Гендзин стала лучше понимать его речь, настолько, что уже различала, когда он подшучивает над ней. Случались и казусы, когда веселилась одна Люба.
- Тебе следует покинуть Японию, как только представится такая возможность, слишком многие враждебно настроены к чужеземцам, - как-то сказал он.
- Но ведь ты нет...
- Я особый случай. Я... - он замолчал, подбирая слово, - впритык... тесно знаком с тобой, хотя... конечно, не так рядом как хотелось... - но видя, что Люба давится от смеха умолк.
По дороге они зашли в храм, и Кирэро хлопнув три раза в ладоши, помолился, а после остановились в таверне, что случилась на их пути, где заказали лапшу и суп из бобов. Пока ели, Кирэро задумчиво посматривал на Любу. Чтобы скрыть русые волосы, она подвязывала их косынкой, пряча косу, а сверху надевала бамбуковую шляпу, под полями которой скрывала лицо так, что были видны лишь ее полные губы.
- Тебя надо обрить, - вдруг заявил он и, отвечая на ее недоуменный взгляд, пояснил: - Тогда ты сойдешь за монашку, и в твою сторону никто даже не глянет.
- Вот когда у тебя отрастет борода, да не просто три хиленькие волосинки, а настоящая окладистая, тогда я и обрею голову, - пообещала она, уже понимая, что он посмеивается над ней.
- Борода? - хмыкнул Кирэро, презрительно скривившись. - Ваши мужчины не справляются со своей волосатостью. Видел я, как у эбису по всему телу растет шерсть, потому их жены не знают, настоящую красоту гладкого мужского тела. Я тебе вот что скажу: не настолько мы грешны, чтобы быть обезьянами, - и когда Люба не сдержавшись, хихикнула, схватился за завязки хакори: - Хочешь посмотреть?
И когда она, испугавшись, в панике закрыла лицо ладошками, звонко рассмеялся.
- Скажи, - вдруг задумчиво спросил Кирэро, откладывая палочки в сторону, - у вас все девушки такие?
- Какие? - спросила Люба, удивляясь, от чего он упрямо возвращается к этой теме. Должно быть, научившись понимать ее язык, он хотел удовлетворить свое любопытство.
- Такие, как ты, некрасивые.
- Вот так, так... - изумилась Любанастолько, что ей даже не пришло в голову обидеться на него.
Зачем только спросил? Какая ему в этом нужда?
- Не знаю, - вздохнув, озадачено покачал головой Кирэро, - на что тебе надеяться, ты ведь некрасива. У тебя не маленькие ступни, большой палец не отставлен, и даже уши не оттопырены.
Люба не знала удержу, смеясь от души.
- Вот так красавица! Да полно, не мартышку ли ты описал? Но знаешь и тебе с нашими молодцами не потягаться. Не ровня ты им, - веселилась она. - Не видный ты... мелкий. На нашей стороне парни богатыри, а не такие заморыши, ровно с креста снятые. У них косая сажень в плечах, грудь колесом, румянец во всю щеку - кровь с молоком, и кулачища пудовые. Ты бы против наших деревенских молодцов и минуточки не выстоял.
Но вместо обычного строптивого юношеского задора, Люба вызвала у Кирэро лишь озадаченность, потому что "кровь с молоком", он про себя перевел как "молоко с кровью" и теперь с беспокойством поглядывал на Любу: что за сторона у нее такая? Как там можно жить? И ведь его не будет рядом, что бы защитить ее. Значит нужно позаботиться об ее безопасности.
Как-то на одном из привалов, Кирэро подозвал Любу к себе. Когда она подошла, показал, чтобы ударила его, так же, как ударила того горе-вояку в драке у ресторана. Люба нерешительно посмотрела на Кирэро: не смеется ли? Но он снова показал, чтобы она нападала. Не похоже, чтобы смеялся, даже не скалится, а раз так... и Люба ударила, вложив в свой кулак, всю обиду, за то, что как-то чуть не раздел ее. Он мигом отклонился, она снова, размахнувшись, ударила, он увернулся. Верткий как уж. Люба снова ударила и опять мимо, но она вошла в раж, пытаясь достать его, пока порядком не утомилась махать кулаками, и тогда пошла на хитрость. Видимо, он привык, что она впустую машет кулаком, что с нее возьмешь, баба она и в стране Восходящего Солнца баба. Люба, замахнувшись в очередной раз, вдруг ударила в другую сторону, послав кулак туда, куда, по ее мнению, сейчас должен был отклониться Кирэро, неожиданно угодив ему в лицо. Он, даже не ойкнул, лишь прижал ладонь к глазу.
Но он, поморщившись и проморгавшись, показал ей, чтобы нападала снова. "Все никак не уймется", - покачала головой Люба и размахнулась, но Кирэро, вдруг бросился к ней, мигом сократив расстояние между ними и обхватив ее, прижал к себе, так что она даже дернуться не могла. Да что ж это такое-то?
- Теперь тебе не ударить меня, как ни старайся, - шепнул он, отступая. - Если дерешься, не подпускай противника близко.
- Да, - сказала Люба, усвоив урок.
В тот день они шли по лесной проселочной дороге. Солнце достигло зенита и хорошо припекало, но деревня, на которую им указали в придорожной харчевне, так и не показывалась, и Кирэро начал подозревать, что сбился с пути. В той харчевне, где они обедали, их предупреждали, что бы "сторожились в этих местах, не спокойно тут". Кирэро поднял глаза от тарелки на говорившего им это трактирщика.
- Да, - закивал тот. - Вот уже месяц возле той деревни хозяйничает какой-то мерзавец. Насильничает, грабит и убивает без жалости. Одно спасение, что нападает и грабит в ярмарочные дни, но бывает, что время от времени и так лютует.
- Если об этом известно, почему не ловят его в ярмарочные дни? - спросил Кирэро, расплачиваясь с хозяином.
- Ловили, - вздохнул трактирщик, принимая плату. - Только больно пронырлив оказался. Везде у него ходы-выходы, лежбища да логова. Вроде, вот он уже в руках, и уже нет его, словно сквозь пальцы просачивается.
- Известно, кто он такой?
- Так кто ж его знает. Говорят полусумашедший самурай. Те, кому посчастливилось выжить после встречи с извергом, рассказывают, что морду свою тряпкой обвязывает. Поговаривают полиция разослала по тем трем дорогам где злодей промышляет, своих людишек под видом паломников, да торговцев.
- Благодарю, что предупредили, - встал Кирэро, надевая соломенную шляпу.
Поскольку в спешке они покинули город, в котором Кирэро так и не удалось отлежаться из-за стычки с хозяином ресторана, то вынуждены были задержаться на два дня в деревушке, куда зашли, спасаясь от возможной погони. Окрепнув Кирэро разузнал, что до Хоккеро, до которого осталось день пути, можно пройти минуя широкий тракт, по дороге, которую знали и которой пользовались местные жители, сойдя с него на проселочную. По ней-то сейчас и шел Кирэро, ведя за собой свою спутницу. Шел он быстрее обычного, не пряча рук в широкие рукава хакори, и Люба с трудом держалась за ним, стараясь не отставать. Лес становился все теснее, порой вплотную подступая к тропе, которую местные жители отчего-то назвали дорогой. Густые кроны деревьев, хранили сумрак даже в солнечный день, и в зной тут стояла сырость и запах сгнившей хвои. Безмятежная тишина вдруг была прервана слабым вскриком, раздавшимся где-то впереди. Не замедляя шага, Кирэро шел дальше и Люба решила, что ей послышалось, но все равно было жутковато, что учудит здешний леший, вздумает ли их водить по кругу или пугать. И Люба шла теперь не отставая от Кирэро, чуть ли не впритык к нему, едва не наступая на пятки. Через несколько шагов дорога скрылась в плотных зарослях. Кроны деревьев над путниками образовали такой плотный шатер, что грязная жижа и сырая земля на этом темном участке дороги с болотным духом не просыхала никогда. И вот в этом месте, посреди грязной жижи стоял человек в темных лохмотьях, его голова и половина лица были замотаны платком, в руке покрытый подтеками меч. Кажется, у него было широкое плоское лицо и близко посаженные глазки, горящие от возбуждения. Да уж, он и близко не напоминал благородных разбойников из дамских романов. Перед ним на веревке, перекинутой через толстый сук старого дерева высившегося у дороги, уронив голову с распущенными волосами, висела женщина. В разодранной одежде, связанная. Руки, заведенные за спину, прикручены веревкой к щиколоткам. Каково было висеть таким неестественным мучительным образом, Люба даже представить боялась и от того мороз прошелся по ее телу. Неподалеку у кустов лежал ничком окровавленный мужчина. Отведя взгляд от своей глухо стонущей жертвы, разбойник деловито разглядывал, так некстати появившегося в его владениях ронина. Под темным платком, скрывавшим его лицо, было заметно, как он оскалился.
- Удачный денек, приятель! - крикнул он Кирэро. - Хороший день, чтобы тебе умереть...
И тут его взгляд упал на выглядывавшую из-за плеча бродяги женщину. Он сразу разглядел ее белую кожу и светлые глаза.
- Это и впрямь удачный денек для меня... - прогнусавил он. - Иди своей дорогой. Я оставляю тебе твою жалкую жизнь, ты же оставишь мне свою женщину. Эта каракатица мне больше не нужна, не хочу ее... - сплюнул он, рубанув по веревке на которой висела женщина.
Она тяжело упала в грязь, ударившись виском о придорожный сырой валун, оставив на камне кровавое пятно. Охнув, Люба зажала рот ладонью. Кирэро, весь подобравшись, сделал шаг назад.
- Видишь, - пнул тело ублюдок, - чтобы достичь подобного точного удара, надобны годы упорных тренировок, - сказал он, кряхтя, перекидывая через сук новую веревку, что валялась на земле у подножия дерева.
- Эй, женщина! - рявкнул он так, что Люба вздрогнула. - Не слышала, что я тебе велел? Иди-ка сюда, да поживей! А ты, мальчишка, можешь улепетывать, мне, такие как ты не интересны, но учти, а если не поторопишься, могу и передумать...
- Ты прав, - кивнул Кирэро. - Этот день действительно удачный, потому что ты умрешь сразу.
- А-а, так ты не хочешь отдавать свою бабу? - обиделся бандит. - Так я сам у тебя ее заберу. Меня еще никто не смог одолеть.
"Действительно, если иметь дело только с крестьянами, да во все лопатки удирать от полиции, тогда действительно, никто тебя не победил", - подумала Люба, привычно отступая в сторону, освобождая место для предстоящей схватки.
Но схватки не было. Потому что когда бандит с заполошным визгом, призванным устрашить противника, кинулся на Кирэро, занеся меч над головой, тот лишь сделал шаг ему навстречу, стукнув посохом ему в живот, чуть уклонившись от удара его ржавого меча. С торжествующим блеском в глазах бандит пронесся мимо и, развернувшись к никчемному ронину, снова поднял меч, но вдруг рухнул на колени. Он, задыхаясь, сдернул с лица повязку, открыв плоское изъеденное оспой лицо. Хватая ртом воздух он с ужасом смотрел как бродяга, которого он считал никчемным сосунком, не торопясь подходит к нему, вынимая тонкую катану из деревянных ножен посоха. Бандит вытянул перед собой руку то ли моля о милосердии, то ли прося подождать, но Кирэро деловитым точным ударом отсек ему голову. Стряхнув с меча кровь, он с каменным лицом, сухо велел Любе:
- Подними.
Она смотрела на него огромными от ужаса глазами. Он... что он хочет, чтобы она сделала? Что... поднять? Девушка глубоко вдохнула и выдохнула, борясь с подступившей дурнотой и только потом, до нее дошло, что он просит поднять коробку с бенто, которое она уронила. Но ее колотила мелкая дрожь, перед глазами все плыло. На ее глазах совершилась казнь, так хладнокровно, деловито, так обыденно. Ухватив голову за волосы Кирэро поднял отрубленную голову и, не оглядываясь, пошел вперед. Люба бездумно побрела за ним, позабыв о бенто. Ни за что на свете она не стала бы повторять движения Кирэро, поднимая ее. Ей было не по себе, мысли путались... чужая смерть, словно придавила ее. Любе припомнилось, что это Кирэро, хладнокровно казнивший сейчас человека, шел с ней от самого Сапоро и ведь они так и не узнали от капитана Ямадо, кто такой был этот хитокири, и кто тогда изничтожил лунных демонов. И Кирэро... Случайный ли он попутчик? Случайно ли вызвался провожать ее до Хоккеро, а ведь еще в Саппоро спросил ее о вакцине. Почему Люба не подумала о том, что было так очевидно... Ей стало нехорошо. Никого и никогда до этого дня не убивал Кирэро на ее глазах, и ей в голову не приходило задаваться этими вопросами. Она даже не дала себе труда подумать над словами Миями не до того ей тогда было, да и не хотела наверное знать, что все это время рядом с ней был хладнокровный безжалостный убийца, тот самый хитокари о котором предупреждал Ямадо. Люба встряхнулась. Не время раскисать. Какова его истинная цель? Почему не убил ее до сих пор? Вакцина это деньги. А может, он, как только она отдаст вакцину в надежные руки, убьет ее и того в чьи руки она эту вакцину передаст. Не таково ли его задание? Да, но он защитил ее от Миями, но ведь на это можно посмотреть и по другому. Что если, он просто убрал докучающего ему опасного конкурента? Господи, да человек ли он?! Несет голову казненного в руках, нехристь! Разве не должны они были похоронить бедную женщину и ее мужа, да и казненного, каким бы злодеем и мерзавцем он не был тоже надобно предать земле? Разве можно было бросать их на дороге как бездомных околевших псов? Что же ей теперь делать? Он не отпустит ее. Сбежать, спасая себя и вакцину? Так ведь найдет. Ей никуда от него не деться. От страха у Любы подогнулись колени. Она шла, почти, не видя, куда идет, спотыкаясь, лишь чудом не падая. Впереди маячила темная фигура Кирэро, а она не могла оправиться от ужаса и завладевшего ею страха. Ей было невмоготу даже смотреть на него. Но если он увидит, что она обо всем догадалась, а он это увидит... Значит, она обречена. Она не знала куда идет и зачем вообще куда-то идет, все происходящее вокруг проходило мимо ее сознания, и она долго не могла сообразить, откуда появилась толпа крестьян, спешащая к ним с цепями и мотыгами. Их, пошатываясь, вел мужчина с опухшим от побоев лицом в перепачканной кровью одежде. Это был ограбленный, избитый бедняга, что валялся бесчувственный на тропе. По-видимому, очнувшись и поняв, что на него не обращают внимания занятые перебранкой путник и разбойник, сумел незаметно улизнуть и позвать подмогу в ближайшей деревне.
Увидев Кирэро, он остановился, всплеснув руками от облегчения, что молодой ронин и его спутница живы. Кирэро сказал ему, что тело своей жены он найдет возле обезглавленного бандита, и передал ему его голову, попросив прощения, что не вмешался вовремя и не уберег несчастную.
- Она отомщена... - с трудом сглотнул набежавшие слезы мужчина, и высоко подняв голову бандита, торжествующе потряс ею, воскликнув: - Сейко отомщена! - и бросился к месту схватки, чтобы подобрать останки несчастной, уводя людей за собой.
Оставшиеся, окружив Кирэро, с частыми поклонами, попросили его быть гостем в их деревне. Кирэро напомнил, что неплохо бы послать кого-нибудь в город в полицейское управление, чтобы доложить, что злостный бандит убит. Все это время, он казалось, не обращал внимания на свою спутницу, занятый объяснением с селянами, просто зная, что она привычно следует за ним. Он заметил ее потрясение, но знал, что она, как всегда, справится и с этим и случившееся не помешает правильно расценить его поступок, а Кирэро был уверен в его справедливости. И теперь он давал ей время прийти в себя. Но внимательнее приглядевшись к ней во дворе одного из деревенских домов, куда их привели, вдруг нахмурился - она явно была не в себе. Ему очень не понравился ее тусклый остановившийся взгляд, устремленный в никуда. Отогнав от Гендзин вездесущую неугомонную ребятню, он сел на порог рядом с ней, чтобы снять сандалии и поскольку она так и не шелохнулась, снял сандалии и с нее и взяв за локоть, заставил подняться. Он ввел ее в дом, поклонившись его гостеприимным хозяевам. По-видимому, лишь, повинуясь руке Кирэро, лежащей на ее на плече, Гендзин тоже поклонилась. Ее состояние начинало беспокоить его все больше. Он вежливо отвечал, благодарно кланялся за предоставленный кров и угощение, ел предложенный рис, думая против воли о безучастно сидящей, чуть позади Гендзин. Ему нужно было, чтобы она хоть немного поела.
Кирэро видел, что она старается не смотреть на него, вздрагивает, когда он обращался к ней. Почему она так ведет себя?И Кирэро стал сомневаться в правильности своего поступка. Ну, хорошо, будь у них время, не находись они сами в бегах из-за разыскиваемой вакцины, он бы, повязав мерзавца, сдал его властям, но они не могли себе позволить терять это драгоценное время. Тем более, подонок, как никто, заслуживал смерти без всякого суда и снисхождения. Почему же, он всякий раз глядя в ее лицо, чувствует свою вину? Она ведь не японка, которые привычны к виду смерти,к мысли о смерти и правильно относятся к ней. Смерть не только наказание, но благо для человеческих душ, обретших свободу. Потому что смерть - правда. Она всегда была правильным исходом. Но Гендзин принадлежала другому миру, в котором к смерти, очевидно, относились по-другому. Он слышал, что большеносые считали смерть неотъемлемым злом, наказанием за грехи, расплатой, которую, наложил на них за ослушание их бог. Кирэро подозревал, что эта неизбежность больше всего пугала эбису, потому что они любили жить, ценили жизнь за удовольствия, которыми наслаждались вполне. Они не умели посмотреть на смерть прямо, не хотели принять ее. От этих мыслей отвлекли деревенские кумушки и детвора то и дело тормошившие гендзин, суя ей в руки то миску с рисом, то заглядывая ей в лицо, касались ее щек, гладили светлые волосы, в изумлении цокая языками: девушка варваров такая уродина! А ему было невыносимо видеть, как ее касались чужие руки. Он признавал, что она не столь утонченна как японки, но все же, она... красива, подобно богине Бензайтен. Не торгуясь, Кирэро договорился, чтобы их сегодня же отвезли в Хоккеро. Староста, что принимал их в своем доме, удивился: ехать на ночь, глядя, день уже клонился к вечеру, - но отказать не мог - все же, не только их деревня, а даже вся здешняя округа, была должниками бродяге - самураю, что, не торгуясь предлагал деньги, чтобы их везли сейчас же. И староста деревни, сдавшись, наладил свою телегу, взявшись сам подвезти неугомонных гостей. Он подозревал, что все дело в чужеземке, словно замороженной зимним духом, что очень тревожило молодого нищего самурая. Уж не околдована ли она? А ведь деревня только-только избавилась от одной напасти...
А Кирэро попытался уговорить Гендзин поесть. Опустившись перед ней на корточки, он протянул ей рисовый шарик, но она, глянув на него с ужасом, отшатнулась. Это отозвалось в нем неожиданной болью. Неужели все намного хуже, чем представлялось ему? Но есть надежда, что в Хоккеро она придет в себя. Нужно только увезти ее отсюда. Очень плохо, что из-за нее он становится сам не свой, а потому, следует как можно скорей избавиться от этой женщины, чтобы вновь обрести душевное равновесие и твердое сердце. Негоже самураю подчиняться женским прихотям. Как только он убедиться, что она в безопасности, сделает все, чтобы позабыть о ней.
Для старосты путь в Хоккеро был не нов, потому что он время от времени ездил туда, доставляя в контору, положенную на них подать в оговоренный срок, попутно продавая здешние овощи и зелень. Когда телега была готова, Кирэро подсадил на нее Гендзин, задрожавшую в его руках как былинка, что опять подавляюще подействовало на него. Всю дорогу он мрачно отмалчивался, так что их, а больше себя, развлекал словоохотливый староста. В Хоккеро, как и предсказывал староста, въехали поздней ночью,стуча деревянными ободами колес по булыжной мостовой в сонной тишине улиц. Один раз их остановила полиция, но старейшину тотчас узнали, и к его спутникам не было вопросов, как и к гендзин, которую не разглядели в темноте. Судя по всему, Кирэро и Гендзин просто приняли за отто (мужа) и цума (жену), супружескую пару из деревни. Они остановились в недорогом рёкане. Видимо в этой гостинице, староста останавливался постоянно, так как был там завсегдатаем. Им выделил комнату на троих, куда и проводили. Гендзин укутавшись в одеяло, устроилась на циновке, сразу же уснула, отказавшись от ужина, а староста и Кирэро еще поболтали, заказав по кувшинчику сакэ.
Утром, распрощавшись со старейшиной и пожелав ему удачной дороги, Кирэро и Люба отправились к российскому представительству. В Хоккеро существовало уже три европейских представительства: английское, российское и американское, и для Кирэро было важно попасть к нужному представительству, но он все время отвлекался на Гендзин. Ее настроение не поменялось, и она оставалось все такой же подавленной, молчаливой и чужой, как и накануне. В ней не было больше той живости и интереса ко всему, что отличало ее раньше. И как ни надеялся Кирэро, что на утро все образуется, видимо, надеялся он все же, зря. Хотя она по-прежнему шла рядом, чуть поотстав, наклонив голову так, чтобы поля тростниковой шляпы скрывали ее лицо, он не чувствовал ее присутствия. Неужели он в ярости срубил не только голову бандиту, но и тот росток симпатии, что все это время рос, утверждаясь в ее сердце. Видимо ему выпало показать ей то темное жесткое и неприглядное, с чем он сталкивался каждый день и то, что было для него будничным, стало для нее катастрофой, страшно отдалив ее от него. Только как ни раздумывал он об этом, он все больше уверялся в правильности своего поступка, считая неоправданным милосердием, что даровал мерзавцу быструю смерть. Сдай он его властям, поддонку не избежать бы заслуженных пыток и мучительной казни. Кирэро надеялся, что вид Хоккеро сгладит мрачное впечатление от расправы с бандитом, а близость цели взбодрит Гендзин, но она шла все так же безучастно и не хотела смотреть не, то что на него, но даже на город. Не выдержав, Кирэро замедлил шаг и взял ее за руку. Она не ответила на его пожатие, ее рука оставалась холодной и вялой, будто он держал скомканную тряпку. И все же он скорее почувствовал, чем заметил, что она сжалась. Она... боялась его... Это расстроило Кирэро сильнее, чем он ожидал, буквально ударив по сердцу. Он сжал ее ладонь, и она подняла голову, вскользь глянув на него и снова опустив глаза. Выпустив ее руку, Кирэро отступил. Она ясно дала понять свое неприятие к нему. Что бы ни стало тому причиной, это даже к лучшему. Он отведет ее под защиту представительства ее страны и больше никогда не увидит ее. У него останутся лишь призрачные неясные воспоминания о ней, но и они вскоре позабудутся. Не оглядываясь, он пошел вперед. Ни одна женщина больше не повлияет на его мысли и решения. Хвала богам, он был сдержан и не позволил случиться большему.
Хоккеро являлся портовым городом, значительно уступающим Нагасаки. Многолюдным с высокими домами, построенными в западном стиле и все больше принимал европейский облик. Рядом с театром Кабуци соседствовало здание Оперы возведенное в европейском классическом стиле с колоннами и кариатидами подпирающими греческий портик. Возле незамысловатых и таких привычных японцам торговых лавочек, сверкали витрины модных магазинов представляющие последние новинки западной моды. Улицы уже освещались газовыми фонарями. Под раскидистыми деревьями старого парка появились столики и ротондовые кресла уличного кафе. Кирэро привел Любу в район торговых представительств и бирж. Они прошли мимо ресторана, чьи высокие окна и арку входа с тяжелыми дверями освещали декоративные газовые рожки. Из открытой двери, возле которой стоял осанистый швейцар в синей ливрее, с пышными пшеничными бакенбардами и усами доносился лихой гитарный наигрыш, сопровождаемый протяжным рыдающим напевом скрипки. От этой улицы шел крутой мощеный спуск к реке, как объяснил Кирэро старейшина. Если пройти вдоль магазинчиков, а потом перейти улицу, то там, за кованой решеткой ограды, будет представительство эбису. Только чьего именно, старейшина знать не знал, для него чужеземцы мало того, что все были на одно лицо, такеще он искренне полагал, что все они из одной страны, что лежит за океаном. Кирэро надеялся на Любу, полагая, что она прочтет вывеску на одном из представительств или узнает флаг своей страны. Но Любу, похоже, не интересовали иностранные вывески, которые значительно могли облегчить их поиск, а Кирэро считал ниже своего достоинства просить ее о чем либо сейчас, когда мог получить в ответ уничижительный взгляд.Его отвлек резкий неприятный квакающий звук и Кирэро машинально схватился за палку-катану, что висела за его плечом, с удивлением глядя на нелепое механическое сооружение, проехавшее мимо, портя воздух клубами зловонного дыма. Ему уже доводилось видеть самодвижущиеся лязгающие повозки, источающие гарь с пронзительным звуком клаксона. Его, из какого-то мальчишеского озорства, так и подмывало двумя-тремя взмахами катаны располосовать резиновый обод колеса и отрубить пронзительную квакушку, а потом посмотреть далеко ли уедет эта нелепая повозка. Улыбнувшись, он обернулся, но Гендзин рядом не было. Ее вообще нигде не было. Крутанувшись на месте, Кирэро быстро огляделся, напугав проходящую мимо даму в плоской шляпке и кружевным зонтиком в руках. Бегом вернулся назад, выглядывая среди прохожих знакомую фигуру. Пробежал по тротуару туда и обратно, не обращая внимания на то, что на него уже оглядывались. Гендзин пропала, словно ее утащил сам Ям, а иначе, куда и как она могла бесследно исчезнуть, не сказав ему ни слова? Попала в беду? Почему не звала на помощь? Он попытался расспросить о ней важного швейцара с желтыми усами и бакенбардами, мимо которого они до этого проходили, но тот лишь свысока недовольно посмотрел на него, а его утробное многозначительное хмыканье больше походило на рык потревоженного тигра. И вдруг бесцеремонно оттолкнув японца пытавшегося ему что-то сказать на ломаном французском, которого швейцар толком не понимал, кроме необходимых отдельных слов и дежурных фраз, подобострастно поклонился важному дородному господину в высоком цилиндре, выходящему из ресторана. Поняв, что швейцар не понимает и не хочет говорить с подозрительным нищим, явно желающим выпросить какие-нибудь объедки, Кирэро быстро прошелся по улице туда и обратно, осматривая прилегающие к ней подворотни и закоулки, надеясь все же, что найдет растерянную Гендзин на том месте, где она исчезла. Потерять ее, когда их путь был пройден до конца! Все от того, что он привык, что она неизменно держалась рядом с ним, корил он себя. Вдруг он остановился посреди улицы пораженный неожиданной догадкой, что придавила его своей невероятностью: она сама, по своей воле сбежала от него. Сбежала! Но почему? Из-за того, что опасается за вакцину или из-за казни разбойника, что он совершил на ее глазах? Он так и стоял не в силах и шагу ступить. Невероятно! Она настолько не доверяет ему? Нет... она просто боится его... Сложив руки на груди и опустив голову он попытался успокоится, застыв на месте к удивлению и недовольству прохожих обходящих его с опаской. Он вспомнил ее отрешенный взгляд и раздумывал, что может предпринять одинокая, слабая женщина одна в чужой стране, лишившись поддержки единственного человека на которого могла положиться и которую преследует не только полиция, но и убийцы? Что делать ей, потерявшую последнюю надежду? Он похолодел и вдруг пустился скорым шагом вниз по мощеной проезжей улице к реке, откуда доносились крики, что кто-то бросился в воду. Не выдержав, он побежал, не позволяя себе думать, что это может быть Гендзин. Только не она! Зачем ей это? Нужно искать ее не здесь, а в другом месте. Но он продолжал бежать к реке. Он предстал в глазах Гендзин жестоким убийцей, и от него она бежала... Его начала бить нервная дрожь. Он отказывался принять даже догадку, что она ... из-за него... Если так, он не вынесет своей вины, она попросту раздавит его. Если бы Гендзин ничего не испытывала к нему, то была сейчас рядом, чтобы использовав до конца, потом хладнокровно отделаться от него, заплатив оговоренную сумму. Ну, может сверх того за то, что не предал ее. Но оба чувствовали, что их все крепче привязывает друг к другу. Он ведь поэтому хотел побыстрее привести ее в Хоккеро, чтобы не случилось неизбежного, после чего им потом невозможно было бы расстаться.
Здесь берег реки были особенно живописен и жители Хоккеро любили гулять по нему жаркими летними днями, облагородив его лишь тем, что протоптали здесь широкие тропы, с которых любовались видом противоположного берега или созерцали течение воды. И сейчас праздная публика устраивавшая на этом месте пикники или просто прогуливаясь, брезгливо обходила то ли бродягу, то ли нищего пропойцу. Кирэро поднял голову и наконец увидел... Двое полицейских разнимали дерущихся, охаживая их дубинками, стараясь утихомирить еще до того, как драка не перерастет в массовую потасовку, ибо народ здесь весьма увлекающийся и азартный. Один из дерущихся был мокрым насквозь и из обрывков фраз, что долетали до него,Кирэро понял, что один из драчунов намеренно столкнул другого в воду. От великого облегчения, Кирэро уткнулся лицом в траву.
- Вам плохо или упились с самого утра? - тронул его за плечо, один из полицейских, подошедший к нему и осекся. Потому что лицо молодого человека, когда он посмотрел на него, было мокрым от слез, тем не менее, голос звучал твердо с чуть заметной хрипотцой, когда он спросил:
- Вы не видели Гендзин в голубом кимоно и коричневом оби? Волосы светлые, покрытые соломенной шляпой... моего роста...
Выслушавший его полицейский, задумался.
- Нет, не видел,- уверенно ответил он. - Я бы уж заметил гендзин в кимоно. Здесь такое не часто встретишь. Сходи в участок, может там кто-нибудь вспомнит эту госпожу.
- Да, - кивнул Кирэро, поднимаясь и отряхиваясь.
Поклонившись полицейскому, он побрел обратно, поднимаясь на улицу, с которой начал свои поиски. Оглядевшись у ресторана, он пошел в указанную сторону, где находился участок, спрашивая о гендзин торговцев чьи магазинчики и торговые палатки располагались вдоль улицы. Но никто из них не видел описываемой им женщины. Как бы ни был вымотан нравственно молодой человек, но это его взбесило. Проклятье! Неужели она так не заметна?! Это же чужеземка! Он всю дорогу, то и дело отбивался от просто любопытствующих и от желавших обладать ею, а здесь в Хоккеро ее будто и не существовало вовсе. Кирэро пришел в полицейский участок и после выспрашиваний, больше похожих на допрос, его уверили, что никто из полицейских не видел женщину, которую он ищет. И вообще, заметили ему с сочувствующими смешками, все гендзин на одно лицо и различить их мудрено. К этому было безжалостно добавлено, что если ее похитили или ограбили, а после убили, то тело найдут только к утру.
Чувствуя себя разбитым, никчемным и совершенно бессильным, Кирэро шаркая будто глубокий старик, добрел до буддийского храма, где зажег ароматические палочки перед статуей Будды Милосердного и распластался у ее подножия, моля о защиты для Гендзин. Где она? Что с ней сейчас? В руках каких мерзавцев она может быть? Будда не дай ей муки и позора... Останови их руку и намерения... Кирэро скрипнул зубами... Нет, если он будет думать об этом, то ночь ему не пережить. Утерев рукавом выступивший на лбу холодный пот, он, не переставая кланяться, забормотал молитву. К рассвету обессилев от напряжения и терзавшего его страха за Гендзин, он упал на доски пола, погрузившись в болезненно зыбкий, больше похожий на горячечный бред, сон.
Неровный огонь свечей играл на золоченых складках одеяний Будды, отбрасывая блики на стоящую возле статуи фигуру в выцветшем голубом кимоно без оби и распущенных светлых волосах. Он тут же вскочил, но возле статуи никого не было. Часовня оказалась пуста, свечи давно погасли и теперь рассвет укрывал серым налетом то, что при их свете играло праздничной позолотой.
С первыми лучами солнца Кирэро пришел к полицейскому участку. Дежурный полицейский злой от бессонницы, чуть не вытолкал его в шею: как посмел наглый бродяга ломиться ни свет ни заря в участок! Подошедший офицер, приглядевшись к бродяге, вдруг одернул разошедшегося рядового и поинтересовался по какой надобности тот пришел в участок в такую рань. Поколебавшись Кирэро вынул из-за ворота камон с изображением креста в круге, который Гендзин, увидев как-то случайно,приняла за католический крестик, а узнав, что Кирэро не крещеный, решила, что он носит его либо как память, либо как простое украшение. Но офицер увидев эту деревянную безделицу, вдруг еще раз поклонившись Кирэро попросил прощение за своего подчиненного. Выслушав его просьбу, тут же повел в мертвецкую где, поднимая одну циновку за другой, они осматривали поступившие за ночь трупы. Вскоре, узнав, что в их участке сам легендарный Кирэро, последний оставшийся из Бьяккотай, к поиску таинственной гендзин подключились подошедшие на службу полицейские. Некоторые, увидев парня с осунувшимся лицом и потухшим взглядом, отказывались верить, что это и есть неуловимый, не знавший поражений убийца времен Бакумацу.