Создание рецензий на вымышленные произведения отнюдь не является преро-гативой автора (см, напр.:Ст. Лем, "Абсолютная пустота") , в чём сам Lem там же и признаётся, но здесь, на наш взгляд, автор "Рассказов на разные темы" прибегает к некоторой разновидности литературного хулиганства, что будет ясно из прочтения. Никак не возражая против подобных действий, заметим лишь, что хулиганство - вещь вполне допустимая, если не оно не злостно.
Посторонним В.
ЕЩЁ ОДНА
УТОПИЯ
Испанское издательство выпустило в свет сочинение француза, некоего Эдмона Роше . Наш читатель в массе своей ещё не имел возможности познакомиться с этой новинкой жанра так называемой научной фантастики, однако в настоящее время ряд отечественных издательств оспаривают друг у друга право опубликовать свой перевод этого перевода. Именно так - перевод перевода, ибо в сарагосском издании чёрным по белому значится: "перевод с французского" (la traduccion del frances), сам же французский оригинал если и существует, то лишь в виде рукописи, широкая же литературная общественность вынуждена довольствоваться испанским текстом. Тем не менее, нам представляется нелишним сказать несколько слов об этой книжке.
Утопия как жанр насчитывает в своей истории не одно столетие и, можно сказать, пред-ставляет собой один из источников, если вообще не главный, фантастической литературы в целом, равно как и той её разновидности, что именуется почему-то "научной". За столь про-должительное время этот почтенный жанр сумел породить также своего антипода - "антиуто-пию"; кроме того, никто уже не назовёт новинкой сосуществование обоих названных противо-положностей в рамках одного произведения. Никого не удивит также автор, выносящий свои утопии и антиутопии в Космос, как ближний, так и дальний. Эти, когда-то блиставшие новиз-ной приёмы давно уже превратились в традиции и каноны, вплоть до клише и штампов, на фоне которых Эдмон Роше отнюдь не выглядит первопроходцем.
Так, место действия автор выбирает, не утруждая себя поисками чего-то оригинального. Не мудрствуя лукаво, он приглашает читателя в систему безымянной звезды, значащейся в каком-то вымышленном каталоге под неудобопроизносимым шифром. Но это, в конце концов, не так уж важно, и можно простить автору его скупость, помешавшую потратить элементарное коли-чество фантазии ради имени светила. Поскольку действие практически не выходит за пределы системы, можно ограничиться словами "местное солнце" или просто "солнце" со строчной буквы.
Система изобилует планетами, планетоидами, и прочими космическими телами, но главную роль в повествовании автор отводит двум из них; им он даже снизошёл присвоить названия.
Обе планеты обитаемы, точнее - колонизированы землянами, либо их потомками, рассе-лившимися в космическом пространстве. Такой моногенезис обитаемых миров, вообще говоря, являет собой опять-таки достаточно распространённый в фантастике приём, и приём этот как бы по молчаливому сговору принято считать разрешённым, ибо это избавляет автора от риска сесть в галошу, пытаясь создать образ чего-то такого, о чём ни один реально существующий землянин не может иметь никакого понятия по причине отсутствия хотя бы одного-единственного известного примера в лице иной цивилизации. Совершенно справедливо заме-чено, что выдумать можно всё, кроме психологии, а наделение представителей инородной ци-вилизации психологией землян за неимением в запасе какой-то иной представляет собой, мягко говоря, не вполне чистую игру. Впрочем, вернёмся в нашу безымянную систему...
Картина противопоставления утопии и антиутопии рисуется здесь автором также без лиш-них "прикрас". Положительное, созидательное начало олицетворяет планета Эсперанса ("Esperansa" - в испанском тексте, впрочем, на языке оригинала космоним этот должен звучать примерно так же).
Наверное, нет нужды подробно останавливаться на пересказе элементов жизни и быта эсперианцев. И здесь автор не взял на себя труда внести что-то новое в созданные его предше-ственниками стандарты. Всё те же идеально распланированные города, сверхрациональная организация труда и отдыха, совершеннейшая система образования и так далее, одним словом - тоска зелёная, плюс ещё добровольно-принудительная воинская повинность...
Наверное, излишне напоминать такое достаточно популярное определение литературы, как "человековедение". Если так, то, читая те страницы, что живописуют социальные пейзажи Эсперансы, не испытываешь побуждение отнести опус Эдмона Роше к этому виду искусства. Общество на Эсперансе вроде бы есть, а вроде бы его и нет. Почти два миллиона колонистов, населяющих пять крупных городов и бесчисленное множество мелких поселений, по сути, яв-ляют собой лишь фон, безликую массу, в отношение которой мы не употребляем традиционно-го эпитета "серая" потому только, что это внесло бы слишком уж резкий диссонанс, противо-реча той идиллической роли, что отведена автором этой совокупности индивидов.
В "обществе" эсперианцев не существует не только противоречий, но и вообще каких-либо внутренних проблем. По крайней мере, автор ни о чём подобном и не заикается. И в этом, ко-нечно, есть своя специфическая логика, ибо именно такую колонию и поставил себе целью создать её основатель - Эжен Легран, доктор социологии, истративший на освоение и заселе-ние Эсперансы всю свою так кстати подвернувшуюся нобелевскую премию.
Конечно, заманчиво раз и навсегда решить все вопросы единым махом, и это желание как раз и являет собой квинтэссенцию вожделенной мечты всех утопистов. И если основателям жанра, его первопроходцам, законодателям и мэтрам кое-что тут можно простить, то деятель-ность их последователей - или эпигонов?! - уже вызывает реакцию, среднюю между снисхо-дительной улыбкой и тревожным опасением. Не тратя драгоценного времени на изучение за-конов развития общества, тех самых законов, в соответствии в которыми нарождаются, про-цветают и сходят на нет как бесспорные достижения общественного бытия, так и многочис-ленные его пороки, благодетели сии не отваживаются вступить в единоборство с миром суще-ствующим, по-видимому, памятуя - и весьма к месту! - известный афоризм про одного в поле, но тщатся возвести свой идеал на пустом месте, с нуля. Наверное, доктору социологии приста-ло всё-таки хотя бы иметь представление о происхождении ненавистных ему пороков обще-ственного устройства и если и не разделять точку зрения о внутреннем их генезисе, то, по меньшей мере, быть осведомлённым о существовании такого учения. К сожалению, персонажу не дано быть эрудированней собственного автора - этим, должно быть, и объясняется старание доктора Леграна во что бы то ни стало воплотить в жизнь свой идеал подобно биологу, выращивающему чистую культуру в чашке Петри, тщательно оградив среду от проникновения посторонних примесей. Разумеется, если чашка стерильна, посторонней культуре там развиться не из чего. Но когда подобное правило начинают пытаться применить к обществу, желаемый результат удаётся получить лишь на бумаге, которая, как известно, всё терпит. "До основанья, а затем...". Из песни, как говорится, слова не выкинешь, но когда из упомянутой песни всё-таки пытаются выкинуть словечко "насилья", то уже ничего другого не остаётся, как только посылать докторов легранов разводить разумное, доброе, вечное где-нибудь на отдалённых планетах, подальше от матушки-Земли...
Итак, мсье Легран своего достиг. Но сюжета на одном этом не построишь, ведь в идеальном "обществе" эсперианцев материала для сколь-нибудь маломальской интриги не больше, чем в муравейнике, где всё спокон веков расчислено Природой раз и навсегда. Допустить же иное для автора значило бы признать полное фиаско д-ра Леграна, а вслед за ним и своё собствен-ное, как творца этого незадачливого персонажа. Поэтому автор вынужден был изобрести не-кую внешнюю причину конфликта, и таковая не замедляет появиться в лице ещё одного нобе-левского лауреата - профессора физики герра Адольфа Штребера, также основавшего колонию на соседней планете той же системы.
Фештунгзэрде - так нарекает свою колонию герр Штребер. Намёк более чем прозрачен: от немецкого Festung - крепость и Erde - Земля в смысле "планета". Ни автор, ни сам профессор не скрывают, что Фештунгзэрде основана прежде всего в пику начинаниям мсье Леграна, кото-рого герр Штребер презирает уже за одно то, что тот, с его точки зрения, относится якобы к одной из "неполноценных рас".
Стоит ли обвинять автора в том, что, выводя на страницах своего сочинения этакого при-верженца "теории" расовых различий, он недвусмысленно определяет его национальность? На первый взгляд, нет, особенно если вспомнить соответствующую историческую галерею-паноптикум всяческих ницше, шопенгауэров, гуссерлей, шикльгруберов и иже с ними - всех этих чудовищ мысли и действия, общим для которых остаётся их родной язык. Вообще, герр Штребер - персонаж гротескный. Достаточно вспомнить его гипертрофированную пунктуаль-ность, когда он грозит увольнением своему слуге, ошибшемуся на полторы минуты, и обед, состоящий из огромной кружки пива и сосисок с капустой... Да, герр Штребер возмущён тем, что "какой-то выскочка", принадлежащий к "низменной" латинской расе, пытается явить миру пример совершенного общества. Да, на фоне этого толстого бюргера-сосисочника мсье Легран выглядел бы как chevallier sans peur et sans reproche1, если бы не автор...
Справедливо негодуя по поводу расово-гегемонистских устремлений герра Адольфа Штре-бера, живописуя его лысину, пиво и сосиски, автор сознательно или нет не замечает других, не менее важных деталей своего повествования. Так, великий человеколюбец Э. Легран не гнуша-ется в начальный период освоения Эсперансы использовать труд наёмных рабочих из стран "третьего мира" под тем условием, что по окончании срока действия контракта все они обяза-ны будут покинуть планету под предлогом "недопущения беспорядков, обычных в местах скопления подобных типов".
Автор обходит молчанием и вопрос о том, людям какого достатка раскрывают свои ворота города Эсперансы. Враждебная эсперианцам газета сетует на то, что при заселении колонии "систематически игнорируется германский элемент". Так это или нет, неизвестно, и автор не удосуживается ни опровергнуть обвинение, ни даже просто прокомментировать его. Зато, ка-саясь похождений сына д-ра Леграна, весьма легкомысленного юноши по имени Морис, мсье Роше не стесняется в выражениях, давая характеристику его партнёрам по развлечениям. "Двуногие" - иначе не именует автор этих хоть и жуликов, но тоже людей, вся вина которых сводится к тому, что они не имеют чести принадлежать к европеоидам. Ну и наконец, видимо, совсем уже забывшись, автор провозглашает успех строительства на Эсперансе ни более ни менее как "триумфом латинской расы"...
Да, герр Штребер оказывается посрамлён. Фештунгзэрде терпит поражение в поединке с Эсперансой, не без активного участия, впрочем, некоего Виктoра, давнего друга Мориса Ле-грана и его однокашника по академии. Правда, старания этого отчаянного малого вроде бы оказываются излишними, ибо затея герра Штребера бомбардировать Эсперансу планетоидами не удаётся по той причине, что немецкий физик забывает учесть в своих расчётах релятивистскую поправку. Если это - ещё один камешек в огород "германской расы", то тем ярче сам мсье Роше предстаёт перед нами зеркальным отражением своего отрицательного персонажа, воспроизводя его расовые предрассудки "с точностью до наоборот". Вот и весь, прямо скажем, незавидный эффект, которого добился мсье Роше, создавая свою утопию.
Ну и наконец. Внимательный читатель, ознакомившись если не с нашей рецензией, то, во всяком случае, с "оригинальным" текстом, насколько можно назвать таковым этот перевод, без труда заметит, что сюжет опуса Э. Роше по сути повторяет собой действие небезызвестного романа Жюля Верна "Пятьсот миллионов бегумы". Что ж, возможно, нам стоило ограничиться лишь констатацией факта плагиата.
Не станем спорить. Заметим лишь, что, придерживаясь такой точки зрения, рискуешь пере-адресовать кое-какие замечания, высказанные выше, уже не плагиатору, а его первоисточнику. Оставляем это на совести так думающих. Мы не замахивались столь высоко. Познакомившись с творением Э. Роше, мы лишь осмелились задаться вопросом: а нужны ли такие, с позволения сказать, произведения нашему читателю?
Думается, такие произведения нашему читателю не нужны.