Осень в Святогорске выдалась просто замечательная : теплая, сухая, мягкая. Природа, чувствуя приближение ненастья и в попытке надышаться, полна совершенно неописуемых красок, особенной осенней силы жизни, которой она готова поделиться и дать заряд на всю долгую зиму. Холмы, поросшие лесом, из изумрудных превратились в золотые и на фоне бледно-голубого осеннего неба привораживают взгляд. И в этом красно- золотом обрамлении на высокой меловой скале стоит, сияя куполами, древний монастырь, жизнь в котором размеренна и величава как река, текущая у его подножья.
На небольшой полянке, рядом с перелеском, что на вершине холма, лежит распластавшись крестом монах. Глаза его прикрыты, лицо с легкой благодатной улыбкой, одухотворенно молитвой. Ласковый утренний ветерок играет с его длинными темно-русыми волосами и краями черной рясы. Очнувшись от этого благостного молитвенного состояния, от зазвучавшего в утренней тиши мелодичного перезвона к заутренней, отец Александр приподнялся на локте всматриваясь вдаль. Он любил бывать здесь, на этой полянке, с которой открывается такой простор с далеким горизонтом, где можно встречать восходы, размышлять, творить молитву в этой первозданной тишине, вдали от немного суетной монастырской жизни. Странные вещи, иногда, происходили на ней: в каком бы состоянии духа он не приходил сюда, все наносное, все заботы, волнения испарялись куда-то и что-то радостное, вечное вливалось в душу, неся покой и благодать. Однажды, лежа на траве, он ощутил как его волосы и трава стали единым целым, как эта сила, которая дает маленькому ростку пробиваться к свету, даже через бетон, входит в его сознание, неся некое просветление, чувство единства и взаимосвязанности всего сущего, сознание того, что все окружающее его по- своему, по разному живет и возносит, как умеет, хвалу Предвечному Творцу. На таких местах в старину ставили храмы.
Вот уже почти двадцать лет, как отец Александр ведет смиренную иноческую жизнь, постигая вершину творчества, искусство искусств - молитву сердечную. И сегодня, в день Ангела, когда ему исполняется сорок лет, на него нахлынули воспоминания, унося его в прошлое, без анализа, которого невозможно отдать себе самому отчет о прожитом, и которое является основой для будущего.
--
Да, скоро сорок, а для бессмертия еще ничего не сделано, - усмехнулся он про себя, перефразируя известное высказывание, которое приобрело для него сегодня совсем другой, сокровенный духовный смысл.
Он чувствовал, как изменился за последнии годы: и не только внешне- по старому монастырскому обычаю, зеркал в келиях не было, и он не мог видеть себя со стороны, и только во время церковных праздников, когда в монастырь приезжает много разного народа: и священики, и монахи с других монастырей, паломники, он слышал за своей спиной восторженный шепот и чувствовал заинтересованные, иногда завистливые взгляды.
Изменился он и внутренне: перешел некую грань, достиг возраста духовной зрелости, когда все силы души и тела получают полное свое выражение, возраста зрелого творчества, мужества и свершений. И те кто были с ним все эти годы, те кто окружали его или приходили к нему за помощью и советом, когда он еще только стал иеромонахом, не давали ему ошибиться в этом.
Одно осталось неизменным в нем - это его тайна, о которой знал только его духовный отец, связанная с его, или скорее не его, решением стать иноком, и до сих пор волновавшая его своей непознаностью и непостижимостью. Это было похоже на далекий детский сон, который оставил глубокий след в душе двенадцатилетнего мальчика и сегодня, спустя много лет, отец Александр чувствовал, что также далек от понимания его как и тогда.
Спустившись по тропинке к нижнему храму, он услышал первые гласы хора иноков. И когда волны стройного славословия наполнили его, он занял свое место и уже целиком отдался этому звучному сиянию завораживающей неземной красоты, которое уносила его выше и выше, за грань телесного естества, отодвигая все земные и церковные заботы. Пел хор, пел отец Александр. Мужественные басовитые голоса входили в созвучие, и порой казалось, что уже не они поют, а звуки льются сами по себе, утверждая победу добра и света над миром зла. Сердца всех находящихся в храме, наполнялись то радостью, то светлой печалью, то мужеством духовной борьбы. Очарованные этим пением, стояли немногочисленные прихожане. Закончив акафист, отец Александр вышел из храма слегка опьяневшим, как пьнеют светом и воздухом, вырвавшиеся на волю из тесного, мрачного жилища и вытер восторженные слезы. Да, редко пелось так, как сегодня.
Только подойдя к своей келии, он пришел в себя после этого таинственного, оживляющего, дающего смысл и полноту жизни состояния. Внутри ее был полумрак, горели лампады у икон, пахло ладаном и травами. Почувствовав некоторую физическую слабость, обычную после высоких духовных состояний, отец Александр присел на край скамьи и предался размышлениям и воспоминаниям, подводя, в каком-то смысле, итоги своей иноческой жизни с ее опытом самонаблюдения, взлетами, падениями, терзаниями и противоречиями. Прошлое, совершавшееся некогда с ним и вокруг него, проходило сейчас перед его мысленным взором, но уже видимое им, как бы со стороны, с высоты его жизненного и иноческого опыта.
Да, многое видел, прочувствовал и осознал отец Александр за это время: были здесь и интриги среди священников и даже братии; видел он как привозили в монастырь родственники своих близких, больных последней болезнью для покаяния, которые, как заблудшие овцы, потерялись среди всевозможных сект и течений лжехристианского толка, возглавляемых зарубежными пасторами, и которых выворачивало и сгибало дугой только от одного вида Богородичных икон; и как старцы и братия, терпеливо с любовью очищали и облегчали их души, а иногда, если успевали, то и тела. И тогда еще, в юношеском порыве, он отчаянно молился за людей, которые не понимали, что страна, где были явленны такие светильники веры как Сергий Радонежский, Серафимушка, Старцы Оптинские и Печерские, и многие другие, которых церковь наша знает поименно, уже не нуждается в иноземных учителях веры, а сама может просвещать вселенную; и что нет веры духовнее, величественнее, чище и светлей, чем православная.
Вспомнил он, как однажды, после службы слышал спор баптиста, зашедшего в храм, с прихожанами. Он, стоя перед старинной иконой, разлагольствовал, что и краски на иконе прекрасные и мастерство художника, но не чувствует он духовной силы в ней. Отец Александр уже хотел вмешаться, как маленькая совсем девочка, лет пяти, которая стояла рядом, ему тихо шепнула:
--
Дядя, а вы встаньте на колени.
И это так поразило его, что он встал на колени перед иконой. И по тому, как стало менятся его лицо, все поняли, что вдруг все преобразилось для него, открылось ему нечто такое, чего он до этого момента не чувствовал.
Видел он и людей, пришедших в монастырь от отчаяния и безысходности, разочарованных в жизни, бежавших от обстоятельств, которые мучились в новой для них среде, не в силах забыть мир и буквально таяли на глазах. Видя их страдания и не в силах помочь, осознал он слова старцев, что в монастырь идут не от безысходности, а только по любви.
До сих пор волновал его и вопрос отношения инока к миру. С одной стороны он, как человек, выбравший путь отшельничества, понимал, что необходимо уходить от суеты и шума, от поверхностности мира в тишину монастыря, куда не проникают большинство пороков, для обучения и познания своей двойственной натуры, но с другой, его сердце говорило ему, что время абсолютного иночества прошло и нужно иногда выходить в мир, неся любовь, знания и опыт; что научить молится мир - это также важно, как и творить молитву о нем. Дать голодному не рыбу, а удочку и научить ее пользоваться. Ведь можно и в монастыре быть мирянином, а миру монахом, как говорили великие затворники, что и видел не раз отец Александр. Вспомнился ему древнеарийский эпос о Нарайяне, который изучали они в семинарии, и говорящий о том, что быть праведником в миру сложнее, чем в отшельничестве. Поэтому каждый раз, испрашивая благословения у своего духовника на поездку в другие монастыри или по святым местам, он весь горел желанием делиться своим молитвенным опытом, знаниями, сея в души зерна веры, христовой любви.
- Отец Александр, вас просит к себе игумен, - раздался неожиданно голос молодого послушника за дверью. - Он у себя в келии.
--
Сейчас буду, спасибо, - ответил он, прервав свои размышления.
Войдя в келию настоятеля, они сердечно поздоровались:
--
С днем Ангела , отец Александр, долгих лет тебе, - произнес отец Силуан.
--
Спасибо батюшка, вашими молитвами. Отец Силуан, благословите на поездку к старцу Иеремеи в Косьмо-Дамиановсий монастырь, что в Крыму, - с поклоном произнес отец Александр. - Давно к нему собирался, да вот и подгадал ко дню Ангела.
--
Много слышал о нем, правда, самому не довелось видеть. Все заботы, дела монастырские. Поклонись от меня. Старцев нынче всего пятеро на всю Россию.Поезжай, знаю вопросы у тебя есть, на которые только затворники святые и дадут ответы.Детское видение покоя не дает, да?
--
Да, и видение, и боюсь снова возвыситься. - сказал отец Александр.
Получив благословение своего духовника на поездку, отец Александр вернулся в келию и задумчиво глядя на пламя свечи, еще раз с благодарностью вспомнил ту неоценимую помощь отца Силуана, его мудрость и понимание сути духовной жизни, которые всегда поддерживали его и ограждали от еще более сильных падений, без которых, впрочем не бывает и взлетов, возможных, правда, только с опытным наставником.
Один из таких уроков он получил на день канонизации святого Иоанна, затворника-монаха жившего в Святогорском монастыре в прошлом веке. После крестного хода и праздничной службы, выйдя из храма, отца Александра окружили верующие, прося благословения. Они любили и ждали его, потому-что в отличии от многих, окружавших его надменных священников, у него для каждого из них у него находились искренние нежные слова поддержки и утешения в их обстоятельствах. Здесь же на паперти стоял и один из схимников, окруженный монахами.Старец Илия - древний, мудрый со светлым взором и тонкой душевной обходительностью затворник. Пройдя через толпу, отец Александр, поклонился схимнику и сложил руки под благословение. Отец Илия положил свою, благословляющую руку, на руки отца Александра, и вот, когда он наклонился и хотел прикоснуться губами к ней, старец неожиданно перевернул руки и сам быстро приложился к руке Отца Александра. А потом, во время христианского обьятия, старец шепнул ему на ухо:
- Брат мой, ты весь просто истекаешь прелестью - этим духовным корыстолюбием. Ты обмазан ею, как медом.
Все, что произошло никто не видел, настолько искусстно старец сделал свое замечание, которое просто поразило отца Александра. Он долго, потом, думал об этом уроке смирения , молился, безуспешно, пытаясь найти ответ. И вот, ближе к Пасхе, на исповеди у отца Силуана, он рассказал о тех словах схимника, и добавил, что к нему продолжают ходить с разными духовными и житейскими вопросами и братия и паломники. И тогда отец Силуан сказал ему:
--
Завтра пойдешь в трапезную и закажешь себе вина и блюда мясные и рыбные.
--
Но, батюшка, ведь сейчас пост, да и стыдно мне перед братией,- запротестовал было отец Александр.
--
Делай как велю. А послезавтра, во время общей трапезы, тебе это все подадут на стол. И потрапезничаешь и мясом, и вином..
Все в точности исполнил отец Александр. Не легко это далось ему. И когда вынесли все эти блюда, по трапезной пошел шепот, а съел он их вообще в полной тишине, т.к. все сидели пораженные увиденным. Отец Александр, иеромонах, которого молодые монахи считали смиренным, целомудренным, образцом инока, их светочем - вдруг совершил на их глазах святотатство, грех, надолго потеряв в их глазах свой ореол духовного наставника. И только некоторые, умудренные опытом, поняли скрытый смысл всего совершенного и оценили то смирение, с которым исполнил отец Александр волю игумена.
--
Отец Александр, вы собираетесь уезжать? - на пороге стоял молодой послушник Иннокентий.
--
Проходи, не стой на пороге, - пригласил отец Александр.- Да, завтра собрался поехать к старцу Иеримеи.
Иннокентий вошел в келию, огляделся и подошел к иконостасу.
--
С днем рождения вас. А я вам крестик вырезал из дуба, в подарок.
--
Вот спасибо, - ответил отец Александр. - Повесим его в мою коллекцию.
--
Я все собирался спросить вас, отец Александр, а что это за крестики у вас висят на стене? Да все разной формы. Расскажите, прошу вас.
Собралась эта небольшая коллекция у отца Александра за время его монашества и составляла двенадцать бронзовых и серебрянных крестов. По разному приходили они к нему.
--
Крест- это символ спасения, как ты знаешь Вообще давно замечено, что разные виды крестов по разному воздействуют на человека и его духовную жизнь.. Вот этот в виде лепестков- один из первых нательных крестов, приблизительно девятый век. Видишь, он двухсторонний. На одной стороне распятие и четыре евангилиста, а на другой Иисус проповедующий и четыре архангела.Называется он покаянный крест. Помогает осознать грех и вырвать его с корнем, - объяснял отец Александр - И этот небольшой крестик один из древних - видишь, оба они сделаны, как бы в углублении, и тоже бронза.А сзади надпись еле видна - крест хранитель вселенной, представь на кресте девятого века! А вот акафистный крест, его нижняя часть сделана в виде ложки для причастия, а сзади начало акафиста святому кресту. Вот, например, крест-оберег.Форма его необычная, снаружи двенадцать капель- символизирующих кровь Спасителя, а внутри четыре отверстия в форме сердечек и в центре тоже четыре капельки. Старцы в старину говорили, что он помогает молитву из ума опустить в сердце - это для иноков, а еще и самый сильный оберег для всех.
А это Богородичный крест, видишь на нем с одной стороны распятие, а с другой Богородица. А по ребру его начертана молитва Честному Кресту.
А вот этот называется крест святого огня или просто огненный.
Отец Александр показал свой нательный крест и продолжал :
- Впереди и сзади у него много свяких символов: ромбы, треугольники, круги и молитва по периметру и весь он в языках пламени. А дал мне его еще очень давно, когда мне было только двенадцать лет, один человек..., - запнулся на этом слове отец Александр.
--
Что с вами? - воскликнул Иннокентий, - какой человек? Расскажите, я так люблю слушать ваши рассказы.
--
Ладно, садись. Сейчас чайку попьем и расскажу. Ты будешь второй человек, который услышит эту историю, с ней связана вся моя жизнь.
- Случилось это давно, в семьдесят третьем году, в Свердловске,- начал отец Александр, сидя за столом. Напротив его сидел молодой послушник Иннокентий и внимательно, боясь пропустить слово, слушал своего наставника.
--
А был я тогда непутевый, двенадцатилетний мальчишка. В школе учился очень плохо, пропускал занятия, уже курил и был первым драчуном в районе. Отец мой работал слесарем и пил беспробудно, а мать работала в две смены на заводе, и мною почти никто не занимался, кроме бабушки. Водился я уже с ребятами постарше. Обычно мы прятались в подвалах и там курили, пили вино, играли в карты. Денег не было и меня, как самого младшего в компании посылали клянчить деньги или просто что-то украсть, чтобы потом продать и купить вино. Домой я обычно, ходить боялся из-за пьяного отца, и ночевал или в подвале или у бабушки. А бабушка была у меня очень набожная и хорошая, только болела много. Меня очень любила и я ее тоже. Когда однажды увидела, что я пришел к ней пьяный, на следующий день повела меня в церковь, покрестила. Да крестик тот свой я скоро продал или поменял, не помню. А когда бабушка умерла, мне совсем плохо стало: идти некуда, дома одни пьянки да подзатыльники. Мать тоже начала пить. И я почти совсем не бывал дома и в школе. Начал воровать на рынке. Забирал меня уже несколько раз участковый, да предупреждал только. И вот как-то осенью меня опять забрали в милицию за воровство на рынке. Но получилось так, что отвезли меня в КПЗ не для подростков, а в общее. И только утром дожны были придти за мной из детской комнаты. Поместили меня тогда в общую камеру, где находились уже три человека. Это было мрачная камера, по бокам стояли двухярусные кровати, под потолком небольшое окно. Когда я вошел в камеру, двое мужиков играли в карты за столом, а кто-то еще лежал на кровати.
--
Привет, шкет, ну проходи , не бойся , - сказал один из мужиков.
--
Как зовут-то?
--
Юра, - ответил я
--
А за что влип ? - спросил меня другой.
--
Да так, украл на рынке, - ответил я, присаживаясь к столу.
Во время обеда я увидел и третьего обитателя. Это был бородатый бродяга, неопределенного возраста в грязной одежде. Забрали его за бродяжничество, как сказали мне мужики. И по их мнению был он просто чокнутый, не от мира сего: что-то шепчет все время, не разговаривает, в карты не играет. Но что-то странное было в его виде. Юра достаточно повидал бомжей, но от этого совсем не пахло грязным телом, а главное его глаза, лицо, просто притягивали к себе. Был он худощав, но руки выдавали недюженную силу в нем.
Уже под вечер, наблюдая за игрой в карты, я заметил, что один из мужиков жульничает и сказал об этом вслух. Он как накинулся на меня с кулаками. От шума борьбы проснулся бродяга, а может он и не спал совсем, потому-что встал очень быстро и не выглядел сонным. Подскочил он к нападавшему на меня мужику, развернул его к себе лицом и перехватил своей рукой его ладонь. Да сжал так, что я слышал как хрустнули его суставы, а из под ногтей показалась кровь. Продолжая сжимать его ладонь, он посмотрел ему в глаза и медленно произнес:
- Да когда же ты уже, тварь дрожащая, человеком станешь?!
Видя, что мужик уже хрипит от боли, он отпустил его и присел к себе на койку. Подозвал меня и говорит, что мол не надо боятся. Так мы с ним и познакомились. Звали его Петром. Весь вечер я проговорил с ним, рассказывая свою жизнь. Он умел слушать, а говорил со мной так ласково-вразумительно, будто хотел утешить меня. После разговора с ним у меня стало очень легко на душе. Будто и не в тюрьме я. И вот уже поздним вечером он и говорит мне:
--
А что Юра, не надоело тебе еще здесь? Я уже три дня здесь, пора уходить на волю.
--
Да как же мы уйдем, дядя Петр, стенки кругом, охрана.
--
А мы , Юра, на лодочке уплывем.
--
Как это уплывем?! Отсюда???
--
Да не слушай ты его, не видишь чокнутый, - вмешался один из мужиков, - И силы своей не знает, видно этому руку сломал, - указал он на стонущего. - Теперь он в руку, наверное, ничего, даже ложки не возьмет.
--
Уплывем Юра, уплывем, точно говорю, если ты очень захочешь, - сказал Петр.
--
Я очень хочу, но как, и лодка где.
--
А вот сейчас возьмем кусочек штукатурки, вместо мела, и нарисуем на полу.
Он отломил кусочек от угла и нарисовал на полу очертания лодки.
--
Ну, садись в нее, что ты замер.
Поиграю и сяду, пожалуй, подумал я, все равно делать нечего, а так хоть времы быстрей пройдет.
Сев в его нарисованную лодочку, я посмотрел на него.
--
Теперь давай греби.
--
А чем грести-то?
--
Ну представь, что у тебя в руках весла. Давай попробуй.
Я стал иммитировать движения весел и дядя Петр присоединился ко мне. Начал он еще что-то бормотать в полголоса, мерно покачиваясь. Через некоторое время меня потянуло в сон. Посмотрев по сторонам, я увидел, что оба мужика уже уснули прямо за столом. Еще через несколько минут я провалился в какое-то состояние, похожее на глубокий сон. Снился мне какой-то свет и что я иду к нему...
Неожиданно я очнулся от того, что кто-то брызгал мне в лицо водой. Открыв глаза я увидел, что сижу в настоящей лодке, а напротив меня сидит и улыбается дядя Петр. Я оторопело посмотрел вокруг. Мы были на реке, недалеко от берега. Темно, холодно, моросит дождь, месяц еле виден, вдали огни какого-то города. Подплыв к берегу, мы вышли из лодки.
--
Ну вот Юра, это Свердловск, - показывая на огни, сказал Петр.
--
Дядя Петр, да как же это? А где тюрьма? Как такое может быть? - забрасывал я его вопросами.
--
Если очень хочешь, все может сбыться, Юра.
--
Ну что делать думаешь? - спросил он.
--
Не знаю, домой пойду или к пацанам, - ответил я, еще не прийдя в себя от всего случившегося.
--
Ты послушай меня, Юра, внимательно. Ты совсем другой человек, чем тот, каким себя представляешь. Ведь ты монах, Юра.
--
Я монах ! -, моему изумлению не было предела. - Да я ведь и курю и пью и воровал уже много раз и в церкви последний раз был вместе с бабушкой год назад. Правда, нравится мне в церкви. Так хорошо на душе, радостно.
--
Это ничего, Юрка. Господь милостив, не бросит он чадо свое. Направит тебя на путь истинный, возможно, что и трудностями и потерями. Ведь, чем большую духовную работу предстоит совершить человеку на этой землю, тем больше усилий ему надо приложить, чтобы понять и вспомнить зачем он здесь. Главное, что ты знаешь, что хорошо, а что плохо. И еще запомни, мы здесь, чтобы творить, а не просить милостыню у Господа. Но точно говорю тебе - быть тебе иноком.- сказал Петр, смотря мне в глаза и снимая что-то со своей шеи.
--
Вот тебе мой крестик, на память, раз у тебя своего нет. Береги его. И запомни хорошенько, что я тебе сказал.
С этими словами, Петр повесил мне на шею вот этот крест. Так мы и расстались. Он пошел в сторону лесной чащи, а я на шум трассы, ведущей к Свердловску. Долго я потом рассматривал этот крест и вспоминал его слова. Как видишь он довольно большой и необычный. Знаешь, и правда было много случаев, когда только каким-то чудом меня проносило мимо очень больших неприятностей, пока я не стал послушником в монастыре. Такая вот история, отец Иннокентий.
--
Да, история похожа на красивую сказку, - протянул, задумчиво Иннокентий, - но что-то в ней есть такое, что идет прямо в сердце. Какая-то вера, радость рождается после нее.
- А мне эта история покоя не дает. В Боге все возможно, я знаю, но такое. Как? Знаешь, а я ведь был там в прошлом году. Помнишь, ездили мы с паломниками в Иркутск, поклониться мощам святителя Иннокентия. Так я заехал, специально, в Екатеринбург и через местного настоятеля, подняли мы архивы милицейские. И представляешь, действительно, зафиксирован случай исчезновения из камеры мальчика и бродяги. Вот поеду к старцу Иеремеи, расскажу мою историю, возможно, что-то и проясниться, хотя, как говорится, если появился вопрос, то ответ уже давно в тебе, еще до того как возник вопрос, просто нужно хорошенько поискать его в себе.
Оставшись один, отец Александр еще долго сидел в задумчивости и смотрел на лампаду, горевшую возле Образа Пресвятой Богородицы, творя молитву и представляя себе встречу со святым старцем.
На следующий день, после заутренней, он отправился в путь. Монастырь Косьмы и Дамиана находится в самом центре Крымских гор, в небольшой котловине, среди первозданной, почти нетронутой природы, в двадцати километрах от ближайшего поселка. Это священное место притягивает к себе паломников не только чудотворным источником, водой которого вот уже более двухсот лет исцеляются практически все известные недуги, но и живописностью природы с ее благоговейной тишиной, вызывающей чувство благодарности Творцу.
Шагая по извилистой и довольно узкой горной дороге, которая то поднималась, то сбегала вниз, отец Александр не мог налюбоваться окружающей его красотой осеннего леса, особенно красивого в этот теплый, солнечный день. Сердце радостно билось в предчувствии чего-то светлого, детского, радостного, и не давало ему покоя в минуты коротких привалов, заставляя подниматься и спешить по дороге, ведущей к монастырю. Через некоторое время он уже шел вдоль древней, высокой каменной стены, напоминающей, что все монастыри раньше были еще и военными фортами, стоящими на пути завоевателей. Дорога сделала очередной поворот, и перекрестившись отец Александр прошел под аркой центральных ворот и оказался на территории монастыря.
Справа от входа стояла небольшая каменная часовня, единственное строение, оставшееся еще со времен основания монастыря, и построенная над чудотворным источником. Туда и направился, первым делом, отец Александр, чтобы вознести благодарственную молитву. От монаха, прибиравшего в часовне, он узнал, что келия старца Иеримеи находиться за пределами монастыря, в глубине леса, километрах в пяти.
--
А как здоровье старца? - спросил отец Александр.
--
Слаб глазами стал, почти ничего не видит. А так в целом, слава богу, хорошо. Много к нему народа разного ходит, устает он, а отказать не может. Говорит раз Бог привел ко мне, не в праве я отказывать в помощи.
Этот же монах и согласился было проводить отца Александра, сказав ему, что найти келию не просто, т.к. можно легко заблудиться или уйти в другую сторону, если пойдешь не по той тропинке. Но отец Александр отказался от этого предложения, сказав, что попробует найти сам келию и поблагодарив и благословив инока, вышел через северные ворота и пошел по еле заметной тропинке в чащу леса.
Через некоторое он увидел, что тропинка по которой он шел, раздваивается, и нужно выбрать куда идти: влево или вправо. На секунду прикрыв глаза и погрузив мысли свои о старце в сердце, он незадумываясь выбрал правую, еще и потому, что она шла настречу бегу солнца. Затем, перед каждым выбором тропинки, по которой идти, природа как бы сама подсказывала или подтверждала ему правильный выбор: один раз тропку переползла змейка, как бы преграждая путь и он пошел по другой; на тропе лежали камни и он пошел по свободной; бабочка села и порхала над тропинкой и он выбрал ее; вдоль другой течет ручей, как бы показывая направление; тропинка проходила мимо небольшой скалы, имевшей вид стража, охранявшего тропу и он выбрал ее; одна тропинка была больше освещенна лучами солнца и он пошел по ней. Но вся эта игра с тропинками не отвлекала его от мыслей о предстоящем свидании со старцем. Он уже сформулировал для себя те вопросы, касавшиеся и его прошлого и настоящего, духовной жизни в целом и внутренней молитвы, в частности, которые волновали его и которые он собирался задать старцу. Размышляя таким образом, он незаметно подошел к небольшому рубленному дому с одним маленьким окошком, стоявшему на краю поляны. Позади дома лес, резко уходил куда-то далеко ввысь. В закатных лучах солнца, верхушки деревьев на вершинах, окрасились в розовый цвет. Быстро темнело.
Постучавшись в дверь, отец Александр выдохнул воздух, как перед прыжком в неизвестное, и вошел в келию.
Внутри был полумрак. Маленькая лампадка, горевшая возле иконы Богородицы Иерусалимской, почти не давала света. Он остановился на пороге.
--
Мир этому дому, - произнес, перекрестившись на Образ, отец Александр.
--
Проходи Юра, давно жду тебя, - произнес старец, откуда-то из глубины комнаты.
Он сидел на небольшой деревянной лавке, смиренно сложив руки на коленях и склонив голову. От этих слов отец Александр вздрогнул. Он хотел что-то сказать, но все слова куда-то испарились. Какая-то неведомая сила подогнула ему колени и он упал на них, как подкошенный. Комок подступил к горлу. Слезы полились из его глаз. Так вздрагивая всем телом и плача, он на коленях пополз к старцу, повторяя:
--
Отче, отче, отче...
--
Ничего, ничего..., - повторял старец, гладя его по волосам. - слава богу, свиделись. Только этой надеждой и жил. Жалко, только совсем не вижу тебя, только сердцем чувствую, что это ты, Юра.
Слезы все еще лились из глаз отца Александра, но на сердце было легко и как-то возвышенно. Он смотрел на старца, на его светлые, бледно-голубые глаза в седовласом обрамлении, слушал его голос, говоривший так утешительно, так отрадно, что все его существо благодарило Бога за счастье этого свидания. Все его вопросы куда-то улетучились и все стало просто и ясно, как, впрочем, и все в Боге. После недолгого разговора, старец оставил отца Александра на вечернюю молитву у себя в келии. И вот стоя на коленях рядом с наставником, и читая акафист, отец Александр, вдруг почувствовал, что перешел какую-то незримую грань, до которой прежде никогда не доходил, даже в пору самой жаркой молитвы.Это было состояние полного отрешения от плоти, когда дух воспоряя, видит тело как-бы со стороны.Что-то невыразимое происходило с ним в эти минуты.
Было тихо. Старец молился молча. Акафист давно закончен, наступила пора истинного творчества - молитвы, идущей от сердца, от души. Время как бы остановило свой бег. Отцу Александру стало не по себе. Он ощущал всем своим существом, то напряжение всех духовных сил наставника, от которого, как в перенасыщенном грозовым электричеством воздухе, шел мороз по коже. Он с трудом находил в уме своем слова молитв и готов был порою закричать от ужаса, если бы не воля старца, замкнувшая ему уста и сковавшая тело. Сколько прошло минут , часов не знали ни тот, ни другой.Тишина становилась все плотнее и плотнее. Отец Александр, никогда впредь не испытавший и доли такого, потерянно посмотрел на старца, чей лик казался каменным.
беззвучно,прикрыв глаза, повторял теперь одно и тоже, боясь остановится даже на миг, отец Александр. Он был так растерян, что когда перед его взором стало светлеть, обрадовался, еще ничего не поняв. Сперва ему показалось, что и не свет это вовсе, а просто глаза привыкли к темноте и стали видеть или уже стало светать.Чуть приоткрыв глаза он понял - в келии стало светло! И свет этот был странный, почти без теней, немерцающий, ровный, одевший все, точно световым покровом. Каждый предмет был ярко освещен, одежда его и наставника потеряли цвет и почти исчезли. Он поднял голову - Лик Богородицы, девственно-чистый, скорбный и утешительный одновременно, как бы отделился от иконной доски и висел в воздухе. Отец Александр посмотрел на старца - и обмер. Лицо его блистало, словно отражая льющийся на него свет, а тело парило в воздухе. А перед ним была живая, освещенная необычным ярким светом, иконописная Богоматерь. Все поплыло перед глазами отца Александра, он был на грани обморока и чувствовал как мал и слаб еще духовно, даже, чтобы просто присутствовать при том, что совершалось перед его глазами. Он слышал или чувствовал, как старец и Божья Матерь разговаривали о чем-то. Слезы снова полились из его глаз и вздрагивая он упал к ногам старца, который поднял ученика и как мог успокоил, повторяя лишь одно:
--
Потерпи , чадо, потерпи, молю тебя...
Постепенно видение растворилось, ушло незаметно для их обоих, оставив после себя еле слышную музыку неба и запах ладана, которые тоже угасали, как угасает закат. Уставший, после пережитого, старец, успокаивая, гладил отца Александра по голове, а тот поливал слезами умиления руку наставника, чувствуя себя ребенком несмышленным перед величием этого явления.
Сердце его говорило ему, что ради таких мгновений, ради этого небесного света, освещающего все тайны бытия, стоит нести бремя иноческой жизни, да и жизни вообще, одухотворяя ее высокими духовными стремлениями, чтобы не сойти с ума и не погрязнуть в житейском болоте, которое засасывает людей, выжимая из них все силы, и давая взамен только мучения и вечный мрак, - и, преобразившись, однажды, принести себя к престолу Божиему.