Коди принес дискретный механизм. Швырнул его на стол - в стороны брызнула липкая серая жижа - буркнул под нос, мол, разберется с ним попозже, и ушел. У Коди была ночная смена в Храме Непрерывности, а Епископ не любит тех, кто опаздывает. Честно говоря, он вообще не любит людей. Саша тут же подбежала к столу; грызя ногти, бегала вокруг и внимательно разглядывала хитроумный приборчик. Я лежал на кровати и следил за метаморфозами стены. Сегодня преобладал пепельно-черный. Я тыкал пальцем в стену, заставляя пепельно-черный расползаться кругами, и срывал ногтем мутную вчерашнюю пленку; под ней открывался приятный для глаз бежевый.
- Что это, Линк? - спросила Саша, прыгая перед столом на одной ноге.
Я перевернулся на бок и поглядел на стол.
- Эта штука называется магнитофон. Кажется, так.
- Зачем она?
- Саша, выйдешь за меня замуж?
- Зачем она?!
Я вздохнул:
- С помощью этой штуки Коди хочет записать голос Лики в Долине Эха.
- Коди - герой, - плаксиво протянула Саша. - Коди хочет найти и записать голос погибшей жены; ты - его брат, но никогда не станешь таким.
- Я хочу стать таким. Я хочу, чтобы ты стала моей женой.
- Как эта штука работает?
Я спрыгнул с кровати; потянулся, зевая во весь рот. Отхватил от пищевой части стены изрядный ломоть и захрустел нарочито громко. Но лакомка Саша на этот раз не обратила на меня внимания.
- Я хочу с ним слиться, - сказала она, дрожащими от нетерпения пальцами оправляя платье. - Я мечтаю с ним слиться, но боюсь. Эта штука, кажется, жутко дискретная. Она, кажется, состоит из деталек.
- Не смей! - прикрикнул я. - Мало ли, что может случиться. Подождем Коди. Он специалист по таким артефактам.
- Я знаю. Но я хочу. Ха-ачу.
Цвет ее платья стремительно менялся: только что был розовый, и вдруг стал красным, а вот он уже пурпурный, изумрудный, фиолетовый, клюквенный, сапфировый, синий, рубиновый, бирюзовый...
- Не трогай!
Саша протянула руку и схватила ребристый бок магнитофона. Я, подойдя, хлопнул ее по ладони; рука моя соскользнула и провалилась в магнитофон, втекла в него вместе с запястьем. И застряла. Я глядел на артефакт и не верил глазам.
- Ты слился с ним! Слился! - засмеялась и захлопала в ладоши Саша. Угольно-черные косички весело подпрыгивали вместе с ней. В другой момент я бы порадовался Сашиному смеху, но не сейчас. Сейчас мне было больно; артефакт входил в мою руку огненными иглами, рвал кожу дискретными деталями, и не было в нем ничего непрерывного - редкие, несвязанные с собой образы, картинки и не несущие информации вспышки проникали в мой мозг. Я чувствовал, что глаза наливаются кровью, что кровь сочится из разодранного запястья.
- Линк? Линк! Что с тобой...
- Позови... Коди...
- Линк! Линк!
- Позови...
Димка, Димочка. Это так глупо, мне кажется, что я говорю с тобой, кажется, что еще миг, и ты ответишь; но это всего лишь пленка, а ты далеко, и мама моя гремит посудой на кухне; она всегда идет мыть посуду, когда зла, а сейчас она злится, потому что ненавидит тебя. Она считает, что ты - шпана, так и говорит: шпана подзаборная, но я знаю, это не так. Ведь ты не шпана, ты добрый. Димка, Димочка, ты просто не умеешь выражать чувства правильно, ты материшься на восход солнца и поешь блатные песни, подыгрывая на гитаре, у которой только две струны; ты любишь меня, я знаю; ты ни разу не говорил, что любишь, но это так. А помнишь - дождь, небо хмурое и пепел с него сыпется. Помнишь, как мы лепили снеговика из пепла, а ты смеялся, когда я искала что-нибудь, что бы заменило морковку, и смотрел на меня как-то по-особенному и молчал, потому что, наверное, боялся сказать пошлость... Димка, Димочка, я так ждала, что ты признаешься в любви, но ты молчал...
- Слышишь меня?
- Слышу, Коди, - не разлепляя век, отвечал я.
- Больно?
- Больно, Коди. Что случилось?
- Твоя рука слилась с артефактом. Теперь вы - одно.
Я открыл глаза. Увидел коричневый потолок и большой красный нос Коди, а еще его куцую седую бородку, обветренные губы и круги под глазами. Кожа у Коди была бледная, в пепельном крапе, а на лысой голове пробивался седой пушок.
- Побрей голову, - сказал я. - Коди, Епископ тебе не всыпал розог за это?
Он промолчал.
Я попытался пошевелить пальцами на правой руке, но не получилось. Я их не чувствовал и боялся посмотреть, как она теперь выглядит, моя рука.
- Это нормально?
- Это ненормально, Линк. С этим артефактом невозможно слиться. Он слишком дискретный. Он... он настолько дискретный, что я не представляю, почему ты до сих пор жив.
- Зачем ты его принес тогда?
- Потому что я нашел инструкцию. В инструкции говорилось, как можно обращаться с магнитофоном, не сливаясь с ним. Еще я нашел кассету, сунул ее в артефакт и записывал на нее. Понимаешь? Он рабочий!
- Как там Саша?
- Это из-за нее случилось? - помолчав, спросил Коди. Я повернулся и посмотрел на брата. Он стоял, насупившись, в своей серой штормовке и замызганных брюках и обиженно шмыгал носом. Руки держал, сжав в кулаки, в карманах. - С ней все в порядке, Линк. Она спустилась в город и пошла на рынок за новым наполнителем для пищевой стены.
- Она...
- Ты ей безразличен, Линк. Пойми.
- Магнитофон общался со мной, - сказал я, отвернувшись к стене. - Я слышал чей-то голос. Чей-то безумно древний голос.
- Тебе было плохо, Линк. Но ты справился.
- Я слышал, Коди. Правда.
- Ничего ты не мог слышать! - закричал он и ударил об стену кулаком, отчего во все стороны полетели бежевые брызги. - Ты сломал его! Ты сломал единственный шанс записать Ликин голос!
- Извини, - сказал я.
Ночью с неба повалил пепел. Крупные черные хлопья ложились на крыши домов и немедленно впитывались в них. Люди носились, сверкая пятками, по городу, скупали на рынке брезент и накидывали его на крыши. Даже церковники, ненавидящие все дискретное, не гнушались презренным материалом. Я наблюдал за ними в окно. На обезображенную руку, которая своим весом тянула к полу, старался вообще не смотреть. Рука заканчивалась у запястья, а дальше начиналась безумная мешанина дискретных деталей и непрерывного мяса. Кожа, пытаясь зарастить детали, свисала уродливыми лохмотьями; в некоторых местах наружу глядела тошнотворного белого цвета кость и спекшаяся кровь.
Я увидел Сашу. Площадкой ниже она помогала подружкам расстилать брезент. Когда с этим было покончено, она подбежала к балюстраде, которая ограждала площадку, и смело ткнула в облупившуюся краску пальцем. Подружки зааплодировали. Саша - очень смелая девушка. Она не боится дискретной, полуразрушенной балюстрады. Она ничего не боится. Сейчас она стоит посреди площадки, руки раскинув в стороны, лицо обратив небу, и ловит раскрытым ртом пепел, а подружки ахают испуганно, машут ей руками и боятся приблизиться. Саша, наглея, забирается босыми ступнями на балюстраду и балансирует на краю пропасти, продолжая ловить пепел.
Я знаю, что она кричит. Она кричит: "Это совсем не страшно, попробуйте!" Но ее не слушают, боятся.
Однажды Саша поскользнется и сорвется с балюстрады вниз. А может перила рассыплются под ней в прах - дискретные вещи ненадежны.
Я отошел от окна и подковылял к пищевой стене. Стена выглядела новой. Съедобная жижа булькала внутри нее, лопалась пузырями - значит, свежая. От нее пахло малиной. Так говорит Саша. Она хвастает всем, что нашла за Провалом малиновую поляну, нюхала и ела ягоды. Даже если она нашла поляну на самом деле, малина - дискретная, есть ее нельзя. Саша врет.
Я зачерпнул здоровой рукой немного питательной жижи, подковылял к кровати и сел. Потихоньку ел, а магнитофон держал на матраце. Так рука болела меньше.
- Завтра на работу, - сказал я магнитофону грустно. - Как я с тобой пойду? Епископ убьет меня.
Магнитофон молчал.
- Коди говорит, что я должен был умереть. Но не умер. Не знаешь, почему?
В артефакте что-то зашипело; полетели искры, а от запястья к плечу пошло ровное тепло; здоровая рука покрылась мурашками. Мне это не понравилось, но я молча ждал, что будет дальше.
Малыш, скажи сюда. Да, вот сюда, в микрофон: папа.
- Ма-ма.
- Да не мама, а папа!
- Ба-ба. Ба-ба...
- Да не баба, а...
- Слушай, не задалбывай ребенка. Пускай говорит, что хочет.
- Ты ничего не смыслишь в воспитании! Я...
- Какое,в задницу, воспитание? Ребенок говорит в микрофон, и мы записываем его. Где ты видишь воспитание?
- Да ты...я всего лишь хотела сделать тебе приятно. Чтобы он выучил слово "папа" и мог звать тебя...
- Тс-с! Слышишь?
- Пошел пепел.
- Па... па... па-пел!
Коди был испуган. Коди говорил, меряя комнату широченными шагами, руки заложив за спину:
- Линк, обратись к Епископу. Он должен знать, что делать. Так не пойдет. Эта штука прорастает в тебя.
Из моего плеча торчали оголенные провода, а локоть и кожа вокруг него были изуродованы торчащими дискретными деталями; запястье покрывал хрупкий, в трещинах, слой глянцевой черной пластмассы. Сквозь трещины выглядывала живая плоть. Пока еще живая.
- Епископ расскажет мне о грехе дискретности и велит читать "Священную Книгу Непрерывности", - отвечал я, массируя левой рукой висок - так меньше болела голова. - Ты сам знаешь, Коди.
- Я не могу оставить тебя, - прошептал Коди. - Я не пойду завтра на работу.
- Может быть, он выгонит меня из города.
- Нет, я не пойду на работу.
- Глупости, - ответил я. Встал на дрожащие ноги, сделал несколько шагов, таща с собой мертвый артефакт. Подошел к окну, ткнулся в него носом. - А помнишь, Коди, были мы с тобой подростки и ходили за Провал - пескарей ловить?
- То не пескари были, - сказал, нахмурившись, Коди.
- Но мы звали их так, ведь верно? А ветер трепал наши волосы, рябил и выплескивал на бережок озерную воду. Вода там, помнишь, чистая-чистая была, вот только ты любил нырять, баламутил воду, и со дна поднимался пепел, и становилось озеро угольно-черным. Ты веселый был, Коди, пока Лика не умерла. А давай пойдем все-таки в Долину Эха, а, Коди? Не зря ведь ты артефакт доставал, по Свалке лазал, вынюхивал...
- Ты с ума сошел?.. Линк, что с тобой происходит?
- Эта штука сливается со мной, Коди. Она разговаривает со мной.
- Дискретные вещи не умеют разговаривать.
- Она рассказывает мне, - сказал я шепотом.
- Ты чокнулся... ты сходишь с ума, Линк!
Внизу Саша бегала с младшими подружками по площадке. В салочки играют? Сашу никто не мог поймать, потому что она в случае опасности запрыгивала на балюстраду или цеплялась за остатки шифера на крыше заброшенного сотни лет назад дискретного дома.
Саше восемнадцать, а она до сих пор как ребенок.
- Мы не выживем, - сказал Коди. - Я не хочу подвергать тебя опасности. Ты не сможешь идти.
- Не смогу идти?
Я оттолкнул его с дороги, и уверенным шагом ступил в жижу перехода; тот в один миг перенес меня на улицу.
Снаружи было холодно; резкий ветер налетал порывами и норовил сбить с ног. Тусклое солнце неохотно выглядывало из-за туч, из-за молочного киселя, в которое превращается небо ближе к вечеру; над крышами домов, словно призраки, колыхались брезентовые накидки. Я ступал по брусчатке и не только там, где биомасса не истончилась - я шел напролом. Каждый раз, наступая на шершавый камень, кривился от боли и отвращения, но шел.
- Саша! - позвал я.
Она застыла на месте, а ее подружки тоже замерли; зашушукались. Я остановился в трех шагах от них. Саша повернулась и посмотрела на меня с радостью:
- Линк! Ты выздоровел!
- Не то чтобы... - пробормотал я. Саша повисла у меня на шее.
- Я так волновалась, - сказала она. - Я играла в салки с девчонками только раз в день, не чаще, потому что волновалась очень сильно.
- Спасибо, Саша, - шептал я, вдыхая аромат ее волос. Волосы были теплые, уютные, я зарылся в них носом и подумал, что, увидь нас сейчас, Епископ пришел бы в ярость.
- Что у тебя с рукой? Она... острая и жжется.
- Я...
Саша вдруг толкнула меня в грудь, отскочила и сказала со злостью:
- Даже не думай. Не понял что ли? Я никогда не стану твоей женой!
- Ребенку поменяла подгузник?
- Дима, я поняла, в чем проблема; почему у нас все не так...
- Так поменяла?
- Димочка, послушай меня! Зло - в разделении. Люди должны измениться. Изменить себя. Понять друг друга. Слиться.Непрерывность - это...
- Где ты услышала этот бред?
- На площади профессор выступал... а может то не профессор был. Профессора ведь не ходят в военной форме, правда?
Я лежал на брусчатке и отхаркивал кровь, а из магнитофона сыпались искры; детали трещали, провода впивались в тело, протыкали кожу и рвали жилы. Было невыносимо больно - кажется, я орал и заглушал отчаянный писк Саши и ее подружек; я заглушал даже голос, который лился из магнитофона прямо в мой мозг.
--
Ах ты, маленькая дрянь!
--
Дима, Димочка! Прошу тебя, прошу... не надо. Не надо. Господи, не...
--
Видишь, что с матерью твоей сделалось? И с тобой тоже будет... если...
Зло - в разделении...
Тупая боль впилась в мои плечи, и я открыл глаза. Небо изменилось: оно стало красным с проседью, а молнии резали его у зенита, беззвучно резали, потому что это была не обычная гроза.
Я повернул голову и посмотрел назад. Меня тащил, отдуваясь, Коди; руки его слились с моими плечами, а там, где кожи касались оголенные провода, выступили красные пятна.
- Отпусти, - сказал я.
- Заткнись.
Сашины подружки разбежались по домам. Они громко визжали и размахивали руками, хлопали дверями, а потом приникали к мутным окнам и глядели на нас. Саша стояла посреди площадки, подняв руки к небу, кружилась в безумном танце и хохотала.
- Саша! - крикнул я. - Саша! Коди, отпусти...
- Заткнись.
- Саша!
Он затащил меня в переход, и мы, слившись на мгновение с теплой биомассой, вынырнули у себя в комнате. Коди тут же отпрянул в сторону и стал дуть на обожженную руку, а я, не в силах подняться, подполз к окну и наблюдал за безумным танцем Саши и Конем Рыжим, который медленно и величественно спускался с огненного неба. Чудовище, казалось, заполнило все пространство собой - весь город и провал рядом с ним. По стеклу пошли трещины, и оно жалобно хрустело, прогибаясь внутрь.
- Наше стекло дискретное, - сказал я зачем-то. - Это грех. Почему не заменить его прозрачной жижей?
- Жижа мутная и недостаточно прозрачная, - ответил Коди. - Плохо видно.
Это он когда-то принес со Свалки стекло.
Я стоял, ткнувшись носом в дискретное стекло, и здоровой рукой царапал его, мысленно находясь там, вместе с Сашей.
- Ничего с ней не случится, - сказал Коди. - Она сумасшедшая. С сумасшедшими никогда ничего не случается. Как и с пьяными.
- Не говори так...
- Она безумней Епископа. Не знаю, за что ты ее любишь.
- Не говори так! - закричал я и оттолкнул Коди.
- А если и погибнет - что с того? Она заслужила смерть.
- Молчи, ради непрерывности, молчи, Коди, иначе я убью тебя...
Не выдержала давления Коня Рыжего хибарка садовника Утера; сначала обвалилась крыша, а потом почернели и развеялись пеплом стены. И вот уже на том месте не домик весельчака и балагура Утера, а круглый ожог; хилый дымок вьется над ним, клонится к земле, потому что не выдерживает напора чудовища.
- Утер слишком любил дискретные вещи. Он таскал их со Свалки и сливал с домом.
- Замолчи!
- Наверное, он заслужил такую судьбу.
- Молчи!
Конь Рыжий заметил Сашу и спускался к ней; она, казалось, не видела ничего вокруг - продолжала танцевать, а волосы ее ожили и разметались угольно-черным веером по воздуху.
- Саша не бреет голову наголо, а волосы, хоть и не дискретны по сути, признак духовной слепоты и дурного тона...
- Замолчи!
Конь Рыжий встрепенулся, повел головой и уставился на наше окно; взгляд чудовища был ужасен, кроваво-красные глаза с бордовыми вертикальными зрачками прожигали насквозь и испепеляли остатки моей непрерывной души.
Взмахнув крыльями, Конь подлетел к нашему дому. Тело его, с выступающими броневыми шипами и иглами заполнило весь оконный проем, а стекло, которое жалобно звенело и шло трещинами, не лопалось просто чудом.
Конь Рыжий прижал морду к стеклу и глядел на мою больную руку, на оголенные провода; под глазом его появилась вдруг слезинка - она скатилась к уродливому рылу и зашипела, испаряясь.
- Ты это хочешь? - тихо спросил я, протягивая к стеклу изуродованную руку. - Чувствуешь свое?
Конь молчал, а из его ноздрей вырывался горячий пар. Широкие крылья стучали по воздуху, а огненные глаза смотрели, не отрываясь, на артефакт.
У меня закружилась голова. Возникли образы, вспышки... слова.
Димка, Димочка, чудо мое, рыжик мой любимый, как ты думаешь, что будет, когда мы умрем? Ведь умрем мы одновременно, потому что наша любовь - она как сказка, а в сказке муж и жена всегда умирают вместе, но даже если ты умрешь первым, я обещаю - спрыгну с обрыва или повешусь, хотя, чтобы повеситься, веревка нужна хорошая, поэтому все-таки прыгну или утоплюсь ради тебя, мой милый...
Чудовище разверзло пасть, усеянную крупными, похожими на камни-голыши, зубами и заревело гневно, яростно, с ненавистью.
Стекло лопнуло.
Коди нашел где-то маленькую оловянную ложку; он черпал ею в пищевой стене, а потом кормил меня, насильно всовывая еду в рот. Меня лихорадило: лоб горел, а тело потело, и рубашка на мне и простыня подо мной были совсем уже мокрые. Жутко чесались ранки, из которых Коди вынимал стеклянные осколки.
Дискретность проникала в меня все глубже и глубже.
- Что ты ему такое говорил, Линк... - бормотал брат. - Что ты ему говорил...
- У них неправильные чувства и поступки, - сказал я, уставившись в потолок. Потолок был в заплесневевших пятнах, и от него пахло фиалками - так сказала Саша. - У них все другое - и такое же... не могу понять... Коди, я, наверное, умру скоро. Давай пойдем через Провал в Долину. Пока есть шанс. Я хочу записать голос Лики.
- Кхе-кхе...
Коди обернулся, а я приподнял голову. Посреди комнаты стоял Епископ. Он почесывал гладко выбритый подбородок и пучил водянистые свои глазища, разглядывая стеклянные осколки, рассыпанные по полу. Стоял на носочках, стараясь не наступить на стекло. Одет он был в парадную церковную форму: защитную гимнастерку и галифе, а ноги его были обуты в кирзовые сапоги, обильно измазанные желтой биомассой.
- Ты, Коди, говорил мне, что стекло в вашем окне непрерывно, как сама суть, - растягивая слова, проскрипел Епископ и почесал лоб рядом с околышем зеленой фуражки.
Коди молчал. Я тоже.
- Вы грешили против непрерывности, - задумчиво сказал Епископ и повертел головой из стороны в сторону: - Утер погиб, но его сестра гостила в это время у подруги. Ей нужен новый дом. А вы грешили против непрерывности. Понимаете?
Мы молчали.
- Линк, почему ты не сказал, что стекло дискретное? Я считал тебя более разумным человеком, чем брат.
Я не ответил.
- Сестре Утера нужен новый дом, - задумчиво повторил Епископ и высморкался в огромный, покрытый желтыми пятнами, платок. Кончик платка оставался в кармане - это чтоб все думали, что платок - непрерывный. - Ей нужен дом, а вы - грешники, которые вызвали гнев Коня Рыжего.
Мы промолчали.
Коди и я уходили молча, и никто нас не провожал. Сестра Утера бродила по ожогу, который раньше был ее домом, и, захлебываясь слезами, звала брата. Народ окружил ее; люди сочувственно цокали языками, перешептывались и тыкали пальцами в несчастную.
Мы шагали по пыльной дороге, на обочине которой лежали увесистые валуны, покрытые зеленым с проседью мхом. Солнце купалось в пепельном тумане за нашими спинами, а длинные тени указывали на Мост над Провалом, и далее - на Долину Эха. Иногда с неба срывался пепел; он мягко ложился на наши головы и щекотал ноздри. Сначала я боялся чихнуть, потому что это признак дискретности и невежливо к тому же, но потом вспомнил, что мы все равно изгои, и чихнул. Коди, который шагал впереди, вздрогнул, но не обернулся. Поправил на плече истекающую жижей котомку, и упрямо двинулся вперед.
- Ребята! Коди, Линк!
К нам бежала Саша. Она запыхалась, и, остановившись рядом с нами, хрипло дышала, уткнувшись ладонями в колени, а потом улыбнулась и сказала:
- Епископ выгнал меня из города. Он подумал, что я виновата в том, что в вашем доме разбилось стекло. А еще сказал, что я - шлюха и безбожница, потому что не стригу волосы.
Дима, Димочка, маленький мой, солнце мое, ты здесь, ты лежишь рядом, но я не могу поговорить с тобой, потому что ты только молчишь в ответ, поэтому я говорю с этим магнитофоном, с нашей с тобой пленкой; потом я прослушаю ее и услышу наши голоса, и голос нашего мальчика тоже...
Дима, Димочка, рыжик мой, что-то плохое происходит с миром, и я боюсь, я очень этого боюсь; но еще больше я боюсь смерти. Да, я помню, я обещала уйти за тобой, но мне страшно, а с неба уже третий деньвалит пепел; на заднем дворе наркоманы устроили сборище, они пьют пиво и колются, а кожа моя бледнеет, обесцвечивается, и мне кажется, что я меняюсь; мне кажется, я зря послушала профессора в военной форме...
Сбивая ноги, мы шагали к Долине Эха. По сторонам громоздились серые валуны, из щелей между которыми проклевывались серые росточки; небо было блеклое и серое на востоке; холодный ветер кидал в лицо пыль и колючки. Дважды я падал, а Коди и Саша поднимали меня. Потом мы садились на корточки, прячась от ветра за валунами, и Коди кормил меня биомассой, соскребая ее с самого дна котомки, а Саша сидела рядом, уныло улыбалась и сглатывала слюну.
- Оставь, поделись с Сашей, - прошептал я. Мне было сложно говорить. В мое тело прорастали детали, а провода вгрызались в кости и тянулись к сердцу, заменяя собой кровеносные сосуды.
Коди не отвечал; он был, как обычно, угрюм. Саша грустно водила пальчиком в серой пыли; она больше не танцевала и не плела венки из сорной травы.
На третий день, когда пищевая биомасса закончилась, когда я уже не мог идти, и Коди тащил меня, а Саша плелась сзади, мы вышли к Долине Эха.
- Ужасное место, - пробормотал я, разглядывая сваленные пирамидами остовы диковинных машин. - Похоже на Свалку. Ты мне не говорил этого, Коди...
- Свалка мертва, - отвечал он. - Это место живет.
Мы спустились вниз, осторожно ступая по камням, и вошли в Долину Эха сквозь арку, составленную из разбитых машин. Свернутая трубочками бумага шуршала у нас под ногами. Я наклонился и поднял одну такую трубочку; тряхнул ее. Из трубочки высыпался прах и развеялся в воздухе.
- Что это? - спросила Саша.
- На Свалке тоже такое есть. Это бумага, в которую наши предки заворачивали пепел и поджигали его.
- Зачем поджигать пепел? - удивившись, спросила Саша. - Пепел - это то, что уже сгорело и сыпется с неба. Правильно, Коди? Епископ говорит, солнце сжигает тучи дотла, и они просыпаются на землю пеплом. Правильно, Коди?
Коди не отвечал. Он, ступая на цыпочках, бродил меж машин и разглядывал их.
- Я не помню, - сказал Коди. - Так давно тут не был. Не помню, какая нужная...
Мы ходили по узким коридорам, по сторонам которых возвышались машины, и касались их, отчего машины звучали глухо или, наоборот, звонко, а потом рождали цепную реакцию: начинало греметь в других машинах. В воздухе носились чьи-то голоса; незнакомые люди говорили на разных, непонятных в основном языках, но иногда проскакивали знакомые слова.
- Салли! Салли!У тебя в волосах паук, Салли! Он черный и склизкий, и он грызет твой череп, он хочет съесть твой мозг...
- Шприц. Дай, Ради Бога, этот шприц, у нас совсем мало времени, потому что все уже поменялось, а мы - нет...
- Данька,возьми меня за руку. Ты убедишься, что профессор в военной форме был прав. Хей-хоп, наши руки слились и стали одним целым, и теперь ты никогда не уйдешь от меня, а если умру я, то умрешь и ты, скотина, и это будет как в сказке - жили долго и счастливо и умерли в один...
- Профессор, вы понимаете, к чему это может привести?..
- Шприц был одноразовый, и мы, следуя правилам, укололись им по разу, а с неба срывался пепел, но мы дырявили кожу, и нам было хорошо, а потом стало еще лучше, потому что я занимался любовью с Ингой, и наши тела сливались не только там, ты понимаешь, о чем я, а везде; мы по-настоящему были вместе, а потом Серега закричал: "Смотрите в небо, кажется, это пегас!" И мы поднялись на ноги и глядели в небо, а Инга шептала: "Вот так вставило!", а потом пегас спустился к нам и сожрал Серегу, а Ингу раздавил, размазавкровавым пятном по магистрали. Яспрятался за бензобаком и...
- Все не то, - говорил Коди и касался новых машин. Саша, опустошенная, лениво передвигала ногами вслед за ним, а я загребал сбитыми в кровь пятками пыль чуть сзади. Вечерело. Воздух становился густым и влажным, как перед грозой, а с неба сыпался мелкий пепел. Иногда я подходил к Саше, чтобы стряхнуть пепел с ее шеи, но она дергала плечиком, сбрасывая мою руку, и я отступал.
Я уже почти привык к постоянной боли в руке и не слушал голос артефакта, хотя в последнее время он все чаще твердил что-то осмысленное.
Коди терял терпение. Он пинал ржавые остовы и, разбивая кулаки в кровь, стучал по стеклам.
И эхо металось по забитой металлоломом долине.
- Это должно помочь... раздавайте смесь и одноразовые шприцы везде, где только можно...
- Салли, паук съел твой мозг, и теперь он, разрывая сухожилия, жрет твою плоть и прокладывает путь к сердцу. Салли!
Когда стемнело, и на пепельном небе проглянули звездочки, Коди, обессилев, сел на землю и прислонился спиной к машине, которая пела песни на чужом незнакомом языке. Он совсем не брезговал дискретностью этой штуковины, да и мне было уже все равно - я уселся рядом. Саша опустилась ко мне на колени, и я захотел обнять ее, но она сказала сквозь зубы:
- Не смей, - и замолчала, разминая ногу, растирая меж пальцев дискретные мозоли, отпуская их пылью на ветер.
- Я не помню, - уныло сказал Коди. - Я помню, что машина была белая, с ржавым боком и выбитыми стеклами, но не могу ее найти.
- Может, лучше подумаем, как найти еду? - зло спросила Саша.
- Никто тебя не заставлял за нами идти.
- Да что ты говоришь?! Из-за вас я тут! Я бы могла остаться в городе, если бы не это дурацкое стекло!
Что-то было не так. Я посмотрел на небо и увидел, что оно становится молочно-белым, а пепельные тучи светятся, испуская во все стороны тонкие белые лучи.
- Ребята! - позвал я.
- Ты - маленькая тварь, поняла?
- Ублюдок! Как ты посмел! Я же женщина!
- Ребята!!
Они замолчали.
В ослепительном сиянии, расставив в стороны широкие белоснежные крылья, к нам спускался Конь Бледный.
Мы бежали, не разбирая дороги, а чудовище летело за нами, взмахивая крыльями скорее для порядка, потому что по воздуху его несла неведомая сила.
Мы бежали, спотыкались, вставали, задевали машины и диковинные механизмы, а чужие голоса подгоняли нас...
- Потому что старая церковь стала рассадником глупости и лицемерия! И мы поставим на этом месте новый храм, храм Непрерывности, и люди придут к нам и поклонятся, а мы скажем им: кто пришел в душе своей без дискретности да спасется, лгущий же нам или самому себе...
- Энн, у тебя работает телефон? Нет? А у Ричарда? Ричард! Ричард, твою мать, ты меня слышишь?! Ричард, у тебя работает телефон? Нет? Христосе, что же это происходит...Погоди! Погоди, Ричард! А телевизор у тебя работает? Хотя бы один канал принимает? Нет? Христосе...
- Салли, Салли! Паук съел твое сердце и движется к твоим ногам! Салли, он хочет съесть твои ноги и тогда тому, что от тебя осталось, не удастся убежать!
- Коди... здравствуй, малыш...
Коди остановился как вкопанный. Он развернулся и, закрывая глаза ладонью от слепящего сияния чудовища, пошел к белой машине с ржавым боком; ее дверца скрипела на ветру, а из выбитых окон торчали куски стекловаты.
- Коди! - крикнул я.
- Коди! - крикнула Саша и, цепляясь платьем за острые металлические углы, побежала за ним.
А я остался стоять, потому что видел, что Конь Бледный совсем уже близко; я видел его глаза. Он убьет их, подумал я.
Коди подошел к машине вплотную и прижался к мертвому металлу небритой щекой, закрыл глаза и шептал что-то беззвучно, а потом закричал срывающимся голосом:
- Она здесь, Линк! Включай магнитофон, и мы запишем ее голос! Лика здесь! Она всегда будет со мной! Включай!
Я не мог сдвинуться с места; меня тошнило, и я уперся рукой в машину; под пальцами оказалась шершавая ржавчина - это стало последней каплей, и меня вывернуло наизнанку. На землю полетели испачканные остатками жижи и кровью дискретные детали. Голова кружилась, и я тяжело дышал, с ужасом вслушиваясь в хлопанье гигантских крыльев над головой. Я не мог сдвинуться с места - провода опутывали мое сердце, а детали лезли в голову, разворачивая трахею.
А потом, когда я почти уже умер, время замерло, и артефакт заговорил со мной; голос у него был женский, искаженный шипением.
Кто ты?
Меня зовут Линк.
Линк? Ты - человек?
Конечно... разве бывает что-то другое, кроме человека?
Бывает. Собаки, кошки, мыши... олени, киты, лошади. Ты разве не знаешь?
Не знаю я ничего о кошках и остальных. А лошадь нельзя спутать с человеком. Вот она, рядом и хочет убить моих друзей... но не трогает меня... не знаю, почему... может быть, благодаря тебе?