Аннотация: Православный триллер с загадочными явлениями и прорабом.
Опубликован в журнале "Реальность фантастики", N8/2005.
Лизонька забыла важное слово. Вернее, слово, может, было и не важное, и совсем даже ненужное, но в этот самый момент она хотела употребить его, и - на тебе! - запамятовала.
До этого Лиза вертелась перед зеркалом как юла, красила губы и цепляла на шею бусы: стеклянные, янтарные, с нанизанными на веревочку миниатюрными полешками. И все время произносила это самое слово. Потом громко, на весь подъезд, матюгнулся прораб, живший двумя этажами ниже, Лизонька вздрогнула и забыла слово.
Она показывала себе язык, стояла, уткнувшись лбом в зеркало, но слово не вспоминалось, и, кажется, забывалось еще крепче. Раздосадованная Лиза топнула ногой, нацепила на шею противную веревочку, на которой болталась половинка пластмассового сердечка, и сказала отражению:
- Вот тебе, забывака! Теперь ходи целый день с половиной пластмассового сердца!
Отражение повторило за ней слово в слово, и Лизонька, нахмурившись, проплыла на кухню. Именно проплыла, потому что воздух в комнате из-за постоянной жары был горячий, плотный и наполненный влагой. Собиралась гроза. Впрочем, собиралась-то она, собиралась, но никак не могла пролиться дождем, вот уже третий день.
На кухне Лиза выпила теплого лимонада, прополоскала им горло и выплюнула большую часть в раковину, забитую грязными тарелками. Решила съездить к подружке. Вышла из квартиры, заперла дверь на два замка и вызвала лифт. Лифт ехал скрипя, с натугой, как старец, который знает, что должен помереть на днях и мечтает об этом, но с упорством мученика ходит в поликлинику и лечится.
Синие двери отворились, и Лизонька вошла в кабинку. Пока лифт ехал вниз, она теребила сердечко и вспоминала мерзкого Сашку, и до того были неприятны ей эти воспоминания, что она никак не могла от них отделаться; образы липли к Лизе как пчелы или, например, мухи.
На восьмом этаже лифт остановился и впустил в свое старческое чрево того самого прораба, что любил материться на восход. Прораб был толстый, такой толстый, что когда он вошел в кабинку, Лизоньке почудилось, будто ее со всех сторон обложило топленым жиром. Ей показалось, будто жир проник в ее ноздри и уши, и затек даже под майку. От прораба пахло махоркой, и он сипло дышал, упершись ладонями в стенку позади Лизы. Он смотрел на нежное Лизино личико, отчего она смущалась и краснела.
- Вниз? - спросил прораб хрипло.
- Да, на первый этаж, - прошептала Лизонька.
- Да, на первый этаж, - после паузы повторил прораб, занес раздувшийся от жира палец над кнопкой и замер.
- Вниз... - обреченно сказала Лиза, и прораб нажал на кнопку.
Они приехали на первый этаж, двери отворились, но прораб не спешил выходить и не давал выйти Лизе. Он обтекал ее, вжимал в стену и говорил, выдыхая слова вместе с тяжелым смрадом:
- Ты, Лизавета, будь осторожнее. У меня, знаешь ли, есть предчувствие, что ты сегодня сядешь не в тот автобус. А мои предчувствия, чтоб ты знала, редко меня обманывают. Вчера я предсказал рабочему Тимофею, что он упадет с балки в пьяном угаре. И что же? Мы с ним допились до угара и забрались на ту самую балку. Я выстоял, а он упал. Так-то, Лизавета.
Лиза как запомнила, повторила эту фразу, робко улыбнулась прорабу и сказала: я поняла!
Прораб пробормотал "я поняла!" в ответ и пропустил ее. Лизонька, стуча каблучками по бетону, выбежала из подъезда и немедля забыла о пренеприятном происшествии. Новые заботы появились. Первой заботой стала неимоверная духота, которая спускалась к Лизе с покрытого тучками неба, а также поднималась от пышущего жаром асфальта. Второй заботой стал прыщавый парнишка по кличке Коржик, который с первого класса души не чаял в Лизоньке. Он стоял у синего ларечка и, с заботой поглядывая на дерущихся дворняг, потягивал пиво. Увидев объект своих любовных устремлений, Коржик в два глотка допил хмельной напиток и вразвалочку, сунув большие пальцы рук в задние карманы джинсов (по-модному, по-столичному!), пошел к ней. "Вот оно, мое проклятье", - мрачно подумала Лизонька и быстрее застучала каблучками по асфальту, но мерзкий Коржик догнал ее и приноровился к ее шагу.
- Лизка, - сказал Коржик, нахально улыбаясь, - а я вступил в клуб модернистов!
- Лизка, - обреченно повторила она, мечтая, чтобы уши ее нечаянно отвалились, и она перестала слышать бред Коржика, - а я вступил...
- Погоди-погоди! - перебил ее противный Коржик. - Эти повторы - это предрассудки, с которыми ты, Лиза, должна бороться! Ты должна победить их в себе! Какой-то пророк пару тысяч лет назад сказал, будто люди в мире начнут пропадать из-за того, что разучатся слушать друг друга - и что? Пророк даже не знал об автобусах! Почему ты решила, что пропадают именно те автобусы, где сидят люди, которые не слушают друг друга? Я, модернист, скажу почему! Тебе промыли мозги церковники!
- Я ничего не решала! - закричала взбешенная Лизонька и побежала от растерянного Коржика прямиком через парк, расталкивая степенно гуляющих горожан. Коржик крикнул ей вслед:
- Лиза, приходи сегодня в шесть на собрание клуба модернистов!
Когда прыщавая физиономия Коржика исчезла за поворотом, Лизонька несколько пришла в себя и замедлила шаг. Пот букашками сползал по ее шее, и половинка сердечка липла к коже. Лизонька кляла себя за то, что надела глупое украшение.
Где-то за парковыми кленами кричал репродуктор и играла музыка. На летней площадке кружили в танце парочки в белом, и были среди танцоров только красивые и стройные женщины, и, что самое главное, красивые и стройные мужчины. "Почему мне такие не попадаются?" - спрашивала себя обреченно Лиза. Она хватала сердечко, злилась на себя за проявленную слабость, и отпускала мерзкую пластмассу.
По тенистой аллее она, подавленная, вышла из парка. Смотрела только вниз, избегая заглядывать в глаза прохожим, и ей казалось, что все указывают на нее и смеются, потому что на Лизоньке глупые старые джинсы, идиотская белая маечка и дурацкая (о, насколько она хуже всего остального!) половинка сердечка. Не дойдя до остановки, Лизонька ткнулась носом в спину застывшего столбом человека, поспешно извинилась, отошла, снова ткнулась - теперь в другого - и пробормотала:
- Да что за черт!
Отовсюду раздались возгласы "Да что за черт!", и Лизонька наконец решилась и оторвала взгляд от асфальта. Увидела, что у остановки собралась большая толпа, а поперек дороги стоит красный автобус. Лиза поспешно протолкалась сквозь толпу и, обнаружив себя в первых рядах, обнаружила также, что автобус пуст, а подле него стоит сухощавый батюшка в красной рясе и порыжелом котелке. У батюшки была черная борода и обвислые усы, а глаза оказались красные; наверное, батюшка молился за души прихожан всю ночь и не спал. В руках он сжимал священную пятиконечную звезду, выполненную из чистого янтаря. Батюшка читал проповедь и объяснял, отчего исчезли люди из автобуса, а исчезли они, по его словам, от того, что не повторяли слова друг друга и не прижигали греховные прыщи и бородавки, выступившие на теле. Лизонька мельком думала, как хорошо, что ее бородавку, на попе выскочившую, никто не видит, и механически повторяла слова батюшки. Потом подъехал другой автобус и загородил батюшку. Двери автобуса распахнулись прямо перед носом Лизоньки, и она нырнула в раствор дверей.
Лиза села у окошка и, приподняв подбородок, посмотрела на батюшку, который, пока прихожане не видят, сморкался в запачканный красными пятнами платок. Платок был очень красивый, обшит по краям свастикой и иными забавными символами. Лизонька решила прикупить себе такой платочек на распродаже. Потом она взглянула на погибший автобус. Автобус был пуст, и сквозной ветерок печально шевелил окровавленную бумажку, прилипшую к одному из его сидений. Лизонька порадовалась, что не поехала на этом автобусе, увидела, что номер у него пятый и подумала, что на нем вполне мог поехать Сашка. Лизонька схватилась за половинку сердечка, царапнула ее накрашенными ноготками и прошептала: "Мерзкий Саша, я ничуть за тебя не волнуюсь!" Водитель гаркнул на весь салон, что автобус трогается, автобус действительно тронулся и затрясся на ухабах. Лизонька покрепче ухватилась за поручень, торчащий из спинки переднего сидения, и про себя помолилась за автобус и всех его пассажиров.
Пассажиров было совсем немного. Двое из них читали книги и украдкой поглядывали друг на друга. Первый переворачивал страницу, и в тот же миг второй радостно вздыхал и тоже переворачивал. Кажется, они почти не читали, а больше следили, кто скорее перевернет, и переворачивали поэтому почти одновременно. "Это хорошо", - подумала довольная Лизонька. - "Отличные пассажиры попались, верующие".
Она обернулась и заметила девочку и ее маму. Девочка тоже, оказывается, читала книгу. Малышка вытягивала шею и стреляла любопытными глазками на читателей, сидящих спереди. Переворачивала страницы вслед за ними, но однажды замешкалась и вовремя не перевернула. Мама это заметила и отвесила малышке подзатыльник, наклонилась и позволила девочке дать сдачи. Лизонька немедленно заволновалась, потому что вокруг не было никого, кто бы и ее ударил по затылку. Не придумав ничего лучше, она нарочно стукнулась головой о стекло. Голова заболела, в глазах Лизоньки помутнело. И все равно она сидела, как на иголках; чувствовала, что этого недостаточно. Однако автобус продолжал мирно ехать по спальному району, и пассажиры исчезать, похоже, не собирались. Лиза, чтобы отвлечься, стала вспоминать, какое слово она забыла сегодня утром. Слово никак не вспоминалось, Лизонька зажмурила глаза и прошептала под нос:
- Что же за слово, что же за...
Автобус тряхнуло, причем порядочно. Испуганная Лизонька до колючей боли в ладонях вцепилась в поручень, и открыла глаза. Автобус остановился. Водитель матерился шепотом, выбираясь из своей кабинки. Он говорил что-то про треклятый движок, и он, наверное, был слеп, потому что дело было не в движке, дело было в беспредельной тьме, которая обступила автобус со всех сторон. Испуганная Лизонька сжимала поручень, а другой рукой - половинку сердечка, и смотрела на пассажиров с надеждой, но и они ничего не видели. Они спокойно читали книги, разглядывая не страницы, а друг друга; они повторяли слова, снова и снова повторяли никому ненужные, глупые слова.
Снова и снова.
Снова и снова.
А тьма уже живыми нитями, что шевелились как хищные змеи, проникала в автобус. Она обступила водителя, и он с хлопком исчез, растекшись на полу лужей цвета клюквы. Тьма опустилась на читателей, и те раздулись и взорвались, разлетелись кровяными брызгами, которые крапом покрыли Лизонькино лицо.
Лиза шептала, что-то беззвучно шептала под нос, какое-то совершенно ужасное ругательство, и ждала смерти, но тьма пощадила ее, не заметила и ушла в самый конец автобуса. Лизонька зажмурилась, ожидая немедленного удара, но его не было, и не было, и не было...
Лиза открыла глаза. В окна бил ярчайший солнечный свет, а салон автобуса был пуст. В руке Лизонька сжимала сердечко, вторая половинка которого принадлежала Сашке. Ее любимому Сашке, который ушел от нее, но она все равно его любила, хоть это и против церковных правил.
И Лиза прошептала слово, слово, запрещенное церковью, ругательство, которое забыла сегодня утром: