Cofe. Свиток Велиара или Спецназ против дъявола . Глава 5

Менестрель

Будучи по рождению своему незнатной дворянкой, Эрменсине Рэтхэйм повезло стать герцогиней Клербо. В общем-то, этому никто не удивился, потому что Эрменсина слыла редкой красавицей, хотя многие считали ее красоту пугающе резкой. И если в начале замужества юность смягчала и сглаживала ее резковатую красоту, то время отточило ее и красота Эрменсины приобрела холодную величественность, подобной античным статуям греческих нимф, что изваяны из гладкого белоснежного мрамора. Они прекрасны, но как же они холодны.

Оставив далеко цветущую юность и вступив в пору зрелости, Эрменсина с горечью замечала, что мужчины больше опасались, чем желали ее. Герцог Клербо стал не таким частым гостем в супружеской постели, предпочитая развлекаться на стороне, однако жену почитал за ее характер, умение держать двор в строгости и за то, что свято блюла свои интересы, а стало быть и его тоже. Но как всякий супруг, он не терпел, что бы кто-то еще пасся на его лугу, а одна грубая кровавая семейная сцена научила герцогиню осторожности и умению тщательно скрывать свои любовные связи, изощренно врать и изворачиваться.

Вместе с тем Эрменсина видела, что ни в ком из своих нынешних любовников не вызывает того безрассудства и неосознанной вольности, что порождает истинная слепая страсть. К сожалению только сейчас она стала понимать, что это именно те, истинной ценности монеты, по которым можно было судить об искренности чувств, и которые раньше она легкомысленно отбрасывала, считая их всего навсего вульгарной пошлостью. И вот сейчас она получала столько выспаренной куртуазности, что ей, как человеку объевшемуся сладостей, хотелось черного грубого насущного хлеба. Но уже мало кто мог, собравшись с духом, идти на приступ этой надменной красавицы, и то это делалось после того, как она открыто давала понять, что не против ухаживаний своего будущего фаворита. Те, кого она приближала к себе, способны были, в лучшем случае, на горячую благодарность, что помогала им терпеливо сносить все прихоти ее жестокого характера. И пусть к ней не испытывали любви, но зато ей хранили верность не столько из-за боязни быть отвергнутым, сколько из-за страха быть убитым ею. Она это прекрасно видела и осознавала, но лишь первые минуты влюбленности или неприкрытого вожделения помогали ей смириться с подобным трезвым взглядом на вещи, что открывал для нее унизительную правду. Потом, когда любовник надоедал ей, она могла отомстить, причем жестоко.

Живя среди придворного лицемерия, лжи и цинизма, что было при ее дворе в порядке вещей, она все больше уверялась, что пламенная, бескорыстная любовь не более чем совместный вымысел поэтов, создавших его в отместку животной похоти, и куртуазного этикета поддержавшего этот поэтизированный идеал. Она-то знала, что надежнее всего покупать так называемую любовь за титул и богатые дары.

И вот сейчас, сидя в холле замка Маргат, герцогиня Клербо решала сложную задачу. Вот уже как две недели герцог требовал, чтобы она оставила Маргат и прибыла к нему в Клербо. И все эти полмесяца Эрменсина как могла тянула с отъездом из-за своего увлечения де Гонкуром. Бедняга де Гонкур! Ему суждено окончить свои дни в какой-нибудь грязной подворотне с ножом в груди, или быть повешенным на ее глазах. Но герцогиня твердо вознамерилась оттянуть эту его участь, как можно дальше, ведь он был самым молодым из ее любовников. Обычно она выбирала мужчин намного старше, чтобы чувствовать себя молодой. Она знала, что герцогу уже известно об ее новом увлечении, и он не упустит случая, чтобы со своей всегдашней грубой прямолинейностью, дать ей понять кто ее господин. В этом случае его излюбленным способом стал короткий кровавый суд над ее любовниками. Может быть она бы и пережила их гибель, но только не с ее самолюбие было терпеть подобное унижение, особенно то чувство беспомощности, через которое ее, как-то раз, заставили пройти и это при том, что она всегда мнила себя полновластной хозяйкой не только своей жизни, но и тех кто подчинялся ей.

Де Гонкур был старшее Эрменсины на пять зим, привлекателен, неизменно галантен, старательно исполнявший все ее прихоти, с благодарностью принимавший подарки. Правда делал он это чуть жеманясь, как того требовали приличия, и обязательно обговаривал, что это не главное в их отношениях и никак не влияет на его чувства к ней. Эрменсина даже не делал вид, что верит ему, пусть тешит себя тем, что так оно и есть на самом деле. Теперь ее занимало одно, как отвести от него глаза своих тайных недругов, доносящих о ней герцогу. Она решила притворитьс, что увлечена другим кавалером и де Гонкур ей больше не интересен. Лишь ее равнодушие могло спасти его. Сам де Гонкур горячо поддержал ее план, восхитившись им. Но кем Эрменсина могла бы заменить блестящего де Гонкура, чтобы герцог не раскусил ее хитрость? Ведь тот, кто должен будет утолить яростную ревность герцога, ни в чем не должен был уступать де Гонкуру. И герцогиня, в который раз, с разочарованием оглядела пирующих.

Сидящие за столами вельможи либо уже побывали в ее постели, повинуясь ее мимолетной прихоти, либо не шли ни в какое сравнение с блестящим де Гонкуром. Стоило только понаблюдать, как они ведут себя за столом, какие непристойности отвешивают дамам, полагая это за тонкий комплимент, либо сами начинают громогласно смеяться своей же шутке, не замечая, что никто не поддерживает их в этом веселье. Пажи? Слишком молоды и не искушены, чтобы стать заменой де Гонкуру.

Герцогиня посмотрела на него, развлекающего свою соседку -- даму Буоль. Склонившись к ней, де Гонкур шептал ей что-то на ушко на что дама Буоль отвечала тихим волнующим смехом, целомудренно опустив взгляд. Эрменсина понимала, что де Гонкур старательно следует ее повелению, и что его поведение играет ей на руку, но ничего не могла поделать с поднявшимся в ней раздражением. Было неприятно, что он так старается на ее глазах. Его тонкие усики касались свежей щечки Буоль, глаза смотрели ласково, а улыбка была до омерзительности многообещающей. При всем этом Буоль была молода и недурна собой.

И вот когда настроение Эрменсины испортилось окончательно, к ней с поклоном подошел разряженный мажордом.

-- Ваша светлость, явился менестрель. Прикажете позвать?

-- Зови, - рассеяно разрешила герцогиня.

Ей было все равно. Смотря на завитые напомаженные локоны де Гонкура, подведенные глаза, на его узкий камзол каштанового цвета с золотыми пуговицами и пышными рукавами -- буфами, она подумала, будет ли он таким же старательным в постели с этой Буоль, будет ли теряться если вдруг чем-то не угодит ей, будет ли он так же предупредителен с этой малышкой, как с ней?

Появившийся в зале менестрель, отдал ей несколько церемонный поклон и она жестом велела ему петь, даже не дослушав его слов признательности великодушной хозяйке за щедрое гостеприимство. Эрменсина побыстрее отвела от него рассеянный взгляд, продолжая наблюдать за своим любовником. Она во что бы то ни стало должна сохранить для себя де Гонкура. Он был так удобен, говорил то, что она хотела услышать, тонко льстил, беспрекословно исполнял все, чтобы она ни потребовала от него, и кажется безраздельно верил, что она любит его. Во всяком случае, он не показал своего испуга что лишиться фавора, когда она объявила, что ищет ему замену. Кажется, он был уверен, что никто не сможет заменить его ей. Она немного натянула повод, когда напомнила о том, что герцог Клербо повесил его предшественника и что платой за ее любовь может стать его жизнь. Но он кажется просто не верит, что это может произойти с ним, а то, что он состоял при ней дольше всех давало ему право думать, что Эрменсина привязана к нему настолько, что не допустит чтобы с ним случилось нечто подобное.

Ее отвлекло пение менестреля, и она, покоренная его голосом, внимательно взглянула на него. Первое, что она поняла, изумленно разглядывая певца, насколько же она стара. Подобного чувства в ней не вызывали даже пажи. Второе, то, что де Гонкур будет спасен. И чем дальше она наблюдала за менестрелем, слушая его пение, тем больше он вытеснял из ее мыслей все, что не касалось его.

Менестрель был молод и женственно красив. Одет он был на итальянский манер: узкий кафтан темно зеленого цвета, низкий ворот которого позволял увидеть складки белоснежной рубахи, ее ткань виднелась сквозь прорези на плечах и локтях. Стройные длинные ноги плотно обтягивали темные чулки, а туфли из мягкой кожи имели округлые носы, как носили в Италии. Скромное одеяние менестреля смотрелось на нем так, что разряженный мажордом казался рядом с ним нелепым, изящество де Гонкура фальшивым, а его образ рядом с менестрелем незаметно тускнел.

Откинув с плеча короткий плащ, менестрель глядел на пирующих открытым, смеющимся взглядом, перебирая длинными пальцами струны своей лютни. Похоже, его нисколько не смущало избранность общества в которое он попал. На надменный взгляд герцогини Клербо, взирающей на него со своего возвышенного кресла, менестрель ответил таким доброжелательным, искрящимся восхищением, взглядом, что Эрменсина вдруг испытала радость. Но была ли она беспричинной? Не часто ей случалось просто радоваться и сейчас это было словно нежданный подарок. Она уже не думала о де Гонкуре, а следила за менестрелем только потому, что смотреть на него было приятно. Он не принимал при исполнении своих песен и баллад все те высокопарные позы, которых не гнушались большинство менестрелей, и вел себя просто, не рисуясь.

Эрменсина восхищалась его длинными густыми волосами, с буйством которых он никак не мог сладить. Они лежали на плечах и вольно падали на лицо так, что юноша все время вынужден был откидывать их назад характерным движением головы. Чистота кожи, нежность черт свойственных больше девушке, привлекали к нему невольное внимание и симпатии, а мягкий бархатный голос, что успокаивал нервы и чаровал душу, дополняли общее впечатление, беря в плен его неизъяснимого очарования. Темные брови вразлет, ласковый взгляд, мягкая улыбка полных чувственных губ, было прелестнее еще и от того, что менестрель казалось не придавал своей внешности никакого значения. Просто ему нравилось петь и видеть что он доставляет внимающем слушателям наслаждение, не понимая, что наслаждаясь его пением, они любовались и им самими. К тому же он лучился такой уверенной радостью, как будто знал нечто такое, что могло сделать жизнь счастливее. Но что? Что мог знать двадцатипятилетний юноша такого, чего не знала тридцатилетняя Эрменсина? Судя по всему менестрель не имел кроме лютни ничего, хотя он, конечно, и не был нищ.

Ему поаплодировали и велели спеть еще. Он поклонился и спел озорную пастушью песенку, обходя столы и поклоном приветствуя сидящих за ними так, как будто песенка предназначалась каждому из них.

Шла к парню девушка одна

Несла в подарок вишен спелых

И не заметила она,

Что вишни по дороге съела.

Но парень сердцем был не груб

И на нее не обижался

Ведь сладкий сок вишневых губ

Вкуснее оказался. -

(найдено в Ин-те; автор не известен)

-- пел менестрель.

Дамы стали загадочно молчаливы и к вящему неудовольствию кавалеров, кивали в ответ, когда менестрель обходя столы по кругу, кланялся им и украдкой посылали ему воздушные поцелуи. Менестрель был непростительно хорош. Ему похлопали когда он закончил петь. Он поклонился, откинув привычным жестом волосы с лица и снова запел. Мягкий голос вползал в душу сладкозвучной змеей.

Рассвета голубые кружева

И память словно мед янтарный плавиться

Святых небес ты юная посланница

В твоих ладошках тает синева

(найдено в Ин-те; автор не известен)

Он пел так словно душой доверялся каждой из сидящих в зале дам и только ей одной из всех... всех...

Раскинул сети белые туман

Сердец плененных музой притяжения

И правит балом снова вожделение

Лианы рук обвили чей-то стан

Луна танцует у нее над головой

Канат любви безоблачно качая.

(найдено в Ин-те; автор не известен)

Пропевая "качая", он исподлобья, без улыбки взглянул на Эрменсину так, что ее бросило в жар. "О, да! - простонала она безмолвно. -- Это то, что мне было нужно!"

Уходит ночь изысканная странница

Душа давно плененная тобой.

Остался на губах пьянящий вкус.

Любви неповторимые мгновенья -

И льется снова музыка весенняя,

Растаявший от счастья нежный бриз...

(найдено в Ин-те; автор не известен)

Эрменсину начало раздражать, что он улыбался всем так, как будто страшно был рад их видеть. Но беря последние аккорды, менестрель остановился перед ней и печально пропел конец песни, проникновенно глядя ей в глаза. Герцогиня тут же подозвала слугу и велела провести менестреля в ее покои. Когда слуга подошел к юноше, опустившему лютню, и тихо попросил его следовать за ним, вздох разочарования прокатился вдоль столов. Дамы не скрывали своего недовольства, но Эрменсине было все равно. Для нее мир изменился в один миг.

Она была уверена, что до этого момента взирала лишь на блеклую, выцветшую изнанку мира, и вот теперь ей стали доступны все его яркие сочные краски, его новый смысл и ее душа чутко откликнулась на все его оттенки и полутона. Как будто темная пелена спала с ее глаз и это не было колдовством. Это было так необычно и неожиданно. Новое ее состояние застало Эрменсину врасплох. Все, что она раньше принимала за влюбленность, теперь виделось ей какой-то жалкой детской игрой, а то, что обрушилось на нее сейчас было сильным и настоящим. Она и не подозревала, что можно было чувствовать с такой силой. Необычность ее состояния была такова, что Эрменсине просто необходимо было побыть одной, и в тоже время ей не терпелось остаться с менестрелем наедине.

Она выждала положенное время, когда приличия разрешали покинуть гостей, поднялась, умело скрывая нетерпение за холодной надменностью, покинула холл и торопливо прошла в свои покои. Ее нетерпение едва ли уступало нетерпению изнывающего от жажды странника вдруг набредшего на бьющий родник, или узника в последние минуты перед тем как ему выйти на свободу.

При ее появлении менестрель встал с кресла в котором дожидался ее и почтительно поклонился, не сводя с Эрменсины восхищенного взора. Она молча смотрела на него все больше уверяясь в том, что именно он необходим ей, но... для чего? Ах, да... де Гонкур...

-- Я хочу, чтобы ты пел для меня.

-- С удовольствием и радостью... - проговорил он, не отводя от нее красноречивого взгляда.

-- Как тебя зовут? - сев в кресло, спросила она от чего-то волнуясь.

-- Мое имя? - произнес он, задумчиво склонив голову. - Я как-то раньше не придавал ему никакого значения, называя всякому, кто бы ни пожелал его узнать, но вот сейчас оно стало для меня опасным.

Он отказывался называть свое имя? Эрменсина смерила его изумленным взглядом.

-- Ты совершил, что-то предосудительное против герцога Клербо, что скрываешь свое имя от меня?

-- Нет. Просто когда ваши губы произнесут его, я умру от счастья, - с улыбкой признался менестрель, - и тогда не смогу петь вам. Но знаете, я не против. Это ли не сладостная смерть, какую только можно пожелать. Я счастливец. Меня зовут Ромеро, ваша светлость.

-- Ромеро, - повторила герцогиня так, словно смаковала его. Оно как будто было сладким даже на вкус.

-- Я приказываю тебе петь, а не умирать, - едва сдерживая восторг, велела она.

-- Повиноваться вам, для меня радость, - поклонился Ромеро снова своей многозначительной улыбкой бросив Эрменсину в дрожь. Легонько тронув струны лютни, он негромко запел:

Люби меня, целуй меня в тоске

За то, что мир висит на волоске

За то, что мир тобою населенный

Так сладостен и так необъясним,

Что каждый раз робею перед ним,

Как в первый раз теряется влюбленный.

"Люблю тебя!" и чушь твою и суть.

Шепчу тебе одно и тоже: будь.

О, будь со мной, мне ничего не надо

Не мне ль удача выпала во всем?

Люби меня и мы себя спасем

Он посмотрел ей в глаза и то ли пропел, то ли прошептал:

Не уводи блуждающего взгляда!

(увы! здесь автор тоже неизвестен)

И прижал струны лютни, пристально глядя на Эрменсину.

-- Подойди, - шепотом велела она, потому что ее рот пересох, а язык отказывался повиноваться.

Ромеро медленно отложил лютню, откинул с лица волосы и подошел к ней. Женщина безотчетно потянулась к менестрелю и обвила его шею руками. Тогда он без колебания прижался губами к ее губам. Ромеро не стал возиться с ее одеждами, а подняв Эрменсину с кресла, на руках отнес ее на постель и там, положив на перины, не прерывая поцелуев, отбросил подол ее платья. Эрменсина нашла эту грубую выходку волнующей и восхитительной.

Эта первая бурная близость менестреля и герцогини, сделала их раскованнее друг с другом. Смеясь, они возились с ее котте, стягивая его узкие рукава, с жестким муслином вокруг ее шеи, со всеми этими шнуровками, безнадежно путаясь в них. Вся это шаловливая игра и ребячество заставили ее забыть об ее положении. А вот де Гонкур никогда не давал ей забыть, что она герцогиня. Менестрель же не уставал восхищаться ее красотой, ни разу не припомнив, что она титулованная особа. Смеясь, они выпили весь графин вина, что стоял на подносе и утомленные уснули, а когда Эрменсина проснулась, то увидела стоящего над нею де Гонкура.

-- Что ты здесь делаешь? - зашипела она на него. - Разве я звала тебя? Как ты посмел...

Но де Гонкур был не в себе, его трясло и он, похоже, вовсе не слышал ее.

-- Вы... вы говорили, что защитите нашу любовь, что не позволите никому разрушить наше счастье... и что же вы делаете? - бессвязно лепетал он, стоя над нею, трясясь и чуть не плача.

Эрменсина презрительно смотрела на него, хотя лежала перед ним нагой, едва прикрытая одеялом.

-- Боже! Только посмотрите на себя! - истерично всхлипнул он, сгребая в кулак тяжелую гобеленовую ткань полога. - Вы разлеглись тут передо мной как какая-нибудь непотребная девка, готовая угодить каждому... и с кем?! С каким-то бродягой!

Холодно улыбнувшись, Эрменсина перевернулась на бок, прикрыв грудь, одеяло съехало с ее бедра.

-- Да вы и есть шлюха! Вы ничем не отличаетесь от них... Ничем! В то время, как я стараюсь отвести от нас подозрение...

-- Как видишь, я тоже стараюсь изо всех сил, - обольстительно улыбнулась женщина, приподнимаясь на локте. - И прошу тебя не кричать... ты разбудишь его.

-- Во имя господа! Как ты можешь?

-- Ты просто смешон со своей истерикой...

-- Выгони его сейчас же... Ты знаешь, я прощу... только выгони его...

Эрменсина ласково улыбнулась и де Гонкур совсем потерял голову.

-- Во имя нашей любви... если еще любишь меня так, как говорила, ты убьешь его... - лихорадочно зашептал он. - Я знаю, нож у тебя под подушкой... Зачем он нам теперь? Все видели, что ты ушла с ним и что я весь вечер развлекал эту скудоумную Буоль. Все поверили, что ты увлечена другим. Этого достаточно, чтобы обелить нас в глазах герцога. Он нам не нужен, - кивнул он на спящего Ромеро. - Убей его!

-- О, разумеется, - лениво протянула Эрменсина, забавляясь.

Сунув руку под подушку, она неторопливо вынула изящный кинжал и встала на колени в постели над спящим менестрелем. Де Гонкур перестал всхлипывать, понемногу успокаиваясь. Эрменсина по прежнему любит его, он напрасно испугался. Теперь все будет, как прежде.

А Эрменсина с нежной улыбкой смотрела на спящего Ромеро. Он лежал на спине закинув руки над головой. Длинные волосы разметались по подушке, чуть дрожат ресницы, крепкая грудь приподнимается в ровном дыхании безмятежного сна. Сердце Эрменсины сжалось от прежде неведомой невыносимой боли и занеся кинжал над спящим, она, вдруг резко развернувшись, хладнокровно всадила клинок в грудь незадачливого любовника, потом еще раз и еще. С болезненно удивленным стоном де Гонкур рухнул на ковер, заливая его мягкий ворс своею кровью. Как всегда, маленькая ручка герцогини наносила удары с завидной сноровкой, без колебания, точно.

Склонившись через край кровати, она смотрела на того, кому не далее как этим утром клялась в любви и готова была на все, чтобы сохранить жизнь де Гонкура для себя. Сейчас же он стал для нее лишь досадной помехой от которой она с легкостью, не задумываясь избавилась. Она не понимала, как могла вообразить себе, что любит его и говорить ему о любви так, как будто она что-то могла тогда знать о ней. Пожав плечами, Эрменсина отвернулась и гибким кошачьим движением прильнула к Ромеро. Он шевельнулся во сне и она, успокаивающе погладив его широкую грудь, положила на нее голову, довольно улыбнувшись. Этот день выдался неожиданно удачным: она утолила свою жажду крови и насытилась любовью.

С того дня Ромеро развлекал двор герцогини Клербо, но больше, конечно, ее саму. Придворным дамам оставалось лишь вздыхать о красавце менестреле, да смотреть украдкой ему вслед, боясь гнева ревнивой Эрменсины, и терпеливо ждать и надеяться, что она в конце концов охладеет к нему и украдкой делать в сторону Ромеро многообещающие авансы. Но он так вскружил голову герцогини, что она даже не считала нужным скрывать свою связь с простым менестрелем в открытую упиваясь ею. С удивлением наблюдал двор за тем, как смазливый мальчишка вьет веревки из грозной и непредсказуемой герцогини Клербо. Он, например, мог спокойно уйти из замка в деревню, вернувшись в гостиницу, где за ним оставалась комната, не поставив ее в известность и не считаясь с ее желанием. В такие вечера Эрменсина становилась невыносимой. Разумеется, она пустила за ним своих соглядатаев, подозревая, что он завел интрижку с какой-нибудь краснощекой трактирной служанкой, и намеревалась решительно избавиться от соперницы. Но действительность, к радости Эрменсины, оказалась куда как прозаичнее.

Вернувшись в свою комнату в трактире, Ромеро спускался в обеденный зал и сев у очага, весь вечер играл на лютне, напевая песенки на потеху собравшимся селянам, похоже сочиняя их тут же на ходу, а здешняя публика была и этим довольна. Конечно, вокруг него крутились деревенские красотки, но ни кому из них он не отдавал особого предпочтения, раздавая каждой дежурные, ничего не значащие комплименты. Он был занят лишь своими песенками и герцогиня заметно успокоилась.

Смирилась она и с тем, как он принимал ее подарки, точнее никак не принимал. Благодарил и все, оставаясь к ним совершенно равнодушным. Это не могло не тревожить Эрменсину, желавшую привязать к себе Ромеро, она хотела, чтобы он был обязан ей всем и тогда никуда бы не делся от нее. Но он был сам по себе и она чувствовала, что никак не влияет на него. Как всякая влюбленная женщина, она чутко уловила, что не занимает в его жизни особого места и что в ней есть что-то более важное, что иногда заставляло Ромеро замыкаться. С другой стороны, ей не в чем было упрекнуть его. Он был нежен с ней, внимателен и не давал повода для ревности, но и только. Он ничего не просил и, кажется, совсем не боялся ее, и при своей кажущейся простоте, не был доверчивым. Он был весел, открыт, добродушен и в то же время ни с кем не сближался. Он любил поболтать и посмеяться, знал много историй, но никто так ничего и не узнал о нем самом. Иногда он казался беззащитным, таким не уверенным в себе, но... откуда тогда у него едва заметный шрам над бровью и почему такие распухшие безобразные костяшки на пальцах. Смеясь, он сказал ей, что странствующим менестрелям иногда приходиться не только петь, но и разговаривать с ребятами с большой дороги. Над капризами своей знатной любовницы, он иронизировал, и делал то, что считал нужным. Двор Клербо не раз был свидетелем того, что и за малое некоторые любовники герцогини лишались ее расположения, а то и были изгнаны, не говоря уже о том, что двоих, она в приступе ярости, убила, но об этом предпочитали помалкивать.

Как-то, Эрменсина пригрозила менестрелю своей немилостью, на что тот лишь молча поклонился. Но когда она, через полчаса вернулась в свои покои, то обнаружила на столе небрежно сваленные подарки, которыми одаривала его. Все: от бархатного камзола с пуговицами из бриллиантов, до золотого перстня, лежало кучей на столе. Самого Ромеро гонец нагнал идущего по дороге из владений герцогини Клербо. В тот вечер двор замер в ожидании развязки. Ожидалось, что гордая герцогиня не терпевшая, чтобы бросали ее, вернет мальчишку для того, чтобы просто напросто казнить его. И ни кто не ожидал, что она будет валяться у него в ногах, умоляя не покидать ее больше никогда. Привыкшая, что все и вся подчинялись малейшему ее капризу, что ее желание становилось законом, Эрменсина вдруг научилась подчиняться желаниям другого, возведя их в закон для себя. Она до смерти боялась потерять того, кого по настоящему любила.

Она не сумела привязать его сытой жизнью, драгоценными подарками, зато он привязал ее к себе, сделал зависимой от своих забавных историй и песен, которые пел ей вечерами, сидя рядом с ней у камина. Он любил посмеяться, но его юмор не был злым. Обидных, оскорбительных выпадов придворных в свою сторону, он просто не замечал, однако никогда не жаловался своей всемогущей любовнице. Порой Эрменсина узнавала об этом стороной, чаще от своей расстроенной служанки Тильды, которая рассказывала об этом так, как будто оскорбили и обидели ее, а не Ромеро. И Эрменсина не утерпев, как-то вечером спросила, неужели у него не хватает смелости ответить на вызов, ведь, кажется, он дрался с разбойниками с большой дороги, когда те пытались ограбить его? Ромеро поднял на нее взгляд от струн лютни, которые в это время перебирал, внимательно посмотрел на нее, и вдруг отложил лютню.

-- Чтобы ты поняла меня, я кое-что расскажу тебе. Как-то встретились на дороге два прославленных рыцаря. Слава одного не уступала славе другого. Силой, отвагой и доблестью они были равны, оба учтивы и благородны. Они не стали затевать драку, которая доказала бы превосходство мастерства одного над другим. Оба понимали, что это просто глупо. Вместо этого, сойдя со своих коней и усевшись у небольшого ручья, беседуя и отдыхая, они затеяли своеобразный поединок. Вонзили свои мечи в дно ручья, повернув их лезвия против течения. В то время была осень, и все листья, попавшие на лезвие меча одного из них, рассекались пополам, а листья, что приближались к клинку другого, огибали его, не касаясь. В этом поединке признал себя побежденным тот, чей меч рассекал подплывающие к нему листья, так как он считал, что меч не оружие войны, но оружие мира, и его истинное назначение -- предотвращать и прекращать войны. Понимаешь, о чем я? Зачем мне потакать глупцу и поддерживать никчемную ссору, которую он умышленно раздувает?

Эрменсина зачарованно смотрела на него. Сейчас она не могла бы сказать, что произвело на нее большее впечатление: Ромеро, рассказавший ей эту необычайную историю, или сама история. То что жизнь двора Маргата его не интересовала, она уже давно поняла.

При ее дворе существовали две партии и ни к одной из них он так и не примкнул. Образ мысли, что царил в нем был проказливый, развратный, честолюбивый и изощренный на всяческую ложь. Герцогиня держала двор в строгости, требуя от своих придворных благонравного поведения, при этом, не смущаясь, позволяла себе многое. И кто в Маргате стал бы ей судьей? Хотя Ромеро был наслышан о ее муже тиране, но ведь сама герцогиня не производила впечатление жертвы.

Комментарии: 5, последний от 22/03/2012. © Copyright Cofe (proetcontra@yandex.ru) Размещен: 12/08/2011, изменен: 08/03/2012. 29k. Статистика. Глава: Фэнтези, Мистика Cвиток Велиара или Спецназ против дъявола Иллюстрации/приложения: 2 шт. Скачать FB2		Ваша оценка:

Cofe : другие произведения.

Свиток Велиара или Спецназ против дъявола . Глава 5