а мне, молодой, да все поровну. Лишь бы раз увидать мово милого, лишь бы раз погулять да потешиться, на плече ево успокоиться....."
- Ну, ты, Кривобокая, и поешь - душа то наружу лезет...недаром к тебе Он частей ходит.
Женщины стояли посреди поляны, в том месте, где был установлены шесты с перекладинами. На перекладины они повесили свои мешки, расправили их, растрясли, чтобы воздух свободно гулял меж волокон, сушил и вялил комариные трупы.
Ну, теперь оней на солнце посохнут, и положим в закром.
Поляна была светла и по-хозяйски обустроена. Посреди виднелся большой белый камень с плоским верхом, окруженный земляной насыпью. От насыпи начинались хорошо утоптанные земляные дорожки. Дорожки были выложены речными камнями - голышами и образовывали три плотно закрученные спирали. В конце каждой спирали также находились камни, но они были черные. С западной стороны поляны в корнях вывороченной березы были видны три земляные ниши, а в них лазы, уходящие в землю. Глубина лазов была непонятной. Входы в пещеры украшали овальные рамы из переплетенных ветвей, между которыми висели сухие цветы и травы. Перед каждым входом была круглая площадка из выложенных в геометрический орнамент камней. Балка, закрепленная между двух сухих стволов, находилась с южной стороны. На ней сушились полотняные мешки и пучки травы. Между пещерами и жердями в два ряда были вырыты ямы, обложенные берестой. Здесь бродили и пузырились грибы, ягоды и травы. Ямы прикрывали жесткие циновки из рогоза. С северной стороны стоял плетеный из ивовых ветвей амбар, крытый камышовой крышей, где висело лыко, длинные стебли крапивы и сушились коренья. За ним начиналась протоптанная тропинка, которая круто сбегала к быстрой, но не широкой речке. В речной воде вымачивались ивовые прутья, придавленные тяжелым камнем. С востока поляна была открыта и уходила вниз широким косогором, а за косогором виднелся утопленный заболоченный берег заросшего тростником озера, Крысявое болото, которому не было видно ни конца, ни края.
Подойдя к одной из ям, каждая зачерпнула берестяным ковшом жижу, остро пахнущую навозом.
- Эх, хорош квасей! удался! сытный и горло в меру дерет - сказала Лупоглазая. Подруги с ней согласились.
- И то верно. Знатен!
- А он-то когда обещался быть?
- Да как трей четвертей Луны будет, так и явится. Настой мухоморей поспел, сытный, хмельной. На троих поделим и ему остатний, пусть ярится.
Солнце уже село, но день уходить не торопился. Поляну окружила тишина, которая давит, трамбует, уплотняет воздух и звенит тонким свистом в ушах.
- Спой что ли, Кривобокая.
- А как посеяли мы поле, поле золотое... - затянула она.
- Оох, как посееееяли мы поле зеленОе- подхватили ее подруги.
- А повадился во поле бел козленочек гуляти...
- Даа травуууу зеленую копытами топтати...
- Все топочет он да цвет один не тронет...
- Даааа глядит он на нево и слезки ронит...
- Полюбил он тот цвяточик пуще жизни...
- Даааа сказать не смеет, подойти боитси....
- Налетел тут ветер злой, колючий и жастокий...
- Даааа цвяточик тот унес в края далекие....
- А козленок тот упал, глаза закрылись...
- Даааа и ножки то, как травы подкосились...
Когда миновала фаза трех четвертей Луны, на поляне появился Он. Это был мужик лет 40-45, одетый в камуфляжный костюм, голову которого закрывала вязаная маска с прорезями для глаз и носа. За спиной мужика болталось ружье, а на боку - раздутая сумка из мешковины. Подойдя к чанам, он зачерпнул ковшом настой из того, где кисли мухоморы, оттянул маску, выпил залпом, сплюнул и сказал: "фу, гадость какая".
С реки доносились женские голоса и смех.
- Эй, бабы! - крикнул он вдаль. - Я пришел, гостинцев вам принес! Подкатив обрубленный пенек ближе к чанам, мужик уселся на него и стал доставать из сумки одно за другим: три бутылки уксусной эссенции, сухие дрожжи, яркие атласные ленты и большую банку с горчицей. Потом он сложил губы трубочкой и завыл по-волчьи. Получилось похоже.
Кривобокая, Лупоглазая и Косоротая появились бесшумно на поляне и застыли, выстроившись в рядок.
- Здравствуй, Он! - сказали хором, поклонившись в пояс. - Плясать будем ныне или до завтра пождем? - И не дождавшись ответа, спросили:
- Как настой мухоморей, готов ли?
Мужик стянул маску с лица, утер тыльной стороной ладони рот и ответил невпопад: "мочи нет, как пить охота!"
Женщины окружили мужика, начали его щупать, тыкать в него пальцами, потом, успокоившись, потянули к себе ленты и стали вплетать их в волосы.
- Ну, ладно, как Луна выйдет, начнем, - сказала Лупоглазая. - А ты пока иди к себей.
- Уж больно тут у вас комаров много - сказал мужик, опять натягивая маску на голову.
- Комарей-то мы уберем - взмахнула руками Кривобокая и запела: кыш, мухей, кыш, комарей, кыш, оводей! Летите туда, откуда родом вышли, а здесь вам делать нечей.
Мужик довольно хмыкнул и, покосившись на чан с мухоморами, бочком стал протискиваться к белому камню, стоящему посреди поляны. Поерзав немного на камне, он стащил с себя одежду, сложил ее аккуратно, вздохнул и полез наверх. Там, вытянувшись, и положив голову на согнутый локоть, закрыл глаза.
Обступив его, женщины, вытянув руки перед собой, заговорили еле слышно: "сон и дрема ходят вместе. Закрывай глаза, уносись под облака высокие, в подземелья темнущие, в дали далекие, в моря глубокие. Раз-два-три - спи!"
Как-то так вышло, что мужик разом захрапел. Уж и не знаю, что ему там снилось. А тем временем Кривобокая достала сухой мох, сложила ветки домиком и села высекать огонь. Когда огонь разошелся, она подложила туда же круглых поленьев, а сверху - трухлявый пень.
Лупоглазая подошла к берестяным емкостям, помешала в каждой из них осиновым колом, пошептала что-то и стала смешивать в кошелках из бересты хлебово по одной ей известным пропорциям.
Косоротая же, вздохнув, достала из закрома сушеных комаров и оводов, стала растирать их в порошок скалкой, добавляя понемногу листья табака и сушеные травы.
Было еще светло, когда Луна показалась в небе. Подождав, когда она поднимется до верхушки осины, растущей на краю речного оврага, женщины оторвались от своих занятий и сказали: "пора!" К этому времени на трех черных камнях стояли огромные ковши, наполненные хлебовом, костер, подкормленный сушняком, взметнулся ворохом искр, а сами они, скинув одежды, натирались порошком, то и дело поднося руки к лицу и вдыхая едкий запах. Потом подошли к белому камню и опять протянули руки к спящему мужику: закричали "проснись!" да так громко, что он вскочил на ноги и, не удержавшись, повалился с камня на землю. Они помогли ему подняться и, осыпав с головы до ног вонючим порошком, дали выпить из ковша. Мужик преобразился. Подобрался его отвисший живот, распрямились плечи, гордо поднялась голова, он вдохнул полной грудью и с вызовом посмотрел вокруг. Взгляд его пылал, он захлебывался от волнения и вращал глазами.
- Эх, девки, да мы сейчас с вами таких дел наворотим - начал он, но его остановила Кривобокая, и снова дала выпить. Уста мужика замкнулись в гордой улыбке, мускулы на теле заиграли, ноги от нетерпения чуть притоптывали. Женщины же, встав на начало спиральных дорожек, каждая на свою, замычали, мелко задробили ногами на месте, убыстряя и убыстряя темп. На самой быстрине, взяв высокую ноту, они тихонечко, выписывая ногами кренделя, пошли к центру спирали. Впереди Косоротой, придерживаемый за ягодицы, шел, топоча в лад ногами, мужик.
- Во лесу рябина, на лугу бяреза,
У ручья калина смотрит на мяня.
Мы пайдем па лугу,
Расплету я косу, положу веночек
У жаркого огня...
Пели женщины, кружась по своим спиральным дорожкам, наклоняясь то влево, то вправо, втаптывая пятки в землю.
- Огонь мой разгорелся, нету больше мочей,
Я пойду и гляну как течет ручей.
Я не понимаю,
Хочешь иль хохочешь,
Эхо раздается средь ночных полей.
Сухие сосновые ветки трещали в огне, выбрасывая снопы искр. Женские тела источали аромат угарного зелья. Мужик, ведомый Косоротой, вошел в транс и, подбрыкивая ногами, крутил руками, словно мельница. Было видно, что желание распирает его и, если не дать ему выход, оно разорвет его на части. В центре северной спирали Косоротая и он сошлись в едином стремлении; утробный звук звериного счастья перекрыл голоса ее подруг и унесся к пожелтевшей Луне. Мужик еще продолжал извергать из себя силу, когда Косоротая, отойдя от него, сделав большой глоток из чаши, передала ему. Он долго пил, проливая зелье на волосатую грудь, потом, упав на колени, воздев руки к небу, зарычал, почувствовав новый прилив силы: "эх, девки, мы сейчас такого натворим!" И опять, не дав говорить, его отвели к белому камню в центр поляны.
Женщины, не меняя порядка, проделали весь ритуал еще раз, но теперь он шел впереди Кривобокой по юго-восточной спирали. А потом еще раз уже с Лупоглазой, чья спираль развернулась на юго-западе.
Как только у мужика ослабевал напор любви, возле губ его оказывалась чаша, полная хлебова. Еще и еще раз в совершенном беспорядке мужик метался от Косоротой к Кривобокой, а от нее к Лупоглазой и, казалось, силы его не иссякнут никогда. Но тут прогорел костер, оставив на земле красные угли. Мужик сидел один на белом камне и тянул неспешными глотками шальной напиток. Глаза его налились кровью и были похожи на те угли, что остывали в костре. Женщины, встав вокруг него, начали последний танец. На этот раз их мелодия была без слов. В ней ничего нельзя было разобрать кроме Аааа, Уууу, Оооо, Ээээ, но ритм ее, подгоняемый хлопками ладоней по бедрам и ягодицам, убыстрялся и убыстрялся. Они крутились против хода солнца и, глядя через левое плечо, отставив обе руки вправо, припадали на левую ногу. Луна уже поднялась высоко и светила мертвенным светом на их тела. Шерсть на них стояла дыбом. Голова Косоротой описывала вращательные движения и, казалось, что вот-вот оторвется. Две головы Кривобокой, тяня мелодию в терцию, были обращены к Луне. Три головы Лупоглазой бессмысленно таращились и мотались в такт ритму. Визгливые ноты песнопения переходили в басовый диапазон и вновь заливались фальцетом. Купол звука, накрыв белый камень с сидящим на нем мужиком, сжимался и закручивался, не оставляя надежды на свободу. Песня без слов кончилась, погасли угли, Луна ушла за облако. Мужик лежал бездыханный, раскинув руки, на белом камне. Женщины, взяв каждая по бутылке с уксусной эссенцией, недавним подношением жертвенной любви, вылили ее в чашу с мятным листом и с жадностью выпили, строго разделив между собой.
- Ну что, понесем его на Крысявое болото?
- А Он тогда не вернется. С Крысявого болота еще никто не возвращался.
- Ну, тогда пустим по реке, пусть плывет к себей домой.
Накрыв мужика циновкой, они заснули, свернувшись клубочками, рядом, каждая возле своей дорожки. Когда рассвело, но Солнце было еще за горизонтом, они отнесли тело мужика к реке, положили на небольшой плотик, украшенный цветами, и вытолкнули его на середину. Долго, не отрываясь, глядели они ему вслед.
- А хорош энтот Он на сей раз был - задумчиво сказала Лупоглазая.
- Да, но с Кривобокой он большей крутился - добавила Косоротая. - Наверное, ее пенье ему понравилося.
В феврале, когда поляна была покрыта глубокими сугробами, а Крысявое болото звенело льдом, в глубокой пещере вырытой в корнях березы, спали в обнимку Кривобокая, Лупоглазая и Косоротая. Между ними на большой подушке, набитой сушеными комарами и мухами, среди рассыпанной порошком горчицы, копошились три личинки, три крупноголовые девочки. У каждой было по четыре ручки и по короткому пушистому хвостику. Шерстью они обрастут потом, весной, когда растает снег и их матери проснутся.
У охотников тех мест есть легенда, что где-то в дремучем лесу, который шумит посреди болота, есть поляна любви. Многие смельчаки пробирались к той поляне, но живым оттуда еще никто не вернулся...