Широкий луч прожектора разрубил ночь на две половинки. Темнота была слева и справа, она поджидала, охотилась на нас вот уже который раз, но посреди темноты бежало светлое пятно. Вездеход рычал и дребезжал гусеницами, в метр шириной каждая, значит, ещё поживем. А я всё вращаю и вращаю одни и те же мысли в голове. Я знаю, как легко поехать крышей посреди этого безмолвия, в которое превратился мир, весь голубой шарик целиком. Теперь он белый. Иногда эта штука, - наш рассудок, - ненадежней дизельного движка в полтыщи лошадей, что ревел сейчас прямо под ногами, пугая и снег и ночь и всех призраков, что крались в темноте.
Днем, когда выглядывало солнце, Снежная Пустошь начинала светиться и играть бликами. Приходилось надевать темные очки, так что разницы никакой - что днем, что ночью в догонялки со смертью. Ночью снег смирный, да, блестит, конечно, и в свете прожектора такие переливы, просто загляденье, но вот если на пути снежный торос, то ночью он бумажным силуэтом отчетливо вырисовывался на черном фоне. А днем с этим иногда случались проблемы. Белая пустошь, белое небо, всё белое. Пять-шесть часов пыхтенья за рычагами "Франкенштейна", и можно влететь в снежную стену, а она тут не сильно уступит бетону. Потому что даже снег здесь не совсем снег, он, сука, давно уже превратился в фирн, а это - ещё немножко и глетчерный лёд, об который биться на полном ходу совсем не рекомендуется. Морда у вездехода хоть и крепкая, но ну его на, не дай Бог встать посреди Пустоши. Всё. Это всё. У нас пять экипажей ушло в лёд. Так теперь говорят о мертвецах. И потому я глотал обжигающий и такой же черный, как ночь за лобовыми иллюминаторами, кофе из термоса, до рези в глазах всматривался вперед, следуя за желтым поводырем прожектора, и ворочал тяжкими рычагами. Дурное дело ведь нехитрое, но очень уж тяжкое, потому что никакой гидравлики, всё на механических тягах. Левый на себя - поворот налево, правый - направо, оба одновременно - стоп. Но тридцать тонн сразу не остановишь. Хоть мы и не скоростной экспресс, да и двигло давно подсело, и его стальные кишки уже раз пять перебирал Пан Тесла, как я зову своего механика, и потому тянем дай Бог километров двадцать в час, всё равно, метров пять-десять, а если под горку и по ледяной линзе - то и двадцать метров "Франкенштейн" успевает протащиться. А ведь стена льда посреди Пустоши это не самое страшное. Бывают, - редко, но бывают! - трещины в ледяном панцире. И сколько там до изначального льда - знает лишь тот, кто не верил, и провалился в такую вот щель, и вечная память - вмёрз там в лёд. Чем чаще об этом вспоминаешь, тем лучше, и тем больше шансов, что доедешь до следующего поселения, и притащишь то, в чем они нуждаются, а замен возьмешь в чем нуждается твой поселок. Закон Пустоши. Помогай всем, и все помогут тебе. От каждого по способностям, каждому по потребностям.
- Ар-ма-гед-дон! Ар-ма-гед-дон! Ар-ма-гед-дон! - дизель размеренными толчками выплескивает свою силу, гулко и весомо тарахтит, оглашая окрестности и заглушая прочие звуки в салоне. Но я привык, не впервой. Да и все привыкли. Все - это Динк, сменный водитель, которому я доверяю рычаги на время, пока мне нужно сбегать в гальюн, или, там пожрать, или когда местнрость знакома, а вот когда ложусь спать, тут всё, никто на моё место не сядет. Так спокойней, и мне и остальным. За Динком в салоне обитает Пан Тесла. Он сумасшедший. Вернее, та часть мозга, что не отвечает за всякие механизмы, электронику и прочую техническую дребедень, она у него не работает. Во всём, что касается ремонта техники, Пан Тесла - царь и Бог на две тысячи километров во все стороны. А может, и больше, кто знает, дальше двух тысяч мы от нашего поселка не отъезжали. Потому что "Франкенштейн" тот ещё обжора. Хорошо, рядом с нами арктический военный аэродром оказался, законсервированный. Без самолетов, но с полными цистернами авиационного керосина. Вот его наш вездеход и потребляет. В обычном режиме - сорок литров на сотню, при экстренном повышении мощности и запуске турбонаддува может и восемьдесят и больше выхлебать. А кроме него тут и другие зверушки, которым горючка нужна. Два генератора на корме, они же - наша электростанция, выдающие киловатты, которые требуются и на подогрев салона, и на питание всего, что нагромоздил тут Пан Тесла. Передатчики, приборы ночного видения, электроподъемник, загружать чего полезного в грузовой бокс на крыше, подогрев гальюна, авиационные термоса, обеспечивающие горячей водой, вентиляция, да много чего. А ещё резервные аккумуляторы, которые позволяют нам хоть чуть-чуть побыть в тишине, проветрить салон от вечного дизельного смрада. Они же отвечают за обогрев топливных и масляных цистерн, у нас горючки больше двух тонн, и масло - ещё пол-тонны, а ещё под днищем за стальными защитными полозьями нагревательные элементы, чтобы держат в тонусе и коробку передач, и картер двигателя, и что-то там ещё. Нет, я, конечно, разбираюсь что там к чему, но вот до Теслы не дотягиваю. Он гений. Собрал из четырех вездеходов вот этот один, который и стал нашим главным козырем в битве с Пустошью. По сути, это была старая добрая "Харьковчанка", вездеход для исследования Антарктиды, рожденный в пятидесятых прошлого века. Недавно, с подачи Теслы, отмечали юбилей "Харьковчанки", семьдесят лет. Возраст почтенный. Но какое же счастье, что старушку кто-то из ретивых генералов умудрился загнать для каких-то там испытаний сюда, в Арктику, для каких-то нужд в обслуживании Трилистника на Земле Франца Иосифа. О нём, о Трилистнике, потом расскажу. Да и заехать туда нам придется, обещались солдатикам в прошлый раз закинуть немножко морских деликатесов и спирта, а то всё им никак не получалось вразумительную самогонку гнать, хотя под ногами тонны мороженной картошки. Офицер у них свихнулся. Только не как наш Пан Тесла, а на свой манер,- постоянно тревогу объявляет. Будто кто-то там напасть на Трилистник желает. Не верит, балда, что всё, приплыли, вернее - примерзли. Кирдык цивилизации и всяким государствам. Выживают вот такие островки. Проталины.
Нам повезло. Бешено, несказанно повезло. Тем, кто на Крайнем Севере оказался в момент, когда всё случилос. Кто выжил - помнит. Светило себе наше светило, в смысле солнце. А потом погасло. На несколько месяцев, какой-то там катаклизм, сбой в фотосфере у него случился, или где-то там ещё, в общем, за пару дней мы потеряли процентов восемьдесят населения. Потому что мало кто к арктическим холодам был готов, особенно там, где пальмы и верблюды. Да и там, где верблюдов нет, тоже как-то не очень вышло. До минус сотни в Европе и обоих Америках, в Африке такая же фигня. В самый первый день весны, ну что за черный юмор такой у солнышка-то... Авиация вымерла как мамонты, вместе с морскими перевозками, так, на местах барахтались ещё, кто как мог, кто в убежище спасался, кто решил не длить агонию. А потом такое началось, что вообще каюк. Вначале валили снег, потом его стало много. Потом - ещё больше, потом...
Снегопады такие пошли, что за час заметали шестнадцатиэтажный дом. Как тут было выжить? Удивительно, но в высоких широтах всё это было не так фатально, наверное, природа решила, что нам и без того достается, тут всегда так было - не жизнь, а выживание. Правда, когда после снега пошел ледовый град ого-го какого калибра, вот даже не знаю, как назвать эту жесть, досталось и нам. Такие ледышки, размером, например, с ту же шестнадцатиэтажку, валяющуюся с неба прямо вам на голову, и эти убежища, что в подвалах крупных заводов и учреждений, - всё медным тазом... Трилистнику тоже, кстати, досталось, это военная наша база, на севере, корпус в виде трех лепестков, теперь он однолистник. Два погребены под глыбами льда. Как объяснил кто-то из оставшихся ученых, что обитают в нашем посёлке, это всё из-за быстрого смерзания атмосферы. Из-за него такие сосульки нам на головы и. Криометеориты называются. Кстати, поселок наш Сочи-2 зовётся, так его обозвали юмористы из-за двух бассейнов, в которых какие-то опыты ставились, то ли по гидролокации, то ли ещё, север - это же сплошная оборонка! Короче, что случилось, того никак не изменить. Первые четыре месяца темнота была - глаз выколи, тянули на запасах, пытались понять, что да как... Последние телепередачи с сателлитов были весьма впечатляющими. Ледяное плато от Калифорнии до Флориды, Пустыня Сахара под стометровым слоем снега. Европа, которая теперь просто белое пятно, бельмо на слепом глазу. Досталось и нам, матушке-России. Высоких гор мало, разве что Кавказ, да Тянь Шань. На Эльбрусе кто-то остался, получили радиосигнал недавно. Ещё кое-где...
Надо же! Эльбрус. Бесконечная гора мудрости и созерцания, как её называли местные жители... Теперь ни шашлыков, ни грузинского вина с армянскими коньяками, ни местности, сплошное созерцание. И вместо мудрости - только холод собачий. Но раз они сумели отправить сигнал, значит, кое-как у них там наладилось. Потому что сигнал - это не просто невидимая радиоволна, это передатчик, электричество для него, топливо для генераторов, что производят электричество, или, там, какие-нибудь солнечные панели, - солнце-то опять засияло, сволочь. Правда, долго всё будет оттаивать, другим оно стало, совсем другим. Нехорошим, белым слепит. Но не греет. Что-то там со спектром, кельвинов каких-то ему пока не хватает, как тот же ученый пытался пояснить всей нашей смене буровиков с арктической платформы. Платформа и выжила. А кто сменщики, и должны были через пару дней заменять, те все так и остались в гостинице на дрейфующей льдине со своими шлюхами. Деньги дурные, вертолетом с Большой Земли девиц заказать можно. Мы их потом выковыривали из льда, не шлюх, конечно, и не сменщиков наших, просто нужно было до запасов жрачки добраться.
Сначала до жрачки, потом добрались до торчащего носом кверху ледокола, что обслуживал платформы, ему прямо посередке палубы ледяным гостинцем с небес шарахнуло. С перепугу все и рванули на лодках, спасаться. Сидели бы на месте, живы бы остались. Мы бы потом подобрали. Ветер пришел, - эта напасть, пожалуй, похуже потухшего солнца и ледяных снежинок-переростков оказалась. За пару минут вымораживает всё живое. Если только что снаружи было всего лишь минус сорок, то могло стать и минус сто и даже ещё меньше, хотя дальше уже роли не играло, минус сколько, может, и абсолютный ноль. Как тут не вспомнить мамонтов, которых находили замерзшими с остатками непереваренной травы в желудках. Короче, ледокол уже тонул, но тут его льдом и сковало. Те, на лодках - они там до сих пор. Будто ледяные статуи. Серебрятся ночами. Красиво. До жути пробирает. Особенно, когда звуки всякие оттуда приходят. Кажется, кто-то изнутри ледяного панциря, как из гроба, ногтями скребется.
- Стоооп! Оба на себя!
Чёрт! Задумался. Завспоминался. От толчка проснулся чуткий, как дикий зверь, Чуи. Впрочем, он зверь и есть. Тут ведь как... Когда-то кроманьонцы перебили и съели всех неандертальцев с питекантропами и другими видами вместе. Всех, да не всех. И эти легенды о Йети вовсе не легенды, как выяснилось после ледяного апокалипсиса. У нас с этими, етить их налево, йети, форменная война за ресурсы случилась. Мы, значит, корячимся, делаем лунки, бурим до изначального льда метров когда десять, когда двадцать пять, а как добычу вытаскивать - они тут как тут. Неразумные в том плане, что не умеют пультом от телевизора пользоваться, - ну, а кто ж сейчас умеет? - а во всем, что касается тактики, тут с ними надо быть начеку. Они незаметные от слова совсем. Белые, мохнатые, мороза не боятся. Может, от прошлого раза остались, когда солнце вот так же гасло. Если на снег ложатся, всё, просто бугорок. Торчит себе и торчит. А как пройдешь, вот тут бугорок сзади ка-ак напрыгнет! Мы так несколько человек потеряли, пока не научились с ними бороться. Но они как псы, приручаются, если поманить акульим хрящиком, или, лучше, медвежьим бедром. Те ещё гурманы, в вяленой медвежатинке, в прошутто, как у нас называют, знают толк. Одного такого я и приручил. В дальней дороге такой помощник просто незаменим. Силен, как бык, чертяка, втроем его как-то скрутить не могли, когда он спирту хлебнул и буянить начал. Пришлось жахнуть из усыплялки заряд со снотворным, на ледоколе нашли в медпункте. Наверное, так полярных мишек изучали. А вот мишек сейчас мерено-немерено развелось. Раздолье им. Чё жрут, - непонятно. Скорее всего, тюленей, а те - рыбу, рыба - каких-то рачков, а рачки вообще всё, что шевелится лопают, как-то так цепочка обозначена. И ещё гренландская акула иногда попадается. На вкус не очень, потому что живет двести лет, но это жиры, омега и белок, куда же без него. А с витаминами туго... очень туго. Потому приходится нам вылазки делать, пополнять запасы. Вот, вначале на Трилистинк заглянем, тут километров двести осталось, если Динк не напутал, он у меня за штурмана, потом рванем к французам. Ну, то есть, там наши люди, славяне, просто лаборатории у них какие-то... Изучали процесс замораживания-размораживания лягушек. Осваивают теперь французскую кухню. Пробовал. Как филе куриное. Только нежнее. У нас не до предрассудков. Что в рот влезло, то полезно, когда живот с голодухи сводит. Это те, дикие, с арктический станции, то ли норвеги, то ли хрен их разберет, те своими мертвецами питаться начали. Выскабливают изо льда замерзших, и в чан. Мы их не осуждаем, но особого желания контактировать с такими нет. Ежу понятно, что каждый за жизнь цепляется. Вопрос лишь в цене. Мы попервой кожаные ботинки варили, как еда с камбуза на буровой закончилась, потом потихоньку -полегоньку обустраиваться начали...
- Динк! - подхожу, толкаю спящего дублера, он же по совместительству радист и штурман. - Вставай, Игорь Николаевич! Готовь оптику, чудо фотографировать будем!
Он не реагировал, только повернулся на другой бок. Пришлось сказать волшебное слово, и даже несколько волшебных слов.
- Бегом, твою мать! Небо падает!
Это сработало. Динк вскочил как чертик из табакерки, и кинулся на корму, там у нас что-то вроде внешней турели, Тесла туда ракетницу установил, медведей отпугивать, бойницу для АК-47- для тех, кто не отпугнется, и фоторужьё, - старенький "Зенит", того же возраста, что и сама "Харьковчанка", ставшая теперь "Франкенштейном", а к фотику длинная труба. Обьектив. И всё это в особом относительно теплом тубусе, чтобы стекла и металл морозом не перекорежило. Новехонькие навороченные объективы для цифровой техники на морозе бесполезны, как и сами цифровики. Приходится по старинке, в темноте, над кюветками с проявителями-закрепителями. Этим у нас занимаются двое, Тесла и Каро. А фотолабораторию мы называем улицей красных фонарей. Сюда на экскурсию чукотских девушек приводят, они как всякие девушки фотографироваться любят. Экскурсия у них на самом деле и была, по северному пути, называется. С того же ледокола, только они в тот день посещали нашу буровую, ближайшую достопримечательность... В общем, выжили, и скажу без шуток - если бы не они, спились бы мы все ко всем чертям, может даже, до канибаллизма докатились, как те, на станции... А девицы заставили подняться, животы подтянуть. Бороды косматые свои и пряди обрезать - у нас даже парикмахерский салон теперь имеется... В общем, никуда нам без баб, даже в апокалипсис.
- Эфиоп твою ж... Да ведь это...
- Знаю, знаю, давай без нервов. Ну взрыв, ну, ядерный. Далеко, так что попрошу без нервов, Игорь Николаевич. Это же просто Ковбой Джо с нами поздоровался. Я тебе рассказывал, вот, теперь и познакомиться довелось... Запускай рацию, а я заглушу котел. Ни черта же не слышно пока по полю танки грохотали...
Путаница с именами - это просто объясняется. Теперь каждый человек на счету. Обретение новых индивидуальностей, так сказать. И неважно, кем ты был, важно - что умеешь, на что горазд, как у тебя с головой, всё ли там в порядке. Был большой шишкой, - забудь! А вот то, что в детстве в кружок макраме записался - это давай вспоминай, нити вязать сейчас важнее, чем строить из себя начальника. Э, а кто там от работы отлынивает? Журналист? Не, теперь без надобности. Хватай трос, сейчас бур подводить будем. Ещё раз в сторонку отойдешь, без жрачки останешься, понятно, да? А имена заново рождались. Смесь прежних имен, отчеств и фамилий. Динк - Денисов Игорь Николаевич, я его по прежней жизни знаю, на одной буровой работали, потому иногда проскальзывает, а так, для всех он - Динк. Каро - тот, что любит в фотолаборатории зависнуть, это Каминский Руслан Олегович, я сам - Юргон, Юрий Геннадьевич Онищенко, удобно. И не клички, и не прозвища, - имена, выданные нам самим апокалипсисом.
- Ар-ма-гед-дон! Ар-ма-гед-дон! Ар-ма-гед... - дизель запнулся и встал. И сразу на нас обрушилась тишина, только шипел на морозе остывающий капот, с которого свисали седые усы льда. Красная краска с коробки "Харьковчанки" давно облезла, и мы заменили её на темно-зеленую, что нашлась на той же авиабазе, что и горючка. Это чтобы издалека было видно. Но было рядом кое-что получше человечьих глаз и биноклей. Этакий техногенный атавизм ушедшего времени. Сверхчувствительные датчики, которыми тут, как оказалось, был утыкан лёд. Датчики отправляли сигнал дальше - в центр слежения НАТО, что устроился под самым носом у наших арктических буровых, а мы и не знали. Впрочем, чего уж теперь... И вот в том центре уцелел дежурный офицер, с которым я познакомился месяц назад. Вернее, он меня нашел, он со мной и знакомился. Вот так же - запустил одну из своих ракет прямо у меня перед носом. Она взлетела откуда-то из подо льда, поднялась в небо. И там разорвалась. Потом эфир забила музыка кантри. Потом я на двух языках - на русском, потому что думал, свои так балуются, а после на ломанном английском высказал всё, что думаю по поводу и без поводов про такие вот шуточки.
- Хау из йо нейм? Чёрт. Кажется, "вот ис ё нейм" говорить надо... А, понимает! Джо? Тебя зовут Джо? Сраный ты ковбой, Джо! Ты...
Сразу после этого справа сквозь разломанный лёд вылетела ещё одна стальная дура и тоже разорвалась в небе, чуть пониже, так, что вездеход тряхнуло и я испугался, что пойдут трещины. И мы просто провалимся под лёд.
- Ладно, пусть просто Ковбой Джо, так устраивает? Ес? Ах, ты немножко понимаешь по русски... Ну, а как же, тебя же шпионить тут посадили, секреты всякие подслушивать, подглядывать... Ну, что. Полегчало теперь? Давай, шарахай своими ракетами, раз мозгов нет. Есть, да? Обратить на себя внимание хотел? Ну, обратил, дальше что?
Эфир скребся и царапал мембраны допотопных динамиков на пульте управления вездеходом. Я слышал едва половину того, что он мне говорил. Но главное понял. Их там была целая смена, таких вот крыс, запертых в командном подледном бункере. Обеспечение - подлодками, смена - два месяца. Ему не хватило всего одного дня.
- Один день, Юрген! Один день! И я был бы со своей семьей! - услышал я, как он плачет. Ну, вот, не хватало нам для полного счастья неврастеника за ядерным пультом.
- Я не Юрген, а Юргон. Привыкай. Ещё раз назовешь Юргеном, снова станешь не просто ковбоем, а... ну, ты понял... И это, хорош киснуть. Чем бы ты своей семье помог? Разве что улегся рядышком, чтоб им замерзать нескушно было. Так оно же быстро, кое где вообще почти мгновенно... Радуйся, Джо, что жив остался!
- Лучше рядом со своими, Юрген, там у меня жена, теща, собака...
- А дети?
- Нет, детей решили завести после того, как я выполню свой контракт, через пять лет...
Вот тут я озверел. Не из-за имени, нет...
- Слышь, малохольный! У меня на материке в Хабаровске трое, две девочки и пацан, ему ещё двух не исполнилось, когда эта жуть поперла... Я даже не видел, как он первый свой шаг сделал, жена разве что по интернету видео прислала... За месяц как нас накрыло. А ты - теща... собака... попугая ещё своего вспомни!
Он притих, слышно было, как что-то там щелкает, реле, что ли, может, он так предохранители на место ставил, отменял атаку, кто его знает.
- Юрген, а как ты живешь? - спросил он почти шепотом.
- Вот так. Как все. Яйца в кулак зажал, зубы стиснул, и сам живу, и другим помогаю. И верю, что теперь мы наш, мы новый мир построим, кто был никем, тот станет всем... - вроде бы со злостью, а сам едва слезами не захлебываюсь, перед глазами лица моих... моих... моих...
- Хорошо, - уже без слез в голосе сказал Джо. - Я тоже буду мир строить. Раз Оклахомы не стало. А это стихи были?
- Это песня, деревенщина ты оклахомская. Небось, только кантри своё круглые сутки слушаешь? Ну, точно ковбой. Ничего, надоест - обращайся, я тебя новым песням научу. Катюшу знаешь? Нет? Или лучше ворона... Ты не вейся, черный ворон, над моею головой, - затянул я, а он заслушался... Но поднималась вьюга, нужно было возвращаться. - Джо, я уезжаю, буду тут через пять дней, так что ты ракетами не швыряйся, ладно? Мало ли...
- Пять дней? - спросил он, а я услышал в этом вопросе столько грусти и боли одиночества, что даже жалко стало.
- Попробую четыре. Если повезет. Да, четыре. Держись, Джо...
Вот с тех пор мы и дружим. Он там совсем один, у пульта, вся смена была в кубриках, когда льдины стали сходиться и ломать переборки их хитрого шара-батискафа. А пульт - это отдельный корпус, на поверхности, там он и остался. Я спрашивал, может, чего подкинуть? Жрачки, выпивки. Он усмехнулся, ответил, что слишком далеко для нас. Больше, чем две тысячи километров. С тех пор так и происходило - как оказываюсь в зоне действия датчиков его станции, выхожу на связь, и мы болтаем о всяком. Но тяжко ему одному там, очень тяжко, это чувствовалось.
И вот новая встреча. Уже не просто имитация атаки, уже сама атака. Но зачем? На этот раз голос Джо появился без всякой музычки.
- Юрген! - он так и не научился правильно называть меня по имени, но я ему прощал. - Юрген! Там впереди был торос, ледник пополз в сторону вашего Трилистника, я с краю его подрезал, так что...
- Ты с ума сошел, Ковбой? А радиация? А заражение? А детонация отвзрыва, что ещё десяток таких же ледников сдвинет? Да и нам придется по дуге теперь... Хотя, бешеной собаке семь верст не крюч..
- Прости. Я думал, так лучше...
Но я понимал. Это он от безделья, чтобы ощутить, что ещё живой. Что ж, раз так, придется простить и это, но симптомы тревожные. Недалеко до паники и до помешательства. Тогда иди его знай, как жахнет из всех стволов, на кого Бог пошлет, так мало не покажется. Американцы, они такие - всем помочь хотят, как Чип и Дейл. Чуть что - на помощь... А ну, как попадет в кого?
- Джо, спасибо, - говорю, а сам считаю в уме, так, в баках три четверти. Шли экономно, без форсажа, до Трилистника рукой подать, а вот до этой самой базы натовской... - Джо, а где твоя музыка? Спрашиваю, чтобы хоть что-то спросить, заставить его думать о чем угодно, только не об оружии, что у него под рукой.
- Не люблю кантри, - сказал он, - просто тут ничего другого не нашлось. Кручу один и тот же си-ди диск, нам ведь на посту запрещено вообще что-то слушать, вот, только один контрабандой ребята на пульт и занесли. А я рэп люблю, ещё старичков, британский рок, Квин, Дорс...
- Слушай, Джо, я тут подумал, а давай я всё же к тебе подкачу, а? закину парочку си-ди-дисков, познакомимся, поболтаем, может, чего полезного друг другу...
- Нет! - почти закричал он, и после повторил тихо, почти шепотом, - Нет, Юрген, не надо!
Столько боли я не слышал давно. И понял, что просто обязан до него добраться.
- Джо, не нужны мне твои секреты. Хочешь, выползай на свет, чтобы я не знал, где вход в твою берлогу, я подкачу, у меня тут кофе, самогон, да что ты, в самом деле, почему нет? Ты что, думаешь, эти твои железяки ещё кому-то пригодятся? Да на черта оно нужно? Ну, разве что ядерное топливо из ракет выкачать как-то, у нас специалист имеется. Имеется? - обратился я к проснувшемуся Тесле, и тот кивнул. - Во-от! Имеется! Может, металл пригодится, столько добра у нас перевели на всю эту чудо-юдо-технику, что сами бы друг-друга укокошили, никаких апокалипсисов не нужно. Бросай хандрить, давай координаты...
- Нет! - Снова повторил Джо. - Не надо, ну пожалуйста!
- Так, успокойся. Не надо, так не надо. Вот только скажи, а если бы я случайно на твоё логово натолкнулся? Мы ж всё равно расширяем радиус вылазок, технику гоняем на полную, всё равно она не вечная, и пока ещё на что-то годна... В общем, если бы я к тебе всё же добрался, ты как? Выпустил бы в меня ракету? Убил бы меня? А? Что молчишь, Джо?
Он не ответил, он снова включил своё кантри, но я слышал, как там, за веселыми звуками банджо рыдает обреченный на одиночество несчастный человек. И понял. Надо ехать.
До Трилистника домчали с ветерком. Ребята в бело-пятнистом камуфляже встретили нас слаженным залпом из калашей. Вот кончатся патроны - а они ведь когда-нибудь закончатся, так же, как и горючка, и срок жизни великолепной "Харьковчанки", ставшей чудовищем Франкенштейна, и много чего закончится, а у нас уже двое девок из тех, кто на экскурсию прокатились, уже беременны... Так что нам уже вперед смотреть нужно, думать, как жить-то... Вот тогда-то про эти салюты и вспомнится всем. Тесла положил передо мной на пульт листок с координатами. Уж как он там их вычислял, понятия не имею, но если не верить Тесле, то кому тогда?
Чуи опасливо вжал голову в плечи, услышав выстрелы, но после встряхнулся, выполз из кабины, первым выпрыгнул на снег и помочился под гусеницы. Солдаты ответили дружным хохотом, но ему хоть бы хны. Знал, шерстяной, что тут его ждет свежатинка из медведей, кок на Трилистнике - молодчага, умеет праздник желудку устроить. Вот думаю, может, склонить его в командировку к нам отправиться? У нас всё же девочки, кровь мешать надо, вот такая кровь и нужна. Молодая, горячая. Потом появился командир, сухо вскинул руку к козырьку, доложился, будто я тут адмирал какой-то.
- Исполняющий обязанности начальника радиолокационного отделения первой дивизии ПВО северного флота, капитан-лейтенант Смирницкий! За прошедшее время нарушений воздушного пространства не выявлено, происшествия...
Ну-ну. Проморгать ядерный взрыв ночью - это так, мелкий недосмотр... Хотя, винить кого-то бессмысленно. Нет у них оборудования. Антенны перекорежены, радарные установки накрыло замершим куском неба в десять тысяч тонн, две трети красивейшей базы под ледником, вместе с парой десятков вот таких же молодых ребят, которым не повезло. Это сейчас оставшиеся веселы и бодры, у них тут каждый день сафари - охота на северных медведей и договорняки с Йети - им куски медвежатины, а те на Трилистник мишек и гонят. Движуха, жизнь. Бильярд, настольные игры... Много всякого. А когда я первый раз наткнулся на них, тут была совсем иная картина маслом. Кучка перепуганных, зареванных щенков, жмущихся к единственному взрослому, получившему тяжкую контузию. Ни электричества - генераторы им потом Тесла помогал наладить, - ни тепла, - задыхаясь от едкого дыма жгли пластиковую обивку базы и делали керосиновые плошки. Ни надежды. А теперь - вот. Огурцом! Чудо-богатыри! Таким сам черт не брат.
- Привет, Смак! - широко распахиваю я объятия, и в глазах у офицера противоречивые искры, что-то он понимает, а вот есть такое, чего понимать его разум пока отказывается.
Ну, ничего, наш медик говорит, нужно время и всё придет в норму. Хотя, я вот думаю, а может ему так проще? Он охраняет свою страну, и при этом не знает, что страны уже нет, как нет всего мира. Смак - его новое имя. Смирницкий Александр Кириллович. И он уже это знает. Ничего. Потихоньку, полегоньку, вернем мы тебя в строй, капитан-лейтенант.
За главного тут сержант-сверхсрочник, или старшина какой-то там статьи, - в морских званиях я не очень, служил в танковых, потому и вездеходом управляюсь легко, - ушлый парень, с головой вроде дружит. Солдаты довольны, никаких глупостей и анархии на остатках Трилистника не наблюдается. Скоро начнем вас, пацаны, к девкам возить, потерпите.
- Значит, так. Давай своих бойцов. Быстренько разгружаем, снимаем кое-какого оборудования, двери в тамбуре полтонны весят. Тоже долой. Приготовим какой-то фанерный щит.
- А как же вы внутри? Чем щели заделаете?
- Побрею Чуи, как раз хватит, ещё и шарф связать останется. Мне кофе в термос. Горючка у вас с прошлого раза осталась? Давайте. Сливайте мне в баки всю. Потом сочтемся, мне тут сбегать кое-куда надо...
- А куда? Там же дальше только паковый лёд, граница...
- Вот, хочу за границей побывать. В прежней жизни не довелось. Разве что в Турции один раз. А тут - через полюс и Канада! Может, кленовым сиропом разживусь...
- Шутите? Куда вы? - Спросил меня сержант, который старшина какой-то статьи.
- Надо мне. Товарища из беды выручать.
- А-а...
В глазах недоверие, да только в моих глазах упрямство. Я решил. Я сделаю. Ведь теперь только так и надо.
- Да, сержант! Есть у вас какая-нибудь музычка на си-ди? Современная, ну, там, рэп, ещё что-то...
- Баста есть, Лигалайз, Батиста, Карандаш...
А из импортных?
- Ну, поискать можно...
- Тоже давай. А я тебе взамен кантри притащу. Чумовая музыка!
- Отстой!
- Так, разговорчики! Живее давайте, пацаны, я пока часик подремлю. В Франкенштейне не очень получается, или же лбом в приборную доску...
- Так есть же сменщик?
- Динк и Тесла остаются у вас. Один пойду. Вернее - с Чуи.
Услыхав своё имя, йети оскалился и почесал могучей пятерней шерсть на груди. Словно довольный мужик после пары пива в бане.
Часа через три - раньше не получилось, всё приготовили. Но мне же лучше, выспался, и даже сон снился, хотя лучше бы не снился, у меня тут один сон, других нет. Две дочки, и сын со мной во сне будто бы разговаривает, а я ему смеюсь в ответ. Потому и рвусь ночами в дальние дороги, на этом стальном чудовище, больше напоминающем марсоход. Потому и нужно спасти хоть кого-то, раз своих не уберегли.
Дверь мне сняли. Вместо неё пристроили другую, с надписью "Компрессорная". Чуи рвал зубами вяленую медвежатину, наедаясь впрок, слава Богу, я к гальюну его кое-как приучил, а я вот наоборот, в путь только натощак. Кофе хлебнул, прихватил, что мне приготовили, да ещё отдельно - мороженое мясо, куба полтора снаружи прикрутили к корпусу. И самогонки литров шесть, и стеклянных пузырьков с витаминками "Ревит" штук десять. Это для Джо. И погнали.
То, как едва не сползли в расшелину, вспоминать нет смысла. Живы, и ладно. Дизель тянул, тянул, чертяка!
- Ар-ма-гед-дон! Ар-ма-гед-дон!
И была ночь, и был день другой. Кабина остывала, но всё же плюс шесть пока держалось. А потом я приехал.
- Джо! Джо! - кричал я, опускаясь в люк, который сумел срезать сваркой. - Это я, твой Юрген, недоучка ты Оклахомская! Включай своё кантри! Давай, ковбой! Где ты?
Но черный провал туннеля со скобами молчал. А когда я спустился, и добрался до обитаемого отсека, то обомлел. Так вот почему ты так не хотел, чтобы тебя нашли...
- Джо! Джо! Сраный ты ковбой! Почему ты сразу мне не сказал? Джо! Сволочь!
Передо мной, в развороченной комнатушке, у пульта с погасшими экранами, пристроился человеческий обрубок. Ног не было, их оторвало ударом, и они смердели в углу, кое-как обернутые целлофановой пленкой. Видимо, ты вначале ещё на что-то надеялся, на медицинское чудо, которое было когда-то возможно. Культи кое-как перетянуты жгутами, молодец, додумался. Вонь такая, что не продохнуть. Ну, ясно, он же тут как прикованный к веслам на галере. Молодой темнокожий паренек, лет двадцать пять. Вряд ли больше. В руке зажат плеер с проводами, идущими к разъёму на пульте. Вот откуда вся эта музыка. Боже, чем же он тут питался всё это время? Как он вообще выжил? Как не шваркнул от одиночества и боли ракетами в белый свет, как в копеечку?
- Джо! Ты слышишь меня. Джо?
Я присмотрелся, - область бедер была утыкана одноразовыми шприцами. Рядом ваялось несколько медицинских кейсов, опустошенных. Он колол себе обезболивающее и глюкозу. А в другой его руке была бумажка, и там были нацарапаны какие-то цифры и буквы, видимо, коды запуска, что с этим делать, пусть офицер с Трилистника разберется, когда в себя придет. Его глаза были открыты, в наушниках всё ещё звучала музыка кантри. Я провел ладонью по застывшему лицу, прикрывая веки, а потом, сам не знаю зачем, я остановил проигрыватель, вытащил диск, и вставил другой, один из тех, что привёз с собой. Там кто-то читал рэп на русском. Мне даже показалось, что ресницы паренька дрогнули, но это только показалось. А в самом низу листка с кодами доступа были ещё несколько фраз. "Вношу свой вклад. Распорядитесь им мудро...", - была первая фраза. Я завыл, как Чуи, не хотел это читать, я даже не заметил, как из глаз полились слезы. Ведь вторая фраза была, вторая фраза... Чёрт. Джо! Сволочь! Ну почему? Почему? Я бы спас, я, мы...