Гейне Генрих. Германия. Зимняя сказка

ГЕНРИХ ГЕЙНЕ

ГЕРМАНИЯ ЗИМНЯЯ СКАЗКА.

ПРЕДИСЛОВИЕ.

Эти стихи я написал в том самом месяце январе в Париже, воздух свободы дул на некоторые строки, и они получились острее, чем мне бы хотелось. Я не удержался уже сейчас от того, чтобы не облегчить и исключить то, что несовместимо с немецким климатом. И то, что я отослал свой труд, ни много, ни мало своему издателю в Гамбург в марте, внушало мне многочисленные опасения. Я должен был фатально подвергнуть этот труд обработке, чтобы слишком серьёзное звучание исчезло, а колокольчики юмора звенели громче. Некоторые обнажённые мысли я высказал в дурном настроении, оборвал фиговые листочки и, возможно, поранил опять изнеженные уши. Мне очень жаль, но я утешаю себя сознанием, что великие авторы исчезнувшего прошлого позволяли себе похожее. Я бы не хотел упоминать Аристофана¹ в качестве такого оправдания, так как он был слепой язычник, и его зрители вкушали в Афинах классическое образование, но при этом меньше заботились о нравственности. Но на Сервантеса² и Мольера³ я бы мог сослаться гораздо успешнее; но первый писал о высоком дворянстве обеих Кастилий⁴, последний - о великом короле⁵ и великом Дворе Версаля. Ах, я забываю, в какое обывательское время мы живём, и я, к сожалению, предвижу, что многие дочери образованного сословия на Шпрее не готовы не высказать мне своё горбатое, изысканное, презрительное мнение о моих бедных стихах! Но что я ещё с большим сожалением предвижу - это вопли фарисеев нации, которые теперь омерзительно идут рук в руку с правительством, внушают высокую любовь и внимание цензуры и задают тон в ежедневной прессе, где каждый оппонент, враждующий с их взглядами, оценивается, одновременно, как противник их наивысшего господства. Мы в сердце своём вооружаемся против недовольства этих героических лакеев в чёрно-красно-золотых ливреях. Я уже слышу их пивные голоса: "Ты острословишь даже по поводу наших национальных цветов, предатель, друг французов, которым ты хочешь отдать свободный Рейн!" Успокойтесь. Я буду почитать ваши цвета, когда они не будут больше бесполезной и раболепной игрой. Водружайте красно-черно-золотые знамёна на высоту немецкой мысли, делайте их штандартами свободного человеческого сообщества, и я захочу отдать за это лучшую кровь моего сердца. Успокойтесь, я люблю Отечество так же сильно, как и вы. Благодаря этой любви, я тринадцать лет живу в изгнании и из-за этой самой любви я возвращаюсь опять в изгнание, может быть, навсегда, без плача, перекошенного рта и страдальческих гримас. Я такой же друг французов, как и всех других людей, если они разумны и добры, потому что я сам не так глуп и не так плох, чтобы желать того, чтобы немцы и французы, эти два гуманных народа, были бы сломлены Англией и Россией к злобной радости всех юнкеров и попов этого земного шара. Успокойтесь, я никогда не отдам французам Рейн по одной простой причине: потому что Рейн принадлежит мне по истинному праву, по праву рождения. Я пока еще, и уже давно, - свободный сын свободного Рейна. На его берегу стояла моя колыбель, и я даже не понимаю, почему Рейн должен принадлежать кому - то другому, а не детям этой страны. Эльзас и Лотарингию я, конечно, не могу присоединить так легко к Германскому рейху, как вам бы хотелось, потому что люди в этой стране крепко связаны с Францией из-за права, которое они выиграли, благодаря государственному перевороту в стране, права равенства перед законом, и из-за тех свободных институтов, которые гражданской душе очень приятны, но желудку огромного большинства тем не менее остаётся желать большего. Эльзасцы и лотарингцы присоединятся опять к Германии, когда мы завершим то, что французы начали, когда мы превзойдём их на деле, как мы уже это сделали мысленно, когда мы вознесёмся на последнюю ступень, когда мы, благодаря небесам, разрушим раболепие в самом тайном последнем уголке его обитания, когда мы спасём от унижения Бога на Земле, живущего в каждом человеке, когда мы станем спасителями Бога, когда мы вернём бедному околпаченному народу, его осмеянным гениям и опороченной красоте прежнее достоинство, как это сказано и спето нашими великими мастерами, и как мы этого хотим, мы - апостолы и тогда не только Эльзас и Лотарингия, но вся Франция нам достанется, вся Европа, весь мир будет немецким! Об этом призвании и всеобщем господстве я часто мечтал, когда бродил под дубами. Это и есть мой патриотизм.

В ближайшей книге я вернусь опять к этой теме с последней решительностью, со строгой беспощадностью, но, тем не менее, с лояльностью. Я уделю внимание решительнейшим возражениям, если это будет вытекать из моих убеждений. Я сам терпеливо хочу простить даже сильнейшую недоброжелательность, а также приму глупые речи, если они честны и просты. Моё всемолчаливое презрение обращено против тех бессмысленных негодяев, которые из жалкой одержимости или нечистой личной ядовитости жаждут принизить мою хорошую репутацию в общественном мнении, прикрываясь при этом маской патриотизма, не используя при этом даже религию и мораль. Анархическое состояние немецкого политического и печатного мира таково, что талант им часто эксплуатируется, чему я, должен сказать прямо, очень поражён. Правда, для Шуфтерле (персонаж драмы Шиллера) это не смертельно, он живёт и стоит уже много лет во главе одной из хорошо организованных банд литературных разбойников, которые в богемских лесах нашей ежедневной прессы, подгоняют её под свою сущность, прячутся за каждой книгой и каждым листком, и их тишайшему свисту повинуется остальное почтенное начальство.

Ещё одно слово. "Зимняя сказка" знаменует собой конец "Новых стихотворений", которые издавались при Гофмане (цензор) издателем Кампе. Мой издатель, для того, чтобы можно было составить об этих стихах цельное впечатление, должен был стихи, покрытые мхом, отредактировать с особой тщательностью и представить в ведомство; и новые варианты и исправление ошибок будут результатом этой работы высокой критики.

Гамбург, 17 сентября 1844Генрих Гейне

ГЕРМАНИЯ ЗИМНЯЯ СКАЗКА

Глава I

Месяц ноябрь печальный был,

День тусклый ему подстать,

Ветер с деревьев рвал листву,

Домой я вернулся опять.

И когда на границу я вступил,

В груди что-то громко забилось,

Я даже не понял, что со мной,

Влага из глаз покатилась.

И когда я немецкую речь услыхал,

С какой-то странной любовью,

Я почувствовал, будто сердце моё

Истекает по капле кровью.

Арфистка-девочка пела тут,

Пела с горячим чувством,

И хоть голос её фальшиво звучал,

Я был растроган искусством.

О любви потерянной пела она,

Потерянной и обретённой,

В том лучшем мире, где боли нет,

Где покой есть незамутнённый.

Она пела о тяжкой юдоли земной,

Об уходе в то совершенство,

Туда, наверх, где душа живёт

В роскоши и блаженстве.

Отречения песню пела она,

Сагу небесного рая.

Народу ту песнь и во сне поют,

За дурака его принимая.

Я знаю мелодию, знаю слова,

Могу представить народу

Авторов, тех, что пьют вино,

А проповедуют воду.

Новую песню, лучшую песню,

Друзья, хочу я сложить!

Мы хотим возвести рай на Земле

И в нём мы желаем пожить!

Мы хотим на Земле счастливыми быть

И больше нужды не знать.

Не должен ленивый и толстый живот

Всё, что сделали руки, сожрать.

Достаточно хлеба мирта и роз

Земля наша вырастить может,

Красоту и радость детям дадим

И сладкий горошек тоже.

Да, сладкий горошек для нас, для всех,

Как только стручки созреют.

А небо оставим. Пусть воробьи

И ангелы им владеют.

А после смерти на крыльях мы,

Блаженные, к вам прилетим,
И с вами райский торт и пирог

Охотно мы поедим.

Новая песня, лучшая песня,

Звучит подстать скрипке и флейте:

Убогих не будет больше у нас,

И смолкнет колокол смерти.

Невеста Европа в сей светлый миг

На свадьбе своей ликует,

Гений свободы - её жених,

Невесту страстно целует.

Хоть церковью этот брак не скреплен,

Не менее будет законным...

Пусть счастливы вместе будут они,

А дети их - вечно свободны.

Во славу той свадьбы я песню пою,

Лучшую, новую.

В душе моей засияла звезда,

К высшему счастью готовая.

Вдохновенные звёзды пылают в ночи,

В потоке огня сгорая,

И силу, что сокрушает дубы,

Я в себе ощущаю.

Как я на немецкую землю вступил,

Волшебная сила проснулась,

Я вновь - богатырь⁶, потому что Земля

Родная ко мне прикоснулась.

Глава II

Пока малышка славила рай,

Трелями заливаясь,

Время даром пруссак не терял,

В моём чемодане копаясь.

Перерыл рубашки, платки и носки,

В поисках спрятанной фиги;

Искал брильянты, бритвы, ножи

И запрещённые книги.

Шуту, что мой чемодан перерыл,

Найти ничего не случилось.

Вся контрабанда, что я везу,

В моей голове притаилась.

Здесь у меня все клинки лежат,

Брюссельских лезвий острее...

И, прежде всего их вытащу я,

Чтоб колоть вас, как можно, сильнее.

В голове драгоценности я несу,

Их в корону грядущего вставлю,

Для великого Бога, что пока незнаком

Я храм сокровищ поставлю.

Я много книг несу в голове,

Вас в этом заверить должно,

О книгах, изъятых сейчас у меня.

Щебечут все птицы, возможно.

Поверьте, у самого Сатаны

Хуже не сыщите песен.

Они страшнее тех, что издал

Гоффман фон Фаллерслебен⁷.

Один пассажир заметил мне:

"Пред таможней видите ряд?

Пред прусской таможней⁸, ряды сомкнув.

Чиновники цепью стоят"

"Таможня", - сказал он, - "в единый строй

Немецкий народ поставит

И из распавшихся мелких кусков

Целое в миг составит.

Она создаёт единство снаружи,

Его мы зовём - материальное.

Единство душ - от цензуры у нас,

Истинное и идеальное.

Цензура едиными делает нас,

Единству мысли и чувства служит;

Одна в Германии также нужда,

Что внутри, что снаружи".

Глава III

В соборе Аахена старом лежит

Карл Великий, блаженство вкушая.

Прошу не путать с Карлом⁹ тем,

Что в Швабии проживает.

Я не хотел бы в соборе лежать,

Где лежит император поныне;

Я жить буду лучше, как малый поэт,

В Неккара речной долине.

Скучают на улицах города псы,

Норовят под ноги улечься,

Просят покорно: дай пинка,

Чтоб могли мы немного развлечься.

И в этом, очень скучном гнезде,

Часок я болтался уныло...

Прусскую армию видел я,

Её время не изменило.

Мундиры серые, воротники

Под горлом красного цвета.

То кровь французов, как день назад

Поэтом Кёрнером¹⁰ спето.

Неловкий, всегда педантичный народ

Под прямым углом, как положено,

И в каждом движении и лице

Тщеславие заморожено.

Франтами на ходулях идут,

Твёрдо и не сгибаясь,

Как будто бы проглотили трость,

Которой некогда дрались.

Нет, не исчезнут здесь никогда

Для рабов рукавицы ежовые:

Те носят их у себя внутри,

Сменить "ты" на "они"¹¹готовые.

Косичка старая в виде усов

Фазу новую переживает:

Когда-то висела сзади она,

Теперь из-под носа свисает.

Н очень неплохо глядится костюм,

Манекен похвалой награждается,

Особенно нравится острый чепец,

Что шпилем вверх поднимается.

Напоминает это по - рыцарски мне

О романтике старой баллады:

Об Иоганне фон Монтфакон¹²

О стихах Фокве¹³, Тика¹⁴, Уланда¹⁵.

Красоту прославляем мы средних веков,

По верности слуг нам вздыхается,

Что преданность носят в сердце своём,

А также оружье на заднице.

Крестовый поход, великий турнир,

Любви высокой служение, -

Беспечатные любим мы времена

Без газет, журналов и чтения.

Да, мне нравится этот шлём,

Шутка его породила:

Как в походе одном провалился король,

Остроты ему не хватило.

Только боюсь, разразится гроза,

Наконечник с готовностью пылкой,

Притащит молнии с этих небес

К романтическим вашим затылкам.

На почте в Аахене я увидал

Давно знакомую птицу¹⁶,

Мне она ненавистна! И ядом полна,

Сверху вниз на меня косится.

Безобразная птица, когда-нибудь ты

Попадёшься мне прямо в руки.

Я когти вырву и ощиплю,

Отомстив за все свои муки.

Ты должна высоко на шесте сидеть,

А я призову охотно,

Рейнских стрелков к прицельной стрельбе,

Чтобы сшибли тебя свободно.

Кто эту птичку прихлопнет мне,

Корону тому вручу я

И скипетр выдам. "Пусть вечно живёт

Король", - ему прокричу я.

Глава IV

Вечером, поздно прибыл я в Кёльн,

Услышал шум Рейнской волны,

Немецким ветром повеяло вдруг,

Ветром родной страны.

Он повлиял на мой аппетит,

Пирог я съел без труда,

Но лишнюю соль его рейнским вином

Пришлось мне запить тогда.

Червонным золотом это вино

В зелёных бокалах сверкает.

Так много пьёшь, что оно в носу

Играть у тебя начинает.

Сладкая пена щекочет в носу,

Моему блаженству мешает,

В ночной переулок гонит меня,

Где эхо мне отвечает.

Громады из камня глядят на меня,

Как будто поведать желая,

Легенды города Кёльна святого,

Историю этого края.

Католической церкви святые отцы

Мешали дышать горожанам.

О господстве "темных людей" ¹⁷ в умах

Фон Гуттен Ульрих ¹⁸писал нам.

Мракобесие и средневековый канкан

Танцевали монашки с монахами,

Доносы писал Менцель фон Кёльн¹⁹,

Высокими звал их трактатами.

Пламя костров взлетало вверх,

Людей и книги глотая.

Но колокол бил, и церковный клир

Пел о радостях рая.

Злобу и ненависть лелеют сейчас

Псы, пустым переулком владея,

Внуки тех граждан сумеют познать

Нетерпимость на собственной шее.

Однако, смотрите: там в свете луны

Какой-то гигант возвышается,

Чертовски чёрный. Это собор

Кёльнский кверху вздымается.

То призрак Бастилии²⁰ здесь возник.

Католики без сомнения

Ум немцев хотели в соборной тюрьме

Оставить навек в заточении.

Но Лютер²¹ пришёл, и великое "Стоп"

На немецкой земле прогремело.

И с той поры соборное брюхо

Почти совсем опустело.

Собор не закончен ²². Как хорошо

Это не завершение.

Он - памятник реформаторской силы -

И в этом его значение.

Убогие шельмы соборной общины,

Вы слабые до нелепости.

Вам не разрушить великое дело,

Не кончить строительство крепости!

О, глупый обман! Тщетно трясут

Языком колокольным всечасно.

И евреи к нему со свечами идут. -

Бесполезно всё и напрасно.

Напрасно будет великий Франц Лист²³

В пользу его музицировать,

И, полный таланта, напрасно король²⁴

В собор придёт декламировать.

Не будет Кёльнский собор завершён,

Хоть швабские простофили

Целый корабль отменных камней

Для стройки его снарядили.

Никогда не будет он завершён,

Хоть вороны вопят бесконечно,

Они в высоких башнях его

Хотели б остаться навечно

Да, пусть скорее время придёт,

Когда вместо его завершения

Построить в нём стойла для лошадей

Принято будет решение.

"Ну, станет он лошадиным хлевом,

А что мы делать должны

Со святыми восточными королями,

Что там, в нефе погребены?"

Я слышу вопрос: "Со святыми волхвами²⁵

Как поступить уместно?"

А мы для их размещенья найдём

Другое достойное место.

Вот мой совет: затолкайте их

В три короба из железа ²⁶,

Что на башне святого Ламберта висят,

Им это будет полезно.

Король - портной²⁷ здесь внутри сидел,

С ним двое - в той же позиции.

Но ящики мы приспособим сейчас

Для величеств иной кондиции.

В правом должен лежать Бальтазар,

Слева Мельхиор разместится,

В середине - Каспар. Бог знает, как

Пришлось им в жизни ютиться.

Тройной альянс полуденных стран

Святым объявлен на небе,

Хоть раньше он не был слишком хорош

И очень набожным не был.

Простофилями были первые два;

Быть может, они обещали

В нужде Конституцию людям дать²⁸,

Но слово они не сдержали.

Ну, а Каспар - мавров король,

Таких задач и не ставил:

С неблагодарностью черной народ

Свой в дураках оставил.

А если не хватит кого-то из трёх,

То очень о том не грустите,

Святого из полдневной страны

На земляка замените.

Глава V

А когда я вступил на Рейнский мост,

Там гавань стоит большая,

Увидел я, как Рейн течёт,

В свете луны сверкая.

"Здравствуй вовек, мой Рейн-отец,

Живётся ль тебе привольно?

В изгнании вспоминал я о тебе

Часто с тоской невольной"

Так я сказал и услышал ответ:

Печальным и странным тоном.

Рейн, кашляя, как усталый старик,

Мне отвечал со стоном:

"Добро пожаловать, мальчик мой,

Не забыл ты меня. Как мило!

Тринадцать лет²⁹я не видел тебя

И знаешь, плохо мне было.

В гавани съел я кучу камней,

Они не вкусны, хоть тресни,

Ещё тяжелее в желудке лежат,

Чем Никласа Беккера ³⁰ песни.

Он пел, будто чище девицы я был,

Что свято блюдёт обычай,

У которой не смог похитить никто

Венок её чести девичьей.

Как глупую песню я услыхал,

Захотелось мне пену рассыпать,

Тряхнуть бородой, её растрепав,

И самого себя выпить.

Что чистой девицей не был я,

Прекрасно французы знали.

И волны мои с их победной волной

Мы очень часто мешали.

Глупая песня и парень глупый. -

Он позорит меня фактически,

Компрометирует, можно сказать,

Он меня политически.

Если опять вернутся французы,

Мне сильно придётся стыдиться.

А мне так часто об их возвращении

Плакать пришлось и молиться.

Я всегда их так сильно любил...

Что же теперь они делают?

Также прыгают, также поют

И панталончики носят белые?

Я охотно увидел бы их опять

Но не хочу быть осмеянным,

А также я порицанья боюсь,

Проклятой песней навеянным.

Альфред Мюссе³¹, что шёл впереди,

Повеса уличный, жуткий,

Как барабан, простучит он мне

Свои ужасные шутки". -

Так плакался бедный Рейн-отец

Он был очень расстроен.

Я слово ему в утешенье сказал,

Чтоб сердцем он был спокоен:

Не надо бояться, мой Рейн-отец,

Шуток таких, как прежде.

Французы теперь совсем уж не те,

И есть перемены в одежде.

Красные брюки³² и пуговиц ряд

Светом иным сияют.

Они не танцуют, они не поют,

Задумчиво лбы опускают.

Они философствуют и говорят

О Канте³³, Фихте³⁴ и Гегеле³⁵,

Они пиво пьют и курят табак,

А также играют в кегли.

Мещанами станут они, как и мы,

Срок нашей вражды недолог:

Не нужен им вольнодумец Вольтер³⁶,

А нужен Генстерберг³⁷, теолог.

Альфред де Мюссе, такой, как и был,

Повеса уличный, страшный,

Но ты не бойся. Мы связаны с ним

Любимым злословьем нашим.

И коль над тобою он станет шутить,

Свисток для него найдётся...

Так освистим, что с бабами только

Ему злословить придётся.

Будь же доволен, Рейн-отец,

О песнях плохих - ни слова!

Скоро лучшую песню услышишь ты.

Живи! Мы увидимся снова".

Глава VI

Паганини³⁸ Некто сопровождал,

Как будто служитель достойный:

Иногда, как пёс, бежал позади

Или плёлся, как Гаррис³⁹ покойный.

Перед важным событием Наполеон

Видел кого-то в красном...

У Сократа собственный демон был,

Но он не был виденьем ужасным.

Когда я садился за письменный стол,

Тогда порою ночною

Закутанный кто-то зловеще стоял

Как раз у меня за спиною.

Под своим пальто он что-то держал,

И странно оно сверкало...

Но, появившись, судебный топор

Сильно напоминало.

Коренастого роста казался он,

Глаза - ярких звёзд горение...

Он мне никогда не мешал писать,

Спокойно стоял в отдалении.

Несколько странный тот человек

Мне давно не встречался воочию,

Вдруг в свете лунном он снова возник

Кёльнскою тихою ночью.

Вдоль улиц задумчиво я бродил,

Как тень он за мною крался.

Я встал. Он за моей спиной

Тоже стоять остался.

Стоял и ждал. Когда я пошёл,

За спиной шаги зазвучали,

И до соборной площади мы

Вместе с ним дошагали.

Я был расстроен, кружась, сказал:

"Ответ дай скорее точный,

Зачем преследуешь ты меня

Безлюдной, глухою ночью?

В тот час я всегда встречаю тебя

Когда чувства вселенной пускают

В сердце ростки. А в моём мозгу

Идеи так и сверкают.

Ты видишь, я крепко стою на ногах.

Ответь мне: что ты скрываешь?

Что под пальто блестит у тебя?

Кто ты? И что ты желаешь?"

И он тотчас же ответил мне

Тоном сухим, флегматичным:

"Тебя я прошу, меня не гони,

Вести себя буду прилично.

Не привидение прошлого я,

Могилой не угрожаю,

Риторики скучной я не друг,

Философию не уважаю.

Натура практичная у меня,

Спокойствия я не нарушу...

Но знай: все, что в душе у тебя,

Я вывожу наружу.

Годы проходят мимо меня,

Трудясь, перемен ожидаю.

И всё, о чём только думал ты,

Я в жизни тотчас исполняю.

Ты - судья, - исполнитель - я!

Повинуясь, тебе служу я.

Несправедливо, но твой приговор

В исполнение привожу я.

Консулу⁴⁰ перед казнью всегда,

Топор приносили в Риме.

Я - здесь твой ликтор⁴¹, и я топор

Кладу пред глазами твоими.

Я - исполнитель и я иду,

Твёрдо, топор не скрывая,

Сзади тебя, ведь я - твоя

Воплощённая мысль живая."

Глава VII

Я пришёл домой и, как ангел, спал

В мягкой немецкой постели,

На перине так хорошо отдохнул,

Словно дитя в колыбели.

Боже! Как часто я тосковал

По подушке немецкого звания,

Когда вертелся ночью без сна

На жёстком матрасе изгнания.

Так хорошо, так сладко я спал,

Мне что-то прекрасное снилось,

Словно душа немецкая вдруг

От цепей земных освободилась.

Она ощущает вольной себя,

Произносит высокие речи

О небе, о гордых полётах во сне

И жаждет взвалить мир на плечи.

Боги блекнут, только завидев тебя

На пути своём снова и снова...

Ты звёзды почистить на небесах

Взмахами крыльев готова.

Французы, русские правят землёй,

Владеют британцы морем.

Мы же - владыки в царстве мечты

И с этим даже не спорим.

В царстве сна гегемоном быть

Тренируемся мы поныне...

А наяву пусть народы другие

Развиваются на равнине.

И снилось мне: я брожу опять

Вдоль улиц пустынно гулких

В древнем Кёльне, и свет луны

Скребётся в ночном переулке.

А сзади меня мой спутник идёт,

Закутанный мантией чёрной...

Я так устал, что колени дрожат,

Но дальше идём мы покорно.

Мы шли и шли. И в моей груди

Зияя, рана открылась,

И из неё горячая кровь

Капля по капле сочилась.

Иногда погружал я пальцы в неё,

И так случалось порою,

Что по пути двери домов

Я метил своею кровью.

И каждый раз, как метил я дом

Ужасным способом этим,

Тихо и жалобно рядом звучал

Колокольчик печальный смерти.

Мутно бледнела на небе луна,

Мчались чёрные кони,

Злые собаки грозно неслись

За луною в дикой погоне.

И за мною всё время шёл человек

С топором под чёрной полою.

С тёмной фигурой бродили мы

Долго ночною порою.

Мы всё брели и пришли, наконец,

К площади Кёльнской соборной,

Настежь открыта калитка была,

Мы внутрь прошли свободно.

Тем местом чудовищным только смерть

Владела, ночь и молчание.

Не горели огни, чтобы тьму осветить,

И не было слышно дыхания.

И долго бродил я вдоль столбов,

Но тьма оглашалась ночная

Лишь звуком шагов того, кто шёл,

Каждый шаг мой сопровождая.

И мы, наконец, в одно место пришли,

Где искрилось пламя свечей,

Все сокровища мира лежали там,

В капелле трёх королей.

Обычно святые три короля

В капелле тихо лежали.

А здесь на саркофагах своих

О. чудо! Они восседали.

Три скелета смерти, волшебно чисты,

Короны сидят очень прочно,

В костлявых руках сжимают мечи,

И черепа позолочены.

Как куклы, двигались три короля

В спектакле, кем-то поставленном.

Гнилью несло от этих святых,

А также церковным ладаном.

Один из них даже, двигая ртом,

Длинной речью вдруг разразился...

Он меня посадил подальше от всех,

И моего уваженья добился:

Потому что, во-первых, он был мертвец,

Королём был в своей стране.

В- третьих, он всё-таки стал святым. -

Всё это смешалось во мне.

Я ответил, слегка улыбнувшись ему:

"Старания твои напрасны,

Давно ты прошлому принадлежишь

И это, поверь, прекрасно!

Прочь бегите, скорее отсюда прочь,

Жизнь давно уже вас отпела,

Она конфискует во славу свою

Все сокровища этой капеллы.

Грядущее - радостный кавалер

Ворвётся сюда, играя.

Вы не хотите, но вшей искать

В ваших колбах вас оставляю".

Так говорил я, косясь на топор,

Сверкающий удивительно.

И этот знак молчаливый слуга

Понял незамедлительно.

Он подошёл и топором

Разбил суеверий создания,

Страшным ударом он их низверг

Без всякого сострадания.

Грохнуло эхо, вторя ему,

Своды вниз загремели,

Хлынула кровь из груди моей. -

Я проснулся в своей постели.

Глава VIII

От Кёльна до Гагена платишь всего

Пять талеров, шесть грошей для смеха.

В закрытой карете не было мест,

Пришлось в открытой поехать.

Утро осени поздней, как серая мгла,

Кругом была жидкая гадость,

Но, хоть погода плохая была,

Сквозь сердце струилась радость:

Да, это воздух Родины был,

От него мои щёки пылали,

И кучи дорожной грязи здесь

Отечеству принадлежали.

Кони знакомо махали хвостом,

По дороге навоз катался,

Но мне казалось, - это Атлант⁴²

Яблоками кидался.

Мы Мюльхемом ехали. Город мил,

Тихи и прилежны жители...

В мае месяце тридцать первого

Меня здесь последний раз видели.

Весь город украшен цветами был⁴³,

И смеясь, лучи солнца сияли,

И птицы пели со страстной тоской,

А люди с надеждою ждали:

"Вот всадники тощие скоро уйдут,

И увидим мы их затылки,

Мы им прощальный напиток нальём

Из большой железной бутылки.

И танцуя, играя, свобода придёт,

И флаг трёхцветный⁴⁴ воспрянет,

И, может быть, даже сам Бонапарт

Из своей могилы восстанет".

О, Боже! Всадники всё ещё здесь.

Ничего они не имели,

Худые, как щепки, пришли в страну,

Но толстое брюхо наели.

Канальи! Они казались тогда

Любовью, умом и надеждой⁴⁵

Но носы свои в рейнском нашем вине

Утопили эти невежды.

И свобода ноги свихнула себе,

Как штурмовать, не знает,

В Париже французский триколор

Печально с башни свисает.

Император восстал⁴⁶, но лишь для того,

Чтобы снова улечься навеки,

Превратили английские черви его

В тихого человека.

Как его хоронили, видел я сам:

Золотые плыли кареты,

И гроб его золотой несли

Золотые Богини победы.

Дорогой вдоль Елисейских полей,

Аркой, пройдя Триумфальной,

Порой сквозь туман, порой сквозь снег

Процессия тащилась печально.

Диссонансом в ушах оркестр звучал,

Оцепенели совсем музыканты,

И печально нам посылал привет

Гордый орёл со штандарта.

Люди смотрели призрачно так

В забытое прошлое снова,

И императорской сказке - мечте

Дать клятву были готовы.

И слёзы из глаз моих полились,

Я их сдержать не пытался,

Когда исчезнувший клич любви

"Виват, Император, раздался.

Глава IX

Утром, ровно в семь сорок пять

От Кёльна мы отъезжали,

Мы прибыли в Гаген около трёх,

Прямо к обеду попали.

Стол был накрыт. Здесь я нашёл

Все старо германские блюда.

Привет, капуста! Запах твой

Благословлять я буду!

Горячий в капусте зелёной каштан,

Такой, как у матушки милой.

Сушенная рыба, приветствую Вас,

Как умно вы в масле поплыли.

Для каждого сердца нет ничего,

Родины милой дороже...

Тушёную рыбу и яйца люблю

И селёдку копчёную тоже.

Как вкушали мы острую колбасу!

Дрозды в яблочном муссе лежали.

И мне казалось: "мы рады тебе",-

Громко они щебетали.

"Добро пожаловать, наш земляк,

Ты долго не появлялся;

С чужими птицами столько лет

Ты на чужбине таскался".

Также гусь на столе стоял

И он был, тих и приятен.

Он, может быть, знал когда-то меня.

Может, в детстве мы были приятели.

Так искренно он на меня смотрел,

Преданно и значительно...

Но у этой чистой, красивой души

Мясо жёсткое, исключительно.

В одной оловянной миске большой

Свиную поставили голову,

И, как всегда, её пятачок

Листом увенчали лавровым.

Глава Х

Непроглядна была за Гагеном ночь;

У меня заболело в желудке.

Лишь в гостинице Унна смог я изгнать

Из себя этот холод жуткий.

Милая девушка, что там была,

Налила мне пунша с приветом.

Жёлтым шёлком искрился локон волос,

А глаза - мягким, лунным светом.

И шелестящий вестфальский акцент

Наслаждением меня наполнил,

Пунш, дымящийся память мою пробудил,

О вестфальских братьях я вспомнил.

Вестфальцы⁴⁷ милые, как часто мы

Под столом в Гёттингене встречались,

Мы шли вместе всегда, и в наших сердцах

Память о дружбе осталась.

Вы знаете, я вас всегда любил,

И вами гордиться вправе я:

Надёжный, преданный, крепкий народ

Без хвастовства и тщеславия.

Замечательно фехтовали они,

Как львы на дуэлях дрались,

Все терции, кварты и все финты⁴⁸

Противникам доставались.

Фехтовали и пили они хорошо...

И руку когда подавали

На союз, то крепкие эти дубы

Сентиментально рыдали.

Небо хранит тебя, честный народ,

Твои всходы благословляет,

От войны, от героев, от славы их

И от подвигов оберегает.

Жизнь твоим сыновьям задаёт

Совсем нетрудный экзамен.

А дочери так прелестны всегда

Под их чепцами - Амен!

Глава XI

И, наконец, Тевтонбургский лес,

Изображённый Тацитом⁴⁹.

В классическом этом болоте

Остался Вар⁵⁰ знаменитый.

Здесь ударил Херусский Германн⁵¹,

Витязь древний и благородный,

Он был немцем и в этом болоте

Он победил достойно.

Если бы он не выиграл битву

С его бандитами рьяными,

Не видеть бы немцам больше свободы,⁵²

Мы все бы стали римлянами.

В Отечестве нашем царили б сейчас
Лишь римский язык и нравы.

И даже весталка⁵³ в Мюнхене шваба

Звала бы квиритом⁵⁴ по праву!

Генстенберг⁵⁵ стал бы важным жрецом.

По кишкам гадал бы он бычьим,

Неандр⁵⁶ бы римским авгуром был,

Наблюдал бы полёты птичьи⁵⁷ (10).

Бирх-Пфейфер⁵⁸ охотно б живицу пила,

Как римлянкам подобает.

И от неё, говорят, моча

По-особому благоухает.

Раумер⁵⁹ римским бы стал шутником,

Не немецким отбросом презренным...

Фрейлиграт⁶⁰ верлибром стихи бы писал,

Как в Риме Гораций⁶¹ почтенный.

Грубый нищий - батюшка-Жан⁶²

Грубияном⁶³ бы назывался ,

Как "Маркус Туллиус Массманус"⁶⁴

Массман⁶⁵ бы представлялся.

Друзья правды себя б проверяли в бою,

На арене⁶⁶ на львах и шакалах,

А не грызлись бы за старую кость,

Как собаки в мелких журналах.

И вместо трёх дюжин мелких князьков⁶⁷

Мы с одним бы Нероном⁶⁸ остались,

Сами б разрезали вены ему,

С палачом бы за всё рассчитались.

Как Сенеке⁶⁹, Шеллингу⁷⁰ бы пришлось

Умереть в таком же конфликте.

Корнелиус⁷¹ бы услышал тогда:

"Cacatum non est pictum"⁷².

Богу хвала! Германн выиграл бой,

Гробы римлянам достались.

Вар в тевтонских болотах лежит,

Немцами мы остались.

Мы - немцы и по-немецки мы

Говорим, как всегда старались,

Не "ассинус" мы называем осла

И швабами мы остались.

Раумер был и остался отбросом

На немецком севере вечном,

Фрейлиграт в рифму пишет стихи

И он - не Гораций, конечно.

На латыни Массман не говорит,

Брих-Пфейфер строчит только драмы,

Гнусную жидкость она не пьёт,

Как галантные римские дамы.

О, Германн! Наш долг перед тобою

Теперь забудем едва ли:

Тебе мы поставили монумент⁷³

И в жертвенный лист вписали.

Глава ХП

До ближайшего леса дополз экипаж

И вдруг затрещал отвратно:

Колесо отскочило, и было нам

Это совсем неприятно.

Кучер слезает, проворно спешит

В деревню, а я пребываю

Пол ночью в этом лесу один,

И кто-то вокруг завывает.

То дико волки воют в ночи

Голодными голосами,

Пылают в сплошной темноте огни,

Зажжённые их глазами.

О моём приезде узнали они,

И, бестии, в честь мою

Огнями они украсили лес

И хором песни поют.

Я заметил - то серенада была,

И был польщён я этим.

Я принял важную позу тотчас

И речью волкам ответил:

Собратья-волки, я счастлив сейчас

В вашей среде пребывать,

Где благородные души готовы

С любовью ко мне завывать.

Что я чувствую, в сей момент,

Измерить, мне не дано.

Ах! Прекрасные эти часы

Забыть мне не суждено.

Благодарю за доверие вас,

С которым меня встречаете,

Я знаю: в жизни вы ничего

На веру не принимаете.

Собратья! Не сомневайтесь во мне.

Не провести вас, однако,

Шельмам, что будут вам говорить,

Мол, перебежал я к собакам.

Я, мол, ренегат и скоро буду

Гофратом средь овечьего воинства...

Но возражать на подобную чушь

Мне не позволит достоинство.

Овечья шкура, что греет меня

В холодные дни ненастья,

Никак не может подвигнуть сейчас

Увлечься овечьим счастьем

Я не овца, не собака я,

Не гофрат, не треска морская,

Остались волчьими зубы мои,

А сердце моё - в волчьей стае.

Я - волк и волком буду всегда

И с волками выть буду тоже.

За себя я ручаюсь, я вам помогу,

А после вам Бог поможет".

И эту речь я произнёс

Без подготовки, поверьте.

Искажённой её напечатал Кольб⁷⁴

Во "Всеобщей газете".

Глава ХШ

Солнце у Падеборна явилось

В настроении - не передать!

Очень, видно, ему не хотелось

Земле дурной свет посылать.

Пока одну сторону освещает,

В темноте другая давно.

И изменить этот порядок

Солнышку не дано.

Сизифу⁷⁵ катить камень вечно,

Данаидам⁷⁶ в сосуд воду лить...

Работа напрасна для Солнца

Нашей Земле светить.

И когда распался ночной туман,

Я увидел: стоит на дороге

Человек на кресте, и прибиты к кресту

Гвоздями руки и ноги.

Печаль всегда наполняет меня

При взгляде на эти страдания.

"Глупец, те, кого ты спасти захотел.

Не стоят твоих стараний.

Они так скверно играли с тобой,

Господа высокой морали!

Государство и церковь не уважать

Они тебя призывали.

Тогда ещё печатный станок,

К несчастью, придуман не был.

А то бы ты смело мог написать

Труд о проблемах неба.

Цензор бы вычеркнул всё твоё

Законов земли неприятие,

Любовно цензура тогда бы тебя

Уберегла от распятия.

Ах, если бы ты другой текст⁷⁷ прочитать

Мог, с горы проповедуя,

Иль только людей благословлять

Мог, своею дорогою следуя!

Менял и банкиров⁷⁸ из храма кнутом

Ты изгонял беспощадно...

Мечтатель несчастный! Ты - на кресте,

Чтоб было другим неповадно!"

Глава XIV

Ветер в сырой, безлистной стране,

В грязи спотыкается конь.

И что-то в душе у меня поёт:

"Солнце, - ты обвиненья огонь!"

Это старой немецкой песни припев,

Что моя нянюшка пела:

"Солнце - ты обвиненья огонь!" -

Звоном рога в лесу звенело.

Это песня о том, как убийца живёт,

Пируя с друзьями своими...
И вдруг в лесу находят его,

Висящим на серой иве.

Приведён в исполнение приговор,

Что к иве был пригвождён.

Какой тайный мститель казнил его? -

"Солнце, - ты обвиненья огонь!"

Солнце - судья⁷⁹ - причина того,

Что проклят тать⁸⁰ и казнён.

Умирая, Оттилия⁸¹ солнце звала:

"Солнце, - ты обвиненья огонь!"

И когда вспоминаю я песню ту,

То с какой-то печалью сладкой

О лице старой няни думаю я,

О её морщинах и складках.

В Земле Мюнстерской она родилась

И много сказаний прекрасных

О королях и принцессах знала она,

А также о духах ужасных.

Сердце билось в груди, когда слышал я

О королевской дочке⁸² сказание:

О золотых волосах её и совсем

Незаслуженном наказании.

Она гусиной пастушкой была,

Утром гусей выгоняла

На луг, а вечером гнала назад,

У ворот печально стояла.

На воротах гвоздями прибита была

Голова её лошади милой,

Что её в далёкой, чужой стороне

На спине безотказно носила.

Вздохнула в слезах королевская дочь:

"Что ты висишь тут, Фаллада⁸³?"

А голова ответила ей:

"Сюда приходить не надо"

Вздохнула опять королевская дочь:

"Ах, если б матушка знала!"

И голова вскричала опять:

"Это сердце бы ей разорвало!"

С затаённым дыханием слушал я,

Как серьёзно, тихо, печально

Начинала о Ротбарте⁸⁴ сагу она,

Об императоре нашем тайном.

Уверяла она: не умер он,

Как об этом твердят учёные.

Он в горной пещере спрятан теперь,

С ним спутники вооружённые.

Ставка⁸⁵ главная есть у него в горе,

Пещера с высоким сводом,

Призрачным светом горят внутри

Светильники над проходом.

В конюшне, в первом зале стоят

Много тысяч коней прекрасных.

Блестящая сбруя сияет на них,

Они тихо стоят в своих яслях.

Они сыты, взнузданы, но совсем

О землю не бьют копытом;

Без движенья, тихо они стоят,

Как из железа отлиты.

В зале втором на соломе лежат

Тысячи воинов бравых,

Бородаты их лица, упрямы черты,

Отмечены в битвах кровавых.

В снаряжении они с головы до ног,

Но странные эти солдаты,

Не двигаясь, очень тихо лежат,

Сном глубоким объяты.

В третьем зале, высоко под потолком,

Сложены горы оружия:

Панцири, копья, секиры, мечи

И древне-франконские ружья.

Пушек немного, но хватит их,

Чтоб потешить трофеями душу.

И золото-чёрно-красный стяг⁸⁶

Из пещеры рвётся наружу.

Император в четвёртой пещере сидит,

Голова на руки склонилась.

И стул из камня, и каменный стол,

Столетней пылью покрылись.

Борода отросла почти до земли,

Красная, словно пламя.

Он мигает порой и, как будто глядит

Коричневыми глазами.

Задумался он или просто спит,

Точно узнать не придётся...

Но только наступит предсказанный час,

Император мощно встряхнётся.

Свой добрый стяг схватит он тотчас

И крикнет: "По коням, по коням!"

Пробудится сразу отважный народ,

И земля наполнится звоном.

Закачается каждый из них в седле,

И рога протрубят тревогу,

Из горы рванутся они на свет,

Кони сами найдут дорогу.

Хорошо и бодро поедут они,

Ведь они отдохнули на славу.

Император свершит свой высокий суд,

Готовя месть и расправу

Убийце златоволосых дев,

Таких дорогих и чудесных...

"Солнце, - ты обвиненья огонь!" -

В сердцах бойцов звучит песня.

Хорошо тому, кто в замке своём

Веселится - его не тронь!

Барбаросса гневный мчится сюда:

"Солнце, - ты обвиненья огонь!"

Как ласково, звонко и сладко звучат

Старой няни сказанья и песни:

"Солнце, - ты обвиненья огонь!" -

В моём сердце звенит всё чудесней.

Глава XV

Мелкий дождик колет лицо

Холодною швейной иглой.

Лошади, грустно махая хвостами,

Тонут в грязи ледяной.

Почтовый кучер трубит в рожок,

И звуки те я узнаю:

"К воротам три рыцаря едут в ряд",⁸⁷

И тоска гложет душу мою.

Хотелось спать. И я заснул,

И надо же! Сон мне приснился:

Как будто я в чудесной горе

У Ротбарта очутился.

На каменном стуле он не сидел,

Не выглядел монументом

И даже не столь почтенным был,

Как часто поют об этом.

Он ходил вперевалку, по залу кружа,

Болтая со мной доверительно,

И показывал мне, как антиквар,

Всё, чем владел действительно.

В зале оружия он объяснил,

Как действовать булавою.

С мечей осторожно ржавчину стёр

Рукавицею меховою.

Он в руки павлинью метёлку взял,

Стал пыль сметать осторожно

Со шлемов, панцирей и со всего

До чего дотянуться можно.

Почистив флаги, он мне сказал:

"Я очень горжусь, поверь мне,

Что моль не сожрала шёлк знамён,

А древки не съели черви".

А когда мы вошли в огромный зал,

Где солдаты, готовые к бою,

Крепко спали. Старик опять

Заговорил со мною:

"Мы тихо должны говорить и ходить,

Чтоб не проснулись ребята.

Промчалась ещё одна сотня лет -

Я должен платить солдатам".

И император легко подошёл

К крепко спящим солдатам

И тайно всунул в каждый карман

По одному дукату.⁸⁸

И, увидев, как удивился я,

Он, усмехаясь, заметил:

"Каждому жалованье я плачу:

Дукат - за одно столетие".

А в зале, там, где кони стоят

В длинных рядах молчащих,

Император странно руки потёр

С радостью настоящей.

За штукой штуку считал коней,

По рёбрам слегка похлопывал,

Педантично снова считать начинал

И губами что-то пришёптывал.

"Что-то не сходится этот счёт!" -

Сказал он, угрюмо вздыхая, -

"Солдат и оружия достаточно мне,

А вот лошадей не хватает.

Лошадиных торговцев послал я купить
В мире коней самых лучших;

Со всех концов их везут для меня,

У меня, их уж целая куча.

Я жду, пока будет полный счёт,

А потом могучим ударом

Освобожу мой немецкий народ,

Ведь он мне верен недаром"

Говорил император, а я в ответ:

"Бей скорее, медлить нечестно.

Коль не хватает тебе лошадей,

Ослов возьми на их место".

Улыбаясь, Ротбарт мне возразил:

"С ударом нам вовсе не к спеху.

Рим строился тоже не днём одним,

А спешка - часто помеха!

Кто медленно ходит - надёжней идёт,

Как римляне уверяют.

Кого нет сегодня- завтра придёт,

И дубы не вдруг вырастают".

Глава XVI

Толчок коляски меня разбудил,

Но сон овладел глазами,

И вновь во сне оказался я

У Ротбарта в том же зале.

И вновь ходил я, болтая с ним,

Чрез залы гулкие эти.

Всё время вопросы он задавал,

Требуя, чтобы я ответил.

Он не слышал в течение многих лет,

Со времён войны семилетней,

Ни одного словечка с Земли

И сплетней не знал последних.

Каршин⁸⁹ и Моисей Мендельсон⁹⁰

Владели его интересом,

А также графиня де Дюбарри,⁹¹

Что была при дворе метрессой.

"Император", - вскричал я - "о чем говорить -

Моисея давно схоронили

Вместе с Ребеккой, и сын Авраам

Верно, уж сгнил в могиле.

Авраам и Лия родили на свет

Мальчонку, назвали Феликсом,⁹³

Сейчас христианство принял он

И сделался капельмейстером.

Старая Каршин и Кленске - дочь

Встретились с лучшим светом.

А внучка, Гельмина Хеци⁹⁴, жива,

Ещё пребывает на этом.

Пока Людовик Пятнадцатый жил,

Дюбарри жила бесшабашно,

Но голову старой даме снесла

Гильотина быстро и страшно.

Пятнадцатый мирно в постели своей

Простился с жизнью этой.

Но Шестнадцатый⁹⁵ гильотинирован был

С королевой Антуанеттой.

Королева на эшафоте тогда

Своё мужество показала.

А когда к гильотине вели Дюбарри,

Она плакала и кричала"

Император столбом остался стоять,

Застывшим лицом белея:

"Что значит "гильотинирован был"?

Ради Бога, скажи скорее".

"Гильотинирован" - сказал я ему -

Метод довольно новый:

Людей всех сословий из жизни сей,

К смерти вести готовый.

При способе этом машина одна

Готовит всем участь единую.

Её изобрёл врач Гильотен⁹⁶

И зовётся она гильотиною.

Ты будешь привязан к наклонной доске,

Меж столбов голова попадает,

А тем временем треугольный топор

Над твоей головой нависает.

Дёргают шнур, и сверху топор

Живо так опускается...

И летит голова быстро в мешок,

Что под помостом валяется".

Император тут же прервал мою речь:

"Молчи о твоей машине!

Я не желаю знать ничего

Вовеки веков отныне.

Королей, королев, привязать к доске!

Не означает ли это,

Совсем не иметь уважение к ним

В нарушение этикета?!

А кто ты такой, чтобы тыкать мне?

Нахальный малый, невежа!

Ну, подожди, я тебе сейчас

Дерзкие крылья подрежу!

Разливается желчь у меня внутри,

Когда слушаю речи эти.

Измена - само дыханье твоё,

Ты за гибель величеств в ответе".

Усердием своим добился старик,

Что, все, сметая границы,

Не прося прощенья, вырвались вдруг

Скрытых дум вереницы.

"Господин Ротбарт", - я закричал -

Ты - миф и останешься сказкой.

Спи дальше, мы же будем спасать

Мир без твоей подсказки.

Призраки наши, ты знаешь, смешат

Республиканцев жутко:

Привидение в короне, с тяжёлым мечом

Вызывает плохие шутки.

Теперь совсем разонравились мне

Знамёна твои молодецкие.

Отбили к цветам их вкус у меня

Ослы старонемецкие.

И знаешь, лучше б ты дома сидел

В убежище, стар и недужен...

Я это понял здесь и сейчас, -

Нам император не нужен!"

Глава XVII

Бранился во сне с императором я,

Друг друга мы понимали;

Наяву, я думаю никогда

Мы так князю не возражали.

И только во сне, в идеальном сне

Осмелиться немец может

Сказать, что в немецкой душе лежит,

Что верное сердце тревожит.

Когда я проснулся, то увидал:

Коляска лес проезжала.

И явь из голых сучьев вокруг

В миг мой сон разогнала.

Дубы головами серьёзно трясли,

Предупреждали о чём-то берёзы...

"Верните скорей императора мне!", -

Я закричал сквозь слёзы.

"Верни, о, Ротбарт, скорей назад

Моё поспешное слово!

Ты мудр и простишь нетерпение моё,

Император, вернись к нам снова!

Гильотину мы не навяжем тебе,

Благородных мечом обезглавим,

Горожан и крестьян задушим. И мы

Старый способ в силе оставим.

Порой чередуются, правда, они:

Дворянство висит, а крестьяне

В миг остаются без головы...

Ну что же все мы - Божьи создания.

Ты можешь снова создать у нас

Для смертной казни условия.

И можешь опять делить народ

На гильдии и сословия.

Священное старое право римлян⁹⁷

Пустим опять в производство.

С плесенью старой назад барахло

Получим со всем сумасбродством.

Даже средневековье готов

Я терпеть, возражать не буду -

Только избавь, пожалуйста, нас

От двуполых, что лезут всюду.

От рыцарей в коротких чулках,

Что мерзкую смесь представляют

Из иллюзий готики и новой лжи,

Собой ни рыбу, ни мясо являют.

Комедиантскую сволочь скорей гони

И закрой, конечно, театры,

Где пародируют время твоё...

О, приди скорей, император!"

Глава XVIII

Почти совсем была эта крепость⁹⁸

От хорошей защиты свободна,

Но только с прусскими крепостями

Встречаюсь я неохотно.

Планки моста, ведущего в крепость,

Жалобно так стонали.

Мы въехали вечером, было темно,

И чёрные рвы зияли.

Бастионы угрюмые видел я.

Треща, ворота открылись,

Как будто они поглотили нас

И так же, треща, закрылись.

Ах, стала печальна моя душа,

Одиссей⁹⁹ точно так же вздрогнул,

Когда он понял, что Полифем

Скалой перекрыл дорогу.

Как зовут вас? - тут служитель спросил,

Кареты гостей встречающий.

Зовусь "Никто", я - врач глазной,

Колю глаза окружающим¹⁰⁰.

В гостинице я приуныл совсем. -

Там плохую еду подавали.

Я отправился спать, но не заснул,

Потолки меня угнетали.

Широкой, пружинной была там кровать,

Камчатные шторы висели.

И полог, украшенный бахромой,

Накрывал того, кто в постели.

Бахрома проклятая! Целую ночь

Мой любимый покой похищала.

Как Дамоклов меч¹⁰¹, надо мной она

Висела и жутко трещала.

Мне казалось, тайна шипела змея:

"Здесь будет твоё пристанище,

Ты из крепости никуда не уйдёшь

Здесь навеки останешься".

"О Боже, что было бы" - я застонал,

"Случись несчастье такое!

Если б не мог увидеться я

В Париже с любимой женою?!"¹⁰².

Казалось, мне цензор тронул лоб

Своей холодной рукою,

Смягчая мой напряжённый мозг,

Принуждая его к покою.

Гвардеец, обёрнутый в саван, вошёл,

Встал у моей постели.

Прозрачна фигура эта была,

Зловеще цепи звенели.

Привидение куда-то тащило меня,

Я увидел своими глазами

Себя на крутой отвесной скале,

Прикованного цепями.¹⁰³

А эта зловещая бахрома

Обернулась кошмарным видением:

То коршун с когтями острыми был,
И чёрным, как ночь оперением.

Он точно был, как прусский орёл.

Вцепившись в меня когтями,

Он жадно печень мою пожирал,

Я стонал, заливаясь слезами.

Я долго стонал, но крикнул петух

И сон прогнал лихорадочный.

Обернулся орёл опять бахромой,

Я очнулся, вспотев порядочно.

Экстренной почтой уехал я,

И только на вольной природе,

На земле Бюккебурга легко вздохнул

И понял, что я на свободе.

Глава XIX

О, Дантон¹⁰⁴ , как заблуждался ты!

Тебе ответить на это должно:

Землю Отчизны на подошвах сапог

Унести очень даже возможно.

Половина княжества Бюккебург

На моих сапогах осталась.

Такое количество глины в пути

Мне за жизнь не встречалось.

В Бюккебурге замок увидел я,

Где случилось деду родиться.

А бабушке в вольном городе Гамбурге

Удалось на свет появиться.

Я прибыл в Ганновер в обеденный час;

Сапоги почистил мгновенно

И сразу отправился город смотреть,

Что было весьма полезно.

Мой Бог! Как чисто выглядел он!

Грязь улицы не покрывала,

Много зданий прекрасных было вокруг,

Что почтение вызывало.

Большая площадь понравилась мне:

Вокруг дома, размеров невиданных...

Там стоит дворец, во дворце - король,

И всё это - только для избранных.

Мой чичероне мне сказал:

"Здесь живёт король, и при этом,

Он - благородный английский лорд¹⁰⁵

И бодр совсем не по летам.

Вполне безопасно здесь для него.

И лучше любого могущества

От наших знакомцев его защитит

Открыто отсутствие мужества.

Иногда он горько сетует мне,

Что скучна ему должность такая,

Что быть в Ганновере королём

Можно только, судьбу проклиная.

Он привык к британской жизни своей,

Ему, мол, здесь тесно и тошно.

Его наказание - английский сплин -

Ну, просто повеситься можно.

Третьего дня у камина застал

Его я в печали кромешной.

Самолично он лекарство варил

Для собаки своей заболевшей".

Глава ХХ

До Гамбурга ехал я только час,

Добрался туда с темнотою.

Воздух там свеж и живителен был,

Здоровались звёзды со мною.

И когда я к маме¹⁰⁶ своей пришёл,

То с радостными слезами,

Почти испугавшись, вскричала: "Сынок!"

И громко всплеснула руками.

"Тринадцать лет пронеслись, как день...

Сынок, ты голоден, верно?

Что бы тебе захотелось съесть?

Скажи мне хотя бы примерно.

У меня есть рыба и мясо гуся,

Прекрасные апельсины..."

"Мама, всё это скорей неси,

Ты очень порадуешь сына"

Когда я с большим аппетитом ел,

Счастливая, бодрая мама

Вопросы один другого сложней

Мне задавала упрямо.

"Ухожен ли ты на чужбине, сынок,

Жена следит за тобою?

Знает хозяйство, латает бельё

Заботливой женской рукою?"

Мамочка, рыба так хороша,

Поглощать её молча надо,

А то может в горло кость попасть,

И сама ты будешь не рада.

И пока я добрую рыбу ел,

Гусь был на стол поставлен,

И каверзный мамин интерес

Теперь на другое направлен:

"Любимый сынок, где лучше тебе

Живётся: здесь или во Франции?

И какой тебе по душе народ,

Хорошо ль тебе с иностранцами?"

"Мамочка, вкусен немецкий гусь,

Но французы - вот моё мнение:

Лучше нас фаршируют его,

У них соус хорош, без сомнения".

Всё было прекрасно. И мама к тому

Приложила немало стараний.

Апельсины были сладки на вкус,

А гусь - выше всех ожиданий.

Но мама живо опять начала

Задавать мне вопросы нудные.

И больше всего волновали её

Непростые дела и трудные:

"Сынок, политика до сих пор

Ещё твоё увлечение?

К какой же партии близок ты

По всем своим убеждениям?"

Апельсины, мамочка, так хороши,

Удовольствие себе доставляя,

Я жадно глотаю их сладкий сок

Кожуру на столе оставляя...

Глава XXI

Как стриженый пудель выглядит Гамбург:

Пол города пламя спалило.¹⁰⁷

Теперь постепенно строится он,

Но смотрится очень уныло.

Многих улиц здесь не хватает мне,

Не нашёл я, печально блуждая,

Тот дом, где я получил поцелуй,

В огне первой любви сгорая.

Типография где? В ней когда-то я

"Картины" издал "путевые"...

Где тот подвал? В нём я устрицы ел

В своей жизни впервые.

И где же Дрекквалльштрассе теперь?¹⁰⁸

Искал я её напрасно.

Где тот павильон? В нём пироги

Были всегда прекрасны.

Где ратуша?¹⁰⁹ В ней заседал всегда

Цвет бюргерства городского...

Всё пламя сожрало. Ведь для огня

Нет ничего святого.

Горожан ещё угнетает страх.

И с лицами меланхоличными

О большом пожаре поведали мне

Свои впечатления личные.

"Горело сразу во всех местах,

Было видно лишь дым и пламя;

Церковные башни в миг занялись

И рухнули перед нами.

Старая биржа сгорела дотла,

Где наши отцы бывали

И честно так, как только могли,

Друг с другом они торговали.

Но наша серебряная душа,

Наш банк¹¹⁰ огню не поддался,

Каждый из нас там деньги хранит...

Слава Богу! Он нам остался.

Из всех земель в наши руки текли

Деньги, продукты питания. -

Благодарно всё приняли мы,

Совсем не стыдясь подаяния.

Прислали одежду, постели, супы,

Хлеб с мясом нам тоже достался,

И даже послать нам своих солдат

Прусский король собирался.

Убытки наши возмещены,

Оценено всё, что должно...

Но страх, что остался в душах у нас,

Никак возместить невозможно".

"Добрые люди", - ободрил их я, -

"Вам плакать должно быть, стыдно.

Лучшим городом Троя была¹¹¹,

Но также сгорела обидно.

Отстройте ваши дома опять

И лужи все осушите;

Законы исправьте и скорей

Получше брандспойты купите!

Кайенскому перцу в ваших супах

Черепаховых делать нечего.

И карпы варёные очень жирны

И не полезны для печени.

Индюк не вреден. Но есть птица одна¹¹²,

Коварная по природе.

И бургомистр её яйца часто

В своём парике находит.

Факт, что кукушка фатальна для всех,

В объяснениях не нуждается...

У меня в желудке крутится всё,

Когда она мне вспоминается".

Глава XXII

Но сильней, чем город, поразило меня,

Как изменились прохожие:

Они так подавлены, угнетены,

На ходячие руины похожие.

Худые стали тоньше ещё,

Толстых жир заливает,

Дети выглядят, как старики,

И в детей старики играют.

Телята, которых я здесь оставил,

В быков превратились тем временем.

Гусями важными стали гусята

И гордятся своим оперением.

Гудель¹¹³ старую здесь я нашёл,

Раскрашенной, как сирена:

Чёрные локоны на голове,

И зубы белее, чем пена.

Но лучше всех сохранился мой друг:¹¹⁴

Торговал он бумагой все годы.

Как всегда, золотились кудри его,

Норовя убежать на свободу.

Ещё одного¹¹⁵ я увидел вдали,

Пробежал, торопясь, он мимо...

Я слышал, в огне его разум сгорел,

Улетела страховка с дымом.¹¹⁶

Также старого цензора¹¹⁷ видел я,

Он, будто в туман был запрятан.

На гусином рынке встретились мы,

Мне казалось, он в землю впечатан.

Руки друг другу мы долго трясли,

В глазах его слёзы поплыли,

Он рад был опять увидеть меня, -

Как трогательны мы были!

Увы, не всех довелось найти:

Кого-то уж нет на свете.

Ах! Даже Гумпеля¹¹⁸ моего

Мне уже никогда не встретить.

Благородный неслышно из жизни ушёл

И воссядет в чертогах небесных...

Великий дух, как библейский Сераф¹¹⁹,

На троне Яхве¹²⁰ чудесном.

Адониса¹²¹ старого я не нашёл,

Перерыв целый город даже...

Чашки, вазы ночные, - его весь фарфор

Выставлен был на продажу.

И Саррас¹²², преданный пудель мёртв,

Огромна потеря издателя.

Спорить готов, он дороже был

Для Кампе, всей пишущей братии.

В вольном городе Гамбурге с давних времён

Иудеи с христианами жили.

Прошедшие годы, надо сказать,

Не слишком их одарили.

Христиане все вполне хороши,

Заняты пищей глубоко.

Во время платят по векселям

За день до последнего срока.

Иудеи же раскололись вдруг.

Две партии так различают:

Старые все в синагогу идут,

Новые - храм посещают.¹²³

Новые мясо свиное едят¹²⁴

И видят себя демократами;

Старые всё больше себя скребут

И мнят себя аристократцами ¹²⁵.

Я тех и этих очень люблю,

Но клянусь я Божьей заботою,

Больше всего мне нравится рыбка,

Что зовётся копчёною шпротою.

Глава XXIII

Как республика, Гамбург не столь велик,

Как Венеция или Флоренция,

Но лучше устриц на свете нет,

Чем ел я в подвале Лоренцо¹²⁶

В прекрасный вечер Кампе и я,

Переступили порог подвала,

Надеясь рейнвейна, а также устриц

Попить и поесть до отвала.

Хотелось найти мне старых друзей,

Как Гауфпи¹²⁷, к примеру,

Знакомство с новыми завести

Собратьями по вере.

Вилле¹²⁸ тут был, и его лицо

Памятной книгой являлось

Ударов, какими его враги

Отчётливо расписались.

Тут был Фукс¹²⁹ - язычник слепой,

Персональный враг Иеговы.

Только о Гегеле думал он

И слегка о Венере Кановы¹³⁰.

Мой Кампе Амфитрионом¹³¹ был,

Радостью жизни полный.

Душа сияла в его глазах,

Как у известной Мадонны.

О Кампе в душе своей думал я,

Устрицы вином запивая. -

Он издатель, в полном расцвете сил,

И человек, каких не бывает.

Другой издатель позволил бы мне

Скончаться от голода мило.

Но того, кто меня угощает вином,

Мне не забыть до могилы.

Я благодарен за то небесам,

Что виноград сотворил Создатель,

И за то, что Юлиуса Кампе Бог

Сделал моим издателем.

Я благодарен Творцу в небесах,

Что Он создал нам в наслаждение

Устриц в море, рейнвейн на земле, -

Великие эти творения.

Лимоны также вырастил Он¹³²,

Чтобы устриц нам окропить...

Боже! Прошу, дай мне эту ночь,

Чтобы съеденное переварить.

Рейнвейн всегда смягчает меня,

И вместо привычной враждебности,

В груди моей зажигается вдруг

Нужда в любви, в человечности.

Нужда эта гонит наружу меня,

Приложить заставляет старания,

Чтобы душу родную нашла душа,

Увидев белые одеяния.

В такие моменты я таю почти

От меланхолии жуткой:

Все кошки серыми кажутся мне

И Еленами¹³³ - все проститутки.

Но когда на их улицу вышел я¹³⁴,

То в химерах лунного света

Колоссальное что- то заметил вдруг,

И женщиной было это.

Её облик спокоен был и здоров,

Бирюза глаз смотрела строго,

Красные щёки, вишнёвый рот,

И нос покраснел немного.

Макушку её покрывал чепец,

Как корона, зубцами украшенный¹³⁵,

Он был накрахмален и выглядел так,

Как камень гамбургских башен .

Туника, что носила она,

Свисала до икр свободно...

Какие ноги! Как похожи они.

На дорические колонны.¹³⁶

Земную естественность прочитать

Мог я в каждом движении.

Её истинно сверхчеловеческий зад

Мне казался вершиной творения.

"На Эльбу добро пожаловать, друг!

Я рада, что ты явился.

Тринадцать лет тебя не было здесь,

Но совсем ты не изменился.

Ты прекрасные души ищешь здесь,

Что встречались тебе так часто,

И шли с тобой сквозь тёмную ночь

В этом краю прекрасном.

Но жизнь поглотила их навсегда,

Стоглавой гидре¹³⁷ подстать.

Ты не находишь старых времён

И сверстниц своих опять.

Ты не находишь прекрасных цветов,

Что сердце юное обожало:

Здесь цвели они, но увяли теперь,

Их листья штормом сорвало.

Увяли, лишились листьев они,

Ногами судьбы растоптаны...

Но, друг, на земле всей красоте

Такая судьба уготована".

"Кто ты?" - Я громко её спросил, -

"Ты давних времён сновидение?

Великая статуя, где ты живёшь?

Возьми меня в сопровождение".

Улыбаясь, проговорила она:

"Ты заблуждаешься, я не из этих,

Я - моральна, порядочна и тонка.

Разве этого ты не заметил?

Я - не малютка-мамзель¹³⁸ (13) и я

Не французская Лореттина¹³⁹(14);

Скорее узнай! Гаммония¹⁴⁰ (15) я,

Берегущая Гамбург Богиня.

Ты испугался, стоишь столбом?

Ты всегда был смелым поэтом.

Ты всё ещё хочешь пойти со мной?!

Так не стоит медлить при этом".

Я рассмеялся ей в ответ,

Гордясь над страхом победою:

"Иди впереди, а я за тобой,

Хоть к дьяволу в ад последую!"

Глава XXIV

Как я взлетел по лестнице вверх

Узкой, сейчас мне не вспомнить.

Верно, невидимый дух перенёс

Внутрь, в одну из комнат.

Быстро часы ночные текли

В каморке Гаммонии тесной.

В симпатии, очень давней, ко мне

Призналась Богиня честно.

"Видишь ли", - мне говорила она, -

"Раньше мне дорог был в мире

Певец, который Мессию воспел¹⁴¹

На своей божественной лире.

Там, до сих пор на комоде стоит

Бюст моего Клопштокка.

Сейчас болванкою для чепцов

Может служить он только.

Однако, - теперь мой любимец - ты,

И зелёным лавром увенчан,

Твой портрет висит над кроватью моей,

Он прекрасен и очень заметен.

Но только, зачем так часто, сынок,

Ты гонор свой проявляешь?

Это глубоко ранит меня,

Ты сильно меня огорчаешь.

Считаю, от этой привычки плохой

Излечит всесильное время:

Терпим, ты будешь и к дуракам,

Ты станешь, любезен со всеми.

И как тебе в голову мысль пришла,

В холодное время года

Приехать на север? У нас совсем

Зимнею стала погода".

"Богиня моя", - я возразил, -

"Мне спать не давали думы,

Средь ночи будили они меня,

Терзали сердце тоской угрюмой.

Снаружи было всё хорошо,

Но внутри я не был доволен,

Во мне угнетенье всё время росло

Я был тоской по Родине болен.

Знаешь, лёгкий французский воздух,

Норовил мне в грудь протолкнуться,

Я дух свой здесь должен перевести,

Чтобы вовсе не задохнуться.

Запах торфа порою чудился мне,

И уговорам не внемля,

Нетерпеливые ноги топтать

Хотели немецкую землю.

Я стонал ночами и представлял,

Как наяву я увижу

Даму старую, что у плотины живёт,

И сестру, что живёт к ней поближе.

А ещё господин благородный¹⁴² есть

Бранить меня вечно готовый.

Великодушно он меня защищал,

Дорожа моим каждым словом.

И очень хотел я сам расспросить

Тех "глупых юнцов", что в начале

Жизни моей были со мной

И музыкой в сердце звучали.

По буковым рощам я тосковал,

С нижненемецкими соловьями,

По синему дыму из труб печных,

Что пролетал над домами.

Я даже по тем местам тосковал,

Где страдал я снова и снова,

Где в юности горькой крест я тащил

И носил свой венец терновый.

Я хотел плакать там, где впервые

Я горькими плакал слезами...

Любовь к Отчизне - безрассудной тоской

Недаром названа нами.

Я неохотно о том говорю,

Ведь это - форма болезни...

И от публики раны свои скрывать

Стыдливой душе полезней.

Досадно мне, что всяческий сброд,

Затронуть сердца желая,

Патриотизм несёт напоказ,

Его гнойных язв не скрывая.

Моя Богиня! Ты сегодня нашла

Меня в настроении мягком.

Я немного болен, но в себя прихожу

И скоро буду в порядке.

Да, я болен, но душу мне освежить

Ты можешь чашкою чая.

Я с удовольствием выпью его,

С добрым ромом мешая".

Глава XXV

Богиня мне приготовила чай,

Ром потихоньку вливая.

Сама же она вкушала тот ром,

Даже совсем без чая.

К моему плечу прислонилась она,

Чепец каменный смялся немного,

И мягким тоном ко мне обратясь,

Сказала совсем не строго:

"Я с ужасом думаю иногда:

Ты в Париже живёшь бесконтрольно,

В безнравственном городе и среде

Французов, весьма фривольных.

Ты блуждаешь там. На твоей стороне

Немецкого нет издателя,

Что верен тебе и предостеречь

Смог бы тебя, как писателя.

И соблазн в том городе так велик,

Встречаешь сильфид¹⁴³ ежедневно. -

Это так нездорово. И очень легко

Утратить покой душевный.

Не уезжай, оставайся у нас:

Мораль здесь и дисциплина,

И тихих радостей не лишены

Мы в нашей земле срединной.

Оставайся, Германия больше теперь,

Отвечает твоим интересам,

Мы идём вперёд. Ты видишь сам

Мы не чужды прогресса.

С возрастом Гоффман¹⁴⁴ стал менее строг,

Не строга цензура отныне...

Он с юным гневом не станет марать

Твои "Путевые картины".

И с возрастом сам смягчился ты,

Ты стал человеком приличным.

И прошлое в лучшем свете сейчас

Ты сможешь увидеть отлично.

Да, то, что казалось ужасным тогда,

Не так уж и непреложно.

В Германии от кабалы ускользнуть

Так же, как в Риме, возможно.

Свободу мысли вкушает народ,

Это почти всех касается,

Ограничения есть только для тех,

Кто печататься собирается.

Произвол незаконный почти нигде

Не доминирует ныне;

Дурным демагогам теперь не отнять

Трёхцветной кокарды¹⁴⁵ святыню.

Так плохо в Германии ощущать

Мне себя не случалось.

Хоть нынче от голода и не мрут,

Но внутри нас тюрьма осталась.

В прошлом вера и мир в душе

Умеряли наши страдания.

На смену к ним, к сожаленью, пришли

Неверие и отрицание.

Свобода внешняя как-то вдруг

Идеалы в душе истребила.

Всё то, что в сердце своём мы несли,

Что чище, чем лилии было.

Так прекрасной поэзии близок конец,

Вот-вот навеки померкнет,

И подобно Фрейлиграту¹⁴⁶ она,

С королями другими исчезнет.

Внукам будет довольно еды и питья,

Но они увидят в молчании,

Как идиллия кончится, и грохоча

Рухнет спектакль мироздания.

Ох! Ты молчать не умеешь совсем:

Я волшебным стеклом владею,

Книгу судеб могу распечатать тебе

И сказать, что будет позднее.

Что для смертных не делала я никогда,

О чём ты мечтать не смеешь,

Что будет с Отчизной, могу показать,

Но ты молчать не умеешь".

"О Боже! Богиня!" - я вскричал, -

Ей, глядя в глаза в восхищении, -

Германии будущее увидать -

Великое наслаждение!

Я молчалив, я поклясться могу

Всем, чем только возможно,

Я буду молчать. Ты только скажи,

Какую дать клятву мне должно".

"Отцом Авраамом мне поклянись,

Премудрым, со всем старанием

Той клятвой, что Ветхий Завет хранит,

Он в своих её дал скитаниях.

Положи свою руку мне на бедро

И клянись в молчании истинном,

Что не выдашь тайну ты никому

Ни словесно, ни письменно".

В тот торжественный миг коснулось меня

Лёгкое дуновение.

По обычаям предков я клятву дал,

Как это делали древние.

На бедро Богини руку я положил

И поклялся со всем старанием,

Что, как на бумаге, так и в речах

Я буду хранить молчание.

Глава XXVI

Щёки Богини пылали огнём, -

Это ром ударил в корону...

И тут она обратилась ко мне

Очень печальным тоном:

"Мне много лет. Вместе с Гамбургом я

Родилась, как его основали.

Мою мать, что здесь в устье Эльбы жила

Королевою рыб называли.

Мой отец был знаменитый монарх,

Звался Карлом Великим¹⁴⁷ привычно.

Как Фридрих Прусский¹⁴⁸ был он умён,

Могуч и силён необычно.

Трон, где он коронован был,

Хранится в Аахене¹⁴⁹ ныне,

Трон ночной получила в наследство мать

И хранила его, как святыню.

Этот трон, невидимый для других,

Мне моя мать завещала.

За все деньги, что мог бы мне Ротшильд¹⁵⁰ дать

Его открывать я б не стала.

Смотри, притулилось в дальнем углу

Кресло, совсем уже рванное.

Для моли его подушки всегда

Были едою желанною.

Я иду туда и подушки я

Осторожно снимаю с кресла...

Под креслом круглая есть дыра,

Там - котёл, никому не известный.

И тайно варят в этом котле

Зелье волшебные силы.

Голову всунь и увидишь ты

Всё будущее, мой милый.

Что с Германией будет, узнаешь ты,

Мечту свою осуществляя.

Но не дрожи когда из котла

Поднимется вонь небольшая".

Она говорила, странно смеясь.

Но тут я не ужаснулся,

С любопытством голову всунул туда

И к будущему прикоснулся.

Что увидел я там, не передам,

Ведь я принуждён к молчанию.

А разрешили б, мог рассказать,

Каково миазмов дыхание.

С каким отвращением думаю я

О смеси, что очень похожа

На окаянную гнусную вонь

Старой капусты и кожи.

О, Боже! Ужасен тот запах был,

Что вверх из котла струился,

Как будто бы столетний навоз

Из могил вождей выносился.

Когда-то Сен-Жюст¹⁵¹, якобинец, сказал,

И слова я запомнил эти:

"Не лечите болезнь злую маслом,

Настоянном на розовом цвете"

Немецкого будущего запах тот,

Как будто из древней могилы,

Мой нос не нюхал ещё никогда,

Я терпеть был больше не в силах.

А когда я очнулся от забытья,

А обморок был глубокий,

Увидел: сижу, головой прислонясь,

К груди Богини широкой.

Сверкал её взгляд и рот пылал,

Обе ноздри вздрогнули разом,

Поэта вакхически обняла

И спела с диким экстазом:

"Оставайся со мной, я люблю тебя,

Здесь, в Гамбурге твоё место:

Будем устрицы есть, и пить вино

И забудем, что нам известно.

Опустим крышку, чтоб эта вонь

Нашу радость не замутила.

Поэта немецкого ни одного,

Как тебя, я ещё не любила.

Я целую тебя и чувствую я,

Как увлекает меня твой гений,

Волшебное чувство меня пьянит,

И душа ждёт этих мгновений.

И когда вдруг заслышу на улице я

Сторожей полуночных пение,

Я знаю, то Гименея¹⁵² гимн, -

Он зовёт нас с тобой к наслаждению.

Вот конная стража едет сюда,

Пылают факелы ярко.

Прыгают в свадебном танце они

И веселятся жарко.

Вот высокий, премудрый идёт Сенат,

Сенаторы шествуют чинно.

Бургомистр кашляет тихо в кулак,

Речь держать готовится видно.

Вот корпус сюда дипломатов идёт,

Униформа - не из последних,

Они поздравления нам несут

От имени стран соседних.

Идёт депутация от церквей:

Раввины и пасторы рядом.

И Гоффман - цензор, он тоже здесь,

Сверлит василиска взглядом.

Лязгают ножницы в руках у него,

Парень совсем он дикий,

И вырезать лучшего мяса кусок

С мастерством он умеет великим.

Глава XXVII

Что случилось дальше в ту чудную ночь,

Я когда-нибудь вам поведаю,

В какой-нибудь тёплый летний день

За дружескою беседою.

Поколенье ханжей исчезло почти,

Славлю Бога за это теперь я:

Больные ложью под землю ушли,

И с ними их лицемерие.

Поколенье новое выходит вперёд

И грехами не озабочены,

Они свободны в желаньях своих,

Им расскажу я всё точно.

Расцветает та юность, что может понять

Доброту и гордость поэта.

И сердца, и души этих людей

Солнечным светом согреты.

Моё сердце, любя, освещает всех

Целомудренно, чисто, как пламя

Благородные Грации¹⁵³ струны моей

Лиры¹⁵⁴ настроили сами.

Эту лиру когда-то заставил звучать

Мой древний отец, благородный,

Любимец муз, великий поэт

Аристофан¹⁵⁵ покойный.

Пайстетерос¹⁵⁶ на этой лире играл,

Королеву небес воспевая.

Радостно в небо летела она,

Песням его внимая.

Финалу "Птиц" чуть-чуть подражать

Я пытаюсь в главе последней.

Эта пьеса, верно, лучше всех пьес

Аристофана, отца комедий.

"Лягушки"¹⁵⁷ тоже весьма хороши.

Теперь в переводе немецком

Театр в Берлине ставит их,

Чтоб потешить вкус королевский.

У короля¹⁵⁸ тонкий, античный вкус,

Ему нравится эта пьеса:

И чем к модному кваканью, больше к ней

Проявляет он интереса.

Но автору, если бы был он жив,

Я дал бы совет отличный:

Чтобы в Пруссии он ни за что, никогда

Не появлялся лично.

Аристофану, тому, как он есть,

Верно, пришлось бы несладко:

Пьесу свою он бы смотрел

С хором из слуг порядка.

Разрешенье ругать получила бы чернь,

Хвостом бы вилять перестала

И благороднейшего ловить

По приказу полиции б стала.

О, король! Я к тебе хорошо отношусь,

И совет дам тебе я ясный:

Ты знаешь, лишь мёртвых поэтов чтут,

Неживые только прекрасны.

Король, живущих поэтов не обижай,

У них есть оружье и пламя.

И, как Зевс- громовержец¹⁵⁹, бывают страшны,

Разя наповал словами.

Обижай лучше старых и новых богов,

Весь сброд олимпийский, при этом

Иегову тоже туда добавь,

Только не трогай поэтов.

Очень радуясь, боги карают нас,

В ад посылают жестоко.

Жарко в аду. Там варят людей

В чёрных котлах глубоких.

Ещё есть святые, они огня

Безмолитвенно избежали,

На храмы, жертвуя хорошо,

Положенье своё покупали.

И к концу дня вниз нисходит Христос,

Он ворота ада¹⁶⁰ ломает.

Но тоже блюдёт он строгий закон,

Лишь немногих освобождает.

Отменить невозможно адский арест,

Бесполезны здесь извинения:

Не поможет молитва, никто не спасёт,

Нет отсюда освобождения.

Скажи, тебе Дантов "Ад" незнаком?

(Читать терции эти - мучение).

Для того, кого Данте¹⁶¹ ввергнул в ад,

Нет Бога и нет спасения.

Нет Бога, и невозможно спастись

Из поющего пламени злобного...

Прими во вниманье! Мы тебе

Ничего не готовим подобного.

Перевод Людмилы Цветковой.

Перевод сделан с изд. Heinrich Heine, Deutschland ein Wintermдrchen: Hamburg, Hamburger Lesehefte Verlag,Husum/ Nordsee.

Примечания:

¹ Аристофан - около 450-386 д.р.х. - древнегреческий комедиограф, сатирик.

² Сервантес - 1547-1616б - испанский писатель и поэт.

³ Мольер -1622-1673 -французский комедиограф

⁴ Обе Кастилии - Испанские государства Кастилия и Арагон в 1479 г. были объединены в одно испанское королевство.

⁵ Великий король - Людовик ХIV.

⁶ Богатырь - Мифологический герой Древней Греции, получающий свою силу от матери - Земли.

⁷ Гоффман фон Фаллерслебен. - издатель немецких песен. Его "Неполитические песни" вышли в свет в 1841г.

⁸ Прусская таможня. - Объединение таможенных ведомств многочисленных немецких государств в одну немецкую таможню произошло в 1834 году под руководством Пруссии.

⁹ Мауэр. - швабский поэт, 1786 -1870.

¹⁰ Кёрнер Теодор. - поэт, борец за свободу.1791-1813

¹¹ . "Ты" и "Они" - в русском языке форма местоимения "они" употреблялась в старые времена, как раболепная форма. Например: "Барыня Вас не примут. Они изволят почивать." в немецком языке эта форма "Er". Эту форму Гейне и употребляет.

¹² Иоганна фон Монтфакон. - действующее лицо пьесы фон Коцебу.

¹³ Фокве. - Фридрих барон де ла Мотте Фокве. - поэт-романтик, 1777-1843.

¹⁴ Тик, Людвиг - поэт-романтик, 1773-1853.

¹⁵ Уланд. Людвиг - поэт поздней романтики, 1787 -1862.

¹⁶ "Давно знакомая птица" - орёл, герб Прусского королевства.

¹⁷ . "Тёмные люди" - в 1515 и 1517 появилось в свет эпистолярное сочинение "Письма тёмных людей", высмеивающие католическое духовенство.

¹⁸ Ульрих фон Гуттен, 1488-1523 гг. соиздатель (или соавтор) "Писем тёмных людей", гуманист и почитатель Лютера.

¹⁹ Менцель. - друг юности Гейне. Студентом был

оппозиционером, позднее стал сторонником реставрации монархии во Франции и реакционером.

²⁰ Бастилия - государственная крепость-тюрьма в Париже. Взятие и разрушение Бастилии(1789) стало сигналом для Французской буржуазной революции.

²¹ Лютер, Мартин: - основатель немецкой Реформации (1483-1546).

²² Собор не закончен - Со времени Реформации строительство Кёльнского собора было прекращено по требованию немецких романтиков. В 19 веке строительство было возобновлено. В 1842 году было основано общество Кёльнского собора, в сентябре того же года строительство возобновилось.

²³ Франц Лист - великий композитор (1811-1886), дал благотворительный концерт в пользу Кёльнского собора.

²⁴ Король, полный таланта - прусский король Фридрих Вильгельм 1У держал приветственную речь перед началом строительства 4 сентября 1813года

²⁵ Три волхва - Бальтазар, Мельхиор, Каспар - три восточных короля, которые принесли дары младенцу Иисусу. Прах их был привезён в 1164 году Кёльнским архиепископом Рейнальдом фон Дассель, как религиозная реликвия, из Милана.

²⁶ Коробы из железа - Здесь, в соборе, в железных клетках висели вожаки сектантского движения анабаптистов Лейден, Книппердоллинг и Крехтинг.

²⁷ Король-портной - вожак вышеупомянутого движения "король" Ян фон Лейден.

²⁸ Конституция - Намёк на то, что Фридрих Вильгельм Ш, обещавший народу Конституцию, обещания не выполнил.

²⁹ Тринадцать лет. - Гейне оставил Германию в 1831г.

³⁰ Беккер, Никлас. - Автор или составитель национальных песен "Немецкий Рейн", многократно исполняемых, вышедших в свет в1841 г. жил:1809-1845.

³¹ Альфред де Мюссе. 1810-1857. - французский поэт и прозаик, сочинил пародию на песни Беккера.

³² Красные брюки. - Король Франции Луи-Филипп поменял цвет французских мундиров. Брюки стали красными.

³³ Кант, Иммануил. - немецкий философ 1724-1804.

³⁴ Фихте, Готтлиб. - философ 1762-1814.

³⁵ Гегель, Фридрих - немецкий философ. 1770-1831.

³⁶ Вольтер - великий французский философ. 1694-1778.

³⁷ Генстенберг, Эрнст Вильгельм - теолог, противник Гейне 1802-1869.

³⁸ Паганини, Николо. - великий итальянский скрипач-виртуоз и композитор. 1782-1840.

³⁹ Гаррис, Георг - спутник Паганини в путешествиях. 1780-1838.

⁴⁰ Консул - высший чиновник в Римской республике ( в Древнем Риме).

⁴¹ Ликтор. - Римский исполнитель приговора, палач.

⁴² Атлант - герой древнегреческих мифов, охранявший яблоню с золотыми яблоками

⁴³ Весь город украшен цветами был. - Намёк на влияние Французской июльской революции 1830 г. В некоторых немецких государствах тогда была принята Конституция.

⁴⁴ Флаг трёхцветный - французский триколор.

⁴⁵ Любовью, умом. и надеждой. - Новый Завет, Обращение к коринфянам. Гл. 13.

⁴⁶ Император восстал. - В 1840 году прах Наполеона был перезахоронен в Соборе Инвалидов, в мавзолее, в Париже.

⁴⁷ Вестфальцы -Возможно, члены студенческого союза, которые состояли в нём 1824-1825 гг. вместе с Гейне.

⁴⁸ Кварты, терции и т.д. - фехтовальные термины.

⁴⁹ Тацит -Тацит Корнелиус. - около-55-116 гг. п.р.х., древнеримский писатель-историк, который в первой книге "Анналов" рассказывает о битве в Тевтонбургском лесу,

9 п.р.х..

⁵⁰ Вар, Варус. Квинтилиус. - римский наместник в Германии, Полководец третьего римского элитного легиона.(5000-6000) солдат.

⁵¹ Херусский князь Германн, Арминий, Арминиус. - после многолетней службы и участия в римских войнах стал князем Херускера в 18-19 гг. п.р.х..Эта область находилась между Эльбой и Везером.

⁵² Немецкая свобода - победив римлян Германн (Арминий) освободил очень важную для немцев возвышенность от римлян. Тацит называет его" несомненным освободителем Германии".

⁵³ Весталка - жрица древнеримской богини Весты.

⁵⁴ квирит - титул свободного римского гражданина.

⁵⁵ Гестенберг. - немецкий теолог. См. гл.V.

⁵⁶ Неандр.- Иоганн Август Вильгельм Неандр,1789-1850,- теолог, член прусского цензурного комитета.

⁵⁷ Авгур - римский жрец, предсказатель, гадал по полёту птиц.

⁵⁸ Бирх-Пфейфер.- Шарлотта Бирх-Пфейфер, 1800-1868, актриса, сочинила одну пьесу.

⁵⁹ Раумер. - Фридрих фон Раумер, 1781-1873, государственный учёный, член прусского цензурного комитета.

⁶⁰ Фрейлиграт. - Фердинанд Фрейлиграт, 1810-1876. - немецкий политический и социальный поэт ("Ca ira", 1846), приглашённый на службу. Должен был бежать в Англию. Он писал стихи на античные темы без рифмы в конце строки.

⁶¹ Гораций. - Квинтус Горациус Флаккус, Гораций, 65-8 гг. п.р.х., древнеримский поэт.

Батюшка Жан - Фридрих, Людвиг Жан. -1778-1873. - "отец" гимнастики.

⁶³ Грубияном - слово "грубиян" происходит от латинского слова "Grobianus"

⁶⁴ Маркус Туллиус Массманус - намёк на Цицерона, 106-43 гг. п.р.х., знаменитого римского оратора.

⁶⁵ Массман. - Ганс Фердинанд Массман, 1797-1874, филолог, покровитель немецких гимнастов.

⁶⁶ Арена - намёк на смерть христиан на арене римского цирка.

⁶⁷ вместо трёх дюжин. - Венский конгресс Священного Союза разделил Германию в 1815 году на 34 княжества.

⁶⁸ Нерон -Император Нерон, 54-68г. правления. Римский император. Он принудил Сенеку, философа и государственного деятеля, в 65 г. к самоубийству.

⁶⁹ Сенека см. 7.

⁷⁰ Шеллинг. - Фридрих, Вильгельм Шеллинг, 1775-1854, знакомый Гейне, художник из Дюссельдорфа.

⁷¹ Корнелиус Петер, фон, 1783-1865. - художник из Дюссельдорфа, знакомый Гейне

⁷² cacatum non picktum (лат.) - какать - не рисовать.

⁷³ монумент .- памятник Германну возведён в Эрфурте Эрнстом фон Бандельс.

⁷⁴ Кольб. Густав Кольб, 1798-1865. - ответственный редактор "Всеобщей газеты", дружил с Гейне.

⁷⁵ Сизиф герой древнегреческой мифологии. В наказание должен был вечно вкатывать в гору огромный камень, который, достигнув вершины, сразу скатывался опять вниз.

⁷⁶ Данаиды- героини греческой мифологии, дочери Даная. Были наказаны тем, что вечно наполняли водой сосуд без дна.

⁷⁷ Другая речь с горы - речь идёт о Нагорной проповеди Иисуса Христа. Новый завет, книга Матфея, 5-7.

⁷⁸ Менял и банкиров. - Изгнание Христом менял и торговцев из Храма. Новый Завет, книга Марка, стих. 15-17.

⁷⁹ Солнце - судья, солнце - обвинитель. - Здесь изложена, вероятно, сказка бр. Гримм "Солнце приносит ясность днём", а также стихотворение Адальберта Шамиссо: "Солнце приходит днём" и "Баллада о смерти девушки" самого Гейне.

⁸⁰ Тать - на древнерусском языке - разбойник, убийца, вор.

⁸¹ Оттилия.- героиня вышеназванной баллады.

⁸² Королевская дочь - возможно, из сказки бр. Гримм: "Гусиная пастушка"

⁸³ Фаллада. - имя лошади принцессы.

Издатели предполагают, что это имя произошло от имени лошади Великого Ролланда "Фалентих".

⁸⁴ Ротбарт-по - итальянски "Барбаросса" - рыжая борода. - Фридрих 1 Барбаросса - 1152 до 1190. Старое немецкое сказание относили к Карлу Великому, позднее к Фридриху П. Барбароссе. Близ Куффхойзера около Зальцбурга под горой был последний сторожевой пост.

⁸⁵ Куффхойзерюккен. - лесистый горный хребет в Тюрингии, где находится пещера Ротбарта - Барбароссы.

⁸⁶ черно-золото-красный стяг. - Гейне считал, что у Ротбарта был флаг такого цвета.

⁸⁷ "К воротам три рыцаря едут в ряд" - Начало народной песни "Три рыцаря у ворот" из сборника: "Горн мальчика", который был посвящён Гёте Арнимом и Клеменсом фон Брентано.

⁸⁸ Дукат - император Константин, по прозвищу "дукас", правящий в Византии (1059-1067), отчеканил монету, название которой на латыни звучало как "дукатус". С 16 века дукат стал государственной немецкой монетой.

⁸⁹ Каршин. - Анна Луиза Карш, 1722-1791. - дочь трактирщика, позднее коровница, сочиняла стихи в Берлине, где была чрезмерно прославлена, как прусская Сафо (древнегреческая поэтесса).

⁹⁰ Моисей Мендельсон, 1729-1786. - философ эпохи Просвещения, дружил с Лессингом (немецкий драматург и философ)

⁹¹ Дюбарри. - графиня де Дюбарри была любовницей французского короля Людовика XV, при Робеспьере в 1793году - обезглавлена.

⁹² метресса - фаворитка, любовница.

⁹³ Феликс. - Феликс Мендельсон-Бартольди, 1809-1847, внук Моисея Мендельсона, композитор и дирижёр. С 1835 года руководил оркестром "Гевандхауза"( концертный зал) в Лейпциге.

⁹⁴ Хеци - Вильгемина фон Хеци, 1783-1856, автор либретто к опере К.М. Вебера "Ариадна". Гейне был с ней знаком, также и с её матерью, Каролиной Луизой фон Кленске(1754-1802), которая была писательницей.

⁹⁵ Шестнадцатый - Людовик XVI, французский король, правил с 1774 по 1791 гг., был, свергнут в 1792 году и казнён вместе с королевой Антуанеттой.

⁹⁶ Гильотен. - Иосиф-Игнаций Гильотен,1738-1814 - французский врач, ошибочно названный изобретателем машины для смертной казни, гильотины. Он её не изобрёл, а предложил использовать, но гильотина названа его именем.

⁹⁷ Старое священное право римлян. - Обозначение для немецкого права после коронации Оттона I, введенное, как дополнение к национальному праву. Перестало существовать после низложения императора Франца II, 1806 г.

⁹⁸ Крепость.- ( у Гейне - прочная крепость) - Намёк на песню Лютера "Прочная крепость - наш Бог"

⁹⁹ Одиссей - герой древнегреческих мифов, вместе со своими спутниками попал в пещеру циклопа - великана Полифема, который запер их в той пещере, завалив ход скалой. Каждый день он убивал по спутнику Одиссея. Одиссей назвался именем "Никто"; опоив Полифем вином, он ослепил его, проткнув единственный глаз циклопа колом. Полифем кричал: " Никто ослепил меня". Таким образом, он не смог назвать имя своего обидчика, неизвестно было, кому мстить.

¹⁰⁰ Зовусь - " Никто" - см. прим. 2.

¹⁰¹ Дамоклов меч. - Сицилианский тиран - царь Дамокл подвесил над своей головой в пышном пиршественном зале острый меч, на конском волосе. Этот меч предупреждал его и других, пирующих с ним, что всё не вечно и может прерваться в любую

минуту.

¹⁰² В Париже... - Гейне жил с 1841-1846 в Париже в поместье? "Фауборг Пессиониере"- это название я исключила (прим. пер.).

¹⁰³ На крутой отвесной скале. - Герой древнегреческих мифов Прометей украл у богов огонь для людей, за что был античными богами осуждён и прикован к скале. Каждый день к нему прилетал орёл и клевал его печень, которая к следующему дню опять зарастала.

¹⁰⁴ Дантон- Георг Жак Дантон, 1759 -1794. - Деятель Великой Французской буржуазной Революции. Ему принадлежат слова: "Нельзя унести Родину на подошвах своих сапог", произнесённые в ответ на совет бежать из Франции. Был казнён.

¹⁰⁵ Король... благородный английский лорд - Эрнст Август, герцог де Камберленд, возглавлял английскую палату лордов, стал с 1837, в возрасте 65 лет королем Ганновера, правил до 1851 г. Своим вступлением на престол Ганновера нарушил Конституцию 1833г.

¹⁰⁶ Мать Гейне жила в Гамбурге с 1828г. Он уехал из города в 1831 г.

¹⁰⁷ Пламя спалило. - С пятого мая по восьмое 1842 года в Гамбурге бушевал страшный пожар. 20 000 человек остались без крова.

¹⁰⁸ Дрекквалльштрассе. - улица в Гамбурге.

¹⁰⁹ Ратуша. - Ратуша была так повреждена, что её пришлось взорвать.

¹¹⁰ Банк. - Гамбургский банк сохранился до 1873г.

¹¹¹ Троя. - Древний город, описанный древнегреческим поэтом Гомером в поэме "Илиада"

¹¹² Птица одна. - скорее всего, это - кукушка. Намёк на усилия Пруссии вовлечь Гамбург в Таможенный Союз.

¹¹³ Гудель - Гамбургская куртизанка.

¹¹⁴ Мой друг...торговал...бумагой -Продавец бумажных товаров Эдуард Михаэлис, 1771-1847.

¹¹⁵ Ешё одного... - это, возможно, Адольф Галле - зять дяди Гейне Соломона, позднее душевнобольной.

¹¹⁶ Улетела страховка с дымом. - Адольф Галле был застрахован в страховом обществе "Вибер", которое разорилось после Гамбургского пожара.

¹¹⁷ Старый цензор. - Фридрих Людвиг Гоффман был с 1822 по 1848 гг. был цензором в Гамбурге и он был цензором первого тома "Путевых картин" Гейне в 1826 г.

¹¹⁸ Гумпель - банкир Лазарус (Лазарь) Гумпель, умерший в 1843. Гейне писал о нём в работе "Купания на Люкке".

¹¹⁹ Сераф - в Ветхом Завете кн. Исаии 6,2: ангелоподобный мудрец.

¹²⁰ Яхве, Иегова. - Бог христиан и иудеев - имя Бога в Ветхом Завете.

¹²¹ Адонис. - в древнегреческой мифологии прекрасный юноша, возлюбленный богини любви Афродиты. Вероятно , имеется ввиду городской гамбургский торговец, знакомый Гейне Эельтие.

¹²² Саррас. - охотничья собака Гейне. Он оставил Сарраса своему издателю Юлиусу Кампе, 1792- 1867, с1823 г. владельцу книжного издательства "Гоффман & Кампе" С 1826 года он являлся издателем почти всех произведений Гейне.

¹²³ Синагога - храм - в 1816 году гамбургская еврейская община раскололась на общину синагоги и общину храма. Последние добивались церковной реформы, изменения религиозной иудейской службы.

¹²⁴ мясо свиное едят - по ортодоксальной иудейской религии свиное мясо есть запрещено.

¹²⁵ Аристократцами... -Здесь у Гейне игра слов: "аристократиш" - аристократичный, и "крэтциген" - чесаться.

¹²⁶ Лоренцо - ресторан в Гамбурге.

¹²⁷ Гауфпи - Герман де Гауфпи, 1801-1856. - врач из Гамбурга.

¹²⁸ Вилле - Франкус Вилле, 1811-1896, писатель и журналист в Гамбурге, состоял студентом в студенческом союзе.

¹²⁹ Фукс - Фридрих Август Фукс, 1812-1856, учитель гимназии в Гамбурге.

¹³⁰ Канова. - Антонио Канова, 1757-1822, итальянский скульптор, изваял сестру Наполеона Паулину Бонапарт - Боргезе в виде Венеры.

¹³¹ Амфитрион. - Намёк на роль Кампе, как гостеприимного хозяина, сравнение с комедией Мольера.

¹³² Лимоны также вырастил... - Гейне пародирует патриотическую песню Эрнста Морица Арндта: "Бог, который взрастил железо"...

¹³³ И Еленами все... Елена- героиня греческих сказаний, чья красота явилась причиной Троянской войны.

¹³⁴ ... на их улицу вышел я - Дребан. - двойная улица в Гамбурге, известная, как улица проституток.

¹³⁵ ... зубцами украшенный. - намёк на герб Гамбурга..

¹³⁶ дорические колонны. - колонны, поставленные без фундамента.

¹³⁷ Стоглавая гидра. - персонаж греческой мифологии - "девятиглавая гидра".

¹³⁸ малютка-мамзель- обозначение французской прислуги, иногда девушки лёгкого поведения.

¹³⁹ Лореттина. - Рядом с Собором святой Лоретты в Париже находится квартал проституток.

¹⁴⁰ Гаммония. - с 16 века это - имя Богини, защитницы Гамбурга.

¹⁴¹ Мессию воспел - намёк на эпос "Мессия", Фридриха Готтлиба Клопштокка (1724-1803), который с 1770 г. жил в Гамбурге.

¹⁴² Господин благородный - вероятно, дядя Генриха Гейне, гамбургский банкир Соломон Гейне (1767-1844), который многократно поддерживал Гейне материально.

¹⁴³ Сильфиды - волшебные духи воздуха.

¹⁴⁴ Гоффман.- см. гл. XXII. -цензор.

¹⁴⁵ Трёхцветная кокарда - символ Французской революции.

¹⁴⁶ Фрейлиграт. - см. гл. XI. Гейне обыгрывает балладу этого автора "Король мавров".

¹⁴⁷ Карл Великий. - В 814 г. Карл Великий должен был построить Гамбург, как крепость для защиты от язычников.

¹⁴⁸ Фридрих Прусский Великий, 1712-1786. с 1840 - король Пруссии.

¹⁴⁹ В Аахене.- в церковной капелле Аахенского собора, где с 936 по 1531 г. короновались немецкие короли, находится трон Карла Великого.

¹⁵⁰ Ротшильд - еврейская банкирская семья из Франкфурта - на Майне.

¹⁵¹ Сен-Жюст.- Лоис Антонин де Сен-Жюст, 1767-1794, французский революционер, соратник Робеспьера.

¹⁵² Гименея гимн - свадебная песня (эпиталама), посвящённая древнегреческому богу брака Гименею.

¹⁵³ Грации - в римской мифологии богини гармонии, изящества

¹⁵⁴ Эту лиру... - Древнегреческий бог Аполлон, предводитель муз, играл на лире, ставшей символом поэтического искусства.

¹⁵⁵ Аристофан - древнегреческий поэт-комедиограф, около 450-386 гг. д.р.х.

¹⁵⁶ Пайстетерос. - Гейне пародирует заключительную 26 главу комедии Аристофана "Птицы", где Пайстетерос с Богиней неба, во вновь основанном государстве птиц, вступают в брак.

¹⁵⁷ ."Лягушки". - комедия Аристофана. Она была переработана Августом Копишем и поставлена в Берлине под руководством Людвига Тикка.

¹⁵⁸ Король - Фридрих Вильгельм IV Прусский, 1840-1861.

¹⁵⁹ Зевс- громовержец. - Верховный бог древних греков, в Риме звался Юпитером.

¹⁶⁰ Ворота ада. - "Путешествие Христа в ад" - легенда позднего средневековья из сборника Якоба де Ворагине (или Форагине) (1230-1298) "Легенды сияющие".

¹⁶¹ Данте. - великий итальянский поэт Данте Алигьери (1265-1321), автор "Божественной комедии", первая часть которой называется "Ад".

Оставить комментарий © Copyright Гейне Генрих Размещен: 25/01/2025, изменен: 26/01/2025. 133k. Статистика. Стихотворение: Поэзия Переводы Скачать FB2		Ваша оценка:

Гейне Генрих : другие произведения.

Германия. Зимняя сказка