Псов Дари : другие произведения.

Сны Разума

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Юридические услуги. Круглосуточно
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Пси-детектив Декарт Рейнс отправляется в Новый Лондон, чтобы расследовать убийство без следов, без улик, без шанса на простое объяснение. Официальная версия - пси-атака. Значит, убийца внутри особняка. Вдова. Доктор. Служанка. Дворецкий. Сын. Детектив должен найти правду, погрузившись в их сознания - миры, где страх, безумие и ложь обретают форму.
  Туманный собор
  Туман. Он всегда обитает в мирах мертвых разумов. Он висит над городом, как грязная простыня, пропитанная дымом и пеплом. Сам город размыт и полустёрт, словно кто-то неумелый пытался почистить его, но только размазал по реальности. Улицы тонут в неевклидовой геометрии, растворяясь в серой бесконечности, где нет ни начала ни конца. Это тоже признак умирающего мозга, обезумевшего от собственной гибели.
  А где-то в этой мгле, высоко над землёй, возвышается собор. Невозможный собор. Его шпили пронзают небо, уходя ввысь, словно иглы, сшивающие ткань реальности. Я стою внутри, посреди главного нефа, и тьма, как исподнее облако, растекается по его внутренностям. Каменные арки извивались спиралями, колонны проваливались в немыслимых углах, а витражи складываются и разворачиваются, как гигантские оригами призрачного света. Кафедральные своды хрустят и подрагивают, как древние кости старого мира. Здесь пространство изгибается, как бумага под огнём, а время течёт, как густой сироп.
  Моё пальто, тяжёлое от влаги и сожалений, свисает с плеч, как крылья ворона. Я затягиваюсь сигаретой, и дым, выдыхаемый мной, смешивается с туманом, который просачивается сквозь трещины в стенах. Мои глаза скользят по фрескам, изображающим сцены из чьих-то кошмаров.
  Я почувствовал их раньше, чем услышал - тонкое дребезжание пространства. Стены зашевелились, и из теней выступили фигуры. Они едва различимы, как смутные воспоминания, но я знаю, кто они - пси-охотники. Наёмники, прорвавшиеся сюда из коллективного бессознательного, чтобы остановить меня. Преступники приносят свои решения из реального мира в этот мир. Они думают, что монтировка по голове здесь работает так же, как за его пределами. И это делает их правыми. Лица наёмников пусты, а тела облачены в викторианские костюмы и цилиндры. Наше бессознательное всегда архаично.
  - Паранойя! Как будто без вас было плохо, - мой голос, низкий и хриплый, разносится под сводами.
  Первый охотник шагает вперёд, его форма начинает меняться, как будто он сделан из жидкого металла. Руки превращаются в лезвия, лицо вытягивается в острый шип. Я не дрогнул. Я знаю, что в этом месте всё - иллюзия. Даже я сам.
  - Дамы приглашают кавалера на танец? - я выплёвываю сигарету изо рта. - Давайте потанцуем.
  Охотники бросаются вперёд, их формы текут и переливаются, как картина на мокром холсте. Я выхватываю свои револьверы. Холодные стволы оживают в руках. Выстрел. Ещё один. Ещё, ещё, ещё, ещёещёещёщёщё... Я стреляю, а мои руки движутся размашисто, оставляя после себя послеобразы - призрачные копии, каждая из которых тоже стреляет. Я успеваю перезаряжаться во время работы моих иллюзорных рук. Пули рвут воздух, спирали дыма тянутся за ними. Сторукий Будда щедро дарит нирвану.
  Охотники рассыпаются осколками, которые собираются на полу чернилами сумасшедшего писателя, пишущего ртутью. Пространство от пуль тоже разрывается, приглашая мёртвый туман посмотреть на этот тир чёртовых ублюдков. Я иду, крутясь вокруг своей оси, через собор, отправляя врагов на другой свет. Место располагает.
  - Детские игры, - ворчу я, но мой голос заглушён рёвом, который поднимается из глубин собора.
  Девятифутовый охотник появился внезапно, как будто его отбросило пинком из трещины в коллективное бессознательное. Настоящий отброс общества. Его фигура массивная, но не грубая - скорее, она напоминала что-то выточенное из мрамора, но ожившее и движущееся с неестественной грацией. С таким эго у него должно было быть лицо, но оно скрыто чёрным мешком, напоминающим одновременно капюшон палача и колпак казнённого. Он не был похож на остальных. Он был... больше. Не только физически. Его присутствие давило, как будто он был центром тяжести в этой искажённой реальности.
  - Агнозия! Вот это эго, - пробормотал я, чувствуя, как мои револьверы становятся тяжелее в руках. - Гиперкомпенсация в чистом виде.
  Громила шагнул вперёд, и пол под его ногами прогнулся, как будто пространство не могло выдержать его самомнения. Его руки, которые до этого казались просто огромными, начали превращаться в лезвия. Но этого ему было мало - из его плеч начали расти маленькие шипы, длинные и острые, как кинжалы, выкованные из обид.
  - Не слышал о разных весовых категориях? - сказал я, но на этот раз в моём голосе было меньше бравады.
  Он не ответил. Он просто двинулся вперёд, и его скорость была невероятной для существа такого размера. Я выстрелил, но пули, которые до этого разрывали пси-охотников на куски, просто отскочили от его поверхности, оставив лишь лёгкие вмятины.
  Я отступил, пытаясь найти укрытие, но собор, который до этого был моим полем боя, теперь казался ловушкой. Стены сжимались, а пол под ногами начал проваливаться, как будто само пространство пыталось помочь ему.
  Он ударил. Рука-шип пронзила воздух с такой скоростью, что я едва успел увидеть её движение. Я попытался уклониться, но он был слишком быстр. Острая боль пронзила мою сторону, и я почувствовал, как моё тело трескается подобно зеркалу. Будет пси-шрам. И это он просто скользнул по моему боку.
  - Кататония! - выдохнул я, падая на колени.
  Он поднял руку, и лезвие снова начало выдвигаться, готовое нанести последний удар. Я выворачиваю руки и выпускаю два полных барабана пуль и их копии в его голову.
  Громила падает, обрушивая всё пространство вокруг нас. Стены собора затрещали, как будто их разрывали изнутри невидимые руки. Но звук был странным - не таким, как должен быть у камня. Он напоминал скорее скрип старой кровати или тихий стон, который доносится из-за закрытой двери. Каменные плиты под ногами начали проваливаться, превращаясь в воронку, затягивающую вниз. Мои пальцы скользнули по мокрым камням, оставляя за собой следы, похожие на кровавые росчерки.
  Я падал, но это было не просто падение. Это было погружение в слои чего-то древнего, забытого, вроде сна полулысой обезьяны, отчаянно сжимающей криво обструганную палку, следя за мохнатым титаном. Или даже сознание этого титана, бегущего от этих полулысых обезьян с болью и огнём в собственную могилу. Вокруг меня мелькали незнакомые лица, которые казались знакомыми, и новые пейзажи, которые казались ностальгическими. И где-то в этой каше из света и тьмы я услышал голос. Он замедлен и тягуч, и глухой, как будто звучит из колодца проклятых душ из ада, но не особо против своей компании.
  - Реципиент стабилизирован. Донор всё ещё в критической стадии. Сеанс завершён. Восстановление прогресса: 84%.
  Мои руки слегка дрожали. Револьвер, казавшийся продолжением меня самого, вдруг потяжелел, как будто был наполнен не металлом, а воспоминаниями, чуждыми, но знакомыми. Я опустил взгляд на ствол, а там, в гладкой поверхности, отразилась комната. Белая, стерильная. Я перевёл взгляд на мир и увидел, что стою на краю чего-то огромного, бесконечного. Это был не просто обрыв - это была граница между мирами. Я обернулся и увидел, что за мной стоит фигура. Она была высокой, согнувшейся, её очертания размывались, как будто она была сделана из тумана. Человек в белом. Его лицо было скрыто тенью, но я чувствовал, что он смотрит на меня. Нет, в меня. В его руке был предмет - что-то вроде ключа.
  - Это твой шанс, - сказала фигура, протягивая ключ.
  Мой офис
  Пробуждение - это всегда компромисс с дьяволом. Ты возвращаешься из небытия, но не полностью, оставляя в тёмных глубинах сознания что-то важное. В этот раз это был сон о последнем нерешенном деле, который бы остался на моей совести, но пока я топил её в бурбоне. Неделя назад, но мне казалось, что я приходил в себя столетие. Теперь тот разум был мёртв, моё расследование вместе с ним. Пси-охотники добились своего.
  Я открыл глаза в своём кабинете, и мир вновь обрёл свои края: серый свет резал щели жалюзи, тишина, лишь изредка нарушаемая скрипом старого вентилятора, и запах старого табака, въевшийся в стены так глубоко, что, казалось, он стал частью структуры здания - его можно было курить вместо сигарет. На стене висели часы, которые давно остановились, но продолжали тикать.
  На краю стола покоилась пустая бутылка бурбона, перевёрнутая, как время. Этикетка - "Old Foggy London" - напоминала о чём-то, что я предпочёл бы забыть. Стакан с мутной лужицей смотрел на меня с укором. Тот ещё завтрак чемпиона. Голова отозвалась тупой, навязчивой болью, будто насмехаясь: "милый, я дома". Груды бумаг плодились вокруг, как плесень. Плесень тоже присутствовала.
  Дверь скрипнула, и в кабинет вошла она.
  - Спишь на работе, как всегда, - её голос обволакивал мою небритую комнату.
  Джоселин. Фамилию я никогда не запоминал, да и не пытался. Моя ядовитая секретарша и, по совместительству, самое близкое, что у меня есть к якорю в этом хаосе, который другие называют жизнью. Чёрное платье обтягивало её, как ночь, тонкие бретели почти невидимо сливались с кожей, губы, окрашенные в цвет спелой вишни, и взгляд, который мог бы разрезать стекло. Её каблуки стучали по полу, как метроном, отсчитывающий время до очередной катастрофы.
  - Я не спал, - буркнул я, протирая глаза. Нужно поддерживать репутацию паршивого босса. - Я медитировал.
  - На виски? - она швырнула на мой стол тонкую папку с бумагами. Бумаги выглядели официально, с острыми углами и тугими шрифтами. Такие документы никогда не приносят ничего хорошего. - Тебе новое дело.
  - Нет, - отозвался я и потянулся к сигарете. Дым, ленивый и тягучий, взвился вверх, будто хотел покинуть это место быстрее, чем я.
  - Ты ещё не знаешь, о чём дело.
  - Но знаю, что оно плохое.
  - Все твои дела плохие. Иначе бы они не пришли к тебе, - она скрестила руки на груди, и её тень на стене стала похожа на хищную птицу, готовую к атаке.
  - Что за дело? - спросил я, наконец сдаваясь. На часах время смирения.
  - Убийство. В Новой Англии. Закрытая комната, следов нет. Твой любимый сорт гадости, после этих сигарет.
  Слова повисли в воздухе, как предзнаменование. Новая Англия. Жалкое пристанище для беженцев из Старой Англии, когда её накрыл Туман. Никто толком не знает, что это было: климатическая аномалия, эксперимент, который вышел из-под контроля, или что-то ещё, глубже, темнее. Люди рассказывали о том, как туман поглощал города, стирал воспоминания и растворял саму реальность. Те, кто успел бежать в Америку, построили Новый Лондон, Новый Оксфордшир, Новый Новый Йорк... Всё, чтобы напомнить себе о том, что они утратили.
  Я подумал о своём банковском счёте. Там было пусто, как в бутылке на моём столе. Плохое дело или нет, но сытый человек не пересчитывает свои крохи перед сном.
  - Хорошо, - сказал я, открывая папку и ощущая, как Туман невидимо приближается к моему маленькому кабинету, что другие называют головой. - Но если это окажется очередной семейной драмой, я увольняюсь.
  - Ты разоришь себя на выходном пособии, босс, - сказала она, поворачиваясь к двери. - И, кстати, приведи себя в порядок. В Новой Англии любят, чтобы люди выглядели... Презентабельно.
  Она уже исчезла, оставив за собой лишь лёгкий шлейф духов и ощущение, что я только что подписал себе приговор.
  - Чисто новоанглийское убийство, - пробормотал я, поднимая стакан. - Какая чёртова шутка.
  Новая Англия ждала. И, как всегда, она не собиралась быть доброй.
  Новый Лондон, штат Массачусетс
  Я прибыл в Новый Лондон на "Blackwell Phantom" - гибрид газового и новомодного жидкостного двигателя. Работа на горючей жидкости, как мне это знакомо. Машина выглядела, будто её спроектировали инженеры на лошадином транквилизаторе. Корпус был сделан из полированной бронзы и тёмного дерева, с медными трубами, которые извивались вдоль боков, как вены, парящие фонари с едва уловимым свечением голубого газа, массивные колёса, больше подходящие паровозу, и выхлопные трубы, из которых не шёл дым, а поднимался лёгкий серебристый пар. Он не пах гарью - скорее, морской солью и чем-то металлическим.
  Внутри - кожаные сиденья, панель управления, усеянная циферблатами и рычагами. Всё, что нужно, чтобы молиться новым технократическим богам.
  Машина урчала глухо, словно зверь, не до конца прирученный. Водородные двигатели "Фантома" обещали тишину, но в Новой Англии ничего не бывает по-настоящему тихим - даже машины здесь нашёптывают тебе, что ты не дома.
  Город появился на горизонте, как тень в глубине сна. Высокие узкие здания, покрытые тысячами маленьких фонарей, прорезали небо, будто когтистые руки, тянущиеся к ускользающему свету. Деревья скрюченные, как будто их корни пытались сбежать от чего-то, что скрывалось под землёй. Шпили вздымались среди массивных портовых кранов, которые выглядели как гигантские металлические пауки, готовые схватить всё, что движется.
  Новый Лондон не был похож на остальные американские города. Здесь никто не строил небоскрёбы из стекла, бетона и амбиций. Весь город выглядел так, будто его вывезли из Старой Англии целыми улицами, а потом заново собрали на чужой земле. Крыши с крутыми скатами, стены из чёрного кирпича, ажурные мостики, перекинутые между домами, вывески старинных пабов, которые всё ещё гордо обещали "лучший эль в колониях". Империя, над которой никогда не садится Солнце, потому что оно никогда не восходит, как и над остальной грешной землёй.
  На каждом фонаре висели отпугиватели тумана - странные механизмы, похожие на каркасные шары с хрупкими стеклянными вставками. Они мерцали то бледно-синим, то белым, а иногда раздавался лёгкий разряд, как будто действительно что-то делали, и люди верили, что это помогает. Ещё они верили в лепреконов, единорогов и честь.
  Жители Новой Англии ходили быстро и напряжённо, как будто каждую секунду готовились сорваться в бегство. Они носили длинные плащи, высокие воротники, а некоторые прятали лица под полумасками с тонкими фильтрами. Осторожные, суеверные, чужие.
  - Добро пожаловать в Новый Лондон, - сказал мой водитель, не глядя на меня.
  Конечно, он вежливый. Ну как могло быть иначе? До этого он молчал, как могила, и выглядел примерно так же. Узкое лицо с острыми скулами, длинные пальцы, которые держались за руль, будто за последнюю надежду. Я уже надеялся, что он немой, но потом я вспомнил, что моей удачи не существует.
  Дорога к поместью напоминала сон, в котором ты движешься, но никогда не приближаешься. Узкая, обрамлённая деревьями, которые поднимались к небу, словно трещины в реальности. Англичанин остановил машину у массивных чёрных ворот. Лонгфорд-Мэнор возник перед нами - величественный, холодный, совершенно отчуждённый. Стены из серого камня, тяжёлые деревянные двери, крыша, украшенная резными фигурами горгулий, которые не спасали от дождя, но создавали ощущение, что дом постоянно наблюдает.
  - Ждите, я открою вам дверь, - водитель вышел.
  Я затянулся сигаретой и поправил воротник плаща. Пытка началась.
  Выйдя из машины, я поправил шляпу и подошёл к воротам. Отдалённый собачий лай и ветер сопровождали моё прибытие. Ворота были массивными, коваными, с узорами, которые напоминали сплетённые ветви деревьев. Водитель открыл их, и я направился по дорожке, ведущей к дому. Она была выложена брусчаткой, которая, казалось, помнила шаги каждого, кто когда-либо ступал по ней. По бокам стояли статуи - ангелы с пустыми лицами и каменными крыльями, способными только осыпаться. В некоторых местах на стенах особняка висели древние молитвы, вырезанные в камне.
  Лонгфорд-Мэнор
  Дверь поместья открыл высокий, худощавый мужчина с идеальной осанкой и выражением лица, которое можно было бы вырезать на монетах. Мужчина, скроенный из строгости и правил, словно его сшили из старых учебников этикета. Его тёмный костюм был настолько безупречен, что казалось, будто он каждый день по утрам погружается в жидкий крахмал. Его глаза были холодными, но в них светилась искра чего-то, что я не мог понять.
  - Мистер Рейнс, - сказал он, слегка склонив голову в знак признания моего существования. Наверняка без точки после мистера. - Госпожа Лонгфорд вас ждёт.
  - Ты, должно быть, дворецкий? - ответил я, заходя внутрь логова тайн и вежливости, и снимая шляпу.
  - Да, сэр. Меня зовут Вудсворт.
  - Вудсворт, - повторил я, упирая руки в бок, чтобы он и не думал снимать с меня плащ. - Ну, Вудсворт, ты знаешь, что в таких делах дворецкий всегда главный подозреваемый?
  - Боюсь, вы читали не того автора, - он ответил всё так же невозмутимо.
  - Разве не Шеррингфорд Хоп и доктор Секкер ловили дворецких?
  - Я полагаю, это больше Агата Кристи, - с лёгкой улыбкой ответил он и закрыл дверь за моей спиной.
  Запах в Лонгфорд-Мэноре был... правильным. Старое дерево, пыльные ковры, легкий оттенок сигарного дыма, который здесь явно предпочитали дорогому парфюму. Огромный холл поместья жил своей жизнью: тени от камина тянулись по стенам, сам камин потрескивал, но не грел, старинные картины наблюдали за каждым движением, а тиканье часов звучало, будто отмеряя не секунды, а чужие судьбы.
  - Где жертва? - спросил я, отряхивая морось с лацкана пальто.
  - Мистер Лонгфорд был найден в своём кабинете. Дверь была заперта снаружи. Окон нет.
  - Никаких следов насилия?
  - Никаких, сэр.
  - И никто не слышал ничего подозрительного?
  - Никто, сэр.
  - Классическая схема, - пробормотал я, шагнув вперёд. - Веди.
  - Вы не хотите вначале поговорить с госпожой Лонгфорд?
  За спиной послышался тихий стук каблуков, и в коридор вошла служанка. Молодая, но с глазами старого человека, слишком много видевшего и слишком рано научившегося молчать. Её кожа - почти болезненно бледная, как будто солнце уже давно вычеркнуло её из списка тех, кого согревать. Чёлка выбивалась из-под простого чепца, закрывая лоб, а тёмные волосы были уложены в аккуратный узел, как и положено тем, кто должен быть незаметным. Взгляд же - беспокойный, будто она всегда ожидала, что её вот-вот окликнут, но не отдадут приказ, а скажут нечто страшное, чего нельзя будет ослушаться.
  Она подняла взгляд - и замерла. Тряпка выпала из рук. Она потянула два пальца к плечу, но остановилась - хотела перекреститься? По-православному? Северянка? Прикрыв рот, поспешно скрылась за углом. Не самая редкая реакция на моё присутствие.
  - Ты ведь знаешь, кто я? Я психо-детектив. Чем дольше проходит времени, тем сильнее разрушается мозг жертвы. Веди.
  - Но вы пахнете алкоголем. Сэр, - заметил дворецкий ненавязчиво, не желая обидеть, но и молчать не считал нужным.
  - Это мой личный помощник.
   - Алкоголь, сэр?
  - Я нанимал телохранителей, но они заметно хуже защищали от реального мира, - я усмехнулся, но его лицо осталось каменным. Ни гипотезы о существовании чувства юмора. Ладно, заслужил честность. - Алкоголь действительно размягчает границы сознания. Помогает просочиться в чужой разум, когда трезвость держит на цепи. Но на работе я не пью и не курю. Так что давай быстрее разберёмся с этим делом.
  Мы подошли к разломанной двери кабинета, но Вудсворт всё равно открыл её и пропустил меня вперёд.
  - Кто первым нашёл тело?
  - Леди Лонгфорд, сэр. Она обнаружила, что господин долго не выходит. И позвала меня сломать дверь.
  Комната была такой же, как и весь дом - огромной, мрачной и полной тайн. Запахи наполняли её густым, тяжёлым облаком: старый воск, бумага, деревянный лак, едва уловимый аромат высохших чернил, терпкий табак, впитавшийся в стены, и что-то ещё, металлическое, слабое, но неумолимое, пробирающееся сквозь остальные нотки, как ржавчина на лезвии ножа.
  Стены были уставлены книжными полками, на которых теснились тома в кожаных переплётах. Некоторые из них покрылись тонким слоем пыли, другие выглядели так, будто их недавно перелистывали нервными пальцами. На полу лежал толстый ковёр, который заглушал шаги. В центре комнаты стоял массивный стол, за которым сидел Джаспер Лонгфорд.
  Или, точнее, его брошенная оболочка.
  Он сидел в кресле, голова была слегка наклонена вперёд, как будто он заснул. Только глаза открыты - неподвижные, выцветшие, отражающие слабый свет лампы. В них читалось недоумение. Все мы озадачены жизнью, что уж говорить о смерти.
  Джаспер Лонгфорд был глубоким стариком, человеком, которого возраст не просто тронул - он вырезал его, как скульптор, терпеливо и жестоко. Кожа его, тонкая, почти пергаментная, была исполосована морщинами, глубокими, как каньоны, высеченные временем в скале его лица. В уголках рта застыли следы давно сказанных слов. Волосы - седые, редкие, уложенные с той аккуратностью, что бывает у людей, которые цепляются за порядок даже перед лицом хаоса.
  На его костюме - тяжёлом, дорогом, но теперь смявшемся, - остался слабый запах лаванды и древесного мыла, которым он, должно быть, пользовался изо дня в день.
  - Он же мог просто умереть от старости.
  - Его личный врач сомневается. Он считает, что это была пси-атака.
  - Ну, Вудсворт. Это сужает круг подозреваемых, - я прищурился, глядя на спокойствие в человеческом обличье. - Только близкие люди способны проникать в разум. Или по согласию.
  - Вы лучше меня в этом разбираетесь, сэр. Поэтому вас и наняли.
  - Он был таким, когда его нашли? - спросил я, подходя к жертве.
  - Да, сэр. День назад.
  Я осмотрел комнату. Никаких следов борьбы. Никаких признаков того, что кто-то ещё был здесь. Только смерть, которая пришла так тихо, что никто её не услышал. Я обернулся к Вудсворту:
  - А как вы узнали, что он мёртв и на нём нет признаков насилия?
  - О, естественно мистера Лонгфорда двигал я и доктор Грейвз, сэр, - ответил он, и в его глазах снова появилась та странная искра. - Но потом мы вернули в то же положение. Для полиции и детективов.
  Вернули в то же положение. Видно, этот человек платил недостаточно, чтобы хватило на посмертное уважение.
  - Кем работал покойный?
  - Мистер Лонгфорд был частным инвестором и меценатом.
  Разводчик паразитов, значит.
  - Его семейное дело - это отпугиватели тумана, - ровно продолжил Вудсворт, не моргнув.
  Ещё и торговец суеверным страхом.
  - У него остались родственники, кроме вдовы?
  - Да, сэр. Его сын, мистер Генри Лонгфорд. Живёт тут.
  - Наследник?
  - В некотором роде, сэр. Остальные дети мистера Лонгфорда живут в других городах, связи с ними он почти не поддерживал.
  - Остальные? Насколько он был плодовит?
  - Достаточно, сэр.
  - Я так полагаю, мистер Генри не построил финансовую империю, раз живёт с родителями.
  - Ему шестнадцать, сэр.
  - Странное дело. Старик-отец и ребёнок-сын. И они были... близки?
  - Они жили в одном доме, сэр, - уклончиво ответил Вудсворт.
  В этот момент за дверью мелькнула фигура. Я обернулся, но успел увидеть лишь край чёрного подола и тонкие пальцы, цепляющиеся за дверной косяк.
  Служанка. Интерес кошки, учуявшей новый запах в доме, или же волнения преступника, словно еретика, следящего за инквизитором, раскладывающим его дневники?
  Я медленно достал револьверы.
  Захар и Данил. Два верных якоря, без которых разум мог сорваться в бездну, и я бы уже не вернулся. Гладкая сталь, чёрный воронёный металл, утешительная твёрдость. Я чувствовал каждый изгиб замысловатой гравировки на рукоятках, как карту в хаосе чужих разумов. Их тяжесть напоминала мне, кто я и что я.
  Револьверы, сделанные на оружейной фабрике Российской Империи. Джоселин до сих пор припоминала мне эту покупку, то ли из-за непатриотизма, то ли из-за суммы, которая ушла на них. Но она не понимала.
  - Я иду. Времени потеряно уже достаточно, - я бросил дворецкому, сел на кресло напротив мертвеца, скрестил руки с оружием на груди и медленно вздохнул.
  Мёртвый разум можно открыть где угодно. Тело уже не сопротивляется, сознание лежит перед тобой, как раскрытая книга похабщины и сожалений. Но чем ближе ты к мёртвому, тем проще убедить собственный разум в лёгкости прогулочки в глубины хтонического мира под названием человеческий рассудок.
  Я посмотрел на Лонгфорда. Его тело всё ещё сохраняло позу человека, который просто заснул за своим столом. Его глаза, широко открытые, смотрели в мир и видели лишь пустоту. Могу лишь согласиться.
  Я закрыл свои.
  И шагнул внутрь.
  Пустота
  Туман. Вновь этот чертов туман. Густой, тяжёлый, как дыхание болота. Он ползёт повсюду, застилая всё, что могло здесь быть. Он тянется в меня, тянет меня в себя. Я ступаю по пустому пространству, которое не было ни комнатой, ни улицей, ни даже мыслью. Ни звука, ни движения, ни проблеска мысли. Только холод. Только тягучая тишина. Только серая мгла, бесконечная и тяжёлая, словно кто-то вылил море пепла прямо мне в череп. Мир Лонгфорда распался и больше не был способен к жизни.
  Я попытался сделать шаг, но пространство сопротивлялось, вязкое и нереальное. Туман обволакивал, холодил кожу, просачивался в лёгкие, будто хотел занять место воздуха. Лонгфорд ведь не был таким старым, не мог бы так быстро растерять всю человеческую сущность, чтобы его разум рассыпался в такую пыль. Даже у дряхлых стариков остаются обломки - осколки лиц, шёпот сожалений, что-то человеческое. А здесь ничего. Пустота, как бездонная яма, и туман, как её бессмысленный страж.
  Может, Вудсворт приложил руку? Одел, усадил за стол беспомощного деда, которого кормят с ложечки, чьи мысли давно утонули в маразме. Картина вставала перед глазами: Лонгфорд в нелепом халате и ночном колпаке, с застывшим взглядом, пока кто-то другой двигает его руками, как марионетку. Но нет, он был жив, когда умер. Или не был? Тело нашли вчера, но что, если время или дворецкий лжёт? Если с его смерти прошло намного больше суток, мозг мог разложиться, распасться, как гнилая древесина, оставив лишь эту серую хмарь. Мёртвый разум не держит форму - он тает, растворяется, уходит в ничто.
  А может, Лонгфорд всегда был таким - ограниченным глупцом, чья голова была набита пустотой, как его карманы набиты золотом. Пустышка в дорогом костюме, чей внутренний мир никогда не знал глубины. Но это не сходится. Богатство и власть рождают лабиринты - алчность, паранойю, хитрость. У таких, как он, разум не бывает чистым листом. Если только...
  Если только убийца не выскрёб всё дочиста. Не оставил ни следа, ни намёка - только туман, как идеальную завесу. На такое способен псионик, равный мне по силе или сильнее. Тогда неосознанную атаку близкого человека, у которого резко прорезался дар и обида, можно исключить. В любом случае убийца не оставил каких-то следов в сознании.
  Я рванулся прочь, чувствуя, как мгла цепляется за меня, как паутина за муху. С усилием вытолкнул себя наружу, и разум Лонгфорда отпустил меня, мёртвые не могут сопротивляться. Надежды на быстрое раскрытие дела остались тонуть в этой серой дряни. Дело мутнело на глазах. Деменция!
  Реальность
  Я открыл глаза, чувствуя, как мир вокруг меня медленно возвращается в фокус. Голова гудела, как будто я только что выпрыгнул из глубокого океана на Марс. Мои руки всё ещё сжимали револьверы. Во рту было сухо, как будто я отобедал содержимым пепельницы писателя, у которого горят все сроки. В висках стучало. Выпивка бы помогла, но я уже начал работу.
  - Мистер Рейнс, - раздался голос Вудсворта. Он стоял рядом, руки напряжены за спиной, его лицо было бесстрастным, как всегда, но в глазах - тень тревоги. - Вы... вернулись.
  - Не то слово, - пробормотал я, медленно поднимаясь с кресла. Мои ноги дрожали, я уже не тот юнец, кто может устраивать утренние пробежки в ад и обратно.
  - Госпожа Лонгфорд ждёт вас, сэр. Если вы готовы, я проведу вас к ней.
  Я поднялся, пальцы ещё не до конца чувствовали себя частью меня, но в голове уже звучало знакомое предупреждение: никогда не выходи из разума слишком резко. Однажды так уже было - тогда я потерял часть себя. Не помню какую.
  Я кивнул дворецкому.
  Мы двинулись по коридору. Тишина в доме была вязкой, липкой, тянущейся за каждым шагом. Окна тонули в сумерках, но, казалось, что за ними день имитировал ночь. Вудсворт остановился перед дверью и открыл её.
  Она сидела в полумраке, словно забытый портрет на стене заброшенного особняка. Чёрная вуаль скрывала её лицо, оставляя лишь смутное очертание. Длинное траурное платье терялось в глубине комнаты, создавая ощущение, будто она вообще не двигалась, а просто растворялась в тени. Её руки были сложены на коленях, а спина держалась прямо, словно её хребет был опорой небес. Чёрная вдова в своём логове.
  - Леди Лонгфорд, - произнёс Вудсворт, - это мистер Рейнс.
  Запах был тонким, но цепким - лёгкий аромат жасмина, старой бумаги и чего-то холодного, как серебро, оставленное на ночь под дождём.
  - Детектив, - её голос был тихим, безжизненным, словно эхо мыслей, что слишком долго повторялись в пустоте.
  - Могу я включить свет, мэм? - спросил я. Мне нужно читать людей, их мимику и движения. Работа такая. Сейчас передо мной была женщина без формы, без ритма, без движений.
  - Боюсь, если вы хотите, чтобы нас разговор состоялся, придётся вам довольствоваться этой обстановкой.
  - Мои соболезнования, - произнёс я, садясь напротив.
  - Вы здесь не для них, - ответила она без тени осуждения. В полутьме вообще было мало теней.
  - Верно. Я здесь не для них. Вы знаете, для чего я здесь. Кем был ваш муж за закрытыми дверями?
  - О, за закрытыми дверями, - прошептала она, как будто эти слова сами по себе что-то значили. - Он был... обычным.
  - Обычным?
  - Для человека, который жил с туманом за окном, - голос её был тих, но в нём была неуверенность.
  - Что вы имеете в виду?
  Она всё также изображала древнего сфинкса:
  - Туман приходит в наши умы раньше, чем на улицы, детектив.
  Я не отвёл взгляда.
  - Ваш муж же строил отпугиватели?
  - Если бы они работали, мы бы жили на земле предков.
  - Я должен войти в ваш разум.
  - Что мне нужно делать, детектив?
  - Ничего. Но я обязан вас предупредить, что мой разум не хирургический инструмент. Скорее, ржавая игла. Он способен оставить загрязнения. Изменения в психике. Например, тяга к дрянному виски.
  - Вы хотите сказать, что можете оставить часть себя во мне?
  - Да. Но не только это. - Я провёл пальцем по рукоятке револьвера. - Я могу унести с собой что-то ваше. Чужие мысли липнут, как мокрый пепел. Иногда они остаются дольше, чем хотелось бы. Это... Обмен, который нельзя отменить. Если я умру там, внутри вашего разума, тогда там навсегда останется мёртвый циничный детектив. Так что постарайтесь держать своих демонов на привязи.
  Она не ответила. Я достал револьверы.
  - Оружие?
  - Это мои якоря. Часто забываю, где берега.
  - Это не опасно - засыпать с оружием в руках?
  - Тело сковывается во время сна. Вам знакомо ощущение, когда вы спите, но вдруг понимаете, что тело не двигается? Вы открываете глаза, видите комнату, слышите звуки... Но что-то не так. Что-то стоит рядом, дышит вам в ухо, тянет за простыню. Это сонный паралич. Когда сознание уже очнулось, а тело ещё спит. И пока ты беспомощен, твои собственные страхи принимают форму. Тёмные сущности. Только для меня они реальны. Поэтому и нужны револьверы.
  - Я готова, - сказала она наконец.
  - Тогда начнём, - я скрестил руки с револьверами на груди.
  В этот момент дверь приоткрылась, и в комнату вошла служанка с подносом. На серебряном подносе - фарфоровая чашка с тёмным чаем, ложечка, лежащая под идеальным углом, тонкая струйка пара, поднимающаяся в воздухе и растворяющаяся среди запахов комнаты.
  - Госпожа... - тихо произнесла она, - я принесла чай.
  - Не сейчас, Мэри, - ответила леди Лонгфорд, не поворачивая головы. Её голос был мягким, словно полотенце, протирающее кухонный нож.
  Служанка замерла на мгновение, её глаза скользнули по мне, затем по револьверам в моих руках. Она быстро поклонилась и, стараясь не греметь подносом, развернулась, исчезая в полумраке.
  Вздохнул.
  Закрыл глаза.
  И шагнул внутрь.
  Коцит
  Холод.
  Я почувствовал его ещё до того, как увидел хоть что-то. Он пришёл раньше, чем свет, раньше, чем сознание до конца собралось в новом месте. Это был не холод зимнего утра, не пронизывающий ветер с океана. Это был вечный холод - тот, что цепляется за кости, проникает под кожу, замораживает кровь в венах и запечатывает всё живое в неподвижности.
  Я открыл глаза.
  Передо мной раскинулась белая пустошь, мёртвая, бесконечная, без краёв и границ. Лёд трещал под ногами, но не ломался. Горизонт терялся в густом, кружащемся снежном вихре. Ветер выл, как голодный зверь, а небо было таким пустым и тёмным, что казалось, будто звёзды - ложные воспоминания. Сама Вселенная отвернулась от этого места.
  Скорбь по мужу? Или она просто снежная королева? Есть один детектив-идиот, чья работа - разбираться в таких вещах. Вот только сейчас он больше занят тем, чтобы сохранить все части тела на месте.
  Я шёл, не зная, куда иду. Ориентиров не было. Признаков жизни - тоже. Только снег. Только ветер. Я продолжал идти, чувствуя, как холод проникает всё глубже. Но я знал, что должен выжить. Мой мозг должен был поверить, что я могу выжить. А если я хочу вернуться, мне придётся убедить этот мир, что я этого заслуживаю.
  Мои истосковавшиеся по цветам глаза мгновенно выцедили из белизны чей-то силуэт. Силуэт, расплывающийся в вихре снега, качающийся, словно не решаясь идти вперёд. Джаспер Лонгфорд. Моложе лет на двадцать, но всё ещё старик. Одет совсем не по погоде, в костюме для акционерных собраний и визитов рождественских духов. Но не мне быть судьёй моды.
  Покойный пошёл в бурю, и я устремился за ним. Проблеск направления в расследование согрел меня изнутри, ведь других источников тепла мне не светило. Мы шли сквозь вечность, и я лишь выцарапывал шагами секунды из замороженного времени.
  Я не сразу его увидел. Ветер, снег и моё туннельное внимание защищали его от моего обнаружения, а мой рассудок - от безумия. Но рано или поздно сказки нашего разума не выдерживают напора действительности и разбиваются. Гора белого меха, по которой ветровые волны разбивались друг от друга. Лонгфорд подошёл к ней и положил на неё руку. Мгновенно на этой горе распоролось продольное отверстие, которое тут же заполнил огромный глаз. Огненный зрачок сфокусировался на муже вдовы, а потом впился в меня всей своей зрительной мощью. Гора начала пробуждаться.
  - Агнозия, - только и смог пробормотать я, отступая.
  Передо мной возвышался исполинский волк. Бешеный, всклокоченный, косматый, неестественно вытянутый, как тень, пытающуюся ускользнуть от света. Пасть, кривая и искривлённая в оскале, извергала пар, слюни, и запах всех мертвецов ада. Лонгфорд невозмутимо прошёл между лап этого кошмара и растворился в буре, оставив меня наедине с чудовищем. Я достал револьверы.
  Даже согласившись на проникновение, разумы сопротивляются чужакам. А я - чужак, ищущий их секреты. Худший вид чужаков.
  - Ты проспал Сумерки Богов, волчок? - спросил я, и зверь ответил рывком, его тело, словно пружина, сорвалось с места.
  Когти впивались в лёд, оставляя за собой трещины, а дыхание вырывалось клубами пара, который тут же застывал в воздухе, превращаясь в ледяные кристаллы. Его пасть разверзлась, обнажив клыки, больше похожие на осколки ледника. Мои руки двинулись сами собой, как будто они знали, что делать, даже если мой мозг уже начал сомневаться. Первым, разумеется, заговорил Захар.
  Руки оставили за собой призрачные следы, размазанные тени, каждая из которых тоже стреляла. Я создал стену дыма и огня, словно был не один, а целый отряд призрачных стрелков.
  Грохот. Огонь. Пули разрывают воздух. Ещё один взмах - ещё три копии. Моё тело двигалось быстрее, чем сознание успевало обрабатывать происходящее. Но чудовище неслось вперёд. Пули врезались в его бока, вырывая комья шерсти и льда.
  Я отпрыгнул в сторону, уходя из-под объятий смерти. Придётся ей подождать подольше моей близости. Зверь развернулся в движении, взметая за собой снежную завесу, которая окутала всё вокруг. Отступив назад, я почувствовал, как земля уходит из-под меня. Склон. Афазия. Мир закрутился, снег ударил в лицо, пальцы судорожно сжали револьверы. Перекатившись на спину, я вытянул руки вверх и выпустил ещё несчётное количество выстрелов. Револьверы нагрелись до боли. Волк прыгнул за мной.
  Я нёсся вниз, лёд холодил спину, а зверь скользил за мной, его лапы едва касались поверхности. Я выстрелил в него, в небо, в лёд - куда угодно, лишь бы замедлить чудовище. Грохот выстрелов сливался с воем ветра, а пламя передо мной согревало, словно напоминание о жизни.
  Склон резко оборвался, и я свалился вниз, в мир, который казался ещё более чужим, чем заснеженная пустошь. Руины. Обломки чего-то древнего, разрушенного, но всё ещё величественного. Каменные колонны, покрытые инеем, обрушенные арки, которые когда-то поддерживали небеса, и куски стен, на которых виднелись остатки фресок, изображающих лица, давно забытые временем. Нижний слой сознания.
  Я приземлился спиной, разбив ледяные плиты, но тут же вскочил на ноги. Волк, не замедляясь, соскользнул за мной, оранжевые глаза горели во мраке, обитающем между снежинок.
  - Вот и согрелись, волчок, - пробормотал я, поднимая револьверы. - Но давай закончим.
  Я отпрыгнул в сторону, уходя из-под его когтей, и бросился за обломок колонны. Волк ударил по камню, и он рассыпался на куски, но я уже был в другом месте.
  Мы двигались по развалинам, кружили друг вокруг друга, используя укрытия, колонны, разрушенные стены. Револьверы выстреливали в такт шагам, их грохот заполнял пустоту, а волк мелькал между обломками, то исчезая, то снова показываясь, меняя траекторию движения в последний миг. Каменные блоки рушились от выстрелов и ударов зверя. Пыль, крошка, снег, всё смешалось, они продолжали преследовать друг друга, как мы с волком.
  - Ты не настоящий, - сказал я, выныривая рядом с головой чудовища, вбил каблук в треснувший пол и выстрелил в упор. - Ты просто её страх.
  И если я задержусь здесь слишком долго... Он станет моим.
  Волк отпрянул, отскочив назад, его глаз закрылся, но всё равно начал щедро орошать кровью снег. И тогда он сделал последний прыжок. Молниеносный, всепоглощающий, как судный день.
  Я успел выхватить из руин острый каменный обломок, выломанный временем, и направить его на зверя, уперев в лёд. Волк не смог остановить свой полёт и налетел грудью на остриё. Движения снова остановились в этом царстве зимы, только ветер трепал мою одежду и его шерсть.
  Ярость в его глазу сменилась принятием. Он ушёл, растворившись в реальности, что уже не нуждалась в нём. На снегу остались глубокие следы когтей, которых избегала даже метель. Он проиграл, а я выжил. Теперь нужно было узнать, ради чего.
  Я медленно выдохнул, моё дыхание решило немного поклубиться в воздухе и исчезнуть вслед защитником Элеоноры. Волк исчез, но холод никуда не делся. Тишина теперь была другой. Не давящей, а настороженной. Этот мир ещё не отпустил меня.
  Я убрал револьверы в кобуры, но не застегнул их. Интуиция - лучшая подруга живых.
  Руины, покрытые инеем и снегом, стояли передо мной, западая в землю, криво торча наружу, словно они не были нужны ни земле, ни воздуху. Но среди этой разрухи мелькнул силуэт. Он шёл вдалеке, почти невидимый в снежной буре и оставах воспоминаний. Лонгфорд. Он был одет в тот же костюм, но теперь он казался ещё более потрёпанным, ещё более старым. И костюм тоже.
  Я последовал за ним, скрываясь в тенях. Если вдова сконцентрировалась на этом воспоминании о муже, значит, оно было важным. Лонгфорд шёл сквозь руины с тяжестью человека, который прожил в этом месте слишком долго. Ветер, словно обиженный призрак, исчез, оставив после себя лишь гулкую тишину, которая стягивалась вокруг, как саван.
  Лонгфорд шёл к своему кабинету - или к тому, что от него осталось. Когда-то величественный, теперь он стоял полуразрушенным, стены осыпались, словно само мироздание решило стереть их из памяти. Массивный стол, обгорелый по краям, возвышался среди развалин, будто последняя непокорённая крепость. Тяжёлый, как нераскаявшееся прошлое, словно памятник упрямству и власти, которые не подчиняются ни времени, ни разрушению.
  Лонгфорд подошёл к столу и сел, небрежно проводя пальцами по холодной, потрескавшейся поверхности. Это движение было рефлекторным - жест человека, который привык приказывать, даже когда его мир рушится. Но в этом мире он всё ещё был хозяином.
  И вот тогда появилась тьма. Сначала это было просто пятно в воздухе - тёмное и неподвижное, как будто сам свет решил изменить своё мнение. Затем пятно начало обретать форму. Фигура, словно тень, накинутая на пустоту. Чёрное траурное полотно, медленно разворачивающееся, будто окутывая невидимого человека. Лишь зыбкое очертание, колышущееся в воздухе. Человек вне памяти госпожи Лонгфорд.
  Господин Лонгфорд заговорил первым:
  - Проект нужно завершить, - его голос разносился, застревая в каменных руинах, пропитываясь их холодом. - Я не могу больше ждать, ты сам знаешь.
  - У нас будет только один шанс. Спешка может привести к фатальным последствиям, - ответил второй голос, хриплый, сухой, словно прокопчённый уголь. Этот голос не принадлежал живому существу, он звучал, как треск старой плёнки, которая заедает на одной фразе.
  Я вжался в холодный камень. Амбиции и планы. Спешка и риск. Настоящий коктейль катастрофы. Я вслушивался, стараясь уловить смысл, спрятанный в полутонах и паузах. Но слова рассыпались, едва достигнув ушей, словно древние заклинания, которые не признавали чужаков. Но я уловил главное. Лонгфорд не был жертвой обстоятельств - он был обстоятельствами.
  Лонгфорд наклонился вперёд, сцепил пальцы, но тут же резко поднял голову, и его взгляд метнулся в мою сторону. Старик посмотрел прямо на меня.
  - Элеонора! - крикнул Лонгфорд, и его голос, наполненный яростью и страхом, разлетелся, как осколки стекла, по этим мёртвым залам. - Ты подслушиваешь?
  Стены треснули, обрушиваясь в бездну, полы вздыбились, как волны в шторм, небо стянулось в тугую точку. Реальность вокруг начала разрываться, как старая фотография в руках обиженной любовницы. Я стал излишне незваным гостем.
  Реальность
  Дыхание тяжёлое, прерывистое, словно лёгкие пытались вырваться из клетки грудной клетки, а сердце - пробить рёбра с той же целью. Горло было пересохшим, как будто я на самом деле дышал морозным воздухом. Мир медленно оседал на место - звуки, запахи, тяжесть собственного тела. Я собрал себя обратно.
  Передо мной сидела Элеонора Лонгфорд. Её фигура, застывшая, как статуя, казалась частью интерьера этого мрачного дома. Рядом с вдовой стояла крупная белая собака, её голова покоилась на коленях хозяйки. Элеонора, не глядя, медленно проводила ладонью по морде животного. Это было первое живое движение, которое я видел от неё за всё время. Пёс удостоил меня взглядом исподлобья - как умеют собаки - оранжевые глаза вспыхнули, как угли в снегу. Меня прошиб лёгкий озноб.
  - Вы в порядке, детектив? Что вы увидели? - её голос был тихим, но в нём не было безразличия.
  Я медленно выдохнул, обхватив револьверы, словно они могли заякорить меня и в этом мире:
  - Не имею права разглашать содержание разумов. Политика контракта.
  - Какая политика?
  - Та, что я придумал прямо сейчас.
  Пауза. Она длилась дольше, чем следовало, словно вдова серьёзно обдумывала мои слова.
  - Что вы планируете делать дальше?
  - Пришло время поговорить с вашим семейным доктором. Я предполагаю, он находится в этом доме?
  Элеонора, словно из глубины сна, позвала:
  - Вудсворт.
  Дворецкий появился немедленно, словно его вырезали из другого кадра и вставили в этот.
  - Проводите детектива к доктору Грейвзу.
  - Конечно, мадам.
  Вудсворт коснулся перчатками лацкана, а я поднялся, смахнув невидимый иней с плеча.
  Доктор Грейвз. Имя звучало, как удар лопатой по крышке гроба. И именно этот гроб я теперь должен был открыть.
  Вудсворт двинулся вперёд, его шаги были бесшумными, как скольжение тени по стене. Я последовал за ним, чувствуя, как каждый мой шаг отдаётся в висках тяжёлым эхом. Коридоры казались бесконечными. Стены, обтянутые тёмными обоями, будто сжимались вокруг меня.
  Воздух пропах старым деревом, воском... и чем-то, что не поддавалось описанию. Что-то, что напоминало о болезнях, о лекарствах, о смерти. Он висел в воздухе, как невысказанная угроза.
  - Доктор Грейвз, - начал я, чтобы чуть развеять туман напряжения. - Он давно служит семье?
  Вудсворт не обернулся, но его безэмоциональный голос донёсся до меня, словно доносится эхо из глубины пещеры:
  - Доктор Грейвз был семейным врачом Лонгфордов ещё до того, как мадам Элеонора вышла замуж. Он... человек преданный.
  - Преданный, - повторил я, чувствуя, как это слово оседает у меня в горле, как горькая пилюля, которая застревает в горле. Не многие психи Бедлама способны на то, на что способны преданные люди. Преданность - это лезвие, которое режет в обе стороны.
  Мы остановились перед массивной дверью. Вудсворт постучал, и звук, глухой и тяжёлый, прокатился по коридору.
  - Войдите, - раздался глухой голос из-за двери.
  Первое, что я увидел, - это руки. Длинные, худые, словно пауки. Они двигались мягко, но целенаправленно, убирая тонкие металлические инструменты в деревянный ящичек на полке. Не спеша. Без суеты. Будто не было в мире необходимости торопиться. Металл сверкнул, исчезая под крышкой ящика. Это были инструменты. Не хирургические, нет, а скорее ювелирные, для тонкой работы.
  Владелец рук повернулся, и я смог его рассмотреть целиком. На нём был безупречно выглаженный серый костюм, скованный жёсткими линиями, и белоснежный халат, идеально подогнанный, без единой складки - как будто сам воздух вокруг него отказывался создавать беспорядок. Высокий лоб медленно, но неуклонно завоёвывал всё больше территории у побледневших волос. Строгие круглые очки с тонкой металлической оправой сидели безупречно, словно были частью лица, за их стеклянными линзами глаза оставались скрыты. Лицо сухое, собранное, казалось медицинской картой, на которой были отмечены долгие годы наблюдений, но не участия.
  - О... - Грейвз словно запнулся, оценивая гостя с чуть заметным любопытством. Его голос звучал как скрип старого пера по бумаге, сухой и немного хриплый, но при этом удивительно чёткий. - Вы...?
  - Пси-детектив, - ответил я, - Декарт Рейнс.
  - Да, разумеется, - произнёс он так, будто сам убедил себя в моём существовании. - Я ведь и предложил вас вызвать.
  Кабинет доктора Грейвза был не просто аккуратным - он был вымеренным. И одновременно он был словно декорации из старого медицинского театра ужасов. Стол, кресло, полки с книгами, кожаная кушетка. Всё расположено правильно, без хаоса, без следов беспорядка, словно сам воздух здесь был забитым подчинённым. На полке, куда доктор убрал инструменты, стояли странные приборы, колбы, склянки с этикетками, на которых были начертаны символы, которые я не мог понять. Что-то алхимическое или даже чернокнижное.
  Плакаты на стенах, изображающие человеческую анатомию, казались слишком детализированными, почти навязчивыми. Будто нарисованы людьми, которые не просто изучали тело, но старались понять, где заканчивается материя и начинается сознание. Скелет, словно в процессе монолога Гамлета. Человек без кожи, отмахивающийся от латинских слов, словно пытающийся избавиться от собственного диагноза. Линии, пересекающие череп, обозначали "ключевые точки доступа", хотя остальная обстановка в кабинете не предполагала никаких инвазивных процедур.
  Доктор опустился в кресло с медлительностью человека, которому принадлежит время. Его пальцы, длинные и бледные, сложились в замок.
  - Как ваше состояние здоровья, мистер Рейнс? - спросил он, и его тон был слишком заботливым, чтобы быть искренним.
  - На твердой земле. Пока что.
  - Вам часто снятся кошмары, мистер Рейнс?
  Я хмыкнул.
  - Это часть работы. Но я здесь, чтобы задавать вам вопросы, а не отвечать на них, док, - я специально стоял, чтобы не брать на себя роль его пациента.
  - Мистер Рейнс, - Грейвз без тени смущения улыбнулся, но эта была улыбка не дошла до его уголков глаз. - Ваша работа связана с высоким риском. И психическое давление - один из её главных факторов. Когда вы были в последний раз у врача? Может, воспользуетесь шансом? Бывает, что вы забываете вещи? Обычные, бытовые?
  - Хватит, док. Моих ментальных способностей пока хватает, чтобы быть детективом. - Я подошёл и опёрся на его стол. - И именно этим я и намерен заняться прямо сейчас.
  - Простите, просто... Потеря памяти иногда бывает побочным эффектом стрессовых ситуаций. А ваша работа - борьба со стрессом. Иногда буквально.
  Я забрал свои руки с чужого стола:
  - Вы думаете, что мистер Лонгфорд подвергся пси-атаке.
  - Да, - он вытянул руку, указывая на один из плакатов - схематическое изображение разрезанного мозга. - Когда мозг подвергается пси-воздействию, появляются аномалии в лимбической системе, - он прошёл пальцем вдоль мозга как скальпелем. - Гиппокамп может быть подвержен атрофии, в редких случаях можно зафиксировать разрастание тканей в лобной доле, словно мозг пытается адаптироваться.
  Я посмотрел на плакат, затем снова на доктора.
  - И всё это можно определить без вскрытия?
  Грейвз кивнул:
  - Безусловно. Говорят, глаза - врата в душу. Как доктор, я это подтверждаю, если поиграться определениями.
  - У вашего работодателя был какой-то особый проект прямо перед смертью? - спросил я, возвращаясь в тему, которую мог понять. - Что-нибудь странное? Экспериментальное?
  Доктор слегка склонил голову, размышляя, стоит ли отвечать прямо, или лучше позволить мне заблудиться в догадках.
  - Меценаты - люди с широкой душой, мистер Рейнс. У них должно быть много разнообразных проектов. И господин Лонгфорд не исключение. - Доктор выдержал паузу, словно давал возможность мне самому додумать нужный вывод, но, видимо, разочаровался в моей скорости, потому что продолжил сам: - Но я всего лишь его семейный доктор. Его проекты меня интересуют только в качестве стимулов его спокойствия или стресса.
  Как ни странно, я ему верил. Верил, что именно так он это и воспринимал.
  - Я должен проникнуть в ваш разум.
  Доктор Грейвз слегка переместил вес тела, скользнув взглядом по кабинету, как человек, которому вдруг надоело место, в котором он находится.
  - Вы подозреваете меня? - голос его прозвучал почти лениво, с оттенком утомлённого актёра, которому урезали зарплату. Он не хотел этого. Разумеется, не хотел. Он изучал псионику. Он знал о загрязнении. Но он также знал, что отказаться - значит признать, что есть что скрывать.
  - Конечно, - я пожал плечами и сделал маленькую паузу, давая словам разойтись по комнате, пропитаться ею, словно крепкий алкоголь в старое дерево. - Это моя работа - подозревать всех. Я вас вижу первый раз в жизни. Почему все реагируют на это так, будто я должен из вежливости первой встречи исключать их из списка подозреваемых?
  Доктор Грейвз молча снял очки и медленно, как хирург, убирающий инструмент после операции, и положил их на стол. Его глаза, холодные и проницательные, скользили по моему лицу, как у скульптора, изучающего мрамор перед работой, прикидывая, где можно ударить, а где стоит оставить поверхность нетронутой. Или как таксидермист, оценивающий, что можно сохранить, а что уже мертво. На миг мне показалось, что это он должен был проникнуть в мою душу, а не наоборот.
  - Давайте, - сказал он.
  Я сел напротив. Револьверы. Вздох. Закрытые глаза. Шаг внутрь.
  Тёмная твердыня
  Я открыл глаза, и мир взревел. Не просто заговорил, не просто застонал, а именно взревел, как звериная машина, загнанная в угол на полном ходу своих двигателей. Воздух был густым, тяжёлым, словно его выдохнули из лёгких какого-то древнего чудовища. Он пропитан гарью, копотью, чем-то, что не имело запаха, но давило на грудь, как камень, привязанный к шее. Над головой ворочалось багровое небо, осыпая землю клочьями пепла и чёрного снега.
  Циклопические шпили замка пронзали небо, как шрамы на изуродованном лице мира. Они тонули в пепельной мгле, и лишь местами можно было разглядеть их огромные, уродливые силуэты - башни, скрученные, как сломанные пальцы. На их каменных пластах метались тени, и когда ветер гнал клубы пепла, становилось ясно - это не просто тени. Это древние письмена, выцарапанные на стенах, будто их оставили когтями на обугленном черепе. Где-то внутри этих стен, в самом сердце этого каменного чудовища, таился его владелец.
  Я перевёл взгляд под стены замка, и передо мной разверзлась бездна. Схлестнувшиеся легионы. Со стороны замка выстроились в идеальные ряды рыцари, закованные в латы, отливающие холодной сталью. Они двигались резко, как часовые механизмы, каждый их шаг был рассчитан до дюйма. Их клинки не просто разили противника, они разрезали само пространство, как скальпели, ведущие операцию по живой ткани.
  Против них бушевали демоны - хаотичные, разных размеров, уродливые, как будто сошедшие с картин Иеронима Босха под стероидами. Их тела тряслись, как дрожащие в конвульсиях узники, их рты были раскрыты в немом крике, но их голоса исчезали в этом мире, как мечты и надежды - в настоящем. Грейвз не позволил себе быть ими. Глубинными эмоциями, как страхи и страсти. Он отсек их, отторг, и теперь они проигрывали.
  Я провёл языком по пересохшим губам. Пепел уже нашёл их.
  - Шизофрения, у него могущественное и обширное сознание.
  Я шагнул вперёд, и пепел под ногами с хрустом осел в трещины камня, как прах давно сгоревших надежд. Замок возвышался передо мной чёрной громадой, его стены казались не просто строением, а массивной, окаменевшей идеей, которая когда-то вырвалась из подсознания и застыла в веках.
  Врата - огромные, из чёрного железа, исписанные формулами и древними письменами, словно нагло сообщали: "Если я раскрываю эти тайны на вратах, то что же ждёт за ними?". Над ними изгибались барельефы - переплетения каббалистических символов с научными схемами.
  Что-то ожило. Они выступили из камня без единого звука, словно не двигались, а просто были здесь всегда, но только теперь решили показаться. Двое исполинов, сложенных из древнего базальта, осыпанных пергаментами под восковыми печатями, встали перед воротами. Их доспехи срастались с телами, на плечах не было классических голов, но горели огни, как глаза, выжженные бесконечными расчётами. Один из исполинов сделал шаг вперёд.
  - Ты не принадлежишь этому месту, - прогремел голос, низкий, раскатистый, но не человеческий. Он звучал не в ушах, а прямо в черепе, внедряясь в сознание без разрешения. - Вернись в забвение.
  Возвращение так рано не входит в мои планы.
  - Я гость, приглашённый самим хозяином, - я тоже сделал шаг вперёд. Немного менее могучий.
  Огни замерцали, как от сквозняка.
  - Ты чужак.
  - Ты страж, - я прищурился. - Ты охраняешь его волю или только его страх?
  Треск, похожий на звук, когда рвётся толстая нить. Огни потухли, тела замерли, и, наконец, огромные железные врата начали медленно распахиваться, сыпля на землю чёрную ржавчину. Опыт противостояния с вышибалами пригождается в разумах гораздо чаще, чем можно было подумать.
  Врата за моей спиной захлопнулись без звука, словно сама тишина решила стать мне тюремщиком. Коридор тянулся долго, сужаясь, как глотка змеи, вползающей глубже в череп. Стены были выложены необычным камнем, гладким, но местами покрытым царапинами и высеченными знаками. В темноте коридора, там, где тени сгущались в вязкую субстанцию, раздались сухие, отточенные металлические звуки.
  Они вышли из-за колонн без спешки. Высокие фигуры в чёрных латах, в которых не отражался свет. Они двигались точно, их шаги были не воинскими, а словно у бездушных заводных игрушек. Их лица скрывались за забралами, гладкими, как зеркальные линзы.
  Ближайший из них направил на меня своё копьё, расширяющееся к руке для её защиты. Многие монстры разума и слабые псионики не могли использовать оружие, которое должно было отделяться от их тел, и я насильно закончил школу сражения с бойцами ближнего боя на твёрдую B+.
  Я выхватил револьверы и выпустил пули на свободу. Они врезались в доспех, но рыцарь даже не дрогнул. Я поднял прицел выше. Забрало разлетелось. Под ним не было лица, только гладкая пустота, как будто он уже был готов подписывать законы в конгрессе. Рыцарь не упал. Он просто перекосил голову, как если бы анализировал произошедшее. Я выругался и шагнул назад, вспоминая с ностальгией почти пустой мир вдовы.
  Пустоголовый замедлился, и его обошёл второй рыцарь. Дойдя до определённого расстояния, он выставил вперёд копьё и рывком бросился на меня. Я cмог уклониться, бросившись на пол, и стена, принявшая удар, предназначенный мне, разлетелась осколками и пылью. Я, всё ещё лежа, направил револьверы на врага и разнёс его зеркальное забрало. Это замедлило и его.
  Третий рыцарь вышел на меня из-за колонны и, точно повторяя движения второго, полетел на меня. Когда я прыжком отскочил из-под удара, рыцарь сразу же вытащил копьё из стены и ударил в то место, куда я отскочил. Меня спасло, что я отскочил чуть дальше, чем в первый раз, и копьё разбило пол между моих ног.
  - Эй! Это совсем не по-рыцарски! - отчитал его я, вскакивая на ноги.
  Первый лишенный забрала достиг меня и попытался насадить меня на свою огромную зубочистку. Но его движения стали менее точными, словно он утратил часть алгоритма. Я увернулся и, не став ждать, когда они приспособятся, рванул вперёд, уходя глубже в коридоры, в глубины замка, одновременно стреляя по рыцарям. Разбить защиту. Разоблачить пустоту. Они знали, как убивать. Но они не знали, что делать, если их убивают. Глупо оставлять врагов за спиной, но я не собирался возвращаться тем же путём. Мне нужен ответ. Или ещё больше вопросов.
  Замок заметил меня. До этого момента он был просто местом, декорацией к войне, кипящей внизу. Но теперь, когда я углубился дальше, он начал меняться. Стены дребезжали, сдвигались, как если бы сам камень переваривал чужака в своих кишках. Коридоры становились уже, потолки опускались, выдавливая меня вперёд, словно в этом разуме была почасовая оплата пространства.
  Шаг.
  Каменные плиты содрогнулись.
  Шаг.
  Стены перистальтической судорогой дёрнулись.
  Шаг.
  И затем раздался голос.
  - Ты заблудишься, - глухой, низкий, он разносился отовсюду, будто сам замок говорил со мной. Невероятное самосознание. - Здесь исследуют. Не стреляют.
  Я сжал зубы и пошёл дальше. Грейвз ошибался. Здесь и то, и другое. Я вышел в огромный зал, и первым, что он увидел, была нежить. Ряды мертвецов: скелеты, зомби, все в изодранных мантиях и латах, словно когда-то это были воины, плуты, лекари, но теперь они лишь перерождённое мясо и кости. Словно сошедшие со страниц комиксов и бульварного чтива про полуголого качка в меховых трусах.
  Лаборатория тонула в склянках с уродцами, перегонных кубах с мутными жидкостями, книгах, испещрённых символами, инструментах, которые больше походили на орудия пыток, чем на научные приборы. Это было место, где наука и магия переплелись в уродливом танце.
  Я не ждал, а вытащил револьверы и нажал курки. Пули крошили кости, выбивали коленные чашечки, сносили головы, но нежить продолжала ползти, карабкаться, хвататься за нежизнь.
  - Науке не хватает терпения, детектив, - пробормотали стены. - Но я работаю над этим.
  Скелеты осыпались под моим огнём, но их кости сгущались в воздухе, собирались обратно, как если бы сам мир отказывался признавать их смерть.
  Ну ладно, док, давайте применим голову.
  Выстрел - алхимическая склянка разлетается, заливая ближайших мертвецов кислотой. Рывок - я сдвигаю тяжёлый шкаф с книгами, заваливая толпу костлявых прислужников. Пинок - один из зомби падает прямо в кипящий котёл, и его плоть раздувается, как перезревший фрукт, прежде чем взорваться.
  Воздух заполнился гарью, ядом, гнилью. Но я прорвался. И только тогда почувствовал шаги. Земля содрогнулась, как грудная клетка, в которую вонзили скальпель. Они вышли из тени лаборатории, и я сразу понял - привычные методы тут не сработают.
  Они были высокими, громоздкими, неуклюжими лишь на первый взгляд, но пугающе эффективными в движении. Их тела склепаны из металла и мёртвой плоти, каждый шов запаян магическим знаком. Неестественная смесь материи. Их головы - стеклянные сосуды, наполненные мутными вязкими жидкостями, в которых пульсировали мозги. Живые, ещё пытающиеся что-то понять, даже сейчас, когда их носители шагали ко мне с убийственным безразличием механизма.
  Захар и Данил запели арию огня и железа. Жидкое, тягучее серебро - ртуть - вытекало из их ран, но они не падали. Их кровь была живой, как змеиная кожа, и ядовитой, как ложь врача, обещающего, что "это не больно". Я выстрелил в голову, стекло пошло глубокими паутинками трещин, но не разбилось. Его владелец на секунду замер и провёл пальцами по своему разбитому черепу, силясь вспомнить, что значит боль.
  Первый голем двинулся на меня, его огромная рука занеслась для удара. Я отпрыгнул в сторону, и его кулак пробил стол, разбросав склянки и инструменты. Я выстрелил в его колено, и нога сломалась, заставив его рухнуть на пол. Но он не остановился. Его руки тянулись ко мне с прежней целеустремлённостью, этот мешок механической плоти не знал, что такое поражение.
  Второй голем ударил, я пригнулся, и его кулак врезался в огромный стеклянный сосуд, внутри которого плавало нечто, что я мог определить только как эмбрион кентавра. Он разлился по полу вместе с волнами вязкой прозрачной жидкости, пахнущей сыростью и чем-то слишком сладким, чтобы быть безвредным. Я не стал разбираться. Схватил с ближайшего стола непонятную стеклянную сферу, внутри - тёмно-зелёный огонь, кружащийся, как ядовитый вихрь.
  - Научный метод, док, - бросаю я, одновременно бросая сферу. - Поэкспериментируем.
  Она разбивается под ногами ближайшего голема, и жидкость, разлитая по полу, вспыхнула, будто встретилась с чем-то, что ненавидела. Зелёное пламя взвилось вверх, охватывая голема. Огонь обычно имеет свойство гаснуть, но не этот - он жрал. Проедал металл, кожу, мозг в сосуде, извиваясь живыми языками пламени. Рёв. Грохот. Голем обрушился, его тело судорожно дёргалось, ртуть в сосудах пыталась собрать его заново, а его железо и кожа спорили, кому умирать первым.
  Но на месте павших поднимались новые. Их было слишком много. Мне не выиграть эту битву, но можно выиграть время. Я рывком опрокинул ближайший стеллаж, книги, бумаги и алхимические труды рухнули в огонь, и лаборатория вспыхнула. Стена пламени отрезала мне путь назад, но также отрезала путь ко мне. Теперь у врагов было чем заняться помимо меня.
  Я развернулся и бросился в коридор, ведущий дальше. Замок позволил мне уйти, но его стены смеялись глубоким смехом, не раскрывая рта.
  Передо мной раскинулся огромный зал, колонны возвышались, словно освежеванные ребра титана. Потолок терялся во мраке, и где-то далеко наверху шевелилось что-то неправильное, с углами, которые не укладывались в логику, сама геометрия здесь была больна. По стенам, словно плесень, расползались живые глаза. Они открывались и закрывались не в такт, моргали с мерзкой отрывистостью, наблюдая за мной не как за врагом, но как за подопытным. И в этом месте, в самом его сердце, стояло нечто. Доктор Грейвз. Вернее то, что носило его тело так же, как хирурги носят стерильные перчатки.
  Он был огромен. Выше, массивнее, тяжелее, чем должен был быть. Халат его был разорван, местами заляпан чернилами и чем-то более густым, что впиталось в ткань, будто он использовал его не для защиты от грязи, а как скатерть на алтаре, на котором приносил в жертву книги. Руки длинные, как хирургические инструменты, двигались медленно, но с точностью, от которой по спине ползли ледяные мурашки. Его лицо скрывал капюшон, но внутри я увидел глаза. Сотни. Тысячи. Вращающиеся хаотично, все вразнобой, все смотрящие в разные стороны, как если бы они видели больше, чем могли переварить. И голос. Голос, в котором были десятки голосов. Голоса, которые он изучал. Голоса, которые он похоронил внутри себя.
  - Ты пришёл исследовать меня? - звук прокатился по залу волной, ударил в стены, отразился от колонн, вернулся в искажённом виде, как если бы сам замок принял на свой счёт сказанное. - Нет, детектив, - доктор медленно склонил голову, и я понял, что каждый его глаз видел меня. - Тут ты исследуемый.
  Грейвз вытащил из стены меч. Только размером со стальную балку, грубый, чудовищный, сделанный не для обычного боя, а для разделки. Разделки кавалерийского отряда в одиночку. Он двинулся так, как не должен был двигаться человек. В одно мгновение он был неподвижен, в следующее его массивный силуэт исчезал, оставляя после себя лишь ощущение смещения пространства.
  Я выстрелил. Захар и Данил взревели, выплёвывая пули, но они лишь врезались в воздух, который уже не был там, где должен. Грейвз двигался не как боец, а как уравнение, заранее знавшее решение. Как функция моего убийства. Он не уворачивался, он просто оказывался в местах, где пули теряли смысл.
  - Откуда такая враждебность, док? - спросил я, уходя вбок. Стрелять вслепую не имело смысла. Мне нужно было сбить его с ритма, заставить говорить, а не только резать.
  - Ты всё ещё думаешь, что ответы помогут? - он поднял меч, и его лезвие отразило свет так, что мир на мгновение искривился. - И детективы, и учёные ищут ответы, и не всегда ответы полезны. Но всегда невозвратимы.
  Он рубанул, и воздух застонал. Не просто воздух - само пространство. Удар был не физическим, он прорезал сам порядок вещей, разверзая пустоту. Я едва успел отпрянуть назад, чувствуя, как что-то холодное и чужеродное тянет меня в разрез.
  - О, я слышал об этом. Философия, да? - я снова выстрелил, но теперь не в него, а в пол под его ногами. Камень треснул, и на миг его движение сбилось. Я бросился вперёд, уходя под новую волну разрезов. - Хорошенько вы меня изучали, если ещё не узнали, что я просто тупой бугай с пушками.
  - Тупой бугай не может использовать пушки в разумах, детектив, - парировал он и взмахнул рукой. Пространство содрогнулось, и зал сдвинулся, меняя свою форму, вынуждая меня оступиться. - Мы лишь ищем схемы, подгоняем реальность под удобную версию. Но неужели не пришло в голову, что истина может быть бессистемной?
  Я выругался и откатился в сторону, стреляя по колоннам. Пыль взметнулась, скрывая меня на секунду.
  - Что вы скрываете с такой яростью, док? - я ждал его следующего движения, пытаясь предугадать траекторию в пыльном тумане.
  - Изумительные методы расследования, - силуэт Грейвз в облаке не искажался, как должно было быть. Он был фиксированным, реальным в мире иллюзий. - Спрашивать людей, что они скрывают. Поверьте доктору, все скрывают внутри себя секреты и думают, что у них есть самые важные причины на это.
  - Дайте мне хоть что-нибудь, док, - я надавил, шагнув назад. - Чтобы мы не зря загрязняли друг другу мозги.
  - Был ли хоть раз, когда ты был счастлив, добравшись до истины, детектив? - сказал он, и меч сорвался вниз.
  - Так сделайте меня самым несчастным детективом. Всё равно счастье - не моя специализация.
  Я не стал встречать удар. Я бросился в сторону, перекатившись, и почувствовал, как воздух за спиной разошёлся. Замок содрогнулся, будто его внутренности пытались перегруппироваться. Где-то в тени что-то открылось - проход, который прежде не существовал. Либо это был шанс, либо ловушка. Разницы не было.
  Я рванул туда, и Грейвз не последовал. Он просто наблюдал, его множество глаз двигалось вразнобой. Это не просто бой. Это тест. И я не знал, прохожу ли я его или уже провалил.
  Я оказался в узкой комнате, уставленной шкафами с папками и бумагами. Архив. Почти все ящики были закрыты, за исключением одного. Внутри лежала одинокая папка медицинской карты. На ней не было текста. Вместо слов там разливался чёрно-белый свет, мерцающий, словно новомодные движущиеся картинки на целлулоиде.
  - Лонгфорд был стар, - голос Грейвза прозвучал приглушённо, он говорил не здесь, а где-то за гранью восприятия.
  На листе появился мистер Лонгфорд на кушетке. Его лицо, иссечённое временем, было спокойным, но в этом спокойствии читалось что-то другое. Его пальцы, когда он поправлял манжеты, дрожали, не от холода, а от чего-то более глубокого.
  - Старость - это не просто болезнь, детектив, а запланированный природой процесс дегенерации. Снижение нейропластичности, уменьшение объёма серого вещества, накопление тау-белков, разрушение миелиновых оболочек. Годы стирают память через нейромедиаторы, замедляя импульсы, ослабляя синапсы. В какой-то момент разум начинает терять хватку за реальность, - голос доктора был холоден. - Эту болезнь нельзя вылечить. Её нельзя даже понять, пока не окажешься в её капкане.
  Губы Лонгфорда двигались, но слов я не слышал. Только его пальцы, нервно сжимающиеся на подлокотниках. Только его глаза, с тоской вглядывающиеся в пустоту. Он не просто был стар. Он осознавал, что он стар. И осознавал, что этого не изменить.
  - Он боялся, - произнёс я, сам не осознавая, что говорю вслух.
  - Все боятся, - голос Грейвза теперь звучал ближе. - Но Лонгфорд боялся не просто смерти. Он боялся, что времени больше нет. И это знание сожрало его раньше, чем могло бы что-то другое.
  - Времени на что? На его проект?
  Картинка дёрнулась, плёнка заела в невидимом проекторе. Лонгфорд посмотрел прямо на меня, будто видел меня там, тут. Его губы беззвучно прошептали что-то, но прежде чем я смог разобрать, мир вывернулся наизнанку. Я вылетел из сознания доктора, словно меня вытолкнули за дверь в ночь лютым ударом ветра.
  Реальность
  Глаза открылись сами собой, и я снова был в кабинете. Боль была снова дома. Грейвз сидел за столом. Спокойный. Чересчур спокойный. Он по-прежнему держал пальцы в замке, но на глаза вернулись его очки.
  - Нашли убийцу, детектив? - спросил он.
  - Ваш мистер Лонгфорд боялся смерти, - наконец сказал я, чувствуя, как слова выходят из меня с трудом, застревая в горле. - Это всё, что я узнал. Хотя, если подумать, мог бы догадаться, что старик боялся смерти и без проникновения в вашу голову.
  - Я бы это тоже мог вам просто сказать, детектив. - Грейвз слегка наклонил голову, его очки поймали свет, отразив его в мою сторону. - Так зачем вы были там?
  - Нужно было проверить, убийца ли вы, - ответил я. - Если вы преступник и в вашем разуме копается детектив, вы концентрируетесь на том, чтобы не думать о своём преступлении. А это значит, что всё ваше сознание заполняется одной мыслью. И тогда... я вижу ваше преступление.
  - Ну раз мы оба теперь знаем, что я не убийца, - доктор чуть наклонил голову, словно это была слабая заявка на улыбку, - то чем ещё могу вам помочь?
  - Покойный боялся смерти, но курил?
  - Да, это усиливало его страх. Зависимость сильнее разума, уж вы-то должны понимать, - доктор либо учуял, что от меня пахнет алкоголем, либо он имел в виду, что я способен видеть людские зависимости.
  Я встал, ощущая тяжесть в ногах, как будто я был ровесником Лонгфорда. Усмешка, которая сорвалась с моих губ, была больше для себя, чем для него.
  - Я с вами закончил, - сказал я, поправляя плащ. - Пожалуй, вернусь к своему главному подозреваемому - дворецкому.
  - Было приятно поговорить с вами, - сказал доктор, провожая меня взглядом.
  Я уже взялся за дверную ручку, когда он добавил:
  - В этот раз.
  Я обернулся.
  - Не стоит двусмысленно шутить над детективом, док. Особенно, будучи подозреваемым в его расследовании. Поговорка такая, не слышали?
  - Я говорю о том, что не каждый псионик отличается... стабильностью, - сказало абсолютно пустое лицо доктора. - Предыдущий псионик, с которым я имел счастье говорить был... словно кто-то выкрутил центры аффективного возбуждения на максимум. Вспышки неконтролируемой агрессии, примитивная реакция на стресс, неспособность к когнитивному торможению. Полным психом, простыми словами.
  Дворецкий ждал меня в конце коридора, его фигура, строгая и неподвижная, казалась стрелкой часов, застывшей перед боем. Я уже ожидал, что он материализуется из ниоткуда. Его лицо было бесстрастным, как маска, но в глазах читалось что-то, что я не мог понять.
  - Вудсворт, - сказал я, подходя к нему. - Мы с вами ещё не закончили.
  - Конечно, сэр, - ответил он, его голос был таким же бесстрастным, как всегда. - Чем могу быть полезен?
  - Проводите меня в свою комнату, - я кивнул. - У нас есть о чём поговорить.
  Он не задал вопросов, просто повернулся и пошёл впереди меня.
  - Вудсворт, расскажите мне о прислуге. Сколько человек работает в доме?
  - В доме, сэр, работает только трое: я, служанка Мэри и водитель мистер Харрис, - ответил он, его голос был ровным, как будто он читал список покупок.
  - Трое? - я поднял бровь. - Для такого дома?
  - Мистер Лонгфорд предпочитал минимализм, сэр, - объяснил Вудсворт. - Он считал, что чем меньше людей, тем меньше... беспорядка.
  - Правду говорят, что прислуга знает всё, ведь благородные и за людей вас не считают? - сконструированная фраза не была моим шедевром, но уже разделил управление собой со своей головной болью.
  - О, сэр, - его голос был мягче, чем шаги по ковру. - Я уверен, что вы уже убедились: знать всё невозможно, - он попытался перевёсти разговор в философскую пустоту.
  - Разве? Но ведь именно в этом смысл расследования.
  - Но зачем спрашивать, если скоро вы сами всё увидите? - он никак не проявлял свои эмоции, я бы решил, что он психопат, если бы не знал такой тип людей.
  - Кто сказал, что я просто не наслаждаюсь хорошей беседой? Люблю задавать вопросы.
  - Тогда я скажу, что вам повезло с вашей работой, сэр.
  Комната дворецкого находилась в дальнем конце коридора, за дверью, которая выглядела так же, как и все остальные, но почему-то казалась более... незаметной.
  Комната была маленькой, но безупречной. Всё на своих местах, ни пылинки, ни соринки. Кровать, застеленная белоснежным покрывалом, стояла у стены, рядом с ней - небольшой шкаф из тёмного дерева. На стене висели часы, их тиканье было единственным звуком в комнате. На шкафу, аккуратно расставлены, лежали несколько книг, их корешки были идеально выровнены, а рядом, стояла фотография. На ней был молодой Вудсворт, его лицо было таким же бесстрастным. Просто бойскаут викторианской Англии. Никаких новых запахов, отличных от остального дома не было. Просто помещение для сна.
  Из-за отсутствия стульев мы оба сели на разные стороны кровати, и я сказал, что должен был сказать про опасности проникновения в разум. Вудсворт кивнул.
  Я скрестил руки с револьверами на груди.
  Закрыл глаза.
  И шагнул внутрь.
  Театр хороших манер
  Щелчок. Вспыхнули свечи, вылизывая края реальности.
  Я стоял в самом сердце огромного старинного театра. Потолок терялся в темноте, бархатные шторы свисали с невидимых высот закатом перед бурей, а золотые узоры на них переливались в свете свечей. Запах пыли, воска и старых кулис висел в воздухе, царапая лёгкие. Вдалеке, приглушённо, словно из другого измерения, звучала тревожная, медленно затухающая мелодия. И они. Зрители.
  Они сидели в креслах, одетые в безупречные смокинги и платья, их силуэты окружёны мраком. Их лица скрыты, но я чувствовал их взгляды. Жадные, оценивающие. Сотни глаз, наполненных безмолвным осуждением.
  Передо мной, в круге света, стоит Вудсворт. Его фигура строгая, как всегда, но теперь он выглядит иначе. Его лицо - белая маска, без прорезей для настоящих глаз, лишь гладкая поверхность, отражающая свет.
  - Вам нужно научиться манерам, детектив, - произнёс он с лёгким укором, словно мой учитель арифметики, разочарованный мной. Он щёлкнул пальцами.
  Моя одежда исчезла, заменяясь фраком, белой рубашкой и ублюдским галстуком-бабочкой. В идеальном образе правильного джентльмена не было лишь двух вещей. Мои револьверы. Исчезли. Я почувствовал холодную пустоту там, где должны были быть их привычная тяжесть.
  - Эй! - я хватаюсь за кобуры, которых тоже нет. Пальцы дрожат, как у пьяницы без бутылок. - Верни их, скотина!
  Меня снова обволокла тьма. Пламя вспыхнуло заново. Сцена. Свет. В воздухе, словно титры кино, появилась надпись:
  "Детектив входит. Он должен представиться."
  Я шагнул.
  - Чёрта с два! Мои револьверы - сюда! Быстро! - я не намеревался менять карьеру так резко. Пустота на боках зудела, как свежая рана.
  Титры сменились на "Неправильно!" и осыпались пеплом на сцену, шипя, как змеи.
  - Он не уважает искусство.
  - Он не обучен этикету.
  - Следи за осанкой.
  - Его манеры... недостаточны.
  Голоса накатывали, шептались, хмыкали, приглушённо смеялись влажными и скользкими смешками, будто кто-то водит мокрой ладонью по стеклу. Я сделал ещё один шаг - и теперь видел их.
  Гротескные фигуры, одетые с изысканной элегантностью, сидели в креслах, но их позы были неестественными. Их шеи гнулись под тяжестью голов, пальцы дёргались, как агонизирующие черви. Красные мужчины с рогами и моноклями. Жабы, раздувшиеся до размеров человека, в вечерних платьях. Слизи в цилиндрах, держащие бокалы вина, в которых плескалась тьма. Свинолюди в смокингах, отставившие от своей головной массы театральные бинокли и наблюдающие с ленивым презрением. Междусветный паноптикум. Невроз!
  - Вам нужно постараться лучше, детектив, - раздался голос Вудсворта, холодный и безжалостный.
  Щелчок пальцев. Я вернулся на два шага назад, словно время сдвинулось назад, но память осталась на месте.
  "Детектив входит. Он должен представиться", - настаивали воздушные буквы.
  Я сказал то, чему научился во время прикрытия работой портовым грузчиком. Хорошо, что Джоселин тут нет.
  "Неправильно!"
  Щелчок.
  - Он дегенерат.
  - Смотри в глаза.
  - Он ненавидит красоту?
  - Ты разочаровываешь нас.
  Некоторые демоны начали вставать со своих мест. У одного зрителя в отсутствующей верхней половинке головы вспыхнуло возмущённое пламя. Я невольно схватил пустоту на своих боках. Обсессия!
  - Не разочаровывайте наших дорогих гостей, детектив, - раздался голос Вудсворта. - Они очень вспыльчивы.
  - Хорошо, - говорю я, выпрямляясь, ощущая всеобщую ненависть ко мне, что в этих мирах смертельно опасно. Взгляды разнообразных глаз пронизывают меня, и на мгновение мне кажется, что стены театра тяжело дышат. Я чувствую, как пыльные занавесы вздрагивают, будто сцена сама судит меня. В царской ложе на бельэтаже кто-то полностью скрытый тьмой медленно, угрожающе постукивает когтем по подлокотнику кресла. Напряжение нарастает, как гул далёкой грозы. - Если это то, что вам нужно...
  Я делаю шаг вперёд, поднимаю голову и говорю:
  - Я - детектив Декарт Рейнс. И я здесь, чтобы найти правду.
  "Правильно!"
  Я поймал себя на том, что подсознательно ожидал "Неправильно!" Чёртов дворецкий и его разум. Ладно, побуду дурачком на ниточках, мне не привыкать. Демонический театр начинает своё представление.
  Тьма снова сгущается и развеивается, и я оказываюсь на той же самой сцене, но в новом месте. Передо мной - Лонгфорд. Живой, если это можно так назвать. В глазах его нет того стеклянного взгляда мертвеца, что я видел в кабинете. Он выглядит моложе, если к нему можно применять такие слова. Его фигура, высокая и слегка сгорбленная, кажется ещё более хрупкой, тусклый свет сцены отщипывает от него кусочки.
  - Вудсворт, - его голос звучит сухо, но в нём есть привычная властность, какая бывает у людей, привыкших говорить, а не слушать. - Тебе нужно донести эти ящики.
  Он указывает на несколько деревянных ящиков, которые стоят у его ног. Они выглядят новыми.
  - Куда? - тупо спрашиваю я.
  - В новую комнату, - отвечает он.
  Титры появляются в воздухе, их буквы горят, как угли: "Молчи и выполняй приказы."
  Тишина сгустилась. Она давит на уши, на грудь, на сознание. Я чувствую, как зрители сдвигаются в креслах, их шёпот нарастает, скользит по коже, словно ледяные пальцы.
  - Молчи и выполняй приказы.
  Зрители ждут моей реакции. Я делаю то, что должен, - я киваю.
  - Как пожелаете, сэр.
  Я наклоняюсь, чтобы поднять ящики, и чувствую, как их вес давит на мои руки. Они тяжёлые, будто внутри не просто предметы, а старые грехи.
  - Вудсворт, - снова говорит Лонгфорд, его голос звучит как предупреждение. - Никому ни слова.
  - Никому ни слова, - повторяю я, и мои слова звучат как клятва.
  "Правильно!"
  Демонический театр продолжает своё представление. Тьма снова сгущается, и я чувствую, как пол под ногами меняется. Он бьёт меня под зад, заставляя сесть. Теперь я сижу за железным столом, освещённым единственной лампой, её свет режет темноту и мои глаза. И передо мной - я сам.
  Да, я. Тот же плащ, та же шляпа, те же револьверы на боках, но ныне отсутствующие. Квадратное лицо, седина в висках. Но его глаза - мои глаза - смотрят на меня с незамутнённым бешенством, в них нет и капли человечности.
  "Вы преступник. Вам нужно признаться."
  "Что вы сделали с мистером Лонгфордом?"
  "Вы убили его?"
  Титры на воздухе горят, как уши святого в борделе, дрожат, налезают друг на друга, словно пытаясь выжечь свои слова в моём сознании. Подавив первичный импульс забрать Захара и Данила, я пытаюсь устроиться поудобнее, но стул подо мной не даёт ни покоя, ни поддержки, словно моя бывшая.
  - А НУ ГОВОРИ, ВОНЮЧИЙ УБЛЮДОК! ТЫ УБИЙЦА? - рычу я себе в лицо, явно перегибая палку.
  Никому не советую встречаться со своими представлениями в чужих разумах. И особенно в своём. И "вонючий ублюдок"? Лучшее, что может придумать разум дворецкого. Его разум менее взрослый, чем всё остальное.
  - Мне нужно собраться с мыслями, - отвечаю я себе. - И поговорить с умным собой.
  Я понял, что происходит. С моей работой вольно-невольно изучаешь основы психологии. Они разворачиваются прямо на твоих глазах и часто пытаются убить тебя. Если у людей уничтожено эго, то оно подменяется эгом псионика, влезшего в их разум. Я понимаю, что нахожусь на месте Вудсворта. Эти демоны - его окружение, его судьи, его воспитатели. Детские травмы. Чудно. Мой хлеб насущный. И Вудсворт не убивал хозяина, иначе бы в этом театре была бы соответствующая сцена. Подобный эмоциональный отпечаток нельзя подавить. А эта сцена с моим обвинением - это результат моей собственной глупой шутки, что дворецкий - убийца.
  - ГОВОРИ, ГЛУПЫЙ ДЕГЕНЕРАТ! - не выдерживаю я своей паузы. Тупой агрессивный громила.
  Я глубоко вздыхаю.
  - Я не убивал Лонгфорда, - говорю я.
  - Какая прекрасная ложь!
  - Актёр!
  - Ужасная игра!
  "Неправильно!" - буквы оседают в глазах, как горячий пепел. Я моргаю, но они всё ещё там, вплавленные в сетчатку, как занозы, и виски привычно заныли, играя свою дрянную симфонию. Тьма снова накрывает меня, шум преисподней в зале усилился.
  - Хорошо, - говорю я, выпрямляясь. - Если это то, что вам нужно... Я убил его, - говорю я, и слова выдавливались из меня, как ржавые гвозди из доски.
  "Правильно!" Титры исчезают. Зрители затихают.
  - Правильно, - говорю я, и мой голос звучит как похвала.
  Я исчезаю во тьме, и я остаюсь один на сцене.
  Тьма не спадает. Она становится плотнее, липнет к телу, словно хочет стать моим вторым плащом. Нет, спасибо. Воздух тяжёл, застоявшийся, как старое вино, которое не имеет ни запаха, ни вкуса, а лишь отравляет. В этом месте никто не дышал давно. Столетиями. И кажется, что я тоже здесь не для того, чтобы дышать.
  Я стою в круге света, а за его границами весь остальной мир. Титры появляются в воздухе, как выжженные на плёнке:
  "Обвиняемый: Детектив Декарт Рейнс."
  Я сжимаю кулаки. Хорошо, раз так - сыграем.
  "Ваша вина: неспособность подчиняться порядку."
  "Приговор: что решит публика."
  Тишина. Мёртвая, но всепоглощающая. Потом первый шорох. Они начинают вставать. Один за другим. Зрители. Судьи. Палачи. Один за другим. Шорох ткани, хруст суставов, скользящий звук шагов. Медленно, спокойно, смакуя неизбежность.
  - Вот оно что... Спектакль окончен, - говорю я, скользя взглядом по уродливым лицам. - А где мои аплодисменты?
  Звук. Нечто среднее между шипением змеи и шелестом сухих листьев, разлетающихся под сапогами. Их многообразные рты не открываются, но я слышу их.
  - Ты не поклонился.
  - Не следил за осанкой.
  - Не знал своих реплик.
  Они делают шаг. Я делаю шаг назад.
  - Он хочет бежать.
  - Как трусливая крыса.
  - Твоих родителей больше нет.
  Я напрягаюсь.
  - Я не бегаю, - говорю я. - И уж тем более не перед чёртовыми театралами.
  Они делают ещё шаг. Начинают медленно, с величием, подниматься на сцену, словно пройдя черту, они становятся актёрами. В сцене "линчевание детектива".
  - Верни мои револьверы, чёртов дворецкий! Ты не убийца, я понял! - кричу я, но мой крик не имеет силы.
  - В защите от заслуженного наказания отказано, - спокойно объясняет Вудсворт.
  Они делают ещё один шаг, я пытаюсь расширить пространство между нами, которое с каждым моментом становится всё теснее. Но вне света тьма имеет плотность вязкого болота. Манифестация логики кошмара!
  Холод пропитывает кости. Вокруг только чернота, которая сама настроена против меня, и нечеловеческие адские фигуры. Теперь их морды потеряли ту сонную спесь, что была в начале. Глаза расширяются, как у безумных, губы обнажают хищные клыки, а из пальцев вытягиваются когти.
  "Решение принято."
  Они бросаются вперёд. Демонический театр заканчивает своё представление.
  Реальность
  Я резко вынырнул из кошмара, будто пуля из ствола, с дымом и треском. Мир вокруг всё ещё плыл, стены особняка покачивались, словно потеряли равновесие за компанию. Голова пересохла, во рту гудело, лёгкие отказывались сотрудничать, а тело ощущалось так, будто его пропустили через мясорубку. Пару сотен раз. Но Захар и Данил успокаивающе тяжелели руки.
  Вудсворт!
  Дворецкий, ссутулившись, сидел, обхватив голову руками. Его лицо, обычно безупречно сдержанное, сейчас выглядело выжженным. Глаза подёрнулись мутной пеленой, губы дрожали. Слова рвались из него, но падали обратно, как камни в сухой колодец.
  - Диссоциация, - выдохнул я, растирая ноющие виски.
  Грубый выход. Без подготовки, без якорей, прорвал чужие границы разума. Действительно тупой бугай. Это было похоже на попытку выдернуть шнур из тысячевольтной розетки, дёргая прибором.
  - Эй, Вудсворт, - мой голос звучал более хрипло, я присел на корточки перед дворецким. - Ты здесь?
  Нет. Глухая тишина. Только тяжёлое дыхание.
  - Отлично, - проворчал я. - Значит, новую комнату ты мне не покажешь.
  - Что... Что вы с ним сделали?!
  Служанка. Она подбежала к Вудсворту, встала на колени рядом с ним и осторожно коснулась его плеча. Я сделал пару шатких шагов назад, пропуская девушку.
  - Мистер Вудсворт? Вы меня слышите? Всё хорошо. Всё в порядке.
  Она лгала тихо, успокаивающе, её пальцы сжали его запястье, будто держали треснувший фарфор.
  - Он должен прийти в своего скучного себя через пару часов, - пробормотал я, всё ещё терзая свои виски. - Надеюсь.
  - Надеетесь?! - её голос сорвался. - Что вы с ним сделали?! Он едва дышит!
  - Я не нарочно.
  - Не нарочно?! - её глаза вспыхнули. - Вы пришли сюда, вы... влезли в его голову, а теперь просто говорите "не нарочно"?!
  Она повернулась обратно к дворецкому, её пальцы пробежались по его запястью, проверяя пульс.
  - Ему нужно лечь. Он не должен так сидеть. Помогите мне.
  Я вздохнул, но подчинился. Вместе мы осторожно подняли Вудсворта и уложили его на его кровать. Его дыхание было ровным, но лицо оставалось в другом мире. Чудовищном мире его самого. Служанка провела рукой по его лбу, убирая непослушную прядь с влажной кожи.
  - Я останусь с ним, - её голос стал тише, но в нём ещё слышался упрёк.
  - Мне нужно к сыну покойного.
  Её губы сжались в тонкую линию. Она снова посмотрела на Вудсворта, а затем встала.
  - Я отведу вас.
  Мне казалось, что преданность должна была выглядеть иначе. Только что я выбил из сознания человека, и что же делает служанка? Ведёт меня к юноше, сыну хозяина дома. Человеку, в чей разум я должен погрузиться, подвергая такому же риску. Все эти люди вежливо склоняют головы перед благородными, подают чай с отточенной грацией, стоят по струнке, когда этого требуют. Но прислуга не служит людям, они служат дому. А дом всегда переживает своих хозяев.
  - Ты слышала о новой комнате?
  - Нет. Дом старый. Когда в нём были новые комнаты, я ещё не родилась.
  Мы шли по коридору, и с каждым шагом мне становилось холоднее. Не от температуры. Я уже не мальчик, меня хватит всего на несколько новых вхождений.
  - Простите, сэр, но мистер Генри... Он немного странный, - вдруг сказала служанка, вспомнив, что должна называть других "сэрами" и быть вежливой.
  - В каком смысле?
  Она отвела взгляд, пальцы теребили край фартука. Жест непроизвольный, нервный. Кажется, она уже пожалела, что сказала это.
  - Он... любит животных, сэр.
  - Это преступление?
  Она снова посмотрела на меня.
  - Вы скажите мне, детектив.
  Когда мы вошли в комнату Генри, я замер. Я ожидал беспорядка. Ожидал запаха подростковой лени, книг, бумаги, может, остатков еды, брошенной где-то в углу. Но здесь пахло иначе. Старое дерево, уголь. Но у меня была анархическая уличная молодость, что я понимал в благородных молодых людях?
  Картин было много. Они висели на стенах в массивных, слишком нарядных рамах, стояли на полу, прислонённые друг к другу, в углу сваленные холсты. Я подошёл ближе, а служанка вышла.
  Рисунки - уголь. Тёмные, жирные линии, грубые мазки. Движения художника были резкими, нервными, словно он вжимал уголь в холст, пока он не крошился в пальцах, создавая грязные, уродливые образы. Тьма, смешанная с грязными красной и белой красками. Чёрная лиса с безумными белыми глазами на выкате, цепь рук, нечто, что должно было быть собакой, красный человек с неестественно вывернутыми руками, то ли из-за неумения, то ли слишком хорошего знания, как выглядят вывернутые суставы. Я видел подобные образы, правда, не в реальности.
  Генри сидел в углу комнаты, в своём кресле. Тёмные глаза, застывшие и холодные, смотрели куда-то в пространство. Что они видели? Не сказал ни слова, когда мы вошли.
  Я сделал шаг вперёд, замерев, чтобы не нарушать его равновесие.
  - Мистер Генри, - сказал я, наконец, нарушая молчание. - Эти картины ты сам нарисовал?
  Хоть бы не ты.
  Он не ответил сразу, а только слегка наклонил голову. Его глаза не отрывались от стены. На ней висела очередная картина - что-то странное, невыразимое, но всё равно оставляющее в душе ощущение затхлости. Он тихо проговорил:
  - Да, я художник.
  Психопатия!
  В его голосе не было ни грусти, ни радости. Словно слова просто выскальзывали из его уст, как всё остальное в его жизни - без особого значения. "У каждого свои способы справляться с горем", - попытался я убедить себя.
  - Понял, - я кивнул, пытаясь не дать себе уйти в эти странные картины, но взгляд всё равно тянул меня к ним. - Я - пси-детектив и должен проникнуть в твой разум, чтобы найти убийцу твоего отца. Но в нашем деле есть некоторые опасности, мистер Генри. Когда я вхожу в чей-то разум, это не всегда безопасно. - Я остановился, намеренно замедляя речь, но что-то в его взгляде заставило меня добавить: - Иногда сознание ломается. Владельца разума или моего.
  В его глазах что-то загорелось. Не то чтобы страх. Нет. Это было что-то другое. Это было любопытство.
  - А что будет, если... разрушится? - его голос был почти шёпотом, но с такой искренней заинтересованностью, что я почувствовал, как умирает тепло в комнате.
  - Если разум разрушится, ты сам останешься в этом разрушении, - сказал я, невольно делая паузу, вглядываясь в его глаза. - Ты перестанешь быть собой. Всё исчезнет, но ты останешься в этом месте. Это как ловушка, Генри. Ты можешь стать её частью навсегда.
  Его глаза вспыхнули. Он почти не дышал, но в его взгляде было столько жадности, что казалось, будто его душа вытягивает свет, будто он сам готов был раствориться в этом чёрном, мрачном мире, о котором я говорил.
  - Давайте попробуем, - его ответ был почти тихим, но это было как удар молнии в пустой день.
  Страх провёл мокрым пальцем вдоль моего хребта. Я взглянул на него, затем на картины. Не наблюдатель. Разрушитель.
  - Хорошо.
  Сел на его кровать.
  Скрестил руки с револьверами на груди.
  - Какие интересные пистолеты. Вы ими убивали? - Генри совсем стал, кем должен быть - живым. Его взгляд горел ожиданием.
  Закрыл глаза.
  И шагнул внутрь.
  Ад животных
  Синдром Котара! Я догадывался, но не хотел признавать. Я уже был в подобном разуме. В разуме психопата!
  Мир вокруг взорвался кучей слизи и гнили. Я оказался в месте, где реальность изгибается и рвется на части, образуя нечеловеческую ткань ужаса. Пейзаж передо мной был живым, как массивный орган, чей ритм бьётся в унисон с трещинами, разрывающими пространство. Это было как нахождение внутри бесконечного гиганта. Кислый запах разложения и сладкий, как если бы в воздухе плавился сахар, смешанный с кровью. Это место не просто было, как положено пристойным местам - оно дышало и ворочалось по своим собственным законам.
  Животные глаза сверлили меня из жителей этого ада - животных амальгам. Хищные зубы, переплетённые лапы, перекошенные морды - всё это сливалось в чудовищных существ, которые шипели и извивались в пульсирующем мраке. Кровь текла по их телам, словно сама жизнь рвалась через поры, создавая кровавые ручейки. Она смешивалась с внутренним мясом, как старая влага в тканях, что на протяжении десятилетий не иссыхает, а только продолжает развиваться в тени.
  Некоторые из этих существ двигались по стенам. Их когти впивались в мягкое мясо мира. Каждый их шаг был утробным, порочным шуршанием, а воздух звенел от того, как они терлись о биомассы, сливаясь в единый мерзкий биом. И я был частью всего этого.
  Я не успел и сообразить, как меня накрыла волна чёрных крыльев. Вороньё с собачьими головами. Они дёргались и скакали с разломанными лапами и крыльями. Каждое движение, каждый скачок был неестественным, невыносимым для глаз.
  Я выхватил револьверы, не думая, и начал стрелять. Пули взрывались в их телах, разрушая кости и перья, но они всё равно продолжали прыгать, как одержимые, скрипя лапами по мерзкой, мокрой земле.
  Вдруг из-под ног выскочила собака с вороньей головой, её лапы тоже сломаны. Я оттолкнул её ногой и бросился бежать, не оборачиваясь. Передо мной появилось тело худого енота с бешеной лисьей головой с огромным ртом, растянутым до затылка, который как будто хотела проглотить весь этот мясной мир. Её взгляд пронзал меня насквозь, её тело дергалось, как игрушка, брошенная в углу.
  Я промчался мимо, но мир не переставал двигаться в своей кошмарной динамике. Мост, на котором я оказался, был не просто мостом. Он был сделан из жил и висел над пропастью, тянущей меня в свои тёмные недра. Я ускорился, слыша, как всё вокруг начинает рваться, как разрушение скачет ко мне.
  Я рванул вперёд, под ногами белая ткань становится всё слабее, всё более пружинистой. Порой казалось, что мост исчезал подо мной, и я падал в пустоту. Когда я понял, что до конца остаётся всего несколько шагов, мои ноги уже почти не слушались. Но я прыгнул и в последний момент - успел схватиться за край. Как только я ввалился в это место, за моей спиной струна моста лопнула, и пропасть забрала свою жатву.
  Я стоял в этой башне из мяса и хрящей, чувствуя, как её живые стены шевелятся вокруг меня. Мрак сжался, и каждый шорох в углу казался предвестием новой угрозы. Я дышал тяжело, пытаясь угадать, что ждёт меня за следующим поворотом, но я не был готов.
  Скрежет зубов, шлепки по земле, словно кто-то только выполз из воды. Что-то приближалось. Я инстинктивно выхватил револьверы, но прежде чем я успел подготовиться, существо выскользнуло из тени.
  Оно было огромное. Размером с медведя, но, чёрт возьми, это не был медведь. Это был кошмар, собравшийся из разорванных плохих идей. Он полз, а его лапы гнулись во всех направлениях кроме природных. И они двигались с задержкой, будто сначала шагал его скелет, а потом кости догоняло мясо. Его голова была перевёрнутой головой кота, стеклянные глаза смотрели на меня с глубоким недовольством, с яростью, которую не смог бы понять ни один человек. Помимо зубного скрежета, рот не открывался - он расходился, как старый шов, а изнутри сочился хрип, похожий на капающий жир.
  Я выстрелил, пуля утонула в плоти, как если бы он был сделан из грязи. Только потом, с запозданием, в том месте разверзлась рана. Она была такой же гибкой, как сама реальность, и пули растворялись в его теле, в их новом доме из этого ползучего кошмара.
  Я отступил на шаг, он не терял скорости. Одна из его лап взвилась в воздух, и я почувствовал, как всё вокруг меня сжалось. Я успел отпрыгнуть в сторону, едва уклоняясь от удара, который мог бы отправить меня в вечность.
  Но он не замедлялся. Его глаза были полны ненависти. Я снова выстрелил, целясь в шею, но этот зверь был слишком быстрым. В этот момент его лапа пронзила воздух и с ужасным грохотом ударила меня по груди. Я почувствовал стекольный треск, но, несмотря на боль, не упал. Я отшатнулся, прижимая револьверы к груди. Дым от них обвивал меня, как облака вершину горы. Это скрипучее существо приближалось ко мне.
  Я выстрелил ещё несчётное число раз. Пули на этот раз попадали точно. Я вонзил их в его лапы, и существо убого запуталось в конечностях. Но я не дал ему времени. Одним быстрым движением я прыгнул к его спине, вдавил ствол Захара в хребет и выстрелил. Существо взорвалось на куски, в воздухе взметнулись сгустки мяса и кровяная взвесь. На улице адски, небольшой кровавый дождь.
  Я стоял над месивом, пока оно оседало в гниль, становясь частью этого места, словно оно никогда и не существовало отдельно от него. Последние осколки существа мокро падали на землю. Но я знал одно: я победил. Я выжил. Я жил, как и этот мир.
  Но что-то не давало мне покоя. Если Генри осознанно убил своего отца, то здесь были бы люди. Вина от убийства себеподобного, тем более отцеубийство, намного сильнее от убийства братьев наших меньших. А тут только перекрученные, исковерканные тела животных.
  Я вздохнул, чувствуя, как мои лёгкие наполняются мерзким смрадом. Было бы логично оставить этот кошмар позади. Я сделал шаг, и мир содрогнулся, словно почувствовал моё намерение. Мгновение спустя я понял: этот разум меня не отпустит. Я мог бы вырваться силой. Но после того, как из-за меня чуть рехнулся дворецкий... Нет. Повторять это с мальчишкой было не в моём стиле. Даже с таким больным ублюдком.
  Я должен был найти выход. По правилам этого места. Я пошёл вперёд, шагая по извивающейся земле. Прямо передо мной открылся проход, тёмный, пульсирующий, слаженно сокращающийся, как гигантский пищевод этого безумного организма.
  За проходом меня ждал лабиринт. Стены из плоти, плесени и гнили громоздились вверх, теряясь в темноте. Их текстура была живой: кожа содрогалась при малейшем прикосновении, местами она была покрыта шерстью, местами - гладкая, как у змеи, местами дрожащая, словно мышцы, вывернутые наружу. Глаза следили за мной, моргали, наблюдали. Когти изредка дёргались, словно пытаясь схватить воздух. Где-то под тонким слоем плоти я видел, как бились сердца, лишние, ненужные, но всё ещё работающие.
  Прохожу через этот лабиринт, шаг за шагом, с каждым движением мне становится всё труднее дышать. Здесь не было ни логики, ни человеческих форм. Я искал выход, но вместо этого снова и снова попадал в тупики мякотной массы. Я остановился на мгновение, давая себе передышку. Это место из плоти и мяса заполняло меня до краёв. Пульсация стен, шорохи, стоны, которые сливались в одну общую какофонию.
  Я вынул Данила, сжал его в руке и прицелился в ближайшую стену. Пули взорвались в плоти, оставляя глубокие дыры, из которых сразу же начала вытекать чёрная жидкость, зловонно шипя и разъедая всё вокруг. Но стены не остановились. Они сжались, изогнулись и сгорбились, как целый зверь, готовый ответить на нападение. Я нажал на спуск. Пуля снова пробила мясо.
  Отчаянно, как Иона в брюхе кита, если бы у него были пушки, я палил без остановки. Мои движения стали более быстрыми, чем мысли. Я рвал этот мир, пули дырявили плоть, чёрная жижа шипела. Я стрелял дальше. Кости трещали, мясо рвалось. Ближе, дальше, огонь и боль. Я слышал, как кости лопаются, как надежды, как живые структуры разрываются на части. Но вот, в конце коридора, я увидел белую пустоту.
  Она манила меня, обещая, что вот-вот я выберусь. Это не был обычный выход. Это была чистая пустота. Чистое ничто. Место, где нет плоти, где реальность не существует. Я шагнул в неё. И как только я пересёк порог, всё исчезло. В мгновение ока я выскользнул, как свет из ночи, и оказался в реальном мире.
  Реальность
  Оглушительная тишина реальности. Никакой крови на стенах, никаких мясных лабиринтов, никто не рвёт тебя в клочья. В открытую. Старая добрая Америка. Руки дрожали от пережитого, а глаза - от усталости, которой не было конца. В ушах - только эта проклятая тишина, которую я так ненавидел, но которая теперь стала моим спасением. Я выдохнул, чувствуя, как реальность снова захватывает меня, но это было не освобождение - это была ещё одна ловушка.
  Я стоял в комнате Генри. Его глаза изучали меня с любопытством, в них горел тот же огонь, что и раньше, и в этом огне я читал то, что мне не нравилось. Его губы, как дамба, с трудом прорвались через тишину:
  - Что там было?
  У меня было много слов, но они не собирались в ответ. Его будущее в психушке или в тюрьме, вот что.
  - Что там было? - повторил он, не моргая. Он знал, что я молчу не просто так. Но я не собирался быть откровенным.
  - Это было место, где бы ты не хотел оказаться.
  Генри сжал губы, уловив намёк, и не стал настаивать дальше. Он вернулся к разглядыванию своей любимой невидимой точке в комнате. Я перестал его интересовать. Правильно.
  У порога служанка отступила, выдав, что подслушивала. Слишком очевидно.
  - А теперь давай поговорим, - сказал я, шагнув к ней. - Что скрывал Лонгфорд? Он занимался каким-то проектом с кем-то, а Вудсворт был ему верным сайдкиком. Хоть что-то. Если я раскрою дело, то не полезу в твою голову.
  Её сердцебиение участилось, словно она собиралась взорваться.
  - Я бы хотела вам помочь, сэр. Правда. Но я ничего не знаю, - она замялась, теребя фартук. - Войдите в мой разум, возможно, моё подсознание будет полезнее.
  Я вздохнул. Сил на ещё один ад не было. Но дело тянуло, как бетонные ботиночки от лучших мафиозных модельеров. Я сел на край стула у двери. Скрестил револьверы на груди. Захар и Данил дрожали в ладонях, как гончие перед охотой. Закрыл глаза. Шагнул внутрь.
  Палаты смирения
  Я ненавижу такие места.
  Первое, что я чувствую, - это не пол под ногами и не запах, а какое-то глухое, отстранённое осознание того, что выхода нет. Я уже был в ловушках разумов. В сознаниях, которые хотели меня убить. В сознаниях, которые хотели стереть себя изнутри. В сознаниях, которые были всего лишь остатками человеческого разума, цепляющимися за само существование. Но это место... Оно не хочет убить, исказить или сломать. Оно не хочет ничего. Оно просто есть. Ловушка для никого.
  Я стою в коридоре, уходящем в бесконечность. Пол плиточный, стены покрыты бледными обоями с геометрическим узором, который словно дрожит и искажается, будто под тонким слоем бумаги что-то шевелится. Свет неестественный, без теней, без источника. Просто есть. Мёртвый, холодный, вечный. И голоса. Они не затыкаются. Озадаченные шёпотки, различающиеся тембром, тоном или скоростью, раздаются из-за стен, или это сами стены общаются.
  "Ты знаешь, что ты должна сделать, не так ли?"
  "Ты не должна быть здесь, но ты будешь здесь. Мы все будем здесь."
  Психоз.
  Двери. Бесконечные двери по обе стороны коридора, как солдаты на параде, готовые раскрыть передо мной ещё один кусок чужого безумия. Я открываю первую. В комнате нет мебели. Только сама служанка. Она стоит, в руках - лейка, из которой течёт вода на мокрый пол. Я не сразу понимаю, что она поливает - ничего. Или, может, то, что я не могу видеть.
  - Что ты делаешь? - спрашиваю я, хотя и так знаю, что ответ мне не понравится.
  Она не оборачивается.
  - Я поливаю цветы, - отвечает она, и в её голосе нет сомнений, только утомление.
  - Здесь нет цветов.
  Она качает головой.
  - Они просто невидимы. Если на них не смотреть, они тут же сгниют. Надеюсь, они всё ещё здесь.
  Она надеется. Не знает. Не верит. Просто надеется.
  Я смотрю на пустую комнату, на капли, стекающие вниз по её одежде. Вода уходит в трещины в полу, словно это капилляры огромного существа. Я закрываю дверь.
  "Где ты? Ты уже здесь. Ты потерялась, ты никогда не потеряешься".
  Другая комната. В ней только узкое, высокое окно. Под ним нет мебели, нет ничего, на что можно забраться. Только служанка. Она стоит под окном, запрокинув голову, и всматривается вверх.
  - Что ты делаешь?
  - Пересчитываю облака.
  - Как?
  Она молчит. Только её пальцы слегка шевелятся, будто она ведёт невидимый счёт. Я не вижу неба. Только узкую полоску света, который кажется таким же искусственным, как и этот мир.
  "Ты обещала быть смиренной, разве ты не смиренна? Почему ты не смиренная?"
  Очередь. Из неё одной. Она стоят в закольцованной очереди, иногда передвигаясь на шаг.
  "Ты хочешь быть смиренной? Скажи мне, что ты хочешь. Ты не можешь сказать. Ты должна молчать."
  Все комнаты имеют одинаковые обои резких геометрических линий, но в каждой из комнат обои отличаются по текстуре или меняют оттенки от нормального до грязного.
  Пыль. Повсюду пыль. Горы пыли. Её невозможно убрать, но она продолжает убирать. Руки её в грязи, в слое веков, она смахивала пыль, и та взлетала, как рой мух, но тут же оседала чуть дальше, насмехаясь над её руками. Воздух взбитый, сухой. Он давит на меня, как все миры, которые я посетил сегодня.
  "Ты знаешь, что тебе нужно сделать, не так ли?"
  "Не делай этого... Ты не сможешь это сделать. Скажи мне, ты хочешь это? Ты хочешь это?"
  Комната, полная часов. Стрелки ходят рывками. Одни идут вперёд, другие назад. Третьи просто дрожат на месте.
  - Я должна следить за временем, - шепчет она. - Должна...
  - Но оно идёт неправильно.
  - Я знаю.
  Я смотрю на ближайший циферблат. Время 25:81. Стрелки начинают вращаться быстрее, как если бы чувствовали мой взгляд.
  Резкий крик прервал голоса, но потом они продолжаются как ни в чем не бывало.
  Иногда встречается мебель. Слишком высокие кресла, слишком низкие столы. Зеркала отражают вещи, людей и действия с небольшими отличиями. Какой-то прибор издаёт пульсирующий, зловещий звук и выдыхает дым, как будто его назначение - мучения.
  Я продолжаю идти. Коридор снова растягивается, словно разматывающаяся катушка киноплёнки. Вдоль стен струится сквозняк, несущий запах отсыревшей бумаги и ржавого железа. И вот - дверь. Тяжёлая, деревянная, с тёмным железным кольцом вместо ручки. Я толкаю её.
  Внутри - ещё одна служанка. Она стоит на коленях в горе мусора - клочья пожелтевших бумаг, разбитые карманные часы, куски ткани, старые ключи, словно сваленные сюда остатки чьих-то жизней. Её руки роются в хламе, но глаза пустые, не видят, а просто смотрят.
  - Что ты ищешь? - спрашиваю я.
  Она не сразу отвечает. Только спустя несколько мгновений, не переставая копаться, бормочет:
  - Истину.
  - И как успехи?
  - Она должна быть где-то здесь... - её пальцы нащупывают что-то. Она вытягивает тонкий металлический ключ и передаёт мне. Холодный, словно его только что вынули из могилы. - Вам туда.
  Все двери коридора, кроме одной, открываются разом. Из каждой комнаты выходят они. Все сразу. Все одинаковые. Все она. Её шаги тихие, синхронные, но она не смотрят на меня. Просто движутся, как слепые актёры, следуя неизвестному сценарию. Если я пойду за ними, то уже никогда не выйду.
  Ключ подходит к закрытой двери. За ней - Я. Моложе, лет двадцать с хвостом. Квадратное лицо ещё не прорезала седина, осанка более прямая, взгляд более чистый, без той тяжести, что я ношу сейчас. Он - я - заходит в Лонгфорд-Мэнор.
  Я делаю шаг вперёд. Молодой я поднимает голову. Мы говорим:
  - Где та комната?
  Я вырываюсь в реальность.
  Я ненавижу такие места.
  Чудовищная реальность
  Передо мной стоит служанка, но я её не вижу. Нет, не так. Я вижу, но не воспринимаю. Мир сотрясается, корчится, сжимаясь, складывается, как книга, страницы которой я вдруг вспомнил. В голове, словно раскаленный гвоздь, вспыхнуло озарение, и ржавчина забвения осыпалась, обнажая лезвие истины.
  Синдром Ганзера!
  Я срываюсь с места. Коридоры особняка, словно змеиные норы, сдавливали меня, но я несся вперед, к кабинету Лонгфорда. Уже сломанная дверь - ударом ноги в щепки, книги - с полки, разлетаются, как птицы, вспугнутые выстрелом. Одна из них - не книга. Я тяну её на себя.
  Щелчок. Глухой скрежет. Тиканье времени усилилось. За спиной - шорох. Мэри встала в проходе, обеспокоенно вглядываясь в меня.
  Книжный шкаф подался, раскрывая вход в тайную комнату. Белизна обрушивается на меня, чистая, безупречная, бесчеловечная. Я знаю это место - операционная. Две кровати. Одна безупречная, на другой - отпечаток тела. Прошлое здесь не растворилось, оно затаилось, ожидая моего возвращения.
  Я опустился на свою кровать. Воспоминания нахлынули, сливаясь с реальностью.
  Вдох. Запах стерильности. Запах металла. Гнилой запах истины.
  Выдох. Горло сжалось, будто кто-то затянул ремень вокруг шеи.
  Что-то внутри сопротивлялось - цеплялось за уютную тьму лжи, где я прятался, словно в материнской утробе. Но разум никогда ничего не забывает, он лишь прячет в литосферных плитах нашего бессознательного. Но теперь мои континенты пришли в движение, и конец существующего мира необратим. Пульс бил в висках пылью времени, кровь гудела, как далёкий Туман, ощущение пространства кожи чувствовало солёную мелодию белой комнаты.
  Они надевают ремни. Веки дрожат. Часы тикают. Голос. Голос, который я знаю. Знакомый, как старый шрам, который я перестал замечать.
  Передо мной склоняется помолодевший доктор Грейвз в белом халате. В его руке был предмет - что-то вроде ключа. Не ключ. Игла. Для лоботомирования.
  - Это твой шанс, - сказал Грейвз, готовя инструмент.
  Я узнаю её. Узнаю слишком хорошо. Я познакомился с ней гораздо ближе, чем хотел бы. Она штурмовала мои врата в душу.
  - Кто ещё оплатит все твои долги, мистер Рейнс? - продолжает Грейвз с той же ленивой интонацией, с какой мог бы обсуждать выбор вина к ужину.
  Деньги. Я был должником судьбы и серьёзных людей из-за своей зависимости. Я согласился стать подопытной крысой. Перенос пси-способностей. Всё пошло как всегда - я чуть не умер, получив и расписавшись пси-шрамы, а воспоминания об этом оказались зацементированы в саркофаг подсознания.
  Лонгфорд. Он боялся смерти. До безумия, до одержимости. Он пытался переселить своё дрожащее сознание в тела своих детей. Возможно, сломал их психику, Генри - точно сломанная игрушка. Когда это не сработало, он вспомнил о своей старой крысе из этой комнаты. О том, что когда-то я уже был частью его экспериментов. Я - его последняя надежда.
  У нас оставалась ментальная связь, и Лонгфорд воспользовался ею - неделю назад вместе со свитой пси-охотников проник в мертвый разум, стараясь убить моё "я" и завладеть моим телом. Не самое здоровое и молодое, но лучше, чем у старика, уже увидевшего закатное солнце. Я убил его там, среди тумана, который он так боялся. Вудсворт и Грейвз перенесли тело отсюда в его кабинет, и вызвали меня, не зная, кто к ним придёт - я или их хозяин.
  Всё слиплось в одно мерзкое пятно осознания. Симптом Фреголи!
  Убийца - детектив.
  Я.
  Дело раскрыто.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"