Иван Петрович только что вышел из метро, шагает по Невскому проспекту и не верит своим глазам. Он снова в Петербурге, в его любимом Ленинграде, где он когда-то прожил пять счастливых лет. Как давно это было ! Раздел Союза застал его в Киеве, -именно раздел. Собрались мясники, поделили туловище вполне живого существа : тебе голову, тебе всю спину, ноги и хвост, а тебе - живот, и ещё то, чем он заканчивается. Потом рубили по живому, особенно не церемонясь. Хруст стоял такой, что было слышно и в Австралии и на островах Океании, и даже в далёкой Антарктиде. Разделали страну, разрезали на части, и вместо одного целого организма появилось множество разных, усечённых и ограниченных. Зато в каждом из них появился свой хозяин - атаман, который гордо называл себя президентом. Правда, он по привычке вжимал голову в плечи при каждом громком вздохе, доносившимся из Москвы, а нагрудный карман его рубахи ещё хранил форму партийного билета и никак не хотел разглаживаться. Но президенты быстро учились хозяйским навыкам, гораздо быстрее, чем люди, которыми они теперь правили. Развращённые советской властью люди не спешили браться за автоматы, чтобы вернуть утраченную страну. Кое-где стреляли, но больше по этническим мотивам, и это было одно из самых страшных последствий раздела великой страны. Ликовали прибалтийские республики, спешили в объятия любезного их сердцу капитализма страны народной демократии, удивлялись, свалившейся на их голову вольнице, украинцы и казахи, и только русские тихо плакали у своих телевизоров, глядя на спущенный с главного флагштока страны- алый штандарт. Второй раз за свою историю почти половина нации оставалась за пределами своего нового государства. Ей предстояло испить чашу унижения, приготовленную бывшими братскими народами: за былую силу и за культуру, с которой трудно было соперничать, за весь мировой коммунизм, за ЧК и ГУЛаГ, за то, что строили и учили грамоте, лечили от болезней и несли пограничную службу. Почему бы не пнуть больного льва, который не только лапу поднять, но и глаз приоткрыть не может?! Местные элиты, давясь жирными кусками бывшего советского пирога, бросились на поиски новых хозяев.Русские быстро выходили из моды. Кто-то громко протестовал и поплатился за это работой, а некоторых - особо рьяных протестантов - заставили замолчать навеки. Кто-то застрелился, кто-то тихо спивался на радость местным нацистам, а кто-то сумел адаптироваться, и уже говорил с нужным акцентом, на ходу забывая русские слова. Молодые запрыгивали в чужие окопы в поисках нового смысла и новых денег - зелёных, как их представления о незнакомой жизни. Некоторые уезжали в новую Россию, но и там было не лучше. Партийные перевёртыши входили в новую эпоху со старыми советскими заводами и фабриками, с нефтяными вышками и газо-компрессорными станциями, с никому не нужной армией, и с таким же ненужным ядерным оружием, которое впору было применить против своего прошлого, до того некоторым хотелось навсегда стереть его из памяти. Пару лет назад к Ивану Петровичу приезжал Дмитрий - его друг детства из Москвы, в которой Иван Петрович родился, окончил среднюю школу и строительный институт, и уехал в Узбекистан, по распределению. По старой привычке они сидели на кухне, пили "Царскую водку", привезённую Дмитрием, и вспоминали школу, их детство на Беговой, походы на знаменитый ипподром, песни под гитару в дальнем углу двора под пахучей липой, куда они затащили лавочку из ближайшего сквера. Жена Ивана Петровича приготовила мужикам закуску и ушла к подруге на этаж выше, чтобы они могли поговорить без помех. Сидели почти до утра, пока не вспомнили всех поименно, не рассказали о том, о чём хотели рассказать, не вылили то, что бурлило в душе кислотным борщом и не давало покоя. Иван Петрович - Ваня - рассказал как его носило по всему Союзу, как строил новые и восстанавливал старые гидроэлектростанции, как его пригласили в НИИ в Ленинград, где перспективная группа молодых учёных работала над составом "облегчённого бетона". Потом руководитель группы переехал в Киев, в секретный НИИ, где наметились прорывы в поисках новых особо прочных строительных материалов, и перетащил с собой Ивана -единственного инженера-практика, успевшего к тому времени защитить кандидатскую диссертацию. Киев постепенно вытеснил в сердце Ивана и Москву и Ленинград, да и прожил он в этом городе больше, чем во всех других - целых четверть века. Полюбил людей, их привычки и быт. С удовольствием пытался говорить на украинском, часами слушал мелодичные и наполненные душевными переживаниями песни. Светила золотыми куполами лавра, стоял величавый Владимир, зорко всматриваясь в крещённую им Русь. Всё ли так, как завещано в великих книгах, и выстрадано поколениями братьев во Христе? Иван Петрович подолгу гулял тенистыми аллеями многочисленных парков, восхищался архитектурой русского модерна, в котором явственно проступали малороссийские черты. А Киев по-прежнему говорил и думал по-русски. Вся общая русская история, которая потом растеклась по великим азиатским просторам и соединилась с Тихим Океаном, вышла к северным морям и опустилась к южным, - начиналась на этих холмах, у подножия которых символом вечного русского духа серебрился под солнцем красавец -Днепр. Дмитрий окончил военное училище, потом академию в Москве, служил на Дальнем Востоке, на Урале, получил полковничьи погоны и добился перевода в первопрестольную. Уже было вышел на пенсию, но попробовав пенсионных хлебов, опять вошёл в трудовую жизнь, чтобы не выглядеть жалко в глазах своих детей, и не потерять уважение к самому себе. Бутылка кончилась неожиданно, на самом интересном месте. Пришлось Ивану доставать Украинскую с перцем, чтобы понять как же они упустили свою большую страну, и в чём была их главная ошибка.
- А русский язык! - жаловался Иван Петрович на новые украинские власти, которые никак не хотели признать существование проблем у той громадной части населения, которая говорит на русском. - Неужели не понятно, что отнимая у меня язык, вы отнимаете мою культуру, а вместе с культурой и всю мою жизнь?! Разве я отдам вам свою жизнь добровольно, скажи Митя?
Митя согласно кивает отяжелевшей головой и потрясает над столом своими тяжёлыми армейскими кулаками.
- Пусть каждый говорит на том языке, на котором ему нравиться говорить, -продолжает Иван Петрович, есть же примеры Швейцарии, где исторически закрепились четыре языка, есть Финляндия, где двуязычие никого не шокирует.Мой зять недавно там
побывал, и рассказывал, что в той местности, где компактно проживают шведы,
название населённых пунктов сначала указывается на шведском языке,а уж потом
на финском.И это при том, что шведов в Финляндии чуть больше пяти процентов!
И никто не бежит к финскому парламенту устраивать пикеты,не пытается закрыть
шведские школы, не налагает запреты на прослушивание шведских песен в
общественных местах. Любому человеку должно быть комфортно в своём
государстве, и тогда человек ответит взаимностью, будет любить и защищать то
место, где его самого любят и уважают. А при нынешней ситуации мне начинает
казаться, что я живу не в своей стране,а в чужой.Это страшное чувство, Митя.
Дмитрий кивает головой и разливает перцовку по рюмкам.
- Но ты и правду живёшь в другой стране, Иван. Я не говорю в чужой, хотя это
может быть и так. А я, Ваня, вроде бы живу в своей стране, но я в ней
абсолютно лишний. Вот мы и подошли к главной проблеме нашего сегодняшнего
дня. Что же хуже, Ваня,- быть чужим в чужой стране, или - чужим в своей ?
Иван Петрович вспомнил этот разговор, прогуливаясь по Невскому, вращая головой во все стороны,и отмечая изменения, произошедшие с городом после ухода большевиков.В центре хорошо поработали над фасадами, укатали новые дороги, возвели несколько затейливых зданий, часть которых хорошо вписалась в существующий городской образ. Магазины выглядели солидно и привлекательно, но больше напоминали выставочные залы, куда приходили не покупать, а поглядеть. В фирменных бутиках с громкими именами мировых торговых марок практически не было посетителей. Банки и страховые компании заняли лучшие доходные дома, кичились блестящими вывесками, и сделанными на заказ, респектабельными дверьми. В ресторанах, выходящих фасадом на Невский, цены были такими же высокими, как золотой шпиль Петропавловского собора, цепляющий парящим ангелом серо-синее петербургское небо. Съездил он и на Петроградскую сторону, где когда-то располагался их НИИ. В большом брежневском здании - восьмиэтажном, с бетонными колоннами у входа теперь предлагал свои услуги бизнес -центр, а в бывшем кафе на первом этаже, где можно было угоститься свежими пирожками с капустой и с мясным фаршем, а также поесть манной или гречневой каши - приглашал посетителей магазин финской подержанной одежды "Мир сэкондхэнда". Разочарованный этим открытием, Иван Петрович проехал на метро до Гостинного двора, прогулялся до Итальянской и зашёл в небольшой подвальный ресторанчик перекусить. Заказал графинчик водки, солянку и варенный язык с хреном. Кушал и думал о том, как уговаривала его жена не ехать, поскольку предвидела его возможные разочарования, интуитивно не хотела, чтобы точки опоры, которые ещё оставались в нём от прошлой жизни, рухнули бы навсегда от встречи с реалиями жизни петербургской. За соседним столиком компания молодых людей громко рассказывала анекдоты об украинских и молдавских рабочих, приехавших на заработки в Россию. Анекдоты были смешными, но Иван Петрович почему-то обиделся и в первый раз за всю историю "нэзалэжной", неожиданно, почувствовал себя её гражданином. Когда водка подействовала и душа приоткрыла для него свои тайные кладовые, ему стало понятно, что дело не в государстве, и не в общественном строе. Просто приходит время, когда одни ценности сменяются другими, даже, если они и вправду были лучше, чем те, которые пришли в обиход вместе с правилами новой жизни. То, что было нужным и правильным, казалось вечным и незыблемым ещё вчера, сегодня ценится, не более использованного талона на метро. Вся вчерашняя жизнь с её нормами поведения и духовными постулатами в одночасье становится добычей памяти, следом на песке, растаявшим снегом. Если эти вчерашние ценности и впрямь были так хороши-почему же народ не встал на их защиту? Почему вообще, появилась потребность их заменить? Не тоже ли случилось и в роковом семнадцатом, когда вековые устои пошли прахом благодаря трём великим русским революциям ? В тоже время, наряду с этими рассуждениями, шестое чувство подсказало ему, что эти вчерашние ценности он должен хранить в себе до самой смерти, и ни за какие коврижки не отдавать никому. Подумав об этом, он с удивлением понял, что у него уже пытаются их отнять нынешние хозяева положения, и они будут повторять свои попытки до тех пор, пока он жив, или, пока он не откажется от них навсегда. На десерт Иван Петрович заказал Мартель, с ужасом сознавая, что все его деньги, которые он рассчитывал на четыре дня проживания могут закончится уже сегодня. Тем не менее он с удовольствием выпил коньяк, запивая его вкусным кофе, которое официант, по его просьбе, подал ему вместе с горячим молоком. Решение уехать домой этим вечером пришло к нему вместе с чеком, любезно вложенным официантом в большой кожаный разворот. Портфель со сменными рубахами, бельём и бритвенными принадлежностями стоял рядом со стулом. Гостиницу Иван Петрович не заказывал, поскольку знакомые гарантировали ему комнату в общежитии строительного треста. В принципе, его уже ничего не держало в этом городе, где мало чего осталось от некогда любимого им Ленинграда. Уже выйдя из ресторана и двигаясь в сторону метро, Иван Петрович понял, что современный Петербург и современный Киев - суть две стороны одной и той же монеты, излучающей мутный свет, и такой большой, что она временно заслонила собой солнце. На Витебском вокзале Иван Петрович оказался через полчаса. Денег на билет ему не хватило и он вынужден был разменять купюру в сто евро, которую когда-то подарили ему на юбилей дочка и зять. Молоденькая девчушка в обменнике с длинными продолговатыми ногтями странного сургучного цвета потянула к себе купюру и долго изучала её с помощью специальной лампы.
- У вас паспорт не совсем заграничный?-спросила она, видимо удостоверившись, что купюра настоящая. Иван Петрович на мгновение замялся, потом достал свой синий украинский паспорт и сунул его в окошко.
- Нет, не совсем, - сказал он, криво улыбаясь, - ну какая же это заграница. Так себе - Малороссия!..