Концерт Листа для фортепьяно Ми-Бемоль Мажор. Зима тянулась долго и нудно. В такую погоду вообще никуда выходить не хочется. Тем более ехать за тридевять земель в Манхэттен, чтобы послушать симфонию живьём. Жаль, но приходится сознаться. Ленивые мы. Особенно муж мой. Никуда не вытянешь. А тут, вдруг, приходит мне по почте приглашение на концерт. В глаза сразу бросилось: Лист, 1-й фортепианный, Ми-Бемоль Мажор. Да ведь это же мой самый любимый концерт! Миллион раз игранный переигранный в родном симфоническом оркестре! Теперь только по радио его и слышу. Первое время, что приехали сюда, не могла сдержать слёз при первых же его звуках. Вообще не могла спокойно, без слёз, слушать любую симфоническую музыку, что когда-то играла в оркестре. Теперь, как-будто, прошло. Слушаю, не плачу. Нервы, что ли, стали поспокойнее? Нет, вряд ли. Пообвыкла... Смотрю, где проходит концерт. Да ведь это же совсем рядом. Принстон. Меньше получаса езды. Значит, так, - говорю себе. - В воскресенье у меня свободный день. Надо же, как повезло! А раз так, значит поедем на концерт. Во что бы то ни стало. При любой погоде. Муж не упирается, наоборот, с радостью соглашается. Тоже соскучился по прекрасному в живом виде. За час до начала концерта приезжаем в Принстон. Маршрут накатанный. Ставим машину на паркинге полицейского управления и бодро шагаем сотню шагов к Университету, где состоится концерт в прекрасном здании Alexandr Hall, некогда бывшим университетской церковью. А теперь в зале Richardson Auditorium проводятся концерты. Самые разные. И симфонической музыки, и камерной, и джазовые фестивали там проводятся, и хоры приезжают. Мы там многих послушали. Берём билеты на самую галёрку. И по винтовой лестнице, как в старинных башнях, поднимаемся на самую верхотуру зала, формой напоминающего огромную подкову. Трубы органа, расписанные разными узорами уже поблекших красок, располагаются по обе стороны сцены с нависающим над ней козырьком для лучшей акустики.
Нам повезло. Наши места, самые крайние слева, оказались как раз над оркестром! Там, где сидят первые и вторые скрипки. И мне хорошо видны даже ноты, по которым они собираются играть. Но пока что оркестр почти пустой. Времени до начала ещё много. И только несколько музыкантов сидят за пультами и разыгрываются вполголоса. Я сразу же окунулась в знакомую, до боли знакомую атмосферу оркестра. Когда постепенно собирается народ в зале, а ты стоишь за кулисами и бегаешь пальцами по грифу скрипки, а кто по смелее, уже сидит на сцене и там разыгрывается, или беседует с сопультником, не обращая никакого внимания на зрителей и чувствуя себя, как дома. Вот две скрипачки на вторых скрипках. А вот из открытой двери появляется толстая дама в чёрном платье, как и у остальных, и не спеша проходит и садится в группе духовых. Меня до сих пор поражает, как много женщин в американских оркестрах, играющих на духовых интструментах. У нас они тоже были, но две-три, не больше. И, в основном, играли на флейте. А здесь и на валторне, и кларнете, только что на трубе не видела, чтобы играли. Высокий худой мужчина играет довольно громко гаммы на контрабасе. Всегда поражалась смелости и независимости музыкантов вот так, прилюдно, разыгрываться. Для меня это всегда было такое ощущение, будто голой на людях показаться. Ну как можно свои ошибки и фальшивые ноты дать слушать публике?.. Я и подготовленную программу всегда жутко боялась играть соло. Трусила ужасно. А тут... Звуки оркестра становятся всё громче и громче. Как будто огромная духовая гармошка зазвучала. Людей на сцене стало больше и все изо всех сил, чтобы себя услышать в этом гаме, водят смычками и дудят в трубы. С первого пульта первых скрипок поднимается концертмейстер. Дожидается тишины и начинает настраивать оркестр. Сначала духовые строят по гобою. Потом струнные. Но вот, как по команде, всё разом стихло. Откуда-то, прямо из под моего балкона, где я сижу, выходит дирижёр в чёрном традиционном фраке, белой манишке, рубашке и с белой же бабочкой. Он входит на помост с дирижёрским пультом, обменивается рукопожатием с концертмейстером оркестра, молодой светловолосой девушкой, и концерт начинается. Я сижу, крепко вцепившись руками в бархатные подлокотники, будто мы собираемся взлететь. Первые же звуки оркестра заставляют меня насторожиться. Я не очень уверена, насколько профессиональный это оркестр. Получу ли я удовольствие, или придётся спасаться бегством от фальши, как это уже однажды случилось со мной на концерте оркестра из Вест Оранджа. В программке написано, что Prinston University Orchestra объявлен критиками, как "оркестр - виртуоз". Что ж, послушаем. У меня такое ощущение, что оркестр ещё не разыгрался, как-то робко, без особого подъёма звучит "Весенняя Увертюра" неизвестного мне автора, Gualterio Armando (1887-1973). И эту увертюру мы никогда не играли. Поэтому сердце моё спокойно. Но музыка приятная. Робко начавшись, она под взмахами дирижёрской палочки набирает силу, крепнет, становится шире и торжественней. Идёт весна! Она всё ближе и ближе! И вот уже полнокровно зазвучал оркестр, все инструменты слились в экстазе, и на душе радостно и хочется, чтобы эта музыка никогда не кончалась. В программке я прочла, что молодой музыкант посетил в двадцатых годах Флоренцию и увидел знаменитую картину Боттичелли "Рождение Венеры", которая потрясла его и вдохновила на создание этой увертюры. Но исполнялась она только однажды. Разразившаяся Вторая Мировая Война помешала в дальнейшем исполнению этой прекрасной музыки. Я вздохнула спокойнее. Оркестр справился со своей задачей очень даже неплохо. Не сравнить, конечно, с знаменитым Филадельфийским, или Бостонским оркестром. Но уж не хуже, если не лучше того, где я проработала долгие годы. Вторым по программе шёл Концерт Листа. То, ради чего я, собственно, и пришла. К сожалению, моего литературного мастерства явно недостаточно, чтобы описать эту гениальную музыку. Её надо слышать. А ещё лучше, играть. Быть внутри этой музыки, чувствовать её каждым нервом, каждым пальцем, замирать и взлетать вместе со всеми, соревнуясь и перехватывая пальму первенства у солиста за чёрным роялем, чьи сильные руки способны перекрыть все струнные, духовые и ударные вместе взятые. Три его части идут без перерыва. И я сижу в сладкой агонии узнавания, вспоминания никогда не забытых звуков, навечно впечатавшихся в мою память. Пальцы сами, непроизвольно, двигаются вместе с музыкой, в такт со скрипками, которые я вижу внизу, подо мной. Я отчаянно сдерживаю слёзы, не хочу, чтобы их увидел муж. Ещё усмехнётся, просто не поймёт, чего это я реву, когда все кругом без единой слезинки на глазах. А у меня внутри буря, ураган, знакомые звуки вызывают цепь воспоминаний, перед глазами лица товарищей, с которыми провела лучшие годы в своей жизни, колесила по стране, делила кусок хлеба, номера гостинниц, весёлые забавные истории и анекдоты за полночь. Всё было, было и прошло. Навсегда. Кануло в вечность. Какая-то часть меня умерла. Осталась другая, моя половинка. И она, как родная сестра, как близняшка, помнит ту, другую, и хочет вновь с ней соединиться и не может. Нельзя.
Я рада, что концерт уже доиграли до конца. Я больше не могла выдерживать эту сладкую муку.