Пластика
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
Артем Белоглазов
Владимир Данихнов
Пластика
Крапивину Владиславу,
с чувством глубокой признательности.
|
Родители
Возьми мой палец, милый, я много пальцев этих вырастила за последнее время, можно поделиться. Возьми палец, разомни его в руках. Он приятного желто-зеленого цвета. Замечательное лицо получится у нашего малыша.
Возьми.
Лишний жир скопился на животе, возьми и его тоже. Да, я знаю, это не жир, но наши хозяева называют его так. Пускай. Жира много, хватит на ручки для маленького. Левая пусть будет розовой, правая - синей.
Прости.
Извини меня. Не ругайся, умоляю, не надо! Я знаю, я забыла, симметрия, да. Хозяева всегда правы. Симметрия - это замечательно. Пускай тогда обе руки будут розовые. Как небо. Тебе ведь нравится наше небо, милый? Розовое днем, красное на закате, темно-бордовое ночью...
Я знаю, когда-то оно было темно-синее. Потом пришли хозяева. Им не прожить под темно-синим небом, они построили Купол.
Не смотри на меня так, милый. Что? Повтори еще раз - я плохо слышу. Ты разрешаешь мне вылепить руки нашего малютки разноцветными? Спасибо. Ты такой добрый. Возьми еще один палец. Он темно-синий, как прошлое небо.
Сделай лицо малышу.
Корабль
Корабль летел домой уже третьи сутки, все больше и больше удаляясь от Планеты Красного Неба.
Делать было абсолютно нечего, скука бродила по кораблю на мягких пыльных лапах, заглядывала в комнаты, грустно качала головой и тихонько присаживалась в уголке. Смотрела оттуда тусклыми - тоскливыми! - глазами. Родители не разговаривали с сыном, и между собой тоже, только ругались иногда, но уже не так сильно как раньше. Фальшиво, не по-настоящему, без гневного блеска в глазах и истерических выкриков. Будто сценки какие разыгрывали, пытаясь вернуться в накатанную колею.
Мишка тяжело вздыхал, искоса поглядывал на отца с матерью: те притворялись, что не замечают. Занимались своими делами. Чаще молча лежали в койках, нацепив на голову узкий экранчик-обруч голоплейера. Видео смотрели, новости, музыку слушали. Иногда выходили в кают-компанию. Или в столовую, которую все называли камбузом. Хотя камбуз - это кухня, думал Мишка. Старинное слово, оно означает место, где люди готовят пищу, а не едят ее. Кажется, так.
Родители молчали. День, второй, третий... Чувствовали себя виноватыми, но не хотели признаться в этом. Поэтому и ссорились, наверное.
Мать разгадывала кроссворды - всякие, какие только под руку попадались: японские, русские, английские. Отец хмуро глядел на звезды в обзорный видеоэкран-иллюминатор. Звезды были ненастоящие - псевдопроекция проносящегося мимо космоса. Отец прекрасно знал это, но все равно смотрел. Как какой-нибудь зеленый турист-новичок. Будто ни разу не летал за пределы родной солнечной системы.
Изображение в иллюминаторе частенько барахлило, покрывалось черно-белой рябью, похожей на снег, и тогда разозленный отец стучал по видеоэкрану кулаком. Громко-громко ругался. Как ни странно, помогало.
Мать деланно прикрывала уши ладонями, не желаю, мол, слушать твою брань. Морщилась, но молчала.
- Лучше бы настоящие окна соорудили, - бурчал отец. - Да! Вдруг в подпространстве тоже кто-то есть? Кто-то живет? Вот стою, допустим, я, смотрю...
Папа упорно называл иллюминаторы окнами, и Мишка сто раз уже хотел поправить его. Но так и не решился - было страшно.
Сказать что-нибудь не так.
Сделать что-нибудь не то.
Он невольно всхлипнул, быстро - чтоб никто не заметил - достал носовой платок, утер предательски слезящиеся глаза. Потом подхватил с койки рюкзачок с личными вещами, присел за раскладной столик в углу каюты. Достал из сумки ручку (обыкновенную гелевую ручку с черной пастой, а не ультрасовременный электронный карандаш-стило) и самую настоящую бумажную тетрадь - подарок бабушки. Открыл ее ближе к концу, засунул колпачок в рот, принялся задумчиво грызть и мусолить его.
- Немедленно вынь колпачок изо рта, - потребовала мать. - Там же грязь, микробы!
Мишка не послушался, дернул плечом: колпачок, ха! три дня ни о чем не спрашивали, не разговаривали, не замечали даже, а тут - колпачок. Он демонстративно отвернулся к стене, не желаю, мол, с вами общаться... с такими.
Мать промолчала.
Дневник
Когда-то я вел дневник. Записывал в него аккуратным почерком, что интересного случилось за день. Например, так: "Пятое апреля. Сегодня опять ничего не случилось".
Потом стал выдумывать различные истории, записывал их в дневник, будто они случились взаправду. О злобных шпионах-чужих, жаждущих выведать земные секреты, о лихих приключениях пиратов-внезаконников в поясе астероидов, о контактах с параллельным миром, где живут прекрасные эльфы. Вранье, правда? Никаких пиратов давно уже нет; чужие, настоящие чужие - хозяева галактики, а не всякий сброд с третьесортных планет, высокомерно усмехаются, глядя на наши "чудо-технологии". Наставительно хлопают по плечу и за определенное количество кредов предлагают купить собственные разработки. В параллельные миры никто не верит, а остроухих эльфов можно встретить только в мультиках для самых маленьких.
Поэтому дневник я забросил, хотя истории получались складные. Но ведь все равно - выдумка, ложь, иллюзия. Не более. До чего же обидно было сознавать это. А грубая житейская правда заключалась в одном-единственном предложении.
Мама ругалась с папой.
Постоянно. Неизменно. Вечно.
Родители бранились, ссорились, грызлись друг с другом по любому поводу. И даже без такового.
Недавно я нашел свой старенький потрепанный дневник - бумажную тетрадь в толстом картонном переплете, разрисованном моими инициалами, - и теперь записываю в него все подряд. То, что было. Отмечаю ссоры и примирения родителей, интересные события, произошедшие с другими людьми - необязательно моими приятелями или знакомыми. Фиксирую разные забавные случаи.
Я буду рад, если потомки прочтут его, узнают обо мне, о нашей семье, но, впрочем, все равно, пускай даже ничего не узнают. Так даже лучше. Потому что, начиная с этого времени, я буду писать в старой тетрадке-дневнике не о себе, а о Той. Я хочу, чтобы потомки узнали о ней. Или о нем, я ведь даже не знаю, какого пола был (была?) Той.
Той - инопланетянин. Чужой. Не повелитель или господин могущественной расы, не уважаемый и богатый галактический торговец, и не военспец-наемник, нет. Он - с третьесортной планеты.
С третьей Бетельгейзе, которую люди называют Планетой Красного Неба. Говорят, когда-то небо здесь было глубокого темно-синего цвета. Потом инженеры-Буроиды построили Купол.
"Мерзкие, гадкие, уродливые полиморфы! - плевались, дрожа от возмущения, почти все туристы. - Почему правительство не согнало их в резервации?"
Той с планеты, которую покорили люди.
Все началось с того, что в нашей семье стало невозможно жить - папа ссорился с мамой, мама с папой, а я ругался с ними обоими или вообще убегал из дома. Когда это случалось, родители, будто опомнившись, мирились, а затем вместе - дружно! - шли меня искать. Искать приходилось недолго - я скрывался у друзей, которые жили в соседней двадцатиэтажке.
На короткое время родители становились "настоящими". Внимательными, заботливыми, любящими. "Прости, сынок, мы больше никогда... Обещаем".
Я не верю обещаниям.
Однажды я так на них разозлился, что сел в аэробус и удрал в областной центр. Без денег, без документов, вообще без ничего. Меня искали три дня. Объявили в розыск, и моя, давнишняя еще, старенькая фотография пялилась на людей со всех инфоэкранов. А внизу, привлекая внимание, мерцала надпись: "Пропал ребенок, возраст - 15 лет, телосложение среднее, волосы русые, особых примет нет. Кто может что-нибудь сообщить о..."
- Ребенок, - фыркал я, разглядывая, крупные рыжие веснушки и топырящиеся в стороны уши. - Скажете тоже. Через год буду совершеннолетним! Паспорт есть... дома.
К счастью я-на-фотографии совсем не походил на себя-теперешнего и поэтому спокойно, без всякой опаски проходил мимо сканер-роботов, милиционеров и прочих стражей порядка. Мыкался по каким-то притонам и помойкам, жрал всякую дрянь. Ночевал в пустых, брошенных пластиковых коробках, замерзал в своей тоненькой, успевшей уже изодраться футболке, и тихонько плакал. Иногда.
Редко.
Нашли меня случайно: сосед, который жил с нами в одном подъезде, приболел ангиной. То ли мороженого объелся, то ли еще что. Ну и, естественно, решил показаться врачу - тот отправил его в областную больницу. А я в это время бродил по коридорам той же больницы, уныло разглядывая таблички на дверях. Никак не мог осмелиться подойти к доктору или медсестре. Попросить их осмотреть вздувшуюся и начинающую опухать ногу, за которую меня укусила злобная лохматая шавка.
Трогательная встреча произошла в вестибюле. "Мишка! - закричал сосед. - Ах, негодник! Все тебя ищут, родители с ума сходят!"
"И вовсе не Мишка, - отбрехивался я, пытаясь убежать от него, неловко подволакивая больную ногу. - Вы кто? Что надо? Я вас совсем не знаю! Милиция!"
Милиция подоспела вовремя.
Жаль.
Как ни странно, мать с отцом меня не ругали. Кинулись - вдвоем, вместе! - обняли счастливо. Заплакали, ничуть не стыдясь обступивших нас милиционеров.
Горе сплачивает.
Горе - это хорошо.
Целый месяц все было замечательно.
Нет, что-то я не то говорю, неправильное. Не так все началось, по-другому - с маленького пластилинового человечка, которого я смастерил год назад. Мне было четырнадцать, и я здорово увлекался лепкой. Жить не мог без пластилина, хотя отец не раз намекал, мол, взрослый уже, я вот в твоем возрасте и работал, и с девчонкой встречался, да. В кино ее водил. Цветы, конфеты, то, се. Обнимались на скамеечке. А потом, гм, целовались, в общем...
Отец увлекался и рассказывал дальше: как они плевались в роботов-дворников. Как катались на аэродосках - прямо по улицам города. Наперегонки, представляешь?! Уворачивались от флайеров, сматывались от роботов воздушной автоинспекции. Разрисовывали стены ненавистной школы несмываемым разноцветным спреем. Граффити, - папа ввертывал старинное словцо, вот так это называется. Всякие картинки, надписи и прочие украшательства.
Девочка - моя мама? - спрашивал я.
Отец не отвечал.
Злился. Хлопал дверью.
А я все равно лепил. Большей частью разных тварюшек: птичек, букашек, ежиков - этих лепить интереснее всего - и никогда - людей. Даже не знаю - почему. Однажды подумал: может, попробовать? Звери получаются неплохо, люди разве сложнее? Чем они отличаются?
Я принялся за работу. Как раз оставалось несколько разноцветных кусков пластилина - и я решил потратить их на игрушечного пупса.
Человечек получился уродливым - лицо непропорциональное, похожее на большую тыкву желто-зелено-бурого цвета (если взять несколько разных кусков и долго перемешивать, получится сероватый такой цвет), тело пестрое, неоднородное, с вкраплениями, руки разной длины. Ноги, словно лягушачьи лапы. Шляпа фетровая на голове - не знаю, зачем я ее сделал. Просто так, наверное, взял и вырезал из куска старой ткани.
Потом я, конечно, наловчился, лепил этих человечков в невообразимых количествах. Целые скульптурные группы сооружал. "Эй, мастер, - смеялась мама, - иди обедать. Остыло все". Я улыбался в ответ: сейчас, подожди еще пять минут.
Когда родители не ругались, они были самыми замечательными, самыми классными родителями в мире. Поэтому я быстренько доделывал очередного человечка и бежал мыть испачканные пластилином руки.
Впрочем, и это неважно. Никакого отношения человечек к истории не имеет, просто-напросто так совпало, получилось, вышло - будто предзнаменование. Или предупреждение? В общем, знак.
Я не верю в приметы.
Родители
Здравствуй, Той. Ты меня понимаешь? Господи, какой он симпатичный, правда, милый? Вот, возьми кусочек от мамы. Синенький кусочек. Нет, не надо. Не надо лепить его к руке - зачем, ты думаешь, мы сделали тебе ротик? Глотай.
Вот так, да.
Он чудо, милый.
У него ротик как у хозяев, и он им так смешно чавкает.
И имя мы выбрали ему просто прекрасное. Той. Я слышала, как ребенок хозяев, девочка, так назвала нашего соседа. Нет, она назвала его по-другому, что-то вроде "Ицэтой", но просто "Той", по-моему, красивее.
Той, солнышко ты наше.
Дневник
Ссоры родителей все продолжались и продолжались. Друзья посоветовали обратиться в "Семейный центр", говорили, что тамошние специалисты многим уже помогли. "Да идиотизм какой-то, - привычно ворчал отец. - Кому они там помогли? Дайте взглянуть хоть на одного человека! Стоит, опять-таки, сколько, а? Я спрашиваю, между прочим!" И сам же отвечал: "До хрена и больше! Деньги на ветер, тьфу!"
Это продолжалось около недели: мать уговаривала, отец упирался, я глядел на них и думал, может, снова сбежать из дома? Тогда они помирятся. Потом отцу надоело упрямствовать, и он сказал: "Ладно, записывайся на прием к своему психиатру".
"Он не психиатр", - возразила мать.
"Какая разница..."
Через несколько дней мы молча поднимались по широким мраморным ступеням мимо стрелки-указателя с надписью "ЦСО".
Врач предложил слетать куда-нибудь. На другую планету, например. Отправиться в галактический круиз. Смена обстановки должна помочь вашей семье, сказал он. Вы сейчас концентрируетесь на привычной жизни, понимаете?
В его глазах, скрытых за изящными позолоченными очками - дань моде, не более - светилась внимательная доброжелательность.
Крайне рекомендую, сказал он.
Папа угрюмо смотрел в окно.
Он считал путешествия пустой тратой времени и денег. И визиты к психологу тоже. Но мама согласилась с врачом. Мы попробуем, сказала она. Спасибо. Всего хорошего вам. Я обрадовался - вдруг правда поможет? Я ведь все-таки люблю родителей.
Иногда.
Мы вышли из "Центра семейных отношений", присели на лавочку, развернули купленную в киоске "Круиз-газету". Она сразу же заискрилась всеми цветами радуги - туристические фирмы наперебой предлагали свои услуги.
- Куда летим? - раздраженно поинтересовался отец.
- Опять ты начинаешь, - нахмурилась мама.
- Я ничего еще не начинаю.
- Да ну?
- Напомнить? Кто привел нас в этот дурацкий центр? А? Еще и лифт сломался на десятом этаже, пришлось топать пешком. Кр-расота!
- Его починили, - парировала мама. - Через пять минут.
- Ага, когда мы были уже на двадцатом. В очереди мурыжили полчаса - и это называется прием по предварительной записи! Ну, чем тебе не путешествие?!
- Прекрати, Виктор! - сорвалась на крик мать. - Перестань немедленно!
Но он ее совсем не слушал, орал, брызгал слюной, размахивал руками.
- Чертов горе-доктор содрал с меня половину месячного оклада. Да за такие деньги можно полгалактики облететь!
- На твою-то зарплату? Как же!
Глаза у родителей горели. Отец сжал кулаки, мама стиснула губы в тонкую линию. Как бы не подрались.
Чтобы снять напряжение, я ткнул пальцем в первое попавшееся объявление. Не самое яркое и красочное, не самое большое, не ослепительно-броское или эффектное. Оно действительно было первым попавшимся.
Судьба?
Я не верю в судьбу.
- Давайте полетим сюда! - выкрикнул я, стараясь привлечь внимание.
- Планета Красного Неба? - буркнул папа, всматриваясь в рекламку. - Слышал, слышал. Местечко еще то.
- Зато там пиво местное... очень вкусное, - вмешалась мама.
- Правда? - заинтересовался отец.
- Ну... мне подруга рассказывала.
Это всё решило.
Родители
Той, молчи. Тебе только три месяца, дети в этом возрасте не умеют разговаривать. Ты умеешь? Нет. Тебе это только кажется. Ты произносишь странные звуки, которые случайно слипаются в слова. Такое бывает, правда, милый? По теории... э-э... по теории вмеротяности... или как ее...
Я не дура. Милый, почему ты бранишься? Я стараюсь... просто стараюсь быть похожа на наших хозяев.
И ты тоже, родной мой. Да, это так. Иди сюда. Иди, я обниму тебя. Вот так. Все хорошо. Не плачь. Твои слезы липнут к моему платью. Оно перестает быть модным. Мода - главное у человеческих женщин.
Той, заткнись, пожалуйста.
Дневник
Планета выглядела угрюмой и мрачной. По крайней мере, город сначала показался мне именно таким. Местные жители, приезжие, экипажи транзитных грузовых лайнеров: они были какими-то злыми, недоверчивыми, сердитыми. Все вокруг - здания, деревья, люди - имело тусклый красноватый оттенок. Будто смотришь на мир через очки с цветными линзами. Или бутылочное стекло.
Только бутылки не делают цвета крови.
Это сравнение сразу же лезло в голову. "Купол, - объяснил портье, когда мы вселялись в гостиницу. - Для защиты от излучения местной звезды. Его Буроиды строили. А у них в мозгах вообще хрен знает что - кремнийорганическая форма жизни. Вот, живем теперь, да. Живем..."
Откуда взялся "чертов Купол", нам стремился растолковать каждый встречный.
Они словно оправдывались в чем-то. Буроиды, мол, к-козлы, не учли специфических особенностей человеческого восприятия. Да. Вот и получили вечнокрасную планету.
Аборигены-чужие здорово походили на людей. Вернее, на кукол, разноцветных уродливых пластилиновых кукол. У одних были синие ноги, у других - розовые, у третьих - вообще коричневые. Руки у некоторых будто состояли из нескольких кусков - черных, зеленых, желтых.
Все вперемешку.
А еще здесь было скучно. Красное небо? Уже на следующий день оно перестало меня интересовать. Родители поначалу вели себя тихо - обедали в гостиничном ресторане, бродили по местному парку - "Ах, какое дерево, дорогой! Смотри. - Угу, вижу. Мерзкое и корявое". Затем пошли в кинотеатр, посетили исторический музей и художественную выставку, даже в казино заглянули. Зря, наверное: отец проиграл двести кредов. Не такая уж большая сумма, но вечером они основательно поругались.
- Мот! Транжира! - кричала мать. - Азарт в нем проснулся, видите ли! Отыграться решил!
- Не твое дело. Сколько захочу, столько и потрачу.
- Ах ты!..
Начинается, подумал я. Опять.
Как мне это надоело.
Ссоры. Скандалы. Ненавижу.
Я оделся и выбежал на улицу.
Родители только глазами хлопали. Ну и правильно - меньше лаяться надо. Не собаки все-таки.
Я решил прогуляться по городу - немножко, часика два. Пусть эти двое остынут, успокоятся.
Вечером тут было тихо - народ сидел дома. Или в барах, казино, клубах. А на улицах - пустынно, глухо, нет никого. Лишь изредка шуршали по тротуарам проворные роботы-уборщики, похожие на мохнатых паучков. Иногда встречались чужие.
Я брел долго. Шел, куда глаза глядят, засунув руки в карманы вельветовых джинсов. Насвистывал мелодию популярного веселого шлягера. И, наконец, добрался до района, где дома, фонарные столбы, даже скамейки были разноцветными и кривыми. Здесь тоже было тихо и безлюдно. В смысле, людей не было. А чужих - полно. Они молчали, сбившись в кучу. Не двигались, настороженно разглядывая меня. То есть мне показалось, что настороженно - разве поймешь что-нибудь по их выпученным глазам?
- Привет, - я опасливо помахал рукой. Чтоб не подумали, будто я агрессивно настроен.
А то вон их как много!
- Здравствуй, человек, - сказал "почти оранжевый" чужой. Ноги у него были зеленые, голова - черной. - Ты один? Почему?
- Да, один. Вышел... э-э... прогуляться. Я турист вообще-то, вчера утром прилетел на вашу планету.
- Почему один? Люди боятся и презирают нас. Никогда не заходят сюда. Если появляются, то обязательно группой в сопровождении гида-охранника. Тебе страшно?
- Вот еще! - фыркнул я. - Вы такие нелепые, будто клоуны в цирке. Словно арлекины или шуты, кривляющиеся на манеже. Чего вас бояться?
Чужой не ответил. Отошел в сторонку.
От толпы не осталось и следа. Аборигены разбрелись кто куда.
Я бесцельно шлялся по искривленным запутанным улочкам, а потом, устав, присел на скамейку, мягкую с виду, но удивительно прочную на ощупь. Пригляделся к чужим повнимательнее: они уже не казались такими уродливыми, как раньше. Большие игрушки, слепленные из пластилина, подумал я, вот они кто.
- Эй, - послышалось из-за спины, - привет! Ты зачем сюда пришел?
Я дернулся. Обернулся, растеряно моргая.
Он был высоким, может, чуть ниже меня. Желто-зеленое лицо и коричневое туловище, одна рука - синяя, другая - розовая.
В ту минуту он показался мне просто огромным: нависал над скамейкой, словно древняя статуя.
Позже я узнал, что рост чужих никак не соответствует их возрасту.
- А-а... - промычал я, струсив. - Э-э...
- Помогите! - пискнул, когда тяжелая синяя лапа легла на плечо.
- Кто-нибудь... - прошептал я.
Сжал кулаки, приготовившись дорого продать свою жизнь.
А он спросил:
- Можно с тобой... поиграть?
Так я познакомился с Той.
Родители
Той, солнышко, ты подружился с ребенком хозяев? Он хороший?
Ох, милый, это так здорово!
Да, прости. Я знаю. Веду себя глупо. Но я слышала, читала: так должны вести себя человеческие женщины.
Той, ты умница. Дружи с ним.
Может быть, он примет тебя, как равного?
Дневник
- Гляди, - говорит Той.
Он собирает в горстку кожу на руке и отламывает кусочек. У меня почему-то сводит зубы, будто лимонную дольку в рот кинул, - жутко неприятно на это смотреть. Кажется, что сейчас хлынет кровь. Однако ничего не происходит, разорванные края мягко пульсируют, срастаются - на руке остается маленькая, чуть заметная вмятинка. Той аккуратно разглаживает ее пальцами.
- Наверное, страшно быть... таким, - вырывается у меня.
Ой, дурак. Зачем сказал? Вдруг обидится?
- Почему? - улыбается Той. Поглядывает хитро, массирует запястье гибкими пальцами.
- Ты такой мягкий. Наверно, если споткнешься, от тебя... что-нибудь отвалится.
Чужой хохочет. Долго. Взахлеб.
- Ой, не могу! Уморил! Что за глупости, Мишка! Ты чего? Я могу оставаться твердым. И размягчаю тело самостоятельно, когда захочу... вот, посмотри лучше сюда.
Мы садимся на корточки, рядом. Касаемся друг друга, это приятно: мой знакомый теплый и гладкий, он ничуть не похож на жидкий студень или жесткую холодную резину, как утверждают многочисленные туристы. Они вообще все врут, эти ветрогоны-путешественники, которые маются от безделья и не знают, чем заняться. Прилетели, послонялись по окрестностям, ткнулись в каждую урну голокамерой, поскандалили с администрацией гостиницы, скупили оптом дешевые сувениры - на этом культурная программа исчерпана. Вот и начинают выдумывать всякую ерунду.
Той внимателен и сосредоточен: он придает форму оторванному кусочку, так похожему на обыкновенный пластилин. Ручки, ножки, головка. Шляпа, вспоминается мне, черная фетровая шляпа, вырезанная из старой материи, я ведь тоже мастерил куклу. Давно, год назад.
Предзнаменование?
Я не верю в знаки.
Чужой ставит человечка на большой плоский камень, заботливо поддерживает его, не дает упасть.
Мы смотрим.
Через какое-то время куколка оживает. Сначала шатается, пытаясь выровнять тщедушное тельце, потом делает шажок. Другой. Третий... Я замираю: потому что это очень похоже на чудо. На волшебную сказку. Почему-то вспоминаю об эльфах из параллельного мира и тихо смеюсь, прикрыв рот ладонью.
- Ты чего? - с подозрением спрашивает Той.
- Ничего. Не обращай внимания. Всё здорово. Он ведь настоящий, да?
- Да, - отвечает чужой. - Иди, малыш, - он помогает человечку спуститься на песок. Тот медленно и неуклюже семенит по мокрому песку.
Сзади шумит море, волнуется, бьется о камни, а прибой напевает, мурлычет под нос никогда не меняющуюся вечную песенку: ш-шух, ш-шурх. Сзади местное солнце заходит за горизонт, и ярко-алое небо становится гранатово-красным. Сзади - только песок и море, вокруг, по сторонам - узкая полоска пляжа, людей нет, ветер теребит, перекатывает отблескивающие киноварью песчинки.
Это из-за неба, на самом деле они желтые.
Ш-шух, - плещут волны, - ш-ш-шух.
- Хорошо! - кричу я и хлопаю Той по плечу, а рядом смешно вышагивает крошечный волшебный человечек.
- Мой малыш, - нежно шепчет чужой.
В этот момент игрушечный пупсик спотыкается о подвернувшийся под ноги камешек. Падает.
Той подхватывает его, помогает подняться:
- Он глупый еще. Ему надо есть. Много. Питаться, так?
Инопланетянин вопросительно смотрит на меня.
- Да, - соглашаюсь я. - Питаться. Ты правильно сказал.
- Мне вообще-то запрещено иметь детей, - говорит Той. Лицо у него становится грустным.
- Почему?
- Потому что мне всего лишь пять лет. У пятилетних не может быть детей.
- Так ты особенный? - не понимаю я.
- Глупый, глупый Мишка! - смеется чужой. - Это не я - особенный. Это люди такие. Неособенные.
На Той невозможно обижаться. Поэтому я спрашиваю:
- Что ты будешь делать с человечком? Прилепишь к себе обратно?
Он молчит. Вздыхает. Тоскливо глядит на море, на фигурку, что неуклюже копошится на его ладони.
- Не знаю. Если я поступлю так... он потеряет себя.
Я сижу тихо-тихо. Потому что надеюсь, что Той, наконец, скажет это. Иначе, зачем он вообще сделал кроху?
- Если ты обещаешь, что... что будешь заботиться о нем - я подарю... отдам его тебе.
- Спасибо, Той! - кричу я восторженно.
Родители
Меня обозвали, милый. Мне сказали, что я не человек. Они сказали: ты - жуткий, ублюдочный полиморф. Они назвали нашу планету третьей Бетельгейзе. Все эти туристы... хозяева, да, я знаю. Они лучше нас.
Они знают, что нам надо.
Они сказали, что наш ребенок - урод. Что лица не бывают желтыми, а руки - ярко-розовыми. Или синими.
Но я ведь старалась... я... я лепила его по образу и подобию...
Прости, милый... я плачу, да... я плачу, потому что женщины хозяев плачут. Значит и мне надо.
Но как же это сложно!
Да.
Да, милый, я знаю, что все это значит.
Дневник
- Я ухожу, - говорю я. - Пока, ма. До вечера.
- Опять с этим пластилиновым уродцем играть будешь? - зло спрашивает отец. Он сидит в кресле, напротив бормочущего головизора, смотрит какую-то идиотскую передачу. Мать рядом - разгадывает очередной дурацкий кроссворд.
"Уважаемые зрители, - интересуется ведущий ток-шоу, - что вы думаете о полиморфизме вообще и о полиморфах в частности?"
"В резервации! - дружно ревет зал. - Резинки! Студни! - слышатся отдельные выкрики. - Мерзкое колышущееся желе!"
- Слышишь? - осведомляется отец. - Что люди говорят? Мерзкое колышущееся желе. Урод.
- Он не урод. И вовсе не похож на желе. Врут они всё. Он мой друг, и его зовут Той.
- Той, ха... Игрушка.
- Не игрушка, - мрачно насупившись, говорю я. - Ты ничего не понимаешь, папа.
Мать отрывается от кроссворда, карандашик-стило покачивается в ее руке в такт словам. Взмах - остановка. Взмах...
- Мишенька, мальчик мой, пойми нас, мы страшно обеспокоены. Ты связался с инопланетной тварью, которая...
- Ну и что? Может, и вам надо с кем-нибудь связаться? - спрашиваю я. - Вы же в отпуске? Почему тогда почти все время сидите в номере? А? Как мыши в норе. Какого черта?!
- Не ори на мать! - отец в ярости. Он топает ногой: - Ишь, вымахал. Указывать вздумал!
- Вы же не пытаетесь ничего сделать! - кричу я, потому что если не кричать, остается только одно - плакать. А плакать нельзя. Ни в коем случае.
- Михаил!
- Пятнадцать лет уже Михаил. Надоело!
Дверь хлопает - разговор окончен.
- Салют, Той!
Он приветливо машет рукой, но ничего не произносит - занят: грызет пластилиновое яблоко. Никакое оно не пластилиновое, конечно. Но здорово напоминает.
- Тебе грустно?
Мы сидим на песочке, бродяга-ветер, словно веселый бесшабашный пес, мечется по побережью, сначала сметая песчинки в кучи, а затем - раскидывая. И бескрайнее море шумит рядом: ш-шух, ш-шурх... Под светом красного Купола вода кажется багровой, страшной... мрачной. Будто не вода это вовсе, а кровь, целый океан крови.
Несчастная планета. У тебя отняли небо. У тебя отнимают жизнь.
- Не знаю, - говорит Той. - Нет, наверное. Хотя иногда бывает.
Ш-шух... ш-ш-шурх...
- Когда-то все было иначе, - он задумчиво чертит на мокром песке причудливые волнистые линии. - Семей в нынешнем виде не существовало. Были предок и потомок. А сейчас - ребенок и родитель. Двое родителей, - поправляется он, - мать, отец... Вместе - семья. Раньше предок старался отдать потомку все самое лучшее, а когда наступало нужное время, он уходил. Теперь родители делают малыша сообща. У меня два... родителя. Они все время ругаются. Так принято в человеческих семьях.
Я подбираю с песка гладкий округлый камешек, пуляю его в море. Камешек подпрыгивает на волнах: плюх, плюх, плюх. Раз, два, три... - считаю я. Шесть... Последний слабый всплеск - и тишина. Только где-то далеко-далеко шумят звездолеты: в двадцати километрах южнее - космодром.
И яркие искры-кометы чертят в небе прямые линии.
- Когда пришли люди... хозяева, - рассказывает Той, - мы пытались сопротивляться. Но проиграли. Слаборазвитая раса, - добавляет он чужие, заёмные слова. - Никчемные аморфные куклы.
- Нет, - шепчу я. - Не говори так. Пожалуйста. Это же неправда!
- А проигравшие... - продолжает он, - они ведь должны подчиниться. Принять чужие правила. Если старые правила уже не действуют, надо выдумать другие, слепить новую жизнь. Похожую на жизнь победителя - потому что, раз он взял верх, значит, устойчивее. Стабильнее.
Той вдруг улыбается, хватает меня за руку и кричит:
- Глупости это все! Забудь, ладно? Ты просто хороший, Мишка, и мне нравится с тобой дружить. Давай наперегонки до утеса?
Он резво срывается с места - я за ним. Чужой бежит не сказать, чтобы медленно, но как-то неуклюже. По его телу иногда проходит разноцветная пластилиновая рябь. А голова потешно мотается из стороны в сторону, наверное, шея слишком тонкая, вот и заносит.
Я специально стараюсь бежать не так быстро: зачем обгонять, показывать свое превосходство? Пусть выиграет, звонко хлопнет ладошкой по утесу первым, это его право, его планета, этот мир принадлежит ему!