Аннотация: Сначала эти стихотворения были мной переписаны в тетрадь, потом перенёс их сюда.
Стихотворения Кирилла Померанцева
Давно - когда? лет, может быть, пятнадцать назад - встретились мне впервые стихи Кирилла Померанцева. И сразу полюбились.
Этого русского поэта, жившего в Париже, публиковали у нас мало. То есть в советское время, понятно, совсем не печатали, но в перестроечное - две-три публикации были таки. Мне повезло, экземпляры журналов со стихами Кирилла Померанцева у меня есть. Две довольно объёмистые подборки. Спасибо журналам "Октябрь" (N8, 1989) и "Знамя" (N1, 1991).
Однако, поскольку номера эти вышли ещё в "доинтернетовское" время, в Сети эти подборки не выложены. Сам я, пытаясь найти ещё какие-нибудь публикации Кирилла Померанцева, ничего толком найти не смог - либо других публикаций особо и нет, либо поисковые программы "забиваются" другими Померанцевыми, среди которых есть также и поэты (Игорь Померанцев, например).
Всё это побудило меня отсканировать имеющиеся у меня стихи Кирилла Померанцева да выставить прямо здесь, на любезно предоставленной мне страничке сетевого журнала "Самиздат".
Пока успел подготовить две подборки из уже названных журналов, сразу их здесь и выставляю. Журнальные предисловия - они довольно объёмистые - решил здесь не помещать.
Да, в моих тетрадках есть ещё стихи Померанцева, когда-то переписанные уже Бог знает откуда. Позднее, как позволит время, я все их отыщу и тоже прямо сюда добавлю.
Опять на дорогах Италии: порывисто дышит мотор. Флоренция, Рим и так далее, Неаполь, миланский Собор...
Блаженствует вечер каштановый, над Лидо в полнеба закат, -- совсем, как в стихах у Иванова, -- сгорает и рвется назад.
Но мне ли теперь до Венеции, до кружев ее базилик, когда, оборвавшись с трапеции в бессмыслицу, в старость, в тупик,
я вижу: в конце траектории, на стыке дорог и орбит, -- огромное небо Истории последним закатом горит.
НА ЭТАПЕ
Если лопнет передняя шина или тормоз на спуске сгорит и слепая стальная машина в побежденное время влетит, --
пусть застынут в легчайшем виденье луг зеленый и синяя твердь, потому что последним мгновеньем побеждаются время и смерть.
ФЛОРЕНЦИЯ
Мне бессонится, мне не лежится. Канителятся мысли гурьбой. Израсходовав все заграницы, Я не знаю, что делать с собой. За окном флорентийское небо, А за ним петербургский рассвет. Мне бы горсточку радости, мне бы Двухцилиндровый мотоциклет! Чтоб в бессонницу, в небо, в Италию, В Петербург, в Петроград, в Ленинград, И так далее, и так далее... Через дождь, через снег, через град -- Прокатить бы по шпалам Италии, По тому, что еще впереди: По ее винтовой траектории В побежденное завтра войти. Чтоб из завтра взглянуть на Флоренцию, На сравнявшийся с небом рассвет, На полеты, бунты, конференции Наших кибернетических лет. Мне не спится. Мечты колобродят, За окном все забито весной: Там огромное солнце восходит Над моей легендарной страной!
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Солнце, море, мечты и дороги... Гулкий сумрак резных кампанил: счастье было совсем на пороге, в дверь стучалось. Но я не пустил.
И невольно глаза закрывая: сто, сто двадцать, сто сорок! А вдруг?.. Над Венецией ночь кружевная начертила серебряный круг.
Захлебнулась неоновым блеском, провалилась сквозь тысячи лет, и наутро проснулась на Невском, поджидая февральский рассвет...
Так, под нервную дробь "ундервуда" Возникают былые года, Появляются из ниоткуда И, срываясь, летят в никуда,
Исчезая кривым силуэтом За мазками оранжевых крыш... Под косым электрическим светом Вижу стрелку и надпись: ПАРИЖ.
* * *
Парижская сутолока, вечер, Сердец металлический стук, Я знал лишь случайные встречи, Залог неизбежных разлук.
А счастье мне даже не снилось, Да я и не верил ему, И все-таки как-то прожилось, Но как, до сих пор не пойму.
* * *
На исходе двадцатого века В лабиринте космических трасс -- Чем пополнили мы картотеку Барабанных, штампованных фраз? Декларации, лозунги, речи... Смена вех и дорог без конца... Чем приблизили лик человечий К лучезарному лику Отца? Легкой дымкой небесная слава Поднималась над стойкой бистро, И в Париже Булат Окуджава Что-то пел о московском метро. Вот она, эта малая малость, Чем, воистину, жив человек, Что еще нам от Света осталось В наш ракетно-реакторный век. Постараемся ж не задохнуться, Добрести, доползти, додышать, Этой малости не помешать, Предпоследнему дню улыбнуться.
* * *
Как унизительно стареть Так невпопад, так неумело, И, съежившись у печки, греть Свое слабеющее тело.
И все же верить и любить, Как будто молодость продлится, И ничего не позабыть, И ничему не научиться!
* * *
Люблю перекресточный веер Штурмующих дали дорог -- Дорог, уходящих на север, На запад, на юг, на восток.
Люблю их графически строгий, Ритмически песенный лад: Дороги, повсюду дороги, Дороги вперед и назад.
Дороги в безвестье, в не знаю, Дороги, как линии рук... Давай, я тебе погадаю, Мой воображаемый друг.
Давай, мы с тобой помечтаем, Давай, мы с тобой улетим. В Италию. Хочешь в Италию? В Неаполь, в Милан или в Рим?
Давай, превратимся в движенье, В поэзию, в солнечный блик: Ведь ты -- мое воображенье. А я -- твой послушный двойник.
Люблю, приближаясь к итогам, Под жизни стихающий шум В вечернюю мглу по дорогам Бездумно лететь наобум.
* * *
Как звездные тени, ложатся Осенние листья в саду. И мне начинает казаться, Что сам я по звездам иду.
И звезды горят подо мною, Как будто сквозь холод и зло Осеннее тихое пламя На скорбную землю сошло.
* * *
Бог увидал: "все хорошо зело". И в день седьмой почил от дней творенья. Но человек, его предназначенье -- Пройти сквозь мрак, отчаянье и зло.
Так, день восьмой был создан во Вселенной, День грешников и блудных сыновей, Дабы по истечении всех дней Была на небе радость совершенней.
* * *
Мне совершенно безразлично, - Что неприлично, что прилично Что тошнотворно, что смешно: Мне совершенно все равно.
Что помню? Вереницу войн И вереницу революций, Глухой аэропланный вой Да невозможных конституций
Крушение наперебой. Блажен, кто этой жизни рад, Кто каждый миг благословляет.
Но тот блаженнее стократ, Кто цену всем блаженствам знает И чашу Смерти, как Сократ, Благоговейно выпивает.
* * *
Сегодня день почти вчерашний, Почти преодоленный день. С неотвратимостью всегдашней Ложится от калитки тень.
И так безжизненно застыла На скошенной траве она, Как будто вечность наступила И не окончилась война.
* * *
"Все это было, было, было", И это все прошло, прошло. И даже память позабыла Тех дней бессмысленное зло.
Так жизнь пройдет, и не заметишь, Но за последнею чертой Не то ужасно, что там встретишь, Но то, что принесешь с собой.
* * *
Вот и все... -- волшебное решенье. Страшновато только: Ну, а вдруг Не конец потом, а продолженье И все тот же там порочный круг, Те же сны, такие же желанья, Тот же спор с безжалостной судьбой. И не стать проклятому сознанью Никогда блаженной пустотой,
* * *
Настанет день, иль ночь настанет, Когда мне будет все равно -- Луна ли в комнату заглянет Иль солнце озарит окно.
Тогда, спокойный и свободный, К столу привычно подойду И в книге приходо-расходной Черту большую проведу.
Чтоб знать: в моих стихах безвестных Я, странствуя среди живых, Творил ли ангелов небесных Иль "демонов глухонемых"?
* * *
В вечерний предзакатный час, Когда и сердце бьется глуше, Мне страшно вглядываться в вас, О, человеческие души.
Мне кажется, что вся земля, Со всей набухшею в ней кровью, Со всей тоской, со всею болью, Застенком стиснула меня.
Как будто пробили куранты Отбой надеждам и мечтам, И я, как тень, плетусь за Данте По девяти его кругам.
* * *
Смотрит танк глазницами пустыми -- Объясни мне -- что такое зло? Почему над добрыми и злыми Солнце одинаково взошло?
Милый друг, что мы о солнце знаем? Посмотри: оно глядит на нас, Но уже глаза мы закрываем, Чтоб оно не ослепило глаз.
* * *
О, сколько их за эти годы, Презревших смерть, забывших страх, Дыханье каторжной свободы Смело и обратило в прах.
Нас уверяют: это средство Для дней других, для дней иных... Но что за страшное наследство Для нас, оставшихся в живых!
* * *
Богоносец... Скорей чертоносец, Зачумленный блатною судьбой, Гениальный беспутный уродец. И вот все же -- ты мой, а я -- твой.
Погляди, что ты сделал с собою В мертвой хватке за будущий рай, Как покрыл планетарной тюрьмою Свой бескрайний, безвыходный край.
О, святая, немая бездонность Пустоты эмигрантского дня... Я в тебе, ты -- моя обреченность, Ты во мне -- обреченность твоя.
* * *
От пораженья к пораженью, От униженья к униженью, Из тупика в другой тупик,-- И так от самого рожденья
"До тошноты, до отвращенья", До боли, перешедшей в тик, До боли, ставшей монополией, До белены. Чего ж вам более?
* * *
Провода, паровозы, пути -- Полустанок железнодорожный... От людей еще можно уйти, От себя убежать невозможно.
Поезд мается, время бежит, Ветер сушит, и годы калечат... И сложнее становится жить Не с людьми, а с собою, конечно.
* * *
Мне снова снился всевозможный вздор: Что я карабкаюсь на Гималаи, Что разрешен неразрешимый спор О Боге, о бессмертии, о рае.
Я видел флорентийские дворцы, Где спят атласно-кружевные дожи И нежатся святые мертвецы, Безликие шагреневые рожи.
Мне чудилось шуршание беды В фантасмагории двойного зренья, И я среди всей этой чехарды Не то творец, не то ее творенье,
Кирилл Померанцев. Стихи разных лет ("Знамя, N1, 1991)
* * *
Что, если все - о, все без исключенья, Христос, Лао-Цзе, Будда, Магомет, Не то что бы поверили в виденья, Но просто знали, что исхода нет,
Что никогда не будет воздаянья: Там - пустота и ледяная тьма; И лгали нам в безумьи состраданья, Чтоб жили мы, а не сошли с ума?
* * *
Ты мне больше не снишься. Наверно, Мы с тобой рассчитались давно. Всё продумано, всё правомерно, Всё до ужаса предрешено. Подытожены мысли и чувства, Пересмотрены схватки с судьбой. Раньше так говорил Заратустра, В наши дни - океанский прибой.
* * *
Взошла луна. В сиянии ночном Безмолвна необъятность океана, Как будто благодатная нирвана Сошла на мир с его никчемным злом, Как будто мир блаженно почивает, Не ведая, что сам в себе таит. Так человек: он - то, что он скрывает, Он - то, о чем вовек не говорит!
* * *
Над черной землею забрезжил рассвет. Пробился сквозь ставни чахоточный свет.
А мы - все о том же: "Права и свободы... Вселенская ночь... Окаянные годы..."
Дымились окурки, кружились умы, "Вот если бы только... вот если бы мы...
Готовые к жертвам, готовые к бою..." О, как же мы были довольны собою!
* * *
О, страшный мир... Не тот, что с содроганьем Готовится к неслыханной войне, Но тот, другой, что в мертвой тишине, Как черви, точит темное сознанье...
А этот мир, где каждый день и час Пропитан злобой, завистью и мщеньем - Лишь слабое земное отраженье Другого мира, дремлющего в нас.
* * *
Пускай звенят, пускай летят пустыни, Сегодня ты, а завтра я помру... Мы позабыли, блудные, о Сыне, Заканчивая нудную игру.
Застряли звезды в рваной стратосфере, Летит Земля в свинцовое ничто, Готовится еще отплыть к Цитере Из Валансьена шёлковый Ватто.
Сегодня день Святого всепрощенья. Благоухает колокольный звон, И не нарушат высшего решенья Какие-то Москва и Вашингтон.
* * *
От снега поднимается сиянье, Как будто звезды на снегу горят, Как будто розы, затаив дыханье, Чуть слышно меж собою говорят:
Проникни в тайну, скрытую от века, Склонись к истокам первозданных рек, Бог человеком был для человека, Чтоб Богом стал для Бога Человек!
* * *
Как будто на белой упавшей звезде, Зеленая елка стоит на кресте.
Веселые свечи на елке горят, И звезды цветные играют не в ряд.
Закрой же глаза и открой их потом, И станет зеленая елка крестом,
Огромным крестом в мировой пустоте... И розы венком расцветут на кресте.
* * *
Ну вот. Я никому не нужен. Прошла зима, пришла весна. Но не сверкнет мне "ряд жемчужин Апрельской ночью" у окна, И не появятся, как раньше, В уставшей бредить голове Мечты о будущем реванше, О встрече в будущей Москве.
Бесчинствует парижский вечер, Сады цветут наперебой... И вот - не за горами встреча Последняя: с самим собой.
* * *
Меня уж нет. Меня не существует. Остался лишь оптический обман, Замедливший рассеяться туман, Степная пыль, кружащаяся всуе.
И вообще - существовал ли я Самой в себе неповторимой тварью. Иль только вспыхнув, растворился гарью , В космической тревоге бытия?
Все - прах. Все - тлен. Мечты, надежды, сроки... Бесстрастна леденеющая высь, И в черный бархат вписанные строки Уже в посмертный пурпур облеклись.
* * *
Я так скучно, так мелко старею: Стал придирчив, ворчлив и болтлив, Были б деньги - махнул бы в Корею, В Абиджан или в Тананарив.
Потому что известно с пеленок: Хорошо только там, где нас нет. Это скажет вам каждый ребенок, Каждый русский и каждый поэт.
Потому что (и это известно!) Что прожившим всю жизнь наобум, Нам под старость становится тесно От себя и от собственных дум...
* * *
Как унизительно убоги Все наши склоки и дела, И смехотворны эти тоги Вершителей добра и зла.
Но перед царственным закатом Смиренно голову склоним: Нет правых. Все мы виноваты, Все мирром мазаны одним.
* * *
В каком-то полуобалденье Не то в аду, не то в бреду, Вдруг, словно головокруженье, Ложится звездное смиренье На золотую ерунду.
Бежит минута за минутой Блаженной микротишины, И чудится мне почему-то, Что все мы будем спасены.
* * *
Войди, как, бывало, входила, Взгляни, как умела смотреть. Неважно, что жизнь не простила И не научила стареть. Неважно, что те же страницы Лежат между мной и тобой, Уедем, сбежим за границу, Уйдем в океанский прибой, А там - превратимся в движенье, В поэзию, в солнечный блик! Ведь ты - мое воображенье, А я - твой послушный двойник.
* * *
Ужель, не слыша, не дыша, В каком-то сне оцепенелом Томится сорок дней душа Над разлагающимся телом
И рвется в этот мир она, Как надоедливый проситель. О, неужели так страшна Ее небесная обитель?!
* * *
Налей чайку, и если можно - крепче, Без сахару. А коньячку - подлей. Ты думаешь, с годами будет легче... С годами будет много тяжелей.
* * *
Все в мире проходит. Все в мире прошло. И, как говорится, травой поросло, Великодержавной травою забвенья,- Крушенье основ и другие явленья:
Бессмыслица зла и бессилье добра, Скитанья и жизнь на авось, на ура, А все-таки как-то прошло, прожилось - Порой на ура, а порой на авось.
* * *
Как дивно в солнечном закате В сиянье или в полумгле Увидеть черное распятье Огромной тенью на Земле,
Увидеть всю судьбу земную, Где каждый путь - есть крестный путь, И эту логику стальную Очеловечить как-нибудь!
* * *
Июльский воздух листья сушит, Проносит пыль по мостовой, В мясных торжественные туши Сияют сытой желтизной.
А мы идем, бредем неспешно, Толкуем о добре и зле На этой маленькой и грешной, Очаровательной земле.
* * *
Темнеет небо понемногу, Ложатся тени на дома. День пережит и, слава Богу, Я не сошел еще с ума,
И не повесился в уборной, Иль, разогнав мотоциклет, Какой-нибудь тропинкой горной Не ахнул через парапет.
Напротив, я еще куражусь, - Кому-то льщу, кому-то вру, Чего-то жду. И не отважусь Пресечь позорную игру.
Зато я понял непреложно, Всё потеряв и всё сгубя, Что если ненавидеть можно, То только самого себя.
* * *
Я ем и пью, хожу в редакцию, Пишу дурацкие статьи, А между тем живу в абстракции, В нирване, в полузабытьи.
Живу в тупом оцепенении, Следя в полуночной тиши За судорожным сердцебиением
* * *
Моей затасканной души. Одни надеются на Бога, Другие слушают Москву, А я в клокочущей тревоге,
В тупом отчаянье живу. Так бьется в зыбком непокое Пустая лодка о причал... Любовь... А что это такое? Друзья... Простите, не слыхал.
* * *
Кто вызвал в этот мир меня Из пустоты небытия И бросил в нищету и в холод, И смысл в страдании нашел?
Я видел все. Я все прошел: Надеялся, когда был молод, Потом надеяться устал. Потом и верить перестал.
О, страшный мир! Так, леденея, Года последние ползут. Так листья осенью желтеют И, с веток падая, гниют.
* * *
Когда-нибудь, о, я уверен в этом, Проснувшись ночью, вдруг увижу я, Что за окном едва заметным светом Как будто занимается Земля.
Как будто всё - и ночь, и город спящий - Преобразил неведомый рассвет. И это будет не от звезд сходящий, Но к звездам поднимающийся свет.
* * *
Всё, как было - Россия, Америка, Будет или не будет война? Тишина. Вдоль лазурного берега Шелестит, рассыпаясь, волна.
Всё, как прежде - ничто не меняется: Тот же звездный спускается мрак... Человек умирать собирается, А посмотришь, и выжил, чудак!
* * *
Проходят дни. Меняется Все виденное мной. Иное начинается Под солнцем и луной.
Иное, неизвестное, Стирающее в прах Все, что работой честною Мы строили в веках.
БЕСЫ
Не гнусавит попик деревенский - "Господи, прости..." Разгулялся Петька Верховенский По Святой Руси.
Зимний ветер крутит на дороге Белый снег кольцом, Смотрит в поле Николай Ставрогин Каменным лицом.
Шигалев подсчитывает трупы, Как игрок очки, Сузились бессмысленно и тупо Тусклые зрачки.
Федька силу каторжную мерит, "Вот, как развернусь..." Помолись, кто в Бога еще верит, За шальную Русь.
* * *
Ни в атомную катастрофу, Ни в благоденствие людей, Я верю только лишь в Голгофу Бессмертной родины моей.
Голгофа значит - Воскресенье...
Но прежде нисхожденье в ад, Сквозь Петроград и Ленинград, Сквозь тьму и мерзость запустенья - Марксистско-ленинский парад. "О Ты, пространством бесконечный, Благослови на крестный путь, Чтоб этот мир бесчеловечный Очеловечить как-нибудь".
* * *
Пусть будет так. Хоть быть могло иначе, Лишь одного случиться не могло: Чтоб эта жизнь была сплошной удачей, Чтобы хоть раз немного повезло.
Спускалась ночь над сказочным Парижем, Зажглись огни на "Плас де л'Опера"... Что ж - поплетусь: пора к себе, под крышу, А может быть, и вообще пора.
* * *
Горный вечер робко пробивался, Нам уже пора спускаться вниз. От реки густой туман поднялся И в вечернем воздухе повис.
Тихо всё. Среди снегов застывших Слышишь - будто листья шелестят: Это души никогда не живших С душами умерших говорят.
* * *
И ты когда-то в ужасе спросил О смысле, о бессмыслице, о Боге, Осенний дождь устало моросил, Кружились листья на большой дороге.
Как листья осыпаются года, И кружатся в огне воспоминанья, И ночь ложится нежно, как всегда, Сквозь сумрак негасимого сознанья.
* * *
Что смерть? - Простая пересадка Из мира этого в другой, Где мы - хоть это и несладко - Уже стоим одной ногой.
Есть тайна страшная в твореньи, Ее не разгадать вовек Ни логикой, ни умозреньем, И эта тайна - ЧЕЛОВЕК.
* * *
Я жду письмо, но от другой Марины. Я жизнь люблю, но разве это жизнь? Гудят гудки, блаженствуют витрины, Клубится пар покинутых отчизн.
Но, может быть, прощенье, как и мщенье, В конце концов, такое же ярмо? И, заблудившись в перевоплощеньях, Я позабыл, что разорвал письмо.
* * *
Не удалась. Совсем неважно, По чьей вине не удалась, Лишь первый раз признаться страшно, Что жизнь напрасно пронеслась И до сих пор напрасно длится... А для того, чтоб умереть, Совсем не стоило родиться И уж тем более, стареть.
* * *
Исцели меня в жизни моей, Снизойди пред концом страшных дней, Дай то время прожить возле славы Твоей И возлей на меня благодатный елей.
Я погряз во грехе, я в зловонной тюрьме, Даже имя Твое я боюсь написать. Исцели, если Ты не устал исцелять.
* * *
Прошла, рассеялась гроза. Но если ты живым остался, Не изнемог, не помешался, Ты смерти не смотрел в глаза,
И смертью не был ты отмечен, И не постигнешь никогда Ни ужаса последней встречи, Ни тайны Божьего лица.
* * *
Тобой замученные дети, Детьми замученная ты... О, что безжалостней на свете Твоей безжалостной судьбы?
Моя страна... О, буди! буди! Да низойдет дамасский свет! О, родина, молю о чуде. Но чуда нет, но чуда нет.
Редакция "Октября" сообщала, что свои стихи передал ей сам Кирилл Дмитриевич.
Редакция "Знамени" выразила "благодарность Василию Павловичу Бетаки, Наталии Александровне Вишневской и Игорю Анатольевичу Васильеву за помощь в подготовке публикации". Скажем и мы своё спасибо этим хорошим людям.