Наташа открыла для себя... нет, не так, пошло получается да и неверно по сути. Наташа ничего не открывала, Наташа кивнула Кролику, который распахнул перед ней дверь. Дверь была красивая, лакированная, с налипшими внизу обрывками газеты. Заметка об автокатастрофе.
Кролик был грустный, он тер глаза и жалко улыбался ей. Наташа вручила ему сумочку:
- Где Саша?
- Я только что из больницы, - сказал Кролик, дрожащими руками принимая сумочку, - мама умерла.
- Ты не представляешь, как я счастлива, Кролик, - призналась вдруг Наташа, неуверенно разглядывая поплывшую себя в зеркале напротив. Зеркало плакало или, быть может, потело, что не менее удивительно. - Я не видела Сашку целый год. Ты не представляешь, что это, Кролик, не видеть любимого человека целый год.
- Я представляю. Ровно через год я не буду видеть мать год, а дальше станет только хуже.
Он бережно повесил сумочку на оленьи рога, торчавшие из стены. Выглядело так, будто благородное животное живьем замуровали в стену. Наташе показалось, что она слышит стук копыт, от стены пахнуло холодом, зимним таким холодом, навевавшим воспоминания о новом годе, о камине и чашке горячего малинового чая в бледным ладонях. Несомненно, это олень Санта Клауса, подумала Наташа, который не прижился в наших широтах, и его замуровали в стену, хотя, может, все было не так, может, здесь когда-то была печная труба и олень полез в нее, но пришли строители, зловещие ублюдки в оранжевых жилетах и с глазами, красными как кровь или, к примеру, лепестки розы, и запихнули оленя и Санта Клауса вместе с ним в стену. Наш же Дед Мороз просто спился и умер от алкоголизма, потому что другой смерти для себя не смог придумать, такой менталитет. И теперь сотни и тысячи детей ждут подарка от Деда Мороза, но Дед Мороз умер, и некому напомнить родителям, чтоб они купили чадам подарки.
Наташа оттягивала момент встречи. Она медленно расшнуровывала кроссовки, принюхивалась к запахам, надеясь выцедить тот, который принадлежал ее любимому.
- Она красивая была, - сказал Кролик. - У нее была вот такая жопа.
- Жопа?
- Ну.
- А лицо? Наверное, у нее красивое одухотворенное лицо?
- Не знаю. Нет. Одухотворенное лицо было у моей матери, а у этой была жопа.
- Кролик, Кролик, - покачала головой Наташа. - Шовинистический ты ублюдок. О женщинах нельзя так: тебя послушать, твоя любимая только из жопы и состоит.
- Ну нет, конечно, - смутился Кролик, ковыряя в носу. - Еще у нее уши были. Ниче так, в десяти местах проколоты. Она сказала, когда я ее любил, что каждая сережка означает христианскую заповедь.
- Любил?
- Ну да. Когда я любил ее, она укусила меня за мочку уха и сказала: "Ты, Кролик, любишь девушку, у которой какой-то педик украл сережку с заповедью "не люби".
- По-моему, эта заповедь называлась немножко по-другому, - сказала Наташа, запихивая кроссовки под полку.
- А черт его знает, - сказал Кролик, усаживаясь на табурет у стены. Он закрыл глаза и немедленно захрапел, и во сне лицо у него разгладилось, стало живое, и из глаз его, словно бусинки, покатились слезы. Впрочем, Наташа уже не смотрела на Кролика, она медленно шла по прихожей, словно боялась спугнуть кого-то, а кривое зеркало на стене показывало ее злобного двойника из иной реальности. Двойник полз, прижимаясь изогнутым телом к кривому полу, вжимался уродливыми губами в дорожку, втягивал ноздрями ядовитую пыль. Он пришел не к уродливому двойнику Саши, он пришел, соскучившись по пыли и грязи этого дома, и Наташа ненавидела его, своего двойника, за это.
Кухня
На кухне Вадька курил анашу, но курил как-то неправильно, как обычный табак, даже не затягиваясь, и пускал дымные колечки к потолку. Колечки трансформировались в свастики, пятиконечные звезды и двухглавые орлы. Видно было, что Вадька ненавидит двухглавые орлы. Когда они появлялись, он напевал "Взвейтесь кострами синие ночи..." и хватался за серп, валяющийся на кухонном столе среди пустых бутылок из-под водки и пива.
- Что за хуйня? - спросила Наташа, закашливаясь.
- Где? - спросил Вадька, с ненавистью глядя на колечко в форме доллара.
- Серп!
- Серп?
- Ну!
- Ты знаешь... серп меня мало интересует, - сказал Вадька, нежно поглаживая острое лезвие, - меня больше интересует, почему эта дымная херня, скапливающаяся под потолком, называется колечками, хотя никакие это не колечки, а символы.
- Накурено тут у тебя, ужас, - проворчала Наташа, усаживаясь на замасленный табурет. Вадька чесал серпом изрядно полысевшую голову.
- Вадь, - нежно позвала Наташа. - Где Саша?
- Колечки - это зло в чистом виде, - сказал Вадька. - Понимаешь, мир - это линия, охуительная такая линия, которая тянется из прошлого в будущего и нет ей конца и края. Но если мир превратить в кольцо, выйдет что-то плохое, потому что прошлое и будущее в какой-то точке совместятся и все наши ошибки, вся та хуйня, которую мы вытворяли с ближними, будeт повторятся снова и снова. Понимаешь?
- Нет, Вадик. Вадик, где Саша? И почему у вас такой бардак? Вы посуду хоть моете? Ты знаешь, что Кролик дрыхнет у дверей?
- Так вот, именно поэтому колечками называют любые дымные символы, даже, например, самодержавного двухглавого орла. Потому что есть в мире педики, которые мечтают вернуть монархию, этот проклятый человечеством строй, базирующийся на крови и костях бедняков. Понимаешь? Они, педики эти, хотят вернуть монархию, мечтают превратить мир в кольцо, чтобы монархия то исчезала, то снова появлялась, причем появлялась - чаще.
- Нет. У вас, мужиков, какое-то ебанутое мышление, ты уж прости, Вадя. Лучше бы посуду помыл!
- А у вас, баб, оно еще более ебанутое, чем у нас! - заорал, вскакивая, Вадька. - Ты кроме посуды о чем можешь подумать?
- О Саше, - сказала она. - Я только о нем и думаю. Понимаешь? Вот уже год.
- Так не бывает, - сказал Вадька, вмиг успокаиваясь и возвращаясь на место. - Никакая женщина не сможет целый год любить и ждать виртуальный образ.
- Какой же Саша виртуальный образ?
- В тот момент, когда ты отворачиваешься, он становится виртуальным образом. В тот момент, когда ты принимаешь душ, а он расставляет на столе горящие свечи, чтобы выебнуться и показать себя настоящим романтиком, он становится виртуальным образом. В тот миг, когда ты хоть на секунду забываешь его, от него не остается даже виртуального образа. И чем больше таких секунд накапливается в твоей жизни, тем быстрее виртуальный образ твоего так называемого любимого растворяется в эфире.
- Слушай, Вадька, - перебила его Наташа. - Давно хотела спросить, а что такое эфир?
Вадька схватил в щепотку дым, тянущийся с кончика косяка и связал его, дым этот, в узелок. Наташа вытаращила глаза на чудное явление.
- По теории вероятности, - сказал Вадька, затягиваясь, - есть шанс, что так совпадет, и дым, повинуясь моим пальцам, действительно свернется в узелок, что ты, собственно, и наблюдала. Так вот, с эфиром у тебя, Наташа, такой хуйни не выйдет, потому что он вне вероятностного поля и, к тому же, невидим.
Спальня
Спальная комната была пуста. Ветер колыхал веселенькие сиреневые занавески на окнах, солнечный свет падал на пустую двуспальную кровать, усеянную сгнившими лепестками тюльпанов. Наташа прикоснулась к простыне и ей показалось, что она хранит ее тепло и тепло Саши. Далеко-далеко, в прихожей, злой двойник Наташи отжимался от пола, хотя, если приглядеться, можно понять, что он не отжимается, а самым пошлым образом имитирует половой акт.
Наташа схватилась за края простыни, дернула, стряхнула на пол сгнившие лепестки и перестелила кровать. Осторожно, чтобы не помять юбку, улеглась на кровать и закрыла глаза, представила Сашу здесь, рядом, и подумала, что Вадька, конечно, умный парень, но одного он не учел: если она будет думать о Саше и представлять его каждую секунду, он никогда не станет виртуальным образом, он всегда будет жив и жив будет рядом с нею, только протяни руку. И Наташа представляла любимого, а злобная тень, размазавшись по зеркалу, как клякса, совершало странные движения, засунув руку в рот по самый локоть. Это было отвратительное зрелище, и Кролик испугался бы его, но он крепко спал, а слезы его уже успели покрыть пол в прихожей тонким липкием слоем.
- Привет, Саша, - сказала мысленно Наташа, проводя пальцами по волосам любимого, касаясь его тщательно выбритой щеки и потрескавшихся губ.
Саша молчал и лицо его вдруг стало исчезать в тумане, черты истончаться, а глаза - тускнеть. Наташа запаниковала, побежала вперед, догоняя Сашу, она кричала, кричала так, как не кричала с самого рождения, но Саша исчезал, образы меркли и вскоре ничего не осталось перед ней, кроме чей-то маленькой дрожащей от страха души. Наташа протянула руку, позволяя маленькой душе запрыгнуть на ладонь, коснулась ее подушечкой пальца и подышала на несчастную, как бы отогревая. Маленькая душа заискрилась, запылала яркими красками и робко улыбнулась Наташе. Вернее, улыбнулась бы, если б могла.
- Привет, - прошептала Наташа, - Вадька ведь херню спорол, правда? Ты - никакой не виртуальный образ, ты - душа, может быть, душа мамы Кролика, так?
- Так, - ответила бы душа, если бы ловкие пальцы Вадьки смогли бы сплести ей рот.
Последняя комната
Тут работал телевизор, а под потолком моль бешено била о воздух крыльями. Посреди комнаты стояло пустое кресло, по бокам которого застыли накурившийся вдрабадан Вадька и его младший брат Кролик. Будто пажи. Наташа стояла на пороге и не решалась войти.
- Тс-с... - сказал ей Вадька. - Ты не волнуйся. Саша здесь, в кресле. Подойди и сядь.
- Ты хоть слышал, что я сказал? - буркнул Кролик. - Мама умерла. Наша мама, Вадька, умерла.
Вадька хихикнул. Наташа смотрела на кресло: оно было совершенно, до ужаса, до дрожи в коленях, пустое. Наташа плакала. Ее двойник кричал от радости и вытягивал к небу плакат с надписью "СВОБОДА". В синем небе над двойником летели самолеты, раскидывая вокруг боеголовки, произведенные компанией "Freedom Inc." По улицам маршировали миротворцы, и злое солнце расплавляло асфальт у них под ногами, и ноги солдат вязли в этом асфальте, но солдаты продолжали идти. Они тонули в асфальте, но шли, потому что впереди уверенно шагал сержант, который не тонул и приговаривал: "Любой из вас может пройти по горячему асфальту, воде, иной, блять, жидкости, главное - вера".
- Мама? - переспросил Вадька.
- Наша мама. Наша единственная мама.
Вадька надолго замолчал, тупо вглядываясь в мельтешение цветных пятен на экране телевизора. Наташа, чуть успокоившаяся, прошла в комнату и села в кресло. Кресло еще хранило Сашино тепло, а сиденье было изрядно помято его задом.
- Сначала Сашка, потом мама, - задумчиво произнес Вадька. - Эй, бикса, все время забываю, как тебя там... ты хоть цветы принесла? Сейчас на кладбище пойдем, я травы возьму, помянем заодно. Эй!..
Наташа не отвечала. Она неподвижно сидела в кресле, до боли зажмурив глаза, и представляла Сашу, и представляла его виртуальный образ, исчезающий, когда она о нем не думает, и она подумала, что маленькой Сашиной душе будет приятно, если она будет о ней думать, и она решила всегда думать о ней, и тогда хоть что-то в этой жизни получит смысл.
Двойник Из Прихожей корчился от смеха, держась обеими руками за непропорционально большой живот, можно даже сказать - пузо.