Утлое болотце. Два сапога, завязших у края, высовываются, как трубы затонувшего парохода. Где-нибудь на мелководье, в устье лимана.
Волнение, пробегающее по нефтянистой жижке, то поднимает, то опускает трубы, и за этим движением угадывается, как бьётся о песок днище, как из иллюминатора в иллюминатор беззвучно шелестит ил, как тягучие, сыпучие часы моря начинают творить своё, неподотчётное ничему, неубывающее никуда закольцованное время.
Где бьется днище о песок,
где, на двенадцатом ударе,
гул трюмов, всхлипы голосов,
как чайки, вьются за судами.
Их капитаны, сбавив ход
на время, кратное столетью,
навечно входят в хоровод
попавших в собственные сети...
Постепенно трубы начинают стареть, расползаться, и вот уже из образовавшихся прорех свисают, как обрывки галлюцинаций, лохмы истинного каркаса, присущие всякому умирающему материалу, в данном случае - дерматину.
Когда налетевший шквал перевернул старые полуистлевшие сапоги, оставленные без видимой причины хозяином, то всплывший низ оказался заострен, заржавлен, и на нём, сросшемся в птичий силуэт киля, висели гроздья самых настоящих тихоокеанских мидий.
Всеядные вороны недолго дивились на чудо. А одна даже проковыряла лаз в истончившемся корпусе да так и не нашла выхода наружу. Или не захотела. И сейчас, вечерами, можно услышать протяжное металлическое "кар-р-р!", летящее с болотца во все концы обозримой вселенной, кстати, небесконечной.
1980
НАШИ ГЕНЕРАЛЫ
Общеизвестно, что все мнения давно высказаны. Скажу больше - верны. В тот или иной промежуток времени находятся талантливые (или многочисленные) приверженцы тех или иных взглядов. И тогда эти мнения - временно, конечно - преобладают.
Общеизвестное
Яркое январское солнце освещало лужайку Белого Парка, где шло чествование нового Главы государства - молодого и энергичного генерала Сорхиа.
- Сагво, выключи телевизор!
- Отстань, ты что, не видишь, что происходит? Уж он-то наведёт порядок, будь уверена.
- Твой покойный отец тоже такое говорил.
- Мария?!!
- Не буду, не буду...
- Поражение на западе многому нас научило, - усы Сорхиа поползли вверх. - Но мы извлечём уроки из прошлого, а предателей, допустивших такое, жестоко покараем.
Разбуженная теплом софитов зимняя муха села на генеральский френч, пробежалась по лацкану и недовольно вспорхнула, напуганная резким движением кадыка говорившего. Сорхиа сглотнул слюну и продолжил:
- Люди, помогавшие нам прийти к власти! Мои друзья!...
Мария засмеялась.
- ...и все вы, граждане нашей отныне свободной страны, должны чётко уяснить себе цель нового этапа борьбы: это - всеобщее благоденствие!
Он почесал подбородок.
- Отныне я провозглашаю себя Главой государства. Да, да, государства, а не разномастного сборища жирующих лентяев...
- А я провозглашаю себя Марией!
- Да замолчи ты.
- ...и буду проводить такую политику, которая способствовала бы нашему сплочению перед лицом угрозы...
- А ты помнишь, Сагво, как твой папа, упокой Господь его душу...
- Ты опять?
- Да, я опять, что ты на меня взъелся, ты лучше вспомни, как твой родитель нацепил всю свою бижутерию и выскочил на площадь в толпе таких же фанатиков с криком: "Вива, Альехо!", и что потом было? А если бы Альехо шёл к власти до твоего зачатия?
- Ай, ты всё драматизируешь. Альехо был самодур и болван, он не различал преданных ему людей от быдла, потому и лёг под пулями солдат из своего бывшего полка, откуда начинал восхождение. Нет, наш Сорхиа не...
- Твой!
- Да, мой, мой Сорхиа не таков. Он мудрец в генеральском мундире. К тому же патриот до мозга костей.
- Мудрец, мудрец. Вот подари мне ребёнка, а тогда уж и иди, объясняйся в любви своему кумиру, может быть, и получишь пулю в зад, как твой отец.
- Мария, ты спятила, что ты несёшь? Мой отец погиб в уличном бою с противниками режима, а ты...
- А я не хочу, чтобы так же бездарно погиб ты, и у меня никого не осталось!
- Да ты что, не видишь, что наконец-то пришёл мир, что нация впервые, быть может, родила разумного вождя? Да как ты, глупая баба, этого не поймёшь?
- Мои соотечественники! - в голосе Сорхиа зазвенел металл. - Мужи моего народа! Я призываю вас под свои знамёна затем, чтобы раз и навсегда выжечь калёным железом скверну на нашей многострадальной земле, чтобы на ней навеки воцарился мир и добропорядок. Вступайте в добровольческую армию Господа нашего, убивайте приспешников ненавистных диктаторов где бы вы их ни застали...
- А сам-то до сих пор носит орден, вручённый Альехо.
- ...пусть даже это будут ваши родственники и друзья, но во славу правды и справедливости да сгинет их имя в веках! Властью, данной мне Провидением, я объявляю священную войну.
Далее последовали кадры, как разъярённые толпы поволокли по улицам Лукреции сторонников Альехо и Соррьентеса, в том числе и её бывшего мэра генерала Рохаса, вернее то, что от него осталось, ибо он был покойником уже три дня, и родственники, в ожидании пышных почестей от нового правителя, медлили с похоронами. Сан-Григо, Ахра, Аллуча, Бурьес - всё было охвачено погромами и кровопролитием.
Мария и Сагво, как завороженные, смотрели на мелькавшие картины насилия.
- И это твой миротворец? Боже...
- Мария, так, наверное, нужно для нации. Мария, успокойся. Я схожу посмотрю, что делается у нас.
- Нет! Не ходи, вспомни отца! Ты же его сын. Его бы сейчас растерзали.
- Я только посмотрю и вернусь, мне это тоже не нравится...
- Не нравится? Как может не нравиться убийство, зверство? Оно же у нас в крови... Ненавижу!!! Убирайся к чёрту, к своим Сорхиа и не приходи больше... не смей прикасаться ко мне, слышишь, ты... О, как хорошо, просто замечательно, что у нас нет ребёнка, иначе бы он пошёл по твоим и твоего отца стопам, как всё в этой стране, где убийцы плодят убийц, которые их убьют и сами погибнут от рук детей своих, а кто не может убить, тот сходит с ума, потому что знает, что добро здесь порождает только большее зло. Если бы у нас был сын - я бы не вынесла этого, как не вынесла твоя мать, когда убили отца твоего, и ты рыдал и кричал, что взорвёшь это осиное гнездо Сорхиа и упьёшься его кровью, а через месяц уже ввалился домой пьяненьким, горланя националистические песенки, и она, бедная мать твоя, отравилась снотворным, а ты думал, что это инфаркт, а я, дура, чтобы не травмировать лапочку, выбросила пустую упаковку, добилась отмены вскрытия и молчала, молчала... Ах, как я устала молчать. Иди, иди к своему генералу, может и ты станешь такой же сволочью, как и он, если останешься цел в этой бойне. А может, уже и стал.
- Мария, ты сошла с ума.
- Да, я сумасшедшая, свези меня в лечебницу, только побыстрее, пока я не наложила на себя руки в твоём присутствии - это тебя может скомпрометировать. Поторапливайся, иначе опоздаешь и всех врагов нации убьют без тебя.
- Дура, заткнись, соседи услышат...
Возможно, соседи и слышали. Зато Мария уже ничего не слышала и не чувствовала. Ни того, как Сагво пытался влить в её сомкнутые губы настой валерианового корня, ни того, как он вызывал и вызывал скорую помощь, а ему отвечали и отвечали, что свободных машин нет, что всё сейчас брошено на то, чтобы как можно быстрее очистить улицы от трупов, ибо город с часу на час ожидает приезда важного гостя - самого генерала Сорхиа, и что все вызовы откладываются на неопределённое время, но если он хочет, то может записаться в регистрационную книгу под номером...
- Одну минуту... абонент, Вы нас слышите? Ваш номер 313, ждите на рассвете. Алло! Алло?! Хм, повесил трубку. Какой-то потерянный.
И две дежурные сестры продолжили разгадывание кроссворда в журнале "Time", где очередным пунктом значилось:
По горизонтали. Номер семь. Генерал, глава правительства, смещённый ближайшим сподвижником генералом Сагво в результате кровавого путча и умерший в заточении.
- Шесть букв. Первая "с", последняя "а".
- А я знаю, а я знаю! - закричала вторая сестра.
- Т-с-с-с, - предосудительно посмотрела на неё подруга, - я тоже не тупая, но он же только пришёл к власти.
- Ну и что?
- Ну, знаешь...
- Знаю, знаю, потому и говорю. Ведь нам только что звонил этот Сагво.
- Да ну? Тогда, может, послать к нему по вызову резервную машину?
- Не надо. У него, кажется, умирает жена. Лучше перепишем себе его адрес, а?
И девушки весело засмеялись.
1981
ОБМАН
Светила лампочка. Было сыро и тоскливо. Настолько, насколько это может быть вообще.
Он пододвинул блюдечко к стенке.
- Пей, крыска, пей. Я тоже нуждаюсь в тебе.
Розовенькая мордочка показалась из норки. Шаловливо хрюкнула и стала лакать белёсую жижку. Он, наконец-то обретший собеседника, принялся рассказывать.
Представь себе дымный утренний пляж. Бриз. Я улыбаюсь. Я счастлив. Мне 22. У меня в кармане двести рублей. За четыре дня я должен оставить их здесь.
Тётка в мятом пиджаке согласилась сразу:
- Обедом накормлю, остальное - базар рядом, вон электроплитка, холодильник на кухне, а на ночь запираем калитку. Десять рублей в день - комната на двоих.
Я был один.
Взяв пляжную сумку из жёлтого полиэтилена, я вышел из времянки, поймал губами две-три вишни, сделал из них коктейль прямо во рту и проглотил с косточками. Когда-нибудь прорастут, если...
Она оказалась невысокой, темноволосой, с резкими тонами во всех теневых местах, доступных взгляду. Никакой аморфной белёсости, контрастность выше объяснимого понимания.
- Ты что, красишься?
- Это врождённое. Кстати, вчера ты говорил то же самое.
- Не помню. Я никогда ничего не помню наутро. А что вообще было?
- Нет, я вовремя убежала.
Лжёшь,- подумал я,- ты убежала ой как не вовремя.
Так она убегала четыре ночи подряд. Я оставил там двести рублей, уехал домой, неделю пьянствовал, потом купил молока, налил в блюдечко, насыпал в молоко крысомора, позвал тебя, а сейчас буду наблюдать твою агонию. А чтобы ты поверила в бескорыстие моего угощения, я рассказал тебе глупую сказку, в которую сам чуть было не поверил. Я ведь, дорогуша, никогда не был на море. Вот на реке я бывал, но там всё случалось по-другому. Но вы, крысы, не в состоянии отличить правду от лжи и всегда на этом попадаетесь. Э, да ты уже дёргаешь лапками!..
Он подошёл, отодвинул ногой блюдечко от стенки, наступил на хвост крыске - та не пошевельнулась. Удовлетворённо улыбнувшись, он взял трупик за хвост, поднял, сделал ему козу, подошёл к двери, открыл, размахнулся и выбросил в коридор.
Светила лампочка. Было сыро и тоскливо. Но уже не настолько, насколько сыро и тоскливо может быть вообще.