Мы привыкли осени бояться. И боимся просто жить весной.
Страх шутить несмело и нелепо. Ужас перед тем, что не поймут.
Серое, почти стальное небо испугает, тяжело вздохнув
Отторгаю солнце в час заката и боюсь печальную луну.
И душа опять плывет куда-то, в пустоте проснусь, а как засну,
Снова чьи-то призрачные лица. Я устала за тебя бояться.
Этот сон, он может странно сбыться,
И не сбыться, и в порыве танца,
Мне от счастья страшно задохнуться,
И несчастье душит так же дико.
Знаю, что Орфей мой оглянулся. И боюсь, что я не Эвридика.
Перепутье, там судьба и камень. И немеет разум мой, и ясно,
Страхи, что душа несла веками так нас давят, и уже напрасно
Расправляю сложенные крылья. И прошу у жизни я пощады.
Как бы хорошо, легко мы жили, если бы не страхи за плечами.
Забери с собой их, Берегиня. Пусть они в болотах наших снов,
Остаются, попрощаюсь с ними. Мир прекрасен, и влюблен и нов.
Маргарита все начнет сначала, сокрушит обидчиков легко.
Рукопись и Мастера спасая, разорву я дикий бред оков.
И взлечу над осенью печальной, и устав бояться и скулить,
Я над миром пронесусь отчаянно и смогу и верить и любить.
Сколько страхов витают над нами.
Словно летучие мыши, вырвавшись из мрака, они подстерегают нас на каждом шагу, они врываются в сны и реальность, и вот уже парализована воля, и мы останавливаемся, поворачиваем назад, находим сотню оправданий, для того, чтобы не принять решение.
Вас пугает одиночество, а не страшно ли вам полюбить и даже быть любимой? Сколько тогда возникнет проблем, о покое можно будет только мечтать.
Об одиночестве мы плачем только пока этой страшной болезни не случилось, она, наша безответная, и даже ответная любовь значительно страшнее, безжалостнее и трагичнее.
Но это все переживает каждый, а я немного о другом, о творческом начале.
И вдруг понимаю, вернее, до конца осознаю, как страшно быть поэтом.
Не потому ли с таким восторгом и упоением многие литераторы, назовем их так для удобства, с упорством, достойным лучшего применения, называют себя графоманами.
Позиция очень удобная, вроде бы делаешь почти то же самое, но сразу просишь у всех не судить тебя строго, пусть поэты, и те, кто рискнул ими назваться, за все отвечают. А я займусь стихоплетством, потому что так "складнее и краше" звучит, и я словно бы немного приподнимаюсь над скучной прозой, но по меркам поэтов не смейте меня судить.
Я не Поэт.
Кто-то будет утверждать, что называться так громко и нескромно, словно бы скромность - это главное достоинство поэта. А не она ли его задушит и погубит безжалостно?
А я теперь точно знаю, что это очень страшно рискнуть быть ПОЭТОМ.
Не потому ли дипломат Тютчев никогда не афишировал своего второго мира - поэтического, и с каким трудом собрали и опубликовали все его неповторимые и великолепные стихи уже потом, и в частности после смерти.
Но что же такого в этом особенном жанре литературного творчества?
Как классно, приятно, хотя и очень опасно быть журналистом, как престижно - прозаиком. Мы все устремляемся на безбрежные страницы повестей и романов, не только потому, что на них есть спрос, и их охотнее печатают наши издатели.
Но там мы можем быть и историками, и философами, и психологами, конечно, кроме всего прочего, кому же не хочется всего этого, да еще в одном труде заключенного. И увесистый том, к которому ты имеешь отношение, включает в себя целую жизнь, эпоху, а возможно и не одну, и ты почти бог, когда вершишь судьбы, свергаешь правительства, и споришь с сильными мира всего.
Кому такое может не понравиться, если вместе с известным героем можно сказать: - Я там был, на балконе у Понтия Пилата и стоял перед распятием.
Проза - это в какой-то мере тот самый эликсир бессмертия, который так упорно в разные времена искали, кто-то старался найти его в потомстве, кто-то в своих творениях.
Но поэзия, это совсем другое. В прозе есть иллюзия укрыться, есть надежда на то, что если не нравится читателю начало творения, то он может сжиться с ним к середине и полюбить его в финале. Потому что не один день писалось, и возможно, там, дальше, такое начнется, что нам и не снилось, потому и продираемся сквозь текст, и читаем.
А что же в стихах? В коротеньком в две десятка строк тексте на белой странице, где есть только сам поэт с его мыслями, чувствами переживаниями, где на первый взгляд его трудно отличить от тысяч графоманов, которые тоже рифмуют что-то и с чем-то, и уверены, что они пишут хорошие стихи, словно в этом все и дело.
И вот он уже затерялся в этой толпе, этой литературной тусовке, и может не явится больше нам никогда, просто потому что чаще всего он затворник, он живет в параллельном мире и отвергает эстраду.
Складно написанные стихи, поэзия ли это?
Это просто стихи.
А если нет того особенного мироощущения, которое наверняка будет отвергнуто многими, если ты не видишь и не чувствуешь по- другому, можно сколько угодно писать стихов, они таковыми и останутся.
И когда сегодня мы с гордостью пишем в резюме, о том, что хорошо научились работать в команде, над какими-то проектами громкими и яркими, то поэт- это тот, кто напишет как раз обратное.
В прозе могут быть соавторы, и сколько угодно проектов, хотя это тоже вопрос спорный, у поэтов этого просто быть не может.
Если он не эгоист, не индивидуалист, не сумасшедший в той или иной степени, то он и не поэт вовсе.
Не потому ли так страшно им быть?
Все три перечисленные выше качества, они неудобны для реальности и страшны для самого человека, который понимает, что жить ему придется все-таки в этом обществе.
И лучше их скрыть, от них излечиться и стать обычным, обозвать себя графоманом.
Так многие и делают. И только тот, кто устал бояться, расправил крылья, послал подальше всех критиков и доброжелателей, только тот, кто может себе признаться в том, что он страшный эгоист, индивидуалист, сумасшедший, король и шут в одном лице, и плевать ему на морали и законы - он поэт.
У Роберта Рождественского были строки, которые могу переврать, но звучали они так:
Плевать нам на ваши морали,
Продажные ваши законы,
Плевать нам на то, что встречаете бранно,
На то, что проходите мимо,
И если вы - мир, мы приправа,
Для этого пресного мира.
Мы как в драгоценностях, в росах,
Мы молимся птицам и травам...
Что-то в этом роде, сначала должен понять и почувствовать про себя поэт, а потом уже выходить к остальному миру.
И конечно, сразу убедиться в том, что никто его не рвется публиковать, что смотрят удивленно, стараются понять и не понимают.
Что каждый знаток русского языка и основ стихосложения, который сам ничего кроме нескладушек написать не может, в дикой ярости, днями и часами будет выискивать всевозможные ошибки, упорно о них истошно вопить, словари цитировать и всех ученых.
И поэт, этот тот, кто не пошлет критикана подальше, просто потому что он не так устроен.
Он даже стихов своих не станет объяснять, потому что далек он от вас, и никогда к вам не приблизится.
И дай бог ему, такой же снисходительно-презрительной усмешкой отвечать на все ваши беснования, ярость и спесь, когда вы будете его учить писать стихи, и требовать, чтобы он все исправил и привел в норму.
Поэтов не становится больше, со временем, а критики, зато плодятся, как поганки после дождя, и для них уже не хватает поэтов.
Вы не заметили, что они практически никогда не хватаются за графоманов, там, где и искать ничего не надо и все разваливается на глазах, чего бы ни критиковать?
А потому, прежде всего, что графоман тебе так ответит, так далеко пошлет, а то, и физическую расправу учинит такую, что надолго желание критиковать отпадет, если не вместе с теми членами, которые участвуют в вашем бесполезном и вовсе не благородном деле.
Да и какой резон с ними возиться?
Поэт - совсем другое дело, ведь он уже обрек себя на беззащитность, уязвимость на непонимание со стороны правильных, твердолобых завистников.
Если, читая нескладушку, критик скажет себе: - И я так могу, и еще лучше могу, - то и успокоится на этом.
А если почувствует, что он так не может, что он на такое не способен, вот тогда все бурные, да что там, буйные чувства и вырвутся наружу.
И тогда надо уничтожить, нет, не безобразное, а именно прекрасное творение, как бы не странно это было. А еще лучше - самого поэта.
Легенда о Моцарте и Сальери, за которую столько камней было брошено в нашего гения теми же критиканами, которые не могли найти доказательств, что подобное имело право быть в реальности. Она актуальна всегда именно потому, что и музыкант, и художник, и поэт, должен помнить не только о поклонниках и фанатах, которые могут быть такими же агрессивными, и тому есть масса примеров, но и о менее талантливых своих собратьях.
Графоман и ремесленник может какой-то срок мириться с собственными комплексами, но они накапливаются, и сжимается пружина в душе его. Но ведь она рано или поздно разожмется снова, и что тогда?
А если это случится в тот момент, когда он столкнется именно с Моцартом?
И тогда финал закономерен - творец обречен, потому что он не сможет ответить, и "дружбу подозреньем осквернить". Чувствовал и понимал это А.С.Пушкин очень четко. И ему ли не знать подобного.
Поэтому, с какой стороны не посмотреть, поэтом быть очень страшно. Для этого требуется особенное мужество, которого чаще всего у человека не бывает, и он вырывается в журналистику. Там тоже убивают, но несколько за другое, он рвется в прозу, где можно прожить долгую жизнь, и не одну вместе со своими героями, и столько увлекательных историй сочинить, и самому оказаться к ним причастному - это же просто замечательно. И это позволяет запереться от всего мира и иногда только на монитор компьютера заглядывать.
Неизвестный писатель - это таинственно и интересно, хотя бы В. Пелевина вспомните, а вот неизвестный поэт - это нечто ущербное.
В данном случае я о личности, а не о творчестве говорю, и потому он должен быть если не в богеме, то где-то, где его могут услышать, при том, что издавать сегодня не торопятся.
Да и напечатанные стихи, это нечто совсем иное, чем голос, интонация, они много теряют или не дают нам того эффекта, который есть, когда мы видим и слышим поэта.
Потому спрятаться не очень получится. Он должен быть человеком публичным, а для него это тоже неуютно и страшно, как и для любого нормального человека.
А потому, с какой стороны не посмотреть, поэтом быть очень страшно, и многим ли для этого хватит сил и мужества?
И мы уходим от них, мы их теряем все время, и лишаем себя, прежде всего удивительного и неповторимого мира, радости, окрыленности.
И только те безумцы, которые ничего этого не боятся, и все-таки остаются поэтами и в наше попсовое дикое время, они похожи на оазисы в этой пустыне.